Вологодская полонянка

11

В новой ханской мечети, что ставлена у оврага Тезицкого, народу — невпротык. Да и на майдане против мечети вплоть до башни дозорной, как сказывают урусы, яблоку упасть негде. А потому такое столпотворение да давка, что вот-вот начнется хан кютермэк — поднятие в ханы, зрелище для любопытствующих и празднолюбцев самое что ни на есть заманчивое.

Мечеть новая, ханская, не как прежде, — из кирпича строена, ономнясь только краска на минаретах подсохла, что округ купола мечети пиками восьмигранными в небо глядят. Всего минаретов восемь, четыре из них высокие и на четыре стороны света строением своим указуют, а остальные четыре меж них — пониже, так что ежели на них сверху глянуть, так аккурат розу ветров и узришь. Сказывали сведущие, что мечеть сия строилась по старинным планам булгарским.

В самой мечети ковры стелены, а на них — кошма златотканая, а на ней сам Мохаммед-Эмин в одеянии ханском в молитве Всевышнему пребывает. Рядом — Кул-Мамет, Урак, новый арский улугбек Садыр и мурза Нарык тако же в молении ко Всевышнему находятся.

Наконец, завершена молитва. Карачи разом берутся за четыре конца кошмы и поднимают на ней Мохаммеда-Эмина. Мохаммед-Эмин видит красное от натуги лицо старого Урака. Затем на голову вновь избранного хана сыплются золотые монеты, и мечеть оглашается заздравными возгласами.

Многих лет новому хану!

Да продлит Аллах дыхание его!

На майдане ликует толпа, радостные крики которой явно становятся живее и искреннее, когда ханские повара выносят противни и чаны с дымящейся бараниной и жбаны с хмельным медовым шербетом. Открываются, скрежеща засовами и ослепляя дневным светом узников, кованые двери зинданов, — великий хан Мохаммед-Эмин прощает вас и объявляет вам волю!

Получают богатую милостыню нищие и убогие, — великий хан щедр и добр!

Специальным ханским фирманом [14] отменяются дополнительные поборы и налоги, введенные Мамуком и Абдул-Летифом — хан Мохаммед-Эмин мудр и думает о своем народе!

Сегодня и завтра — праздник! Рекою льется сладкий шербет. И уже стерся напрочь из народной памяти хан Мамук, забылось время Абдул-Летифа, занявшего ныне избяную светелку, в коей провела четырнадцать с лишком лет новая ханская жена, ханбике Таира. И казалось, что вот наконец и наступили столь долгожданные дни благоденствия державного, и будет так изо дня в день и по вся дни…

Свадебный обряд Мохаммед-Эмин и Таира совершили летом.

Первая брачная ночь с Мохаммед-Эмином не принесла ей особых радостей. Поначалу, когда они легли, Таира принялась ласкать мужа, как тому ее научил Ильхам. Она запустила ладошку меж ног Мохаммеда-Эмина, на что тот удивленно хмыкнул, однако покорно раздвинул свои крепкие мускулистые ляжки. Лаская одной рукой яички, она взялась другой за мужскую плоть и не смогла сжать ее. Ее пальцы едва сошлись вместе на еще не полностью восставшем стволе! Когда же естество Мохаммеда-Эмина приобрело твердость деревянного черена, она решилась посмотреть на него. Плоть мужа, действительно, походила на темный твердый корень придорожного дерева, на коих так неожиданно и резко подскакивают колеса повозок и колымаг. Старая Айха была права…

Таира, не отводя взора от мужниного естества, принялась поднимать и опускать на нем горячую кожицу. Ильхам последнее время любил, чтобы Таира смотрела на это, но то, что она видела теперь, было ей совершенно внове. В плоти Мохаммеда-Эмина чувствовалась сила; ее розовеющая в неясном свете масляных плошек головка, размером с небольшое яблоко, была похожа на воинский шлем, а вздувшаяся жила внизу под кожицей — на натянутую тетиву лука.

Она привычно стала убыстрять темп. Вот на головке ставшего как железо естества заблестела прозрачная капля, медленно скатилась к ее руке. Сок. Скоро брызнет семя, а потом муж отвернется к стене и заснет. А чуть позже заснет и она…

Мохаммед-Эмин с трудом перевел дух, затем отвел ее руки от своей плоти и отрицательно покачал головой.

— Что-то не так? — шепотом спросила Таира, стараясь прочитать в глазах Мохаммеда-Эмина его желания. — Прикажи, и я буду делать то, что ты хочешь.

Она терпеливо застыла, ожидая приказания мужа. Сердце ее билось быстрыми, нервными толчками.

Мохаммед-Эмин посмотрел в глаза жены. Угольки в его взоре, блестевшие до того в сумраке покоев, потухли. Плоть обмякла и упала, как подстреленный в бою воин.

— В постели между мужем и женой не должно быть приказаний, — тихо промолвил он. — Все делается само собой, бездумно, без уговоров и уж тем более без принуждения.

— Прости, я не занималась этим почти пятнадцать лет.

— Да нет, это ты меня прости, — обнял ее Мохаммед-Эмин и стал нежно целовать в губы, щеки и волосы. — Я слишком многого от тебя хочу в первую же ночь.

Она почувствовала, что его естество вновь напряглось, ткнулась в живот, а влажная головка уперлась прямо в пупок. Она погладила ее, как гладят щенят или котят, но дальше уже не знала, что ей делать.

Все сделал он. Сняв с нее рубашку, он впился губами в ее грудь и стал посасывать соски, сделавшиеся почти такими же твердыми, как его плоть. Ей было приятно и щекотно.

Продолжая целовать и ласкать грудь Таиры левой рукой, Мохаммед-Эмин нежно провел ладонью правой руки по глади ее живота. Просунул руку меж ног, и его палец проник в нее, затем второй.

Легкая волна истомы охватила Таиру. Она будто погрузилась с головой в теплую ласкающую волну. А потом он лег на нее, и она почувствовала, что его корень, этот восставший воин, медленно входит в нее, и ее вместилище постепенно принимает его всего: головку, мощный ствол до самого его основания. Она никогда бы не подумала, что все это может уместиться в ней и, более того, начнет двигаться и ей не будет от этого больно. Все же нарастающий темп движения в ней Мохаммеда-Эмина она приняла с опаской, прислушиваясь к нему и себе как бы со стороны. А потом он громко застонал и излился в нее частыми толчками.

Так продолжалось месяц. Не всегда Мохаммед-Эмин был сверху. Часто она садилась на него верхом и, заправив в себя его могучий ствол и упершись руками в его грудь или ноги, приподнималась и опускалась, сидя то лицом к нему, то спиной, и это было самой любимой позой мужа. Ей же более всего нравилось, когда Мохаммед-Эмин входил в нее сзади. Тогда она, выгнув спину, принимала в себя его воинственное достоинство до самых яичек, которые так нежно стукались о низ ее живота.

Уже стояла осень, и чувство любовного наслаждения, пришедшее к ней, делало их ночные утехи дольше и сладостнее. Однажды, когда она пришла в спальню к Мохаммеду-Эмину, продумав до того весь вечер о том, что будет, когда они окажутся близко, раздетые и горящие желанием и в ее вместилище было уже жарко и влажно, он подошел к ней и, покрывая лицо поцелуями, стал ласкать руками грудь. Затем раздел ее, разделся сам, и они легли на супружеское ложе, прижавшись телами друг к другу. Мохаммед-Эмин продолжал целовать ее, и она отвечала на его поцелуи неумело, но все более и более страстно. Его рука плавно заскользила по ее плечу, спине, округлым бедрам. Сегодня даже такие прикосновения мужа приносили Таире неизведанные доселе впечатления, а когда рука его, скользнув пальцами по разрезу ягодиц, стала ласкать вход в ее вместилище, горячая волна наслаждения окатила ее такой мощной волной, что она испустила тихий стон.

— Моя сладкая пери, — зашептал Мохаммед-Эмин и, запрокинув голову, страстно и протяжно застонал, когда Таира стала перебирать пальчиками его вздувшуюся плоть. Пальцами другой руки, она стала нежно, едва касаясь, гладить его пах и завитки волос, и это выходило как-то само собой, бездумно, ибо мысли и время уснули.

Пальцы Мохаммеда-Эмина нежно раздвинули ее влажные складки, и один из них начал мягко гладить горячий венчик, отчего все тело налилось страстью и негой. Почувствовав это, он опрокинул ее на спину, и резким толчком вошел в нее. Вместилище ее готово было принять мужскую плоть, и она вошла сразу и вся. Острое наслаждение пронизало Таиру, когда Мохаммед-Эмин сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее входил и выходил из нее. Она уже не знала, где находится, жива ли или мертва, и не понимала, как ее ладонь оказалась на том самом венчике, прикосновения к которому приносили такую неизбывную сладость. Ее пальцы сами начали делать вокруг него мягкие круги, а затем, слегка прижав его, мелко и быстро поглаживать.

Когда он, приподнявшись над ней и упершись ладонями в постель, закрыв глаза и прикусив губу, стал двигаться, ее тело ответило ему встречными движениями. Она нанизывалось на плоть мужа с таким желанием и неистовством, словно больше ничего и не было, и все, что происходило сейчас с ними, было последним и единственным, что дарует им жизнь.

Мохаммед-Эмин закинул голову вверх, выгнул спину и, содрогаясь всем телом, застонал. А потом… Потом и ее захлестнула неведомая сладостная волна, и весь мир рассыпался вместе с ее криком и на множество мелких светящихся осколков.

Она пришла в себя мокрой, истерзанной и счастливой. Теперь она все знает. То, что произошло сегодня ночью, будет теперь каждую ночь, каждый день, нет, самое малое, два раза в день. Уж она постарается. За все эти потерянные пятнадцать лет, которые были отобраны у нее. И за все последующие года, что отведены ей Всевышним.