Волхв

Глава 5

Рарог Бранко раскинул широкие, как у всех молодых соколов-кречетов, крылья и, оттолкнувшись от руки, в толстой кожаной перчатке, сорвался в планирующий полет над высоким разнотравьем луга. Пролетев пару саженей, он сильно забил крыльями, с каждым мигом все ближе приближаясь к жертве. Впереди летел заяц, словно горный ручей пробил тугую щель в зарослях, и сейчас мощная травяная струя, шелестя метелками и цветами, уходила к лесу. Князь Владислав опустил сжатый кулак, с которого только что сильная птица бросилась в погоню за улепетывающей добычей, и, перехватив повод, резко поддал пятками жеребцу под ребра. Тот даже присел в первый момент от неожиданности, но тут же исправил ошибку и, набирая с места в галоп, скосил недоуменно сливообразный черный глаз на хозяина: «Чего это он? Мог бы и помягче, я конь понятливый».

Князь был уверен, что русак обречен. Так уверенно и сильно заходил на дичь молодой рарог, что всем уже казалось — зайцу не уйти. Правда, тот еще не знал об этом и, нарезая зигзаги, упорно приближался к спасительным елкам. В густом переплетении разлапистых веток он бы легко нашел укрытие. Сокол налетел на русака как ураган, смел неодолимой силой. Князь приподнялся на стременах, невольно переходя на медленную рысь, чтобы лучше видеть битву в траве. Заяц пару раз с разбегу перевернулся, мелькая в траве белым брюхом и дергающимися лапами и, не дожидаясь того момента, когда кречет опустится и прижмет его когтями и весом, изловчился и сильно махнул навстречу ему крепкими задними ногами. Удар пришелся в мягкое подбрюшье птицы. Сокола отбросило на пару саженей в сторону. Бранка пискнул сильно и возмущённо — его еще так крепко не били. С возросшей силой, не обращая внимания на боль в брюхе, сокол бросился в новую атаку, но заяц уже летел по прямой к первым елкам. Птица запаздывала. Еще мгновение — и он укрылся в их спасительной тени. Кречет, навернув круг перед колючими лапами, уселся на нижнюю ветку, наклонив ее почти до земли.

Владислав, наблюдавший на скаку всю картину короткой битвы, сморщился и натянул поводья, удерживая жеребца на месте сильной рукой. По бокам заворачивали лошадей товарищи князя и приближенные. Потрава не удалась. Князь поднял высоко сжатый кулак в перчатке. Ученый сокол, заметив призывный жест, сорвался с ветки и опустился на выставленную руку, ловя равновесие откинутыми назад крыльями. Владислав опустил на его глаза кожаный клобучок, расшитый золотой нитью, и птица успокоилась. Подъехал сокольничий и пересадил кречета на свою перчатку. Друг детства князя, поджарый и гибкий воевода Бронислав с широко разлетевшейся в разные стороны клиньями бородой, для друзей — Броник, участливо молвил:

— Не переживай, Владик, наша охота еще впереди. Мы сейчас по гриве пройдемся, что за лугом начинается. Там наверняка Бранка кого-нибудь возьмет. Не зайца, так куропатку выбьет.

Владислав поднял голову, вглядываясь в темнеющее небо:

— Нет, Броник, на сегодня хватит. Нет удачи, а без нее только коней мучить. Да и погода, похоже, портится.

В последние сиги* ветер заметно окреп, на светлое недавно небо выплыли, словно из рукава волшебника, низкие тучи и затихли птахи над лугом.

Бронислав окинул горизонт задумчивым взглядом:

— Пожалуй, да. Может и дождь пойти, не зря сегодня так парило.

Князь приподнялся в седле:

— Поворачивай коней, други, едем на заимку.

Сын Алексей — крепкий с широкой шеей и плечами, на которые волнами падали волнистые волосы, чем-то неуловимым похожий на отца, гикнул и в сопровождении нескольких друзей направил коней вперед, сразу переходя в галоп. Князь невольно залюбовался статью и лихостью сына, но для приближенных нахмурился:

— Молодежь, один ветер в голове.

Бранислав поддакнул — его сын тоже только что умчался с наследником.

В отличие от молодой поросли, князь с десятком товарищей ехал шагом. Порывы ветра трепали гривы лошадей, начинало что-то капать на головы. Небо темнело. Зато разогнало так докучавших комаров и слепней. В этот момент он просто наслаждался прохладой, такой отрадной после раскаленного дня, проведенного в седле. Сегодня они охотились с молодым кречетом, который делал только первые шаги в сложной науке хищника, и большой удачей похвастаться не могли. Пару крякв — весь результат напряженного дня. К вечеру его впервые выпустили за зайцем да еще и «в угон» и не удивительно, что он не справился. До заимки оставалось не больше трехсот саженей, и князь давал отдых запаренным животным. Вспомнился последний неприятный разговор с Никифором. Тот застал князя в самом благодушном настроении после короткой сечи на мечах с одним из дружинников. Владислав вышел из учебной схватки победителем и, несмотря на то, что — он подозревал — напарник слегка поддался князю, было приятно почувствовать себя лучшим.

Никифир вошел в палаты решительно и хмуро. С порога бросил отрывисто:

— Здравь буде, княже.

Владислав улыбнулся навстречу протоиерею:

— Здравь будь, Никифор. Заходи, сейчас сурью, кликну, принесут.

Никифор присел на стул рядом и шумно выдохнул:

— Не до распитий мне.

— Что так?

— Твои городские так называемые христиане опять к соколиному камню бесовскому пошли — требы класть. Сколько им уже говорю, что от дьявола те камни — никто не спорит, а как выходят из храма — вот к валуну идут. Что мне делать, скажи? Как их отучить от старых привычек?

Князь представил известный валун с контуром соколиной головы на боку, у которого сам не раз бывал по молодости и не нашел в себе твердости поддержать попа.

— Зря ты так уж сердишься, брат мой. Этому валуну сотни лет, может быть. И ведь, ты знаешь, он и, правда, помогает. Матушку мою от лихорадки избавил, когда она водицей на камне освященной облилась. Да и другим тоже.

— Не по христиански это, — протоиерей упрямо наклонил голову. — Все камни и капища — от дьявола. Запретить надо.

— Да как же я запрещу? Меня никто и не послушает. И взбунтовать могут. Одно дело — к христианству их привечать, другое дело к святому валуну, который для них и тебя и меня вместе взятых более уважаем будет, ходить запретить. Не выйдет. Все равно пойдут. Только вред греческой вере нанесем. С горяча-то такие дела не делаются. Надо чтобы попривыкли, потом как-нибудь, может, и сладим.

Никифор недовольно тряхнул чернявыми редкими кудряшками, окружившими проплешину на затылке:

— Не то ты, князь, говоришь. И за истинную веру слабо болеешь. Не всей душой.

— Это я-то не всей душой? А кто книги для тебя несколько сроков собирал по всем сундукам? С народом перессорился? Не я ли?

— То книги, а то дела. Почто Коломны щадишь? Там язычники — враги наши оплот себе свили, недавно настоятеля позорно выставили, а ты как будто не видишь. А?

Князь помрачнел и поднялся. Подошел к окну и ответил, не оглядываясь:

— Коломнами по осени займусь. Вот урожай соберут, в казну долю отмерят, тогда и пойду на них.

— Все выгоду ищешь, князь? В истине нет выгоды, там только правда. И правда эта говорит о том, что ты плохой христианин.

Князь резко обернулся:

— А что ты будешь есть зимой, если я не дам им урожай собрать? Небось, без хлеба за стол не садишься? А подумал ли ты, гречанин, в тот момент, когда им рот набиваешь, о том, что его язычники поганые вырастили, которых ты за людей не считаешь? Не погано такой хлебушек есть-то? А горожане, — он кинул руку в сторону городских улочек, — если я все наши села, где язычники поганые живут, а они везде, почитай, живут, в пожарища обращу, голодом сидеть будут? Станут голодные с меня же первого спросят. И на спрос этот кровью отвечать придется. И мне и тебе. Как ты не понимаешь?

— Князь разгоряченный замолчал, а протоиерей медленно поднялся:

— Не пойдешь, значит, на Коломны?

— Пойду, но осенью.

Никифор метнул на князя злобный взгляд и, гневно мотнув рясою, быстро вышел из палаты.

Сейчас князь снова переживал тот разговор и мучился сомнениями — правильно ли поступил, что обидел священника. Может, надо было послушать его? Леший с ним, с урожаем, если эти язычники так уже Никофору поперек горла встали. Не пропадем с Божьей помощью, — князь отвел коленом мягкую ветку лещины и, придержав, обрубил ее кинжалом, — ну, да что теперь расстраиваться. Сказанного не воротишь, а да осени подождать все равно надо, так правильно будет. Никуда попы не денутся, потерпят.

Выждав момент, когда тропинка расширилась, вмещая двух всадников рядом, Бронислав подъехал к князю и поехал рядом, почти касаясь его стремени. Тот повернулся к другу:

— Ну, Броник, как тебе рарог?

— Хороший будет рубака, — Бронислав улыбнулся в широкие усы, — уже не пустые возвращаемся.

— То верно. Хорошую птицу твои люди воспитали, а опыт — дело наживное.

Низкий лапник перегородил дорогу, соратник князя выехал вперед и приподнял упругие ветки, пропуская Владислава. Князь пригнулся и поблагодарил Броника. Тот снова пристроился рядом.

— Княже, — начал он медленно, — тут такое дело…

Владислав подбодрил друга:

— Говори уже, что там у тебя? Вижу же, не просто так мне ветки поднимаешь.

Бронислав вопреки обыкновению не улыбнулся на шутку князя. Он вздохнул, начиная непростой разговор:

— Никифор, слышал я, собирается с твоей дружиной в Коломны наведаться.

Князь быстро глянул в сторону друга:

— Ну, собирается, так не сейчас же.

— Не надо бы туда ходить.

Владислав нахмурился:

— Ты что же это, язычников поганых пожалел?

Бронислав на миг отвел глаза и тут же вернул прямой взгляд к лицу друга.

— Ты меня, Владик, не первый день знаешь. Я за тебя горой в любом твоем деле. Особливо, если оно на пользу земле нашей.

— А это, значит, не на пользу, по-твоему?

Бронислав уперто тряхнул широкой бородой:

— Я ходить вокруг да около не умею. Не на пользу Руси убийство русичей и княжеству убыток прямой. Поскольку с дыма берем. А после нашей дружины в деревнях одни пожарища остаются. А с них ты ничего не возьмешь, хоть утрудись.

Князь сердито прищурился:

— Ты же слышал, что Никифор гутарит — язычник, хуже разбойника, и только смерти достоин. А в Коломнах одни язычники и живут. По весне они попа нашего палками выгнали. Такое простить надо, по-твоему?

— Может, и простить. От Коломны княжеству только польза. Сколько они нам по осени муки присылают? На три месяца городу с хлебом жить, это точно. А если посчитать, сколько меда, мехов, рыбы от них идет, да какой? Сплошной бело- да краснорыбицы. Уничтожим мы Коломны, меньше станет язычников, как ты говоришь поганых, а вместе с ними и прибыли большой лишимся. Кто нам ее восстановит? Никифор со своей братией, что ли?

Князь мрачно молчал, а Бронислав разошелся, не замечая недобрых взглядов, которые тот изредка бросал на него из-под лобья.

— Ты пойми, княже, я не за язычников переживаю, их я, как и ты, на дух не переношу. За княжество наше душа болит. Наши отцы начали эту войну со староверами, и потихонечку побеждаем мы, с божьей помощью, — Бронислав перекрестился, — но устал народ от этой долгой войны своих со своими. Даже верные христиане роптать начинают на методы Никифора. Давеча, на площади книги жгли. А какая в них корысть-то? Только то, что деяния предков в них описаны, да премудрости разные, которые наши деды да прадеды собирали. Так я наблюдал, не было на площади одобряющих взглядов. Никому то дело не понравилось.

Тропинка между тем вывернула к заимке — пятистенной избе с пристройками, у одной из которых — распахнутой конюшни — уже расседланными стояли лошади молодежи. Сами они, ухватив по клоку сена, натирали своих верных друзей. Князь обернулся с решимостью в глазах к Брониславу:

— Не трону тебя только потому, что друг ты мне с детства. И много мы с тобой бед видывали, и по малолетству и когда постарше стали. Знаю, не подвел ты меня ни разу ни тогда с разбойниками-язычниками, когда схлестнулись мы с ними на смерть, ни когда в лесу зимой от шатуна деру давали. А потому скажу тебе, как думаю: ты эти крамольные речи брось. Мне и без тебя крамольников в тереме хватает. И запомни — я язычников поганых прощать не намерен. И Никифор меня в том полностью поддерживает.

— Да твой Никифор, — начал было Броник, но князь предостерегающе поднял руку.

— Все, больше никаких разговоров, тем паче прибыли мы.

Бронислав покорно склонил голову, от чего широкая борода его выпятилась от груди, словно два коротких дротика.

— Ну, что вы тут, хлопцы? — князь бросил повод в руки подбежавшего смерда. — Прохлаждаетесь? Так-то вы князя своего встречаете? — он легко спрыгнул на землю и довольный оглядел склонившихся в поклоне приближенных. — Ну, будя, будя, — сказал он тут же, — не на приеме иноземных гостей шею гнете, на охоте, чай. А на охоте, да на рыбалке все равны. Правду я говорю? — Он подошел к сыну Любояру и придержал его за плечи, заглядывая в синие родные глаза.

— Правда, батя, — тот выдержал открытый взгляд.

— Один ты меня понимаешь, — отчего-то грустно молвил Владислав и сразу же словно очнулся и отпустил сына:

— Пошли в дом, что ли? Гулять будем.