Волхв

Глава 2

К вечеру вышли на хребет. На высоте метался холодный ветер, а в ямах на северных склонах ещё светлел серый ноздреватый снег. Жара осталась позади, в долине. Придерживаясь за спину, старик опустился на остывший валун. Неспешно развязал сидор. Порывшись, извлёк из него два мятля – домотканых плаща из грубой ткани. Один протянул внуку, второй накинул на плечи. Укутавшись, обвёл взглядом окоём:

– Красота какая!

– Да! – застегнув последние палочки мятля на груди, внук присел рядом. – Дойдём-то скоро?

Трудень, не найдя травы, прошёлся мокрыми губами по камням: может, хоть лишайник какой попадётся.

Внизу бескрайним морем стелилась тайга. Расползаясь по террасам и меняя оттенок на более яркий по мере снижения, лесное море водопадом стекало в долину, а там – у горизонта – дымка постепенно растворяла деревья. Извилистая речушка Илыч прорезала тайгу по всему видимому пространству, деля на две половины: ближнюю и дальнюю. Осиновые, еловые и берёзовые вершины разнообразили почти сплошной сосновый ковёр. По правую руку вырастал из тайги сказочным исполином величественный Горючий камень, его тупое наконечие светлело под низкими облаками в вечернем сумраке. Комары не беспокоили: здесь на вершине их и так мало, а к вечеру на крепком ветру и вовсе пропали.

Дед Несмеян вдохнул полной грудью. Опёршись на валун, не торопясь поднялся:

– Потерпи внучок, до распадка спустимся, там родник, у него заночуем. Ворги здесь уже нет, но я путь знаю, – он оглянулся. – Ночи светлые, не заплутаем.

Горий легко поднялся следом:

– Идём тогда уже.

– Торопишься. Поди, проголодался как волчонок.

– Ну, не то чтобы как волчонок, – смутился парень. – Потерплю.

– Ничё, придём, я кашу сварганю. Осторожней, тудымо-сюдымо, здесь осыпи.

Спускались, как и шли: впереди старик, за ним Горий, ведущий в поводу тормозящего копытами коня. К середине спуска над головами сомкнулись тяжёлые еловые лапы. Разлапистые сосны и неряшливые лиственницы окружили путешественников. Как-то само собой сбавили ход, наслаждаясь тихим лесным сумраком и хвойными ароматами. Десятка через три саженей на каменистом голом плато деревья ненадолго расступились, и Несмеян замер.

– Стой, – он принюхался. – Тудымо-сюдымо, дымом тянет.

Запах поднимался от распадка, где путники собирались переночевать.

Горий тоже повёл носом:

– Вроде пахнет.

– Не вроде, а точно пахнет. Кого это Боже нам на пути послал? Ты, вот что… – Он внимательно осмотрелся, – вон там уступчик проглядывает, в ёлках. Там посидите тихо. А я разведаю.

– Деда, можно я с тобой?..

Закрепляя тюк с кожами на спине жеребца, Несмеян строго глянул на внука:

– А коня на кого оставишь?

Горий покраснел:

– Я не подумал, деда.

Парень, потянул повод, разворачивая Трудня к ельнику. Дождавшись, когда они удалятся саженей на пяток, дед положил ладонь на оберег, рельефно выступающий под рубахой. Коротко прошептал славу Тарху Даждьбогу. В следующий момент он уже спускался по камням, обходя распадок по широкому кругу.

Нагромождения булыг вынуждали пробираться осторожно, не дай бог зашуметь, неведомый странник сразу услышит. В густом лесу, наконец, появились проплешины, на одной из них он задержался, проверяя меч и нож. Поразмыслив, отдал предпочтение мечу: у родника хватало места для замаха. Несмотря на почтенный возраст, старик владел оружием справно. Как собственно и почти любой русич, с детства обученный воинским искусствам.

Подобрался удачно: не покатился ни один камушек, ни одна веточка не треснула под лаптём. Не раздвигая веток цветущего, обдающего резким пряным запахом, ярко-сереневого багульника, медленно осмотрелся сквозь его узорчатую листву. Широкая спина в белой рубахе заслоняла маленький костерок. Старик чуть подался вперёд, присматриваясь, и… застыл на вздохе.

– Ну, и чего ты там таишься, выходи ужо.

Не сразу Несмеян избавился от короткого столбняка. Наконец, смущённо возвращая меч в ножны, с шумом выбрался из кустов.

– Воинко, тудымо-сюдымо! Как ты меня напугал.

На Несмеяна с лёгкой усмешкой смотрел высокий старик с крепкими руками и подтянутой фигурой. Волосы цвета золы шевелил ветер. Длинная борода, тоже седая, обвязана верёвочкой, чтобы за ветки не цеплялась. Удобно устроившись на валежине, старик помешивал варево в котелке.

– Вот уж не знал, что ты такой пугливый.

– Я же тебя за ворога принял. Чуть не прибил даже.

– Ну, это ты заливаешь, прибить меня не просто. А вот подкрался хорошо, я не услышал. Если бы не вёл вас взором, врасплох застал.

Несмеян, довольно улыбаясь, подошёл поближе:

– Умеем кое-чего.

– Это хорошо, что умеете. Что так долго-то?.. Я уже заждался. Решил – пойду навстречу, подсоблю, вот кашу приготовил. Надоть, голодные.

Склонившись над котелком, Несмеян втянул горячий аромат гречневой каши:

– Ах ты, вкуснотища-то кака. А у нас с утра маковой росинки во рту не было.

– Чего так?

– Торопились к тебе засветло поспеть. Да вот, малость не успели.

– Ладно, потом обсудим, как шли и что видели. Шкуру не забыл?

– Как ты просил. Правда, одну только захватил. Больше не донести.

Старик кивнул, соглашаясь:

– Давай за внуком. Он там, поди, извёлся, тебя ожидаючи.

– Ага, – легко согласился Несмеян, – счас приведу.

Качнулись кусты запашистого багульника, и Несмеян исчез.

Проводив друга задумчивым взглядом, ведун снова сосредоточился на внутреннем взоре. Поймал взглядом парящего коршуна, мысль молнией метнулась к птице, и старик слился с сущностью гордого хищника. Теперь зоркие глаза коршуна стали глазами Воинко. Под ногами раскинулись знакомые места, пади, взгорья. Разглядел спешащего Несмеяна, и Гория с конем, спрятавшегося в ельнике. Закинул взгляд ещё дальше, насколько мог увидеть коршун и… успокоился. Никого из людей в пределах десятка вёрст не наблюдалось. От глаз коршуна ещё можно спрятаться под деревьями, но от взгляда волхва никакие заросли не укроют.

Поблагодарив птицу за помощь, он вернулся к костру, щурясь: глаз не сразу возвращал человеческое зрение. Ответно махнув крылом, коршун скрылся за скалой. Ведун потянулся ложкой к котелку, несколько крупинок гречки зацепились за её край. Дунув, острожно попробовал. Каша подошла. Приподнявшись, старик снял котелок. Завернув в серую свиту[10], чтобы не остыла, уселся, поджидая гостей.

На этот раз путники не скрывались, и их приближение Воинко услышал загодя. Захрустели камни под обуткой, зашуршали ветки кустов черёмухи, и на полянку вывалились старик с Гором. Над плечом Гория покачивалась морда жеребца. Трудень пытался ухватить губами складку плаща. Парень нехотя отпихивал нахальную морду плечом.

– Здрав будь, Светлый.

– И ты здрав, Гор. Давненько тебя жду.

– Так всему своё время.

– Каков пострел!

Смущённый Гор отпустил коня, и тот уткнулся мордой в сочный травостой. Воинко протянул юноше берестяное ведёрко:

– Пока каша не остыла, сбегай к ручью – он вот там, вниз по ворге.

Кивнув, Горий заторопился тропинкой вниз.

Подкинул сухие ветки в костерок, Воинко повернулся к Несмеяну:

– Значит, шли за вами.

Несмеян не удивился осведомлённости волхва, они давно знали друг друга, и Воинко не в первый раз демонстрировал необычные способности. Кивнув, Несмеян покосился на заросли:

– Шли.

– Думаешь, следили за вами из деревни?

– Нет, – дед почесал переносицу. – Скорей всего, сидели на тропе в засаде. Похоже, знают примерное направление на капище.

– Я так и думал. К нашему счастью, они считают, что светлое место находится на той стороне хребта. Там и ищут.

– Ну и нехай ищут.

– Опасаюсь я князя. Злой, умный. Попы ему голову заморочили. После пропажи двух своих людей, как бы дружину сюда не перебросил. На наши сёла с огнём не пришёл…

Несмеян повесил голову:

– Это он может. Мы, тудымо-сюдымо, посопротивляемся, но супротив его наемников не устоим.

– Уходить придётся. Навстречу солнцу, на восток. В Асгард, на Иртыше который. Там наши, одноверцы. Помогут на первых порах.

– Многие не захотят. Не верят, что наш князь на своих же, русичей, войной пойдёт.

– Надо убедить.

– Легко сказать… Может, ты сам по сёлам пройдёшь, с людьми поговоришь? Тебя уважают, послушают.

– Может, и пройду. На Купало собираюсь с отроком в Коломны, пусть попрыгает с девушкой своей через костёр очистительный, да и сыромять в город пора доставить. Кузьма ждёт материала, говорит, не хватает. Что-то последнее время дружина княжеская упряжь только и заказывает. Не к добру это. – Он помолчал, что-то обдумывая, и будто с плеч упала тягомотина. – Ну, ладно, то дела следующие.

– Добро, – отозвался Несмеян. – Заходи, родичи рады будут. Волхва-то нашего нет теперь.

По тропинке с полным ведром родниковой воды поднимался улыбающийся Горий. Мокрые пшеничного цвета космы облепили высокий лоб – парень уже умылся. Старики потянулись личными кружками к ведру. Зачерпнув, напились. Горий полил на руки сначала ведуну, потом деду. Оставшуюся в ведре воду отставил для Трудня. Тот потянулся к берестяной посудине. Гор легко оттолкнул коня:

– Ну тебя, не остыл ишшо.

Светлая ночь опустилась на уральскую землю. Размытые вечерние тени обрели чёткость, резкость. Из низины следом за отроком прилетел гнус. Выбрав полено посырей, Несменян кинул в огонь – дым немного отгонит ненасытную тварь. Ведун достал из небольшого мешка с перевязью на горле ржаной каравай:

– Ну, гости, пора и отужинать, чем Бог послал, – он отхватил от каравая три щедрых куска. Раздал. Ложка, полная горячей каши, перевернулась над тарелкой, протянутой Гором. – Завтра на хуторе я вас по-настоящему попотчую. У меня на льду хариус и таймени. И десяток крохалей припасён – на озере в силки попались. Но сначала баньку истоплю.

Выложив последнюю кашу в свою тарелку, старик хватнул горячего. Задышал, как рыба на берегу. И промычал:

– Приятно отужинать.

– И тебе того же, – закивали дед и внук.

После недолгой трапезы Воинко уложил в костёр два коротких сухих бревна. Пламя ожило, обволакивая дерево. Поёрзав, завернулся в плащ, и огонь согрел спину. Гор поставил перед конём ведро. Запихнув в узкое жерло еле уместившуюся морду, жеребец сипло потянул, а парень погладил коня по длинной гриве. Дед тоже укладывался. Гор опустился на траву за его спиной. Подложив под голову котомку, натянул до макушки плащ, чтоб комары не донимали. Дед с внуком так устали за длинный насыщенный событиями день, что, как только головы коснулись мягких дорожных сидоров, глаза закрылись сами собой.

Потрескивал чуть слышно огонь, поскрипывала какая-то сушина неподалёку, да иной раз тонко звенели комары. А на высокой скале, ухватившись когтистыми лапами за каменный выступ, вертел головой коршун. Воинко оставил птицу в охранении.

Старики проснулись первыми, на заре. Низкое солнце, угадываемое по осветившимся вершинам деревьев, поднималось где-то за клыкастыми вершинами гор. Дул свежий ветерок, раскачивая ветки черёмухи. Зябко передёргивая плечами, поднялись. Несмеян растолкал внука. Тот живо подскочил, потирая заспанные глаза. Втроём встали рядом. Ощущая трепетное утреннее тепло, исходящее от далёкого светила, как по команде, подняли руки. Утреннюю тишь разорвало приветствие русичей: «Ура! Ура! Ура!» Ещё постояли, дыша глубоко и набирая в грудь свежести и бодрости солнечного заряда. И Воинко повернулся к гостям:

– Ну что, русичи, двинули с божьей помощью? – и, не дожидаясь ответа, потянул с земли собранный сидор.

Наскоро умылись. Накинув мятли, застегнули на все палочки – прохладно с утра. Не забыли тщательно убрать следы пребывания на полянке. На ходу подбирая остатки каравая и запивая водой, вышли.

Дорога на хутор Воинко заросла молодым березняком. А кое-где попадались и стройные пушистые кедры. Спасибо запасливой кедровке, закапывающей в мох каждый год тысячи орешков на зиму да забывая про многие из схронов. Но даже по частому молодняку идти было сподручней, нежели по заваленной буреломом окрестной елово-пихтовой тайге.

Привычные к нагрузкам ноги быстро взяли нужный темп, и потекли мимо дремучие заросли непроходимой тайги. Двигались молча, и только когда солнце повернуло на вечер, Несмеян произнёс первую за день фразу:

– Версты две, тудым-сюдым, осталось.

Воинко кивнул, соглашаясь.

– Хорошо, что забыли в городе про эту дорогу, – загудел неспешно ведун, пробираясь между тонких стволов. – Почитай, лет двадцать здесь никто из чужих не ходит. Только наши. Как сожгли варяги хутор, так и забросили воргу. Некому стало её торить. Капище-то я успел словом прикрыть, а вот людей не смог. Не по силам мне то. Три семьи, что жили у нас, – все погибли. Знатный род прервался, – горько вздохнул старик. – Пытали последнего мужика, что в живых остался, путь на капище, словно врага какого, калёным железом жгли – не сказал. Правда, разбойники сами маху дали: народ из домов повыгоняли, факела в избы полетели, а крыши-то соломенные, враз вспыхнули. Ну, народ и не стерпел – все как один бросились на варягов. Те не ожидали. Сперва попятились. Но потом взъярились и ответили. Словно змеи лютые, на детей, баб, мужиков набросились – все с ними бились. А как опомнились, в живых-то уж почти никого и нет. Притащили к ним израненного Жданку, – он покосился на Несмеяна, – твоего возраста мужик. Да бабу из Воробьёвых. Ну, баба та сразу померла – только разок стукнули, не жилец была. А над Жданкой вдоволь поиздевались. Эх, – вздохнул ведун, – хороший род был, ярый. Сколько ещё родов потеряем, сколько смертей да боли Русь примет, пока они своего Исуса[11] нам навязывать будут, одним богам известно.

Дождавшись паузы, Горий встрял с вопросом:

– А правда, в ведах будто сказано, что надолго эта беда пришла и не будет от неё скорого избавления русичам?

Воинко покряхтел неодобрительно:

– В ведах много чего сказано. И такие пророчества есть. Но ещё там сказано, примиренье двух вер будет на нашей памяти. Родится будто светлый человек, который станет великим при жизни и объяснит всем, мол, учение Христа, настоящее, не то, что по заказу писалось… Оно по сути наше, ведическое, и нет в нём противоречий с родноверием. И будут время мира на земле русской и процветание.

– Что, и воевать на нас никто не пойдёт?

Хмыкнув, Несмеян обернулся к внуку:

– Вот это ты сказанул, тудымо-сюдымо. Разве оставят Русь в покое? Не бывало такого и не будет.

– Правду говорит Несмеян. Я и без вед могу сказать, охочих людишек до наших богатств вокруг очень уж много. Но самое главное, чего они боятся, потому-то русичей и сничтожить хотят, это вера наша светлая. Как и сама Русь. Ты же знаешь, русь – это светлое место. Поди, слышал, старушки говорят, пойду, ящичек с россадой на русь вынесу?

– Вестимо, слышал.

– Не случайно нашу землю Русью-то назвали. Люди здесь русые, и земля русая, значит, светлая и чистая. И вера наша светлая, от природы потому что. От бога Рода. А им, чёрным душонкам, Русь понять не дано, вот и ярятся они, не знают, какую смерть русичам выдумать. Да только не получится у них ничего. Выживет земля наша, вопреки всему выживет.

В этот момент, почуяв жильё, всхрапнул позади Трудень, и залаяла приветственно вдалеке собака. Почти тут же в расступившемся молодняке показались соломенные крыши приземистых строений хутора.

– Прибыли, – окинув серьёзным взглядом изрядно заросшее пространство впереди, Воинко незаметно для гостей нахмурился. – Проходите пока вон в ту избу. А я ненадолго отлучусь – проверю, что тут в мое отсутствие делалось. – Не дожидаясь ответа, волхв скорым шагом скрылся в густом ивняке, окамляющем прясло.

Проводив уважительным взглядом Воинко, Несмеян уверенно отправился к указанной избе, сложенной из широких кедровых стволов. Тем более что других жилых помещений поблизости не наблюдалось. Рядом, саженях в тридцати, рядком выстроилось несколько хозяйственных построек, таких же степенных и ладно скроенных, как и изба: два сарая, мастерская с широким навесом. Под ним на формах сохли выделанные и одна почти свежая шкура. За мастерской две небольшие кладовые под одной крышей, наверное, для материала и продуктов, а на близкой окраине под вербами угадывалась симпатичная банька с пристройкой. Судя по зарослям ещё зелёной кислицы[12], там и ручеёк. У ивняка среди жёстких дудок выглядывали крыши-горбушки десятка колод – ульев. Но больше всего Гория поразили остовы печек, словно закоптелые корабли, плывущие по крапивным островам – остатки сожжённых изб когда-то богатого хутора.

Увидев ставшее серьёзным лицо внука, Несмеян прокряхтел:

– Да, тудымо-сюдымо, что вороги наделали… И не подумаешь, что свои – русичи. Хуже, чем с хазарами.

У резных перил крыльца парень обернул повод за балку коновязи. Разорив крошечную сложенную поблизости копёнку[13], кинул в ясли охапку свежескошенной травы. Трудень осторожно опустил морду, пробуя угощение. Трава пришлась по вкусу, и он неспешно захрумкал котовником и клевером. Скинув с натруженных плеч котомки, путники присели в теньке на крылечке. Солнечные блики гуляли на потной шкуре жеребца, жужжали комары и пчёлы. Дед Несмеян, поглядывал в сторону ивняка, куда скрылся Воинко. Горий с интересом осматривался:

– Интересно, а он всё время один живёт?

Несмеян неохотно оторвал взгляд от ивняка:

– Последние два десятка лет точно один. А до этого людей здесь много было.

– Я не об этом. У него что, жены никогда не было?

– Почему не было. Волхвам никто жаниться не запрещат. Говорят, была и у старика семья, да все погибли ещё в тех краях, откуда он пришёл.

– А откуда он пришёл?

– Откуда-то с юга, с каз-сачих земель. Сожгли там капище. И село, у которого оно стояло, тоже порешили. Вот дед, тудымо-сюдымо, и перебрался много лет назад. Думал в эти края попы не доберутся. Куда он подевался? – старик не сумел скрыть беспокойство.

В это время крепкая фигура Белогоста показалась на окраине. Рядом, в высокой траве скакал широкогрудый чёрный кобель. Опередив старика, пёс подбежал к Горию. Вильнув хвостом, аккуратно понюхал подставленную ладошку. Удостоверившись в мирных намерениях человека, уселся рядом, вывалив горячий язык.

– Признал, – Несмеян потрепал невозмутимую лайку по загривку, – тудымо-сюдымо, подружитесь.

Широкими шагами приблизился ведун.

– Михайло Иванович в гости захаживал. Бойка, – он кивнул на собаку, – спугнул. Но не далеко ушёл – вокруг ходил, пока нас не учуял. Следы совсем свежие, а поносную кучу наложил у колод, где у кобеля лёжка. Наверное, Бойка приснул, а потом перед косолапым и выскочи, вот тот и обделался со страху. Ну, ничего, я думал, кто посерьёзней наведывался…

– А Мишка что, не серьёзный? – поинтересовался Несмеян.

– Мишка свой, с ним мы договоримся как-нибудь, Бойка, если что, поможет. А вот с гостями, что крестами да топорами обвешаны, посложнее будет. Что-то я заговорился, – ведун протянул руку. – Божьем именем сыт не будешь. Гостей на пороге держу, хорош хозяин.

Внутри домика светло: три слюдяных окошка в горнице, разделённой перегородкой, густо лили свет на некрашеные половицы. Вдоль стен приткнулись две скамейки, посередине комнаты возвышался массивный, из кедра, стол, вокруг ровно выстроились табуретки и лавки.

В красном углу, покрытом охрой, у подножия искусно вырезанного маленького, с куклу, деревянного кумира Белбога высилась горкой свежесрезанная трава. Ведун щёлкнул кресалом, и к скрученному жгутом фитильку, вставленному в крынку с жиром, словно приклеился тоненький огонёк.

– Проходите, располагайтесь, – ведун указал на стол. – А я сейчас соберу поесть, да баньку затоплю. С дороги первое дело голод утолить, да попариться – пыль дорожную смыть.

– Да мы сильно есть не хотим, – поскромничал Несмеян, но волхв решительно поднял руку:

– Ничего не знаю. Пока не поедите, дел не будет, – и вышел из комнаты.

Несмеян кивнул внуку:

– Сходи – узнай, может, тудымо-сюдымо, чего помочь надо.

Горий охотно выбежал вслед за волхвом. Бойка как будто поджидал парня – увязался следом, подпрыгивая и пытаясь лизнуть в лицо. Гор уворачивался, посмеиваясь.

От помощи Воинко не отказался. Одобрительно качнув головой, спустился по ступенькам в неглубокий погреб. Вскоре Горию в руки ткнулась объёмная тарелка с заливным из нельмы. Покряхтывая, ведун выбрался из ямы, в одной руке – две запечённые утки со льда, в другой – кувшин сладкого сбитня.

– Пошли, отнесём, да ещё вернёмся – зараз всё не забрать.

Кинув любопытный взгляд в подвал-ледник, заполненный птицей и рыбой, Горий уважительно причмокнул: «Да, старик на все случаи запасся». Воинко уже направлялся к дому, и Горий поспешил за ним.

Пока ведун готовил печку, парень напоил коня. После натаскал в баню воды из ручья, к нему тропка спускалась в окружении редковатых кустов кислицы и густых зарослей черёмухи. Из любопытства парень кинул в рот получёрную ягоду, и губы скривились: вяжущая и кислая – не поспела ещё. Затем по подсказке Воинко уложил размякать берёзовый веник в корыто с разогревшейся водой. Оглянулся, радостно вздыхая. Такая домашняя работа завсегда в радость. Вроде всё переделал, что старик наказал. Улыбнувшись, Горий вприпрыжку поскакал к дому.

Несмеян, пока шли приготовления, успел задремать, сидя за столом и уронив голову на руки. При появлении старика с внуком он вскинулся, и ладони заполошно потёрли глаза.

– Хватит спать, замёрзнешь, – глиняная тарелка с нарезанным хлебом стукнула донышком о доски стола.

Выложив угощение и усадив гостей по разным сторонам от себя, Воинко степенно поднялся. Склонив голову, коротко проговорил:

– Будь сия страва чиста и здрава, от Богов да Земли даждена. Хлеб да соль!

– Жива хлеб ести! – хором отозвались Несмеян с Гором.

Ведун сел первым, за ним опустились на лавки гости.

Похватав торопливо, Горий убежал следить за баней. Немногим позже поднялись и старики. Они ещё походили по хутору, о чём-то тихо беседуя. Постояли молчком перед сожжёнными домами. Повздыхав, направились к весело дымящей баньке.

Вечером, напарившись до огненной кожи и невесомости в теле, собрались в горнице. Ведун к тому времени успел накормить Бойку и кинуть овса в ясли. Полная тишь висела за окном. Мерцал в углу у Белбога слабый огонёк, раскидывая загадочные тени по бревенчатым стенам, неспешно лилась беседа.

– С этой бедой нам самим не справиться, – гудел низкий голос Воинко, и качалась на стене округлая тень его бороды. – Если до осени власть не поменяется, придётся или самим на восток уходить, к одноверцам, или за помощью к ним же обращаться. Страшно сказать, из всех земель наших, что Рода-прародителя славили, половина разве что осталась. Новгородцы пока крепко держатся, литовское княжество Исуса не признает, Полоцк стоит, аз-саки Дона обряды наши блюдут и гораков к себе не пущают, а те уже натворили дел, показали себя. В моей земле по Донцу ещё горят костры единоверцев, да надолго ли? Оглядел я недавно края наши на закат: где лежали деревни свободных русичей, ныне пожарища, по ним только крапива и лопухи поднимаются. Города опустели, в некоторых одни попы, да варяги сидят. Они говорят, слово Божие несут диким славянам. Но что это за слово, которое книги наши, где мудрость предков и знания собраны, велит сжигать, а тех, кто их читать умеет и толковать людям, – ведунов – от плеча до пояса рубить? Наша вера мирная, мы их не трогали, когда в силе были, а они что делают? Только власть над умами сильных людей взяли, так сразу же война и началась. Род на род идёт, брат на брата. Эх, – он закусил губу. – Горько мне это видеть.

Несмеян покосился на внука:

– Вот слушай, что мудрый человек говорит, да на ус мотай. Будут и тебя, тудымо-сюдымо, в новую веру тянуть, так не поддавайся.

– Не поддамся, – Горий твёрдо глянул на ведуна. – Лучше умру, но предков своих не предам.

Воинко вздохнул:

– Вот так и гибнет люд – внуки богов наших.

– Но многие поддаются же, – Горий потянулся за чашкой со сбитнем. – Христиане тоже ведь наши были когда-то.

– Были, – кивнул волхв, – и остаются нашими по образу и по обычаям, и по душе. Заплутали только, поддавшись горакскому краснобайству. Доверчивые, не поняли, что не наша эта вера, чужая, навязанная, чтобы сломить гордый дух русича. Настоящий Христос ведь никогда не говорил: «Рабы божии». Это, так сказать, его ученики придумали.

– И «Блаженны нищие духом» не говорил? – отхлебнув, Горий поставил чашку.

– Не говорил. Почти всё ему приписали. Он нашу, ведическую весть нёс, да переврали всё сыны Сима.

– Да… – Несмеян почесал в затылке, – тудымо-сюдымо, куда ни кинь – всюду клин.

– Это ещё не клин, – поправил его Воинко, – клин будет, когда последнее капище на нашей земле уничтожат, а этого, верю я, никогда не случится.

– Откуда знаешь? – Несмеян выпрямился, разминая затёкшие мышцы.

– Сон видел, – улыбнулся Воинко. – И ещё в нём сказывали, что спать пора. А то засиделись. Тебе, Несмеян, завтра домой отправляться после обеда, а ты не отдохнул даже.

Ведун кивнул в сторону другой комнаты, где гостей ждали две широких лежанки, заправленные охапками душистого сена.

– Помолимся, други, да ляжем. Завтра дела ждут многие.

Горий хотел спросить, что за дела ждут, но сил на вопрос не хватило. Широко зевнув, он встал рядом со стариками на вечернюю славу. Привычные слова «Славься Пращур-Род, Род Небесный…» мячиком отскакивали от сознания, и, проговорив бездумно за стариками молитву, он почти без сознания добрался до лежанки. И заснул, едва коснувшись пахнущего луговым разнотравьем сена.

Старики ещё долго укладывались, о чём-то тихо переговариваясь в темноте. Горий их уже не слышал.