Волшебная галоша. Машина времени Кольки Спиридонова

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой рассказывается о том, как легко быть изобретателем, когда изобретаешь уже изобретенное

Колесо. Миска. Лук и стрелы

Кому теперь придет в голову заняться их изобретением? С самого малого возраста встречаемся мы с тысячами предметов, даже не подозревая, что было время, когда человеку не у кого было спросить «который час?», потому что он и понятия не имел о часах, что вилки и ложки не так-то уж и давно появились на нашем столе и что обычная ученическая ручка сменила гусиные перья каких-нибудь сто двадцать лет тому назад. И разве, отправляясь на прогулку на легкой «Волге», вспоминаем мы человека, придумавшего колесо? И разве садясь за стол, чтобы съесть тарелку вкуснейших сибирских пельменей в бульоне, думаем мы о тех, кто изобрел тарелку или построил первую мельницу, чтобы размолоть зерно? На обложке школьной тетради помещена таблица умножения.

А разве математик, установивший некогда, что дважды два — четыре, а пятью пять — двадцать пять, не величайший из математиков всех времен? Но мы заучиваем таблицу наизусть, пользуемся ею всю жизнь, и кажется нам, что она всегда была.

А Колька и Милочка попали в мир, где открыты пока очень важные, но простые вещи: огонь — горяч, на нем можно готовить пищу, острый камень может резать мясо и шкуру, а другой камень, привязанный к палке, — и топор, и молоток, и копье…

Об этом задумался Колька Спиридонов в пору дождей. Вот уже неделю небо покрыто серыми, как шерсть дикого оленя, лучами, в лесу темно и мокро, дождь, бесконечный и проливной, осатанело бьет холодными струями в землю, вздувает реки, превращает ручейки в мятежные потоки. Спрятались звери, рыба не клюет. Огонь перенесен в пещеры — главная забота о нем: только бы сберечь живительное рыжее пламя. Лишь теперь узнали брат и сестра, что значит потерять огонь. Колька впервые подумал, что коробок спичек, тех самых, что стоят сущий пустяк и продаются в Прибайкальске на каждом углу, достоин того, чтобы его изобретателю люди в каждом городе поставили памятник.

Холодно в пещерах, голодно. Надо срочно что-нибудь предпринять. Зверя сейчас не найти. Реки вышли из берегов, несутся со скоростью невообразимой, рыбы на дне закопались в ил, спрятались под камнями, даже самые прожорливые не проявляют к крючку с наживкой никакого интереса.

Вожак собрал в своей пещере всех мужчин племени. Они расселись на камнях, на гранитном полу и стали ждать, что он скажет.

— Люди, — сказал вожак, — вот уже много раз было светло и было темно, а вода с неба все течет и течет. Дети Молнии могли бы попросить огонь вернуться на небо, но они не могут сделать этого или не хотят. Нам нечего есть, нечего есть нашим женщинам и нашим детям. У нас есть пища, но мы почему-то боимся ее съесть. Мы боимся Молнии, которая у них в руках. Но я прикасался к ней — и со мной ничего не случилось, она меня не убила. Подумайте обо всем, что я сказал.

Мужчины задумались, опустив кудлатые подбородки на кулаки. Тогда к костру вышел старый художник. Он недобрым взглядом поглядел на вожака и сказал:

— Когда погас наш Большой огонь и нам грозила беда, Дети Молнии вернули нам огонь в ладонях своих. Помните?

— Помним. — понуро ответили мужчины.

— Когда нашему Бо, — он указал на вожака, — пришла пора стать звериной едой, они отвели разъяренного зверя от Бо, а мамонта мы съели. Они приносят нам удачу. Подумайте обо всем, что я сказал.

Через несколько минут мужчины вышли из пещеры вожака. Они несли три внушительных размеров шкуры. Миновав черный круг кострища, они направились к реке. Колька, накинув на голову куртку — чтобы не так промокнуть, пошел за ними следом. Мужчины, разделившись на группы, вошли, придерживая друг друга, в поток. Он валил их с ног, но они удерживались каким-то чудом, и, поставив шкуры против течения, пытались перегородить реку у берега. Вскоре, вконец измотанные, они вынули свои примитивные неводы из воды. В шкурах трепыхалась рыба. Ее было немного, но она была. Подпрыгивая и выкрикивая радостные слова, мужчины двинулись к стойбищу. А Кольке припомнился вдруг тонкий капроновый невод, что всегда сушился на гвоздиках, вколоченных в стену дома. Как редко снимал его отец — только по воскресеньям, да и то не всегда. Вот бы сюда невод! И Колька понял, что если и дальше придется оставаться здесь — кто знает: цела ли Машина Времени, можно ли на ней вернуться в будущее? — то ему придется изобретать все, что давным-давно изобретено. Но тут же сознался себе, что это все легче, когда вещь знакома тебе, когда она уже кем-то придумана, кем-то была изготовлена, и ты держал ее в своих руках. И еще он подумал, что пора приняться за дело. Он попросил Огея собрать в их пещеру всех женщин.

Вскоре, по его требованию, принесли ему женщины звериные жилы, высушенные, превращенные в тонкие нити, которыми сшивали обычно одежду. Колька показал, как надо ссучивать жильные нити в нетолстые веревки. Он привязал веревки к длинному копью, попросил нескольких женщин удержать копье на месте. Второй конец каждой веревки Спиридонов привязал к другому копью, натянул и тоже закрепил. Словно огромные гусли легли на каменный пол пещеры. Тогда, привязав жильную нить к продолговатому, заостренному куску дерева, стал Спиридонов протягивать эту импровизированную иглу то над, то под основой, связывая места перекрещения нитей так, что получились небольшие клетки. Потом он провел еще ряд. И предложил женщинам делать то же. Они начали с другого конца невода, и, надо сказать по совести, у них получилось лучше, чем у самого «изобретателя». Сеть была готова только на следующий день. Получилась сна не ахти какой, клетки — неровные, но Колька решил попытать счастья. Привязали к нижнему краю камни — для груза, привязали к верхнему краю куски дерева — поплавки — и забросили невод в клокочущую реку, перегородив течение. Сеть натянулась, но не лопнула. Через некоторое время, ее попробовали вытащить — и не смогли. Собрали все племя. Мужчины и женщины, даже малыши, даже совсем-совсем старики, — все вцепились в концы невода, и он медленно пополз на берег. Заколесила в нем рыба, забилась. И грянул в честь великого изобретателя воинственный клич: «Ойктоэто! Ойкудажеты!»

В этот вечер впервые за всю неделю люди наелись досыта. Было весело в каждой пещере. И в каждой пещере, кроме одной, говорили о том, как хорошо, что живут вместе с племенем пришельцы с неба. И только вожак да друзья его были мрачны: теперь не заставить первобытных съесть своих богов.

Однако ни Колька, ни Милочка не подозревали, что дождь грозит им нежданной бедой. Их врагом оказался не дикий пещерный медведь, часто пугающий племя своими набегами, и не гигантский носорог, ростом с доброго слона, не наводнение, не пожар. Их врагом оказался невидимый малюсенький вирус гриппа, который занесли они на своей одежде из двадцатого века в век каменный, из века атомного в век каменного ножа и каменного топора. Даже в далеком двадцатом веке, в котором еще так недавно и так беззаботно жили Колька Спиридонов и его сестра, на границах государств стояли посты биологической службы, которая запрещала перевоз из страны в страну животных и растений, чтобы случайно не завезти незнакомые вирусы и микробы. И когда космонавты доставили с Луны первые пробы лунных пород, то и самих космонавтов и все, что доставили они на Землю, довольно долго держали в карантине, нужно было проверить: нет ли в лунных камнях микроорганизмов. И это в двадцатом веке, когда есгь и пенициллин, и биомицин, и нафтизин, и тетрациклин, и даже варенье из малины. А что же тогда говорить о каменном веке?

Вирус попал, наконец, на благодатную почву. Всякие болезни были у первобытного человека, и жил он, обычно, недолго. Но, кажется мне, гриппа у него никогда не было. В первую очередь коварный враг, как всегда бывает, сразил того, кто его доставил через века и версты.

— Апчхи!

Колька вытер нос рукавом, но через секунду снова:

— Апчхи!

— На здоровье! — сказала Милочка брату, и вдруг тоже:

— Ааа-апчхи!

Вошел Огей. Он с улыбкой посмотрел на брата и сестру. которые вели себя так странно: они держались за носы и произносили одно только слово:

— Аа-пчхи!

И вдруг Огей почувствовал, что у него защекотало в носу, слезы набежали на глаза, и тогда он тоже радостно и протяжно чихнул:

— Ааааа-пчхи!

К вечеру дождь прекратился, выглянуло солнце, но радости никому не принесло: все племя чихало.