На подъезде к лагерю я пшикаю на себя спреем от комаров, и пол-автобуса вскакивает, чтобы открыть окна, но окна в автобусе не открываются. Я выхожу из автобуса, и в ту же секунду комар кусает меня в коленку.
Поляну из лесного рекламного проспекта не узнать. Трава гораздо выше, чем на фотографиях, – я уже слышу, как клещи цокают языками. Бревенчатые хижины впали в полудрему – они нам не очень-то рады и вообще не хотят никому служить жильем. Выцветшая древесина, пыльные окна, уныло свисают нити паутины. Завидев нас, хижины закатывают глаза.
Интересно, есть ли у клещей языки?
Посреди поляны колодец и неотъемлемый лагерный атрибут – кострище, вокруг кострища – несколько ветхих дощатых столов. Над колодцем вьется стая мошкары. Чуть подальше скрючилась баскетбольная корзина без сетки. (И, как выяснилось, без мяча.)
Прежде чем разойтись по хижинам, нам приходится собраться у кострища, и Питрич с улыбкой «предлагает» рассказать, кто чему рад – «здесь, на природе!».
– Я ничему не рад, – первым говорю я. – Я природу отвергаю!
Этого Питрич никак не ожидал.
– Как так? – искренне недоумевает он. – Природу отвергнуть нельзя – она же повсюду.
– В том-то и беда, – говорю я.
– Но ты здесь. – Питрич широко разводит руками.
– Поневоле, – говорю я. – Я здесь поневоле.
– Эй, не обращайте на него внимания! – Это Марко. Вместо того, чтобы меня игнорировать, он делает пару шагов в мою сторону, потом останавливается и говорит: – Я радуюсь… – Он указывает пальцем по кругу, будто ища кого-то. – Я радуюсь играм.
Он произносит это таким тоном, что все, кто его знает, должны понять: речь о каких-нибудь пакостях. Никто не спрашивает, что – а главное, кого – он имеет в виду. На поляне ненадолго становится тихо: все переваривают сразу два странных высказывания.