Волошский укроп

VII

Во многих своих предположениях Мармеладов оказался прав. Но кое в чем ошибся. Наскоро выяснить истину не удалось. По вполне банальной причине — доктора не оказалось дома. Его служанка Дуня, угловатая девица с усыпанным веснушками лицом, несколько раз повторила на все лады, что хозяин уехал на срочный вызов и ужин велел подавать в шесть вечера. Ничего сверх этого от нее добиться не удалось.

— Сейчас три с четвертью, — сверился с часами почтмейстер, когда дверь за ними закрылась. — До шести еще много времени. Что предпримем?

Кавалергард снова вернулся в состояние бодрого нахальства, чему немало способствовали томные взгляды и кокетливое хихиканье служанки. Тотчас же решил показать свою удаль:

— Давайте устроим засаду. Посидим с Дуняшей, а как вернется доктор, враз арестуем. Тряхнем за грудки и дознаемся про шпионские дела.

— Вы забываете, что речь идет не только о безопасности государства, но и о жизни невинного ребенка, — заметил Мармеладов. — Как по мне, судьба Анастасии Араповой поважнее будет. А за три часа, пока мы ждем доктора, с ней всякое может случиться. Лучше отправимся к остальным подозреваемым и попытаемся выяснить, где спрятали девочку. Кто ближе всех проживает?

Ершов сверился с протоколами, покрутил головой, определяясь на местности. Махнул рукой в сторону Петровских линий.

— Здесь неподалеку лавка, где работает приказчик Мисимов. Вроде бы там же и квартира у него, во втором этаже.

Лавка была угловой. Две огромных витрины у центральной двери заполнили фруктами, пирожными, шоколадом и другими лакомствами. С торца здания располагался отдельный вход, на той витрине красовались шляпки от модистки, а также отрезы заморского сукна и прочих тканей. Внутри же, как убеждался любой посетитель, продуктовая и галантерейная части соединялись.

Митя распахнул фруктовую дверь и шагнул внутрь, не заметив ступеньки, отчего звон дверного колокольчика смешался с отборнейшей бранью. Тут же появился продавец с льстивыми глазками и румяными пухлыми щеками.

— Чего прикажете-с, господин хороший?

— А нет ли у тебя волошского укропу, на продажу? — произнес Митя заранее заготовленную фразу.

Мармеладов с кавалергардом зашли в лавку через другую дверь. Пока Ершов заигрывал с модисткой, подрезающей ленты на новых шляпках, сыщик прислушивался к диалогу по-соседству.

— Никак не имеется, — лицо продавца приняло огорченное выражение. — Но мы сию приправу при засолке огурцов используем. У нас свои-с, отменные! Изволите на пробу?

— Да чего же просто так пробовать. Ты уж, мил-человек, водки налей, — Митя постукивал тростью, разыгрывая роль скучающего барина, чтобы не вызвать подозрений и не спугнуть Мисимова прежде времени. Так они договорились с Мармеладовым. Даже карету оставили в трех домах, за углом, а то больно приметная.

— Водки не имеем-с, — сокрушался щекастый, надевая еще одну маску, на сей раз трагически-скорбную. — Герб с двери сняли еще в прошлом годе.

— Ладно, сквалыга, давай так.

Митя захрустел огурчиком, расхваливая на все лады. Не только для виду, ему и вправду понравился нежный, чуть сладковатый вкус. К тому же вспомнилось, что толкового завтрака сегодня не получилось, а обед они проездили в суете.

— Кто же такие рассолы вытворяет? Вкуснейшие!

— Наш приказчик, г-н Мисимов. Передам ему слова ваши, то-то обрадуется. Он всего на минуту отлучился, лекарство от перхотки принять. А вот-с, уже возвращается, — продавец прислушался к скрипу ступеней, — сейчас и похвалите.

По лестнице торопливо спускался человек средних лет в простой рубахе. Сюртука на нем не было. Весь его бледный и изможденный вид свидетельствовал о недавно перенесенной болезни, победить которую до конца так и не удалось. Приказчик замер на мгновение, согнулся в три погибели, озираясь вокруг и вдруг закричал. Громко и жутко, хватаясь то за живот, то за горло. Сойдя с последней ступеньки, он рухнул на колени, как бы признавая свою вину, а потом и вовсе упал, ткнувшись лицом в неструганные доски пола. Тут же под его головой стала разбегаться во все стороны кровавая лужица.

Сыщик одним прыжком перемахнул через прилавок, перевернул тело на спину и прислушался к дыханию. Подержал руку на груди.

— Сердце не бьется. — произнес Мармеладов, вставая. — Кончено.

Модистка заголосила, вторя ей начал поскуливать и щекан. В лавке сразу потемнело, словно тучи набежали на ясное небо. На самом же деле, в чем и убедился Митя обернувшись, витрину облепили многочисленные зеваки, которых привлек страшный крик из вполне респектабельного заведения. Подобные вопли, донесшиеся из трактира с потемневшей вывеской, вряд ли кого удивили бы. А тут сразу набежала толпа. Некоторые особенно любопытные прохожие порывались открыть двери, чтобы заглянуть внутрь и задать сотню вопросов.

— Господа, не впускайте никого! — скомандовал Мармеладов. — Натопчут, улик не останется. А этих двоих не выпускать.

Он кивнул на побледневшего продавца и враз замолчавшую барышню. Те вдруг осознали, что во всем этом пренеприятном деле они стали главными подозреваемыми. Щекастый осел на пол, прямо у раскинутых рук Мисимова, но тут же, осознав, что рядом покойник, начал отползать. Тело его стало подобно войлочному шарику, ноги уже совсем не ощущались, а вот паники в лихорадочно бегающих глазах было с избытком. Галантерейщица, напротив, подбоченилась и сверкала глазами из-под шляпки — попробуй, подойди.

Впрочем, адъютант и не собирался этого делать. Он уперся плечом в боковую дверь и старательно закрывал задвижку. Мите же достался центральный вход. Трое или четверо любопытных переминались на пороге, желая узнать подробности ужасной драмы, но трепеща при виде крови. Сзади на них напирали, подталкивая в спину те, кто и крови-то еще не увидел, да шибко хотел разглядеть. Почтмейстер захлопнул дверь, выдавливая непрошеных визитеров.

— А чегой-то они там скрывають? Видать убили кого, да следы прячуть, — послышались возмущенные крики с улицы.

— Батюшки-святы! Да никак они приказчика застрелили? — ахнула мещанка, заглянувшая в просвет между фруктами. — Ироды проклятыя!

— Глупындра! Как бы оне застрелили? — старик с жидкой бороденкой плющил нос о витрину рядом с ней. — Это ж грохот на всю округу стоял бы. А тут токмо крик — и тишина. Не иначе ножом пырнули…

— Грабят лавку, поди, — закричал мальчишка, повисший на фонарном столбе, чтобы хоть что-то разглядеть. — Зовите городового!

А тот уже спешил к лавке, громким свистом созывая полицейских на подмогу. Толпа с еще большим азартом устремилась внутрь, выламывая дверь лавки и оттесняя Митю. И ни за что бы не удержать оборону в одиночку, но тут вовремя оказался рядом Платон Ершов. Вдвоем справились, задвинули засов.

В это время Мармеладов вернулся из-за прилавка.

— Отравление, — констатировал он. — Причем, возьмусь утверждать, тем же ядом, от которого пала лошадь. Смотрите, кровь у приказчика пошла из носа и из горла. Все, как в утреннем случае. Только доза больше. Лошадь еще полчаса мучилась, а этот сразу, даже стакан не допил. Бросил. Я у него в каморке обнаружил осколки и пролитое на пол питье. Видимо, Мисимов почуял неладное. Да и как не почуять, если внутри огонь полыхает — заметили, как приказчик скрючился, как за живот хватался? Он спустился, чтобы на помощь позвать, но яд…

Сыщик оглядел убитого без малейшего намека на сожаление. Его занимали сейчас сразу несколько необъяснимых загадок, которые, как можно было предугадать, сложатся в одну большую тайну. Скорее всего, отвратительную. Но первый из моментов сыщик затеял прояснить тут же, не отходя от коченеющего тела.

— Скажите-ка, — начал спрашивать продавца, но отметив общую обмяклость и мертвенный ужас на округлом лице, переадресовал вопрос модистке. — Скажите-ка, за какой надобностью Мисимов выходил из дома нынче утром? Он ведь и вправду был болен, кровать разобрана, простыни пропитаны потом, да и в комнате дух тяжелый — окно давненько не открывали.

— Мне почем знать?! — барышня стояла все так же, уперев руки в бока. — Поднялся ни свет, не заря. Прошел мимо, не глядя по сторонам, вниманием меня не почтил.

И тут же поджала губы, давая понять всем присутствующим, что добавить ей нечего. Мармеладов сделал знак бровями кавалергарду и тот, понимающе кивнул.

— Помилуйте, Изольда, душа моя, — ах, пройдоха, уже и познакомиться успел, изумился Митя, а Ершов продолжал бархатным голосом. — Ваша прозорливость, уверен, уступает лишь вашей бесподобной красоте. Эти глаза, — осмелюсь ли сравнить их с небесными звездами, ведь даже звезды стократно тускнее, — глаза, способные не только пленять мужчин целыми эскадронами, они ведь также наверняка подмечают незаметные остальным детали.

Вся эта тирада, произноси ее Митя, показалась бы сущим бредом. Да и в язвительных устах Мармеладова не имела бы успеха. Однако юный красавец, приближаясь шаг за шагом к строгой барышне, наполнял слова столь жаркой страстью, что та моментально растаяла.

— Кое-что заметила, как без этого… Знаете, Платоша, а ведь приказчик так никогда прежде не уходил. Мисимов дотошный был, цеплялся ко всем хуже пиявки. Непременно заглянет под прилавок, проведет пальцем — нет ли где пыли-грязи. Указания подробные оставит, кому в долг не отпускать больше, он же книги учетные сам вел, расписки подшивал, векселя… Дверь вот эту… — модистка протянула руку и вроде как теряя равновесие, невзначай вцепилась в мужественное плечо кавалергарда. Ершов подхватил ее за талию сильной рукой, заслужив благодарно-восторженный взгляд девицы.

Мармеладов кашлянул, призывая продолжать, но модистка не обратила на это внимания. Пришлось напомнить:

— Дверь вот эту…

— Дверь? Да-да, сударь, — говорила она по-прежнему глядя лишь на Платона. — Вот этой самой дверью так хлопнул, аж стекла задрожали. Хотя обычно бережно затворял.

— Может быть еще какая-нибудь деталь? — уточнил адъютант по особым поручениям.

— Мисимов сутулился всегда, плечи опускал, а тут, словно подменили: идет прямой, как башня, голову держит высоко. Смотрит прямо, совсем как кавалергард на параде, — модистка уже почти забыла про покойника на полу, смотрела только на Ершова и говорила с придыханием, но тут взгляд ее упал на струйки крови, вытекающие из-под прилавка. — Ох ты Боже мой… Я, признаться, удивилась, куда это он собрался в такую рань. Лавку мы с восьми утра открываем, а тут еще и не собирались даже. Вообще-то в праздник нам работать и не положено, но приказчик велел торговать — говорит, у купца Филиппова будет закрыто, у madame Монклер тоже. А мы соберем всю деньгу.

Митя все еще удерживал дверь, не надеясь на хлипкий засов, который уже поддавался под натиском любопытствующих. Но тут снаружи раскатисто прогремело: «Эт-та-а что за безобр-р-разие? Р-р-разойдись!» и тут же давление на дверь ослабло. Городовой наконец-то протолкался через толпу и настойчиво колотил в дверь.

Мармеладов поспешил уточнить:

— А заметили ли вы, куда пошел приказчик по улице — направо или налево?

— Никуда не пошел, — модистка поджала губы. — Его извозчик ждал, прямо у входа. Сел в коляску и поехал.

Сыщик оставил Ершова объясняться с полицейским, а также улаживать дела с обладательницей пленительных глаз. Сам же, вместе с приятелем, вышел на улицу.

— Извозчик, Митя. Извозчик! — он ходил туда-сюда, три шага вперед и столько же назад, расталкивая галдящих зевак. — Зачем приказчику нанимать коляску, чтобы потом пересаживаться? Это же нелогично! Ехал бы уже до нужного места. Но он опаздывал к намеченному времени, к спектаклю в вагоне конки. Мы снова убеждаемся, что пассажиры просто играли свои роли. А еще из описания следует, что приказчик был подавлен и нетипично хмур.

— Еще бы… На гадкое дело шел, чему же тут радоваться?!

— Верно, Митя, верно! Его тяготило участие в преступном заговоре. Наверняка и доктор это заметил, вот почему решил сообщника отравить.

— Доктор. Ты снова говоришь про доктора. Но откуда такая уверенность?

— Ты разве не слышал, что говорил продавец? Мисимов поднялся к себе в комнату, чтобы выпить лекарство. Болел приказчик, серьезно болел. А если у человека кашель, да такой сильный, что даже в полицейском протоколе отмечен… Наверняка он позвал доктора. А тот ему отраву подсунул.

На пороге появился Платон Ершов, сияющий эполетами и надутый от важности. «Индюк! Чисто индюк», — захихикали в толпе. Следом семенил городовой.

— Все выспрошу, ваше-ство! — блеял он подобострастно. — Дознаюсь и немедленно доложу-с…

Кавалергард сухо подтвердил:

— Немедленно!

После чего проследовал к карете, даже не взглянув на служаку, нервно мнущего в руках фуражку.

Страшная штука — власть, подумалось Мите. Вот юнец, прямо скажем, не великого ума или таланта, но вознесшийся благодаря семейным связям, а может, по иной оказии. Городовой обязан ему подчиняться, хотя в отцы годится и для общества, наверняка, гораздо больше пользы принес на своем посту. Но обязан поклоны отвешивать. И сам почтмейстер, хоть и командует полусотней работников, вынужден этому разряженному бревну кланяться. С зубовным скрежетом и вертя кукиш в кармане, без малейшей толики уважения, а все же придется. Тяжелая, хоть и незримая, десница всея имперской иерархии надавит на затылок в положенный час, тут уж никуда не денешься. А Мармеладов? Станет ли он кланяться высокому чину, задравшему нос? Сыщик не был вольнодумцем, разумеется, однако дутых авторитетов никогда не признавал. Такой не только проигнорирует поклон, но и отпустит пару язвительных замечаний или по-другому спесь собьет. Щелчок по задранному носу обеспечит, уж поверьте.

Другой вопрос: хорошо ли это? Империя всегда представлялась Мите пирамидой, построенной на манер карточного домика. В самом низу крестьяне, распласставшиеся на земле, да фабричные рабочие, сгорбленные под тяжким гнетом. На их спинах покоится вся кабинетная табель о рангах, непременно согнувшаяся в поклонах, соответственно занимаемому положению. Надобно это для того, чтоб конструкция имперская держалась прочно и основательно. Как древние атланты поднимали на плечах небосвод, так и русский народ каждодневно и ежечасно крепит государство своими поклонами. А если кто-то распрямился, встал во весь рост — зашатается пирамида, накренится угрожая падением. Армия и полиция тут же будут брошены на опасный участок, чтобы согнуть строптивца, а если потребуется — изъять и заменить на благонадежного. Мармеладов для людей, сидящих в самых верхних ярусах персона опасная. Скорее всего, приятель прав, предполагая, что главная цель тайной полиции — стравливать его с преступниками, выходящими за грань привычного. Людьми не менее опасными для шаткой конструкции, чем сам сыщик. И пока он побеждает большее зло, дают ему возможность жить спокойно. Не особенно кланяясь.

Окинув мысленным взором нарисованную картину с огромной, уходящей в облака, пирамидой, Митя вдруг почувствовал, как разум кольнула тревожная идея. А если кто-то умудрится всех крестьян и рабочих разом с колен поднять? Тогда ни полиция, ни армия, ни охранное отделение, — всеми силами объединяясь, и то не сумеют удержать империю. Рухнет карточный домик в одночасье…

Мармеладов же всю дорогу до кареты рассуждал о другом. Возбужденное состояние чуть притихло, однако же, никуда не ушло. Обдумывая ситуацию с точки зрения похитителя, он бормотал:

— Срочный вызов… Лекарство от кашля… Слюна Цербера…

Картинка сложилась и у самой кареты сыщик заторопился.

— Смертью Мисимова все не кончится, господа, — говорил он, стараясь не показать своего волнения, но на побледневшем лице читалась тревога. — Я почти убежден, что шпион решил убрать лишних свидетелей, то есть своих соучастников. Прямо сейчас доктор посещает их по очереди и заставляет выпить яду. Силой или хитростью. На его месте я бы поступил именно так. И если мы хотим помешать убийце, надо срочно ехать по ближайшему адресу. Возможно, удастся перехватить.

— Ох, только бы успеть! — пробормотал Митя.

Ему было искренне жаль гувернантку и купчиху, которых наверняка втянули в эту гнусную историю против желания, шантажом или угрозами. Не хотелось верить в то, что женщины могли по своей воле участвовать в похищении невинного ребенка. Хотя за последний год, пережив несколько приключений в компании Мармеладова, он узнал так много нового о преступных наклонностях людей обоего пола, что уже ничему бы не удивился.

— Да-да, мы должны успеть! — с жаром подхватил Ершов, правда, его мотивы были иного характера, — Нам нужен хотя бы один живой свидетель. А лучше двое. Для допроса с пристрастием.

— Разве просто спасти их от смерти не важнее? — спросил почтмейстер, багровея от гнева. — Погодите, Платон, вы ведь еще совсем молоды. Когда же вы успели так загрубеть душой? Неужели вам не жалко этих людей?

— Людей? — презрительно хмыкнул кавалергард. — Если прав г-н Мармеладов и все они — предатели, сообщники врага империи, то для меня это уже больше не люди. Мне плевать, сколько еще погибнет участников этой чертовой банды, лишь бы прежде успеть выбить из них сведения о турецком шпионе и сорвать его планы.