Вор с Рутленд-плейс

Глава 6

Весь день Шарлотта только о том и думала, что же ей делать с Кэролайн и Полем Алариком. Трижды она приходила к совершенно определенному решению: принять к сведению совет мужа и ничего не предпринимать. Мать за вмешательство спасибо не скажет, зато оба могут оказаться в весьма неловком положении, и тогда все будет только хуже, чем есть на самом деле.

И еще четырежды Шарлотта вспоминала лицо матери, горячечный румянец на ее щеках, напряжение, сковавшее ее тело, и тот судорожный вздох, что сорвался с ее губ, когда Кэролайн разговаривала с Алариком на улице. Она и сейчас легко представила его себе — элегантного, держащегося очень прямо, с чистыми глазами и мягким голосом. У нее осталось ясное впечатление о его речи, идеальной, без натужливости, дикции с отчетливо проговариваемыми согласными, как будто перед тем, как сказать что-то, он продумывал каждое слово, чтобы выразить именно то, что и намеревался.

Да, она определенно должна что-то сделать. И сделать быстро — если только уже не поздно…

Шарлотта уже напекла хлеба — без соли — и успела оскорбить Грейси в ее лучших чувствах, сказав, что надо помыть пол, когда та только что закончила его мыть. Часы показывали три пополудни. Сняв воротничок с рубашки мужа, она пришила его той же, что и была, стороной.

Шарлотта сердито сорвала воротничок, отпустив при этом несколько словечек, которых устыдилась бы, если бы их услышал кто-то еще, и тут же решила незамедлительно написать сестре Эмили и попросить ее приехать тотчас же по получении, независимо от того, удобно ей это или нет. Возможно, Эмили, вышедшей за лорда Эшворда примерно тогда же, когда Шарлотта вышла за Питта, придется отменить без уведомления какую-то интересную встречу; для самого же путешествия ей нужно лишь вызвать экипаж и сесть в него. Когда на Парагон-уок случилось то, что случилось, Шарлотта добралась до Эмили довольно быстро — сестра тогда ждала ребенка. Напоминать об этом было бы нетактично, но в настоящий момент Шарлотте было не до вежливых приглашений.

Найдя бумагу, она написала:

Она сложила листок, опустила в конверт и, написав адрес — «леди Эшворд, Парагон-уок, Лондон», — вручила письмо Грейси с наказом незамедлительно бросить его в почтовый ящик.

Шарлотта сгустила краски и сама это знала. Эмили может рассердиться, даже обвинить ее во лжи. Никаких оснований полагать, что смерть Мины имеет какое-то отношение к Кэролайн или самой Кэролайн угрожает опасность, нет.

Но если бы она просто написала, что Кэролайн серьезно рискует выставить себя в глупом свете из-за какого-то мужчины, даже Поля Аларика, толку от такого письма было бы мало. Конечно, узнай об этом отец, его бы это сильно задело — он бы просто не понял. И тот факт, что у него в прошлом был по меньшей мере один роман, гораздо более серьезный, значения бы не имел, поскольку это совершенно другое дело. То, что приемлемо для мужчины — в разумных границах, разумеется, — не имеет никакого отношения к тому, что приемлемо для супруги. К тому же, если уж начистоту, Кэролайн и не вела себя достаточно благоразумно. Втолковать это все Эмили требовалось рассудительно и без спешки — иначе та бы просто не поверила. Тогда как сообщение о смерти и не слишком деликатное напоминание об ужасных событиях на Парагон-уок, несомненно, заставят ее поторопиться.

Так и вышло. На следующий день, около полудня, в дверь резко постучали. Шарлотта открыла сама.

Даже в этот час Эмили выглядела элегантно — высоко, по моде, зачесанные волосы под прелестной шляпкой, сдержанного тона зеленое платье.

Бесцеремонно пройдя мимо сестры, она направилась в кухню. Грейси, торопливо изобразив реверанс, умчалась по лестнице наверх — прибраться в детской.

— Ну? — требовательно вопросила сестра. — Что все-таки случилось? Сделай милость, расскажи!

Шарлотта была искренне рада сестре; они уже давненько толком не разговаривали.

Эмили ответила на ее объятие тепло, но и нетерпеливо.

— Так что случилось? — повторила она. — Кто умер? Как? И какое это имеет отношение к маме?

— Садись. — Шарлотта указала на один из кухонных стульев. — История довольно долгая, и ты ничего не поймешь, если я не расскажу ее с самого начала. Хочешь перекусить?

— Если уж настаиваешь. Но все же скажи, кто умер, пока я не лопнула от нетерпения. И при чем тут мама? Насколько я поняла из твоего письма, она сама в опасности.

— Умерла женщина, Мина Спенсер-Браун. Поначалу было похоже на самоубийство, но теперь Томас говорит, что это почти наверняка убийство. Есть луковый суп, будешь?

— Конечно, нет! И что только на тебя нашло — приготовить луковый суп!

— Захотелось. Я его уже несколько дней хочу.

Эмили сочувственно посмотрела на сестру.

— Если уж тебе, в твоем состоянии, так чего-то хочется, разве нельзя приготовить что-то чуть более приличное? Нет, правда, Шарлотта! Лук… В обществе такое невозможно! Куда, скажи мне, можно пойти после лукового супа?

— Ничего не могла с собой поделать. По крайней мере, для лука сейчас сезон, и он не очень дорогой. Ты вот можешь себе позволить свежие абрикосы или фазана под стеклом, а я не могу.

Эмили слегка напряглась.

— Кто такая Мина Спенсер-Браун? И какое отношение она имеет к маме? Шарлотта, если ты притащила меня сюда только потому, что хочешь впутаться в какое-то дело Томаса… — Она глубоко вздохнула и поморщилась. — Я буду счастлива иметь повод вмешаться. Убийство куда интереснее светских развлечений, даже если и страшно бывает до жути и плакать порой хочется, потому что решение всегда такое грустное. — Эмили сжала кулак. — Думаю, ты могла бы рассказать мне правду, а не придумывать какие глупости насчет мамы. Я из-за тебя такой ланч отменила, а ты предлагаешь мне луковый суп!

В какой-то миг перед внутренним взором Шарлотты пролетели картины прошлого: страшный труп в саду на Калландер-сквер и они с Эмили, парализованные страхом, когда Поль Аларик нашел их на Парагон-уок. В следующий момент она вернулась в настоящее, и звон в крови стих.

— Это имеет отношение к маме, — сказала она хмуро и, разлив суп и взяв хлеба, села за стол. — Надо посолить. Я забыла. Помнишь мсье Аларика?

— Не будь дурочкой! — Эмили вскинула брови и потянулась за солонкой. — Как я могу его забыть? Тем более что он все еще мой сосед. Едва ли не самый приятный мужчина из всех, кого я знаю. Говорить может едва ли не на любую тему, как будто ему и впрямь интересно… И почему только в свете считается модным быть нудным? Это и вправду скучно. — Она улыбнулась. — Знаешь, я так и не поняла, догадывается ли он, насколько мы все были очарованы. Может, все дело в том, что он казался нам загадкой и мы все старались перещеголять друг дружку, чтобы добиться его внимания?

— Только отчасти. — Даже сейчас, здесь, в ее собственной кухне, Шарлотта представляла его так ясно… нет, должно быть что-то еще, что-то большее. — Он мог смеяться над нами, но делал это так, что мы верили, будто нравимся ему.

— Да? — Глаза у Эмили расширились, а крылья изящного носика слегка затрепетали. — В высшей степени возмутительное сочетание. И я абсолютно уверена, что Селена, по крайней мере, желала намного большего, чем просто ему нравиться! Дружба ни в ком не возбуждает такого волнения и дискомфорта.

— Он познакомился с мамой. — Шарлотта даже расстроилась — она ожидала от сестры совсем другой реакции, но та не проявила ни малейшего интереса.

— Суп и вправду неплох, когда добавишь соли, — с удивлением заметила Эмили. — Но мне придется сесть куда-нибудь подальше и кричать всем оттуда. Могла бы об этом подумать!.. И что такого, если мама познакомилась с мсье Алариком? Свет тесен.

— Мама носит его портрет в медальоне.

Это произвело желаемый эффект. Эмили выронила ложку и в ужасе уставилась на сестру.

— Что ты сказала? Не верю! Она же не такая… не такая идиотка!

— Была такая.

Эмили облегченно закрыла глаза.

— Но не теперь!

— Нет. Медальон пропал, возможно, его украли. И вообще, на Рутленд-плейс много всяких мелочей пропало — серебряный крючок, золотая цепочка, табакерка…

— Но ведь это ужасно! — Глаза Эмили снова расширились и потемнели от боли. — Шарлотта, это же просто ужасно! Знаю, со слугами сейчас нелегко, но это же возмутительно. Мы обязаны предупреждать друг друга по меньшей мере относительно их честности. А что, если кто-то найдет медальон? И узнает, что он мамин и в нем этот… француз! Что тогда скажут? Что подумает папа?

— Вот именно. А теперь еще и Мина Спенсер-Браун мертва, возможно, отравлена. Мамина соседка. И мама все равно не намерена перестать с ним встречаться. Я пыталась ее разубедить, но она как будто и не слышала меня.

— Ты не указала ей… — недоверчиво начала Эмили.

— Конечно, указала! — перебила ее, не дав договорить, Шарлотта. — Но разве ты, когда влюблена, слушаешь чьи-то советы?

Лицо у Эмили вытянулось.

— Не смеши меня! Что значит «влюблена»? Маме пятьдесят два! И она замужем…

— Годы — это всего лишь годы, — резко сказала Шарлотта, отмахнувшись от замечания сестры суповой ложкой. — Не думаю, что чувства у человека какие-то другие. А воображать, будто замужество не позволяет влюбиться, слишком наивно. Если уж ты намерена вцепиться в свет обеими руками, то хотя бы поучись у него реализму, а также софистике и глупым манерам.

Эмили закрыла глаза и отодвинула тарелку.

— Шарлотта, это ужасно, — страдальчески произнесла она. — Ты хотя бы представляешь, что будет с женщиной, о которой станут говорить, что она… безнравственна? Ладно бы какой-нибудь граф, человек важный сам по себе, но чтобы кто-то… кто-то вроде мамы — никогда! Да ведь папа может даже развестись с ней! Господи… Нам всем тогда конец. Меня нигде больше не примут!

— Тебя только это и беспокоит? — разозлилась Шарлотта. — Что никуда не пригласят? Подумать о маме ты можешь, да? А каково будет папе? Не говоря уже о том, что случилось с Миной Спенсер-Браун!

Эмили побледнела, весь ее гнев растворился в нахлынувшей волне стыда.

— Ты же не думаешь, что мама имела какое-то отношение к убийству? — Она понизила голос. — Такое невозможно даже представить.

— Конечно, не думаю, — сказала Шарлотта. — Но вполне возможно — и даже вероятно, — что убийство имело отношение к кражам. И это не все. Мама говорила, ей кажется временами, что за ней наблюдают, шпионят. Вот это тоже может иметь отношение к убийству.

На щеках Эмили вспыхнули два алых пятна.

— Почему ты не сказала мне раньше? — возмущенно, позабыв про недавнее смущение, воскликнула она. — Ты должна была тотчас же послать за мной. Можешь считать себя какой угодно умной — мне наплевать, — но тебе ни в коем случае не следовало пытаться решить все в одиночку. Посмотри, во что это вылилось. Ты слишком высокого мнения о себе, Шарлотта. Наткнувшись на разгадку в паре дел Томаса, ты уже вообразила себя такой умной, что никто тебя не проведет, никто не перехитрит… А теперь посмотри, что случилось! Из-за того, что ты это допустила.

— Что это убийство, я узнала только позавчера. — Шарлотте пришлось сделать усилие, чтобы сдержаться. Она знала, что сестра напугана, и даже допускала, что, может быть, немножко переоценила собственные способности. Наверное, было бы лучше, если бы она позвала Эмили раньше и рассказала хотя бы о маме и Поле Аларике.

Эмили снова пододвинула тарелку с супом.

— Остыл. Не знаю, почему тебя не тянет на что-нибудь нормальное, вроде пикулей… Когда я носила ребенка, мне постоянно хотелось земляничного джема. Ела его со всем, что попадалось под руку… Не подольешь горяченького из кастрюльки?

Шарлотта поднялась, зачерпнула половником супу и добавила в обе тарелки. Пододвинув сестре ее, снова села.

— Что будем делать? — тихо спросила она.

Эмили снова посмотрела на нее — гнев уже испарился. Она понимала, что вела себя как эгоистка, но говорить то, что она сказала, было вовсе не обязательно.

— Думаю, лучше всего сегодня же, прямо сейчас, поехать и убедить маму, что ей угрожает опасность и что она должна прекратить встречаться с мсье Алариком — кроме, конечно, тех случаев, когда этого не избежать. Нельзя, чтобы это бросалось в глаза, — люди заметят, и начнутся разговоры. Затем, если это как-то связано с кражами и кто-то завладел этим злосчастным медальоном, нужно постараться выяснить, кто убил ту женщину… Спенсер-Браун. Деньги у меня есть. Если речь идет о шантаже, я выкуплю медальон.

— Выкупишь? — удивилась Шарлотта.

— Конечно, выкуплю! — Эмили посмотрела на сестру своими голубыми глазами. — Сначала мы выкупим медальон, а потом заявим в полицию. И пусть потом говорят что угодно — без медальона их и слушать никто не станет. Только себе же и навредят, покажут, какие они злобные. Карточку мы уничтожим, а мама будет все отрицать. И мсье Аларик возражать вряд ли станет. Пусть он и иностранец, но определенно джентльмен. — По ее лицу скользнуло облачко тени. — Если, конечно, не он убил миссис Спенсер-Браун.

Сама мысль о том, что Поль Аларик может быть убийцей, представлялась Шарлотте отвратительной. Она никогда не думала о нем так плохо, даже на Парагон-уок, и теперь слова Эмили больно ее резанули.

— Нет, не думаю, что это мог быть он! — вырвалось у нее.

Эмили посмотрела на сестру в упор.

— Почему?

Шарлотта вспыхнула. Она слишком хорошо знала Эмили, всегда отличавшуюся проницательностью и здравым суждением о людях, их истинных желаниях и, что самое неприятное, пониманием скрытых причин этих желаний. Именно это качество, в сочетании с трезвым реализмом в собственных стремлениях и умением не давать воли языку, обеспечило ей немалый успех в свете. Шарлотта обладала более живым воображением, но ему недоставало уздечки. Она отказывалась принимать во внимание светские условности, и потому многие мотивы других просто-напросто ускользали от нее. И лишь когда на сцену выступали более темные, более примитивные и трагические страсти, она понимала их инстинктивно, зачастую вместе с пронзительной и болезненной волной сожаления.

— Почему? — повторила Эмили, доедая суп. — Думаешь, если он красавчик, то и человек приличный? Не будь ребенком! Запомни и не забывай: если кто-то симпатичен и привлекателен, это вовсе не означает, что он не способен на что-то отвратительное. Красивые люди зачастую крайне себялюбивы. Умение очаровывать других очень опасно для характера. Их шокирует, когда они вдруг обнаруживают, что хотят чего-то и не могут получить. Для некоторых такая ситуация неприемлема. Так что он был бы не первым, кто совершил такое. Если его приучили к тому, что стоит только улыбнуться, и люди выполнят любое его желание… да боже мой, вспомни Селену! Ее же совершенно испортили тем, что постоянно внушали, какая она красавица…

— Не нужно мне все растолковывать, — сердито оборвала сестру Шарлотта. — Я прекрасно тебя понимаю. Сама встречала таких испорченных. И я еще не забыла, как все только о мсье Аларике и щебетали. Стоило ему появиться, и половина женщин выставляли себя полными дурочками!

Эмили холодно взглянула на нее. Ее собственные воспоминания о том времени вызывали не самые приятные чувства.

— В общем, надевай-ка свое лучшее платье и прямо сейчас поедем к маме. Пока она не ушла никуда или к ней кто-то не пришел. Если она не одна, сказать то, что нужно, мы вряд ли сможем.

Кэролайн встретила дочерей с радостью и немалым удивлением.

— Мои дорогие, как чудесно! Входите же, входите и садитесь. Как я рада видеть вас обеих!

Она была в закрытом до горла, нежном сиренево-розовом платье со спадающей мягкими складками кружевной фишю.[5] В другое время Шарлотта позавидовала бы матери — такое платье прекрасно подошло бы ей и не только прекрасно смотрелось бы на ней, но и она сама чувствовала бы себя в нем красавицей. Сейчас же ей лишь бросился в глаза румянец на щеках мамы, ее едва скрытая веселость и даже возбужденность.

Шарлотта бросила взгляд на сестру — в глазах Эмили застыл холодок шока.

— Эмили, сядь сюда, чтобы я лучше тебя видела, — щебетала Кэролайн. — Сто лет не была — по крайней мере, мне так кажется… Чай подавать еще рано; надеюсь, вы перекусили?

— Луковым супом. — Эмили чуть заметно поморщилась.

— Боже! — огорчилась Кэролайн. — Но чего ради?

Эмили открыла сумочку, достала духи и, потратив на себя несколько капель, протянула флакон Шарлотте.

— Мама, Шарлотта рассказала о недавних трагических происшествиях, — начала она, не ответив на вопрос о супе. — Мне так жаль. Ты могла бы написать. Я бы тут же приехала, утешила…

Предложение утешения прозвучало явно неуместно — стоило лишь взглянуть на сияющую, довольную Кэролайн. Шарлотта давно не видела человека, который выглядел бы менее опечаленным.

Впрочем, мать быстро собралась, взяла себя в руки и постаралась принять соответствующее теме выражение.

— Ах да, Мина Спенсер-Браун. Очень печально… даже трагично. Не могу даже придумать, что подтолкнуло ее к этому. Так жаль, что не смогла ей помочь… Чувствую себя ужасно виноватой, но мне и в голову не приходило, что у нее что-то не так.

Время бежало, отсчитывая минуты, и Шарлотта остро ощущала его ход, понимая, что после трех можно в любую минуту ждать гостей.

— Мина не покончила с собой, — бесцеремонно вмешалась она. — Ее убили.

Какое-то время в комнате стояла полная тишина. Лицо Кэролайн померкло, плечи опустились, вся она как будто ужалась и втянулась в себя.

— Убили? Как ты можешь это знать? Ты пытаешься напугать меня, Шарлотта?

Вообще, именно на это Шарлотта и рассчитывала, но признаться означало бы по меньшей мере вдвое уменьшить эффект заявления.

— Мне Томас сказал, — ответила она. — Мина Спенсер-Браун умерла от отравления белладонной, но принятая доза намного превышала то количество, что находилось в доме. Значит, яд поступил откуда-то извне. Давать белладонну, чтобы она покончила с собой, ей никто бы не стал, следовательно, речь может идти только об убийстве.

— Не понимаю. — Кэролайн покачала головой. — Зачем кому-то убивать Мину? Ничего плохого она никому не сделала. Денег после себя не оставила и в очереди на наследство, насколько я знаю, не стояла. — На лице ее отразилось смятение. — Бессмыслица. Олстон не из тех, кто завел бы интрижку на стороне и решился бы… Нет, это нелепость! — Голос окреп уверенностью, и Кэролайн подняла голову. — Томас, должно быть, ошибся… наверняка есть какое-то другое объяснение. Мы просто пока еще не нашли его. — Она выпрямила спину. — Скорее всего, принесла откуда-то. Я нисколько не сомневаюсь, что если поискать получше…

— Томас — отличный полицейский, и он не ошибается, — твердо и к немалому изумлению Шарлотты сказала Эмили. Заявление было смелое и не вполне соответствовало истине, но сестра продолжала: — Он обо всем подумал, и если говорит, что это убийство, то так оно и есть. И нам нужно принять это и действовать соответственно. — Она широко открыла глаза и посмотрела на Кэролайн, но потом отвела взгляд чуть в сторону — нанести решающий удар, глядя матери в лицо, недостало духа. — А значит, полиция повсюду, расспросы, расследования… Они все тут перероют. Во всей округе не останется ни одного мало-мальски значимого секрета, ни одной тайны.

Дошло до Кэролайн не сразу. Она знала, как это все неприятно, и до сих пор не могла забыть Кейтер-стрит. Видела угрозу близким к Мине людям, но не видела опасности для себя самой.

Эмили подалась назад. Лицо ее заострилось от жалости. Она чувствовала себя виноватой, потому что беда грозила не ей.

— Мама, Шарлотта говорит, ты потеряла медальон и вещь эта такова, что было бы желательно, чтобы его никто и не нашел. Время сейчас требует величайшей осторожности. Даже самые невинные поступки могут выглядеть странными, если становятся известны обществу и их начинают обсуждать. Ты же знаешь, слухи часто все преувеличивают.

Всегда преувеличивают, с горечью подумала Шарлотта, и, за редчайшими исключениями, в худшую сторону, — если, разумеется, ты сам их не разносишь. Правильно ли она сделала, что привезла сюда Эмили? Ведь могла бы сказать то же самое и сама… Сейчас, слушая эти слова со стороны, ей казалось, что они звучат намного резче, чем ей хотелось бы. И еще они отдавали эгоизмом, как будто бояться в первую очередь следовало за репутацию Эмили, а Шарлотта движима всего лишь любопытством и самодовольством и, воображая себя детективом, дает чересчур большую волю воображению.

Им нужно быть очень осторожными.

Она посмотрела на Эмили, заметила, что кожа ее порозовела и тепло поднялось почти к глазам, и поняла — сестра тоже это осознала.

Шарлотта наклонилась вперед и взяла Кэролайн за руки. Они как будто заледенели и даже не отозвались на прикосновение дочери.

— Мама! Нам нужно выяснить все, что только возможно, о смерти Мины, чтобы расследование закончилось прежде, чем Томас или кто-то еще начнет думать о жизнях других людей. Ее убили по какой-то причине — либо из-за любви, либо из-за ненависти, жадности, зависти — да чего угодно! — Она коротко и резко выдохнула. — Или из страха. Мина была умна, ты сама так говорила. Она много что знала и многое замечала. Может быть, она узнала что-то о ком-то, и этот кто-то, чтобы сохранить свою тайну, счел возможным убить ее. Здесь есть вор, и от этого нельзя просто отвернуться. Может быть, Мина знала, кто вор, и по глупости дала понять, что знает это. Или, может быть, она сама была воровкой и украла что-то такое, ради возвращения чего ее и убили.

Видя возможность сказать что-то практическое, прикрыв этим уже сказанное эмоциональное, Эмили с радостью поддержала разговор:

— Бога ради, разве Томас не обыскал дом? Он должен был подумать об этом. Это же так просто!

— Конечно, подумал! — резко бросила Шарлотта, с опозданием осознав, как это прозвучало. Томас не нуждался в ее защите; Эмили была о нем достаточно высокого мнения, в каком-то смысле он ей даже нравился. — В доме ничего не нашли, — продолжала она. — По крайней мере, ничего такого, что посчитали бы важным. Но если мы проведем свое расследование, то, может быть, узнаем что-то, чего не смогли узнать они. Люди ведь не скажут полиции больше, чем необходимо, разве не так?

— Конечно, не скажут! — живо поддержала ее Эмили. — А нам скажут! И мы можем услышать то, что не услышал бы Томас — ложь, домыслы, — потому что мы знаем людей. Мы определенно должны это сделать. Мама, сегодня мы пойдем с тобой, причем прямо сейчас. С кого начнем?

Кэролайн невесело улыбнулась — сопротивляться было бесполезно.

— С Олстона Спенсер-Брауна, — ответила за нее Шарлотта. — Выразим наши глубочайшие соболезнования, скажем, что поражены случившимся. Весьма кстати. Мы потрясены трагедией и ни о чем другом думать не можем.

— Конечно. — Эмили, поднявшись, поправила юбку. — Я разбита горем.

— Ты ведь даже не знала ее, — напомнила Кэролайн.

Эмили спокойно посмотрела на мать.

— Нужно быть практичной, мама. Я встречала ее на каких-то вечерах. И она мне очень нравилась. Я даже думаю, что мы стояли на пороге долгой, тесной дружбы. Ему-то откуда знать? Как она выглядела? Неловко выйдет, если я не смогу узнать ее на портрете или фотографии. Хотя всегда можно сослаться на близорукость… Нет, не хотелось бы. Тогда мне пришлось бы на все натыкаться и за все цепляться.

Кэролайн закрыла глаза и устало потерла их пальцами.

— Примерно твоего роста, но очень стройная, почти худая. И очень высокая шея. Выглядела моложе своих лет. Волосы светлые, отличная кожа.

— Черты лица? Волосы?

— О, вполне заурядные, возможно, слегка мелковатые… Волосы очень мягкие, светло-мышиные. Вообще, она могла быть приятной, когда хотела. И одевалась прекрасно, почти всегда во что-то бледное, кремовое. Очень разумно с ее стороны. Это придавало ей вид такой трогательной невинности, что нравится мужчинам.

— Хорошо, — сказала Эмили. — Тогда мы готовы. Мы же не хотим, чтобы там был кто-то еще. Задерживаться долго не станем, чтобы не вызвать подозрений, но поговорить с ним нужно наедине. Господи! Надеюсь, он принимает? Не слег в постель?

— Думаю, что нет. — Кэролайн нехотя поднялась. — Если бы слег, я бы услышала. Слуги все друг другу передают.

Шарлотта видела — мать все еще колеблется и, будь такая возможность, предпочла бы избежать этой необходимости.

— Мама, ты должна пойти. Без тебя мы не можем. Это было бы в высшей степени неловко. Из всех нас он знает только тебя.

— Иду, — устало вздохнула Кэролайн. — Но, притворяться не стану, без желания. Все это ужасно и отвратительно, и я бы хотела, чтобы мы не имели с этим ничего общего. Уж лучше бы самоубийство — мы бы посочувствовали, погоревали и больше об этом не думали бы.

— Да уж! — проворчала Эмили. — Хорошо бы, но не получится. Если мы хотим, чтобы все это дело завершилось приемлемым для нас образом, то и заниматься им должны сами. Шарлотта совершенно права.

Шарлотте не понравился скрытый намек на то, что за всем стоит она, но спорить сейчас было бессмысленно, и она послушно последовала за матерью и сестрой.

Олстон Спенсер-Браун принял женщин в затемненной, согласно обычаю, комнате. Жалюзи были наполовину опущены, зеркало окаймлено черным крепом, им же укрыто пианино. Сам хозяин выбрал одежду невзрачную, неопределенных приглушенных тонов; единственным освежающим пятном была его белая рубашка.

— Вы очень добры, — сказал он едва слышно. — Спасибо, что пришли.

Шарлотте мистер Спенсер-Браун показался немного растерянным, а еще как будто ниже ростом и худее, чем он ей представлялся.

— Это меньшее, что мы можем сделать, — удрученно пробормотала Кэролайн, когда все сели на предложенные хозяином стулья. — Мы все так любили Мину.

Олстон вопросительно взглянул на Эмили, явно не понимая, кто она такая и почему здесь находится.

Эмили солгала не моргнув глазом — в этом она поднаторела.

— Да, да, — сказала она с печальной улыбкой. — Очень любили. Я встречалась с ней на нескольких суаре, и она была совершенно очаровательна. Мы только начали узнавать друг друга лучше и уже обнаружили, что у нас много общего. Такая проницательная женщина.

— Это да, — согласился Олстон, несколько удивленный, что Эмили это заметила. — В высшей степени прозорливая.

— Вот именно, — со значением произнесла Эмили. — Она видела многое такое, чего не замечали люди менее чуткие.

— Вы так думаете? — Шарлотта перевела взгляд с сестры на вдовца.

— Да, — кивнул Олстон. — Боюсь, бедняжка Мина часто бывала слишком проницательна, что не шло ей во благо. Она замечала в других черты и качества далеко не самые привлекательные. Такие, что не делали им чести. — Он покачал головой, тяжело вздохнул и перевел взгляд с Эмили на Кэролайн и обратно. — Вы ведь заметили, да?

— Разумеется. — Эмили чопорно выпрямилась. — Если уж на то пошло, я никогда не слышала, чтобы Мина говорила о ком-то плохо. Она никогда не сплетничала.

— Нет, — бесстрастно согласился мистер Спенсер-Браун. — Бедняжка никогда не распространялась, все при себе держала. Может быть, этим себя и погубила.

Разговор грозил скатиться в обмен сентиментальными впечатлениями, и Шарлотта поспешила подхватить его нить. Эмили могла и не догадаться, но язычок у Мины был острый.

— Тем не менее есть вещи, не слышать которые невозможно. — Шарлотта с удивлением поймала себя на том, что невольно приняла соответствующий ситуации тон. — И не видеть тоже. Тем более когда живешь в таком месте, где все всё видят. Я хорошо помню, как бедная миссис Спенсер-Браун с сочувствием говорила… — она едва не задохнулась этими словами — лицемерка! — о смерти дочери миссис Чаррингтон. Как это ужасно. Невольно начинаешь задаваться вопросом, что же случилось, — хотя бы для того, чтобы знать, какое утешение предложить.

Получив резкий тычок от Эмили, Кэролайн вздрогнула и выпрямилась.

— И верно, — подхватила она. — Никто так и не знает толком, что сразило бедняжку. Так вот вдруг, совершенно внезапно… Помню, Мина говорила что-то…

— Она была очень проницательная, — повторил Олстон. — Знала, что там произошло что-то ужасное, что-то такое, о чем никто и не догадывается. Большинство поверили лжи, но не Мина. — В его голосе прозвучала нотка какой-то извращенной гордости. — Она замечала все. — Он помрачнел. — Конечно, Мина никому ничего не рассказывала, только мне. Но она знала, что Чаррингтоны пережили некую трагедию, о которой не смеют рассказывать. Она не раз упоминала, что нисколько не удивится, если выяснится, что Отилия умерла насильственной смертью. Конечно, семья будет скрывать, если трагедия случилась где-то еще, в каком-то неподобающем, постыдном месте…

Мысли Шарлотты побежали быстрее. Что он имеет в виду? Еще одно убийство? Совершенное, возможно, любовником? Или Отилия умерла, вынашивая незаконного ребенка, или даже, что еще хуже, в результате неумело проведенного аборта? Может быть, ее нашли в каком-то ужасном месте — в спальне мужчины или даже в борделе?

Возможно ли, чтобы девушка столь юного возраста умерла от некоей неприличной, постыдной болезни?

Пожалуй, нет. Смерть от такой болезни наверняка была бы медленной и долгой и растянулась бы на месяцы и даже годы, разве нет?

Но что, если кто-то узнал, что девушка таки заразилась чем-то и семья без лишнего шума устранила источник возможного скандала, пока следы позора не проступили со всей очевидностью?

Грязные, непристойные мысли, но разве такое не могло случиться? И разве за такое не могли убить? Если Мина проболталась, сказала лишнее, дала понять, что знает что-то…

Эмили снова вступила в разговор, стараясь вытянуть побольше подробностей и не показаться при этом обычной сплетницей. Оставив тему Отилии Чаррингтон, продолжение которой было бы бестактностью, они принялись обсуждать Теодору фон Шенк.

— Конечно, загадки — это всегда повод для слухов. — Подготовленная матерью и сестрой, Эмили с умным видом кивнула головой. — Они неизбежны. Я ни в коей мере не могу винить Мину. Признаться, мне и самой интересно, каким образом Теодоре удалось поправить свое положение. Согласитесь, объяснения этому нет? — Она подалась вперед, вопросительно глядя на Спенсер-Брауна. — Людям свойственно задавать вопросы и искать ответы. Вам не нужно переживать из-за этого.

Шарлотта даже покраснела от стыда за сестру, но к стыду примешивалась и некоторая гордость — какая же она все-таки ловкая.

Устоять перед соблазном Олстон не смог.

— О да, именно в этом Мина и была особенно проницательна, — с печальным удовлетворением сказал он. — Она не распространялась, держала все при себе и никому не желала зла. Но видела многое, и я лично считаю, что она знала правду — о многом! — Мистер Спенсер-Браун откинулся на спинку кресла, самодовольно поглядывая на женщин.

Эмили уставилась на него с нескрываемым восхищением.

— Вы действительно так думаете? Знаете, она ведь и словом ни о чем не обмолвилась. Такая сдержанность достойна восхищения!

Отвратительная, недостойная мысль зародилась в голове Шарлотты, и не обращать на нее внимания было невозможно. Смущенная собственной бесцеремонностью, она наклонилась вперед.

— Должно быть, Мина была очень наблюдательная и очень многое видела.

— О да, — кивнул Олстон. — Видела она многое. Боюсь, по большей части это проходило мимо меня и о чем-то я даже не подозревал. — Накатившие вдруг воспоминания потрясли его чувством вины — возможно, именно собственная слепота помешала ему предотвратить трагедию. Если бы только он видел и понимал, то и Мина, может быть, была бы сейчас жива. Все это явно проступило на его лице: уголки рта опустились, взгляд ушел в сторону, в глазах блеснули слезы.

Это было невыносимо. И пусть даже Шарлотта думала, что знает правду, и пусть сожаление и сочувствие смешивались в душе ее со злостью, она все же подалась вперед и осторожно тронула Олстона за руку.

— Как вы уже заметили и как все мы уже знаем, Мина не собирала сплетни и была слишком умна, чтобы делиться своими наблюдениями. Я нисколько не сомневаюсь, что вы — единственный, кому известно о ее… наблюдениях.

— Вы так думаете? — Он посмотрел на нее с надеждой на прощение за свою слепоту. — Мне бы очень не хотелось думать, что она… сплетничала. Такое допускать нельзя.

— Конечно, — заверила его Шарлотта. — Мама, Эмили, вы разве не согласны?

— Да, да, — ответили те, хотя Шарлотта и видела — мать и сестра не вполне понимают, с чем именно они соглашаются.

Она поднялась. Зная теперь то же, что знал и Олстон, Шарлотта не видела смысла задерживаться, произносить никому не нужные слова соболезнования, тем более что никаких искренних чувств за ними не было, если не считать самых общих, обезличенных.

Эмили, однако, осталась на месте.

— Вам нужно поберечь себя, — глядя Олстону в глаза, сказала она. — Какое-то время лучше не выходить вообще. Это было бы сочтено неуместным, а вы ведь, я уверена, этого не хотите. — Эмили прекрасно знала свои общественные обязательства. — И ни в коем случае не позволяйте себе заболеть.

Кэролайн напряглась, сжав пальцами подлокотники кресла, и взглянула на Шарлотту. Та и сама насторожилась — неужели Эмили намекает на еще одно убийство?

Глаза у Олстона расширились, печаль сменилась откровенным страхом.

Прежде чем кто-либо успел подобрать слова, которые ослабили бы возникшее напряжение, заглянувшая в комнату горничная объявила очередного посетителя, мсье Аларика. Желает ли мистер Спенсер-Браун принять гостя?

Олстон пробормотал что-то неразборчивое, что горничная приняла за согласие, и через секунду — в повисшей тишине Шарлотта успела взглянуть на Эмили, но не решилась посмотреть на Кэролайн — в гостиную вошел Поль Аларик.

— Добрый день… — Гость замялся; очевидно, горничная не предупредила его о присутствии трех женщин. — Миссис Эллисон, миссис Питт. — Он повернулся к Эмили, но прежде чем успел продолжить, Олстон вспомнил о своих обязанностях хозяина и с некоторым даже облегчением поспешил их исполнить.

— Леди Эшворд, позвольте представить мсье Поля Аларика. — Он повернулся к Аларику. — Леди Эшворд — младшая дочь миссис Эллисон.

Аларик коротко взглянул на Шарлотту и с полной серьезностью взял предложенную Эмили руку.

— Леди Эшворд, рад вас видеть. Надеюсь, вы здоровы?

— Вполне, спасибо, — холодно ответила Эмили. — Мы заглянули к мистеру Спенсер-Брауну выразить свое сочувствие, а поскольку уже сделали это, позвольте удалиться, дабы избавить вас от необходимости вести с нами любезные разговоры. — Она грациозно поднялась и одарила гостя улыбкой, не выражавшей ничего, кроме хороших манер.

Шарлотта тоже встала.

— Идем, мама. Может быть, мы еще зайдем к миссис Чаррингтон? Мне она так понравилась.

Но Кэролайн осталась сидеть.

— Дорогая, если мы уйдем прямо сейчас, мсье Аларик может счесть это неучтивостью. У нас еще есть время для других дел.

Сестры озабоченно переглянулись, поняв, что столкнулись с опасным упорством, и вместе повернулись к матери.

— Уверена, мсье Аларик ничего плохого о нас не подумает. — Эмили мило ему улыбнулась. — Мы ведь уходим не потому, что не желаем оставаться в обществе мсье Аларика, а чтобы не докучать своим присутствием мистеру Спенсер-Брауну. Думать нужно в первую очередь о других, а не о себе, так ведь, Шарлотта?

— Конечно, — быстро согласилась та. — Думаю, в трудное время мне было бы особенно дорого общество близких людей моего же пола. — Она тоже повернулась и улыбнулась французу, с некоторым беспокойством отметив, что он пристально и немного озадаченно смотрит на нее.

— Как ни лестно это для моего тщеславия, мне трудно поверить, что найдется мужчина, который предпочтет мое общество вашему, — произнес он бархатным голосом, но было ли то иронией или же только шуткой, Шарлотта определить не смогла.

— Тогда, может быть, лучше понемногу и одного, и другого? — предложила она, вскинув брови. — Даже сладчайшее приедается через какое-то время, и человеку хочется перемен.

— Сладчайшее, — пробормотал Аларик, и теперь она точно знала, что он смеется над ней, хотя на его лице это никак не отражалось и никто, кроме нее, ничего такого не заметил.

— Не говоря уж о горьком, — сказала Шарлотта.

Олстон за разговором не поспевал, но радушие и хорошие манеры помогли ему справиться с растерянностью.

— Я вовсе не желаю, чтобы кто-то из вас уходил. — Он широко развел руками, словно желая обнять всех своих гостей. — Пожалуйста, останьтесь. Вы так добры.

Кэролайн тут же согласилась, и сестрам ничего не оставалось, как снова сесть и постараться завести новый разговор.

Задачу им облегчила Кэролайн. До последнего момента она держалась как бы в сторонке, выражая сочувствие вежливо и молча, но тут вдруг вспыхнула и засияла с такой интенсивностью, что ее ощутили все присутствующие.

— Мы убеждали мистера Спенсер-Брауна позаботиться о себе, — сказала она, переводя взгляд с Олстона на Аларика. — Печалясь о любимом человеке, так легко забыть о себе. Думаю, вы сможете помочь ему лучше, чем мы.

— Я для того и пришел, — сказал Аларик. — Появляться в обществе вам, конечно, нельзя, но и оставаться одному в доме невыносимо. — Он повернулся к Олстону. — Я подумал, может быть, вам захочется покататься в экипаже. Приятная прогулка, если погода выдастся хорошая, и встречаться ни с кем не потребуется.

— Думаете, стоит? — засомневался Олстон.

— А почему бы и нет? Каждый переживает горе на свой лад, и те, кто желает вам добра, не станут упрекать вас тем, что вы хотите развеяться. Мне, например, доставляет удовольствие музыка и созерцание великих произведений искусства, красота которых пережила их творцов, вобрав в себя всю боль и все устремления. Я буду счастлив сопроводить вас в любую галерею по вашему выбору — или куда-либо еще.

— Но ведь люди, наверно, считают, что мне следует оставаться в доме? — озабоченно нахмурился Олстон. — По крайней мере, до похорон? Знаете, это еще несколько дней. До пятницы. — Он моргнул. — Вы, конечно, знаете, о чем я говорю.

— Если вы не против, я мог бы поехать с вами, — спокойно предложил Аларик. — Если вам больше нравится быть одному, обижаться не стану, но я в такой ситуации одиночество не выбрал бы.

Лоб Олстона прочертила глубокая морщина.

— В самом деле? Очень, очень великодушно с вашей стороны.

Шарлотта подумала о том же, но с раздражением. Она предпочла бы осуждать Поля Аларика и иметь для этого основания. Зато глаза Кэролайн излучали мягкий свет одобрения.

Шарлотта бросила взгляд на Эмили и моментально поняла, что сестра тоже это заметила.

— Вы так добры. — Резкие нотки в голосе Эмили отражали скорее ее собственные страхи, чем беспокойство за Олстона. — Прекрасное решение. Дружеская помощь в такое время бесценна. Помню, в трудный час именно близость мамы и сестры служила мне поддержкой и утешением.

О чем это она? Уж не о смерти ли Сары? Та трагедия одинаково поразила их всех — но никакого другого «трудного часа» Шарлотта припомнить не могла.

Между тем Эмили продолжала:

— Не вижу причин, почему бы вам не прокатиться, если мсье Аларик предлагает составить компанию. Ни один здравомыслящий человек — никто, чье мнение имело бы значение, — не увидит в этом чего-то предосудительного. — Она с вызовом выставила подбородок. — Люди, конечно, не всегда верно истолковывают некоторые связи, но чаще всего это касается дружбы между леди и джентльменом. Вот тогда разговоров бывает много, независимо от того, насколько все невинно на самом деле. Вы не согласны, мсье Аларик?

Пристально наблюдая за ним, Шарлотта попыталась обнаружить хотя бы малейший намек на понимание истинного значения и цели этих малосодержательных слов.

Аларик, однако, сохранил полное самообладание; казалось, его внимание полностью поглощено Олстоном.

— Осуждающие найдутся всегда, леди Эшворд, — ответил он. — Независимо от обстоятельств. Всем не угодишь. Нам должно следовать голосу совести и соблюдать очевидные условности, дабы не оскорбить кого-то непреднамеренно. Полагаю, это всё. А в остальном каждый волен вести себя так, как ему заблагорассудится. — Он повернулся и внимательно посмотрел на Шарлотту, словно понимая каким-то особенным чутьем, что она сказала бы то же самое. — Вы не согласны, миссис Питт?

Перед Шарлоттой встала дилемма. Она терпеть не могла уклончивость, и ее собственный язычок столько раз загонял ее в неловкие ситуации, что всякое соперничество с ним выглядело бы смехотворным. Ей также хотелось бы согласиться, потому что во французе было одно качество — не элегантность и даже не привлекавший ее интеллект, а некий запас чувств, пока еще скрытый и недоступный, но влекущий и очаровывающий, как надвигающаяся буря или поднимающийся с моря вечер, — грозный, опасный и неодолимо прекрасный.

Шарлотта закрыла, потом открыла глаза.

— Я думаю, это эгоистичное потакание собственным желаниям, мсье Аларик, — сказала она с чопорной церемонностью, от которой ее едва не стошнило. — Как бы мы ни хотели этого, мы не можем игнорировать общество. Если бы за оскорбление чувств других людей — неважно, заслуженное или нет, — каждый платил только сам и только свою цену, это было бы одно. Но так не бывает. Чаще всего слухи задевают невинных. Мы не одиноки. Никто не одинок. Любое пятно ложится еще и на семью. Представление о том, что можно поступать как заблагорассудится, не причиняя зла другим, есть иллюзия, в высшей степени незрелая и безответственная. Слишком многие пользуются ею для оправдания потворству своим слабостям, а потом ссылаются на то, что, мол, ничего не знали, и изображают изумление, когда вместе с ними достается другим, как будто это нельзя было предвидеть, имея хотя бы унцию здравого смысла! — Она выпалила это на одном дыхании и остановилась, не смея ни на кого взглянуть, и в первую очередь на Аларика.

— Браво, — прошептала Эмили так тихо, что остальным показалось, будто она всего лишь вздохнула.

— Шарлотта! — потрясенно изрекла Кэролайн, не зная, что еще сказать.

— Как тонко ты все подметила. — Эмили поспешила заполнить паузу. — И как хорошо выразила! Эта тема давно заслуживает того, чтобы высказаться по ней четко и ясно. Мы так часто обманываем себя самих, чтобы оправдать любое свое поведение… Может быть, мне и не полагается, поскольку я твоя сестра, но все же похвалю тебя за честность!

Поскольку именно эту заповедь Шарлотта исполняла в последнюю очередь, реплика Эмили могла быть только иронической, хотя в голубых глазах сестры не было ничего, кроме искренности.

Шарлотта мило улыбнулась, мысленно отправив по ее адресу несколько стрел.

— Спасибо. Ты мне льстишь. — Она поднялась. — А теперь я, по крайней мере, должна уйти, иначе у меня не останется времени, чтобы посетить очаровательную миссис Чаррингтон. Ты со мной, мама? Или мне сказать ей, что ты сочла своим долгом остаться здесь с мистером Спенсер-Брауном — и мсье Алариком?

Поскольку первый вариант не мог рассматриваться Кэролайн иначе как в шутку, ей оставалось только последовать примеру дочери и подняться.

— Разумеется, нет, — с кислой ноткой ответила она. — С радостью составлю тебе компанию. Мне Амброзина тоже нравится, так что я навещу ее с превеликим удовольствием. Да и Эмили с ней нужно познакомить. Или вы уже знакомы? — с язвительным намеком поинтересовалась она.

Эмили, однако, ничуть не смутилась.

— Нет, не знакомы. Но Шарлотта так хорошо о ней отзывается, что я уже с нетерпением жду возможности познакомиться с этой женщиной.

Очередная ложь — в присутствии сестры Шарлотта ни разу не помянула миссис Чаррингтон, — но прекрасный повод откланяться.

В глазах Аларика — элегантного, широкоплечего, высокого — прыгали веселые огоньки; он видел их насквозь, так ясно, как удается иногда только иностранцам.

— Уникальная женщина, — подтвердил он с легким поклоном. — Вот с кем никогда не соскучишься.

— Редкое качество, — пробормотала, покраснев, Шарлотта. — Никогда не надоедать.

Потеряв терпение, Кэролайн незаметно пнула дочь ногой. В первой попытке она промахнулась, но второй выпад достиг цели, и губы ее дрогнули в довольной усмешке.

— Помолчи. — Кэролайн посмотрела на Олстона, который тоже поднялся, чтобы проводить гостей. — Если только мы сможем чем-то помочь, пожалуйста, дайте мне знать. — Имя ее мужа при этом почему-то не прозвучало. — Живем мы близко и с удовольствием окажем любое содействие — например, в каких-то организационных приготовлениях.

— Большое спасибо, — ответил Олстон. — Я вам крайне признателен.

Шарлотта посмотрела на Аларика и, встретившись с ним взглядом, глубоко вздохнула.

— Если вам понадобится помощь моего отца в устроении похорон, уверена, что он будет только рад. Может быть, он заглянет к вам и что-то посоветует? Мы тоже пережили потерю, и он очень отзывчивый человек. Не сомневаюсь, он вам понравится. — Она не отвела глаз, хотя и чувствовала, как к лицу приливает кровь.

В глубине темных глаз мелькнуло наконец понимание, и на его щеках тоже проступила краска.

— Разумеется, — негромко ответил он. — Мне понятны ваши цели, миссис Питт. Обещаю обдумать ваше предложение самым серьезным образом.

Она попыталась улыбнуться, но неудачно.

— Спасибо.

Все попрощались и направились к выходу, где уже ждала вызванная звонком горничная. Дверь была распахнута полностью, так что им не пришлось вытягиваться в цепочку. Выйдя в холл, Шарлотта обернулась и обнаружила, к немалому смущению, что Поль Аларик смотрит им вслед и взгляд его черных глаз направлен не на Кэролайн и не на Эмили, которая тоже обернулась, а на нее саму.

Меньше всего в эту секунду ей хотелось смотреть на Кэролайн, но именно на этом она себя и поймала. Мать смотрела на нее так, как одна женщина смотрит на другую, не более того; со стороны могло показаться, что они и не знакомы вовсе. И только одно выражал этот взгляд: внезапное и полное осознание соперничества.