Волшебник-Бродяга. Книги 1-10

Пролог

Концертмейстер взмахнул смычком, соединяя знаком легато последнюю ноту, и оркестр умолк. И тогда заворчал, то и дело запинаясь, орган, заставив Рода прикусить губу.

Гвен накрыла его ладонь своей.

— Терпение, муж. Музыкант занимался в своей жизни вовсе не упражнениями в проигрывании тех пьес, кои ты принёс ему, а совсем иными делами.

— Учитывая, что он никогда раньше не видел ничего и отдалённо похожего на Баха, то полагаю, он справляется весьма неплохо, — признал Род.

Они стояли в притворе собора в Раннимиде, дожидаясь своего выхода.

— Думай лучше о том, как хорошо выглядят наши сыновья.

Род посмотрел на трёх высоких юношей, стоящих по одну сторону от алтаря, своих сыновей и их друга–кронпринца, выглядевших и правда великолепно в камзолах из золотой парчи и сверкающих белых шоссах. Выковырнуть Грегори ради такого случая из его обычной монашеской рясы удалось не без труда, но Гвен все же добилась своего. При этой мысли глаза Рода затуманились, и он увидел Грегори таким, каким тот был до того, как влюбился в Алуэтту и прошёл ускоренный курс бодибилдинга: худым и бледным, анемичным на вид.

Затем трое юношей вернулись в фокус зрения, и Род подивился, как сильно теперь походил мальчик на своего мускулистого брата, хотя Грегори по–прежнему оставался шатеном, а Джефри — златовласым.

Каким был в детстве и его брат Магнус…

Гвен коснулась его руки, успокаивая мужа.

— Мне тоже хотелось бы, дабы он был здесь, исцелённый и рядом с ними — но мы должны удовольствоваться тремя кольцами вместо четырёх.

Род накрыл её руку ладонью, не переставая дивиться тому, как ясно она могла прочесть его мысли — даже не прибегая к своим телепатическим способностям.

— Лишь бы он когда–нибудь да исцелился, милая — а сегодняшнее событие и так заставляет моё сердце петь от радости.

Тем не менее в душе у него проснулся и вспыхнул прежний гнев — гнев на Финистер, женщину, которая разбила Магнусу сердце своими бешено мощными пси–силами, искромсала его, и затем проделывала это вновь и вновь в иных обличьях. Но он как всегда обуздал себя и простил ей это, так как её злоба была результатом систематического промывания мозгов и эмоционального насилия со стороны приёмных родителей — агентов врагов королевской семьи, приходящих из будущего, стремящихся выковать из Финистер оружие для применения против короны и её главной опоры, семейства Гэллоуглас, и преуспевших в этом даже чересчур хорошо — но Корделия и Джефри устояли против её коварных замыслов, а Грегори, хотя и влюбился в неё, все же сумел защититься от всех её козней. Видя отчаяние сына и зная, насколько глубокий шрам оставит в его душе казнь этой девицы, Гвен провела углублённое обследование разума пленницы, увидела схороненный благодаря махинациям вражеских агентов облик милой девочки, нашла зерно добра, взрастив которое, можно получить здорового человека, и, в ходе изнурительной марафонской ночи телепатической психотерапии, исцелила её достаточно хорошо, чтобы дать ей увидеть мир таким, каким он был на самом деле, сбросить с себя как шелуху ту ложную личность, которую ей навязали её мучители и открыть, наконец, имя, которое ей дали во младенчестве — Алуэтта.

Грегори знал, что помогать ей развивать свою истинную личность понадобится всю жизнь, но уже сделал большие шаги в этом направлении — настолько большие, что она согласилась наконец обвенчаться с ним прилюдно, и даже бок о бок с его братом и сестрой, вместо того чтобы довольствоваться тихой, почти тайной, церемонией, совершенной монахом в крошечной деревне.

Пытаясь устранить эту мысль как недостойную, Род обвёл взглядом собравшийся в соборе народ, тех, кого видел находясь позади всех. Скамейки для молящихся заполнила грамарийская знать — за одним заметным исключением. Душу его тронула печаль.

Гвен это заметила.

— Что за печаль?

— Оттого что здесь не вся семья, — сказал Род. — На венчании Алена следовало б быть его дяде и кузену.

— Да, но лишённому прав изменнику нельзя приближаться к Короне. — Именно эта–то мысль и омрачала нынешний замечательный день.

Род понял это и пожалел, что заговорил об этом.

— Возможно, дети сумеют помириться, милая, даже если их родители не смогут.

Гвен улыбнулась этой мысли, а затем переключила все своё внимание на центральные двери собора, ожидая появления невест.

У центральных дверей и вдоль ведущей к ним дорожки выстроились рядами гвардейцы, в такой же мере с целью не дать простонародью заблокировать дорогу, как и для защиты невест. Простолюдины столпились у двух других дверей, горя желанием увидеть своих будущих короля и королеву. Воздух над собравшимся народом пронизывали разноцветные лучи, проходящие сквозь витражи окон нефа над клиросом. Аристократы и их жены, казалось, соперничали друг с другом по части блеска и экстравагантности своих нарядов, и то и дело беспокойно ёрзали, жаждая увидеть невест.

Так же как и Род.

Он окинул неспокойным взглядом трёх нетерпеливо дожидающихся юношей и опасливым — кресла у алтаря, а затем оглянулся на ниши вестибюля.

— Не следовало нам предоставлять девушкам наряжаться самим!

— Каждой из них помогают три горничные, муж, — строго напомнила ему Гвен. — В конце концов мы же привезли их сюда. Мы можем дозволить им некоторую толику независимости. — Тем не менее она и сама держалась достаточно напряжённо — готовая несомненно в любую минуту кинуться на зов дочери, разобраться с возникшими в последнюю минуту опасениями.

Тут орган прервал исполнение отрывков из Баха и затих. Оркестр заиграл вновь, радостный, но степенный променад, когда по проходу между скамьями зашагала сама королева, сопровождаемая младшим сыном, принцем Диармидом. Выглядела она в расшитом шёлковом платье весьма эффектно, но драгоценных камней надела мало, не желая затмевать своим блеском невест. Размеренным шагом она прошла к большему из двух стоящих у алтаря резных позолочённых кресел и уселась там, тогда как её сын подошёл к своему другу детства Грегори и встал рядом с ним — интересно, что он решил быть его дружкой, а не брата, которому пришлось обойтись молодым герцогом Савойским.

А на его месте следовало б быть Магнусу…

Род отбросил эту мысль и принялся смотреть, как по проходу двинулись словно гирлянда весенних цветов подружки невест, сплошь члены бывшей разбойничьей шайки Ртути. Безусловно, Ртуть, Корделия и Алуэтта сами послужили бы подружками друг другу, если бы не венчались на одной церемонии.

А затем проследовал кольценосец, гордый своим местом так, как только можно гордиться этим в семилетнем возрасте, несущий атласную подушку с кольцами так, словно на ней лежала сама корона; а за ним последовали девочки того же возраста, рассыпающие лепестки роз. Когда они дошли до конца прохода, матери направили их к алтарю.

Вслед за тем десять трубачей подняли к губам длинные прямые горны, и над толпой загремели фанфары. Когда они стихли, орган загромыхал вступительные ноты "Свадебного марша", и вот тут и появилось оно, трио прячущихся под фатами молодых женщин в сверкающе–белых платьях, с Корделией в центре и чуть впереди. Род мигом узнал её по походке, по осанке, по сотне с лишним мелких признаков, которые усвоили они с Гвен, пока растили её. Чуть позади и справа от неё шагала с высоко, почти вызывающе, поднятой головой Ртуть. Слева от Корделии шла не отставая Алуэтта, но неуверенным, колеблющимся шагом, казалось, выражая самой своей осанкой чуть ли не сомнение в своём праве быть тут.

Род выкинул это сомнение из головы, когда зашагал рядом с дочерью, глядя на неё сияющим взглядом, а потом через её голову на Гвен, когда та заняла место по другую руку от Корделии. Они обменялись короткими взглядами, казалось, заставившими весь остальной мир на мгновение исчезнуть. А затем Гвен решительно зашагала по проходу рядом с дочерью.

Род поднял голову, когда собор заполнили звуки "Свадебного марша", хотя и не без нескольких мелких ошибок, которые, как он был уверен, удалось заметить только ему. Знать с живым нетерпением повернулась взглянуть на свою будущую королеву.

Степенной процессией три молодых женщины двигались по проходу, крепко сжимая в руках свадебные букеты. Ртуть — в сопровождении матери и младшей сестры, ныне почти такой же высокой, как она сама. Обе казались оробевшими и неуклюжими, несмотря на свои наряды, и метали беспокойные взгляды на окружающую их знать, так как они были в конце концов всего лишь женой и дочерью оруженосца, и не привыкли к такой пышности и церемонности.

У Алуэтты же не было никого, кроме Грегори — им так и не удалось отыскать настоящих родителей девушки, у которых её похитили во младенчестве — и поэтому рядом с ней шёл сам Туан Логайр, сопровождающий девушку по праву её государя.

Род вновь быстро повернулся вперёд, пытаясь одним своим присутствием внушить дочери уверенность. Корделия шла подняв голову, гордо, но он–то чувствовал, как ей тревожно.

Тут к центру святая святых шагнули навстречу невестам юноши, и Корделия чуть не остановилась, уставясь на великолепный наряд Алена. Род взглянул на юношу, увидел, как глаза у того широко раскрылись от изумления при виде самого прекрасного зрелища в его жизни, и с затаённой улыбкой направил дочь вперёд. Они поднялись по ступенькам, ведущим к алтарю, и подошли к Алену, который предложил невесте руку, бросив на неё взгляд, говорящий, что он не достоин её.

Про себя Род конечно же согласился с ним — никакой мужчина не мог быть достаточно хорош для Корделии. Но он знал, что она действительно любит принца, и решил не ставить ему в вину его королевское происхождение. Не без собственных мысленных оговорок Род отпустил её взять под руку Алена. С миг они с женой постояли, упиваясь видом молодой пары, а затем под руку спустились к ждущим их пустым скамьям. Здесь Гвен обменялась робкой улыбкой с сидевшей по другую сторону прохода королевой Катариной. Их взгляды на мгновение встретились, старые подруги снова были в полном согласии между собой, и глядя на них Род никогда бы не поверил в десяток столкновений между этими двумя женщинами по поводу подробностей свадебной церемонии, в ходе которых Гвен вежливо и тактично отстаивала выбор Корделии, твёрдо противостоя всем вспышкам Катарины.

Затем рядом с Джефри встал Тоби, а мать Ртути присоединилась к ним на скамье для молящихся, тогда как Туан занял своё место рядом с Катариной в позолочённом кресле поменьше. Они повернулись к святая святых, куда уже шёл архиепископ, тоже облачённый в великолепные бело–золотые одежды — золочёную ризу поверх белоснежного стихаря, в позолочённую же высокую митру, заставляя Рода гадать, как это ему удаётся держать голову прямо при всем этом весе. Возможно он и в самом деле опирался на искусно сделанный епископский посох, весь изукрашенный пастырский посох, свидетельствующий о его сане. Три пары выстроились перед ним, Корделия и Ален в центре, слева от них — Грегори рядом с Алуэттой, так и излучая успокоительную энергию, а справа от них Джефри предлагал руку Ртути, которая приняла её, но с вызывающим видом. В ответ он с обожанием посмотрел на неё, и она снова устремила взгляд на архиепископа, почти совершенно лишившись присутствия духа.

Гвен что–то шептала матери Ртути, держа её за руку, щедро делясь с ней своим умиротворённым состоянием. Род переглянулся с Туаном, оба улыбнулись как один, а затем снова повернулись к алтарю.

Голосом, разносящимся по всему собору, архиепископ произнёс нараспев древние слова. При подготовке к венчанию Род предлагал крошечный микрофон и звукоусилительную аппаратуру, но прелат отказался от них. Сейчас слова почему–то сливались в голове Рода — он разбирал лишь, что архиепископ переходил с английского на латынь и обратно — и внезапно почувствовал до боли острое сожаление, что не смог устроить подобного венчания для Гвен. К несчастью, он тогда находился в розыске, и едва посмел появиться даже в деревенской церкви, не говоря уж о соборе в королевской столице. Он сжал ей руку, виновато глядя на неё — но она ответила ему почти весёлым взглядом, и он понял, что Гвен ни о чем не жалеет. Может её и обвенчал с ним бродячий монах вместо архиепископа, но зато вместо собора у неё была цветочная поляна, а вместо знати — толпа эльфов. Свадебное платье ей сшили двунадесять эльфесс, и оно затмевало своим блеском даже королевский наряд её дочери, а замуж её отдавал сам король эльфов.

Рода сильно занимало, не догадалась ли она, несмотря на все его предосторожности, что Бром О'Берин доводился ей отцом.

Род огляделся кругом, гадая, пришёл ли сюда Бром увидеть венчание своих внуков — ну конечно, вон же он, возле короля и королевы, так как его эльфийская природа оставалась для всех тайной; все принимали его за смертного карлика и того, кто был шутом при отце Катарины и стал её тайным советником. Род знал, что седина у него в волосах — тщательная подделка, так как Бром, как и все эльфы, будет по–прежнему жить, когда все прочие будут уже век как покоиться в могилах.

Он снова повернулся к алтарю, твёрдо решив изгнать столь меланхолическую мысль — и как раз вовремя, поскольку архиепископ подступил к Корделии и спрашивал:

— Кто выдаёт сию женщину за сего мужчину?

В душе Рода вспыхнула в последнюю минуту паника, но он преодолел её и произнёс вместе с Гвен:

— Моя супруга и я!

Затем архиепископ переместился к Ртути и снова спросил:

— Кто выдаёт сию женщину за сего мужчину? И её мать с сестрой ответили:

— Мы!

Далее архиепископ перешёл к стоящей твёрдо как скала, но с дрожащим в руках свадебным букетом Алуэтте и вопросил:

— Кто выдаёт сию женщину за сего мужчину? И Туан с Катариной ответили:

— Как её государь и сюзерен, мы!

Затем архиепископ вернулся на место между рядом девушек и рядом юношей и спросил:

— Берёте ли вы, Корделия, Ртуть и Алуэтта, в свои законные мужья Алена, Джефри и Грегори, дабы любить их и заботиться о них в богатстве и бедности, в горе и радости, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас?

— Да, — прогремел по всему собору ответ Корделии.

— Да! — ответила миг спустя Ртуть.

Алуэтта с трудом сглотнула, но быстро взглянула на Грегори и замерла, не сводя с него глаз, когда прошептала:

— Да.

Грегори, казалось, так и просиял.

Архиепископ повернулся к трём юношам.

— А вы, Ален, Джефри и Грегори, берёте ли в свои законные жены этих женщин Корделию, Ртуть и Алуэтту, дабы любить их и заботиться о них в богатстве и бедности, в горе и радости, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас?

— Да! — запинаясь произнёс Ален.

— Да! — ответил Джефри, норовя прожечь взглядом фату Ртути.

— Да, — выдохнул Грегори, не в состоянии оторвать взгляда от фаты, скрывавшей лицо той, кого он так сильно любил.

— Тогда я объявляю вас мужьями и жёнами. Несколько секунд три пары стояли, не веря случившемуся.

— Можете поцеловать невест, — мягко объяснил женихам архиепископ.

Женщины сияя подняли каждая свою фату; их мужья подступили к ним вплотную. Когда их губы соприкоснулись, прогремели двенадцать труб, выражая их радость. Архиепископ прочистил горло и отвернулся, снимая митру и передавая её дьякону, а затем поднялся обратно на главный престол и начал служить брачную обедню, когда другие дьяконы принесли женихам и невестам шесть скамеечек для коленопреклонения.

То ли месса была короткой — в чем Род как–то сомневался, поскольку это была торжественная обедня, то ли у него замедлилось ощущение времени, делая все каким–то смазанным, но казалось прошло всего несколько минут до тех пор, пока три пары не встали, причём женщины — расслабившиеся и радостные, с закатанными фатами, и орган заиграл радостную музыку Мендельсона, тогда как три жениха, смеясь и болтая с невестами, спустились по лестнице к проходу и так и проплыли по этому длинному пути к большому золочёному порталу.

Было конечно же много чего ещё — банкет в Большом Зале королевского дворца для всей знати, а после банкета — танцы, с тремя юными парами открывающими бал и Родом, впервые кружащимся в вальсе с Корделией с тех пор, как та стала слишком большой, чтобы танцевать с ним, стоя у него на ногах; вино текло рекой, и молодые аристократы сделались довольно шумными и буйными, готовыми чуть ли не унести три пары на брачную ночь, у которой были бы зрители — обязательная вещь для королевских свадеб в средние века, когда девственность невесты являлась жизненно важной гарантией, что наследник будет действительно из королевского рода. Но на этом этапе Гвендайлон магическим образом проложила себе извилистый путь через толпу и собрала все три пары на помосте, где стоял высокий стол. Подружки невест и другие молодые женщины выстроились напротив них, оживлённо болтая между собой и вынуждая юношей немного отступить, а толпа принялась считать:

— Один… два… три!

Все три невесты высоко подбросили свои свадебные букеты, и молодые женщины, отталкивая и отпихивая друг друга, бросились ловить их. А затем, поскольку торжественная церемония посвящения в кавалеры ордена Подвязки не добралась до Грамария, три юные пары помахали своим сверстникам, поблагодарили всех присутствующих и попрощались — и исчезли с тройным треском, как при взрыве шутихи.

В зале на мгновение наступила тишина, так как телепортация все ещё несколько пугала даже жителей Грамария, так же как любые иные проявления пси–сил, которые они считали чародейством.

И кроме того, их лишили эротического разгула, на который они рассчитывали.

Поэтому начались разговоры, все более сердитые — но тут выступил вперёд весело улыбаясь и успокаивающе подняв руки король Туан, и толпа умолкла.

— Каждая невеста отправилась со своим женихом в любовное гнёздышко, избранное каждой парой, — объяснил он, — но вина у нас хоть залейся, да и засахаренных фруктов в избытке, так что хотя они может и ищут себе ложе, это ещё не повод и вам заниматься тем же. Музыканты, играйте!

С галереи музыкантов грянула весёлая мелодия и знать, хотя и поворчав немного, переключилась на быстрые па танца. Через несколько минут все уже забыли о своём разочаровании от того, что их лишили возможности устроить кошачий концерт под окнами новобрачных, и радостно кричали.

— Значит, теперь все, — заключила Гвен, положив ладонь на руку Рода. — Слава Небесам, мы умыкнули их и дали им остаться наедине!

— Не без изрядного ввода псионических сил со стороны их матери, — отозвался со знающей улыбкой Род.

— Возможно я немножко помогла им, — призналась Гвен. — Отведи меня назад к нашему месту за высоким столом, муж, ибо я довольно–таки устала.

— Не удивительно, после стольких месяцев планирования, устройства и защиты свадьбы, — сказал Род, глядя на жену с тем же выражением, с каким их сыновья смотрели на своих невест. — И завершения дня тем, что, должно быть, потребовало от тебя самого большого усилия в твоей жизни.

Гвен негромко рассмеялась, а затем возразила:

— Ну, была ведь ещё та ночь, когда Магнусу было десять, и когда он пробудился от кошмара, а Грегори страдал от колик и ревел в голос, и разбудил Корделию, которая присоединилась к нему, а Джефри твёрдо решил добиться и своей доли внимания.

— Да, но с тем–то кризисом мы справлялись вдвоём, — напомнил ей Род. — А это усилие тебе пришлось прилагать в общем почти в одиночку.

— Не без огромной моральной поддержки с твоей стороны, муж, — ответила ему Гвен со взглядом, возобновляющим её брачные обеты.

Но подымаясь на помост, она споткнулась. Род поддержал её, обняв за талию, и попытался отвлечь шуткой от этой нехорошей приметы.

— Ты устала больше, чем тебе думалось!

— Может быть, — признала Гвен.

Но когда они покидали замок, она споткнулась опять, споткнулась на одной–единственной ступеньке при сходе с подъёмного моста, и на этот раз Роду пришлось подхватить её на руки, а не просто поддержать. Он держал её на руках покуда ливрейные лакеи бегали за каретой.

— То просто усталость, — заверила она Рода.

— Ты хочешь сказать — истощение сил, — поправил её он, — и ты права — полнейшее истощение сил. Несколько недель отдыха восстановят их.

Но они не восстановили.

1

Алеа вошла в салон и обнаружила, что тот пуст. С нарастающим раздражением она нетерпеливо огляделась, а затем выразила раздражение в словах и улыбнулась, ощутив веселье, отдающее насмешкой над собой. Ведь она же возмущалась: "Как это Магнус смеет не быть здесь, когда мне нужно с кем–то пообщаться?", как будто у него в жизни только одна цель — забавлять её!

Ну, это конечно же не так. Его дело — обеспечить её этим чудесным космическим кораблём с его роскошной меблировкой, гурманской едой и напитками, и охранять ей спину в бою. Для чего же ещё нужен мужчина?

"Для любви", казалось ответило что–то у неё внутри, но она шарахнулась от этой мысли. Родители, которых она любила умерли, и оставили её одинокой и беззащитной; соседи, которых она считала друзьями, выступили против неё, чтобы завладеть её наследством. Парень, клявшийся ей в вечной любви и соблазнивший её, после посмеялся над ней и с презрением отверг её. Намного лучше иметь товарища по оружию вроде Магнуса, настоящего друга, непоколебимо преданного ей, пусть даже эта преданность была настолько меньшей, чем преданность возлюбленного — да и вообще, чего она хотела от любви? В ней не было никакого удовольствия, только боль. О, разумеется, знание, что она делает своего парня счастливым, доставляло–таки удовольствие, удовольствие внушала его страсть, та сила, с какой он жаждал её, его потребность в ней — но её тело не получало никакого удовольствия.

Но вот Магнус, с его чувствительностью, скрытой под скорлупой бесстрастия, с обузданным огнём эмоций, которые он фокусировал только на Народе, какой бы там это народ ни оказался в данный момент: окажись он с ней в постели, то занятие любовью могло бы стать…

Она гневно отбросила эту мысль. Эти барды все врали, поэты все врали, нет в любви никакого удовольствия! И кроме того, к чему подвергать опасности прочность их отношений ради романа, который мог обернуться неудачей?

Или же мог всю их жизнь достигать все больших высот…

"Поэтический вымысел", — сердито сказала она себе и отправилась на поиски Магнуса, уже сердясь на него за то, что он оставил её жертвой этих мыслей и чувств. Она конечно могла спросить, где Магнус, у Геркаймера, корабельного компьютера, но ей почему–то думалось, будто она и так это знает. Если Магнус не у себя в каюте и не в салоне, то он вероятно на мостике. Зачем ещё спрашивать?

Поэтому она направилась вниз по трапу, высокая стройная женщина в свободном корабельном комбинезоне, скрывающем хорошую фигуру, длиннолицая особа со слишком большими глазами и слишком широким ртом, со слишком маленьким носом для точёных плоскостей лица воина, современная валькирия, рождённая, скорей, от смертных мужчины и женщины, чем от богов, в знак чего её длинные жёлтые волосы были заплетены в две косы и свёрнуты в спираль у неё на голове, словно подшлемник.

Она поднялась по винтовой лестнице и окунулась в царящую на мостике тишину. Там конечно же было темно, светились только огоньки на никогда не задействуемом пульте управления, позволяя проецируемым звёздам виднеться на куполе потолка, чтобы пилот видел, на какую звезду он держит курс. Она и сама подняла взгляд, захваченная мощью и величием галактики. И глядела на звезды несколько минут, дольше чем собиралась, прежде чем оторвала от них взгляд и посмотрела на силуэт одинокой фигуры на фоне усыпанного мелкими звёздочками хвоста Дракона.

Несколько минут она глядела на него, дивясь этой его семифутовой фигуре со всей её массой мускулов, которой по идее полагалось бы казаться маленькой на фоне этой величественной звёздной панорамы, а затем посмотрела повнимательней, чувствуя его безотчётную печаль, давая ей просочиться в себя, пока не разделила её с ним, теряясь в догадках.

Теряясь в догадках? Почему? С чего бы этой печали быть безотчётной? Ведь какую бы боль ни причинила ей любовь, Магнус пострадал от неё намного сильнее. Подробностей она не знала, слишком сильно чтя его личную жизнь, чтобы прибегать к углублённому чтению мыслей Магнуса, но по обронённым то тут, то там неосторожным словам у неё сложилось впечатление, что какая–то молодая хищница терзала его сердце, перекидывая его эмоции туда–сюда от любви до полнейшего унижения, и не единожды, а вновь и вновь, просто ради удовольствия растоптать его. Её–то парень по крайней мере сделал с ней такое только раз, да и тогда больше ради наслаждения её телом, чем причинения ей горя, и отверг он её ради гарантии избавления от такого бремени, как здоровенная неуклюжая девица, а не с целью вкусить её боль.

Хотя этим он, казалось, тоже наслаждался…

Она сердито отбросила воспоминания о нем, яростно сосредоточившись на большой фигуре в противоперегрузочном кресле, откинув голову назад, уставясь неподвижным взглядом на звезды. К чему ей помнить о том предателе, когда у неё есть в реальности друг, который волновался за неё больше, чем вообще кто–либо, кроме её родителей? И какое он имел право глазеть на звезды, когда здесь его отвлекала она, живая и материальная? Она шагнула вперёд с готовыми сорваться с уст сердитыми словами для пробуждения его от летаргии, вернуть к той жизни, которую они с ним вели — но когда приблизилась, то увидела в его глазах несказанное горе. Она притормозила, давая ожить своим более нежным чувствам, симпатии и заботы, и очень мягко спросила:

— Что тебя гнетёт, Магнус?

Он выпрямился, остановив взгляд, казалось блуждавший до тех пор по оборудованию мостика, на её лице, и затем на целую минуту задержал на нем, прежде чем ответил:

— Мой младший брат.

Слова гнева снова готовы были сорваться с её языка, гнева на того младшего, который мог причинить боль своему брату, но она сдержала их, затолкала их поглубже, зная, что младший д'Арманд, титанический телепат, находящийся в таком отдалении на родной планете Магнуса, едва ли стал бы тратить огромные количества энергии необходимой для донесения своих мыслей до Магнуса через столько световых лет, не будь на то веской причины.

— Какие новости может сообщить брат, чтобы так опечалить тебя? — тихо спросила она.

— Новости о нашей матери, — ответил Магнус. — Она умирает.

В последующие дни Алеа говорила немного, но ни разу не отошла далеко от Магнуса, пытаясь приободрить и утешить его одним лишь своим присутствием. Она хорошо помнила свои бдения над умиравшей матерью, помнила ещё большую боль, причинённую ей последними днями отца, ещё большую потому, что не с кем было разделить её, не было никого, чья боль уменьшала бы её собственную.

Она вовсе не считала несправедливым, что у Магнуса есть способный утешить его друг, тогда как у неё его не было — её лишь радовало, что ему не придётся переносить это долгое путешествие домой одному.

В минуты откровенности ей приходилось признать: её также радовало, что он наконец нуждался в ней на свой лад.

Поэтому она все время оставалась около него и ждала, наблюдая его профиль на фоне звёзд или его, сидящего в салоне в конусе света от скрытой лампы, видя, как он, время от времени, подымает взгляд, поражаясь, завидев её напротив, и в достаточной мере вспоминает о хороших манерах, чтобы спросить, как она, попытаться завязать разговор, и она тогда, в надежде оказать ободряющее и положительное влияние, начинала улыбаться и болтать о ничего не значащих вещах, но о таких, которые, как она знала, его интересуют — о литературе, об искусстве, о науке — до тех пор, пока его внимание не начинало угасать, а взгляд не делался блуждающим, и тогда уж она сворачивала разговор и возвращалась к чтению.

Чтению! Она ведь даже читать не умела, когда он повстречал её на дороге, на её родной планете Мидгард, где грамотными были только аристократы. И драться она тоже не умела, когда сбежала из рабства, сумев пережить ночь–другую одна и без друзей в мире, разрываемом на части войной и ненавистью, в лесу, кишащем волками и медведями. Магнус тогда — ну не то что принял её под своё крыло, хотя ощущение складывалось именно такое. Как ей думалось, он тоже не воспринимал это в таком разрезе, хотя, как подозревала Алеа, знал, что предоставляет ей защиту. Но он этого не сказал, говорил лишь, что рад будет иметь спутницу. Поэтому он шёл с ней по дорогам, учил её драться и применять талант телепатии, который был зарыт всю её жизнь и о котором она никогда не знала. Вместе они бросили вызов опасностям её мира и привели в действие цепь событий, которая пресекла постоянные попытки её собственного народа тиранить другие народы Мидгарда.

А затем, завершив дело, которое он явился выполнить, Магнус вызвал свой звездолёт, и она стояла застыв, зная, что её снова покинут — но Магнус взял её на борт, дал ей новую жизнь, когда рухнула прежняя, забрал её с собой в странные и удивительные миры, где люди мучились, столь же нуждаясь в помощи, как и она сама. Они отбивались от диких зверей и ещё более диких людей, вставая спиной к спине, усердно старались спасти слабых и угнетённых, узнавая, как они нуждались друг в друге в бою, а потом и в повседневной жизни — и за все это время он ни разу не протянул руки, пытаясь коснуться её, и не произнёс ни одного вкрадчивого слова, пытаясь завлечь её в постель.

Это было почти оскорбительно, на самом–то деле, да только она теперь знала — он понимал, что это разрушило бы протягивающийся между ними хрупкий мостик доверия. А кроме того, он на самом–то деле, похоже, мало интересовался ею как женщиной, и вообще чем–либо интимным, если уж на то пошло. Теперь, однако, доверие сложилось, стало прочным несмотря на её вспышки и оскорбления, и она теперь ловила себя на возникающем то и дело желании, чтобы он таки касался её — но когда Алеа ловила себя на этой мысли, то приходила от неё в ужас. Хватит с неё и прошлого, когда один юноша воспользовался ею и с презрением отверг её! Возникшая дружба с Магнусом намного лучше этого!

Хотя наверное их отношения могли бы быть ещё богаче.

Однако сейчас не подходящее время думать об этом, при Магнусе, настолько погрузившемся во мрак, настолько боящимся не добраться до дома вовремя — и поэтому она сидела и читала, или же чистила и смазывала свою кожаную сбрую, а потом точила клинки, или приносила ему чашку чая, когда заваривала его себе, забирала чашки, которые он рассеянно отдавал ей, мягко заставляла его есть, и не давала ему увидеть, насколько пугала её его потеря аппетита.

Фактически, она делала все, что следовало делать хорошей спутнице, все, что мог сделать боевой товарищ, и, постепенно, мало–помалу, он начал говорить с ней, произнося сперва только одну–две фразы, потом целые предложения, и наконец длинные сбивчивые монологи о своём детстве, о первых путешествиях, о родителях, о братьях и сестре — но всегда резко останавливался, когда соображал, что начинает говорить о своём последнем приключении, о той женщине, которая жестоко ранила его, о причинах, по которым он покинул дом.

— Понимаешь, я не мог просто быть сыном своего отца. — Сказав это, он глянул ей прямо в глаза, чего теперь почти никогда не делал. — Я не мог быть просто его продолжением. Я должен был быть самим собой, самостоятельным, а дома я никогда не смог бы быть таким, если бы не выступил против него — и потому я вместо этого уехал.

А Алеа слушала и кивала, с горящими глазами, жадно впитывая все эти сведения о Магнусе–мальчике, Магнусе — тяжко раненном любовнике, отправившемся в путешествия, Магнусе–сыне и брате, Магнусе–личности, человеке, как жаждала узнать его вот уж три года, но так и не узнала.

В ответ, когда он спрашивал её, каково это было, расти самой высокой девушкой в мидгардской деревне, чересчур высокой во многих отношениях, ей было как–то неудобно отказываться отвечать, сколь бы острую боль ни причиняли вызванные воспоминания — но рассказывая ему, она обнаружила, что боль померкла, что ей теперь под силу справиться с ней, что она может просматривать воспоминания и дорожить хорошими и растворять плохие. О, они по–прежнему оставались насыщенными болью, но не обладали больше силой калечить её. Она знала, что может теперь противостоять им, противостоять любому из тех людей, кто причинял ей боль, противостоять хоть всей деревне при Магнусе рядом с ней — и Алеа знала, что он всегда будет там, даже без удерживающей его как на привязи приманки секса, что она стала столь многое для него значить — и парадоксально, это вызывало у неё ещё более сильную жажду ощутить его прикосновение, ставшую настолько сильной, что сделалась почти невыносимой, хотя она и знала, что секс несёт только боль, что сопровождающие его чувства вызывали ещё более острую боль — в ней росло убеждение, что с Магнусом все будет иначе. Она говорила себе, что ей хочется делить ложе с Магнусом лишь ради уверенности в нем, и что в этом нет никакой необходимости, так как она могла быть намного больше уверена в нем как в боевом товарище, что их постоянно углубляющаяся дружба намного вернее и значительней, чем когда–либо могла б быть романтическая любовь, что ей не нужно неотделимого от такой любви обнажения душ, что интимность, разделяемая ими сейчас намного значительней, чем доверие любовников, что она могла б быть ближе ему как истинный друг теперь, когда беспокойство и горе делали его более уязвимым, чем он когда–либо бывал.

Но что–то глубоко внутри неё отказывалось в это поверить, в это, во все это.

И поэтому звездолёт мчался сквозь вечную ночь, неся в себе двух человек, которые наконец узнавали друг друга так, как никогда не знали раньше.

В коридоре замка прозвенел вопль, и Род было вскочил, а затем оглянулся на бледное лицо Гвен на подушке, обрамлённое длинными локонами рыжих волос с белыми прядями. Она открыла глаза, считывая его беспокойство и улыбаясь.

— Иди к ней, обеспокоенный отец. Я буду ещё жива, когда ты вернёшься.

— Знаю. Все равно я не хочу покидать тебя, если не вынужден. — Род снова уселся на постель, укачивая её руку в своей. — Тяжело видеть тебя больной в то время, как наша дочь рожает.

— Заверяю тебя, я протяну ещё немного, — промолвила Гвен с улыбкой, которая вдруг просияла сквозь её болезнь. — Однако дело сие женское, и лучше будет, если ты предоставишь его Корделии и её повитухе.

— Да, полагаю, так лучше. — Род сумел улыбнуться. — Мне пришлось пережить четверо твоих родов и примириться с тем, что я никак не смогу уменьшить твою боль. Можно б подумать, что к этому времени мне бы полагалось уже привыкнуть к этому.

— Сие длилось много лет, — допустила Гвен. — Впрочем также, с дочерью все обстоит иначе, чем с женой. — На лице больной впервые отразилось её собственное беспокойство. — И я тоже должна смириться наконец с сей беспомощностью. По крайней мере я могу разделить с ней боль и придать ей немного сил.

— Ты слишком слаба для этого! — Род в панике схватил её за руку. — Не истощай себя!

— Тело моё может и ослабло, — заявила ему Гвен, — но дух мой ещё силён.

Тишину в коридоре разорвал ещё один вопль. Род с содроганием поднял взгляд, но Гвен тихо произнесла:

— То последний такой. Дитя родилось. Род резко повернул голову, уставясь на неё.

— Ты хочешь сказать…

— Подожди. — Рука Гвен сжала его руку. — Мы и так увидим достаточно скоро.

Тем не менее, казалось, прошёл целый час, прежде чем в дверях появилась повитуха, держащая на руках завёрнутый в одеяло узел, издающий невнятное гуканье.

Гвен протянула руки, внезапно снова обретя силы:

— Дай мне!

Повитуха подошла и положила свёрток ей на руки. Гвен принялась укачивать его с сияющим лицом, вся светясь такой радостью и восхищением, что почти напугала Рода. Он осторожно протянул руку немного пошире открыть одеяльце у неё на сгибе руки — и увидел самого себя — темноволосое, сморщенное, розово–красное личико с торжественно закрытыми глазами. Род подивился мудрому, даже глубоко задумчивому выражению этого личика и снова терялся в догадках, от какой же такой мудрости отказываются души для того, чтобы родиться, в том светлом мире, из которого являются они.

Затем он поднял взгляд на жену и вновь затрепетал при виде затопившего её лицо выражения почти обожания и экзальтации. Может ли быть так, что один только этот ребёнок будет сохранять её жизнь?

— Теперь я прожила своё наиболее истинно и полностью, — тихо произнесла Гвен. — Какую ж большую радость, чем сия, может таить для меня жизнь?

Род надеялся, что очень заключительное звучание этим словам придало лишь его воображение.

Одна точечка света на куполе мостика стала наконец ярче всех других, набухла наконец в небольшой кружок, и Алеа поняла, что они приближаются к дому — по крайней мере к дому Магнуса; она сомневалась, что он когда–нибудь сможет стать и её домом или будет нужен ей. Когда диск увеличился, Магнус сделался даже более напряжённым; он начал набрасываться на неё, если она говорила что–то не то. Ей удавалось подавлять вспыхивающее в ней желание огрызнуться, говоря себе, что он будет в состоянии расслабиться, когда минует травма вызванная его возвращением домой, что потом он пожалеет о сказанном. Она душила в себе гнев за то, что он, казалось, даже не замечал её, настолько его поглотила предстоящая встреча с семьёй, которую он покинул десять лет назад, и хотя она решительно противилась искушению прочесть его мысли, ей все равно удавалось определить, о чем он думает:

"Как они изменились, родные которых он покинул? Насколько преданными они чувствовали себя из–за его отъезда? Будет ли его ждать какая–то радостная встреча, какая–то любовь?" Он ведь много раз говорил ей, что "Нельзя снова отправиться домой", и она ему верила — так каково же должно быть теперь ему возвращаться назад, когда он знал, что тот дом, который он знал, затерялся в тумане прошлого?

А затем Магнус поднял на неё взгляд, в том вечном сумраке салона глаза его внезапно сфокусировались на ней, и предупредил:

— Грегори говорит, нам можно приземляться — на ночной стороне, конечно, так, чтоб не напугать крестьян.

— Наш обычный подход. — Алеа осмелилась улыбнуться.

Магнус на мгновение уставился на неё, а затем улыбнулся в ответ с удивившей её теплотой и потянулся схватить её за руку, и в ней что–то растаяло.

Затем он отпустил её и обратил взгляд к обзорному экрану, на котором плавал исполосованный облаками диск, и посоветовал ей:

— Лучше пристегнись.

Подлокотник противоперегрузочного кресла со щелчком раскрылся, поднялся закреплённый шток. Алеа протянула его поперёк своего тела и прижала к спинке кресла, где тот и закрепился, после чего она и вцепилась в него такой хваткой, которая не могла ослабнуть, даже если корабль разобьётся в опилки. Она почувствовала давление спуска, почувствовала, как это давление ослабло, когда Геркаймер противопоставил ему искусственную гравитацию, почувствовала перетягивание каната природных сил, противостоящих искусственным, тогда как огромный диск на экране заполнил его целиком и оказался каким–то образом уже не перед ними, а внизу, мимо тянулись реки и горные цепи, накатывала, поглощая их, ночь, а потом только отблеск отражённого от облаков лунного света, пока не накатился, рассеивая темноту, дневной свет. Теперь, когда они неслись над поверхностью планеты, ей удавалось различить заплаты полей, и она расслабилась при знакомом ощущении приближения к средневековой планете, на мгновение позабыв о напряжении, которое возникнет, когда они совершат посадку, о встрече со знакомыми Магнусу людьми, которые могли вырасти и превратиться в незнакомцев.

На экран снова накатила ночь, но на этот раз в ней то тут, то там виднелись огни городов, огни, которые исчезли, когда ночь сделалась совсем глухой, а когда вернулся дневной свет, она различила ниточки дорог, тянущихся от одного скопления крыш к другому. Они проплывали по экрану намного медленнее, когда звездолёт сбросил скорость, тормозя до тех пор, пока не смог совершить посадку, не завалив целый лес. Когда ночь наступила в третий раз, она уже очень ясно видела отдельные дома, амбары, и даже точки, которые были пасущимися коровами. Тёмная клякса на экране сделалась посеребрёнными лунным светом вершинами деревьев, которые проплывали по экрану так медленно, что казалось почти не двигались, а затем внезапно увеличились и унеслись прочь, скорость казалось возросла, когда корабль снижался, и сердце Алеа подступило к горлу, как бывало всегда, ведь сидевшая в ней первобытная крестьянка была не в состоянии поверить, что они не упадут с неба и не ударятся о землю, где их прихлопнет как мух. Все её тело напряглось, давя на амортизационные ремни, словно она могла замедлить спуск корабля собственной силой, даже покуда она бранила себя, называя глупой варваркой. А затем проносящиеся вершины деревьев начали замедлять свой бег и снова становиться отдельными массами, массой, которая раскрылась в огромный неровный круг поляны с тянущейся по одной стороне серебристой нитью реки, круг, который, казалось, медленно проплыл в поле зрения, затем так сильно увеличился, что деревья по краям исчезли из виду, а скопление точек в верхней части экрана выросло в людей, которые в свою очередь уплыли за пределы обзора. Затем последовал толчок, очень–очень лёгкий, и тёмная масса внизу превратилась в отдельные неподвижные травинки, и Магнус освобождался от амортизационных ремней, подымался во весь свой рост, напряжённый и подобравшийся, и говорил:

— Мы дома, — поворачиваясь к шлюзу с таким видом, как будто собирался столкнуться с целой армией.

2

Алеа мигом освободилась от амортизационных ремней и оказалась рядом с ним, не отставал от него ни на шаг, когда он шёл к шлюзу. Когда они вошли в него, она схватила два прислонённых к стене посоха и сунула тот, который подлиннее, в руку Магнусу.

— Для чего мне это? — воззрился на него Магнус. — Мне не требуется быть готовым к бою — я же дома!

В среднюю часть фразы она не поверила, не могла поверить, глядя на него, но сказать об этом тоже не могла.

— Я, знаешь ли, не калека, — уведомил он её. — И опора мне не нужна.

В это она тоже не поверила, но сказала лишь одно:

— А мне нужна. Ты ведь не хочешь смущать меня, не так ли?

Магнус похоже удивился и едва пробормотал "нет", как наружная дверь открылась, и перед ними вытянулся сходной трап, блеснув серебром при лунном свете, открывавшем взорам стоявшую внизу кучку людей.

Магнус задержался на миг, набираясь решимости, хотя, как подозревала Алеа, заметила это наверное только она, а потом, казалось, совершенно расслабился и вышел на мост, ведущий к родному дому — шагая все быстрей и быстрей, до тех пор, пока с улыбкой и радостным криком не сгрёб в медвежьи объятия троих встречающих.

Алеа последовала за ним помедленней, давая ему время, давая время им, отчаянно надеясь, что они ответят на его явственную приязнь тем же.

Когда она сошла с трапа, одна из фигур прекратила висеть у Магнуса на шее и сумела высвободиться из его рук, после чего широко улыбаясь произнесла, глядя на него сияющими глазами:

— С возвращением, брат.

Девушка была невысокой, стройной и фигуристой, она была прекрасной, и у Алеа ёкнуло сердце. "Это всего лишь его сестра, — неистово подумала она, — всего лишь Корделия, его сестра". Но теперь она знала, какой стандарт красоты Магнус видел перед собой с самого детства, знала, что стандарт этот являл собой все, чем не была она, и в сердце у неё поселилась тоска.

Затем из объятий брата высвободились и двое других встречающих и отступили на шаг, с такими же широкими улыбками, как у Корделии. Эти оказались двумя юношами, один — широкоплечий и поджарый, а другой — стройный и большеглазый, но окружённый аурой силы.

Магнус повернулся к более худощавому юноше в длинном балахоне, и Алеа увидела, что он удерживается от так и просящихся на язык слов.

Грегори тоже увидел это.

— Давай, скажи это! — рассмеялся он. — "Как ты вырос!"

— Я оставил тебя совсем подростком, — дипломатично произнёс Магнус, — а нахожу тебя мужчиной в расцвете лет. — Он повернулся к более мускулистому юноше в камзоле и шоссах. — И тебя, Джефри, тоже несколько больше чем было, когда я отбыл.

— И тебя. — Джефри ухмыльнулся во весь рот старшему брату усмешкой, в которой сквозил оттенок вызова. — Ты в той же мере набрался и умения биться?

На лицо Магнуса набежала тень.

— Я повидал много боёв, брат, слишком много — хотя не могу утверждать, будто исход их решило моё умение.

Джефри удивлённо воззрился на него, и на мгновение возникло неловкое молчание. Этой паузой воспользовался подошедший к Магнусу коренастый юноша, повыше Джефри, но намного ниже Магнуса. Он сжал обеими руками свободную руку Магнуса со словами:

— И впрямь с возвращением тебя, шурин.

Но что это такое? Как мог этот могучий великан, этот неукротимый воин, этот Магнус, её Магнус, кланяться и говорить:

— Мой государь.

Лицо блондина скривилось, как от боли.

— Слава Небесам, я тебе ещё не король, Магнус. Полно, встань и будь мне другом, каким был всегда.

Так значит это принц Ален, сообразила Алеа. Она обвела взглядом трёх других встречающих, определяя их имена по тем сведениям, которые узнала только за последние несколько недель. Грегори оказался не таким худеньким, каким она считала его со слов Магнуса — десять лет и впрямь сотворили чудеса. А вот Джефри был точь–в–точь таким, каким она его себе представляла, мускулистым и кажется рвущимся с поводка в драку даже здесь с родными — но Корделия выглядела ещё прекрасней, чем Алеа считала её по описанию Магнуса.

В отчаянии она обратила взор к двум молодым женщинам, стоящим, молча глядя на происходящее, но вид новобрачных жён братьев не принёс никакого облегчения. Рыжая нетерпеливо шевельнулась, и её юбка колыхнулась, разойдясь и открыв на миг затянутое в шоссы[19] бедро — значит это воительница, одетая так, чтобы юбки не мешали ей, когда она будет вскакивать на коня. А это означало, что та, волосы которой казались при лунном свете белыми как снег, никто иная… Алеа подобралась, пытаясь сдержать нарастающий гнев.

Магнус выпрямился и обнял своего старого друга–принца. Алеа сообразила, что он высказал свою точку зрения, проявив при этом большое и нелегко добытое умение, но дипломатическое, а не боевое. Когда он отступил на шаг, разжав объятия, Корделия подхватила Алена под руку и прижалась к нему со словами:

— Да, Магнус, обними его как брата, а не как принца.

— Прилети я годом раньше и мог бы успеть на ваши свадьбы, — подосадовал Магнус. — Но по крайней мере…

Возникло неловкое молчание, когда все добавили оборванное им окончание фразы: "По крайней мере мать до этого дожила". Эта мысль омрачила радость, вызванную возвращением Магнуса. Затем Корделия выдавила из себя улыбку и сказала:

— Теперь меня совсем не так сильно превосходят в численности, Магнус. У тебя теперь три сестры. — Она повернулась к двум другим женщинам. — Та, у которой огненные волосы и такой же характер, это Ртуть.

Рыжая шагнула вперёд, по–собственнически беря за руку Джефри, но другую протянула Магнусу.

— С возвращением, брат.

Магнус торжественно взял протянутую руку и поцеловал её. Глаза у Ртути расширились от удивления, а у Джефри — потемнели, но прежде чем он успел возразить, Магнус выпустил руку и отступил на шаг, окидывая их взглядом с головы до ног и улыбаясь все шире.

— Я б сказал, вы отлично подходите друг к другу — и впрямь отличная пара. Надеюсь, небо благословит вас дочерьми, так как они будут образцом красоты.

— Что, брат? — вознегодовал Джефри. — Ты не желаешь мне иметь сыновей?

— Столько, сколько сумеет тебе подарить твоя леди, Джефри, — заверил его Магнус, — так как они несомненно будут столь же буйными, сколь и красивыми.

— Да пусть будут хоть настоящим наказанием господним! — улыбнулась Ртуть. — Думаю, я смогу справиться по меньшей мере с полудюжиной.

Джефри с удивлением посмотрел на неё, но тут Грегори кашлянул, и Магнус поднял взгляд, а затем казалось внутренне одеревенел, и его улыбка сделалась немного более жёсткой, даже застывшей, и Алеа, гадала понял ли кто–нибудь кроме неё, что он весь подобрался.

— Брат, — серьёзно произнёс Грегори, подводя к нему ошеломляющее видение с облаком золотых волос вокруг головы, — познакомься с моей женой, Алуэттой.

Та нерешительно шагнула вперёд, очень нерешительно, казалось готовая чуть ли не броситься бежать, глядя на Магнуса широко раскрытыми в испуге глазами.

— Тебе незачем разговаривать со мной если не желаешь. Мы уже знакомы.

"Ведьма!" — Алеа плотно сжала губы, не давая вырваться этому слову. Эта была она, та самая мучительница её Магнуса, та, которая терзала его сердце, которая унизила и опозорила его. Алеа порадовало, что она не знала, как именно эта женщина искалечила его, поскольку ей и так было достаточно трудно удержаться от порыва броситься вперёд и сразить эту волчицу на месте.

— Знакомы? Я никогда тебя не встречал. — Магнус пожал ей руку, хотя и несколько напряжённо, и его пальцы держали её ладонь словно безжизненные — но его улыбка, хотя и неподвижная, все же оставалась на месте, и он действительно сумел вызвать у себя во взгляде какую–то теплоту. — Никогда не встречал тебя в каком–либо ином обличье, кроме твоего собственного, и должен сказать, оно куда красивей любой проецируемой тобой иллюзии.

Алуэтта покраснела и опустила глаза, и достаточно знающая мужчин Алеа поняла, что этот жест делал её ещё более привлекательной — но Магнус казалось его не заметил. Она подняла взгляд и посмотрела ему прямо в лицо.

— Грегори рассказывал мне, что когда логика требовала умертвить меня, ты был одним из тех, кто подал голос за пощаду. И я благодарю тебя за спасение моей жизни.

— А я тебя, за то, что ты подарила моему брату счастье, которого, как я думал, ему никогда не увидеть. — Но говоря это, Магнус все равно стоял как деревянный.

Наступило недолгое, но неловкое молчание. Затем Магнус поднял голову, обвёл взглядом маленькую группу встречающих, и спросил:

— Отец… он…

— Не отходит от мамы, — сообщила ему Корделия. — Он не покинул бы теперь её даже ради твоего возвращения домой — но я знаю, что ему почти так же хочется увидеть тебя, как и ловить каждый её вздох. Идём, брат.

Она повернулась было, готовясь уйти, но Магнус схватил её за руку.

— Нет, погоди. Вы все должны познакомиться с моим боевым товарищем. — Он обратился к Алеа с улыбкой облегчения, но в глазах у него стояло загнанное, умоляющее выражение. Она в шоке непонимающе уставилась на него, но он сказал лишь: — Как тебе удалось даже здесь найти способную укрыть тебя тень?

— При свете полной луны, когда столько вас отбрасывает эту самую тень? — фыркнула Алеа. — Какие тут могли быть трудности? — Но тем не менее она шагнула вперёд, крепко сжимая посох, чтобы не дрожали руки, глядя поочерёдно на Джефри, Грегори и Корделию, и подчёркнуто не смотря на дам. — Я Алеа, которую он принял под своё крыло из милосердия.

— Скажи уж лучше из инстинкта самосохранения! — возразил Магнус и объяснил братьям и сестре: — Она по меньшей мере десяток раз спасала мне жизнь.

— А ты — мне, — огрызнулась Алеа.

— А, — тихо произнёс Джефри, — тогда между вами уже прочные узы.

Алеа в удивлении повернулась к нему. Уже? Что он хотел сказать этим "уже"? Но Ртуть кивала, соглашаясь с мужем, и Алеа встретилась с ней взглядом. Они на мгновение посмотрели друг другу прямо в глаза, и воительница узнала воительницу. Нет, не только узнала — каждая поняла, как важна для другой её честь и что они до конца своих дней смогут положиться друг на друга в бою, как бы там они ни ссорились в мирное время.

А уж без ссор у них не обойдётся, испытывала уверенность Алеа — ссориться они будут столь же легко и естественно, как кошка с собакой. Но она никогда не будет ссориться с Алуэттой, так как стоит ей хоть раз начать, и она разорвёт эту ведьму на куски.

Ртуть рассмеялась негромким, мелодичным и каким–то очень успокаивающим смехом. И протянула руку Алеа со словами:

— Идём, воительница, ибо мы с тобой по–моему товарищи по оружию.

Алеа оттаяла и шагнула вперёд взять протянутую руку, чувствуя, как улыбка у неё на лице, о существовании которой она и не подозревала, становится все шире. И повернувшись пошла рядом с воительницей.

— Если я не ошибаюсь, этот посох из ясеня, — заметила Ртуть. — Ты его долго морила или нашла уже выдержанным?

— Я его выбрала из упавшего дерева, — ответила Алеа, и обе пустились сравнивать свой взгляд на оружие. Корделия шла следом за ними, едва скрывая улыбку, подхватив под руку Алуэтту, успокаивающе потрепав её по запястью.

Грегори повернулся к Магнусу, и лицо его сделалось серьёзным.

— Идём, брат. Мама ждёт.

Пока Гэллоугласы и их супруги отвлеклись на встречу после долгой разлуки, было довольно легко отвлечь их ещё чуть сильнее, спроецировав мысль, гарантирующую, что они будут замечать только друг друга, а не какое–то странное животное и уж определённо не инопланетянку — и поэтому Незаметная, "заяц" с далёкой планеты, с огромной шарообразной головой и слишком маленьким для него кошачьим телом, неслышно спустилась по сходням и рванула укрыться среди окружающего леса. Спрятавшись, она сразу повернулась направить мысль в сторону корабельного компьютера, стирая сегмент его памяти; он так никогда и не вспомнит, как она проскочила по сходням. Подымаясь из трюма к шлюзу, она парализовала по пути все сенсоры, и поэтому компьютер и так не должен знать о её выходе, но никогда не вредно добиться полной гарантии.

Сделав это, она сложила под собой короткие ноги и расположилась понаблюдать за встречей людей и вкусить смесь их эмоций. Незаметная была очень сильной телепаткой, вполне вероятно куда более мощной, чем любой из двух опекаемых ею людей, даже более мощной, чем Грегори — эта способность хорошо послужила её виду при подъёме по эволюционной лестнице. Телепатия предупреждала её сородичей о приближении врагов; телепортация и левитация предоставляли им возможность скрыться; а телекинез избавил от необходимости развивать руки. Поэтому Незаметная забавлялась, наблюдая за комичным поведением людей, наслаждаясь богатством их чувств. Какое постояйное развлечение они обеспечивали! Какими странными и замечательными были их чувства гнева и ненависти, любви и радости! Какие тонкие оттенки эмоций, переходящих одни в другие, какая замечательно парадоксальная их способность ощущать сразу несколько стремлений, какая восхитительная способность управлять ими!

На этой встрече после разлуки преобладала радость, но под ней таилось беспокойство, исходящее не от одной только Алуэтты, но и от всех Гэллоугласов — беспокойство по поводу того, что возвращение Магнуса может сместить сложившееся между ними в его отсутствие равновесие, потрясение и озабоченность тем, как сильно он постарел за десять лет, расстройство из–за тяжёлых испытаний, которые ему явно довелось пережить, таящаяся тревога, что эти испытания сделали его огромную ментальную мощь ещё сильнее, чем когда он отбыл — и озадаченность при виде привезённой им с собой высокой гибкой женщины.

Незаметная улыбнулась, позабавленная, как всегда, человеческими слабостями. Она ощутила перемену в настроении и подивилась тому, как люди могли стать столь мрачными просто из–за смерти других, поскольку её сородичи, подрастая и едва достигнув зрелости, теряли всякий интерес к своим родителям. В свою очередь, их отцы и матери утрачивали всякий интерес к своему потомству, коль скоро оно выходило из возраста котят. Они разбредались в разные стороны, и если встречались через несколько месяцев, то едва могли вспомнить, кого перед собой видят.

Поэтому инопланетянка лежала, наблюдая за людьми, заново заинтригованная странными эмоциями этих глупых человеков и дивясь силе их чувств. Они так сильно волновались друг о друге, эти глупые двуногие создания! И почему они позволяли стольким вещам так много для них значить? Разве они не знали, что жизнь коротка, и по сравнению с недолгой продолжительностью жизни ничто не имело настоящего значения? Она зондировала разум двух своих подопечных и знала ответ — они подозревали об этой незначительности, но отказывались принять её к сведению и набрасывались на жизнь с ещё большей решимостью.

Незаметная наблюдала за ними, пока самый высокий, тот самец, которого она считала одним из своих, не повернулся к космическому кораблю и не отдал приказ, после чего трап убрался в корабль, люк закрылся, а огромный золотистый диск бесшумно оторвался от земли, поднялся над вершинами деревьев, а потом устремился в небо, уменьшаясь до точки, крапинки света, а затем и вовсе исчезнув.

Люди двинулись прочь, но Незаметная лежала не шевелясь, мысленно следуя за ними, зная, что может отследить их за сотни миль. Она заметила, что владевшие их умами дурные предчувствия стали ещё сильней, когда они отъехали — дурные предчувствия из–за надвигающейся смерти их матери, но также и из–за новых отношений друг с другом, которые они должны будут выработать.

Инопланетянка решила, что ей желательно быть поближе к цели их поездки, и поднялась, потянулась, а затем повернулась, собираясь потрусить за всадниками — и резко остановилась, уставясь на преградивших ей путь существ, изумлённая тем, что совершенно не заметила, как они приблизились. Впервые за много десятилетий в ней шевельнулся червячок страха.

3

С виду они походили на людей, но были очень маленькими, эти стоявшие перед Незаметной странные создания, с варьирующимся ростом от одного до полутора футов[20], а тот, который стоял во главе, был самым крупным, и по мускулистости и по росту.

— Какое ты имеешь отношение к моему подопечному? — требовательно спросил он у инопланетянки, прожигая её гневным и подозрительным взглядом.

Незаметная моргнула, удивлённая внезапным появлением этих созданий, а затем сообразила: она настолько сосредоточилась на людях, что прозевала звуки и мысли этих малышей, когда они подошли к ней сзади. Она улыбнулась, позабавленная их смелостью. — Подопечному? Как может такое высокое создание быть под твоей опекой?

— Потому что он внук моего короля, — отрезал человечек, — и со дня рождения внука Его Величество велел мне присматривать за ним и заботиться о нем — да, а также за каждым из его братьев и сестрой, когда они родились.

— Интересный приказ. — Улыбка Незаметной сделалась ещё шире.

— Не скаль мне зубы, думая запугать меня их угрозой! — резко бросил коротышка, и два десятка сородичей у него за спиной хором поддержали его. — Я — Пак, и все, у кого есть хоть капля здравого смысла, страшатся моих выходок!

— Если моя улыбка вам неприятна, я её замаскирую, — спокойно ответила Незаметная. Она знала, что её акульи зубы, стоит их хоть раз увидеть, нелегко забыть, и поэтому была не против сомкнуть губы. — И все же мне интересно, как ты думаешь защитить человека, который настолько больше тебя и явно намного сильнее.

— Своей магией, конечно. — Человечек, как и все его сородичи, сосредоточенно наморщил лоб, направив на неё палец.

Удар невидимой руки откинул Незаметную назад, заставив сесть на короткий хвост. Она ахнула, ошеломлённая и испуганная, вся её вселенная внезапно перевернулась вверх тормашками. Когда вселенная выправилась и стабилизировалась, Незаметная поняла, что ей уже никогда больше не быть совершенно непоколебимой. Никакой вид кроме её собственного никогда раньше не мог хлестануть её с такой силой.

— Как… как ты это…

— Сказано же, магией, — нетерпеливо ответил коротышка, — своей собственной магией и магией двадцати с лишним эльфов за моей спиной. Будь уверена, я смогу устроить и намного хуже, и по разновидности и по силе — ибо я опираюсь на более чем двухтысячелетние знания и опыт, и на сотни тысяч эльфов, усиливающих мои чары. Говори кто ты такая и откуда взялась.

Так значит они называли себя "эльфами" и хорошо охраняли свои разумы — Незаметной едва удавалось уловить случайно отбившуюся мысль любого из них. Но во всех этих мыслях присутствовала забота о человеке, которого они знали как Магнуса, и гнев на Незаметную за принесённую ею опасность для него. Она начала расслабляться — и её и их в конце концов интересовало одно и то же: благополучие Магнуса. Они были естественными союзниками. Ей нужно всего–навсего убедить их в этом. Всего–навсего.

— Взялась я из другого мира, — принялась объяснять она, — того, который вращается вокруг солнца, которое в вашем небе всего лишь одна из многих звёзд. Я столкнулась с твоим… подопечным… и его дамой, когда они пытались освободить людей моего мира от узурпатора, рвущегося стать тираном. Я заинтересовалась ими, так как они не походили на всех прочих — и увидела, что они подвергали себя огромной опасности. Я последовала за ними, чтобы если понадобится спасти их с помощью своей собственной — магии, если желаешь называть её так.

— И понадобилось? — потребовал ответа коротышка.

— О, да. — Незаметная улыбнулась, а затем как раз вовремя вспомнила о необходимости держать губы сомкнутыми. — Понадобилось на той планете, и на нескольких других. Понимаешь, я спряталась на борту их звёздной лодки и отправилась с ними.

— Если ты так сильно волнуешься за них, — нахмурился коротышка, — то почему не сошла вместе с ними по сходням, а предпочла скорей прокрасться, словно тать в ночи?

Незаметная уловила из его разума образ татя и придушила собственный гнев, помня, что для этих маленьких созданий она являлась неизвестной и угрожающей величиной.

— Они не знают обо мне, — объяснила она. — Я все время пряталась от них, чтобы они полагались не на мою магию, а на собственный ум.

— Сие не лишено смысла, — указала Паку женщина ростом с фут, и сквозь её ментальный щит просочилось достаточно образов, показавших Незаметной, что эти маленькие человечки и сами тоже прятались от людей, хотя в такой же мере из осторожности, как и из отказа дать себя использовать.

Но убедить Пака оказалось не так–то легко.

— Ты покинула родину и наверняка не можешь особо надеяться вернуться туда. Отчего же в тебе вспыхнула столь великая приязнь к моему подопечному и его леман, что ты готова покинуть ради них все?

— От завороженности их… усилиями, — Незаметная чуть не брякнула "выходками", но вовремя вспомнила, что эти коротышки — народ весьма чувствительный, и ей лучше потщательней подбирать слова. — Среди моего вида совершенно не известно, чтобы какая–то личность рисковала здоровьем и даже жизнью ради других — ну, коль скоро те уже не котята — и уж абсолютно немыслима какая–то забота о тех, кого вообще не знаешь, волноваться за них просто потому, что они люди!

— А наш Магнус так и поступал? — спросил хмурясь Пак.

— Не просто переживал за других, — сказала Незаметная. — Он путешествовал по мирам в поисках бедствующих людей, словно ему нужен кто–то, о ком надо заботиться!

— Так оно и есть, — медленно произнёс Пак. — Именно так и обстоит с большинством его собратьев. И все же, даже если такая забота для тебя в новинку, почему она столь сильно привлекает тебя, что заставляет покинуть родину?

— Но как раз потому, — объяснила Незаметная, — наша родина мало значит для моего вида. Фактически, для многих из нас она вообще ничего не значит, кроме пищи, когда мы голодны, спаривания в сезон течки и котят, когда они рождаются.

— Что за унылая жизнь! — содрогнулась какая–то эльфесса.

— Вот именно! — Незаметная повернулась к ней, обрадованная, что кто–то уловил, в чем суть; так будет намного легче объяснить. — Когда вырастишь один–другой окот, спаришься несколько десятков раз, испробуешь все виды мяса, какие может предложить наша планета — то ясное дело, начинает одолевать скука и охота к перемене мест. Мы стремимся к новому опыту, к новым ощущениям, и даже становимся жестокими в погоне за ними — лет через тридцать–сорок кажется, нет большого смысла даже в жестокости или власти. Я желала узнать тайну твоего подопечного которая поддерживает в нем такой интерес к жизни, делает его невосприимчивым к характерной для моего вида скуке.

— Та–а–а-а–а–ак! — Слово это с шипением и стоном прокатилось эхом по всей поляне, и Пак кивнул, с сумрачным лицом. — Значит ты присоединилась к ним в поисках спасения от скуки. Ты действительно желаешь выяснить, как волноваться за других?

— А ты желаешь жить дальше? — ответила вопросом на вопрос Незаметная.

Коротышки предупреждающе заворчали и развернулись в цепь, окружая кошкоголовую инопланетянку.

— Вот и я тоже желаю жить и дальше, — быстро продолжила Незаметная, — но знаю, что покончу с жизнью и её унылостью, если не смогу узнать то, что знают Гар и Алеа, что похоже известно всему их виду, и наверное даже вашему: как найти, зачем жить, найти эту причину в других людях — да, даже в людях, которых они вообще не знают.

— И что же ты станешь делать с сим знанием коль скоро обретёшь его? — спросил Пак.

Незаметная уставилась на него, поражённая тем, что он задаёт вопрос, ответ на который столь очевиден. А затем пожала плечами:

— Буду жить.

— Ты будешь не просто жить, — промолвил Пак, — или же окажется, что ты так ничему и не научилась. — Он со знающей улыбкой посмотрел на неё, кивнул и повернулся, собираясь уйти.

— Значит мы позволим ей бродить где ни пожелает? — нахмурясь спросил какой–то эльф.

— Она не угрожает народу Грамария, — кивнул Пак, — ни людям, ни эльфам, ибо она станет действовать только ради сохранения жизни Магнуса и Алеа — и тем самым поможет им достичь их целей. — Он снова посмотрел на Незаметную. — Разве не так, кошкоголовая?

— В общем так, мелкий, — нахмурилась Незаметная. — На самом–то деле, довольно забавно помогать им без их ведома.

— А так как нам известно, что Магнус не предпримет ничего злонамеренного… — Эльф оставил предложение незаконченным, все ещё не слишком довольный.

— Если предпримет, то мы очень строго поговорим с ним, — ответил эльфу Пак, — хотя мне не верится, что даже десять лет жестоких столкновений могут так сильно изменить нашего Магнуса.

— Правильно думаешь, — заверила его Незаметная. — он стремится только помогать другим и разит лишь для самозащиты — или для защиты других. Это ещё одна тайна для меня — почему он так сильно напрягается ради целей, которые ничего ему приносят.

— О, они приносят ему вполне достаточно, — уведомил её Пак. — Вот когда выяснишь, как именно обогащают его приложенные им усилия, буду рад обсудить с тобой, насколько сие глупо. Можешь свободно бродить по всей стране и делать что пожелаешь. Но не злоупотребляй сим.

Незаметная открыла было рот. собираясь горячо огрызнуться, а затем в изумлении вытаращила глаза, так как все коротышки пропали пропадом, мгновенно исчезли. Она закрыла рот и чуть склонила голову набок, прислушиваясь органом чувств куда более чутким, чем уши, и уловила лишь тающие смешки да обрывки разговора. Маленький народец казалось, теперь вполне успокоился.

Это просто сводило с ума, не говоря уж о том, что оскорбляло. Есть что–то унизительное, когда другие решают, что ты не представляешь собой никакой угрозы.

Неподалёку от поляны их ждали лошади и поэтому Гэллоугласы с супругами выехали из леса к стоявшему за ним на лугу дому. Магнус в удивлении натянул узду.

— Выходит, они вернулись в хижину?

"Ничего себе хижина!" — подумала, иронически скривив губы, Алеа. Дом был двухэтажный с выглядывающими из мансарды окнами, с покрытыми штукатуркой стенами и вынесенными наружу балками, с освинцованными окнами, светящимися изнутри от огня очага и от свечей на верхнем этаже.

— Мама хотела вернуться в дом, где мы выросли, — тихо объяснила Корделия. — В конце концов мы все много лет прожили здесь, прежде чем приняли замок по настоянию королевы Катарины, и несмотря на все доставленные нами маме хлопоты и досады, она говорит, что балки этого дома впитали в себя её самые счастливые воспоминания.

— Не сомневаюсь, — тихо произнёс Магнус, пуская коня вперёд. — В конце концов, в замке–то мы прожили всего четыре года, все вместе.

— Да, все вместе. — Корделия оставила недосказанным: "Прежде чем ты нас покинул", но данное ощущение витало в воздухе, и Магнус опустил голову, когда конь вёз его домой.

— Не брани себя, брат, — негромко сказал Магнусу подъехавший к нему Грегори. — Твоё отсутствие дало где вырасти Джефри.

А про себя он не упомянул, размышляла Алеа, и увидела по усмешке Магнуса, что тот тоже это понял, хотя сам Грегори вероятно об этом не подозревал.

Подъехав к двери, они спешились; из теней появились взять у них лошадей конюхи. Магнус в удивлении огляделся кругом.

— А где Пак и его сородичи?

— Скорей всего отправились по своим ночным делам, — ответил Грегори. — Иди, брат. Наверху горит свеча, и не сомневаюсь, папа бодрствует и не сводит глаз с мамы, даже если она спит.

Он открыл дверь и жестом пригласил Магнуса войти. Магнус последовал за братом, и Алеа показалось, что на его плечи легла мантия рока. Она автоматически двинулась к нему, протягивая руку успокоить его, но Корделия ловко перехватила её и направила к гостиной со словами:

— Мы должны дать им побыть несколько минут наедине, не правда ли? Её первенец, после стольких лет разлуки.

— Да… да, конечно. — Алеа позволила увести себя в гостиную, повернулась занять кресло у очага и уселась, глядя на пламя, открыв мысли и сердце для подымающегося по лестнице молодого великана, готовая к любому призыву о поддержке, какой он мог направить — но ничего такого не последовало. Наконец она подняла взгляд на Корделию — и на Ртуть с Алуэттой. Тут она потрясённо сообразила, как мастерски отсекла её от группы сестра Магнуса с целью оставить наедине с молодыми женщинами, и Алеа сразу поняла, что это означало. И вся подобралась, готовясь к допросу и к приговору.

Однако Корделия лишь мягко улыбнулась и сказала:

— Мы знаем, что говорил о тебе Магнус, когда общался с Грегори, о сопровождающем его слова приливе чувств. Но теперь, когда ты здесь, рядом, это сказанное кажется столь немногим.

— Приливе чувств? — мигом насторожилась Алеа. — О каких чувствах он говорил?

Все три женщины быстро обменялись удивлёнными взглядами.

— Восхищения твоим мастерством в бою, — начала перечислять Корделия, — остротой твоего языка и ума — но также и восхищения твоим лицом и фигурой.

— Лицом и фигурой? — рассмеялась резким, горьким смехом Алеа. — Лошадиной физиономией на жердине? Чем он тут мог восхищаться?

Женщины снова обменялись удивлёнными взглядами, на сей раз украдкой; а затем Ртуть снова повернулась к Алеа.

— Ты очень мало о себе знаешь, девушка, коли видишь своё отражение именно таким.

— Да как я увижу своё отражение, — зло спросила Алеа, — когда нет достаточно высокого зеркала?

— Ты имеешь в виду, почти такого же высокого, как Магнус? — улыбнулась Корделия. — Зачем ему нужна малютка моего роста, когда его так много?

Хорошего человека и должно быть много, промелькнуло в голове у Алеа.

Алеа уставилась на неё, чувствуя, как в душе пробуждается буйная неразумная надежда, и, пытаясь обуздать себя, опустила взгляд.

— Ни одному мужчине не нужна женщина ростом с дерево…

— За исключением человека–горы, — отозвалась позабавленная Ртуть. — Кроме того, следует упомянуть и о движении.

— Как так? — нахмурилась Алеа. — Причём тут движение?

Алуэтта с досадой фыркнула.

— Ну, я в отличие от тебя не знаю, как мыслят мужчины! — повернула к ней голову Алеа. — Я знаю лишь итог твоих действий — боль, которая горела так глубоко, что рана никогда не сможет зарубцеваться, и сердце, запертое там, где его никто больше не сможет тронуть!

Алуэтта казалось съёжилась в своём кресле, и Корделия сжала ей руку, сказав Алеа:

— Это несправедливо. Брата моего ранила не та женщина, которую ты видишь перед собой, а хищница, которой она была до того, как моя мать исцелила её.

— В самом деле, — поддержала Корделию Ртуть, — и это говорим мы, на которых она нападала, мы, у которых она пыталась похитить наших возлюбленных.

— Но безуспешно! — горячо возразила Алеа. — А вот с Магнусом у неё все получилось вполне успешно! Я не знаю подробностей, лишь о чем–то смогла догадаться по обрывкам некоторых его замечаний, но достаточно знаю, чтобы понять, насколько глубокую рану она ему нанесла!

— И насколько сильно это отгородило его от тебя? — тихо спросила Корделия.

Алеа начала было отвечать, но у неё перехватило горло и ей пришлось сердито мотнуть головой, вытряхивая слова.

— Мне не нужно от него этого! На самом–то деле, его ненависть к сексу, к любому намёку на него несомненно служили мне защитой в те первые несколько месяцев наших совместных путешествий, когда я была уверена, что каждый мужчина хочет воспользоваться мной как игрушкой невзирая на мой отталкивающий вид, так как я была во всяком случае самкой! Воспользоваться, но никак не оставлять при себе — и мне понадобилось и впрямь не–мало времени, прежде чем я смогла поверить, что твоему брату нужно моё общество, моё благополучие и наконец моя защита его спины, но никак не моё тело! Да, полагаю, мне следует поблагодарить за это тебя. — В её тоне звучала горечь.

Однако Алуэтта тихо сказала, глядя широко раскрытыми и трагическими глазами:

— Значит одна калека исцеляет другого.

— Исцеляет? — вскинулась Алеа. — Да как его теперь исцелить? О, полагаю, я пыталась и много мне с этого вышло толку — да, в самом деле много толку, когда он ни чуточки не исцелился! — Тут она остановилась в изумлении от сорвавшихся с её уст слов.

— Значит, ты желаешь, чтобы он был для тебя больше, чем боевым товарищем? — мягко спросила Корделия, а затем сама ответила на свой вопрос. — Ну конечно же желаешь, если хочешь увидеть его полностью исцелившимся.

— Да, желаю! — воскликнула Алеа. — Но как такое может быть? Я не та женщина, которая в силах исцелить мужчину!

— Ты именно та женщина, которая может исцелить этого мужчину, — уверенно заявила Алуэтта.

— По крайней мере защитить его! — переключилась на неё Алеа. — Чтоб никто не посмел снова ударить его, так как нарвётся на два меча вместо одного!

— Здесь нет никого, стремящегося навредить ему, — заверила её Алуэтта, голос которой сделался тихим, лицо выражало полное бесстрашие.

Самой своей уверенностью она зародила сомнение в душе Алеа, и поэтому та проявила большую горячность, чем могла бы в ином случае:

— Да как можно кого–то исцелить от таких ран!

— Правдой, добротой и прощением, — ответила Корделия, — именно так, как наша мать исцелила Алуэтту.

Алеа повернулась, удивлённо уставясь на неё.

— Её с самого детства страшно исковеркали, — объяснила Корделия, — похитили у её настоящей матери и воспитали те, кто стремился превратить её в орудие для достижения своих целей — людьми, которые точно знали, что делали и какую причиняли боль, но их это ни чуточки не волновало, лишь бы достичь своих целей. Они искалечили и исковеркали её, заставив считать, что мир намного хуже, чем он есть, и что никакая доброта невозможна.

— Исковеркали также для своих удовольствий, — добавила тихим голосом Ртуть.

Алеа мгновенно поняла, что та имела в виду, мигом поняла пять возможностей, и скривилась при мысли о них.

— Не огорчайся за меня, — сказала Алуэтта. — Не жалей меня, ибо я этого не заслуживаю. Все я делала по своей доброй воле, и не имеет значения, что выбор мой основывался на лжи и на ненависти, порождённой ещё большей ложью. Тем не менее решение принимала я, выбирала я, и заслужила все муки, какие выпали на мою долю.

— Не будь такой наивной, сестра! — резко бросила Ртуть. — Ты не имела ни малейшего представления о том, что у тебя был какой–то выбор. — Она снова повернулась к Алеа. — Ты всё–таки пожалей её, ибо её так сильно унизили и оскорбили, что мне удивительно, как это у неё сохранилась какая–то воля к жизни. А также прости её, ибо когда она узнала правду, ею овладело раскаяние, и оно даже теперь угрожает захлестнуть её, несмотря на всю любовь и все похвалы, которыми осыпает её Грегори.

Алеа уставилась на Алуэтту, Ртуть и Корделия затаили дыхание. А затем услышали:

— Я прошу тебя, — холодно ответила Алеа, — когда исцелится Магнус.

— Тогда позаботься об этом, — сказала Алуэтта, — ибо сделать это сможешь только ты.

Корделия и Ртуть ещё с миг сидели не шевелясь, затем кивнули, и Алеа, глядя во все глаза на всех троих, почувствовала себя потрясённой и совершенно беспомощной.

В комнате горела единственная свеча, на широкой постели откинувшись на подушки, лежала женщина, а рядом с ней сидел охваченный горем седовласый мужчина, держа в обеих ладонях её руку, не отрывая взгляда от её лица. Магнус на какой–то миг озадачился, кто это на постели, а затем сообразил, что это уменьшившееся сморщенное лицо на подушке принадлежит его матери. Он в шоке застыл.

— Попробуй заговорить с ней, — тихо произнёс не отходящий от него ни на шаг Грегори. — Ради тебя она пробудится.

Но Магнус стоял не в состоянии пошевелиться, когда услышал, как дверь за ним тихо закрылась. При этом звуке старик поднял голову.

4

Род положил руку жены на одеяло и поднялся с улыбкой радости и приветствия, растягивающей морщины у него на лице, улыбкой при виде своего старшего сына — но приглушённой, пытающейся пробиться сквозь печаль, какой его сын никогда не видел. Род Гэллоуглас раскрыл объятия, и Магнус наклонился обнять отца.

Через несколько минут Род разжал объятия; отступив на шаг, он с гордостью окинул взглядом сына.

— Ты явился, — тихо произнёс он, — ты явился вовремя.

— Хвала Небесам. — Магнус удивился, обнаружив, что его голос дрожит. — Ты… ты здоров, папа?

— Настолько, насколько можно ожидать, — с печалью в голосе ответил Род, и повернулся подвести Магнуса к постели. — Присаживайся, сынок, и скажи ей, что ты дома.

Магнус сел. Ему снова на миг показалось, будто он смотрит на незнакомого человека; но затем увидел под следами губительной болезни знакомые черты и взял мать за руку. Но такую неправдоподобно невесомую руку, такую исхудалую! Её глаза открылись; она озадаченно нахмурилась, подняв взгляд на массивного незнакомца у её постели. А затем узнала сына, и улыбка преобразила её лицо. На мгновение минувшие годы отлетели прочь, и она сделалась такой, какой он её запомнил при расставании.

— Ты здесь, — проговорила знакомым голосом. — Ты вернулся. — С огромным усилием она приподняла руки на несколько дюймов.

Магнус быстро просунул свои руки под её и нежно наклонился, чтобы заключить в самые нежные объятия.

Род парил рядом, беспокойство в нем боролось с радостью, когда он глядел на первенца и жену. Глаза его на мгновение затуманились, когда он вспомнил шумного златовласого карапуза, отскакивающего от стен, обучаясь левитировать, и обеспокоенную молодую мать, бросившуюся поймать его. Затем реальность настоящего вытеснила воспоминания, и он поглядел с нежной заботой на них обоих.

Когда Магнус выпустил мать из объятий и мягко уложил её обратно на подушку, она радостно улыбнулась, с гордостью глядя на него, и тихо попросила:

— А теперь расскажи мне. Расскажи обо всем, чем ты занимался.

— Но ты же это знаешь, — возразил он. — Грегори должен был вам все передавать.

— Нет, расскажи, где ты побывал и чем занимался. — Она, казалось, устала от одного усилия произносить слова. — Конечно, он сообщал нам многое. Но не мог рассказать нам ни о том, какие чувства ты испытывал, ни о том, какие люди заполняли твою жизнь.

И тогда Магнус заговорил — не о жителях Меланжа, или Олдейры, или Мидгарда, а о тяжёлых эмоциональных испытаниях, которые он пережил там, о своём лишившемся иллюзий собрате–холостяке Дирке Дюлене, об их общих переживаниях и победах, о том, как Дирк влюбился и остался на одной из планет; когда корабль Магнуса улетал на поиски других миров, где требовалось освободить угнетённых, и наконец об Алеа, об их растущей дружбе.

Мать слушала, не убирая своей ладони из его руки, открывая время от времени газа встретиться с ним взглядом при каком–нибудь особенно выразительном замечании, но всегда с той лёгкой улыбкой спокойствия и радости от его присутствия — и Магнус знал, что она в тaкoй же мере прислушивается к теснящимся у него в голове эмоциям и образам, как и к произносимым им словам. Увидев однако, как сильно она устаёт, он сказал:

— Ну, хватит пока. Завтра я снова поговорю с тобой; будет ещё время рассказать.

— Возможно. — Глаза её снова открылись, глядя прямо на него, и он на мгновение почувствовал прежнюю силу, власть этой изумительной женщины, которая выносила, родила и вырастила его. — Приведи её, — приказала она. — Эту свою боевую подругу, эту Алеа. Я должна встретиться с ней.

Магнус знал, что она, должно быть, переутомилась.

— Завтра…

— Завтра для меня может и не быть, сынок. — Ей пришлось приложить немало сил для того, чтобы произнести эти слова. — Приведи её сейчас.

Магнус уставился на неё, чувствуя новый прилив горя, но затолкал его поглубже и кивнул, закрывая глаза, а затем мысленно потянулся к Алеа.

Сидящая в комнате внизу Алеа почувствовала его мольбу и оборвала речь на середине фразы, глядя невидящим взором на остальных женщин, а затем поднялась и без малейших объяснений и оправданий бросилась к двери.

Женщины посмотрели ей вслед, а затем обменялись улыбками.

— Её нельзя винить за такую бесцеремонность, — высказалась Ртуть, — раз он столь сильно нуждается в ней.

— Да, но знает ли он об этом? — спросила Корделия. — Он называет её своим товарищем, но знает ли он, что она стала нужна ему?

— А знает ли она, что стала нужна ему? — ответила контрвопросом Алуэтта.

— Если и знает, то не желает признаться в этом даже самой себе. — Но говоря это, Корделия по–прежнему улыбалась.

Ртуть ответила на её улыбку своей.

— Она проделала долгий путь к исцелению, независимо от того, знает ли сама о сём или нет.

— Она готова рискнуть полюбить вновь, — кивнула Алуэтта.

— Но готов ли Магнус? — Улыбка Корделии переросла в усмешку при упоительной мысли о том, как она будет дразнить старшего брата.

Лицо Алуэтты потемнело от чувства вины.

— Будет ли он вообще когда–нибудь готов к этому?

Когда Алеа выскочила из гостиной, Джефри поднялся и прошёл с ней к лестнице:

— Первая дверь налево. Удачи тебе.

— Спасибо, — отрывисто поблагодарила Алеа и бросилась наверх, недоумевая, с чего это он потрудился пожелать ей благополучия.

Она ворвалась в комнату наверху и замерла при виде открывшейся её взгляду сцены — её друг и боевой товарищ сидел сгорбившись на слишком низком для него стуле, держа за руку лежащую на постели старуху, и на топчущегося по другую сторону постели пожилого человека. Она сообразила, что это должно быть его родители, и перестала обращать на них внимание, как на лиц второстепенных, и быстро и осторожно подошла к Магнусу.

Тот поднял на неё взгляд, почувствовав её присутствие, и в его взгляде читалась открытая мольба, даже когда он произнёс:

— Алеа, я хотел бы познакомить тебя с моей матерью, леди Гвендайлон. Мама, это моя боевая подруга Алеа, которая не раз сражалась бок о бок со мной и всегда давала мудрые советы.

— Счастлива познакомиться, миледи. — Алеа повернулась к женщине. — Ваш сын был мне… — Тут она замолчала, так как встретила взгляд старой женщины, тусклые глаза которой вдруг сделались молодыми и полными жизни и держали Алеа в оковах, так что ей полагалось бы внутренне завопить, пытаясь вырваться на волю — но в этих глазах было что–то настолько успокаивающее, такое понимание и сочувствие, что Алеа почти смирилась с таким вторжением.

А это было именно вторжение, так как Алеа почувствовала, как разум Гвендайлон сливается с её собственным, читая историю её жизни — страданий из–за бросившего её возлюбленного, горя из–за смерти родителей, ужаса и ярости из–за обращения с ней соседей, которым судья отдал её в рабство, страха и паники при бегстве от них, её насторожённости, по отношению к подружившемуся с ней молодому великану, насторожённости которая постепенно убывала во время пяти совместных путешествий, когда Алеа снова научилась доверять, но никогда полностью, никогда без страха быть преданной, даже хотя он стойко переносил её вспышки и терпеливо и разумно отвечал на её нападки и наскоки…

А затем полный жизни взгляд угас, и Алеа снова видела перед собой лишь слезящиеся старые глаза умирающей женщины — и только её цветущая улыбка согревала Алеа, как раз когда леди Гвендайлон произнесла:

— Рада, что мой сын нашёл столь хорошую спутницу — и благодарю тебя за спасение его жизни.

— Он отблагодарил меня спасая мою, — заверила Алеа с недоумением, почему её волнуют чувства этой незнакомой женщины.

Леди Гвендайлон повернулась к мужу; пальцы её дёрнулись в нетерпеливом жесте.

— Выйдите, выйдите оба, мужчины. Мы должны по говорить о женских делах.

В душе Алеа вспыхнуло неудовольствие из–за перспективы остаться наедине с этой чужой женщиной столь скоро после знакомства — но Гвендайлон снова обратила взгляд к Алеа, и та поняла: эта женщина кто угодно, только не чужая.

Род со вздохом обошёл постель, поманив за собой Магнуса.

— Идём, сынок. Бывает, когда с твоей матерью можно спорить, но не сейчас.

— Но… но она же… — Магнус не мог заставить себя произнести слово "слабая".

— Для сего я найду довольно сил, — заверила его Гвен, и голос её снова сделался сильным. — Иди и расскажи отцу, чему ты научился.

Магнус обеспокоенно повернулся к Алеа.

— Если возникнет хоть малейшая надобность…

— Я тотчас же тебя позову, — пообещала Алеа. — Не забывай, я обучалась медицине в трёх различных культурах. Доверься мне, Гар.

— Доверюсь. — Он крепко сжал ей руку.

Она чуть не отпрянула, поскольку он, казалось, не просто поручал ей заботы о тяжело больной — но твёрдо удержалась на месте и даже сумела улыбнуться, глядя ему в плаза. А затем отец взял его за локоть и вывел из спальни. Она посмотрела им вслед, дивясь тому, что такой дряхлый старик мог породить сына на полтора фута выше него. Конечно он и сам некогда был на несколько дюймов повыше, а Гар возвышался и над братьями.

— Гар? — спросила старая женщина.

Алеа снова повернулась к ней, испытывая чувство вины за то, что позволила себе отвлечься.

— Так он себя называет, когда высаживается на какой–то планете — Гар Пайк. Зваться так он начал, чтобы запутать шпионов, своих прежних коллег.

— Да, ПОИСКа.[21] — Улыбка Гвен, казалось, снова обняла её. — Рада, что он покинул организацию своего отца, хотя я могла бы пожелать, дабы он остался дома. Однако, тогда он бы не повстречал тебя, и поэтому хорошо, что он уехал,

— Да не такая уж я и особенная, — возразила Алеа, но уселась на освобождённый Гаром стул.

— Для него — особенная, — заверила её Гвен. — Скажи, как его душа?

Алеа уставилась на неё, пригвождённая к месту этим вопросом — и его смыслом. Она ведь ему только друг! Что там ей известно о душе Магнуса?

Однако она не могла сказать такого умирающей матери. И вместо этого ответила, тщательно подбирая слова.

— Я могу лишь догадываться, миледи, так как он едва ли тот, у кого душа нараспашку.

— Он был таким до того, как уехал отсюда, — печально промолвила Гвен, — но даже в те немногие часы перед тем как отбыть к звёздам, он стал… очень замкнутым.

Алеа нахмурясь подалась вперёд.

— Что с ним случилось, миледи?

— Ты должна услышать сие от него, — вздохнула его мать, — ибо я не могу обмануть его доверия.

— Думаю, я кое–что знаю об этом деле, — сказала Алеа, — и оно связано с той ведьмой внизу.

Гвен улыбнулась, слегка позабавленная её словами; это, казалось, потребовало большого усилия.

— В сём доме все женщины ведьмы, Алеа, по крайней мере по местному обычаю.

— Это так у вас в народе называют эсперов? Гар мне кое–что рассказывал об этом — едва ли удивительно, для людей, которые не понимают, как это можно летать на метле или читать чьи–то мысли. Однако, я‑то говорю об Алуэтте.

— Не вини её за красоту, — попросила Гвен, все с той же мягкой вымученной улыбкой. — Она ныне не та, коей была тогда — убийцей по имени Финистер. Я многое узнала о её душе за несколько дней, когда приложила много сил дабы показать, ей как исковеркали её жизнь ложью.

— Я постараюсь простить её, — холодно пообещала Алеа, — как простил Гар — хотя в душе он, думаю, не извинил её.

— Он и не может, пока душа его не исцелится, — печально произнесла Гвен. — И о сём должна позаботиться ты, девушка, ибо у меня больше нет сил.

Алеа уловила невысказанное старой женщиной — что её больше не будет здесь, дабы заняться этим.

— Я не могу закончить за вас вашу работу, миледи.

— Да, но можешь закончить свою. — Рука Гвен шевельнулась на одеяле, тянясь к ней. Чуть ли не вопреки своей воле, Алеа взяла её. В этой умирающей женщине присутствовало некое качество, некая мягкая власть, которая заставляла повиноваться — почти как у её родной матери… — Я прошу тебя лишь закончить начатое тобой.

— А что я начала? — недоуменно нахмурилась Алеа.

— Делать для него то, что он сделал для тебя, — просто сказала Гвен.

— Да, он в значительной мере исцелил меня, — ответила Алеа, поборов неразумный страх, — но он это сделал обращаясь со мной как с равной, обучая меня всему, что знает.

— Только ли так? — спросила Гвен голосом, едва тянущим даже на шёпот.

Алеа поняла, о чем спрашивала старая женщина, но не хотела говорить об этом.

— Он был мне другом, надёжным другом, и в какой–то мере вернул мне чувство собственного достоинства … — Она оборвала фразу.

— Обращаясь с тобой так, словно ты очень ценна для него? Ты дала ему понять то же самое?

— Он ведь наверняка должен…

Но старая женщина снова слабо покачала головой из стороны в сторону.

— Мужчинам требуется сказать, девушка, иначе они будут отрицать то, что видят и слышат.

Ну, Алеа пришлось признать, что в этом есть доля истины.

— Я ему друг, — упорствовала она. — Ценный друг, и ничего более.

— Следуй, куда тебе сердце подскажет, — прошептала Гвен, — иначе никогда тебе не познать полного счастья.

— Моё сердце ничего мне не подсказывает, — отрезала Алеа.

— Только потому, что ты не прислушиваешься к нему. — Глаза Гвен устало закрылись; она слабо вздохнула. — Ты должна научиться слушать.

Алеа ощутила гнев и желание сопротивляться при таком приказе, но ей было невыносимо выразить это умирающей женщине. Гвен поняла, о чем она думает; губы её тронула слабая улыбка, а веки затрепетали, она бросила знающий взгляд на Алеа.

— Кто сказал, будто я должна? — с вызовом спросила Алеа.

— Судьба, — выдохнула Гвен, а затем произнесла беззвучно, про себя: "Прости, но я очень устала и должна теперь отдохнуть".

Как же Алеа поняла?

Наверно преподанные Магнусом уроки телепатии сработали — или одно лишь присутствие старой эсперши увеличило силу талантов Алеа. Так или иначе, она поняла, что наступает время помолчать — но и оставлять этого ковообретенного друга тоже не собиралась. И поэтому осталась сидеть около постели, держа руку старой женщины в своей, цепляясь за неё ради сообщаемой ею силы и тепла в те немногие оставшиеся часы, прежде чем Гвен заберут у неё.

Закрыв за собой дверь, Магнус тихо прошептал своему отцу:

— Почему она не в самом современном госпитале на Земле?

— Потому что её бедное тело не выдержит ускорения при взлёте, — печально ответил Род. — Таково мнение двух самых лучших врачей на Грамарии.

Магнус на мгновение озадаченно нахмурился, а потом спросил с оттенком насмешки:

— Ты имеешь в виду Корделию и Грегори?

— Да, но из монастыря приехал брат Эскулапий и подтвердил диагноз, — сказал Род. — Также как и мать–настоятельница ордена кассет.

— Я думал, сестра Паттерна Теста отказывалась от этого звания.

— Да, но теперь женский монастырь приобрёл официальный статус, и поэтому ей тоже пришлось соответствовать. — Род покачал головой. — При данных обстоятельствах, её диагнозу я доверяю больше, чем его.

— Что? Женщине, которая специализируется на психических расстройствах? — Магнус нахмурился. — Ведь не будешь же ты утверждать… — А затем он уловил смысл сказанного и поднял голову, с расширившимися от ужаса глазами. — Дело в её нервной системе!

— Частично в ней, — согласился Род, — но в действительности — во всем её теле. Оно просто изнашивается, сынок.

— Как такое может быть!

— Потому что она на четверть эльфесса, — ответил Род и подождал.

Мозг Магнуса яростно заработал перебирая, цепочку фактов в попытке нагнать то, на усвоение чего у отца ушёл не один месяц. Да, он знал, что его дед (который никогда не признавался в родстве, но все равно был самым любимым дядей его детства) наполовину эльф, и поэтому его дочь принадлежала на четверть к Древней Крови — что на Грамарие означало одну четвёртую ведьмина мха, странной местной субстанции, способной принимать форму под воздействием мыслей проецирующего телепата. Какая–то не подозревающая о своём даре телекинетичка давным–давно рассказывала сказки о Крошечном Народце, и комки древесной губки в ближайшем лесу собрались воедино, сформировались в существо, способное стоять и ходить, а затем все больше и больше превращавшееся в эльфа, того, который мог воспроизводить свой вид, того, который…

— Гены! — Магнус уставился на отца. — Эльфы способны к воспроизводству, значит их формирование разработано на таком глубоком уровне, что телепатически чувствительная древесная губка сформировала даже цепочки ДНК!

— Да, — тихо промолвил Род, — и когда это создание взаимодействовало с настоящими человеческими генами, оно только модифицировало их, так что они становились крайне долгоживущими…

— Но эльфы же живут вечно! Разве мама не должна тогда… — голос Магнуса стих, когда в голову ему пришло страшное подозрение.

Род внимательно наблюдал за ним, увидел по его глазам, что он понял, и кивнул.

— Когда гены из ведьмина мха превосходятся в числе два к одному, то похоже, что они в конечном итоге распадаются. Можно сказать, что они сокрушаются действительностью.

Магнус уставился на него, все ещё размышляя.

— Но разве Корделия не могла… — проговорил наконец он. — Я хочу сказать, если гены стали повреждёнными, то разве она не могла бы…

— Воссоздать их? — Род кивнул. — Мы думали об этом — но к тому времени, когда мы до этого додумались, эльфийские ДНК уже так сильно разрушились, что мы не могли уже знать наверняка, как они выглядели прежде.

— Значит надо скопировать человеческие! — Но ещё не успев закончить фразу, Магнус уже начал понимать, каков будет результат.

Род снова кивнул.

— Какие человеческие — гены её матери или её бабки? В любом случае, получившееся существо возможно будет жизнеспособным, но оно не будет твоей матерью.

— Да, я понимаю. — Взгляд Магнуса сделался блуждающим. — Значит выбор у неё — умереть или жить, но не быть собой.

— И ты возможно будешь тем, кто отыщет философа и спросит у него, чем это последнее отличается от смерти. — Род покачал головой. — Я лично знаю лишь одно: я теряю женщину, которую люблю — но по крайней мере она честно предупредила меня заранее.

— Как будто у неё был какой–то выбор!

— А разве нет? — Род сцепился взглядом с сыном, и на мгновение в его глазах запылала прежняя отцовская власть. — Думаешь это случайность, что она оказалась ещё живой, когда ты приземлился?

Магнус похолодев уставился на него в ответ. А затем медленно произнёс:

— Она ждала меня.

Род кивнул, не отрывая взгляда от сына. Магнус с тяжёлым усилием отвернулся.

— Значит я заставил её дольше страдать?

— Нет, никакой боли она похоже не испытывает, — успокоил его Род, — просто сильно устаёт — а этому может помочь частый и долгий сон. Хотя меня это всегда пугает, потому что я никогда не знаю наверняка, проснётся ли она… — Его взгляд набрёл на дверь спальни. — Она сейчас бодрствует страшно долго…

Взгляд Магнуса устремился в пространство, его мысль соприкоснулась с мыслями Алеа.

— Нет. Она снова спит, и Алеа ни на секунду не выпустит её руки.

— Вполне понимаю её чувства. — В улыбке Рода сквозила почти нежность. — Ты хорошо выбираешь себе спутников, сынок. Однако, идём — нам лучше сменить её. — И двинулся обратно к спальне Гвен.

Магнус последовал за ним, зная, что отец спешит взять другую руку жены.

Дверь открылась — и Алеа, подняв голову, увидела, как в спальню вошёл карлик. Она уставилась на него во все глаза, так как у этого карлика были голова и верхняя часть тела рослого мужчины, но очень короткие руки и ноги.

Он встретился с ней взглядом и степенно кивнул.

— Добрый вечер, девушка.

Алеа осознала свою грубость и встряхнулась.

— Вечер добрый, сэр. Я — Алеа, боевой товарищ Магнуса.

— А также его спутница, если верить словам Грегори. — Коротышка уселся напротив неё. — Я — Бром О'Берин, давний друг сей семьи.

— Для меня большая честь познакомиться с вами, сэр.

— Для меня тоже. — Но Бром посмотрел на спящую женщину, и лицо его покрылось виноватыми морщинами.

— Моя вина, — негромко произнёс он.

— Как такое может быть? — нахмурилась Алеа. Бром бросил на неё раздражённый взгляд.

— Да потому что вся её жизнь — моя вина!

5

Теперь уж Алеа уставилась на него, вспоминая все сказанное Магнусом о своей матери — всего лишь обронённые то тут, то там фразы, но Алеа запомнила их все и сложила в цельную картину.

— Если это так, — медленно произнесла девушка, — то она должна также поблагодарить вас за очень счастливую жизнь и четырёх чудесных детей.

Коротышка изумлённо воззрился на неё, а затем медленно кивнул.

— В сём есть доля истины — и да, возможно, я имел некоторое отношение к тому, что она повстречала хорошего человека. Кто зачаровал твой язык, девица?

Алеа покраснела и посмотрела на спящую Гвен.

— Должно быть вы, сэр, так как предоставленная самой себе я резка на язык и сварлива.

— Значит готова лезть в свару, докапываясь до истины.

Тут дверь снова открылась, и они увидели входящего в спальню Рода. Он успокаивающе улыбнулся ей и кивнул Брому; коротышка встал, освободив ему стул. Поблагодарив его коротким кивком, Род уселся напротив Алеа, взяв Гвен за другую руку.

— Спасибо что посидела с ней, девушка.

— Пустяки. — У Алеа захватило дух от горькой иронии этого слова.

Род улыбнулся, казалось, поняв это.

— Жалко, что вы не смогли прилететь несколько лет назад — но вы ведь тогда только–только повстречались с Магнусом, не так ли?

Алеа молча кивнула, боясь опять сказать что–то не то.

Род остро поглядел на неё.

— Вы давно спали?

— О… — Алеа мысленно произвела обратный отсчёт. — Восемнадцать часов назад.

— Лучше найдите спальню, — посоветовал Род, а затем, когда она вздумала было возражать, добавил: — Позже вы можете нам понадобиться. Сам я не могу сидеть с ней круглые сутки.

Польщённая, Алеа выпустила руку Гвен.

— Тогда спокойной ночи.

— И вам. — Род улыбнулся намного теплее, чем кому–нибудь постороннему. — И посмотрите, не удастся ли вам уложить и того рослого олуха в коридоре.

— Он обычно понимает, когда дают хороший совет, — невольно улыбнулась Алеа.

— Это у него от матери. — Род кивнул с умудрённым видом. — Счастливых сновидений.

— И вам того же, сэр. — Алеа повернулась к выходу. Карлик по–отечески положил руку Роду на плечо.

— Крепись, мой мальчик. Благодаря тебе она прожила счастливую жизнь.

Род уставился на него, а затем печально улыбнулся.

— Желал бы я быть уверенным в этом.

— Ты всегда не спешил поверить в правду.

— Только когда она касается меня самого, — поправил Брома Род, — но спасибо тебе, Бром.

— Не за что, — отозвался коротышка и повернулся выйти вместе с Алеа. — Если тебя одолеет дремота, мой мальчик, позови других посидеть с ней вместо тебя.

Голос Рода остановил Алеа уже у двери.

— Девушка, каким именем прозывается Магнус при высадке на планету?

— Это зависит от того, считает ли он, что ошибся или нет, — ответила Алеа. — А что? Вы меняли имя при каждом новом задании?

Род кивнул.

— Всегда старался вписаться в местную культуру — именно потому–то я и выбрал имя "Гэллоуглас", когда высадился здесь. — Он улыбнулся. — Никак не думал, что буду носить его до конца своих дней. Так какой же у Магнуса nom de guerre?[22]

— Гар Пайк[23], — ответила она.

Род на мгновение воззрился на неё, а затем кивнул.

— Подходящий.

Алеа почему–то поняла, что он думает не о рыбе.

— А его настоящая фамилия… д'Арманд?

— Нет, это моя настоящая фамилия. — ответил Род. — А его — "Гэллоуглас". Он зовётся теперь и "д'Арманд"?

— Только когда я на него нажимаю.

— Делайте это почаще, — посоветовал Род. — Спокойной ночи.

Алеа вышла за дверь, тихо закрыла её за собой — и уставилась во все глаза на происходящее, когда карлик подошёл к Магнусу, потрепал его по руке и пробормотал что–то успокаивающее. А затем осознала, что ведёт себя невежливо, и перевела взгляд на молодого великана.

Тот с серьёзной улыбкой поднял взгляд.

— Ваше Величество, это Алеа, моя спутница.

— Мы уже познакомились, — уведомил Магнуса коротышка.

Магнус кивнул, как будто это не составляло разницы.

— Алеа, это Бром О'Берин, король эльфов — и мой дед.

Карлик резко вскинул голову.

— Откуда ты знаешь?!

— Мы догадались об этом ещё до того как мне стукнуло двенадцать, — уведомил его позабавленный столь резкой реакцией Магнус.

— Вам разболтал Пак!

— Нет, но он не отрицал этого, когда мы его спросили. — Магнус пожал плечами. — Это имело смысл. Отчего ж ещё тебе так часто навещать нас? Особенно по праздникам…

— Никогда не говори о сём матери! Улыбка Магнуса дрогнула.

— Неудачный оборот в данное время, Ваше Величество. И кроме того, она давным–давно об этом догадалась.

Бром в изумлении уставился на него.

— Сколько лет уже?

— Думаю это имело какое–то отношение к твоему выражению лица, когда ты впервые меня увидел, — сказал Магнус.

— Да тебе ж было тогда всего двадцать минут от роду!

— Да, но я видел, как ты смотрел на Грегори, когда он родился, и могу себе представить, насколько сильнее бросалось в глаза это выражение в первый раз.

Этот разговор дал Алеа время оправиться от потрясения. Она сделала реверанс и сказала:

— Для меня большая честь встретиться с Вашим Величеством.

— Превосходно проделано, — одобрил Бром, — и ты никогда больше не должна этого делать, ибо никто из смертных не знает меня под сим титулом — кроме находящихся в сём доме, конечно. Для всех прочих я лишь шут королевы.

Теперь уж Алеа позволила себе уставиться на него.

— Шут? Но как…

— На самом–то деле, все его знают как её тайного советника, — объяснил Магнус и снова повернулся к Брому. — По–моему, тебя уж тридцать лет никто не считает шутом.

Теперь Алеа начала понимать, почему Бром считал смерть дочери своей виной. В конце концов он ведь нёс по меньшей мере половину ответственности за то, что она вообще проживала на свете, а не живи она на свете, то и не умирала бы сейчас, не так ли?

Чистая софистика, конечно же. Она гадала, почему же король желал взять на себя такую большую долю вины, особенно будучи королём эльфов, а потом поняла, что каждый хороший правитель всю жизнь принимает на себя ответственность за благополучие всего своего народа.

— Похоже, Ваше Величество, — медленно проговорила она, — что я должна поблагодарить также и вас за спасение своей жизни, и определённо поблагодарить вас за спасение её от разрушения.

— Ну и ну, как же так? — уставился на неё захваченный врасплох Бром.

— Потому что без вас этот молодой человек не жил бы на свете. — Алеа кивнула на Магнуса. — Именно он спас меня, когда я бежала спасая жизнь, накормил меня и научил драться и читать, и взял с собой навестить с полдюжины новых миров.

Бром расслабился и окинул Магнуса одобрительным взглядом.

— Ты поступил отлично, мой мальчик.

— И впрямь очень даже отлично, — согласился Магнус, — так как она по меньшей мере однажды спасала мне жизнь в каждом из тех миров, не говоря уж о том, в котором родилась.

— О, там я тебя не спасала!

— А мне кажется, я помню, как на нас напала стая диких собак, и мы с тобой стояли спина к спине, вращая посохами…

— Ах ты об этом, — отмахнулась Алеа. — Он также понял, что я скрытая телепатка, и научил меня применять этот талант — или по крайней мере положил неплохое начало.

Бром воззрился на неё, взгляд его на мгновение затуманился, и Алеа почувствовала, как их мысли соприкоснулись. И прежде чем она успела возразить, это прикосновение исчезло, и Бром кивнул.

— И впрямь только начало. Эта молодая женщина может научиться очень многому, Магнус.

— Значит, я привёз её в подходящую школу, — с улыбкой ответил Магнус.

— Да, и я больше не буду мешать вашим урокам. — Бром снова повернулся к Алеа. — Он ведь тридцать часов не спал, не так ли?

— Только урывками, — признала Алеа.

— Сидел как на иголках, надеясь, что прибудешь не слишком поздно? — проницательно взглянул на Магнуса Бром. — Ну, теперь ты знаешь, что поспел сюда вовремя. Ложись–ка спать, мой мальчик, и будь уверен — в случае опасности мы тебя разбудим.

Магнус степенно склонил голову.

— Благодарю, Ваше Величество.

Бром ответил коротким кивком и повернувшись зашагал по коридору прочь. Алеа подумалось, будто она услышала, как он пробурчал, прежде чем свернул за угол и скрылся из виду:

— Вот уж поистине, Ваше Величество!!! Оставшись наедине с Магнусом, она не могла дальше скрывать своей крайней усталости.

— У меня есть тут собственная комната, Магнус? Признаться, я валюсь с ног.

— Конечно, есть. — Магнус предложил ей руку и проводил к концу коридора. — Это всего лишь хижина, хотя и довольно большая. В замке тебе бы отвели собственные покои, но здесь это всего лишь комната. Не беспокойся, я лягу спать в гостиной.

"Если это не беспокоит тебя, то и меня не побеспокоит", — раздражённо подумала Алеа, а затем в ужасе спохватилась. Но ужас мгновенно исчез, так как она заметила, что рука у Гара как деревянная, настолько жёстко он контролировал себя. Да, ей определённо нужно закрыть дверь между ним и остальным миром.

В конце коридора находилась комната с наклонным потолком. Мебель в ней составляли узкая кровать, стол, стул и платяной шкаф. На одной стене висел гобелен, изображающий сражающихся рыцарей; другой же показывал учёного, зарывшегося в книги, в то время как стена за спиной у него таяла, открывая взорам волшебное царство, в котором паслись единороги и летал Пегас. На третьем гобелене красовалось витиеватое завихрение спиральной галактики. Она медленно повернулась, внимательно разглядывая эти картины, а затем сообразила, что расчёска на комоде с зеркалом — всего лишь деревянный прямоугольник, хотя и отшлифованный и навощённый.

— Это та самая комната, в которой ты рос?

— Да, пока не стал подростком, и мы не переехали в замок.

Ну, это объясняло почему тут не было грубо нарисованного портрета какой–нибудь смазливой девчонки — хотя это вполне могло объясняться и наличием младших братьев и сестры которые наверняка с удовольствием подразнили бы старшего брата.

Алеа с облегчением освободилась от руки Гара и закрыла дверь.

Гар уселся на стул и обмяк.

Алеа подавила порыв опуститься на колени рядом с ним и утешить его как могла; она знала, что только загонит его обратно в скорлупу самоконтроля. И потому она вместо этого уселась напротив него в ногах постели, радуясь, что комната такая маленькая и ей поневоле приходится находиться неподалёку от него.

— Дело не просто в недосыпе.

— Да, — признал Магнус. — Все это довольно–таки потрясает, увидеть мать и отца настолько постаревшими, младших братьев и сестру — совсем взрослыми, и женатыми и замужней… — Голос его стих; он прислонился затылком к стене и закрыл глаза.

Прежде он никогда не проявлял такой большой слабости в её присутствии — равно как, подозревала она, и в присутствии всех прочих. Более того, она чувствовала, как он тянется к ней за сочувствием, даже за простым утешением, в надежде, что ему не придётся пережить это тяжёлое испытание в одиночку.

Её это потрясло, хотя всего лишь подтвердило то, что она всегда знала — ну, во всяком случае после их первого месяца совместных путешествий: что Магнус — всего лишь человек, что он в действительности не железный исполин без всяких эмоциональных потребностей, а человек, который сам себя запер в железную оболочку — и сейчас эта оболочка треснула и чуть приоткрылась. Осторожней, предупредила она себя. Одно сердитое слово, хотя бы намёк на насмешку, и эта оболочка снова закроется так плотно, что она никогда не сможет раскрыть её. Она не спрашивала себя, почему ей не хочется этого — а лишь сказала:

— Знаю, Гар, у тебя такое ощущение, словно ты стоишь на краю бездны — но на самом деле это не так.

— Именно это ты и чувствовала, когда умирала твоя мать? — Он снова открыл глаза.

Алеа вспомнила тот страшный день и содрогнулась.

— Это, и ещё хуже. Но рядом был отец, этот сильный человек, настолько ужасавшийся при мысли потерять её, и поэтому мне пришлось взять себя в руки и быть там опорой для него.

— Да. — Взгляд Магнуса смягчился, он сочувствовал, и она знала: он думает о том, какой же ужас она должно быть пережила несколько месяцев спустя, когда умер и её отец.

— Да, поражённый горем родитель это спасательный трос дочери, не так ли? Или для сына.

— Да, мы не остались совсем одни, — Алеа с грустной улыбкой посмотрела на дверь. — Правда, ты–то в любом случае не остался бы одиноким, с двумя братьями и сестрой, способными составить тебе компанию. — Она упомянула было и об их супругах, а потом вспомнила, что как раз из–за одной из них он и покинул Грамарий, и остановилась.

— Да. — Магнус посмотрел туда же, куда и она. — Странно видеть их выросшими — но ещё более странно чувствовать, что они настолько моложе меня.

— Ну, ты приобрёл чуть более широкий опыт.

— Да, но я не могу сказать, что он настолько уж больше приобретённого ими. — Магнус пожал плечами. — Кто знает, что там им довелось пережить?

— Я думала, Грегори держал тебя в курсе новостей.

— Да, когда мог установить ментальную связь — на час или около того три–четыре раза в год, если повезёт. Он давал мне знать обо всем, что считал важным — но сколько всего случилось, о чем он не счёл нужным упоминать как о слишком мелком и незначительном? И вот теперь он здесь, уже не подросток которого я видел, мысленно видел перед собой — и неважно, что я знал, насколько он должен повзрослеть; я‑то его помнил именно таким.

Алеа кивнула.

— Должно быть, это сильное потрясение, увидеть его теперь юношей.

— Двадцати двух лет — а это весьма зрелый возраст в средневековом обществе.

— Да, знаю, — сухо отозвалась Алеа.

Магнус нахмурился, внезапно вспомнив о её потребностях.

— Совершенно верно, ты ведь была именно в этом возрасте, когда мы встретились, не так ли?

Алеа чуть не выругалась; ей хотелось, чтобы Магнус для разнообразия поговорил о себе.

— Нет, несколько старше. Мне было двадцать четыре — столько же, сколько твоей сестре, не так ли?

— Нет, если мне двадцать восемь, то Корделии двадцать шесть, — поправил её Магнус.

Алеа облегчённо вздохнула оттого, что разговор вновь вернулся к его семье.

— Тогда Джефри двадцать четыре года.

— Да, и это делает меня положительно старцем.

— Старик, которому вот–вот стукнет тридцать, да? Она была вознаграждена сардонической улыбкой.

— Да, древняя развалина. — Затем лицо его омрачилось. — Мне следовало быть здесь и помочь им, быть здесь и настоять, чтобы маму отправили в госпиталь пока, ещё было время.

— Ты ведь не очень–то разбираешься в медицине, не так ли? — нахмурилась Алеа.

Лицо его скривилось, а взгляд посуровел от самого сильного гнева, какой она когда–либо видела в нем. Испугавшись, она вся подобралась, готовясь к бою — но гнев этот растаял так же быстро, как и возник, и Магнус опустил голову.

— Да, я никогда не интересовался больше, чем немногими средствами излечения в полевых условиях. И определённо не знал бы, что делать при таком экзотическом заболевании — и папа говорил, что сперва оно казалось не более чем утомлением… — Голос его стих.

Алеа подождала, все ещё потрясённая вспыхнувшим на миг гневом, но твёрдо решила проявить такое же терпение, какое он столь часто проявлял с ней — хотя её гнев наверняка не шёл ни в какое сравнение с его собственным!

Или шёл?

Она выбросила эту мысль из головы и спросила:

— А почему ты вообще покинул дом?

— Чтобы стать самостоятельным. — Магнус поднял голову, снова посмотрев ей в глаза. Во взгляде его снова присутствовала сила, но теперь он молил её о понимании.

— Понимаешь, мой отец здесь очень важное лицо, — принялся разъяснять ей Магнус, — самый выдающийся человек в королевстве после короля Туана, а мать наверно и того важней. Трудно быть высокого мнения о себе, когда они высятся над тобой. И мне требовалось уехать туда, где меня никто не знал, даже имени моего не слышал, и выяснить там, каковы мои собственные таланты, испытать свои способности, узнать, много ли я смогу сделать сам, а не шагая по вымощенной ими для меня дороге.

— И ты не мог сделать этого здесь, где все знали, кто ты такой, — медленно произнесла Алеа.

— Такого, кто на два фута выше большинства людей? Меня довольно трудно не заметить, — кисло отозвался Магнус. — Поэтому я отправился домой на Максиму, тот астероид, на котором вырос мой отец, познакомиться с родственниками и выяснить, от какого рода людей я происхожу.

— Должно быть, они пришли в восторг от встречи с родственником, которого считали пропавшим.

— Нет, они испугались, что я явился притязать по праву наследования на часть имущества, — кисло ответил Магнус. — А когда выяснили, что оно мне ни к чему, то подарили мне из чувства вины Геркаймера. А потом я нашёл ближайший квартал злачных мест и пустился кутить напропалую. Очнулся я в тюрьме, а потом попал в ту самую организацию, к которой принадлежит отец.

Алеа с шипением втянула в себя воздух.

— Из огня да… Нет, погоди! Это дало тебе шанс выяснить, насколько он важен был вне твоей родной планеты!

— Да, дало — и он оказался одним из их героев. — Магнус грустно покачал головой. — Но я не стал дёргаться, усвоил их подготовку, отправился на задание — и обнаружил, что для меня неприемлемы их попытки свергнуть форму правления той планеты и установить там свою собственную форму демократии, независимо от того, подходит она тамошнему народу или нет.

Алеа подняла голову.

— Поэтому ты решил отправиться освобождать людей из рабства, но помогать им развивать ту форму правления, какая им подходит.

Магнус кивнул.

— И я к тому же довольно неплохо поднаторел в этом, хотя и не стал знаменитым, каким сделался отец, когда был немногим старше меня.

— Да, не стал, — улыбнулась Алеа. — Стань ты знаменитым, то это означало бы, что тебя постигла неудача, не так ли?

6

Магнус с минуту молча взирал на неё, а затем губы его раздвинулись в искренней улыбке.

— Ты права. Я ведь тайный агент, не так ли? А от тайного агента, переставшего быть тайным, мало толку.

— Да, не много, — улыбнулась и Алеа. — Но послужной список у тебя изумительный — на девяти планетах сложились собственные устойчивые формы правления — формы правления гарантирующие права человека.

— Ну, вообще–то на восьми, — уточнил Магнус. — Олдейра не в счёт.

— Да — у них все сделали без нас, — признала Алеа. — Тайное правительство все равно правительство, и оно даже гарантировало их права. Так что придётся тебе удовольствоваться изменением формы правления пока в восьми мирах.

— Восемь миров — восемь революций. — Магнус кивнул. — Полагаю, это в конце концов не такой уж плохой послужной список.

— Сверхчеловеческий, если хочешь знать моё мнение, — высказалась Алеа. — Понимаю, что именно ты имел в виду говоря о желании стать самостоятельным. Ты занимался иным делом чем твой отец, и делал его столь же хорошо.

— Спасибо. — Магнус склонил голову благодаря, за комплимент — и рассердив Алеа своим возвращением к официальности. Делу помогло то, что он снова сардонически улыбнулся ей. — Конечно, отец стремился наставить каждую планету на путь демократии, а каждая из восьми, с которыми я соприкасался, развивает свою собственную демократическую форму правления.

— Да ну, ты лишь успешно выяснил, что при любой форме правления гарантирующей гражданские права будет образовываться какой–то способ народного самоуправления, — напомнила ему Алеа. — Нет, в общем и целом, я б сказала, что уехав из дому ты действовал совсем неплохо.

— Да, похоже, это пошло на пользу, — согласился Магнус.

— Но не твоим братьям и сестре, — нахмурилась Алеа. — Разве твоё отсутствие не создало для них такую же проблему, оставив их в тени родителей?

— Заметь, в одной тени, — поднял указательный палец Магнус. — Мои родители в таком тесном союзе, что я никогда не был уверен, сопутствует ли папе удача, поскольку за ним стояла мама, или вызвала бы ли она хоть какие–то перемены в этой стране, если б он не вдохновлял её.

Алеа почувствовала, как пульс у неё зачастил от прилива надежды, и изо всех сил старалась оставить это без внимания.

— Тем трудней твоим братьям с сестрой выявить свою истинную природу.

— На самом–то деле это больше проблема первенца, чем ещё кого–либо. — Магнус устремил взгляд в пространство, улыбка его сделалась ностальгической. — Помню, когда я был ещё подростком, а мои братья напрягались в тенётах детства, рвясь стать молодыми мужчинами, то я испытывал жгучую потребность доказывать, что знаю больше, чем они, каждый раз, каждый день — при малейшем признаке наличия у них любых знаний, выходящих за рамки средней школы.

У Алеа округлились глаза; она уже получила некоторое представление о способностях младших Гэллоугласов.

— И сколько это продолжалось?

— Пока я не увидел, как Джефри впервые возглавил отряд солдат, — ответил Магнус, — и пока случайно не услышал, как Грегори обсуждает с одним монахом из монастыря теорию магии.

— А Корделия?

— Ну, она ведь не была мальчиком, и поэтому я не чувствовал, будто она бросает мне вызов, — невесело улыбнулся Магнус. — Глупо, не правда ли? Но я усвоил эту истину только, когда она исцелила меня — или лучше сказать, обеспечила мне первую стадию исцеления.

Алеа почувствовала в его словах отвращение, шараханье прочь от воспоминаний о том исцелении, и поняла — тут затронуто что–то жизненно важное, нечто такое, о чем ей придётся рано или поздно выпытать у него. Позже.

— Значит, теперь ты способен воспринимать их как равных?

— Ну, порыв спорить и доказывать, что я знаю больше, по–прежнему на месте, — признался Магнус, — и вероятно будет всегда — но я научился владеть собой. Я принял тот факт, что Грегори более сведущ в магии, чем я, а Джефри больше моего понимает в военном деле — и в женщинах.

Алеа постаралась не обращать внимания на беспокойство, вызванное этими словами.

— А Корделия?

— Лучше меня разбирается в людях, в исцелении, в телекинезе, — перечислил Магнус, — и список этот можно продолжить. Приятного тут мало, но я принял это.

— Но тебе лучше известно, как ниспровергать разные формы правления, — возразила Алеа, — и как перестраивать их, у тебя много сопутствующих знаний.

Магнус застыл, пристально глядя ей в глаза. А затем медленно кивнул.

— Да, в этом я знаю толк, не так ли? Большое спасибо, Алеа.

— Всегда пожалуйста. — Алеа улыбнулась, и осмелилась наконец податься вперёд и коснуться его руки. — Кому ж лучше знать, как не той, которая у тебя училась?

Какой–то миг они дружно улыбались, глядя в глаза друг другу. Затем Магнус пошевельнулся, отводя взгляд и разрывая связавшую их невидимую нить, словно та стала слишком прочной и причиняла дискомфорт.

— Уже поздно, и мы оба измотаны. Я должен дать тебе выспаться.

Алеа с сожалением вздохнула, но заставила себя улыбнуться.

— А я тебе. Спокойной ночи, Гар. Надеюсь, ты найдёшь себе мягкую постель.

— Гар… — Магнус остановился в дверях и обернулся. — Приятно услышать данное имя в этом доме — напоминает мне о том, кем я стал.

— Покуда ты не забываешь, кем был, — ответила Алеа, — или что эти двое составляют вместе того, кто ты есть. Спокойной ночи.

Дверь за ним закрылась, и Алеа осталась одна, сидя в святилище его детства, окружённая напоминаниями о его детских идеалах, чувствуя себя в тот момент ближе к Магнусу, чем ей когда–либо доводилось раньше. За последние полчаса он рассказал ей о себе больше, чем за все четыре года, что она его знала.

— "Магнус, сюда!"

Магнус резко поднялся и сел на тюфяке у очага, с колотящимся сердцем, весь дрожа от потребности сражаться или сбежать. А затем он снова почувствовал зов — тревогу и ужас, и понял, что они исходят от отца. Отбросив стёганое одеяло, он вскочил на ноги, схватил халат и побежал к лестнице.

Алеа переминалась с ноги на ногу у двери в комнату Гвен, не уверенная, следует ли ей вторгаться туда. Через открытую дверь Магнус увидел братьев и сестру на коленях у постели — спящие на втором этаже, они прибежали на несколько секунд раньше, чем он сам. Проходя в спальню, он схватил Алеа за руку, сказав лишь:

— Ты мне нужна.

Алеа моргнула, а затем поспешила с ним.

Гвен лежала обмякшая, положив ладони на грудь, дыхание с хрипом выходило из её горла. Магнус поискал у постели место, где можно опуститься на колени, а затем встал позади братьев и сестры и увидел, что отцовское лицо уже посерело от горя, увидел дрожащие руки и быстро обошёл постель встать на колени рядом с ним.

Алеа не знала, где встать. Она услышала шорох ткани и обернувшись увидела подошедшую к ней, завязывая пояс халата, Ртуть, и спешащую следом за ней Алуэтту.

Укол страха заставил се снова повернуть голову к постели, страха перед потерей, исходящего, как она знала, от Магнуса. Гвен не шевелилась, потом рука её дёрнулась, словно пытаясь подняться, увидела, как Корделия подняла взгляд, всматриваясь в лицо матери, как на глаза Джефри навернулись слезы, как Грегори стоит с сухими глазами, но дрожа всем телом.

Магнус в удивлении повернул голову, переведя взгляд с отца на мать. Миг спустя он кивнул и потянулся коснуться руки Гвен.

Внезапно Алеа ощутила разум Гвен, услыхала своим сознанием её голос и поняла, что хотя у тела нет сил пошевелиться, разум этот ещё мог устремиться мыслью к другим.

— "Позаботься о нем", — услышала она и с приливом чувств, которые чуть не захлестнули её, пообещала: — "Позабочусь, сударыня". Но не смогла больше этого выдержать; её собственный страх выплеснулся с мыслью: — "Не покидай нас!"

Дети Гвен в изумлении глянули на Алеа.

— "Не покинула бы, если б не пришлось", — ответила умирающая, а затем прикосновение её разума исчезло.

Магнус, его братья и сестра уставились на мать.

Род поднял голову, не отрывая взгляда от её лица, со слезами на глазах, не выпуская её рук из своих, и Алеа поняла, что он разделял с женой и последнюю мысль.

Не было никаких видимых признаков, никакого внезапного обмякания тела, никакого последнего хрипа, но Гвен как–то уменьшилась, словно удалялась, и пропала. В комнате стало одним человеком меньше, одним присутствующим меньше, одной душой меньше.

Корделия зарыдав опустила голову, уткнувшись лицом в ладони. По щекам Джефри неудержимо текли слезы, полились они и из глаз Грегори, хотя тот стоял на коленях у постели все так же неподвижно, словно высеченный из мрамора.

Алеа почувствовала, как мысли Магнуса соприкоснулись с её, почувствовала внезапную терзающую потребность в утешении, даже когда он повернулся к отцу, протягивая руку, но не прикасаясь. Род однако стоял на коленях с сухими глазами, со странно лишённым выражения лицом; а затем губы его зашевелились, и Алеа ясно поняла его мысль: "Пока я снова не увижусь с тобой".

Требовалось много что сделать, и братья и сестра Магнуса взялись за дело с видом людей, выполняющих уже разработанные планы. Магнусу сто раз пришлось проглатывать рвущиеся с языка вопросы, а затем он наконец ретировался в кресло у стены центральной комнаты дома, способный лишь наблюдать за происходящим вокруг. Алеа мгновенно это заметила — с той минуты, как он вышел из спальни Гвен, она следила за ним как ястреб — и присела рядом с ним, касаясь его руки.

— Кто сейчас с твоим отцом?

Магнус пронзительно взглянул на неё, а затем кивнул и направился к лестнице. Алеа не отставала от него ни на шаг.

Род сидел у постели Гвен, глядя на её неподвижное лицо, и его собственное выглядело почти таким же застывшим. Когда вошёл Магнус, он поднял взгляд, а затем со слабой улыбкой протянул руку.

— Спасибо тебе, сынок. Мне не помешает какое–то общество.

Магнус сжал руку отца, пододвинул к постели два стула. Затем уселся, и Алеа рядом с ним.

— Хорошо, что ты снова здесь, — проговорил Род, — очень хорошо.

— Слава Богу я прибыл вовремя, папа!

— Да, — кивнул Род. — Да.

Его взгляд снова переместился к лицу Гвен. Магнус и Алеа сидели молча. Род вздохнул, покачав головой.

— Столько лет растрачено впустую.

Крайне изумлённый его словами, Магнус уставился на него во все глаза.

— Двадцать лет моей жизни, до того как я встретил её, — продолжал Род. — Даже если не считать первые восемнадцать, то все равно это десять лет, когда я мог быть с ней, но не был.

— Тогда никто даже не слышал об этой планете, папа, — мягко напомнил ему Магнус.

— Верно, — ответил Род. — Но это не делает те годы сколь–нибудь менее пустыми. — Он пожал плечами. — Я уже бросил надеяться когда–нибудь влюбиться в женщину, которая влюбится в меня — фактически, продемонстрировал ужасную склонность связываться не с теми, с кем следует. А потом встретил твою мать.

Магнус с Алеа сидели, не говоря ни слова, заворожённо слушая, как Род рассказывает историю своей встречи с Гвен, о том, как он постепенно понял, сколь много она стала для него значить, о внезапном открытии, что он любит её, и об их совместной жизни в качестве молодожёнов.

Магнус внимательно слушал, заворожённый всем чего он никогда не знал об их ранних годах, а Алеа впитывала сведения, как губка, жалея всей душой об этой подруге, которую она повстречала слишком поздно.

Гроб коснулся дна могилы, принёсшие гроб вытащили шёлковые верёвки, и все ждали, когда Род бросит первый ком земли, но он все стоял, сложив руки, углубившись в свои мысли, глядя невидящим взором на дубовую домовину.

По деревянной крышке застучали мелкие камешки, и поражённый Род поднял взгляд, а затем медленно кивнул и сказал Магнусу.

— Спасибо, сынок.

— Это моё право, — ответил ему Магнус, — и честь для меня. Идём, папа.

Род посмотрел на него с удивительно мирной улыбкой.

— Почему бы и нет? В конце концов она ведь всегда будет со мной, куда б я ни пошёл.

Из группы скорбящих донеслось сдавленное рыдание; Алеа гадала, не её ли оно.

Магнус развернул отца прочь от могилы и зашагал с ним обратно к дому.

— Тогда будь с нами, папа.

— Конечно, — кивнул Род. — Хотя уверяю тебя, в этом на самом деле нет необходимости — но это подобающе.

И так вот они прошли к воротам кладбища, Магнус не сводил с отца глаз. Род сел верхом на привёзшего его на похороны высокого чёрного жеребца, Магнус — на собственного коня. Его братья и сестра со своими супругами потянулись следом, а затем двинулась в путь и остальная свита.

Алеа ехала, держась как можно ближе к Магнусу, и гадала, кто такие те мужчина и женщина в карете с чёрными занавесками и вырезанной на дверце позолочённой короной.

Кто они такие, она выяснила в большой комнате семейной хижины, где скорбящие собрались погреться и утешить друг друга. Конечно, на поминки осталась только четверть из тех, кто явился на похороны, но в комнате все равно было тесно. Алеа пробралась на кухню, огляделась в поисках подноса, нашла один такой с бокалами и бутылкой и взяла его подать гостям, но тут как раз к кухне подошла Корделия и улыбнувшись, мягко остановила её.

— Предоставь это эльфам — они желают почтить дочь своего короля, а такая работа и есть их дань почтения.

Алеа со вздохом поставила поднос.

— Ну должна же я что–то делать!

— Тогда поддержи Магнуса, — посоветовала ей Корделия. — Ты ему сейчас будешь нужна ничуть не меньше, чем когда–либо в бою.

Алеа секунду смотрела ей в глаза, увидела, что тут присутствовало намного больше, чем Корделия вложила в слова, и кивнула.

— В этом есть смысл — но что я ему скажу?

— Что там ни придёт на ум. Если я не ошибаюсь, тебе уже приходилось иметь дело с охваченными горем.

Алеа вспомнила, как сидела у постели одной умирающей — главы рода — и кивнула.

— Да, думаю я смогу. Спасибо.

Она пробралась обратно к Магнусу и застала его разговаривающим с теми мужчиной и женщиной из кареты. Одежда их была чёрной, но небольшие короны у них на головах от этого блестели только ярче. Рядом с ними стоял принц Ален и поднял взгляд, когда приблизилась Алеа. Он улыбнулся с той теплотой, за которую его наверняка все любили, и взял её за руку.

— Хорошо, что ты смогла быть здесь, девушка. Мать, отец, — обернулся он к мужчине и женщине. — Разрешите познакомить вас с Алеа, спутницей Магнуса.

— Добро пожаловать, девушка. — Элегантная женщина с серебристо–золотыми волосами царственно протянула ей руку.

Прежде чем Алеа успела прикоснуться к ней, Ален продолжил:

— Девица Алеа, мои мать и отец, королева Катарина и король Туан.

Алеа замерла, уставясь на них, а затем сделала реверанс, сильно радуясь, что не успела дотронуться до руки королевы. Она только теперь поцеловала ей ручку и сказала:

— Для меня большая честь познакомиться с Вашими Величествами. — Она и не представляла, что у Магнуса такие высокие связи.

— Мы с Аленом дружим с детства, — объяснил ей Магнус. — Началось с того, что он однажды явился к нам на выручку, когда мы, дети, забрели в лес и заблудились.

Глаза королевы Катарины сверкнули.

— Бывает так, что некоторые заходят в своей дружбе слишком далеко.

— Никогда, мама, — тут же возразил Ален. — В конце концов, они ведь спасали мне жизнь так же часто, как и я им.

— Да, я жду не дождусь послушать рассказы об этом, — вставил Магнус. — Грегори всегда замалчивал самое интересное.

— Такое, как риск, которому мы подверглись в водовороте водяного? — улыбнулся Ален. — Но какая же опасность могла мне грозить, когда рядом со мной два отважных чародея?

— Опасность в виде чудовища с острыми зубами, точащего их на тебя, — тут же указала королева Катарина.

— Лучше, чтобы он научился смотреть в лицо опасности прежде, чем дело дойдёт до войны, — успокаивающе коснулся её руки король Туан, а затем медленно повернулся к Магнусу. — Хотя, если мятеж снова подымет свои многие головы, то надеюсь, ты будешь рядом с ним?

Этот вопрос захватил Магнуса врасплох.

— Я… я обязательно помогу, если буду на сей планете, Ваше Величество.

— Ведь ты не отправишься вновь в свои путешествия! — нахмурилась королева Катарина.

— Я… я полагал, что отправлюсь… конечно, меня ждёт моё дело…

— Вот твоя работа, — кивнул король Туан в сторону очага.

Повернувшись, Магнус увидел стоящего в одиночестве у камина отца, с нетронутым бокалом в руке, глядящего неподвижным взором на пламя.

— Не доверяю я его спокойствию, — вполголоса сказал король Туан. — Можешь не сомневаться, я сделаю для своего старого друга все, что смогу — но я должен быть далеко отсюда, в Раннимиде. Наверняка ведь долг перед родными важнее любых заданий.

— Особенно раз ты сам возложил их на себя, — добавил Ален.

— Ну… мы пока не отыскали следующую планету, которая нуждается в нас…

— Или может отыскали? — Алеа дотронулась до его руки, а затем повернулась и пошла, лавируя между гостями, к Роду.

Помещение наполняла оживлённая болтовня и приглушённый смех, люди заверяли себя, что жизнь по–прежнему продолжается и без подруги, на которую они всегда полагались. Род находился среди них на островке безмолвия. Алеа встала рядом с ним и посмотрела на огонь, туда же, куда и он.

— Какие картины вы видите в пламени? — тихо спросила она.

7

Род поднял взгляд, удивлённый нежданным обществом, а затем улыбнулся.

— Те, которые видел в детстве, девушка, — сказочные замки и блистающих рыцарей, сражающихся с драконами.

Алеа тоже улыбнулась.

— И вы все ещё аплодируете рыцарям?

— Это уж зависит от драконов, — ответил Род. — Как я подозреваю, вы тоже столкнулись с этими чудищами.

— Только на одной планете, и они были всего в несколько футов длиной — на самом–то деле не драконы, а виверны.

— Местная форма жизни? — В тоне Рода зазвучал профессиональный интерес, и Алеа гадала, скольким же он пожертвовал, чтобы остаться на Грамарии.

Несомненно намного меньшим, чем приобрёл — но достаточно многим для ностальгии.

— Да, местная, колонисты их приручили — правда их потомки этого уже не помнили. Немногие из них ещё умели писать.

— Типичная ретроградная колония, — кивнул Род. — Но устная традиция сохранилась?

— Да, но в своём обычном искажённом виде, такое, как космические корабли, они понять не могли, и поэтому местные легенды рассказывали лишь, что их предки явились со звёзд и ничего о том, привезли ли они с собой вивернов или нет.

— Средневековая культура? — спросил Род. Алеа кивнула:

— И до меня теперь начинает доходить, почему Магнус так хорошо понимал местных жителей.

— Да, он вырос, окружённый со всех сторон рыцарями и кудесниками, — подтвердил Род, — но с Ньютоном, Эйнштейном и Хокингом в книгах. Думаю, ему уже исполнилось двенадцать, прежде чем он понял, что не все воспитаны на такой смеси.

— А он не разрывался между двумя культурами?

Род покачал головой.

— Никогда не видел ни малейшего противоречия между ними — но впрочем, у него был очень хороший учитель.

— В самом деле! Я хотела бы познакомиться. Кто это?

— Это мой конь, Векс. Алеа промолчала, теряясь вдруг в догадках, не сошёл ли он с резьбы от горя.

— Он робот, — объяснил Род, — с очень мощным компьютером в качестве мозга. Фактически, когда я летал меж звёзд, он пилотировал мой корабль.

— А! — с облегчением рассмеялась девушка — и увидела, что улыбка Рода стала шире. Алеа начинала чувствовать, что старик пытается каким–то образом произвести на неё впечатление, и с удивлением сообразила, что ей это очень нравится.

— Можно мне будет познакомиться с этим кибернетическим конём?

— На самом–то деле, с И. И., — Род снова посмотрел на неё. — Он — искусственный интеллект — хотя иногда я гадаю, вполне ли тут уместно слово "искусственный". Уверен, он с удовольствием познакомится с вами. Может даже заодно и покатает на себе.

— Это будет не первый раз, когда некто мужского рода берёт меня покататься.

— Ах вот как! — нахмурился Род. — Думаю, мне лучше строго поговорить с этим моим сынком.

— Нет, с ним–то проблема в том, что он даже и не думает никогда взять меня покататься.

— Это не вполне утешительно.

— О, вы хотите, чтобы он думал об этом, но не делал этого? — Алеа выпалила это так быстро, что не успела подумать, чего же это она брякнула. — У вас есть все основания гордиться им, особенно его поведением со мной.

— Полагаю благодаря этому вы чувствуете себя с ним в безопасности. — Но Род все ещё казался озабоченным.

— Посмею ли я назвать его пай–мальчиком?

— При нем — нет, не посмеете.

Алеа рассмеялась и провела остаток вечера, болтая с отцом Магнуса. Когда гости отбыли и он пожелал ей спокойной ночи, а затем отправился к себе в комнату, Магнус отвёл её в сторону и поблагодарил:

— Спасибо тебе за заботу о нем.

— Заботу? — поразилась Алеа. — Я думала, это он составляет мне компанию.

— Неужто! — Магнус, казалось, удивился.

— Если б он не занял меня разговором, я чувствовала бы себя очень неловко среди всех этих незнакомых людей. Удивительно, насколько комфортно мне было рядом с ним.

— Да… Он был в хорошем настроении, не правда ли? — Магнус нахмурясь поглядел в сторону лестницы, о чем–то задумавшись.

— Он делал вид. — Тон Алеа стал резким. — Ты ведь не думаешь, что в этом есть что–то плохое, не так ли?

— Если все сводилось к этому, то нет…

— По–твоему, он не достаточно сильно горюет?

— Можно сказать и так. — Магнус снова повернулся к ней, обеспокоенно наморщив лоб.

Алеа с удивлением рассматривала его, а затем сообразила, чего именно он недоговаривал. И мягко коснулась его руки.

— Это отрицание, Магнус. Оно пройдёт.

— Надеюсь. — Ответил Магнус. — Надеюсь.

Это продолжалось по крайней мере до конца той недели. Братья и сестра согласились, что Роду лучше пока не оставаться в доме, где они с Гвен стали счастливыми молодыми родителями, и поэтому они перебрались обратно в замок. Он тоже был пропитан счастливыми воспоминаниями, но там они не настолько захлёстывали. Род казался вполне бодрым, вполне спокойно относящимся к переезду, дружелюбным и контактным, и отправился прямиком в помещение, которое он приспособил под свой кабинет (раньше в той башне помещался арсенал). Однако по пути туда он велел одному из слуг приготовить ему спальню в соседнем помещении.

Помимо этого он казался вполне всем довольным, рылся в своих книгах, добавлял по нескольку строк в свою историю Грамария или же бродил по замку с самым мирным, удовлетворённым выражением лица.

Магнусу это не понравилось.

— Как полагаете, он ведь не впал снова в шок, не правда ли?

— Эту фазу он прошёл почти сразу же, — вздохнула Алеа, — а затем ушёл в отрицание.

— Он по–прежнему отказывается поверить в случившееся, — сказала Корделия. — Кому–то из нас надо поговорить с ним и убедиться в этом.

Магнус не стал дожидаться, когда ему поручат это деликатное дело. Страшась предстоящего разговора, он зашагал рядом с отцом, когда тот забрёл в большой зал и пересекал его.

— Нам надо подумать о рождестве, — неожиданно сказал он, оглядываясь кругом.

— О рождестве? — моргнув посмотрел на него Род. — Ещё ж только сентябрь!

— Да, но большое полено для сочельника следует срубить поскорее, чтобы оно могло хорошенько выдержаться. Разве мы не делали это всегда в конце лета, пап?

— Нет, обычно мы ждали до октября, — ответил Род, но без всяких признаков ностальгии, просто сообщая факт.

У Магнуса от этого поползли по коже мурашки.

— Пап — я рад, что ты так спокоен…

— Но гадаешь, почему? — бросил на него проницательный взгляд Род. — Да потому, что она на самом деле не ушла из жизни, сынок.

Отрицание!

— Но, пап… она же больше не с нами…

— Да, она ушла — но я знаю куда.

— Знаешь? — воззрился на него Магнус.

— Конечно — в Тир—Нан-Ог. Это все знают.

Магнусу стоило больших усилий продолжать шагать в ногу с отцом как ни в чем не бывало.

— Ну, да, — сказал затем он, — все кельты знают, что умершие отправляются в Страну Вечной Молодости — но они там и остаются, пап.

— Именно! Поэтому мне нужно всего–навсего найти Тир—Нан-Ог, и я найду Гвен. — Взгляд его оторвался от лица сына и устремился в пространство. — Нам известно лишь, что он на западе. Я перелопатил старинные легенды, но только это и смог узнать о его местонахождении.

Магнус переживал тяжёлую внутреннюю борьбу, взвешивая, как будет лучше поступить: позволить Роду сохранить свою иллюзию или пытаться "излечить", восстановить его контакт с реальным миром, столкнув его с правдой — что мать умерла, несомненно, и отправилась в Рай, а не в Тир—Нан-Ог, и никак не может вернуться. Но он видел, какое спокойное у Рода выражение лица, вспомнил его прошлые приступы галлюцинаций, и сделал выбор в пользу сочувствия.

Когда он рассказал об их разговоре братьям и сестре, Корделия удовлетворённо кивнула и сказала:

— Эта мечта будет поддерживать его, пока не пройдёт отрицание.

— Да, — согласился Грегори, — но потом придёт гнев, и он вероятно примется искать её, с целью осыпать упрёками за то, что она покинула его.

— Такое возможно, — признал Джефри, — на давайте решать проблемы по мере поступления.

Поэтому, если отбросить все экивоки, они ничего не стали делать — но при этом не спускали с отца глаз.

Так же, как не спускала их с него и Алеа, напоминая Роду, что он обещал познакомить её со своим конём. Род охотно взял её на экскурсию по конюшне и привёл к стойлу, где с механическим терпением коротал время его самый старый друг.

Чёрный жеребец стоял подняв голову над дверцей стойла, жуя клок сена. Алеа пристально посмотрела на коня; если бы Род не сказал ей, что представлял собой Веке, она б нипочём не догадалась.

— Можешь прекратить этот фарс, Векс, — успокоил коня Род. — Ей известно, что ты на самом деле такое. Сено он не глотает, Алеа, — просто даёт ему выпасть изо рта. Лошади не славятся умением вести себя за столом.

— "Однако же надо поддерживать видимость", — сделал ему выговор чёрный жеребец.

Алеа с большим трудом удалось не выпрыгнуть из собственной шкуры. Даже когда тебя заблаговременно предупредили, услышать, как конь говорит, оказывается, сильное потрясение.

— Всегда озабочен честью семьи, — вздохнул Род. — Векс, это Алеа, спутница Магнуса.

— "Для меня большая честь познакомиться с вами, мадемуазель Алеа. Я слышал о вас из сообщений Грегори".

— Ну, я здесь как раз для того чтобы представить сведения в правильном виде, — сумела улыбнуться Алеа. — Этот любезный джентльмен говорит, что вы были учителем Гара — извините, я хотела сказать, Магнуса. Гар — это его прозвище, которым он называется, высаживаясь на планету, где намерен устроить ещё одну революцию.

— "Разумная предосторожность, и сохраняющая репутацию семьи", — согласился Векс. — "Я действительно был наставником Магнуса и находил его блестящим учеником".

— Но столь же озорным, как любой мальчишка?

— "Таким редко", — ответствовал Векс. — "Он сознавал, что должен подавать пример младшим братьям и сестре. Он, можно сказать, чувствовал ответственность за своё поведение".

— Надо будет убедиться, что он больше её не чувствует, — нахмурилась Алеа.

— Желаю успеха, — с улыбкой ответил Род. — Привычные взгляды, сложившиеся в раннем возрасте, поколебать страшно трудно.

— Он же наверняка понимает, что они уже выросли!

— "Да, но думаю, он не сознаёт, что они стали способными принимать ответственность за собственную жизнь на себя", — растолковал ей Векс, — "особенно, раз на тот момент, когда он покинул Грамарий, они были ещё подростками".

— Да он и сам был немногим старше. — Род покачал головой. — Как я вообще мог позволить ему улететь?

— А разве у вас был выбор? — Алеа скрыла смешок. — Могу себе представить, как кто–нибудь попытался бы помешать Магнусу делать то, что он считал правильным!

— "Это привело бы к результату обратному желаемому", — согласился конь. — "Вы говорите так, словно знаете это по личному опыту".

— О, я никогда не видела, чтобы он делал что–либо, что считал неправильным, — отозвалась Алеа. — Возможно глупым, но никак не неправильным.

— "А вы пытались остановить его?"

Алеа вспомнила, как Гар раздражённо искал правительство на планете, где ничего такого, казалось, не было и в помине.

— Нет. Но пыталась объяснить ему, почему с этого не будет толку.

— "А он прислушивался?"

— Конечно нет! Но он и сам обнаруживал факты. Конь кивнул.

— "Да, под слоями приобретённого опыта он все тот же Магнус".

С этим Алеа не собиралась спорить — но чем больше они говорили, тем больше она узнавала о Магнусе–ребёнке и о том, сколь многое от того мальчика никуда не делось, тщательно спрятанное и защищённое от чужих глаз, где–то в глубине души того великана, которого она знала.

Однако когда они обсуждали воспоминания Векса, Родом, судя по его виду, начала овладевать ностальгия, а затем и печаль. Понимая, что погружение в прошлое возможно не самое лучшее сейчас для него, Алеа закончила разговор и пошла в дом, по пути рассказывая Роду о своей первой встрече с Магнусом. Рассказ увлёк Рода, и поэтому она продолжила, подробно описывая их странствия на её родной планете, Мидгарде — и поняла, что Рода заинтересовали не чудеса вроде великанов и гномов, а деяния мальчика, выросшего в очень действенного преобразователя обществ.

В последующие несколько дней у неё появилась возможность переговорить со всеми братьями и сестрой Магнуса и их супругами — хотя она по–прежнему избегала встреч с Алуэттой. Род с отсутствующим видом и мягкой улыбкой прогуливался по замку; она несколько раз сталкивалась с ним и, поскольку ей не нравился его вид — такой, словно он был как бы не совсем тут — Алеа завязывала с ним разговор с целью вернуть его в настоящее время. Род оказался способен рассмешить её, и она отвечала ему тем же.

На третий вечер, когда остальные отправились спать, они с Магнусом чуть подольше засиделись за разговором у камина, скорее, говорила Алеа, пытаясь отвлечь Магнуса от мрачных размышлений. И наконец бросила, сильно раздосадованная его молчанием:

— Ты сейчас, Магнус, и впрямь не самый весёлый спутник. Что случилось?

— Я тревожусь за него, — ответил ей Магнус, — за папу.

— Да, я понимаю, о чем ты, — нахмурилась Алеа. — Такое впечатление, словно он все время не совсем здесь, не так ли?

— Так — и он чересчур счастлив находясь там, куда бы его ни занесло.

— Тебя тревожит, что он может так и остаться там? — Алеа покачала головой. — У него здесь дети, Магнус. Каждый из вас служит для него якорем в реальном мире. Но он должен постепенно преодолеть своё горе.

— Да, если оно не сведёт его с ума, — отозвался Магнус. — Не хотел об этом упоминать, но он не всегда был в превосходном психическом здравии.

— Ты хочешь сказать, что у него бывали припадки безумия? — воззрилась на Магнуса Алеа. — Наверняка ведь нет!

— Долгие годы его психика подвергалась очень жестоким ударам. — Магнус уставился невидящим взором на языки пламени. — Самый тяжёлый был, когда враги сумели скормить ему каштан, сделанный из ведьмина мха.

Алеа в ужасе застыла,

— Мы все их ели, — продолжал рассказ Магнус, — но у мамы четверть генов в любом случае была созданной из ведьмина мха, а у нас, детей, одна восьмая, и поэтому нам это не причинило никакого вреда. С папой однако вышло иначе, он погрузился в пучину галлюцинаций, и маме потребовалось немало времени чтобы придумать как его вылечить.

— Он… он ведь не был опасен, не так ли?

— Полагаю, мог бы таким быть, — ответил Магнус, — но мы поручили эльфам присматривать за ним, куда б он ни пошёл, а я был достаточно большим, чтобы тенью следовать за ним и прибежать, когда понадоблюсь. Мама восстановила его рассудок — она всегда оказывала самое стабилизирующее влияние.

— А её здесь больше нет, — прошептала Алеа,

— Да. Не уверен, что папа понимает это. — Магнус остановил её, подняв руку. — О, уверен, он ни для кого не станет опасным — но по–моему, для него нет ничего хорошего в том, чтобы заблудиться в прошлом.

— Дай ему время, — посоветовала Алеа. — Дай ему время.

На следующее утро Алеа разбудил ментальный шум. Она резко выпрямилась, сев на постели, слыша, как Магнус и его братья с сестрой обмениваются тревожными мысленными криками: "Он оседлал Векса! Едет к надвратной башне! Остановить его!"

Алеа торопливо натянула платье, сунула ноги в сапожки и сбежала вниз по лестнице.

Во двор замка она выбежала как раз вовремя, чтобы увидеть, как Магнус бросается к туннелю надвратной башни, только–только успевая опередить Векса. Огромный чёрный конь притормозил.

Алеа побежала присоединиться к нему. Корделия и Ртуть опередили её, но не намного. Ален, Джефри и Грегори подбежали сразу за ней, а следом за ними подоспела и Алуэтта.

— Вы вышли проводить меня! — улыбнулся Род стоящим вокруг детям, невесткам и зятю. — Страшно мило с вашей стороны.

— Пустяки, пап, — пропыхтел Магнус. — Надолго… собрался уехать?

— На сколько потребуется. — Род хлопнул ладонью по притороченной за седлом туго набитой седельной сумке. — Не беспокойтесь, я упаковал все необходимое.

— Да, и знаю, ты отлично умеешь охотиться и устраивать бивак. — Магнус взглянул на братьев и сестру, дружно пытающихся скрыть охватившую их тревогу. Он снова поглядел на Рода. — Если ты упаковал так много, то должно быть собрался в дальний путь.

Род пожал плечами и повторил:

— На сколько потребуется.

— Можно мне… спросить, куда ты направляешься?

— В Тир—Нан-Ог.

Братья с сестрой застыли, и Алеа вполне разделяла их ужас. Может Тир—Нан-Ог и являлся кельтской Страной Вечной Молодости — но он был также и Страной Мёртвых.

Род увидел их страх за него и с мягкой улыбкой наклонился к ним:

— Она там, дети. Гвен отправилась в Тир—Нан-Ог, и среди живых кто–то знает, где это.

Мысль Корделии так и возопила: "Отрицание!" Магнус на мгновение сделался совершенно неподвижен. А затем сказал:

— Конечно.

Корделия резко повернулась и недоверчиво уставилась на него. Ртуть похоже была на грани взрыва ярости, а братья воззрились на Магнуса так, словно тот лишился рассудка — но с лица Алена постепенно сошла тревога. Он медленно поднял голову, а затем кивнул.

Магнус метнул на них всех призывный взгляд, который ясно говорил: "Доверьтесь мне", а затем снова повернулся к отцу.

— Да, конечно, ты должен отправиться на се поиски. В конце концов, это ведь соответствует.

— Соответствует? — свёл брови Род.

— Конечно, — подтвердил Магнус. — Ты провёл первые тридцать лет своей жизни, ища её. И вполне подобающе для тебя провести последние в том же поиске.

Род отозвался, довольный услышанным:

— Рад, что ты понял.

— Это придаёт твоей жизни определённую симметрию, — продолжал Магнус. — Ты часто будешь писать домой?

— Ну конечно. — Род озабоченно нахмурился и свесился с седла, положив руку на плечо сыну. — Ни на мгновенье не думай, будто я покидаю тебя. — Он повернулся к другим своим детям. — Вы ведь знаете, что я очень сильно люблю вас всех, и если у вас возникнет хоть малейшая надобность во мне, я в ту же секунду вернусь — но я должен ехать.

Алуэтта подавила рыдание, а Корделия проглотила слезы, но обе кивнули.

— Как мы дозовемся тебя, если ты нам понадобишься? — спросила Ртуть.

— С помощью телепатии, конечно, — ответил Род, — и вы всегда можете спросить, где я, у эльфов. Я не настолько глуп, чтобы думать, будто смогу бродить по всему Грамарию без наблюдающих за каждым моим шагом фейри.

— Крошечный Народец всегда был твоим союзником, — согласился Магнус, и, шагнув в сторону, крепко сжал руку отца. — Счастливого пути, пап.

— Счастливо оставаться, сынок. — Но Род не выпускал руку сына, на лице его резко обозначились морщины, выдавая беспокойство. — Ты ведь позаботишься о них вместо меня, не правда ли? Я имею в виду жителей Грамария.

Магнус замер. Его братья и сестра резко повернулись к нему и потрясённо уставились на него.

— Я не стану навязывать им демократическую форму правления, — предупредил Магнус.

— Ну и ладно, сынок, — благодушно кивнул Род. — Я лишь прошу тебя защищать их от любых агентов, которые попытаются направить их к установлению неподходящих для них форм правления — особенно от анархистов и тоталитаристов.

— Ну разумеется, — сказал Магнус. — В смысле, если я хочу защитить их от демократии, если она им не подходит, то, конечно, буду также защищать и от всего прочего, неподходящего.

— Почему Магнус, папа? — не выдержала Корделия. — Почему ты поручил это ему?

— Потому что у него более чем десятилетний опыт по части свержения правительств. — Род коснулся её руки. — Знаю, милая, ты всячески озабочена благополучием народа, а ты, Джефри, будешь защищать его от любого вооружённого вторжения …

Джефри напряжённо кивнул.

— …и что ты, Грегори, придумаешь, как отразить любые магические нападения — но по правительствам теперь специалист Магнус.

— Я как–то не думал об этом в таком плане, пап, — медленно произнёс Магнус.

— Я тоже немного запоздало признал собственные способности, — напомнил ему Род, а затем свесился с седла поцеловать Корделию и выпрямился крепко пожать руку Джефри, а затем и Грегори. — Вы знаете, что я буду постоянно думать о вас. Если я вам понадоблюсь, то просто направьте мне мысль.

— Направим, папа, — пообещала со слезами в голосе Корделия.

Род удовлетворённо кивнул.

— Я буду дома к рождеству, если к тому времени не найду её. Позаботьтесь друг о друге, дети.

— Позаботимся, папа, — заверил его Грегори.

Род лучезарно улыбнулся им всем, а затем обернулся к воротам и дал шпоры Вексу. Большой чёрный конь шагнул вперёд со словами:

— "Извини, Магнус".

— Да, конечно, — посторонился, уступая дорогу, Магнус. — Счастливого пути, пап.

— Счастливого пути, — пожелали все.

Род прощально махнул рукой и въехал в туннель надвратной башни.

Корделия резко повернулась к ближайшему часовому, выхватила у солдата копьё, вскочила на копьё верхом и поднялась, описывая круги, над зубчатыми стенами.

Алеа никогда в жизни не видела подобного зрелища.

Грегори обхватил Алуэтту одной рукой за талию, а Джефри схватил Ртуть. Они исчезли с двойным ударом грома.

— Что с ними случилось? — вытаращила глаза Алеа.

— Они телепортировались на стену, — растолковал ей Магнус. — Хочешь отправиться так же как Ртуть, или предпочтёшь своим ходом?

— Если ты не против, я поднимусь обычным способом, — решила Алеа, — но не задерживайся из–за меня.

— Спасибо, — поблагодарил Магнус и исчез, вызвав новый небольшой взрыв.

Алеа бросилась к ведущей на стену лестнице. Взбежав наверх и хватая воздух открытым ртом, она увидела выстроившихся у зубцов младших Гэллоугласов и их супруг. Алеа сумела выдать ещё один спринт и, встав рядом с Магнусом, посмотрела вслед едущей к лесу одинокой фигуре. И смутно расслышала звон пощипываемых струн.

— Музыкант из него по–прежнему так себе, — хмыкнул Джефри.

— Это твой талант, брат, куда уж нам до тебя, — улыбнулся Магнус.

— Он конечно же снова погрузился в омут галлюцинаций, — сказала Корделия.

Магнус кивнул.

— Хотя нет никаких оснований думать, что он сделается опасным — ни для кого другого, кроме себя.

— Думаю не сделается, — согласился нахмурясь Джефри — В конце концов, он ведь совершенно нормален — за исключением этого бреда, что сможет где–то там найти маму.

— Странствия не причинят ему вреда, — заключил Грегори, — и если это его способ справиться с горем, то тем лучше.

— В действительности, это вообще не наше дело, — высказал своё мнение Магнус.

— Все, имеющее к нему отношение, — наше дело, — поправила его Корделия, — но не нам указывать ему, что можно делать, а что нельзя.

— Да, — согласился Магнус. — В конце концов, он ведь взрослый человек и находится в добром здравии — почти.

Крошечная фигура обернулась помахать им как раз перед тем, как дорога ушла в лес, и всадника скрыла листва. Все стоящие на стене махали в ответ, пока обессиленно не опустили руки.

Джефри повернулся к Магнусу, вызывающе выпятив челюсть.

— И ты теперь будешь указывать нам?

— Конечно нет, — ответил Магнус. — В конце концов, мне не очень–то это удавалось с тех пор, как тебе стукнуло двенадцать.

Джефри посмотрел на него, а затем улыбнулся.

— А по–моему, это нисколько не мешало тебе и дальше пытаться командовать.

— Уж поверь, я в своих путешествиях в какой–то мере поднабрался зрелости, — улыбнулся в ответ Магнус. — Кроме того, я отлично сознаю, что как говорится, не в курсе недавней истории всего произошедшего на Грамарии. Ты наверняка знаешь свои задачи лучше моего.

Грегори нахмурился и сказал Джефри:

— Он говорит об этом как–то слишком небрежно.

— Папа велел мне только отбивать наскоки иностранных агентов, пытающихся толкнуть Грамарий на установление форм правления по образцу своих, — напомнил ему Магнус. — Он не сказал ни единого слова о том, чтобы приказывать вам.

— Рада, что ты это понимаешь. — Но сказав это Корделия продолжала разглядывать его лицо в поисках ответа на какие–то свои сомнения, а потом с досадой повернулась к Алеа. — Он это серьёзно?

— Я не могу сказать, что когда–либо видела, как он особо много приказывет, — медленно проговорила Алеа. — Предлагать, это да, и он умеет быть очень убедительным — но впрямую приказывать, нет.

Грегори и Джефри её слова похоже несколько успокоили, но вот Корделия выглядела совсем не убеждённой — равно как и Ртуть, и Алуэтта, казалось, сомневалась.

Магнус обвёл взглядом их лица одно за другим, а затем остановил его на лице Алена, И преклонил колено.

8

— Что ты делаешь! — закричал Ален. — Встань, воин!

— Твой воин, — подчеркнул Магнус. — Десять лет назад я принёс вассальную присягу твоему отцу, когда он сделал меня рыцарем, а теперь я приношу её тебе, принц Грамария. Я твой воин, и буду подчиняться твоим приказам, чего бы это мне ни стоило. Призывай меня когда угодно; я клянусь тебе в своей преданности Дубом, Ясенем и Терновником.

Все на мгновение сделались совершенно неподвижными, пристально глядя на Магнуса — и на Алена, смотревших друг другу в глаза: лицо принца сделалось совершенно серьёзным, когда он кивнул.

— Я твой сюзерен и буду обеспечивать тебя и защищать, когда возникнет надобность. Встаньте, сэр Магнус.

Магнус встал, высокий и прямой, перед своим будущим королём.

Об этом не было речи, но все поняли, что Магнус обязался остаться на Грамарии. Нравилось это кому–то или нет, а он теперь дома навсегда.

— Это не тот предмет, с которым можно играть, — сказал Джефри.

— Ни в малейшей мере, — согласился Грегори, — и Магнус чересчур хорошо это знает, чтобы использовать его в качестве инструмента убеждения. Он не стал бы насмехаться над такой торжественной церемонией или давать легковесную клятву. Он говорил вполне серьёзно.

Братья сидели в гостиной в покоях Грегори, уединившись на несколько минут, и послужившая для этого предлогом бутылка стояла между ними открытой, а их кубки уже наполовину опустели.

Джефри кивнул.

— Конечно, это означает, что когда Ален станет королём, а Корделия — королевой, Магнус будет подчиняться её приказам.

— Преклонив колено он в такой же мере заявил об этом, как и о подчинении Алену, — согласился с весьма задумчивым видом Грегори. — Думаю, он намеревался успокоить нас на этот счёт. Ему такое придётся не по нутру; будет крайне неприятно подчиняться приказам младшей сестры, но он это сделает. Он искренен в своих словах, и не станет пытаться командовать нами.

— Возможно, — отозвался Джефри, — но думаю, мне лучше убедиться.

Заехав в лес, Род почувствовал, что огромная тяжесть снята с его плеч. Теперь королевство больше не его забота.

— Я снова вольный странник, Векс.

— Да, и самой наилучшей разновидности, — ответил конь, — тот, у которого есть родной дом в замке, когда б ему этого ни захотелось.

— Я замечаю тут обвинение в лицемерии?

— Скорее констатацию того, что ты играешь в возобновление своей жизни в юности, — поправил его Векс.

— Туше, — поморщился Род. — И есть небольшая проблема со взваливанием этого груза ответственности на моего мальчика.

— Он уже взрослый мужчина, Род, и вполне способен справиться с этой задачей.

— А я — нет? — прицепился к роботу–коню Род. — Ну, полагаю я немного сдал.

— Уверен, Магнус позовёт тебя, если ему понадобится совет, — успокоил его Векс, — но поскольку он организовал революции на восьми планетах, то думаю, он едва ли станет беспокоить тебя.

— Да, но это ведь его родной мир. — Род нахмурился с оттенком беспокойства. — Это может помешать ему объективно оценивать обстановку.

— Это не страшно, пока не вредит ясности его зрения, — сказал Векс. — Кроме того, поручение ему важного задания было единственным способом, каким ты мог гарантировать, что он снова не покинет дом.

— Ну, мне и правда хочется, чтобы он побыл тут, пока я не найду Тир—Нан-Ог, — признался Род. — Есть что–то успокаивающее в том, когда знаешь, что на рождество все твои дети будут рядом, стоит только крикнуть, и сразу услышат.

— Ты также думал и о той юной леди, не так ли?

— Да. — Род кивнул, чувствуя, как часть груза снова легла ему на плечи. — И он и она так подходят друг другу, но оба твёрдо решили не видеть этого в упор.

— Они скоро оправятся от душевных травм, Род.

— Немного позаглядывал в мысли, не так ли?

— Я не телепат, Род; хотя я и могу мысленно связываться с тобой и твоим потомством, проникнуть в чьи–либо мысли для меня невозможно. Нет, я просто слушал каждое произнесённое слово и запоминал их все.

— И складывал их в картины, которые эти двое думали, будто скрывают? Не могу за это порицать. — Род устремил невидящий взгляд на лес. — Я знаю, что именно покалечило Магнуса — но мне хотелось бы знать, какая травма заставила Алеа так бояться романтических отношений.

— Что бы это ни было, Род, она научилась не доверять мужчинам, хотя Магнус, кажется, доказал ей, что ему — можно.

— Исключение, которое подтверждает правило — но большего ей и не нужно, — кивнул Род. — Конечно, она по–прежнему отрицает, что красива — но Магнуса никто и никогда не обвинял в том, что он красавец. По крайней мере после того, как он вырос.

— Некрасивые мужчины склонны влюбляться в прекрасных женщин ничуть не меньше красавцев.

— Равно как и некрасивые женщины в красавцев–мужчин, — согласился Род, — правда, это не имеет никакого отношения к этой паре. Что бы там ни притягивало их друг к другу, это не физическая красота.

— Да, Род, думаю, Магнус восхищается характером Алеа — её смелостью и стойкостью, а возможно, даже способностью сочувствовать.

— Верно, но знает это девушка или нет, она обладает своеобразной классической красотой, и не думаю, что Магнус не восприимчив к ней.

— Прошу не путать, Род. Не думаю, что твой сын признает физическое влечение, которое он столь явно испытывает.

— Для тебя может быть и явно, — возразил Род, — но для некоторых из нас, не замечающих тех мелких указателей, которые, кажется, находишь ты, это далеко не очевидно. Ладно, пусть между ними есть некоторое физическое влечение, но думаю этих двоих больше всего связывают опасности, которые они пережили сообща.

— И по ходу дела усвоили, что могут полностью положиться друг на друга, — согласился Векс.

— Они нисколько не сомневаются, что могут рассчитывать друг на друга в критический момент, — кивнул Род. — Вот когда момент не критический, у них могут возникнуть трудности.

— Возможно, Род, но это больше не твоя забота.

— Ты шутишь? Дети всегда будут моей заботой. Однако признаю, в данный момент я ничего не могу с этим поделать. — Род попытался стряхнуть с плеч невидимый груз и принялся щипать струны арфы. — Думаю, я сумею сыграть ещё один припев из "Моей единственной и дорогой".

— Почему бы и нет? — спросил Векс. — Вокруг только дикие звери.

— Слушай, я пытаюсь не думать о Магнусе и Алеа. По крайней мере птицы–то критиковать не станут. — И Род принялся громко бренчать аккомпанемент к словам и запел, очень тихо и почти не фальшивя:

"Щеки твои словно розы в цвету, О, моя единственная и дорогая…"

И верно, птицы критиковать не стали. Однако некоторые из них вспомнили о срочных делах где подальше и разлетелись в разные стороны.

Завтрак начался довольно мрачно, и Алеа заметила, что Магнус подчёркнуто не занял кресла во главе стола. Его братья и сестра тоже должно быть поняли это, так как они казались очень насторожёнными, ко всему готовыми и ждущими, не попытается ли он ими командовать. Ей представилось, как они примутся спорить, стараясь перекричать друг друга, и она вся подобралась, готовясь к этому.

Но Магнус говорил очень мало, только нарезал мясо, быстро переводя взгляд с одного лица на другое, намазывал на булочку варенье, выглядя расслабленным и подтянутым. Алеа дивилась, как это его братья с сестрой не догадываются, насколько он напряжён под этой маской внешнего спокойствия — но они явно не догадывались; в этой семье телепатов, безусловно, действовало правило ни в малейшей мере не читать мыслей друг друга без приглашения или жёсткой необходимости.

Грегори повернулся к Магнусу, но его кроткий тон не смог скрыть его крайней напряжённости:

— Как я понимаю, Магнус, ты неодобрительно отнёсся к тому, как мы с Корделией ухаживали за мамой.

Алеа почувствовала, как в Магнусе поднялся гнев на Грегори за дерзость и напоминание о смерти их матери, но почувствовала также последовавший затем огромный прилив чувства вины. Однако на лице его ничего этого не отразилось. И он оставался спокоен и вежлив, когда ответил:

— Вы сделали все что могли, разве только не уговорили её отправиться в госпиталь на иной планете, и, уверен, не потому, что плохо старались.

Грегори медленно кивнул.

— Мама могла быть до крайности упрямой, когда желала.

Джефри следил за разговором, словно готовый к прыжку кот.

— И кроме того, — резко добавила Корделия, — чем мог помочь инопланетный госпиталь? Там же ничего не знают о ведьмином мхе.

Магнус кивнул.

— Даже если б там и уловили, что происходит разрушение её генов, то не представляли бы себе, что тут можно поделать — а после её смерти приложили бы все силы, чтобы оставить её тело у себя в качестве образца для исследований.

Корделия содрогнулась, а её братья скривились.

— Нет, — произнёс Магнус, — я ни в малейшей мере не могу винить вас ни в плохом лечении, ни в её кончине.

Брат и сестра в удивлении подняли головы.

— Зачем же тогда этот обвиняющий вид? — нахмурилась затем Корделия. — Кого ты осуждаешь?

— Себя, — ответил Магнус, — за то, что меня не было здесь.

— Ты одним своим присутствием вызвал бы раздор, брат, — тут же смягчился Грегори. — В конце концов, ты ведь не мог принять власть от папы столь же легко, как остальные из нас.

Магнус нахмурился, не совсем понимая, что именно имел в виду брат, но совершенно уверенный, что сказанное вызывает у него негодование.

— Ты смог бы сделать не больше нашего, — тихо проговорила Корделия — но кричал бы на папу, требуя что–то сделать, хоть что–нибудь, и заставил бы маму растратить последние силы своими мольбами.

Магнус сидел не шевелясь.

Молчание в комнате стало крайне напряжённым. Джефри сжал край стола, словно собираясь перемахнуть через него — но Магнус наконец кивнул:

— Наверно так.

Корделия накрыла его руку своей ладонью.

— Нам очень не хватало тебя, брат — но мы все понимали, как тебе необходимо найти свою судьбу.

Магнус устало улыбнулся:

— Какой же иронией будет, если эта судьба окажется здесь!

Корделия бросила взгляд на Алеа, но быстро отвела его и сказала:

— Возможно и не будет, если ты привёз её домой с собой.

Магнус непонимающе нахмурился, но Джефри негромко рассмеялся.

— Наверно папа прав — много лет помогая народам избавиться от тиранов и уча как править самим, ты сделался способным отлично опекать народ своей родины — даже когда эта опека состоит в том, чтобы только присматривать и ничего не делать.

На сей раз взгляд на Алеа бросил Магнус, та сумела робко улыбнуться ему. Он перенял эту улыбку и ответил ею братьям и сестре, когда сказал:

— Да. Скитаясь меж звёзд я по крайней мере немного научился терпению.

Тут все рассмеялись и принялись обсуждать за едой последние сплетни. По мере того как продолжался завтрак, они, казалось, расслаблялись все больше и больше, и даже начали обмениваться колкими замечаниями.

— Придётся нам расставить по всему королевству эльфов–часовых, — сказал Грегори.

— Они и так уже расставлены, брат, — рассмеялась лёгким непринуждённым смехом Корделия. — Нам надо только сказать им, за чем следить.

Джефри повернулся к Магнусу, и в его голосе послышались резкие нотки, когда он спросил:

— Как, по–твоему, переживать ли нам по поводу папиных скитаний, брат?

Алеа почувствовала порыв Магнуса отдать приказ и усилие не дать ему сорваться с языка.

— Думаю, он не представляет опасности ни для себя самого, ни для кого–либо иного, Джефри, и достаточно взрослый, чтобы самому позаботиться о себе. Если я ошибаюсь, то эльфы несомненно способны разобраться с любыми трудностями, пока мы не подоспеем.

— Они наверняка уже знают, что надо постоянно присматривать за лордом–чародеем, — согласился Грегори.

— Да, присматривать и сообщать о его злоключениях Паку, — поддержала его Корделия.

Алеа нахмурилась. Неужели они так мало верили в отца?

А затем вспомнила, что говорил Магнус о предыдущем приступе психического заболевания у Рода, о единодушном мнении его детей, что во время похорон он соскочил с резьбы, и подумала, что их озабоченность возможно не имеет ничего общего с неуважением.

А затем она нашла другой повод теряться в догадках — что ещё за Пак такой?

Джефри заметил молчание Магнуса и спросил с вызовом в голосе:

— А ты что думаешь, брат?

Снова порыв скомандовать и усилие, которое потребовалось для гашения этого порыва. Алеа гадала, разделяет ли она чувства Магнуса или просто считывает их по микроскопической дрожи мускулов его лица, которое она так хорошо знала, наверное получше, чем его братья или сестра.

Неважно как именно — она знала, какие он испытывает чувства, в то время как его родные видели только спокойное лицо, которое он являл публике — и её душа возопила о том, насколько это неправильно. Вынужденно отгораживаться от родных! Будь у неё брат или сестра, она очень дорожила бы ими, поверяла бы им свои самые сокровенные тайны, она всегда жаждала этого! Именно для того и предназначались братья и сестры!

Не так ли?

Магнус встретился взглядом с Джефри, а затем медленно покачал головой.

— Думаю я долго был в отъезде, брат, и в моё отсутствие многое изменилось.

— Наверняка не столь уж многое, — ответила Корделия. — Если ты не имеешь в виду, что я постарела!

— Скорей уж повзрослела, — негромко рассмеялся Магнус. — Когда я улетал, ты была ещё подростком.

Корделия удивлённо поглядела на него, а затем рассмеялась вместе с ним. Джефри покачал головой:

— И о чем только думали мама с папой, позволяя тебе самостоятельно отправиться в путь в таком юном возрасте?

— Не припомню, чтобы я предоставил им широкий выбор, — медленно произнёс Магнус.

Корделия нахмурилась, уловив сквозившее в его интонации своеволие.

— Возможно, но им не обязательно было так поощрять тебя!

— Но они отправили меня в путь вместе с присматривающим за мной Вексом, — поднял палец Магнус. — Обеспечив всеми преимуществами, какими только можно — в том числе и моим старым наставником, который, несомненно, ежедневно отправлял доклады о моем благополучии и был вполне способен вытащить меня из любой передряги, в какую я мог угодить.

— Да, но Векс вернулся домой ещё до того, как пришло первое сообщение, — напомнил Грегори. — Его звездолёт движется намного быстрей тахионного луча, и он оставался с тобой недолго.

— Да, физически — недолго, — согласился Магнус, — но когда наши кузены подарили мне Геркаймера, то Векс прежде чем улететь, сгрузил ему всю историю нашей семьи.

Остальные уставились на него, а потом расхохотались.

Магнус улыбнулся, чуть заметно, но удовлетворённо изогнув губы.

— Мне ты об этом не рассказывал! — заявила Алеа. Магнус пожал плечами.

— Я не вспоминал об этом, пока не начался этот разговор.

Алеа усиленно заворочала мозгами, гадая, как ей связаться с Геркаймером для получения полного отчёта о детстве и отрочестве Магнуса.

— Как это похоже на Векса! — заметил Джефри. — До конца остаётся наседкой.

— А осенью Геркаймер напоминает тебе брать с собой зонтик и надевать плащ? — спросила Корделия.

— Нет, — ответила за Магнуса Алеа, — это делаю я, — а затем прикусила язык, гадая, кто её тянул встревать в разговор.

Но семья рассмеялась ещё громче, а Ртуть кивнула.

— Отлично, девушка! Продолжай в том же духе!

— Думаю, моему брату нужно много о чем напоминать, — сказала Корделия. — Он никогда особо не старался поберечься.

Магнус снова сумел чуть улыбнуться, но Алеа видела, чего ему это стоило, и постаралась не съёжиться в кресле. А затем напомнила себе, что если Магнус действительно раздосадован, то способен и сам с этим справиться — но удивилась волне страха, вызванного этой мыслью.

Миг прошёл, и Магнус неплохо изобразил, будто ему очень по душе её присутствие.

— Мне было очень одиноко после того, как Дирк ушёл с корабля и до того, как появилась Алеа.

— Да, Грегори упоминал об этом друге Дирке, — отозвалась Корделия. — Каким он был?

Алеа попыталась скрыть своё любопытство. Она часто гадала насчёт того, каков был этот Дирк Дюлен, и насколько близкими были его отношения с Магнусом.

— Всего лишь ещё одним утратившим иллюзии, неудовлетворённым холостяком вроде меня, сестричка, — пожал плечами Магнус.

На сей раз съёжилась, казалось, Алуэтта, а Ртуть высказала такое мнение:

— Тогда вы, как я подозреваю, беседовали во время перелётов между планетами о коварстве женщин.

— Как ни странно, нет. — Магнус устремил взгляд в пространство, обмозговывая проблему. — Полагаю между нами действовал молчаливый уговор не обсуждать наши попытки завязать романтические отношения. К тому же у Дирка была куда более веская причина лишиться иллюзий, чем у меня.

— Как так? — спросил Грегори, Алуэтта удивлённо посмотрела на Магнуса, но быстро отвела взгляд.

Ртуть нахмурясь повернулась к Грегори.

— Разве Магнус никогда не упоминал об этом Дирке, когда вы делились мыслями через световые годы?

Грегори покачал головой.

— Времени не хватало, а вот чего обсудить — было более чем. — Он наморщил лоб глядя на Магнуса. — Ты, брат, никогда особо не рассказывал о своих приключениях — только хотел услышать обо всем, что случалось дома.

— Конечно, — согласился Магнус. — Изгнанникам всегда это интересно.

— Скажи уж лучше "экспатриантам", — поправил его Джефри. — Ты покинул дом по собственному выбору. Определённо не по нашему!

На лице Магнуса не отразилось негодования, но Алеа его почувствовала.

— А свои эскапады ты не считал важными? — поинтересовалась Ртуть.

— Для меня они такими не были, — пожал плечами Магнус. — Я уже знал, чем они завершились.

Братья и сестра Магнуса рассмеялись, но не Алеа — она была уже сыта по горло тем, как неохотно Магнус делится своими воспоминаниями.

— Ну, а нам они интересны, — вступил в разговор Ален, — очень интересны. И потому, расскажи нам, почему этот Дирк утратил иллюзии и пережил разочарование.

— Он посвятил жизнь освобождению своего народа, — объяснил Магнус, — и пожертвовал ради этой цели всем нормальным человеческим опытом. Он, например, никогда не упоминал о том, что в кого–то влюблялся до того, как мы повстречались.

— Это не значит, что у него такого не было, — сказала Алуэтта.

— Да, но это значит, что он никогда не пытался завязать роман, — ответил Магнус. — Ему было всего двадцать с небольшим, но он с одиннадцати лет учился и работал для освобождения своего народа.

— Которое вы с ним наконец и осуществили, — закончил за него Грегори.

— Да — и он обнаружил, что среди этого самого народа для него нет места. Он долго жил не на родной планете, в современном мире, обучаясь мастерству, нужному революционеру. — Магнус покачал головой. — Обучаясь — и работая на судоходной линии, созданной беглецами для накопления средств для борьбы с лордами Меланжа, его родной планеты. Огромное большинство народа там оставалось прикованным к планете, угнетённые сервы, без всякого образования и представления о современном мире.

— Он явился домой и обнаружил, что дома для него нет, — прошептала широко раскрыв глаза Алуэтта.

На сей раз Алеа согласилась с этой ведьмой.

— Ужасно и крайне несправедливо! Однако наверняка ведь были и другие такие же, как он.

— Да, и они все поняли: самое важное, что они могут сделать для Меланжа, это сохранять контакт с внешним миром, — сказал Магнус, — для поддержания постоянного притока современных лекарств и межзвёздных финансов.

— Они были отправлены в пожизненное изгнание! — воскликнул Грегори.

Магнус кивнул.

— Либо так, либо обязаны жить жизнью простых крестьян — не очень приемлемой для человека, если тот жил в сверкающих городах и пилотировал звездолёты.

— Не удивительно, что он покинул родину и отправился скитаться с тобой, — сказала Корделия.

— Да, но ещё менее удивительно, что когда он влюбился, то захотел остаться на планете своей дамы сердца и сделать её своей родиной, — отозвался Магнус.

— Конечно, поскольку он, тоскуя, должно быть желал иметь хоть какой–то родной дом, — согласился Грегори.

— Но тебе из–за этого, должно быть, сделалось очень одиноко, — предположила Ртуть.

— Я очень рад, что повстречал Алеа, — кивнул Магнус.

Алеа была совсем не уверена, что при данных обстоятельствах это такой уж большой комплимент, особенно раз Магнус никаким способом не связался с ней, когда сказал это — но она почувствовала излучаемую им нежность, а под ней столь сильную отчаянную потребность, что это потрясло её. Неужто такая была у него все время? Её изумило, что никто из родных Магнуса этого похоже не заметил — или они все были слишком вежливы?

Или Магнус как–то смог направить это ощущение только ей?

Или — ещё более странное предположение, достаточное, чтобы заставить её сердце затрепетать — он даже не знал об этих дошедших до неё эмоциях?

После завтрака все разошлись — каждый по своим делам — или, если не было никаких дел, то побездельничать. Магнус решил побродить некоторое время по имению, посетить памятные с юности места. Алеа поняла, в чем смысл этого предлога, и отправилась вместе с ним.

Они бродили по саду, и Магнус рассказывал ей о своём отрочестве здесь, а Алеа не отрывала взгляда от его лица, жадно впитывая каждое его слово — но когда их загородил от замка ряд кустов сирени, он опустился на скамейку и казалось обмяк.

Алеа снова поняла, как много значило то, что он готов настолько ослабить при ней контроль над собой, то доверие, которое это доказывало, — и потребность в товарище. Она присела рядом с ним, сложив руки на коленях, и подождала.

— Это все равно как прогуляться по доске, — сказал наконец Магнус.

Алеа подождала ещё и, когда он больше ничего не добавил, спросила:

— У тебя действительно такое ощущение, будто они, все ждут, когда ты оступишься?

— Ждут, когда я попытаюсь что–то приказать им, или поправить их, или напомнить им как надо себя вести, как бывало делал, когда мне было восемнадцать, а Грегори двенадцать, — подтвердил Магнус, — и готовы обругать меня или бросить мне вызов, дабы доказать, что они уже выросли и у меня нет больше власти над ними.

— Наверно, я чего–то не понимаю, раз у меня никогда не было сестры, — непонимающе нахмурилась Алеа, — но разве не очевидно, что ты теперь считаешь их равными?

— Я прочёл пару–тройку книг на эту тему, — вздохнул Магнус, — и понял, что явно далеко не очевидно.

— Но ты ведь прочёл. Наверняка и они тоже прочли!

— Их не обременяли многие часы вынужденного безделья, как при путешествиях между звёздами, — напомнил ей Магнус. — Как я понимаю, их жизнь была очень насыщенной, каждый день. — На лице его отразились печаль, горечь и зависть.

Алеа ощутила как болезненный укол то, что он все ещё недостаточно доверял ей, раз лишь на мгновение дал таким эмоциям отразиться у себя на лице — но увидев его с родными, она теперь понимала, сколь многое говорили даже эти короткие проблески чувств о его доверии к ней. Потеплев к нему от этой мысли, она сказала:

— Да, в путешествиях иногда может быть скучно — но твоя жизнь тоже была очень насыщенной, когда бы ты ни высаживался на планету.

— Насыщенной событиями, — поправил её Магнус, — а не отношениями. — Он повернулся к ней. — Хотя таков был мой выбор. Я не имею никакого права ощущать горечь из–за этого.

— Имеешь, когда этот выбор определялся событиями твоего прошлого. — Алеа ощутила, как в ней подымается гнев. — Когда проявление чувств к кому–то дало ему право использовать и унижать тебя, то конечно же выбор очевиден — не позволить такому случиться вновь!

Магнус посмотрел ей в глаза и Алеа на мгновение почувствовала, как внутренне съёживается, что его глаза чуть не поглощают её — но он заговорил и снова стал только человеком, мужчиной с очень нежным голосом.

— А ты — разве с тобой приключилось не то же самое, когда влечение оказалось лишь инструментом, позволяющим кому–то использовать тебя?

Алеа начала было отвечать, но слова застряли у неё в горле, и она отвернулась.

— Это не имеет значения — то, что со мной случилось. Для меня это теперь вообще не имеет никакого значения.

— А для меня имеет. — Магнус осмелился положить свою руку на её ладонь. — Для меня это имеет огромное значение.

Он ждал, и она внутренне затрепетала, жаждая выплеснуть свою историю, с потоком чувств, историю о страстном увлечении, боли и позоре — но нет, пока рано, нельзя, когда ему приходится со стольким бороться…

Нельзя, когда она все ещё недостаточно доверяет ему.

В конце концов, как мог Магнус считать её чем–то важным? Она ведь была всего лишь неуклюжей, невзрачной девушкой, ставшей женщиной, без всяких талантов или умения, крестьянкой из незначительного села в захолустье планеты, которой никто не мог найти на звёздной карте.

Когда она ничего не сказала, Магнус убрал руку и откинулся на скамье. Боясь, что задела его чувства, она осмелилась бросить на него быстрый взгляд, но он казалось как–то опять стал прежним, снова полным уверенности, а его улыбка — открытой и тёплой без малейших следов жалости, но полной заботы.

— Мы в конце концов товарищи по оружию, — сказал он. — Я не раз доверял тебе жизнь и доверю вновь.

Алеа могла лишь глядеть на него, ломая голову над тем, что он сказал, но ещё больше — над тем, чего не сказал.

— Хорошо что вы вернулись, сэр, — сказала с самой обворожительной улыбкой резидент в герцогствах Савойя и Бурбон.

— И печально, что мне вообще понадобилось возвращаться, — отрезал Пересмешник. — Замечательный кавардак учинили вы, дилетанты, с планетой, пока меня не было.

Резидент на мгновение утратила свою улыбку и проглотила готовый сорваться с языка резкий ответ — что Пересмешник и сам не мог похвалиться особыми успехами, когда его задачей было организовать восстание против короны. О, организовал–то он его довольно неплохо, но когда они были почти готовы к бою, лорд–чародей возглавил рейд отряда коммандос из трёх человек на Дом Хлодвига, повязал Пересмешника и дал этому полудурку Туану Логайру украсть всю армию Пересмешника и повернул её против анархистов — идея–то сама по себе и неплохая, но учитывая, что те как раз пытались свергнуть королеву, самой удачной её тоже не назовёшь. И Пересмешник также кажется позабыл, что его сняли со своего поста с позором и убрали подальше на канцелярскую работу в отделе координации.

Но она не забывала о своих приоритетах — в первую очередь всегда быть чарующей со старшими офицерами — и заставила улыбку вернуться на место, делая её как можно более мечтательной.

— У нас вышло несколько неудач, — признала она.

— Ну, давай позаботимся о превращении их в удачи, — тихим голосом обронил Пересмешник, когда они прошли в дверь.

Они вошли в большую обшитую деревянными панелями комнату, занимаемую по большей части длинным столом и украшенном портретами великих диктаторов истории. Когда резидент уселась, все стулья были уже заняты, за исключением стоявшего во главе стола. Пересмешник расположился там и позволил себе на мгновение насладиться чувством триумфа, торжества. Какое имела значение неудача, которой он не мог предотвратить? Но теперь, когда он знал, с чем именно борется, он уберёт эту помеху в считанные дни! Он возьмёт реванш!

Затем он загнал это чувство поглубже и обратился к анализу ситуации. И обвёл взглядом застывшие в ожидании лица — людей, более или менее умело скрывающих беспокойство.

Он кивнул и сказал:

— Поймите — для вас прошло тридцать лет после моего последнего нападения на клан Гэллоугласов, но для меня это случилось едва ли месяц назад.

— Мы вполне это понимаем, — сказал дородный мужчина среднего возраста. — Я был молодым новобранцем при вашем крестьянском восстании.

— Имя? — нахмурил лоб Пересмешник.

— Даллан, — ответил толстяк.

Пересмешник напустил на себя равнодушный вид, чтобы скрыть потрясение.

— Да. Я тебя помню.

На лице Даллана проступила горечь.

— После того как вас не стало, я много лет трудился в рядах организации.

— И думаешь, что шефом следовало бы назначить тебя, а? Но для такой работы, агент, нужна перспектива, а не просто опыт — и я тридцать лет трудился в рядах ВЕТО,[24] прежде чем мне доверили этот пост. И к тому же чётко сверг бы монархию, если б не вмешательство этого ударившего мне в спину Гэллоугласа!

— Это сколоченная им коалиция оказалась чересчур сильна для вашей армии, — сказала женщина сорока с лишним лет, похожая на мать семейства, — и больше всего та ведьма Гвендайлон.

— Да, ну, теперь он лишился её, не так ли? — отозвался со злым удовлетворением Пересмешник. — И лишился всего влияния, которое она принесла с собой.

— Он и сам обзавёлся кое–какими связями, — высказался мужчина, казавшийся молодым, пока не присмотришься поближе.

— Связями, которые обеспечила для него жена, — парировала женщина, смахивающая на мать семейства, — которые поддержат его из верности её памяти.

— Вот давайте и выясним, насколько далеко заходит эта верность, хорошо? — предложил Пересмешник. — Начните с рассылки агентов под видом лесных разбойников, поручив им обходить деревни и напоминать людям, как жестоко их эксплуатируют.

— Мы уже пробовали, — возразила миловидная женщина постарше. — И всякий раз когда нам удаётся организовать движение и набрать какой–то ход, Гэллоуглас присылает одного из своего отродья загипнотизировать людей, убедив их, что с ними хорошо обращаются.

— Гэллоуглас или его жена? — спросил с кислой улыбкой Пересмешник. — Отправьте агентов и велите им быть готовыми быстро исчезнуть в зелёном лесу, если Гэллоуглас пришлёт своих громил — но думаю, не пришлёт.

— Это почему же? — нахмурился Даллан.

— Думаю у него не будет особого желания, — предсказал Пересмешник, — после кончины жены, оно у него иссякнет. Кто собственно, по–вашему, на деле управлял этой страной?

Проснувшись на следующее утро, Род пожевал горбушку хлеба, покуда варил найденные предыдущим вечером яйца, а с ними и полоску вяленого мяса, которое отмокало всю ночь. Покончив с завтраком, он оседлал Векса и поехал по лесной тропе. Особо далеко отъехать они не успели, как Векс поднял голову, широко раздув ноздри.

Род знал, что у робота–коня нет чувства обоняния как такового — всего лишь способность анализировать молекулы воздуха и засекать все, чему там не полагалось быть.

— Что случилось?

— Запах крови, — доложил Векс.

9

Род выхватил меч.

— Чьей крови?

— Трудно определить, когда молекулы рассеяны так негусто, — ответил Векс, — но довольно твёрдо уверен, что она не человеческая.

— Не вредно и убедиться. Следуй за носом на запах.

— Я едва ли могу следовать как–то иначе, Род, настолько он у меня впереди всего остального.

— Довод, — согласился Род. — Следуй куда ведёт чутьё.

— Технически, Род, у робота нет никакого чутья.

— Так же как и у меня, в половине случаев, — вздохнул Род. — Однако в данный момент я полагаюсь на твою способность отслеживать.

Они свернули с проторённой тропы и проломились сквозь заросли кустов на небольшую поляну, где лежал на боку кабан, с растекающейся из рваной раны на брюхе кровью.

— Похоже, мы нашли проигравшего в схватке за самку, — высказал мнение Векс.

Род спешился и опустился на колени рядом с кабаном, исследуя рану.

— Рану эту нанёс отнюдь не клык, Векс. Её оставил клинок с зазубренным лезвием.

— Тогда всего лишь охотник на кабанов?

— Если так, то охотник этот очень неуклюжий — охотники встречают атаку кабана в лоб или шагают в сторону и закалывают сквозь ребра. А этот несчастный зверь должно быть пробежал шатаясь сотни ярдов, прежде чем наконец рухнул без сил.

— Тогда наверное охотник идёт по его следу.

— Возможно — дичь убита совсем недавно, мухи только–только начали слетаться. — Род хотел сунуть меч в ножны, а затем передумал. — Если охотник идёт сюда, то мне лучше быть готовым к встрече с ним.

— Люди, которые охотятся на кабанов, Род, обычно не охотятся на людей.

— За некоторыми примечательными исключениями. В конце концов, король Англии Вильгельм Второй был убит во время охоты.

— Стрелой, а не рогатиной — и насколько я помню этот инцидент, он тогда охотился на оленей.

— Да, но его знать охотилась на него.

— Ту стрелу мог пустить и крестьянин–саксонец, Род.

— Или какой–то аристократ, хотевший придать этому убийству видимость дела рук крестьянина.

— У крестьян было много причин для негодования столь скоро после нормандского завоевания, — задумчиво произнёс Векс.

— Да, но и у знати тоже, даже если она входила в силы вторжения. Вильгельм Рыжий был не самым мудрым и не самым умеренным из правителей.

Вот так вот, беззаботно переговариваясь, они вернулись на тропу и поехали дальше по ней. Через некоторое время Род решил, что они должно быть разминулись с охотником, если тот шёл по следу своей добычи — а мысль, что тот не стал утруждать себя поисками, вызвала у Рода непри–ятный холодок; он не любил людей, убивавших просто для развлечения.

Чтобы прогнать мрачное настроение, он достал арфу и принялся щипать на ходу струны, наигрывая негромкую мелодию, вспоминая другие такие путешествия в свои холостые годы, когда он разъезжал в поисках какого–то достойного дела, в поисках женщины в которую мог бы влюбиться и которая полюбила бы его — и зная, что никогда не найдёт, слишком уж он непривлекательный.

Как это ни невероятно, он действительно нашёл такую женщину. И ещё более невероятно, она действительно полюбила его. Он подивился тому, сколь же немногое изменилось, так как вот он опять едет в одиночестве по лесной тропинке, снова ища её.

Из задумчивости его вывело карканье. Он нахмурился и поднял взгляд в поисках его источника — и поразился, когда карканье сложилось в слова.

Высоко на дереве, там где ветки редели и не мешали обозревать лес, сидели три ворона.

— КАР! — каркнул первый. — Вижу вкусный обед!

— И я, — каркнул второй. — Но мы должны подождать, пока он умрёт.

— Но как мы заманим прочь от него его пса? — спросил третий. — Даже конь его стоит над ним, охраняя его![25]

Род непонимающе нахмурился. Где–то лежит какой–то умирающий? Он не умрёт, если Род в силах этому помешать.

— Сворачивай направо, Векс — они смотрят именно в ту сторону.

— Как скажешь, Род. — Робот–конь сошёл с тропы и принялся пробираться между молодыми деревцами и гниющими пнями к небольшой поляне.

— КАР! — выкрикнул в тревоге третий ворон. — Туда идёт человеческая тёлка!

— Настолько в тягости от ребёнка, что едва способна ходить, — с разочарованием добавил второй.

— Терпение, братья, — успокоил их первый. — Возможно, пёс отгонит её.

Род выехал на поляну как раз вовремя, чтобы увидеть как гончий пёс подбежал к женщине, увидел, как она гладит его по голове, хваля за верность хозяину, не прекращая идти к молодому человеку, который лежал, с сочащейся из сочленения на оплечье лат кровью, закрытыми глазами и очень бледный.

Молодая женщина тяжело опустилась на колени. Она и впрямь была на последних неделях беременности.

— О мой Реджинальд! — заплакала она. — Живи, любовь моя, живи! Не покидай меня сейчас!

Веки раненого юноши затрепетали; он на мгновение посмотрел на неё, прежде чем его глаза закрылись, словно груз век оказался для него слишком неподъемно–тяжёлым. Молодая женщина зарыдала в голос.

— Может и она умрёт вместе с ним, — выразил надежду первый ворон.

Род проехал к ним, и второй ворон, увидев его, громко и гневно закаркал.

— Братья! К ним подъезжает полный жизни!

— Закрой дверь, — велел Дюрер.

Этель прошла через помещение и закрыла вход. Трое других агентов переглянулись, гадая, почему не пригласили остальное руководство.

— Когда народу слишком много, совещаться слишком неудобно, — растолковал им Дюрер. — Каждый хочет что–то сказать, и никто не хочет слушать. А пятеро нас вполне могут выдвинуть полезную идею.

— Идею чего, шеф? — спросила усаживаясь вместе с остальными Этель.

— Мятежа, конечно! Переворота, который должен скинуть с трона эту малявку и посадить на него нашего человека!

Все снова переглянулись; этой "малявке" было уже за пятьдесят.

— Если его не возглавит один из двенадцати великих лордов, то нечего даже надеяться на успех, — высказал своё компетентное мнение Стэн, — а они все слишком своевольны и не позволят нам направлять их действия.

— За исключением брата короля, — возразил Дюрер. Все застыли словно изваяния. Ансельм Логайр был номинальным главарём устроенного Дюрером последнего мятежа против королевы Катарины. Агенты даже переглядываться не стали; они и так знали, что думают одинаково: "Сколько ещё времени ему потребуется, чтобы перестать жить в прошлом?".

— Ансельм Логайр больше не лорд, — мягко указал Орин. — Его разжаловали — лишили титула и владений.

— Знаю, и эта ведьма Катарина передала их своему младшему сыну, — отрезал Дюрер, — но все остальные лорды знают, что на самом деле Ансельм — законный герцог Логайр и наследник всех его владений.

— Может быть, — не стала спорить Этель, — но также знают, что с ним случилось, и что Ансельм жив только потому, что король Туан посоветовал помиловать его.

— Жив — и озлоблен, — указал Дюрер. — Благодарность за то, что его оставили в живых, сделав владетелем небольшого имения, у него, вероятно, уже давно прошла. Он наверняка рассержен на брата и королеву — рассержен и жаждет реванша.

— И богатства. — Стэн знал, что слишком долго спорить с боссом невыгодно.

— Для своего сына, — добавила Этель.

Дюрер кивнул, видя как они все равняются на него.

— Но нам нужно нечто, способное подтолкнуть его, нечто, способное перевести озлобление в действие, нечто настолько сильное, что ему станет наплевать, останется он в живых или погибнет, лишь бы у него появился шанс свалить монархию.

Все помалкивали, поглядывая друг на друга. А затем Этель рискнула предложить: — Угроза его сыну?

— Будем надеяться, что это враг рыцаря, — сказал первый ворон.

— Да, и что он убьёт этого парня, а потом прогонит его пса и заберёт себе коня, — отозвался второй.

— Не повезло вам, — крикнул им Род и понадеялся, что молодая женщина не поняла их слов. Он спешился ещё прежде, чем Векс остановился около лежащего рыцаря.

Молодая женщина в страхе подняла голову, а затем прикрыла собой мужа, крикнув:

— Если ты вернулся прикончить его, то знай, тебе придётся убить и меня!

Пёс выгнул спину, скалясь и рыча, а конь забил копытами и предупреждающе заржал.

— Я этого и не начинал, — заверил молодую женщину Род, — и я кое–что понимаю в целительстве. Можно мне приблизиться?

В её глазах появилась отчаянная надежда, и она выпрямилась.

— Если ты можешь остановить кровотечение, да! — Она погладила пса по загривку, ласково успокаивая его: — Да, ты храбрый защитник, но надеюсь, сейчас ты не нужен. Разреши этому доброму человеку подойти, Войонт, дай ему приблизиться.

Пёс присел на задние лапы; его рычание ушло в глубь горла, но он продолжал следить за Родом подозрительным взглядом.

Род достал из седельной сумки аптечку первой помощи и подойдя встал на колени с другого боку от рыцаря. И спросил, отстёгивая оплечье лат:

— Как его зовут, сударыня, и вас?

— Он… он Реджинальд де Верси, сударь, а я — его жена, Элиза.

— Я сэр Родни, — сверкнул улыбкой Род. — Да, с виду я не похож на рыцаря, в этой–то дорожной одежде, но тем не менее я дворянин. — Он вынул кинжал.

Рычание пса стало явственным, когда он поднялся, готовый к прыжку.

— Полегче, малыш, — успокаивающе обратился к нему Род. — Я обнажил кинжал спасти твоего хозяина, а не убивать его. Леди Элиза, утихомирьте его если можно — я должен срезать ткань под латами и осмотреть рану.

— Тихо, Войонт, тихо. — Элиза погладила гончего пса по загривку, но и сама казалась не слишком уверенной.

Векс пошевелился, и его слова зазвучали у Рода в голове через имплантированный в сосцевидную кость наушник.

— "Если пёс прыгнет, Род, то я прегражу ему путь прежде, чем он сможет добраться до тебя".

— Приятно когда можно ни о чем не беспокоясь сосредоточиться на своей задаче, — пробормотал себе под нос Род. — Если повезёт, рана не начнёт гноиться, спасибо, Векс.

— Только не сие! — содрогнулась Элиза.

— "Просто выполняю свой долг, Род", — заверил его конь.

Род отложил в сторону поддоспешник и надетую под ним пропитанную кровью льняную рубашку. Рана выглядела длинной и опасной. Род нахмурился.

— Рана эта нанесена не мечом, леди Элиза, если у того не зазубренный клинок. С кем же столкнулся этот рыцарь?

— Он… он сказал что хочет лишь объехать дозором парк[26], сэр Родни, так как ему думалось, что там могут быть браконьеры.

— И он выступил против них без своих егерей? — Род покачал головой, извлекая чистую ткань и бутылочку, похожую на коньячную, но содержащую на самом деле йод. Вылив немного йода на ткань, он прижал её к ране, сказав: — Рыцарь не стал бы надевать доспехи для ловли нескольких браконьеров.

— Я тоже так думала, но он сказал, что не должен слишком привыкать ездить не обременённым стальными латами. — Голос Элизы задрожал. Пёс зарычал, почувствовав её тревогу, но она погладила его, чтобы он успокоился.

— Если ему хотелось поупражняться, он бы поехал на арену для турниров. — Род наложил на рану ткань, пропитанную антисептическим и кровоостанавливающим средством, а затем принялся забинтовывать её. — Мы отвезём его домой, и когда я убежусь, что кровь перестала течь, то заштопаю его.

— Заштопаете? — переспросила расширив глаза Элиза.

— Точно как порванную одежду, — кивнул Род. Тут он сообразил, что молодая женщина внимательно наблюдает за ним не только из страха за мужа, но также и приглядываясь к тому, как он врачует рану. Он принялся отстёгивать остальные доспехи. — Однако ему не пойдёт на пользу, если мы повезём его со всей этой тяжестью на нем.

— А–а–а! Он вынимает для нас лакомство из скорлупок! — каркнул голос высоко на дереве.

Род каркнул в ответ, проецируя вместе со звуком и мысли.

— Да, но потом я похищу его у вас, жадюги. Поищите себе на обед дохлого хорька!

— Фу! Как невежливо с твоей стороны, так нас оскорблять!

— Да ладно уж, — сжалился над ними Род. — Полумилей назад я проезжал мимо убитого кабана. Летите и набейте себе зоб свининой. — И ещё говоря это, он гадал, не нанёс ли рану рыцарю тот же клинок, который убил кабана.

— А! Премного благодарны за это любезное уведомление, человек! — Вороны расправили крылья.

— Погодите! — окликнул их Род. — Услуга за услугу, сведения за сведения! Вы знаете дорогу в Тир—Нан-Ог?

— В Тир—Нан-Ог? — Третий ворон тупо посмотрел на своих собратьев.

— Я слышал о нем, — сказал второй. — То Страна Вечной Молодости, место, куда отправляются бескрылые, когда умирают.

— Дураки! Они попадают только к нам, — презрительно щёлкнул клювом первый.

— Разве воронам не полагается знать все, что движется в Среднеземелье? — крикнул Род.

— Вероятно, так как вороны есть в каждом округе, — ответил третий, — но откуда нам знать, чего там видел какой–нибудь ворон в тысяче миль от нас?

— Он говорит о легенде, — пояснил первый. — Ты ищешь не воронов, голокожий, а ворон.

— Да, двух ворон! — согласился второй. — Их зовут Хуги и Мунин, и они сидят на плечах всеотца Одина.

— Нет, я думал не совсем об этих пернатых кудесниках, — с улыбкой сказал Род. — Ну, дайте мне знать, если проведаете о той дороге от одного из ваших друзей.

— Дадим, но мы вообще–то редко с ними видимся, — сообщил ему первый ворон. — Где нам тебя найти, беспёрый?

— Да оставь ты его, прошу тебя, — вмешался второй, — так как с таким отсутствием рассудка он и так довольно скоро попадёт к нам.

— Или мы к нему, — отозвался третий. — Ступай своей дорогой, человек, и будь уверен, когда придёт время, мы тебя найдём.

Род сумел сохранить улыбку на месте.

— Лучше убедитесь, что никто не поспел к кабану вперёд вас, верно?

— И то! — Три ворона прянули в воздух, забили крыльями подымаясь над макушками деревьев, а затем планируя на ветру к мёртвому кабану.

Недоверчиво качая головой, Род снова повернулся к рыцарю и его жене и обнаружил, что молодая женщина в изумлении вытаращилась на него.

— Мне чуть не подумалось, сэр, будто вы разговаривали с теми птицами!

— Я хорошо подражаю птичьим крикам, — наплёл Род, — и это сработало — я убедил их убраться.

Леди содрогнулась.

— Право же, я очень рада тому, ибо они поистине предвестники беды!

— Всего лишь существа, пытающиеся добыть пропитание, как и все остальные из нас. — Род проверил забинтованное плечо рыцаря. — Рана его достаточно перестала кровоточить и перевозить его теперь не опасно. Давайте закончим с доспехами.

— Разумная мысль. — Леди принялась столь умело вынимать мужа из его скорлупы, что Род сразу понял: ей уже много раз доводилось заниматься этим. И лишь гадал, с мужа она доспехи снимала или с себя.

Он сумел взгромоздить рыцаря на седло Векса, а затем уложил его грудью на шею коня и привязал там.

— Идите с ним, леди, с одной стороны, а я пойду с другой. — Род бросил на неё озабоченный взгляд. — Хотя вам сейчас не следует много ходить.

— У меня на опушке оставлена телега, — с благодарной улыбкой рассказала она. — Будьте уверены, я совсем не желаю потерять сына сэра Реджинальда!

"Или дочь", — подумал Род, но кивнул.

— Значит идти не слишком далеко — и на телеге его везти лучше, чем верхом на коне. Идёмте.

К счастью дорога, показанная ему леди, не проходила мимо убитого кабана.

Пересмешник шёл широким шагом по дому, отрывисто бросая на ходу:

— Собрание! Сейчас же! Новости!

Все агенты прекратили делать то, что делали, прекратили и уставились на удаляющуюся спину своего нового и прежнего шефа. Все они гадали, какие же такие новости принёс тот запылённый связной; теперь им предстояло это выяснить. Поднявшись из–за столов, они поспешили в гостиную.

Они застали шефа уже сидящим во главе стола, нетерпеливо барабанившим пальцами по столешнице. Когда в комнату вошёл последний агент, Пересмешник отрьвисто бросил:

— Отлично! Поступили новости! Гэллоуглас покинул дом!

— Покинул!

— Уехал?

— Куда?

— Почему?

— Что касается "уехал" — да, — ответил Пересмешник. — А что до того "куда", то похоже он скитается по лесу без какой–либо обдуманной цели. Что же до того "почему", то полагаю это его способ справиться с горем.

Агенты с миг помолчали, переваривая услышанное, глядя во все глаза на шефа. Затем один из них спросил:

— И что происходит теперь?

— Не знаю, — отозвался с определённым удовольствием Пересмешник. — В той линии времени, которую я совсем недавно покинул, события разворачивались по–иному.

— Вы хотите сказать, что он сейчас изменяет будущее?

— Правильно. В известной мне истории, этот их неловкий старший сын снова покинул планету как только похоронили его мать — вышел какой–то спор с братьями и сестрой. Гэллоуглас остался с ними — утешить их, как мы полагали; по крайней мере таков был вердикт историков.

— А здесь, значит, вместо него остался старшенький, — промолвила одна женщина.

— Не думаю, что этот здоровенный парень сможет кого–то особенно успокоить вместо отца.

В помещении на миг наступила тишина, агенты переглядывались.

— В чем дело? — обвёл их горящим взглядом Пересмешник. — Вы что–то знаете? Информацию мне!

— Да это на самом–то деле не информация, — сказала ещё одна женщина. — Всего лишь предположение… прочтя донесения, присланные нашими агентами в замке Гэллоуглас, мы гадали, не может ли быть так… ну…

— Выкладывай!

— Та женщина, которая с самым старшим, — пришёл на помощь коллеге другой агент. — Она кажется страшно неуверенной в себе, но может быть это само по себе служит утешением наследникам Гэллоугласа. Намеренно или случайно, но она похоже определённо способна сглаживать трения.

— Эмпатка? — нахмурился шеф–агент.

— Возможно проецирующая эмпатка, — предположила первая женщина. — По донесениям совершенно ясно, что она наведывается ко всем им, и они после этого чувствуют себя более уверенно.

— Да это просто воздействие любого слабака на людей не уверенных в собственной важности!

— Донесения рисуют её отнюдь не слабачкой, — отрезала вторая женщина.

Пересмешник вперил в неё пылающий взгляд.

— По крайней мере она определённо телепатка, — сказал тот же агент.

Пересмешник откинулся на спинку кресла, засунув за пояс большие пальцы обеих рук.

— Тогда наверное нам нужно убрать её из уравнения. Идея эта похоже никого особенно не обрадовала. Шеф–агент нахмурился, гадая, с чего бы это. А затем произнёс:

— Ладно, отложим это на потом. Убийцу мы всегда можем подослать. На данный момент нам надо расколоть младшее поколение Гэллоугласов, натравить их друг на друга.

На это все закивали. В конце концов выбор такого курса представлялся вполне очевидным; второе поколение Гэллоугласов показало себя практически непобедимым, покуда они все действовали сообща.

— Чудища–из–Тумана… — заикнулся было ещё один агент.

— Да, я читал донесения, — недовольно отозвался Пересмешник. — Признаться, трудно поверить, но на этой тёмной планете может случиться все что угодно.

— И случилось, — заверил его агент. — Похоже их нужно пригласить, и высылаемый ими авангард иллюзий отлично справлялся с выуживанием такого приглашения, пока не вмешались отродья Гэллоугласа.

Пересмешник медленно кивнул.

— Отправить агента подготовить крестьян к приглашению чудовищ, а?

— Один раз это сработало, — заметил агент, — хотя стояли за этим не мы.

— А следовало бы! Однако все это потребует времени. А пока мне думаю лучше связаться с нашими врагами.

— С Верховным Чародеем? — ахнула третья женщина. — Но он же вас узнает!

— Не с ним — с БИТА![27]

Все так и сели.

— Это определённо значит якшаться с врагом, — сказал второй агент.

— Мы можем использовать их, пока они помогают нам избавиться от Гэллоугласов, а потом покрошить их. — Жест Пересмешника представлял это плёвым делом. — Мы убедим их устроить свой переворот одновременно с организованным нами крестьянским восстанием.

Агенты в удивлении посмотрели друг на друга, а затем один из них кивнул, неохотно выражая одобрение.

— Это может сработать — но что нам потом делать с БИТА?

— А потом уже не будет никакой БИТА, — отозвался Пересмешник, — по крайней мере на этой планете. У нас будут агенты среди дворцовой стражи с заданием перестрелять их агентов, как только они покончат с Гэллоугласами.

— Приятно будет отомстить им наконец. — Третья женщина устремила мечтательный взгляд в пространство.

Даже Пересмешнику не хотелось знать, какую сцену она себе представляет.

Сэр Реджинальд был всего лишь рыцарем, а не лордом, и поэтому жилище, к которому привела Рода Элиза, являлось усадьбой, а не замком, хотя оно было явно укреплено, и въехали они в него по ведущему прямо к передней двери подъёмному мосту через ров. Как только телега вкатилась во двор, сразу набежали многочисленные слуги и ратники.

— Уложите своего господина в постель, — велел им Род, — и несите его поосторожней; я предпочёл бы, чтоб его рана не открывалась опять.

— Обязательно так и сделаем. — Но дворецкий поглядел на Рода с сомнением, неуверенный, надо ли слушать его приказы.

Леди поняла.

— Как вас зовут, сэр рыцарь? — спросила она у Рода.

— Родни, — ответил тот.

— Сэр Родни столкнулся с нами в лесу, — уведомила леди управляющего, а заодно и остальных слуг, которые тоже прислушивались.

Они прервали на миг укладывание рыцаря на импровизированные носилки, глазея на Рода. Затем управляющий почтительно кивнул.

— Как прикажете, сэр Родни. Живей, ребята! Отнесите его в постель!

Солдаты взяли носилки и быстро поднялись по лестнице в дом.

— Если бы не он, ваш господин истёк бы по дороге кровью и умер, — леди обвела глазами остальных солдат и слуг, — коли мне самой удалось бы погрузить его на телегу.

— Леди, вам не следовало отправляться одной! — попеняла ей женщина постарше.

— Ты была права, говоря мне сие, кормилица, ибо я… А–а–а! — Леди согнулась пополам от боли.

— То ребёнок! Все сии хождения и беспокойство привели к его преждевременному рождению! — Кормилица бросилась к телеге подхватить леди на руки. — Чего стоите, олухи, помогите кто–нибудь своей леди!

Трое лакеев кинулись вперёд и наполовину подняли леди, наполовину помогли ей спуститься с телеги в объятия кормилицы. Браня слуг и успокаивая леди, та помогла ей зайти в дом, один болезненный шаг за другим. Следующий спазм настиг леди на пороге, но она подавила стон.

— Наверх и в постель, — резко распорядилась кормилица. — Ребёнок должен родиться там, где ему положено и когда положено!

Они прошли в дом, и обеспокоенные лакеи последовали за ними на случай, если госпожу понадобится нести по лестнице.

Управляющий снова повернулся к Роду.

— Не желаете чего–нибудь подкрепиться с дороги, сэр Родни?

— Неплохая мысль. — Род спешился. — То есть, после того как я закончу зашивать ему рану.

— Зашивать? — выпучил глаза дворецкий.

10

— Я отлично накладываю швы. — Род снова достал походную аптечку и повернулся, готовый следовать за управляющим. — Проводите меня к нему.

Род зашёл в комнату, которой, судя по скупости меблировки и узости постели, пользовались не часто; у лакеев хватило ума отнести хозяина в запасные покои. Скудость обстановки смягчал единственный гобелен на стене и выходящие во внутренний двор окна, позволяющие солнечному свету озарять холодные каменные стены. У другой стены стоял сундук, а у третьей — стол и два стула. Лакеи закончили разоблачать рыцаря и уложили его на постель. Он лежал прикрытый простынёй, все ещё не приходя в сознание — и по средневековой моде для спанья, нагой.

Род пододвинул к постели стул, положил аптечку на край постели и достал иглу с заранее вдетой нитью из стерилизованных кишок. Размотав ткань, с помощью которой пытался защитить рану от бактерий, он велел одному из солдат:

— Когда я сниму повязку, держи края раны сомкнутыми.

— Да, сэр рыцарь. — Солдат приблизился, все ещё немного тревожась за своего господина — и сильно заинтересовавшись.

Род размотал бинт и осмотрел рану. Кровотечение похоже прекратилось, но от лёгкого давления кровь снова выступила. Прибегнув к телекинетической пальпации он убедился, что в теле не застряло никаких кусочков металла. Род удовлетворённо кивнул и достал ещё один стерильный кусок ткани снова промыть рану — спиртом.

— Сожми, — указал он солдату и принялся зашивать рану, одновременно телекинетически соединяя разорванные мускулы.

Когда рана была зашита и забинтована, Род ещё посидел минуту–другую, изучая взглядом пациента — не проникая по настоящему в его мысли, но определённо обращая внимание на любые образы, плавающие на поверхности его рассудка. Это вероятно было уже лишнее — не было никаких оснований полагать, будто раненый не придёт в сознание — но просто на всякий случай…

Наконец он встал, потянулся, а затем уложил походную аптечку.

Топтавшийся поблизости дворецкий предложил:

— Отдохнуть и перекусить можно рядом, сэр рыцарь.

— Хорошая мысль, — кивнул Род. — Мне не помешает кружка эля, а приглядеть за ним определённо есть кому. — И велел ближайшему солдату: — Позови меня, как только твой господин очнётся.

— Да, сэр рыцарь, — заверил его чуть поклонившись ратник.

Род ответил на поклон кивком и вышел из комнаты следом за управляющим. Когда они дошли до лестничной площадки, по коридору эхом разнёсся дрожащий крик, полуоханье–полустон. Род остановился, глядя сведя брови на двустворчатую дверь в конце коридора, а затем принялся спускаться по лестнице следом за дворецким, сказав ему:

— Передай женщинам — вашей госпоже не следует сдерживаться, пусть кричит. Сейчас не время обуздывать себя.

Управляющий уставился на Рода так, словно тот явился из Страны Эльфов, но пообещал:

— Передам, сэр Родни.

И без всякой телепатии было видно, что он гадает, откуда этому рыцарю что–то известно о женских делах.

Он отвёл Рода в небольшое помещение неподалёку от кухни — скорей всего в кладовую, но Род не возражал; солар[28] то располагался на втором этаже, а леди в этот день требовалось хоть какое–то уединение. Рядом с кружкой эля стояла наготове ваза с фруктами. Род опустился на стул со скрещивающимися ножками, отпил немного, а затем снова посмотрел на управляющего.

— И передай женщинам сразу же позвать меня, если будут какие–то затруднения с родами.

— Обязательно, сэр рыцарь. — Управляющий поклонился и вышел, явно изумлённый мыслью, что мужчина может что–то знать о родах.

Оставшись в кладовой один, Род поглядел на полосы света на бутылочном стекле окна и задумался, мысленно перебирая события этого утра и гадая, какого же кусочка мозаики тут не хватает для целостной картины. Рыцарь в одиночку отправился патрулировать заповедник — вероятно, в предрассветной темноте, учитывая, в сколь ранний час его обнаружил Род. Он явно ожидал боя, иначе не надел бы доспехов — но его жена понятия не имела, куда он поехал. От какой же угрозы он стремился защитить её? И с каким врагом требовалось биться без присутствия хотя бы оруженосца?

Ведь не было никаких гарантий, что тот другой парень не приведёт с собой небольшую армию — а это означало, что рыцарь либо собирался встретиться с шантажистом (но зачем тогда латы?), отвечая на вызов на поединок, либо вышел бороться с угрозой, в существовании которой не был уверен.

Род решил, что скорей всего что–то третье.

— Сэр Родни. — В дверях стоял дворецкий. — Сэр Реджинальд пришёл в себя, но мечется, словно в горячке.

— В бреду, — перевёл для себя Род. — Ну, с этим я могу кое–что поделать. — Он встал, взяв аптечку. — Ведите. Кстати, как тебя звать–то?

— Майкл Дафф[29], сэр Родни.

— Оно и понятно.

Управляющий глянул через плечо на гостя и рискнул назваться неофициально.

— Большинство зовёт меня Миком, сэр Родни.

— Значит и будешь Миком, — пообещал Род. — Давай–ка осмотрим твоего хозяина.

Рыцарь метался на постели, бормоча что–то неразборчивое — если не перекатывался на раненое плечо, в каковом случае бормотание превращалось в крик боли. Род присел рядом с ним, на мгновение свёл брови глядя на него, одновременно мысленно зондируя бред своего пациента, а затем положил ладонь ему на лоб и строго приказал:

— Сэр Реджинальд, очнитесь!

Рыцарь застыл, когда мысли Рода успокоили его собственные; а затем его ужалила боль, и он выгнул спину с содроганием, сделав долгий вдох.

— Она пройдёт, — заверил его Род.

По коридору прокатилось эхо ещё одного крика. Сэр Реджинальд попытался резко сесть на постели.

— Что…

— Всего лишь ваша леди рожает. — Род надавил ему ладонью на грудь. — Это вполне естественно, и совершенно не о чем беспокоиться.

— Я должен… должен…

— Идти к ней? — с улыбкой покачал головой Род. — Женщины вас прогонят, сэр Реджинальд. Последнее что им сейчас нужно под рукой, это истеричный муж. Кроме того, вы ранены, на случай, если ещё не заметили.

Рыцарь повернул голову посмотреть на своё плечо; боль достала и сквозь адреналин вызванный воплем жены. Он стиснул зубы, снова охнул, а затем спросил:

— Что…

— Я надеялся, это вы мне расскажете, — ответил не дослушав вопрос Род.

Ему не потребовалось прибегать к подслушиванию мыслей; поток образов в голове раненого был настолько живым, что Роду не без труда удалось отгородиться от них: яркая прорезь дневного света, ограниченная сверху и снизу темнотой — глазницы в рыцарском шлеме, сквозь которые он увидел трёх человек в темно–зелёном, двух с натянутыми луками и нацеленными на шлем стрелами, тогда как третий делал выпад окровавленной зазубренной пикой.

Щит резко опустился, отражая пику, а пёс яростно лая напал на держащего её виллана[30], но тут тренькнули луки и пёс, заслышав этот звук, отпрыгнул в сторону, как его и обучили. Щит взметнулся вверх, отражая стрелы — и плечо рыцаря обожгла боль, когда пика ударила под оплечье лат; щит упал, тогда как шлем наполнило эхо его собственного крика боли. Но сверкнул опускаясь меч, и виллан отступил, держа укороченное древко без наконечника и прижимая ладонь к руке, из которой хлестала кровь. Пёс бросился на него, лая словно целая свора гончих. Двое стрелков снова подняли луки, но рыцарь напал на них; стрелы сорвались с тетивищ, затем просвистели мимо него, так как негодяи прыснули в стороны — но недостаточно быстро для того, чтобы избежать меча. Взревев от боли, один из них выронил лук.

— Трус! — крикнул оставшийся с древком. — Выйди–ка на нас без лат и коня!

Голос рыцаря так и загудел в колоколе шлема:

— Приходи один, вот тогда и выйду. — А затем он атаковал виллана, и тот отклонился в сторону, а затем упал и пополз прочь, спасаясь от копыт коня. Снова поднявшись на ноги, он спотыкаясь убежал в лес. Повернув коня, рыцарь увидел, что лучники тоже удирают. Тяжело дыша, он почувствовал экзальтацию от победы, ибо он отбился от троих напавших на него без причины.

Затем вспыхнула боль в плече, весь мир затуманился, а затуманившись накренился, что закончилось ударом. Мысли сквозь этот туман доходили смутно, сэр Реджинальд понял, что упал с коня.

После этого воспоминания делались отрывочными, Род понял: рыцарь то терял сознание, то приходил в него, сумев вытащить себя из вызванной потерей крови тьмы для противостояния угрозам — первой из которых стало возвращение виллана с укороченной пикой, с перевязанной рукой и плетущимся за ним одним лучником — но сэр Реджинальд увидел его сквозь арку, образованную ногами своего боевого коня, который высился над ним вне поля зрения в то время как уши рыцарю забил пронзительный боевой клич скакуна, и враги поспешно отступили. Лучник вставил в тетиву стрелу, но тут на него бросился из укрытия, бешено лая, пёс. Лучник резко повернулся, пустив стрелу в пса, но тот снова отпрыгнул в сторону, а затем бешено лая продолжил атаку, и лучник сбежал. Гончий пёс остановился у опушки леса и повернул назад — где и обнаружил вооружённого древком виллана, опустившего свою укороченную пику, направив её на пса. Пёс, лая и рыча, помчался к нему, прыгая то в одну, то в другую сторону, уворачиваясь от острия пики, и виллан попятился от него — слишком далеко попятился, так что зашёл в пределы досягаемости коня, и скакун, пронзительно заржав, ударил передними ногами, сшибив негодяя.

Пёс прыгнул на него, но виллан успел вовремя поднять свой клинок — пёс увернулся, а затем принялся наскакивать и отскакивать, тогда как тот кое–как поднялся на ноги и попятился к лесу. Гончий пёс остановился, когда виллан скрылся за деревьями, но оставался жёстко настороже, когда прогнанный крикнул:

— Сам приходи один, рыцарь! — А затем убрался, с треском ломясь сквозь подлесок.

Последней картинкой была голова пса, которая заполнила все поле зрения рыцаря, пёс тоскливо выл, а затем отвернулся и радостно залаял, когда рядом тяжело опустилась на колени заливающаяся слезами даже когда снимала с него шлем, и неистовое беспокойство удерживало рыцаря в сознании несмотря на боль, беспокойство за неё, когда она настолько в тягости — но силы его потихоньку иссякли, и снова наступила темнота.

— Сражались доблестно, — одобрил Род, — но что заставило вас подумать, будто они окажутся там?

— Следы в лесу и встревоженные слова моих арендаторов. — Тут сэр Реджинальд охнул от боли, но продолжал сквозь стиснутые зубы. — По их словам на многие фермы во многих манорах[31] заходили разбойники и втолковывали крестьянам, что хозяева используют их как тягловый скот и нисколько не заботятся об их благополучии. Но я всегда обращался с крестьянами справедливо и делал все что мог, дабы обеспечить их хорошим питанием и жилищем, и потому они не стали слушать тех смутьянов и известили меня…

По коридору разнеслось эхо ещё одного крика, на сей раз — пополам с плачем, и сэр Реджинальд так и дёрнулся в ответ, пытаясь вскочить, но снова наткнулся на вернувшую его обратно на постель руку Рода.

— Если ребёнок и не родился ещё, то вот–вот родится, — определил на слух Род. — Беспокоиться тут не о чем, правда, знание этого не помешает вам все равно тревожиться, как и любому другому молодому мужу при первых родах — но вы там будете только мешать. Поверьте мне — моя жена четырежды проходила через все это, и всегда требовалось двое–трое человек постоянно успокаивать меня.

— Тогда хвала Небесам, что вы появились! — молвил сэр Реджинальд.

— В подобный час мы все одинаковы, — заверил его Род, — и всем нам нужны успокаивающие слова человека, уже пережившего все это, вынужденного в своё время сидеть сложа руки и ничего не делать, когда его жена так мучается… Значит вы не знали тех троих, гуляющих по лесу охотников на рыцарей?

— Они скорей всего лишь пытались возмутить моих людей, — поправил Рода сэр Реджинальд, а затем стиснул челюсти от боли.

— Это в конце концов пройдёт, — пообещал ему Род, — когда исцелится рана. А потом зарубцевавшаяся рана начнёт жутко зудеть, но вы не должны её расчёсывать… Так потому–то вы и не взяли с собой ратников; опасались глупо выглядеть, если обнаружите в лесу только кабана.

— Да, — охнул сэр Реджинальд. — Однако найдя кабана убитым и увидев рану в его брюхе, я понял, что в лесу бродят какие–то чужаки. — Он наморщил лоб, сфокусировав взгляд на Роде. — Что же то за разбойники, кои пытаются поднять даже довольных крестьян против своих господ?

— Боюсь, те самые, которые никогда не прекратят доставлять неприятности, — вздохнул Род, — но с которыми я, думается…

Тут вошла кормилица с пищащим узлом на руках — и Рода чуть не свалило с ног испытанное сэром Реджинальдом облегчение, а затем внезапный страх и порыв защитить. Он обошёл постель, обхватил молодого рыцаря одной рукой ниже плеч и помог ему подняться в сидячее положение, так чтобы кормилица смогла положить ребёнка на руки отцу, со словами:

— Вот ваша дочь, сэр рыцарь.

— Она прекрасна, — промолвил сэр Реджинальд, глядя на малышку огромными глазами и держа младенца так, словно он стеклянный, а затем поднял обеспокоенный взгляд на кормилицу.

— Моя леди…

— Она вполне здорова, хотя и ослабла после родов — и очень счастлива, — уведомила его кормилица.

— Я должен идти к ней!

— Не скажу, будто это невозможно, — заколебался Род, — но будет больно.

— К черту боль!

— Где ей несомненно и место, — согласился Род. — Отлично, тогда — подымаемся.

Но рыцарь все ещё цеплялся за младенца. Кормилица протянула к нему руки и сказала тоном, не допускающим никаких возражений:

— Вам нельзя долго держать её, ибо ей нужна мать. — Она забрала ребёнка из его рук и повернулась к выходу — что и к лучшему, поскольку сэр Реджинальд встал с постели нагой и Роду пришлось кликнуть ратников и распорядиться принести какую–нибудь одежду, покуда он помогал рыцарю держаться на ногах.

Уехал он через час, греясь в отражённом жаре радости и любви молодой пары — но когда вокруг него сомкнулась листва, он вспомнил про "разбойников" и нахмурился.

— Нам надо быть готовыми к нападению, Векс.

Конечно Векс был эпилептиком, в той степени, в какой способен страдать эпилепсией электронный мозг, и поэтому мог сражаться без очередного приступа не более нескольких минут — но Род был уверен, что пока рядом с ним Векс, никто не застанет его врасплох.

— Думается я узнаю этот модус операнди[32], — задумчиво произнёс Род, — почерк ребятишек из ВЕТО.

— Их риторика похожа на агитацию тоталитаристов, — согласился Векс, — так же как и их страсть устраивать крестьянские восстания.

— Или пытаться устраивать, — уточнил Род. — Катарина и Туан правили, не забывая об интересах всех своих подданных, поэтому агентам ВЕТО потребуется возбудить недовольство прежде, чем они смогут воспользоваться им. Знаешь, это почти смахивает на работу моего старого врага Пересмешника.

— Не такая уж и невозможная вещь, Род, учитывая, что он путешествует во времени. И в самом деле, как я помню, после того как он снова сбежал из королевской темницы, мы о нем больше ничего не слышали.

— Ты хочешь сказать, что он прыгнул вперёд по линии времени в этот момент? — нахмурился Род. — Но почему именно в этот?

— После своего последнего поражения его организация переживала упадок, — рассуждал Векс. — Возможно это последнее отчаянное средство.

— Полагаю, начальство могло отправить его в наказание куда–нибудь в четырнадцатый век или какое–то такое время, — нахмурился Род, — и вызвать обратно, поскольку нет лучших вариантов — но почему сейчас?

Какой–то миг они ехали молча.

— Ты ведь думаешь, что это из–за меня, не так ли? — спросил затем Род. — Из–за моего ухода в отставку?

— У этой идеи есть свои плюсы, — согласился Векс. — В последние десять лет тоталитаристы были подозрительно малоактивны. Возможно они сообразили, что ты и твоя семья являетесь для них неодолимыми препятствиями.

— Да, потому что мы соединяем в себе средневековую преданность сюзерену с громадными пси–силами и современными знаниями. — Род нахмурился и выдавил из себя следующие слова, хотя те и терзали его. — Но с уходом Гвен…

— С ней ушла половина вашей силы, — согласился Векс, — и не только в смысле её собственного таланта ЭСП, но и влияния на других.

— Да, начиная с её родных детей, но простираясь до королевы Катарины и Королевских Ведовских Сил. — Род помрачнел, когда вокруг него всплыли воспоминания. — И полагаю, моя отставка нисколько не помогла делу.

— Да, они могли счесть, что увидели миг слабости и связанную с ним удобную возможность.

— Если так, то они не знают моих ребят, — усмехнулся Род, а затем снова нахмурился. — Хотя Магнусу потребуется некоторое время на восстановление своего собственного влияния и расширения его…

— Ты ведь знаешь, Род, он не стремится командовать своими братьями и сестрой.

— Да. Когда ему было семнадцать, он командовал, но похоже путешествия его кое–чему научили — главным образом тому, что манипулировать людьми гораздо действенней, чем распоряжаться ими, — хмыкнул Род, — особенно если учесть его подготовку в качестве тайного агента.

— Насколько я помню, ваше центральное управление доставило тебе немало затруднений из–за его ухода со службы.

— Там его назвали перебежчиком, — улыбнулся вспомнив Род. — Я указал, что перебежчиком его назвать нельзя, поскольку он не перешёл на другую сторону — он этого не сделал.

— Но этот уход сделал его сорвавшейся с лафета пушкой, джокером, и в некоторых отношениях даже большей угрозой, чем предатель.

— Чем он определённо и оказался, — кивнул Род. — Просто повезло, что он больше ни разу не высадился на планету, где работал ПОИСК — ПОИСКу повезло.

— Однако теперь он на ней, Род.

— Да ну, он ведь здесь родился и вырос, — сказал Род, — а это на мой взгляд делает его право несколько более весомым, чем то, каким может обладать моя прежняя организация. Но ему понадобится некоторое время для укрепления своего положения.

Робот с миг помолчал, тщательно подбирая слова. А затем сказал:

— Тебе потребуется немалое время на поиски Тир—Нан-Ога, Род.

— Да, и если я сумею наткнуться по пути на какие–то ячейки ВЕТО и поломать их игры, то это в какой–то мере снимет давление с Магнуса. — Род вздохнул. — Ну, полагаю, Гвен простит меня, если ей придётся ещё немного подождать.

— Но она не простила бы тебе, если б ты покинул своих детей, прежде чем те будут в силах справиться сами.

— Да, не простила бы, не правда ли? Ну, давай посмотрим, что же мы сможем найти во чаще лесной, верно?

— Что б там ни ждало, тебе будет легче с ним, если будешь поменьше шуметь.

— Или позволить ему найти меня, а? Ладно, я умею понимать намёк. — Род достал арфу. — Хотя мне таки обидно, что ты называешь это "шумом".

— Я не обязательно говорил о твоих попытках петь, Род.

— Попытках, да? — Род с притворным негодованием фыркнул и принялся щипать струны.

Птицы приготовились к спешному отступлению.

База анархистов была по меркам помещичьих усадеб скромной, но тем не менее вполне респектабельной по стандартам мелкопоместного дворянства — джентри, на случай, если её когда–нибудь обнаружит кто–либо из интересующих их аристократов. Любой выходящий из этого мирного на вид обвитого плющом дома человек был бы вполне приемлемым в приличном обществе, так как она была бы леди, а он — рыцарем. Даже герцог не счёл бы ниже своего достоинства разговор с такой особой, хотя возможно и не принял бы её в число своих друзей.

Конечно, работавшие в доме и наведывающиеся туда агенты приняли сложные меры безопасности, гарантирующие, что никто из лордов никогда не обнаружит усадьбу.

Одна из резидентов постучалась в дверь солара, а затем открыла её. За столом в конусе солнечного света, идущего из расположенных позади него окон, сидел старик. Когда вошла резидент, он поднял голову.

— Новости, Диэдри?

— Да, шеф. — Диэдри вручила старику бумажный свиток.

Шеф–агент взял его, сломал печать и раскатал на столе. И вытаращил глаза.

— Что это, шеф?

— Письмо от моего старого врага Пересмешника. — Шеф–агент поднял глаза. — Он предлагает временный союз.

11

— Союз? С тоталитаристами? Шеф, они же поддерживают все самое худшее, что мы ненавидим!

— Верно — но они могут быть полезны. — Шеф–агент положил свиток и выглянул за окно в сад. — И похоже, они поступили точно так же, как и наш будущий Центральный Комитет — отправили назад по времени того шефа группы, который допустил провал после первого появления здесь Гэллоугласа.

— Если б не его вмешательство, то вам бы удалось совершить дворцовый переворот. — Молодая женщина знала официальную историю БИТА. — И тогда было б лишь делом времени, чтобы аристократы принялись воевать друг с другом.

— Равно как и ликвидация Пересмешника и его банды. — Шеф–агент кивнул, снова поворачиваясь к ней. — Мы тогда не понимали, что лорд–чародей больший враг для каждого из нас, чем мы — друг для друга.

— Он засадил вас в тюрьму, шеф Дюрер.

— Да, а Пересмешника — в соседнюю камеру. — Взгляд Дюрера обратился к воспоминаниям — для него всего лишь трехмесячной давности. — Первую неделю мы конечно провели переругиваясь сквозь прутья решёток, но на вторую неделю начали обмениваться впечатлениями. К тому времени, когда у нас было все готово к побегу оттуда, мы оба поняли, кто наш настоящий враг.

— В смысле лорд–чародей.

— В то время он не был ни лордом, ни чародеем, — уведомил её Дюрер, — по крайней мере, насколько знал любой из нас — включая его самого.

— Вы хотите сказать, — уставилась на шефа молодая женщина, — что он не знал о своих ЭСП-силах?

— Знай он про них, то воспользовался бы ими. — Дюрер пододвинул к себе том и указал на открытую страницу. — Согласно журналам моих преемников, к нему нанёс довольно продолжительный визит один монах, после которого он проявил широкий диапазон талантов.

— Брат Алоизий Юэлл, — кивнула Диэдри, вновь демонстрируя знакомство с недавней историей.

— Я отправил в штаб–квартиру просьбу разузнать о нем побольше, — сказал Дюрер. — Как я подозреваю, он–то как раз и научил лорда–чародея, как быть достойным своего титула. — Он вздохнул, перелистывая книгу. — После меня сменилось трое шеф–агентов, и всем повезло ничуть не больше, чем мне — но теперь я располагаю их нелегко добытыми знаниями, помогающими мне, и лучше представляю себе, на что способны Гэллоугласы.

— Сейчас, когда лорд–чародей бродит сам по себе, он возможно более уязвим.

— Дети его могут мигом телепортироваться к нему, — покачал головой Дюрер. — Нет, сперва нам надо устранить их. Вот тогда мы сможем позаботиться и о моем старом враге. — Глаза его блеснули.

Этот блеск вызвал у Диэдри холодок — и удивил се; старик обычно казался таким милым.

Дюрер снова обратился к книге, перелистывая страницы и хмурясь.

— От предательницы здесь не многое.

Он имел в виду Финистер, последнего шеф–агента перед тем, которого сменил.

— Она не очень долго была шеф–агентом, прежде чем сменила имя и переметнулась на другую сторону, выйдя замуж за самого младшего Гэллоугласа. — Тон Диэдри сделался резким от злости.

— Не понимаю, что такое нашло на Льюиса, заставившее его назначить перед самой смертью своей преемницей эту ведьму.

На Грамарии термин "ведьма" мог быть всего лишь описательным, означающим особу с экстрасенсорными та–лантами — но Дюрер предпочитал интерпретировать его как оскорбление.

— Думаю, у него тут не было большого выбора, — сказала резидент. — Мы все знали, что Финистер — сильная телепатка, но и не представляли, насколько сильная.

Дюрер нахмурясь повернулся к ней.

— Ты хочешь сказать, что она околдовала Льюиса?

— Более чем в одном смысле, — подтвердила резидент. — Признаться, он использовал её для собственных… развлечений… и поэтому она возможно сочла себя вправе в свою очередь использовать его.

— В каком смысле использовать его?

— Она всегда проецировала очень прекрасный и чувственный образ, и как мы порядком уверены, Финистер также и телепатически манипулировала его эмоциями. Отчего ж ещё ему отдавать подобный приказ, делать её своей преемницей? А учитывая, что на следующий же день он умер…

— Вскрытие?

— Не показало никакой причины для смерти — у него просто остановилось сердце.

Даже Дюрер ощутил зловещий холодок.

— Как я понимаю, эта Финистер владела также и телекинезом?

— Она обладала всеми ЭСП-талантами, за исключением левитации и телепортации, — подтвердила резидент.

— Надо будет встретить её — с самым передовым оружием, какое у меня найдётся, — с улыбкой промолвил Дюрер.

— Возможно, вам желательно перед тем подумать о небольшом тихом убийстве этой предательницы.

— О нет! На первом месте у нас стоит месть наследникам Гэллоугласа, — отказался Дюрер. — А уж потом я займусь своей личной местью этой молодой женщине, которая узурпировала власть и предала наше Дело. — Его взгляд затуманился в мечтах о будущем, а глаза вспыхнули. — Моя месть этой Финистер—Алуэтте будет приятной и продолжительной.

Диэдри уставилась на лицо старика и содрогнулась, увидев его выражение. И как она только могла считать этого человека добряком?

Быстрым жестом Дюрер прогнал плававшее у него перед глазами приятное видение.

— А когда я насыщусь, то проявлю щедрость и подарю ей быструю смерть. — Он повернулся обратно к Диэдри, снова сделавшись чисто деловым. — В конце концов, она ведь одно время была шеф–агентом, неважно, сколь недолго, и к какому мошенничеству прибегла, добиваясь этого поста. Мы обязаны проявить к ней некоторое уважение.

Солнце уже восходило, когда Корделия поднялась на стену, где по словам слуг она могла найти Магнуса. И верно, он оказался там, прогуливался по восточной стене останавливаясь немного поболтать с каждым из караульных, а затем стоя неподвижно в центре парапета, наблюдая за тем, как подымается большой оранжевый диск.

Корделия подошла и остановилась позади него.

— Это как, брат — ты сделался зороастрийцем, раз должен молиться свету, когда он возвращается?

— Вовсе нет, сестричка, — посмотрел на неё с нежной улыбкой Магнус. — Просто оно прекрасно, и служит обещанием, что по крайней мере какая–то часть мира не загажена более грязными деяниями человечества.

Корделия гадала, что же случилось с весёлым, оптимистичным старшим братом её детства, а затем напомнила себе, что среди взрослых двухлетняя разница в возрасте не так уж много значит.

— Ты так рано встаёшь только ради этого мига созерцания?

— Он бы стоил того. — Магнус повернулся снова посмотреть на солнце. — Но я сейчас просыпаюсь рано без цели. В своих путешествиях я привык подыматься с солнцем, и моё тело продолжает это делать независимо от моего желания.

— Ты так себе насчёт поспать подольше, да? — Корделия тоже обратила взгляд к большому пылающему шару. Она подождала несколько минут, набираясь решимости для предстоящей конфронтации, а затем спросила: — И ты намерен стать для нас, домоседов, солнцем, ожидая, что все мы будем вращаться вокруг тебя?

— Едва ли, — пожал плечами Магнус, подавляя смех.

— Я серьёзно, брат. — В голосе Корделии зазвенела сталь. — Ты мало знаком с тем, что произошло в этом мире за эти последние десять лет. И твоё положение не позволяет тебе приказывать, чего бы там ни сказал папа — и ни Ален, ни я не подчинимся тебе, если ты прикажешь!

— Папа не говорил приказывать. Корделия в удивлении расширила глаза.

— Он велел мне позаботиться о стране и народе Грамария, — продолжал Магнус. — И не говорил, что занимаясь этим, я должен командовать офицерским составом.

— Ты ведь наверняка не думаешь, будто способен справиться с любым вызовом в одиночку!

— Если возникнет чрезвычайная ситуация, на которую я должен буду откликнуться, то со мной возможно решит отправиться и Алеа.

— Ну… и я тоже, если дойдёт до этого. — Корделия снова обратила взгляд к солнцу. — Но это будет по выбору, Магнус, а не по приказу.

— Это будет твой выбор, Корделия, а не мой, — кивнул Магнус.

Корделия нахмурясь метнула на него острый взгляд.

— Тут звучат обертоны эмоционального шантажа, или мне послышалось?

— Если ты их слышишь, то они только в твоём воображении, — улыбнулся сестре позабавленный её словами Магнус. — Может ты и находишь их, но я их не вкладывал.

Корделия с миг пристально глядела на него сведя брови. А затем сказала:

— Значит ты будешь без подготовки срываться с места в ответ на какой–то воображаемый вызов и ожидать, что Алеа и все остальные бросятся следом за тобой.

— Этого ожидать я не буду. — Магнус сцепился с ней взглядом. — Я вообще ничего не буду ожидать.

Корделия нахмурилась, пытаясь разгадать эту загадку.

— Думаешь, ты в силах противостоять всем угрозам в одиночку?

— Да вообще–то нет. Но я не имею права командовать никем, кто не избрал меня для этого. Я обладаю властью только над самим собой, и поэтому буду отправляться навстречу всякому вызову сам по себе.

— Вот так ты и свергал правительства, когда носился среди звёзд?

— Нет, — ответил Магнус. — Начинал я в одиночку, все верно — на Меланже, а потом вновь на Мидгарде. А на всех других планетах меня сопровождал товарищ, Дирк Дюлен, а потом Алеа. И уверяю тебя, это были грозные бойцы.

— И вы вдвоём оказывались неодолимыми для всего, с чем ни столкнётесь? — Корделия и не пыталась скрыть звучавшего в её голосе откровенного скептицизма.

— Нет, не одни. — Магнус снова обратил взгляд к солнцу. — Мы как правило находили местного беглеца–другого, способного посоветовать нам, а потом постепенно наращивали группы недовольных и находили для них какой–то способ связываться друг с другом. Дважды восстание вспыхивало из–за какого–то события, какого–то необычно резкого проявления высокомерия со стороны местных лордов, и мы восставали вместе с недовольными и гарантировали их победу. А чаще мы ставили отдельные ячейки сопротивления на путь, ведущий к конечной победе, и оставляли их расти и расцветать.

Корделия была в шоке.

— Вы так никогда и не узнаете, обрекли ли их на поражение или гарантировали им победу?

— Подтверждения мы, полагаю, так никогда и не получим, — признал Магнус, — но мы никогда не улетали, пока не минует кризис и не сложится механизм, гарантирующий их конечное торжество. В конце концов, системе правления, скорее, лучше вырастать, чем быть привитой; так у неё больше шансов на выживание.

Корделия нахмурилась, разглядывая его профиль.

— Здесь, брат, никакая революция не нужна.

— Да, — согласился Магнус, — хотя БИТА и ВЕТО возможно все ещё сеют раздоры и пытаются устроить потрясения, каждая на свой лад. Если им удастся чего–то организовать, то я сделаю все, что в моих силах, для срыва их планов, так как желаю увидеть, как тоталитаристы навязывают нашему народу диктатуру, не больше того, чем если бы папа втюхивал ему демократию, когда б та не годилась для него.

— Но демократия для него годится! Позабавленный её словами Магнус повернулся к ней.

— И это говорит будущая королева? Корделия сжала губы в тонкую строчку.

— Конституционная монархия, Магнус, может стать формой демократии. И ты это знаешь!

— Да, знаю. — Магнус снова встретился с ней взглядом. — Разделение власти между парламентом и короной — это промежуточная станция на пути к демократии, и я нисколько не желаю преграждать этот путь. Фактически, я сделаю все возможное для гарантирования его открытости для народа. — Он нахмурился, внезапно став настойчивым. — Но она должна быть живой, эта демократия — она не может быть трупом, оживляемым, словно марионетка. А для этого она должна произрасти сама собой и принять ту форму, какая для неё естественна.

— Я только этого и желаю, брат, — сказала захваченная врасплох его настойчивостью Корделия.

— А Ален? — требовательно спросил он, все с тем же упорством.

— Он тоже, — заверила Корделия. — Как ты можешь думать иначе?

— Потому что я мало знаю о происходившем здесь за эти последние десять лет. — Магнус расслабился и повернулся лицом к взошедшему теперь солнцу. — Мало знаю, и не буду настолько глуп, чтобы пытаться действовать не зная. Будь уверена, сестричка, я пойду своим путём и никого не стану беспокоить — если не возникнет вооружённый конфликт.

— Никого? — нахмурилась Корделия. Магнус пожал плечами.

— Возможно я поброжу по стране, попробую узнать характер народа и порассказывать истории- сказки о героях, свергающих деспотов, или о миротворцах, которые примиряли враждующие стороны — но ничего более.

Однако Корделия была более проницательной, чем большинство из тех, с кем ранее имел дело Магнус.

— Снова создавая свои ячейки?

Магнус радостно улыбаясь повернулся к ней.

— Вижу, ты ничуть не утратила своей сообразительности. Да, возможно я насажу по нашей стране ячейки — но все они будут уважать корону и общее благо.

— Воля народа и бремя, несомое сообща? — догадалась Корделия и неохотна сказала: — С этим я не могу спорить.

Магнус кивнул, снова поворачиваясь к востоку, но не говоря ни слова.

Наблюдая за его лицом, Корделия увидела, что на самом–то деле он глядит на подымающийся с луга лёгкий туман.

— Магнус… — проговорила она после нескольких минут молчания, — когда Ален станет королём, а я королевой…

— Надеюсь быть первым, кто преклонит перед тобой колено во время коронации — и не сомневайся, я подчинюсь любому приказу, отданному моими сюзеренами.

— Если он не будет противоречить твоей совести.

— Такого приказа я и помыслить не могу, — заявил Магнус без задержки.

По этому ответу Корделия поняла, что он уже тщательно обдумал этот вопрос. Подразумевалось, конечно же, что если они с Аленом когда–нибудь все ж таки станут тиранами, то Магнус будет бороться с ними, не жалея сил — и она не питала ни малейших иллюзий насчёт того, насколько грозным он мог быть врагом. Однако она тоже не могла представить ни себя, ни Алена превратившимися в деспотов, и поэтому данная братом клятва верности согрела ей сердце. Она постояла рядом с ним, глядя, как солнечное тепло выжигает туман, и через некоторое время вложила ладонь в его руку.

Джефри всегда любил выбраться в город. О, в замке жилось распрекрасно, после произведённой его родителями реконструкции, но в плане общения замок по–прежнему мог вызывать клаустрофобию из–за постоянного нахождения день за днём среди одних и тех же людей — и человеку, пребывающему в своей стихии находясь в поле или в лесу, решительно не по душе быть всегда окружённым стенами. И поэтому, если под рукой не было ни полей, ни лесов, то для разнообразия обстановки отлично подходил город на нижних склонах холма, на котором стоял замок.

Подъехав к таверне, он натянул узду, спрыгнул с коня и жестом подозвал стоявшего поблизости конюха.

— Придержи моего коня, парень, и когда я выйду, будет тебе монета.

Конюх подошёл и взял коня за узду.

— Его нужно почистить скребницей, милорд?

— Только "сэр", — поправил его Джефри. — Я рыцарь, которому нечего надеяться когда–нибудь стать лордом.

— Ах, да — ибо теперь, когда вернулся ваш старший брат, титул унаследует он, не так ли?

Джефри нахмурясь посмотрел на этого малого повнимательнее. Он и не представлял, что горожане столь пристально следили за происходящим в замке.

— Титул верховного чародея не наследственный, любезный. Отцу он дарован лишь пожизненно.

Конюх кивнул, поглаживая коня по шее.

— Однако когда не станет вашего отца, его зять наверняка присвоит сей титул одному из вас — и столь же наверняка им будет самый старший.

— Сие тоже не обязательно. — Джефри нахмурился ещё сильнее. — И нет никаких оснований ожидать сего.

— Ведь не хотите же вы сказать, что в лорды могут возвести вас! — притворно удивился конюх.

Честно говоря, Джефри никогда не задумывался над этим вопросом, но вежливое предположение конюха, высказанное им как нечто само собой разумеющееся, уязвило его.

— Возможно. Если случится война, я вполне могу заслужить такую честь в битве.

— Полноте, милорд! — усмехнулся конюх, показав жёлтые зубы, с одним сломанным. — Вся страна знает, что командовать будет ваш брат, раз он теперь вернулся домой!

— Значит вся страна знает не то! — Джефри вырвал узду обратно и снова вскочил на коня. — Мой брат мне не указ, и я ему не подчиняюсь!

— Разумеется, сэр рыцарь. — Но улыбка конюха говорила, что уж кто–кто, а он не такой дурак и не поверит столь очевидной неправде.

Теперь уж действительно рассердившись, Джефри повернул коня к дороге обратно в замок.

— Но как же таверна, милорд! Ваша пинта эля!

— Выпей её сам! — Джефри выудил из кошеля монету и не оглядываясь бросил её через плечо.

Конюх оставил её валяться в пыли, с усмешкой глядя вслед скачущему обратно к замку Джефри.

Джорди вышел на утреннее солнышко, наслаждаясь прохладой и ощущением чистоты, которое всегда приходило вместе с рассветом. Землю исполосовывали длинные тени, роса ещё не сошла с травы, а арендаторы уже повсюду работали. Джорди сделал глубокий вдох и порадовался. Он был молод, лет так двадцати пяти, управлял половиной отцовского имения и, самое важное, имел прекрасную, умную, пылкую жену, и они очень сильно любили друг друга. И неважно, чего там неладно в мире, — когда он придёт домой, к ней, все будет ладно. Жизнь была хороша.

И для его арендаторов похоже тоже хороша. Земля зеленела от ростков нового урожая, а дети гнали коров на пастбище.

Но их родители спешили из домов к амбару, когда им следовало отправляться на поля. Джорди нахмурясь ускорил шаг; что там ещё стряслось?

Через каких–то несколько минут он уже проскальзывал через толпу крестьян к теням амбара, освещаемым сквозь неплотно пригнанные доски полосками солнечного света; тень Джорди прошла, намного опережая его, когда он сказал:

— Подвинься, Уилликин, вот молодец… Доброе утро, Корин, и пропусти меня…

Крестьяне расступились, открыв ему проход в прохладу амбара — но аромат в нем стоял не тот; вместо сочного запаха хранимого зёрна он уловил аромат чего–то кислого, острого.

— То запасённое зерно, милорд, — молвил старый Адам. И поднял руку давая зёрнышкам сыпаться сквозь пальцы — но посыпалась только пыль, и она была намного темнее, чем ей полагалось быть.

— Что за гниль поразила зерно? — уставился на труху Джорди.

— Я такой никогда не видывал, милорд… — пожал плечами старый Адам.

— Не называй меня так, — попросил его Джорди усталым тоном человека, знающего, что подобные просьбы все равно бесполезны. — Мой отец был лишён права на титул.

— Все равно вы лорд по тому, как ходите и держитесь с другими, — вздохнул старик, — и никакие слова и действия короля этого не изменят.

Толпа крестьян наверное уж в пятидесятый раз забормотала, выражая согласие, и одобрительно закивала.

— Но если вам так больше нравится, я буду называть вас сквайром[33], — сказал старый Адам, — ибо вы именно таковы, по тому вниманию, кое уделяете вашим землям и заботам о ваших людях.

— И я как раз озабочен, — нахмурился Джорди, — так как прежде чем поспеет новый урожай, нам ещё надо как–то прожить лето. Все запасённое зерно такое же?

— Все, милорд, — доложил коренастый поседелый Тавус, — окромя последнего слоя зёрен, покрытых им — а их я не смею есть.

— Да, конечно их нельзя есть. — Джорди наморщил лоб, усиленно соображая.

— Что же мы будем есть, милорд? — спросил тихим и тяжёлым голосом один из крестьян.

— Через несколько недель поспеет первая морковь и репа, — ответил Джорди. — А до той поры нам придётся протянуть на том, чего сможем добыть в лесу.

Народ зашептался, так как их лес был как и все леса — собственностью короны и охотничьим заповедником знати.

— Никакой закон не запрещает нам собирать орехи и ягоды, — крикнул перекрывая ропот толпы Джорди, — равно как и все прочее, растущее там из земли.

— Но лесничие сочтут нас браконьерами, мой л… сквайр, — указал Хобин.

— Мы отправимся собирать вместе, и я поговорю с лесничими, — пообещал им Джорди.

На лицах собравшихся появилось облегчение, но те, кто постарше и поопытней, выглядели по–прежнему мрачными.

— Овсюга[34] и беличьих запасов нам может не хватить до урожая, сквайр.

— Ты прав, — согласился Джорди. — Нам придётся протянуть на овсянке и рагу.

— Для рагу нужно мясо, сквайр, — указал старый Адам.

— Также как и вам, всем вам, хотя бы по унции–другой в неделю — и да, знаю, убить даже и барсука все равно браконьерство. Однако, если звери выходят из леса, то они наши.

Крестьяне зашептались, охваченные дурными предчувствиями, и Хобин выразил их:

— Не знаю, что–то скажут на сие лесничие, сквайр.

— Насчёт лесничих предоставьте беспокоиться мне, — отмахнулся Джорди. — Возьмите детей и отправляйтесь сперва искать у живых изгородей — там мы определённо найдём достаточно еды на день. — И повернувшись, зашагал прочь.

Крестьяне смотрели ему вслед, и лица отражали беспокойство.

— Что он станет делать, Адам? — спросил Корин.

— Да что сделал бы любой хороший лорд, если его люди голодают, — мрачно отозвался Адам, — кормить их.

— Тогда его схватят лесничие!

— Обязательно, — согласился Адам, — а он больше не из знатных. Надо нам будет постоянно присматривать за мальчиком.

— Да, и не давать ему сделать какую–нибудь глупость, — поддержал Хобин.

Но все знали, насколько Джорди чувствовал себя в лесу как рыба в воде и гадали, а смогут ли они найти и уберечь его, если он не захочет быть найденным.

Проезжая через надвратную башню, Джефри все ещё так и кипел. Спешившись во дворе замка, он бросил поводья подбежавшему к нему конюху, а затем широким шагом поднялся по лестнице к двустворчатой двери донжона. Пора раз и навсегда выяснить отношения с Магнусом.

Он двинулся тем же широким шагом к лестнице, и к нему подбежал лакей.

— Чего–нибудь желаете, сэр Джефри?

— Нет, если ты не знаешь, где сэр Магнус.

— Как где — у себя в покоях, надо думать. Джефри начал было отвечать: "Да, тебе — надо", но вовремя спохватился. Он был не из тех, кто срывает дурное настроение на подчинённых. И бросив вместо этого лакею короткий кивок и "спасибо" он разве только не взбежал по лестнице.

Ему не понадобилось стучаться в дверь к Магнусу; та стояла распахнутая настежь, а его брат работал пером и чернилами за столом перед широким окном.

— Что у тебя там? — требовательно спросил Джефри, заходя в комнату.

Магнус с удивлением поднял взгляд.

— Кое–какие замётки о родине Алеа, брат. — Он отложил перо и откинулся на спинку стула. — Ты, кажется, взволнован.

— Можно сказать и так. — Джефри закрыл дверь, приложив чуть больше силы, чем требовалось.

Магнус поднял брови при виде явного гнева Джефри — и очевидного требования конфиденциальности.

— Присаживайся, чего стоишь, и расскажи, что тебя так завело нынче утром.

Джефри не собирался подчиняться даже такому приказу.

— Ты знаешь, что по всему городу ходит слух, что ты будешь всем нам господин, теперь, когда папа отправился скитаться? — потребовал он ответа, подойдя к столу Магнуса.

— Да неужто! — воскликнул Магнус. — Нет, не знаю.

— Так это неверно, брат, — отрезал Джефри. — Он может и вырвал у тебя обещание заботиться о народе нашей страны, но не давал тебе права командовать мной!

12

— Даже если б он дал мне такие полномочия, я бы все равно не стал, — заявил ему Магнус. — Я не имею никакого права командовать кем–либо из вас.

Это заставило Джефри резко притормозить. Он уставился на брата, а затем недоверчиво сузил глаза.

— У меня хватает и своих трудностей с попытками вновь привыкнуть к родине, — уведомил его Магнус. — И я вполне готов предоставить командовать армией тебе.

Джефри чуть повернул голову, искоса глядя на Магнуса.

— Ты, который командовал легионами? Разве ты не желаешь снова командовать ими?

— Я никогда по–настоящему не командовал никакой армией, — поправил его Магнус. — Я мог что–то советовать тем, кого возглавлял, но сам я командовал не более чем ротой.

— О, да, и они не следовали неукоснительно твоим советам!

— Чаще следовали, — признал Магнус.

— От меня такого не жди, брат!

— Я и не жду, — развёл руками Магнус. — Может у меня и есть дар к военным действиям, Джефри, но у тебя–то положительно талант по этой части. Я знаю свои ограничения.

— Но папа заставил тебя пообещать заботиться о народе, — возразил Джефри. — Ты дал ему слово оберегать Грамарий от всяких врагов.

— Я и буду оберегать — но нашим старым противникам из БИТА и ВЕТО не часто приходится противодействовать силой оружия.

Джефри медленно поднял голову, когда до него постепенно дошло, поднял, пока его взгляд не упёрся в нос брата.

— Значит ты будешь главнокомандующим; будешь сохранять гражданское командование! Думаешь указывать генералам, куда и когда направлять войска!

— Нет, — отверг такое Магнус. — Такая власть принадлежит королеве Катарине и когда–нибудь будет принадлежать Алену.

— Но король Туан хитростью подталкивает королеву к разумному развёртыванию войск, как ты думаешь подталкивать своего зятя Алена.

— Корделия мне голову оторвёт, если я хотя бы попытаюсь, — хмыкнул Магнус. — На самом–то деле, Алену вообще не нужно никаких других советчиков, кроме неё.

Джефри наморщил лоб, глядя на него, пытаясь разгадать сказанное им.

— А если Ален поинтересуется твоим мнением?

— Я откровенно выскажу его, — ответил Магнус, — но не стану лезть с ним пока не спросят.

— И не будешь хитростью подталкивать его поинтересоваться им? — кисло спросил Джефри, а затем сам ответил на свой вопрос. — Корделия мигом поймёт, если ты это сделаешь!

— Обязательно поймёт, — согласился Магнус, — и будет самым действенным образом препятствовать мне. Нет, Алену придётся самому решить, спрашивать ли у меня совета.

— С одобрения Корделии. — Джефри нахмурился. — Ты ведь не думаешь, что он будет спрашивать у тебя совета, не правда ли?

— О, думаю, может и спросить, — сказал Магнус, — но решения он будет принимать сам. По части здравых суждений у Алена такой же талант, как у тебя к войне.

Джефри в удивлении воззрился на него; а затем задумчиво наморщил лоб, изучая взглядом подчёркнуто нейтральное лицо брата.

— Я не думал об этом в таком плане, — признался он, — но давно понял, сколь присущ ему здравый смысл, и дал слово внимать его приказам, когда он станет королём.

— Так же как и я, — кивнул Магнус.

Они помолчали, покуда Джефри переваривал выводы, следующие из этого простого заявления.

Затем он сел, скрестив ноги, и снова сузил глаза.

— Значит ты не намерен ни командовать родными, ни манипулировать короной. Что же ты тогда собираешься делать в нашей стране? Сидеть здесь и пописывать мемуары, и гнить до конца своих дней?

— Ну, не всю жизнь, — сказал Магнус, — и, как я подозреваю, будет возникать достаточно проблем, к разрешению которых я смогу приложить руку — но на данный момент, наверно даже на год, долгий отдых кажется очень привлекательным.

— Я думал, при перелётах между звёздами у тебя в избытке хватало времени на отдых.

— Я тоже так думал, — честно ответил Магнус, — но теперь, оказавшись здесь где вырос, и внезапно без всякой лежащей на мне ответственности, я обнаружил, что меня одолела изумительная усталость.

— Депрессия? — Тон Джефри сделался резче от озабоченности состоянием брата.

— Нет, она на самом–то деле приятная, — уточнил Магнус, — вроде хождения во сне.

— Тогда берегись сновидений.

— Хорошее предостережение, — кивнул Магнус. — Я ловлю себя на прокручивании в голове событий последних десяти лет, пытаясь найти в них какой–то смысл.

Джефри нахмурился ещё сильнее; он не понял.

— Есть ли какая–то цель в моей жизни? — спросил Магнус. — Возможно, даже только система? Тебе ни к чему задаваться этим вопросом — у тебя ведь в конце концов есть Ртуть, и даже слепому видно, что тебе не нужно никакой цели кроме неё, по крайней мере в настоящее время.

Джефри пришлось неохотно признать это.

— Было б приятно ещё иной раз вступить в битву.

— И я видел, как ты муштруешь солдат, готовясь к ней, — кивнул Магнус. — В конце концов, ты ведь должен быть всегда готов отбить нападение, не так ли?

— Враги обычно не шлют предупреждений, — улыбнулся наконец Джефри.

— Да, почтённый обычай объявлять войну, кажется, вышел из употребления, — согласился Магнус. — Я почему–то испытываю уверенность, что у тебя будет предостаточно случаев попрактиковаться в своей профессии.

— Ну, для всех было б лучше, если бы мне не представилось такого случая, — со вздохом промолвил Джефри, — поэтому я приглядываю за строительством арены для турниров, которая поможет ратникам сохранять боевую форму даже если будет преобладать мир — и возможно выбьет из них потребность в войне.

— На что мы оба от души надеемся, — закончил за него Магнус, — но это определённо удовлетворяет твою потребность в цели.

— Ну, папа поставил перед тобой одну цель, нравится тебе это или нет. — Джефри удивился, поняв, насколько верно сказанное им.

— Верно, брат — но подобно тебе, я должен ждать случая и надеяться, что он не представится.

— Наверно будет неплохо, если он не представится, по крайней мере с год или около того, если ты нуждаешься в отдыхе так сильно, как говоришь.

Магнус кивнул.

— В отдыхе и попытке понять страну, в которой родился.

— Да чего тут понимать? — недоумевающе нахмурился Джефри. — Если отбросить всю шелуху, то у нас самая простая нация.

— Но меня здесь не было, и мне не так просто отбросить её, — указал Магнус. — Хочешь верь, брат, хочешь не верь, но мне потребуется некоторое время и внимательное изучение недавней истории Грамария, прежде чем я снова стану чувствовать свою родную планету.

— Ты ж наверняка не мог стать настолько чужим! — возразил Джефри.

— Я не перестаю думать, что не стал; оглядываюсь кругом и вижу знакомые пейзажи, слышу знакомые звуки, прохожу по мирному городку и думаю, что все в нем такое же, каким было в моей юности, — отозвался Магнус. — А потом что–нибудь происходит, кто–нибудь поблизости скажет о каком–нибудь событии, про которое я ничего не знаю, или о каком–то общественном деятеле, про которого я никогда не слыхал, и заново осознаю, что страна эта стала для меня чужой.

— Грамарий никак не может быть чужим, — нахмурился по–прежнему не понимая Джефри.

— Больше, чем ты думаешь, брат, — вздохнул Магнус. — Томас Вульф верно сказал: "Нельзя снова вернуться домой".

Джефри нахмурился ещё сильнее:

— Ты же дома.

— Да, но за годы моего отсутствия дом изменился, и я тоже изменился, и мне потребуется некоторое время, чтобы найти себе новое место в жизни и снова стать частью королевства.

Джефри решил, что, в общем и целом, стремление Магнуса скорей найти себе новое место чем пытаться переть буром занять старое, возможно, не такая уж плохая штука.

— Как же ты тогда найдёшь себе такое место?

— Подходя к Грамарию так, как подходил к любой планете, на которой высаживался — как к новому миру, который я должен изучить прежде чем попробую что–либо сделать. У меня всегда уходило несколько месяцев на то, чтобы почувствовать тот или иной край и узнать основы его культуры, прежде чем я вообще начинал думать о каких–то действиях.

— И что это могли быть за действия? — спросил, снова насторожившись, Джефри.

— Ну, сперва выяснить, допустимо ли моё вмешательство, или дела и так обстоят отлично, такие какие есть, — принялся рассказывать Магнус, — но я неплохо судил об этом, отталкиваясь от тех исторических сведений, какие у меня имелись, и от своих наблюдений с орбиты; только на одной из тех планет была форма правления, подходившая её народу, хотя установить это оказалось очень трудно.

— А на остальных? — требовательно спросил Джефри.

— Я конечно же выступал за свержение тамошних тиранов, — ответил Магнус, — и старался сделать планеты неподдающимися махинациям ПОИСКа. С присущим юности высочайшим нахальством и величайшим высокомерием, я как–то не задумывался о том, что имею не больше прав вмешиваться, чем ПОИСК — но подобно им, я определённо делал это для него же, тамошнего народа Ошибка! Ошибка связи…

— И впрямь величайшее высокомерие, — нахмурился Джефри.

— По крайней мере я выбирал планеты, где основная масса населения была явно угнетена, — привёл довод в своё оправдание Магнус. — Первая сольная попытка у меня была на планете под названием Меланж, где колонисты предприняли собственную попытку устроить идеальное общество — в сущности культура восемнадцатого века, пудреные парики и помпадуры, кринолины и кюлоты — и клонировали нескольких привезённых с собой слуг в многочисленный низший класс. Конечно же, создав их, они стали их бояться и правили ими железной уздой гнёта. Современную технологию они сохранили, но только для себя.

— Что в основном аннулировало преимущества любых приборчиков, которые ты мог принести с собой!

Магнус кивнул.

— Поэтому я высадился на планете только с крестьянской одеждой на теле и космическим кораблём на орбите.

— По–глупому сунулся в самое пекло, брат!

— Конечно, — с удивлением подтвердил Магнус. — Не пытайся уверить меня, Джефри, будто ты поступил бы как–то иначе.

Джефри на миг уставился на него, а затем рот его расплылся в смущённой улыбке.

— Ну, да, но то ведь я, брат. Тебя я не стал бы подвергать опасности.

— Не больше чем я тебя, — парировал Магнус. — Проведя неделю скрываясь в лесу словно разбойник, пытаясь изучить тамошнее общество изнутри и потерпев неудачу, я благодаря везению вступил в контакт с одним местным жителем — Дирком Дюленом.

— По–моему, ты говорил, будто он был космонавтом, — непонимающе нахмурился Джефри.

— Был, но родился он керлом — именно так там назвали своих клонов — и сбежал ещё мальчишкой, после чего его поверстали в организацию других беглых керлов, ту, которая действовала уже больше века. Её основатели сумели удрать с планеты, заработали кое–какие средства и купили идущую ко дну межзвёздную грузовую линию, которая выкупила права снабжения товарами Меланжа — поэтому Дирк был местным парнем из отсталой культуры, но с современным образованием. И он также прошёл подготовку настоящих коммандос…

— Как и ты сам, — перебил его Джефри.

— Кое–какое сходство наблюдалось, — признал Магнус. — Мы бродили по стране, выискивая способы свергнуть пэров. Дирк объяснил мне, что время сейчас для этого самое подходящее; существовало пророчество, что ДеКад, вождь восстания, подавленного не один век назад, воскреснет из мёртвых и снова возглавит их, и если он вообще когда–либо собирался проснуться, то время это уже близко. К несчастью, меня захватил один пэр, который решил, что из меня выйдет идеальный гладиатор…

Он продолжал, рассказав о своём бое на арене, и Джефри зачарованно слушал, как его брат рассказывает фантастическую повесть о жестоком бое гладиаторов с пэрами, об автоматизированных схронах для аристократов и о пребывании в сумасшедшем доме — страшнейшем месте для телепата; оно привело Магнуса в кататоническое состояние — и о том, как Магнус, наконец, сам стал ДеКадом.

Взволнованный и потрясённый поворотами сюжета и напуганный опасностями, с которыми столкнулся Магнус, Джефри ругал себя за то, что не был там, дабы защитить своего старшего брата — как–то не подумав, что был тогда слишком молод.

— Менестрель! На пустырь идёт менестрель!

— Новые песни! Новости!

Вся молодёжь вдруг побежала обратно к деревне, оставив зерно простоять неубранным ещё один день. Диру выронил косу, побежал вместе со всеми, но Хирол толкнул его локтем в ребра, а Аркер подставил ножку со словами:

— Знай своё место, простофиля!

Диру споткнулся и упал; Хирол с Аркером рассмеялись и побежали дальше. Ленарь и её подружки хихикая пробежали мимо. Диру услышал, как одна из них говорит:

— Он даже на ногах удержаться не может!

Покраснев, Диру с трудом поднялся и заковылял следом, теперь уже прихрамывая. Он сумел оставить без внимания уколы боли, пронзавшие его голень всякий раз, когда его левая стопа касалась земли; она была в общем–то не сильной, определённо меньшей, чем смущение оттого, что девушки видели, как он упал — снова споткнулся о собственные ноги, вероятно подумали они.

Диру был ростом чуть пониже других парней, но куда более массивным. Массу эту составляли сплошь мускулы — ну, большей частью — но с виду так не казалось. Слишком много мускулов — он был медлительным; все другие парни могли ударить намного быстрее, и ударяли. У него было круглое как луна лицо с курносым носом, маленький тонкогубый рот и узкие глаза, редкие волосы мышастого цвета — определённо не загляденье, как постоянно напоминала ему мать. Он знал, что она права, так как деревенские девушки смотрели прямо мимо него и казалось никогда не видели его, если он не проявлял большей неуклюжести, чем выказывал обычно. Он ненавидел их за это. Ненавидел также и парней, за то, что те насмехались над ним и били его, если он смел огрызнуться. Но в один прекрасный день он найдёт способ расквитаться, в один прекрасный день… Но не сейчас. Молодёжь умолкла, пробираясь между хижинами на деревенский пустырь, и Диру расслышал звон струн. Сильно отстав от остальных и лишь немного опережая взрослых, он проковылял на пустырь, замедлил шаг и остановился, хватая воздух открытым ртом, но уже слушая песню.

Менестрель продолжал петь, описывая ужасы, которые год назад вырвались из тумана над текущей неподалёку от них рекой. Он не стал упоминать, как их выгнали обратно — все и так знали, что их разгромили Гэллоугласы, с подоспевшей следом за ними королевской армией, вырезавшей немногих сбежавших чудовищ. От этой повести у Диру запела кровь, ему представились чудесные картины героического юноши вроде него самого — но менестрель об этом не пел, он пел только о деянии, которое позволило чудовищам вырваться из своего ограниченного туманом царства, о глупости селян, попытавшихся успокоить страшных чудовищ, пригласив их явиться, думая будто их пощадят за такое проявление дружбы — но их вождь не пощадил никого; гигантская кошка Большеухая убила его на месте, прежде чем кудесники смогли отправить её обратно, туда, откуда взялась.

— И потому — не вздумайте их приглашать, вас в порошок сотрут, — пел менестрель. — К кому король чудищ благоволит, болтаются на ветру!

Диру внезапно осенило. Это неправда, это не могло быть правдой! Любой, кого боялись эти злобные селяне, должен быть другом Диру! И способ отомстить им всем…

Он содрогнулся и отринул эту мысль; даже они не заслуживали быть разорванными на части кошмарами. И слушал с большим вниманием, когда менестрель запел более весёлую песню, надеясь, что страшное видение рассеется.

Сидевшая в позе лотоса Алуэтта поднялась и молча ушла. Мгновенно озабоченный, но задержанный глубиной своего транса, Грегори дал своему сознанию устремиться вверх, пока, через несколько минут, не поднялся на поверхность и нахмурясь поднял голову. Поднявшись он бесшумно ступая двинулся следом за женой.

Он нашёл её у окна в их соларе.

— Что тебя тревожит, любимая?

Алуэтта осталась стоять спиной к нему, всего лишь отмахнувшись от него — но Грегори даже не читая её мыслей почувствовал излучаемое ею опасение. Он подошёл к ней сзади, раскрыв объятия, но у него хватило здравомыслия не прикасаться к ней.

— Это Магнус?

13

— Ты не должен читать моих мыслей, если я тебя не приглашаю!

— Я не читаю, — заверил её Грегори, — да мне и не нужна телепатия чтобы догадаться о причине твоей озабоченности. Любимая, будь уверена — Магнус полностью тебя прощает, насколько вообще может простить любой человек. А когда он узнает тебя, пройдёт даже эта теперешняя… неловкость… между вами.

— Не хочешь же ты сказать, будто он научится доверять мне!

— Именно это я и хочу сказать, — подтвердил Грегори, — так как ты, за исключением твоей красоты и духа, настолько не похожа на ранившую его женщину, насколько это вообще возможно.

Алуэтта задушила в себе рыдание.

— Да, знаю, ты тогда не считала себя красавицей — но была ею, даже не проецируя никакого идеализированного образа. Тем не менее ты таки проецировала его, и он ассоциирует свою боль именно с тем образом, а не с твоим истинным "я".

— Тогда почему же он по–прежнему так холоден со мной? — Алуэтта резко развернулась к нему, и Грегори увидел, что щеки у неё мокрые, а глаза красные от слез. — Как мы можем жить дальше с висящей между нами моей невысказанной виной?

— Это пройдёт, — заверил её Грегори. — Она там сейчас только потому, что ты для него, во всех смыслах, чужой человек.

— Чужой человек и неприятное воспоминание! — Алуэтта упала наконец в его объятия и уткнулась ему лицом в плечо. — Ах, Грегори, как мы теперь будем жить с твоей семьёй. Я начала верить, что твои брат и сестра действительно примут меня в число своих, и их супруги тоже! И вот все пошло вкривь и вкось!

— Насколько я их знаю, — сухо ответил Грегори, — неприязненное отношение Магнуса никак не подействует на них. Боль его — может подействовать, но ты больше не вызываешь её.

— Но я вызываю! — подняла голову Алуэтта, глядя ему прямо в глаза. — Они с Алеа столь явно неравнодушны друг к другу, но он никогда не признается в этом даже самому себе — а почему? Из–за боли, которую я причинила ему десять лет назад!

— Его не может сковывать только та боль, которую причинила ты, — возразил Грегори. — И кроме того, как насчёт Алеа? Почему она не признается себе в том, что её влечёт к нему?

— Есть кое–какие проблемы. — Страхи самой Алуэтты отступали на второй план, когда она говорила о чьих–то ещё. — Даже не читая её мыслей, я вижу, что её ранили, и глубоко — да притом не раз, если я не ошибаюсь.

Грегори посмотрел на неё изучающим взглядом.

— Но они же четыре года путешествовали вместе. Неужто боль может так долго душить её?

— О, да! Поэтому я и не сомневаюсь, что подобная боль по–прежнему мучает твоего брата. — У неё снова навернулись на глаза слезы. — Ах, Грегори, он заразит и других своим отношением ко мне, даже если и не намерен этого делать!

— К нам, — твёрдо поправил её Грегори, — и если не по какой–то иной причине, он научится любить тебя хотя бы ради меня.

— Но если он сдержит обещание, данное отцу, то станет главой вас всех и настроит против меня Корделию и Джефри!

— Вы с Ртутью стали для Корделии сёстрами, которых у неё никогда не было, — твёрдо сказал Грегори. — Она не бросит тебя по приказу Магнуса — да он и не отдаст такого приказа, так как знает, что это настроит нас против него. Он может и командовал нами, когда мы были детьми, или полагал, будто командует, но определённо не будет делать этого теперь, когда мы выросли.

— Грегори, это человек громадной силы, я чувствую её! Большей, чем он обладал десять лет назад, намного больше! А в своих путешествиях он научился действовать тонко и манипулировать людьми. Я не смею выйти во двор замка, пока он там.

— Тогда мы будем оставаться здесь в нашей башне из слоновой кости. — Грегори теснее прижал её к себе. — Ты для меня определённо достаточно большой мир. Для чего мне ещё что–либо, покуда ты со мной?

Дрожа всем телом, Алуэтта подняла голову.

— О, мне тоже определённо ничего не нужно, кроме тебя и этой башни. Довольно с меня остального мира, пусть больше не надеется на моё присутствие.

С миг они глядели друг другу в глаза, а потом поцеловались. Алуэтта закрыла глаза и дала объятиям Грегори быть её вселенной, сосредоточившись только на ощущении его губ, рук, ладоней…

Через несколько часов, когда она крепко спала, Грегори поднялся с их постели и тихо оделся. Он оставил записку, заверяющую жену, что вернётся на следующий же день, ему нужно лишь заняться одним небольшим делом. Затем он спустился в низ башни, и, когда его разделяли с женой несколько этажей винтовой лестницы и она ничего бы не смогла услышать, — исчез с буханьем схлопнувшегося воздуха.

Незаметная осознала окружающие её звуки, но все равно полежала ещё немного, мысленно зондируя своё окружение. Убедившись, что поблизости никакой опасности нет, она открыла глаза и подняла голову. Поляну, где она решила денёк поспать, заливали пунктирные линии лунного света. Она восхищалась красотой этой сцены, пока желудок не напомнил ей, что пора поохотиться. Она поднялась, потянулась, а затем вышла, мягко ступая, на поляну и постояла, мысленно выискивая что–нибудь съедобное. Хотя видимые её зубы были зубами плотоядного, располагавшиеся за ними моляры — коренные зубы — были приспособлены для поедания растений. Маленький Народец настолько трепетно относился к защите своего леса, что, как она решила, более осмотрительным будет поискать какие–то орехи и ягоды.

Дело конечно заключалось не в том, что она боялась этих миниатюрных существ — ну, во всяком случае не сильно. Её собственные экстрасенсорные силы были настолько велики, что в одиночку никто из них, даже тот, который называл себя Паком, не имел больших шансов устоять против них — никогда, даже если почерпнёт сил у пяти–шести своих собратьев.

Вся беда в том, что он вполне мог привести с собой целых двадцать их, а то и больше. Нет, осмотрительность диктовала придерживаться некоторое время растительной диеты — по крайней мере, до тех пор, пока Незаметная не будет более уверена в намереньях Крошечного Народца. Она бесшумно шла среди деревьев, зорко выискивая с помощью ночного зрения что–нибудь съедобное на вид. Листья, кусты, грибы…

Инопланетянка остановилась, и нахмурясь уставилась на кочку чего–то похожего с виду на мох. Она опустила голову и принюхалась; пахло не мхом. Фактически запах походил на исходящий от древесной губки.

Ведьмин мох! Она помнила его по мыслям Магнуса. Гадая, действительно ли он чувствителен к телепатии, она направила на него мысль, воспоминание о крупном и сладком фрукте со своей родной планеты — и с удивлением уставилась на кочку, когда та втянулась в себя, округляясь с одного конца и заостряясь с другого, темнея до розовато–лилового цвета, пока перед ней не оказался лежащим фрукт её родного мира.

У неё снова заурчало в животе от голода; она опустила голову и понюхав, сочла аромат плода точно таким, каким ему полагалось быть. Незаметная гадала, будет ли он столь же хорош на вкус, но решила проявить осмотрительность.

Она присела на задние лапы, чуть склонила голову набок, рассматривая фрукт. Застыл ли он теперь в этой форме или она могла переделать его ещё во что–нибудь? Она пристально посмотрела на него, думая о палке, которую видела днём раньше, той, которая привлекла её внимание своей необычной узловатой формой.

Фрукт съёжился, цвет его потемнел, когда он вытянулся, отвердел и превратился в палку.

Незаметная уставилась на неё. А затем усмехнулась и ударила по палке лапой; та покатилась, как любая настоящая палка. Фактически, она и на ощупь казалась настоящей палкой. Инопланетянка снова склонила голову набок, думая о кинжале Алеа, а потом о мяче, в который, как она видела, играли дети на одной из посещённых ими планет, а затем в женскую ступку и пестик — и наблюдала за тем, как ком ведьмина мха прямо у неё на глазах менялся, принимая одну форму за другой.

Незаметная улеглась, пристально глядя на ступку и пестик. А как насчёт чего–то способного двигаться? Она подумала об эльфе, и ком начал меняться — но Незаметная сообразила, что маленькие люди могут рассердиться, если она сымитирует их или что–либо, обладающее разумом. И в последний момент передумала; ком мха отрастил ноги и грудь, но больше ничего. Она решила снова придать ему вид палки, а затем велела двигаться, и маленький человечек–палка замаршировал перед ней взад–вперёд.

В подлеске раздался шорох.

Незаметная в мгновение ока оказалась на ногах, круто разворачиваясь лицом к звуку — и увидела марширующих из палой листвы ещё с полдюжины людей–палок. Она уставилась на них, а затем усмехнулась, сообразив, что именно произошло — она не ограничивала своих мыслей; другие комья ведьмина мха приняли такую же форму как и тот, с которым она играла, и промаршировали к той, которая их придумала.

Снова шорох; она развернулась и увидела марширующие из чащи новые ходячие палки. Опять шорох; она крутанулась на месте и увидела шагающую из зарослей ежевики ещё дюжину. Она улеглась и усмехнулась, мысленно направляя их, и ходячие палки сошлись, сомкнули ряды и промаршировали прочь с поляны.

Забыв о голоде, Незаметная лежала в отбрасываемой дубом тени от света луны, наблюдая за тем, как её недавно созданные игрушки совершали марши и контрмарши, принимая все более сложные построения.

Грегори появился в соларе замка Гэллоуглас со взрывом как от шутихи, когда его неожиданное появление спрессовало окружающий его воздух. Оглядевшись кругом, он никого не обнаружил в такой ранний час утра, а затем прошёл по коридору к покоям брата. На его стук никто не ответил. Нахмурившись, он открыл разум для окружающего мира и не обнаружил в покоях никакого другого разума, но почувствовал присутствие Магнуса выше. Телепортироваться на столь короткое расстояние было бы для него позорным, и поэтому он взбежал наверх по лестнице.

— Эй, в замке!

Караульный подошёл к зубцам стены и помахал рукой подъехавшему человеку, за приближением которого он давно наблюдал, а затем увидел на крупе коня щит и нарисованный на нем герб. Герба он не узнал, но это не имело значения — всадник был по меньшей мере рыцарем, а возможно и лордом.

— Да, любезный сэр. Прошу немного подождать, пока я уведомлю о вас моего лорда.

— Ну, давай побыстрей с сим, — откликнулся незнакомый рыцарь, явно недовольный таким ответом. — Я долго ехал и хотел бы отдохнуть и выпить.

Разумней всего было бы тут же поднять опускную решётку и пропустить всадника, но это уж не караульному решать. Подозвав своего помощника, он побежал сообщить капитану стражи.

Капитан знал, как следует вести себя с благородными рыцарями и какие при этом соблюдать предосторожности; он велел привратнику опустить подъёмный мост и поднять опускную решётку, а затем проводил незнакомца в покой для гостей. Он непринуждённо сидел с бокалом вина в руке, когда вошёл хозяин этой небогатой усадьбы.

— Добро пожаловать, сэр рыцарь!

— Лорд Ансельм Логайр! — Рыцарь встал и поклонился. — Я сэр Оргон из Нидшама, странствующий рыцарь.

Рыцарем он был явно не преуспевающим, раз странствовал в таком возрасте — никак не меньше сорока лет. Камзол и шоссы у него выглядели скроенными из хорошей ткани, но поношенными, а сапоги, хотя и начищенные до блеска под покрывшей их дорожной пылью, казались столь же поношенными.

— Добро пожаловать, сэр рыцарь. — Может незнакомец и навязался в гости к Ансельму Логайру, но тот ни в коем случае не был негостеприимным хозяином. Новости сюда доходили редко и ими дорожили, как и каждым новым лицом — ну, а если этот приезжий окажется не–приятной личностью, так он же останется только переночевать. — Далеко ли путь держите, сэр Оргон?

— Через горы и долы, милорд герцог… — вздохнул рыцарь.

— Сэр Логайр, с вашего позволения, — твёрдо поправил его Ансельм, но лицо у него сжалось от горечи. — Я всего лишь рыцарь, как и вы, и никогда не был законным герцогом Логайром.

— Ну, да, но по праву должны были б быть, не так ли? — незнакомый рыцарь остро посмотрел на него, а затем опустил взгляд. — Но я злоупотребляю вашим гостеприимством. Позвольте мне рассказать вам новости из столицы, в том виде, в каком я узнал их от одного рыцаря, с которым преломил копьё перед замком Роденж.

— Жажду их услышать, — молвил с загоревшимся взглядом Ансельм, — наверно ничуть не меньше, чем вы — вкусить хлеба и мяса. Идёмте, сэр Оргон, давайте подыщем себе более приятные покои, чем эти. Что известно о Его Величестве?

— Ваш младший брат жив и здоров, хотя и опечален потерей друга. — Сэр Оргон зашагал рядом с хозяином дома.

— Друга? — В глазах Ансельма вспыхнула надежда — или это была виноватость? — Наверняка ведь не лорда–чародея?

— Нет, сэр Ансельм — его жены. Ансельм в шоке уставился на гостя.

— Говорят, кончина её не была ни внезапной, ни болезненной, — начал рыцарь, и, следуя за хозяином дома, рассказал сколько знал об этом событии. Он оказался примечательно неплохо осведомлённым для того, кто только слышал о нем, а не был там — а за ужином рассказал о возвращении Магнуса, о похоронах и последующих событиях. К тому времени, когда он рассказал о том, как лорд–чародей отбыл в лесную чащу, направляясь неведомо куда, они закончили трапезу и лакомились засахаренными фруктами из вазы.

При описании обрушившихся на Рода Гэллоугласа испытаний Ансельм заметно оживился. Теперь же он откинулся на спинку кресла, помешивая в чаше вино, и произнёс, словно размышляя вслух:

— Я слышал, он временами бывал не в себе. Наверно с ним снова то же самое.

— Нисколько не сомневаюсь в том, сэр Ансельм — но своим отъездом он оставил корону без охраны.

— О чем вы? — застыл Ансельм.

— Лишь о том, что если лорды когда–нибудь пожелают вернуть себе свои права и власть, то сейчас как раз самое время нанести удар. — Сэр Оргон наклонился вперёд, сверкая глазами. — Но они не поднимутся без вождя, а кому лучше возглавить их, как не законному герцогу Логайру.

Ансельм сидел замерев, не веря, что после всех этих лет снова слышит разговор о мятеже — ни тому, насколько желанным казался ему этот разговор, ни тому, как он пробудил внезапную жажду реванша. Он ненавидел себя за это, но слушал со все большим вниманием.

— Корона лишилась двух своих самых прочных опор, — говорил между тем сэр Оргон. — Лучшего времени для выступления уже не будет никогда.

Глаза сэра Ансельма на мгновение вспыхнули огнём; а затем он, призвав на помощь всю свою волю, заставил себя встать, отодвинул назад кресло и сказал:

— Мне не по душе разговоры о бунте, сэр Отгон. Желаю вам спокойной ночи.

И повернувшись вышел, не дожидаясь даже, когда сэр Оргон почтительно встанет из–за стола — но рыцарь смотрел ему вслед, поблёскивая глазами, зная, что его рыбка уже наполовину на крючке. Будь иначе, будь он истинно предан до мозга костей, то сэра Оргона тут же заковали бы в железа и отправили провести ночь в темнице.

Когда стемнело, Род нашёл ручей, разжёг для согрева одиночный костёр, затем сходил со складным ведёрком к ручью, принёс воды и повесил ведёрко над костром зава–рить чай. Затем достал из седельной сумки вяленое мясо, сыр и сухари и присел на бревно поужинать.

— Это действительно неадекватное меню для вечерней трапезы, Род. Обычно ты собираешь дикие овощи и варишь их с мясом, готовя рагу.

— Да, но какой смысл готовить лишь для одного, Векс?

— Здоровье, Род.

— Ну, а что сделает такая трапеза — убьёт меня? — Род сардонически улыбнулся коню. — Когда поедем завтра, я соберу овощи — но в данную минуту я устал.

Справа от него началось рокотание, выросшее в душераздирающий стон. Род замер.

— Что это было?

— Форма колебания низкая…

— Да, это я и сам слышу. Но что это?

— Судя по тембру, Род, я б предположил, что существо, попавшее в беду.

Род встал, сунул ужин обратно в седельную сумку и повёл Векса в лес.

— Ехать нельзя, заросли слишком густые. Насколько далеко от нас тот, кто б там ни издал этот стон?

— Трудно определить, Род, когда для триангуляции есть только расстояние между ушей.

Стон раздалось вновь.

— Выскажи догадку! — потребовал Род. — Кто б там это ни был, они в большой беде.

— Род, ты ведь знаешь, как я не люблю…

— Ладно, назовём это прикидкой! Только скажи, насколько далеко!

В имплантированном наушнике у Рода послышался треск помех — вексовская версия вздоха.

— Примерно двести метров, Род.

— Чтобы разнестись так далеко, это должен быть очень громкий стон — кто б там его ни издал, он сильно нуждается в помощи.

Лунного света было мало — не достаточно для того, чтобы разглядеть так и норовившие подставить Роду ножку корни или рытвины, но достаточно, чтобы он не натыкался на стволы деревьев. Однако по мере того, как он продвигался, лунный свет, казалось, становился все ярче. Пройдя ещё немного, он увидел причину — висящие повсюду вокруг нити света. Он сообразил, что это ветви, а свисающие с них листья начали светиться. Ещё несколько ярдов, и он оказался идущим по лесу из хрусталя, украшенному ягодами, которые были самоцветами, и залитому мягким светом луны, сконцентрированном и преломлённом повсюду вокруг него.

— Что это за место? — хрипло спросил он.

Стон раздался вновь, намного ближе. Род повернулся направо — и перешагнул невидимую границу. Вокруг него все сделалось тёмным и сырым; ветви висели голые, а рыхлая земля у него под ногами захлюпала, наполняя его ноздри запахом разложения. Он оказался в очаге тления в центре хрустального леса. И наполовину ожидал, что вот сейчас из грязи восстанет скелет.

Скелет не скелет, но прямо рядом с ним поднялась светящаяся фигура в лохмотьях, с ввалившимися щеками, иссохшей и морщинистой кожей, теряющимися в тенях под бровями глазами, и исполосовывающими щеки длинными следами слизи. Она застонала, так громко, что Род прижал ладони к ушам — но фигура подплыла к нему, тянясь коснуться его своим тощим пальцем.

14

Род отпрянул, но слишком поздно — он почувствовал, как прикосновение задело его плечо, и рука его внезапно ослабела.

— Зачем ты явился сюда, глупый смертный? — вопросил призрак. — Что завело тебя столь далеко по сему пути?

— Время. — Не переставая пятиться, Род поднял руку отогнать призрака — но рука, казалось, налилась свинцом, чтоб её поднять, требовалось титаническое усилие. Род потрясённо увидел, что кожа на кисти руки сморщилась, а мускулы усохли. Он продолжал пятиться, не ломая понапрасну голову над тем, откуда взялось это создание на Грамарии, однако, не возникало никаких сомнений в его реальности, практически полной.

— Сверни в сторону, — посоветовало создание, — ибо знай, что ты явился в царство Тлена, где будешь понапрасну тратить силы и не сможешь ни ходить, ни даже поднести еду ко рту.

— Всегда есть ещё разум, — отозвался Род. Рука его сделалась нестерпимо тяжёлой; он упорно старался держать её поднятой, но она неуклонно опускалась. Ему пришлось позволить ей бессильно упасть; требовалось сосредоточить все внимание на уклонении от следующего броска этой твари.

— Разум твой тоже зря растратит все силы, — произнёс нараспев призрак. — Вернись, человек. Возможно, ты и в состоянии выбирать себе смерть, но ты наверняка можешь выбрать не такую.

— Да? — Род посмотрел прямо в пустые глазницы. — Мой путь пролегает мимо этой округи, Тлен. — Я не сверну с него; на другой стороне меня ждёт та, кого я люблю.

— Тогда ты глупец, ибо тебе не пройти, — ответил Тлен. — Бедра твои будут скованы, спина твоя согнётся, мускулы твои изнурятся. — Он плавно приблизился, вытянув палец. — Берегись моего прикосновения.

— Хороший совет. — Род шагнул в сторону. Дух повернулся и погнался за ним.

— Забудь про сию землю, уйди из сего леса — ибо даже существо, кое ходит утром на четырёх ногах, днём на двух, должно ходить на трёх, когда является сюда — а уходит опять на четырёх, если вообще уходит.

— Человек. — Род увернулся от прикосновения, и снова попятился. — Это старая загадка, дух. Ты ведь наверняка можешь выдать что–нибудь получше.

— Мне нет нужды, — ответил Тлен, — ибо твой разум померкнет так медленно, что ты и не заметишь. Разве ты не чувствуешь, как твой ум теряет свою остроту прямо пока ты говоришь?

— Нет, так как если он меркнет столь медленно, что мне и не заметно, то как же я могу это почувствовать? — Род увернулся от ещё одного прикосновения. — Векс, зайди к этой твари сзади и оттащи её!

— Я ничего не вижу, Род, кроме небольшой поляны в лесу, такой же как любая другая. Ты должен указать мне, где укусить.

"Иллюзия!" — сообразил Род. Но содержалась ли она лишь в его собственной голове, возвращение старого бреда, или же это работа проецирующего телепата? Или даже создание из ведьмина мха, видимое только живым существам? Род понятия не имел, как такое можно сделать, но не сомневался, что такое возможно.

— Ты подвержен мне, как все живые существа, — уведомил его Тлен. — И отвратить меня ты можешь не больше, чем отвратить того захватчика, коий ревёт, пересекая всю страну, и остановить коего не в силах даже корона со всеми её солдатами.

— Ветер, — разгадал и эту загадку Род, — и мы может и не в состоянии отвратить его, но определённо можем запрячь его в работу ветряными мельницами. Ты совершаешь для нас столько же работы, сколько и он?

— Я поработаю над тобой. — И дух вдруг резко метнулся вперёд, вытянув руку для прикосновения.

Род пригнулся и воскликнул:

— Понял! Ты сам по себе загадка!

— Ничего подобного, глупый человек, я нечто совсем иное, — отвечал Тлен, все ещё летя к нему. — Я неизбежен, коли ты родился, дабы встретиться со мной.

— С тех пор как изобрели хирургию ДНК, ты уже не неизбежен, — парировал Род, — а так как её прошли все мои прадеды и прабабки, то я свободен от твоей власти.

— Ты хочешь сказать, будто ты не человек? — Тлен не прекращал гнаться даже говоря. — Тогда ты поистине глупец! Но как может человек не быть глупцом и быть всё–таки человеком?

— Когда он умер и погребён, — ответил Род, а затем отпрыгнул в сторону, уклоняясь от нового броска. — Все люди в каком–то смысле глупцы — тем большие, что никак не можем договориться о том, какое же поведение считать глупым. Некоторые из нас глупы в том, что касается денег, некоторые глупы в отношении власти и статуса, а некоторые глупы по части женщин… Список можно продолжать до бесконечности.

— Так прекрати же тогда дурить и остановись получить моё прикосновение.

— А, но вот это–то как раз было бы самой большой дуростью из всех. — Род по–прежнему пятился, чувствуя, как у него зарождается одна идея. — В конце концов, ведь ясно же, что ты пытаешься отвлечь меня загадками с целью заставить меня ошибиться и дать тебе коснуться меня. А у меня нет желания терять зря время, превращаясь в подобие тебя.

— Как же ты тогда избежишь меня? — спросил его Тлен. — Все живые должны состариться, а старение и есть напрасная трата времени.

— Да, но ты дух разрушительной болезни, не так ли? — парировал Род. — А подходя более практически, врождённые условия разрушения организма. — Уголком глаза Род увидел, что Векс невозмутимо стоит напротив него и понял, что он наполовину обогнул поляну. Какое зрелище он должно быть представлял собой, пятясь от несуществующего создания!

— Все должны увянуть, рано или поздно.

— Спасибо, но лучше поздно. — Род прыгнул высоко и далеко.

Дух с яростным криком бросился к нему в последней надежде коснуться Рода и заразить его, но тот приземлился за пределами круга тления на сверкающей земле среди хрустальных деревьев, вырвавшись из тени обратно на лунный свет.

— Ты не сможешь по–настоящему убежать! — крикнул дух. — Однажды ты вес равно должен будешь явиться ко мне!

— Не дождёшься, — отозвался Род, — потому что у меня есть друг который увезёт меня туда, куда ты не дотянешься. Сюда, Векс.

Робот–конь прошёл к нему через затемнённый круг. Дух Тлена с радостным криком рванулся к нему и потянулся коснуться его — а затем вскрикнул в испуге и ярости.

— То не живой конь, а вещь из металла!

— Да, под синтетической шкурой коня металл, — подтвердил Род, — и он построен с расчётом протянуть существенно дольше моего.

— Даже вещи из Холодного Железа должна съесть ржавчина! — пригрозил дух и проплыл рядом с Век–сом, по–быстрому касаясь его холки, позвоночника, боков.

— Ну, в общем–то да, но тело Векса из нержавеющего сплава, — объяснил Род. — Он лишь метафорически из Холодного Железа — и даже тогда, когда сломается его механическое тело, мы всегда можем достать ему другое. Компьютер в нем возможно давно устарел, но он сделан из материалов, не поддающихся разрушению.

Дух сделал ещё один наскок на удаляющуюся фигуру Векса и в гневе прокричал:

— Ты обманул меня! Но однажды я все равно получу своё!

— Ты и так уже получил, — мрачно отозвался Род. — Ты забрал у меня жену, а с ней и моё сердце. Будь уверен, если я смогу отыскать способ избавить от тебя вселенную, то обязательно избавлю — а мои дети вполне могут узнать, как это сделать.

— Меня никто не может победить! Даже ты и твоя штуковина лишь временно избежали меня!

— Знаю, — сказал Род. — Ты проявление Энтропии и присущ самой вселенной. Но мы можем сделать человечество неподверженным тебе — и в один прекрасный день кто–нибудь это сделает.

— Ты говоришь словно Тифон, глупый смертный!

— Что, желать вечной жизни и забыть попросить вечной молодости? — Род покачал головой. — Совсем наоборот, дониматель человечества. Я прошу неподверженности разрушительному действию старости — но я в общем–то не хочу жить вечно. — Смех его был коротким, горьким и сардоническим.

— Ты смеёшься ни над чем, Род, — указал Векс.

— Или над чем–то, что обратится в ничто, — уточнил Род, — и попытается прихватить с собой меня. Поехали, Векс. Лунного света хватит для отыскания дороги через этот лес.

Он вскочил на коня и ускакал, оставив духа тления скрежетать зубами и выть в бессильной злобе.

Неподалёку среди хрустальной листвы сидела зачарованно глядя вслед уезжающему Роду дюжина эльфов. Пак поднял взгляд на Незаметную.

— Отлично проделано, странное создание. Ты дала ему врага, коего требовалось перехитрить, когда он нуждался в таком. Я и сам делал во многом то же самое, когда он был ещё молод и ему требовалось иногда подраться с драконом.

— Да пустяки, — ответила Незаметная. Она определённо не собиралась сообщать Паку правду, что она действительно создала для Рода иллюзию залитого лунным светом хрустального леса, но вот откуда взялся Тлен и его круг тлена, она не имела ни малейшего представления.

Джефри вышел за дверь, и Магнус несколько минут сидел совершенно неподвижно. А затем сделал долгий вдох и снова обратился к разложенным у него на столе книгам и бумагам. С полчаса он изучал их и в голове у него не откладывалось ни строчки; он не переставал думать о Джефри и их противостоянии. Наконец он начал вновь обретать способность сосредоточиться на печатном тексте, вместо проблем со своими близкими родственниками, когда услышал стук в дверь. С полминуты он сидел совершенно неподвижно, а затем поднял голову и вежливо улыбнулся часовому.

— Да, солдат?

— К вам брат, сэр Магнус.

Магнус уставился на воина, все ещё думая о Джефри, а затем с облегчением улыбнулся, когда вошёл Грегори. Поднявшись из–за стола, Магнус раскрыл объятия — а затем опустил руки, увидев нахмуренное лицо Грегори. Он медленно обошёл стол, со все ещё приклеившейся к лицу улыбкой, и поздоровался:

— Доброе утро, брат. Не хочешь чаю?

— Думаю не сейчас, Магнус. — Грегори не дожидаясь приглашения уселся на стул.

Магнус уловил намёк и поместился напротив него. Грегори конечно не мог знать, что сел там, где за полчаса до него сидел Джефри. Ну, на самом–то деле узнать он как раз мог, но не стал бы этого делать — никто из членов семьи не занимался мысленным подслушиванием без очень веских причин; не так их воспитали.

— Надеюсь, у тебя сегодня все хорошо — и у Алуэтты тоже?

— У меня все достаточно хорошо, но вот Алуэтта сильно озабочена.

Вот и все со светскими любезностями.

— Озабочена на мой счёт? По идее я не должен бы иметь для неё значения — я от неё далеко и мы с ней не видимся.

— Она опасается, что ты начнёшь командовать мной и вобьёшь клин между нами.

Магнус несколько секунд поглядел выгнув брови на самого младшего из братьев, а затем сказал:

— Тогда она все ещё не понимает ни глубины, ни силы твоей любви.

Грегори покраснел и отвёл взгляд.

— Она чувствует себя очень неуверенно, брат. Я рассказывал тебе о её прошлом; не приходится удивляться, что она медлит научиться доверять вновь.

— Тогда она на мой взгляд сделала замечательно большие шаги в этом направлении, учитывая, насколько крепкие узы соединяют её теперь с Корделией и Ртутью.

Грегори медленно кивнул:

— Они пережили вместе немало приключений, а общие враги обычно способны крепко сдружить весьма быстро — как ты наверняка и сам знаешь.

— Со мной дружба завязывается медленно, — отозвался Магнус, — но мне посчастливилось обзавестись двумя близкими друзьями.

— Боевыми товарищами. Магнус кивнул.

Грегори нахмурясь посмотрел на него, а затем сказал:

— Ты казался достаточно открытым с ней, брат, пока не услышал се имя. А затем, хотя ты и пытался это скрыть, мы все увидели, как ты заколебался. Почему?

Такая прямота была не свойственна Грегори, но Магнус слыхал, что любовь могла вызвать и не такие перемены.

— Имя "Алуэтга", брат, носила та женщина, которая завербовала меня в ПОИСК — не одними лишь доводами разума.

— Своей красотой? — догадался Грегори. Магнус кивнул.

— Едва ли можно сказать, будто я увлёкся, но тем не менее отлично сознавал эту притягательность. Уж по крайней мере это–то Финистер для меня сделала — я стал очень даже не спешить влюбляться.

— То есть, проще говоря, никогда не влюбляться. — Грегори на мгновение переполнило сочувствие. — Даже не могу тебе сказать, брат, как сожалеет Алуэтта о том, что с тобой сделала. Всякий раз, когда она думает об этом, её вновь переполняет боль.

— Тогда просто чудо, что она может глянуть мне в лицо, — улыбнулся Магнус. — Об этом едва ли нужно говорить, Грегори — но я рад, что ты сказал.

— Я не просто выказываю озабоченность, — обеспокоенно сказал Грегори. — Я и правда озабочен твоим благополучием, брат.

— Я всегда умел понимать что к чему, — уклончиво сказал Магнус, — и поэтому всегда сознавал, что та другая Алуэтта намеревалась использовать меня и была в ярости, когда я не подчинился приказу и сделал скорее то, что подходило для народа той планеты, которую мне полагалось доводить до кондиции, чем то, что подходило для ПОИСКа.

— Так, — тихо произнёс Грегори, — значит две женщины, которые тебя привлекали, причинили тебе боль и жестоко обошлись с тобой. Не удивительно, что ты похолодел при звуке её имени.

Магнус кивнул.

— Но твоя жена тут определённо не виновата, и я её в этом и не упрекаю.

— Но её действия по отношению к тебе десять лет назад?

— Я могу простить, Грегори, и простил. Уверен, со временем я вообще о них забуду.

Миг спустя Грегори кивнул, хотя и неохотно, а затем подался вперёд на стуле, внезапно сделавшись ещё более внимательным.

— Но пойми, брат — даже если ты и попытаешься командовать нами, никто из нас не станет подчиняться.

— Тогда я не буду приказывать.

Грегори свёл брови и сделался ещё напряжённее.

— Не думай использовать нас в качестве своих магических инструментов, Магнус. Ты ничего не можешь знать о наших исследованиях.

— Абсолютно ничего, — бодро признал Магнус, — и поэтому, мне и во сне не приснится указывать любому из вас, что изучать, а что не надо.

— И не будешь просить нас изучить для короны определённые аспекты магии? — с подозрением спросил Грегори.

— Думаю корона и сама может попросить, — отозвался Магнус. — В конце концов, ты ведь небезызвестен нашему суверену, да и с принцем Диармидом вы по–прежнему близкие друзья?

— В последнее время мы несколько отдалились друг от друга, — признался Грегори, — хотя иной раз ещё играем с ним в шахматы.

Магнус кивнул.

— Тогда уверен, он прежде чем сказать "Шах" может упомянуть о любых проблемах которые по мнению его родителей требуют исследования.

— Скорей уж перед игрой, — улыбнулся Грегори. — А то обдумывание следующего хода полностью вытеснит у него это из головы.

— Всегда учёный муж, — усмехнулся позабавленный Магнус, — что он, что ты. Хотел бы я знать, как–то он справляется с работой герцога Логайра.

— Как я понимаю, быстро. Он очень умел, разбирается с административными деталями ещё до полудня, так чтобы посвятить послеполуденное время учёным занятиям.

Магнус скептически поднял бровь.

— И его крестьянам от этого нисколько не хуже?

— У него есть превосходный управляющий, — пояснил Грегори, — который всегда среди народа — но, как я подозреваю, Диармиду в делах землевладения недостаёт личной причастности.

После того как вопрос разрешился столь легко, разговор перешёл к введению Магнуса в курс произошедших в королевстве событий, и Грегори принял наконец чашку чая. Однако когда чашка опустела и он поднялся уходить, то остановился в дверях и оглянулся, внезапно вновь сделавшись внимательным.

— Ты даёшь слово, брат? Что не попытаешься нами командовать и не встанешь между нами?

— Даю честное слово, — степенно сказал Магнус, — и, если тебе это кажется нужным, то готов и поклясться.

Грегори несколько секунд глядел ему в глаза, а затем кивнул.

— Думаю, не понадобится, спокойной ночи, брат. — И вышел за дверь.

Магнус с минуту стоял не двигаясь, а затем осторожно опустился в кресло и положил руки на колени; посидев так несколько минут, откинул голову на обивку спинки кресла и закрыл глаза.

Род предоставил Вексу самому выбирать путь и сосредоточил все своё внимание на накачивании силы обратно в иссохшую руку. Её иссушение наверняка было иллюзией, хотя и очень мощной; какой бы там скрытый телепат ни создал неумышленно Тлена, воплощая свои наихудшие страхи, он также сделал проецирующим своё создание, и если разум удавалось убедить, что тело чахнет, то оно, ясное дело, и зачахнет.

Поэтому первой задачей Рода было убедить себя, и очень основательно, что рука у него сильная и здоровая. Он впал в транс, которому научился ещё на раннем этапе своей подготовки к работе тайным агентом, постепенно добираясь до самого основания своей веры и заново обна–руживая, что, даже на самом фундаментальном уровне, он точно знал — этот Тлен всего лишь иллюзия. К несчастью, все его чувства в промежутке между этим фундаментом и надстройкой интеллекта упорно верили в реальность того духа.

Поэтому Род принялся работать над убеждением самого себя в том, что та иллюзия была всего–навсего ею, иллюзией и ничем реальным — и далее, что его рука на самом деле не иссохла, что данная иллюзия была всего лишь убедительной проекцией.

Когда наступило утро, рука его была целой, а он настолько вымотался, что едва сумел расстелить скатанное одеяло, прежде чем рухнул на него и уснул.

Магнус все ещё сидел в той же позе, когда в комнату вошла широким шагом Алеа.

— Все ещё корпишь над замшелыми книгами, Магнус? Самое время… — Она оборвала фразу, пристально глядя на него, читая в его позе большую душевную усталость. Посмотрев на него с миг изучающим взглядом, она принесла из–за стола стул и села рядом с ним. И мягко положила на его руку ладонь.

Магнус открыл глаза, увидел её и медленно поднял голову.

— Настолько плохо? — тихо спросила Алеа. Магнус на миг посмотрел на неё изучающим взглядом, а затем поглядел на дверь, и та бесшумно закрылась.

— Настолько плохо, — признал он, снова повернувшись к Алеа. И с досадой покачал головой. — Они все выросли; силы их стали зрелыми. И они теперь способны справиться с любой угрозой. Против них ничто не устоит — если все они будут действовать заодно!

— Тогда первое, что сделает любой враг, это постарается расколоть их единство.

— О, думаю ему и не понадобится — они сами отлично добьются этого! — Магнус вздохнул, снова откинув голову на спинку кресла. — Ну почему они все думают, будто я собираюсь командовать и помыкать ими?

— Наверное потому, что ты строил из себя босса когда, вы все были маленькими, — сказала тщательно подбирая слова Алеа.

Магнус поднял голову и нахмурясь посмотрел на неё.

— Как ты узнала?

— Не узнала, догадалась, — ответила Алеа. — Почему ж ещё все они теперь так беспокоятся насчёт этого?

— Потому что папа попросил меня заботиться о Грамарии и его народе, я обещал, — Магнус покачал головой. — И зачем он только это сделал?

— Потому что он знает: ты можешь, — сразу же ответила Алеа, — знает, что ты можешь отбить наскоки всех врагов, какие только ни полезут, изнутри или извне. Но командовать людьми это не в твоём стиле, Гар. — Она печально улыбнулась. — Нет, полагаю мне следует теперь говорить "Магнус", не так ли?

— Ты меня будешь называть, как тебе нравится. — Гар на миг сцепился с ней взглядом, накрыв её руку своей ладонью. А затем с сардонической улыбкой отвёл взгляд. — Но что касается командования людьми, то мне доводилось при случае покомандовать своей долей народу.

— Да, но только когда не находилось никого из местных, которого ты мог бы выдвинуть в главари.

— Ну конечно, — нахмурился Гар. — В конце концов им же предстояло быть там всю жизнь. А мне нет.

— А теперь предстоит. — Алеа сразу же пожалела о своих словах.

Магнус застыл, сидя в кресле и мрачно глядя в окно.

— Полагаю так, — промолвил наконец он. — Не так уж и плохо, в конце концов. Все эти последние десять лет я сильно тосковал по дому. И теперь я снова обрету его. — Он озабоченно повернулся к ней. — Но вот ты — нет.

— У меня его нет, — отрезала Алеа.

— Я мог бы отвезти тебя обратно. — Внезапно оттолкнувшись от подлокотников кресла, Магнус поднялся на ноги. — Вернуться на Мидгард и остаться там с тобой — и оставить в прошлом это гнездо враждующих фракций и ревнивых родственников!

Сердце у Алеа ёкнуло, но она знала, что в первый раз он был правдивей.

— Вернуться к тому гнезду фанатиков и сексистов?[35] Нет, Гар, спасибо, не надо! У меня больше нет там дома — нет и не было с тех пор, как умерли родители! Спасибо тебе большое, я останусь здесь и найду способ сделать этот мир своей родиной!

Гар опять повернулся к ней, снова озабоченно нахмурившись.

— Ты уверена, что не предпочла бы бродить до конца своих дней по космическим дорогам? Всегда новая планета, новые виды, новые обычаи…

— Думается нет, — содрогнулась Алеа. — О, на свой лад это было неплохо, но я предпочла бы остаться тут. По крайней мере здесь есть люди, которые тебя знают — и дружелюбны ко мне.

Магнус бросил на неё ещё один долгий взгляд, а затем кивнул и снова сел.

— Тогда мы останемся здесь. В конце концов, если меня действительно затошнит от всего этого, мы всегда можем поступить так же как Грегори — убраться в горы и построить свой собственный дом подальше от них всех!

Алеа уставилась на него, как громом поражённая его убеждённостью, что они проведут дальнейшую жизнь вместе — но прогнала эту мысль и облегчённо улыбнулась; Алеа знала — для того, чтобы снова зажечь его энтузиазмом, потребуется всего лишь один вызов, брошенный настоящим врагом.

— Всегда есть и такая возможность. Конечно мы могли бы и здесь побродить некоторое время по дорогам, как бродили на трёх других планетах. Ты будешь создавать сеть ячеек, насаждать идеи, делать всех готовыми на случай, если это понадобится.

— Очень привлекательная мысль, — с чувством промолвил Магнус. Он с улыбкой повернулся к ней и сжал ей руку. — Да, я всегда так поступаю, не правда ли?

— Конечно, — улыбнулась в ответ Алеа. — Это всегда было твоим обычаем, пока я тебя знаю — дёргать за ниточки оставаясь невидимым, за ниточки, о существовании, которых большинство людей даже не знает, манипулируя там где даже другие телепаты не заметили бы этого. Если тебе вообще понадобится принять какое–то командование, то командовать потребуется не очень долго.

— Да, у меня был некоторый опыт по этой части, — кивнул Магнус, снова устремив взгляд за окно. — Я проделывал это на многих других планетах — так почему бы не проделать и на своей родной?

— В самом деле, почему бы и нет? Если что, ты сможешь спаять своих родных в единое целое. — Алеа встала, протягивая ему руку. — Но все эти заряжённые эмоциями разговоры, должно быть, навалили на тебя тонну напряжения. Пора немного поупражняться в единоборствах, Га… Магнус.

— Я же сказал, зови меня как угодно, — хмуро посмотрел он.

— Я буду звать тебя Магнусом. — Алеа ответила на его нахмуренные брови пылающим взглядом. — Если это твоё настоящее имя, то оно должно даться мне естественно. А теперь, ты идёшь поупражняться или мне придётся отнести тебя?

— Поупражняться было б самое то, — улыбнулся Гар, и Алеа уловила из его разума картину его самого с ней на плече. — Я переоденусь и встречусь с тобой во дворе.

Алеа выбрала для кэндо белый топик и длинные чёрные штаны, такие широкие, чтобы не скандализировать средневековых людей, которые могут их увидеть. Через десять минут она оказалась на глиняном полу, но Гар успел туда вперёд неё, в схожей одежде, и уже протыкал воздух быстрыми комбинациями ударов, делая выпад фехтовальщика и прыгая для растяжки длинных мускулов ног, снова удар, а затем прыжок ввысь и удар ногой по воображаемому врагу на глазах охваченных трепетом караульных.

При виде Магнуса, азартного и активного, у Алеа захватило дух. Он был таким сильным, таким полным жизни! Но у этого человека войны, знала она, была душа поэта — и человека, который слишком сильно заботится о благополучии других. Наблюдая за тем, как он превращает бой в балет, Алеа гадала, не сломается ли он от напряжения, которое обрушила на него семья. Но она, конечно же, никогда не позволила бы ему узнать об этих своих размышлениях.

Наблюдая, как он кружится и прыгает, Алеа наконец призналась самой себе, что она, действительно, совершенно влюблена в этого человека, и познала миг отчаяния, так как была уверена, что он наверняка никак не мог влюбиться в такую некрасивую и неуклюжую женщину, как она. О, она знала, он дорожил ею — как другом.

Наверно это и к лучшему, не видеть ему, что она любит его.

Вздыхая, она пошла снова стать ему спарринг–партнёром.

На следующее утро за завтраком сэр Оргон рассказал о своих путешествиях, перечислил знатных людей, чьё гостеприимство ему довелось принять — и которые изнывали под властью королевы, не позволявшей им господствовать над своими крестьянами так, как они привыкли.

Ансельм слушал молча, но глаза его загорелись. Когда сэр Оргон закончил, Ансельм возразил:

— Наверняка ведь сии лорды не поднимутся против своего государя.

— Не поднимутся, если в их числе не будет вас. — Сэр Оргон в упор посмотрел на сэра Ансельма и откинулся на стуле, ожидая.

— Меня не будет, — сухо отозвался сэр Ансельм. — У меня нет никаких оснований негодовать на Их Величества.

— У вас есть все основания, — возразил сэр Оргон. — Она лишила вас прав, не дала вам унаследовать замок, земли и титул вашего отца! Она выбросила вас в сию ссылку в дом, не достойный даже барона! — Он дипломатично не упомянул про мужа королевы, брата Ансельма.

— Она поступила справедливо и милосердно, — ответил сэр Ансельм. — Я был изменником, восставшим про–тив короны, и заслуживал смерти на плахе, а не простого лишения прав наследования.

— Но ваш сын сего не заслуживает, — сделал ответный ход сэр Оргон.

15

Сэр Оргон несколько секунд смотрел Ансельму прямо в глаза и ждал, когда эта мысль полностью дойдёт до него — про Ансельма Логайра никто не сказал бы, будто он быстро соображал, — а затем продолжил:

— Вашему сыну полагалось в свой черёд унаследовать герцогство Логайр. А что ему достанется теперь? Только этот бедный замок или усадьба, в которой он ныне проживает!

Глаза Ансельма вспыхнули едва сдерживаемым гневом.

— Джорди и его любезная жена, Элейн, кажется, вполне довольны своей усадьбой. Поля его процветают; крестьяне благоденствуют.

— Действительно, — кивнул сэр Оргон. — По слухам они постоянно бывают среди своих арендаторов, заботятся, исцеляют и присматривают за тем, чтобы все шло хорошо — чем следовало бы заниматься управляющему. Я даже слышал, что когда собирают урожай, они тоже выходят в поле.

— Именно так они и поступают, хотя Джорди поставлен сенешалем, — грубо бросил Ансельм. — Он любит землю и простой народ.

— Это хорошо, — кивнул с мудрым видом сэр Оргон. — Хорошо, что они довольны столь малым.

Ансельм сидел, прожигая его взглядом, так как даже он сообразил, что именно оставлено недосказанным: что ничего большего Джорди и не видать. Ненависть Ансельма к королеве и негодование на брата были написаны у него на лице; наверно и хорошо, что видел это сейчас только сэр Оргон. Но тем не менее Ансельм сказал:

— Напоминаю вам, сэр Оргон, что королева доводится мне невесткой и что мне не хотелось бы причинять вреда брату.

— Разве? — спросил с притворным удивлением сэр Оргон. — Но вот он не замедлил напасть на вас тридцать лет назад!

— Ничего подобного, — отрезал Ансельм. — Туан защищал королеву от мною же поднятого восстания, ничего более — и правильно сделал, так как я нарушил закон.

— Так ли? — не замедлил с контрдоводом сэр Оргон. — Или вы лишь стремились защитить свои вековые права и привилегии, кои она пыталась узурпировать? Назначение священников во владения лордов, отправка собственных судей разбирать дела вместо вас — и впрямь прискорбное попрание древних обычаев! Неудивительно, что вы возглавили восставших против сего лордов.

— И вот к чему привела сия измена, — отрезал сэр Ансельм, — к сему манору и к сей тихой жизни, а не к топору палача и тесной могиле. Я никогда не выступлю больше против короны, сэр Оргон. — Но его явно пожирали изнутри зависть и ненависть.

Род выехал из леса на гребень высокого холма и натянул узду, окидывая взглядом долину. Далеко внизу располагалась чистенькая деревня, окружённая холмами с террасированными склонами, на которых возделывались поля. Поля эти зеленели; маис там уже порядком вырос, а поскольку утро давно наступило, то Род ожидал увидеть по крайней мере нескольких человек, вышедших на прополку — но там никого не было, и по деревенским улицам тоже никто не передвигался.

— Здесь что–то не так, Векс.

— А в хижинах люди есть, Род?

Векс был в состоянии передавать на определённой частоте волны человеческой мысли, но не мог читать мыслей, если они не были направлены именно ему. Род мысленно прозондировал деревню и ничего не обнаружил.

— Ни одной живой души — да и дыма над трубами я тоже что–то не вижу.

— Если остыли очаги, то никого нет уже порядочное время, — отметил Векс.

Растопить очаг в средневековом обществе было не так–то легко; крестьяне сохраняли тлеющие угли на всю ночь и раздували их утром.

— Их что–то спугнуло, — кивнул Род, — и прошло уже немало времени.

— Ты собираешься съехать туда и все узнать, не так ли, Род?

— Ну разумеется, — усмехнулся Род, начиная снова чувствовать себя прежним собой — ну, может быть, молодым собой. — Если там кто–то лежит в коме, то мы, возможно, сумеем помочь — а если деревню охраняет то, от чего они убежали, то у нас должно получиться выманить его из укрытия…

— … чтобы оно могло наброситься на нас всеми силами. — Векс выдал шум помех, служивший ему вздохом. — Раз надо, Род, значит надо.

— Да. — Род знал, что Векс больше озабочен благополучием всадника, чем своим — хотя вообще–то немногое могло оставить хотя бы вмятину на стальном теле под лошадиной шкурой. Но существовало многое, от чего он мог оказаться не в состоянии защитить Рода.

Род собирался гарантировать, что его и не понадобится защищать. И приготовил арбалет со спрятанным в прикладе лазером.

— Давай–ка посмотрим, что тут творится. Векс принялся неохотно спускаться в долину.

Они медленно проехали по единственной улице селения, видя лишь несомые случайным порывом ветра листья и побеги и слыша лишь стук болтающихся ставен.

— Никаких признаков того, что всех выгнало, — констатировал Род.

— Может, в одном из домов?

— Возможно, но я не вижу никаких открытых дверей, а мне даже сейчас не очень–то хочется вламываться в чей–то дом.

— Похвальная щепетильность, Род — но есть ведь незакрытые ставни. Ты можешь по крайней мере заглянуть.

— Все равно это кажется как–то неправильно, — проворчал Род, но спешился и прошёл по утрамбованной земле к крестьянской хижине. Перед домом не было никакой лужайки, но жилец посадил там несколько цветов, и, идя к окну, Род шагал осторожно, не наступая на растения. Заглянув в дом, он увидел единственную комнату с грубо сколоченным столом и скамьями близ него, а в противоположной стене — очаг, служивший и источником тепла, и кухонной плитой.

— Что ты видишь, Род?

— Всего лишь прибранную, содержащуюся в порядке комнату, Векс. Хотя сейчас и пыльную. Мне действительно следует запереть эти ставни. — Он закрыл их, убедившись при этом, что задвижка встала на место.

— С обратной стороны хижины есть ещё одно открытое окно, Род.

— А, так я теперь должен заглянуть в спальню родителей, да? — Тем не менее, Род осторожно проследовал к той стороне дома. Здесь идти было легче, так как там цветов не было. Род прошёл к единственной хлопающей ставне, схватил её, когда она распахнулась, норовя стукнуть его по голове, распахнул пошире и шагнул к окну, заглядывая в дом.

Старая карга оскалилась при виде его, показав всего два оставшихся между загрубелых губ пожелтевших клыка. Её длинные, спутанные жёсткие волосы были бы совсем выбеленными временем, будь они чистыми. То же самое можно было сказать и о её платье. Лицо её избороздили сотни морщин, а глаза сверкали злобой.

Род отшатнулся, пытаясь скрыть своё отвращение.

— О! Извините. Не знал, что кто–то дома.

— Я не дома, — ответила старая карга. — То не мой дом — или во всяком случае не больше, чем любой другой.

Род приблизился, чувствуя себя теперь куда менее виноватым.

— Надеюсь вы не забираете что–либо, принадлежащее живущим здесь людям!

— Только их душевный покой, — ответила старуха. — Только лад и чувство безопасности, бывало, наполнявшие сей дом.

Род почувствовал дрожь страха — может ли эта особа действительно быть всего–навсего старухой? В такой стране, как Грамарий, злые духи могли принять вполне материальный облик — духи злобности, живущие в душах обыкновенных людей. Однако ему удалось оставить без внимания этот страх и отвращение, вызванное тем, как эта женщина не следила за собой, и он спросил:

— Ну и как же вы это сделали?

— Конь сей стар. — Старая карга показала на Векса. — Видишь, местами у него совсем протёрлась шкура. Тебе не приходится надеяться, что он сможет далеко тебя увезти!

Род проглотил улыбку.

— Старше, чем ты думаешь, колдунья, — но способен остаться в хорошем состоянии подольше моего.

— Да, тело твоё через год–другой начнёт отказывать, не так ли? — со злобой бросила она, а затем переключилась на Векса. — Зачем ты слушаешься хозяина, не заботящегося о твоём благополучии, конь? Разве ты не знаешь, что он будет ездить на тебе, пока ты однажды не падёшь?

Векс из вежливости повернулся к старухе, но голос его в голове у Рода произнёс:

— Я считаю, Род, что она распространяла подобную ложь по всей деревне.

— А не чересчур ли откровенно ты врёшь? — осведомился у старой карги Род. — Как мог кто–то поверить в такую явную ложь?

Глаза старухи вспыхнули гневом.

— Я не вру, старый дурень, а лишь говорю вслух и при всех те вещи, которые люди желают скрыть — даже от самих себя.

— Выдумки с зерном истины в каждой, — истолковал Род — и тут его осенило. — Но ты ведь не говорила их самим людям, не так ли? Ты говорила мужу о недостатках жены, а ей — о его изъянах. Сколько раз они насмехались над тобой? Поэтому ты выдумывала ещё большую ложь, когда преподносила её им вновь. Сколько раз тебе пришлось повторять все ту же ложь иными словами, прежде чем тебе начали верить?

— А сколько раз ты шарахался от своей истинной природы? — огрызнулась старуха. — Сколько раз ты закрывал глаза на высокомерие и произвол своего лорда? Леса должны быть открыты для всех! Олени принадлежат крестьянам, а не короне!

— Ого! — Род отодвинулся подальше от смрадного дыхания и ещё более смрадных слов. — Так ты значит не останавливалась на настраивании мужа против жены и сестры против брата, не так ли? Ты пыталась науськать их всех на корону! — Тут он нахмурился. — Или ты стремилась к этому с самого начала?

— Граф Личмер по–прежнему заставляет каждую женщину разделить перед свадьбой ложе с ним! — разбушевалась старая карга. — А граф Тарнхельм нещадно сечёт любого крестьянина, посмевшего зайти в лес! И герцог Бурбон выгоняет крестьян из их хижин, когда те слишком стары и не могут больше работать!

— Только когда они не могут больше вести хозяйство, — возразил Род. — Он тогда переселяет их в построенные им для стариков хижины с одной лишь спальней, где его люди приглядывают и ухаживают за ними.

— И лишают их тех немногих средств, какие им удалось скопить по крохам за всю жизнь!

— Это не стоит им ни гроша, — кисло улыбнулся ей Род. — На его взгляд он все равно в выигрыше, поскольку их дети могут работать, не беспокоясь о своих родителях. А хижины те может и маленькие, но чистые и хорошо обставленные; я их видел.

— О, да, покуда разъезжал, покинув жену! Скольких молодых женщин ты домогался, негодяй? Стольких же, сколько и король, когда он делает успехи без своей жены?

— А, так вот на что ты в действительности нацелилась, верно? — Род проницательно посмотрел на неё. — Натравить лордов на корону, а народ — на лордов? Но сначала тебе требовалось взрастить их недовольство дома!

— Всегда есть истины, которых люди знать не желают! — крикнула старуха. — И у тебя побольше, чем у любого!

Род отлично знал, какие у него недостатки — все, что делало Гвен несчастной и что он пытался изменить. Вос–поминание о ней ещё больше увеличило его гнев на эту женщину, которая сделала своей целью вносить разлад в семьи и разваливать деревню.

— А какие недостатки пытаешься скрыть ты, колдунья? — спокойно спросил он. — На какие изъяны характера ты сумела закрыть глаза, говоря всем прочим об их грехах?

— Я Правда, коя живёт на дне каждого деревенского колодца!

— Никакая ты не Правда, — отрезал Род, — потому что та Правда — голая, а ты посмела бы взглянуть на собственное тело не больше, чем заглянуть в собственную душу. Кто ты на самом деле? Одна из ворон Морриган[36], принявшая человеческий облик?

Старуха отпрянула, но тем не менее огрызнулась:

— Морриган явится за тобой, и очень даже скоро! Она раздует ярость крестьян и пошлёт их жечь и сечь всех вас, лордов!

— Откуда она знает, что ты лорд, Род? — спросил голос Векса. — Ты ведь одет как разъезжающий солдат.

Род кивнул.

— Не догадывался, что ты узнала меня.

— Всяк узнает лорда, тиранящего своих крестьян! Но и ты в свою очередь познаешь гнёт, лордик! Давно ты всячески оправдываешь надменность и тиранию своей королевы?

— Никогда этим не занимался, — отозвался Род. — Я сражался за неё, но о своём образе беспокоиться ей, а не мне. Хотя ты и так это знаешь, не правда ли? Ну, если ты ворона в человеческом облике, то тебя должны привлекать всякие яркие и блестящие штучки. — Он выудил из поясного кошеля монету и подбросил её.

Женщина уставилась на неё, провожая жадным взглядом блеск серебра. Хватанула было, но промахнулась.

— Ты и в самом деле ворона, — тихо произнёс Род, — питающаяся падалью погубленных браков и упивающаяся вызванной тобой болью. Но оборотни на Грамарии созданы из ведьмина мха и могут быть растоплены как воск насолнце. — Он вперил в неё взгляд, представляя, как смазывается её облик, черты разглаживаются в бесформенный ком, который тает, превращаясь в лужу.

Женщина завизжала и схватилась за голову, упав на пол и катаясь от боли.

Род в ужасе уставился на дело своего ума, и образовавшийся у него в голове образ исчез. Женщина обмякла, хватая воздух открытым ртом.

— Так ты настоящая, — тихо промолвил Род, — настоящая женщина, которая по какой–то безумной причине решила выместить своё несчастье на окружающих, — но мои мысли не причинили бы тебе боли, не будь ты и сама телепаткой. — Он нагнулся через подоконник намотать на руку ворот её туники[37] и поднять старуху на ноги.

Женщина замолотила было кулаками, но не смогла до него дотянуться; он отступил на шаг, вытаскивая её в окно.

— Пусти! — завизжала она. — Пусти, мерзавец, будь ты проклят!

— Не волнуйся, отпущу, — пообещал Род, — когда надёжно упрячу тебя в ближайшую темницу.

Женщина завыла и заизвивалась, пытаясь вырваться.

— Зверь! Людоед! Скотина! Неужто в твоём сердце не осталось ни капли жалости?

— Уйма жалости, — ответил Род, — но не для проецирующей телепатки, которая использует свой дар, чтобы приносить несчастье другим людям. По–моему, эта деревня во владениях графа Московица. Его темница удержит тебя на достаточно долгий срок, пока за тобой не явится кто–нибудь из королевских ведьм.

Старуха завизжала, сгибаясь пополам, когда он попытался отволочь её к Вексу. А затем выпрямилась и, сверкнув чем–то ярким, резанула Рода. Руку его обожгла боль, и он разжал захват на время, которого ей как раз хватило для того, чтобы вырваться. Тут она дунула по деревенской улице куда быстрей, чем, по идее, могла бежать женщина её возраста, — только чёрный плащ развевался за плечами.

— За ней! — Род вскочил на коня и схватился за узду. — Нельзя позволить подобному вирусу разгуливать на воле и распространять заразу лжи.

Векс рванул с места в карьер, ещё не закончив замечания:

— Надо позаботится об этой ране, Род.

— Всего лишь царапина, — нетерпеливо отмахнулся Род. — Просто на меня подействовала неожиданность, вот и все. Быстрей, Векс! Если она доберётся до леса, нам её уже не поймать!

Но развевающийся плащ перестал трепетать на ветру и раздался вширь, тогда как фигура женщины уменьшилась и поднялась — и над вершинами деревьев воспарила, насмешливо каркая, огромная ворона.

Род натянул узду, уставясь на неё.

— Должно быть, она всё–таки была из ведьмина мха!

— Быстрей, Род! Она уже почти в подлеске!

— В подлеске? Да она среди макушек! Разве ты не видел, Векс, как она только что превратилась в ворону?

— Я, Род, не видел ничего, кроме убегающей женщины — и она явно не так стара, как прикидывалась.

Род, озадаченно нахмурившись, опустил взгляд на голову коня — а затем понял.

— Ну конечно! Она же проецирующая телепатка! Вот и заставила меня увидеть то, чего на самом деле не происходило — и я на это клюнул!

— Какую бы там иллюзию она ни спроецировала в твой мозг, Род, та оказалась сработанной достаточно хорошо, чтобы дать ей время сбежать.

— Да, безусловно, — досадовал Род. — Ну, самое малое, что я могу сделать — это отследить покинувших деревню людей и защитить их от той телепатки — и объяснить им, кто она на самом деле такая, чтобы они больше не верили ей.

— Ты все ещё можешь вызвать Тоби и его друзей из Королевских Ведовских Сил, Род.

— Полагаю, могу. Они смогли бы выследить её — а даже если не смогут, то оставят в деревне караульного, который живо схватит её, если она попытается вернуться. Поехали, Векс, — давай посмотрим, уговорим ли мы селян вернуться по домам.

Векс двинулся к лесу со словами:

— Есть вероятность, что она была не одна.

— Ты хочешь сказать, это соркестрированная кампания? — нахмурился Род. — Я помнится и правда думал, что наши враги в последнее время что–то слишком попритихли.

— Они могли подумать, что ты теперь вышел из строя, Род, и больше не представляешь опасности.

— И они к тому же правы, — бросил Род. — Я сейчас занят своим собственным делом — своим сугубо личным делом, пытаясь снова найти Гвен. Тоталитаристов мы предоставим Магнусу.

Векс помолчал несколько шагов, а затем сказал:

— Значит ты не намерен устраивать кампанию по выкуриванию тех агентов?

— Как я сказал, — пожал плечами Род, — я предоставлю это Магнусу — мальчик более чем способен управиться с чем–то подобным. Конечно, я не стану игнорировать любого тоталитариста на какого наткнусь.

— Да, это развеет скуку, не так ли?

— Ты намекаешь, будто мне нужно чем–то заняться на пенсии? — Род покосился на своего старого друга и робота. — Вон, Векс — вон след беглецов, там, где трава только–только начала выпрямляться. Нам наверняка потребуется не слишком много времени на их поиски.

Джорди вошёл в деревню с луком и колчаном за спиной и корзиной в руке. Крестьяне завидя его отрывались от работы и здоровались с ним. Старая Лиз наклонилась вперёд, сидя на завалинке у хижины дочери.

— Добрый день, милорд.

— Сквайр, — машинально поправил Джорди. — Где ваш зять, любезная Элизабет?

Старая Лиз посмеиваясь прислонилась спиной к стене.

— Элизабет, да? Когда ты доставал мне макушкой только до пояса, для тебя сходила и "Старая Лиз".

— Теперь я немного повыше тебя, — усмехнулся Джорди. — Где Корин?

— В поле с остальной молодёжью, сквайр, копается в земле, высматривая, нет ли где пропущенной прошлогодней репы — уж не знаю зачем они вообще утруждают себя; если там что и есть, то все равно теперь уже давно сгнило.

— Или выпустило побеги. — Джорди поставил корзинку у её ног. — Ну тогда посмотри, не сможешь ли ты распределить среди семей вот это. Хорошо пойдёт с репой.

Старая Лиз уставилась на корзинку, а затем снова на Джорди.

— Ну и ну, спасибо вам, ваша честь! Огромное спасибо!

Тут подошли другие старики и старухи, удивлённые и заинтересованные, дружно добавляя к благодарностям Старой Лиз свои.

— Вы мои люди, — ответил им Джорди. — Я не допущу, чтобы вы голодали. Ешьте на здоровье.

Все пожелали ему удачного дня, когда он двинулся широким шагом прочь, несомненно, отнести другую корзинку в Северную Деревню. А затем обратились к изучению содержимого корзины. Старая Салли откинула прикрывавшие корзинку углы ткани и ахнула.

— Да то ж оленина!

Все принялись дружно восклицать, собравшись вокруг, так как каждый хорошо знал это мясо — и уже израсходовал всю солёную свинину на эту неделю. А затем радость поутихла, и все с опаской посмотрели друг на друга. Вертевшийся у всех на устах вопрос огласил Старый Уилл:

— Где же он её нашёл?

— На копытах, конечно, и ты отлично знаешь сие! — бросила Старая Лиз. — Слава небесам, лесничие не нашли его!

— Не приведи небо опять ему выйти на охоту! Ведь его рано или поздно поймают!

— Кто–то должен сказать ему не делать сего, — сказала Старая Салли. Остальные хором согласились с ней и дружно повернулись к Старому Уиллу.

— Да, — сказал тот с таким видом, словно это слово было неприятным на вкус. — Охотиться–то научил его я, стало быть, мне же учить его не охотиться. Ну, я пошёл.

Ворона опустилась, описывая спираль, к явке в близлежащем городке верхом на помеле самого жалкого вида, какой кто–либо и когда–либо видел. Часовой поднялся на ноги и уставился на всадницу.

— Где ты нашла такое барахло, Ворона?

— Пришлось сымпровизировать из ветки дерева и нескольких пучков травы, — отрезала женщина, — после того как за мной погнался верховный чародей.

Караульный воззрился на неё — частично в тревоге, а частично потому, что даже растрёпанная и расстроенная Ворона все равно была чудо как хороша собой. Морщинки около глаз и по углам рта не могли испортить её красоты.

— Как он прознал о твоей миссии?

— По чистому невезению — надеюсь. — Ворона похромала к лестнице, прижимая ладонь к пояснице. — Метлы стали ещё неудобней, чем бывало. Где шеф?

— У себя в кабинете. — Часовой открыл для неё дверь. — Удачи тебе.

Ворона спустилась по лестнице, страшась предстоящей встречи.

Когда она увидела, что дверь открыта, у неё тоскливо засосало под ложечкой; отступать было некуда. Она вошла в кабинет, и Пересмешник поднял голову:

— Провал!?

— Неудача. — Ворона пожалела, что не может присесть. — Я думала, Гэллоуглас уполз в какую–то нору и жалеет себя.

— Он снова на ходу — известие пришло уже после твоего отбытия. — Пересмешник прожёг её взглядом. — Не говори мне, что ты позволила ему прогнать тебя!

— "Позволила" тут неподходящее слово — он собирался упрятать меня в тюрьму для эсперов. — Ворона со–дрогнулась при мысли о наблюдавшей бы за ней круглые сутки команде телепатов, пусть даже камера у неё была бы хорошо обставленной и просторной.

— Ты убежала!

— Большого выбора не было, босс, — и он вычислил, что я закладывала основы для крестьянского восстания!

— Дура! — разъярился Пересмешник. — Ты открыла свои карты! Как ты могла проявить подобную глупость!

— Я не знала, кто вмешался, пока не разглядела его, — пожала плечами Ворона. — А потом уж было слишком поздно притворяться, что я тут ни при чем.

— Ты сообщила ему!

— Я пыталась сбить его со следа, говоря ему, что все лорды — тираны, — оправдывалась Ворона. По мере того как она излагала свой доклад, он представлялся ей все хуже и хуже. — А остальное он довольно быстро вычислил сам.

— И поэтому ты удрала! Куда он отправился?

— Он сказал что–то о желании найти крестьян и сказать им, мол, можно спокойно возвращаться.

— Найти их! — Пересмешник вскочил на ноги. — Он же встретит только детей и стариков и помчится следом за остальными! И отговорит их выступать против своего лорда!

— Может он забудет, — высказала слабую надежду Ворона. — Как мне передавали, его мысли нынче заняты совсем иным.

— А что если не забудет? — прожёг её взглядом Пересмешник. — Весь план строится на том, что сотни крестьянских отрядов соединятся и выступят в поход на Раннимид!

— Это ведь только один…

— Но он отыщет и другие! Хуже того, он сообщит этим своим отродьям, а те приведут целую армию эмиссаров, которые встретят мелкие отряды прежде, чем те успеют собраться воедино, и уговорят их забыть о своих обидах!

— Я смогу отправиться обратно и снова настропалить их. Натравить мужа на жену, жену на мужа, заставить детей встать на чью–то сторону, и они захотят найти кого–то, кого можно обвинить во всем, потому что их жизнь станет отвратной. Я могу заставить их думать, что им живётся хуже, чем когда–нибудь.

— О, ты заставишь, обязательно заставишь! — Пересмешник ткнул в неё дрожащим пальцем. — Не будь у меня на счёту каждый агент, какой только есть, ты провела бы неделю в карцере на хлебе и воде, чтоб лучше осознать свой долг — но поскольку я не могу освободить тебя от работы, ты отправишься в горы и скажешь тамошним жителям, что жить в лесу вдали от лордов — их единственное спасение, что лорды преграждают им путь к действительно хорошей жизни! А теперь — иди!

Ворона поморщилась, застрять где–то в глуши, посреди леса, где высились столетние деревья и нет ни дюйма ровной земли, было достаточным наказанием. Но она знала, что могло быть хуже, намного хуже, и пошла.

Пересмешник кипел от злости, пусть даже и зная, что Ворона, возможно, права. Ворона! Какой идиотский выбор кодового имени! Но она знала обстановку и положение дел, надо отдать ей должное — правда, он, конечно же, не собирался говорить ей этого. И память, и объём внимания Гэллоугласа убывали, и были все основания надеяться, что он просто забудет об этой стычке — но Пересмешник не мог рисковать. Он взял со стола колокольчик и позвонил. В кабинет поспешил войти один из агентов постарше.

— Что такое, шеф?

— Гэллоуглас, — отрезал Пересмешник. — Ворона только что столкнулась с ним в деревне на юге. Отправьте пятерых своих лучших убийц с самым лучшим отслеживателем отыскать его и устроить засаду. Он нужен мне мёртвым!

— Сделаем, шеф! — с расширившимися глазами отчеканил агент, а затем поспешил выйти.

Пересмешник откинулся на спинку стула и десять минут кряду клял Рода Гэллоугласа, клял его и его предков, клял его, обзывая дураком, не знающим, когда пора завязывать. Ему следовало уйти на покой, пока у него был шанс! Но такая возможность минула, и он теперь поплатится за то, что сорвал революцию Пересмешника тридцать лет назад — тридцать лет для него, но лишь считанные недели назад для самого Пересмешника. Девять лет трудов, перечёркнутых за несколько месяцев! Ну, больше такого не случится. Об этом позаботятся лазерпистолеты, а если Гэллоуглас сумеет каким–то образом привести их в негодность, то всегда есть отравленные стрелы.

Пересмешник улыбнулся, чувствуя себя благодетелем. Если Гэллоуглас так жаждал присоединиться к своей жене, то Пересмешник будет более чем рад помочь ему!

Селяне оставили за собой широкий след, то тут то там попадались мелкие предметы из домашней утвари, выпавшие по пути из их вьюков. Род подобрал множество, включая несколько деревянных ложек, сальных свечей, катушек ниток и почти пустой куль. Он схватил этот последний, а остальное побросал в него, затем пошёл дальше по следу пешим, собирая по пути всякую всячину — предметы немногочисленные, но определённо важные для людей, которые их потеряли. Катушки цветных ниток представляли в средневековой культуре большую ценность, особенно те, в которых имелись ещё и иголки; должно быть, крестьяне отчаянно торопились, раз не остановились подобрать даже такое ценное имущество.

Они ушли в лес, нисколько не пытаясь скрыть свой след. Род сел на коня и последовал дальше верхом, все ещё высматривая, нет ли где выпавших сокровищ — и, поскольку он шарил глазами по земле, выискивая следы, то не получил никакого предупреждения о том, что сейчас что–то обрушится ему на плечи, вышибив из седла. Он кувыркнулся на землю, а затем поднял голову и увидел, как на него набросилось с полдюжины крестьян, а позади них стоял ещё десяток с мрачными лицами и сжатыми кулаками.

16

Векс пронзительно заржал, подымаясь на дыбы, но с десяток рук схватили его за узду. Другие прижимали к земле руки и ноги Рода, один молотил его по животу, а ещё один уселся ему на грудь и колотил по лицу. Он оказался бы в очень скверном положении, будь любой из них старше двенадцати или моложе семидесяти.

Векс снова пронзительно заржал, вставая на дыбы и разбрасывая крестьян в разные стороны, а затем с глухим стуком опустился на все четыре и потянулся, оскалив зубы, к какой–то женщине.

— Нет! — крикнул Род. — Не трогай их! Они и так достаточно пережили!

Векс развернулся, переключаясь на группу державших Рода, но визгливый крик какой–то женщины заставил всех замереть. Она показывала на куль в руке Рода; тот раскрылся и из него высыпалась всякая всячина.

— Гляньте! — воскликнула она. — То ж мой дубовый подсвечник, точно знаю, он!

— Так значит он ограбил наши дома и погнался за нами! — зарычал какой–то старик.

— Нет! Я хорошо помню, как уложила подсвечник вместе с другими вещами, с которыми не могла расстаться! Он принёс вещи, обронённые нами при бегстве!

Державшие Рода посмотрели на него, внезапно потеряв уверенность.

— Он ехал не вредить нам! — настаивала женщина. — Он ехал вернуть нам наше имущество!

Держащие его руки внезапно стали помогать ему подняться.

— На самом–то деле я ехал сказать вам, что можно возвращаться по домам. Та злая женщина, которая науськивала вас друг на друга, убралась.

— Убралась? — недоверчиво переспросила крестьянка постарше. — Но мы ж ничего не могли с ней поделать, даже те из нас, кто видел, как её ложь настраивает мужа против жены, ребёнка против матери. Та Ворона лишь выдумывала о нас новые злословья и обвиняла тех, кто спорил, в ужасных деяниях!

— И поэтому в скором времени уже не находилось готовых противостоять ей? Но вы ведь должны были понимать, что она делает, иначе не сбежали бы все куда глаза глядят!

Наступило молчание, соседи беспокойно переглядывались.

— Нас прогнала не её ложь, сквайр, — сказал наконец один из стариков. — А разнёсшееся по селу известие, что королева отправила на юг солдат и они пройдут через нашу деревню, — а все знают, что творят солдаты в походе.

— А вам не пришло в голову, что слухи–то эти распространяла как раз Ворона. — Род нахмурясь обвёл взглядом стоявших вокруг него. — А где ваши зрелые мужчины?

— Некоторые из нас вполне себе зрелые, — проворчал один седобородый, а другие деды хором поддержали его.

— Вполне возможно, но вы не в том возрасте, чтобы поступить в армию королевы, — пояснил Род. — Ваши сыновья спрятались в лесной глуши, чтобы солдаты уж точно не засунули их в ливреи?

Молчание стало тревожным. Селяне поглядывали друг на друга, и ни один не встречался взглядом с Родом.

— Ещё хуже? — непонимающе нахмурился Род. — Куда б там они ни ушли, их погнала туда ложь! Скажите же!

— Она все твердила нам, как дурно обращается с нами наш рыцарь, та Ворона, — сказала одна из женщин, — и поносила наших мужчин, мол, они не достойны зваться мужчинами, раз позволяют сэру Этельреду помыкать ими и жить в его большом доме, в то время как сами ютятся в хижинах.

— А допреж никто и не думал, будто сэр Этельред помыкает нами, указывая, чего и на каком поле сажать, — кисло добавил один старик.

— Но когда Ворона раз за разом повторяла сие, некоторые, должно быть, поверили ей, — сказала совершенно седая женщина.

— Как раз она–то и внушала им, что они должны показать себя жёнам и возлюбленным достойными зваться мужчинами, выступив против сэра Этельреда, — продолжила рассказ женщина постарше, — и когда они убедились, что мы хорошо устроились тут в лесу, то отправились схватить сэра Этельреда и потребовать, дабы он разделил с нами наше бремя и поделился своим богатством!

— Хотя и знали, что Ворона врала о всем прочем, — покачал головой Род. — Спасибо за уведомление, люди добрые. — И снова вскочил на коня.

— И вам спасибо, что принесли нам наши мелочи, сквайр, — поблагодарил Рода один старик, — но куда вы собираетесь ехать теперь?

— Закончить начатое, — ответил Род. — Я намерен найти ваших мужчин и растолковать им, что Ворона убралась и они могут отправляться по домам!

И невзирая на хор возражений поскакал в лес.

Диру споткнулся, и грабли чуть не упали с его плеча.

— Проснись! — рассмеялся шедший следом за ним парень. — Все сны видишь?

При этом напоминании Диру так и содрогнулся. Прошлой ночью он спал очень мало, ему все снились описанные менестрелем ужасы — гигантская кошка с кисточками на кончиках ушей и очень длинными, острыми зубами; бесформенная дрожащая гора белого желе, поглощающая все, к чему прикасалась; гигантский бобёр с зубами словно мясницкие ножи и безумными горящими глазами; и многие другие снились ему, и все они обхаживали его, все говорили ему, что его никто не любит, но вот они стали бы ему друзьями, если б только могли наведаться к нему. Может он и поверил бы им, если б менестрель не рассказал селянам в песне, что же произошло с теми, кто когда–то пригласил чудовищ. Всякий раз, как только он засыпал, ему являлись эти сны, пока он не начал мерить шагами комнату, лишь бы не заснуть, вздрагивая при каждом скрипе старой хижины и содрогаясь при мысли о том, что рыскало за стенами в ночи.

— По крайней мере тот менестрель повеселил нас, — сказал один из юношей.

— Да, — согласился мужчина постарше, — коль скоро он перестал пытаться напугать нас своими сказками о Чудищах–из–Тумана.

Другой папаша кивнул с умудрённым видом:

— Мне и самому снились такие ужасы, твердящие мне будто на самом деле они добрые соседи, чтобы я пригласил их.

— Фиг дождутся, после предупреждения менестреля.

— Сие скучно, — пожаловалась одна молодая женщина, — всегда вновь и вновь одни и те же предупреждения. "Не приглашайте чудовищ, не приглашайте чудовищ!" Да сколько ж можно!

— И не верьте, что они милые и дружелюбные, просто ужасные с виду, — согласилась другая молодая женщина.

— То добрый совет, молодёжь! — нахмурилась одна женщина постарше. — Если они вернутся, мы пойдём им на обед!

— Да все и так сие знают, тётенька, — нетерпеливо отмахнулась первая девушка.

— Да, — снова содрогнулся Диру. — Ни у кого не достанет глупости приглашать такие ужасы, во сне или наяву.

— О, так ты все знаешь, да, Диру? — оборвала его первая молодая женщина.

— Да, скажи нам что–нибудь, чего мы не знаем, Диру! — подколол его второй юноша.

— Ну конечно же Диру все знает о чудищах — усмехнулся первый юноша. — В конце концов, для сего ведь надо самому быть таким же.

Лицо у Диру запылало.

— Ой гляньте, он опять весь красный, — хихикнула первая молодая женщина.

К счастью впереди уже показались хижины.

— Спокойной ночи, — промямлил Диру и ушёл в свою.

Мать оторвалась от помешивания в котелке у очага и подняла на него взгляд.

— Как сегодня жатва, дорогой?

— Довольно неплохо, для всех прочих, — резко ответил Диру, ставя к стене грабли.

— О господи, — вздохнула мать. — Как я желаю, дабы ты мог поладить со своими сверстниками.

— А я желал бы, дабы они попытались ладить со мной! Может мне лучше будет, если я сумею немного поспать. — Диру попёр прямо сквозь занавеску, отделявшую его тюфяк от остальной хижины, и повалился спать, надеясь не увидеть никаких снов.

Он их не увидел, поскольку так и не заснул. Стоило ему закрыть глаза, как он видел перед собой только лица насмехающихся юношей и девушек. Он чувствовал лишь гнев и стыд — и ненависть к своим мучителям. Этого было почти достаточно, чтобы всякого заставить пожелать чудовищам вернуться и сожрать их всех!

На следующий день, когда солнце уже близилось к горизонту, Род выехал на вершину гребня и посмотрел на тянущийся внизу провал между лесными деревьями отмечавший русло речки. Реки облегчали путь по лесам, и поэтому он не сильно удивился увидев шагающих там людей, точнее, макушки их голов. Но сколько их! Это была не просто сотня мужчин из одной деревни — там шла по меньшей мере тысяча.

— Сколько же потребовалось деревень для отправки такого множества людей? — нахмурился Род.

— Где–то от пяти до пятидесяти, Род.

— Диапазон весьма широкий. — Род спешился. — Ну, если я собираюсь поговорить с ними, то мне лучше выглядеть не слишком богатым. — Он вытащил из седельной сумки сложенную тунику и ноговицы;[38] он никогда не отправлялся в путь без готовой личины. С некоторыми из идей, вбитых в него в ходе подготовки к работе тайным агентом, он так до сих пор и не расстался.

Векс тенью следовал за ним, углубившись подальше в лес, а Род тем временем смешался с массой народа, двигавшегося по лесной тропе. Он не задавал никаких вопросов, только держал ушки на макушке. Остальные не обращали на него внимания; они явно привыкли, что по ходу дела к ним присоединялись незнакомые люди. Мало кто из них знал друг друга до того, как они присоединились к этой толпе.

Шагая по лесу, они разговаривали между собой.

— Не знаю — по–моему лорды совсем не так уж и плохи. По крайней мере наш сквайр таков.

— Коль ты так думаешь, — проворчал шедший рядом с ним, — то почему же ты здесь?

— Да показалось, будто все другие лорды сущая дрянь, когда о них говорил тот бродячий торговец, — ответил ему первый. — Однако как только мы отправились в поход, он убрался продавать свой товар ещё где–то, и такая мысль больше не кажется столь уж хорошей.

— Ты ведь сыт, так? — спросил ещё один из шедших. — И здесь нет ни бранящей тебя жены, ни сквайра, запрягающего тебя в работу на пахоте или прополке.

— Ну, не без того, — признал первый мужчина. — Се ж вроде праздника…

— Тогда пользуйся благом, пока оно есть, и перестань ныть, — бросил второй.

Род замедлил шаг, и, поотстав, услышал похожее ворчание других крестьян. Бредя сквозь толпу, он прислушивался, нет ли каких сведений о тех людях, которых отправился отыскать, но слышал только о дурных предчувствиях и сомнениях. Однако всякий раз, когда шедшие начинали делиться этими сомнениями, появлялся кто–то, напоминавший крестьянам о нанесённых им обидах. Род сообразил, что в толпе работала сотня, а то и больше, агентов, постоянно мотивируя её и не давая ей свернуть с намеченного пути.

Пути куда?

Он взглянул на угол, под которым просачивался сквозь листву вечерний свет, и понял, куда они движутся — на северо–восток. Они направлялись к Раннимиду — и к мятежу.

Солнце уже садилось, и Джорди шагал с луком в руках к лесу, когда услышал чей–то голос, окликнувший его по имени. Повернувшись, он увидел Старого Уилла, спешащего к нему с той быстротой, какую только позволяла больная нога.

— Добрый вечер, Уилл, — улыбнулся ему Джорди, когда Уилл догнал его.

— И вам тоже, сквайр, — пропыхтел Уилл. — И куда же вы направляетесь в столь прекрасный вечер?

Улыбка Джорди растаяла.

— На охоту, Уилл, как тебе отлично известно.

— А другие будут охотиться на вас, милорд. — Старый Уилл посмотрел ему прямо в глаза.

Губы Джорди плотно сжались.

— Я не лорд, Уилл!

— Говоря вам не идти на верную гибель, я буду называть вас истинным вашим титулом, — заявил ему старик. — Браконьеров, милорд, вешают за шею. Мы как–нибудь сумеем протянуть. Земля и речки не дадут нам пропасть.

Но Джорди знал, что из–за прошлогодней засухи рыбы в реках в этом году очень мало.

— Я не допущу, дабы мои люди умирали с голоду, Уилл! — И повернувшись, двинулся широким шагом к лесу.

Старый Уилл глядел ему вслед, качая головой и что–то бормоча. А затем повернулся и заковылял обратно к деревне.

Старая Салли подняла голову и увидела, как он подходит.

— Он ведь и слушать не стал, верно?

— Ни единого слова, — подтвердил Старый Уилл.

— Он всегда был упрямцем, — покачала головой Старая Салли.

— Да. Придётся тебе поговорить с его леди, — предложил Старый Уилл.

Эта ссора была первой, какая когда–либо происходила у Джорди с женой, и в ней не было ничего приятного.

Род нашёл обработанных Вороной жителей деревни лишь когда наступила ночь и несколько отрядов устрои–лись ужинать и спать. Они жарили заднюю ногу оленя, и Род гадал, а много ли дичи останется в этом лесу после того, как пройдёт толпа.

Один из участников похода поднял взгляд на подошедшего Рода.

— Надеюсь, у тебя есть что–то для котелка, коли желаешь тоже получить долю.

— А я как раз ищу с кем поделиться. — Род скинул заплечный мешок, откинул клапан, порылся и вытащил с десяток сухарей.

— Хлеб для размачивания в супе?

Ещё один из сидящих у костра посмотрел на предлагаемый взнос.

— Так супа–то нет.

— Тогда я сварю. — Род извлёк походный котелок, бросил в него все сухари кроме одного и подставил котелок ловить капающий с жарящегося мяса жир. После чего разломил последний сухарь, одну половину отбросил, а другую кинул к остальным. Селяне недоуменно следили за его действиями, один–другой из них поёжились и тоже бросили в ночь лакомые кусочки. Хотя все с детства знали, что следует оставлять символическую долю Маленькому Народу, но, видимо, начинали забывать.

— Пусть сухари пропитаются жиром, — сказал Род, — потом добавлю довольно воды для размягчения хлеба. Хотя если вы хотите, чтоб я ушёл…

— Как думаешь, Николь? — спросил первый мужчина. — Указать ему на дверь?

— Нет, Рубен, — решил Николь. — Хлеб дело нужное, даже сухарь. — Он повернулся к Роду. — Из какой деревни, дедуля?

Поскольку "дедуля" было уменьшительным от "дед", Род решил воспринимать такое обращение как почётный титул.

— С Максимы мы. — Что было достаточно верно, хотя технически она была также астероидом.

— Никогда не слышал ни о какой Максиме, — нахмурился Николь.

— Да она маленькая, — сказал Род, что тоже было чистой правдой. — А вы из какого села?

— Едва ль из села, — кисло отозвался Рубен. — В Рукери живёт семей с пятьдесят.

Род окинул взглядом пятьдесят человек, собравшихся вокруг десятка бивачных костров.

— Значит у вас здесь почти все отцы и братья.

— Все старше восемнадцати и моложе шестидесяти, — признал Рубен. — В то время то казалось хорошей мыслей.

— Но больше уже не кажется?

— Сейчас больше чем когда–либо, — проворчал Николь. — Само собой, выступили–то мы потребовать от сэра Этельреда, дабы он обращался с нами как с людьми, а не как со скотиной — но повстречали мужиков из деревни Луден, шедших потолковать со своим рыцарем, и потому соединились с ними. А потом повстречали мужиков из Тилбери, и из Шуна и Добры, и чем больше толковали, тем яснее видели, что ссора у нас с бароном, а не одним из его рыцарей.

Род гадал, который из них был агентом ВЕТО.

— Стало быть, вы отправились требовать лучшего обращения с собой у барона. Сколько всего?

— Полагаю с тысячу будет, — пожал плечами Николь. — Но на следующий день наша тропа соединилась с дорогой, и мы оказались идущими рядом с другим отрядом такой же величины, и чем больше толковали с ними, тем яснее становилось, что спор у нас вышел не с бароном, а с его господином, графом Домменом — и посему мы направили стопы к замку, и чем дальше шли, тем больше встречали отрядов.

Роду отчётливо представилось, как пять тысяч мужиков маршируют по зелёному лесу.

— Графство Доммен осталось далеко позади. Рубен с подозрением посмотрел на него.

— А ты разве не мог бы рассказать похожую повесть?

— А разве не у всех здесь та же история? — ответил вопросом на вопрос Род.

— Да, — пробурчал ещё один из сидящих вокруг костра мужиков, — и чем больше мы толковали, тем яснее видели, что мучает нас не граф, да и не герцог.

— Да, не он, а все они, — прорычал Николь. — Не должно быть ни герцогов, ни графов, да, и ни рыцарей, ни сквайров.

— Да, — поддержал Рубен, — только вольные люди, живущие в деревнях, и никаких замков запугивать их.

Род кивнул.

— Но где же корень всему, а? И герцоги и графы все это ветви одного дерева — но где же корень?

— Ты и сам отлично знаешь, — отрезал Николь. — Он в Раннимиде. Начать со свержения королевы и её комнатной собачки–короля, и дерево будет вырвано с корнем.

— А потом мы можем заняться и рубкой веток, — заключил Рубен.

Но должны быть и те, кто командует, знал Род — агенты тоталитаристов, которые как раз и возбудили это недовольство, и если крестьяне сумеют свергнуть лордов, то эти агенты станут правящими чиновниками, и каждый из них будет приобретать все больше и больше власти, до тех пор пока, если чему–то учит история других тоталитарных революций, народ не будет трудиться под властью хозяев ещё более суровых, так как они–то будут контролировать каждый шаг своих подданных.

Ему отчётливо представилось, как двадцать тысяч непокорных крестьян движутся на Раннимид и против короны — и догола обдирают по пути всю сельскую местность, не оставляя ни одного зёрнышка, ни одной коровы и ни одного поросёнка.

— Кто это?

Подняв голову, Род увидел лицо, которое хорошо знал, и на минуту застыл от шока.

— Да просто один дед из другой деревни, Пересмешник, — ответил Николь. — Он принёс сухари. — А затем сказал Роду: — Раз ты в замешательстве насчёт того, куда мы идём и чем заняты, то потолкуй с Пересмешником, он тебе живо все разъяснит.

Уж в этом–то Род ничуть не сомневался. Пересмешник был главным агентом ВЕТО, когда Род впервые появился на Грамарии — одним из врагов, которых Род низверг, чтобы защитить страну и её телепатов от завоевания и превращения в оружие для тоталитарного правительства.

Мысль о диктаторе, способном знать, какие тайны люди скрывают у себя в головах, вызывала у Рода сейчас такой же холодок как и тогда — но Пересмешник выглядел ни на день не старше, чем в то время, когда Род видел его в последний раз. Душу его на мгновение пронзила горькая обида на такую несправедливость — что он вон так состарился, а вот Пересмешник — нет!

С другой стороны, Пересмешник выглядел древним старцем и в то время, когда Род впервые узнал его.

Пересмешник ссутулился, приглядываясь к лицу Рода и хмуря брови:

— Я тебя знаю.

— Ты никогда раньше не видел этого лица, — заверил его Род.

Глаза у Пересмешника расширились.

— Нет видел, хотя тогда на нем было поменьше морщин, и волосы над ним были чёрными! — Он резко развернулся к селянам. — Среди нас лорд–чародей! Схватить его! Дави его! Начните рвать лордов здесь!

17

Селяне уставились на Рода, словно громом поражённые; а затем в страхе зашептались.

— Чего ждёте? — закричал Пересмешник. — Взять его! Связать! Повесить!

— Так он же чародей, — объяснил один из селян. — Он же скуёт нас дурным глазом, превратит нас в жаб!

— Да он всего лишь человек, как любой из вас! — завизжал Пересмешник. — Его может и называют чародеем, но он никакой не чародей — всего лишь коварный подлый шпион! — И резко развернувшись, нанёс Роду удар ногой.

Род оттолкнулся от земли, вскакивая на ноги, но этого хватило лишь для того, чтобы удар угодил ему в плечо вместо головы. Левую руку пронзила боль, но он заставил себя подняться и блокировал следующий удар правой, а затем в свою очередь нанёс ложный удар в голову и сделал быстрый тычок в диафрагму. Пересмешник отвалил, держась за живот, но тем не менее сумел прохрипеть:

— Владей он магией, я был бы жабой, а не боксёрской грушей! Нет у него никакой магии!

— Ты немного отстал от жизни, — уведомил его Род, и спроецировал на противника взрыв чистой ментальной энергии. Пересмешник пронзительно завизжал, хватаясь за виски, и упал.

Род прекратил выброс, когда из ночи материализовался высокий чёрный конь. С возгласами суеверного страха селяне дружно попятились. Род вскочил в седло, развернул Векса и обратился к крестьянам, стараясь взглянуть каждому в глаза:

— Ворона убралась из вашей деревни — я её прогнал. Она владела собственной магией, но не смогла устоять против моей. Я нашёл ваших жён, детей и родителей и передал им, что они могут возвращаться. Отправляйтесь по домам, так как я пообещал им найти вас и отправить назад. Идите лучше по домам, пока некоторые из вас не пали в бою с солдатами королевы, а остальные — не отправились гнить в тюрьме!

— Но… но тирания лордов… — сказавший это уставился на лежавшего обмякнув и без сознания Пересмешника и с трудом сглотнул.

— Королева не даёт лордам жестоко обращаться с вами, — объяснил Род, — но у лордов есть свой совет, на котором они не дают ей стать тираном. Отправляйтесь по домам, ребята — возможно это и война Пересмешника, но вам это совершенно ни к чему.

— А как насчёт всех остальных, идущих вместе с нами? — мрачно спросил Николь.

— Им нет до вас дела, — ответил Род, — так же как и Пересмешнику и любому из его подручных — их волнует лишь одно: как бы сломать королевскую власть и самим захватить трон. Они выдают это за борьбу народа, но на самом деле дерутся за возможность определять, кто будет вами править. Не лезьте в это дело, ребята. Ступайте по домам. — И с этими словами он развернул Векса и ускакал в ночь.

Джорди приносил домой одного оленя за другим, загружая крестьян работой по разделке туш и копчению мяса, чем те и занимались, хоть и беспокоились о его безопасности. После третьего Джорди даже больше не трудился снимать шкуры и как–то маскировать, что именно он нёс — приносил туши домой на плечах и оставлял их на разделку крестьянам — и опять же, после третьего оленя они бросили попытки уговорить его прекратить охоту. Никто не мог уговорить его свернуть с этого пути, а мясо пропадать зря не должно.

Но жена его тревожилась.

— Ты должен прекратить сие, Джорди! Лесничие тебя поймают и, сквайр ты или нет, арестуют — или приведут сделать сие самого Шир–Рифа!

— Не волнуйся, дорогая — я умею скрывать следы. — Джорди протянул руку успокаивающе погладить её по щеке.

Ровена резко отбросила его руку.

Сие не шутки, Джорди! Я ещё даже не родила ребёнка, и вот ты оставляешь меня вдовой! Я не желаю потерять своего мужа!

— Да не волнуйся, милая, не волнуйся! — раскрыл объятия Джорди. — Никто меня не найдёт, никто не поймает!

— Лесничие умеют выслеживать ничуть не хуже чем ты — скрывать свой след, Джорди! Ты должен бросить сие! Мы найдём другие способы прокормить наших крестьян.

— Нет другого способа. — Лицо Джорди посуровело. — Я не допущу, дабы мои арендаторы умирали с голоду.

— Но допустишь, дабы твоя жена осталась одна, уязвимая для любого назойливого приставалы, который пожелает оскорбить её!

— И тебя тоже никто не оскорбит. — Джорди шагнул к ней. — Не тревожься, любимая. Все будет хорошо. Ну, полно, позволь мне обнять тебя.

— Нет! Если ты не внемлешь мне, то не можешь любить меня! Спи у собственного очага! — и повернувшись, убежала к себе в комнату; Джорди услышал, как со стуком закрылся засов. Он вздохнул, понуро опустив голову, и постоял несколько минут глядя на пламя в очаге. А затем поднял голову и занялся поиском одеял, собираясь устроить себе постель у камина.

Когда лес сомкнулся позади Рода, тот поблагодарил робота:

— Спасибо за идеальную скоординированность — как обычно.

— Я просто выполняю заложенное в моей программе, Род.

— И преотлично к тому же, хотя это не всегда так просто. — Род оглянулся и решил, что между ним и толпой уже достаточно деревьев и можно на несколько минут остановиться. Он натянул узду и позвал:

— Крошечный Народец! Есть тут какой–нибудь домовой?

— Не домовой, а лесной эльф, — прочирикал голосок где–то над ним.

— Или двое–трое их, — проскрипел снизу и позади него голос постарше. — Чего тебе нужно от нас, лорд–чародей?

— Помощь, — ответил Род. — Прошу вас, отнесите известие моему сыну Магнусу в королевский замок в Раннимиде. Передайте ему, что тысячи людей движутся в походном порядке через зелёный лес с целью восстать против короны.

— Передадим, — заверил его скрипучий голос. — А теперь езжай, лорд–чародей, и затеряйся в лесной глуши, ибо Пересмешник через несколько минут бросит своих людей прочёсывать заросли.

— Еду, — сказал Род. — Смотрите не попадитесь, а?

— Не бойся, смертный, не бойся, — сухо отозвался скрипучий голос, — хотя идущих крестьян может поджидать одна–две неприятных неожиданности.

— Ни один из них даже крошки не оставлял для домового, — негодующе фыркнул чирикающий голос.

Род покачал головой, с негодованием зацокав языком.

— Нельзя позволять им забывать, кто на самом деле правит этой страной, а, ребята?

— Именно сие мы и пытаемся сделать. — Скрипучий голос сделался мрачным. — Не боись, лорд–чародей — мы им ой как крепко напомним.

Род содрогнулся и ускакал.

Джефри вышел к зубцам стены и нахмурился, увидев стоящего у амбразуры Магнуса, наблюдающего за тем, как солдаты занимаются строевой во дворе замка. Джефри остановился рядом со старшим братом.

— Вот уж не думал, Магнус, что тебе доставляет удовольствие смотреть, как маршируют солдаты.

— Всегда приятно посмотреть, как что–то делается хорошо, — повернулся к нему Магнус. — Однако я пришёл сюда поскольку знал, что ты будешь здесь проверять, как они упражняются.

— Ты всегда можешь найти меня за обедом, — нахмурился Джефри.

— Верно, но ночью эльф принёс известие, — сообщил ему Магнус. — Крестьяне со всех сторон идут на Раннимид. К тому времени, когда они доберутся до города, их будет вероятно тысяч десять.

Джефри потрясению уставился на брата.

— Резве твои разведчики не доложили тебе об этом? — спросил Магнус.

Это восстановило самообладание Джефри; он язвительно ответил:

— Я генерал, брат, а не шеф шпионов. Это я оставляю Их Величествам.

Магнус рассудительно кивнул.

— Разумный курс действий — за исключением того, что они никогда не делали особого упора на разведку.

— А откуда взялся эльф? — спросил Джефри.

— Его прислал папа, — признался Магнус. — Я тоже не шеф шпионов.

— Да, всего лишь классный разведчик, — Джефри посмотрел на двор, автоматически отмечая мелкие изъяны в маршировке солдат. — Да и папа никогда не создавал собственной сети шпионов, всего лишь пользовался уже существующей.

— Верно, Крошечный Народец присылал Брому О'Берину известия о тревожных событиях задолго до того, как на сцене появился папа, — согласился Магнус. — Так что же ты станешь делать с этой растущей толпой, брат?

— Конечно же то, что укажут мне Их Величества, — ответил Джефри, — но если они этого пожелают, то я отправлю нескольких крестьян присоединиться к толпе и сообщать обо всем, чем занимаются участники этого похода, и кто их возглавляет.

— Я подумывал о Королевских Ведовских Силах Тоби, — сказал Магнус. — Наверно при их чтении мыслей нам не понадобится посылать шпионов рисковать собой.

— Хорошая мысль, но есть много такого, что способен увидеть глаз, а тот, кто читает мысли, может не заметить, сочтя неважным, — сказал Джефри. — И все же, почему б не взять самое лучшее из обеих идей? Я навербую своих шпионов из телепатов Тоби. Они смогут наблюдать на месте и отправлять в Раннимид не одни лишь слова, а и мысли.

Магнус чуть помедлив одобрительно кивнул.

— Умный выбор.

— И именно такой, какой сделал бы и ты? — напряжённо улыбнулся ему Джефри. — И почему у меня такое ощущение будто мною манипулировали, подводя к этому решению?

— Потому что ты привык к манипулированию. — Магнус сделал жест в сторону марширующих внизу солдат. — И ты к тому же превосходно обучаешь этим манипуляциям других. А вот я, брат, одиночка — и одиночка, уставший быть каналом связи.

— Ты никогда им не был. — Джефри озабоченно посмотрел на него. — Да, верно, мы редко видели других детей, пока росли, но когда пришло время, мы достаточно быстро научились светскому обращению — даже Грегори, когда понадобилось. Как же вышло, что ты этому не обучился?

— О, когда представляется возможность, я вполне могу иметь дело с людьми, — уточнил Магнус, — и предпочитаю быть, когда можно, в окружении других людей — но я выбрал роль одинокого бунтаря, когда обнаружил, что выбираемые ПОИСКом средства достижения его целей для меня неприемлемы. — Он пожал плечами. — Какой там мог быть иной курс, кроме как попытаться самому сделать то, что я считал правильным?

— Ты мог бы отправиться домой, — тихо произнёс Джефри.

— Отправиться домой? — невесело улыбнулся Магнус. — Ты ведь понимаешь, что я не мог. Папа–то ведь агент ПОИСКа; если я не мог одобрить их политику, то не мог принять и его политики.

— Но это ведь не самая главная причина, не так ли? — Джефри бросил на брата такой проницательный взгляд, что просто потряс Магнуса. — Не бойся — я не стану докапываться — правда у меня это и не очень–то вышло бы, настолько хорошо ты заэкранирован.

— ПОИСКовская политика папы — причина достаточно веская, — стоял на своём Магнус.

— Была бы такой, если б он пытался навязать демократию народу, для которого она не годилась, — возразил Джефри, — но тот шёл по пути к конституционной монархии ещё до того, как появился папа; отец только прочнее утвердил его на этом курсе, ограждая от БИТА и ВЕТО, которые пытались сбить народ с пути.

— В этом есть немалая доля истины, — согласился Магнус, — и я как раз пообещал делать только это — предотвращать завоевание, защищать народ от тех, кто пытается навязать ему форму правления, не избранную им самим.

— Как делает и папа.

— Да, но это больше вопрос удобства, чем выбора. — Магнус выпрямился и посмотрел на утреннее небо. — Если б народ уже не встал на путь к демократии, он попытался бы подтолкнуть его на него.

— У него бы ничего не вышло, — возразил Джефри. — Но народ уже шёл по этому пути. А папа оказался нужным человеком в нужном месте и в нужное время, брат. — Он не сводил глаз с Магнуса.

— Как по–твоему и я? — спросил с язвительной улыбкой Магнус. — Надеюсь ты прав, брат. Одно наверняка — на сей раз я не могу просто взмахнуть волшебной палочкой, свергнуть тиранию и весело двинуться дальше своей дорогой. Я теперь должен жить, видя последствия.

— Они могли быть и хуже, — тихо произнёс Джефри — наверно слишком тихо для слуха Магнуса. Взгляд его устремился куда–то вдаль, фокусируясь за зубцами стены на раскинувшейся ниже замкового холма земле, так же как и его мысли.

Когда Род пробудился, он обнаружил солнце высоко в небе, но тем не менее позавтракал не торопясь, а затем наконец сел на коня и поехал через лес, дожидаясь появления какого–нибудь эльфа с докладом о любых действиях, какие предпринял Магнус, чтобы овладеть ситуацией в условиях нарастающего крестьянского восстания.

— Может быть мне следовало известить самого Магнуса.

— Ты мог бы просто телепатически связаться с ним, Род.

— Мог бы, но тогда услышали бы его братья и сестра, а уведомлять их — дело Магнуса, — объяснил Род. — Кроме того, я не хочу заставлять их думать, будто я благоволю к нему. Подобных мыслей и без того слишком много, после того как я попросил его охранять Грамарий.

— Оно и понятно. Он покидает тебя на десять лет, а когда возвращается, ты назначаешь его, по существу, главным — и без всякой очевидной причины.

— О, причина–то достаточно веская, — ответил Род. — Кому же лучше знать, как охранять страну от подрывной деятельности, как не тому, кто десять лет устраивал ре–волюции? Кроме того, только так и можно было удержать его здесь и не дать сбежать вновь.

— Ты уверен, Род, что это желательная цель?

— Вполне уверен. Это его родина. И единственная среда, где он действительно будет чувствовать себя на своём месте.

— И это не имеет никакого отношения к твоему желанию удержать его возле себя, Род?

— Возле меня? — Род пожал плечами. — Я больше ничего не значу. Как только мне удастся найти Тир—Нан-Ог, я тут же исчезну.

— Это нездоровое отношение, Род.

— Да, но вполне естественное. Я знаю, что у меня отрицание, Векс. Это хорошая иллюзия для содействия мне в преодолении самого тяжёлого в жизни.

Несколько минут они ехали молча. А затем Векс сказал:

— Ты говоришь об этом слишком легко, Род, словно не совсем в это веришь.

Магнус с Алеа принесли к зубцам стены стулья и столик, собираясь полюбоваться восходом солнца. Часовые украдкой поглядывали на них, не зная, как отнестись к такому неадекватному поведению. Зубчатые стены строились для боя, а не для развлечений.

Магнус задумчиво кивая слушал, как Алеа рассказывает ему о своих разговорах с живущими близ замка крестьянами. Что их нужно заинтересовать в употреблении в пищу большего количества фруктов — когда по внутренней лестнице поднялся молодой человек в придворной ливрее. Магнус увидел его и коснулся её руки; она оглянулась.

Герольд подошёл к их столику и поклонился.

— Сэр Магнус, Их Величества шлют привет и просят вас навестить их в Раннимиде.

Алеа нахмурилась, гадая, с чего это такая официальность, но Магнус лишь кивнул.

— Спасибо, посыльный. — Он повернулся к одному из караульных. — Проводи этого юношу на кухню и позаботься о еде и отдыхе для него, прежде чем он отправится в обратный путь.

— Да, сэр Магнус. — Караульный повернулся к молодому человеку, дёрнул головой в сторону лестницы и они удалились.

— Ты же знал их всю жизнь, — выразила своё недоумение Алеа. — Это свёкор и свекровь твоей сестры. К чему такая официальность?

— Они ведь должны были как–то прислать это известие, — объяснил Магнус. — А позвонить мне по спутниковому телефону они не могли — но гораздо существенней, думаю, другое: они желают дать мне понять, что это будет официальным делом. Как тебе утренняя прогулка верхом?

— Что, и потерять понапрасну большую часть дня? — Кроме того у Алеа что–то задрожало внутри при мысли о встрече лицом к лицу с королём и королевой — да ещё так, словно они были соседями. — Езжай ты. Мне все равно нужно немного побыть одной.

— Не веришь, что у меня отрицание? — улыбнулся Род. — Ты говоришь, будто я отрицаю отрицание?

— Я б не стал так выражаться, Род, но полагаю, в этой формулировке есть некоторая обоснованность. Она точна?

— Ты же знаешь, — пожал плечами Род, — я всегда функционировал на двух уровнях — часть, которая сильно вовлечена в дела окружающего меня мира, планирующая как поступить и волнуемая любой ситуацией, в какой бы там я ни оказался, и отстранённая часть меня, которая сидит откинувшись в кресле и наблюдает, и говорит мне, какой же я дурак.

— Наверное разумно.

— Да, но иногда она уж слишком критична.

— Однако в другое время она права.

— Да. Видишь впереди вон ту ветку? В данный момент, моя первая сторона говорит, что мне следует просто оттолкнуть её, в то время как мой разум–наблюдатель говорит не быть дураком и пригнуться, проезжая под ней. — Он накренился к шее Векса, и ветка прошла у него над головой. — Иногда я прислушиваюсь к нему.

Там, где только что была его голова, что–то просвистело. Род остался пригнувшимся, но взгляд поднял достаточно быстро и увидел, как крошечный наконечник копья прочертил в воздухе дугу и погрузился в лесную почву.

— Эльфийская стрела! — Род бросился с коня и промчался десять футов назад. Что–то рванулось из придорожных кустов к лесу, что–то маленькое и быстрое — но не достаточно быстрое. Род выбросил руку вперёд и схватился за миниатюрный ворот. И рывком поднял владельца ворота над землёй, подивившись его весу; для кого–то столь малого он был очень тяжёл. Держа круглолицего эльфа на одном уровне со своим лицом, он потребовал у него ответа:

— Для чего ты стрелял в меня?

Фигура эльфа смазалась; он изумительно увеличился, очень быстро становясь очень тяжёлым. Род выронил его, но он продолжал расти — и вырастая он менял форму. Через несколько секунд он уже высился над Родом, громадный и похожий на труп с длинной совершенно седой бородой, со всем телом, представлявшим собой массу подрагиваний. Он поднял трясущимися руками крошечный арбалет и нацелил его в глаза Роду.

18

Род внутренне затрепетал, но призвал на помощь всю свою смелость и отмёл арбалет в сторону.

— Кто ты, и почему пытаешься вызвать у меня эпилепсию?

— Не падучую болезнь, а одностороннюю недвижность, — уведомил его скрежещущий, дрожащий голос.

Огр[39] пригляделся к нему слезящимися подслеповатыми глазами.

— Паралич? — Род содрогнулся при мысли об этом. — Но почему?

— Потому что ты заехал в мои владения, — ответил огр–эльф. — Ты достиг возраста, в котором многие в сей стране умирают, и у тебя нет желания жить.

— И значит в меня можно пускать эльфийскую стрелу, насылающую болезнь? — нахмурился Род. — Только потому, что мне шестьдесят и я скорблю? Я знаю, что в средние века большинство умирало лет в сорок–пятьдесят с гаком, но это не означает, что их должен хватить удар!

— Они быстро стареют, — напомнил ему дух. — Жизнь тяжела для смертного в мире, где вся работа выполняется руками и лошадьми, а войны ведутся мечами и копьями.

— Ладно, допустим, но я‑то вырос далеко отсюда, в мире, где у людей было прекрасное питание и их своевременно лечили, а всю работу кроме умственной выполняли роботы! Мне полагается ещё лет двадцать прожить в добром здравии!

— Логика может и говорит об этом, — сказал огр. — Но твоему сердцу лучше знать. — И снова навёл арбалет.

— А ну прекрати! — Род отбил наведённое оружие. — Посторонись и дай мне проехать! Иначе придётся причинить тебе вред, а я этого не хочу.

— Не могу сказать того же. — Существо попятилось, снова подымая арбалет. — Такова уж моя природа — пускать свои стрелы в твоих соплеменников.

— Погоди! — поднял руку Род, выставив перед собой ладонь. — Не забудь, ты создан из ведьмина мха — а я большой мастер по части переплавки этого материала.

Существо разбухло, голова его поднялась ещё на двадцать футов над землёй, а тело расширилось, заполняя собой всю дорогу.

— Ты истинно думаешь, будто можешь расплавить все сие? — прогремело оно.

— Разумеется, но зачем утруждать себя? — Род снова вскочил на коня и пнул пятками по бокам Векса. — Если ты растягиваешь массу эльфа до объёма великана, то значит сделал себя таким разрежённым, что и пичугу остановить не сможешь. — И с этими словами проскакал прямо сквозь огра.

Существо истошно завопило, когда Векс пробороздил себе дорогу сквозь его ноги. У Рода возникло такое ощущение, словно он скачет сквозь завесу из паучьих сетей — неприятного липкого материала, который ему пришлось стряхивать с себя.

— Холодное Железо! — провизжало существо.

— Лишь на шестьдесят процентов, — откликнулся не оборачиваясь Род. — Он также из магнезия и вольфрама — не говоря уж о массе соединений углерода.

Он выехал с другой стороны, и вой существа делался все выше тоном, пока он не стал казаться писком болотной птицы. Обернувшись, Род увидел, что оно снова уменьшилось до размеров эльфа — но также увидел и подымаемый арбалет, и услышал звон тетивы когда существо выстрелило. Он упал на шею Вексу, но недостаточно низко; боль пронзила ему лоб, и вся его правая сторона онемела.

— Скачи, — приказал он Вексу — или попытался приказать, но слова получались неразборчивыми. — Как можно быстрей!

К счастью, программа распознавания голосов у Векса была способна воспринимать суррогаты речи и почти немедленно соотносить их со звуками, которыми им полагалось быть. Он рванул с места в карьер и помчался сквозь лес, и через считанные минуты был уже далеко от стреляющего эльфа.

Джорди взвалил на плечи оленя и направил стопы домой — но не прошёл и десятка шагов, как на тропу перед ним шагнул из листвы мужчина в зелёной тунике и ко–ричневых шоссах, с луком в руках и стрелой на тетиве, но не натянутой.

— Стой, сквайр.

Джорди с замиранием в сердце уставился на преградившего ему путь. А затем призвал всю свою смелость и улыбнулся.

— Брось, парень, я не желаю причинять тебе вреда. Посторонись.

— Ты несёшь свою вину на плечах, сквайр. И должен ответить теперь перед ривом. Положи оленя и вытяни руки перед собой.

— Если я сложу с себя груз, он навалится на тебя, — ответил ровным тоном Джорди, — а если протяну руки, то в них будут меч и кинжал. Посторонись — у меня есть люди, коим понадобится сие мясо.

— Придётся им найти его где–нибудь в другом месте.

Кровь бросилась в голову; дружелюбная улыбка Джорди превратилась в жестокую усмешку.

— Ты истинно думаешь, будто сможешь справиться со мной один?

— Мне это и не нужно.

Зашуршали ветки; с обеих сторон на тропу вышли ещё двое, Джорди понял, что дорога назад тоже перекрыта. Волосы у него на загривке встали дыбом, но он продолжал нагло выкручиваться.

— Вы не имеете права арестовывать сквайра, особенно знатного происхождения!

— Они имеют. — Ветки раздвинулись и позади первого лесничего на тропу вышел мужчина в чёрном камзоле и шоссах с алым галуном. — Но даже если б и не имели, то уж я‑то наверняка имею. Как рив[40] этого шира, я арестовываю тебя именем королевы!

Джорди уставился на рива и почувствовал, как душа у него ушла в пятки.

Векс замедлил бег, и Род соскользнул с его спины — но правая нога у него подогнулась, и он упал. Попытался снова встать, но нога отказывалась сотрудничать. Он повернулся ухватиться левой рукой за стремя, а затем титаническим усилием поднял себя в стоячее положение. И начал было падать, но судорожно ухватился за седло, вцепился в луку и сумел сохранить равновесие, стоя на левой ноге.

— Это всего лишь проецирующая телепатия, Род, — твердил ему Векс. — Мускулы твои несомненно ничуть не хуже, чем всегда. Лишь твой разум убеждён, что это паралич, силой мифа, создавшего кажущееся тело.

— Может быть, — отозвался Род, но сам услышал свои слова как хриплое карканье, звучавшее вроде как "Мошитить"; он содрогнулся. И направил Вексу мысль. — Пора опять помедитировать.

И дал себе впасть в транс — трудное дело при таком неустойчивом положении, но на сей раз крайне необходимое. Когда он понял, что его задний мозг достиг состояния наибольшей внушаемости, то принялся в медленном и равномерном ритме переносить свой вес на правую ногу и убирать его с неё, словно прогуливаясь. Совершая эти движения, он представлял себе, как парализованный участок его мозга оживает, начиная вновь отращивать нейроны, а синапсы заработали все нормальней, пока мозг полностью не восстановил рабочее состояние. Когда его правая нога снова почувствовала вес, он понял, что нейроны действительно отросли вновь, его мозг починил нанесённые повреждения — если такие действительно наличествовали. Ведь это вероятно было, как сказал Векс, всего лишь очень убедительной телепатической иллюзией — но если и так, то она сумела убедить его нейроны, что их выжгли. А теперь они перезарядились, перезарядились и гнали нервные токи при каждом псевдошаге, все больше и больше, пока он, сильно осмелев, не отпустил наконец седло и остался стоять без опоры.

Нога выдержала.

Род снова ухватился за седло и принялся размахивать ногой так, словно делал шаг при каждом перемещении веса. Сперва она отказывалась шевельнуться, затем дёрнулась, потом немного качнулась, потом взмахи стали делаться все шире и шире. Когда он достиг нормальной длины шага, то принялся в конце взмаха вперёд переносить на неё свой вес, а затем убирал его при обратном движении. Когда нога сделалась способной выдержать весь его вес, он выпустил луку и принялся шагать на месте, а затем отошёл от Векса и вернулся к нему, потом отступил подальше и обошёл его кругом.

— Отлично проделано, Род, — одобрил робот. — Ты за какой–то час прошёл весь курс двухлетней физиотерапии.

— Неужели это продолжалось так долго? — Когда Род пребывал в трансе, время, казалось шло по–иному. — А теперь давай разработаем руку. — И услышал, как его голос произнёс: "Атепедавахазхаботамхуку".

— А потом начнёшь работать над своей речью?

Род взглянул на солнечные лучи, там где они легли на тропу, просачиваясь сквозь листву, с плавающими в них пылинками.

— До темноты не хватит времени. Придётся закончить это завтра.

К закату он полностью вернул в рабочее состояние правую руку и пальцы и совершенно неразумно гордился тем, что смог приготовить рагу из вяленого мяса и сушёных овощей.

Однако на восстановление речи понадобилось больше времени. Это требовало намного более точной координации мускулов, и поэтому после ночного сна и утренних упражнений Род лишь к полудню согласился сделать перерыв, залил костёр и поехал дальше через лес. Час спустя он снова принялся упражняться в ворочании языком и, когда вечером разбивал лагерь, говорил уже совершенно нормально. Для практики, он обсуждал с Вексом того эльфа–снайпера.

— Я не заметил возле его ног, Род, никаких необычных кочек ведьмина мха.

Род кивнул.

— Вероятно вес брался изнутри — он был намного тяжелее, чем имел какое–то право быть любой тип такого размера. Даже если он и поглотил какой–то добавочный ведьмин мох, когда рос, в нем и с самого начала должно было быть много этого материала. Это был очень плотно упакованный эльф.

— Но ты знал, что какой бы там массой он ни обладал, увеличившись за считанные минуты на двадцать футов, этот эльф, скажем так, растянувшись, сделался тонким?

— Тонким как паутина — и именно такое ощущение он вызывал, когда я проскакал сквозь него. — Род содрогнулся, вспомнив об этом, и зачерпнул ложкой ещё рагу — действие, которым он в данный момент неразумно гордился. — Он стал, извиняюсь за выражение, очень нематериальным эльфом.

Когда Алеа приблизилась к надвратной башне, часовой неуверенно посмотрел на неё.

— Вам нужно сопровождение, миледи?

Алеа вся ощетинилась, но сумела это скрыть, сверкнув улыбкой, и гадала, почему у него расширились глаза, — но сказала:

— Нет, спасибо, солдат. — Она помахала своим посохом. — Мне другой защиты не нужно — если в том лесу не водятся дикие львы, о которых мне никто не говорил.

— Нет, миледи. — Расширенными глазами или нет смотрел на неё караульный, похоже, он все же сомневался. — Есть волки и медведи, хотя их мы вот уж год или два не видели.

— Тогда рискну выйти одна, — пошутила Алеа. — Иногда нужно просто немного побыть одной, понимаешь?

— Да, миледи. — Молодой ратник явно не понимал. Алеа знала, что не обязательно объяснять, но всё равно попыталась.

— Я здесь чужая, солдат, и иногда чувствую себя очень одинокой — но только не в то время, когда гуляю по лесу сама по себе.

— Просто позовите, если понадобится помощь, миледи.

— Позову, и как можно громче. — Алеа подарила ему сверкающую улыбку, поворачиваясь к выходу из замка. — И я не дочь лорда, так что тебе незачем называть меня леди.

— Прошу прощения, миледи, но если вы спутница сэра Магнуса, то вы леди.

Алеа вздохнула, признавая, что этой битвы ей не выиграть. И лишь поблагодарила:

— Спасибо, солдат.

После чего повернулась и прошла через туннель и под опускной решёткой за ворота.

Лес подействовал на Алеа именно так, как она и ожидала — как только вокруг сомкнулась листва, она почувствовала, как бремя с неё спало. И гадала, почему ей здесь так тяжко — она ведь уже бывала на планетах, где никого прежде не знала. А здесь у неё были по крайней мере братья и сестра Магнуса.

Ну конечно — именно поэтому. Она чувствовала себя постоянно проходящей проверку, постоянно рассматриваемой на предмет пригодности сопровождать Магнуса. А здесь в лесу судить о ней могли только звери и птицы, да и то лишь в том плане, угроза ли она или интересное добавление к их миру.

Она неторопливо шла по тропе, давая мыслям постепенно исчезнуть, радуясь птичьему пению и шороху листьев. Она подошла к полянке и, увидев большой камень, уселась насладиться игрой света и тени.

— "Тебе потребовался довольно долгий срок для выхода из той уродливой каменной скорлупы", — сказала Незаметная.

Алеа подняла взгляд и с удивлением увидела кошкоголовую инопланетянку, а затем нахмурилась.

— Делу помогло бы, если б ты постоянно не стирала мои воспоминания после каждой нашей встречи. Как мне узнать, что ты хочешь поговорить, если я даже не помню о твоём существовании?

— "Ты могла бы спросить меня, как мне нравится этот новый мир".

— Ты могла бы спросить меня о том же.

— "Отлично". — Незаметная улеглась, сложив передние лапы под грудью. — "Как тебе этот Грамарий, Алеа?"

— О, сам по себе мир этот прекрасный и замечательный, — ответила Алеа. — Трудности у меня возникают не с миром, а с людьми.

— "В самом деле?" — заинтересовалась инопланетянка. — "С какими людьми?"

— Только с братьями и сестрой Магнуса, — вздохнула Алеа. — Отец его отправился искать приключений на свою голову — к большому сожалению, так как он казался очень милым человеком. Есть ещё слуги и солдаты, они относятся ко мне по–дружески. Ведут себя чуточку сдержанно, поскольку, похоже, считают меня аристократкой.

— "А разве ты не считаешь себя леди?"

— Я дочь фермера, — отрезала Алеа. — Знай я, что Магнус знатен, то нипочём не стала бы с ним связываться!

Незаметная чуть склонила голову набок, обдумывая данное заявление, а затем спросила:

— "Разве человек стоит не больше, чем его звание?"

— Да, полагаю больше, — признала Алеа. — Просто меня немного расстраивает мысль о службе при нем оруженосцем.

— "Люди ожидают совсем не этого". — Незаметная говорила как чтица мыслей, ничуть не чурающаяся ментального подслушивания.

— Да, не этого. Похоже все они ожидают, что я выйду за него замуж — и неважно, что он меня совсем не любит!

— "Или ты его?" — спросила Незаметная. — "Как я замечаю, об этом ты не упомянула".

— Не упомянула и не упомяну, — отрезала Алеа. Незаметная вздохнула и нетерпеливо шевельнулась.

— "Это чувство, которое вы, глупые двуногие, называете "влюблённостью", довольно несносное".

— Мне ли этого не знать, — от души согласилась Алеа. — Но почему тебя это беспокоит?

— "Только потому, что все вы, кажется, так сильно хотите испытать его, но так неохотно говорите о нем друг другу", — объяснила Незаметная. — "Вы настолько сильно боитесь пострадать из–за него?"

"Да!" — подумала Алеа и удивилась силе собственного чувства. Вслух же она ответила пространней:

— Именно при этом нас можно легче всего и глубже всего ранить. Магнус все ещё не оправился от тех травм, которые нанесла ему не один год назад та хищница Финистер.

— "Точно так же как и ты не оправилась от своего… как это у вас называется? Разбитое сердце?"

— Именно так, — процедила сквозь зубы Алеа.

— "Самая что ни на есть бессмысленная фраза", — заметила Незаметная. — "Сердца ведь в конце концов не разбиваются, хотя и могут перестать работать — да и в любом случае чувство это испытывает не сердце, а мозг!"

— Ты бы предпочла, чтоб мы говорили "разбитый мозг"? — невольно улыбнулась Алеа.

— "Полагаю "разбитое сердце" — достаточно хорошая метафора", — допустила Незаметная. — "Конечно, брак едва ли гарантия, что такого не случится. И мне забавно, что такая рослая молодая женщина как ты, способная противостоять в бою размахивающим мечами воинам, боится мужчины, который доказал свою преданность".

— Если у меня хватит глупости признаться ему в любви, то он все же может нанести мне рану, сказав, что не любит меня, — отозвалась посуровевшим голосом Алеа.

— "Именно так — а он выйдет на бой с десятью вооружёнными людьми, но все же боится заглянуть в собственное сердце", — признала Незаметная.

— Так. — Алеа нахмурясь пригляделась к ней. — Значит ты снова подслушивала.

— "А почему бы и нет?" — спросила Незаметная. — "У вас такой забавный вид!"

Алеа боялась спрашивать, но тем не менее заставила себя спросить:

— Значит ты знаешь, что он меня не любит?

— "Он боится позволить себе это чувство", — объяснила Незаметная. — "Всякий раз, когда он испытывал его раньше, оно приносило только боль. С чего ему думать, будто с тобой у него будет как–то иначе?"

— Он храбрее, чем ты его описываешь!

— "Но в чем–то — нет". — Незаметная кивнула, указывая на край поляны.

Алеа посмотрела в ту сторону, нахмурилась и увидела только сухие листья и, дальше, тёмные стволы с живой листвой — и пляшущие в луче солнечного света пылинки. Однако эти пылинки прямо у неё на глазах сгустились, удвоили свою численность, становясь своего рода залитым солнцем туманом, дымкой, которая поднялась на семь футов, а затем втянулась в себя, приобретая человеческие очертания.

Алеа оказалась лицом к лицу с крепким человечком в темно–зелёной куртке и потрёпанном цилиндре, с румяными щеками и красным носом. И уставилась на него во все глаза, тогда как он выкрикнул:

— Тряпьё! Скупаю тряпьё! — А затем обратил очень сердитый взгляд в сторону Незаметной. — Да за кого ты себя принимаешь, пробуждая меня здесь посреди леса?

— "А ты за кого себя принимаешь", — отозвалась инопланетянка, — "прячась в глубине людских мыслей?"

— Именно там я и родился, кошкомордая, — ответил пузатый человечек. — И именно там я и живу!

— В мозгу Магнуса! — уставилась на него Алеа.

— В самых потаённых его глубинах. — Человечек перевёл сердитый взгляд на неё. — Где тебе самой хотелось бы быть, так ведь? И выселить меня или вообще…

— Я… я не питаю к тебе никакой вражды, — ответила захваченная врасплох Алеа.

— Никакой вражды, говорит! Когда в моем доме становится так тесно, что я едва могу двигаться, столько места ты уже занимаешь там!

— Это… это правда? — спросила расширив глаза Алеа.

— О, нашлось бы и ещё, если б я смог открыть его сердце, — уведомил её старьевщик, — но он запер его много лет назад, да, в золотую шкатулку, и не может открыть се!

— Ах значит он его запер! — сузила глаза Алеа. — И без всякой твоей помощи?

— Я всего лишь плод его воображения, — нетерпеливо пожал плечами старьевщик, — олицетворение его страхов и желаний. Сказать, будто это сделал с ним я, все равно что сказать, будто он сам с собой это проделал!

— Ты уверен, что не обязан своим возникновением этой Финистер? — не отступала Алеа.

— О, большую часть работы проделала она, — не стал спорить старьевщик, — но она была не первой и не последней. У него был просто талант влюбляться в женщин, которые хотели использовать его, да.

— И… именно потому он и не влюбился в меня! — Алеа ощутила нарастающий гнев. — Потому что я не хочу использовать его!

— Нет, это потому, что сердце его заперто, а как отпереть его, он не знает, — весело поправил её старьевщик. — Не задирай нос, девушка. Не думай, будто ты больше, чем ты есть.

— Ты хочешь сказать, что он меня не любит! — вскипела Алеа.

Старьевщик перевёл взгляд на Незаметную.

— Твёрдо–натвердо решила верить в самое худшее о себе, верно?

— "Она перерастает этот взгляд", — ответила инопланетянка. — "Эти человеки цепляются за свои иллюзии, даже когда те разрушительны".

— Ладно, тогда, если ты так много знаешь, — сказала Алеа, — то как я могу освободить его сердце?

— Спроси ту, которая больше всего сделала для его заточения, — ответил старьевщик. — Спроси у хищницы.

— Никогда!

— "Никогда" может оказаться весьма долгим сроком", — предупредила её Незаметная.

— Мне невыносимо что–то спрашивать у неё! Я скорей умру!

— Ну, тогда значит умрёшь, — отозвался старьевщик, — одна.

— А тебя кто спрашивал? — в ярости набросилась на него Алеа.

— Ты, — ответил он. — Валяй, не слушай ответа. Для меня в любом случае лучше, если он всю жизнь проживёт один.

Алеа стояла сжав кулаки, вся кипящая, но безмолвная, подыскивая какой–нибудь уничтожающий ответ, но ничего не находя. Это заставляло её чувствовать себя беспомощной, бессильной, и её ярость все нарастала в царящем молчании.

— "Я очень хотела бы помочь тебе, будь это в моих силах", — сказала Незаметная, — "но у меня нет ни малейшего представления о том, как зародить чувство, которое вы называете "любовью".

Алеа недоверчиво воззрилась на неё.

— Неужели представители вашего вида не влюбляются?

— "Нет — мы сходимся в брачный сезон и вынюхиваем интерес другого", — объяснила Незаметная. — "А как только узнаем о наличии такого интереса, то сразу же что–то предпринимаем для его удовлетворения. Это очень приятно, покуда продолжается, но никогда не отвлекает нас надолго".

— А вам конечно же больше всего нужно отвлечься, — с отвращением бросила Алеа.

— "Конечно", — показала ей все зубы в улыбке Незаметная. — "Большинство из нас умирает от скуки, совершенно буквально. А вы обещаете подарить мне хорошую долгую жизнь, ты и твой самец".

— Он не мой!

— А ты можешь это изменить, — вмешался в их разговор старьевщик.

— А ты помалкивай! — набросилась на него Алеа. — А то можешь исчезнуть!

— Да неужели? — усомнился он и отвернулся, делаясь нечётким по краям, а потом и целиком, очертания его смазались, а затем растворились, когда он превратился обратно в пылинки, уносимые ветром. Последний шёпот пропитого голоса воскликнул: — Могу!

— "Этим мало чего удалось достичь, не правда ли, милочка?" — спросила Незаметная. — "Но полагаю, ты в любом случае узнала от него все, что нужно".

— Ничегошеньки! — отвергла это утверждение Алеа.

— "Ну конечно узнала", — уверенно заявила Незаметная. — "Ты узнала, что вовсе не твои недостатки не дают тому глупому самцу — "влюбиться", так вы это называете? Изъян в нем, а не в тебе".

— А пользы с того!

— "А, так тебе нужна польза, да?" — спросила инопланетянка. — "Ну, я с удовольствием сделаю все возможное. Ритуал ухаживания у вашего вида очень забавный — вы делаете его настолько более сложным, чем ему требуется быть, особенно вы с Магнусом".

В этом утверждении что–то отдавало фальшью. Алеа поглядела не инопланетянку сузив глаза.

— Я действительно влюбилась? Или ты просто манипулировала моими чувствами для собственного развлечения?

— "Да как ты могла подумать такое!" — Но зубастая улыбка выглядела менее чем убедительной. — "Чувства твои самые настоящие — хотя должна признаться, я нахожу их отличным источником развлечения. Нет, если б я собиралась манипулировать чьими–то чувствами, то только его — но ты только что видела, против чего я тут выступаю".

— Против смешного человечка и какой–то там золотой шкатулки? — непонимающе нахмурилась Алеа. — Едва ли это страшные противники.

— "Не были б ими, будь они реальными", — ответила Незаметная, — "но когда они погребены в глубине души, то это уже совсем другое дело".

Алеа тяжело вздохнула и присела на пенёк.

— Это действительно бывает? Я имею в виду не просто то, что люди влюбляются — я имею в виду, что остаются влюблёнными даже после того, как поженятся!

— "Ну, я знаю одну пару, которая вероятно сумеет оставаться влюблённой, пока смерть не разлучит их", — отозвалась Незаметная, — "хотя, как я подозреваю, они жульничают, заставляя смерть явиться раньше. Ей всего двадцать шесть, а ему двадцать восемь, но его скоро повесят за тяжкое преступление в виде усилий прокормить своих людей. Она любит его больше, чем когда–либо, и поэто–му мне думается, они пронесут свою любовь через всю жизнь — во всяком случае, его жизнь".

— Но это же ужасно! — Алеа снова поднялась на ноги. — Кто они? Где? Чем я могу им помочь?

— "Они на юге", — ответила Незаметная. — "Она направляется в замок Логайр подать последнее прошение сохранить ему жизнь. Однако дело его выглядит ясным. Он не отрицает, что убил всех тех оленей".

— Бедная женщина! — прониклась сочувствием Алеа. — Как её зовут? Скажи, как мне её найти!

— "Тебе нужно всего лишь проехать по лесной дороге, идущей с запада к замку Логайр, и следовать туда, где слышатся рыдания", — сообщила ей Незаметная. — "В конце концов бедняжка в отличие от тебя не обучалась воевать".

— Мы должны найти способ помочь ей! — Алеа повернулась кругом, беспомощно глядя на лес. — Но как? Должны же на этой планете быть адвокаты! — Она оглянулась на пустую поляну и какой–то миг недоумевала, откуда ей известно об аресте молодого человека. Ну, именно такое и происходит, когда практикуешься на других людях, пытаясь определить, насколько далеко она способна читать мысли. Она до последней капельки заслуживала всего того беспокойства, которое ощущала.

Но ей надо найти способ помочь! Она повернулась и двинулась обратно к тропе, ведущей в замок Гэллоуглас, ни на миг не думая, что узнала о плачевном положении молодой пары каким–то иным образом, кроме собственной телепатии — поскольку конечно же вообще не помнила о встрече с Незаметной, и не было даже ни единого намёка на их разговор.

По мере того как Род ехал дальше, лес все редел. К полудню Векс вывез его из последних лесных зарослей на длинный травянистый склон — но по мере того как они подымались по нему, трава росла все реже и реже и делалась все более жёлтой до тех пор, пока Род не поехал по нагорью, поросшему кустами и пучками травы.

— Мы попали на вересковую пустошь, Векс.

— Да, Род, но это наверняка самая бесплодная вересковая пустошь, какую я когда–либо видел.

— Да они в общем–то и не особо славятся как весёлые края. — Род вздрогнул, когда внезапный порыв ветра вызвал у него холодок. — Ну, если она бесплодная, то намного меньше всего может загореться, если мой бивачный костёр будет выбрасывать искры. — Род спешился. — А если тут холодно, то мне не помешает немного погреться. Пора готовить обед.

— А где ты найдёшь дрова для костра, Род?

— Хороший вопрос — но как я помню, на вересковых пустошах попадаются торфяники. — Род поразведал кругом. — Хотя возможно нам придётся проехать немного дальше, прежде чем мы… Эй!

Векс подошёл поближе.

— Грязь, Род?

— Грязь, которая не выпустит из своих когтей. — Род лихорадочно пытался вытащить увязшую ногу — И засасывает все глубже!

19

— Нет, Род — ты тонешь. — Векс двинулся к нему.

— Стой! — крикнул Род. — Я не хочу, чтобы и ты тонул со мной.

— Но я не могу позволить тебе…

— Ты и не дашь! Иди вперёд шаг за шагом, и если почва покажется мягкой, шаг назад!

Векс медленно двинулся к нему, встряхивая головой с целью заставить узду перелететь ему через голову.

— Лови узду, Род!

Род хватанул, промахнулся — и погрузился ещё на два дюйма.

— Эх, была б тут ветка… — Род оборвал фразу, уставясь на запузырившую грязь. — Нет! В этой дряни не может быть ничего живого!

Жижа вздыбилась, подымаясь все выше и выше в виде своего рода неровной колонны. На вершине её появились со всасывающим звуком углубления, два тёмных отверстия над намного большим третьим, которое зевнуло во всю ширь и бросило:

— Глупый смертный, посметь заехать в Бесплодную землю!

Какой–то миг Род безумно гадал, в трясину он угодил или в скопище ведьмина мха. А затем сообразил, что это вовсе не безумие, если болото способно обрести лицо и разговаривать с ним.

— Я дух пустоши, — произнесло нараспев чудище из грязи, — и распространяю топи для поимки неосторожных.

— Не уверен, что ты действительно можешь распространить топь. — Род опустил взгляд на болотную жижу. — Но моё положение как–то не позволяет мне спорить.

— Да, и бороться. — Из тела чудовища стремительно выросла грязевая рука и потянулась коснуться лба Рода. Тот закричал и отшатнулся, пытаясь увернуться от грязевого пальца — но жижа засосала его ноги прочно, и он упал навзничь.

Векс протестующе заржал, и Род почувствовал, как трясина затягивает его спину и бедра, утаскивая на дно — но не видел, зачем, собственно, сопротивляться. Когда он остановился на этой мысли и хорошенько подумал — а что ещё он мог сделать, лёжа на спине в болоте? — бороться было совершенно ни к чему. Разумеется, будет несколько минут неприятных ощущений… ну, боли… когда грязь забьёт ему лёгкие и он не сможет больше дышать, но если он не сходя с места тут же войдёт в транс, то ему будет совсем не так уж и противно — а зачем ему, собственно, жить? Дети больше не нуждаются в нем — у них есть свои супруги, у всех кроме Магнуса, а у того имелась Алеа, преданная спутница, способная оказать ему любую эмоциональную поддержку, какую тот готов принять. Короне Род тоже не нужен — Туан был по–прежнему изумительно предан Катарине, а она ему — равно как и стране; Магнус защитит её ничуть не хуже, чем когда–либо удавалось ему самому, особенно при поддержке братьев и сестры.

А Гвен умерла.

Так почему бы просто не лежать здесь, давая болоту забрать его?

У Рода возникло такое ощущение, словно на него упало разряжённое чёрное облако, делающее тусклым все вокруг него — правда с данной точки обзора он все равно не очень–то много видел. Даже широкое и безоблачное полуденное небо над ним казалось померкло, его голубизна сделалась почти серой. Он смутно сознавал, что прежде ему было ради чего жить, но не мог теперь вспомнить, ради чего именно. Нет, мог — он жил для Гвен и детей и для защиты Грамария от агентов из будущего. И даже до того его силы поддерживали мечты освободить угнетённые народы и найти женщину, которую он мог бы полюбить, и которая полюбила бы его, чего, как он считал, не могло случиться никогда.

А затем он повстречал Гвен.

Гвен, его всегда поддерживала Гвен — даже до того как он встретился с ней, так как была надежда найти её.

А теперь она ушла из жизни.

Так почему бы не позволить топи забрать его? В жизни больше не было цели, какого–либо смысла и определённо никакой радости, нет такой без неё. Так утони и умри и увидишься с ней намного раньше!

Что–то шлёпнуло его по груди. Род нахмурился, негодуя на любое вмешательство теперь, когда он принял наконец решение умереть. Он смутно сознавал, как кто–то бушует и бранит кого–то, кто лез не в своё дело, но его это, по–настоящему, не волновало. Он увидел лежащую поперёк его камзола палку двухдюймовой толщины; несколько секунд ушло на размышления, прежде чем он сообразил, что она вероятно выдержит его вес. Проследовав взглядом туда, откуда она прилетела, он увидел, что другой конец палки робот держит во рту; Векс каким–то образом сумел–таки в конце концов найти сломанную ветку. Он грустно улыбнулся; идея была неплохой, но в некотором роде запоздалой, после того как он наконец понял, к чему на самом деле пришла его жизнь.

— Возьмись за конец ветки, Род, — произнёс голос робота через наушник, имплантированный в сосцевидную кость. — Она выдержит твой вес, и я вытащу тебя на твёрдую почву.

— А зачем утруждать себя, Векс? — возразил Род. — Продолжать дальше нет смысла. Возвращайся к Магнусу; ты ему нужен. Возвращайся к тем, кому есть зачем жить.

— Это не твоя мысль, Род, — объяснил робот. — Она спроецирована этим духом стихии земли, который пытается увлечь тебя на дно.

— Спроецированная мысль? — нахмурился Род. — Зачем какому–то духу утруждать себя?

— Затем же, зачем распространяет топи для ловли неосторожных, Род. Он ненавидит всякую жизнь и стремится очистить землю от живых существ. Все живое он рассматривает как разложение, как непристойность, которая не должна существовать, и стремится очистить собственную стихию от всего, что растёт и двигается. Он дух пустоши, потому что создаёт пустыни. В них он находит своего рода чистоту.

— В моем нынешнем состоянии души такой взгляд почти имеет смысл. — Род обратил нахмуренный взгляд на выпуклость в болоте. — Ты уверен, что он неправ?

— Совершенно уверен, Род, но ты будешь не в состоянии объективно оценить эту мысль, покуда лежишь в его власти. Возьмись за палку.

Но болотная жижа залила теперь ему уши, пустила ручеёк грязи по груди; он почувствовал, как её струйка заливается ему в рот.

— Было бы так легко…

— Возможно и легко, но не правильно. Есть ещё люди, которым ты нужен, работа, с которой можешь справиться только ты.

— В данный момент не могу припомнить ни одного примера.

— Да, и никогда не припомнишь, покуда лежишь во власти этого создания. Ухватись за конец ветки.

Но монстр снова выпустил щупальце, тянясь к Роду.

При этом холодном и липком прикосновении в Роде поднялось вдруг что–то ослиное, что–то упрямое. Его мысли, по крайней мере, всегда принадлежали ему самому — пока он сам не решил поделиться ими с Гвен. Он крепко ухватился за палку обеими руками. Щупальце из грязи нависло у него над лицом, а затем шлёпнулось на него, но Род сумел дёрнуться в сторону, и оно хлопнулось в болото, сливаясь с остальной грязью и теряя свою форму. Чудовище взревело, и щупальце начало образовываться опять — но теперь оно отодвигалось от него. Нет, это он от него отодвигался, а рычащее чудовище медленно срабатывало свою бескостную руку. Род продвигался и впрямь весьма неплохо, учитывая, что ему приходилось бороздить болотную жижу. Сначала он почувствовал под головой твёрдую почву, а потом — и под лопатками. Когда он выбрался наполовину, то перевернулся и поднялся, вытащив — с чмоканьем — ноги из засасывающего болота, и вдруг воспрял духом, мир, казалось, посветлел, жизнь снова стала представляться хорошей. Гвен по–прежнему была мечтой, той, которой он действительно мог достичь, той, которую стоило искать.

— Ты мой, смертный, — взревело раздосадованное неудачей чудовище, — и ещё вернёшься ко мне!

— Все живое рано или поздно возвращается в землю, — согласился Род, — но не сегодня. — Он свёл брови, направляя мысль на существо, представляя, как оно тает, возвращаясь обратно в жижу, из которой взялось. Чудовище ревело от ярости даже растворяясь, его последний рык получился лишь бульканьем в грязи.

— Никогда раньше не видел болота из ведьмина мха, Род.

— Так же как и я, — отозвался Род. — Надо нам будет позвать Тоби и Королевские Ведовские Силы зачистить его.

— Кстати о зачистке…

Род опустил взгляд на свой камзол и шоссы, найдя их испорченными грязью.

— Их возможно придётся выбросить. Давай–ка найдём озерко и посмотрим, что произойдёт, если я искупаюсь.

— Я бы на твоём месте, Род, остерегался погружаться в любую среду.

— Да, но если мы все поддадимся подобному порыву, то никто вовек не напишет ни одной книги. — Род повернулся вскочить на коня, а затем решил не рисковать. — Думаю, пройдусь пешком, пока не доберёмся до воды. Вперёд, Векс.

— Я не представляю куда идти, Род.

— На запад, конечно! Именно там ведь и расположен Тир—Нан-Ог, не так ли?

— Я не заметил его ни на одной карте.

— Кончай придираться. Я не знаю куда идти, любое направление ничуть не хуже любого другого, и я выбираю западное. — Род на мгновение остановился, а затем добавил: — И, Векс — спасибо тебе, что вытащил меня из ещё одного болота.

— Именно для того я и существую, Род.

Магнус подождал, пока сенешаль не объявит его. Тот вышел и с поклоном пригласил его войти в королевский солар.

Он вошёл и поклонился.

— Доброе утро, Ваши Величества. — А затем выпрямился и, с вежливой улыбкой, скрывающей его внимательный взгляд, пригляделся к друзьям отца.

Катарина прекратила расхаживать ровно настолько, сколько потребовалось для вежливого кивка, в то время как Туан поднялся с кресла и подойдя к Магнусу, с улыбкой подал ему руку.

— Доброе утро, сэр Магнус. Как вы находите свой старый дом?

— Все выглядит таким знакомым, — признался Магнус, — и это очень странно.

— Помнится такое же ощущение испытывал и я, когда вернулся из изгнания. Будь уверен, оно пройдёт.

— Вы меня успокоили, — улыбнулся в ответ Туану Магнус; было почти невозможно не улыбнуться ему. Этот человек просто заражал своим добродушием.

Он впервые увиделся с королевской четой со времени похорон, и теперь мог намного лучше изучить перемены в их внешности — но их, казалось, и не было, если не считать новых морщинок и несколько увеличившейся полноты, появившейся за годы разлуки. Для своих пятидесяти с лишним лет Туан и Катарина пребывали в превосходном состоянии.

— Нам крайне любопытно, — сказала ему Катарина, — и очень не терпится услышать о странных зрелищах и ещё более странных обычаях, коим ты стал свидетелем — но с сим мы подождём, пока ты снова не почувствуешь себя полностью дома.

— Да я вполне готов рассказать, — улыбнулся Магнус. — Трудновато только будет заставить меня остановиться.

Оба монарха рассмеялись, ни она, ни он ему не поверили.

— Мы не стали бы расстраивать твой распорядок дня ради своего удовольствия, — сказал Туан, — но мы услышали донесения, кои нас встревожили.

— В самом деле? — Магнус воспротивился искушению прочесть их мысли. — Донесения о чем?

— О крестьянах, кои собираются в отряды, направляясь походом на Раннимид. — Улыбка Туана увяла. — У них с собой только орудия труда, но я‑то знаю, как хорошо цепы и косы жнут солдат. Ты что–нибудь слышал о таких отрядах?

— Слышал, — подтвердил Магнус, — и уже поговорил с Джефри.

— Я так и думал, — кивнул довольный Туан. — Но наши шпионы сообщают нам не только сие — а что агенты, кои возбуждают недовольство и возглавляют сии отряды, подчиняются приказам нашего старого врага — Пересмешника.

— Да как он смеет! — выпалила Катарина. — Ведь сей человек наверняка не простолюдин, но лорд — как же он смеет настраивать против нас крестьян!

— Хуже того, — продолжал с тем же выражением лица Туан, — как смеет он, которому тогда определённо было по меньшей мере шестьдесят с лишним, восстать теперь вновь и выглядеть ничуть не старше, чем когда мы видели его в последний раз?

— Наверняка ведь значение имеет восстание, а не его возраст! — негодующе заявила Катарина, но тем не менее обратилась к Магнусу. — Тридцать лет ведь прошло! Ему полагалось давно уж умереть!

— По стандартам этого места и времени, да, — не стал спорить Магнус, — или уж во всяком случае ему полагалось резко ослабнуть. А раз он не умер и не ослабел, Ваше Величество, то явно нашёл способ путешествовать сквозь время.

Король с королевой уставились на него. Затем Катарина медленно произнесла:

— Твоя мать упоминала о такой возможности, когда мы пытались представить, какими мужчинами и женщинами станут наши дети. В то время сие казалось лишь сказкой. Не хочешь же ты сказать, будто сие и правда может произойти!

— Мои родители ясно дали мне понять, что это возможно, — ответил Магнус, — и что хотя Пересмешника должно быть видели применяющим лишь такое же оружие, какое есть у нас, у него может быть втайне припасено и намного худшее.

— Конечно — в будущем изобретут более смертельные орудия, чем есть у нас, не так ли? — медленно произнёс Туан. — И все же, он не может применить его в сколь — нибудь крупных масштабах, иначе крестьяне напугаются и разбегутся от него, как от колдуна.

— Не без того, — согласился Магнус, — но это не делает его менее опасным, если мы сойдёмся с ним в рукопашной.

— Мы хотели бы оградить тебя от любого слишком большого риска, — по–прежнему медленно проговорил Туан, — но мы сильно желаем узнать, много ли правды в донесениях наших разведчиков. Ты сумел бы собрать точные сведения о крестьянском походе на Раннимид?

Магнус молча воззрился на него.

— Ваши Величества, мои братья с сестрой по меньшей мерс столь же способны, как и я, и куда больше в курсе текущих дел в Грамарии. Наверняка это задание следовало доверить кому–то из них!

Король с королевой быстро переглянулись, а затем Туан снова повернулся к Магнусу:

— Верно, все вполне способны — но Грегори слишком прекраснодушен…

— Слишком наивен, — бухнула Катарина. — Он поверит в наличие зла в ком–либо, разве только когда сие уже невозможно отрицать.

— Это может послужить серьёзной помехой, когда имеешь дело с тайным агентом, — признал Магнус. — Однако Джефри…

— Твой брат–воин против того, кто будет действовать коварно, хитро и тайно? — осведомилась Катарина.

Магнус понял её довод, но все же возразил:

— Он начнёт схватку с любым преступником, коль скоро удостоверится в его враждебности.

— Если только он не выяснит сие, обнаружив нож у себя в сердце, — мрачно отозвалась Катарина.

— Но гораздо существенней, что он живо выдаст себя своим гневом, — указал Туан, — как только станет свидетелем измены.

— Вы его недооцениваете, — заявил Магнус, хотя, скорее, из преданности семье, чем из стремления к точности. — Однако вы не можете отрицать, что уж Корделия–то достаточно хитра.

— Верно, — не стала спорить Катарина, — но она сразу же расскажет обо всем Алену, а тот пойдёт на открытое столкновение — и получит нож в спину за свои старания. — В её словах сквозило материнское беспокойство.

— Кроме того, хотя твоя сестра и способна на хитрость, она также склонна взрываться гневом, если обнаружит измену, — добавил Туан, — или захочет убить изменника на месте, когда от него можно ещё многое узнать. А вот у тебя есть и изворотливость, и терпение.

Магнус не мог этого отрицать — но все же попытался увильнуть.

— Как вы можете утверждать, Ваши Величества? Ведь с тех пор как вы меня видели, прошло десять долгих лет!

— Мы достаточно хорошо знали тебя ещё мальчиком, — ответила Катарина, — и ты хорошо проявил себя в нескольких случаях, требующих весьма многого. А из рассказов хвалящегося тобой отца ясно, что те превосходные качества только возросли.

— Едва ли превосходные, — поскромничал Магнус. — Возможно, неплохие — но должен признаться, я и правда отточил своё мастерство. Отлично, Ваши Величества, я приведу в движение разведку, хотя, как вы понимаете, сам я этим заняться не могу.

— Ты был бы немного слишком заметён, — улыбнулся позабавленный этим замечанием Туан.

— Да, отрицательная сторона почти семифутового роста, — признал Магнус. — Но надеюсь, вы не будете ожидать от меня приказов моим братьям и сестре просто потому, что я самый старший. Они ясно дали понять, что не потерпят моего руководства.

— Ничего такого мы и не ожидали бы, — заверил его Туан, на этот раз с ничего не выражающим лицом.

— Конечно не ожидали бы, — поддержала мужа Катарина, — но если и впрямь затевается мятеж и скоро настанет время действовать, то ты извести о сём своего брата Джефри, — не делая сего прямым приказом.

— Думаю, у сэра Магнуса достанет для сего такта, — согласился Туан.

— Только, Ваше Величество, не такта, а изворотливости, — поправил его Магнус. — В первый раз вы все правильно поняли.

20

Когда Алеа вернулась в их покои, Магнус уже ждал — и протянул ей корзинку:

— Если б ты и так чересчур не нагулялась в лесу, мы могли бы попробовать устроить пикник.

Алеа мгновение непонимающим взглядом смотрела на него, а затем рассмеялась, взяв корзину и поворачиваясь к выходу:

— Как будто мы с тобой не ели чаще всего как раз у бивачного костра! Не сидится тебе в четырёх стенах, верно, Гар?

— Приятно вновь услышать это имя, — улыбнулся Гар. И пригнулся, выходя за дверь. — Ты как всегда проницательна, Алеа. Фактически меня начинают утомлять города, а не просто пребывание в четырёх стенах! Давай найдём себе укромную тень в каком–нибудь обыкновенном лесу.

Алеа подождала, пока они не вышли за ворота и не пересекли пол–луга, прежде чем спросить:

— Разговор со старыми друзьями твоих родителей дался тебе настолько нелегко?

Лицо Магнуса на мгновение скривилось.

— Просто они хотят, чтобы я проверил кое–какие полученные ими разведдонессния — потому что я‑де достаточно изворотлив.

— Я бы выразилась иначе, — медленно произнесла Алеа, — но, полагаю, они правы. Тебе определённо доводилось представляться тем, кем ты не был.

— Да, рыцарь, выдающий себя за солдата, — криво усмехнулся Магнус, — или сумасшедшего, или мудреца.

— Или скитальца, взявшего раненую девушку под свою опеку. — Алеа коснулась его руки. — И никогда не навязывающегося ей, даже когда она сама того желала.

Магнус бросил на неё поражённый взгляд. Алеа рассмеялась, возможно слишком уж быстро, и убрала руку.

— Однако ты обычно работал в одиночку, Гар, или лишь с одним сотоварищем. Можешь ли ты действительно приспособиться к роли шефа шпионов?

— Это как раз не так уж и сложно. У нас здесь на Грамарии есть целая армия шпионов, и все они в обязательном порядке преданны моей семье. Уверен, донесения от них поступят достаточно скоро. — Магнус остановился под дубом и огляделся кругом. — Это место подойдёт?

— Идеально. — Алеа достала из корзинки скатерть, встряхнула, разворачивая её, и расстелила на траве.

Магнус помог ей расправить ткань, а затем выложил еду.

— Как твоя прогулка?

— Очень взбодрила; лес всегда взбадривает меня, — Алеа села и достала кинжал нарезать хлеб. — Я дала мыслям разбрестись и отбросила все заботы — никаких обещаний, которые надо выполнять, никаких дел, которыми нужно заняться. Утро вышло приятное. — Она нахмурилась и остановилась, прежде чем нарезать мясо. — Хотя где–то по пути я случайно услышала, как кто–то говорил о попавшей в беду молодой паре. — Она наморщила лоб. — Ну–ка, кто же это говорил?

— Ты дала своему мозгу расслабиться? — спросил Магнус.

— О, да! Именно это больше всего и взбадривало — не нужно сохранять своё представляемое всем лицо, не нужно следить за своими словами — и за своими мыслями.

Магнус кивнул.

— Значит твой мозг сделался открытым и восприимчивым. Вероятно ты случайно услышала мысли каких–нибудь живущих неподалёку крестьян, когда те обсуждали слухи — или купца на ближней дороге. Что за беда приключилась с этой молодой парой?

— Его поймали на браконьерстве, а она ехала на его казнь, через повешенье, — медленно, словно вспоминая, произнесла Алеа.

— Лесные законы! — гневно проговорил Магнус. — Ну, прежде чем я смогу поработать на их отмену, мне понадобится приобрести здесь некоторое влияние. Крестьянина полагается повесить, если он подстрелит куропатку! Просто возмутительно.

— Не крестьянина. — Алеа наморщила лоб, стараясь вспомнить подробности. — Он сквайр — и застрелил он не куропатку, а оленя. Нескольких оленей.

— Сквайр! — расширил глаза Магнус. — Он ещё мог бы как–то выкрутиться, подстрелив куропатку — но не оленя! Вероятно, до этого он был вполне законопослушным! Страшно хочется чем–то помочь прямо сейчас! Где этот молодой человек?

— На юге, — медленно произнесла Алеа, подробности всплывали из какой–то скрытой части её мозга. — Его жена должна ехать в замок Логайр и увидеть там, как его повесят.

Отчего–то при слове "Логайр" в мозгу Магнуса сработала сигнализация.

— Там герцогом брат Алена Диармид — по праву королевского сына.

Алеа, нахмурясь, подняла взгляд.

— И кого же он заменил?

— Своего дядю, — ответил Магнус, — которого лишили прав наследования за измену — но он старший брат Туана, и поэтому Туан заступился за него перед Катариной. Это случилось ещё до того, как они поженились, однако Туан как раз привёл армию крестьян помочь её солдатам разгромить мятеж, и поэтому она сохранила его брату жизнь, но не титул. Пока Диармид не достиг совершеннолетия, Туан назначил заниматься делами управляющего.

— Во время твоего отсутствия, конечно.

— Да, — нахмурился Магнус. — Я многое пропустил, не так ли?

— О, ты также и многое нашёл, — небрежно обронила Алеа.

— О да, — улыбнулся глядя на неё Магнус. — Безусловно.

Алеа улыбнулась ему в ответ, лицо у неё запылало, и она опустила взгляд. Затем начала медленно укладывать мясо между двумя толстыми ломтями хлеба.

— Вот, — предложила она, — добавь к этому немного сыра и будет тебе обед. Я тоже возьму немного сыра, если ты не против.

Магнус уже клал на хлеб ломтик, когда чей–то голос осведомился:

— Как жизнь, волшебник?

— Когда выясню, дам тебе знать, — с улыбкой поднял голову Магнус, а затем увидел недоуменный взгляд сбитой с толку Алеа. — Алеа, разреши представить тебе настоящего шефа здешних шпионов. Его зовут Робин Добрый Малый, но он проходит под именем Пак.

Сконфуженная Алеа отвела взгляд, а затем с улыбкой снова посмотрела на Пака.

— Рада с тобой познакомиться, Пак. Извини, что я так на тебя вытаращилась; ты мне напомнил одного моего знакомого.

— На самом–то деле, нескольких. — Магнус уловил всплывший у неё в голове и снова утонувший образ карликов с её родной планеты.

— Рад знакомству, леди, — улыбнулся и Пак.

— Шеф шпионов, — нахмурилась Алеа. — Не говори мне, будто тебе уже известно о мятеже!

— И впрямь известно, — подтвердил Пак и повернулся к Магнусу. — Мужики со всей страны и впрямь идут походом на Раннимид, с косами и цепами на плечах. Именно так все было за год до твоего рождения, волшебник.

— Тогда давай надеяться, что нам удастся направить их в другую сторону, прежде чем дойдёт до битвы, — сказал Магнус.

— Столько народу мне никаким способом не задержать, — мрачно отозвался Пак.

— Погоди, речь не об этом. Не сможет ли Крошечный Народец узнать, кто у них вожаки, а, Пак?

— Мы скоро представим тебе весь список, — пообещал Пак, — но думаю, вам было б разумнее просто отслеживать их передвижения и готовиться к битве.

— Никогда б не стал спорить с древнейшим из Древних, — медленно проговорил Магнус, — но сперва я должен попробовать действовать убеждением.

— Тебе придётся помериться силами с мастерами подобных дел.

— О, он и сам не слабый умелец, — заверила Пака Алеа.

Пак в удивлении повернулся к ней.

— Надеюсь, вы знаете сие по собственному опыту, леди!

Алеа на мгновение уставилась на него, а затем опустила взгляд, снова покраснев.

— Боюсь, что нет — но я определённо видела его старания. Этот человек способен зачаровать даже целый клубок змей!

— Будем надеяться, — мрачно отозвался Пак, — что он способен зачаровать целое поле рассерженных крестьян.

Тем же вечером после ужина и до начала обычных развлечений Магнусу удалось отозвать Корделию в сторону и поговорить с ней несколько минут. Выслушав восторги по поводу успехов малютки–принцессы, он пожелал вслух:

— Будем надеяться, что она останется такой же весёлой и радостной, даже если у неё будет младший брат.

— Что, одного для Алена, и одну для меня? — улыбнулась, немного удивившись его словам, Корделия. — Надеюсь, детей у нас будет побольше двух!

— Да, я лично всегда считал правильным числом четыре.

— Потому что нас было четверо? И все же мне всегда хотелось иметь сестру — как теперь!

— С Ртутью у тебя определённо полное родство душ, — пошутил позабавленный Магнус.

Корделия заговорила было об Алуэтте, но вовремя спохватилась.

— У тебя теперь также есть и ещё один брат, — напомнил ей Магнус, — хотя с Диармидом ты, как я подозреваю, видишься редко.

— Действительно редко, поскольку его отправили управлять герцогством, — признала Корделия. — И все же, с ним достаточно приятно пообщаться, когда он бывает здесь, коль скоро привыкнешь к его сдержанным манерам.

— Наверняка ведь для тебя это не внове, раз уж ты росла рядом с Грегори, — нахмурился Магнус. — Или Диармид сделался ныне ещё более сдержанным, чем когда–либо раньше?

— Если б мы увидели его сейчас, то именно так и подумали бы, — высказала предположение Корделия, — ибо как я понимаю, он впервые будет судить за тяжкое преступление и довольно расстроен из–за этого. Какого–то молодого человека поймали на браконьерстве — он застрелил королевского оленя, да не одного. Диармид не горит желанием выносить приговор. К тому же ему как герцогу придётся присутствовать при повешении.

— Он же так всеведущ, мог бы порыться в каких–то старых книгах, найти выход, лазейку!

— Возможно, — согласилась Корделия, — но вердикт кажется достаточно ясным, и сомневаюсь, что какие–то замшелые старинные тома подскажут ему какой–то предлог простить того молодого человека.

— Бедняга!

— Кто, — уточнила Корделия, — Диармид или преступник?

— Оба. Надеюсь, Диармид сможет отложить это дело на несколько месяцев.

— Увы, не сможет, — покачала головой Корделия. — Молодого человека должны повесить через четыре дня. — Она содрогнулась и отвела взгляд, помолчав, а затем снова посветлела лицом. — Смотри, жонглёры вот–вот начнут! Давай посмотрим и подумаем о более радостных событиях!

Магнус пошёл с ней, неотступно размышляя над тем, как бы ему сгонять в Логайр и выступить на суде в защиту молодого браконьера, пытаясь в то же время найти способ предупредить крестьянское восстание.

Достаточно широкая поляна позволяла Роду увидеть между верхушками деревьев несколько звёзд. Он разбил палатку в центре поляны, чтобы вовремя заметить, если кто–то — иди что–то — нарушит его покой. Однако пока ночь оставалась тихой, слышалось лишь гудение насекомых вокруг него, да иной раз вой или визг ночной охоты.

Род пощипывал струны арфы, глядя на языки пламени бивачного костра и размышляя о причине своего смутного беспокойства. Конечно оно могло быть вызвано просто причудой его мозговой химии, но он как–то сомневался в этом. Лучше исключить случайности в королевстве. Он мысленно вновь просмотрел недавние происшествия, а затем дал им рассортироваться в затылочной части мозга, покуда пробовал сыграть старинную народную песню; может, возникнет какая–нибудь неожиданная корреляция, если он не будет пытаться найти ответ при помощи логики.

Он оборвал песню, насторожённый переменой в ночных звуках. Кто б там ни приближался, у него это получалось отлично — Роду вообще не удавалось расслышать его шагов, он отслеживал его передвижение только по умолкающим вокруг него насекомым, начинающим затем свой концерт вновь, когда он проходил дальше. Род открыл мозг просканировать окружение и насторожился вдвойне, обнаружив только пустоту, отсутствие ментальной активности экранированного мозга.

Бренча на арфе, он самую малость повернулся влево и различил загораживающий звезды силуэт, абрис[41] чьей–то головы. Кого б там ни принесло сюда, он или она отличался высоким ростом. Он улыбнулся, дав струнам умолкнуть. И все верно, из темноты раздался знакомый голос:

— Новая песня, пап.

— Да, сынок, для тебя новая. Полагаю, я не пел её с тех пор, когда ты был ещё карапузом.

Гвен сидит на расстеленном на луговой траве одеяле, рядом с ней корзинка для пикника, она протягивает руки к светловолосому карапузу, который страшно веселится, упорно отказываясь идти к ней...

Род скривился от причинившего боль воспоминания о счастье и отложил его в сторону, уверенный, что всегда сможет вновь вызвать его, когда захочет. И сосредоточился на живом сыне, который был здесь, смягчая боль тоски по жене, которой здесь не было.

— Ты теперь лучше подкрадываешься; получается у тебя превосходно.

— Какое там, если ты узнал, что я здесь. — Магнус вышел на свет костра.

— А, ну, ты забываешь, что я превосходный часовой. — Род подвинулся на бревне. — Садись перекуси. — Он кивнул на висевший над костром котелок с тушёным мясом.

— Спасибо. — Магнус достал из вещмешка Рода миску и положил в неё доверху мяса, а затем вернулся к бревну и присел рядом с отцом, помешал ложкой в миске, затем попробовал еду и одобрительно кивнул.

Позабавленный, Род улыбнулся; он знал свои кулинарные возможности, а в частности их пределы:

— Кто–то научил тебя хорошим манерам.

Гвен, тридцати двух лет, с улыбкой показывает своему мальчику, как держать ложку, пока его новорождённая сестра дремлет в колыбели…

Низкий грудной голос взрослого Магнуса извлёк его из пучины воспоминаний.

— Ты знаешь, я случайно оказался поблизости…

Род пригляделся к огромному темноволосому мужчине, который каким–то образом вырос из того двухфутового блондинистого карапуза, и моргнул.

— Да, как я понимаю, у тебя как раз в этой стороне проживают друзья.

— На самом–то деле, родственники. — Магнус нахмурясь перевёл взгляд на пламя костра. — Да, теперь, когда Корделия вышла замуж, полагаю, они родня.

— Родня? — непонимающе нахмурился Род, а затем вспомнил про дядю Алена и улыбнулся. — Ну, король возможно и доводится твоей сестре свёкром, но я не уверен, что это делает его брата Ансельма твоим дядей по брачным узам.

— В таком случае, он родственник друга семьи?

— Да, но уверен, он ко мне испытывает чувства совсем не дружеские.

— Потому что ты сыграл ключевую роль в разгроме его мятежа? Или потому, что посоветовал пощадить его?

— По обеим причинам. — Род присмотрелся к сыну повнимательней. — Правда, ты и не направляешься к нему в гости — или возникли неприятности на юге?

— Неприятности возникли на всех концах страны, пап, — вздохнул Магнус, — но всего лишь неясный недовольный ропот — ничего такого, за что я мог бы действительно уцепиться.

Поэтому ему нужно с кем–то поговорить об угрозах короне. Род был странно польщён этим, хотя и немного разочарован тем, что сын разыскал его не просто из желания пообщаться.

С другой стороны, приятно знать, что Магнус явился не с целью проверить, как там дела у его бредящего родителя.

Или все же для того?

— Значит ничего конкретного. Алеа уловила какие–то слухи, не дошедшие до тебя?

— Нет, — нахмурясь повернулся к нему Магнус. — С чего бы ей?

— Мужчины не всегда посвящаются в женские пересуды — или не достаточно интересуются ими, чтобы обращать внимание. — Род взял палку и поворошил угли; тут же затрепетали языки пламени. — И потом также, она как новоприбывшая на Грамарии может заметить какие–то вещи, мимо которых мы с тобой прошли бы даже не взглянув на них.

— Настолько привыкли к ним, что не видим в упор, — задумчиво кивнул Магнус, следуя взглядом за палкой в пламя костра. — Мы постоянно разговариваем, и уверен, она б упомянула, если бы ей что–то показалось странным.

— Тогда она должна каждый вечер упоминать о разных странностях.

— Ну, в общем да, — улыбнулся позабавленный Магнус. — Она не привыкла к эльфам, равно как и к стольким людям с псионическими талантами. И мне–таки приходится успокаивать её по поводу многого, что считается здесь самым обычным делом.

—Уж она–то определённо такой считаться не может.

— Что? Ты имеешь в виду её рост, что отличает её от других? — Магнус нахмурясь повернулся к нему; вот с этой темой он был знаком даже слишком хорошо.

— Нет, я говорю о её восприимчивости и чувствительности. — Род отложил палку и посмотрел на своего мальчика. — Очень умная женщина, сынок.

— Да. Она такая. — Магнус позволил себе чуть улыбнуться.

— Просто бездомная, последовавшая за тобой к тебе на родину?

Магнус рассмеялся.

Род удивлённо моргнул, заслышав этот редкий для Магнуса звук, а затем улыбнулся, думая, что Алеа может быть ещё важнее для Магнуса, чем он думает.

— Наверно бездомная. И определённо беглянка — но едва ли последовала за мной.

— Что сделало её такой пугливой?

— У неё умерли родители, — рассказал Магнус, — а соседи, которых она считала своими друзьями, отвернулись от неё. На её родной планете Мидгард "нормальные" люди реагировали на вызванные инбридингом аномалии, обращая в рабство тех нестандартных, кого могли, и воюя с теми, кого не могли поработить — а она была слишком высокой, чтобы считаться нормальной.

— И поэтому её сделали рабыней? Магнус кивнул.

— Земли её родителей отдали их злейшим врагам, которые после били или секли её за малейшее неподчинение.

— Пытались сломить её дух. Но им не удалось.

— Да, но что было бы, если б она осталась там. Однако в первую же ночь, когда их сынок принялся заигрывать с ней — если можно назвать приставание заигрыванием…

— Поэтому на вторую ночь она не осталась?

— Она сочла, что быстрая смерть лучше жизни, полной побоев и насилия, — сказал Магнус, — и поэтому рискнула сбежать и надеялась скрыться от охотников за рабами. Не побоялась она и стай диких собак и великанов.

— Достаточно ужасающе, — содрогнулся Род.

— Да, но есть и ещё кое–что, — нахмурился Магнус. — Она об этом никогда не рассказывала, но уверен, тут не обошлось без жестокого разочарования — и кто б там ни разбил ей сердце, он сделал это самым жестоким образом.

Род посмотрел на него.

— Но это только догадка?

— Догадка, но симптомы не позволяют мне представить себе что–либо иное — разве только нечто ещё худшее.

— Значит, она рискнула иметь дело с лесными чудовищами вместо чудовищ в человеческом облике. — Род перевёл взгляд на пламя бивачного костра. — По–твоему, ей удалось бы уцелеть самой по себе?

Магнус помолчал с минуту, обдумывая вопрос. Рода удивило, что прежде сын похоже не размышлял на эту тему.

— Неуместный вопрос?

Магнус пожал плечами.

— Она повстречалась со мной прежде, чем столкнулась со стаей диких собак. Мне пришлось делать вид, будто я не обращаю на неё внимания, лишь оставляю еду там, где она могла взять её, она хотела иметь фору для бегства, если я попытаюсь напасть.

Род кивнул.

— В конце концов, она ведь не могла знать, что ты ничем ей не угрожаешь.

— Должно быть, она что–то такое подозревала, — высказал мнение Магнус. — В последующие несколько дней она передвигалась неподалёку от меня, пока не набралась смелости заговорить со мной — и мне пришлось быть очень осторожным и стараться не сказать и не сделать ничего такого, что могло хотя бы показаться угрожающим.

— Но ты был чужаком, слишком высоким, чтобы принадлежать к числу её соплеменников, — догадался Род, — и, как я понимаю, слишком малорослым, чтобы быть великаном?

— Хоть и раз в жизни, да, — улыбнулся Магнус.

— Значит, должна потребоваться очень большая смелость, чтобы вообще довериться тебе.

— Действительно большая смелость, — кивнул Магнус. — Именно это сперва и восхищало меня в ней — храбрость, которую она проявила в решимости самостоятельно столкнуться с опасностями лесных дебрей: дикими зверями, неизвестным, неожиданным…

— Включая тебя, — вставил Род. — Насколько хорошо она способна выжить сама по себе сейчас?

— Очень даже хорошо, — заверил его Магнус. — Она умеет драться, и голыми руками и посохом, и умеет находить в лесу пропитание. А также у неё, как оказалось, имеется некоторый пси–талант — я все ещё не уверен, насколько большой…

— А это означает, что он должно быть не маленький.

— Именно. Она достаточно научилась пользоваться своими способностями, чтобы быть грозной самой по себе — и она достаточно остра на язык для отпугивания любого скота, понимающего человеческую речь.

Род быстро взглянул на сына, выискивая взглядом признаки, что Магнус сам пострадал от остроты этого языка, но лицо задумчиво глядящего на пламя костра молодого человека оставалось спокойным и ничего не выдавало.

— Не стала ли она полным инвалидом в плане эмоций?

— С тех пор как она оправилась от шока предательства и последующих двухдневных издевательств — нет, — ответил Магнус. — Она выросла в любящей и всячески поддерживающей её семье — или во всяком случае мне так кажется, судя по обронённым ею отрывочным замечаниям о своих родителях. Очевидно она любила их потому что они любили её.

— А не потому, что жаждала одобрения? Магнус покачал головой.

— Скорей напротив, родители дали ей почувствовать себя такой особенной, что она и понятия не имела, каким жестоким может быть мир.

Род гадал, не виноваты ли они с Гвен в том же, а затем с ещё большим чувством вины вспомнил собственные вспышки ярости. Возможно им всем было б лучше, если бы он покинул их — он тогда уже думал об этом, и даже попробовал на время уйти, когда его одолели галлюцинации.

— Похоже со временем ты начал ценить её ещё выше.

— О, безусловно. — Наверняка ведь глаза у Магнуса загорелись, только отражая пламя костра. — Геркаймер раскопал достаточно материала по процессу исцеления и дал мне некоторое представление о том, чего ожидать, поэтому я смог вынести месяцы гнева и оскорблений. На одной планете за другой ясно проявлялась её смелость, а потом — её преданность, и готовность понять встречавшихся нам людей, узнавать, что именно будет лучше всего для них и трудиться для этого, и наконец всплыла её склонность заботиться о других, пытаться помочь посторонним людям. Иногда мне думается, будто она даже не сознаёт, что делает это.

Род изучал взглядом бесстрастное лицо сына, надеясь обнаружить какие–то признаки испытываемых им чувств:

— Вдобавок к тому, она ещё и красивая женщина.

— Да, особенно это стало заметно после того, как она оправилась от издевательств и пережитого в скитаниях по лесу. Как только сна смогла смыть с себя грязь и снова прилично питаться. — Голос Магнуса сделался тихим. — Действительно очень красивая. — А затем, словно и так открыл слишком многое, поспешно добавил: — Но ещё важнее, она доблестный боевой товарищ и горячо преданна.

— Возможно это ещё важнее. — Боевая подруга Рода была не только прекрасной, но и свирепой и грозной. Тут только он сообразил, что у Магнуса спутница тоже такая. — Ты не можешь и в самом деле считать её только спутницей.

Магнус с миг помолчал, а затем нахмурясь повернулся к нему.

— Я б не сказал, что быть боевым товарищем такая уж мелочь.

— Согласен, — сказал Род. — Но ты должен понимать, что она волнует тебя намного глубже.

— Конечно же я сильно волнуюсь за неё, — нахмурился Магнус, — но все же только как о самом близком из друзей.

Род изучил взглядом его лицо и решил, что попал в точку убывающей отдачи.

— Значит ты собираешься отвезти её домой.

— Она не хочет возвращаться на Мидгард. Говорит, что с тех пор как умерли её родители, у неё там нет больше родного дома.

— Значит ты собираешься найти его для неё здесь? Потрясённый Магнус отвернулся, и Род понял: его сын даже не думал о том, что Алеа полюбит кого–то другого — но тем не менее Магнус храбро ответил:

— Конечно.

— Ну, тогда тебе лучше обращать внимание не только на то, что она говорит, но и на то, что она подразумевает под сказанным. — Род проигнорировал вопросительный взгляд сына. — Только не забудь об одном: нельзя обвинять друга в нежелании давать, если сам не желаешь брать.

— Ну конечно нельзя, — согласился с ним ещё более озадаченный Магнус.

— Хорошо. — Род положил себе в миску тушёного мяса. — Не хочешь добавки?

Магнус воззрился на него, а затем рассмеялся и покачал головой.

— Нет, спасибо, пап. Хватит и одной, я и с ней–то еле справился. Мне надо вернуться в замок. — Он нахмурился, глядя на отца. — Вот собирался узнать твоё мнение по поводу настойчивых утверждений моих братьев и сестры, что я им не указ.

— Они теперь подросли, — улыбнулся Род. — А ты? Магнус снова рассмеялся, да притом громко. Он встал и кивнул.

— Ты прав — я буду относиться к ним так же, как относился ко всем другим взрослым, которых встречал в своих путешествиях.

— В том смысле, что будешь манипулировать ими уважительно, — с улыбкой на лице ответил Род и поставил миску на стол. — Вместо этого, мы поговорили о чем–то, что, должно быть, имеет для тебя большее значение. Как я понимаю, сегодня вечером ты собираешься ужинать с Алеа.

— Конечно. — Тут Магнус должно быть сообразил, что его слова звучат очень уж по–семейному, так как поспешил добавить:

— Ах, да, вот ещё что, пап — Алеа уловила слухи о небольшой проблеме в Логайре.

— Да? — с интересом посмотрел на него Род. — Что за проблема?

— Один браконьер, которого вот–вот повесят, — сообщил Магнус, — и выносить ему приговор предстоит Диармиду.

21

— Конечно, — медленно произнёс Род. — Он же теперь герцог, так что любое дело о тяжком преступлении будет решать он.

— Как я понимаю он не шибко этому рад.

— Разумеется, — печально улыбнулся Род. — Да и кто б радовался? Но это часть обязанностей герцога.

— Жена браконьера едет просить судью — Диармида — пощадить её мужа, — сказал Магнус. — Видишь ли, он сквайр и у него случился неурожай, вот он и принялся приносить крестьянам оленину — коптить и запасать на зиму.

— Оленей? — посмотрел на сына Род. — Во множественном числе?

— Шестнадцать, — назвал точную цифру Магнус. Род присвистнул.

— Да, мало надежд выдать это за необдуманный поступок или пьяную выходку, не так ли? Или пообещать, что он больше не будет.

— Очень мало, — согласился Магнус, — но это ещё не самое худшее.

— Что? — воззрился на сына Род. — Сквайр–браконьер преднамеренно застрелил шестнадцать оленей, и это ещё не самое худшее?

Магнус кивнул.

— Он сын Ансельма Логайра.

— Ты хочешь сказать, что Диармид должен вынести приговор своему кузену?

— Двоюродному брату, — подтвердил с сардонической улыбкой Магнус. — Спасибо, пап, за согласие позаботиться об этом деле.

Зашуршали листья, и он исчез. Онемевший Род уставился ему вслед.

А затем вздохнул и снова повернулся к костру, но видел вместо пламени только прекрасное лицо, обрамлённое огненно–рыжими волосами. Он поднял взгляд на видимый между ветвями лоскут неба и подумал: "Извини, милая — времени потребуется немного больше, чем я ожидал. Надо, знаешь ли, позаботиться о детях".

Телу его стало тепло, словно заключённому в любящие объятия, и он почувствовал, как его окутало нежное успокаивание. Затем оно исчезло, но он знал — Гвен поняла. И даже больше, он знал, что она ждёт.

Род услышал рыдания ещё до того как что–либо увидел. Они доносились слева от него.

— Векс, насколько далеко в лесу та женщина?

Векс повернул уши вперёд, производя триангуляцию по пространству между ними.

— Приблизительно в ста ярдах, Род, но я также слышу стук копыт — я б сказал, примерно дюжина лошадей — передвигающихся с той же скоростью, что и она, и в том же направлении.

— Значит она едет с небольшим отрядом. — Род нахмурился. — Всего лишь эскорт, или она пленница?

— Могу лишь строить предположения, Род.

— Чего ты, как я знаю, терпеть не можешь, — улыбнулся Род. — Ладно, я буду полагать что она по меньшей мере дворянка и едет с почётным караулом. Будь она у них в плену, я б услышал непристойные шуточки и громкий разговор. — Род сосредоточенно нахмурился, переключая внимание на царство мыслей; ему это по–прежнему давалось не так легко, как его детям. "Или их матери…" — Все правильно, это дворянка с охраной, и с её мужем случилось что–то ужасное; она едет повидаться с ним. Ты слышишь хруст листьев и прутьев?

— Никакого, Род.

— Значит они едут по дороге, пересекающейся с нашей. Давай–ка посмотрим, не сможем ли мы попасть туда раньше них, ладно?

Векс набрал скорость, выпустив резиновые подковы, позволявшие ему двигаться почти бесшумно.

— Мне уже виден перекрёсток, Род.

— Тогда давай зайдём вон в тот угол и пошпионим сквозь листву.

— Пожалуйста, Род, понаблюдаем! Я всегда говорил тебе, шпионить нехорошо.

— Да, мамочка, — вздохнул Род. — Но только так мы сможем узнать, в чем дело.

Векс сошёл с обочины и нашёл тропу, идя по которой можно было меньше всего шуршать ветками или наступать на упавшие сучья. Сквозь завесу листвы Род разглядел молодую женщину, ехавшую сидя в седле боком, и едущих впереди неё шестерых мужчин в ливреях и кирасах и шестерых — сзади.

Он кивнул и тихо скомандовал:

— Двигайся к перекрёстку.

Они выехали туда как раз перед тем, как до перекрёстка добрался первый из охранников леди.

— Эй, малый! — рявкнул головной всадник.

Род с вежливым удивлением обернулся, а затем радостно улыбнулся.

— Отряд! Куда направляетесь, солдат? — А затем поднял голову, словно только теперь увидел молодую женщину. — А! Конный эскорт?

— Да, — проворчал другой солдат, — и говори повежливей, ибо она леди нашего сквайра.

Все прочие солдаты громко поддержали его нестройным хором, хотя, строго говоря, жена сквайра не имела права на титул "леди". Находясь теперь вблизи от путников, Род увидел, что ливреи и латы не совсем впору тем, на ком надеты. Это и их преданность леди, о которой шла речь, навели его на мысль, что он имеет дело с добровольцами — да притом усердными.

— Добрый день, леди! Куда направляетесь?

— В Логайр, сэр, на встречу с мужем. — Леди подняла вуаль и пригляделась к нему получше; у Рода захватило дух. Леди выглядела великолепно; её красота просто ослепляла, даже сквозь следы недавних слез. Похоже она сочла его относительно безвредным. — А вы?

— Тоже в Логайр, поговорить с ривом о моих налогах. — Род подъехал к ней. — Как я понимаю, ваш муж занят тем же самым.

— Нет. — На лицо её снова набежали тучи. — О, отправился–то он туда к риву, спору нет, но… — Она подавилась рыданиями и отвернулась.

— Судя по вашим словам, он похоже отправился не совсем по своему выбору, — мрачно проговорил Род. — В какую же беду он попал?

Леди, казалось, разрывалась между желанием рассказать об этом и стыдом, не дающим ей этого сделать — и поэтому за неё объяснил наклонившийся к Роду охранник:

— Наших людей ждала голодная зима, путник. И наш сквайр поступил именно так, как и следовало, и пытался найти способы прокормить нас.

— Браконьерством? — уставился на охранника догадавшийся Род, а затем повернулся к леди.

— Но ведь если у него была достаточно веская причина, то наверняка…

— Да какое до того дело королю? — спросила она.

— Корона не так уж неразумна, — заступился за монарха Род. — Наверняка если кто–то будет защищать в суде вашего мужа, то…

— Его некому защищать кроме родного отца, — печально сказала леди, — а он лишён прав.

— Лишён прав? — нахмурился Род. — Ну, а я — нет! Расскажите мне чуть поподробней об этом деле, и может я сумею помочь.

Сопровождающие заинтересованно зашептались, а леди посмотрела на него так, словно боялась надеяться. — Если вы рыцарь, то рив, возможно, и выслушает вас — но судя по вашей одежде, я б предположила, что вы лишь йомен.

— Это просто дорожная одежда, — сказал Род. — Человеку не обязательно выказывать свой ранг, и я лично считаю, что качество видно сквозь любую одежду, к лучшему или к худшему. Я действительно рыцарь, любезная женщина, и меня зовут сэр Родни.

__Я Ровена, сэр Родни. — Лицо её посветлело от зародившейся надежды. — Вы правда будете защищать на суде моего мужа?

— Не зная фактов, не могу сказать. Что за существ он убил и сколько их было?

__ Шестнадцать, — с горечью промолвила леди. — Похитил шестнадцать драгоценных королевских оленей, и должен быть повешен за любого из них. И неважно, что не сделай он сего, то шестьдесят хороших людей на следующую зиму умирали бы с голоду! Нечего о сём задумываться!

— Возможно рив как раз и решит не задумываться, — сказал Род, а про себя добавил, что это, по крайней мере, та самая группа, которую он искал. — Будь ваш муж рыцарем или лордом, то мог бы сослаться на привилегию, но у сквайра больше причин опасаться верёвки.

— Не верёвки, — гордо подняла голову леди. — Мой Джорди будет повешен на золотой цепи. — А затем, желая объяснить, добавила: — То цепь для немногих.

— Да, знаю. — Цепи предназначались исключительно для знати — но сомнительная честь быть повешенным на золотой гарантировалась только кому–либо находящемуся в прямом родстве с короной. — Значит ваш муж родственник королевы?

— Её мужа, — объяснила леди. — Он племянник короля — и двоюродный брат кронпринца.

— Логайр? — медленно кивнул Род. — Тогда возможно все ж таки есть основания сослаться на привилегию.

— Только не в том случае, когда его отец лишён прав состояния, — с горечью ответила она.

Ну, она во всяком случае вышла замуж не из стремления подняться по социальной лестнице. Должно быть этот Джорди очень красивый юноша, раз привлёк такую невесту, когда его жизненные перспективы выглядели столь неблестящими.

— Урожай в этом году выдался хорошим, леди. Почему ж вашим арендаторам грозила голодная смерть?

— Плесень в закромах, — ответила она и рассказала ему, пока они ехали, всю историю. Род как мог старался успокоить её, но данное дело вызывало у него нехорошее ощущение. Если судья не проявит милосердия, то Джорди наверняка повесят, и отец юноши возглавит мятеж, в котором его никто не станет винить.

Конечно, если Диармид таки проявит милость, то кто–нибудь обязательно подымет крик о выгораживании своих и подымет мятеж якобы против блата правящей клики.

И все же, кризисы надо разрешать поочерёдно. Покуда они ехали, Род втянул Ровену в разговор и, к тому времени когда они въехали в выросший вокруг замка Логайр город, Род решил, что Джорди несомненно нарушил закон — но столь же несомненно сделал это лишь с самыми благими намереньями. Очень жаль, что он не обратился к риву с протестом — но возможно он знал, что тот, безусловно, откажется внять гласу разума.

Сжав последний ряд пшеницы, мужчины с радостными криками побросали серпы, а затем принялись помогать женщинам собирать колосья в снопы — и, как всегда случалось при этом, многие обменялись поцелуями.

На долю Диру, однако, не перепало ни одного. Он нашёл себе место в ряду и нагнулся, широко разведя руки, собрать охапку колосьев, а затем взял ещё одну и связал их друг с другом.

— Если б только люди могли собираться так же плотно, как их снопы, а, Диру?

Поражённый Диру поднял голову. С ним заговорила Рия, одна из деревенских девушек, она действительно обратилась к нему!

— Как… как, ну, да, — запинаясь ответил он, и напряг мозги, пытаясь придумать, чтоб такое ответить. Однако его язык казалось сам собой завязался узлом, хотя Рия и не была такой красивой как Ленарь и её подруги. Но все же она выглядела достаточно миловидной, и Диру было изумительно приятно, что она заговорила с ним.

— Возможно мы все словно колосья пшеницы, — высказала мысль Рия, — совершенно бесполезны, если не связаны друг с другом.

— Я… я полагаю, что деревня именно такая вот связь, — запинаясь вымолвил Диру.

— Хорошая мысль, — одобрительно кивнула Рия. Одобрила! Диру!

— Но если мы сноп, то должны быть вплотную друг к другу, не так ли?

Диру мог только молчать, пялясь на неё. Такого просто не могло быть! Не могла она и впрямь флиртовать с ним! С кем, с кем, но только не с ним! Но он сказал себе, что не ответить ей будет хамством, и поэтому выдавил из себя:

— Полагаю, все мы как раз того и хотим.

— Все? — захлопала ресницами Рия. — А говорят ты, Диру, счастливей, когда один. Ты уверен, что тебе хочется видеть другие колосья вплотную рядом с собой?

— О, совершенно уверен! — горячо ответил Диру, а потом сообразил, что высказался слишком уж откровенно, и попытался немного сдать назад. — В смысле, мне б не хотелось быть отшельником и жить одному в лесном скиту.

— А как насчёт того, если б с тобой в скиту жил ещё кто–то?

Диру не верил своим ушам. Не может быть, чтоб она намекала, будто находит его привлекательным. Никакая женщина не могла — или нет?

— Я… я полагаю, что если с тобой ещё кто–то живёт, то ты не отшельник.

— И все же, сие кажется привлекательным, когда двое человек живут одни в лесу. — Рия подняла охапку снопов и пошла отнести их к скирде.

Диру взял собственные снопы и поспешил, стараясь не отстать от неё.

— Было б вполне неплохо, если б мы до конца года могли все стать единым целым, как становимся при жатве.

— Но должны быть и времена, когда люди могут побыть вместе одни. — Рия поставила свои снопы у скирды; когда она повернулась собираясь уйти, Диру как раз подошёл, и её грудь задела тыльную сторону его руки.

Диру на мгновение замер. Ни одна женщина никогда не прикасалась к нему, не говоря уж о том чтобы так вот коснуться! Он поспешил поставить свои снопы и догнать Рию.

— Я всегда жалел отшельников, когда доводилось услышать о них, — сказал Диру. — Людям не следует жить одним.

— И им не следует всегда быть серьёзными, — с улыбкой повернулась к нему Рия, хлопая ресницами. — Нам следует многое делать вместе — не так ли, Диру?

У Диру ёкнуло сердце.

— Ну… конечно ж, — запинаясь вымолвил он, — такое как Празднество завтра вечером. — Он набрался смелости и выпалил: — Ты потанцуешь там со мной, Рия?

— Танцевать с тобой? — он увидел в её глазах восторг, и его надежды взмыли на миг на немыслимую высоту.

И с треском рухнули, когда она откинула голову и рассмеялась. Заслышав смех, другие юноши и девушки посмотрели в их сторону, уже усмехаясь.

— Ну и ну, Диру! — очень громко удивилась она вслух. — Ты ухаживаешь за мной?

Диру попытался ответить, губы его шевелились, но с уст не сорвалось ни единого слова.

— Диру ухаживает за мной! — крикнула она остальной молодёжи. — Он просил меня потанцевать с ним завтра вечером!

Со всех сторон грянул презрительный смех, и у Диру жарко запылало лицо.

— Многовато возомнил о себе, да, Диру? — выступила вперёд Ленарь, весело поблёскивая глазами.

— Да, Диру! — захихикала одна из её подруг. — Тебе следовало пригласить кого–нибудь с такой же внешностью как у тебя. Может лосиху?

— О, лосиха чересчур красива для него! — воскликнула другая девушка. — Диру следует ухаживать за медведицей!

— Да, Диру! — подошёл сзади к Ленари Хирол. — Может медведица и позволит тебе залечь с ней на зиму в берлоге.

— Да, кто–то ведь должен захотеть лечь с тобой! — Аркер подошёл к Рие и обнял её одной рукой за плечи. — Не человек, конечно, но кто–то. — Рия рассмеялась вместе с ним, крепко держа его за руку и прижимаясь к нему.

Лицо у Диру так и горело, но ещё жарче горело у него в груди, когда он стоял в кольце издевательского смеха, понимая, как они устроили ему западню, и как охотно он полез в неё. Все это было шуткой, отличной весёлой шуткой, с целью посмотреть как Диру сваляет дурака — началом веселья, сопровождающего Празднество Урожая. Он все сообразил — придумали это Ленарь или Хирол, но Рия не замедлила согласиться, поскольку ей так сильно хотелось войти в круг подружек Ленари — все девушки этого хотели, и данный розыгрыш был её шансом. А потом они и остальным рассказали о своей чудесной шутке, которой суждено стать знаменитой в деревне на целую жизнь — как хорошенькая Рия заставила свалять дурака этого урода Диру.

Не говоря ни слова, он повернулся и понуро вышел из окружившего его кольца молодёжи, со звучащим у него в ушах издевательским смехом. Он уходил прочь, но они ещё сотню ярдов не отставали от него, тогда как гнев в нем все нарастал и нарастал — но Диру знал, что произойдёт, если ему вздумается броситься на них, поскольку парни уже не раз колотили его. Страдая от унижения, он плёлся вброд сквозь этот поток смеха, пока не скрылся за деревьями с их благословенной прохладой тени и шум веселья начал стихать позади него. Следовать за ним в лес — в этом было, конечно же, мало смысла. Его догнал последний насмешливый крик:

— Да оставьте вы его в покое! Он пошёл делать предложение той медведице, о которой мы ему сказали.

И ещё один последний взрыв смеха.

Диру пёр в глубь леса, толком не зная, куда и зачем идёт, полный страдания и ярости. В один прекрасный день он отомстит им, Рие и Ленари, Хиролу и Аркеру — всем им, кто всегда презрительно кривил рот при виде него, всей этой молодёжи, которая с детства насмехалась над ним. Он понятия не имел как именно, но он отомстит!

И тут его осенила мысль, и он замер, уставясь невидящим взором на деревья перед собой, сообразив, как именно он сможет отомстить — и не через год или позже, а завтра! Он снова двинулся через лес, но теперь уже целеустремлённо, шагая как можно быстрей к реке.

Род выехал на городскую площадь, неровный круг футов так ста в поперечнике, окружённую трехэтажными домами с отштукатуренными стенами и вынесенными наружу балками, сплошь с какими–нибудь лавками на первых этажах — но теперь закрытыми. Горожане с мрачным видом собрались вокруг воздвигнутого в центре площади эшафота, из неошкуренного и необструганного свежесрубленного дерева. Слева от эшафота подымались скамьи трибун, отделённые от него десятью футами пространства и пятьюдесятью ощетинившимися копьями ратниками — но не в ливреях Логайра. Их цвета совпадали с яркими красками одежд сидевших на скамьях, нарядов из атласа и бархата, призванных показать их богатство и власть, а мечи у них на боках говорили не только об их военной подготовке, но и о готовности пустить их в ход и начать войну, если им не понравится вердикт.

Род сделал вдох, с холодком в сердце сообразив, что мятеж может вспыхнуть прямо здесь — мятеж или гражданская война; он увидел дюжину рыцарей, сидящих на лошадях у противоположного конца эшафота с двумя десятками ратников, выстроившимися позади них, и ещё множеством рассеянных в толпе. Судья принял военные меры предосторожности, но его личные вооружённые силы не смогут предотвратить битву. Это под силу только ясному мышлению и умному суждению.

Между высоким креслом судьи у одного конца эшафота и Ансельмом с его союзниками у другого стояла виселица. Лучи вечернего солнца поблёскивали на свисающей с перекладины цепи.

— Я и не знал, что мы прибудем на казнь Джорди! — оценил обстановку Род.

— И я тоже. — Ровена соскользнула с седла; несколько её охранников бросились помочь ей, но она уже подымалась по грубо сколоченной лестнице. — Я должна просить за него! — Она чуть ли не бегом кинулась к сидевшему в кресле судьи молодому человеку и бросилась ему в ноги, склонив голову — но Роду хватило всего одного взгляда, чтобы понять, сколь невелики её шансы. Диармид Логайр был в высшей степени логичным человеком и гордился своей способностью отбрасывать эмоции при рассмотрении сложного вопроса.

Род ощутил дуновение ледяного ветра, не шелохнувшего ни единого листка на окружающих деревьях и не имеющего никакого отношения к погоде. Если предупредить войну могло только ясное мышление и здравое суждение, то возможно все они в большой беде. Род вполне доверял способности Диармида ясно мыслить, но не был уверен в другом: с людьми Диармид разбираться не умел.

Род быстро обвёл взглядом других стоящих на помосте. Ближе всего к нему расположилось трое мужчин постарше, сплошь мрачного вида. В центре их был худощавый, чисто выбритый седовласый человек со злым лицом. Род узнал его — старший брат короля, Ансельм, лишённый прав состояния за измену, пониженный в ранге до сквайра и вынужденный проводить жизнь в безвестности. Род слышал, что Ансельм женился и ему очень хотелось бы встретиться с его женой, увидеть эту изумительную женщину, которая вышла замуж за человека, обречённого жить опозоренным. Должно быть она действительно любила его.

Позади Ансельма и его сторонников стоял с десяток ратников в его ливрее. Род почувствовал, как волосы у него встали дыбом.

В центре помоста он увидел молодого человека с обнажённой грудью и связанными за спиной руками, стоящего там под золотой цепью — черноволосого юношу на редкость красивой наружности, должно быть, Джорди. Род вдруг понял, что привлекло к нему Ровену.

— Милосердия, добрый судья! — Ровена откинула вуаль и подняла на Диармида блестящие от слез глаза, давая ему лицезреть свою поразительную красоту. — Умоляю вас, помилуйте моего мужа!

Среди стоявших с Ансельмом лордов возникло брожение и ропот — и ещё один в ответ на него среди ратников, и даже со стороны рыцарей и солдат за спиной у Диармида.

Вся толпа, казалось, затаила дыхание, а все мужчины вздохнули от восхищения и зависти. Красота леди Ровены подействовала на всех, а её трагические слезы и хрупкость вызывали у всех мужчин желание броситься защитить её.

У всех, кроме Диармида. Быстро взглянув на него, Род увидел, как расширились глаза этого юноши, как его руки сжали подлокотники кресла — но голос его оставался бесстрастным и спокойным, когда он ответил:

— Миледи, он нарушил закон.

— Любимая, не унижайся перед сим бессердечным человеком! — крикнул Джорди так, словно это у него разбито сердце.

Диармид сузил глаза, руки его ещё плотнее сжали подлокотники.

— Нет позора в том, чтобы просить помиловать мужа! — выкрикнула Ровена. — О добрый судья, приговори его к любому наказанию, кроме смерти!

— Я б так и поступил, если бы дозволял закон, — сказал Диармид с куда большим сочувствием в голосе, чем когда–либо доводилось слышать у него Роду. — Я б так и поступил и вернул бы его тебе, но закон ясен, и он сам признался, что браконьерским образом застрелил шестнадцать королевских оленей.

— Оленей, право охотиться на которых ему полагалось иметь! — выкрикнул Ансельм так, словно эти слова вырвались у него сами собой. — Великие лорды всегда обладали привилегией охотиться в королевских лесах, а герцогом Логайра полагалось бы быть Джорди, а не его мямле–кузену.

— Так оно и было бы, если бы ты не лишил его полагающегося ему места своей изменой. — Диармид поднял голову и посмотрел каменным взглядом на дядю, а его стража взялась обеими руками за пики.

Стоящие рядом с Ансельмом придвинулись к нему и что–то гневно зашептали, а лорды позади него слегка выдвинули мечи из ножен — но взглянули на рыцарей за спиной у молодого герцога, который, казалось, подался вперёд, на стражников рядом с Диармидом, с Джорди, и ещё на тридцать, стоящих на земле у эшафота, с пиками и алебардами наготове — и Ансельм смог лишь сжать в бессильной ярости кулаки.

Диармид снова повернулся к Ровене.

— Он похитил шестнадцать королевских оленей короны, и должен быть повешен за любого из них. Таков закон, и он признал своё преступление. Я не могу простить Джорди.

Ансельм страдальчески вскрикнул и схватился за эфес меча, и находившийся рядом с ним ещё более настойчиво зашептал ему что–то — но лишённый прав состояния лорд лишь стоял дрожа всем телом.

— Милорд, разве вы не можете смягчить закон? — воскликнула Ровена.

— Если отбросить в сторону законы, то королевство впадёт в хаос, и тогда пострадают все, — объяснил ей Диармид.

— Я жду ребёнка! — крикнула Ровена. Ансельм застонал, а Джорди и сам вскрикнул.

22

— Увы, муж мой должен узнать о сём вот так вот! — по щекам Ровены текли в три ручья слезы. — Но я уверена в сём — через семь месяцев у меня будет ребёнок! Ужель я должна родить сироту?

— Любимая! — Джорди дёрнулся было к ней, но стражники рванули его обратно. Он с дикой яростью бросился на них, пусть и со связанными руками, но один из стражников зажал его в борцовский захват.

— Мне жаль вас, — серьёзно ответил Диармид, — но покуда я герцог Логайра, ни вы, ни ваш ребёнок не будете ни в чем нуждаться. Возвращайтесь к себе в имение, леди, и позаботьтесь о своём ребёнке.

Она встала и рыдая отвернулась к Ансельму, который обнял её и крикнул, глядя поверх головы невестки на Диармида:

— Бессердечный принц! Неужто ты не можешь проявить милосердия даже к своему же кузену?

— Именно потому, что он мой кузен, милорд, я и не смею делать никаких исключений из закона, — не замедлил с ответом Диармид. — Или пусть люди говорят, что один закон для короны и её родственников и другой — для всех прочих? Правосудие должно быть одинаково для всех!

— Да, правосудие. — И с этими словами Род поднялся по лестнице на помост. — Но иногда, чтобы добиться правосудия, закон надо смягчать милосердием.

— Гэллоуглас! — вскрикнул в гневе и отчаянии Ансельм, а Ровена в ужасе подняла взгляд на Рода, открыв, что возможный защитник оказался злейшим врагом её семьи.

— Лорд–чародей! — Лицо Диармида на миг отразило чувство облегчения. — Как вы сюда попали?

— Я буду защищать здесь дело правосудия, милорд герцог. — Выражение лица Диармида напомнило Роду, насколько же молод на самом деле этот юноша. — Лесные Законы — дело хорошее и полезное, поскольку они не дают истребить всех оленей и позволяют отстреливать их ровно столько, чтобы они не пожрали всю свою еду и не умерли с голоду — но не слишком ли жёстко добиваются их соблюдения? Разве цель сохранения оленьих стад как раз не в том, чтобы благодаря им можно было в случае нужды накормить голодных людей?

— Здравое обоснование, — задумчиво произнёс Диармид. — История говорит нам, что Лесные Законы были созданы только с целью сохранить оленей в качестве развлечения для великих лордов — но вы даёте нам более великую цель, лорд–чародей.

Ансельм уставился на него во все глаза, не в состоянии поверить, что Род на стороне его сына — Джорди ошеломлённо воззрился на него, Ровена посмотрела на Рода с внезапной безумной надеждой.

— И данную цель наверняка следует здесь учитывать, — продолжал развивать свою мысль Род. — Разве развлечение для немногих важнее жизней крестьян?

Толпа зашепталась, а солдаты беспокойно запереминались с ноги на ногу.

— Разве закон важнее хорошего правления? — продолжал долбить в одну точку Род.

— Закон и есть ключ к хорошему правлению, милорд, — озадаченно нахмурился Диармид.

— Значит цель заключается в хорошем правлении? Диармид медленно поднял голову, начиная понимать, куда клонит Род.

— Тогда закон должен служить именно достижению цели. — Он повернулся к Ровене. — Леди, ваш муж когда–нибудь пренебрегал своим долгом?

— Никогда, милорд! — горячо заверила Ровена. — Он всегда усердно заботился о своих крестьянах и был справедлив! Постоянно объезжал имения, чтобы убедиться, что все хорошо! Его постоянной заботой было благополучие крестьян!

— До того, что это даже заставляло её ссориться с ним, — проворчал один из её охранников, слишком громко, чтобы счесть это ошибкой.

Диармид повернулся к охраннику — и ко всей дюжине её сопровождающих.

— Жена наверняка будет хорошо отзываться о муже, которого любит — но как насчёт его челяди? — Он увидел, как охранник бросил украдкой взгляд на Ансельма, и тон его сделался более резким. — Подойди, любезный, тебе нечего бояться! Для тебя найдётся место среди моих собственных домочадцев; у тебя и твоей семьи будут хижины в моих имениях для защиты от гнева сэра Ансельма! Если у тебя есть что сказать против сквайра Джорди, то говори!

— Ни единого слова! — крикнул этот поседелый крестьянин. — О нем нельзя сказать ни одного худого слова, милорд, и можно сказать уйму хороших!

— Да! — крикнул охранник помоложе. — Он рядом с нами даже за плугом дабы убедиться, что борозда проходит прямо! И шагает с сеятелями, разбрасывая семена!

— Да! — крикнул ещё один из сопровождающих Ровену. — Когда приходит время жатвы, он всегда рядом с нами с серпом и цепом! А если пахарь болен, то чихается как раз ему!

— Мы пошли бы за Джорди хоть на смерть, милорд. — Слова старого крестьянина прозвучали наполовину угрозой. — Призовите его на войну, и мы все как один последуем за ним, так как знаем, что он будет заботиться о нашем благополучии.

— И он здесь ради нас! — крикнул самый молодой. — Когда сгнило зерно в закромах, он поклялся, что мы не будем голодать, пусть даже сие будет стоить ему жизни! Умоляю вас, милорд!

Ансельм теперь отмахнулся от шепчущего ему на ухо и выступил вперёд.

— Мой сын всегда превосходно управлял имением и ладил со своими арендаторами, лорд Диармид. Если вы стремитесь к правосудию, то его следует наградить за усердие и заботу, а не отнимать у него жизнь!

— В этих словах есть немалая доля истины, милорд, — обратился к Диармиду Род. — Люди важнее оленей.

— Да, лорд–чародей. — Диармид начал проявлять толику волнения, что для него было просто изумительно. — Но по вашим же собственным доводам, если мы не будем соблюдать Лесные Законы, то как мы прокормим наш народ дичью в случае неурожая и последующего голода?

— Именно из–за угрозы голода Джорди и убил оленей, — привёл контрдовод Род. — Однако еду можно добыть не только с помощью лука и стрел, но и купив за деньги. — Могу ли я предложить штраф — скажем, в тысячу золотых?

Лорды в ужасе охнули и принялись яростно толковать между собой.

— Очень мудро, лорд–чародей, — медленно кивнул Диармид. — Штраф, на который можно воздвигнуть усадьбу — или кормить пятьдесят деревень всю голодную зиму! Да, столь высокий штраф заставит даже герцога дважды подумать, стоит ли охотиться, когда уже не сезон, и наверняка удержит от сего любого лорда помельче.

— Я отдам все чем владею! — воскликнула Ровена. — Все моё приданое, землю и драгоценности стоимостью в тысячу золотых!

— Ровена, нет! — вскрикнул Джорди.

— Какой прок в приданом без мужа? — отпарировала она, и снова повернулась к Диармиду. — Большего я предложить не могу!

— Я могу! — вскочил на ноги один из графов. — Я предлагаю сто десять фунтов!

— А я сто пятнадцать! — вскочил рядом с ним какой–то барон.

— Сто двадцать!

— Сто тридцать!

Изумлённый Род стоял столбом, покуда набирало силу это аукционное умонастроение. Диармид лишь кивал, и когда повышение прекратилось, громко объявил:

— Итого восемьсот пятьдесят, милорды, но не достаточно!

— Тогда я предложу сто пятьдесят золотых! — крикнул Ансельм. — Не забудьте, милорд, вы сказали, что сии деньги пойдут на прокорм голодных!

— И так оно и будет! — поднялся с кресла Диармид. — Я запру их в отдельном денежном сундуке и открою его, как только у людей сквайра Джорди будет нехватка хлеба! — Он повернулся к собравшейся знати. — Благодарю вас, милорды! Да будем мы все проявлять столько же щедрости и заботы о своих ближних, сколь проявили сегодня вы!

Лорды уставились друг на друга; отправляясь сюда, они определённо меньше всего думали о благотворительности.

Диармид повернулся и направился к Джорди, обнажая кинжал.

Раздались гневные крики, но Диармид лишь обошёл Джорди и перерезал его путы. Джорди поднял руки, массируя запястья, и крики стихли. Затем Диармид встряхнул цепь, сдёргивая с крюка, поймал, когда она упала, и вручил Джорди.

— Воспользуйся ею для покупки еды своим крестьянам — а если у них когда снова возникнет нужда, то лучше скажи своему герцогу, чем браться за лук!

Ровена подбежала к мужу и бросилась ему в объятия, а толпа разразилась одобрительными криками.

Посреди этих криков Ансельм подошёл к Роду, держа руку на эфесе меча.

— Если б моего сына убили, лорд–чародей, я бы поднял мятеж — и на сей раз, клянусь, смел бы своего зазнавшегося младшего брата и его надменную королеву!

— Хотя они и прислали к вам судью, у которого хватило ума понять, каким неоценимым достоянием является ваш Джорди? — спросил Род.

— То не Диармид понял сие, а вы доказали ему!

— Ну и ну, спасибо, сэр Ансельм, — медленно произнёс Род.

Ансельм уставился на него, сообразив, что сделал Роду комплимент. А затем оправился и требовательно сказал:

— Возможно в сём есть немалая доля истины — но по слухам вы покинули свой пост и бродите по стране, словно какой–то престарелый странствующий рыцарь! Кто же теперь будет смягчать правосудие короны, если Верховный Чародей покинул свой пост и бродяжничает в своё удовольствие?

— Как кто, ясное дело, мой сын Магнус, — уведомил его Род, — хотя и сомневаюсь, что ему это понадобится.

Ален воплощает все милосердие, в каком когда–либо нуждалась корона. Что бы вы ни думали о своих родственниках, сэр Ансельм, у вашего племянника положительно талант по части здравых суждений.

— Возможно, коль скоро он станет королём, то все так и будет, — допустил призадумавшись Ансельм, — но сие может случиться лет через двадцать, а то и позже. Кто же будет смягчать правосудие королевы до той поры? Она ведь наверняка не станет слушать советов собственного сына!

Род мог бы указать, что Туан всегда был гласом умеренности, который не давал Катарине превратиться в тирана, но он знал — проявленное братом милосердие и занятое им положение вызывали у Ансельма столь сильное негодование, что упоминание о нем лишь заставит его вспыхнуть гневом — и потому сказал вместо этого иное:

— Возможно она и не станет слушать советов собственного сына, сэр Ансельм, но обязательно прислушается к советам моего. Пора нам начать доверять детям, которых мы так упорно старались воспитать мудро и хорошо. Разве вы не доверяете собственному мальчику?

— Да! — горячо подтвердил Ансельм. — Во всей стране нет никого лучше него!

— Но весьма немало столь же хороших, — парировал Род. — Доверьтесь собственному мальчику, сэр Ансельм — но доверьтесь также и моему. В конце концов, Джорди ведь ему доверится.

— Он не казался убеждённым, — сказал Род Диармиду, когда они смотрели вслед уезжающему с сыном и невесткой Ансельму. Будущий дедушка вёл в поводу дамскую верховую лошадь, потому что Джорди и Ровена, по какой–то странной причине, решили ехать вдвоём на одном коне.

— Возможно, но удара он не нанёс, — сказал Диармид и содрогнулся. — Пока вы не поднялись по сей лестнице на помост, я думал, что мятеж разразится прямо здесь и сейчас!

— Одна из наиболее неприятных небольших проблем, связанных с должностью герцога, — посочувствовал юноше Род. — Фактически, ваше высочество, у меня всегда складывалось такое впечатление, что вы терпеть не можете заниматься администрированием!

— Вы же знаете, лорд–чародей, я куда больше предпочитаю проводить время с книгами! — рассмеялся Диармид.

— Да, знаю, — кивнул Род. — Точно так же как Грегори. Но вот Джорди предпочитает быть в имениях, вникать во все и лично убеждаться, что его крестьянам живётся неплохо и все идёт гладко.

— Желал бы я обладать таким даром! — сказал Диармид.

— У него он вероятно от матери. Подумать только, не подыми Ансельм мятеж, то управление герцогством Логайр свалилось бы вместо тебя на Джорди!

— Тем более жалко, что сим занят не он!

— Да, но закон странная штука, — задумчиво произнёс Род. — Да, знаю, прав состояния обычно лишается не только изменник, но также и все его потомки — но может быть сделано исключение, если есть основания считать, что сын будет столь же предан короне, сколь был неверен его отец.

И подождал.

Через несколько секунд Диармид кивнул.

— В ваших словах есть истина, лорд–чародей. Надо будет обсудить сие с матерью.

Однако обсудить эту мысль с Катариной он предоставит Туану — после тридцати лет, в течение которых Туан умерял её резкость, он стал непревзойдённым мастером по этой части. Род улыбнулся. Может, возведение Джорди в герцоги Логайра и не строго соответствовало бы закону, но оно наверняка было бы в интересах всего народа.

В том числе и Диармида.

— Как ты мог допустить такое! — бушевал Дюрер, расхаживая взад–вперёд. — Как ты мог позволить ему остановить эту вспышку! Мы были на пороге больших дел, ты мог бы увидеть, как гражданская война начнётся прямо там, но нет! Тебе понадобилось позволить этому сладкоречивому негодяю отговорить тебя от этого!

— Я делал все, что мог, стараясь подстрекнуть Ансельма Логайра обнажить меч, — возразил агент, — но этот проклятый Гэллоуглас сумел вытащить запал из столь старательно заряжённой мной бомбы!

— Разнести Гэллоугласа! Разнести его на куски! Пытать и четвертовать его! Изжарить его на медленном огне! — бушевал разъярённый Дюрер, а затем вдруг резко остановился, опираясь на стол и хватая воздух раскрытым ртом. — Придётся нам убить его. Вот и все. Придётся — и быть готовым восстать в ту же секунду, как он умрёт!

— Да мы же тридцать лет пытались его убить, — возразил агент.

— Да, но теперь он бродит сам по себе, без кого–либо из своего отродья, готового защитить его! Свяжись с местным агентом, одним из этих рождённых на Грамарии телепатов, которых мы сумели поднять и завербовать! Один из них наверняка должен суметь устроить иллюзию, благодаря которой он угодит в силки! Достаньте телепата! Устройте западню! И когда она захлопнется, убейте его на месте!

Род сидел на повалившемся стволе у своего бивачного костра, пощипывая минорные струны своей ручной арфы, монотонно распевая (поскольку тональность ему, как он знал, все равно не удалось бы выдержать) о скитальце, который состарился, разыскивая однажды увиденную, затем утерянную им женщину — но распевая он увидел, как качнулась ветка на той стороне поляны, где не было ни малейшего ветерка, и услышал, как проухала вызов сова. Гадая, почему это эльфы не предупредили его, он отложил в- сторону арфу и поднялся на ноги, опустив руку на рукоять кинжала, и окликнул:

— Есть кто живой?

— Друг. — Ветка качнулась в сторону, и в круг отбрасываемого костром света вышла высокая молодая женщина — очень высокая, больше шести футов ростом и с ещё более высоким посохом. — Друг, ищущий совета.

Род облегчённо вздохнул, а затем нахмурился.

— Лес едва ли самое безопасное место для привлекательной молодой женщины. Что вы во имя неба делаете, разгуливая одна ночью в лесу?

Поначалу, при слове "привлекательной", глаза Алеа сверкнули, но потом она улыбнулась, казалось, странно довольная услышанным, взгляд её изумительно смягчился.

— Вам незачем за меня беспокоиться, лорд–чародей. Ваш сын хорошо меня научил заботиться о себе.

— Да неужто! — улыбнулся Род, снова гордясь своим мальчиком. А затем кивнул на посох. — Полагаю, вы действуете вот этим. Здоровой молодой женщине на самом–то деле незачем опираться на палку.

— Да, совершенно ни к чему, когда у меня есть Гар — в смысле Магнус.

Род тихо рассмеялся, а затем с миг в удивлении взирал на неё. И как это Магнус нашёл такую подходящую для него женщину?

Да так же как и Род, конечно же — обойдя полгалактики.

— Я действительно друг, — сказала она, — или хотела бы им быть.

Род улыбнулся и протянул ей руку.

— Подходи присаживайся рядом, друг, и раздели со мной тепло костра. — А затем, словно запоздало сообразив, добавил: — В котелке есть ещё чай.

— Чай не помешает, — присела рядом с ним Алеа. — Вечер–то свежий.

Род достал из вещмешка вторую кружку, налил в неё из походного котелка чай и подал ей в руки.

— Ты выбрала странное место для поисков совета, — сказал он усевшись, — или ты сбилась с пути?

Алеа помедлила с ответом, пристально глядя на огонь.

— Несколько лет я думала именно так — но на самом деле это длилось едва ли два месяца.

— Случилось что–то ужасное, — озабоченно произнёс Род. — Что могло заставить молодую женщину до такой степени потерять своё чувство направления?

Алеа молчала, явно разрываясь между двумя противоположными желаниями.

— Тебе не обязательно отвечать, — мягко сказал Род, — и не беспокойся, я не стану читать твоих мыслей. Мне это даётся не так естественно, как некоторым другим.

— Магнус тоже их не читает, — быстро сказала она, — как бы сильно ему ни хотелось этого. Он никогда ни на миг не предавал меня, ни в малейшей степени.

Она умолкла, снова глядя на огонь. Род решил, что её нужно слегка подтолкнуть.

— А ты ожидала, что он предаст тебя?

— Все остальные именно так и делали, — отрезала она. — Был… — Фонтан её слов иссяк.

— Один соблазнитель? — мягко подсказал ей Род. — Молодой человек, который уверял, будто он любит тебя, а потом бросил?

Она повернулась к нему, прожигая его взглядом.

— Откуда ты знаешь!?

— Это слишком обычная история для молодых женщин, — вздохнул Род. Он отвернулся признаваясь: — Я и сам однажды попробовал такое.

— Попробовал? — снова сделалась внимательной Алеа. — Значит не получилось?

— Да, — сказал Род, — потому что я действительно влюбился в неё. Хотя понял это далеко не сразу.

— Не могу взять в толк, как это кто–то не понял сразу, что любит, — отозвалась Алеа.

— Вот как? — Род посмотрел ей прямо в глаза, пока она не уловила значения его слов, а затем покраснела и отвернулась.

— Но не при первой любви, — тихо проговорил Род. — Можно круглые сутки спрашивать себя "Это любовь?", но это не она. А когда она есть, то ты знаешь это — и говоришь себе "Так значит, это любовь!" Но если эта любовь плохо кончается и причиняет тебе страшную боль, то что–то в тебе приравнивает любовь к боли и потом навеки отказывается от романтических увлечений.

— Не "навеки", — медленно произнесла Алеа. — Да, надолго, но не навеки.

— Если повстречаешь человека достойного твоей любви? — улыбнулся Род. — Скажите, леди — как он доказал, что достоин?

Алеа вздохнула и откинула голову назад.

— Терпением. Я то и дело теряла с ним самообладание, но он ни разу не наорал на меня в ответ, только кивал и делался очень серьёзным. Заметьте, я не говорю, будто он не спорил со мной — но это было больше попыткой убедить меня объясниться, стремлением понять, что я имею в виду.

Род ощутил новый прилив гордости за сына, но тем не менее спросил:

— И когда он понимал, то по–прежнему спорил? Алеа с миг сидела не шевелясь, хмурясь и обшаривая воспоминания. А затем сказала:

— Он обычно заканчивал соглашаясь со мной. Оглядываясь на прошлое, я вынуждена сказать, что те ссоры были на самом деле его манерой объяснить мне тремя различными способами свои идеи и растолковать все причины их появления — а коль скоро я понимала, почему он хотел что–либо сделать, то всегда находила в его словах смысл. Ну, почти всегда, — поправилась она, — но в иные раз–другой я была готова не спорить с ним и предоставить ему самому выяснить, как он ошибается.

Улыбка Рода так и засияла.

— Но ты не поняла, что полюбила его.

— Да, я знала только, что он мой боевой товарищ. — Алеа нахмурясь повернулась к нему. — Вы ведь не хотите сказать, что подобное терпение может происходить только от любви!

— Нет, не всегда, — согласился Род, — но обычно. Сколько тебе потребовалось времени для понимания этого?

— Четыре года. — Взгляд Алеа снова вернулся к огню. — На самом деле это произошло всего несколько месяцев назад. Мы находились на планете, где колония выродилась в набор враждующих кланов. Вот там я и поняла — мне хочется, чтобы он обнял меня, поцеловал, и… — она покраснев оборвала фразу. — Однако я была все ещё не готова назвать это любовью. Это случилось лишь когда его младший брат… когда Грегори передал ему, что… — Тут она вспомнила, почему Род бродил в этом лесу и перефразировала то, что желала сказать. — …Что его мать больна. Он тогда сделался таким встревоженным, таким печальным и серьёзным, и я поняла, что сейчас не время затевать ссору, и я могу для него сделать только одно: сидеть тихо и ждать, когда он заговорит — а затем слушать. — Она нахмурилась, озадаченная собственным поведением. — Полагаю это был первый раз, когда я настолько встревожилась за него, что думала только о его нуждах, а не о своих — а он делал это для меня много раз! Она умолкла, глядя на огонь. Род сидел и ждал.

— Да, это было в первый раз, — повторила Алеа. — Если поразмыслить, я тогда в первый раз была уверена: он настолько занят своими переживаниями, что мне не нужно быть настороже, что я могу позволить себе быть действительно открытой с ним. Он был настолько уязвим, настолько сильно поражён, и было бы очень и очень неправильным сделать тогда что–нибудь, способное ранить его.

Род снова подождал, но она оставалась безмолвной. Наконец он сказал:

— Значит ты наконец мельком увидела его таким, каков он есть на самом деле.

— Да, — кивнула Алеа. — Внутреннего Магнуса, мальчика внутри мужчины, очень молодого мужчины, который был так тяжело ранен любовью. — Она слегка нахмурившись повернулась к Роду. — Именно поэтому я и отправилась разыскать вас — узнать, почему Алуэтта ранила его и как эта рана могла оказаться такой глубокой, что мальчик внутри него стал бояться полюбить вновь, каким бы бесстрашным мужчиной он ни сделался.

Род глядел на неё минуту с лишним, а затем закрыл глаза и кивнул.

— Есть и другие, кто достаточно хорошо знает его, чтобы ответить.

— Больше нет, — возразила Алеа. — Его братья и сестра сами так сказали. Он сильно изменился, сказали они, им теперь кажется, будто они больше не знают его.

— Но они знают, кто его ранил и почему, — мягко возразил Род.

23

— Ну, это и я знаю, — отозвалась Алеа. — Это сделала Алуэтта, но я не знаю, как она его ранила, и по–настоящему не понимаю, как она могла так глубоко поразить его. — Она мрачно нахмурилась, ощущая нарастающий гнев. — Думаю, я никогда не прощу ей этого!

— Не будь так уверенна, — призвал её Род. — Шрамы в его душе оставила не та Алуэтта, которую мы знаем, которую все ещё приходится отвлекать, не давая ей ненавидеть себя за совершенные ею преступления.

— Целиком её в этом поддерживаю, — зло бросила Алеа. — Как только Корделия и Джефри могли простить её? Как только Грегори мог влюбиться в женщину, способную сделать с человеком такое?

— Потому что у него не было особого выбора. — Род отвернулся, переведя взгляд на огонь. — Все конечно думают, будто им известно, что именно сделала Алуэтта, но Грегори был тогда слишком юн, чтобы понять. Даже Джефри этого не понял, хотя, уверен, он–то думал иначе. Но вот Корделия была достаточно взрослой и разумной. Фактически, именно она–то и помогла ему заштопать душевную рану.

— Но не станет об этом говорить — не нарушит его доверия, как сказала она мне. И это означает, что вы — единственная моя надежда узнать то, что я хочу.

— А разве он сам тебе не расскажет? — На лбу Рода пролегли морщины печали. — Было время, когда он отличался своей открытостью.

— В самом деле? — Алеа пугающе пристально заглянула Роду в глаза. — Когда он был мальчишкой? Расскажите мне о нем!

Род несколько минут смотрел на неё изучающим взглядом, а затем ностальгически улыбнулся, устремив взор куда–то вдаль.

— Он был толковым и смышлёным, хотя всегда с тем преувеличенным чувством ответственности, которое приходит с положением старшего сына…

— Должно быть и время, когда он не был старшим сыном, — поднажала Алеа. — Ведь Корделия на три года младше него, не так ли? Каким он был, когда оставался единственным ребёнком?

— Смелым, — улыбнулся Род, оглядываясь на минувшие годы. — Жизнерадостным, всегда счастливым, немножко озорным — и очень смелым. Ему никогда и в голову не приходило чего–то бояться. — Он повернулся к ней с образующейся между бровей морщинкой. — Знаешь, он тогда был блондином — золотистым блондином.

— Нет, не знаю. — Алеа глядела широко раскрыв глаза, жадно впитывая каждую кроху сведений. — Как же он мог стать брюнетом?

— Так вышло в результате одного небольшого путешествия, в которое отправилась наша семья, — рассказал Род, — на экскурсию в страну фейри, где и впрямь действовала магия, и где мы открыли, что у каждого из нас есть свой аналог, человек, очень похожий на нас и играющий в своей стране роль, во многом схожую с теми, какие играли мы здесь, на Грамарии.

— Это всего лишь повесть, не так ли? — спросила Алеа.

— Нет, куда как более чем просто сказка. — И Род рассказал ей, как трехлетний Джефри угодил в ловушку врат между измерениями, как вся семья отправилась следом за ним, и как, уже немало лет спустя, когда все четверо детей попали в затруднительное положение, выбраться из которого они не могли даже с помощью своих пси–способностей, Магнус дотянулся с помощью Грегори и его аналога, Видора, до своего альтернативного "я", Альбертуса, старшего сына лорда Керна[42], и позаимствовал его таланты — но приобрёл больше, чем ожидал, так как волосы у него сделались чёрными, как у его аналога, а в его жизнерадостном характере развилась мрачная сторона, которая обычно оставалась скрытой, но всплывала на поверхность, когда он был расстроен.

— Слишком фантастично, чтобы поверить, — выдохнула Алеа, но Род видел по её лицу, что она как раз поверила.

— А я вернулся из того путешествия с совершенно ужасным нравом, — признался Род. — У меня ушёл не один год, прежде чем мне удалось избавиться от него — да и то только с помощью Гвен.

— Именно это и имел в виду Магнус, говоря, что вы исцелились, когда он пострадал? — спросила Алеа.

— Он так сказал? — удивлённо переспросил Род, а затем ответил: — Хотя понимаю. Произошло это конечно ни тогда — не один год спустя. Понимаешь, я впал в бредовое состояние — последствия попытки отравления, но теперь оно прошло…

Алеа вспомнила рассказанное Магнусом и придержала своё мнение по данному вопросу — Я всегда чувствовал себя очень виноватым из–за этого, — продолжал Род, уставясь на пламя костра. — Не сойди я как раз тогда с ума, прояви я больше терпения и понимания, то возможно сумел бы защитить его… — голос его стих, а взгляд сделался ещё более пристальным.

Алеа увидела его боль и сочувственно коснулась ладонью его руки.

— Нельзя винить себя за болезнь, — мягко сказала она.

— Да. Да, нельзя, — Род с мрачной улыбкой повернулся к ней. — Или, если и можно, то не следует. Но время для такой болезни оказалось самым неудачным — злосчастное совпадение, если угодно.

Это слово заставило сработать сигнализацию в глубине мозга Алеа, и та мигом напряглась.

— Магнус говорил, что вы учили его остерегаться совпадений, — сказала она.

Род уставился на неё.

Через минуту он кивнув, снова повернулся к костру.

— Да, я учил его этому. Следовало б и самому помнить об этом. Странно, как же я не понимал этого вплоть до данной минуты — но та гадюка, которая ужалила его, запросто могла проникнуть в мои мысли и снова раскочегарить безумие, чтобы не дать мне помочь ему.

— Кто была та гадюка? — тут же прицепилась Алеа, и, когда Род промолчал, сидя с виноватым видом, она догадалась: — Это ведь была Алуэтта, не так ли?

— Тогда её звали Финистер, — уведомил её Род, — почти иная личность. Алуэтта — это имя, которое ей дала её настоящая мать до похищения — ещё во младенчестве — Он повернулся к ней с очень серьёзным взглядом, положив руку на её ладонь. — Ты не должна винить её за сделанное ею — она сама достаточно винит себя. Её вырастила и воспитала пара эмоциональных убийц, которые промыли ей мозги, доведя девушку до паранойи, разрушив её самоуважение, извратив её природную доброту в жажду крови и разрушения, и оставив её эмоционально изувеченной. Исцеление её было самой трудной работой, за какую когда–либо бралась Гвен — но также и самым главным её достижением, стоящим в одном ряду с детьми, которых она вырастила сама.

Алеа заметила, что он не упомянул о собственной роли в том воспитании, но у неё хватило осмотрительности не спрашивать, почему.

— Ладно, я постараюсь не винить Алуэтту, хотя и вижу, как тяжело приходится Магнусу, когда то же самое пытается сделать он. Почему? Что же она сделала с ним?

— Пообещай не ставить ей этого в вину.

— Постараюсь проявить доброту и понимание и не осуждать. Я могу пообещать не мстить, но не могу пообещать не желать мести.

Род с минуту глядел ей в глаза, а затем коротко кивнул.

— Достаточно хорошо. Большего просить я не имею никакого права. Ну, в таком случае, сделала она вот что. — Но он снова перевёл взгляд на пламя костра, когда рассказал ей о гигантских способностях Алуэтты как проецирующей телепатки, о её умении заставлять встреченных ею людей думать, будто они видят какую–то совершенно иную особу — более прекрасную или более безобразную, в зависимости от того, что ей требовалось в данной ситуации — и о её таланте мгновенно гипнотизировать, склоняя разум жертвы влюбляться в неё даже когда она представлялась в самом безобразном обличье. Он рассказал ей, как Финистер прикинулась неверной молодой женой старого рыцаря, которая заманила Магнуса к себе в опочивальню и подстроила все так, что к ним ворвался её "муж". Затем он рассказал, как Финистер притворилась самой безобразной ведьмой северной округи, о том, как она заставила Магнуса все равно влюбиться в неё, о его сопротивлении и о том, как она вынудила его поверить, будто он стал змеем[43], обязанным вечно ползать вокруг основания дерева — а потом о том, как Корделия разбила эти чары и вернула брату человеческое мировосприятие. Далее он рассказал о дикой, волшебной красавице, увлёкшей Магнуса в ещё более дикую погоню за ней и, когда он влюбился в неё, бросившей его, ввергнув тем самым в отчаяние, в настолько глубокую депрессию, что он даже не видел, что она не настоящая, не мог вырваться из её тисков — но отправился, побуждаемый родителями, на поиски Зелёной Ведьмы, которая исцелила его от самых худших эффектов той депрессии, хотя и не смогла избавить его от слишком глубоко засевшего остаточного презрения к себе.

— Значит, Зелёная Ведьма оставила его в таком состоянии, в котором его можно исцелить, но пока никто этого не сделал, — медленно произнесла Алеа.

— Ей это было уже не по силам, — ответил Род, — возможно потому, что Магнусу требовалось время, чтобы притупилась боль, или потому, что он достиг той эмоциональной точки, на которой мог понять, и не только умом, но и глубоко внутри, что те кажущиеся различными женщины были на самом деле лишь одной в трёх разных обличьях, и что не все женщины подобны им.

— Вы хотите сказать, что не все мы стремимся поработить или унизить его?

— Именно это, — кивнул Род. — И не только.

— Значит, по–вашему, он все ещё способен полюбить?

— О, да, — подтвердил Род. — Понимаешь, он вырос в очень тёплой и любящей семье, пусть даже у него был отец, способный без предупреждения впасть в ярость. Этого определённо достаточно для возможности полюбить.

— Несмотря на пережитое им?

— Из–за выпавших на его долю тяжёлых испытаний ему определённо будет труднее полюбить вновь, — признал Род, — особенно оттого, что эти испытания, также как пребывание сыном двух исключительных людей, оставили его с низким самоуважением. Но это не значит будто он не может полюбить — это означает лишь, что ему понадобится время — много времени — с женщиной, которой он может доверять, зная, что она никогда не обратится против него, какие б там удобные случаи ей не представлялись.

Алеа сидела не шелохнувшись и не говоря ни слова.

— Ты несколько раз теряла с ним самообладание, не так ли? — мягко предположил Род.

Алеа напряглась, но сумела коротко кивнуть.

— Это не будет иметь значения, — заверил её Род, — поскольку все происходило открыто и честно, даже если ты швыряла в него все оскорбления, какие только смогла придумать, пытаясь ранить его побольнее, или обвиняла его в том, чего он не делал и заставляла пытаться угадать, в чем же его винят.

— Да, — медленно проговорила Алеа. — Я по крайней мере выступала открыто — возражала ему напрямик — хотя то, из–за чего я ссорилась с ним, не всегда бывало настоящей причиной спора.

Род подождал продолжения.

— На самом–то деле я сердилась не на него, — произнесла она так тихо, что он едва расслышал, — но тогда я не понимала этого.

— Думаю, он понимал, — сказал Род. — Я б не тревожился из–за подобных стычек — особенно если они остались в прошлом.

— О да, — подтвердила Алеа. — Было несколько лет, когда я набрасывалась на него всякий раз, когда испытывала гнев или страх. Но теперь этого меньше. Намного меньше.

— Поскольку ты знаешь, что тебе нечего его бояться? Она кивнула — а затем раздражённо добавила:

— Меня злит только то, что он не обращает на меня внимания!

— Я думал, он все время с тобой разговаривает.

— Ну, в общем–то да — но только как друг! Род подождал.

— Нельзя однако заставить кого–то полюбить тебя, если любви там нет, не так ли? — спросила Алеа.

— Ты имеешь в виду, не являетесь ли вы неподходящими друг для друга? Если ваши эмоции не реагируют, то может ли произойти волшебство? — Род покачал головой. — Нет — но у вас, на мой взгляд, не тот случай. Я видел, как он то и дело тянется к тебе, видел восхищение в его глазах, когда он смотрит на тебя.

— Восхищения недостаточно!

— Да, — согласился Род, — но оно достаточно хорошее указание, что есть и нечто большее.

На сей раз продолжения ждала Алеа, и, когда его не последовало, спросила:

— Что ещё потребуется для его исцеления?

— Преданность, — ответил Род. — Полнейшая верность. Усвоение им, что он может положиться на тебя, несмотря ни на что.

— Он и так уже это усвоил!

— Тогда подожди.

— Сколько?

— Наверняка немногим больше года, — пожал плечами Род. — Он ведь теперь дома; ему требуется ко многому привыкнуть — и встреча с Алуэттой, вероятно, заставила его снова внутренне заледенеть, Алеа нахмурясь повернулась к нему.

— Вы имеете в виду, что находясь дома он оттает?

— После того как привыкнет к нему, — сказал он. — После того как осознает, глубоко внутри, что Алуэтта это не Финистер, что все сделанное Финистер основано на её мастерстве создавать иллюзии.

— Он должен заново усвоить, что есть реальность?

— Да — и усвоить, что он может обратиться за помощью для понимания этого к тебе.

— Значит Магнуса привлекает ко мне только моя надёжность и умение драться?

— Да, — сказал Род, — и твоя забота о других. Магнус рассказывал мне, как ты выхаживала и обучала людей. — Он печально покачал головой, глядя ей в глаза. — Но, девушка, ты просто глупая, если не видишь, что Магнус по меньшей мере считает тебя прекрасной. Также как и я, если уж на то пошло, и большинство других встреченных тобой людей — но это не имеет значения, не так ли?

— Ни малейшего, — отрезала Алеа, — потому что я ни на минуту в это не поверю!

— Тогда поверь, как обрадовался Магнус, повстречав женщину, которая не заставляла его чувствовать себя здоровенной неуклюжей диковиной, — сказал Род. — И коль скоро ты подумала об этом, посмотри на себя и увидишь фигуру, способную заставить грезить любого юношу.

— Я жердь!

— Превосходно сложенная жердь, — поправил её Род. — Может и не эффектная на вид, но после пережитого им чрезмерно эффектная внешность оттолкнула бы Магнуса.

— Возможно, — неохотно признала Алеа, — но у меня лошадиное лицо! Я безобразная!

— На самом деле, у тебя классические черты лица, — не согласился с ней Род, — с прекрасной, прочной костной структурой.

У Алеа потеплело внутри, и поэтому внешне она выглядела сердитой.

— Не убеждена!

— А вот Магнус убеждён, — упорствовал Род. — Тебе нужно только увидеть правду этого взгляда.

— И не обращать внимания на правду своей внешности? — с горечью спросила Алеа.

— Ты не можешь увидеть этой правды, — просто ответил Род. — В конце концов, большинство из нас — самые строгие себе критики. Кроме того, так ли уж на самом деле важно, что я там думаю о твоей внешности, или что думает Джефри, или любой красивый юноша?

Алеа на мгновение молча воззрилась на него, а затем признала:

— Нет. Меня волнует только, что думает Магнус.

— Он даст тебе знать, — предрёк Род, — раньше или позже.

Алеа снова помолчала, а затем полуутвердительно спросила:

— Затеять ссору тут не подействует, верно?

— Если б он мог понять её как форму любовной игры, то подействовало бы, — высказал мнение Род. — Если б он мог увидеть в ней своего рода игру, как видит Джефри — но он не может.

— Это почему же?

— Он утратил где–то по пути своё чувство забавного, — печально ответил Род, — своё чувство игры. Как я понимаю, это нечто такое, чему приходится научиться, когда повзрослеешь, и он научился — только утратил он его ещё до двадцати лет. Тут я подвёл мальчика.

Алеа почувствовала его боль, хотела взять его за руку — но смогла лишь сказать:

— Это было сделано не вами.

— Да, — согласился Род, — но я не сумел уберечь его от этого.

— Вам пришлось дать ему какое–то время действовать самостоятельно, — мягко указала ему Алеа.

— Делай для него столько же, сколько делаешь сейчас для меня, — сверкнул в её сторону улыбкой Род, — а остальное образуется само собой.

Алеа уставилась на него, а затем рассмеялась — но быстро отрезвела.

— Вы хотите сказать, что если в нас есть это волшебство, только и ждущее случая выйти наружу, то любовь образуется сама собой.

Род кивнул.

— И этого никак нельзя узнать, пока оно не случится.

— ЕСЛИ случится, — мрачно уточнила она.

— Если, — признал Род. Он снова взял её за руку и улыбнулся. — Но всегда можно убрать препятствия, преграждающие ей путь.

Алеа пристально посмотрела ему в глаза. А затем медленно улыбнулась.

— На сей раз, да, корона проявила милосердие, — сказал сэр Оргон, — но только потому, что там случайно присутствовал Верховный Чародей и оказал своё влияние!

— Сэр Оргон, — пытался быть терпеливым Ансельм. — Я слушал ваши крики о том, что все пропало, всю дорогу от замка Логайр до дома и все это долгое утро, и очень устал от них.

Они сидели у камина в главном зале усадьбы Ансельма, стены которой терялись в тени вместе с их почти невидимыми гобеленами. На столике между ними стояли две чаши и бутылка вина, так и не распробованного.

— Тот надменный педант Диармид мигом повесил бы вашего сына!

— Не забывайте, что вы говорите о моем племяннике!

— Племянник или нет, а своего кузена он повесил бы без долгих размышлений и никогда не дал бы сему ни на миг потревожить его сон! Милорд, вы должны призвать всех лордов, связанных с вами вассальной присягой, и выступить в поход против короны, пока ещё есть время!

— Я больше не герцог; никто не связан со мной вассальной присягой. Те, кого я подвёл, определённо не примкнут ко мне теперь!

— Но их сыновья примкнут! Их сыновья озлоблены на сию королеву и на её произвол. И не испытывают ничего, кроме презрения, к её комнатной собачке–королю…

— Сэр Оргон, — процедил сквозь зубы Ансельм, — вы говорите о моем брате.

— А он думал об узах братства, когда посылал своего сына повесить вашего? Милорд, вы должны восстать сейчас! Сейчас самое подходящее время! Промедлите с началом хоть на день, и будет уже слишком поздно!

— Слишком поздно для чего? — нахмурясь повернулся к нему Ансельм.

24

Сэр Оргон начал было отвечать, а затем спохватился.

— Слишком поздно для чего, зло измены? — Ансельм встал и подошёл к креслу сэра Оргона. — Слишком поздно для других лордов, которых ты сбил с пути? Слишком поздно для подкопа, который ты прорыл под замком?

Сэр Оргон прожёг его взглядом.

— Говори, червь сомнения! — Ансельм схватил сэра Оргона за грудки камзола и рывком поднял его на ноги.

Рука сэра Оргона нанесла молниеносный удар; предплечье Ансельма пронзила жгучая боль; он вскрикнул, схватившись другой рукой за запястье.

— Я весь сей долгий день взывал к здравому смыслу, — гневно бросил сэр Оргон, — но поскольку сие оказалось бесполезным, то не буду более обременять вас своим присутствием. — И круто повернувшись зашагал к двери.

— Взять его! — крикнул Ансельм, и двое ратников тут же выскочили схватить рыцаря. Сэр Оргон зарычал, выхватывая меч, и бросился на них, и те осторожно отступили, вскидывая дубинки, окованные железными полосами.

В зал вбежал с обнажённым мечом Джорди.

— Отец, отчего весь сей… — Тут он увидел сэра Оргона с мечом в руке и узнал все, что ему требовалось знать. Мигом приняв стойку бойца, он двинулся на рыцаря.

Ратники принялись окружать сэра Оргона, расходясь в разные стороны. Тот не мог уследить за обоими и знал, что один из них заходил к нему с тыла — и поэтому стремительно развернулся, нанося одновременно рубящий удар. Джорди метнулся вперёд, и меч сэра Оргона звякнул, отскакивая от его клинка. Когда это произошло, подоспел и Ансельм и двинул рыцаря с размаху кулаком по голове.

Сэр Оргон покачнулся, споткнулся, и тут на него налетели ратники, хватая его за руки. Сэр Ансельм снова повернулся к камину, сорвал крепкую верёвку, державшую самую последнюю вязанку дров, и бросил её ратникам.

— Эх, нет у нас настоящей темницы! Придётся удовольствоваться погребом. Свяжите его и не спускайте с него глаз. — Он повернулся к Джорди. — Вовремя ты, сынок.

— Ты ранен! — Джорди шагнул вперёд, беря отца за руку.

— Всего лишь онемела на миг, — заверил его Ансельм. — Сей змей знает какие–то подлые приёмы боя. На рассвете мы отвезём сего изменника к твоему дяде и предоставим решать его судьбу королю.

Крепко привязанный к опорному столбу в погребе и прожигаемый неподвижными взглядами караулящих его ратников, сэр Оргон подавленно опустил голову. Крестьянская армия на следующий день должна добраться до Раннимида, и несомненно прекрасно справится с задачей отвлечь королевскую семью — но не будет никакого отборного отряда лордов, который должен захватить замок и свалить королеву. Ещё один шанс завоевать Грамарий для БИТА вылетел в трубу — а с ним и карьера сэра Оргона. Он навеки застрянет на этой ужасной средневековой планете, и никогда ему больше не познать роскоши и удовольствий столицы далёкого будущего, которое его коллеги столь упорно старались подорвать!

Небо залил свет зари; горизонт за рекой пылал, готовый взорваться солнечным светом. Диру вышел из леса и поискал взглядом ведьм–часовых, о которых пел менестрель — ручных чародеев короны, поставленных стеречь реку и не давать никому пригласить чудовищ. Вот, он увидал одну, на верхушке утёсов! Но та женщина задержалась там лишь на минуту–другую, окидывая взглядом заливной луг, а затем повернулась и ушла, скрывшись из виду.

Вот сейчас самое подходящее время, пока её нет! Диру метнулся через луг к огромному валуну, выступавшему из воды футов на двадцать.[44] И пригнулся рядом с ним, дожидаясь, когда поднимется туман. Усики его потянулись из воды, становясь все гуще и гуще; первый луч солнца превратил их в золотистые, когда они слились в клубящуюся стену.

Пора!

— Чудища–из–Тумана, явитесь! — воззвал Диру. — Придите в мою страну и отомстите за меня врагам моим!

Ничто не шелохнулось, и у Диру тоскливо заныло сердце — но то движение в стене тумана превратилось в вихревую воронку, которая открывалась все шире и шире. И из неё с победным воем выпрыгнула на землю Грамария гигантская кошка с кисточками на ушах.

Торжествовала она не зря, так как следом за гигантской кошкой хлынула целая орда воющих, вопящих, верещащих и ревущих чудовищ, и при виде их у Диру кровь застыла в жилах — огромная тварь на негнущихся ногах, походящая с виду на какое–то гигантское насекомое с острыми крючьями на концах рук, и ещё одна со сверкающими серпами на месте рта. А за ними пёрла толпа тварей, бывших полуволками–полульвами, громадные тяжело ступающие лохматые прямоходящие создания с многочисленными рядами острых как бритва зубов, огромные ящерицы с клыками длиной с его руку, а в центре их всех ехал верхом на драконе со щупальцами вместо крыльев человек в великолепной мантии иссиня–чёрных и серебряных цветов, ухмыляющийся сквозь аккуратно подстриженную чёрную бороду, подымая торжествующий крик.

А затем гигантская кошка помчалась огромными прыжками через луг прямо к Диру. Какой–то миг он ещё думал, что его станут хвалить, чтить, благодарить — но кошка широко разинула пасть, показав похожие на сабли зубы, и Диру только–только успел сообразить, каким страшным орудием он послужил, прежде чем умер.

Крестьяне вышли отрядами на луг за стенами Раннимида, размахивая цепами и косами, но тем не менее производя впечатление неуверенных в том, что надо делать. Ничего, скоро узнают, среди них циркулировали агенты, внушая им:

— Помните о своих детях! Вы же не хотите, дабы их жизнь уподобилась вашей?

Или:

— Почему всякие леди должны обитать в мраморных дворцах, разодетые в шелка и окружённые гобеленами, когда ваши жены ходят по земляным полам в домотканых платьях?

Или:

— Свалите лордов, иначе ваши жены будут вечно презирать вас как трусов, и ваши постели будут до конца жизни оставаться холодными!

Мужики внимали и, мало–помалу, начали вспоминать свой гнев. Толпа начала сбиваться в неспокойную и гневную ораву Кто–то принялся кричать, требуя крови; другие подхватили крик. Вскоре уже тысячи голосов эхом повторяли клич:

— Долой короля! Долой королеву!

Тут городские ворота распахнулись, и вся орава с воем устремилась к ним — но из ворот выехало двунадесять рыцарей в доспехах, а за каждым следовала сотня вооружённых солдат–латников. Толпа начала притормаживать, а в криках зазвучала неуверенность.

Затем кто–то проревел:

— Вон там! — И все посмотрели в ту сторону, увидев там ещё двунадесять конных рыцарей, спускающихся в долину с запада вместе со следующими за ними двумя тысячами солдат. Ещё один панический крик заставил толпу повернуться на восток и увидеть там ещё одну наступающую армию. В криках толпы появилась нотка страха. Один голос провизжал, заглушая другие:

— Они ещё далеко! Мы пока можем бежать… А–А–АИ! Ахнув от ужаса, крестьяне шарахнулись назад, оставляя открытое пространство вокруг павшего, из проломленного черепа которого так и хлестала кровь. Прежде чем они успели оправиться от удивления при виде насилия, свершившегося в их рядах, чей–то голос крикнул:

— Вот так всегда будет с предателями! — И другие подхватили крик.

— Развернитесь к рыцарям и рубите их лошадей! — крикнул ещё один голос. — Мы опозоримся навек, если уйдём домой с пустыми руками!

— Король! — закричал тут десяток голосов, и вся орава повернулась и увидела выезжающих из ворот трёх человек с дворцовой стражей по бокам.

— Не по нутру мне разить свой же народ, отец.

— А мне ещё больше не по нутру позволить им сразить тебя, — отозвался ехавший по другую сторону от Туана Джефри.

— Тут убей их или убьют тебя, сынок? — спросил Туан. — Разве ты не видишь никакого иного выхода?

— Разреши мне по крайней мере поговорить с ними, — попросил Ален.

Туан с миг подумал, а затем медленно кивнул.

— Они теперь твой народ, и скоро будут твоими подданными. Испытай их верность.

Ален кивнул и пришпорил коня перейти на рысь. Джефри уставился ему вслед, а затем припустил за ним — но Ален услышал цокот копыт и с лучезарной улыбкой повернулся к нему.

— Спасибо, друг, — поблагодарил он, — но сие я должен сделать один.

Джефри с досадой натянул узду.

— Ты говоришь как мой сюзерен?

— Как твой будущий государь, — уточнил Ален.

— Тогда я сделаю как приказано. — Джефри пришлось выдавливать из себя эти слова. А затем он крикнул: — Если из–за них упадёт хоть волос с твоей головы, я их всех перевешаю!

Ален в ответ лучезарно улыбнулся ему, а затем повернулся и поехал к толпе один.

По рядам затрепетавших крестьян пробежал ропот, когда он подъехал к ним — в самую гущу их. Они расступились, едва способные поверить, что они в такой близи от своего принца. А затем чей–то голос провизжал:

— Стащить его с коня! — Трое мужиков набросились на подстрекателя и оглушили его ударами дубин.

— Я ваш принц! — крикнул Ален. — Зачем вы явились сюда? Расскажите о своих обидах, дабы я мог заняться ими!

— Не верьте ему! — пронзительно крикнул чей–то голос. — Он лорд! А они хотят лишь воспользоваться…

Шмякающий удар резко оборвал его вопли.

— Мы выслушаем тебя! — крикнул с десяток голосов.

— Нет, выслушивать буду я вас! — крикнул в ответ Ален. — Говорите! Вас бьют солдаты ваших лордов? Ваши лорды морят вас голодом или заставляют так долго работать на их землях, что у вас нет возможности возделывать свои? Скажите мне!

Несколько мгновений толпа бесцельно толклась, перешёптываясь; а затем один мужик крикнул:

— Почему мы должны жить в глинобитных хижинах, тогда как ваши собратья живут в замках?

— Увы, богатые и бедные будут всегда, — ответил Ален. — Если я откажусь от своего замка и отдам вам все, чем владею, то через две недели все будет потрачено, и какой–то другой человек с боем завладеет тем замком и заставит вас работать на него.

— Не заставит, если мы перебьём всех лордов! — крикнул другой мужик.

— Некоторые из вас будут собирать вокруг себя все больше и больше громил, — ответил Ален, — и стремиться сделать вас всех своими рабами. Их внуки возможно начнут думать, что у них есть какие–то обязательства перед вами, но сколько из вас к тому времени умрёт в нищете?

— А сколько из нас умрёт в нищете сейчас? — потребовал ответа ещё один крестьянин.

— Хороший вопрос, — ответил Ален поворачиваясь в ту сторону, откуда раздался голос. — Скажите мне, кто живёт в нищете, и я отдам ему собственную еду и одежду. Если вы знаете каких–то стариков, которые живут в бедности и скорей всего умрут в нищете, то сообщите мне, как их зовут и где они проживают, и я пришлю им помощников.

Толпа в удивлении зашепталась. А затем кто–то крикнул:

— Нам не должно требоваться являться за сим к королю! Должны быть гарантии!

— Обеспечивать их должны ваши лорды, — не замедлил с ответом Ален, — но если они не обеспечивают, то вы можете искать возмещения у меня.

По толпе прокатились изумлённые разговоры.

— Я клянусь в сём! — крикнул Ален. — И готов присягнуть, если желаете! — А затем, понизив голос: — По крайней мере, меня и моих вы уже знаете, и знаете, чего от нас ожидать.

Корделия стояла вместе с Грегори и Алуэттой у зубцов стены, вцепившись пальцами в камень, подобравшаяся и готовая к удару вражеского телепата по королевской семье — и ожидая, не придётся ли выкручивать с помощью телекинеза оружие из рук того, кто вдруг попытается ударить Алена.

— Ну как у него могло хватить глупости заехать в самую толпу их, одному человеку посреди стольких врагов! — воскликнула Корделия.

— Это мудрость и рассчитанный риск, — растолковал ей Грегори. — Но более существенно для твоего мужа, это сочувствие бедным и чувство справедливости.

— Ну должен ли он быть настолько предан своему делу? — спросила Корделия и тут же сама ответила на свой вопрос. — Да, должен. Поступай он иначе, я не полюбила бы его.

— Сестра, — коснулась её руки Алуэтта, — ещё больше он предан тебе.

С миг Корделия стояла молча, а затем с довольным видом улыбнулась ей.

— Да, он мне предан, не так ли?

— А это ещё кто? — Грегори нахмурясь показал в сторону едущей по восточному склону небольшой группы всадников.

Женщины повернулись посмотреть, куда он показывал.

— Судя по их виду, это какой–то лорд и его челядь, с эскортом из королевских ратников с восточного крыла, — нахмурилась Корделия, приглядываясь к отряду. — Должно быть, сэр Набон считает их и впрямь важными, раз отправляет к Их Величествам чуть ли не в разгар битвы! Но почему один из всадников связан?

— Думаю, при данных обстоятельствах небольшое чтение мыслей не будет неэтичным. — Грегори на мгновение сосредоточенно нахмурился, а затем уставился на всадников. — Это твой дядя Ансельм и никогда ранее не виденный кузен!

Ансельм ехал с одного боку от сэра Оргона, а Джорди с другого — но молодой человек не отрывал взгляда от толпы.

— Что здесь происходит? Переговоры?

— Переговоры между твоим надменным кузеном и многотысячной оравой! — определил Ансельм. — Он что, собирается в одиночку драться с ними всеми? — Но тут он состроил уважительную, хотя и хмурую, мину, так как они подъехали к королю с королевой. — Ваши Величества.

— Рад встрече, брат, — невольно уставился на старшего брата Туан. — Что привело тебя ко мне накануне битвы?

— Не к тебе, а к твоей жене! — отрезал Ансельм. — Мы привезли вам изменника, который подстрекал меня снова поднять мятеж. За последние несколько дней его увещевания сделались крайне настойчивыми, и я все не мог додуматься, почему — но теперь вижу. — Он повернулся к сэру Оргону. — Ты ведь знал о сём, не так ли? Крестьянское восстание, и ты знал, когда оно произойдёт, вот потому–то ты и твердил, что осталось мало времени!

— Если все так, то предоставь это мне, — сказала Катарина голосом палача.

Сэр Оргон посмотрел на неё и содрогнулся.

— А у твоего сына что, не хватает воспитанности поздороваться со своей тётей, не говоря уж о его королеве? — требовательно осведомилась Катарина.

Ансельм ощетинился — но прежде чем он успел ответить, Джорди воскликнул:

— Я вижу их! Вон Диккон и Нед, двое из моих же крестьян! — И без дальнейшего шума понёсся галопом к лугу.

К лугу и к толпе крестьян, которые расступились, оторопев, а затем с гневными криками сомкнулись вокруг всадника — но Джорди спрыгнул с коня и побежал к своим людям.

— Диккон! Нед! Что вы здесь делаете? Вы что, хотите жизни лишиться?

— Добрый день, сквайр. — У Диккона достало приличия выглядеть пристыжённым. — Когда стражники забрали вас, мы и впрямь рассердились на герцогский произвол. И прослышав, что народ идёт свалить сию надменную королеву и её высокомерных сынов, мы отправились попытаться отомстить за вас.

— Ну, вам больше незачем мстить! Меня защищал лорд–чародей, а тот "высокомерный сын" отправил меня назад в имения заботиться о вас всех, насколько в моих силах! — Он развернулся всем телом к Алену. — Ваше Высочество! Кого б там ещё ни понадобилось наказать, умоляю вас пощадить сих малых! Они добивались лишь правосудия для своего сквайра, и ничего более!

— Так вы преданы сему лордику? — недоверчиво переспросил один из толпы крестьян.

Диккон потемнел лицом и покрепче сжал свой посох, встав рядом с Джорди.

— Мы будем защищать сего человека до последнего дыхания.

— Да! — Нед встал по другую сторону от Джорди. — Наш сквайр и его леди делали все возможное, дабы мы и наши семьи хорошо питались и имели хорошее жильё! Если у нас чего–то не хватает, то лишь потому, что у него нет больше денег. На самом–то деле, люди герцога задержали его как раз за попытки достать довольно еды, дабы нам хватило протянуть зиму, хотя для сего ему пришлось стрелять оленей самой королевы!

— То самая веская причина для браконьерства, о какой я когда–либо слышал, — высказал своё мнение Ален.

— Но как же так? — недоумевающе спросил ещё один крестьянин. — Ведь не хотите же вы сказать, будто лорды могут быть нам друзьями!

— Я не лорд, — горячо вмешался Джорди, — ибо мой отец лишён прав состояния! Я всего лишь сквайр!

— Но по праву он лорд! — провозгласил Нед. — Лорд и наш друг!

— Как буду им и я. — Ален на секунду поглядел на кузена, а затем улыбнулся. — В конце концов, мы одной крови, хотя и никогда не видели друг друга. Рад встрече, кузен Джорди.

Джорди оглянулся на него, а затем решил тоже улыбнуться.

— И я рад, кузен Ален.

— Ах как трогательно, — презрительно фыркнул другой крестьянин, — родственники наконец–то повстречались — но тем не менее они лорды и наши враги по самой своей природе!

Повсюду вокруг Алена загудели голоса сбитых с толку людей — пока чей–то голос не взвизгнул:

— Мы пришли сюда пролить кровь! И не можем уйти, ничегошеньки не добившись!

— Вы прольёте мою кровь, если того желаете, — степенно произнёс Ален. — Выберите из своих рядов мне противника, и я буду драться с ним его же оружием!

На верхушке северной башни Алеа держалась рядом с Магнусом, беспокоясь из–за напряжения, явственно проглядывающего в каждой чёрточке его лица.

— Ты не должен, Магнус! Не должен вмешиваться! Пока ещё нет причин!

— Мой принц и друг детства окружён тысячами врагов, — проскрежетал Магнус, — а ты мне говоришь, будто нет никаких причин?

— Конечно нет! Ты ведь знаешь, что он держит ситуацию под контролем, как бы там она ни выглядела! Ты и сам проделывал нечто подобное! Сколько раз ты бывал среди сотен врагов?

— Да, но не с целью бросить им вызов!

— И он тоже не за тем! Вмешайся сейчас, и они потеряют ту веру в него, которую он создаёт! Знаю, труднее всего на свете ничего не делать, но именно это нужно сегодня!

— Если они не бросятся на него, — пробормотал себе под нос Магнус, но чуть ли не пожелал, чтобы они предприняли это.

Толпа вокруг двух братьев ревела, а те глазели друг на друга, дивясь, как это они могут быть родственниками. Их омывал океан шума, пока его не пронзил один голос:

— Не верьте ему! То обман!

— Что же, никто не смеет сразиться со мной? — бросил вызов Ален. — Наверняка ведь должны быть смеющие, иначе вы не пришли бы сюда! Найдите же хоть одного!

Но толпа волновалась вокруг него, недоверчиво шумя — а затем шум вдруг затих, и в напирающей со всех сторон толпе показался коридор. В конце его стоял, словно стена, высокий мужчина шести с половиной футов[45] ростом, с плечами как у быка, с руками толщиной с ногу обыкновенного человека.

— Я смею! — проревел он и потряс семифутовым посохом. — Вот моё оружие! Смеешь сразиться со мной, короленок? Посмеешь сбросить свои латы и драться со мной только на посохах?

25

У городских ворот Катарина в ярости повернулась к мужу.

— Ты что, с ума сошёл, Туан? Ведь нашего мальчика убьют!

— Сомневаюсь, — отозвался Туан, но лицо его застыло от напряжения. — Погибнуть от посоха куда меньше вероятия, чем от меча — и наш мальчик хорошо обучен.

— Но если его…

— Тогда Диармид никогда не простит его убийцу, — ответил на её невысказанный вопрос Туан, — и после твоей смерти у крестьян будет куда как больше оснований страшиться короля, стремящегося отомстить за смерть брата.

— У них не достанет ума помнить о сём!

— А им и не понадобится. — Туан снял латные рукавицы и взял её за руку. — Мы должны рискнуть, хотя он может пострадать в сей схватке, как должны были рискнуть, когда он поскакал на помощь друзьям. Как же он сможет когда–нибудь стать королём, если не сможет полагаться на собственные силы?

— Но тогда врагами были всего лишь разбойники и тати!

— А разве сей противник чем–то лучше? — Туан погладил её по руке. — Смелее, милая. Мальчик отлично обучен и ему доводилось сталкиваться с врагами и пострашнее сего — и изумительное дело, он низвёл сие столкновение с битвы между армиями до схватки на посохах.

Катарина пригляделась к сыну, шагающему к огромному крестьянину, и проговорила с некоторым трепетом:

— Да, так оно и есть.

А затем, вся в напряжении от беспокойства, она уселась, неистово сжимая руку мужа, покуда смотрела, как её сын шёл вроде как на бойню.

В дозоре у южной реки стояла не одна ведьма — неподалёку на лесной опушке пряталась телепатка БИТА. Она услышала какофонию, вызванную вторгшимися чудовищами, и выбежала из леса — а затем застыла, приведённая в ужас видом вторгающихся кошмаров. Она закрыла глаза, мотая головой для освобождения от паралича, и направила мысль на север к Раннимиду, к своим коллегам–эсперам из БИТА.

Один из тех телепатов находился посреди крестьянской армии, прямо рядом с Пересмешником.

— У них получилось, шеф! Тот простак позвал чудовищ!

— Значит телепаты будут слишком заняты ими, чтобы помочь в битве.

— Я посмею сразиться с тобой, — говорил между тем Ален рослому крестьянину, — и я крайне рад видеть, что по крайней мере у одного из моих подданных хватает смелости выступить против меня.

Для Джефри это было уже чересчур. Он с гневным воем поскакал прямо на толпу. Та с тревожными криками попятилась, давя неповоротливых.

— Вероломство! — кликнул повысив голос Пересмешник. — Бей его! Дави! Всех их, пока они не раздавили всех нас! — Он знал, что его пси стреножат любых противников, сколь бы ни были те хорошо вооружены.

Крестьяне ответили на призыв гневным рёвом, и, когда Джефри оказался в толпе среди них, десятки рук схватили его коня за сбрую. Храбрый скакун пронзительно заржал, пытаясь встать на дыбы, но вес множества крестьян удер–жал его на всех четырёх. Тут навалились новые крестьяне, руки потянулись уже к самому Джефри — но пытающиеся пронзить юношу клинки затормозили и остановились в каких–то дюймах от его боков.

— Почему они не заколют его? — прошипел Пересмешник. — Что там делают наши пси? Велите им блокировать защищающих его эсперов!

— Мы пытаемся, шеф, — доложил стоящий с другого боку от него человек с застывшим от напряжения лицом, — но королевские пси сражаются с нами изо всех сил. Мы сцепились мёртвой хваткой и ни туда, ни сюда!

— Это Гэллоугласы! — прошипел Пересмешник. — Почему они не телепортировались на юг сражаться с чудовищами?

— Благодарю вас, сэр Джефри! — крикнул Ален. — Мне как раз нужен оруженосец. Не поможете ли вы мне снять доспехи?

Джефри посмотрел на окружающие гневные лица и проглотил слюну:

— Помогу, Ваше Высочество.

Народ отошёл дать место, когда рыцарь соскользнул с коня. Отойдя от него на шаг–другой, он поднял забрало и с нетерпением посмотрел на окружающих.

— Ну, неужели никто из вас не поможет мне скинуть латы? Как я могу помочь моему принцу с этим грузом жести на плечах?

Крестьяне в удивлении воззрились на него. А затем с десяток рук охотно потянулись помочь ему расстегнуть доспехи.

— Не верьте ему! — завизжал чей–то голос. — Он чародей! И обрушится на вас мыслью!

— Не стану я делать ничего подобного! — негодующе крикнул в ответ Джефри. — Если я вмешаюсь в поединок, то буду опозорен навек!

— Если не он, то жена принца! — крикнул другой голос. — Дочь Верховного Чародея, принцесса Корделия! Уж она–то наверняка не станет спокойно глядеть, как убивают её мужа!

Джефри сосредоточенно нахмурился, застыв в неподвижности, взгляд его расфокусировался, и помогающие ему снять латы остановились, уставясь в тревоге на его лицо. Затем его глаза снова ожили, и он коротко кивнул им.

— Она клянётся тоже сдерживать свою силу. Злится на меня, но клятву сдержит.

— Ему нельзя доверять! — завопил тот же голос. — Никакому лорду нельзя доверять!

Джефри снова застыл, латы теперь прикрывали только его ноги.

— Пусть тот, кто называет меня лжецом, выйдет и встретится со мной как мужчина с мужчиной, оба с голыми руками!

Толпа выжидающе затихла, но обладатель голоса помалкивал. Джефри кивнул и нагнулся отстегнуть поножи. А затем, облачённый лишь в рубаху и шоссы, направился помочь Алену.

Через несколько минут Ален тоже стоял только в рубашке и шоссах. Он огляделся кругом и крикнул:

— Кто одолжит мне посох?

Ему сунули сразу с десяток палок. Он кивая испробовал их одну за другой и выбрал палку из тёмного прочного дерева и вежливо склонил голову, благодаря её владельца.

— Спасибо.

А затем шагнул к рослому противнику с семифутовым посохом.

Джефри сглотнул и вспомнил данное им слово.

— Нет пока никакой причины! — настаивала Алуэтта. — Знаю, выглядит все так, словно она есть, но доверься мне, сестра, это поистине битва за умы людей, а не за их тела — и твой муж ведёт её как и положено такому мастеру как он!

— Откуда ты знаешь? — спросила Корделия, цедя слова сквозь стиснутые зубы.

— Потому что меня обучали этому! Потому что я пять лет работала над этим! Доверься мне, сестра — и доверься ему!

Глядя на любимую женщину Грегори только диву давался. Она, казалось, не понимала заложенного в её словах противоречия — что Корделии следует довериться ей потому, что её обучали подрывной деятельности — но она была права.

— Если хоть волос упадёт с его головы, — пригрозила Корделия, — я им тут же выжгу мозги!

— Подожди чуть подольше, — посоветовал ей Грегори, — одним волосом дело не обойдётся.

— Это правда, — кивнула Алуэтта. — Чтобы завоевать их уважение, он должен позволить тому рослому крестьянину ударить его раз–другой, а то и больше!

— Как же я узнаю, когда ему действительно будет грозить опасность? — воскликнула Корделия.

— Если его свалят и он не соберётся с силами, — объяснила Алуэтта. — А покуда он вновь подымается на ноги, то держит их во власти своих чар.

— Уж ты–то отлично разбираешься в чарах, не так ли? — резко бросила Корделия и сразу же пожалела о своих словах.

Но Алуэтта похоже восприняла это лишь как констатацию факта.

— Да, и потому доверься мне в этом. Сдержи свою силу!

А далеко на юге караульная–телепатка, стоя на вершине утёса, увидела, как из утреннего тумана над рекой вырвалось двунадесять чудовищ. Они рванули прямо к позвавшему их юнцу. Караульная была всего лишь телепаткой; она не обладала никакими ментальными силами, способными помочь ей защитить несчастного идиота, который поверил обещаниям чудовищ и пригласил их. Она с содроганием отвернулась и изо всех сил отправила на север тревожный сигнал остальным членам Королевских Ведовских Сил: "Чудовища вырвались из тумана! Чудовища на воле!"

В Раннимиде Корделия охнула — как и Алуэтга с Грегори. — Я не смею уйти! — взвыла Корделия. — Не могу, пока мой любимый в опасности!

— Мы тоже остаёмся, — мрачно отозвался Грегори, — покуда можем понадобиться короне. Дай бог, чтобы чудовища не причинили никакого вреда прежде, чем тут все закончится!

Никому из них ни на миг не верилось в это — но они знали, что им придётся стоять и смотреть.

А на поле внизу Джефри напрягся в тревоге, но он лучше братьев с сестрой знал, что не смеет сейчас исчезнуть — особенно посреди толпы боящихся нечистой силы крестьян.

У стоящего высоко на башне Магнуса расширились глаза. Так же как и у Алеа, у неё в голове тоже прозвучал сигнал тревоги. Затем глаза Магнуса расфокусировались, и она закричала:

— Только не без меня! — Схватив его за запястье, она обвила его рукой свою талию и, насколько могла, обхватила его своей. Его рука прижала её к нему, отрывая от камня; а затем последовал гулкий взрыв, и мир исчез в замельтешившей вокруг вызывающей тошноту калейдоскопической смене цветов. Миг спустя она резко приземлилась и вцепилась в Магнуса, пока не прошло головокружение, уверенная, что никогда больше не позавидует его способности телепортироваться.

А затем подняла взгляд и увидела несущихся на них чудовищ.

— Ты что, весь день будешь стоять там и ждать, королёнок? — насмешливо бросил рослый крестьянин. — Хватит у тебя смелости нанести первый удар?

— Да не волнуйся, хватит, — ответил Ален, — ибо я не желаю, дабы про тебя говорили, что ты напал на своего принца. Однако меня восхищает храбрость любого крестьянина, который смеет сразиться с опоясанным рыцарем, и я хотел бы знать имя столь доблестного малого.

— Меня зовут Бьёрн, — отозвался крестьянин, — и я должен чтить храбрость любого человека столь малого роста, как у тебя, который смеет выступить против меня!

Ален приблизился на шаг и улыбнулся противнику, превосходящему его на голову в росте и на восемьдесят фунтов сплошных мускулов в весе.

— Значит, будем драться с уважением. Защищайся! — И взмахнул посохом, словно бейсбольной битой, взметнув его ввысь и обрушивая на голову Бьёрну.

Бьёрн рассмеялся и взмахнул собственным посохом, блокируя удар. Посох Алена треснул по нему и, на отскоке, хлестанул Бьёрна по голеням. Тот резко опустил свой, ставя блок, а затем нанёс короткий, резкий и сильный удар, задевший голову Алена.

У городских ворот пронзительным голосом вскрикнула Катарина.

Ален пошатываясь отступил, мотая головой, а Бьёрн последовал за ним, плотно сжав губы и явно не испытывая удовольствия от своей работы, но тем не менее обрушивая посох на Алена.

Принц как–то сумел увернуться как раз в нужный момент, и посох просвистел мимо него. Он последний раз встряхнул головой и высоко подпрыгнул, нанося сокрушительный удар по Бьёрну.

С запозданием, Бьёрн завершил удар и вскинул посох, но посох Алена треснул его по ключице. Он взвыл от боли и взмахнул нижним концом посоха, целя принцу в живот. Ален блокировал и этот удар и следующий удар по голове, а затем отступил, блокируя каждый удар противника, тогда как Бьёрн все больше впадал в гнев, а затем, схватив посох обеими руками, нанёс ему удар в голову. Ален увернулся и, прежде чем Бьёрн успел снова принять стойку, перешёл в наступление с комбинациями из трёх ударов. Теперь уж пришлось отступать Бьёрну, и тот попятился, неистово пытаясь блокировать удары — пока не промахнулся, и один удар достиг цели. Посох Алена треснул Бьёрна прямо по черепу, и глаза великана остекленели.

Ален стремительно отскочил.

Бьёрн начал было крениться из стороны в сторону, ошеломлённый, но сумевший сохранить равновесие — еле–еле. Ален мог безнаказанно свалить его одним ударом. Но вместо этого он сделал посохом выпад словно копьём и ударил Бьёрна по грудине. Великан потерял равновесие и рухнул словно срубленное дерево. Он грохнулся наземь, и Ален мгновенно очутился рядом с ним, припав на колено пощупать пульс на горле противника.

Крестьяне затаили дыхание.

Затем Ален улыбаясь поднял голову.

— Живой!

Крестьяне закричали "ура" и подняли его на руки.

Джефри забыл о своей клятве и бросился вперёд. А затем увидел, что Ален сидит на широких плечах двух крестьян, в то время как другие пустились вокруг него в пляс, торжествующе крича и размахивая цепами и косами. Распевая боевую песню, они понесли его к родителям.

Джефри побежал было за ними, но затем повернул назад помочь Бьёрну подняться на ноги.

Толпа отнесла улыбающегося принца к королю с королевой, а затем вдруг умолкла, потрясённая огромностью сделанного ею. И в наступившей тишине Ален крикнул:

— Они народ, которым мы можем гордиться, мой государь! А тот, который посмел со мной драться — наверняка герой!

— Да, он таков, — степенно отозвался Туан, а затем повернулся к стоящему рядом с ним гвардейцу. — Вели замковым поварам вынести всем сим людям еды и эля, дабы мы могли отпраздновать победу моего сына!

Толпа уставилась на короля, не в состоянии поверить, что их вознаграждают, а не карают. А затем она грянула в один голос громкое "ура" и снова пустилась в пляс.

Посреди всего этого Ален сумел соскользнуть с плеч своих носильщиков и повернулся лицом к все ещё ошеломлённому крестьянину, который предстал перед ним, держась одной рукой за плечи Джефри.

— Бьёрн, — обратился к нему принц, — ты человек чести, у которого хватило храбрости противостоять в сей день своему принцу, и дрался ты хорошо, чисто и честно. Согласишься ли ты служить мне?

Бьёрн моргнул, выходя из ступора. А затем поклонился, хотя и при поддержке Джефри.

— Ваше Высочество, — молвил он. — Я согласен.

— Одолжи мне грош, ладно? — попросил Ален у ближайшего солдата. Тот уставился на него, а затем пошарил у себя в кошеле и протянул принцу монету. Ален взял её и вложил в руку Бьёрну.

— Ты принял у меня плату, — сказал он рослому крестьянину. — И теперь ты у меня на службе.

— А вы — мой господин! — ухмыльнулся во весь рот Бьёрн. — Привет тебе, принц Грамария!

В воротах возникло волнение, и народ подал назад пропустить фургон, везущий первые три бочонка эля. Крестьяне приветствовали их появление радостным криком и ломанулись вперёд.

Алеа увидела Магнуса, принявшего боевую стойку, прожигающего взглядом тысячу чудовищ, которые мчались к нему посмотреть, кто разорвёт его первым.

Миг, съёжившись от страха, она в ужасе глядела на эту кошмарную армию — но рядом с ней стоял оскалив зубы Магнус, человек, который вернул ей жизнь, и она преодолела этот страх, как преодолевала все страхи, с которыми сталкивалась, с тех пор, как умерли её родители, и встала бок о бок с Магнусом, сжав ему руку с целью дать все силы какие могла, поворачиваясь к орде нёсшихся на них ужасов, зная, что если она и погибнет, то по крайней мере встретит смерть рядом с человеком, которого любила.

Стоящая у зубцов стены Корделия так и обмякла от облегчения.

Затем она улыбаясь сказала:

— Мой любимый цел и невредим! — Потом выпрямилась и повернулась к брату, обхватывая его рукой за талию. — А теперь, прыгающий кудесник!

Стоящая с другого боку от Грегори Алуэтта тоже ухватилась за него. Грегори обнял обеих и телепортировался. Женщины услыхали два удара грома — один от взрыва вовнутрь вызванного стремительным заполнением воздухом пространства, где они недавно стояли, а другой от взрыва вовне, вызванного вытеснением воздуха, когда они прибыли на место. Ощущая с миг головокружение, они цеплялись за Грегори и друг за друга, а затем подняли головы и увидели несущийся на них кошмар, ужасающе искажённую корову с когтями вместо копыт и блестящими от яда колючими рогами.

Род, казалось, унаследовал некоторые таланты сына, но телепортация не относилась к их числу.[46] К берегу реки ему приходилось добираться верхом — но у него был скакун, не знавший усталости. Роботы иногда ломаются, но Векс пребывал в отменно исправном состоянии.

— Ладно, притормози, мы подъезжаем к вершине утёса.

— До неё тридцать шесть метров, Род. — Тем не менее Векс начал замедлять бег. Пройдя рысью последние несколько ярдов до края утёса, он остановился.

Род в ужасе уставился на творящееся внизу. Рога, наросты, когти, сабли–зубы, щупальца — луг заполонили страшно искажённые существа, пародии на животных, некоторые комбинировали черты двух–трёх зверей, а некоторые — звериные и человеческие части тел. Из тумана выплёскивались все новые и новые, мчась вверх по склону песчаного берега к траве на его гребне. К счастью, восходящее солнце начало уже выжигать туман.

Эта мысль тут же вывела Рода из паралича. Окинув быстрым взглядом равнину, он увидел сына, стоящего на траве у края пляжа вместе с держащейся бок о бок с ним Алеа. Его пронзили гнев и страх.

— Эльфы! Неужто кругом нет ни одного эльфа?

— Мы здесь, лорд–чародей.

Род опустил взгляд и в изумлении уставился на появившихся из травы пятьдесят эльфов, и особенно на одного, на голову выше остальных.

— Пак! Мне следовало б знать, что без тебя тут не обойдётся. Быстро! Завалите их!

— Не можем. — Лицо эльфа застыло от напряжения, а по лбу заструился пот, когда он вперил пылающий взгляд в чудовищ. — Их защищает мощная магия; вся наша сила отметается в сторону.

— Тогда подпитайте своей мощью Магнуса! Вместе с его силой и силой Алеа этого может хватить для иного исхода схватки.

— Мы уже попытались, лорд–чародей. Поражённый Род метнул взгляд, и по другую сторону коня увидел Брома О'Берина.

— Спаси своего внука, Бром! У него ж не хватит здравого смысла не ввязываться в этот безнадёжный бой и дождаться армии!

— Сию орду может одолеть только магия, — медленно произнёс Бром, — а та, которая даёт им силу, слишком чужда нам.

— Может Магнус…

— Мы не можем влить в него нашу мощь, — бросил Бром, не сводя глаз с человека, который доводился ему внуком. — Слишком уж надолго он оторвался от почвы Грамария. Мы не можем устроить ему подпитку.

— А я могу! — крикнул Род. — Я его отец! Куда б там он ни уезжал, у него мои гены, а они созданы не из грамарийского вещества! Слейте мощь в меня, а уж я направлю её к нему!

Бром на мгновение воззрился на него, а затем напряжённо кивнул.

— Сойди с коня.

Род спешился и опустился на колени в траву. Бром схватил его за правую руку, а Пак — за левую, и через него хлынула пси–сила сотен эльфов, чуть не заставив его потерять сознание — он дождался, пока его организм не приспособится к потоку энергии, а затем направил пристальный взгляд на сына, мысленно тянясь к его разуму и переправляя Магнусу поток пси–силы, добавляя к ней всю свою, поднятую из самых глубин его существа.

Магнус покачнулся от внезапного прилива мощи; он успел лишь подумать: "Так вот значит какое ощущение даёт высоковольтный провод!" Алеа в тревоге посмотрела на него, подставив ему плечо для опоры, когда он пошатнулся, и помогая удержаться на ногах. Магнус встал попрочнее и выпрямился, все ещё чувствуя себя настолько переполненным пси–энергией, что готов был взорваться. Крепко стоя на ногах, он прожёг взглядом мчащуюся к нему мантикору и толкнул Алеа к себе за спину. Им уже не раз доводилось сражаться спиной к спине; её посох взлетел в позицию, даже когда она прижалась плечами к его плечам, по–прежнему подпитывая его своей пси–силой, но готовая и защищать.

Она не предвидела столкновения с живой палицей, чудовищем величиной с грузовик, но ощетинившимся иглами, с торчащим из носа изогнутым и блестящим рогом. Этот кошмар нёсся на неё, опустив голову и нацелив остриё рога в сердце Алеа.

Крестьяне скакали вокруг Джефри, поглощая эль и распевая баллады, расхваливающие корону. Джефри поднял с ними кружку, заставляя себя смеяться, когда переходил от одной группы к другой опрокинуть кружку после очередного тоста. Наконец он спотыкаясь выбрался из толпы — и обнаружил поджидающую его подбоченившись Ртуть, с огромным боевым конём у неё за спиной.

— Времени мало! Неужели ты не можешь двигаться побыстрее?

— Давай надеяться, что смогу! — Джефри обошёл лошадиный барьер, который скроет его от глаз веселящихся.

— Ты хочешь сказать, сможешь! — Ртуть прошла сразу же следом за ним и обхватила его одной рукой за талию.

— Боюсь, что ты можешь пострадать. — Но Джефри обнял её одной рукой за плечи за секунду до того, как с треском телепортировался.

Боевой конь нервно топнул ногой и заржал.

Грохот их прибытия гулко ударил им по ушам; они оказались на берегу неподалёку от речного тумана, в который однажды уже входили — и увидели зверя, похожего на носорога, только ощетинившегося со всех сторон иглами и с очень острым рогом, рысящего — огибая по широкой дуге Магнуса — с целью добраться до Алеа.

— Бей его! — крикнула Ртуть и рванулась на помощь новой подруге.

В бока зверя вонзились два меча.

С предчувствием неминуемой гибели, Алеа упёрлась концом посоха в землю, нацелив другой на ринувшегося на неё рогатого монстра — но тот в последнюю секунду завизжал и свернул, резко рванув обратно. Она уставилась, не веря собственным глазам — а затем увидела у него на боках полосы тёмной крови, как раз перед тем, как услышала приглушённый взрыв, и зверь споткнулся и упал, показав ей заслоняемых ранее его тушей Джефри и Ртуть, с обнажёнными и окровавленными мечами. Алеа издала радостный крик. Ртуть усмехаясь помчалась встать рядом с ней, с мечом, готовая к встрече со всем, что бы там ни могло напасть.

Джефри тут же встал к ней спиной к спине, рядом с братом, как раз когда голова мантикоры исчезла в облаке тумана. Джефри перевёл горящий взгляд на гигантскую змею с зубами словно ножи, которая свернулась в спираль, готовясь прыгнуть на них. Она взорвалась.

— Не до изысков, — отрезал он, а затем повернулся и увидел обрушивающийся на него словно кнут чешуйчатый хвост с шипом на конце. Он быстро пригнулся; а когда хвост молниеносно просвистел у него над головой, высоко взмахнул мечом, отрубив его. Владелец хвоста завизжал словно паровой свисток, но кувыркающийся в воздухе хвост по пути к земле секанул Магнуса по плечу.

К ним устремились и другие чешуйчатые канаты; змееголовая женщина с четырьмя паучьими ногами хлестанула щупальцем по Джефри, когда тот выпрямился.

— Он мой! — резко бросила ей Ртуть и рубанула собственным мечом. Щупальце отправилось в полет, тогда как его владелица истошно завопила, но другое тут же обвило голени Ртути. Не переставая вопить, чудовище рвануло щупальце на себя, заставив Ртуть рухнуть наземь, где к ней тут же потянулась паучья нога с истекающим ядом когтем.

Джефри отрубил её, а затем взмахнул мечом, описывая им восьмёрку; чудовище не стало дожидаться, чтобы посмотреть, куда угодит клинок, а быстро попятилось. Однако эта змееголовая отвлекла Джефри на достаточно долгий срок, и сверху нанесло удар пернатое чудовище, рассекшее Джефри лоб, а затем потянувшееся к его глазам. Ртуть вскочила на ноги и проткнула птицу, а затем взмахнула мечом, словно забрасывая удочку, и проткнутая туша слетела, шмякнув по морде нового нападающего.

Они теперь были повсюду вокруг них, сплошная стена клыков, щупалец и когтей. Алеа вновь и вновь наносила удары посохом, даже продолжая направлять свои пси–силы Магнусу; когтистая лапа рассекла ей руку, хватка её ослабла, но она даже не взглянула на рану, лишь ещё сильней взмахнула посохом, ударив чудовище прямо между глаз. Оно взорвалось, и Алеа поняла, что Магнус по–прежнему сражается силой мысли.

А высоко на вершине утёса Алуэтта, Грегори и Корделия, держась за руки, сливая воедино свою силу, устремили горящие взоры на песчаный берег. И его пересекла посередине огненная черта, и большинство чудовищ в ужасе шарахнулись от неё. Однако некоторые все же прыгнули сквозь огонь и с воплями ринулись, охваченные пламенем, прямо в свалку, кипящую вокруг Магнуса и Алеа — вокруг них по–прежнему толпилось достаточно всяких устрашающих фигур.

26

Пак с хлопком появился среди росших вдоль реки деревьев, где кошкоголовая инопланетянка с отвлечённым интересом наблюдала за битвой.

— Если ты истинно обладаешь силой, коей похваляешься, Кошколикая, то воспользуйся ею сейчас! Направь её к тем, кто может отлично применить её!

— "Я не похвалялась", — отозвалась Незаметная, — "и направлю свою силу той женщине".

Алеа внезапно переполнил прилив силы, заставив её покачнуться, но она выпрямилась и использовала толику той изумительной новой мощи для принудительного взрыва чудовища, замахнувшегося на неё увенчанным шипастой булавой хвостом, прежде чем направить остальную энергию Магнусу.

Магнус зарядился силой куда более мощной, чем когда бы то ни было, он пошатнулся, голова на миг закружилась от такой мощи — как раз когда взрыв тряханул гигантских муравьёв с человеческими головами слева от него. Там стоял Грегори, обнимая за талии сестру и жену. Они закачались, восстанавливая равновесие, а затем хлестнули пси–силой по окружающей орде, заставляя тела взрываться, а щупальца — разить собственных владельцев. Но даже при этом они не могли отразить всех клыков, жал и рогов; вскоре у всех них текла кровь из нескольких порезов, но они продолжали сражаться силой мысли, прореживая орду. Однако как только они заваливали одного монстра, на его место тут же выскакивал другой.

Стоя спиной к спине, Гэллоугласы и их супруги сражались с сотнями чудовищ.

Магнус выпрямился, огляделся кругом и сообразил, что Алеа и его братья с сестрой способны какой–то миг сдерживать врага. Взгляд его расфокусировался, когда он сосредоточился на ментальном мире, направляя мысль вперёд сквозь туман на поиски, ища разум, который организовал и поддерживал эту отвратительную армию. Складывалось такое впечатление, словно от чудищ тянулся в туман чуть ли не кабель чистой злобы. Магнус проследовал вдоль него — но прежде чем ему удалось найти источник, его тряхануло молнией ментальной энергии. А за ней тут же последовала другая, свалив его на колени.

Тут сквозь огненную черту прорвался гигантский волк и бросился на волшебника, широко разинув пасть с намереньем откусить ему голову.

Алеа гневно вскрикнула и вогнала волку в глотку посох, отбросив зверюгу назад — но на неё обрушилась огромная лапа и подобные кинжалам когти в клочья порвали её платье, прочертив линии боли на левом боку, когда зверь упал, сшибая её с ног. Он с трудом поднялся на ноги тянясь раскрытой пастью к Алеа — но меч Ртути пронзил ему сердце, и зверь снова пал, на сей раз окончательно.

Гнев и мрачная решимость заставили Магнуса собрать и сосредоточить доставшуюся ему титаническую мощь, перестраивая её в могучее оружие истинной силы, но с тошнотворной уверенностью он знал, что этого не достаточно.

И тут вдруг в него хлынул поток энергии — сам по себе не такой уж и большой, но достаточный и более чем достаточный, чтобы на равных противостоять и преодолеть тот полный злобы разум, который руководил окружающими его монстрами. Магнус сузил глаза, потянулся глубоко внутрь, извлёк ту силу с самого дна своего существа и нанёс ответный удар, использовав всю мощь, какой обладал, до последней капли, каждую унцию гнева, ярости и страха, направляя их на невидимый злобный разум со всей жаждой мести, со всем возмущением из–за всего, от чего он пострадал и чего не заслуживал.

Что–то завопило от мучительной боли, каким–то долгим протяжным замирающим криком, когда противостоящая Магнусу сила уменьшилась. Вопль стих и умолк, а тот соединяющий чудовищ кабель силы растворился.

Повсюду вокруг Гэллоугласов поднялся пронзительный крик отчаяния, наполняя их головы болью и на мгновение парализуя их. Однако в следующий миг чудовища уже пятились назад.

Магнус поднял голову, глядя на все глазами просто ужасающими от мощи большей, чем все, что он когда–либо знал. Чудовища взрывались одно за другим, когда до них доходила катящаяся от него волна. Те, которые находились дальше всего, повернулись удрать в туман, увидели огненную черту и с визгом шарахнулись назад.

Алуэтта подняла голову, и огонь погас.

Чудовища дружно рванули в туман, но их движения странно замедлились, словно они прорывались обратно сквозь мелассу.[47]

По–прежнему стоя на коленях, Магнус резко развернулся к Алеа и увидел, как та пытается подняться. Он уставился на заливающую ей бок кровь и протянул руку остановить кровотечение, но она оттолкнула её.

— Это всего лишь царапина, Гар, хотя и длинная. Заканчивай то, что нужно сделать.

Магнус на миг пристально посмотрел на неё, а затем кивнул и снова повернулся к убегающим остаткам орды.

— Мы можем перебить их всех. — Ртуть подняла меч с жаждой подраться во взоре.

— Да зачем истреблять даже таких отвратных тварей, как эти, если нам это ни к чему? — спросил Грегори. — Отправить их по домам и все дела.

Джефри неохотно кивнул:

— Так будет по–рыцарски.

На песчаном берегу снова полыхнул огонь, прямо позади последних чудовищ. Те в панике затрубили и удрали.

Из земли поблизости стремительно вылетали камни, поражая чудовищ с другого фланга.

Град камней, стены пламени, сотни невидимых жал — все они непрерывно гнали чудищ обратно в туман.

Сообразив, что может на какой–то миг предоставить дальнейшую зачистку братьям с сестрой и их супругам, Магнус повернулся окинуть внимательным взглядом утёсы и деревья, гадая, откуда же взялись та титаническая мощь и та добавочная энергия, которая спасла и его самого, и его братьев с сестрой и дала им победу. И не увидел никого, стоящего под деревьями, никого в высокой траве — но когда он поднял взгляд и посмотрел на вершину утёса, то увидел глядящего на него сверху одинокого всадника. Их взгляды встретились, и он узнал отца.

А затем Род лишь кивнул раз и повернул коня. Он уже скрылся из виду, а Магнус все глядел ему вслед, ошеломлённый тем, что породивший его человек, не уроженец Грамария, мог набрать на старости лет такую мощь.

Веселье было в самом разгаре, и все выглядело так, словно крестьяне намерены гулять всю ночь напролёт. Катарина и Туан предоставили стеречь поле своим генералам с рядами солдат которые окружали гуляющих, а большинство свободных от службы солдат, смешались с крестьянами, помогая поддержать веселье на гулянке. Король с королевой направились обратно в замок, болтая по пути и дивясь тому, как хорошо закончился день и мудрости, которой набрался их сын.

— Как изумительно увидеть у нас твоего брата и его сына! Но где же они? — сказала Катарина, когда они прошли через собственный огромный портал.

— Здесь, мама.

Поражённая Катарина повернулась на голос — и увидела младшего сына, стоящего со своим дядей и кузеном, а перед ними незнакомого рыцаря со связанными руками.

Катарина остановилась, в удивлении глядя на них, но Туан прошёл прямо к ним, широко раскрыв объятия, с озаряющей лицо улыбкой:

— Рад встрече, брат! Как чудесно, что после стольких лет ты наведался ко мне!

Захваченный врасплох Ансельм уставился на брата, а затем сумел чуть улыбнуться:

— Я мог бы пожелать, дабы сей визит состоялся по более счастливому поводу, Ваше Величество.

— Я тоже — но ты не приехал даже на свадьбу моего сына, мне тебя сильно не хватало.

— Ваше Величество, я же лишённый прав состояния изменник!

— Здесь, дома, я твой брат Туан и ничего более! Разве что ещё дядя своего племянника. — Туан повернулся к Джорди и пожал ему руку. — Добро пожаловать, Джордж.

— Пожалуйста, дядя! — скривился Джорди. — Меня теперь зовут Джорди, и как раз сие имя я в душе и предпочитаю.

— Тогда рад встрече, Джорди, — рассмеялся Туан. И нахмурясь повернулся к незнакомому рыцарю. — Но что за подарок такой ты мне привёз?

— Меня оклеветали! — закричал сэр Оргон. — И приволокли сюда против моей воли, за не большее преступление, чем…

— Подстрекательство к измене, — мрачно закончил за него Ансельм. — Сей человек попросил приюта в моем доме, Ва… брат, а потом попытался убедить меня возглавить ещё один мятеж против вас — и если бы Верховный Чародей не выступил в защиту моего сына, а твой Диармид не простил ему браконьерства, я б и впрямь повёл против вас лордов!

Катарина негодующе повернулась к нему, готовая наброситься с упрёками, но прежде чем она успела заговорить, Туан сказал:

— А вместо сего, ты привёз изменника ко мне — но что там за речь о браконьерстве? — Он нахмурясь повернулся к Джорди.

— Случился неурожай, — объяснил Диармид.

— Моих арендаторов ждала зимой голодная смерть! — привёл довод в своё оправдание Джорди. — Я не мог ждать, пока у них исхудают лица, чтобы начать лечение сей болезни — и к чему смотреть, как они голодают, когда в лесу полно дичи?

— Тогда тебе следовало попросить у герцога разрешение на охоту, — наставительно произнёс Туан. — Уверен, он бы его дал.

— Безусловно, он нарушил закон, — сказал Ансельм, — но как раз лорд–чародей и убедил твоего сына Диармида, что закон тот не предназначен для принуждения людей к голоду.

— Конечно не предназначен! — негодующе воскликнула Катарина. — Он принят лишь для того, дабы в лесах не переводились олени для охоты лордов.

— Несправедливый закон, — крикнул сэр Оргон, — но отнюдь не повод для мятежа!

— А вот когда мой сын стоял в цепях, он говорил совсем иное, — мрачно промолвил Ансельм.

Туан нетерпеливо повернулся к связанному рыцарю:

— Утром мы заслушаем твоё дело. А сейчас я желаю поговорить с братом. Стража! Позаботьтесь, дабы сего человека устроили в самой прекрасной нашей темнице!

— Я рыцарь! — запротестовал сэр Оргон.

— Насколько правдиво сие утверждение, мы тоже обсудим завтра. — Туан кивнул стражникам, и те уволокли сэра Оргона, протестующего на каждом шагу.

— Так значит ты простил своего кузена, — вернулся к прежней теме Туан.

— Я почувствовал сильнейшее облегчение, когда лорд–чародей привёл мне вескую причину, — признался Диармид, — ибо я разрывался меж двух зол; плохо благоволить родственнику, а вешать его — ещё хуже.

— И потому вместо виселицы, — сказала Катарина, обращаясь к Джорди, — ты отправился присоединиться к нам в битве — и сыграл роль миротворца!

— Я не мог допустить, дабы моих же крестьян убили только за просьбу о правосудии, Ваше Величество, — ответил Джорди, — но я никогда бы не стал сражаться с вами.

— И вместо сего ты встал бок о бок со своим кузеном и помог ему превратить кровавую битву в празднество, — кивнула Катарина и повернулась к младшему сыну. — Очень хорошо, что ты способен вершить правосудие, а не слепо придерживаться буквы закона.

— Спасибо, мама, — улыбнулся Диармид. — Однако за сие я должен благодарить лорда–чародея.

— Именно это я сама и сделаю, когда увижусь с ним в следующий раз. — Катарина снова повернулась, нахмурив лоб, к Джорди. — Ты получил свои земли в лён от отца?

— Да, — подтвердил Джорди, — хотя сам я считаю себя лишь его управляющим.

— Будучи наверняка куда большим! — возразил Ансельм.

— Ну, думаю, я довольно неплохо справляюсь со своим делом, — улыбнулся отцу Джорди, а затем снова обратился к королеве: — По крайней мере, мои арендаторы называют меня "сквайром".

— Уверен, отец дал тебе ту военную подготовку, которой требует сей титул, — сказал Туан.

— Конечно, — нетерпеливо бросил Ансельм. — Он способен сражаться не хуже любого рыцаря — или любого крестьянина, как учил нас с тобой отец, Туан. — Он заставил себя улыбнуться. — Наверно мне не следовало обучать его мастерству стрельбы из лука.

— Тогда он убил бы своего оленя пращой, — хмыкнул Туан. — Он определённо показал себя достойным сего титула.

— Сего дня он доказал свою смелость в бою, — улыбнулась Катарина и быстро взяла Туана за руку.

— Да, — согласился Туан. — Броситься в гущу драки защищать своих было и впрямь храбрым поступком.

— Но там все были мне своими!

— Отлично сказано, — одобрила Катарина и многозначительно взглянула на мужа. Туан кивнул и снова повернулся к племяннику, обнажая меч.

— Эй–эй, брат! — крикнул Ансельм, кладя руку на эфес собственного меча.

— Ты ведь будешь его поручителем, не так ли? — спросил Туан.

— Поручителем? Что за… ?

— Уверен будет, — вмешался Диармид, — так же как и я.

— Тогда преклоните колени, сквайр Джордж. Джорди скривился, но у него хватило здравого смысла не протестовать против употребления его полного имени, когда он встал на колени.

Туан коснулся повёрнутым плашмя лезвием меча его левого плеча, а затем проведя им по дуге над головой Джорди коснулся клинком и правого со словами:

— Отныне я провозглашаю тебя рыцарем. — А затем поднял меч и шагнул ближе и стукнул племянника так, что у того качнулась голова.

Сквозь звон в ушах Джорди услышал слова своего короля:

— Встаньте, сэр Джордж, и будьте столь же верным, каким и были, верным и человеку, и господину навеки вечные.

Ошеломлённый Джорди встал, а Ансельм заикаясь вымолвил:

— Брат… моя королева… никак не думал…

— И напрасно, — попеняла ему Катарина. — Мы повторим сию церемонию с большей пышностью, но она ничуть не изменит его благородства. — И попросила уже Джорди. — Привези как можно скорее свою жену познакомиться с нами.

— Ваше Величество, — ответил сглотнув Джорди. — Обязательно привезу.

— Нужно обдумать ещё одно дело, мама, — сказал Диармид.

— Да, сынок? — нахмурилась Катарина.

— Он доказал свою смелость, но также и заботу о своих людях, — указал Диармид. — Могу я предложить дабы его удостоили более высокого звания, чем рыцарское?

— Вот как! — молвила Катарина. — И чьи же владения он должен будет получить — твои?

— Именно, — подтвердил Диармид. Катарина ошеломлённо воззрилась на сына.

— Ты действительно желаешь проводить дни среди книг, не так ли? — улыбнулся Туан.

— Управление герцогством отнимает столько времени, — пожаловался Диармид.

— Будьте уверены, сэр, я не позволю вам попусту терять время! — негодующе заявила Катарина.

— Однако, — сказал Туан, — есть и другие обязанности кроме герцогских, какие способен выполнять наш Диармид, мало кто ещё справится с ними.

— Ваши Величества — я явился сюда не добиваться предпочтения, — возразил Джорди.

— Да, ты явился сюда послужить своей королеве, — сказала Катарина, — и именно так и поступил. — Она нахмурясь повернулась к Ансельму. — Я не могу восстановить в правах лишённого их изменника, пусть даже и доказавшего свою верность — но могу вернуть сыну звание, которое должно было достаться ему по рождению. — Она повернулась к Джорди. — Преклоните колено вновь, сэр.

Ошеломлённый Джорди преклонил.

Катарина шагнула вперёд и положила руку на голову племянника.

— Будьте же отныне столь же верны и преданны короне и народу, каким показали себя сегодня — но когда в следующий раз сочтёте, что закон несправедлив, то обращайтесь к своей королеве! — Она убрала руку. — Встаньте, герцог Логайр.

Когда изумлённый и вытаращивший глаза Джорди встал, Ансельм заикаясь вымолвил:

— Ваши Величества… заверяю вас, я никак не ожидал…

— Хватит и простого "благодарю вас", Ансельм, — усмехнулся Туан.

Ансельм проглотил все ненужные слова, какие собирался сказать.

— Ваши Величества, благодарю вас от всего сердца!

— Но я не могу отнять у своего родича титул, так же как и его земли! — внезапно заявил Джорди. — Что бы ты почувствовал, кузен, если б я так поступил?

— Облегчение, — уведомил его бывший герцог. — Огромное облегчение.

Когда Род въехал в лес, вокруг него сомкнулись ели, скрывая из вида солнце — но поскольку был полдень, света просачивалось достаточно и видел он все очень даже хорошо. Было жутковато и одиноко; Род вздрогнул и понадеялся, что они с Вексом снова поедут по дубовым и ясеневым рощам. Оглядываясь кругом, он нахмурился.

А затем увидел медленно падающую на землю белую крапинку. Он моргнул не веря своим глазам — но все верно, вон ещё одна, и ещё.

— Векс, я должно быть ошибся — но готов поклясться, что вижу снежинки.

— Ты не ошибся, Род.

— Но как такое может быть? Ещё ж и октябрь–то едва начался!

— Возможно ранний снегопад? Я знаю, что когда мы прибыли к западным герцогствам местность, постепенно становилась все выше над уровнем моря; мы уже в четырёх тысячах футов[48] над ним.

Род задрожал и сказал себе, что это от холода. Он подышал на руки и потянулся за перчатками — но остановился; ему померещилось какое–то движение.

— Векс? Ты видел, что–то двигалось?

— Только снежинки, Род.

— Я мог бы поклясться, что видел что–то покрупнее. — Он стал натягивать перчатку на левую руку — и замер; вот оно, замеченное краешком глаза, и если он продолжит смотреть на руки, то будет видеть его. Это было непросто, фокусировать свой взгляд на руках, удерживая одновременно внимание на движущемся предмете, но он сумел. Увиденное им могло быть всего лишь снежным облаком, извивающимся и колышущимся на ветру — но на самом верху этого облака виднелось лицо, неотчётливое, словно состоящее из движущихся частиц, лицо с белоснежными волосами, бровями и бородой, призрачно–белое, полупрозрачное лицо над длинной развевающейся мантией, но вот от этой колышущейся завесы снега отделилась рука, длинная и костлявая рука, протянувшаяся к Роду. Он вскрикнул и пригнулся, но рука последовала за ним и указательный палец коснулся его лба.

Род задрожал, растирая пятно холода.

— Так мне и надо, нечего разъезжать без шляпы! — Он нахмурился. — У меня ведь есть шляпа, не правда ли?

— Дома, Род. Не здесь.

— Дома? Где это? — Лицо Рода прояснилось. — Ах, да, на Максиме! Но это должно быть страшно далеко, Векс.

— В самом деле, Род, очень далеко — но замок Гэллоуглас всего в нескольких днях пути отсюда.

— Замок Гэллоуглас? А что это такое?

— Замок, в котором ты жил с Гвендайлон и детьми, Род.

— Детьми? — Род нахмурился, глядя на стену елей перед собой, а затем покачал головой. — Не помню никаких де… — Тут он оборвал фразу на полуслове, когда в голове у него промелькнула смутная картинка, образ несущегося в воздухе смеющегося златовласого карапуза, в то время как рыжая женщина подымает руки поймать его — но видение растаяло и он покачал головой. — Я ещё не настолько стар, чтобы жениться.

— Тебе было сорок девять, когда ты по настоянию Катарины и Туана занял для них замок.

— А кто такие Катарина и Туан?

— Король и королева Грамария, Род — твои давние друзья, с тех пор как простили тебе манеру, с которой ты свёл их.

Род нахмурился, пытаясь вспомнить, а затем покачал головой. Замеченное уголком глаза движение отвлекло его, но когда он посмотрел, то увидел лишь вьющийся снег.

— Зачем мы отправились на Землю, Векс? Папа с мамой с ума сойдут от беспокойства.

Робот на мгновение замолчал; а затем сказал:

— Мы в двухстах тридцати семи световых годах от Земли, Род, на планете под названием Грамарий.

— Да? — Род оглянулся на массу зелёных игл. — Странно — а выглядит точь–в–точь как Земля.

— Это потому, что её оземлянили, Род.

— Оземлянили? — нахмурился Род. — Кажется это я помню, из книги, которую прочёл — когда там? В прошлом году?

— "Оземлянивание Земли" ты прочёл в тринадцать лет, Род.

— Ну, а теперь я не могу быть намного старше этого, не так ли? — Род нахмурясь посмотрел на затылок коня. — Как мы сюда попали?

— На космическом корабле. Мы выполняли разведзадание ПОИСКа и нашли Грамарий.

— Что за Грамарий? — Да, уголком глаза он определённо уловил движение, но когда Род повернулся посмотреть, то снова увидел только вьющийся снег. — И кто тот парень в длинной белой мантии, Векс, и почему он пропадает, когда я смотрю на него?

— Он несомненно плод твоего воображения, Род.

— Кто плод воображения?

— Род — ты не помнишь даже сказанного всего несколько мгновений назад?

— Не знаю, Векс. — Род натянул узду и соскользнул с коня: — Знаю лишь одно — я страшно устал. И просто прилягу и вздремну чуток.

— Нет, Род, только не на снегу! Ты умрёшь от холода!

— Нет, только посплю немного. — Род задрожал, но он знал, что холод скоро пройдёт — как всегда проходил, когда он забирался в постель.

— Род, вставай! Ты умрёшь от переохлаждения, тебе это известно!

— Что ещё за пере… чего–то такое? — Род закрыл глаза и положил голову на какие–то опавшие сучья. — Всего полчаса. Разбуди меня, ладно?

— Я тебя разбужу сейчас! Род, вставай! Вспомни кто ты!

— Да–да, знаю, я Родни д'Арманд и должен держать марку фамилии. — Род улёгся поудобнее, положив руки под голову. — Вот проснусь и займусь этим. А сейчас холод прошёл и я начинаю снова ощущать тепло. Спокойной ночи, Векс.

— Ты начинаешь ощущать тепло потому, что начинаешь замерзать! Род, нет! Ты должен встать сейчас же!

Род лишь проворчал что–то и поглубже зарылся в расстилавшееся под ним мягкое вещество. Веки его затрепетали, он увидел парящее над ним лицо, удлинённое белое лицо, все сплошь белое, борода, волосы, кожа, со злорадной улыбкой, которая беспокоила Рода, но он не мог вспомнить, почему. Однако это не имело значения. Оно не помешает ему уснуть. Он закрыл глаза, говоря себе, что должен вовремя проснуться к обеду, а то мама очень расстроится. Колючий холод коснулся его лба, заставляя его дрожать, но также и согревая, и он уютно улёгся, погрузившись в мягкую, облегающую словно кокон, темноту.

27

Голос где–то вдали звал:

— Магнус! Корделия! Джефри! Грегори! Сюда! Вы нужны отцу! Эльфы! Где бы вы ни были, выйдите и разбудите его! Позовите на помощь! — Однако голос тот не имел значения, никакого, когда сон так близок.

Затем по всему телу Рода рассыпались крошечные точечки боли.

— Роберт, прекрати! — резко поднялся в сидячее положение Род. — И почему у меня только должен быть старший бра… — Он оборвал фразу, глядя на окруживших его со всех сторон людей ростом с фут. — Кто вы?

— Эльфы явились не дать тебе заснуть, — сказал один из коротышек, — и не смей снова пытаться задремать, иначе будем щипать тебя больно.

— Как–то неприятно тут. — Род задрожал. — Холодно.

— Вот сие тебя согреет, — пророкотал низкий голос, и все верно, на плечи Роду легло что–то тёплое. Опустив взгляд он увидел, что это темно–коричневый мех. Он погладил его, восторгаясь тем, каков мех на ощупь, а затем поднял взгляд и увидел человека с себя ростом — вот только он стоял, а Род сидел. Это был очень мускулистый человек в темно–зелёном камзоле и коричневых шоссах под плащом, который выглядел очень тёплым. В выбивающихся из–под круглой меховой шапки волосах проглядывали седые пряди. — Проснись, Род Гэллоуглас, — прогремел он и коснулся лба Рода указательным пальцем.

— Я и так не сплю. — Род хлопнул ладонью по этому указательному пальцу, а затем замер. — Я — Род Гэллоуглас! — Он огляделся кругом. — Сугроб! Я чуть было не заснул в сугробе! — Он посмотрел на коротышку в плаще. — Спасибо, Бром.

— У тебя никогда не будет недостатка в друзьях, Род Гэллоуглас, — улыбнулся Бром. — Что заставило тебя пытаться уснуть на снегу?

— Не помню. — Род прижал ладонь ко лбу. — Да, в этом–то все и дело — я не помнил, ничего не помнил. — Но теперь–то он вспомнил и поднял округлившиеся глаза на Брома. — Какой–то человек, по меньшей мере десяти футов ростом, созданный из снега, но плавающий и колышущийся в воздухе словно занавеска на ветру! Он коснулся моего лба, и я начал забывать целые годы!

— Мороз Красный Нос, — мрачно определил Бром. — Является когда стареет год — но он явился раньше времени.

— Нет, этот ельник состарился быстрее остальной страны, — вздрогнул Род. — Так же как и я. Моей головы коснулся мороз возраста, а не года. — Он поднял взгляд на Векса и поплотней закутался в меховой плащ. — Спасибо, что позвал на помощь.

— Крайне рад, что помощь оказалась под рукой, Род.

— Мы всегда будем под рукой, — пропищал какой–то эльф.

— Не сомневайся, обязательно будут, — подтвердил Бром О'Берин, король эльфов. — Подымайся, лорд–чародей, иначе замёрзнешь сидючи!

Род попытался встать, но чуть не упал, ноги его отказывались выпрямиться — но Бром каким–то образом приподнял его, а Векс шагнул поближе, так что Род смог опереться на него, когда заставил свои ноги двигаться, шагая на месте.

— Что же сделал со мной Мороз Красный Нос, Бром?

— Заморозил твои воспоминания, — ответил король эльфов, — заморозил поток мыслей, дабы не всплывали те воспоминания, коими ты дорожишь.

Род кивнул.

— А ты заставил их оттаять?

— Да, но от сего будет мало толку, если ты останешься в сей морозной долине. — Бром сцепил руки, делая из них стремя. — Живо в седло и скачи!

Медленно и с большим трудом Род сумел поднять ногу и поместить её в это стремя. Бром подсадил его, и оказалось гораздо труднее вскинуть достаточно высоко правую ногу, чтобы не задеть за седло, но эльф на крупе Векса поймал Рода за стопу и толкнул её себе через голову, а затем спрыгнул, когда Род обосновался в седле. Род посмотрел вниз и протянул руку:

— Спасибо, Бром — ещё раз. Похоже, мне всегда есть за что благодарить тебя. — Сердце его сжалось. — Особенно за Гвен.

— А, ты вспомнил свою любовь, — тихо проговорил Бром. — Пусть се воспоминание согревает тебя, чародей — но не здесь. Скачи и возвращайся в мир живых. — Он поднял руку и шлёпнул Векса по крупу, вызвав резонирующее БУМ!

— Высококачественный сплав, — объяснил Род. — Звенит точь–в–точь как колокол.

— Уверен, Род, Бром и так об этом знает. Род посмотрел вперёд на Векса.

— Да, он так представлял себе шутку. — Он оглянулся на короля эльфов, но увидел лишь сугроб, взбиваемый десятками миниатюрных ног. Он задрожал, так как внезапный порыв ветра пронизал и сквозь меховой плащ, и снова повернулся к Вексу. — Они снова исчезли.

— Да, Род, — подтвердил Векс, — но эльфы всегда будут неподалёку от тебя.

— Полагаю, это приятно знать. — Род сгорбил плечи от ещё одного порыва ветра. — По–моему, Мороз Красный Нос все ещё пытается проникнуть ко мне в голову, Векс. Насколько быстро мы можем попасть туда, где снова будет тепло?

Алеа прошла через дверь первой, подождала, когда её минует Магнус, а затем повернулась назад, закрыла дверь и задвинула засов. Оградив их покои от всех, кроме них самих, она снова повернулась к своему товарищу по оружию и сказала:

— Ты снова этого добился.

— Чего добился? — повернулся к ней поражённый Магнус.

— Успеха, — пояснила Алеа. — Добился того, о чем тебя просил отец — защитил народ Грамария от трёх различных угроз, и все за считанные дни.

Не переставая улыбаться Магнус покачал головой:

— Ораву бунтовщиков превратил в преданную толпу Ален — хотя возможно к этому имела некоторое отношение поддержка Джефри и его рыцарей и ратников. А способ сохранить жизнь Джорди и помириться с Ансельмом и поддерживающими его возможными мятежниками Диармиду показал папа — а той орде чудовищ противостояли все мои братья с сестрой и их супруги. И даже тогда это папа одолжил тот последний прилив псионической силы, который принёс победу.

— И именно ты привлёк их всех на тот берег реки, отправившись драться с чудовищами в одиночку — ну, со своим живым щитом.

— Так вышло не совсем по моему выбору…

— Сумей ты отправиться без меня, я бы бесилась на тебя всю вечность! Но ты отлично знал, что коль скоро ты бросился дать отпор чудовищам, твоя семья помчится следом спасать тебя.

— Не зпал, — возразил Магнус.

— Не надо мне тут заниматься казуистикой! Знал или подозревал, сводится–то все к одному. Кроме того, именно ты сообщил Джефри о походе крестьянской армии…

— В конечном итоге он бы все равно узнал…

— … именно ты позаботился о том, чтобы Грегори, Алуэтта и Корделия стояли на стене, готовые блокировать эсперов анархистов…

— Их никто б не смог удержать от этого.

— … именно ты вызнал у своей сестры о грозящей Джорди опасности…

— После того как о ней сообщила мне ты.

— … и именно ты рассказал отцу об угрозе Джорди и Ровене.

— Нужно было чем–то занять его, снова пробудить у него интерес к этому миру.

— Обманывай кого другого, если тебе так нужно. — Алеа приблизилась к нему. — Но не пытайся одурачить меня — я видела, как ты проделывал такое на трёх планетах! Ты организовал, подтолкнул, соркестрировал — ты победил!

— Мы все победили.

— Да, особенно народ этой планеты! Ты твёрже чем когда–либо поставил других людей на путь к созданию собственной формы правления.

— Скорее к форме правления, желанной для моего отца, — отозвался со своей извечной сардонической улыбкой Магнус.

— Уже нет, — возразила Алеа. — Ты защитил жителей этой планеты от врагов, которые пытались завоевать их и сбить с пути, но не пытался сам вести их своей дорогой. Ты оставил их вольными самим выбирать собственный путь.

— Да, — согласился Магнус, — и по какому–то случайному совпадению, путь этот оказался тем самым который папа выбрал для них тридцать лет назад.

— Выбрал ли? — усомнилась Алеа. — Или он тоже лишь оставил их вольными выработать собственную систему?

Магнус застыл, расширив глаза. А затем медленно кивнул.

— Наверное, — тихо произнёс он. — Наверное он так и поступил. — А затем снова сардонически улыбнулся. — Но даже и так, он знал, что делал, отлично знал.

Она услышала в его голосе горечь и подойдя ещё ближе, тихо проговорила:

— Он гордится тобой, Магнус. Ты сделал то, что обещал сделать, и ни на йоту больше.

— Да, именно это, не так ли? — Он посмотрел ей в глаза, и сардоническая улыбка превратилась в скорбную. — Хотелось мне того или нет, я показал себя истинным сыном старого агента!

Алуэтта шла по коридору к покоям, которые делила с Грегори, пока они проживали в королевском замке. Когда она положила руку на задвижку, к ней подошёл дворецкий и поклонился с заискивающей улыбкой.

— Миледи?

Алуэтта нахмурилась, её отталкивала угодливость этого слуги.

— Чего тебе, любезный?

— Хочу предупредить. — Слуга выпрямился, и заискивающая улыбка превратилась в насмешливую.

Алуэтта похолодела от страха и гнева.

— С какой стати мне нужно предупреждение? — нахмурилась она.

— С той, что ваш муж не знает правды о вас, — ответил слуга. — Я Дюрер.

Алуэтта озадаченно наморщила лоб, а затем вспомнила, что ещё до того, как она родилась, Дюрер был шефом засланной на Грамарий команды, которой так и не удалось совершить дворцовый переворот, Дюрер увидел узнавание в её расширившихся глазах и тихо рассмеялся.

— Да, когда мои командиры узнали, что Верховный Чародей… ушёл на покой и сделался небоеспособным от горя, то отправили меня в будущее, в это время, закончить то, что я когда–то начал.

— Так значит тебе не известно, что же произошло за тридцать лет с тех пор, как ты отбыл. — Алуэтта сумела скрыть нарастающий гнев.

— О, не бойся, я знаком с историей! — заверил её Дюрер. — Например, мне известно, что ты стала шеф–агентом чересчур молодой и что ты использовала свой пост только для того, чтобы заключить брак с аристократом и повернуть против собственной организации! Скажи–ка, что произойдёт, если твой муж узнает обо всем, чем ты занималась?

Алуэтта почувствовала, как у неё похолодело сердце.

— А он узнает, будь уверена в этом, — продолжал Дюрер все тем же мягким тоном, но тем не менее с насмешливой улыбкой. — Он узнает, что ты спала со всяким, кою тебе приказывали совратить — и со всяким, кто позволял тебе продвинуться в твоей неистовой жажде власти. Узнает о твоих убийствах и подрывных акциях, обо всех, кого ты соблазняла и предавала. Думаешь, он будет все ещё любить тебя после этого?

— Чего ты от меня хочешь? — спросила сквозь одеревеневшие губы Алуэтта.

— Небольшое приглашение, — едва слышно произнёс Дюрер. — Всего лишь семейное гостеприимство. Найди какой–нибудь предлог пригласить все отродье Гэллоугласа и их половины — да, и особенно наследника трона, кронпринца! Найди какой–нибудь предлог собрать их всех в большом зале замка Гэллоуглас. Вот и все, что тебе нужно сделать — ничего большего, чем ты обычно могла.

— И что тогда произойдёт? — каждое слово казалось свинцовым.

— О, это уже не должно тебя волновать! — заверил её Дюрер. — Какая же хозяйка дома думает, принимая гостей, о неприятном? Нет, просто собери своих гостей — а об остальном позабочусь я!

От угрозы в его тоне у Алуэтты пробежали по коже мурашки, но она сразу поняла, что именно надо сделать.

— Когда мне надо выполнить этот план?

— О, спешить некуда, — отмахнулся от такого вопроса Дюрер. — Как только сможешь, вот и все — и когда назначишь дату, то сообщи судомойке Мод. Хватит даже уведомления за двадцать четыре часа до события. — Голос его понизился до угрожающего тона. — Но не жди слишком долго, а не то твой муж все узнает.

— Как скажешь, — отвернулась Алуэтта. — Я это сделаю. А теперь оставь меня.

Дюрер отвесил насмешливый поклон и пятясь удалился.

Алуэтта открыла дверь, вошла, а затем с силой закрыла её и прислонилась к ней спиной, дрожа всем телом. В голове у неё крутился водоворот мыслей, но одна всплыла совершенно отчётливо — что бы она сейчас ни сделала или не сделала, браку её теперь конец.

— Итак, я ещё раз помог людям выбраться из затруднительного положения и, по ходу дела, не дал стране сойти с пути своего развития. Приятное ощущение, Векс, — говорил Род роботу–коню, когда они выехали из леса на нагорье.

— Похоже ты, Род, вывел из затруднительного положения нескольких людей, а не только Джорди и его жену.

— Да — оттащил Ансельма от края пропасти мятежа и, делая это, помог спасти несколько тысяч крестьян и солдат от гражданской войны, — кивнул Род. — Неплохо поработал для одного дня, Векс — да и для всей жизни тоже.

— Посвятить свою жизнь людям — дело определённо стоящее, Род.

Род нежно улыбнулся, глядя на затылок коня; Векс снова преднамеренно понял его не так. А затем нахмурился, когда конь остановился.

— Чего ты ждёшь? До заката мы можем проехать ещё три мили.

— Не можем, Род — солнце уже садится. И кроме того, дальше ехать некуда, земли больше нет.

— Земли больше нет? — Род вытянул шею, глядя вперёд и вниз, и увидел, что дёрн внезапно заканчивается. А внизу он увидел покрытые рябью голубые просторы — а затем сообразил, что рябь эта на самом деле волны; просто не настолько далеко внизу, что кажутся намного меньше, чем в действительности.

— Так. — Он откинулся в седле. — Мы добрались до восточного побережья Грамария.

— Добрались, Род. Мы стоим на вершине утёса.

Род посмотрел на заходящее солнце — и увидел выплывающий из его пылающего света силуэт. Он нахмурился и приставил руку козырьком над глазами, пытаясь отделить солнце от этого объекта.

— Что это там движется к нам — корабль?

— Оно чересчур большое, чтобы быть кораблём, Род.

— Да, и к тому же недостаточно высокое, особенно если учесть, какое оно широкое.

Объект казалось раздался, отделяясь от пылающего солнца, и Род уставился на него.

— Векс! Это дрейфующий в воздухе остров!

— Наверняка всего лишь иллюзия, Род.

— Если так, то очень даже убедительная! И он не просто дрейфует, а летит — и направляется прямо к нам!

Он и правда летел к ним. Остров надвигался, становясь все больше и больше, раздаваясь, пока не заполнил собой половину горизонта, потом три четверти, а затем заслонил всю западную панораму, становясь сам по себе целой страной, с утёсами, увенчанными лугами, поросшими тимьяном и лавандой. А за лугами высился лес — но леса, подобного этому, наверняка никогда не существовало, ни на какой планете из тех, какие посетил Род. Стволы его деревьев состояли из серебра, слоновой кости и золота, и их ветви украшали листья всех цветов радуги; с них свисали плоды в виде кристаллов и самоцветов. Среди их листьев били крыльями птицы, птицы с экстравагантным и крикливым оперением, похожие на райских птичек, только более разнообразные.

А среди этих деревьев передвигалась человеческая фигура, передвигалась и шла вперёд, ступая по лаванде так, словно едва касалась земли, подплывая все ближе и ближе, пока не открылось, что фигура эта принадлежит женщине.

Род зачарованно уставился на неё, сердце у него заныло.

Затем она оказалась уже всего в тридцати футах[49] от него, так как остров подплывал все ближе и ближе, пока его утёсы от грамарииских не отделял всего ярд, а женщина подошла ещё ближе, улыбаясь и протягивая руки Роду.

— Это Гвен, — выдохнул он. — Гвен, какой она была, когда я впервые её встретил, Гвен, которой нет ещё и тридцати!

— Я ничего не вижу, Род, — произнёс у него в ухе голос робота.

— Главное, что я вижу, а только это и имеет значение! Векс, я нашёл его! Я нашёл Тир—Нан-Ог, Страну Вечной Молодости — и Гвен!

— Не заблудись в лабиринте иллюзий, Род. Ты всегда неизменно боролся за это.

— Векс, это не иллюзия! Она там, она реальна! Гвен улыбалась ему лучезарной улыбкой.

— Поехали! — Тут Род вдруг умолк и нахмурился. — Нет, это неверно. Коль скоро я пересеку этот провал, то уже не смогу вернуться. Я правда и не хочу возвращаться — но я не имею никакого права забирать тебя с собой.

— Куда ты ни отправишься, Род, я отвезу тебя.

— Но ты принадлежишь не мне, ты принадлежишь семье! После моего отбытия тебя унаследует Магнус! — Сердце заболело сильнее, и Род прижал ладонь к груди. — Ты понадобишься им, всем ребятам — и их детям тоже!

— Как–нибудь переживут, Род. — Векс повернул голову и посмотрел на своего хозяина. — В крайнем случае у Магнуса есть компьютер Геркаймер, управляющий его кораблём и обладающий всей моей памятью.

Род вопросительно посмотрел на него.

— Значит ты хочешь отправиться со мной?

— Гвен и мне была другом, Род, целых тридцать лет — и тем большим другом оттого, что сделала твою жизнь счастливой.

— Тогда поехали повидать её, — улыбнулся Род.

Он поглядел на Гвен и все прочее стало казаться тусклым и неважным; она и была Тир—Нан-Огом, страной чудес, в которой он мог затеряться. Сердце его дрогнуло, когда он слегка тронул коленями робота. Векс двинулся вперёд, перешагивая через провал, в Тир—Нан-Ог, и Род проехал с ним. На мгновение возникло сопротивление которое живо уступило нажиму, опаляющая боль в груди и ощущение, словно разрывалась какая–то завеса; а затем повсюду вокруг него оказался Тир—Нан-Ог, и теперь, когда он стал принадлежать ему, цвета его сделались ещё ярче, а Гвен раскрывала объятия, и он спрыгивал с Векса и бежал последние несколько шагов, чтобы подхватить и закружить её. И когда он заключил её в объятия, то увидел свои руки, и они снова сделались не морщинистыми, а молодыми, так же как сделались такими, знал он, его лицо и все тело. В нем жарко и сильно забилось желание, и когда Тир—Нан-Ог снова двинулся прочь от мира живых, он нашёл её губы. Они казались мягкими и нежными, и на вкус словно самое сладкое вино, и он жадно упивался ими, как будет упиваться вечно.

Известие дошло до Верховного Чародея в его центре в Раннимиде, и Магнус д'Арманд отправился на западный берег, где и увидел тело отца, лежащее переломанным на гальке выше приливной черты. Поблизости стоял Векс, столь же верный как всегда, но когда Магнус заговорил с ним, он не мог сказать, что случилось, да и сам, казалось, изменился. Робот больше не был прежним; в нем, казалось, что–то исчезло, словно он и в самом деле был всего лишь машиной.

А затем вокруг него появились его братья, и с неба спустилась, описывая спираль, сестра, которая с одного прикосновения прочла массированный сердечный приступ, который забрал жизнь Рода ещё до того, как тот упал. Они вместе опустились на колени возле тела отца, каждый и каждая погружённый и погружённая в собственные мысли и молитвы. А затем вместе подняли тело и унесли его.

— Значит мы в один год лишились и матери, и отца.

— Так не должно было случиться. Папа не должен был умереть, пока нам не будет за пятьдесят, а мама должна была лет на десять пережить его.

— Я была готова утешать её и помочь ей справиться с горем, но к этому я не готова!

— Значит нам придётся помогать друг другу, — тяжело произнёс Магнус.

Никто ничего не ответил. Этого молчания ему хватило, чтобы почувствовать напряжение, негодование на кажущееся взятие им власти в свои руки, особенно после его долгого отсутствия. А затем настроение смягчилось, и Корделия допустила:

— По крайней мере у каждого из нас есть все остальные — и нас больше.

— Да, — согласился Магнус, — но в эту первую ночь, наверно, каждому из нас нужно побыть наедине со своим горем, сделать первый шаг к тому, чтобы смириться с ним. — Он встал и повернулся к двери. — Спокойной ночи, ребята.

— Желаем спокойной ночи, — ответило несколько голосов.

Алеа уставилась вслед удаляющемуся Магнусу, перевела вопросительный взгляд на Корделию, которая могла лишь пожать плечами. Раздосадованная, Алеа бросилась догнать Магнуса.

— И что все это значило? — потребовала объяснений она.

— Я не из тех, кто остаётся там, где меня не желают видеть, — ответил он.

Она расслышала в его голосе боль и гнев.

— Но она же тебе сестра! А они тебе братья!

— Думаю, нам потребуется несколько лет для восстановления наших отношений, — сказал Магнус. — В конце концов, в то время, когда я покинул дом, то все ещё был для Грегори кладезем премудрости, а Джефри все ещё равнялся на меня.

— А Корделия? — Алеа порадовалась, что задала этот вопрос, так как он вызвал у него улыбку, хотя и слабую.

— Ну, — промолвил Магнус, — мы с Корделией всегда мерились силой по вопросу, кто обладает большим авторитетом — конечно, если кто–то не нападал на нас. И все же, она, кажется, негодует, что я вернулся. — Он остановился, нахмурясь, глядя в темноту. — Наверное в этом–то все и дело. Наверное мне были б рады как гостю, будь у них уверенность, что я уеду. — Лицо его потемнело. — И возможно, мне следует уехать. — Он снова зашагал к их покоям.

— А возможно и нет! — Алеа поспешила догнать его. — Возможно тебе следует остаться и подождать до тех пор, пока они постепенно, дюйм за дюймом, не потеснятся и не дадут тебе место вновь!

— Возможно, — признал Магнус, но таким тоном, словно не верил в это.

Алтея сдвинула набок крестьянский чепец и спросила у Вороны:

— Ты действительно доверяешь кому–нибудь из них?

Ворона бросила быстрый взгляд на заносящих на кухню замка Гэллоуглас мешки с провизией агентов ВЕТО и ответила:

— Ни на секунду. Они бросятся на нас в тот же миг, как мы закончим ликвидацию Гэллоугласов.

— Тогда зачем же Дюрер позвал на помощь Пересмешника?

— Общие враги, — пожала плечами Ворона. — И нам и им, если мы хоть сколь–нибудь надеемся захватить власть, нужно ликвидировать Гэллоугласов — но как только эти отродья умрут, тут же начинай стрелять в агентов ВЕТО.

Алтея начала было говорить, что тоталитаристы должно быть уготовили им ту же судьбу, но слишком сильно задрожала при мысли об этом.

Переодетые крестьянами, неся мешки с провизией, агенты БИТА потянулись гуськом в замок параллельно цепочке агентов ВЕТО.

Развлечения за ужином подавались в приглушённом виде, но Гэллоугласы и их супруги сумели улыбнуться и порадоваться успокаивающему воздействию общества друг друга.

— По крайней мере королевство по–прежнему стоит прочно, — заметил Грегори.

— Да, благодаря вашим доблестным усилиям по отражению нашествия чудовищ. — Ален поднял бокал. — За моих друзей и хранителей!

— За принца, у которого хватило здравого смысла поговорить, прежде чем бросаться в бой, — поднял в ответ свой бокал Джефри.

— Да, и за храброго рыцаря, заступившегося за своих крестьян, — подняла свою чашу и Корделия. — За твоего кузена Джорди!

— Да, мы наконец–то встретились! — с облегчением сказал Ален. — Теперь семья сможет исцелиться — надеюсь.

Магнус наблюдал за выступающими с тостами с полуулыбкой, но Алеа рядом с ним так и кипела. Неужели никто из них не понимал, сколько сделал Магнус для отражения всех их врагов? Она не спеша подняла собственную чашу и громко провозгласила свой тост:

— За родство и дружбу!

— За дружбу! — хором поддержали все остальные. Все подняли чаши, а затем дружно выпили.

Алеа удивлённо моргнула, изумлённая тем, что её тост приняли все.

— За врагов! — произнёс чей–то голос. Гэллоугласы с вежливым удивлением посмотрели на мужчин и женщин в крестьянских нарядах, которые шагнули в зал из дверных проёмов, вылезли из–за гобеленов, появились на галерее для менестрелей — все как один наводя арбалеты со зловещими самоцветами под стрелами. Вперёд всех вышел с насмешливой улыбкой человек, казавшийся пожилым и истощённым:

— Ваши слуги приветствуют вас.

— Значит ты тот, кого зовут Дюрер? — спросил Грегори.

— Он самый — а я Пересмешник, — с поклоном шагнул вперёд ещё один тощий и морщинистый субъект. — Давние враги ваших родителей — и ваши личные.

— И не думайте атаковать нас своими пси–силами, — предупредил Дюрер, — так как обе наши организации завербовали в свои ряды местных, которые являются очень мощными эсперами.

— И вы думаете, мощнее, чем все наши силы вместе взятые? — спросил позабавленный его похвальбой Грегори.

— Заверяю вас, — нахмурился Пересмешник, — у вас очень мало поводов для улыбок.

— Да наверняка ведь увидеться наконец с нашими врагами лицом к лицу вполне основательный повод порадоваться, — обронила Корделия.

— Тогда вы по крайней мере умрёте счастливыми. — Дюрер поднял оружие и нажал на спуск — а затем нажимал вновь и вновь, и выражение торжества у него на лице сменилось ужасом.

— Огонь! — заорал Пересмешник, и все агенты нажали на спусковые крючки и на гашетки. Лишь два арбалета выпустили стрелы — но и они круто спикировали на каменные плиты пола. Некоторые из самоцветов ярко запылали от собравшихся в них лучей, да так и не полыхнули огнём.

— Видите ли, у нас есть собственные телепаты, — уведомила врагов Корделия с неподвижным от напряжения лицом, — помогающие нам сдерживать ваше оружие.

— И солдаты, дабы обезоружить вас, — добавил Ален.

Сверху упали верёвочные петли и обвились вокруг каждого из агентов; державшие арканы солдаты затянули их потуже. Агенты закричали в тревоге и гневе, пытаясь вырваться на волю, повернуть оружие против своих пленителей, но солдаты подсечками сшибли их с ног и заставили встать на колени.

Дюрер прожёг взглядом Алуэтту и прошипел:

— Предательница!

— Ах предательница! — Алуэтта вскочила на ноги и двинулась на него с пылающим от гнева лицом. — И ты смеешь называть меня предательницей, ты, чьи агенты похитили меня из колыбели? Ты, который отправил меня к лжеприемным родителям, которые исковеркали мою чувственность и преднамеренно и методично разбивали вдребезги моё самоуважение? Чьи наследники унижали и насиловали меня, и превращали в оружие для поражения своих врагов? И ты смеешь называть предательницей меня?

— Они дали тебе кров и пищу! — выкрикнула Ворона. — Они меняли тебе пелёнки и перевязывали твои раны!

— И называли меня шлюхой и внушали мне, будто я порочна с рождения! — разъярилась Алуэтта. — Нет, вы сработали своё оружие — а теперь почувствуйте его жало! — Она сузив глаза навела пылающий взгляд на Ворону.

Ворона пронзительно закричала, схватилась за голову, а затем упала на пол, корчась от мучительной боли.

— Отруби её! Отруби её, только прекрати боль!

Рот Алуэтты открылся в судороге гнева и усилия, и Ворона обмякла. А затем Алуэтта перевела этот страшный пылающий взгляд на Дюрера.

— Она предала тебя! — крикнул Дюрер Грегори. — Она наш агент! Она покорила твоё сердце только для того, чтобы смочь оказаться здесь среди вас и уничтожить всех — как искалечила твоего старшего брата!

— Дурак, неужто ты и правда считаешь, будто мы этого не знаем? — встал рядом с женой Грегори. — Моя мать титаническим усилием сумела исправить самые большие повреждения, нанесённые вашими агентами душе Алуэтты. А потом моя любимая рассказала нам обо всем сделанном ею, обо всей злобе, которую она питала к нам.

Дюрер уставился на Алуэтту, а затем оскалив зубы прорычал:

— Предала в ту же минуту, как я поговорил с тобой!

— О, можете утешиться, сэр, — со злостью бросила она, — так как вы второй раз уничтожили мою жизнь и полностью лишили меня всяких надежд на счастье, какие я могла когда–либо питать! — Глаза её сузились, и все в зале почувствовали нарастающую в ней мощь, ментальную мощь, подогреваемую копившейся годами яростью.

— Оставь его Короне, милая, — положил ей руку на плечо Грегори. — Не пачкай рук его нечистой кровью.

Алуэтта метнула взгляд в его сторону:

— Не насмехайтесь надо мной, сэр! Я отлично знаю, что вы не можете остаться женатым на столь вероломной женщине как я!

— Остаться женатым! — Уставился на неё поражённый Грегори.

— Да! Итак просто чудо, что ты однажды пригрел на груди змею, которая знала стольких твоих врагов, что была очевидным выбором, когда они искали того, кто предаст тебя! Неужели ты сможешь когда–либо вновь мне довериться! — Она повернулась и двинулась чеканным шагом к дверям, столь сильно излучая чистую, едва обуздываемую ярость, что и солдаты и пленники одинаково шарахнулись от неё.

И тут между ней и дверным проёмом встала с досадой глядя на неё Алеа.

— Ты дура! Полнейшая законченная дура! Тебя любят самой горячей любовью, на какую может надеяться любая женщина, у тебя есть мужчина, который без памяти от тебя, которому и не приснится винить тебя ни в малейшем недостатке, не способный признать, что у тебя есть хоть один недостаток, и ты готова оставить его потому, что считаешь себя недостойной его?

— С дороги, воительница! — Ярость Алуэтты сорвалась с привязи. — Мороженая старая дева, которую грызёт зависть, которая не может найти любви, которая жаждет отомстить всему миру оттого, что считает себя некрасивой! Я не один месяц сносила твоё молчаливое осуждение, твоё молчание и пренебрежение, но больше не стану их терпеть, и ни на секунду не позволю тебе преграждать мне путь к той судьбе, которой я заслуживаю! Посторонись, неумёха, а не то узнаешь, что такое на самом деле истинная пси–сила!

Алеа не сдвинулась ни на дюйм. Напряжённая и с побелевшими губами, она негромко и ядовито осведомилась:

— И это говорит женщина, утверждающая, будто она рассталась с жестокостью?

Алуэтта замерла, побледнев — и в тот же миг между ними встал Грегори, пристально посмотрел жене в глаза, а затем преклонил колено. Глядя на неё снизу вверх, он взял её руки в свои и сказал:

— Ты все, что только есть на свете хорошего и правильного, ты все, что только есть достойного любви, не только за твою красоту, но и за твою тёплую и щедрую натуру — и превыше всего, за твою преданность. Ну как ты могла хоть на минуту подумать, будто я сочту тебя предательницей?

Кровь отхлынула от лица Алуэтты; она уставилась на Грегори, всей душой жаждая поверить ему, но не в состоянии это сделать.

— Доверьтесь ему, леди.

Алуэтта повернулась на голос Магнуса — выражение, с которым он глядел на неё, было полно сочувствия, а не вражды. — Те из нас, кто считает себя недостойными любви, должны время от времени смотреть правде в глаза. Алеа уставилась на него, как громом поражённая.

— Ты доказала свою преданность, сразу же рассказав Грегори о намечаемой Дюрером засаде, — сказал Магнус, — столь титаническая преданность просто ошеломляет меня теперь, когда я понимаю, что с того мгновения, как Дюрер принялся шантажировать тебя, ты была уверена, что потеряла свой брак и свою любовь!

— Как ты могла так сомневаться во мне? — Грегори поднялся, заглянув глубоко ей в глаза. — Как ты могла сомневаться, когда дала мне основания ещё больше любить тебя?

Алуэтта по–прежнему стояла замерев, быстро переводя взгляд с одного лица на другое. А затем сквозь её гнев прорвались вера и облегчение, и она, зарыдав, упала в объятия Грегори.

Тот утешал и гладил её, шепча ей на ухо:

— Нет, любимая, все кончено, и чудища будут изгнаны с глаз твоих. Они никогда больше не восстанут, чтоб вредить тебе. Нет, моя милая, дорогая, драгоценная, будь уверена, что я люблю тебя любовью, которая никогда не изменится, никогда не поколеблется, так как люблю тебя такой, какая ты есть.

Его братья и сестры смотрели на них, сияя нежностью — но Алеа резко повернулась и выбежала из зала.

28

Магнус от неожиданности замер, а затем двинулся быстрым шагом за Алеа, даже теперь остерегаясь подойти слишком близко и слишком быстро.

Он вышел на внутренний двор замка как раз вовремя, чтобы увидеть, как она забегает в конюшню. Зная, что она вряд ли собирается покинуть замок, он последовал за ней медленно, и зашёл осторожно, высматривая её во мраке, а затем стал двигаться на плач.

Он нашёл её прислонившейся к столбу между двумя пустыми стойлами, уткнувшейся лицом в ладони и плачущей навзрыд, как плачут при настоящем горе. Подойдя к ней настолько близко, насколько смел, Магнус мягко спросил её:

— Почему ты плачешь, моя верная спутница? Ты ведь наверняка не думаешь, что что–то сказанное Алуэттой в минуту отчаяния может быть правдой?

— Но это все правда! — простонала Алеа. — Уйди, Гар! Оставь меня наедине с моим несчастьем!

— Я не могу оставить тебя утонувшей во лжи.

— Во лжи? — Алеа резко повернулась лицом к нему, лицом в пятнах, с красными и распухшими глазами, со все ещё стекающими по щекам слезами. — Она сказала чистую правду! Я всегда знала, что я неуклюжая и неловкая, слишком безобразная для чьей–либо любви!

— Это ложь, здесь нет ни одного слова правды! — Магнус все ещё не осмеливался приблизиться, но протянул руку. — Но вот твоё представление о себе такой означает, что каждое слово, сказанное Алуэттой, угодило прямиком в ту, самую уязвимую, точку в твоём сердце.

— Ты не можешь отрицать, что я неуклюжая и неловкая!

— Ты воплощение изящества и ловкости, — возразил Магнус. — Твои движения в бою просто симфония; каждый шаг по дороге или в лесу — чистая поэзия. О да, я от всей души отрицаю, будто ты хоть в чем–то неуклюжая — но могу поверить, что ты была такой в отрочестве.

У Алеа расширились глаза. Она быстро смахнула рукой слезы.

— Я слишком высокая, чтобы быть изящной!

— У тебя идеальный рост, — категорически не согласился с ней Магнус, а затем поправился. — Ну, возможно, на дюйм не дотягивает до такого.

— Не насмехайся надо мной, Гар!

— Такое мне б и не снилось. — Магнус посмотрел на неё, не отводя взгляда. — Тебе нужна правда, и я даю тебе только её.

— Ты не можешь и взаправду считать меня прекрасной!

— Я считал так с первого же дня, как увидел тебя, — сказал он, — покрытой царапинами от шиповника и заляпанной грязью, со спутанными от двухдневного бега по лесу волосами. Я считал так и тогда, но точно знал два дня спустя, когда ты предстала уже чистой и аккуратно одетой, и я подумал, что никогда в жизни не видел такой прекрасной женщины!

— Ладно, может быть я не безобразная, а просто невзрачная — но ты не можешь ожидать, будто я поверю, что ты находишь меня прекрасной! — Но в голос её закралась надежда.

— Ты должна в это поверить, — сказал он, — это правда — поверить, что по крайней мере в моих глазах ты прекрасна. — Он наконец приблизился, поднимая руку коснуться её щеки, но не посмел. — Брось, ты ведь время от времени ловила на себе мои восхищённые взгляды — в тех случаях, когда захватывала меня врасплох обернувшись, а я не успевал вовремя отвести взгляд.

— Да, с восхищением. — Сердце у неё часто забилось от надежды, которую она пыталась загнать поглубже. — Но с желанием? Никогда!

— Да, на этом ты меня никогда не ловила, — согласился Магнус. — Я хорошо это скрывал, зная, что ты увидишь в этом наихудшее предательство.

Поражённая Алеа уставилась на него, а затем сказала:

— Первые несколько лет да, это было правдой — но теперь уже нет!

— Но ты же понимаешь, я не мог идти на такой риск, — сказал Магнус, — не мог пойти на риск напугать тебя и задеть твои чувства, и пустить прахом весь проделанный тобой путь к исцелению. Поэтому что касается пребывания постоянно обузданным и скованным, то я совершенно определённо таков — но буду продолжать быть таким, покуда тебе нужно от меня именно это.

Алеа лишь глядела на него во все глаза, гадая, как же такой умный и чувствительный человек мог оказаться таким глупым, а затем сказала:

— Как раз этого мне больше от тебя и не нужно. Мне теперь нужна последняя стадия исцеления.

Глаза Магнуса загорелись; он ещё больше приблизился к ней, но лишь спросил:

— Что могло так сильно ранить тебя, что тебе так долго требуется исцеляться?

— Всего лишь невнимательный, эгоистичный любовник. — Алеа попыталась говорить об этом небрежно, но к горлу у неё подступило рыдание. — Всего лишь человек, который клялся мне в любви, говорил, что желает меня, причинил мне физическую боль и умолял меня потерпеть её. Необыкновенно польщённая, я позволила ему переспать со мной — но когда он получил своё удовольствие, то назвал меня шлюхой и ушёл, а потом никогда больше не разговаривал со мной. — Сказав это, она не смогла сдержать слез.

С лицом полным нежной заботы, Магнус раскрыл объятия, а Алеа стояла застыв, а затем уткнулась ему в грудь лицом и разрыдалась.

Магнус крепко обнял её, и, когда плач поутих, сказал:

— Даже после пяти лет моей опеки и преданности это по–прежнему причиняет тебе такую сильную боль.

— Куда менее сильную, чем была. — Алеа вытерла с глаз слезы. — Но ты — прошло уже десять лет, а нанесённые Финистер раны все ещё гноятся.

— Ну, да. — Магнус разжал объятия; он чуть отступил, но по–прежнему глядел ей в глаза. — Но на то была причина. Она возбудила во мне любовь не просто обаянием, а проецирующей телепатией — абсолютную, самозабвенную, смиренную любовь — а затем опозорила и унизила меня всеми возможными способами. Она даже убедила меня в том, что я стал змеем и обречён вечно ползать вокруг основания дерева, и, как я понимаю, именно так все и происходило, хотя все прочие видели только обвившегося вокруг ствола голого мужчину.

Алеа ахнула от ужаса, вновь услышав об этом, но на сей раз с его точки зрения.

— Как же… ?

— Отец нашёл меня и позвал Корделию, которой удалось устранить самые худшие последствия этих чар — она и сама сильная проецирующая телепатка. Но ведьма вернулась вновь в последний раз принудить меня к любви и опозорить, оставив завязшим в трясине депрессии. Отец снова нашёл меня и на этот раз позвал мать, которая поняла, что не должна лечить меня сама, и отправила к Зелёной Ведьме, которая исцелила меня, избавив от самых сильных болей.

— Избавила от самых сильных, но тебе потребовалось десять лет для избавления от остальных? — ахнула Алеа.

— Да — так как по–настоящему исцелиться я мог только влюбившись в женщину, достойную абсолютного доверия… — Магнус едва–едва коснулся её лица. — …женщину, которая может открыто не соглашаться со мной, но никогда не скажет против меня ни слова у меня за спиной, и определённо никогда, ни в коем случае не унизит и не опозорит меня.

Лицо его находилось так близко, но он не говорил, не мог сказать того, что она страстно желала услышать.

— В таком случае, очень жаль, что ты не влюбился в меня, — сказала прерывающимся голосом Алеа.

— Да, — согласился Магнус, — я вместо этого полюбил тебя.

Она уставилась на него, пригвождённая к месту, застывшая, хотя губы её чуть–чуть приоткрылись — и он очень–очень медленно приблизил свои губы к её, поцелуй расплавил её и длился бесконечно. Они прервали его, уставясь друг на друга безумными глазами — а когда перевели дух, Магнус выдохнул:

— Выходи за меня замуж, прекрасная женщина — молю тебя стать моей женой, так как если ты не выйдешь за меня, то я всю жизнь проживу холостяком.

— Но — но есть же тысячи женщин куда прекрасней меня, — возразила она.

— Ни одной, — заявил с полнейшей убеждённостью Магнус, — и ни одной, которая могла бы хотя бы начать понимать меня так, как понимаешь ты. Ты выйдешь за меня замуж?

— Да, — ответила Алеа настолько тихим голосом, что даже сама едва его расслышала.

И тогда Магнус опять опустил своё лицо к ней, и мир на некоторое время исчез.

Эпилог

Орган грянул "Свадебный марш", и Алеа оказалась идущей по усыпанному лепестками роз проходу между скамьями, ведомая за руку королём Грамария, в соборе Раннимида, украшенном белой материей и гирляндами роз, точно так, как пожелала бы Гвендайлон Гэллоуглас — а в конце прохода стоял Магнус, великолепно выглядящий в камзоле, украшенном золотом, золотом плаще с белым подбоем и в белых шоссах, с трепетом воззрившийся на неё, словно она была явившейся на землю богиней — а она чуть не растаяла при виде него; она и не знала, что он настоящий красавец.

Затем король Туан передал её Магнусу, архиепископ сурово спросил их, понимают ли они, во что вступают, и убедившись в серьёзности их намерений, попросил принести брачные обеты. Она глядела во все глаза на Магнуса, когда тот клялся в вечной любви и преданности, а затем оказалась запинающейся, когда повторила тот же обет, почувствовала, как он надел ей на палец кольцо, а затем накрыл её ладонь своей. Архиепископ позволил им поцеловаться, и она хотела сделать это скромно, целомудренно, но тут сказалось трехнедельное ожидание со все возрастающим напряжением, и она оторвалась наконец глотнуть воздуха только потому, что в ушах у неё зазвенели одобрительные крики приглашённых гостей.

Затем архиепископ прочёл нараспев обедню, но Алеа сознавала лишь мужское присутствие, которое, казалось горело рядом с ней. Наконец священник ещё раз благословил их, и грянули трубы, орган прогромыхал последние аккорды отпуска, и они с Магнусом оказались шагающими по проходу между скамьями, с улыбкой глядя в глаза друг другу, словно парочка патентованных придурков.

Потом конечно же последовал свадебный пир, и приветствия гостей, и вращение среди них — так что когда дверь в брачные покои наконец закрылась за ними, она просто спотыкалась от усталости — и спотыкаясь упала прямо в объятия Магнуса, и тот поддержал её, но держал её крепко прижатой к себе.

Алеа уставилась на него, замерев, губы её чуть–чуть приоткрылись — и он очень–очень медленно приблизил свои губы к её в поцелуе, который начался совершенно целомудренно. Но прикосновение его губ наэлектризовало её, и она горячо ответила на поцелуй, раскрывая собственные губы, и от лёгких как пёрышко прикосновений кончика его языка у неё пробежал по жилам огонь. Поцелуй все длился и длился, тогда как кровь у неё закипала все жарче и жарче, прогоняя всякую усталость. Наконец Магнус поднял голову передохнуть и сказал:

— Ты должно быть совершенно измотана. Мы будем спать в одной постели, но я оставлю тебя в покое.

— Не смей! — отрезала Алеа. — Только не после такого поцелуя! — И прижалась к нему за новым.

Магнус снова склонился к ней, и поцелуй привёл к ласкам, ласки — к раздеванию, потом к новым ласкам, которые привели к столь долго откладываемой окончательной близости, близости, которая выпустила на волю бушующую в них обоих страсть, страсть, которая переросла в следующие одна за другой волны экстаза.

А в лесу за пределами замка и города лежала с закрытыми глазами Незаметная и мурлыкала, когда читала изумление и радость двух людей, она решила, что пребывание на Грамарии может заставить её выбрать неопределённо долгое продление своей жизни. Затем глаза её открылись, и она сообщила всего лишь ещё немного мощности, немного больше энергии затенённому уголку мозга Магнуса.

Алеа с Магнусом лежали обнажённые при свете единственной свечи, переводя дух после удовлетворения страсти, глядя друг на друга широко раскрытыми и изумлёнными глазами — но покуда они лежали так, в мерцающих тенях вырос образ, призрак, который видел только Магнус, так как он явился из глубин его мозга — коротконогий и толстый красноносый человек в старомодном темно–зелёном фраке и потрёпанном цилиндре, который покачал головой и вздохнул, а затем шагнул вперёд.

Магнус уставился на него, а затем схватил одеяло и натянул на себя и Алеа.

— Что такое? — Она метнула взгляд в ту сторону, куда смотрел он, но ничего не увидела и снова повернулась к Магнусу, гладя его по лицу, когда спросила мягким заботливым тоном: — Что такое, любимый? Что могло так напугать тебя?

Тряпичник уронил в ямку у неё на шее кусочек сверкающего металла, а затем повернулся, вздыхая и покачивая головой, и ушёл, навеки исчезнув в тенях, из которых появился.

— Скажи мне! — Теперь уже по–настоящему встревожившись за Магнуса, Алеа зажала ему голову между своих ладоней и повернула его лицом к себе. — Какой бы там призрак ни напал на тебя, он также и мой враг!

— Но ты уже разгромила его, — негромко рассмеялся Магнус, расслабляясь рядом с ней. — Отбила нападение моей старой Немезиды, и он отдал тебе то, что, как он знал, у тебя и так уже есть.

— Что это за загадка? — непонимающе нахмурилась Алеа. — Что у меня уже есть?

— Всего лишь ключ, — ответил Магнус и снова поцеловал её.