Волчья ягода

Глава первая

Мама Дины, Зоры и Женьки вышла замуж еще на первом курсе. За Динкиного отца. А через год он утонул на рыбалке… не совсем трезвым. Столь же нетрезвые («да мы в тот день типа почти не пили») друзья не смогли вытащить.

Зорка родилась после его смерти — спустя десять месяцев. Мама рассказывала, что очень любила ее отца. Но были обстоятельства…

Наверняка — были. Они всегда есть, когда кому-то нужно оправдаться. Или самооправдаться.

В общем, дочь сего достойного джентльмена ни разу в жизни не видела. Даже на фотокарточке. Знала лишь имя — Владимир. И то, что Зориной ее придумал назвать именно он. Или мамина выдумка.

За отца Никиты мама вышла замуж, когда Никите было шесть, Дине — пять, а Зорке — три. Родился Женька.

Вначале Зора любила приемного отца… пыталась. Но, как и любое чувство без взаимности — это тоже угасло быстро. Может, ее беда в том, что она не умела быть красивым, ласковым ребенком? Как Дина. С такими приятно играть, их приятно баловать и умиляться. Дина знала, что ее должны любить. Зора — что любовь нужно заслужить. Наверное, в этом и ошибка.

Зорка взрослым не нравилась. Факт. Мама откровенно выделяла старшую дочь. Отчим глубоко плевал на обеих. Мамины подруги предпочитали сюсюкать с Диной.

В раннем детстве Зора нередко видела во сне родного отца. Такого, каким представляла. Какого ждала.

Увы — просыпаясь, она не могла вспомнить даже его лица. И горько рыдала. Как же они встретятся, если дочь не знает, как он выглядит?

А не встретиться они не могут. Где-то же он есть и обязательно ее ищет! Папа — самый лучший на свете. И уж он-то точно будет любить дочь не меньше, чем Дину.

Потом мечты растворились в прозе жизни. Зорка начала задумываться, почему такого замечательного папы нет рядом. А те сны… прекратились. Просто-напросто. В последних улыбка отца была такой грустной…

Появлялись подруги, подрастал Женька — ее верный хвостик. А Никита… С ним они стали неразлучны. Ему тоже было неуютно и одиноко. Если Зоре его отец был отчимом, то Никите ее мать — мачехой. А быть любимой игрушкой взрослых он умел не лучше Зорки.

В детстве они не раз удирали вдвоем. К самой разной дальней родне. Пока не умер папа Никиты. Женьке тогда было четыре с половиной. И он чем дальше, тем хуже помнил отца. И подолгу вглядывался в фото, чтобы не забыть окончательно.

Тогда всё стало еще хуже. Как ни слаба была для Никиты отцовская защита — теперь он лишился и ее. И в ход пошло всё. И в школу-то пошел в семь лет, а не в шесть — слабоумный неудачник! (Можно подумать, Ник сам это выбрал!) И учился-то на тройки.

И, можно подумать, там ну все поголовно младше Никиты. И вообще класс под завязку набит вундеркиндами!

И, можно подумать — у Динки троек нет. Кстати, между прочим, у Никиты четверок — больше половины!

Светлое будущее приемного сына мать тоже живописала во всех подробностях. Повторяя почаще — чтобы уж точно проникся и запомнил. Угроза сдать в детский дом повторялась всё чаще и чаще. Зорка грозила попроситься туда же. Помогло бы это или нет — неизвестно. Но помощь пришла с неожиданной стороны. Еще совсем мелкий Женька грудью встал на защиту брата.

В итоге младший даже гордо отказался стать шестилеткой. В знак протеста и за компанию с Никитой. Герой… Зора бы не посмела. Как можно лишиться шанса поскорее покончить со школой? И свалить из родительского дома куда подальше. С концами!

Впрочем, Женька не рисковал ничем. Зорка твердо пообещала, едва встанет на ноги — забрать брательника к себе.

Шепотков за спиной она тогда не замечала. «То ли брат и сестра, то ли нет… И в одном доме — как удобно!» Город и школа истекали ядом, а Зорина витала в облаках.

Кто же знал, что потом придется падать? Тем ниже, чем выше летала прежде.

Они с Никитой вместе ходили в школу и обратно. Вместе записались на карате — жаль, он потом бросил. Вместе — за грибами и на рыбалку. Вместе делали уроки.

А Дина? Хоть они с Никитой и учились в одном классе — за пределами дома практически не общались. Школьная красавица-сестра всегда была маминой любимицей. И знала, что от «неудачников» нужно держаться подальше. Дина знала себе цену. С раннего детства. Зорку она считала скучной занудой, Никиту — презирала, Женька ее раздражал.

Зора воспринимала это как данность. К примеру, все вещи покупаются для Дины. И потом (когда надоедят) переходят к младшей сестре. Те, что подойдут.

Увы, Зорка переросла Дину еще в конце шестого класса. Чем дала лишний повод для упреков мамы: «Девушка должна быть миниатюрной и изящной. А ты — долговязая и тощая, как лошадь. Ужасно!»

Зорка даже пыталась поменьше есть. Отощала еще больше. Но, увы — расти не перестала.

Мамины подруги и знакомые в один голос восхищались именно Диной. В раннем детстве Зора и сама восхищалась. Белокуро-золотистыми (как у мамы) волосами, потрясающе-зелеными (как у мамы!) глазами.

Еще бы — если сама Зорка не в мать, не в отца, а в проезжего молодца. Про дурной характер вообще умолчим. О нем Зорка наслушалась с детства. И не могла определить лишь одно — он у нее с рождения или с момента зачатия.

К тому же, натуральные блондинки — штучный товар. А брюнеток — пруд пруди. А уж если твои глаза меняют цвет в зависимости от настроения… «Хамелеон…» — морщилась мама.

Тоже наверняка папа наградил. И где он сейчас шляется? Кого чем награждает?

Да, красота Дины — достойна восхищения. В отличие от ума. Лет с десяти Зорка начала считать сестру попросту недоразвитой. Дина способна думать лишь о себе, своей неотразимости, шикарной внешности. Искренне считая, что за это окружающие должны подарить ей как можно больше. И столь же искренне изумляясь, если этого не происходит.

Учеба Дины давно полетела бы в тартарары. Если бы вечерами сестричка не начинала одну и ту же песню:

— Ну, Никитушка, ну помоги! Ты же уже всё решил, да? Ну, Зоренька, ну попроси его…

Или:

— Ну, напиши сочинение! Ты же это уже читала.

Читала. Куда денешься, если мама попросила? Ей же не объяснишь, что не обязана учиться за сестру. И в девятом классе писать сочинения за одиннадцатый. Должна же быть от «ботанички» какая-то польза.

В любое другое время ни «Зоренька», ни «Никитушка» для Дины не существовали. Существовали «мальчики» на «тачках» — дети местных «куркулей» и начальства.

Просыпаться в три часа ночи, чтобы впустить сестру, стало нормой жизни. Ключ у Динки был, но в том виде, в каком она являлась, — воспользоваться им не могла. Говорить с ней было столь же бесполезно, как и жаловаться маме. Последнее Зорка и не пыталась.

А мама, обрадовавшись, что дети подросли, воспарила на крыльях «уходящей» молодости. И сама появлялась дома с двух дней на третий. И не то, чтобы сильно надолго.

Зора быстро навострилась расписываться в дневниках — своем и Женьки. А с остальным привыкла справляться и раньше. Все-таки иногда полезно быть неизбалованной. На деле, а не на словах. Вслух-то избалованность Зорки, которой «слишком много позволяют», — мамина любимая тема.

Да и без пустопорожних задушевных разговоров дел хватало. К примеру, готовка и уборка. И попытки воспитания Женьки — жуткой смеси вундеркинда с трудным подростком. Для которого сестра когда авторитет, а когда и — по настроению.

Выпускной не обещал ничего выдающегося. Просто Дина и Никита закончили одиннадцатый класс, а Зорка — девятый.

Поступать в университет Дина воспарила на крыльях маминых похвал и ее же надежд. И провалилась с треском — ее более чем средненькие баллы не впечатлили никого. Несмотря на всех нанятых репетиторов — раскошелился очередной мамин бойфренд.

Порыдав вволю и посетовав на злобных преподов, предвзятую комиссию (все они там взяточники!) и несправедливость жизни, мама взяла устрашающих размеров кредит. И пристроила дочь в один из лучших колледжей Питера… в платную группу на бухгалтера. После чего заявила, что раз так — никаких денег Никите никто уже не вышлет (учиться должен тот, у кого мозгов больше). Или пусть живет на стипендию (аж целая тысяча с хвостиком рублей!) — как в советские времена. Тогда ведь жили — чем он теперь лучше?

Никите пришлось забрать документы из техникума, вернуться домой и поступить в местное ПТУ на тракториста.

Он в очередной раз выслушал привычное, что второгодник и неудачник. И вообще — должен быть благодарен, что рос не в детдоме, а в приличной семье. А то некоторым вообще светил интернат для слаборазвитых. Или колония — с его-то характером. И это, кстати, и сейчас актуально — вот вызовет мама сейчас милицию и заявит, что он ее обворовал.

В следующие минуты Зорка уже летела вдогонку за хлопнувшим дверью Никитой — по знакомой до последнего буерака, яростно-светлой улице. Белая ночь освещала весело орущую пьяную компанию на лавочке, обжимающуюся парочку — на другой, неизвестно чьих детей-младшеклассников — всё еще играющих во дворе в догонялки. А Никиты — не было.

Нашла его Зорка через два дома — на веранде детского сада. Парень рыдал, уткнувшись лицом в столб. И не услышал, как подруга неслышно подошла сзади.

— Никита… — ее рука неловко легла ему на плечо. — Никит, ты не слушай ее…

— Отстань! — глухо проговорил он.

Но рыдать — прекратил. Только плечи напряглись — ждет, когда Зорка уберется куда-нибудь.

— Никита, помнишь, как ты мне когда-то говорил, помнишь? Я тебя еще спрашивала, почему нас никто не любит? А ты ответил: «А разве они умеют любить?» Я тогда еще Грина не читала и решила: это ты сам придумал. А еще ты сказал: «Неважно, что они думают, и неважно, что о нас говорят. Главное — мы сами любим друг друга!» Помнишь?

Неподалеку орет очередная тусовка. Разновозрастная — алкоголь сближает. На соседней деревянной улице привычно перебрехиваются собаки. Городок гуляет. Как почти каждую ночь. Ловит теплые деньки.

Никита резко обернулся к подруге, карие глаза зло сверкнули. Зло и обиженно:

— Зачем тебе какой-то неудачник? Я же человек второго сорта! Ничтожество. Быдло! Как говорит твоя мать: «Оденься, накрасься — и лучше найдешь!»

— Нет! — яростно переорала его Зорка.

И какого черта она — родная дочь мамы?! Были бы они с Никитой оба детдомовцами… Проще и честнее. Всё равно — никому не нужны.

— Ах да, я же вообще не человек! Это ты хотела сказать? — в дрогнувшем голосе прорвались еле сдерживаемые рыдания. Резкие и еще более злые. — Я — неблагодарное животное, которое не может оценить, что его всё еще не выкинули на улицу!

— Никита!..

— Я не хочу тебя слушать! — резко отвернулся он. — Ты уйдешь, или уйти мне?

— Нет, ты выслушаешь меня! — Зорка вцепилась парню в руки и так неожиданно развернула к себе, что он не успел воспротивиться.

А вот теперь — сцапать его за футболку на груди! Так удобнее трясти! Яростнее.

— Я — такая же, как ты! Ничем не лучше, понял? И я хорошо тебя знаю и прекрасно понимаю, что ты решил прямо сейчас уйти из дома! В чём был! Ночевать под забором, сдохнуть с голоду — и пусть всем будет хуже, да? Так вот — этого не будет! Потому что это — трусость, а ты — не трус! Помнишь, как мы в прошлом году по улице вечером шли, а те четверо к нам пристали, помнишь? Ты же один — против четверых… — голос оборвался, горло перехватило.

Не зареветь бы самой! Под аккомпанемент ржущих парней на лавочке. Под чью-то байку, где не маты — одни предлоги.

— Помню, — криво усмехнулся Никита. — Если б через пару минут мимо не шли наши с секции, из больницы я вышел бы не скоро. А ты на того, что сзади на меня напал, налетела — прямо амазонка!

Тогда было ничуть не страшно. Главное, что вместе! Плечом к плечу. Хуже, когда ты — против целого мира один. А двое — это уже стая.

— А когда мне было восемь, помнишь? — Теперь главное — не прерваться. Говорить и говорить. Как когда заговариваешь боль или укачиваешь маленького ребенка. Голос, не подведи! — Мы еще на дачу на рыбалку ездили, и я в прорубь провалилась. Кто меня вытаскивал, а потом на руках нес? А когда мы пять лет назад с Женькой в лесу заблудились — кто нас всю ночь разыскивал?

— Ты же меня тоже почти тогда и спасла, — неуверенно улыбнулся Никита. — В ту же зиму. Когда я в капкан попал, и мне самострелом ногу прострелило. Ты меня шесть километров по зимнему лесу волокла, там — сугробы, я всё отключался, у тебя — слезы градом. Ревешь, руки замерзли, а еще меня утешаешь. А самой — от земли толком не видно.

— Ничего себе, не видно! Мне было целых десять лет. И низенькой я не была никогда… Женька тогда уже в больнице лежал…

— С гнойной ангиной. А в лес мы поперлись, потому что пообещали ему шишек. В подарок от белки. Чтобы он побыстрее поправился.

Когда Зорка брела по зимнему лесу, озябшие ноги вязли в сугробах по колено, плечи и руки разламывались, а лицо промерзло до костей — в живых держало, что иначе Женька тоже не выживет. Ему будет незачем — если в этом лесу замерзнут все, кого он любит!..

— Не только! — наморщила нос девушка. — Лично я собиралась еще поймать ему живого зайца. Самого ушастого в лесу. И самого смешного. А потом отпустить, когда Женька выздоровеет.

А до тех пор — держать в больнице и кормить морковкой! И капустой. Квашеной. А то свежую уже в таком виде завозят…

— А в результате я угодил в соседнее крыло. Со стрелой в колене. Меня вся палата Индейцем звала. Только племя каждый день менялось…

— А шишек Женьке я все-таки принесла.

Из ближайшего сквера. Там случайно оказалось единственное хвойное дерево. Маленькая такая елочка. Потом ее кто-то тайком срубил — себе на Новый Год. Так жалко было. И Женька ревел ревмя…

Зорка как-то у нее веточку тихонько срезала и поставила дома — под серебристый дождик. А кому-то ветки показалось мало…

Парни с лавочки наконец убрались — к какой-то «Маринке», у которой «заначка». Слава Богу!

— Только с зайцем — не получилось. Зато я нашла котенка… Он мне тогда сразу понравился — серенький такой, взъерошенный, мокрый. На нас похож. А врачи подняли хай — зараза, в больнице! А Женька — хап и не дает. Пришлось оставить.

— А чего ты его Тиберием назвала? Это же тиран такой был.

— Откуда ж я тогда знала, что тиран? Мне имя понравилось — загадочное такое.

И необычное. Странное. Как у нее самой. Когда странные имена сразу у двоих — уже легче.

Приятно вместе хохотать во всё горло. Особенно вспоминая лица того врача, медсестры и трех санитарок, умоляющих больного отдать им пушистую «заразу» — хотя бы, чтобы вымыть. Но Женька был не лыком шит и коварству стерильной братии в белых халатах не поддавался.

И до сих пор не известна та скотина, что забросала уже взрослого, четырехлетнего кота камнями. Превратила в окровавленный, серый комочек.

Скотина… Нет, скоты! Их наверняка было много. Люди — они такие. Подлости предпочитают делать в компании. Чтоб не мучили остатки совести. И чтоб уж точно ничего за это не было.

Зорка подавилась смехом, коварный комок дождался своего часа — вновь подкатил к горлу. Опять захотелось реветь — долго и вволю. Нельзя. Не сейчас!

— Никита, а давай мы знаешь что сделаем? — Страшно вновь затрагивать эту тему но деваться — некуда. Лучше уж так, сразу. — А давай уедем вместе? Вдвоем?

— А Женька? Ты сможешь оставить его одного?

С мамой. Но Никита прав: это почти то же, что одного. И что делать?

Что бы они все трое делали, если б были не вместе? А так — не страшно. Справимся! Прорвемся.

— Тогда… тогда ты закончишь наше училище, я — школу, а через два года мы вместе уедем в Светлогорск. Или даже в Питер. Будем работать и учиться. А за это время нормально выясним, как всё лучше сделать. И Женька подрастет. Согласен?

— Согласен. Но домой я не вернусь. При ПТУ есть общага, там будут кормить и одевать — полное гособеспечение.

Да уж, обеспечение там! Ладно, до осени что-нибудь придумаем. Главное — отодвинуть беду сейчас. Чтобы было время придумать нормальный план спасения.

— Мы ведь с тобой уж точно — не глупее Дины. Ты только продолжай заниматься. Мы с тобой еще в ВУЗ поступим, вот увидишь. Динка с зависти помрет.

— Меня еще в армию заберут.

— Так ведь всего на год.

Ага. Умница, Зорка. Деловая такая. Не тебе же идти…

— И там сейчас уже нет тех ужасов… — неуверенно закончила девушка.

— Да я нормально, — улыбнулся Никита. — Все служат, а я что — рыжий, что ли? Или блатной? Просто год потеряется.

— Куда он потеряется — жизнь длинная. Будем каждый день друг другу письма писать… А давай завтра на дачу уедем, а? На утреннем автобусе? И — на всё лето? Давай?

И уже завтра — с удочками на озеро. Отдохнуть. Успокоиться!

Никаких родственников, скандалов, ссор! Только — вода, свежий воздух, лес и они сами.

— А твоя мама скажет, что я в чужом доме обосновался? И явится со скандалом?

— Пусть только попробует! — возмутилась Зорка. — Дом этот вообще-то — твоего папы. У тебя на него больше прав, чем у нее. Так что это я буду в чужом доме, — ухмыльнулась она.

— Всё мое — твое, Зора, — улыбнулся Никита. — Только своего у меня почти ничего нет, кроме меня самого.

Уф, кажется, грозу пронесло. Окончательно! На сегодня — так точно.

А завтра — уже точно всё будет хорошо. Надолго!

— Ладно уж — забираю, что есть, — скорчив удрученную рожицу, Зорка крепко обняла Никиту. Крепко-крепко.

Теперь — можно. Как же ты сложна, любовь!

Она угадала момент — парень отчаянно прижал подругу к себе. Как утопающий — спасательный круг.

Скандала не будет точно. Мама вот-вот умотает на море. Лечить нервы — свои и Динкины. Сама упоминала недавно. Да и когда она такое пропускала — за последние-то лет пять?

Поскорее бы уж восемнадцать лет! Или хотя бы шестнадцать. Так надоела эта беспомощность! За что вообще человеку придуман период «несовершеннолетия» и лишь «частичной правоспособности»? В наказание за грехи прошлой жизни? Рождаться бы сразу взрослыми!

— Где мы завтра увидимся?

Мечтай!

— Я что — глупее тебя? Сам смылся, а мне — выслушивай всю ночь этих двух мегер?

Вызывай для хватающейся за сердце мамы «Скорую» (ничего не найдут — у симулянтов ЭКГ в порядке), слушай упреки («Это ты довела мать!») сестры…

— Значит, будем эту ночь гулять по городу?

— Будем. — Лучше общество окрестных алкашей, чем родственников. — Да здравствуют белые ночи! А утром я туда забегу за деньгами на билет. Быстро — минута от силы.

— Лучше не надо, — вновь попытался взмыть на дыбы Никита. Но уже не так уверенно и нестрашно.

— Не городи ерунды, — Зорка шутливо щелкнула его по носу. — Это — мои сбережения, в конце концов. С какой радости мы должны пехом тридцать километров чесать? Не бойся, куплю только в один конец. А обратно мама нас сама привезет — если захочет.

Странный выбор мелодии для одинокого алконавта в скверике. Зорка поклялась бы, что этот потрепанный жизнью мужик предпочитает другую музыку. Но вот…

Зорка с Никитой даже невольно задержались неподалеку. Прислушались.

Белые ночи — прекрасны. Днем город кажется совсем иным, а холодными зимними ночами на улицу носа не высунешь. А уж в гололед, когда ничего толком не посыпано… И только летом, на кратком пограничье, где истончается власть ночи…

А когда рядом — близкий человек, говорить можно о чём угодно. О прошлом, настоящем и будущем, о близких и родных. О дружбе… и даже, робко — о любви. И дико хочется признаться первой, и лестно — сначала услышать. Зорка и сама не подозревала за собой такого кокетства.

Утро приблизилось петушиным криком из старых деревянных улочек. А Никита вдруг просто повернулся к Зорке, неловко выдавил улыбку и сказал:

— Я тебя люблю. Но не как сестру… — быстро добавил он. Отчаянно краснея. Наливаясь свеклой.

Девушка лукаво усмехнулась:

— А раньше любил как сестру, что ли? Признавайся.

А юная заря — уже красит горизонт. Сначала — робко, потом — вспыхнет жарким летним солнцем. Должна вспыхнуть! Лето же…

А зима — маленькая смерть, что ли?

Нашла о чём думать! Еще гололед опять вспомни.

— Ну, когда-то… как маленькую младшую сестренку.

И едва сдерживает ответную усмешку. Уже может шутить! Игра. Вечная как мир. Без победителей и побежденных.

— Щас как дам в лоб — сначала за «сестренку», потом — за «маленькую», — окончательно расслабилась Зорка.

— Я жду ответа, — темные брови сошлись в одну. Тоже — шутливо.

— Какого? — невинно пожала плечиками «младшая сестренка».

Не перегнуть бы палку.

— Я сказал, что люблю тебя!

А вот здесь — шутить хватит! Баста.

— А я знаю, — улыбнулась Зорка. Искренне и открыто. — Попробовал бы ты полюбить кого другого — я бы тебе показала!

— Ты?

— А что? На карате мы вместе ходили, забыл? И я тебе ни в чём не уступала.

Это еще мягко сказано — она-то секцию не бросила. Но о таком тоже не говорят. Если не хочешь обидеть. Не смертельно, но надолго.

— Правда? — Никита подхватил ее на руки, закружил…

Как же здорово, когда вокруг летят дома, деревья, небо! Как потрясающе здорово счастливо смеяться! Вместе! Отныне и навсегда вместе — всё!

Дома качнулись, резко встали на место. Прохладный, предутренний воздух резануло короткое приглушенное ругательство. Совсем рядом. Незнакомым голосом.

На кого они натолкнулись?

А, вот! Подвыпивший невысокий, коренастый мужик средних лет. Очевидно, возвращался «из чужого дома в свой».

Теперь гуляка растянулся на земле, ругаясь под нос. Негромко. Еще бы — современную молодежь боятся. Даже такую, как Зорка с Никитой. Кто ж их знает-то? Мало ли.

Парень от неожиданности поставил любимую на землю. Оба, взглянув другу на друга, расхохотались. Теперь всегда всё будет так же — в унисон?

— Чем ржать — помогли бы встать! — заплетаясь, проговорил пьяница. Безуспешно пытаясь подняться сам.

Повезло еще — дождя давно не было, и асфальт сухой.

— Смотри-ка, он — еще и поэт! — фыркнул Никита, оборачиваясь к пострадавшему. — Давай руку, мужик. Молодец. Хоть помнишь, где живешь? Доведем.

Тот опасливо покосился — нет ли поблизости кого на вид побезопаснее? И постарше?

Не обнаружил и помощь принял.

— Помнить-то помню, но если доведете — спасибо… Только у меня денег нет!

Они что — так похожи на воров? А то и на бандитов?

— Чего не надо — того не надо! — рассмеялся Никита. — Мы, знаешь, какие богатые? Особенно — сегодня!

Облокотившись на парня, выпивоха поковылял домой. Ладно хоть всего через три двора.

Зорка едва сдержала смех. В любви признались ей, а под ручку топают с первым встречным алконавтом.

Где-то звенят первые будильники — немногие работники спешат на трудовой фронт. Слышимость в домах — идеальная. И форточки по летнему времени — нараспашку. А у кого и окна. Зорка сама никогда не любила спать в духоте…

— Заходите в гости, если что, — радушно пригласил мужик на пороге квартиры. Хлопнула хлипкая дверь, щелкнула заложка. — Буду спать… — пробормотал пьянчуга.

Храп застал Никиту с Зоркой уже на первой лестнице. Похоже, спальней мужику сегодня послужила прихожая. А кроватью — сомнительной чистоты пол.

Только девушка подумала о звукопроницаемости… Из картона тут внутренние стены, что ли? Ощущение, что живешь в романе Замятина «Мы».

И ладно хоть — не в мире Достоевского. Не настолько.

Новый приступ смеха застал влюбленных на крыльце облупленного подъезда — долгий, вкусный и такой же дружный. Синхронный.

— Ну всё, — девушка вытерла невольно выступившие слезы. — Иду добывать деньги. А то на автобус опоздаем.

Неправильность происходящего настигла на пятом шаге. Зорка резко обернулась — и взгляд встретил взгляд. Притянулся.

— Никита!

Нельзя так сейчас уходить — теперь нельзя! Будто ничего и не случилось…

Ведь!..

— Зора!

Она метнулась к нему первая:

— Я люблю тебя, люблю!

Его глаза — близко-близко! Глаза и губы…

И небо — кружится! Вместе с рассветом. Опять. Теперь так будет всегда!

Отстраниться — потом, спустя целую вечность! — как попасть в другой мир. Нереальный. Только что были серый асфальт в окурках, дурацкая надпись на дурацком заборе, серо-голубое облачное небо, обшарпанно-серая пятиэтажка… А теперь!..

Солнце и звезды, которых нет. Нет, но должны быть — потому что их видно!

— Никита! — взвился к небесам ликующий крик. Будя весь квартал только что заснувших гуляк. — Какое же красивое утро! Смотри, смотри! А на горизонте!..

— Точно! — улыбаясь, прошептал Никита. Зачарованно глядя… нет, вовсе не на небо, а на нее, Зору.

— Я вам! — заорали откуда-то с верхнего этажа. — Орут как психи, совсем совесть потеряли, хулиганье! Залили глаза с утра пораньше…

Глава вторая

Дача всегда была любимым местом Зорки. И самым спокойным.

Достался им этот домик от Никитиного отца, а тому — от его давно умершей матери.

Когда-то в этой деревеньке была даже школа-семилетка. Таких заброшенных поселений тянется по берегам Плотицы штук десять. В хрущевские времена «укрупнений» они обезлюдели. Огороды заросли лесом, на бывших полях — трава выше пояса. Вот луга — да, всё еще богатые. Только там уже некому пастись.

Четыре дачных дома и несколько полуразвалившихся — вот и всё, что осталось от некогда немалого села. Впрочем, малолюдство Зору устраивало. Все самые главные в ее жизни люди — и так рядом.

«Еще бы, — обычно кривилась мама. — Вы же с этим слабоумным — оба дикие. Вам только в лесу и жить!»

Это лето принадлежало им. Синяя гладь реки отражает тихо скользящую светло-зеленую лодку — грубую, рыбацкую… удобную. Для старых, полуразвалившихся причалов опустевших деревенек. Такая не облезет от ила и зарослей кувшинок и таких же желтых водных ирисов.

В детстве Зорка с Никитой, рискуя переломать руки-ноги, облазали здесь все дома в поисках сокровищ. И на этой стороне, и на той, и вдоль по течению, и против. Когда гребешь вдвоем — это быстро и легко. Даже если просто по очереди. Давая отдохнуть друг другу.

Клад так и не нашли, разве что старые, еще послереволюционные журналы. А как-то приволокли короткую крепкую лестницу — вот она-то потом не раз пригодилась. А журналы просто интересно смотреть, листать. Завораживающе… Свидетельства чужой жизни. Тех, кто их читал, — уже нет. К этим потрепанным страницам прикасались руки людей, живших в начале прошлого века!

Больше всего Зорка любила речку. В раннем детстве казалось: стоит уплыть на ней подальше — и попадешь в совсем другой, более счастливый мир. Смешно, но до сих пор что-то такое пытается всколыхнуться в душе — при одном взгляде на тихую гладь.

А еще в теплой воде можно купаться! Плавать наперегонки — с визгом и брызганьем. Можно собирать желтые кувшинки и белые лилии. Или просто любоваться — пусть растут и цветут дальше. Проще дождаться диких ирисов — в них потом вызревают тугие стручки. В детстве Зорине почему-то нравилось их лущить. Никите — не слишком, но игру он поддерживал.

В трех деревнях неподалеку летом еще жили старики. Скотину здесь не держали, но сено заготавливали с удовольствием — трава растет густая, сочная. А в стога так приятно зарываться…

А дальше по течению река несет воды в озеро. Там есть остров, а на нем — земляничные поляны. Можно доплыть на лодке, а можно — и так. А потом растянуться на бережку…

А потом лес начинается полниться грибами. Их тут можно косой косить. Пожарить — вкуснотища!

А жареная рыба и уха вообще хороши всегда. В любое время года. Кроме зимы — там рыбалка усложняется. Слишком много всего для нее нужно.

Лето неторопливо плывет к середине — такой же теплой рекой. И вот уже зреет морошка, черника, малина, голубика… А в заброшенных огородах — дикая смородина. Лет десять назад она еще была садовой.

А скоро такими темпами и брусника вызревать начнет. Осенняя ягода. Поздняя.

Это всё — и хорошо, и плохо.

Хорошо — теперь можно продавать на дороге ягоды. Деньги появляются — и на магазин в ближайшем селе, и отложить. Зимой пригодятся. Да и к следующему лету. На новые билеты.

Плохо — что с каждым днем лето клонится к закату. Всё ближе подступает осень. Медленно крадется, но неотвратимо.

Беспечные каникулы кончатся. Придется вернуться домой. К новым и старым проблемам. Они ведь никуда не делись.

Почти два месяца Зорку и Никиту никто не трогал. Мама на месяц ездила на Черное море, потом — на две недели в Анталию. Дину брала с собой везде, Женьку — только на море, так что часть каникул он весело провел на даче. Купался больше всех, загорел до черноты. Как мальчик Том из детской книжки. Про дискриминацию негров в Южных Штатах. То есть афроамериканцев.

— Да нет там ничего — на этом море! — пожимал вундеркинд плечами. — Вода и вода — такая же, как здесь. Только жарко — кошмар. Днем на улицу носа не высунешь. Даже купаться — только утром и вечером. Жуть, представляете?! И ни одной нормальной книги. Я две с собой взял — так уже на третий день кончились. А еще мамин новый бесит! И Динкины кавалеры. Она их везде найдет…

— Ни одной нормальной книги — это самое страшное? — подколола Зорка.

— Не-ет. Самое страшное — это нет Интернета. А у Динки ноут не допросишься!

Можно подумать, на даче у Женьки Интернет есть.

…Когда тридцать первого августа возвращались домой — Зорке хотелось плакать.

И не ей одной.

— Почему ты не поехала вместе с Диной? Я бы хоть так за нее не волновалась. Почему ты вечно думаешь только о себе?! Почему у всех — дети как дети, и только у меня — бесчувственная эгоистка?!

Ну, с Динкой же тебе повезло. Одна хорошая дочь и одна плохая — нормальная статистика, разве нет?

— Она же у тети, — пропустила всё прочее мимо ушей Зора. Как фон, не имеющий информационной ценности. Слишком уж привычен. В непробиваемых эгоистках Зорка числилась, насколько себя помнила.

— Тетя — чужой человек. А ты — сестра! Присмотрела бы там за ней. Всё равно ведь никуда не пойдешь — клуша клушей. Вот и занялась бы делом.

— Я хочу закончить школу.

— Тебе-то зачем? — искренне удивилась мама. — Всё равно никуда не пробьешься — не с твоими данными. Девять и училище — и хватило бы с тебя. Куда-нибудь на рынок-то торговать…

Динке — карьеру, Зорке — на рынок? Всё как всегда. Ничего нового.

— Между прочим, это Динка списывала у меня, а не наоборот.

Как только поняла, что одиннадцатый класс повторяет программу девятого. Просто — более широко. Но Зорка ведь доучит — с нее не убудет, правильно? С «клуши»-то, которой всё равно заняться нечем? У нее ведь вагон лишнего времени, не то что у нормальных людей.

— Зато Дина — красавица и симпатяшка, а ты…

— Зато у меня мозги есть, — вяло огрызнулась Зорка.

— Только по части зубрежки. И вообще мозги — это для мальчиков. Девочкам, чтобы попасть на хорошую работу, не это нужно. А уж чтоб нормально выйти замуж… Впрочем, тебе ничего, кроме твоего пэтэушника, не светит!

Успокоилась мама быстро. Как только поняла, что иначе было бы некуда деть Женьку. То есть — дней через пять. Личная жизнь ей необходима как воздух, а за Динкой и в самом деле присмотрит тетя. Бедная тетя…

Никита вернулся домой спустя всего три недели после начала учебы. Нет, в общежитии (несмотря на все неутешительные прогнозы мамы) было всё в порядке. Да и соседи оказались нормальные — обычные ребята из деревень. Уговорила его вернуться лично мама — решив, что Зоре и Жене лучше вдвоем сутками не оставаться. С Никитой — безопаснее.

— Толку-то от твоего карате! — безапелляционно изрекла она в один прекрасный вечер. — Любой парень всё равно сильнее.

Спорить Зорка, ясное дело, не стала. А обижаться на маму — всё равно бесполезно. Хуже только на Дину. Да и то — под вопросом.

Дочь мама уговорила идти с ней, Женька — потащился добровольно. Против уговоров двух последних Никита устоять не смог, и блудного сына вернули домой. В доме повеселело, и всё нарастающая тревога последних дней августа показалась глупой и надуманной.

Всё же налаживается! Даже мама стала появляться дома чаще. Нужно было просто преодолеть какие-то испытания… и дальше всё будет хорошо.

И нет ничего отраднее самых повседневных дел — когда вместе. Здорово даже чистить картошку или готовить уроки. Не говоря уже о прогулках всё темнеющими вечерами.

— А Женька? — испугалась как-то Зорка. — Я вдруг подумала: как мы его оставим? Ему же будет всего тринадцать!

Летом казалось, что это — много, а сейчас — уже нет. Они-то с Никитой росли вдвоем, а братишка останется один. А если с дурной компанией свяжется? Или еще хуже — его кто обидит, а заступиться будет некому?

Страшно!

И летом Зора не решилась бы поделиться с Никитой таким. Побоялась бы нового срыва. Но ведь теперь всё наладилось…

Так устаешь всё это обдумывать одной! Так хочется поделиться… И страшно — не вышло бы хуже! Если Никита опять взбрыкнет…

Иногда кажется — идешь по тонкому мосту над пропастью. Шаг влево, шаг вправо… И кругом — хрупкие предметы, которые так легко столкнуть. И они не стоят, а движутся. И надо следить, чтобы не сбили друг друга. Нечаянно.

— Как он будет один? — Может, все-таки замять тему? — Кто за ним присмотрит?

— Может, мама? — пошутил Никита.

Нет, всё в порядке.

— Надеюсь! — вздохнула Зора.

Но всерьез верить в столь голубую мечту можно лишь для самоуспокоения.

— Ну, нас же всех здесь уже не будет, — рассудительно заметил Никита. Недолгая самостоятельная жизнь явно изменила его. Сделала увереннее. Заставила поверить, что он и без семьи и дома не пропадет. — А с одним Женькой ее, глядишь, и замуж возьмут.

— Вот бы хорошо! — обрадовалась Зорка.

В глубине души вину перед матерью она чувствовала. Если б не второй (уже без мужа!) ребенок — та могла бы устроить свою жизнь давным-давно. Но она ведь не сделала аборт и не отказалась от дочери еще в роддоме. Мама совершила практически подвиг, но стоил он ей сломанной жизни.

— За какого-нибудь хорошего человека, — продолжила девушка. — Он усыновит Женю, и у него наконец-то будет отец.

Вообще-то если человек — действительно хороший, то ему и прочие дети не мешали бы. Но не будем зацикливаться на мелочах. Настолько «хороших» — просто не бывает, а живем мы в реальности.

Не будет Женьку вечно шпынять — уже хорошо.

— У него был отец, — суховато возразил Никита. И Зорка как следует обругала себя. В очередной раз.

Для кого-то неприятный ей отчим был близким человеком. Нельзя об этом забывать. Нельзя!

Тонкий, паутинчатый мост. И хрупкие предметы. Живые. Никогда не забывай об этом, Зорка.

— Был, извини. Но Женька его почти не помнит. Он смог бы полюбить и другого отца.

— А ты?

А она — сбежит подальше при первой же возможности. Вместе с Никитой. И часто звонить не собирается. Разве что — Женьке. Да — эгоистка, да — неблагодарная. Но если всё получится так, что впредь обойдутся и без нее — почему не воспользоваться ситуацией? И свободой? Наконец-то.

— А я-то при чём? Я — практически взрослая. — Вон какая вымахала. — Весной стукнет шестнадцать.

Еще целых полгода…

— Просто у тебя отца не было, а с моим… не сложилось. Как и у меня — с твоей мамой.

— А зачем нам? У нас есть мы, — улыбнулась Зора как можно беззаботнее. Все-таки такие темы с Никитой лучше пока не поднимать. Их и самой-то лучше лишний раз не обдумывать. — Я просто беспокоюсь, что Женька учебу забросит…

Его ведь под настроение тоже могут записать в «слабоумные». А поддержать будет некому. А он-то назло точно может сделать многое. Чего стоит одна его эскапада «в школу в этом году не пойду!»

А если «хороший человек» окажется не настолько хорошим? И действительно невзлюбит ребенка от предыдущего брака? Такое ведь бывает чаще, чем наоборот.

— Может, с собой возьмем? Когда устроимся? Мама отпустит, не сомневайся.

«Устроимся». То есть — найдем работу, снимем жилье… Не так-то это легко. Не сериал ведь про героиню из глухой провинции, что приезжает, в первый же день находит крутое место с суперзарплатой и дальше решает лишь одну проблему: кого из со всех сторон замечательных кавалеров выбрать?

Глава третья

Первое письмо от Динки пришло еще до возвращения Никиты. Спустя всего-то неделю после отъезда. Куда бы записать? Этак сестрица еще и звонить начнет. И висеть на телефоне часами. Как с собственными подружками.

Следующие послания вышли намного тяжелее — из-за фоток. И приходили аж пару раз в неделю. А то и чаще. Для примера — так и не освоившая Интернет мама довольствовалась редкими звонками. А сама дозвониться могла далеко не всегда.

Этак кто посторонний решил бы, что при жизни в родном городке сестры были лучшими подругами. И с детства делились всеми тайнами и секретами. Потому что теперь тайны и секреты Динки посыпались на Зорку горохом. Будто своих проблем мало!

От кучи имен молодых людей зашкаливало память. А еще чаще Динка писала: «мы с моим…». А на вопрос: «С Мишкой?» (последнее упомянутое имя), отвечала: «Да отстань — этого лоха я давно бросила».

Кто из кавалеров где изображен — разобраться тоже сложновато. А пояснительными надписями Дина фото не сопровождала. Очередная серия снимков с двумя разными парнями обычно называлась: «Я в кафе и я на шашлыке». Или «смотри, какой прикольный шарфик я себе купила? Мне идет?» Партнер явно работал фоном.

К середине октября письма сестры обрели новый тон. Куча имен слегка рассосалась, а их место заняло одно — Дима. Писала о нем Динка много, но в основном одно и то же: Дима — «крутой», «клевый» и «навороченный». А еще — здорово дерется, с ним «прикольно» куда-нибудь ходить и «потрясно» в постели. «Не то что с Вовкой — ну я тебе о нем писала». «И красавчик — помнишь, я тебе фотку присылала?» Какую именно, Зора уточнять не стала. Динка всё равно число не вспомнит. Зато написала, что «в принципе, подвисла на Димке». А еще — что у него «крутые» родственники. В каком смысле, Зора тоже особо не заморочилась. Раз речь идет не о самом Диме — значит, они просто с деньгами. Или со связями. Прочее Дине по барабану.

Собственно, выглядеть Дима может как угодно. Общий портрет Зорка уже составила, и он ей не приглянулся. Впрочем, а когда раньше ей нравились парни Дины?

Собственно, и сами сестрины письма Зора не читала, а по-быстрому проглядывала — некогда и неинтересно. В конце октября светят сразу две Олимпиады, и обе — не ее специальность. Алгебра и физика. Но ведь от учителей не отвертишься. «Нам больше некого послать» — аргумент убойный. И действует всегда.

В пятницу, отстреливаясь на последнем «соцсоревновании», Зорка предвкушала, как все выходные проваляется с любимыми книгами. «Три мушкетера» — точно. И Вересовский «Черный ворон» со всеми продолжениями. И никаких писем от Динки. Успеется до понедельника.

Увы, дома оказалась мама. Встревоженная и «всю ночь не сомкнувшая глаз». Раньше Зорка непременно ощутила бы угрызения совести, что сама этой ночью спала, в то время как более достойные люди…

— Дина опять не отвечает. Глянь — нет ли чего от нее?

Опять врать!

— Я волнуюсь! Девочка там совсем одна. Может, простудилась? Или поссорилась с кем. Диночка у меня — такая впечатлительная…

Глянуть — придется. Мама ведь не отстанет…

— Ну что там? У нее всё хорошо? Учится? Тетя Тамара ее не обижает? Мальчик у нее есть? Из хорошей семьи?

Ага, такой мальчик! Всем мальчикам…

— Всё в порядке, — ровным тоном отозвалась Зорка. — Учится, замоталась, некогда — совсем короткое письмо прислала.

«Удалить». На всякий случай. И не заметила бы мама, как трясутся руки. Хорошо хоть — что касается Зорки, она всегда замечала слабо. Или никак.

«Зора, я всё хотела тебе написать. Знаешь, сколько всяких ужасов рассказывают про ширялово. Так вот — всё это ерунда! Я давно курю марихуану, еще с сентября — и норм. Приеду — и тебе дам попробовать.

А вот коку не дам — дороговато. Завидуй так!

Потому что ты не представляешь, что это — улет! Круче герыча!

Ты не думай, герыч мы употребляем редко. Я же уколов боюсь, помнишь? И почти не хочется. Просто иногда — для настроения!»

Значит, признаться в этом Динка не решалась даже Зорке, которую считает непроходимой дурой. Дура и есть!

Что делать?!

Врать Зора умела плохо. Ладно хоть мама умотала на выходные со своим новым боссом. Будет время спокойно поговорить с Никитой. И подобрать слова — даже для этого разговора. Когда прежде не затрагивались и куда более мягкие темы.

А подбирать — придется. Потому что как решить такую проблему — Зорка не имеет и понятия. Даже как к ней подступиться.

— Я поеду туда! — немедленно вызвался Никита. — Набью этому типу морду, Динку куда-нибудь устроим лечиться.

Да, на это мама деньги найдет. Если поверит. Хотя… последствия будут видны быстро. Сомнений не останется.

Но тогда уже может быть поздно!

Какой же всё-таки замечательный Никита! Даже никак не высказался в адрес Динки — хоть ему наверняка было, что сказать.

А ведь там… черт-те что может там быть! Это же всё на самом деле! Всё, о чём пишут в газетах и снимают жуткие передачи!

— Ты там осторожнее! Вдруг этот Дима ее не отпустит, а у него охрана? Может, мне с тобой?

И Динку уже заперли в каком-нибудь подвале? И вот-вот продадут в арабский бордель?

— А Женьку на кого? — резонно уточнил Никита.

Плохо, что соседи их не любят, очень плохо! Каждого — по своей причине, но исключений нет.

— Один пару дней побудет — не маленький. Варить умеет, дверь на ночь запирать — тоже.

Но ночевать один — боится. Хоть и не признается никогда!

— Двумя днями тут не обойдемся. А он в школу не пойдет. Да и вдруг мама объявится? И у Женьки и спросит, куда мы смотались вдвоем, а его бросили? Врать он не больно умеет.

Не ездить бы никуда! Остаться бы в безопасности вместе! Ведь так всё было хорошо!

Нашелся бы кто-нибудь… умный и взрослый, кому можно всё рассказать! Кто бы помог. Или хоть посоветовал…

Ага, были бы у бабушки усы — и называлась бы она дедушкой…

— Ты его плохо знаешь — умеет. Как двойку схлопочет — фиг признается… Выкрутится — скажет маме, что мы на даче.

— А мама поедет и проверит.

— С чего вдруг именно в этот раз? — возмутилась Зора. — Прежде не волновалась, когда мы по месяцу там ошивались, а теперь вдруг — с чего-то заволнуется?

Раз уж деваться некуда — ехать надо вдвоем! И никак иначе. Вместе — справятся.

Взять бы и Женьку с собой!

Нельзя. Опасно.

— Грибной сезон прошел.

— А рыбный — нет. Рыбачить махнули! На острова.

— А учебу кинули на неделю? Оба?

Пристроить братишку к его другу Вите? Наврать его родителям?

Нельзя. Всплыть может, да и… они и так настороженно к их семье относятся. Как бы вообще не запретили мальчишкам дружить.

— Можно подумать, раньше не кидали. Хватит мне голову морочить! И не отводи глаза. Лучше честно расколись — хочешь, чтобы я у тебя под ногами не путалась, да?

— Зора, есть сразу три причины, чтобы ты осталась дома, — неожиданно-заумно начал Никита. У нее научился или у Женьки? — Даже четыре. Первая — мама, Женька и учеба. Вторая — тебе негде остановиться. Тетка тебя отродясь не приглашала, а на улице или в мужской общаге тебе ночевать опасно. Третья — билеты дорогие.

— Все три — несущественны. Гони четвертую!

— Там — опасно, и мне будет спокойнее, если ты и Женька останетесь здесь, — твердо закончил Никита.

Опасно? Опасно — и поэтому нужно соваться одному?! Где логика?!

— Ты меня что — уже к Женьке приравнял? Я тебе кто — младшая сестра? Мы всегда были вместе, забыл? Я тут с ума сойду от страха за вас с Динкой!

Может, все-таки надо в милицию?..

Зорка, ты рехнулась? В какую милицию? В ту, где псих Иван Андреевич из соседнего подъезда служит? Тот, что жену смертным боем бьет? Сериалов про нормальных ментов насмотрелась?!

И чтобы потом весь город знал, что Дина — наркоманка?!

— Зора! — Никита обнял ее. И ласково, но твердо заглянул в глаза. — Мне будет спокойнее, если ты в безопасности. Тогда, если что — сможешь нам помочь. Во всяком случае — расскажешь маме и сходишь в ментуру. А так — мы рискуем оба, и вытаскивать нас будет уже некому. Не Женьке же! Ты — наш резерв, понимаешь?

— Понимаю, что ты научился красиво говорить! — вздохнула Зорка.

— Из твоих же книжек. Сама же рекомендовала читать побольше.

— Ладно. Отпускаю — езжай один. Только, пожалуйста, будь осторожнее!..

На вокзале на них пялились все провожающие. Особенно дальние знакомые дальних знакомых. Зорка никак не хотела отпускать любимого, всё норовила поцеловать еще раз.

— Зор, ну всё, хватит! Ну ты что? Я же сейчас с тобой вместе зареву! Ну что ты, как маленькая?!

Подколка не подействовала — реветь захотелось втрое сильнее. Пока они были маленькими, Динка наркотиков не принимала. И со всякими подозрительными Димами с «герычем» не путалась.

— Парень, так ты едешь, или трап убирать? — проворчал пожилой моряк.

А какая-то бабулька уже ворчит о молодежи, что «совсем распустилась». Вот в ее время…

— Еду. Зор, ну всё, я же вернусь через пару дней, ты что? Ну, всё, отпусти, дома потом наобнимаемся.

— Эй, шантрапа, вы едете или как?! — рявкнул поддатый мужик с «полуторкой» в руках. Уже почти пустой. — Молоко на губах не обсохло, а уже…

На трап Никита шагнул последним. Обернулся к Зорке, виновато улыбнулся…

«Никита!» — едва не заорала она. Удержалась с трудом. Еще решат, что из дурки сбежала. Или тоже осушила не меньше мужика с «молоком».

Да что же это с нею происходит?!

Прежде Зорка лишь раз позволила себе сорваться — и было это очень давно. Потому что знала — себе дороже. Потом придется исправлять еще и последствия срыва. Лучше перетерпеть.

Но поехать сразу домой оказалось выше ее сил. Девушка вылезла из автобуса на промежуточной станции. В двух километрах от дачи.

Летом здесь шумят деревья. А сейчас — осенний лес почти полностью облетел. Даже ало-золотой ковер под ногами уже блекнет. Только тревожным закатом горит рябина. На том берегу — целая рябиновая роща. Эта простоит дольше всех — даже морозы переживет. Листвы уже не будет, а огненная ягода останется. Пока голодные птицы не склюют.

Когда-то бабушка-соседка по даче назвала рябину «волчьей ягодой».

— Волчьи — совсем другие, — заспорила восьмилетняя Зорка.

Хоть и много раз хватала себя за язык не поправлять взрослых. Они любят детей, лишь когда рядом с ними кажутся умными.

Но бабушка не обиделась:

— Знаю. Но ту за цвет назвали, а эта — она другая. Все облетят — она останется. Другие в мороз вмиг вянут, а этой — только после заморозка и самый вкус. Не ягода, а зимний волк. Ему тоже по стуже — самая охота. Ноги кормят…

Грибы уже отошли, а на лугах давно убраны стога. И даже причал выглядит одиноко и бесприютно. А вода… Вроде бы та же, а даже по цвету видно — холодная. Сонная. Готовится к подледному отдыху.

Зорка присела на деревянные мостки, опустила руку в ледяную стынь. Холод медленно пополз вверх — к плечу.

Пусть. Сердцу всё равно — холоднее. И душе.

Дождь заморосил почти сразу. Сначала — чуть-чуть, потом — всё сильнее. Прогоняя гостью в тепло. Иллюзорное.

Здесь больше нет людей. В старых сказках зима тоже была волчьим временем — да что сегодня эти волки без конца лезут? И люди забивались в дома — до весны.

А если бы она вдруг не пришла? Хотя… это же сказка. Вызвали на помощь героя — и вмиг решены все проблемы.

В жизни так не бывает.

А забиться в домик — самое время. Потому как простывать — незачем. И так проблем хватает, а на руках — Женька. Да и с Никитой связь держать нужно постоянно.

В избе сохранился запас дров — всегда оставляли. Зорка затопила печку, поставила чайник и уселась за старенький стол. Ожидать, пока веселый треск поленьев вернет настроение. Вытянет из промозглой осенней тоски.

Увы, тоска не ушла, одиночество — тоже. И бесполезно утешать себя, что Никита вернется через пару дней (ну, может, через три!). Что дома ждет Женька и уже наверняка беспокоится, куда запропастилась еще и сестра. А завтра может зайти мама, и братишка будет так рад… А это лето было не последним, и дождь когда-нибудь пройдет. Вернутся белые ночи, и где-то заиграют «Чистые Пруды». А раннее утро вновь рассветет яркими красками…

Сердце не слушается. Оно болит. И тревожно колотится. Ему страшно.

Зора где-то ошиблась. Где, когда — неизвестно, но промах совершен, и теперь осталось только ждать последствий. Ничего уже не изменить и не исправить. Беде — не помешать.

Динка? Никита не сможет ей помочь? Да, наверное, Динка.

Только бы… страшно даже произносить — но только бы осталась жива! Дальше они ее вытащат. Вылечат — даже если на это уйдут годы. Будет трудно, но это можно пережить. И не такое переживали.

Нет. Такого — еще не было.

Ничего. Всегда страшно — только сначала. Главное — чтобы все были живы. Главное…

Печка протопилась хорошо, а озноб бьет всё сильнее! Девушка сняла тонкую городскую куртку и плотно закуталась в старую, зато теплую рыбацкую фуфайку. Сразу стало теплее и удобнее. Фуфайка пахнет летом и рыбалкой. А дождь за окном шумит уже почти уютно…

Звонить Никите отсюда бесполезно. Связи нет. Ни с одним оператором. Проверяли.

Книг здесь мало и только старые. Но «За лесными шеломами» (дома оказалось две, вот одну и увезли) — вон стоит. Как раз начало клонить в сон. Пожалуй, можно немного почитать, а потом и подремать. До вечернего автобуса еще — уйма времени. Часов пять до выхода из дома. Внутренний «будильник» разбудит. Или внешний завести. Тот, что мобильник…

Стылый холод осеннего леса, пронзительное пламя рябины, тоскливый волчий вой. Совсем близко…

…Проснулась от собственного крика. Что за муть?..

Видения улетают, ускользают, растекаются тусклым маревом — слишком стремительно. Как мутная вода сквозь песок. Не вспомнить! Осталось лишь ощущение грядущей гадости. Крупной! И той самой, уже неисправимой ошибки.

Зорка огляделась. За окном начинает темнеть, на старом будильнике — шестой час. Пора собираться. Скоро автобус, надо позвать…

— Никита… — окликнула она.

И вспомнила, что впервые за все годы приехала сюда одна. Здесь больше никого нет. Во всём пустом доме. Во всей пустой, холодной, заброшенной деревне.

Как здесь в одиночестве жила бабуля со странным именем Агния? Пока не умерла. Здесь же. За два дома…

И вот это Зорка заснула! От того, что прошлой ночью почти не сомкнула глаз?

И даже, несмотря на дурацкий кошмар, вроде немного отдохнула.

Вот именно — дурацкий! Нечего на нем зацикливаться.

В автобусе Зорка честно попыталась снова уткнуться «в «Шеломы». Нужно успокоиться! Вдруг дома мама? Она не должна догадаться! Даже Женька пусть считает, что Никита — на даче.

С вокзала попыталась позвонить. «Абонент вне доступа». Ясно. Деньги на мобильнике кончились. Бывало не раз…

Непривычно-вкусные запахи застали еще на лестничной клетке. В доме праздник? Кавалер с бутылкой?

Точно — пахнет из их квартиры. Пирогами! И чем-то еще… столь же съедобным. Зачем пироги? Кавалеры обычно всё приносят с собой. И торты, и конфеты, и пирожные…

А в прихожей встретила мама. В домашнем халате и без прически. При ухажере или в ожидании его?!

И не торопится. Никаких: «Зор, быстрей раздевайся — поможешь на кухне, зашиваюсь!»

— Зора, — улыбается. — Звонила твоя классная — спрашивала, не заболела ли ты. Тебя не было в школе.

Дочь поспешила отвернуться. Куртку повесить. А потом — ботинки снять.

Конечно, классная беспокоится. Там до новой Олимпиады, ноябрьской, осталось всего-то ничего. Меньше двух недель.

И это не Женька — это Зорка врет из рук вон плохо. А сейчас вообще — не в том состоянии. Промолчать — другое дело. Но мамины улыбка и кулинарные таланты малейшую почву из-под ног выбили.

— Ты была на даче? — мягко спросила родительница.

— Да, — честно ответила дочь.

Хоть здесь можно не врать.

— А Никита остался там?

Что она пытается выяснить? И с какой целью?

И почему Никита не берет трубку?!

— Да… — Не хватало только мучительно покраснеть! Хорошо, что Зорка сейчас — к матери спиной.

Но повернуться придется. Раз, два, три…

— Он сказал, что останется там еще на несколько дней, — почти резко выпалила девушка, ненавидя сама себя.

Хорошо, что мама так плохо ее знает. А вдруг — недостаточно плохо?

И вдруг это у Зорки кончились деньги? Надо срочно проверить баланс. Почему сразу не подумала?

И тогда можно звякнуть с Женькиного.

— Почему ты так странно говоришь? — Все-таки заметила! А кто бы тут не заметил? — Ты обиделась? Вы поссорились?

Сейчас начнется! Ну кто мешал сдержаться? Ведь меньше же было бы проблем! Сколько раз говорила себе: «учись следить за лицом! Умей владеть собой!»

— Нет. Он просто решил порыбачить.

— А почему — один? Вы все-таки поссорились…

Срочно сочинить причину? Не получается…

— Нет! Он просто расстроился…

И почему?!

— Это — не страшно, в вашем возрасте такое бывает часто. Я съезжу к нему и поговорю, не волнуйся, — мама мягко коснулась руки дочери. — Вы помиритесь. А в школу я напишу тебе записку.

Ловите челюсть! Потому что у происходящего — лишь два разумных объяснения. Первое: мама серьезно ударилась головой. Второе (в духе любимых Женькиных фильмов): это — не мама, а ее плохо сделанная копия. Автомат, засланный с какой-то коварной целью инопланетянами или пришельцами из параллельного мира. Только легенду проработали плохо.

И поскорее бы уже остаться одной! Хоть где-нибудь! Только Женьку из комнаты не выставишь — если он привык ежевечернее ошиваться там. А для таких звонков и он — лишний. Даже если с его телефона.

— Мама, не нужно, — остановила невесть откуда взявшиеся родительские порывы дочь. Записка бы не помешала, но Мира Васильевна поверит и на слово. — Никита скоро вернется. К тому же, он может уехать на сутки на острова, и ты его просто не застанешь.

Остается дивиться собственным вдруг проснувшимся талантам к вранью. И откуда что взялось? Оттуда же, откуда и мамина забота?

— Ты ведь его знаешь… — продолжала плести дочь. Даже не краснея. Взрослеем?

— Нет, к сожалению, не знаю. Это вы друг друга знаете. Но я хотела бы знать о нем больше. И о тебе.

— Зачем? — вырвалось у Зоры.

Она чуть не дернула у матери руку обратно и не отступила назад. Ничем хорошим такое кончиться не может!

— Я — твоя мать.

А раньше была кем? Мачехой?

— А Никите? — уточнила дочь.

— И ему — тоже. Зора, я… я вернулась. Насовсем. Я осознала свои ошибки и поняла, что нужна моим детям. Зора, всё ведь еще можно исправить? — в маминых глазах — непривычная доброта и какой-то детский вопрос. Детская наивность. Она ведь так до конца и не повзрослела…

А сердце заполняет СЧАСТЬЕ. Большое. Способное смыть все тревоги. Всё теперь будет хорошо!

А до Никиты Зорка дозвонится не сегодня, так завтра!

— Конечно, можно, мама, ты что? — дочь порывисто обняла мать. Ух ты! Оказывается, за годы, что они не обнимались, Зорка переросла и ее — аж сантиметров на семь. — Конечно, можно!

Глава четвертая

Возвращаясь из школы, Зорка прихватила с собой Женьку. Предварительно позвонив Никите. На каждой перемене. То «вне доступа», то не берет трубку. Занят. И, наверное, дико злится, что его отвлекают.

Предыдущей ночью кошмар, как ни странно, не вернулся. Девушка безмятежно проспала до утра, вовсе без снов. Будто возвращение мамы отогнало всех хищных зверей. Как в детских представлениях…

Женька радостно болтал всё утро. И жалел, что учится еще не в училище. А то сейчас тоже махнул бы на рыбалку…

«Еще»! Он что, и в самом деле в ПТУ собрался?

Классная поверила во вчерашнее плохое самочувствие. И теперь изнутри грызет маленький, но вредный червь под названием «совесть». Впредь лучше не прогуливать. И не врать! И так план выполнен на неделю вперед. Если не на месяц.

Ладно, что сделано — то сделано. Пора не терзаться, а вспомнить о насущных делах — кормить Женьку обедом, готовить ужин. И всё это успеть до театральной студии.

— Готовься, после обеда чистка картошки — на твоей совести, — порадовала Зорка братишку. — А я курицу запеку.

— Еще не хватало! Это я не про курицу, а про картошку. Сегодня же мама дома, — напомнил Женька. — Может, ужин и так уже готов?

Опять забыла! Но лучше забыть это, чем что-то плохое.

— Халявщик! — улыбнулась девушка.

Этак и привыкнешь — к хорошему-то. Как потом отвыкать?

Почему вдруг заледенело сердце? А ледяная лапа стиснула горло? Из-за дачного кошмара? Из-за недозвона?

Зря вчера ездила. Стало не лучше, а хуже. Осень — не лето. А одиночество Зорка не любила никогда. Полное одиночество.

— Зор, ты чего побледнела? Испугалась, что мама снова ушла? Я тоже боюсь, так что не комплексуй.

Сестра поморщилась. Да уж — вот кому проницательности на всю семью хватит. И зрение у него в очках — аж выше единицы, а очки он только на ночь снимает.

А Никита мобильник мог просто где-то оставить. Или потерять. А на память он ее номер не помнит.

— Мама больше никуда не уйдет, — утешила их обоих Зорка.

По крайней мере — не уйдет сегодня. И даже завтра. Настроена она серьезно.

Родная пятиэтажка встретила странным скоплением народа возле именно их подъезда. Причем преимущественно — пенсионеры женского пола.

— У них тут чего — демонстрация в честь будущего Седьмого Ноября? — засмеялся Женька.

В детстве он даже жалел, что этого праздника больше нет. И нельзя побегать с красным флажком и шариками. Красиво же! Ну ладно — дату отменили, а флажки и шарики чем виноваты?

— Четвертого. Уже — Четвертого.

А Четвертого демонстрации нет. И шариков тоже — к разочарованию брательника.

— Это для нас — Четвертого, а у них — дата. Но почему сбор у нашей хибары? Мы же далеко от площади живем. Или это они — чтобы шествие через весь городишко? Чё не смеешься?

— Помолчи, пожалуйста, — как могла спокойнее, попросила сестра.

Для демонстраций не нужны ни милицейский «уазик», ни «скорая».

Лапа уже не сжала сердце — перехватила так, что не хватает воздуха.

Успокойся, Зорка! Прекрати! Ты тут не одна.

— Чё-то случилось, — изменил мнение брат.

А «скорая» вдруг двинулась с места. Зорка (сама не зная, зачем) рванула к ней… за ней.

Не успела! Та вырулила на шоссе и понеслась к городской больнице. Только пыль столбом.

Девушка на автопилоте развернулась к подъезду. И уже не побежала — поплелась. Ноги поволокла. Или они ее.

В голос рыдает соседка-пенсионерка — баба Фрося. Заглушает ее мощный рык высокой и мощной «теть Маши» со второго этажа. Возраста они одного — чуть за шестьдесят примерно, но одна — «бабка», вторая — «тетя». И никак иначе.

— Оклемается, говорю тебе! — уверенно басит «тетя». — По мужикам меньше шастать надо! Вот девку — жалко. Не эту — ту! В детстве как куколка была… А сынуля-то до чего докатился, мать честная! Сестру родную! Да я бы таких сама расстреливала! Всегда говорила: тюрьма по нему плачет! Скотина!..

Замолчали обе — разом узрев и Зорку, и отставшего от нее Женьку. Уставились, как на… зверей в зоопарке. Смертельно больных. Про которых решают — усыпить или сами сдохнут? Не люди ведь — не жалко. Зато вдруг заразные?

— Сиротинушки вы! — заголосила баба Фрося.

— Чего? — опешила Зорка.

Сердце заколотилось как шальное — то ли от бега, то ли… И темнеет в глазах. Не вовремя!

— Чё врешь-то? — одернула «теть Маша», ощутимо толкая товарку локтем в бок. — Не сироты еще.

— Что случилось? Мама?.. — голос оборвался. — Что с ней?!

Молчат. Обе. Хором. Только пялятся. Опять — как на заразную. И на Женьку — тоже.

Надо звонить в больницу, надо…

Какая больница — «скорая» только что отъехала! Врачи уже были здесь, это Зорка всё пропустила! Пока болтала с братом о готовке.

Ноги подкашиваются. А Женька — бледен как полотно! И эти — молчат!

— Скажите же, черт возьми! — сорвалась девушка, готовая их трясти.

Только бы еще сдвинуться с места. И не упасть…

— Зорина Светлова? Дочь Антоновой Маргариты Викторовны?

Милиционер. Подошел под шумок. Рослый, средних лет, лысеющий. Трезвый. Не похож на Ивана Андреевича.

— Я, — выдавила девушка.

— А я — Женя Антонов, — решительно выступил вперед брат. Решил, что ее сейчас арестуют, и собрался защищать? — Евгений Анатольевич.

— Зорина Владимировна, вам придется проехать в участок, — подтвердил опасения братишки мент.

Женька нахмурился. Сжал кулачки.

— Я поеду, как только узнаю, что с мамой! Это ее увезли? Что здесь, черт побери, случилось?!

— Что-что?! Сердечный приступ у нее! — выкрикнула баба Фрося. Уже не сквозь слезы. Они и были — показные. — Сынуля довел! Скотина бесстыжая!..

— Я? — не понял Женя, растерянно оглядываясь на сестру.

Вспомнил, что беда — не только с ней. Точнее — вообще не с ней. Это он — ошибся, но сейчас тоже поймет…

— Замолчи! — одернула подругу «теть Маша». Но ту уже понесло:

— Сынок-то поехал в Ленинград, да там сестру свою Динку понасилил и убил! Уже повязали. Родная тетка — свидетель!

— Фроська, молчи, дура!

— А чё церемониться? Перед кем? Ребятенка, понимаю, жалко. А эта шалава сама с тем гадом добровольно путалась! Значит — на самой клейма ставить негде!..

Так это — сон! Очередной кошмар — как Зорка сразу не поняла? Как бы проснуться? Пусть всё это будет сном, пожалуйста, ну, пожалуйста!..

— …конечно, понятно! Мать — прости господи. И доченька по ее следам, прошмандовка малолетн…

— Старая мымра! — взвизгнула Зорка. И кошкой прыгнула на противницу. — Замолчи, заткнись, поняла?! Как тебе не стыдно?! Что ты несешь? Не смей про мою маму! Дура!..

— …Я понимаю, в каком вы состоянии, но нельзя же так-то, — услышала девушка. И поняла, что под руки ее держат двое ментов.

А напротив тетя Маша с мужем вцепились в раскосмаченную, матерящуюся бабу Фросю. Та рвется «выцарапать глаза бесстыжей девке, подстилке зэковской!»

И толпа зевак вокруг — жадная, злорадная! Смотрите — тут бесплатно развлекают! Громко так. Зрелищно.

— Небось знала, куда он едет! Весь город видел, как провожала! Сопли роняла на вокзале!.. Ничего, мать сдохнет — в детдоме-то научат!.. В колонии!..

— Прекрати врать!.. — дернулась в железной милицейской хватке Зорка.

— К сожалению, всё сказанное ею — правда, — сухо заметил мент постарше. Другой. — Кроме выпадов в ваш адрес. Я хотел бы, чтоб вы это не так узнали, но…

— Вы врете!..

Только бы еще не разреветься!

Возмутиться милиционеру не дал Женька. Потому что вдруг громко заревел он — нет, взревел! Слезы хлынули из-под очков градом:

— Никита ничего не сделал! Он — хороший! Зора, скажи им, что его там не было! Его же там не было! Он же на даче! Зорка!..

— На даче, значит? — второй мент без тени сочувствия с подозрением повернулся к девушке.

Этот явно согласен со всеми «выпадами».

— Думаешь, прикрывала? — вздохнул второй.

— А толку-то? Недоказуемо. Бабы-дуры! Небось еще и в «зону» ему писать станет. Посылочки слать, на свиданках ублажать…

— Я бы таких баб самих сажал!

— Зорка, скажи им!..

— Женя, погоди… Да отпустите меня, я ее не трону! Нужна мне эта…

Хватка на руках разжалась. А первый мент вперед сестры неловко коснулся плеча Женьки:

— Крепись, ты же мужчина. Забудь об этой скотине. Он убил твою сестру. Из-за него твоя мама — в больнице… Твоя родная мать!

— НЕТ! — вывернувшись, Женька рухнул лицом вниз — на серый грязный асфальт. Забил по нему кулаками. — Не-ет! Вы всё врете, гады, гады, гады! Фредди Крюгеры!..

Зорка подлетела к брату, подняла с земли, прижала к себе. Зареванное лицо ткнулось ей в плечо:

— Скажи им, что они врут! Меня они не сл-лыш-шат…

— Чё там случилось-то? — писклявый старушечий голосок где-то сзади.

— Да, вроде бабу в больницу увезли — то ли напилась, то ли еще чего…

— Жень, не плачь, ты что — ты же большой уже! Конечно, Никита не виноват. Мы выясним, что там случилось, но я уверена: это — ошибка! Никита вернется!

— Говорю же: дурища махровая! — ругнулся за спиной мент. Где-то далеко-далеко…

— А Дина? — Надежда в дрожащем голосе — отчаянная. Сумасшедшая.

В горле пересохло.

— А девка и пацан — кто? — уточнил прокуренный бас. Лениво.

— Девка — подстилка какого-то зэка. Его посадили — вот она и ревет…

— А ничего, я бы такую — тоже… — хмыкнул бас.

Сзади заржали. Женька вздрогнул.

— Детей постыдились бы! — окрикнул мент постарше.

— Это она — «дети», что ли? С такими-то…

Зорка зло встряхнула волосами. Подчеркнуто глядя только на милиционера. На первого:

— Разрешите мне довести брата домой. Я никуда не убегу.

— Сопроводи, — кивнул пожилой мент напарнику.

Из Женьки будто выкачали силы. Безвольно дал себя поднять, повести…

— Я сама не всё еще поняла, — честно призналась Зорка по дороге. Как много в подъезде ступенек — когда ноги не держат. — Но я сделаю всё, что зависит от меня. Только если ты мне поможешь, хорошо? Обещаешь? Мы выдержим, мы же сильные.

Это Зорка повторяла себе по много раз на дню — всю следующую неделю. Ходить в школу она себя заставляла — чтобы не подавать дурного примера Женьке. До тех пор, пока он не явился весь в синяках и хмуро не объяснил ситуацию:

— Я сам с ними разобрался.

После этого сестра просто запретила ему выходить из дому. Безапелляционно. А Женькиной классной объяснила, что жизнь брата — дороже его образования.

Та только поджала губы. Мол, было бы о чём жалеть, своих проблем хватает. Класс — и без того трудный, баба с возу…

— Пусть ваша мать зайдет в школу. Она ведь будет мальчика переводить…

Куда именно — в поселковую, что ли, — не уточнила. Иначе пришлось бы выслушать ответ. А так — Зорка неопределенно покивала. Да, мама зайдет. Да, на днях. Сейчас слишком плохо себя чувствует. Совсем недавно из больницы вернулась.

Сдержалась, чтобы больше ничего не сказать, девушка с трудом. Отвернулась, чтобы не видеть в глазах собеседницы злорадства и бабьей зависти. Той же, что и у бабы Фроси. Дескать, добегалась по мужикам, допрыгалась — отлились тебе слезки «честных». Теперь валяйся по больничкам. Оплакивай дочку.

Сама Зорка продолжала таскаться на каторгу. Зачем? Из дурацкого упрямства и желания доказать: нет, ее еще не сломали? Другой причины не виделось. Ежу понятно, что придется уходить. В самое ближайшее время. Хорошо, хоть в школу в свое время отдали в шесть. Сейчас осталась бы с незаконченным девятым.

Нет, Женька, ты не прав. Нельзя рисковать будущим — даже за компанию с братом. У нас страна такая, что каждый год на счету.

Всю эту неделю недавняя общая «палочка-выручалочка» сидела одна. Бывшая лучшая подруга Вика отсела подальше еще в первый же день. И с тех пор в Зорину сторону и не смотрела. Будто и не дружили с первого класса. Будто не ее Зорка как-то волокла на санях с вывихнутой ногой — с лесочка до дома.

Попытка подойти к кружку девочек была встречена враждебным:

— Тебе чё надо?

Пока еще никто не смел ее ударить. Каратистка все-таки. С Женькой в этом отношении не церемонились. И даже сестру не боялись. У каждого из задир есть братья и отцы. А такие — сильны стаей.

На декабрьскую олимпиаду по истории поедет Надя Синько. Зорку вычеркнули из школьной жизни. Навсегда.

Парни из секции при виде Зорки переходили на ту сторону улицы. Появиться там она и не пробовала.

С театральной — аналогично. Не считая того, что раз по пути встретился руководитель. На другую сторону переходить не стал. Просто безапелляционно заявил, что искусством должны заниматься лишь порядочные люди. И очень жаль, что он сразу не разглядел истинного лица Зорины Светловой.

Все теперь вспомнили, что ее мать отбила мужиков у целой толпы добропорядочных баб. Логично, что в такой семье брат изнасиловал и убил сестру. А вторая сестра путалась с ним добровольно. А Женька… его не любили просто так. Как когда-то Зорку, если не сильнее. Слишком умный. Да и не мог он в таких условиях вырасти нормальным ребенком. Просто не мог. Так не бывает.

Зорка ждала суда. Никиту оправдают, и они вместе уедут отсюда. Возьмут Женьку и уедут. Навсегда. Плевать, раскаются ли те, кто сейчас поливают их грязью. Она всё равно больше никогда не захочет их видеть. Ни за что.

Глава пятая

Зорку ждали за школой. Пятеро. Бывшая лучшая подруга Вика, ее новая подруга Дашка и трое парней. С одним, Генкой, Зорка когда-то вместе ходила на студию, но он бросил через полгода.

— Разговор есть! — преградила дорогу Вика.

Плечистые напарники кивнули с видом братков из «Бригады»: есть и еще какой. Весьма серьезный и обстоятельный.

— О чём? — равнодушно бросила Зора.

Вчера их здесь было трое. Без Дашки и старого знакомого.

— Как у тебя хватает наглости появляться в школе?! — выпалила Вика.

— Она тут — единственная.

Наверное, всё это — заслуженно. В прошлом году новенькая девчонка из мелкого поселка, Ленка, бросилась под машину. Затравили.

А Зорка этого даже не замечала. Носилась по олимпиадам, бегала по студиям, любила Никиту.

Заслужила.

— Такие, как ты, не должны учиться! Такие жить не должны! Поняла?

— Даже так?

— Именно! Я бы на твоем месте свалила из города! Прихватила своего вшивого брательника и свалила! Ты что — не понимаешь, как здесь всем противно тебя видеть?!

А Зорка думала: наоборот — приятно. Есть шанс и шакалами побыть, и правыми остаться.

Самая страшная грешница мира, не размениваясь на новый ответ, молча прошла вперед. Просто отодвинула Вику с дороги.

— Мы тебя предупредили! — крикнула вслед отверженной бывшая подруга. — И твоего брательника…

— Вшивого, я помню, — обернулась Зорка. — Только троньте его — ты сдохнешь первой. Мне терять нечего. Я ведь дрянь, помнишь?

Интересно, у кого Вика теперь списывает? У тупой, как пробка, Дашки?

Следующая компания караулила у подъезда. Тоже пятеро. Только без девушек. Старше предыдущих. Если и знакомы, то смутно. Кажется, трое после армии.

— Эй, подстилка зэковская! — бритый здоровяк с бородкой в ниточку преградил Зорке дорогу.

Девушка молча попыталась его обойти.

— Не торопись! — железная хватка стиснула плечо.

Те, что сзади, с похабными смешками подступили ближе.

«Ха-ха-ха», «хи-хи-хи» и «разденешься сама или помочь?»

— Такие, как ты, живут по понятиям, да? А в «зоне» знаешь, что принято? Тебе будет в кайф!

— А тебе — нет, — коротко объяснила Зора.

Вопли, стоны и приглушенные ругательства долетают откуда-то со стороны. Будто очень издалека.

Маловато вас пришло, ребята.

— Мы еще твоего щенка достанем! — вопил здоровяк, удирая первым. — Ему тоже место в «зоне»!

Тишина. Никто не орет, не угрожает и не машет кулаками. Передышка.

Только в окне первого этажа мелькнул грязно-белый платок. Баба Зина. Завтра потребует у «бесстыжей прости Господи» «впредь фулюганить в другом месте!»

Завтра. Или сегодня. Если не постесняется в квартиру позвонить. Там ведь ее есть, кому поддержать. И почти так же громко.

Тяжело дыша, Зора прислонилась к обшарпанной стене подъезда. Идти домой — неохота, оставаться на улице — опасно. И мерзко. Не стоит лишний раз высовываться — если тебя ненавидит весь Сосноельск.

Иногда кажется, за пределами города — больше ничего нет. И во всём мире не осталось никого, кроме Жени и Никиты, кто не желал бы Зорку прикончить. Немедленно.

Или наоборот — медленно и как можно мучительнее. И как принято у древних диких народов — скормить труп собакам. Или лучше шакалам.

А подловить Женьку эти паскуды надеются зря. В школу он больше не ходит. Несмотря на все звонки из школы и угрозы привести принудительно.

Братишка ждал на кухне. И оттуда уже доносится вкусный запах жареной картошки. Ее он научился жарить еще года три назад. Вкуснее всех в семье.

— Я видел, как ты их! — присвистнул мелкий. — Можно, я в следующий раз выскочу и помогу?

— Я тебе выскочу! Сказала же: сиди дома. А насчет этих шакалов — ничего сложного. Как сказали бы на их любимой «зоне» — бакланы.

— Ты всё равно осторожнее, — посерьезнел Женька, поправив на носу роговые очки. — Еще оглушат сзади по голове. А менты к нам на помощь не поедут. Или специально опоздают…

— Сейчас я их сзади подпущу! Обижаешь! — усмехнулась Зорка. Потрепала отрастающие братишкины лохмы — стричь пора. Уж самой — как получится. — Наш тренер — мировой мужик. — Хоть за такую вступаться и не станет. — А менты — да, еще и посмеются. Где мама?

— У себя в комнате. Закрылась. Лежит.

Уже нет. К сожалению.

— Ты опять дралась.

— Как видишь!

Стряхнуть с кулаков чужую кровь. Обернуться. Не опустить глаз. Привычно.

— Мы только защищаемся! — влез Женька, зачем-то вновь поправляя очки.

— От тех, кто говорит правду? — Она всегда начинает тихо. Повышая голос с каждым звуком. От шепота — до звериного вопля. — От нормальных людей?

— Мама…

Хочется швырнуть в стену тарелкой. Осесть по стенке, заплакать. Да что там — постыдно разреветься…

Нельзя. Незачем пугать братишку. Он должен видеть, что сестра — сильная! Несмотря ни на что. Потому что права — она.

— Мне жаль, что в живых осталась ты, а не Дина. Это ты должна сейчас лежать в могиле. Ты, не Дина!

Это страшно — жить бок о бок с когда-то близким, а теперь ненавидящим тебя человеком. Каждый день, каждый миг. Такая ненависть жжет тебе душу. Больнее любой другой.

И надо выдержать. Еще и это.

На сей раз «скорая» опять понадобилась на самом деле. А ехала так медленно, что явно надеялась не успеть. Зорка едва сдержалась, чтобы не врезать по брезгливой роже медсестры.

Нельзя. Маме нужна помощь. Придется потерпеть. В очередной раз.

Классная вызвала Зорку на следующий день. Перехватив в школьном коридоре — перед первым уроком. Последняя, кто еще относился к отверженной с остатками симпатии.

— Вижу, ты держишься.

Да, к разочарованию всех.

— Зора, мне нужно с тобой поговорить.

«Зора». Не «Светлова».

— О чём? — девушка постаралась улыбнуться. Как можно беззаботнее.

Ей плевать на них всех. С высоты Эйфелевой башни. Или космического спутника.

— Зора, мне очень неприятно тебе это говорить. — Глаза не отводит. С трудом. — Ты же знаешь — ты мне нравишься. Но…

— Мира Васильевна, не волнуйтесь за меня. Я уже ко всему привыкла.

Особенно — читать «В круге первом» каждый вечер перед сном. Его героини — такие же затравленные обществом — ждали любимых годами. Зорка просто не имеет права оказаться слабее!

— Зора, твои одноклассники написали заявление. Что не хотят учиться с тобой в одном классе. Их родители тоже пишут — у директора целая стопка.

— Понимаю. Они хотят, чтобы их замечательные дети не учились вместе с антиобщественным элементом. Ведь эти элитные детишки — всего лишь хулиганы и воры, а я смею любить невиновного парня.

— Зора… — осторожно начала классная. На сей раз всё-таки покосившись в школьное окно. На дождливый пейзаж. Дождь вообще всегда идет вовремя. Смывает слезы. А если нужно — и кровь. — Ты не допускала мысль, что Никита и в самом деле…

Ей предлагают тоже поверить, что Никита — монстр? И тогда любая слабость и подлость мигом окрасится в белый цвет. Легко оправдать себя во всём — просто пририсуй своей жертве рога и хвост.

— Нет, не допускала. А мать и отчим Арбузова тоже написали? — ухмылку Зорка едва сдержала.

Дико захотелось запеть что-нибудь в стиле: «Я гимназистка седьмого класса, пью политуру заместо кваса…»

— Как ни странно — да.

— Понимаю. В кои-то веки их сын — не самый плохой в школе. Чудо случилось. И даже протрезвели ради такого случая?

— Зора…

Мира Васильевна не виновата. Как бы там ни было.

— Извините. — Можно побыть и хорошей, вежливой девочкой. В последний раз. Столько лет ведь была. Числилась. Пока все вокруг не разглядели ее истинное лицо. — Слушаю. То есть вы ведь уже закончили? Тогда я пойду? К директору за документами? Или он побрезгует моим обществом и передаст их тоже через вас?

— Тебе лучше просто перейти в вечернюю школу. Там та же программа, а ты и так всегда много готовилась самостоятельно…

Зорка искренне рассмеялась. Директор вечерней школы уже звонила маме. Чтобы намекнуть, что туда тоже берут далеко не всех. Есть и особо неприятные исключения.

— Не выйдет. Там я испорчу примерных детей, прямо из восьмого класса уходящих в армию, — девушка резко поднялась. — Или в «зону». Но они ведь всё равно лучше Никиты, меня и даже Жени, правильно?

— Зорина… — классная попыталась взять ее за руку. Осторожно. И ненавязчиво. И вновь глядя на нее, а не на заоконную морось.

— Извините, Мира Васильевна, но лучше не надо. Вам ведь здесь еще работать… А я уйду. И еще, — обернулась девушка уже с порога. — Это я не хочу с ними учиться. И общаться — тоже. Это они — недостаточно хороши для меня. И для моего брата.

И с откровенным злорадством припечатала дверью в лоб подслушивающей Дашке. Всё равно мозгов у нее нет, а костям ничего не сделается.

Как у Кинга: «Вот и конец маленькой мисс Семнадцатилетней».

В этот раз обошлось без караулящих отморозков… то есть честных, добропорядочных деток. Даже странно.

Зато рыдания Женьки слышны еще из коридора. Как это еще все соседи не собрались — послушать? Поржать.

Но всё равно — лучше поторопиться. Когда-то в некоторых закрытых учебных заведениях слезы были под запретом. В нынешних «картонных» квартирах — тоже.

Женька заперся в их с Никитой комнате. Так наивно. Неужели не знает, что подушка не заглушает ничего? Забыл? Или просто кончились силы? Иссякли…

Ходят ходуном худенькие плечи. Валяются на полу очки. Резко встанет — может наступить. И веди его тогда в поликлинику под охраной…

— Жень, — Зорка присела рядом. — Что случилось? Надеюсь, ты не выходил?

— Нет, — выдавил он. — Мне из школы звонили.

Слава Богу! Слава Богу, ничего серьезнее!

— Они не хотят, чтобы ты с ними учился?

Только бы ничего хуже!.. Вдруг он что-то скрывает… Если кто-то посмел обидеть ее маленького брата — всерьез обидеть! — она порвет сволочей в клочья собственными руками. Или кухонным ножом для разделки мяса. Пусть потом сажают! Хоть в одну тюрьму с Никитой! За это — не страшно.

Женька, на миг оторвавшись от подушки, яростно выдохнул:

— Да!

Нет, больше ничего.

Девушка привычно привлекла братишку к себе. Пусть выплачется. Так ему станет легче. А у нее слез уже не осталось. К счастью. Проку от них нет, а она — слишком взрослая, чтобы реветь.

— Всё будет хорошо. Никиту оправдают и выпустят, мама поправится, и мы уедем. Очень далеко. Но если захочешь — когда-нибудь вернешься сюда и набьешь им всем морды. По очереди.

— Зор! — наконец поднял к ней Женька зареванное лицо. — Почему нас никто не любит? Что мы им сделали?

Сестра крепче обняла его. Растрепала и без того взлохмаченные волосы. Все-таки пора стричь. Или отрастить — и в хвост. Или по плечам — как в старину. Вдруг в школе другого города к этому отнесутся нормально? Там ведь школ немало…

— А разве они умеют любить? Это еще Грин понял, что не умеют.

Глава шестая

Звонок в дверь заставил привычно вздрогнуть. И разозлиться на себя. Идите все лесом, тут картошка горит!

И щелк поворачивающегося ключа. Женька, ты что, одурел? Там же может быть…

Да кто угодно!

В прихожую Зорка метнулась галопом. И всё же успела только к радостному крику Женьки. Воплю:

— Мама! Зор, мама из больницы вернулась! Мамочка!.. Зоринская, ну где ты?!..

Мама. Она была против визитов Зоры в палату. В первый же день велела убираться. Сначала через медсестер, а когда дочь прорвалась сквозь кордон — лично.

Теперь попытается выгнать и из дома? Начнется ад еще и здесь? Опять?

А в глазах будет вечный вопрос: «Почему — Дина? Почему не ты?!»

— Зора! — мать шагнула к ней. — Зоренька!

Что происходит? Зорка не удивилась бы и обманному маневру. Сейчас подкрадется и ножом из-за спины — чирк. И хоть как-то исправлена ошибка судьбы. Лучшей дочери больше нет, но и худшей — не жить. Бедный тогда Женька.

— Мам?.. Мам, ты чего?

Несчастные, больные глаза. Не злые.

Слезы, которых не было, хлынули градом — все и сразу. Будто Зорка и не слишком взрослая…

— Эй, хорэ сырость разводить! — крикнул из кухни спасающий картошку Женька. — Я тоже, может, пореветь хочу…

Час ночи, крепкий чай (не стоило бы при шалящем сердце) и разговор. Долгий и тягостный.

— Почему ты не рассказала мне раньше? — мать смотрит пытливо. Обвиняюще. Это — нормально. Привычно уже. Главное — больше не ненавидит. Наверное. — О наркотиках?

— Тебе было не до того. — Вот теперь голову очень хочется опустить. Очень! Потому что здесь мама права. — Мы с Никитой надеялись справиться сами.

В третий раз свистит быстро пустеющий чайник. Спят (или жадно прислушиваются) соседи. За окном, на лавочке догуливают безнадежно опоздавшие к празднику жизни. Застряли в лете, а оно уже прошло. Попрыгунья-стрекоза…

— И раньше вы всегда справлялись, — вздохнула мать. Как же за эти дни постарело и осунулось ее красивое лицо! Раньше Маргарите Антоновой давали лет на десять меньше настоящего возраста. — Я знаю, что как мать я проиграла по всем статьям. Мне еще впору радоваться, что вы с Женей меня не возненавидели. И на дверь не указали.

Летний вечер, белые ночи. Тогда Никита был таким же обиженным и отчаявшимся…

— Мы все наделали много ошибок, — сказал голосом Зоры кто-то другой. Наверное, более взрослый. Или… старый.

— И больше всех — я. Не оправдывай меня, Зора, — качнула головой мать. — Я потеряла двоих детей…

Неправда! Пока еще — только одного! Да что же это?..

— …я еще не совсем пришла в себя. Пойми меня, Зора. Я знаю, ты никогда не считала меня хорошей матерью. У тебя есть право меня ненавидеть. Но…

Всё снова. Слова те же, цель — прежняя. Нет, мама ничего не поняла. Просто нашла другой способ перевалить всё на Зорку.

Половина второго… Увы, время не застревает в лете. Оно уверенно стремится сквозь ледяную осень. Прямо в стылую зиму.

— Мама! Послушай!..

— …но не у каждой матери сын изнасиловал дочь.

Ощутимо веет ледяным сквозняком. От затылка до пяток. И насквозь. До костей и глубже. Промораживает!

За окном — холодная ночь. Рвется в комнату сквозь гнилое окно, мимо еле теплых батарей. Там — холодная ночь, здесь насквозь выстыли сердца.

Зорка резко поднялась, высвобождаясь из материнских объятий. И уже стоя, развернулась. Взглянула сверху вниз:

— Мама, ты что, еще не поняла: Никита — не виноват?! Еще не дошло?! Он не виноват ни в чём! Никита поехал ее спасать, а не насиловать! Спа-сать!

Сколько еще раз придется это повторить? Чтобы хоть кто-то услышал — хоть родная мать!

Да пока голос есть! А потом — будем строчить на листочке! Или на магнитофон запишем.

— Зора, я была в милиции, — тихо и устало ответила мать. — Это ты оглохла и ослепла — и не желаешь слушать никого. Для тебя враги — все, кроме этого подонка! Все врут, один он — невинная овечка!..

— Мама, не смей!

Зорка, прекрати! Мать же совсем недавно из больницы. И в этот раз «скорая» может не успеть. Случайно…

— Зора, экспертиза, анализы, свидетели! Еще скажи, что это всё — подделка.

— Подделка!

И найти бы того, кто ее устроил!

Странно — в квартире не изменилось ничего. Совсем. Будто Никита никуда и не исчезал. Всё на месте. Всё, кроме него!

— Зора, всё против него — абсолютно всё, понимаешь? А что — за?

Правда.

Как в «Джен Эйр»: «Даже если весь мир считает тебя…»

— Я его знаю! Он не виноват. Мама, помоги мне! Пожалуйста…

— Зора, в любом суде всегда найдутся те, кто до последнего кричит: «Он не мог, я его знаю!» Но почему одна из этих дур — моя дочь?! За что именно я такое заслужила?! Почему он тебе дороже всех нас?! Дороже меня, Жени?! Почему ты раз в жизни — только раз! — не можешь думать не только о себе и послушаться меня?! Нельзя же быть настолько упертой эгоисткой! Я же тебя вырастила…

Действительно. Почему бы раз в жизни не побыть законченной сволочью? Ради мамы?

— Дурой и эгоисткой ты меня считала всегда. Считай и дальше. Но Никита — невиновен. Мама, послушай…

— Зора… ты, может, и в упор не видела… но Никите давно нравилась Дина. А она никогда его не замечала, и он злился…

Вранье!.. Мать решила, что так проще заставить Зорку возненавидеть Никиту? Насколько же подленькой дрянью она ее числит!

— Чушь! А даже если и так — это не делает его преступником. Отвергнутая любовь — не повод для ненависти, если ты — нормальный человек. А Никита — нормальный, что бы вы все…

Возьми себя в руки, Зорка!

Подняться. Выключить чайник. Налить себе, матери. Потянуться к заварнику. Спокойно.

— Мам, прости, но ты не права.

Когда мир рушится тебе на плечи — кричать бесполезно. Нужно сохранить выдержку. Она еще понадобится. И нервы — тоже. Хотя бы, чтобы удержать этот мир. Твой.

— Тебе плевать, что он любил не тебя?! — заорала мать. — Плевать, что ты — всего лишь замена? Даже для него? Насколько же низко ты себя ценишь! Впрочем, иного я от тебя никогда и не ждала! Ты всегда была…

Была. И есть. Подумаешь. «Даже если весь мир…»

— Мы сейчас говорим не об этом! Мы говорим о Никите.

— Упертая фанатичка! Ты никого не хочешь слушать. Я — твоя мать, а ты пытаешься вогнать меня в гроб! Тебе плевать, что у меня больное сердце! Да что же ты за тварь такая?! Почему ты хоть раз в жизни не можешь поступить, как нормальная дочь?!

— Я хочу, чтобы невиновный человек вышел на свободу, — устало проговорила Зорка. — Кто там кого любил — разберемся потом.

— Тебе совсем не жаль сестру?! Зачем я тебя родила?! Зачем я растила подобную…

— Мне жаль их обоих. Но Дине уже не помочь, а Никите — можно!

— Зора, — мать вдруг успокоилась, — пусть тебе плевать на Дину и меня. Тебе плевать, что у меня откажет сердце, и я умру. Плевать, что Женя окажется в детдоме, и его там прибьют. В конце концов, он — всего лишь твой брат, а ты с рождения думала только о себе. А потом еще и об этом уроде! Но хочешь ты того или нет — у нас не сажают невиновных. А твой Никита — единственный подозреваемый.

Хороший выбор. Что ни выбери — всё равно будешь дрянью. Кого предпочтешь предать — брата или любимого? Брата. Потому что это — не предательство. Даже если от каждого материнского слова ядовитые иглы пронзают твое черствое, эгоистичное сердце!

— Ты по сестре слезинки не проронила! Какая же ты злобная, бесчувственная дрянь!..

Кстати, о дрянях. Кому выгодно? Кто на самом деле мог убить Дину? Кто подстроил обвинение Никиты? У кого хватило бы денег, связей? Мотива?!

— Это же ее чертов Дима…! — Зорка выругалась, как ни разу прежде. — Козел вонючий! Значит, это он! Скотина! — девушка рванула к компьютеру, залезла в почту… — Ну, заряжайся… Вот! Мама, иди сюда. Тут куча Дининых фоток…

— Зачем?.. — у матери дрогнули губы. — Ты… Ты хочешь вогнать меня в гроб! Даже от тебя я такого не ожидала…

— Затем, что на одной из них Дина снята со своим убийцей!

Все-таки села. И даже вгляделась.

— Зора, с чего ты взяла… Такие милые мальчики… Зачем ты мне всё это показываешь?! Здесь Дина — такая… живая! Я же опять всю ночь не засну! Тебе совсем меня не жаль?! Ты…

— Мам, я понимаю, что Никита для тебя «милым» не был никогда, но, тем не менее, убийца — один из этих «мальчиков». Дина писала, что у этого Димы — крутая родня. Жаль, я письмо не сохранила, черт!.. Ничего, и так помню. И в наше время подкупить кого надо и подделать экспертизу — поверь мне, пара пустяков. А Никиту подставить — проще простого. Он же из деревни — что он там понимает? Этот Дима приучил Динку к наркотикам. А потом допетрил, что ему будет за несовершеннолетнюю, и решил от нее избавиться.

— Зора!

— Прости, мама… Но когда мы говорили о Никите — ты терминов не выбирала. Какие еще аргументы?

— Свидетельство моей сестры, — устало проронила мать. Даже почти без вызова. — Или ее тоже подкупили?

Тетю Тамару? Мда. С ее-то описанным Динкой коттеджиком. Двухэтажным. На восемь комнат.

— А ты ей доверяешь? — усмехнулась Зора. Или кто-то другой вместо нее. Тот самый — взрослый и даже старый.

Мать резко отхлебнула многовато. Закашлялась.

— Не слишком. Но больше, чем тебе, и тем более — твоему уголовнику. Ты не любишь, когда тебе говорят правду, Зора, но таких, как ты — еще поискать…

— Мама, черт побери! На секунду отвлекись от того, что Никита тебе не нравится. И что тебе не нравлюсь я. Подумай, у кого реально были и причина, и повод? Мам, неужели только из-за твоей нелюбви к Никите и ко мне настоящий убийца Дины останется гулять на свободе?!

— Ты права.

— Что?.. — Таким темпами — это у Зорки сейчас сердце откажет. Или это крепкого чая на сегодня — многовато?

— Ты права. Надо разобраться. Никита — не подарок, но если Дину убил не он… Зора… сейчас ты меня возненавидишь.

Что еще?!

— Говори, — почти прошептала дочь.

— У меня брали показания. И я дала Никите плохую характеристику. И тебе — тоже. Я сказала, что ты… не слишком умна и легко можешь соврать. И что… от Никиты можно ждать всего, и меня всегда пугали ваши отношения. И еще что-то… не помню. Но это же — правда. Никита всегда был угрюмым, злым, а ты — со странностями. Вечно сидела за книгами, когда все нормальные девочки…

Зорка прикрыла лицо руками. Кричать — поздно. Надо думать, как исправить.

— Мам, ты можешь ради меня еще раз сходить в милицию? Можешь дать другие показания?

— А как я объясню, почему сначала говорила иначе? Как мне в глаза…

— Мама, ты не поняла? Никиту могут посадить, потому что тебе стыдно признаться во вранье! Измени показания, пожалуйста! Если еще не поздно. Иначе… — Слез действительно больше нет. Теперь уже — окончательно. Глаза сухи настолько, что болят. Бывает ли больно выжженной пустыне? — Я действительно тебя возненавижу.

Кто орет?!

Мобильник высветил три минуты четвертого. Глубокая ночь. Даже с улицы — ни звука. Одни уже улеглись, другие — не успели вскочить «за ещём».

Тогда откуда крик? Из коридора?!

Накинув длинную футболку-размахайку — бывшую Никитину, Зорка выскочила в прихожую.

Мама — растрепанная, в кое-как запахнутом халате. Кричит прямо с порога:

— Уходи! Моя дочь не могла с тобой дружить! Не могла! Моя Дина — не такая!

Маринка — всем известная «простигосподи» города. Размалеванная почти под клоуна. Полуспившаяся. Конченый человек в двадцать лет. В общем… по последнему пункту — то же, что и Зора. Сестра по несчастью.

— Я пришла поговорить с Зоркой, и я ей скажу! Пусть знает!..

Знать — это полезно. Особенно, если это — не мнение окружающих о тебе. Или о брате, или о Никите. Опостылевшее и навязшее в зубах.

— Проходи, — пригласила Зорка. — Чай будешь? Черный или зеленый? Сейчас вскипит.

Мать побледнела:

— Это — пока еще мой дом!

— Ладно, — пожала плечами дочь. — Тогда к Марине выйду я.

— Ты — к этой?! — мать подавилась возмущением.

А соседи, наверное, сейчас к глазкам намертво приклеятся. И друг друга локтями пихают.

Зора развернулась к матери:

— А сама-то я — кто? Извини, Марин. Сейчас оденусь и выйду. Подожди, ладно?

Натянуть джинсы и свитер — дело одной минуты. Под сверлящим взглядом матери прихватить ключ и куртку. Странно — та ведь сама сказала, что дрянью Зорку считала всегда. Вроде бы — что меняется от повтора одних и тех слов? Тогда почему так больно? Когда уже наконец на сердце натрется жесткая, непрошибаемая мозоль?

Спустились всего на пролет. Нечего им делать внизу. Вдруг там опять «полиция нравов» караулит? Еще попадет им под горячую руку и Марина.

— Куришь? — предложила та «Беломор».

— Да. — Прикурить получилось с первого раза. Ядреный дым обжег горло.

У Динки были не такие дешевые сигареты. «Благородные» — тонкие, коричневые. Не раз предлагала. Зорка отказывалась. Зачем? Из них двоих подстилкой и дрянью считают всё равно не Дину.

Зорка неловко поперхнулась, закашлялась.

— И давно куришь? — чуть усмехнулась тайная подруга Динки.

Внизу щелкнул замочек, чуть приоткрылась дверь. Бабе Фросе плохо слышно.

— С сегодняшнего дня. И, может быть, даже пью. Если нальют.

Дверь тронулась еще чуть-чуть. Предательски скрипнула.

— Так пошли, у меня дома — есть, — махнула рукой Маринка. — И даже не поверишь — не портвешок, а водочка. Вчерашняя всего. Не бойся, не спирт разведенный. Хахаль приходил, осталось…

А хоть бы и портвешок. А вот спирт — действительно не надо. Если технический — можно ослепнуть. Умереть не страшно, но такое — хуже любой смерти.

— Эй, кто разрешил дымить в подъезде? — Баба Фрося убедилась, что гости — мирные. И высунула-таки любопытный нос.

— Я, — объяснила Зорка. — Еще вопросы есть? Вам помочь закрыть дверь?

— Да ты что дела… — ошалела та.

Привыкла, что кого-то можно обзывать «шалавой» абсолютно безопасно. С утра до ночи. Пора отучать.

— Качусь по наклонной, — оборвала соседку девушка. — Так и передай сочувствующим. Только не в моем присутствии. Или в следующий раз тебе будет нечем передавать, а им — слушать.

— Так мы пить идем? — уточнила Маринка. — Я тут близко живу. Трубы горят…

— Еще как идем.

Деревянный дом «барачного» типа — на грани развала. Без отопления. С полуразвалившимися печками. Четыре квартиры. Из всех щелей свистит норд-ост. Развалюха — давно в «ветхом фонде». Там и останется — пока не рухнет. В городке уже лет пятнадцать ничего не строят. А то и дольше.

Половицы тоскливо скрипнули. Полы здесь — гнилые насквозь. Вот-вот в подвал провалятся.

Орут за стеной пьяные соседи. Нормальные. Те, что смертным боем бьют друг друга, но не знают, кто у них тут заседает за стенкой. Ну, кроме того, что «две молодые бабы». И одна — слишком злая, чтобы напроситься к ним в гости.

Закусывать водку ухой из сухой рыбы — сущиком — Зорке приходилось впервые. Вообще — впервые закусывать. Равно как и пить.

— У сестрицы твоей были шуры-муры-амуры не только с этим мажором — Димоном-Лимоном. Еще с одним, наркоманом каким-то — она мне имя не называла. Только говорила, что если Димон узнает — взбесится и бросит ее. У меня компа-то своего нет, я у хахаля смотрю почту. А тут лезу — от Динки. Пишет, ее вот-вот пришьют, и ноги делать надо…

— И? — Сестра знала, кому что можно говорить. Зорка действительно узнавала всё последней. За ней — только мама.

— И всё. Последнее оно было. Я его уж после ее смерти прочла. Выпьем за Динку — бедовая девка была…

Бедовая. От слова «беда».

— Этот наркоман — она хоть что-то о нем говорила?

Адреса, пароли, явки…

— Как звали, где живет, чем занимается… кроме того, что нюхает и колется.

— Нюхает, — оживилась Маринка. — И таблетки глотает. Что колется — не говорила, точно помню.

В голове уже шумит — хорэ пить. Зорка сюда за информацией пришла, а не за неприятностями. И ей еще домой возвращаться.

— Как звали — не помню. То ли Майк, то ли Макс… В общем, Мишка или Максим. А в остальном — да что Динка обычно говорит… говорила? Молодой, красивый, «с ним клево». И значит, еще не совсем прогнил, раз в койке что-то может. Дозу ей бесплатно доставал.

— Динка успела хорошо подсесть?

— Она трындела, что только для удовольствия, и бросит, когда захочет. Ну так я про водяру то же самое говорю, — усмехнулась Маринка. — А без рюмочки — ни-ни. А «дурь» — она ж еще крепче и быстрее сажает. Ты, главное, никогда даже не пробуй, Зорк, поняла? — Маринка уже захмелела конкретно. — А то кончишь, как я или Динка. Поняла?

— Поняла, — кивнула та.

За правой стеной — воет ветер, за левой — кто-то с пьяным матом бьет кого-то. В окне — сквозь грязные разводы сплошная темень. Днем там вид на ржавую колонку, а сейчас — на «двух молодых баб». Зеркальный.

— Ну, еще по одной? За нас красивых? Пусть сдохнут все, кому мы не достались… а также все, кто нас не захотел!

— Мне хватит. А то домой не дойду. Марин, у тебя чай есть?

— Там… только третьей заварки. Еще что-то должно налиться. Или в банке на шкафу пошукай. Леха вроде недавно приносил. А вода вон в ведре. Точно еще что-то на дне плюхало…

— Теперь ты начнешь еще и пить? — Мама таки больше не ложилась. И явно настроена продолжить вчерашний (или сегодняшний) скандал. Прокрутить по очередному кругу, что думает о непутевой дочери.

— Не начну, — пожала плечами Зорка. — Точнее, уже закончила.

И действительно полегчало. Чуть-чуть. Спиртное — лекарство. И как любое лекарство, в больших дозах оно — яд.

За стенками — не дерутся, шебуршат. Не только у бабы Фроси. «И словно мухи тут и там ходят слухи по домам…» Не дожидаясь утра.

— Ты собираешься общаться с этой… этой… — выплюнула мать.

Почему людям так необходимо считать кого-то много хуже себя? Чтобы оправдать дурное к нему отношение? Или еще и себя? В собственных глазах? Дескать, я-то — еще ничего, а вот он… Ату его!

— Дина же общалась. А ты всегда говорила, что она — лучше меня… — Зорка осеклась. — Извини, мама! Марина — неплохой человек, и поговорить с ней я должна была. Лучше слушай, что я узнала…

Странно. Маринка объяснила всё быстро, а Зорке говорить пришлось долго. Аж язык устал. И голова уже не раскалывается — рвется в клочья. А потом собирается обратно, и всё по новому кругу…

И что мама поняла из рассказа? Только…

— Ужасно! Я погубила собственную дочь! Зачем я отпустила ее одну?! Почему ты не поехала с ней?! Ну, почему ты молчишь?

Действительно. Почему? Всё равно из планов закончить школу не вышло ни черта! Вообще ни у кого из них ничего не вышло.

— Если бы я больше обращала на нее внимания!.. Я — ничто как мать! Мне остается только покончить с собой. Я не хочу жить! — взвыла мама.

Зорка — действительно чудовище. Потому что сейчас ей не жаль мать. Совершенно. У непутевой дочери на глазах корчится от боли родной человек, а ей — плевать? Это уже не «по наклонной», а докатилась до подножия…

И больно — вовсе не от этого.

Хочется уйти к себе, свалиться на кровать и спать, спать, спать…

А потом — проснуться! Где-нибудь в другом, нормальном мире… Не в кошмарной смеси боевика с ужастиком.

— Мам! — Зорка с силой сжала ее руки. — Сейчас же прекрати! Ты думаешь только о себе и о Дине! Но Дина умерла, а Никита — жив… пока еще! — девушка криво и горько усмехнулась. — Сейчас мы должны думать о нем.

Здесь в окне (чистом, сама мыла всего пару недель назад) — тоже «две бабы». Помладше и постарше. Только совсем нет тепла и понимания. Даже того, что с совсем чужой Мариной.

— Ты никогда не любила Дину… — прошептала мать. — И это — тоже моя вина…

Кажется, выпила Зорка маловато. Боль вернулась назад, мигом. Будто на пороге отчего… материнского дома караулила.

— Хватит, мама! Я любила Дину, что бы кто об этом ни думал, но Никиту люблю сильнее! И без него я умру, понятно? Если его осудят, я сигану с Ивановского моста. Можешь потом считать, что это я тоже сделала, чтобы вогнать тебя в гроб.

— Молодцы! — с порога проворчал Женька. Теперь в зеркальном плену — «две бабы и пацан». — Они обе тут помирать решили, а я куда? В детдом? Во, бабы!

— Женя, она хочет оставить тебя без матери! — взмолилась мама.

Тот лишь поморщился. А Зорка и ухом не повела. Да, она — чудовище. И это чудовище хочет спасти Никиту! Вот такой уж она монстр, извините.

— Ты нужна мне, мама! — безжалостно дополнила собственный кошмарный образ девушка. — Мне нужна твоя помощь.

— Да что я могу сделать?! — тоскливый взгляд по комнате. Остановился на Женьке… Не дождавшись сочувствия, безнадежно скользнул дальше.

— Я тебе уже говорила. Прогуляться до ментуры, сто чертей и одна ведьма! Это близко. Объяснить им, что в тот раз ты соврала. Или ошиблась. И убедительно объяснить, черт побери!

— Ты понимаешь, что со мной будет за дачу ложных показаний? Тебе не жаль родную мать? Впрочем, о чём я говорю? И с кем!

Бьешься головой о стену. Или о батарею. В надежде, что твоя голова крепче? Безнадежно…

— А ты понимаешь, что будет с Никитой? Тебе его совсем не жаль?

Снизу убедительно стукнули в ту самую батарею. В настоящую. Дескать, дайте спать, гады. Нормальным людям утром вставать и бежать за бутылкой. А ночью продают лишь самогон — у бабы Глаши с Речной улицы. А если у нее разобрали — то и вовсе за город бежать, в Караваиху.

Мама, кажется, поняла, что давить бесполезно. Поэтому просто вскинула на Зорку глаза. Сухие:

— Нет, доченька. Этого я не сделаю. Если Никита невиновен — его не осудят и так. У нас в стране — нормальная судебная система. А мировой заговор конкретно против тебя и твоего чокнутого дебила существует только в твоем воображении. И сама я под судимость не собираюсь. Ни ты, ни твой пэтэушник того не стоите. У меня есть еще один сын, и кто-то должен о нем заботиться. Если хочешь, можешь меня возненавидеть, но я знаю, что права. А вздумаешь покончить с собой — значит, туда тебе и дорога. Я и так всегда делала для тебя гораздо больше, чем ты заслуживала. Я думала, ты изменилась, что-то поняла. Вижу — нет. Умирают лучшие — поэтому Дины больше нет, а ты есть. Это — мое наказание. Но и ты когда-нибудь получишь свое, тварь. Если в мире есть хоть немного справедливости — так и будет. Попомни мои слова.

Глава седьмая

Тишина. Легкий, неприязненный гул — не в счет.

Первый ряд означает, что за твоей спиной — весь зал. И с обеих сторон — по два свободных кресла. Было бы больше, но тогда в зал суда не поместятся все желающие. А их — много. «Третьих лиц». Косвенных свидетелей.

Мать где-то там, на заднем ряду — полуживая от лекарств. Предательница… Но дать показания у нее сил хватило. Самые нелицеприятные. И, кажется, после этого на нее здесь стали смотреть чуть менее недружелюбно. Поверили, что она — несчастная обманутая жертва.

Все зашевелились. Ах да, «суд вернулся с совещания». Сердце бешено летит вниз… глубже Австралии… в черный, бездонный космос! В ледяную бездну без света и воздуха.

Господи, пожалуйста!.. Ради всего…

Тишина. И гул уже — только в ушах.

— …Антонова Никиту Анатольевича… года рождения, виновным…

Нет! Нет, нет!! Не-ет!!!..

Почему в зале вырубили свет? Потому что в темноте убивать — удобнее?

Нет, просто пелена вновь заволокла зал, голоса, весь мир…

НЕТ!!!

Пожалуйста!..

— …двенадцати годам строгого режима…

Свет вернулся — яркой вспышкой лампы следователя. Смазанными пятнами лиц.

— Он же не виноват! — Зорка вскочила с места. Почему не слышно собственного голоса?!

Только бы не упасть — пол рвется из-под ног! Вокруг — кривляются лица-маски. Злобные маски. Качаются стены, скачет хоровод.

А где-то сзади — печальная маска мамы.

Спектакль Эдгара По…

— Он ни в чём не виноват! Вы же это знаете!.. Вы что?.. Да что же это?!

И столько нельзя по закону! Зорка же читала… Или можно?! Уже всё — можно?!

Вокруг шипят змеи. И тянутся десятки рук… лап, щупалец. С когтями. Полными яда.

— Зорина Светлова, покиньте помещение!.. Немедленно!

— Пожалуйста! Вы же знаете!.. — голос срывается на хрип, а чужие руки привычно-ловко хватают под локти.

— Отпустите!.. Он же не виноват!..

Это — не бакланы с улицы. Не пропитые, потрепанные парни, смачно харкающие на треснутый асфальт. Эти так сцапали, что только ноги волочатся по полу. Тормозят.

— Зора! — лицо Никиты будто перерезано прутьями решетки. С такими ранами не живут…

— Никита! — Удалось вырвать руку… лишь на миг. — Никита, я тебя спасу!..

— А ну успокоилась — а то сама сядешь! Вот стерва!

Смутно знакомый голос. Брат очередной баклана? Или просто дружок? Тут плюнь — попадешь в злейшего врага. Недавно испеченного…

Пляшет черно-зеленоватая тьма. Дверь захлопывается перед носом — с чугунной неотвратимостью тюремных ворот средневековой инквизиции.

— Выход вот там! — орет кто-то в ухо. Кто-то уже другой. — Пошла!

— Он не виноват… — черные круги перед глазами растут, ширятся. Заслоняют всё…

— Конечно, не виноват. У нас в стране только невиновных и сажают… — ухмыляется сквозь туман конвоир. — Идиотка!

— Он не виноват…

— Ты мне не смей тут валиться! Валиться не смей, я сказал!.. Подстилка зэковская!..

Зорка всегда знала, что умрет с его именем на губах. Вот и умерла. Так и отправляются на тот свет — оседая на пол тряпичной куклой. И уже всё равно.

Никита не выйдет из тюрьмы живым. Значит, дальше жить незачем…

— Зорка! Ты что, Зор?!

Кто пустил сюда Женю? Кто заставил ее братишку плакать?!

— Зор…

— Отключилась, — объяснил конвоир. — Ты бы вывел сестрицу отсюда. Сейчас остальные выходить начнут, а вас они не очень любят. Как бы ни было чего…

— Зор, пожалуйста! — детская рука трясет за плечо. А в голосе — всё больше страха. Нет — уже ужаса… — Зор, очнись, а? Поехали домой, Зор…

Домой… Из Светлогорска, куда они так мечтали поехать. И в Питер…

Питер погубил Никиту, в Светлогорске его осудили…

— Зор!.. Зоринская…

Женька… Нельзя, чтобы ему было плохо еще и из-за нее! А сейчас еще и «остальные» здесь будут. А Женя — один.

Надо встать. Придется жить дальше…

Пляшет маскарад дьявола. Будто Маринка всё же напоила Зорку технической дрянью. И теперь едет крыша. Хорошо бы так… Тогда всё это будет неправдой!

«Если весь мир против тебя…» Значит — мир победит.

— тоскливо доносится из форточки. Сегодня во дворе — совсем другая пьяная тусовка. Незнакомая. И помладше.

— Зоринская, ну поешь чего-нибудь! Я сам седня блины спек, вкусно получилось. Ну, Зор…

Главное — не зареветь. Даже если взгляд у сестры — совсем мертвый. Даже если она не отвечает никому. Ни маме, ни даже ему, Женьке. Даже если маме на это плевать.

— Когда надоест притворяться — поест, — пожала она плечами.

А Зорка за ней ухаживала, когда та…

Сестра такая — после суда. Уже второй день. Когда ехали, а потом шли от остановки (под жадными, злобными взглядами) — не отпускала его руку, как волчица стережет волчонка.

А как пришла домой и рухнула на кровать — так и лежит лицом к стене. Толком не шелохнулась ни разу. Женька притащил раскладушку сюда, но глаз не сомкнул всю ночь — так что мог убедиться.

— Зора… Ты совсем есть не хочешь?

— Я жить не хочу, — неожиданно внятно ответила сестра. Не оборачиваясь и не шевелясь.

— Я еще хотел сказать: тебя из школы исключают. Твоя Марьсильна звонила, чтоб ты документы забрала. Мама сказала — не пойдет. Хочешь — я схожу?

И что за дурость брякнул? Кто ему отдаст?

— Ну и замечательно! — Зорка вдруг резко села. А лихорадочный блеск в ее глазах Женьке не понравился. Совсем! — Вот и настал миг…

— Миг — для чего? — заледенел он.

Не вздумала бы и в самом деле чего с собой сделать! Что тогда? Караулить? Зорка же намного старше. Женька ее даже не удержит…

Сестра промолчала, намертво сжав кулаки. Аж пальцы белые — целиком, не только костяшки. А взгляд уже не мертвый, а… пугающий. Не хотел бы Женька оказаться ее врагом! И даже, чтобы на него случайно так взглянули.

Сестра обернулась к брату. С уже нормальным взглядом. Осмысленным, живым и даже не безумным:

— Я тебе «схожу» к этим крысам! Тащи лучше свои блины, — кивнула она. — И себе заодно. Как там у «Гардемаринов»: «В путь — так вместе»?

И нет ничего приятнее привычного легкого тычка в бок. Зорка — девчонка, но какой же она отличный парень!

На кухню Женька рванул марафонцем. Хотя бы для того, чтобы сдержать истинно щенячий радостный визг. Сегодня — можно!

С Зоркой вообще можно всё. С Зоркой — и с Никитой…

На кладбище — хоронить Лену — они когда-то ездили всем классом. И Зорке тогда так и хотелось сказать: «Не место убийцам на могиле жертвы». И равнодушным и не вступившимся — тоже не место.

Так почему не сказала?

Могила не заросла, памятник стоит. Родители ухаживают. У них больше никого нет, Ленка была единственной. Каково им было видеть у ее гроба всю эту подлую кодлу?

— Лен, привет. Это я, Зорка. Я уезжаю. Завтра. Навсегда. И больше здесь уж точно не появлюсь, поэтому у меня хватило наглости явиться сегодня. Так вышло, что… мне больше не с кем поговорить.

Тишина. Молчание. Даже птиц нет. Тогда жужжали осы, а теперь уже попрятались. И трава — сырая от ночного дождя.

Говорят, что кладбищенские птицы — души захороненных. Значит, сейчас их здесь нет. Пусто. Зорка тут одна, как… в последний раз на даче.

Коснуться рукой памятника. Слегка. Все-таки подругами они не были. Вдруг Лене стало бы неприятно?

— Лен, прости меня, ладно. Я… я никогда тебя не травила, но и не пыталась спасти. Лен, мне… очень плохо! Знаешь, наверное, это я должна была умереть. Потому что тебя любили, а я… вряд ли кто-то станет ухаживать за моей могилой.

Молодец! Опять — о себе. Точно — эгоистка.

— Я боюсь, Лен. Я боюсь, что не справлюсь.

Милиция не верит. Никита осужден. Учиться негде. Работы нет. Даже для взрослых и порядочных.

И выжить здесь не выйдет. Пора сматываться. Далеко и навсегда.

Сначала мама не хотела никуда уезжать.

— Это тебя ненавидят, — отрезала она. — И за дело. А я — нормальный человек.

Уехать одной — в никуда, а Женьку оставить здесь? Мама уже хотела заставить его вернуться в школу. «Пойти и поговорить с детьми. Они же нормальные и поймут». Что это сестра у Жени — дрянь, а вот он сам…

План увял еще в зародыше — братишка не согласился. А то мама бы поняла, что понятия «нормы» у всех разные. И чтобы тебя ненавидели, необязательно защищать осужденных. Покойная бедняга Ленка этого не делала.

Дальнейшие дни маму разубедили. Ее «нормальные люди» принимали не больше, чем Зорку. Особенно подруги и матери разобиженных жен.

Окончательным толчком стало увольнение с работы. То ли из-за скандала, то ли из-за болезней, то ли из-за всего сразу. Не помогли даже близкие отношения с начальником. Тому тоже чужие проблемы до лампочки. А симпатичных сотрудниц полно и так. И помоложе. Свистни — любая прибежит. Работы в городишке нет.

— Всё из-за тебя! — кричала мать каждый вечер.

Пока не приняла решение: да, надо уезжать. Да, ей не повезло с дочерью, из-за которой погибла Дина, а люди возненавидели их семью. Но крест нужно нести с достоинством. Раз уж воспитала такую дрянь — придется отвечать за последствия. Не сдала вовремя испорченного пасынка в детдом — виновата тем более. Как бы несправедливо это ни было.

— Когда переедем — больше никакой школы. ПТУ и рынок. Точнее, ПТУ — летом. А на рынок полетишь сразу. Ты же не думаешь, что это я стану горбатиться в три смены? С моим больным сердцем? Ты и так меня чуть в гроб не вогнала.

— Полечу так полечу, — равнодушно отмахнулась Зорка.

Лишь бы убраться отсюда и вытащить живым Женьку. Как спасти Никиту — она придумает. Заработает денег и уедет за ним в Сибирь. Найдет хорошего адвоката…

Мамины пальцы теребят сигарету. Не такие крутые, как у Динки, но и не Маринкины.

Прежде она не курила… Берегла здоровье. Печень, легкие и зубы.

— И, надеюсь, ты не думаешь, что я позволю тебе утаивать зарплату? Всё до копейки сдашь.

Неужели мать думает, что когда эта гипотетическая зарплата наконец будет — Зорка скажет кому-то ее точный размер?

Продавать квартиру мама собиралась уже из Питера, а пока — остановиться у сестры. Той самой тети Тамары. Она вроде со скрипом согласилась.

Со скрипом. Вот весело будет оказаться с вещами на улице. С Женькой под мышкой. На пороге зимы.

Пусть! Даже так — лучше, чем загибаться здесь. Задыхаться в чужой злобе. И дотянуть и вовсе до морозов.

— Я объяснила, что ты скоро жилье начнешь снимать. Койкоместо в общаге — и хватит с тебя. А нас с Женей никто не выгонит.

Теперь главное, чтобы братишка не пошел на принцип. Его в общаге уж точно никто не ждет…

— Лен, если там кто-то действительно есть — попроси за Никиту, ладно. И за Женьку. Я-то уж как-нибудь сама, а их — жалко… Ну, прощай. Извини, что притащилась без спроса…

В последнюю ночь перед отъездом Зорка плюнула на осторожность — пошла гулять по городу. По тем самым улочкам, что вдоль и поперек исходили с Никитой. Жаль, больше не удалось выбраться на дачу. Впрочем, в одиночку Зорка там уже была.

— Я тут кое-что придумала, — встретила ее мама. С газетой наперевес. — Люди ездят на заработки. Ты тоже могла бы. Две недели работы, потом — две отдыха. Но ты просто поедешь на другое место — и перерыва у тебя не будет. И денег заработаешь, и тетю не обременишь.

— Я — несовершеннолетняя. На такой график меня не возьмут.

— Это если легально. Но есть же и частники. Просто не оформят и заплатят поменьше… ничего, поработаешь побольше — вот и наверстаешь.

— Видно будет, — пожала плечами Зорка, проходя мимо матери. Уже привычно равнодушно.

Та последовала за ней. Взбудораженным вихрем:

— Ты, надеюсь, не настроилась на рабочий день с девяти до шести, а по выходным еще и отдыхать? Я, тебя, дармоедку, с собой беру не для этого!.. — завелась мама.

— Видно будет. А сегодня я собираюсь все-таки немного поспать.

— Когда гуляла со своим отморозком — тебе сон был не нужен, и сейчас потерпишь!

— Ладно, потерплю, — Зорка потянулась к книге, раскрыла. — Можешь начинать истерику…

Мать ушла уже под утро. Ложиться — поздно. А глаза слипаются и совсем не видят строк.

И как герои книг не спали по пять ночей? Зорку после одной срубает конкретно.

Девушка уставилась в окно. Там в кои-то веки заморозки выгнали всех алконавтов. Даже их.

Страшно. Впереди — Питер. Этот город убил Дину. Зорку тоже сжует — и не подавится.

Не будь дурой! Надо выдержать. Ради Женьки. Какой бы сволочью не была Зорка, но он-то — ни в чём не виноват.

Впереди — Питер, в который так рвалась Динка. Большой город — с яркими огнями… и крутыми парнями на тачках с запредельными ценами. Мечта Динки! Она всегда любила дискотеки, а Зорка — книги. Сестре были нужны модные шмотки, а Зорке хватило бы пары джинсов. Потому что Никита любил ее и такой. Динка любила курорты, а Зорка — лес и рыбалку. Но этот город отнял всё, что у Зорки было, и она сделает всё, чтобы это вернуть. Спасти, что еще в силах. Вытащить Никиту! Сама сдохнет, но его — выручит.

Вот только с чего же начать?

Глава восьмая

Эту дорогу прозвали «Трассой Смерти» вовсе не за нынешнее состояние — хоть оно и холмистое, и разбитое, и временами скользкое. Да и проходит она местами над самым озером, неудачно соскользни — и всё. Название ускоренного пути в северную столицу как-то связано со Второй Мировой… но Зорку всегда больше интересовал девятнадцатый век. Балы, приемы, французский язык. Все — вежливые, и никто не кроет матом.

Справа — Женька, на переднем сиденье — мама, в багажнике — вещи (по минимуму) и подарки тете Тамаре, Виталику и Аньке. Как подозревала Зорка — не особо им интересные. И слишком дешевые. От таких даже Динка бы нос скривила. Но денег толком не осталось.

Тетка со скрипом, но действительно согласилась приютить бедную родню. Правда, «совсем ненадолго». Наверное, в ее восьмикомнатном коттедже гости займут слишком большую и самую нужную комнату.

Водила мчит не то чтобы слишком быстро. Просто Зорка редко ездила на авто, да и нервы ни к черту. Зато Женька — в восторге. И от их «тачки» («Жигуль» — ничего особенного, но цвет прикольный, и гонит хорошо»), и от неуклонно следующей за ними серой («шикарная тойота, класс!»).

Лучше бы эта «шикарная» чуть подотстала! Впереди — тот самый поворот, где в прошлом году мужик навернулся. Вместе с семьей. Никого не спасли.

Впереди слева сверкнула гладь озера, справа — черные копья елей. Узенькая дорожка жмется к хмурой стене леса.

Зорка стиснула кулаки. Всего несколько минут… ну ладно, пятнадцать — и всё будет позади! Ездят же здесь люди — и ничего. Почти все выживают. Небось бакланов не боялась!

Не боялась. Потому что там всё было ясно — ты дашь в морду или тебе. А из взорвавшихся машин только в кино выбираются.

Нет, не успеет взорваться — внизу озеро, вода не горит.

А тонуть в заклинившей кабине — тоже очень приятно! Разве что пассажиры «тойоты» помогут. Если успеют. И если…

Сонное осеннее озеро зловеще темнеет слева, деревья чернеют справа. Всего несколько километров…

Какое пронзительно-синее небо в окне! Такое яркое — для поздней осени…

Куда этот придурок?.. Он что — обкурился? Нормально же ехал…

Назад! Сейчас остановится… Должен остановиться… Давай же!

Вот сейчас… Сейчас же!..

Серый корпус «тойоты» догнал их в мгновение ока, водила «Жигуля» запоздало газанул вперед. Не успел.

Женька замер на сиденье, зачарованно глядя назад. Расширенными ужасом глазами.

Близко-близко тонированные стекла врага — за ними не видно ничего. У смерти нет лица…

Глухой удар в багажник.

Мир возвращается медленно. Сначала — болью и тяжестью собственного тела. Потом — дурнотой. И напоследок — голосами и лицами.

— С возвращением! — неопрятная хмурая бабка расчесывает волосы. Сбрасывает лишние на пол. Недовольно отряхивает застиранное платье. — Повезло тебе, девка.

— В чём? — Голова не работает.

Ясно, что «тойота» не примерещилась. Но думать об этом сил нет. Их вообще нет — ни на что.

— А потому, что лежала ты, милая моя, сначала на «колбасе» — в коридоре то бишь. А потом место освободилось — и тебя сюда. А сначала хотели пенсионерку вроде меня, да она до утра не дотянула.

Девушка тоскливо огляделась. Серый потолок, серые стены, огромное серое окно с серой хмарью за ним. Палата на семь человек. Еще три бабули, женщина под капельницей, очень полная дама лет под пятьдесят и Зорка. Здравствуй, новая тусовка по интересам. Век бы тебя не видать.

— Ты угодила в аварию, — с видимым удовольствием продолжила разговорчивая бабушка. — Эй, да ты хоть себя-то помнишь?

Забудешь такое!

— Где Женька? — опомнилась девушка. — Где мой брат?! Он со мной в машине был…

— Живой, в соседней палате лежит. Поправляется уже небось. Ему сразу место нашли — ребятенок же все-таки. Его и вытащили первым.

Облегчение едва не остановило сердце. И разом лишило сил.

— А мама? — торопливо продолжила девушка.

Точно — последняя дрянь. О матери даже не сразу вспомнила!

— Ох, а шофера-то вашего покалечило… — с видимым удовольствием продолжила старушка.

— А мама?

Ясно, что шофер — тоже человек, но ему Зорка уж точно ничем не поможет. И на него ужаса уже не осталось…

— Ты бы у врача спросила! — недовольно поморщилась дама. С явной неприязнью на лице. То ли к Зорке, то ли к больнице, а может — ко всему полному несправедливости миру. Несправедливости конкретно к ней. Все прочие, без сомнения, получают то, что заслужили. «Колбасу» или «не дотягивают». А вот дама здесь случайно…

Их пытались убить!

А чего удивляться? Динку не только пытались. А Никиту засадили на целую вечность. В ад. Ни за что, ни про что.

— Ногу твой брательник то ли вывихнул, то ли сломал, — продолжила старушка. — Врач сказал, ерунда — недели через три уже ходить будет.

Значит — точно не перелом. Всё в порядке! Хоть это.

— На молодых быстро заживает. Вот у меня вся нога поломатая… — радостно переключилась на себя любимую бабуля.

— Светлова? — молодая санитарка — лет на пять старше Зорки — замерла на пороге. Хмуро покосилась в сторону дамы. Нашла глазами новенькую. — Очнулась? Вот и хорошо. Тебе лекарство пить пора.

— А вон ей не пора капельницу снимать? — бойкая бабуля махнула рукой на лежачую.

— Точно — пора! — подскочила санитарка, схватилась за катетер. — Лекарство на исходе. Что ж не зовете-то никто?

— Так у меня нога-то — вся поломатая. Не могу я ходить-то… А она, — на даму, — не идет.

А всем прочим — плевать. Впрочем, даме — тоже.

— У меня больное сердце, — поджала та губы. — Мне волноваться нельзя. В палате есть молодежь, вот пусть и…

Санитарка вспомнила о «молодежи» — обернулась вновь:

— Светлова, таблетки на тумбочке — пей.

На тумбочке. Обшарпанной, как в Марининой квартире. А вода?

— В каком состоянии моя мама? — осмелилась Зорка.

И сердце почему-то застучало громче. Хоть у нее оно и здоровое. Или просто наглости меньше. А заодно и уверенности.

— Понятия не имею. Врач придет — к нему все вопросы. Пей спокойно — это не снотворное.

Бабуля протягивает свою чашку. Тоже — будто у Марины одолжила. А последний раз мыла — пару лет назад.

Ладно, дареной чашке… Любезно одолженной.

А что, кстати, с ней самой? Зорка наконец села. Руки-ноги — целы. Прочие кости — тоже.

Похоже, отделалась сотрясением мозга. А так как мозгов у нее, говорят, и так не было…

Ладно, сейчас выясним. Девушка нехотя проглотила таблетку, запила из подозрительной чашки. Состояние — как после часа на карусели, но стены не шатаются. Дойдем! «Доползем ли, долетим ли…»

Вот черт! Ее не просто уложили — еще и раздели до белья. Ладно хоть оно — новое. Если бы еще и застиранное, как халат той бабули…

Нашла, о чём беспокоиться!

— Где моя одежда? — И голова враз закружилась втрое злее.

А стены вспомнили, что стоят ровно непростительно долго.

— Понятия не имею, — уже суше повторила санитарка. Явно вообще жалея, что заглянула.

— Вот, возьми мой халат, — вмешалась вторая бабуля. — Запасной. Мы обе — худые, влезешь.

Не только влезла — утонула. Потому как халат — размера на три больше, а бабушка дистрофик — только в собственном воображении. Мама тоже себя любит причислять — только к интеллигенции. Потому что закончила первый курс техникума и иногда читала книги. Раз в месяц примерно — под настроение. Любовные романы обычно. В городке, где чаще читают лишь учителя, — действительно достижение.

Ровный ряд кабинетов. Пост медсестер (или санитарок?) с яркими журнальчиками. Глянцевыми.

Эти вряд ли что знают и вряд ли вообще станут вдумываться.

А вот и ординаторская.

— Я — Светлова… Зорина Владимировна.

Хмурый взгляд пожилого врача ясно показал, насколько «Владимировной» он ее считает. И насколько ужасно сидит бабкин халат. И когда его в последний раз стирали. И насколько качественно.

— Что вы хотели? — Голос эскулапа вполне может работать холодильником. Взгляд из-под роговых очков — тоже. И нетерпеливое постукивание пальцев.

— Я хочу узнать, в какой палате моя мать, Антонова Маргарита Викторовна?

Судя по глазам — с радостью изрек бы: «В морге». Просто чтобы поставить зарвавшуюся нахалку на место.

— К ней нельзя — она в тяжелом состоянии, — отрезал врач.

Хоть вообще ответил!

Жива! А… насколько?

— Что с ней? — Почему в драке Зорка без проблем лезет напролом, а сейчас так постыдно дрогнул голос? Почему он вечно дрожит так не вовремя? — Что именно?

— Физически — в порядке, руки-ноги целы. — Теперь в голосе — не только лед. Еще и одолжение. Так говорила учительница математики, прежде работавшая в школе для умственно отсталых.

Впрочем, она всегда подчеркивала, что «разницы нет». Просто «вам всем» еще диагноз не поставлен.

— Вы не договариваете, — решилась продолжить Зорка.

Эскулап явно поколебался, не выдворить ли ее вон. И… не выдворил. Засомневался, что в одиночку сумеет? Вдруг она — не настолько больна?

— Сильное сотрясение мозга, обширная травма. Это вызвало определенные повреждения нервных центров.

— Чем это грозит?

— При надлежащем уходе заболевание, возможно, с годами излечимо. Тем более что вопрос о переводе в соответствующее заведение уже решается.

— Каком переводе?! — Страх перед врачом исчезает по капле. Сметенный более сильным. И жутким. — И что именно с ней произошло? Мне из вас клещами каждое слово вытягивать?

Светило медицины вновь удостоил тупую собеседницу презрительным взглядом:

— Зорина… Владимировна, ваша мать сошла с ума. И должна находиться в соответствующем месте. Для таких, как она. На попечении государства. Раз уж ее родственники не собираются о ней заботиться. Еще вопросы есть?

Что? Что он несет? Он думает, Зорка — последняя дрянь?! Да какая разница, что он там думает, что они все думают…

— Почему? Я собираюсь…

— Светлова Зорина Владимировна, полных пятнадцати лет от роду, мне напомнить вам законодательство Российской Федерации? Вы не можете заботиться ни о ком. Вам самой будет назначен опекун, ваш брат будет воспитываться в детском доме, а мать — лечиться в психиатрической больнице. По достижении восемнадцати лет вы можете попытаться изменить текущее положение дел. И если соответствующие органы сочтут вас в состоянии…

— То есть моя мама попадет туда, где больные умирают с голоду, и их обкалывают неизвестно чем, а Женька угодит в детскую тюрьму, только потому, что мне нет восемнадцати?

— Именно так. А сейчас — извините, у меня еще есть на сегодня дела. Если вы не в курсе, то юридические консультации — не мой профиль. Я, видите ли, врач.

— А что лично я могу сделать?

— Выйти, закрыть за собой дверь и оставить меня в покое. Желательно выписаться отсюда поскорее. И больше здесь не появляться.

Зорка так и сделала — по крайней мере, первую часть. И в дверях едва не столкнулась с другим светилом с белом халате — уже женского пола. Врач или медсестра — не разберешь. Все они тут на одну… морду.

— Это что такое было? — донеслось сквозь неплотно прикрытую дверь.

— Это была девочка из поколения «пепси». — Можно даже представить, как он пожимает плечами. — Судя по одежде — из неблагополучной семьи. Очень неблагополучной. На редкость наглая и дурно воспитанная. Почему-то для всей страны российские детские дома и больницы — достаточно хороши, а вот для ее родственников…

— Ничего себе! Если еще всяких соплячек от горшка два вершка спрашивать! Молоко на губах не обсохло, а туда же…

Зорка уныло побрела прочь. Кто это тут думал, что хуже быть уже не может?

Кстати, когда ее отсюда выгонят? Сегодня? Завтра? Одежду-то хоть отдадут? А вещи? И в каком состоянии эта самая одежда — после аварии-то? Хуже этого халата? И насколько?

В палату Зорка вошла на негнущихся ногах. Почти вползла. Побитой собакой. Вика и ее друзья плясали бы от радости. Вместе с «бакланами».

— Девонька, — окликнула доселе молчавшая бабуля. — Будь ласточкой, позови этих. Тут опять той бедолаге капельницу менять пора.

— И лучше поторопись, — поджала губы дама. — Таким, как ты, конечно, плевать, что из-за тебя погибнет человек, но всё же…

Что ей сделала молодежь? Орет под окнами? Устраивает пляски с бубнами этажом выше? Или родные дети — «неблагодарные уроды и эгоисты»? На самом деле или только в ее воображении?

Вернуться. В ординаторскую… К тем.

А и вернуться!

Можно еще к медсестрам на пост.

А вот нет!

Какого черта?! Какого черта именно Зорку обвиняют направо и налево? Какого черта это делает каждый первый, знакомый с ней всего пару-тройку минут? Что у нее такое написано на безвольном лбу, что чертов каждый первый…

Коридор лег под ноги бархатной дорожкой. А Зорка прошагала королевой. С гордо поднятой головой. Еще бы каблуки — стучать! Погромче.

Дверь открылась сразу. Может, скоро и начнут запираться изнутри, но пока не додумались. Плохо с ней знакомы. Надо было у ее согорожан спросить. Бывших.

— Это еще кто? — знакомый тон на сей раз уже не вогнал в страх. Привыкаешь ко всему.

— Это я — из поколения «пепси», наглая, паршиво одетая и с необсохшим молоком, — усмехнулась Зорина. Им обоим. — Во-первых, в палате Љ3 пациентке пора снимать капельницу, о чём ваш персонал вечно забывает. А во-вторых — надеюсь, когда-нибудь ваших родственников вполне устроят российские психушки и детские дома. Когда они туда попадут.

Развернулась и вышла. Не слушая откликов. Наглой ее сегодня уже обозвали. Дальше можно делать что хочешь — хуже не будет. Теперь уже точно.

Вообще, на самом деле — как это здорово, когда тебя уже ненавидят! Какая потрясающая свобода дальнейших действий! И как Зорка сразу это не распробовала?

Дверь захлопнула сама. На сей раз — как следует. С чувством и с толком. Грохот напомнил ту — в зале суда.

Что ни делай — для окружающих всё равно будешь дрянью и стервой. Так не пора ли перестать на них оглядываться? И наконец-то полностью ответить их ожиданиям!

Впереди — не жизнь, а малина. Украсть Женьку и маму… где-то прятаться… сесть в тюрьму за похищение. Светлое будущее!

Голова кружится…

Лечь к стене. Закрыть глаза. Может, хоть так представятся лето, солнце, синяя гладь реки, бусы из листа кувшинки, карие глаза Никиты… Смех, когда Зорка накинула ему на шею эти бусы. Когда брызгала водой… И вместе с ними смеялось солнце, и золотые лучи скользили по воде…

А потом вся радость исчезла. Стерлась залом суда, черной скамьей… сырой, залитой дождем, опустевшей деревней… равнодушно-высокомерными лицами медперсонала.

Остались лишь серая хмарь и пустота. В палате, за окном и в душе…

— Разлеглась тут! — присвистнул Женька. — Нет, видали эгоистку, а?

Брат прихромал в ее палату на костылях. И где взял? Там же, где Зорка — халат?

— Отстань. Я хочу умереть…

— Много хочешь — мало получишь! — разозлился он. — А обо мне ты забыла? Меня в детдом отправляют, помнишь? А я тут лежу с ногой и даже удрать не могу! Ты же старшая! Ты должна меня защищать! Ты же обещала…

Отчаяние захлестнуло серой беспросветью. Бессилием. Новой волной. Девятым валом.

— Я себя-то защитить не могу. Я… наверное, я просто не приспособлена для этой жизни. У меня ничего не получается…

— Во придумала! Она — не приспособлена, а подыхать из-за этого — мне?

— Мальчик, нельзя так говорить, — качает головой бабулька. Третья, прежде молчавшая.

— А подыхать — можно? — зло обернулся к ней Женька.

Та примолкла. А дама вновь неодобрительно поджала губы. Ну и черт с ней! Тем более — молчит. Вот так раз. Зорку заранее обвиняла во всём, а яростно орущего Женьку — нет? Кажется, братишка понял правду жизни куда раньше бестолковой сестрицы.

— Может, хватит себя жалеть, и вспомнишь и обо мне? Или хоть о маме? Я-то в детдоме, может, еще и выживу, а вот она в психушке… Там же черт-те что творится, Зор, там же — ад! Таких, как она, там голодом морят. Они под себя… Ты чё, газет в натуре не читаешь?

Девушка с тоской оглядела палату. Чужой город, чужая больница, всё чужое. Шестнадцатиэтажка за окном — отнюдь не самая высокая в городе. Серый двор, дома, дома, дома… Чужие люди, чужая жизнь. Здесь никто никому не нужен.

А дома вы были кому-то нужны? Кому? Бабе Фросе? Тете Маше? Вике? Может, старым друзьям?

Якобы лучший друг Женьки и провожать его не пришел. А братишка даже не заревел. Тогда. А вот что с ним будет в детдоме?..

Женькина сестра села, зябко обхватила руками колени. Надо жить дальше, надо спасать своих. Двое — это стая, а сейчас их даже больше. Просто… просто Зорка теперь — вожак. И надо справляться с новыми обязанностями. Через «не могу» и «не знаю как». Как-то.

— В общем, сеструха, я и мама — на твоей совести. А я попилил на уколы. Гадость — после них потом ни сесть, ни лечь. Но я же как-то терплю…

Мерный стук костылей — быстро же Женька научился — еще не отзвучал, когда решение было принято.

Зорка сжала кулаки.

Она должна. И сумеет.

Всё равно ведь выбора нет.

Глава девятая

Звонок от Зорины Светловой застал ее тетю Тамару Кобрину не то чтобы врасплох. Ждала ведь Маргариту. Только не собиралась теперь возиться с ее выводком. Пока старшая из выживших не набралась наглости позвонить.

Даже забавно. По рассказам Динки можно вообразить только недалекую дуру деревенского типажа. И польстится на такую лишь тупой урод — сводный брат.

А девица — не чета самой Динке. У той лишь волосы, глаза да длина ног кое-как до нормы дотягивали. Настоящей нормы. А тут… любая одежда, любая прическа, выражение лица — и девчонка хороша всё равно. А уж если переодеть, грамотный макияж…

То-то все медсестрички с санитарочками от зависти зеленые. Быдло деревенское, даром что родились в Питере. Впрочем, на самом деле как раз приезжие добиваются больше и идут дальше. Еще не успели отупеть и зажиреть.

Идут дальше. Как когда-то сама Тамара. А вот Зорина?

Вопрос — есть ли смысл? Определенно, есть. Даже если совсем дура. Красивые дуры бесполезными не бывают.

Больничный халат смотрится неплохо… даже этот. Жаль, здесь его с нее не снимешь. Еще и откажется. Беда с этими девками, раздевавшимися только перед одним мужиком.

Ладно хоть всех местных баб выставить удалось. Деньги творят чудеса. Даже невеликие — вроде тех, что Тамара отстегнула персоналу. Кстати, девочку ждет сюрприз — отдельная палата. Если уж в нее вкладываться — то и в быдлятнике держать незачем.

Ну, здравствуй, родная тетя. Всего раз в жизни виденная — и то лет восемь назад.

Как с обложки. И не скажешь, что Тамаре Кобриной — сорок четыре. Тридцати не дашь. Красивая, надменная… хищная.

Совершенство. Жуткое. Недосягаемая мечта Динки. И оживший кошмар Зорки. Такими она представляла взрослыми особо наглых знакомых девиц.

И зря. Им до тети Тамары — как до небес. Или до ада.

На стул напротив Зорки села, будто прежде удостаивала прикосновением своей… пятой точки лишь небесные облака. А тут пришлось спуститься ниже плинтуса…

Усмехнулась. Бизнес-леди из фильма. Из очень крутого. Зорка никогда не написала бы такой сценарий. И не хотела в нем жить…

Но меньше, чем умереть или видеть мертвым Женьку!

— Я хочу с вами поговорить, тетя. — Надо бы на «ты», но не получается.

— Я слушаю тебя, Зора, — чуть отвердели губы — рождая новую усмешку. Жестче прежней. — Не возражаешь, если закурю?

Сигареты — явно дороже Динкиных. И аромат от них приятный… смолистый. Пахнет лесом… сырой, заброшенной деревней и одиночеством!

— Будешь? — легкий небрежный жест. Милостыня. Так аристократ бросает нищему огрызок французской булки с икрой.

Огрызок сырости и одиночества? Не нужно. Хватает своего. По горло.

— Нет, спасибо.

— Считаешь себя еще маленькой? — явное неодобрение в глазах. Нехорошее.

— Бросила.

А еще совсем недавно считала, что курят лишь пьяные мужики и особо трудные подростки. Или Динка — тоже отнюдь не в трезвом виде.

— И завязала с алкоголем? — почти ухмыляется.

— Да, — ровно и тихо. Правду, только правду и ничего, кроме…

— Похвально. Итак, я слушаю тебя, Зора. Что тебе нужно? Только, — построжели глаза тети, — позволь намекнуть, что ты уже взяла неправильный тон. Не советую начинать с качания прав и хамства. Ты в не той ситуации. Ты — на самом дне, и дальше падать некуда. Поняла?

— Я не хочу с вами ссориться. Вы — моя тетя, и я хотела попросить вас о помощи…

— Я не помогаю бедным родственникам. Дина была исключением. Но ни твоя мать, ни твой брат меня не интересуют. Особенно мать.

— У нас есть квартира. В нашем городе. Трешка. Но мама, как недееспособная…

Не вздумай реветь, Зорка! Или потом поводов для слез будет втрое больше! Вчетверо.

— …а мы с Женей, как несовершеннолетние, продать ее не можем. Я хочу попросить вас на время стать нашим опекуном и помочь это сделать. Тогда маму можно будет устроить в нормальную больницу, а о Жене я позабочусь.

— Нелегально снимешь квартиру, пойдешь вкалывать туда, где не спросят возраст, и прятать брата, пока ему не стукнет шестнадцать, — закончила тетя. — Ты забыла об одном. Что с этого получу я, кроме кучи проблем?

— Я могу отдать вам половину денег, — сразу предложила племянница. Хотя начать хотела с трети.

— Сколько тебе лет? — Темно-зеленые глаза прожгли насквозь.

А это к чему? Будь Зорке восемнадцать — обошлась бы без тети! А уж двадцать…

— Через четыре месяца будет шестнадцать.

— Даже меньше, чем я думала. А гонору — будто двое больше, — Тамара небрежно стряхнула пепел в блюдце на тумбочке. — Твоя сестричка была сущий ангелок — в сравнении с тобой. Ты насмотрелась сериалов, девочка. Мы — не на Западе. Психушки и детские дома у нас — в порядке вещей. И я не вижу причин, почему именно твоя семья должна стать исключением. Выживает сильнейший. Лично мне денег хватает и так. И я вовсе не горю желанием тратить их на подкуп доблестной российской милиции, когда она спросит, куда делись якобы опекаемые мной племянники. Другое дело — ты. Вот тебе я помочь могу. Из тебя со временем толк выйдет… если прекратишь цепляться за бесполезную родню и поймешь, что выплывать нужно в одиночку. Ну?

— Одна я выживать… выплывать не буду.

— Неужели я ошиблась, и ты — все-таки дура?

— Я не брошу маму и брата.

— О, особенно маму! — рассмеялась Тамара. — А ты знаешь о ее былых планах в отношении себя? Работа в три смены, койка в общаге? Нищета? Прощай, школа?

— Да.

— Тогда позволь тебя спросить: ты — святая или идиотка? Ладно, — резко оборвала смех тетя. — Я, пожалуй, помогу продать твою квартиру. И мать твою устрою, как надо, хоть она того и не стоит. Все-таки сестра… И братик твой поживет у меня… под твою ответственность. Ладно уж, налью сироте тарелку борща — не обеднею. Да, деньги ты отдашь мне. Все. И не делай таких глаз — для тебя они сейчас не стоят ничего. Да и не так они велики, как ты вообразила, — особенно по меркам Питера. Но это, как ты понимаешь, не всё.

— Что еще? — кажется, голос дрогнул.

— Я тебе сказала — гонору убавь! — неожиданно рявкнула родственница. — А то ведь могу и передумать.

— Извините… — выдавила девушка. С трудом.

— Вот и хорошая девочка, — Тамара неожиданно провела рукой по волосам Зорки. Почти материнским жестом. Как мама — Динке.

Племянница едва не отшатнулась — сдержаться удалось с трудом.

Истеричка!

— Ты просто будешь мне помогать. Ты — красивая, неглупая (надеюсь) девочка. Почти умница. Со временем решу, куда тебя пристроить. Поверь, в моей фирме найдется место для неглупых сотрудников. И место неплохое — в родном селе Гадюкино тебе такое и не снилось. Но пока… ты, надеюсь, понимаешь, что пока в ход пойдет только твоя красота? Больше у тебя ничего еще нет.

— Понимаю.

Не умереть бы на месте! Нельзя. Права нет.

— Вот и молодец. И не смотри такими глазами — я не собираюсь тебя есть. И на панель не отправлю — не тот там уровень, и мне с того пользы никакой. Только избранные, приличные люди. Ты бы и сама догадалась найти такого — если б знала, где искать. И поверь мне — тебе пришлось бы. Не спорь. И не вздумай меня обмануть — сама понимаешь, чем рискуешь. И кем. Поэтому — никакой переписки с твоим зэком.

— Никита — не виноват…

— А вот это мне не интересно вовсе. Просто выбирай, кого любишь больше. Его ты уже не спасешь. Двенадцать лет тюрьмы, такая статья… не настолько наивна даже ты. А вот у твоих мамаши и брата шанс есть. И неплохой — особенно у брата. Но мне нужно твое согласие. Да или нет?

— Да.

Пока — да.

— Я уже сказала, что ты — хорошая девочка? Два дня отдыхай, а там поговорим.

— Разве меня сегодня не выго… выписывают?

— Уже нет. Они решили, что такую хорошую девочку нужно долечить. А сейчас я договорюсь, чтобы лечили еще и хорошего мальчика Женю. И даже не слишком хорошую женщину Маргариту. Как следует лечили. Видишь, как быстро растет твой долг, Зорина?

Зорка бессильно сползла на кровать, вытянулась. В детстве у нее была игрушка — плюшевый тощий кот. Обычно висел на подлокотнике кресла. Когда не лежал на Зоркиной подушке. Сидеть он не мог — слишком мягкий.

Вот примерно так же ощущается собственная жизнь.

Какой серый, плохо крашеный потолок… И стены. Как в тюрьме. Только отсюда можно выйти.

В еще более худшее место.

А Никите не светит даже это.

Зорка пообещала. И что? Она всё равно не сможет. И когда тетка поймет это — выгонит ее на улицу, а Женьку сдаст в детдом.

Как сделать так, чтобы не предавать никого — ни Никиту, ни братишку? А если бы еще заодно и себя… Но настолько сказочного везения не бывает вовсе. Как справедливо заметила тетка — не в мыльном сериале живем.

«Кто тебе дороже — брат или любимый?» Тогда, в прошлый раз, Жене не грозило ничего. А теперь это станет действительно предательством.

— Ур-ра! — громыхнули костыли. Женька на них почти влетел. — Зоринская, ты — суперкласс! Фиг детдому, фиг психушке! Мне медсестра только что сказала. С кислой такой рожей! Во-от такой! — уморительно скривился он. Смешно. Было бы. Раньше. — Я тебя люблю Зор-Невзор! Чё хочешь, всё сделаю! Ну, загадывай желание! Чтобы впредь учился только на пятерки, да?

— Хочу вымыться, — почти прошептала Зорка. — С ног до головы, немедленно. А еще — хочу домой…

— Ты чё это вдруг раскисла, а? Мы же победили! Гип-гип, ура-а-а-а! — Костыль отсалютовал потолку, чудом не зацепил люстру.

Как возмущалась бы та дама! И бабули.

А победитель пошатнулся, но успел опереться о стену. Локтем.

И что это за словечко при этом произнес?

— Да, вы победили.

Зорка обернулась к новому посетителю. Длинный, худой, в криво сидящих очках. На Женьке обычно — так же.

А за ними — неожиданно умные глаза. На лице — немного неуверенная, полудетская улыбка. Белый халат. На вид парень — одних лет с Никитой. Студент на практике?

— Я — Борис Иванович, лечащий врач вашей матери, — представился «студент». — Психиатр, — серьезно уточнил он.

— Пойду выясню, чё там в столовке? — Женька весело ухромал на лестницу.

Хоть кому-то хорошо. Хоть ненадолго.

И хорошо, что брат удалился. Зорка с рожей кислее, чем у той медсестры, — собеседник плохой. А портить радость Женьке незачем. Хоть такую. Ненадолго ведь.

Девушка поспешно села, привычно обняв руками колени. Халат — длинный, удобно. И по размеру. Новый, восточного типа, фиолетовый. Теткой оставлен. Лично проследила, чтобы племянница переоделась.

Не знала, договорятся или нет, а новую шмотку в больницу прихватила?

— Как мама?

— Пока без изменений, но надеемся на лучшее, — чуть улыбнулся врач.

Ободряюще? Да нет, просто вежливо. Этому-то зачем? Ему Зорка никаких денег не обещала. А услуг — тем более.

— Спасибо, — выдавила улыбку девушка. Вовсе не бодрую.

— Не за что. — Что в глазах? Смущение? Не знает, как побыстрее отделаться и слинять? Жалеет, что вообще заглянул? — Зорина, держитесь.

Он — серьезно? Ясно, что фраза — насквозь дежурная, но зачем вообще понадобилось ее говорить?

— Был такой человек, Наполеон Бонапарт, — мягко заметил Борис Иванович. Сколько ему лет на самом деле? — Он сказал: «Победителей не судят, а побежденным нет оправдания». И много лет ему это помогало.

А потом — перестало. Но лучше проиграть спустя лет сорок с лишним, чем с самого начала и всегда.

Может, и не судят. Но как победить, если единственный союзник — Женька, оружия — никакого, жизненный опыт — нулевой, а согласно закону ты и прав бороться не имеешь? Как быть, если остаться сиротой — преступление не меньшее, чем воровство и убийство. И срок за это положен аж до самого совершеннолетия.

Слава Богу и Госдуме, хоть паспорта теперь в четырнадцать выдают. А то было бы вообще — труба дело. А так — только полтрубы.

— «Побежденным»… Вот к этой категории я и отношусь, — вздохнула Зорина, прежде чем успела схватить себя за язык.

И кто, скажи, виноват, что сама напрашиваешься на презрительную жалость? Или на поучения, что твои проблемы — только твои, и «нормальных» людей, кому повезло больше, этим грузить не следует. А если почему-то кругом не везет именно тебе, то опять же чья в этом вина, кроме твоей, а?

— Скажите, Зорина, я могу вам чем-нибудь помочь?

Упорное «вы». Вежливость. Сочувствие в глазах. Ничего, вот сейчас ему Зорка всё выложит как на духу и полюбуется его сверкающими на горизонте, смазанными салом пятками. Хоть вслед посмеется.

— Вряд ли, — пожала она плечами. — Мне, к примеру, негде жить. Моему брату грозит детдом, маме — бесплатная психбольница, откуда ей уже не выйти. А помощь моей тети… очень дорого обойдется.

Ну, давай, дверь — там! Давно крашеная, в потеках… аж скрипит от нетерпения. Палата тут поприличнее, но вот коридорные двери…

Как переписываться с Никитой? Как-как, как и раньше — по почте. Вряд ли тетка станет это отслеживать — не в каждом же отделении у нее свои люди. Зачем?

— Зорина, я вам точно ничего не обещаю, — смущенно отвел глаза Борис Иванович. Почему-то покраснев, как рак. — К себе домой я вас, к сожалению, привести не могу — сам живу у тещи. Но у меня есть друзья — более… обеспеченные и самостоятельные, чем я. И я постараюсь вам помочь. Чем смогу.

Поблагодарить девушка едва смогла — дар речи отнялся.

И теперь думай, за каким чертом ему это понадобилось? И что за мышеловка щелкает ядовитыми зубами за конкретно этим куском сыра?

А вдруг — правда? Нашелся кто-то бескорыстный? Вдруг…

Тогда не придется никого предавать. Можно найти работу. Вплотную заняться поисками морального урода Димы. И не навредить этим ни маме, ни Жене. Их уже пытались убить. Оставят ли в покое теперь? Когда единственный взрослый выведен из строя? Женьку, возможно, и оставят — только возможно. Зорку — вряд ли. Это для государства она — бесправный подросток, а вот для врагов…

Но точно ли ее найдут — затерянную в огромном Питере? И сколько времени форы у нее будет? Тут и пара месяцев царским подарком кажется! Когда над головой висит Женькин детдом и мамина психушка. И зима на носу.

Наверняка в Питере полно секций боевых искусств. В любом микрорайоне.

Тут даже стрелковые клубы есть! Самое время научиться. И достать бы еще пистолет…

Совсем спятила?! Куда лезешь, дура?

Как это, куда — за Никитой.

Спятила? Именно. Причем давно. Вдогонку за спятившим миром.

Ясно, что враги — много сильнее. Мы не в книжках живем и не в боевике. Не говоря уже об упомянутых тетей мыльных операх.

Так что же теперь — забиться в угол, молчать в тряпочку и всё стерпеть? Зорка уже терпела тетю Тамару целый час — хватит!

А по поводу этого Димы… Да его придушить мало!

К тому же… даже если врагов оставить в покое — они-то тебя не оставят точно. Перестрахуются. Увы, но смерть Дины, осуждение Никиты и серая «тойота» Зорке не примерещились.

Глава десятая

Выписка предстоит завтра. А значит — решать, что делать, нужно оперативно.

Впрочем, она ведь уже решила. До последнего ждать помощи Бориса Ивановича. И лишь тогда — звонить тете.

Если судьба дает шанс — надо его хватать. Зубами и когтями. Кто-то сказал, что лучше жалеть о сделанном, чем о собственной трусости. Будем надеяться, он прав.

Наутро выяснилось, что Борис Иванович слово сдержал. Действительно договорился с другом детства. Зорка пока поживет у него — временно. Женю еще подержат в больнице. А там сердобольный врач придумает что-нибудь еще. У него как раз еще один друг скоро из командировки возвращается.

Если друг — такой, как сам психиатр, беспокоиться не о чем. Именно это Зорка и повторяла себе с той минуты, как услышала от Бориса Ивановича сбивчивый план своей дальнейший жизни. А особенно — вечером, когда поехали знакомиться с «другом».

Но отступать — некуда. Альтернатива — к тетке. На ее условиях. На условиях предательства Никиты и себя самой. Иди речь об одной Зорке — предпочла бы самый высокий в городе мост. Но что тогда ждет беззащитных маму и Женькой?!

А в Борисе Ивановиче что-то внушает доверие. Он такой… неловкий и смешной. Подобные люди опасными не кажутся. Так, может, и не бывают?

Друг живет в очередной высотке — на одиннадцатом этаже. Скрипучий лифт тормозил дважды — будто нерешительность Зорки чувствовал и время тянул. Но до места довез благополучно. А вот Борис Иванович явно беспокоится больше спутницы. Боится лифтов?

Дверь Зорке не понравилась — цельнометаллическая, серая. А что — лучше обитая резаной тряпкой? Как большинство в родном городишке?

Открыл по уши заросший здоровенный мужик в мятой майке и драных трениках. Это — друг детства Бориса Ивановича?! А если нет — то что здесь делает этот страшный дядька? И не планирует ли остаться на ночь?

— Мишка, — поприветствовал его Борис Иванович. И у Зорки упало сердце. Рухнуло в пропасть — на острые камни. Обещанного друга зовут именно Михаилом.

— Миха! — протянул тот лапищу Зорке. Вычищать под ногтями грязь он явно считает излишней утонченностью.

— Зорина, — как можно нейтральнее поздоровалась она. И чуть не поежилась под откровенно раздевающим взглядом.

— А уменьшительно — как?

— Зора.

— Сура! — радостно ухмыльнулся он. — Как в песне: «Я — Сура, ребенок нежный…»

— Зора, — холодновато поправила она. — А лучше — Зорина.

Желание удрать становится почти неконтролируемым. Бешеным. Еще б было, куда…

И так жаль прощаться с шансом на нормальную жизнь! Зачем вообще надеялась? Теперь стократ хуже!

За спиной заросшего Михи — не слишком чистая прихожая. С не слишком свежими обоями. И даже не то чтобы очень целыми.

— Миш, ты бы не держал девушку на пороге, — вмешался Борис Иванович. — Чайку бы, что ли, организовал? Конфет достал?

— И чаек есть, и пивко, и водочка, — Мишка посторонился, пропуская Бориса.

Тот уступил место Зорке, и в последний миг Миха словно случайно качнулся вперед, его бедро достало Зоркину ногу. Та отшатнулась, брезгливо поморщилась.

Миха ухмыльнулся. Сально:

— Не бойся, Сура-а-а…

Как бы объяснить некоторым, что кроме страха существуют и другие чувства? Отвращение, например? Или брезгливость?

А Борис ничего не заметил? Совсем? Он, конечно, близорукий, но…

— Какая водочка? Зорина — несовершеннолетняя, я же тебя предупреждал, — уже за закрытой дверью вмешался-таки врач. — Ты тут смотри мне…

— Да, Борька, я же обещал: значит, заметано. Миха обещал — Миха сделал. Ну по чуть-чуть ведь можно? Сура водочку уважает?

— Нет.

Чуть отлегло от сердца.

— Значит, молока? — ухмыльнулся Миха. — Теплого, на ночь? С печеньем?

Да хоть с черствым хлебом!

— Лучше чаю.

— Чаю — значит, чаю. — Он любую фразу умудряется сделать мерзкой! — С конфеткой. Маленькие девочки любят сладкое.

Укостылял на кухню — на сей раз ничем гостью не задев. Зорка решительно прошла следом.

— Чаю — значит, чаю…

— Послушайте, — девушка прямо взглянула на него. Пытаясь сделать взгляд ледяным. — Если вы считаете меня проституткой — я лучше уйду.

— Какой проституткой, ты что? — улыбнулся Миха. Тоже не слишком натурально. — Я ж Борьке обещал…

Электроплиту тут мыли при постройке дома — не позже. Пол… ну, не тогда, конечно, но явно до Нового Года. Вон в углу остатки засохших хвоинок. Пополам с прочим мусором.

— Что тут у вас? — заглянул Борис.

Сор, грязь, пыль, остатки чужих трапез — и Миха с сальными глазами.

— У девочки — паранойя. Уверена, что все мужики ее хотят, — хохотнул «друг детства». — Наверное, потому что мальчики на нее смотрят редко… Не тот типаж.

Зорка едва не покраснела. Гадость какая! И вранье!

— Мишка! — чуть повысил голос Борис Иванович.

— Слушай, я сейчас передумаю. Я тут согласился ее приютить, отшил на это время всех баб. Можно сказать, испоганил себе всю личную жизнь! А вы мне тут вдвоем допросы устраиваете! Ты же меня знаешь!

— Знаю. Миш, не обижайся. Ей действительно некуда пойти. Извини.

— А некуда — так пусть не хамит. Нужно она кому-то — соплячка малолетняя…

Зорка молча сжала кулаки. Тетя Тамара будет разговаривать ничуть не вежливее. Ее клиенты — тем более.

Чай прошел в напряженном молчании. Миха достал-таки «водочку», но опрокинул пару рюмок один. Борису «идти к жене и теще». Зорка, несмотря на все подначки, отбоярилась. Равно как и от сигарет. Дешевых, с мерзким запахом. Такие курил давний поклонник Динки, как-то отметеливший ее до полусмерти.

Да и чашки не мешало бы сполоснуть еще разок. На Зоркиной — следы предыдущей помады. Ярко-фиолетовой.

Даже в квартире Маринки было чище. Наверное, потому что девушка.

Перед уходом Борис явно хотел еще что сказать, но побоялся окончательно разозлить друга. Только попрощался с Зоркой. Опять пообещал, что всё будет в порядке.

Миха опрокинул еще стопарь, со вкусом закусил салом. Без хлеба.

— Сколько тебе лет, Сура, ребенок нежный?

— Не Сура, а Зорина. Пятнадцать, — честно ответила она.

Не тот случай, чтобы накидывать. Даже убавила бы, да Борис наверняка сказал правду.

— Ого. А тянешь на все восемнадцать.

Или не сказал? Только о ее «несовершеннолетии».

— Знаю, — вздохнула Зорина.

— С такими… — Миха сально повел рукой. Изображая то, чего у мужиков не бывает. Разве что у очень жирных.

Да и у Зорки — не то чтобы слишком богато.

Гадость какая!

— Я должна глупо похихикать, дать вам в морду или уйти?

— И не клюешь на комплименты, — не обиделся Миха. Так это был комплимент?! — Да ты — зануда, Сура.

— Знаю.

Отвязался бы уже, а? Посуду бы лучше помыл. Вон кусок хозяйственного мыла сиротливо приютился на краю битой жизнью раковины. Совсем засохший.

— Ну и дура. Кому нужны зануды?

Хорошо бы — никому! Ведь правда никому, а? Зорка тогда станет раз в сто занудистее.

— Останешься старой девой. Юбка метлой, волосы пучком, очки — во! — хихикнул он.

Именно такие Михи в детстве ненавидят и достают девочек в очках. Вроде Лены.

— Будешь сидеть с такими же дурами — сериалы смотреть.

Здорово бы! Да кто ж позволит-то?

— Не обижайся. — От его руки Зорка отодвинуть колено успела. Едва-едва.

Поспешно поднялась. Почти вскочила.

— Да ты не волнуйся — я же обещал. Сейчас постелю тебе на кровати, а сам — на раскладушку.

— Лучше наоборот.

Туда завалиться еще кому-то — сложнее.

А кровать — двухместная наверняка. «Баб», которых Миха «отшил», он укладывал не на раскладушке.

Украсть Женьку, вернуться домой, спрятаться у Маринки? Та не выдаст…

Только не туда! Не туда, где каждая двуногая собака знает и облаивает. Не к «бакланам», караулившим братишку, чтобы искалечить или что похуже!

— Я сказал: дама на кровати! — Миха встал и чуть шатнулся. — Всё, идем — стелю! Ик-к.

Улеглась Зорка одетой, а засыпать откровенно боялась. Сто раз уже сбежала бы — если б было куда. А так остается лишь надеяться… на что? Что Миха действительно уважает слово, данное Борису. Что Борис взял Зорку под защиту на самом деле, а не «для отмазки». Или что она сумеет отбиться от здоровенного бугая — если все предыдущие надежды провалятся.

Миха же застрял на кухне, продолжая заливать за воротник. Нестерпимо долго. Потом раздались тяжелые шаги. Грузные и неотвратимые.

Надо было прихватить с собой нож. А где взять? На кухне у Михи? И что будет с Женькой, если Зорку посадят за убийство?! Никите дали двенадцать лет вообще ни за что…

— Эй, Сура… ребенок нежный! Может, всё-таки будешь?

Зорка затаила дыхание. Совсем. Слышно тиканье часов. И шум дождя на улице. Тихий, унылый, монотонный…

— Ну, как хочешь… — шаги прогромыхали обратно на кухню. И замерли там. Миха сел…

В сон Зорина провалилась незаметно — в непонятное душное марево. Склизкое и мерзкое — будто бредешь по жадно хлюпающему болоту. А оно пытается тебя обволочь… утянуть в трясину…

Из сна вышвырнуло разом — ощущением опасности. Мерзкой, как то болото.

И сразу стало ясно, что это — не оно. Хуже! Это мерзкие, потные руки лезут под одеяло… под одежду! А слюнявые губы дышат перегаром прямо в рот. Хорошо хоть легла прямо в джинсах!

— Михаил… — Зорка бешено рванулась — и неподъемная туша придавила ее к кровати. — Отпусти меня… немедленно! Охренел?!

— Да чё ты? — пьяно прохрипел Миха. — Ты ж сама пришла… Нормально всё будет…

— Отпусти! — дернулась девушка. Явно порадовав кавалера еще больше. Судя по хихиканью. — Отпусти, ты!..

Укусить удалось хорошо! Чужая кровь солью залила рот.

Озверевшее лицо вскинулось вместе с тушей. Не выпуская Зорку. Сейчас как врежет!.. И уж тогда — конец!

— Ты, сука, не дергайся! Сама пришла и еще выкаблучивает…

Замахнулся…

На этом месте героине книги или сериала положено прикрыть глазки и раздвинуть нижние конечности. И потом долго страдать, но сейчас — подчиниться. Потому как — деваться некуда. Финита ля комедиа. Допрыгалась.

Лишнее доказательство, что из Зорки романтическая героиня не выйдет. «Приносить себя в жертву» она не способна! Особенно — таким способом.

Попавший под руку будильник с силой опустился на потный Михин затылок. Едва дотянулась. И до будильника, и до лба.

Если бугай не отключится — теперь не только изнасилует, но и убьет.

Ну и пусть.

Миха оседает на одеяло… и на Зоркины ноги!

Отключился. Или умер. Кровь растекается по одеялу… Сейчас измажет еще и одежду!

Девушка с трудом сдвинула тяжелую тушу. Едва не надорвалась. Полтора центнера там, что ли?

Теперь посадят? Еще как! Если поймают. У них нет отпечатков ее пальцев, зато будет Борис со свидетельскими показаниями.

Надо уходить. Немедленно! Пока не сцапали. Или какие-нибудь Михины друзья не явились. Тот же Борис знает, где Женька и мама!

А дальше? Похитить Женьку — и в бега? Да хоть куда — всё лучше, чем в тюрьму или на тот свет! А братишку — на произвол судьбы.

Об этом — потом. Беги, дура! Живее!

Соскользнув с кровати, Зорка торопливо выскочила в прихожую. Из комнаты раздался пьяный стон. Жив!

Девушка обернулась на пороге. Миха уже успел открыть глаза. И теперь пытается подняться:

— Ты, сука… Я т-тебя… Твою мать!..

Сейчас кинется вдогонку! Мама!..

Зорка резвым сайгаком рванула в прихожую, дернула запертую дверь. Орать? Бесполезно. Соседи прикинутся шлангом! Глухим как пробка. И с удовольствием насладятся ролью зрителей. Слушателей.

«Ой-е-ей, хищник гонится за мной!»

Соберись!

На кухню за ножом? Да! Лучше, чем сдохнуть просто так. За ножом — и жаль, что там нет мачете!

Да вот же ключ — на тумбе! И Зоркина сумка! И куртка на вешалке.

Трясутся руки — чуть не выронила ключ. Как в дурацком фильме… Искать времени бы не было! А там — последние деньги.

Шаги. Миха. Шатается, но идет? Сейчас возникнет на пороге и кинется…

Ключ провернулся легко.

Не открывается! Застрял!

Еще оборот, идиотка!

Готово…

Вперед!

Стоп. Хватай куртку и сумку, дура. Вещи тебе еще пригодятся.

Прихватив их, Зорка пулей вылетела в коридор. Не дожидаясь лифта, ссыпалась по лестнице. Возможно, бегает она быстрее Михи. Только возможно.

Балкон. В таких дома лестницы идут через балконы. Внизу — город. Осталось одиннадцать этажей.

Вперед. В темноту без единой лампочки. На таких лестницах их и не бывает. Наверное. Старая-престарая хибара времен затертых…

И только лед ступеней под ногами!

Вверху хлопнула открывшаяся дверь. Зашумел лифт. Открылся. Тронулся вновь.

Впереди — непроглядная тьма. Еще семь этажей. И шум лифта.

Миха может выскочить где угодно. И отправиться ее искать.

Надо было прихватить нож!

Нет. Не было времени. Пока бегала бы за ножом — Миха встретил бы уже в прихожей. А то и в проходе. Что, в общем-то, без разницы.

Дура, идиотка, почему не согласилась на предложение тетки?! Там не грозила смерть, Женьке не светил детдом, маме — дурдом! Поверила в добрых врачей, кретинка? В бескорыстие чужого дядьки? Да ты не сериалов насмотрелась, а мультиков для трехлетних! Потому что в четыре года люди уже ничего не берут у незнакомых.

Прекрати! Хныкать — это потом. Двигайся, а не дрожи как овца! Двигайся — или умрешь.

Вниз бежать — поздно. Там — Миха. Просто поднимется вверх и сцапает. Наверх? Здесь — не мелкий городишка, и дом — не двухэтажный. Даже если вдруг чердак окажется открыт — на крышу с него не попадешь. А там уж точно не найдется еще одного распахнутого люка — в другой подъезд. Разве что краткий полет вниз — на колкий асфальт двора.

Тупик.

Назад? Нет. Миха может оказаться там — уже ждать наверху, если сейчас в лифте — не он.

Вниз на один этаж — живо! Там вызовешь эту громыхающую коробку.

А если в лифте — Миха? Ждет? Сально ухмыляется? С ножом наперевес?

Ага, с мачете!

Прекрати! Здесь тебе тоже остается только кинуться с седьмого этажа. Или с шестого — если не побоишься спуститься еще. И шансов — никаких. Даже хуже. Больше вероятность стать не трупом, а калекой. И в тюрьму для беспомощных поедут не двое, а трое. Как тебе интернат для паралитиков, а?

Нужно оказаться ниже. Хотя бы — ниже. Может, даже не на шестом, а на пятом. А то и на четвертом. Не сдавайся! Всё меньше шансов у интерната.

Давай! Бегом — как можно дальше…

Пятый этаж.

Лифт затормозил где-то внизу. Один, два, три. Вызов!

Красная кнопка. Горит.

Едет, громыхая как сто бегемотов. И почему-то жутко холодно. Озноб? Прекрати трястись!

Ножа нет, но в сумке нашлась ручка. Ею можно — в глаз. Всё лучше, чем ничего.

«Скорый поезд, увези меня отсюда…»

Дура! Ты умеешь драться. И сейчас не придавлена к кровати. Ты умеешь драться. И выживешь и без оружия — если прекратишь бояться. Чем тяжелее противник — тем дальше полетит. Жаль, не вниз с лестницы — дом не тот.

У тебя есть кулаки. А на худой конец — зубы. И ногти. Кстати, их пора отращивать. Определенно слишком короткие. Тетя разрешит носить длинные — если их наманикюрить покрасивее.

А если у Михи — пистолет?

А если не будем себя накручивать? Стволы у нас в стране всё же не у каждого первого. Не США!

А если — пневматика?

А заодно и газовый баллончик! Баллонище…

Зев лифта открылся. Пустой.

Теперь — вниз. На второй этаж, а не на первый! На первом может ждать недобитый Миха.

А если Миха ждет на втором?

Прекрати. Всё не предусмотришь. Особенно, сколько придется ждать на втором, прежде чем с первого примчится Миха? С мачете.

Кабина плывет вниз мучительно медленно. Зеркало — недавнее нововведение? — отражает перепуганное девичье лицо, растрепанные волосы. «Соплячка». Готовая жертва. Лучшая каратистка студии. Не стыдно?

Если Миха ждет на втором — полетит очень далеко. За себя, бакланов и всех будущих теткиных «избранных, приличных людей».

Открытая пасть лифта, пустая площадка второго этажа. Темный как ночь лестничный пролет. Нет уж, спасибо!

Да пошло оно всё!

Зорка молча шагнула назад в лифт. Нажала кнопку. Не красную. Что тоже не важно.

Доехала до первого. Любуясь в зеркало. Вроде стало лучше. Не испуганная, а злая. Готовая бить морду. Или другие части тела. Почувствительнее.

Вышла. Решительно, почти печатая шаг.

Пусто. Никого. Ни Михи, ни соседей, ни бомжей. Впрочем, здесь ведь домофон.

Холодит босые ноги каменный пол. Черт!

Точно — идиотка.

Назад Зорка доехала молча. До самого одиннадцатого этажа. Так же молча с силой вдавила кнопку звонка. Усмехнулась, расслышав шевеление за соседней дверью. Любопытные старушки или не старушки существуют и здесь. Те самые «зрители-слушатели».

На третий звонок раздался пьяный Михин голос. Он никуда и ни за кем не гнался. И не думал даже. Какая прелесть!

— Это ты…? Пошла вон……….

Что, насиловать ее уже передумали?

— Гони мои ботинки, придурок!

— Я ща ментов вызову…!

Зорка расхохоталась. Погромче. Пусть слышат все.

— Давай, зови! Я как раз расскажу им о тебе много полезного и познавательного.

Дверь распахнулась. Девушка едва успела отшатнуться — ботинки со свистом пролетели мимо. Не попал. Шлепнулись даже не рядом.

Носки Миха оставил себе — и черт с ними. Пусть попробует натянуть себе на лапищи. Или своим «бабам» одолжит.

Дверь захлопнулась обратно, а на улице раздалась сирена. Реально менты? Плевать. Разве что босиком трястись в участок неприятнее, чем обутой.

Зашнуровалась Зорка всё же в паре шагов от двери, косо поглядывая на нее — мало ли? Потом вернулась и вновь от души отжала кнопку.

— Ты…, вали отсюда…! Я тебя….

— Ты меня… уже пытался — кишка тонка. Открывай, пока не перебудила всех соседей.

Не тех, кому скучно, а тех, кому завтра (уже сегодня) на работу.

— Ну…, держись!..……..

Ага. Держусь. За ваш сапог. Как в одном советском мультике. Надо бы пересмотреть. Очевидно, у тетки.

Главное, чтобы не в компании клиента.

Разъяренную рожу Михи девушка не пропустила. Кулак ему врезался прямиком в челюсть. А пинок в пах летящему на пол довершил картину. Чуть-чуть подправил траекторию. И плевок в рожу не промахнулся мимо лба.

— Знаешь, что? — змеей прошипела Зорка. — У меня определенно улучшилось настроение.

Захлопнула дверь — кажется, разбив ею Михе нос. Мелочь, а приятно.

Впрочем, нет — не захлопнула. Вон, открывается обратно. Медленно, со скрипом. Явно сама.

Вернуться, что ли, еще раз?

Цивилизованно вызвала лифт. Уехала. Навстречу ментам.

С врачом и медсестрой столкнулась внизу. Не менты. И — ого, как оперативно! Или они вообще к кому-то постороннему? Ничего, Михе пригодятся тоже. Там как раз хлопает незапертая дверь, а на пороге валяется побитый хозяин.

Четвертый час ночи. Очаровательно.

Звонить Борису? Ага — давай. Если совсем дура. Дурам, говорят, везет. В мыльных сериалах. А в реале статистику смертей не считает никто, кроме криминальных органов. Если не лень, и коррумпированы не поголовно.

А то смешной врач не знал, кто его друг? Варианты? Сдаст ментам, сдаст обратно Михе (незаметно вколов предварительно чудо-укольчик) или порекомендует еще одному… другу. Предупредив об особенностях «объекта». Чтобы сначала скручивал, а уж потом разговаривал. Впрочем, последнее — вообще излишне.

Номер Бориса Зорка набрала уже на улице — под более чем прохладным ночным ветерком. Ладно хоть дождь заглох — оставив на память лужи. В одну из таких девушка едва не ступила — спасенным ботинком.

Не стоит. Лучше поберечь личное имущество. И так уже носков не досчиталась. И последние копейки еле спасла.

Не заржать бы.

И кроме шуток — всё серьезно. Когда еще тетка разорится на что-то, кроме восточного халата? Вдруг сначала отработать предложит?

Девушка так зло зыркнула на компашку на ходу «греющихся» алкашей, что те предпочли отойти. Даже жаль. Хочется еще раз сорвать злость! Посадят так посадят. Семь бед — один ответ.

Больше Зорка не станет бояться никого и никогда. Никого и никогда.

Подняли на девятом гудке. Третьего звонка.

Злющий женский голос. Молодой, но сварливый:

— Что, офигели?! Ночь на дворе! Пьяные, что ли?!

Еще нет. Но всё впереди.

— Бориса позовите.

— Девушка, вы вообще кто? — Ого, на «вы».

— Любовница! — грубо бросила Зорка. — Простигосподи с Тверской, слыхали о таких? Мужа спроси, где познакомились. А не позовешь его — приеду в гости и серенаду под окнами спою. С подружками и друзьями.

Маринку бы сюда! Вместе выпить. А то единственная подходящая компания — вон те, с опухшими харями. А до такого Зорка еще не дошла. И не дойдет. У нее младший брат на шее. Вдруг все-таки не посадят?

В телефоне — приглушенная супружеская ругань. Кажется, Борис говорил, что у него маленький ребенок. Ну и что? Чертовому эскулапу было плевать на Зорку, когда подсовывал ее другу! И всё равно — на душе мерзко. Дети не виноваты. И даже сварливые жены.

Сама Зорка в такое время была бы злее, чем сейчас. Особенно, если грудничок и так спать не дает.

— Кто это? — еще заспанный, но уже встревоженный голос Бориса.

— Зорина Светлова. Та самая, кого вы сегодня ночью пытались подложить под своего друга Михаила, в просторечии — Миху.

— Зора?.. Я не пытался… Миха… так он все-таки?.. Зора, прости! Не бросай трубку! Ты можешь сейчас подойти к больнице? Я сейчас что-нибудь придумаю. Один мой друг должен вернуться с командировки… Я сейчас ему…

Зорка истерически расхохоталась. Надо же — угадала. Новый «друг» — уже на подходе!

И Борис уже четко перешел на «ты». Подстилки его друзей большего не заслуживают.

— Ему вы подсунете кого-нибудь другого. Я переезжаю к тетке — если, конечно, она еще не передумала. Она хоть сразу честно сказала, что мне придется делать. И только попробуйте тронуть маму или Женьку — адрес вашего Михи я знаю. Ему тогда — не жить!

Раз уж всё равно плата за всё — одинакова, так пусть хоть не за случайный ночлег у очередного Михи! Вдруг тетка кого посимпатичнее подберет? Или хоть поправдивее.

И она не врала ни в чём. Особенно, что в любом случае «придется». Так, может, правда и ее посулы?

Девушка молча нажала отбой. А «добрый врач» сейчас ведь еще и перезвонит… Как так — рыбка сорвалась с крючка. Такая глупая с виду рыбка. Пять минут как из провинции. Они тут часто приезжают. Готовые хоть сесть — на наркоту, хоть лечь — под любого.

Придется срочно купить другую симку. Только мести этой компании Зорке для полного счастья и не хватало. Да и старых номеров, по которым можно звонить, всё равно не осталось. Прошлое осталось в прошлом.

Уже завтра — сегодня — Женя будет в другом месте. Да и маму тетка обещала перевести оперативно. Только бы не передумала! Теперь это — смерти подобно. И не только Зоркиной.

Все угрозы о знании Михиного адреса имеют вес, только пока за Зоркой кто-то стоит. Потому что — кто испугается ее саму?

Действительно — затрезвонил. Убираем громкость.

Тетю Тамару беспокоить еще рано. Тем, в ком нуждаешься, в полчетвертого не звонят. Особенно — если нуждаешься так сильно.

Если повезет — следующую ночь Зорка проспит в теплой постели. И, может, даже одна. Всё еще.

Здравствуй, ночной Питер. Говорят, мосты разводят, чтобы они ночью не соединяли миры — наш и другие. Жаль. Было бы здорово взять за руку Женю и уйти! Куда угодно. Хуже уже не будет. Некуда.

Уйти по лунной или звездной дорожке.

А потом вернуться за мамой и Никитой.

Это откуда? А, вон — на третьем светится окно… И кто-то не спит. Как и Зорка. Нет, не так. Он не спит — в тепле, и у него есть крыша над головой. Теплая и сухая. И приятная музыка играет. Всё веселее хриплых голосов очередных алконавтов.

Никиту Зорка любит. Но когда спасет его — честно всё расскажет. Потому что он должен любить другую — нормальную. Хорошую. Не чужую подстилку. Дрянь любить не обязан никто.