Свет был притушен, только ярко высвечен круг на сцене, в центре которого помещалась Лулу. Звучала „интимная“ музыка. Лулу, пританцовывая, начала медленно раздеваться: не спеша сняла пояс, скатала, кинула назад через плечо. Не спеша расстегнула молнию своего облегающего платья, пританцовывая, спустила его с одного плеча, потом с другого, наконец, сняла его совсем, и снова отбросила назад… Затем уселась на пуфик, сбросила туфли и стала по очереди снимать с полных ног чулки, скатывая их книзу…

Клава, оставшаяся за столом вдвоем с боцманом, строго смотрела на мужа, а он не спускал восторженных глаз с Лулу.

Клава дернула его за рукав:

— Не пяль зенки!

Боцман тут же сделал вид, что ему все это безразлично.

— Что ты, Клава, она ж черная. Ее же не видно — одни только зубы!

Оставшись в узеньком бюстгальтере и таких же трусиках с кружевами, Лулу подошла к краю эстрады. Музыка зазвучала громче, как в цирке. Раздалась дробь барабанщика. Сделав еще несколько „па“, Лулу повернулась лицом к залу и неуловимым движением скинула с себя бюстгальтер, обнажив полную высокую грудь… Зал на секунду затих и разразился восторженными криками и аплодисментами. Лулу, постояв немного, взялась двумя пальчиками за край трусиков. Чуть оттянув их, вопросительно посмотрела на Машу, Марью Николаевну. Та отрицательно замотала головой.

— С ума сошла!.. Они тебя растерзают!

Лулу, громко рассмеявшись, поклонилась… Схватила одежду и убежала за ширму.

Боцман, забывшись, снова не отрывая от Лулу глаз, проводил ее взглядом. В зале зажегся свет.

— С тобой стыдно ходить на люди! — прошипела Клава.

Боцман скорчил невинное лицо:

— Да что ты, Клава. Вечно ты всем, недовольна. Я вон тебе какие наряды привез! Сама говорила — первый раз так угодил.

— Когда захочешь — у тебя хороший вкус, но сейчас мне за тебя стыдно!

Весь зал смотрел, как в своем коротеньком платье со сцены спустилась Лулу и пошла по проходу к красавцу-штурману. Штурман встал, когда Лулу обняла его. Соблазнительные бедра ее оказались как раз рядом с лицом боцмана. Он покосился на эти бедра, схватил рюмку и выпил.

Лулу крепко поцеловала штурмана. Зал зааплодировал. Повернувшись, чтобы уйти, Лулу вдруг узнала свою желтую кофточку, которая плотно облегала грудь Клавы. Она быстро оглядела клавину юбку — узнала свою одежду и широко заулыбалась. Потрогала рукав кофточки, прикоснулась к юбке и снова улыбнулась Клаве, закивала ей.

— Оо-о! Мой сувенир!.. — потрепала еще раз за рукав кофточки. — Бьютифул. Карашо. Очень карашо, — ласково посмотрела на боцмана. — Хороший рашен фишмен, — потрепала его по щеке. — Иметь вкус, как Лулу!

Боцман, побледнев от ужаса, опустил голову. Лулу еще раз потрепала его по щеке и отошла. Боцман сидел бледный, уставившись в тарелку. Клава, вспыхнув, впилась в него взглядом, зловеще протянула:

— Та-ак!.. Говоришь, одни только зубы видно?… Подлец!

Поднявшись, она врезала боцману по физиономии и, подхватив сумочку, побежала к выходу. За соседним столиком зааплодировали. Боцман, вскочив, закричал:

— Клава!.. Это ж гринина баба!.. Я сам только что понял!.. Я тебе все объясню!

На следующий день Гриня и Федя сидели у окна в электричке, поглядывали на багровый закат. Вокруг них сидели одни женщины. Федя выбрал место специально для полной безопасности. На полу, между ними, на четверть выдвинутый из-под скамейки, стоял Гринин кейс.

Динамик прохрипел:

— Следующая остановка „Якутино“.

— Наша после нее, — сказал Федя.

Гриня, подремывая, кивнул головой.

В вагоне быстро смеркалось, поезд подошел к остановке. Раскрылись двери, в вагон ввалилась шумная ватага парней. Это была команда футболистов, с чемоданчиками, кейсами, сумками в руках, с большой сеткой, набитой мячами. Они начали располагаться в свободных отсеках. Поезд двинулся дальше.

Один из футболистов кинул сетку с мячами в проход, сам уселся у окна, на скамью, по другую сторону от Феди и Грини, затылком как раз к Феде. Он поставил на пол кейс, в точности похожий на кейс Грини, пяткой ноги послал его дальше под скамейку. А сам прислонился к простенку окна и тут же задремал.

Сумерки уже сгустились, когда из динамика снова прозвучало:

— Следующая — „Васильки-Кукушкино“.

Федя толкнул Гриню:

— Наша.

Гриня и Федя быстро шли по дороге, вьющейся по жнивью. Невдалеке показалось небольшое село с разрушенной церквушкой.

— Ну, вот и дошли, ты можешь возвращаться, — сказал Гриня.

— Клавдия Васильевна сказала до крыльца — значит до крыльца, — отрезал Федя.

Федя и Гриня вошли в село. У половины домов накрест были заколочены двери и окна. Пройдя до последних изб, они увидели стоящую на отлете усадьбу, поверх ветел поднималась красная крыша дома. Они свернули к этой усадьбе и наконец подошли к крыльцу бревенчатого дома-пятистенки. Федя, передал кейс Грине, пожал ему руку.

— Бывай.

— Может, зайдешь?… — предложил Гриня. — Ударим по стопарю!.. Думаю, у невесты найдется. Ты ж больше не на работе.

— Нет. Все рассчитано до минуты, — Федя поднял руку. — Салют!

Гриня долго смотрел ему вслед, потом вздохнул, взошел на крыльцо.

В избе на широкой лавке, за длинным столом, сидела Тося, краснощекая, упитанная молодка. Она была очень похожа на свою сестру Клаву, только ее грудь и стан были в два раза больше. Напротив нее на стуле сидел Гриня. Стол был заставлен закусками, стояла бутылка. В углу, над столом, висели иконы, светилась лампадка. В другом углу стоял цветной телевизор, перед ним сидел шустрый дедок и все время крутил головой, то на гостя, то на экран, где шел международный футбольный матч.

Тося наливала Грине, пододвигала закуски. Кофточка, обтягивающая ее могучую грудь, потрескивала при каждом ее движении.

Тося взглянула на осоловелого Гриню, кивнула, залпом допила остатки водки, потянулась, пропела:

— Будем ложиться?… — повернулась к дедку. — Дедуль, пора тебе на сеновал.

— Погоди минутку, угловой подают, — дед впялился глазами в телевизор. — А-а, мазилы эти испанцы! — встал, выключил телевизор. — Мне лично спать рано, пойду на крылечке поиграю.

Он вышел за дверь.

Тося выдернула шпильки, и ее длинные волосы рассыпались по плечам и спине. Шагнула за перегородку, где в небольшой каморке, между печкой и окном, стояла широкая кровать с огромной пуховой периной и множеством подушек. Тося быстро разобрала кровать и стала раздеваться.

Гриня заглянул за перегородку:

— А где мне ложиться?

Тося удивилась:

— Как где? Со мной. Мы ж не чужие.

Гриня быстро скинул с себя одежду, бросил на лавку и в одних трусах вошел в каморку. Тося лежала в кровати, розовый свет торшера освещал ее. Тося откинула одеяло, призывно взглянула на него. Гриня, увидел ее огромные белые ляжки, зажмурился и юркнул к ней под бок. Тося, навалившись сверху, утопила Гриню меж своих грудей, влажными, толстыми губами впилась в его губы. Протянув свою толстую белую руку, она нажала кнопку торшера и выключила свет.


…На ступеньке крылечка сидел дедок и наяривал на старом трофейном аккордеоне плясовую, все увеличивая темп. Из дома несся громкий протяжный крик. Но это был не крик страсти, а крик ужаса. На этот раз кричал Гриня. Залаяла во дворе собака, из деревни тотчас же послышался ответный лай.

Дедок наяривал плясовую, до предела взвинчивая темп.


На корме плавбазы матросы играли в „жучка“. „Водил“ Гриня. Отвернувшись, он ждал удара; Боцман, сложив ладони, двинул Грине так, что он взмыл вверх и, перелетев через борт, упал в океан.

— Человек за бортом! — закричали матросы.

Раздались громкие звонки корабельной тревоги… Все увидели, как к барахтающемуся в воде Грине приближался косой плавник акулы.

— Акула! — снова закричали матросы и кинули вниз конец линя.

С выпученными от ужаса глазами Гриня вцепился в линь. Матросы выдернули его из воды в самый последний момент — белое пузо акулы мелькнуло в воде под ним.

Звонок корабельной тревоги продолжал громко звучать… Это в темноте громко звенел будильник. Утонувший в перине Гриня проснулся. Тося включила свет, заглушила будильник. Гриня со сна очумело смотрел на нее.

— Что случилось? Мы еще и часа не спали!

— Вставай. Папаню с маманей встретить надо. Они комбикорм привезут.

Гриня, широко зевая, сполз с кровати. Тося, быстро оделась в старенькую одежду, приказала:

— Полезай на печку, возьми там папанины старые штаны и рубаху.

Засунув руки в рукава телогрейки, Гриня стоял рядом с Тосей на перроне станции. Рассвет едва занимался. Тося была свежа, как огурчик, а Гриня полусонно пошатывался из стороны в сторону. Зевота по-прежнему раздирала ему рот.

Подошла электричка. Не успели двери ее раскрыться, как раздался истошный голос тосиного папани:

— Тоська, тут я!!!

— Папаня!!! — Схватив за руку Гриню, Тося бросилась к вагону.

Электричка стояла минуту, но не прошло и тридцати секунд, как папаня с маманей, при помощи Тоси, вышвырнули из тамбура восемь поцарно связанных здоровенных мешков с комбикормом.

Электричка ушла, папаня окинул взглядом Гриню.

— Принимай, жених.

Схватив два мешка, папаня накинул их на плечи Грине, наперевес. Под огромной тяжестью колени Грини согнулись, но он все-таки выпрямился.

Папаня подмигнул дочери:

— Слабоват в коленках твой суженый.

Папаня, Тося и маманя лихо вскинули по два мешка на свои плечи и бодрым шагом тронулись вперед. Гриня, мотаясь из стороны в сторону, старался поспевать за ними.

Когда Гриня подходил к крыльцу, все, уже сгрузив мешки, поджидали его. У крыльца Гриня рухнул, выбрался из-под мешков.

Папаня приветливо улыбнулся.

— Вот что, женишок, пока бабы приготовят пожрать, мы успеем сделать пару ходок в поле — навоз надо вывезти!

Всходило солнце. Во дворе папаня накладывал на двуколку с высокими бортами навоз. Гриня, почти по колено в дерьме, стоял между оглоблями, держась обеими руками за поперечину. Бросив вилы в переполненную телегу, папаня скомандовал:

— Трогай!

Гриня, судорожно вздохнув, навалился грудью на поперечину, но воз с места не сдвинулся. Папаня подсобил сзади, и опять, мотаясь из стороны в сторону. Гриня вывез телегу со двора.

Полевая дорога все время шла в гору. Гриня, задыхаясь, тащил телегу, пот с него уже не капал, а, соединяясь на подбородке, почти струей стекал на землю. Даже его кепочка „симпл лайф“ промокла почти до самого затылка.

Папаня, держась сзади рукой за обшивку двуколки, утешал Гриню:

— Ничо… В будущем году лошадку прикупим. А пока придется нам с тобой.

Папаня оставил Гриню около небольшой кучки навоза, сваленной на стерне. Упершись в двуколку двумя руками, они, как с самосвала, сбросили навоз, остатки папаня выгреб вилами. Гриня рухнул на землю, дрожащей рукой достал сигарету „Мальборо“.

— Курить бросай — табачок нынче дорог, — папаня задрал голову кверху, — Только бы дождика не было. Сегодня надо весь вывезти, а завтра будем раскидывать.

Гриня, сидя, покивал головой.

Наконец, все собрались за столом к завтраку. Гриня сидел босой, в рубахе и портках папани. Посреди стола стояли огромная сковорода с яичницей, блюдо с картошкой.

— Пища у нас здоровая… — сказал папаня и повернулся к супруге. — Мать, плохо встречаешь женишка-то!

Мать кивнула Тосе, та сбегала на кухню, приволокла бутыль самогону. Маманя между тем отрезала всем по кусочку колбасы и завернула ее снова в бумажку.

Папаня разлил по стопкам самогон.

— Ну, за молодых!

Измочаленный Гриня залпом хлопнул свою стопку и задохнулся. Выпучил глаза. Папаня похвастался:

— У меня он восемьдесят градусов. Меньше гнать нет расчету, — степенно выпил, занюхал кусочком колбасы, положил его обратно на стол.

Маманя, дедок и Тоська сделали то же самое.

Гриня, наконец выдохнул, запихнул в рот колбасу и, как собака, проглотил ее. Слезы катились по его щекам. Все уплетали яичницу. Гриня, посидел немного, спросил:

— Извините за любопытство — а от чего помер муж Тоси?

Папаня спокойно пояснил:

— Легко помер, царство ему небесное! Ночью, в кровати, — кивнул на стоявшую за перегородкой кровать, где ночевал с Тосей Гриня. — Тоська проснулась, а он у ей под боком уже холодненький.

Гриня понимающе покачал головой. Маманя перекрестилась. Тося спокойно поджала губы. Папаня разлил еще по стопке.

— Теперь слушай пропозицию, зятек. Вон, видишь это поле, — папаня ткнул пальцем в окно. — Пока оно колхозное, значит ничье! Так мы его решили прикупить… Лошадку, сам понимаешь, тоже нужно.

Насчет лошадки Гриня сразу согласился.

— Лошадку обязательно.

— И потом мы решили домик вам с Тоськой пока не покупать, проживем и так. В тесноте — не в обиде. Вы с Тоськой будете в каморке, мы с матерью — тут.

Дедок опрокинул стопку и сразу что-то запел, замурлыкал про себя, предложил:

— Может вам сыграть? — он кивнул на аккордеон, стоящий на комоде.

— Погоди, папаня!.. Свадьбу играть тоже погодим. Набегут и все жрут в три глотки, на халяву-то, а денег у нас лишних — ни-ни! — Он спросил у Грини: — Ты-то много-ль привез?

— Да денег хватит, — небрежно махнул рукой Гриня. Он достал свой кейс и поставил его посреди стола.

Все впились глазами в кейс. У папани глаза даже слегка округлились.

— Желаешь сказать, что весь этот чемоданчик — деньги?

Гриня с улыбкой вздохнул:

— Они, проклятые.

Он не спеша поднялся, покрутил замки и широким движением распахнул кейс… То, что он у видел в кейсе, ошарашило не только остальных, но, в первую очередь, и его самого. Вместо его рубашечки, которая прикрывала деньги, в чемодане лежала выцветшая красная футболка с номером десять.

Папаня растерянно спросил:

— Это что?

Маманя перекрестилась. Тоська разинула рот.

Гриня поднял майку, под ней лежали: потрепанные бутсы, трусы, гетры, пара помидоров, бутылка местного пива. Кроме того, все дно кейса было усеяно незавернутыми в упаковку презервативами, пересыпанными тальком. Лицо папани багровело.

— Я тебя спрашиваю, что это?

А Гриня уже оправился от оторопи и преобразился. Облегченно улыбаясь, покрутил головой.

— Ну, ребята!.. Ну, молодцы!

— Кто ж ты такой есть? Клавка писала одно… А ты, выходит, мячик гоняешь? Шантрапа несчастная! — Голос папани зазвенел.

— Староват он мячик гонять, — заметил дед-болельщик.

Настроение Грини с каждой секундой улучшалось. Он, улыбаясь, повернулся к деду.

— А я играющий тренер, дедок.

Дед взял майку, развернул ее, распрямил, авторитетно сказал:

— Номер десять… Как у Марадоны!

— И еще лыбится, паразит! — взвизгнул папаня. Маманя продолжала креститься. Тоська оскорбилась:

— С вашей стороны — это даже нахально!

— Что ж, извините, граждане! В общем все ясно — я пошел, — весело объявил Гриня. — Мне еще второй круг доиграть надо!

Гриня стянул с себя папанину рубаху, сгреб лежащие на лавке со вчерашнего дня свои вещички и еще раз весело повторил:

— Ну, ребята!.. Ну, молодцы!

— Вот паразит!.. А Клавке я рожу начищу! — сжал кулак папаня.

Оскорбленная Тоська, высоко вскинув голову, убежала в каморку, ничком кинулась на кровать. Гриня покопался в карманах.

— Граждане, дорогие, прошу вас, дайте денег на обратный билет, я тут же вышлю.

— Вот паразит. И еще денег просит!.. — Папаня повернулся к дочке. — Тоська, он вчера жрал здесь?

— Жра-ал! — плаксиво потянула та.

— Сегодня тоже. И все на халяву! — Папаня снова повернулся к каморке. — А ночью он спал с тобой?

— Спа-а-ал!

— Такую кралю на халяву употребил, сучий потрох! — Папаня сгреб в ладони горсть презервативов из кейса, швырнул их в лицо Грине. — Убирайся сейчас же с наших глаз!

Гриня увернулся от презервативов, улыбнулся.

:- Погоди, Васька! — остановил сына дед и предложил Грине: — Ладно, шут с тобой. Дам я тебе денег на билет, только ты мне свои шмотки оставь, понравились.

— А в чем же я домой поеду? — удивился Гриня.

— А в форме, скажешь — от команды отстал.

Тоська от обиды начала реветь, за ней заголосила маманя.

Гриня, в полной форме футболиста, в бутсах, гетрах, трусах и красной майке с номером 10 на спине, шагал вдоль деревни. На душе было легко и покойно. Ему наперерез спешила к речке ватага ребятишек, от восьми до двенадцати лет, трое мальчиков и две девочки. Увидев одинокого футболиста, они озадаченно остановились. Гриня подошел, подмигнул пацанам.

— Пацаны, английский язык знаете?

— Она знает, — указал один на хорошенькую длинноногую девочку с косичками, лет двенадцати.

Гриня содрал с головы свою кепочку, повернул этикеткой к ней.

— Что написано?

Девочка, дернув плечиком, спокойно прочитала:

— Симпл лайф.

— А что это значит?

Девочка снова дернула плечиком:

— Вольная жизнь.

— Умница!.. — восхитился Гриня. — Вот это самый правильный перевод! Обхватив руками талию девочки, приподнял ее. — Тебя как зовут?

— Екатерина, — без улыбки ответила та.

— Ого!.. А я Григорий Потемкин!.. Расти, Екатерина, может царицей будешь. Тогда и я при тебе как-нибудь перекантуюсь!

Он опустил девочку, взял свой кейс и пошел по полевой дороге. Глядя ему вслед, девочка пояснила:

— Генерал-фельдмаршал князь Григорий Александрович Потемкин был фаворитом Екатерины Великой.

„Фаворит“ удалялся по проселку, насвистывая свою любимую песенку…

В Кейптаунском порту с какао на борту

„Жанетта“ поправляла такелаж…

Загрузка...