Волшебная ночь

Глава 12

Улицы вокруг церкви были так запружены народом, что яблоку негде было упасть, или, как во всеуслышание заявляла миссис Бейнон: «Какие там яблоки! Ветерку до подмышек не добраться!» Но причитания толстухи тонули в общем гвалте и оживлении: люди радовались редкой возможности праздно поболтать друг с другом, посмеяться удачной шутке. Ребятня мельтешила в ногах у взрослых, играя в прятки за материнскими юбками. Женщины постоянно теряли детей из виду, громко окликали, находили и отчитывали, призывая к порядку. Изредка женский гомон покрывался строгим отцовским голосом, заставлявшим сорванца присмиреть на пару минут, но вскоре общее веселье вновь подхватывало его и он возвращался к своим шумным забавам.

Так всегда начиналось это утро, сумасшедшее и взбудораженное утро дня валлийского айстедвода. Шерон каждый год удивлялась, как получается у всех этих людей быть на ногах до восхода солнца, когда еще не отступила ночная прохлада. Не было ни одного мужчины, ни одной женщины или ребенка Кембрана, кто остался бы в это утро дома, — все собрались у церкви и ждали сигнала, чтобы отправиться в нелегкий подох через горы. В открытых настежь дверях церкви стояла арфа Глэнис Ричарде; ее предстояло водрузить на тележку, сооруженную специально для таких случаев, и, когда люди двинутся дружной вереницей в направлении гор, Ифор Ричарде с двумя сыновьями потянут ее следом за всеми. Глэнис ни за что не хотела идти на айстедвод без своей арфы. Слава Богу, что наш органист не такой привереда, шутили люди. — А где же отец Ллевелин? — громко, чтобы слышали все окружающие, вопрошал Янто Притчард. — Наверное, все еще спит? Ну-ка, кто пойдет со мной, кто поможет доставить его сюда?

Раздались крики и смех. Идея пойти к священнику и вытряхнуть его из теплой постели всем пришлась по душе. Но смельчаков на этот подвиг не нашлось.

Но вот в дверях церкви появился и сам отец Ллевелин, в своей лучшей черной сутане и начищенных до блеска черных ботинках. Он поднял вверх руки, призывая всех к тишине. Несмотря на предстоящий поход и тяжелый подъем в гору, он провел в молитвах весь вчерашний день и сегодняшнюю ночь. Площадь перед церковью затихла почти сразу.

— Помолимся Господу, — произнес отец Ллевелин. Его сильный голос проникал в душу каждого прихожанина.

Все склонили головы в молитве. Даже Эмрис, отметила про себя Шерон, вместе с остальными склонил голову. И в этот момент она почувствовала, как сильная рука Оуэна берет ее ладонь, и их пальцы сплелись.

Они не пришли, думала Шерон, пока звучала молитва. Она не видела графа со дня того ужасного чаепития. Но Верити уверяла ее, что они с отцом обязательно пойдут на айстедвод. Девочка всю неделю не находила себе места от возбуждения. Но видимо, граф в конце концов рассудил, что ему не пристало участвовать в народном гулянье. Шерон убеждала себя, что их отсутствие ничуть не разочаровало ее. А если даже и разочаровало, то только из-за Верити. Малышке так хотелось праздника.

— Так-так, — вдруг произнес Оуэн, когда казавшаяся нескончаемой молитва наконец завершилась и прозвучало общее «аминь», уступая место шуткам и смеху, а женщины с новой энергией принялись созывать детей, чтобы отправиться в дорогу. — Интересно, чему мы обязаны такой чести?

Шерон оглянулась и увидела в толпе графа Крэйла. Верити восседала у него на плече; она сразу же заметила Шерон и весело замахала ей руками. Шерон до сих пор не сказала Оуэну, что граф с дочерью собираются пойти вместе со всеми на айстедвод.

— Они слышали репетицию мужского хора, — ответила она. — Наверное, они решили поболеть за нас, Оуэн.

— Ну-ну, — сказал он, усмехаясь и сжимая ее ладонь. — Но у тебя сегодня выходной, так? И он сам может присмотреть за дочкой. Ты ведь будешь со мной, верно?

— Разумеется. — Она улыбнулась ему. Ее улыбка была широкой, но не вполне искренней.

— А может быть, — продолжал Оуэн, — он пришел поболеть за тебя? Ты пела для него в замке?

— Да, — сказала Шерон. — Я ведь говорила тебе, что учу Верити музыке. Мне выделили целый час, чтобы я получилась игре на фортепьяно. Несколько раз я уже брала ее с собой, чтобы дать первые уроки пения.

— А граф? — повторил свой вопрос Оуэн. — Ты пела для него, Шерон?

Как ей хотелось бы научиться не краснеть! Шерон чувствовала, как вспыхнули румянцем ее щеки.

— Однажды он велел мне привести Верити к чаю, — призналась она. — У него сидел… сидели гости. И он попросил, чтобы я спела для них.

Толпа тем временем двинулась по улице в сторону холмов. Им понадобится добрых три часа, чтобы добраться до соседнего города, но они будут там вовремя, к самому открытию айстедвода. Позор тому городу, чьи люди опоздают на праздник!

— Я волнуюсь, — сказала Шерон. — А ты, Оуэн?

— Мне-то что, я пою в хоре и всегда могу спрятаться за чью-нибудь спину, — ответил он. — Да и тебе нечего волноваться, кариад. У тебя самый красивый голос в наших долинах. Ты бы и в прошлом году победила всех, но нет справедливости в Уэльсе.

Шерон рассмеялась и тут же вспомнила, как развеселило ее, когда граф Крэйл рассуждал о взятке, чтобы попасть в жюри. И как потешило ее его предложение спустить его под гору кувырком. Невольно она поискала его взглядом в толпе и обнаружила, что он совсем близко.

— Мерзкие мальчишки! — грохотал у дверей церкви свирепый Ифор Ричарде. Его Глэнис стояла рядом, в огорчении ломая руки. — Они решили спрятаться, когда почувствовали, что придется повкалывать. Хорошо же, я устрою вам прятки, попадитесь мне только под руку!

— Я не буду играть на их арфе, — причитала Глэнис. — Мои пальцы не знают ее, я опозорю себя и весь Кембран, если собьюсь.

— Цыц, женщина! — прорычал Ифор, мрачный, как грозовая туча.

Оуэн рассмеялся и, отпустив руку Шерон, поспешил к ним, чтобы предложить помощь, но его опередили.

— Какие-то проблемы? — обратился к Ифору граф.

— Проблемы? Да вот, эта чертова арфа, — буркнул Ифор. Он был так зол, что не счел нужным подбирать выражения, разговаривая с графом, хотя и заговорил по-английски. — Нет, вы скажите мне, почему нельзя сделать такую штуковину, чтобы она звучала так же, как арфа, но чтобы ее можно было носить под мышкой? Глэнис, видите ли, не может играть на другой арфе. Можно подумать, между ними есть какая-то разница! А мне вот придется тащить ее через горы, эту тонну железок и деревяшек. Я сколотил тележку, чтобы как-то справиться с этим делом, а мои сорванцы куда-то попрятались. Им-то что? Они не хотят помочь своему папочке ублажить их мамочку. Ну вот где они? Носятся где-то с другими мальчишками, и голова у них не болит. Ох и достанется их задницам, дайте только добраться до них! Уж я спущу с них штаны!

У Оуэна от смеха тряслись плечи, да и Шерон едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Однако бедному Ифору было в этот момент совсем не до смеха. Да и Глэнис готова была разрыдаться в истерике.

Граф широко улыбнулся.

— Мне кажется, я мог бы помочь, — сказал он. — Пара крепких мужчин должны справиться с этой работой. Один мог бы тащить тележку, а второй подталкивать ее сзади и придерживать арфу. Я готов стать этим вторым.

— Ой! — Глэнис испуганно закрыла ладонью рот, а потом, подавшись к мужу, зашептала ему по-валлийски: — Ни в коем случае, Ифор. Ведь это же граф Крэйл.

— Ну и что! Ради славы Кембрана я приму помощь самого короля Англии, — торжественно заявил Ифор. — Хорошо же, добрый человек. Давайте ласково, как сможем, поднимем эту штуковину на тележку и дружно покатим ее в гору. Я сделал в своей жизни только один глупый поступок, доложу вам, и было это, когда решил жениться на арфистке.

— Верити! — Граф нашел глазами дочь, а потом посмотрел на Шерон.

Он, видимо, уже давно заметил ее. Может быть, он специально подошел к Ифору, чтобы оказаться рядом, подумала Шерон.

— Возьми миссис Джонс за руку и пообещай, что не потеряешься.

Так Шерон и Оуэн, с оживленно тараторившей Верити между ними, приблизились к подножию гор. Оуэн молчал и только хмуро поглядывал на Шерон.

Они еще не прошли и полпути до вершины, а Алекс уже остался в рубашке; его плащ развевался на ветру, перекинутый через арфу. Алекс был очень доволен собой. Несколько недель кряду он осматривал свой завод и шахту, заходил даже в дома к некоторым из рабочих, пытаясь понять, о чем они думают, что их тревожит. Все безрезультатно. И вот сейчас, глядя в спину Ифору Ричардсу и толкая в гору бесполезную тележку с огромной арфой — в самом деле, порой казалось, что проще взяться вдвоем и понести ее на плечах, — он вдруг почувствовал себя причастным к жизни этих людей. Наверное, он всегда будет им чужим, наверное, никогда не сможет понять их до конца, как они не смогут понять его, но хотя бы в этом незначительном, малом деле они смогли найти взаимопонимание. Они не отвергли его и предложенную им помощь.

Он оказался объектом бесконечных и порой беспощадных шуток как для мужчин, так и для женщин. Стайка ребятишек даже затеяла хоровод вокруг тележки: сцепившись за руки, они пели какую-то песенку и просили его подыграть им, пока Глэнис Ричарде не зашикала на них и не прогнала прочь. Выглядела она при этом так, словно ее вот-вот хватит удар. Но Алекс так и не понял, отчего ее так разобрало — от смущения перед ним или от тревоги за свой драгоценный инструмент.

Алекс чувствовал себя счастливым даже оттого, что над ним подтрунивают. Он не мог обижаться на них за это.

— Ой, смотрите-ка, — слышал он рядом, — сначала плащ, потом рубашка. Придется тебе, Глэнис Ричарде, сделать из своей арфы стиральную доску.

— Вы только поглядите, какие мускулы, — подхватывала другая женщина. — Он не просто так снял плащ — он хочет похвастаться своей мускулатурой.

— А все-таки, — отозвался какой-то мужчина, — придется тебе, Ифор, устроить графа на тележку, а арфу оставить в кустах у дороги. Лицо-то у него красное-красное, даром что мускулистый на вид.

— Я вот думаю: если графа хватит кондрашка, — взялся рассуждать еще кто-то, — он прямехонько попадет на небо. И арфа у него с собой, чтобы играть там.

Все это они говорили по-английски, чтобы он мог понять, что над ним подшучивают.

— Даст Бог, — ответил Алекс, — мне удастся устроиться рядом со святым Петром у райских врат, и тогда уж я постараюсь помочь ему сдержать толпы валлийцев, когда они захотят попасть туда.

— Да, ему палец в рот не клади, — покачал головой первый мужчина. — Но вам лучше, добрый человек, поберечь силы, чтобы подпирать арфу. Если, не приведи Господи, она грохнется, Глэнис вас просто побьет.

— О Боже, Боже, — вздыхала Глэнис.

Мальчишки Ричардса объявились только на вершине горы, когда самая трудная часть пути была уже позади. Они хором твердили, что не могли найти родителей в толпе.

— И вы не видели эту чертову арфу, да?! — кричал на них отец. — Я вырастил двух слепых мальчишек и не заметил этого! Ну погодите у меня! Вот вернемся домой, тогда я отыграюсь на ваших задницах, на обеих, по очереди. Вы у меня будете спать только на животе — и ты, и ты.

— Папа, не надо! — захныкали сорванцы.

Алекс, посмеиваясь, отошел от них в сторону. Люди устраивались на привал, чтобы опустошить взятые с собой корзинки со снедью. Алекс огляделся вокруг. Никогда прежде он не был на вершине горы. По обе стороны склоны холмов, покрытых травой и вереском, опускались в долины; тонкие змейки рек бежали на юг; вдоль каждой из них длинной полоской тянулись дома, дымили трубы заводов, темнели пирамиды терриконов. Вдалеке, на севере от Кембрана, был виден Пенибонт.

Но несмотря на трубы и терриконы, пейзаж был захватывающе красивым. Человек никогда не сравнится с Богом в умении создавать прекрасное, подумал Алекс.

Он с улыбкой оглянулся на голос дочери. Она подбежала к нему и взяла его за руку, а через мгновение и Шерон подошла к ним.

— Я увидела, что вы освободились, — сказала Шерон, — и подумала, что Верити лучше побыть с вами.

— Спасибо, что присмотрели за ней, — сказал Алекс. — Мне пришлось уделить внимание гораздо более важным вещам. Я имею в виду арфу миссис Ричарде.

Он рассмеялся своей шутке.

— О да! — подхватила Шерон. — Она очень дорожит своей арфой. Больше, чем Ифором и двумя своими мальчишками.

Они вместе рассмеялись.

— Это та самая арфа, которая будет аккомпанировать вам? — спросил Алекс.

Она кивнула.

— В таком случае мне приятно, что я рисковал жизнью. Рисковал руками и ногами, чтобы доставить ее сюда, — заявил он. — Надеюсь, теперь сыновья помогут Ифору Ричардсу дотащить ее до места — хотя бы для того, чтобы избежать страшного наказания, которое он пообещал им.

— Я хочу поиграть с детьми из воскресной школы, — сказала Верити и тут же убежала.

— Волнуетесь? — спросил Алекс.

— Да. — Шерон улыбнулась. — Каждый раз клянусь себе, что никогда больше не буду петь на празднике, и каждый раз не сдерживаю этой клятвы. Я просто дрожу от страха.

— У вас все получится, — подбодрил ее Алекс. — Вы обязательно победите.

Знает ли она, как она прекрасна, подумал Алекс, с развевающимися на вольном ветру волосами, в этом платье, которое так четко обрисовывает манящие изгибы ее тела и плещется вокруг ее стройных ног?

— Победа не главное, — сказала Шерон. — Главное — участие. Однако мне пора. — Она повернулась и поспешила к Оуэну Перри, который стоял в окружении мужчин, о чем-то беседуя с ними.

Напрасно он вызывал его в замок, подумал Алекс. Враждебность этого человека так сильна, что даже непонятно, как можно победить ее.

Но сегодня ему не хотелось думать об этом. Сегодня хотелось думать только о хорошем. Алекс любовался пейзажем, пока не увидел, что все уже направились вниз по склону. Вопреки всему в его сердце росла и крепла любовь к этому прекрасному, оторванному от остального мира краю.

Даже то обстоятельство, что Шерон шагала не с ним, а с Перри и ее рука покоилась в его руке, не могло нарушить умиротворенного настроения Алекса. Он лишь поджал губы, увидев, как Перри поцеловал Шерон в шею. Алекс мог бы поклясться, что Перри сделал это для него, утверждая таким образом свое право собственности на гувернантку его дочери.

Эмрису Рису было только тридцать пять, и он был мужчина хоть куда. Седина еще не тронула его прямые темные волосы, они были густыми и блестящими, как у юноши. Поджарый и мускулистый, он притягивал восхищенные взгляды женщин из соседних долин, и вскорости одна из них уже шла рядом с ним, вцепившись в его руку, болтая и хихикая.

Ангхарад с тоской смотрела на них, думая о том, как несправедлива жизнь. Почему нельзя собрать в одном мужчине мужественность Эмриса, его силу, так возбуждавшую ее, и солидность мистера Барнса, его дом и достаток?

Ей хотелось выцарапать глаза наглой бабенке. Она не могла понять, что Эмрис нашел в этой уродине.

Ну да ладно, ей все равно, пусть развлекаются, утешала себя Ангхарад. Еще немного — и мистер Барнс поймет, каким уютным она сделала его дом; он сообразит, что гораздо приятнее иметь ее рядом ночью, как полагается доброму христианину, а не устраивать скачки после сытного обеда.

Пусть Эмрис как хочет лапает свою бабенку. Ангхарад теперь все равно.

И все же, когда пришла пора занимать места на скамьях и жители Кембрана рассаживались, стараясь сесть покучнее, чтобы веселее было поддерживать своих, Ангхарад оказалась рядом с Эмрисом. Как будто невзначай, она опустилась на скамью и старательно махала рукой в сторону несуществующей подруги.

— Ах, — удивленно сказала она, оборачиваясь к Эмрису, — и ты здесь?

— Привет-привет, Ангхарад, — ответил он. — Ты сегодня неплохо выглядишь.

Он нахально оглядел ее с головы до ног, так, что Ангхарад почувствовала, как загорается у нее сердце. Она уж и забыла, как это бывает.

— Ох, — язвительно проговорила она, — и как это ты разглядел, Эмрис Рис? Я-то думала, что ты уже ни на кого и смотреть не захочешь, кроме той красотки, что висела на тебе всю дорогу.

Он улыбнулся.

— Да ты, никак, ревнуешь, Ангхарад? — спросил он.

— Я? Ревную? — Она фыркнула. — Да хоть бы все женщины Уэльса повисли на тебе, мне нет никакого дела до этого. У меня другие интересы.

— Это верно. — Он посмотрел в сторону сцены, и ехидная улыбка слетела с его лица. Там уже собрались участники первого конкурса. — Знаешь, нам лучше помолчать, не то на кембранцев рассердятся и будут освистывать наших.

— Ну уж мне-то, во всяком случае, не о чем и говорить с тобой, — ответила ему Ангхарад.

Она молча сидела рядом с ним, украдкой поглядывая на его крепкие, такие умелые руки, на темные завитки жестких волос на запястьях, на прямоугольные короткие ногти, всегда безукоризненно чистые, несмотря на его работу. Она вспоминала, как они гуляли в горах, как он целовал ее, когда занимался с ней любовью, шептал ей на ухо всякую чепуху и как сдерживал себя, когда подходил момент, чтобы и она могла дойти до вершины блаженства. Другие два ее мужчины — ее покойный муж и Джошуа Барнс — всегда жутко пыхтели при этом и все время куда-то торопились.

Иногда ей мучительно хотелось вновь почувствовать его ласки.

Но она мечтала о жизни гораздо лучшей, чем та, которую смог бы обеспечить ей Эмрис. И пропуском в эту лучшую жизнь был один-единственный мужчина — мистер Барнс.

Когда закончился первый конкурс и все встали, чтобы отдохнуть и размяться, Эмрис пересел на другое место.

Ангхарад смахнула с щеки непрошеную слезу. Ей все равно.

Солисты-сопрано выступали в конкурсе последними. Шерон с большим удовольствием выступила бы первой — тогда ей удалось бы насладиться выступлениями других участников. А так ей пришлось волноваться весь день в ожидании своего часа, и когда он настал, ее ноги подгибались от груза ответственности, неожиданно обрушившегося на нее. Кембранцы оказались только вторыми среди теноров и среди солистов-баритонов, а в конкурсе солистов-теноров им досталось позорное четвертое место — их Дилис Дженкинс переволновался и давал петуха везде, где только возможно.

И вот пришел ее черед выходить на сцену. Шерон поднималась по ступенькам на ватных ногах, холодея от ужаса, но, когда она увидела перед собой тысячи восторженных глаз, когда услышала первые аккорды, страх отступил. Она забыла обо всем и устремилась вслед за прекрасной музыкой и трогательными словами, увлекая за собой слушателей.

Она довела песню до конца, и огромная аудитория разразилась одобрительными аплодисментами, а кембранцы просто визжали от восторга и дружно свистели в знак одобрения. Шерон понимала, что они не то чтобы восхищены ее исполнением — просто таким образом они подбадривали всех своих певцов, так выражали гордость за свой поселок. Но даже зная это, она не могла не испытать беспредельного счастья. Никогда еще она не чувствовала себя более близкой им, чем в эти мгновения.

Этот праздник помог ей почувствовать себя во много раз крепче связанной с ними, чем прежде. Судьи присудили ей первое место, и кембранская часть зала неистовствовала от восторга. В перерыве, когда сцену готовили для следующего конкурса, все кембранцы вывалили на улицу, и тут для Шерон пришла пора подумать, уцелеет ли хотя бы одна косточка в ее теле. Она была затискана и зацелована, знакомые и незнакомые люди обнимали ее и хлопали по плечу. Весь Кембран, казалось, гордился ею.

Оуэн настиг ее уже на улице. Подхватив ее за талию, он закружил ее, а потом крепко поцеловал в губы. А следом за ним Эмрис, Хью, Йестин, другие мужчины, которых она знала по работе на шахте, подхватили ее на руки и понесли по улице, а она смеялась и цеплялась за их одежду, чтобы не упасть.

— Я горжусь тобой! — сказал ей Эмрис, когда она вновь оказалась на земле. Он сжал ее в объятиях так, что у нее потемнело в глазах, и громко чмокнул в щеку. — Я теперь разнесу по всей округе, что это именно моя племянница победила всех на айстедводе.

— Шерон, — улыбался ей Йестин и тормошил за плечи, — ты пела как ангел.

Хью сердечно поцеловал ее в губы.

— Гуин сегодня гордится тобой, Шерон, — произнес он. — И я горжусь тобой, девушка.

Следом пришел черед Мэри и бабушки с дедушкой. Бабушка даже прослезилась.

— Шерон, — сказала она, обнимая внучку. — Ты заслужила это, милая. У Марджет тоже был красивый голос. Когда я слушала тебя, у меня так тепло было на сердце.

«Это самый счастливый день в моей жизни, — подумала Шерон. — Счастливее уже быть не может».

— Миссис Джонс, миссис Джонс! — Верити дергала ее за юбку. — Я ведь говорила, что вы обязательно победите! Я знала это! Я ведь говорила вам, помните? Вы пели лучше всех остальных леди. Я теперь всем расскажу, что вы моя учительница.

Шерон склонилась и обняла девочку.

— Спасибо тебе, — сказала она. — Я так счастлива.

— Миссис Джонс, примите мои поздравления. Это была отличная и заслуженная победа.

Она радостно улыбнулась графу Крэйлу, а он взял ее руки в свои, крепко сжал их и поцеловал — сначала одну, потом другую.

— Спасибо и вам. — Она шагнула к нему, невольно подставляя лицо для поцелуя. Последние двадцать минут она только и делала, что принимала поздравления и поцелуи от мужчин и женщин.

И он поцеловал ее. Быстро и прямо в губы.

Это было как в прорубь головой. Или, вернее, как в печку. Она поняла, что натворила, на что подтолкнула его, только когда было уже поздно что-нибудь поправить. И он понял это, но и у него не было времени для раздумий, чтобы как-то сгладить эту ситуацию. Она судорожно сжала его руки, чувствуя, что краснеет от ногтей до корней волос, и улыбка сбежала с ее лица.

Через мгновение он высвободил руки и отошел.

К ее радости, новая группа поздравляющих обступила ее, и все пошло своим чередом.

Конкурс мужских хоров всегда был вершиной и гордым апофеозом айстедвода. И как всегда, Кембран оказался на две головы выше всех соседей и лучше своего главного давнего соперника — за счет соло тенора в «Хираэт», как объявил судья. Счастливые кембранцы на руках вынесли солиста из города и опустили на землю только в сумерках у подножия горы по дороге домой. В этом году айстедвод дал Кембрану трех победителей: Шерон Джонс, малыша Ллойда Притчарда в детской декламации и мужской хор. Это был счастливый день, день триумфа.

Уже спустились сумерки, когда кембранцы поднимались в горы. Дети устали и вели себя гораздо спокойнее, чем утром; некоторых несли на руках отцы. Темнота не была кромешной, ясное небо было усеяно звездами. Знающие люди говорили, что луна взойдет прежде, чем они успеют добраться до вершины горы.

— Ну как, — спросил Оуэн, обнимая Шерон за талию, — не позволит ли королева айстедвода сопровождать ее?

Шерон рассмеялась.

— Ваш хор тоже стал первым, Оуэн, — ответила она. — Когда вы пели, я чувствовала, как у меня мурашки по спине пробегают.

— Я рад, что ты победила, — продолжал Оуэн. — Ты должна была стать первой и в прошлом году.

— Не скрою, Оуэн, мне приятна эта победа, — сказала она. — Все так радовались за меня, так горячо поздравляли.

Оуэн немного помолчал.

— Крэйл должен радоваться, что я не загнал ему зубы в глотку, — произнес он наконец. — Шерон, почему ты позволила ему это?

Она-то думала, что Оуэн каким-то чудом не заметил того, что произошло между ней и графом.

— Ты про то, что он поздравил меня с победой? — спросила она. — Но, Оуэн, все поздравляли меня, обнимали и целовали.

— Ты хочешь сказать, что кто-то еще, кроме графа, поцеловал обе твои ручки, а потом приложился и к твоим губам? — возразил Оуэн. — Подумай, что скажут люди, Шерон. Мне не хочется, чтобы пошли разговоры. Ты моя женщина, и мне придется наказывать тех, кто будет распускать язык на твой счет. Но ты не очень-то помогаешь мне.

— Оуэн, я прошу тебя, не порти мне этот день, — попросила Шерон. Но она чувствовала, что все уже безнадежно испорчено. — Уверяю тебя, никто ничего не скажет. Да и не о чем говорить. Просто граф был рад за меня. Все радовались моей победе. По-моему, после того как меня объявили победительницей, в Кембране не осталось ни одного мужчины, который не расцеловал бы меня. И что ты имеешь в виду, когда говоришь, что я плохо помогаю тебе?

— Ты ведешь себя так, что я выгляжу болваном, который не может справиться даже со своей женщиной, — буркнул Оуэн.

— Не надо так, — сказала Шерон с досадой. — Мне не нравится, когда ты такой грубый, Оуэн. Мне не нравится, когда ты называешь меня «своей», будто я твое имущество, которым можно распоряжаться.

— Да, теперь я вижу, — ответил Оуэн, — что Гуин был чересчур мягок с тобой, Шерон. Может, из-за того, что ты дочка Фаулера и училась в Англии и все на тебя смотрят как на особенную. Но запомни, я не позволю тебе вертеть мной, и лучше будет, если ты сразу все уяснишь для себя.

— Это что же я должна уяснить для себя? — Шерон чувствовала, как дрожит ее голос.

— Что ты моя, — ответил он. — Что не будешь позорить меня, не будешь давать людям повода судачить о тебе. Что когда станешь моей женой, то будешь ходить по струнке. Если, конечно, не хочешь неприятностей, — добавил он и замолчал.

— Нет уж, Оуэн, договаривай до конца, — сказала Шерон. — Я хочу знать все до конца. Какие такие неприятности ты обещаешь мне? Что будет, если я откажусь ходить по струнке?

— Я не хочу ссориться, Шерон, — ответил Оуэн. — Не будем сейчас об этом. Давай лучше радоваться празднику, зачем брать друг друга за горло? Ведь мы же с тобой никогда не ссорились раньше, правда? Мне не хочется портить этот день.

— Нет, я хочу знать, — настаивала Шерон, — что ты сделаешь, если тебе покажется, что я не хожу по струнке?

Он досадливо крякнул.

— До чего ж ты упрямая женщина, Шерон Джонс. Я говорю тебе просто о том, что буду держать тебя в узде. Я не подниму на тебя руку, если ты не дашь мне повода, понятно? Я не какой-нибудь пьяница, который лупит свою женщину по делу и без дела. Конечно, все лезли к тебе сегодня с поцелуями, и я слова не сказал против. Но когда и граф намылился туда же!.. Если хочешь знать, когда я вижу его, все во мне вскипает! С Барнсом по крайней мере все понятно, он не прикидывается своим. А этот лезет к нам в друзья, хотя ему плевать на наши беды, для него главное — держать нас под ногтем. Терпеть не могу таких двуличных людей.

Шерон хотела было возразить ему, но передумала. Бессмысленно обсуждать с Оуэном графа Крэйла. Он все равно не согласится с ней и наверняка по-своему истолкует ее попытки защитить графа.

Ей вообще сейчас не хотелось разговаривать с ним. Ощущение радости пропало. «Я не подниму на тебя руку, если ты не дашь мне повода». Она не могла представить себе ничего более унизительного, чем побои Оуэна или любого другого мужчины. Выходит, если она даст ему повод — или если он решит, что она дала ему повод, — он побьет ее? И пощады уже не жди и помощи не проси. Меньше чем через месяц Оуэн станет ее мужем. И будет иметь право воспитывать ее так, как сочтет нужным.

Люди останавливались и располагались на вершине горы, точно так, как они делали это утром, но на этот раз не для того, чтобы подкрепиться в дороге. Они остановились, чтобы завершить этот день, день айстедвода, общей песней. Арфу Глэнис снимут с тележки, и песнь зазвучит под полной луной и будет звучать до тех пор, пока людей не склонит усталость.

Шерон ждала этого часа с того самого мгновения, как ее объявили победительницей. Но теперь все было испорчено. Теперь ей хотелось поскорее отправиться дальше. Она отпустила руку Оуэна и пошла к женщинам.