Вор с Рутленд-плейс

Глава 7

Шарлотта едва дождалась мужа. Приготовив простейшее из блюд, она поставила его в духовку — пусть готовится само — и стала перескакивать с одного дела на другое, не преуспев ни в чем. Часы показывали четверть седьмого, когда она услышала, как открылась дверь, и, бросив кухонное полотенце, побежала встречать мужа. Обычный порядок выглядел так: он проходил поближе к теплой плите, а она помогала ему снять пальто, садилась и слушала, как прошел у него день. Но на этот раз выдержки не хватило, и Шарлотта закричала, как только Питт вошел в коридор:

— Томас! Томас! Я была сегодня у Олстона Спенсер-Брауна и кое-что узнала! — Она промчалась по коридору и схватила его за руки. — Думаю, я выяснила кое-что насчет Мины — почему ее могли убить!

Питт промок и устал и вообще пребывал не в лучшем настроении. Начальство продолжало цепляться за ту версию, согласно которой Мина Спенсер-Браун покончила с собой в состоянии расстройства, вызванного проблемами личного свойства. Самое лучшее — закрыть дело и не беспокоить почтенных людей, вороша то, что предпочтительнее не трогать. Докапываться до причин неприязни и вражды — занятие тяжелое, непопулярное и редко способствующее продвижению по службе того, кто за него берется, — во всяком случае, для того, кто имеет достаточно высокое положение и не может воспользоваться для защиты ссылкой на то, что он всего лишь исполнял приказы.

Начальник Питта, Дадли Этелстан, удачно женился и был полон амбиций, подпитывавшихся собственным успехом. Большую часть дня он пытался убедить Питта, что никакого дела, по сути, нет и расследовать нечего. Если уж неуравновешенная женщина вознамерилась покончить с собой, возможностей раздобыть яд у нее предостаточно. К тому времени, когда инспектор вышел из его кабинета, Этелстан пребывал в состоянии растущего недовольства, поскольку не смог убедить даже себя, не говоря уже о Питте и сержанте Харрисе, в том, что все сомнения сняты: аптекаря, продавшего указанное вещество, как и врача, выписавшего названное средство, найти не удалось, несмотря на все старания полиции.

Питт только начал снимать пальто, а на полу уже образовалась небольшая лужица, и это притом, что два дня назад он подвергся обстоятельной критике со стороны оскорбленной в лучших чувствах Грейси, указавшей на то, что она не для того терла, скребла и натирала пол, чтобы всякие невнимательные люди лили на него воду.

— А зачем ты ходила к Олстону Спенсер-Брауну? — несколько хмуро осведомился Питт. — Уж он-то точно не имеет отношения ни к тебе, ни к твоей матери.

Шарлотта ощутила его раздражение, как принесенный с улицы холодок, но внимания на это в пылу энтузиазма не обратила.

— К маме имеет отношение убийство, — живо ответила она, принимая пальто и вешая его на крюк, где оно продолжало ронять капли, вместо того чтобы отнести в кухню, где оно могло бы высохнуть. — Нам нужно вернуть медальон. К тому же Эмили хотела навестить маму, а я пошла с ней! — Будь свет газовой лампы в коридоре ярче, Томас, возможно, заметил бы, как зарумянились щеки жены от этой полуправды. Она быстро повернулась и поспешила в кухню, к теплой плите. — Мама пошла к нему выразить соболезнование. В общем, это неважно. — Она снова повернулась и посмотрела на него. — Я знаю по меньшей мере одну причину, по которой Мину Спенсер-Браун могли убить… Может, даже две. — Она замолчала в волнительном ожидании ответа.

— Могу придумать целую дюжину причин, — хмуро сказал Питт. — Но только доказательств никаких. Возможностей хватает, но этого недостаточно. Суперинтендант Этелстан хочет закрыть дело. Самоубийство предоставляет всем возможность благопристойно остаться наедине со своим горем.

— Речь не о возможностях, — нетерпеливо выпалила Шарлотта. — Речь о настоящих причинах. Помнишь, я говорила, что маме кажется, будто за ней постоянно наблюдают?

— Не помню, — честно признался Питт.

— Но я же рассказывала! Мама чувствовала, что за ней кто-то наблюдает. И то же самое сказала сегодня Амброзина Чаррингтон. Так вот, я думаю, это Мина! Она за всеми подглядывала. Как Любопытный Том.[6] Олстон так и сказал. Он, конечно, выразился иначе и не понимая толком, что это значит. Ну же, Томас, неужели не понятно? Если она шпионила за кем-то, у кого был какой-то секрет, настоящая тайна, то могла узнать нечто такое, за что убивают. А еще я узнала от Олстона два способа, как это можно было сделать!

Питт сел и начал стягивать промокшие насквозь ботинки.

— Что?

— Не веришь? — Шарлотта ожидала, что муж воспримет новости с большим энтузиазмом, а он, оказывается, и слушал-то ее только для виду.

Устал. Так устал, что уже и на обычную вежливость нет сил.

— Думаю, у твоей матери все не так серьезно, как тебе кажется. Флиртуют многие, особенно светские женщины, которым больше нечем заняться. Ты теперь и сама знаешь. У них там весь роман — платочки ронять да цветочки носить. Все равно что вышивкой заниматься. И я так думаю, что если за ней и следил кто-то, то только из скуки. Ты слишком с этим носишься. Не будь это твоя мать, ты бы и не заметила.

Шарлотта сдержалась, хотя это далось ей с большим трудом. В какой-то момент она даже призадумалась — а не дать ли себе волю, не объяснить ли, что за банальным и мелким может стоять настоящее чувство, способное выплеснуться насилием не менее жестоким, чем то, что считается привычным в темных закоулках или на менее регулируемых уровнях светского общества. Но потом она поняла, как сильно устал муж, как огорчен стремлением Этелстана скрывать или не замечать того, что не соответствует его амбициям. Злость на пользу дела не пойдет.

— Хочешь чаю? — спросила Шарлотта, глядя на его мокрые ноги и побелевшие от холода, окоченевшие кончики пальцев. Не дожидаясь ответа, она налила в чайник воды и поставила на раскаленную плиту.

Спустя какое-то время Томас натянул сухие носки и поднял голову.

— И что за две возможности?

Шарлотта отмерила чаю.

— У Теодоры фон Шенк появились недавно деньги, о происхождении которых никто ничего не знает. Муж ничего ей не оставил; никто другой, похоже, тоже. Когда она переехала на Рутленд-плейс, у нее и не было ничего, кроме дома. А сейчас — пальто с соболиным воротником… Может быть, Мина и предложила несколько интересных объяснений тому, откуда это все взялось.

— Например?

Шарлотта нетерпеливо подвигала заварочный чайник; другой, на плите, неохотно выдохнул облачко пара, но еще не закипел.

— Бордель. Или любовник. Или шантаж… Там, где деньги, всегда есть то, из-за чего могут убить. Может быть, Теодора шантажировала кого-то, используя полученную от Мины информацию, и они поссорились из-за денег.

Питт блекло улыбнулся.

— Да уж. Недоброе у твоей Мины воображение. И язычок ему под стать. А ты уверена, что это она так сказала, а не ты сама за нее додумала?

— Олстон несколько раз упомянул, какая Мина была проницательная, как хорошо разбиралась в людях и характерах, особенно в не самых лучших их проявлениях. Но он также говорил, что она никому ничего не рассказывала. — Шарлотта потянулась наконец за чайником. — Я все-таки думаю, этот вариант менее вероятный. О другой возможности рассказывала сама Мина. И рассказывала с удовольствием, смакуя, как будто знала что-то. — Она налила воды в заварочный чайник, накрыла его крышкой, отнесла к столу и поставила на оловянную подставку. — Это касается смерти Отилии Чаррингтон, внезапной и необъяснимой. На здоровье она не жаловалась, а потом вдруг семья возвращается из деревни и объявляет, что она умерла. Вот так, ни с того, ни с сего! Никто не сказал, из-за чего она умерла, никто не пригласил на похороны, и с тех пор о ней вообще никто не вспоминает. Мина, наверно, намекнула, что дело связано с чем-то постыдным, возможно, с неудачным абортом? — Она поежилась, подумав о Джемайме, спящей наверху, в розовой кроватке. — Или ее убил любовник? Или это случилось в каком-то неподобающем месте, вроде борделя? А может, она сама сделала что-то такое ужасное, что ее убили свои же родные!

Питт посмотрел на нее задумчиво, но молча.

Шарлотта налила чай и подала ему чашку.

— Знаю, жестоко. И поверить трудно. Но ведь с убийствами, по-моему, всегда так бывает. Всегда верится с трудом, пока кого-то не убивают. А Мину убили, так ведь? Ты же знаешь теперь, что она себя не убивала.

— Не убивала. — Питт отхлебнул чаю и обжегся — пальцы еще не отошли от холода и не почувствовали, какая горячая чашка. — При вскрытии в желудке нашли ликер, и я думаю, что яд в него добавил кто-то другой. В спальне у нее нашли пустую бутылку с осадком и стакан. То, что Мина выпила тогда, когда выпила, cordial wine, дело случая, и сколько бутылка там простояла, сказать невозможно. И поставить ее туда мог кто угодно и когда угодно.

— Нет, если ей хотели закрыть рот, — заметила Шарлотта. — Если ты кого-то боишься, то и убрать его хочешь поскорее, пока он не заговорил. Томас, я считаю, что Любопытным Томом была Мина. И чем больше думаю, тем больше в этой мысли укрепляюсь. Она слишком увлеклась подглядыванием и в какой-то момент увидела то, что стоило ей жизни. — Шарлотта посмотрела на свою чашку с вихрящейся над чаем змейкой пара. — Интересно… Те, кого убивают, обычно не очень приятные люди. Есть в них что-то, какой-то изъян, который как будто сам накликает убийство. Я, конечно, имею в виду не тех, кого убивают из-за денег. Взять хотя бы трагических героев Шекспира — достаточно одного-единственного душевного порока, чтобы замарать все остальное, вовсе не обязательно плохое. — Она размешала чай, хотя сахар в него не положила. Пар сгустился. — Любопытство убило кошку. Если бы Мина не стремилась все обо всех узнать… Интересно, знала ли она про Поля Аларика и мамин медальон?

Странно, что Шарлотта как будто и не боялась. Кэролайн вела себя глупо, но ни злобы, ни страха в ней не было, и убивать бы она не стала. У Аларика таких причин тоже не было.

Томас вскинул голову, и Шарлотта с опозданием поняла, что еще ни разу не назвала при муже это имя. Конечно, забыть его после событий на Парагон-уок Питт не мог. Одно время Аларика подозревали в убийстве… и даже того хуже!

— Аларик? — медленно произнес Питт, всматриваясь в ее лицо.

Шарлотта почувствовала, что краснеет, и ужасно разозлилась. Это же Кэролайн вела себя глупо, а она, Шарлотта, ничего предосудительного не совершила.

— Мсье Аларик — тот самый мужчина, портрет которого спрятан в мамином медальоне, — сказала она, глядя Питту в глаза и занимая оборонительную позицию. Но глаза у мужа были такие чистые, такие мудрые, что она отвернулась, еще раз размешала свой несладкий чай и небрежно спросила: — А я разве не сказала?

— Нет. — Шарлотта знала, он не спускает с нее глаз. — Не сказала.

— О… — Взгляд ее как будто зацепился за чашку. — Ну так вот, говорю.

Какое-то время оба молчали.

— Ну так вот, — сказал наконец Томас. — Медальон мы не нашли. Из украденного вообще-то ничего не нашли. И если Мина следила за людьми, если воровала ради удовлетворения болезненной потребности знать о других, обладать чем-то, что принадлежало другим, то… — Он поежился. Вздохнул. — Так ты это хочешь сказать? Что она ненормальная? Извращенка?

— Наверное.

Питт снова пригубил чаю.

— Есть и еще одна возможность. Может быть, она знала, кто вор.

— Трагично и нелепо! — с внезапной злостью воскликнула Шарлотта. — Умереть из-за какой-то мелочи вроде медальона или крючка!..

— Многие умирали и из-за меньшего. — Питт думал о трущобах с их нищетой и нуждой. — Кто-то из-за шиллинга, кто-то случайно, из-за того, чего у него не было; кто-то из-за чьей-то ошибки…

Шарлотта отпила чаю.

— Будешь продолжать расследование?

— Выбирать не приходится. Посмотрю, что можно узнать об Отилии Чаррингтон. Бедняжка! Терпеть не могу копаться в чужих трагедиях. Мало того что люди потеряли дочь, так тут еще полиция лезет — ворошит грязное белье, разглядывает под лупой любовь и ненависть… Кому понравится, что его так изучают!

Но на следующий день необходимость продолжать расследование стала для Томаса очевидной. Если Шарлотта права и Мина действительно подглядывала за людьми и собирала информацию, то вполне вероятно, что именно из-за этой информации ее и убили. Ему доводилось слышать о людях внешне вполне нормальных, даже респектабельных, которыми двигало неодолимое стремление следить за другими, подглядывать, копаться в чужих вещах, сдвигать шторы, открывать и читать чужие письма и подслушивать под дверью. Одних из-за этого боялись, других недолюбливали, некоторые попадали за решетку. Рано или поздно это неизбежно вело к убийству.

Питт не мог просто так, ни с чего взять и заявиться к Чаррингтонам. И расспрашивать их об умершей давно дочери он тоже не мог, не имея на то веских оснований. Говорить же о каких-то подозрениях было явно преждевременно, потому что они могли обернуться клеветой, а то и кое-чем похуже. В любом случае с тем, что у него было, они имели право и не отвечать на его вопросы.

Вместо Чаррингтонов Томас отправился к Малгру. Доктор обслуживал едва ли не все семьи на Рутленд-плейс, и если он даже не знал лично Отилию, то наверняка мог назвать того, к кому стоило обратиться.

— Мерзкий день! — бодро приветствовал его Малгру. — За мной должок — пара носовых платков. Премного благодарен. Поступок истинного джентльмена. Вы как? Проходите, обсушитесь. — Он повел Питта по коридору. — Улица — это как река. Или, лучше сказать, сточная канава. Что сегодня? Не заболели? От простуды, знаете ли, лекарства нет. Как и от радикулита. От этого никто не лечит. А если кто и лечит, то я таких не встречал.

Они вошли в большую комнату с многочисленными фотографиями и сувенирами, книжными полками на каждой стене, стопками бумаг и сползающими со столов и стульев папками. Перед камином спал большой лабрадор.

— Нет, я не заболел. — Питт следовал за доктором с чувством облегчения и даже радости. То, что казалось безобразным и отвратительным еще утром, стало вполне сносным; во тьме, исследовать которую ему предстояло, поубавилось неясных, бесформенных страхов, но прибавилось вещей знакомых и терпимых.

— Садитесь. — Малгру широко махнул рукой. — Да сгоните эту кошку. Стоит отвернуться, и она уже тут как тут. Одно плохо — слишком много белой шерсти, и все эти чертовы волоски хватаются за мои брюки… Вы как, не против?

Пит снял со стула кошку и, улыбаясь, сел.

— Нет, нет. Спасибо.

Малгру сел напротив.

— Итак, если не заболели, что тогда? Не насчет же Мины Спенсер-Браун? Мы вроде как доказали, что она умерла от отравления белладонной.

Мягко урча, котенок походил у ног Питта, потом легко запрыгнул ему на колени, свернулся, спрятав мордочку, в комочек и мгновенно уснул.

Питт с удовольствием его погладил. Шарлотта хотела котенка. Надо бы принести. Такого, как этот.

— Вы ведь обслуживаете Чаррингтонов, не так ли?

Малгру удивленно уставился на него.

— Скиньте, если хотите, — сказал он, указывая кивком на котенка. — Да, обслуживаю. А что? У них ведь ничего не случилось?

— Насколько я знаю, нет. Если не считать, что дочь умерла. Вы ее знали?

— Отилию? Да, милая девчушка. — Лицо его вдруг потемнело и прорезалось глубокими морщинами. — Прискорбное дело. Тяжелое. Часто вспоминаю. Милая девчушка.

Питт видел подлинное горе, а не профессиональное сожаление потерявшего пациента врача. Видел боль личной утраты, потерю чего-то светлого и радостного. Смущенный, он не знал, как продолжать. Инспектор не ожидал встретить здесь эмоции и готовился к обычному, академичному расследованию. Тайна убийства эфемерна и малозначима; реальны же — чувства, обжигающая боль и долгая безжизненная пустыня.

Рука Томаса нашла теплое тельце на коленях, и он погладил его бережно, заботливо, успокаиваясь сам и делая приятное котенку.

— Что было причиной смерти?

Малгру поднял голову.

— Не знаю. Она не здесь умерла. Где-то в деревне… в Хертфордшире.

— Но вы же семейный доктор. Разве вам не сказали, что с ней?

— Нет. Они мало что сказали. Вроде как не хотели об этом говорить. Ничего необычного, на мой взгляд. Такое горе… Оно на каждого действует по-своему.

— Я так понимаю, все случилось неожиданно?

Малгру отвел глаза и смотрел теперь в камин, словно видел там то, чем не хотел делиться.

— Да. Ничто не предвещало.

— И они не сказали вам, что это было?

— Нет.

— А вы спрашивали?

— Должно быть, да. Помню не очень хорошо. Все потрясены, никто ничего не говорит… Как будто если не говорить, то все пройдет. Как сон. Я особенно и не нажимал. Да и как я мог?

— Но перед отъездом с Рутленд-плейс она была совершенно здорова?

Малгру посмотрел наконец на инспектора.

— Здоровее некуда. А что? Похоже, вас что-то зацепило, иначе бы не расспрашивали… Думаете, есть связь с миссис Спенсер-Браун?

— Не знаю. Это одна из версий.

— Каких версий? — Малгру поморщился от боли. — Отилия была эксцентричная девушка; некоторые даже считали, что чересчур, но зла она никому не причиняла. Очень щедрая. Я имею в виду, щедрая со временем — всегда была готова выслушать, если думала, что человеку надо выговориться. И щедрая на похвалу — никогда не скупилась дать высокую оценку и не завидовала чужим успехам.

Значит, Малгру любил ее так или иначе. Больше Питту и не требовалось: теплый голос доктора говорил и о потере, все еще отдающейся болью, и о коробящей душу пустоте внутри.

И от этого самому Питту было еще больнее. И было очень трудно говорить неправду. Вот если можно было бы обдумать, с чего и как начать… Но мысли, еще больше растревоженные Шарлоттой, подгоняли его.

— По нашим сведениям, — начал он неторопливо, не глядя на Малгру, — Мина Спенсер-Браун проявляла нездоровое любопытство к частной жизни других людей, подслушивала и подглядывала. По-вашему, такое возможно?

Глаза у Малгру округлились, какое-то время он просто смотрел на инспектора и ничего не говорил. В камине потрескивал огонь. Котенок на коленях у Питта проснулся и начал тихонько скрести коготками. Инспектор рассеянно переложил его повыше, на пальто.

— Да, — сказал наконец Малгру. — Мне как-то и в голову не приходило, но она и впрямь была такая. Ничего не пропускала. Иногда с людьми такое бывает. Наверное, знание дает им иллюзию власти. Потом это становится чем-то вроде мании. Мина могла быть одной из них. Умная женщина, но ведущая пустую жизнь — приемы, вечера, балы… И как же глупо умереть из-за никому не нужной и совершенно никчемной информации, добытой благодаря идиотскому любопытству! — Он отвернулся от камина. — Думаете, это как-то связано с Отилией Чаррингтон?

— Не знаю. Вероятно, Мина сочла ее смерть загадочной и в разговорах намекала, что дело нечистое и что она знает правду.

— Глупая и жестокая женщина, — негромко сказал Малгру. — И что она навоображала?

— Не знаю. Предположений много. — Томас не хотел оглашать все, причиняя боль этому человеку, но по крайней мере одно назвать был должен — хотя бы для того, чтобы сбросить его со счетов. — Например, неудачный аборт.

Малгру не шевельнулся.

— Полагаю, что нет, — взвешенно сказал он. — Поклясться не могу, но не верю. Будете расследовать?

— Мне нужно по крайней мере убедиться, что это не так.

— Тогда расспросите ее брата, Иниго Чаррингтона. Они были очень близки. Не спрашивайте Лоуэлла. Напыщенный идиот. Кроме качества печати на визитной карточке, больше ничего и не замечает. Отилия его с ума сводила. Распевала песенки из мюзик-холлов — одному богу ведомо, где она их выучила. Помню, пела однажды в воскресенье что-то про пиво — даже не про кларет! Амброзина за мной послала, думала, у Лоуэлла приступ случился. Чуть не лопнул от злости, побагровел до волос… идиот несчастный.

В других обстоятельствах Питт, наверно, посмеялся бы, но весь юмор рассказа мерк перед фактом смерти — или убийства — Отилии.

— Жаль, — тихо сказал он. — У всех нас есть так много ложных приоритетов, а мы не догадываемся об их ложности до самого конца, до тех пор, когда это уже не имеет значения… Спасибо. Я поговорю с Иниго. — Он поднялся и положил котенка на теплое местечко, где только что сам и сидел. Тот потянулся и, довольный, свернулся.

Малгру тоже вскочил.

— Не может быть, чтобы это было все. Если Мина, эта несчастная, и впрямь была тем самым Любопытным Томом, она должна была знать и что-то другое… Бог знает что. О каких-то интрижках хотя бы… Здесь ведь есть такое, из-за чего не один дворецкий в округе потерял бы работу; и не одной горничной пришлось бы уйти, будь ее хозяйка повнимательнее.

— Да уж, — поморщился Питт. — Придется поговорить со всеми. Кстати, вы знаете, что на Рутленд-плейс завелся вор?

— Только этого и не хватало… Нет, не знал, но нисколько не удивлен. Такое постоянно случается.

— Не слуга. Кто-то из жильцов.

— Господи! — расстроился доктор. — А вы уверены?

— Сомневаться не приходится.

— Отвратительно! Полагаю, это не Мина?

— Может быть. Или ее убийца.

— Я порой думаю, какая гадкая у меня работа, но теперь скажу так: на вашу не променяю.

— Жаль, но скакать туда-сюда не получится. Я бы при всем желании вашу работу делать не мог. Спасибо за помощь.

— Если понадоблюсь, заходите. — Малгру протянул руку, и Питт крепко ее пожал. А через пару минут он уже вышел на улицу, под дождь.

На поиски Иниго Чаррингтона ушло два с половиной часа, и только за полдень Питт нашел его наконец в столовой клуба. Дожидаться молодого человека пришлось в курительной комнате под бдительным присмотром страдающего диспепсией стюарда, с раздражающим упорством прочищавшего горло. В какой-то момент инспектор поймал себя на том, что отсчитывает секунды между покашливаниями.

Иниго наконец вышел и приглушенным тоном был уведомлен о присутствии Питта. К инспектору он приблизился со смешанным выражением любопытства и настороженности.

— Инспектор Питт? — Иниго опустился — чтобы не сказать упал — на стул напротив. — Из полиции?

— Да, сэр. — Томас с интересом посмотрел на молодого человека — стройный, не больше тридцати, с живым, необычайно подвижным лицом и каштановыми, с рыжими искорками, волосами.

— Что-то еще случилось? — с беспокойством спросил он.

— Нет, сэр. — Питт уже пожалел, что потревожил его. Представить Иниго убийцей сестры или Мины не получилось — слишком уж комичное лицо. — Абсолютно ничего. По крайней мере, насколько мне известно. Но мы так и не смогли найти удовлетворительного ответа на вопрос, как именно миссис Спенсер-Браун встретила смерть. Пока что у нас нет объяснения, которое позволяло бы определить случившееся как несчастный случай или самоубийство.

— О… — Иниго слегка подался назад. — Если я правильно понимаю, это означает, что остается только убийство. Бедняжка…

— Да. Смею предположить, это дело доставит еще немало неприятностей.

— Наверное. — Иниго уже серьезно посмотрел на инспектора. — И зачем я вам нужен? Не думаю, что мне что-то известно. И Мину знал не очень хорошо. — Его губы сложились в кислую улыбку. — Никаких причин убивать ее у меня не было. Хотя вы, конечно, на слово не верите. Будь я убийцей, так бы не сказал.

Питт невольно улыбнулся.

— Вряд ли. Но я надеялся получить у вас кое-какую информацию…

Задать вопрос напрямик? Нет. Иниго слишком быстр и, зная, что его могут подозревать, легко замаскирует любые следы.

— Касательно Мины? Тогда вам лучше поговорить с женщинами… даже с моей матерью. Она бывает рассеянной временами и сплетни воспринимает с небольшим искажением, но людей видит насквозь. Она может путаться в фактах, но ее ощущения всегда верны.

— Я поговорю с ней. Но, думаю, она будет откровеннее, если я сначала поговорю с вами. В обычных обстоятельствах такие дамы, как миссис Чаррингтон, не станут делиться с полицейским своим мнением о соседях.

Лицо Иниго смягчилось, он коротко рассмеялся, но уже в следующее мгновение перестроился на прежний, серьезный лад.

— Вы очень тактично выразились, инспектор. Пожалуй что да, не станут. Хотя мама определенно питает слабость ко всему эксцентричному. Я поговорю с ней вечером. Возможно, она преподнесет вам сюрприз и наговорит кучу всякой всячины. Хотя, если уж начистоту, сплетница из нее не ахти какая. Злобы маловато. Вот в молодости, бывало, могла и фокус выкинуть. Когда надоедало вечер за вечером одну и ту же чушь слушать. Дома разные, платья разные, а разговоры все одни. В общем, она немножко как Тили.

— Тили?

— Отилия. Моя сестра… Вам лучше этого не повторять. У отца едва удар не случался, когда я в детстве называл ее Тили.

— И ей нравилось выкидывать фокусы? — быстро спросил Питт.

— Она это обожала. Никто не смеялся так, как Тили. У нее был чудесный смех, звонкий, заразительный. Услышишь такой и ловишь себя на том, что и сам уже хохочешь, а над чем — не знаешь.

— Похоже, приятная особа. Жаль, я с ней не встречусь. — Банальные слова, но Питт произнес их с удовольствием и не кривя душой. В случае с Отилией он действительно упустил кое-что хорошее.

Иниго моргнул, как будто чего-то не понял, и тут же вздохнул.

— Да. Она бы вам понравилась. Без нее все вокруг как будто похолодело. И цвета уже не те… Но вы же не затем пришли. О чем хотели узнать?

— Я так понимаю, она умерла внезапно?

— Да, а что?

— Должно быть, это сильно потрясло вас… Сочувствую.

— Спасибо.

— Эта лихорадка… как гром среди ясного неба, — закинул удочку Питт.

— Что? А, да, да. Но мы только зря тратим ваше время. Так что там насчет Мины Спенсер-Браун? Она ведь точно не от лихорадки умерла. И, уверяю вас, сестре белладонну для лечения не выписывали. К тому же мы тогда были в деревне, а не здесь.

— У вас загородный дом?

— Эбботс-Лэнгли, Хертфордшир. — Иниго улыбнулся. — Но белладонну вы там не найдете. У всех нас отличное пищеварение — да и как иначе, с такими-то поварами! Если бы выбирал папа — мы получали бы только супы да соусы, если мама — пироги да пирожные.

Ну разве может такой человек быть Любопытным Томом?

— Вообще-то я думал не о белладонне, — признался Питт. — Я ищу причины. Должно быть, миссис Спенсер-Браун дала кому-то причину желать ее смерти. Кому и какую? Найти белладонну не так уж и важно.

— Вот как? — вскинул брови Иниго. — А разве «кто» не важнее «почему»? Разве вы это не хотите узнать?

— Конечно, хочу. Но получить белладонну из паслена может каждый, а паслена в здешних старых садах предостаточно. Собрать могли где угодно. Это же не стрихнин и не цианид, за которые надо платить.

Иниго поежился.

— Какая ужасная мысль — собирать что-то, чтобы убивать людей… — Он помолчал. — Но я, честно говоря, понятия не имею, зачем кому-то убивать Мину. Она мне особенно и не нравилась. Я всегда считал ее слишком… — он остановился, подыскивая подходящее слово, — слишком расчетливой, слишком умной. Голова без сердца. Все время думала, думала… Ничего не упускала. Мне по душе другие: либо поглупее, либо не такие любопытные. Такие, чтобы, если я выкину какую-то глупость, могли легко меня простить. — Он чуть криво улыбнулся. — Но вы же не станете варить яд только для того, чтобы отравить кого-то, кто вам не нравится. Я даже не могу сказать, что недолюбливал ее; просто чувствовал себя некомфортно, когда она была рядом, что случалось не слишком часто.

Все так легко сходилось с тем, что говорила Шарлотта, вписывалось в модель, срасталось: наблюдатель, слушатель, складывающий все мысленно, понимающий самые интимные вещи.

Но как и для кого «некомфортно» превратилось в «невыносимо»?

Питт попытался придумать такой вопрос, чтобы Иниго решил, будто его спрашивают о Мине, а не об Отилии.

— Я не видел ее живой. Она была привлекательная? На мужской вкус?

Иниго прыснул со смеху.

— Ей недоставало изысканности, инспектор. Нет, она не была привлекательной — по крайней мере, на мой вкус. Мне нравятся более раскованные и с юмором. Поспрашивайте на Рутленд-плейс, и вам наверняка скажут, что я предпочитаю женщин сердечных, немножко эксцентричных. А если говорить о браке… даже не знаю. Наверное, я женился бы на ком-то, кто мне нравится. Но определенно не на Мине.

— Вы меня не поняли. — Питт сухо улыбнулся. — Я имел в виду возможного любовника, даже отверженного. Как говорится, нет ведьмы яростней, чем брошенная женщина. Но, знаете, мужчины в этом отношении ничуть не лучше, особенно тщеславные и успешные. Многие полагают, что одного любовь ставит в положение должника, а другому дает некие права. Известно немало случаев, когда мужчина убивал женщину с твердым убеждением, что она растрачивает себя на кого-то недостойного ее — то есть не на него самого. Мне встречались мужчины, убежденные в том, что они в некотором смысле владеют женской добродетелью, и если женщина замарала себя, то не только опорочила себя и оскорбила Бога, но и бросила пятно на мужчину.

Иниго задумчиво улыбнулся каким-то своим мыслям, словно вспомнил о чем-то забавном и одновременно горьком.

— О да, вы правы, — сказал он, не поднимая головы и не отрывая глаз от полированной поверхности стола. — В феодальные времена женщина, утратившая невинность, выплачивала штраф помещику, потому что теряла часть своей цены, ведь пожелавший жениться на ней платил помещику за эту привилегию. Не так уж сильно мы и изменились… Да, мы не расплачиваемся деньгами, но все равно платим.

Питт и хотел бы узнать, что имел в виду собеседник, но спрашивать напрямик было бы неприлично, да и кто знает, ответили бы ему или нет.

— У нее мог быть любовник? — вернулся он к изначальному вопросу. — Или поклонник?

Иниго ненадолго задумался.

— У Мины? Никогда об этом не думал. Вполне возможно. И не такое ведь бывает.

— Почему вы так говорите? По-моему, она была если не красива, то уж по меньшей мере довольно миловидна.

Иниго как будто и сам удивился.

— Дело не в красоте. В ней не чувствовалось огня… женской мягкости. Но вы ведь говорили о поклоннике, да? Мина была хрупкой и изящной; возможно, кого-то это и могло привлечь, эдакая строгая чистота. И одевалась она соответственно. — Он немного виновато улыбнулся. — Меня расспрашивать бессмысленно — я не знаю.

— Спасибо. — Питт поднялся. — Больше вроде и спросить не о чем. Вы оказали мне любезность, согласившись поговорить, тем более приняв здесь.

— Это вряд ли. — Иниго тоже встал. — Вы и выбора мне не оставили: либо принять вас, либо выставить себя напыщенным глупцом. Или, что еще хуже, человеком, которому есть что скрывать.

Сказано это было умышленно, и Томас не стал обижать его отрицанием.

На следующий день Питт не отправился к Амброзине Чаррингтон, а достал своей саквояж «гладстон», положил чистую рубашку и носки и сел на поезд на вокзале Юстон. Целью его был Эбботс-Лэнгли, где инспектор рассчитывал выяснить обстоятельства смерти Отилии Чаррингтон.

Он провел там два дня, и чем больше узнавал, тем меньше понимал.

Найти дом Чаррингтонов труда не составляло — их здесь знали и уважали. Питт подкрепился в местной гостинице и посетил приходское кладбище, но могил Чаррингтонов не обнаружил — ни Отилии, ни кого-либо еще.

— Они здесь всего лет двадцать, живут наездами, — объяснил церковный сторож. — Новенькие. И на этом кладбище вы их не найдете. Хоронят где-нибудь в Лондоне.

— А дочь? — спросил Питт. — Она умерла здесь чуть более года назад.

— Может быть, но хоронили не здесь, — заверил его сторож. — Посмотрите сами. За последние двадцать пять лет я видел все здешние похороны. Но Чаррингтонов — ни одного.

Питта вдруг осенило:

— А католики — или кто еще? Другие церкви поблизости есть?

— Я про все в округе похороны знаю. Такая у меня работа. И Чаррингтоны не какие-то пришлые, не чужаки. Они — джентри, значит, принадлежат к англиканской церкви, как и все остальные, как и должно быть. Когда жили в деревне, в церковь ходили каждое воскресенье. Если бы ее хоронили здесь, то только на этом кладбище. Должно быть, вы ошиблись и она умерла в Лондоне. Или, что маловероятно, умерла здесь и они отвезли ее в Лондон. Положили, наверное, в семейный склеп. Ложись со своими, я всегда так говорю. Вечность — время долгое.

— Вы не верите в Воскрешение? — с любопытством спросил Питт.

Смотрителю вопрос не понравился — как можно быть настолько бестолковым, чтобы вносить абстрактные вопросы доктрины в практические дела жизни и смерти.

— Как можно такое спрашивать? Разве вам ведомо, когда это случится? Могила — это надолго, очень надолго. Здесь подход нужен основательный. В могиле вам лежать столько, сколько никакой дом здесь не простоит.

Спорить было не о чем. Питт поблагодарил сторожа и отправился к местному доктору. Тот знал Чаррингтонов, но Отилию в ее последней болезни не посещал и свидетельство о смерти не выписывал.

На следующий день, повидав слуг, соседей и начальницу почтового отделения, инспектор вернулся поездом в Лондон, убежденный в том, что Отилия Чаррингтон действительно провела в Эбботс-Лэнгли последнюю неделю жизни, но умерла не там. Кассир на станции вспомнил, что видел ее пару раз, но не помнил, когда именно. Да, она покупала билет до Лондона, но вернулась ли — он не знал.

Вывод напрашивался сам собой — Отилия умерла не в Эбботс-Лэнгли, а где-то еще и по неведомой причине.

Откладывать визит к Амброзине и Лоуэллу Чаррингтонам Питт больше не мог. И даже суперинтендант Этелстан, при всем нерасположении к такой мере, не нашел аргументов против. Обращение было сделано — вежливо, как будто речь шла об одолжении, согласие получено, время назначено. Однако устроена встреча была не так, как планировал Питт, — он хотел встретиться с супругами порознь и неофициально. Но когда инспектор доложил Этелстану о своих намерениях, тот взял дело в свои руки.

Лоуэлл принял Питта в гостиной. Амброзина отсутствовала.

— Да, инспектор? — холодно сказал он. — Не представляю, что еще могу сказать об этом прискорбном случае. Я уже исполнил свой долг и сообщил вам все, что мне известно. Бедная миссис Спенсер-Браун была женщиной с неустойчивой психикой, как ни печально об этом говорить. Лично я частной жизнью других не интересуюсь. И, следовательно, не имею ни малейшего представления о том, что могло предопределить сию трагедию.

— Нет, конечно, сэр. — Они все еще стояли, и Лоуэлл, похоже, не намеревался облегчать Питту его нелегкую задачу. — Но сейчас уже установлено, и в этом нет сомнений, что миссис Спенсер-Браун не покончила с собой. Ее убили.

— Неужели? — Лоуэлл побледнел и потянулся вдруг к стоявшему за ним стулу. — Полагаю, вы абсолютно уверены? Не поторопились с выводами? Зачем кому-то ее убивать? Это же нелепо! Она была почтенной женщиной!

Питт тоже сел.

— У меня нет в этом ни малейших сомнений. — Он уже решил, что без маленькой лжи не обойтись, другого подступа к интересовавшему его предмету Томас не придумал. — Иногда убивают даже самых невинных.

— Какой-нибудь сумасшедший? — Лоуэлл ухватился за простейшее объяснение. Безумие подобно болезни — оно не разбирает. Разве сам принц Альберт не умер от тифа? — Конечно. Вот и ответ. Боюсь, я не видел здесь каких-то чужаков, а слуг мы отбираем самым тщательным образом. И только по рекомендациям.

— Очень разумно, — услышал Питт собственный голос. От такого лицемерия у него даже во рту пересохло. — Вы ведь, сэр, тоже трагически потеряли дочь?

Лоуэлл замкнулся, готовясь защищаться, и посмотрел на полицейского почти враждебно.

— Вы правы. И я предпочел бы не обсуждать сей предмет, не имеющий отношения к смерти миссис Спенсер-Браун.

— В таком случае вам известно о ее смерти больше, чем мне, сэр, — сдержанно ответил Питт. — В данный момент я не знаю ничего — ни что стало причиной смерти, ни почему миссис Спенсер-Браун убили.

Лоуэлл побледнел еще сильнее, кожа стянулась к глубоким морщинам, пролегшим у рта и на подбородке. На шее проступили бугры мышц.

— Мою дочь не убили, сэр, если вы это вообразили. Об этом не может быть и речи. Вот почему я не вижу никакой связи. И пусть ваши профессиональные амбиции не подталкивают вас видеть убийство там, где есть только трагедия.

— Что стало причиной ее смерти, сэр? — Питт понизил голос, понимая, какую боль причиняет своими расспросами; сознание этого было сильнее разделявших двух мужчин чувств и убеждений.

— Болезнь. Весьма нежданная. Но не яд. Если вы подумали об этом как о возможной связи, то ошиблись. И вам бы лучше заниматься делом миссис Спенсер-Браун, а не копаться в семейных трагедиях других людей. И я отказываю вам в разрешении досаждать подобными дурацкими расспросами моей жене. Она уже немало пострадала. Вы не представляете, что делаете!

— У меня есть дочь, сэр, — сказал Томас, напоминая об этом не только сидевшему напротив невысокому, напряженному человеку, но и себе самому. Что, если бы Джемайма умерла вдруг, неожиданно, превратившись в один день из живой, веселой девочки в мучительное воспоминание? Было бы для него так же, как сейчас для Лоуэлла, невыносимо обсуждение этого? Он не стал гадать. Такая трагедия уму непостижима.

Однако же Мина тоже была чьей-то дочерью…

— Где она умерла, сэр?

Лоуэлл посмотрел на него в упор.

— В нашем доме, в Хертфордшире. А какое вам до этого дело?

— И где она похоронена, сэр?

Лоуэлл вспыхнул.

— Я отказываюсь отвечать на дальнейшие вопросы! Это чудовищная наглость и оскорбление! Вам платят за расследование смерти Мины Спенсер-Браун, а не за удовлетворение вашего личного любопытства в отношении моей семьи и постигшей ее утраты! Если есть вопросы по делу, спрашивайте. Я отвечу на них, как должно. В противном случае прошу немедленно покинуть мой дом и не возвращаться, если только вас не приведет сюда служебная необходимость! Вам понятно, сэр?

— Да, мистер Чаррингтон, — мягко ответил Питт. — Я прекрасно вас понимаю. Ваша дочь дружила с миссис Спенсер-Браун?

— Не особенно. Думаю, между ними не было близких отношений. Разница в возрасте…

В голову Питту залетела вдруг совершенно случайная мысль.

— Ваша дочь была знакома с мистером Лагардом?

— Они знали друг друга какое-то время, — сдержанно ответил Лоуэлл. — Но никакой… — он заколебался, подбирая нужное слово, — никаких нежных чувств между ними не было. Очень жаль. Отличная получилась бы пара. Мы с женой пытались воздействовать на нее, но Отилии пришлось… — Он снова остановился и нахмурился. — Это вряд ли имеет отношение к вашему расследованию. А сейчас — и вообще к чему-либо. Извините, но мы только впустую тратим ваше и мое время. Мне нечего вам больше сказать. Доброго дня.

Упереться? Стоять на своем? Требовать? Нет, решил он. Лоуэлл все равно ничего больше не скажет.

Инспектор поднялся.

— Спасибо за помощь. Надеюсь, мне не придется больше беспокоить вас. Доброго дня, сэр.

— Я тоже надеюсь. — Лоуэлл встал. — Лакей вас проводит.

Над Рутленд-плейс висело водянистое солнце. Проклюнувшиеся в одном или двух садах зеленые листочки нарциссов напоминали выставленные штыки под желтыми стягами. Лучше бы их не сажали вот так, рядами, как армейские шеренги, подумал Питт.

Права ли была Мина Спенсер-Браун в своем отношении к смерти Отилии Чаррингтон, но в этом определенно была какая-то тайна. Девушка не умерла и не была похоронена в том месте, на которое указывала ее семья. Зачем им лгать? Кто на самом деле убил ее и где?

Ответ мог быть только один: это было что-то настолько болезненное или настолько ужасное, что они предпочитали не говорить правду.