Волшебные яблоки

1

— Ну и ехидина! — сказал Мишка. — Уж такая ехидина, даже не рассказать…

Это он говорил про незнакомую девочку, которая вдруг появилась у них в доме. Мишка увидел ее первым и уже успел все про нее понять.

Дело было вечером. Вышел он в булочную. Но Мишка не привык сразу бежать в булочную, если его туда послали. Булочная никуда не денется.

Прямо напротив дома — сквер. Было бы глупо не зайти и не поинтересоваться, кого еще не успели загнать домой. К несчастью, домой загнали всех. Только какая-то длинноногая особа маячила на деревянной детской горке. Чужая. Мишка очень любил чужих, потому что с ними можно подраться без всякой причины. Подошел — и по башке.

— Эй, ты, коломенская верста! — крикнул Мишка, подойдя к горке.

Девочка улыбнулась. Уже по одной этой улыбке Мишка понял, что она ехидина. Но нельзя же бить по башке, если человек тебе улыбается.

— Ну, чего уставилась? — спросил Мишка в надежде получить ответ.

— Что вы сказали?

— Чего, говорю, рот разинула?

— А?

— Ворона кума. Галка крестница — тебе ровесница.

Девочка, все еще улыбаясь, пожала плечами, как будто опять не расслышала. Ну не ехидина?

— Глухая тетеря, — сказал Мишка.

Она улыбнулась так, как будто он ее назвал не тетерей, а ласточкой.

То, что незнакомому человеку трудно понять его речь, до Мишки почему-то не дошло. Да и вообще, разве будешь думать о таких пустяках, когда кулаки уже перестали помещаться в карманах.

— Ты разбегись посильней, а я тебя внизу поймаю, — сказал Мишка, решив тоже быть ехидным.

— Спасибо, — сказала девочка.

Наконец-то поняла. Мишка встал у подножия горки, но совсем не с тем намерением, чтоб ловить эту ехидину. Она спустилась с горки, отошла, разбежалась, взлетела стремительно, поехала вниз и… наткнулась на подножку.

Мишка захохотал, предвкушая, как она сейчас начнет ныть или ругаться. Но она поднялась, отряхнула пальто и тоже рассмеялась.

Ну что ж, тем лучше. Если она такая непонятливая, то можно попробовать еще раз…

— Давай снова… — сказал Мишка.

Девочка разбежалась второй раз. И опять наткнулась на подножку.

— Может, еще? — спросил Мишка.

— Еще!

Она улыбалась. Это Мишке не понравилось. Тревожно было как-то от ее улыбки, не по себе.

Она покатила с горки. И еще. Сил на разбег у нее уже не было, она скатывалась без разбега и без всякого удивления падала.

Мишка тоже устал. Нога, которую он ей подставлял, болела, а подставлять другую было неловко. Он бы уже с удовольствием отошел от горки. Но, с другой стороны, не вывести девчонку из себя, не раздразнить как следует было обидно. Если раньше ему хотелось подраться от скуки, то теперь он уже по-настоящему разошелся.

Но она улыбалась! Вся в снегу, мокрая, вспотевшая, а улыбалась.

…Мишка все-таки сменил ногу. Она снова покатилась с горы, покатилась с разбегу (второе дыхание, что ли?), покатилась яростно, быстро. Зря Мишка сменил ногу. В общем, на этот раз он упал сам, она его сбила.

— Ах, ты толкаться?! — заорал он. — Ах, ты еще толкаться?! Ну, сейчас я тебе покажу…

— Кровь из носу, — сказала девочка, — у тебя кровь из носу…

Рассвирепев, Мишка бросился на нее. Она вроде бы и не собиралась убегать, стояла, как статуя, только в последнюю минуту — верть — и Мишка хлопнулся у ее ног.

Она спокойно отошла на приличное расстояние, снова застыла. Он вскочил, кинулся на нее. Верть! А Мишка — хлоп!

— Замотаю, — спокойно сказала она.

Она по-прежнему улыбалась, но теперь Мишка понял, что ее улыбка была совсем не дурацкая, не бессмысленная, а ехидная.

Зря он взялся за ней бегать. Поймать ее было невозможно.

— Замотаю. Лучше не лезь, — сказала она.

Ах, зачем только он с ней связался. Он даже перестал думать о том, как он ее отлупит, лишь бы суметь уйти с достоинством.

— Так его, Аленка! — раздался вдруг чей-то голос.

Здоровый парень незаметно появился в садике. Рядом с парнем стояла большая серая собака и с напряженным вниманием наблюдала за Мишкой. Полслова — и она кинется на Мишку. Горло у нее подрагивало от сдерживаемого лая.

Почему-то Мишка очутился на заборе. Он и сам не мог понять, как это у него так быстро и ловко получилось. Ну не бежать же было к калитке, ведь именно там и стоял парень с собакой.

— Молодец, Аленка…

Парень подошел к девочке, похлопал ее по плечу. Девочка наклонилась к собаке, и собака лизнула ее в нос.

— Дуй отсюда, приятель, — сказал парень, — а то я сейчас спущу Барда, и от тебя останется дырка.

— Я тебе этого не забуду, — крикнул Мишка девочке. — Никогда не забуду!

— Отстань, — сказала девочка устало, — ты мне надоел.

Ну так как ее можно было назвать после этого? Тем более, что «отстать» Мишке пришлось.

Вот эту историю и рассказал Мишка своим друзьям — Васе и Соне. Конечно, немножко не так, как только что рассказала я.

Он, например, не сказал, что хотел подраться, что ставил девочке подножки. Зато простая собака у него превратилась в бульдога с пылающими глазами, а парень был не просто парень, а точь-в-точь Юрий Власов. Ну и поэтому, сами понимаете, рассказ получился устрашающий.

Вася все пропустил мимо ушей, кроме того, что была какая-то собака. Вместо того чтобы поддержать Мишку в справедливом негодовании, он начал расспрашивать, какие у собаки уши, да какого она цвета, да какого роста.

Ох и врезал бы ему Мишка за такие вопросики, да еще некстати. Но попробуй-ка, сунься к Ваське, если он и ростом высокий, и кулаки у него что надо, а вдобавок он — председатель совета отряда, и выбрали его не потому, что он гогочка, а потому, что уважают.

Зато Соня Мишку поддержала.

— Видела я ее, — сказала она, — воображуля первый сорт… Пальто заграничное, берет мохнатый… Разодета, как на выставку.

— Замолчи ты, — обрезал ее Мишка, потому что ему ужасно надоела Сонькина сговорчивость. Что ни скажи — Сонька поддакнет.

Соня замолчала. Она всегда замолкала, когда на нее цыкали. Иногда Соне надоедало поддакивать, но тогда в силу вступал закон кулака.

Вася, конечно, не дерется. Вася хороший человек, но вот Мишка при каждом удобном случае норовит расправиться кулаками.

Правда, с Васей тоже не легче, хоть он и мучает Соню совсем по-другому. Он этого сам не знает и очень удивился бы, если б ему об этом сказали. А дело все в том, что Соне Вася нравится. Нет, даже не нравится, а какое-то другое здесь должно быть слово. Ну, например, она следит из окошка, куда Вася пошел. Если он с сеткой — значит, в магазин. И Соня тоже хватает сетку и бежит за ним следом, даже если у нее нет денег. Или вот такое: Соне ужасно обидно, когда Вася вслух восторгается Дашей Мочкиной, отличницей несчастной, которая даже в школу ходит с бабушкой. Соне ужасно обидно, что Вася не замечает, как она умеет свистеть в два пальца и лучше всех девчонок катается на коньках.

Хоть бы заметил, похвалил. Так нет, где уж. Сонька только тогда ему нужна, когда надо передать что-нибудь Мочкиной или купить подарок маме к Восьмому марта. Ну не издевательство это? А потом еще ругается, если Сонька пренебрежительно отзовется о Мочкиной или посоветует купить маме в подарок те духи, которые у нее уже есть. И мучается Соня, не зная, как удивить Васю, как угодить ему, чтоб он замечал не Мочкину, а ее, Соню. Ужасно противно, что это никак не удается. И как назло, с детства они живут в одном доме и учатся в одном классе. Еще посмотрели бы, чья взяла, если б Сонька только сейчас появилась во дворе, переехала бы сюда откуда-нибудь, явилась «новенькой».

Соня часто представляет себе такую картину: вот сидят мальчишки на лавочке, а она приезжает на машине. Все ахают, Мишка, конечно, тут же дразнится. А она закладывает в рот два пальца и свистит оглушительно. Все, конечно, падают. А она проходит мимо с независимым видом, а Васька, как завороженный, следит за ней.

— Невежда ты серый! — прерывает Вася Сонины мысли. — Даже породу определить не можешь!

— Это какая-то неизвестная порода, — оправдывается Мишка.

— Смесь бульдога с носорогом, — подкидывает Соня.

А вот эта новая девчонка и сама явилась. Собственной персоной. Идет, как будто речь и вовсе не о ней и ее собаке. Соня смутилась немного, потому что, оказывается, наврала мальчишкам про пальто и берет. Девчонка была в простенькой цигейковой шубенке, уже короткой для нее, и в обыкновенной вязаной шапочке, такой же, как у Сони. Слава богу, мальчишки в таких вещах не разбираются.

— Ага, попалась, ехидина! — закричал Мишка, вскочил со скамейки и загородил ей дорогу.

— Отойди, — сказала девочка презрительно.

— Рассчитаемся, тогда пожалуйста, — сказал Мишка и ловко дернул ее за длинную тощую косу.

Девочка рванулась, Мишка сильнее дернул за косу, намотал конец себе на руку, потянул вниз. Девочка пригнулась, на глазах ее выступили слезы.

— Спой, светик, не стыдись! — приговаривал Мишка, все сильнее притягивая ее к земле. Девочка пыталась ударить снизу по Мишкиной руке, вертелась, изгибалась, пока ей это не удалось. Мишкина рука согнулась от удара, еще сильнее натянув девчонкину косу. Видно, ей стало уж очень больно, потому что она совсем перестала соображать и начала лупить Мишку из своего не очень удобного положения как попало. Кончилось тем, что оба грохнулись в снег, и началась обычная потасовка, без всяких правил. По тому, как девчонка пыхтела, Сонька догадалась, каково ей приходится. Ничего, это ей за все: за то, что она новенькая, за то, что о ней говорят, за то, что у нее есть собака и, кажется, старший брат. И пускай Васька видит ее растрепанной, униженной, беззащитной.

Но Вася вдруг резко вскочил, бросился к дерущимся, одним движением отшвырнул Мишку (наверное, был очень злой, если ему это удалось), протянул девочке руку.

— Вставай, чудачка…

Девочка посмотрела на него со страхом и руки не подала.

— Не бойся, чего ты, — сказал Вася и улыбнулся. Девочка тоже улыбнулась, протянула руку.

Соня была уверена, что Вася сейчас отдернет руку и расхохочется, но он и не подумал этого сделать. А зря. Интересно было бы посмотреть на эту новенькую, если б Васька отдернул руку и расхохотался.

— Спасибо, — сказала девочка, потом повернулась к Мишке и добавила почти весело: — Ну, ты, кажется, у меня добьешься…

Мишка ринулся было к ней, но под взглядом Васи остановился.

— Выйдешь гулять с собакой? — спросил у девочки Вася.

— Выйду.

Соня ушам своим не верила. Что за человек этот Васька, себя не помнит из-за собак. Девчонка, как на крылышках, полетела к своей парадной.

— Ехидина, — сказал ей вслед Мишка.

— Грязнуля, — сказала Соня, потому что новенькая так и не отряхнула снега с пальто.

Вася молчал задумчиво, с ним это бывает, потом посмотрел на Соню, усмехнулся холодно:

— Эх ты…

— Терпеть не могу воображуль, — оправдывалась Соня.

— Не завидуй человеку, если даже он в очках, — сказал Вася.

И к чему он это сказал? Соня знала, что есть такое стихотворение про мальчика, который завидовал старшему брату, потому что брат носил очки. Стихотворение так и кончалось: «не завидуй человеку, если даже он в очках…» Но ведь у девчонки-то очков не было. Так к чему же он это сказал?

Странный человек, говорит загадками. А потом вскочил и пошел, насвистывая, прочь.

Мишка кинулся было за ним, но Вася повел досадливо плечами, и приятель отстал. Мишка вернулся к скамейке, плюхнулся рядом с Соней и буркнул:

— Ну, попадись мне еще эта ехидина…

Соня промолчала. Ей почему-то вдруг стало очень тоскливо. И еще показалось, что она в чем-то очень виновата, неприятно как-то на душе стало, гадко. Она передернула плечами, только сейчас заметив, что на улице холодно. Ей всегда становится холодно, если Васька так вот, ни с того ни с сего, уходит. А тут еще надо из приличия посидеть немножко на скамейке с Мишкой, который ей до смерти надоел. Она должна еще померзнуть, а встать и уйти не может, потому что ей неловко уходить сразу же вслед за Васей.

Это только он может позволить себе уйти когда захочется: среди интересного для всех разговора, среди игры, которая после его ухода перейдет в драку, среди песни, которая без него превратится в громкое оранье. Станет ему не нужно оставаться вместе со всеми, он и уйдет. Странный человек Васька. Так думала Соня, выжидая время, по истечении которого она тоже может смело подняться и уйти.

2

А Вася совсем не считал себя странным. Он и хотел бы быть странным, да не мог. Все в его жизни было до отвращения ясным. Ни одной странности, ни одной тайны. Ну что за тайны могут быть у рыжего, веснушчатого мальчишки? Ни глубоких черных глаз, как у Атоса, ни странной, тяжелой судьбы за плечами, как у графа Монте-Кристо, ни находчивости, как у д’Артаньяна. Обыкновенная, до отвращения обыкновенная жизнь. Вася, как мог, пытался ее скрасить, сделать интереснее. Он, например, иногда сочинял стихи.

Но стихи нравились Васе, только пока он их писал, стоило перечитать потом — становилось скучно. Это было что угодно, а не стихи.

В окружающих тоже никакой загадки. Мишка — ясный день, прямой, как телеграфный столб. Сонька… у нее никогда нет собственного мнения.

Одно время Васе нравилась Даша Мочкина. Она не то чтобы красивая… но какая-то загадочная. Всегда с мамой или бабушкой, всегда торопится. То на английский, то на фигурное катание, то на музыку. Может, потому она Васе и нравилась, что ее долго было даже не рассмотреть. Это ж ужасно интересно, когда человека не рассмотреть, так он — мелькнет и исчезнет. Но когда он рассмотрел Дашу, она оказалась в тысячу раз глупей самой обычной Соньки. Открылось это на Дашином дне рождения. Даша пригласила только его. Больше никого из класса не позвала. Гости у Даши были взрослые, и Вася чувствовал себя поэтому не в своей тарелке. Особенно ему скучно стало, когда Даша начала задавать всякие вопросы. Очень громко она это делала.

— Вася, вот скажи, ты любишь маляров?

Вася не знал, почему бы это ему не любить маляров, что они ему сделали дурного, поэтому, конечно, сказал, что ничего не имеет против маляров. Даша как-то неприятно усмехнулась, а гости переглянулись между собой.

Потом Даша спросила, любит ли Вася цирк. Ну, насчет цирка, так тут и думать нечего. Конечно же, Васька любил цирк.

Опять Даша усмехнулась, опять гости переглянулись.

— Может, ты и клоунов у ковра любишь? — спросила Даша.

Судя по тону, каким был задан вопрос, Вася должен был ответить, что клоунов терпеть не может. Но Васька бы не был Васькой, если б соврал. Он сказал, что клоунов любит больше всего. И тут же понял, что перестал для Даши существовать.

Скучища была на этом дне рождения ужасная. Дашина мама заставляла гостей рассматривать и обсуждать Дашины рисунки. Рисунки как рисунки, многие ребята в классе рисовали гораздо лучше, но гости их расхваливали, говорили: «Неподражаемо». «Какой оригинальный взгляд на мир»…

— Вася, а что вы скажете по поводу вот этого этюда? — спросила Дашина мама.

Этюд представлял собой «Осенний пейзаж». Ничего особенного осеннего в нем не было, только очень много хороших красок потрачено на эту мазню. Желтой краски, красной краски и голубой. Чистые такие, яркие, хорошие краски.

— Не знаю, — сказал Вася, — краски хорошие, очень хорошие… Где вы достали такие краски?

— Ну, а сам-то этюд, как он вам?

— Никак, — сказал Вася.

— Мама, ну он же сказал, что обожает маляров, так чего ты от него хочешь? — капризно сказала Даша.

Гости опять переглянулись.

Из всего этого Вася заключил, что делать ему в этом доме больше нечего.

— Я пойду, — сказал он Даше.

— Пожалуйста, — пожала плечами она.

Одеваясь, Вася услышал, как Дашина мама рассуждала в комнате:

— Даша, конечно, умнее своих сверстников. Это меня просто пугает. Знаете, трудно быть матерью такой девочки. Но я, конечно, создаю все условия. В этом году ужасно трудно с ананасами. А она совсем не может без ананасов. В ананасах есть особый витамин, стимулирующий…

Вася так и не дослушал, что же стимулирует ананасный витамин, потому что уже оделся. За это время он сто раз успел почувствовать себя жалким и глупым, обиженным, униженным и глупым.

Он что-то буркнул Даше и выскочил за дверь.

Но кто бы знал, как ему было тошно. Вася никак не мог понять, почему Даша «умнее сверстников», почему она умнее его, почему ее мазню надо хвалить, почему плохо любить маляров, да и вообще, почему надо задумываться, любишь ты маляров или нет, особенно если нет у тебя ни одного знакомого маляра…

Даша потом несколько раз пыталась заговорить с Васей, но он уже не находил в ней ничего красивого и интересного для себя.

Остальных девчонок из класса и со двора он знал как свои пять пальцев, и интереса они для него не представляли.

И вот пожалуйста — новенькая. Васе понравилась новая девочка. Глаза у нее улыбались, взгляд был доверчивый и прямой — от такой не дождешься пакостей, как от этой самой Даши Мочкиной…

Соня сидела в сумерках, не зажигая света. Так было удобнее наблюдать из окна за Васькой. Он медленно брел к дому, ссутулившись и засунув руки в карманы. Даже вечером хорошо были видны его рыжие вихры, торчащие из-под шапки. Он о чем-то сосредоточенно думал, это Соня видела по собранности его фигуры, а выражение его лица она хоть и не видела, но знала наизусть.

Одна рыжая бровь задумчиво поднята выше другой, взгляд невидящий, блуждающий, губы трубочкой. Соня вроде бы не знала, о чем он думает, не хотела знать, но, кажется, знала. И от этого было грустно, очень грустно.

3

Просторный, озорной ветер каникул носился по проспектам и бульварам новостроек. Ничто ему тут не мешало — дома далеко друг от друга, а деревья совсем еще юные — не за что зацепиться. Ветер мягко и плавно облетал их, намекая на скорую весну.

Ребята не надевали уже варежек, позабыв о том, что это все-таки еще не весна, не настоящая весна, а каникулы короткие, что впереди еще целая четверть…

Давно не было так весело ребятам из третьего корпуса сорок шестого дома. «Казаки-разбойники»? Пожалуйста. Разве не здорово, если разбойников разыскивает настоящая собака?

Да, вы угадали, новая девочка по имени Алена давала свою собаку «казакам».

Мишка оказался прав: собака была беспородная, невоспитанная и на редкость добрая, она бросалась на людей совсем не с желанием укусить, а просто облизать хотела.

Потом играли в «Белочку на дереве, собачку на земле». Собака мешала водившим, путалась под ногами, лизала кого попало, взбрыкивала задними лапами и вообще вела себя как щенок. Правда, Алена уверяла, что Бард и есть щенок, потому что ему не исполнилось еще года.

Было весело и Васе. Он и сам не знал, что с ним такое делается, в детство прямо впал, играл в самые детские игры и ничуть этого не стыдился, носился во главе все появляющихся откуда-то малышей, некоторые из них даже говорить-то еще толком не умели, а он нисколько не стеснялся дружбы с ними. Не стыдился взрослых, которые, проходя мимо, говорили: «Ну, Вася, нам и няньки теперь не надо».

А рядом была Аленка, спокойная такая, сдержанная и ласковая. Если ей улыбнешься, она улыбнется в ответ и не сделает вид, что не заметила твоей улыбки, у нее хитрости ни на грош. Если ты смотришь серьезно, то и она смотрит серьезно, чуть исподлобья, очень умно она смотрит. Если скажешь что-нибудь смешное — она рассмеется, но совсем не так, как, например, Сонька. Та больше для виду хохочет, громким голосом, резким, будто напоказ. А глаза не смеются. Аленка зайдется надолго, вначале как-то вопросительно повизгивает, потом сама себя рассмешит и закатится. Вася нарочно всякое смешное выдумывает, чтоб послушать, как она смеется. Малыши, которые и смешного-то вовсе не понимают, глядя на Аленку, тоже начинают смеяться, даже Мишка хохочет, хоть и по-дурацки, на свой лад, но не так противно, как обычно.

Ребята все больше и больше расходились, чувствуя, что игры будут долгими и веселыми, что Вася сегодня никуда не уйдет, а разве с Васей соскучишься? Да никогда. Вася, он такой: пока он говорит — всем интересно, пока он играет — все играют, а не дерутся, пока он поет — это песня, а не хоровое оранье «кто кого перекричит», пока он смеется — всем смешно и весело.

…Но все-таки весело было не всем. С чего бы это радоваться Соне? Она была недовольна собой. Вот ведь почему она такая бесхарактерная, ведь решила же, что новая девчонка противная, так зачем же ей улыбаться? А Соня не могла не улыбаться в ответ на Аленкину улыбку, не могла не подать ей руки, когда Аленка хватала ее за руку, не могла не побежать вместе с ней прятаться, когда Аленка ее звала. И вообще почему эта противная Аленка так липла к Соне?

Соня ушла домой с твердым намерением в следующий раз достойно дать ей отпор.

…Мишке тоже было грустно. Он размышлял о своей незадачливой судьбе и слабом характере. Во-первых, поразительно, что эту ехидину не проучили. Во-вторых, противно, что Вася совсем не обратил внимания на то, что собака у этой Аленки беспородная. И, в-третьих… Ведь это он первый познакомился с новенькой, так почему же она со всеми хорошо, а его, Мишку, терпеть не может? В конце концов, какое Васька имеет право не застукивать ее, когда играют в прятки? В конце концов, пускай Васька… Стоп. То, что делает Васька, обсуждать не стоит. Васька ведь сильный — не какой-нибудь гогочка.

Мишка ушел домой в глубоком отчаянии.

4

В оставшиеся дни каникул все ребята толклись дома у Аленки. Готовили костюмы к карнавалу, посвященному Дню детской книги. Устроить такой карнавал придумала Элеонора Сергеевна, учительница, которая жила в этом же доме. Элеонора Сергеевна очень скучала, когда не работала, а не работала она потому, что у нее маленькая дочка Танька.

Элеонора Сергеевна была очень маленькая и толстенькая. У них с дочкой Танькой были совершенно одинаковые лица, Танька выглядела даже серьезнее своей мамы. Элеонора Сергеевна обычно сидела себе с Танькой на скамеечке и только краешком уха слушала, что там у ребят творится. Но по всему было видно — ей очень хочется подойти и узнать, только она стесняется.

Сближению помогли Танька и пес Бард. Они почему-то очень друг другу понравились. Бард подошел к Таньке и лизнул ее. Танька посмотрела на Барда и тоже лизнула его в ответ. Элеонора Сергеевна подбежала, чтобы оттащить Таньку от Барда или хотя бы объяснить ей, что если собака тебя лижет, то необязательно лизать ее тоже. Но Танька схватилась за ошейник и ни за что не отрывалась. При этом она кричала, что ребенка нельзя воспитывать без животного. Подошла Аленка и стала объяснять Элеоноре Сергеевне, что Бард не кусается и что Танька совершенно права: ребенка без животных воспитывать не надо. Как-то незаметно они перешли к разговору на совершенно другую тему (ведь Аленка-то не знала, что Элеонора Сергеевна учительница) и разговаривали так очень долго. Аленка рассказала Элеоноре Сергеевне все о собаках, о воспитании детей.

Они так долго разговаривали, что Васе стало скучно без Аленки, и он тоже подошел. А раз уж подошел Вася, то подошли и все остальные.

Вы бы видели, как обрадовалась Элеонора Сергеевна. Ведь она очень скучала без работы, он же только год после института успела побыть учительницей, а потом у нее сразу появилась Танька, которой сейчас уже около трех лет.

Вот тут от великой радости Элеонора Сергеевна и придумала этот карнавал, а Аленка сказала, что можно собираться у нее дома: мебель еще не всю привезли и в квартире свободно.

Так и получилось, что все толклись у Аленки в квартире и сочиняли себе костюмы. Звонил бесконечно звонок, хлопали двери, разные люди все приходили и уходили. Как-то незаметно среди ребят появились Аленкины родители и целый полк то ли ее братьев, то ли друзей ее братьев. Родители у Аленки были не вредные, совсем не ворчали, что столько народу бродит по комнатам и шумит, что везде валяются обрывки бумаги, а домашние тапочки не отодрать от пола, потому что кто-то разлил на полу клей.

Не было причин быть недовольными, но Соня грустила. Она не знала, какой ей делать костюм. Аленке, Васе, Мишке и Асе Подлепихиной понравилась сказка про Золушку. Они сказали, что если Соня хочет, то может выбирать себе любую роль. Соня выбрала Золушку. Но тогда Вася стал почему-то скучным и сказал, что он расхотел делать эту сказку. Соня поняла, что нечего ей быть вместе с ними, и стала вспоминать сказки, где можно обойтись без других. Вспомнилась печальная сказка про стойкого оловянного солдатика, который любит прекрасную плясунью и погибает в огне.

Соня красила черной краской листы тонкого картона, но мысли ее были далеко.

…Давным-давно по улицам ходили акробаты. Они показывали свою акробатику и танцевали под маленькую такую гармонику. Или пели какую-нибудь очень протяжную, очень жалобную песню, и красивая тоненькая девушка в черном трико обходила зрителей с цилиндром, чтобы туда бросали деньги. Эти люди были нерусские, скорее всего французы. Шел снег, им было очень холодно, и девушка все чахла и чахла. Все печальней и печальней были ее песни. А потом она умерла… оставив маленькую дочь Софи. Ее муж вскоре тоже скончался от тоски, и маленькая девочка осталась одна. Вот тогда-то ее и подобрала чужая женщина по имени Зинаида Сергеевна и обманула девочку, что она ее мама. Эта Зинаида Сергеевна всегда кричала на девочку и звала ее не Софи, а Сонька. Иногда эта женщина была, наоборот, слишком уж ласковой, но Софи не обманешь, Софи одинока и несчастна…

Вот так думала Соня, живо представляя себе всю картину: и про акробатов, и про маленькую девочку. Ей стало еще тоскливее.

Конечно, Соня, может быть, и забыла бы вскоре всю эту печальную картину, если б к ней кто-нибудь подошел и сказал что-нибудь дружеское, но эти эгоисты думали только о себе, смеялись своим глупым шуткам, развлекались своими глупыми развлечениями. Подходить к ним? Принимать участие в их разговорах? Ну уж нет, Соня выше этого, она печальная незнакомка среди всех этих людей. Она — стойкий оловянный солдатик, который любил свою прекрасную плясунью и сгорел от любви.

Соня вышла на кухню. Кухня была совсем пустая, если не считать газовой плиты и одной табуретки. Очень печальная это была кухня, такая печальная, что Соня наконец расплакалась. Она не заметила, как вошла Аленка.

— Почему ты плачешь? — спросила Алена и обняла Соню.

И как уж это получилось, Соня сама до сих пор не может понять, но она вдруг сказала сквозь слезы:

— Мишка в тебя влюбился! — И зарыдала пуще прежнего.

— Этот дурак? — удивилась Аленка. — Ну и пускай… Только… откуда ты знаешь?

— Он мне сам сказал, бедный Мишка…

Лицо у Аленки стало растерянным. Ей это было ужасно неприятно, совсем ни к чему ей это было. Она даже плечами передернула.

Ну и пускай, злорадно подумала Соня. Пускай у нее такое испуганное лицо. Почему ей все должны говорить только приятное? Почему у нее должно быть все, чего только пожелает человек: и собака, и целый миллион добрых старших братьев, и родители, которые совсем не ругаются, что у них в доме толчется разный народ. Почему это на нее никто не сердится? Почему…

Очень много всяких «почему» и «потому» напридумывала Соня себе в оправдание.

— Передай своему Мишке, что я его видеть не могу, — сказала Аленка.

— Ему нельзя говорить такие вещи, — убежденно сказала Соня.

— Почему это?

Почему, почему? Сонька еще не придумала — почему. Она сделала загадочное лицо и сидела на единственной табуретке с загадочным лицом.

— У него порок сердца, — сказала она наконец, — он может умереть, если его расстроить…

Соня говорила, не глядя Аленке в глаза. Она сама ужасалась тому, что говорила, чувствуя, что ей придется когда-нибудь рассчитываться за эти слова, но остановиться уже не могла.

Стоп.

Я очень хочу, чтобы все вы задумались на этом месте моего рассказа. Заметьте, как легко, оказывается, соврать. Особенно, если получилось складно. Особенно, если вы умеете придумывать всякие истории, умеете мечтать. Почему бы иногда не соврать, что вы легко берете высоту в метр пятьдесят и бегаете шестьдесят метров за пять секунд? Соврали, а проверить вас в данную минуту невозможно. Но когда-нибудь вдруг настанет такой момент, когда все будут ждать от вас чудес, а окажется…

Ага, вам стало страшно, правда? Даже представить себе страшно.

Вот так же страшно стало Соне. Аленка рассказала друзьям о болезни Мишки, и ребята окружили Соню, требовательно глядя ей в глаза. Вот тут бы и сказать, что она пошутила, ну, не пошутила, так взять и признаться, что солгала. А ребята смотрели прямо в лицо: одни недоверчиво, другие растерянно, третьи виновато.

Виновато смотрели — ясно почему. Ведь в доме не было ни одного мальчишки, который бы с Мишкой не дрался. А Мишка, оказывается, болен, а Мишку, оказывается, бить нельзя, а то он умрет…

Ребята в этом доме были хорошие, они не хотели, чтоб Мишка умер. Им даже показалось, что и вообще Мишка хороший парень, лучше всех во дворе, что он просто от болезни такой раздражительный.

— А ты не врешь? — спросил у Сони Вася.

На Васю посмотрели как на жестокого, бессердечного человека. Ему тут же припомнили, что он больше всех угнетал и травмировал Мишку, и Вася вынужден был замолчать и даже извиниться.

А Соне уже даже и не казалось, что она врет, настолько все ребята ей поверили. И она тоже с возмущением посмотрела на Ваську и на эту жестокую Аленку, которая не хочет видеть человека, приговоренного к смерти.

Аленка отошла в угол и там тихонько заплакала. Соне на минутку стало ее жалко, она вспомнила, что Аленка-то ведь ее утешала, но жалеть было некогда, потому что в данный момент Соня была главным человеком. Это она открыла всем страшную роковую тайну, это от нее все ждали дальнейших указаний к действию. И она дала указания.

Она сказала, чтобы все Мишке подчинялись, Аленка дружила с Мишкой и больше ни с кем и чтоб никто его не передразнивал.

Растерянные ребята выслушали ее в полном молчании…

А Мишка (его как раз посылали в булочную и он возвращался с половиной круглого хлеба и батоном за тринадцать копеек) был очень удивлен тем, что ребята смотрели на него добрыми, сочувствующими глазами. Мишка людей с такими глазами не уважал, ему казалось, что человек с добрыми глазами — трус. И он попытался учинить сразу несколько драк, но ребята поспешно разошлись по домам…

5

Мишка почувствовал новое отношение к себе ребят. Причин такой перемены он не доискивался, не такой он был человек, чтобы удивляться, пытаться что-то разузнать и объяснить самому себе. Он ощущал, что приобрел среди ребят какую-то власть, но всей неограниченности этой власти еще не знал…

Вася, как никогда, ждал начала учебы. Аленка тоже. Если сказать правду — и Соня ждала. Она надеялась, что когда начнется учеба, то вся выдуманная история постепенно забудется, отойдет на задний план.

Но, к ее сожалению, чуткие и добрые ребята не могли с легкостью позабыть того, что рассказала им Соня. По существу, история, которую я вам хочу рассказать, только отсюда и начинается.

6

— Ко мне! — сказал Мишка и захохотал. Аленка испуганно моргнула и подошла.

— Тащи портфель! — сказал он.

Аленка покорно взяла портфель. Она чуть не плакала.

Надо сказать, что в прочности своей власти над ребятами Мишка уверился мгновенно, никаких сомнений в нем не было. Аленка беспрекословно подчинялась всем командам. Да что там Аленка! Даже силач Венька Булкин подставлял Мишке свою спину, если Мишка вдруг решал прокатиться на нем верхом.

Даже Мочкина давала Мишке списывать уроки, а однажды подсказала на истории, за что ее с позором выставили из класса, впервые за все время учебы. Мишка ничему не удивлялся — он был слишком занят властью над другими. Правда, покомандовать после школы, во дворе, приходилось редко, потому что ребята перестали собираться для игр. Аленка и Вася, например, вообще никогда не выходили, сидели по домам. Но потом Мишка сообразил, что ведь можно и домой к ним зайти.

У Васи дома было очень интересно. Он строил модели самолетов, у него полно всяких материалов и инструментов, а его мама позволяла в квартире шуметь и даже делать химические опыты. Раньше Вася очень не любил, когда Мишка трогал его вещи. Совсем не потому, что он жадный, а просто у Мишки были такие странные руки — за что ни возьмется, непременно сломает. Все ребята со двора могли подержать в руках модель, рассмотреть ее как следует, но как только очередь доходила до Мишки — модель ломалась. Понятно: это никому не понравится. Теперь Вася разрешал ему трогать свои самолеты. И Мишка хватал все подряд, и смеялся, когда они хрустели у него в руках. Вася пытался объяснить принцип действия моделей, но у Мишки в одно ухо влетало, в другое вылетало. Зачем ему что-то знать, когда можно просто хватать, ломать и смеяться при этом — Вася только краснеет.

Вот и сейчас он отвел глаза и уши его запылали. А Аленка волокла Мишкин портфель.

— Не жизнь, а малина, — сказал Мишка, торжествующе глядя на Васю.

7

С Аленкой Вася виделся очень редко. Конечно, он мог бы зайти к ней домой, поговорить про новую книжку или показать модель, которую он сделал, но почему-то не заходил. Только однажды встретился с ней на улице. Он и не думал, что ее встретит, просто так уж вышло…

— Привет, — сказал Вася, изо всех сил стараясь, чтобы это прозвучало равнодушно.

— Привет, — ответила Аленка, тоже стараясь изобразить на своем лице что-то вовсе нерадостное.

Но притворяться они не умели, поэтому оба поняли, что рады встрече. Не сговариваясь, они пошли в сторону, противоположную дому.

— Когда я кончу восемь классов — уеду, — сказал Вася, — поступлю в мореходное училище и уеду. Уплыву. Стану китобоем…

— Я тоже уеду, — сказала Аленка, — хочешь, я поступлю в повара и уплыву вместе с тобой?

— Реально, — одобрил Вася.

— Мы вернемся черные, как негры, и привезем с собой обезьянку, да? Или попугая. Или даже крокодила, да?

— Имеет смысл, — согласился Вася.

— Но вдруг нас после восьмого класса не возьмут, да и ждать долго… Что тогда?

— Есть такая опасность.

— Хоть бы в другую школу перевестись, а?

— Тебе не понравилась наша школа?

— Дело не в этом… Просто я… — Аленка не договорила.

— Главное, ты не ной… — сказал Вася жестко.

— А я не ною, — сказала Аленка вызывающе, — я не ною, понял? Мне никто никогда не говорил, что я ною! — Она выкрикнула это громко и побежала прочь.

Васе стало ее жалко. Он не хотел ее обидеть. Он понимал, что на Аленкину долю выпала самая трудная роль. Но все-таки зачем она такая… покорная…

— Аленка, не обижайся. — Вася догнал ее, схватил за локоть.

— А мне его жалко, жалко! — крикнула Аленка. — Он совсем не умеет жить, понимаешь? Он не умеет, как мы с тобой! Он читать не умеет, кино смотреть не умеет, дружить не умеет!

— Я же ничего не говорю, не обижайся, Аленка…

— Давай о чем-нибудь другом, ладно? — улыбнулась она.

Они заговорили о лете, куда уехать на лето, о собаках, какая порода лучше, и не заняться ли им тайной дрессировкой Барда, чтоб сделать из него пограничного пса.

— Реально! — соглашался Васька со всем, что говорила Аленка.

Очень им хорошо было оттого, что они во всем почему-то согласны и понимают друг друга. И лица у них были довольные, улыбающиеся.

Даша Мочкина, которая шла им навстречу, сразу заметила это.

— Ах, какой сюрприз! — злорадным голосом сказала она вместо обычного «здравствуйте».

Вася и Аленка остановились, удивленно поглядели на Дашу.

— Отойди! — пробурчал Вася.

— Ты чего? — пробормотала Аленка.

Но Даша, не слушая, пошла прочь. Она, как всегда, торопилась.

— Наверное, нам нельзя ходить вместе? — вопросительно сказала Аленка.

Васе хотелось закричать, что ерунду она говорит, что нельзя же просто так перестать дружить с человеком, с которым тебе хочется дружить.

— Да, нам не следует ходить вместе, — скучным голосом сказал он.

— Я тогда пойду! — проговорила Аленка и побежала.

Побежала по-настоящему, так, чтоб Вася ее не догнал.

8

— Вы как хотите, а я ему врежу, — плакал Венька Булкин, — уж как хотите, а врежу…

— Ты хочешь убить человека? — вредным голосом сказала Соня.

Дело было на переменке, после драки. Дрались Венька с Мишкой, как вы уже, наверное, поняли. Собственно, это была даже не драка. Просто Мишка побил Веньку, потому что Венька, хоть и сильный человек, не сопротивлялся. Булкин случайно наступил на ногу какому-то первокласснику. Конечно, малышу было больно, потому что Венька самый настоящий слон. Венька перед ним извинился, даже присел на корточки, чтоб завязать малышу шнурок. В это время на Веньку с криком: «Бить маленьких?» — налетел Мишка. Он сбил с ног Булкина, заодно и первоклассника, который и так уже пострадал. Венька, падая, все соображал, как бы упасть так, чтоб не раздавить малыша, упал самым неудобным образом и ударился головой о батарею. Пока он поднимался, Мишка еще несколько раз пнул его ногой.

Венька плакал не столько от боли, сколько от обиды. Он плакал и грозился побить Мишку, однако привести свое намерение в исполнение не решался, потому что окружающие его ребята смотрели хоть и сочувственно, но осуждающе.

А в другом конце зала хохотали Мишка и второгодник Савельев, голова которого возвышалась над головами остальных ребят.

Санитарка Ася Подлепихина промокала бинтом ссадину на голове Булкина и тоненько пищала:

— Надо его обсудить, ребята. Ну сколько же можно?

— Так ведь ему переживать нельзя, — сказал кто-то.

— Ему нельзя, а нам можно?

— Бойкот бы объявить, вот бы узнал…

— Что же ты на него не влияешь? — вдруг обернулась Соня к Аленке.

— Я не знаю, как на него влиять… Он меня не слушает и не уважает. Только списывает — и больше ничего…

— А ты добром, по-хорошему, — ехидно сказал Вася и сам испугался своего тона.

— А тебя, кот Базилио, никто не спрашивает, понял? И я тебя не слушаю, понял? — неожиданно крикнула Аленка.

Как хотелось Васе сейчас же, тут же извиниться перед ней, сказать, что он пошутил, сказать, что он просто поглупел от злости на Мишку. Просто можно с ума сойти, когда видишь, что добрягу Булкина бьют ногами, а он даже не может дать сдачи. Видите ли, Мишка умрет!

А может, Мишка настрадался из-за чего-нибудь и заболел? Родители его вечно ругают. Может, он оттого такой дурной, что детство у него несчастное?

Аленка так и считает. Наверное, она права. Она вообще умная девочка. Самая умная девочка на свете. Не чета этой Мочкиной. «Ах, Даша умнее сверстников… Ах, Даша гениально рисует!» Видела б ваша Даша, как Аленка рисует, хоть у нее и краски самые обычные, за сорок копеек. Как это она сказала: «Кот Базилио»! Да, так и сказала. Никто так Ваську никогда не называл. Видно, здорово на него разозлилась, если такое придумала. Но этой самой Даше за сто лет такого не придумать.

— Васька, тебя оскорбляют! — сказала Соня, удивляясь тому, что Вася не собирается оскорбляться.

— И буду оскорблять! И буду! — крикнула Аленка со слезами в голосе. — Кот Базилио! Морковка рыжая! Конопатый! Вот!

Вася посмотрел на нее, и под его взглядом она замолчала. Весь класс смотрел сейчас на Васю. И Булкин, и Подлепихина, и Сонька, и Мочкина, и Аленка, все, все…

Они смотрели, думая, что он знает, как выпутаться из этой каждодневной несправедливости, которая происходит теперь откровенно, у всех на глазах. Из-за этой несправедливости плачет добряк Венька Булкин, злится спокойная и веселая Аленка, и, наконец он сам, Вася, должен выслушивать несправедливые упреки.

Как бы хотел Вася оказаться на месте любого из ребят, пусть бы лучше его побили, а не Булкина, пусть… Но только чтоб не смотрели на тебя как на надежду. Вася просто не выдержал этого общего вопроса и пошел от ребят куда глаза глядят.

Зазвенел звонок на урок. Вася не оборачивался, уходил вначале по длинному залу, прочь от класса, потом по лестнице, вниз…

Только на улице он остановился. Чувствовал он нечто скверное, ну вроде как нападающий, забивший гол в свои ворота. И если уж правду сказать, Вася заплакал. А как плачут рыжие конопатые мальчишки, не вам объяснять…

Он уходил от школы и твердил, что никогда сюда не вернется, потому что никто его теперь не уважает, и правильно делают, если он не может решить такого пустякового вопроса, не может быть мужчиной, не может ни за кого заступиться…

Вася решил уехать. Куда? А на что же карта, которая висела над его кроватью? Что будет с Аленкой? Она хорошая девчонка, пусть дружит с кем хочет.

Когда Анна Петровна спросила, почему в классе нет Васи, которого она видела утром, со своего места неожиданно поднялась Аленка.

— Я его случайно ударила, а у него кровь из носу пошла… Он побежал к врачу, а у него еще и температура оказалась, ангина… тоже… кстати…

— Поразительно! Сколько причин! — удивилась Анна Петровна.

— «Ложь — религия рабов и хозяев», — сказала Даша Мочкина.

— Сама ты религия, — сказал Венька Булкин и дернул ее за косу.

Савельев и Мишка оглушительно захохотали. Они знали, что Венька злится на них, а вынужден срывать злость на Даше Мочкиной. Это их развеселило.

9

Отчаянная у Васи началась жизнь… Он ходил на первые сеансы в кино, потом ехал в Гавань, гулял по берегу залива и съедал там свой завтрак. Это было очень обидно — есть одному. И знать, что все сейчас в школе, заняты делом. Задачи решают… А Васька уже третий день ничего не решает. Завтра суббота, мама спросит дневник, а там не только нет отметок, но вообще не записано, что задано. Завтра, значит, все и решится…

В школе думают, что он болен. Это Венька Булкин рассказал, он приходил к Васе, уговаривал идти в школу.

А зачем? Опять спокойно смотреть, как творятся всякие безобразия, и быть связанным по рукам и ногам? И Аленка…

Встретил ее на улице.

— Струсил, — сказала она ему, — сбежал. А мне легче?

А что он мог ответить? Он же теперь не такой, как все. Он теперь сам по себе. В школу не ходит, маму обманывает, учителей тоже…

А уехать куда-нибудь… Это, оказывается, нереально. Так-то.

10

Аленка считала, что добром можно добиться многого, даже от такого человека, как Мишка. И еще она хотела помочь Васе… Если б Мишка стал человеком, Васе стало бы лучше. А когда Васе хорошо, то и всем хорошо.

И Аленка пошла после уроков к Мишке. Он дома был один. Комната у них была странная, Аленка давно не видела таких комнат: с кроватью в каких-то колокольчиках-бубенчиках; огромный, тоже в завитушках, буфет; с бумажными цветами, привязанными ниточкой к настоящему фикусу.

Когда Аленка хотела войти в комнату, Мишка заорал на нее диким голосом. Оказывается, без тапочек входить нельзя… Мишка и сам был в тапочках. Аленке пришлось скинуть туфли и ходить в одних чулках.

— Чего приперлась? — спросил Мишка.

— Завтра же контрольная… Я думала…

— Я занят, — сказал Мишка. — Я шкаф чиню.

Он действительно чинил замок от шкафа. В руках у него была отвертка.

Это очень удивило Аленку. Она никогда бы не подумала, что Мишка может что-то чинить, а не ломать. Да и все ребята, наверное, удивились бы. Вспомнить только, сколько он переломал Васиных моделей.

— Я люблю порядок дома, — сказал Мишка. — И не качайся на стуле, что за дурацкая привычка!

Аленка испуганно перестала качаться на стуле.

— Ты говори, говори, какие там задачки… Я слушаю. Мне не жалко, могу и послушать…

— Но я хотела, чтобы ты попытался решить… Знаешь, как интересно… Вот тут есть одна очень красивая задача…

— Красивая? Чего-чего?

— Ну, это, наверное, нельзя так про задачку, но тут действительно очень красивое решение получается…

— Ну-ка, попробуй открыть, — перебил ее Мишка и протянул ключ от шкафа.

Она легко щелкнула замком, и шкаф открылся. В шкафу здорово пахло нафталином. Да и в комнате пахло нафталином и еще чем-то похожим на гуталин.

— Давай откроем форточку? — спросила Аленка.

— Заболеть?

— Подумаешь, у нас дома даже окна открыты!

— То у вас, а то у нас! — пробурчал Мишка.

Аленка не ответила, ей не хотелось ссориться, и, чтобы хоть как-то отвлечься, она начала рассматривать расшитую дорожку на столе.

— А руки мыла? — спросил Мишка.

Аленке стало ужасно стыдно: как это она забыла помыть руки, и Мишка, сам-то грязнуля, а и то напомнил ей.

— Да вообще я… это самое… забыла… Я сейчас.

В ванной у них стояли две бочки, а сама ванна была забита досками, так что Аленка еле протиснулась к раковине.

— Мы тут не моемся! — закричал на нее Мишка.

На кухне стояли штук пять новых табуреток одна на другой. Аленка, совершенно растерявшаяся от своей неловкости, налетела на эту пирамиду, и табуретки посыпались на пол. Одна свалилась на стол и разбила чайную чашку.

— Что, безрукая? — заорал Мишка. — Слепая? Вот теперь покупай чашку! Меня теперь мать убьет, а все из-за тебя… И табуретку поцарапала, кто теперь купит такую табуретку?

Аленка краснела, чуть не плакала и злилась.

— Как тебе не стыдно?! Я же не кричала, когда ты у меня весь пол клеем залил… И Васины модели все время ломаешь. Он же не кричит! А ты… тебе хоть бы что…

— Подумаешь, клеем залил. Можно пол вымыть. А Васька… Я получше твоего Васьки в тысячу раз, я, может, доски для табуреток строгаю, мне отец доверяет, ясно? А знаешь, сколько стоит табуретка?

Аленка решила не злиться на Мишку. Ведь она пришла сюда сделать все возможное.

— Ну, давай теперь задачку решим! — сказала Аленка совершенно спокойно.

Напрасно она пыталась растолковать Мишке, почему эта задача красивая. Ну как же назовешь ее иначе, если вон сколько цифр, все такие огромные, хвостатые, некрасивые, а постепенно упрощаешь, упрощаешь, сокращаешь нолики — и получается ответ не ответ, а просто загляденье.

Мишка хмыкал только, а потом сказал, что ничего не понял, и списал у Аленки решение.

В коридоре раздались чьи-то шаги, а потом донесся крик:

— Мишка, опять, обормот, чашку разбил?!

— Вот, все из-за тебя! — прошипел Мишка и зло посмотрел на Аленку.

В комнату вошла Мишкина мама.

— Это она разбила, а не я… Она, сухорукая! — Мишка указал на Аленку.

— Ну ладно, ладно, — сказала мама, — к тебе девочка пришла, а ты… Ничего, барышня, не волнуйся. Он уж у нас такой балбес, не понимает… Ну, разбила и разбила, не обеднеем…

Женщина говорила очень ласково, даже как-то слишком ласково, так, что Аленке стало неудобно.

— А вы к нам только переехали? Да? Это ваш папа у нас инженером? Иван Дмитриевич, да?

— Да, — прошептала Аленка.

— Такой работящий, такой работящий… Каждый день после работы остается… Жалко прямо. А вы с Мишей дружите? Вот и хорошо, что вы с Мишей дружите. А то раньше он все с этим рыжим да с Сонькой буфетчицыной… А какие они друзья? Вы ходите к нам, ходите… Куда же вы, ты чего стоишь? Девочка уходит, а он стоит…

Последнее, что Аленка слышала, уходя, это звук хорошей затрещины. Удивительная какая женщина! Бьет своего смертельно больного ребенка — и хоть бы что, а? Ужас какой. Бедный Мишка!

11

На следующий день, после уроков, к Аленке подошел второгодник Савельев (Мишка с неприятной ухмылкой топтался неподалеку) и сказал:

— А может, ты и мне поможешь решить красивую задачку? Или только Мишеньке можно?

И закатился таким хохотом, что Аленке стало страшно и противно. Мишка подхихикивал рядом.

Аленка приподнялась на цыпочки, размахнулась и изо всех сил ударила Савельева портфелем по лицу. Савельев этого не ожидал, поэтому побежал за ней не сразу.

…Аленка пришла домой в слезах.

— Опять? — спросил Сережа.

— Что — опять?

— Опять глаза на мокром месте? Что с тобой делается, никак не пойму. Раньше была нормальная, веселая девчонка, а теперь какая-то кислая капуста. Ребята тут плохие, что ли?

— Ребята как ребята…

— Почему же ты во двор выходить боишься?

— Я не боюсь.

— А то я не вижу! И Бард сколько уже не гулял. Сидит, меня ждет. Мучаешь животное. А сама просила купить. Обещала… Что-то раньше ты не была болтушкой.

— Пожалуйста, вот сейчас и пойду…

Аленка выглянула в окошко и увидела, что около дома дежурят Мишка с Савельевым.

— Я чуть позже погуляю, — сказала она просительно.

Сережа тоже посмотрел в окно.

— Кто это там стоит?

— Незнакомые какие-то…

— Хватит врать, рассказывай, что там у тебя.

— А ты никому не скажешь?

— В первый раз, что ли? Бери Барда, пошли на улицу, там и скажешь…

— Там…

— Ты что, и со мной боишься?

— Нет, — сказала Аленка и решительно надела пальто.

12

Вася подрался с Булкиным. Подрался потому, что Веня назвал его трусом.

— Ты просто сбежал, — сказал Венька. — А Мишка со своим Савельевым вытворяют что хотят. Насыпали карбида Анне Петровне в чернильницу, вот. Она плакала. Потом на физкультуре Мишка подставил ножку Подлепихиной, она упала. Савельев что-то Аленке сказал, она его портфелем стукнула даже, девчонки видели… А ты сидишь дома. Хочешь быть хорошим, не заметить хочешь…

— Да нет, нет же! — взмолился Вася. — Ну что я могу сделать, когда они так! Если б можно было Мишке врезать, я бы…

— Врезать и дурак может. А ты… Эх ты! Не хочет Аленка с тобой дружить, и правильно!

Этого Вася вынести не смог. Он бросился на Веньку, и они долго валялись на полу, всю пыль вытерли. Вообще-то Вася был слабее, но от злости он победил, взял верх. Села на Веньку верхом и сказал:

— Проси пощады!

— Дурак ты! — сказал Венька.

— Кто дурак?

— Ты!

— Кто дурак?

— Ты!

— Кто дурак?

— Васька, перестань, мне больно! Из-за какого-то Мишки деремся…

Вася встал. Действительно, драться, да еще с Венькой!

— Что ж мне делать! — выкрикнул он.

— Я, кажется, придумал, — отозвался Венька. — Надо спросить у врача…

— При чем тут врач?

— А при том… Если он такой больной, то почему от физкультуры не освобожден? И почему он дерется, а ему от этого ничего не делается? Или пускай его в больницу кладут…

— Но он же не знает, что больной. Ведь если ему об этом сказать, он со страху умереть может! Сонька говорит…

— А откуда Сонька вообще все это знает?

— Какая разница — откуда. Знает и знает, не выдумала же она этого!

— Не выдумала? А может, и выдумала! Врала же она, что француженка!

— Ну, это когда было! — отмахнулся Вася. — Потом подумал и сказал: — Ну, хорошо, предположим, что это реально, Сонька соврала. Но зачем ей это надо, а?

Друзья крепко задумались. Действительно, ведь для нормальных людей совсем не ясно, зачем такое можно соврать.

— Нет, не может быть, — сказал Вася.

— Да, не может быть, — сказал Венька.

И они оба снова задумались…

13

Про Соню-то я и забыла, давно что-то про нее ничего не писала.

А Соне было плохо. Все эти тревожные дни, когда она боялась даже стука в дверь, превратились в один долгий, нудный, страшный день. Она не знала, что так получится. Она не знала, что Мишка окажется уж таким вредным, таким изобретательным на всякие гадости. Ну а Васька разве лучше? Разве ему перестала нравиться Аленка? Ничуть. Они когда ругаются, и то видно, что она Ваське все равно нравится. Когда Аленка его обозвала, он так обиделся, будто никто никогда не называл его рыжим и конопатым. Из-за нее чуть не плакал, даже из школы убежал. И теперь в школу не ходит. Заболел от огорчения. А она сказала, что ему нос разбила, и у него температура и ангина. Значит, хоть и обозвала, но все же не злилась на него.

Но Мишка, Мишка! Кто же знал, что он такой! С какой радостью Сонька размахнулась бы и дала бы ему как следует… Но бить его нельзя. Все сразу заорут, что она хочет убить человека.

Признаться, что соврала? Сказать, что пошутила? Поздно, поздно. И почему нельзя, чтоб как-нибудь само собой все открылось? Пусть самым страшным образом, но как можно скорее! Пусть ребята Соньку презирают, пусть не разговаривают с ней хоть целый день, хоть неделю, хоть месяц! Только бы скорей, скорей!

14

— Тяжелая история! — сказал Сережа. — Ну и что надо делать, как ты думаешь?

— Не знаю, — честно сказала Аленка.

— А кто такая Сонька? Это которая ходит в шароварах и свистит?

— Да.

— Пальто еще у нее вечно драное?

— Да.

— Ты с ней дружишь?

— Она не хочет со мной дружить.

— Вот что, позовешь ее завтра с нами в театр, ясно?

— Зачем?

— Просто так. Она пойдет, не бойся. Скажи, что я ее звал. Скажи — спектакль хороший.

— Ладно. Только я не знаю зачем.

— Понимаешь ли, — сказал Сережа, — я чувствую по вашей ситуации, что этот ваш Мишка хоть и больной, но если так будет продолжаться, сделает больными всех остальных. И уж коли Сонька все про него знает, то, может быть, она и мне чего-нибудь расскажет. Только прошу тебя, Аленка, не напоминай ей ничего и не лезь с вопросами, ладно?

Аленка не представляла, что нового может сказать Соня. Да еще помочь! Но раз Сережа велел позвать ее в театр, то можно и позвать. Так еще веселее. Только бы она пошла.

15

— Мы все это знали, — сказала мама. — Мы просто хотели, чтобы ты сам объяснил.

— Почему же вы молчали? — пробурчал Вася.

— Чтобы ты понял, как несладко врать.

— Откуда вы узнали?

— Нам сказала Анна Петровна. Там какая-то девочка, Аленка, что ли… наговорила, что стукнула тебя по носу, потом у тебя сразу же поднялась температура, началась ангина — поэтому ты не ходишь в школу.

— Это не Аленка, — не поднимая глаз, сказал Вася, — это Сонька, наверное, наврала.

— Соню мы знаем, — сказал папа. — А ту зовут Аленка…

Хоть Васе и было стыдно, но он все же обрадовался.

— Она же со мной не разговаривает! — с глупой улыбкой сказал он.

— Потому что ты ее обидел! — в один голос сказали папа и мама и рассмеялись. Они всегда начинали смеяться, если у них некоторые слова получались хором.

— Но что мне делать? — взмолился Васька.

— Понимаешь, — сказала мама, — Мишу действительно жалко… Но ты вот помнишь свою бабушку Феклу?

— Помню. — Бабушка Фекла была самой любимой бабушкой Васи, хоть она и не бабушка, а даже прабабушка.

— Ты помнишь, как она болела?

— Ну, помню.

— А разве она не ходила вокруг тебя, не готовила тебе обед, не читала книжек? Она же все для тебя делала, хотя врачи ей запрещали.

— Ну и что?

— А то, что хорошие люди не пользуются болезнью, чтоб жить только для себя и мучить других.

— Но Мишка и сам не знает, что он так болен!

— А откуда же вы узнали?

— Сонька сообщила…

— Знаешь, — сказал папа, — ты завтра с утра съезди к Анне Петровне, а потом, вечером, пригласи Соню в гости.

— Вот еще…

— Но ведь раньше она к нам ходила…

Вася хотел сказать, что последнее время почему-то видеть не может Соньку. Но папе это может не понравиться, а ведь папа сегодня был такой великодушный, добрый, что отказать ему Вася не мог.

— Ладно, — сказал он.

— И вот еще возьми… Вечно нужные бумаги разбрасываешь по комнате, — сказала мама.

Вася взял протянутую мамой бумажку, сразу же узнал ее и покраснел. Читала мама или нет? Вроде бы лицо спокойное. Может, и не читала? А это были стихи, последние.

16

В ночь на понедельник Аленка впервые за последнее время спокойно уснула. Они с Сережей и Соней посмотрели спектакль, а после спектакля Сережа катал их на такси. И вообще Аленке почему-то казалось, что все еще может быть хорошо. Просто должно быть хорошо.

Вася тоже уснул с чистой совестью. После того, как он поговорил с родителями, потом с Анной Петровной, все встало на свои места. Он еще не знал точно, что же нужно теперь делать, но если потребуется что-то сделать, то он не будет особенно долго раздумывать.

…Одной Соне в эту ночь не спалось. Казалось ей, что завтра наконец произойдет то самое страшное, чего она хоть и ждет, но боится. Ведь действительно, к чему бы это Аленка позвала Соню в театр? И брат Аленки, Сережа, был такой добрый. Вот они какие, а Сонька? Чем за все это она платит?

Да еще вечером Соня пришла домой, а мама сказала, что, когда она была в театре, приходил Вася и приглашал ее в гости. Сам Васька?

Все о ней беспокоятся. И мама ее любит, заботится, а Сонька напридумывала, будто мама у нее неродная.

После этого последнего упрека себе Соня горько разрыдалась в подушку, чтоб не было слышно.

17

Мишка заметил, что Вася с ним не поздоровался, и Соня тоже, и Аленка, и Булкин. Ну и что? Очень надо, чтоб с ним здоровались, вот еще тонкости. Теперь Мишке дружба не нужна, он теперь сильный. Это только всякая мелочь вроде Подлепихиной любит со всеми дружбу водить. А Мишке и вдвоем с Савельевым хорошо. У Савельева не голова, а прямо-таки клуб веселых и находчивых. Это Савельев придумал на большой переменке, когда дежурный учитель обедал, схватить парочку первоклассников и затолкнуть их в туалет к девочкам.

Малыши орали, а Мишка с Савельевым держали дверь. Очень это было весело, просто на удивление весело. И чего Васька подошел с такой постной физиономией? Ему, наверное, было завидно, что не он придумал развлечение.

— Отпусти! — сказал Вася хрипло, обращаясь к одному только Мишке.

— Повежливей, — сказал Савельев, обижаясь, что его не замечают.

— Отпусти, — повторил Вася.

— А ты попроси, — ответил Мишка.

— Я попрошу, — сказал Вася таким тоном, которого от него никто никогда не слышал.

Савельев бросился к Васе, но натолкнулся на кулак Булкина.

Закричала Подлепихина:

— Вася, ты только Мишку не трогай, ты убьешь его! Не надо, Вася!

— Слабых просим удалиться! — сказал Булкин. И что-то в его голосе не понравилось Савельеву. Он пожал плечами и отступил. Мишка остался один на один с ребятами, окружившими его.

— Почему ты такой? — серьезно спросил Вася у Мишки.

— Какой есть.

— За что ты издеваешься над людьми? Тебе это нравится?

— Да. Может, и нравится.

— Тебе хочется ударить меня?

— Может, и хочется! — неуверенно сказал Мишка.

— Бей.

Мишка замахнулся и ударил Васю по лицу. Это было не больно, это было только оскорбительно, но Вася крепко стиснул зубы.

— Может, и меня ударишь? — сказал Венька Булкин и подставил Мишке лицо.

Затравленно озираясь, Мишка ударил и Булкина. Наступила страшная, напряженная тишина. Только Савельев, отбежавший на приличное расстояние, глупо хихикнул:

— Комарика убили! Булкин, скажи спасибо.

— И меня ударь, — чужим голосом сказала Мишке Аленка.

— И меня! И меня! Помнишь, как ты меня толкнул! Толкни еще раз, если тебе это приятно! — пропищала Подлепихина.

— А у меня виноград отобрал, помнишь? — подлетела Даша Мочкина. — Хочешь, я тебе его сама отдам?

И тогда Мишка испугался. А вы бы не испугались, если б весь класс вдруг выстроился в очередь и умолял кого ударить, кого толкнуть? Конечно, Мишка человек жестокий и глупый, я вовсе даже и не хочу предполагать, что кто-то из вас мог бы оказаться на его месте. Но все же…

Мишка до того растерялся, что даже отступил от двери. И сразу же из нее вылетели «пленники». Они были из других классов, они не знали, что Мишку нельзя бить, и ему здорово влетело.

В это время и появился дежурный учитель…

Как там пришлось ребятам объясняться — история долгая и не очень интересная. Скажу только, что все вели себя как надо. Никто ни на кого не жаловался. А Соня вдруг рассказала всю правду. Вернее, нет, не всю. Она не сказала, зачем ей понадобилось выдумать эту историю, но Аленка стала заступаться за нее и говорить, что если человек глупо соврал, но признался, то нечего его больше мучить.

Даже Мочкина вставила свое слово и подтвердила, что с тех пор, как Михаил Иванов заболел, он стал «разнузданным дезорганизатором». Вы удивляетесь, что Даша была вместе со всеми? Ну, а почему бы и нет? Думаете, ей не надоело быть одной? Думаете, она не хотела дружить?

Вот, казалось бы, и окончилась история с пороком сердца, которого, как выяснилось, ни у кого и не было. Правда, были всякие другие пороки, но, может быть, это уже не так страшно? Как вы думаете?