Ворлок из Гардарики

Глава 18 Вульфер

В первый раз Вратко пришел в себя, лежа на спине.

Прямо над головой раскинулось многозвездное небо.

Ночь?

Сколько же он пробыл в беспамятстве? Каким чудом не утонул? Не истек кровью?

Парень пошевелил пальцами и ощутил скользкую глину. Плечи его опирались на берег, а ноги лениво шевелила речная волна. В сапоге — левом, потому что правый, по-видимому, потерялся, — хлюпала вода. Попробовать подняться?

Новгородец не сумел не то что опереться на локоть, но даже поднять голову. Силы куда-то ушли. В левом плече угнездилась тупая боль. Наверное, то же он чувствовал бы, получив удар кузнечным молотом.

События прошедшего дня пробежали перед его внутренним взором.

Нет сомнения, он раскрыл заговор. Хотя, правильно сказать, обнаружил. Раскрыл, это когда доподлинно известно — кто во главе, какую цель преследует, имена простых исполнителей…

Вот добраться бы до Хродгейра да вместе с ним пойти к Харальду-конунгу… Уж они бы разобрались. Вывели бы на чистую воду и Модольва Белоголового, и отца Бернара, и неизвестного рыцаря. Как там его? Эдгар Эдвардссон? Еще один претендент на корону Англии?

Раздавшийся неподалеку звук рыдания заставил сердце Вратко обмереть.

Это еще что?

Кто может плакать на речном берегу среди ночи?

Да еще так громко, в полный голос.

Какая-то женщина оплакивает погибшего при Гейт-Фулфорде мужа?

Но почему ночью? Почему одна, вдалеке от людей?

Невидимая плакальщица снова закричала. Гораздо ближе. От этого ли или оттого, что клокочущие рыдания прозвучали особенно горестно, Вратко стало страшно. Нет, не может человеческое горло издавать такие звуки.

Может, ночная птица или зверь?

Мяуканье кошки иногда бывает похожим на плач младенца. Но насколько же огромна должна быть кошка, чтобы орать вот так?

Еще острее, чем прежде, парень осознал свою беспомощность. Ведь он не сумеет отбиться даже от лисы, не говоря уже о волке, медведе или неизвестной великанской кошке. Вот так сожрут среди ночи и не спросят, как зовут. Обидно…

Третий крик донесся едва ли не с пяти шагов. В нем звенели страдание, боль и горе.

Нет, ни зверь, ни птица так убиваться не могут.

Ценой невероятных усилий, чудом не потеряв сознание, Вратко повернул голову.

На бугорке, залитом светом луны и звезд, стояла женщина в белом, бесформенном одеянии. Вроде бы рубаха, но и не рубаха. Плащ и в то же время не плащ… Длинные седые волосы разметались по плечам, груди. Нависали на лоб и глаза, скрывая лицо плакальщицы.

Непослушными губами новгородец попытался поздороваться, хотя понимал, что его пожелание будет выглядеть по меньшей мере глупо. Сиплый шепот, похоже, не услышал никто, кроме него самого.

Однако женщина покачнулась, словно береза на ветру, подняла руки к небу. Широкие рукава упали, открывая костлявые, подобные высохшим ветвям, предплечья. Но Вратко бросились в глаза не худоба плакальщицы, а ее скрюченные пальцы, каждый из которых венчал длинный, изогнутый, словно серп, ноготь.

Парень похолодел.

Нечисть.

Точно нечисть.

Он не помнил, чтобы о подобном создании рассказывали ему Сигурд или Хродгейр, Мария или Рианна, но от этого легче не становилось.

Сейчас с ним можно делать все, что душеньке угодно. Хотя у плакальщицы — так для себя назвал Вратко когтистую тварь — души-то и нет, скорее всего. Может сырым его жрать, может поджарить, если захочет. Как Баба-яга жарит детишек, заблудившихся в лесу и на свою беду вышедших к ее избушке на куриных ногах.

Нечисть заклокотала горлом и сделала почти незаметный шаг. Будто перетекла с места на место, но оказалась гораздо ближе. Тряхнула головой, отбрасывая волосы со лба.

Два огромных круглых глаза горели зеленым огнем. Совсем по-волчьи. Отличие было только в узком вертикальном зрачке.

Словен горячечно соображал, кому молиться. Перуну или Иисусу? Кто быстрее поможет? До громовержца, брата солнца и огня, далеко — сколько верст отмерять до русской земли надобно? Зато он вроде как понадежнее кажется. Иисус Христос — Бог добрый и всепрощающий. Он, может, и воздаст за мученическую смерть, примет в райские кущи, только Вратко не хотелось помирать. Ой, как не хотелось… Если плакальщица его загрызет, кто расскажет конунгу о предательстве, зреющем в самой середке его войска?

Мысли метались, словно муравьи в растревоженном муравейнике.

Попытаться произнести вису, как тогда, с накилеви? Почему-то ни единого слова не приходило на ум. Виной тому, скорее всего, всепоглощающий ужас, которому Вратко не мог противостоять, как ни старался.

Креститься? Говорят, нечисть терпеть не может крестного знамения…

Плакальщица сделала еще один шаг-нешаг. Вытянула жадные когтистые руки…

Новгородец набрал побольше воздуху, намереваясь заорать. Когда все способы откинуты как бесполезные, остается только хорошо покричать…

Что-то большое, черное пролетело над лежащим Вратко, обдав его лицо потоком холодного воздуха.

Огромный черный пес, ростом с годовалого теленка, вздыбил шерсть на загривке ровно на полпути между беловолосой когтистой плакальщицей и раненым. Он глухо ворчал. Кончик лохматого хвоста подрагивал, выдавая самые решительные намерения.

Нечисть отшатнулась. Взмахнула широкими рукавами. Закричала. Теперь в ее голосе отчаяние смешалось со злостью.

Но плакальщица не думала сдаваться.

Она быстро-быстро зашевелила пальцами, будто перебирая невидимую пряжу, подалась вперед. Глаза ее мерцали: то разгорались ярче звезд, то тухли, словно угли забытого костра.

Пес отступил на шаг. Зарычал громче.

Вратко удивился, что его спаситель совсем не лает. Обычная собака разрывалась бы, стараясь запугать врага. Значит, перед ним не обычная собака.

Бесшумно ступая, появился второй пес. Такой же черный и огромный. Он обогнул лежащего человека, коснувшись косматой лапой волос на голове, и замер рядом с первым.

Плакальщица пронзительно закричала, зашевелила пальцами вдвое быстрее.

Третий пес прошел крадущимся шагом, втиснулся между явившимися раньше.

У Вратко глаза полезли на лоб. На собачьей холке сидел маленький человечек. Не больше аршина ростом. Он восседал как заправский наездник, подбоченившись и гордо развернув плечи. Вот только одежда у человечка оказалась удивительной: будто скроена и сшита из палой листвы и клочьев мха.

Теперь все три собаки рычали разом, поддерживая друг друга, чувствуя плечо товарища. Плакальщица медленно отступала. Но она еще не потеряла надежды. Крик сорвался в дребезжащий вой. Ветер пронесся над излучиной реки, зашумел в верхушках деревьев ближней рощи.

Новгородцу показалось, что псы присели на задние лапы, чтобы устоять.

Человечек покрепче вцепился пятерней в густую жесткую шерсть и звонко произнес, четко и раздельно выговаривая каждое слово:

— Thoir do chasan leat![87]

Его язык показался Вратко знакомым. Он напоминал речь пиктов, на которой изъяснялась Рианна. Человечек приказал высокой и голосистой нечисти убираться вон. Псы поддержали его дружным рыком.

Несколько мгновений плакальщица колебалась, а потом взмахнула рукавами и, потупив горящий взор, неторопливо отступила, не поворачиваясь к противнику спиной.

Вратко хотел поблагодарить неизвестных спасителей. А заодно и познакомиться не помешало бы…

Но…

Звездное небо неожиданно закружилось водоворотом. Небесные светила помчались по кругу, сливаясь в разноцветные полоски. Словен провалился в бездонный темный колодец.

Во второй раз Вратко очнулся и увидел над головой закопченные балки.

Деревянные брусья блестели от сажи, углы заросли паутиной. Изба — или как тут в Англии называют жилище бедноты? — топилась наверняка по-черному. Ну да! И дымком пахнет.

Парень лежал на жестком ложе. Скорее всего, широкая лавка на очень низких ножках. Но ощущение тепла и прикосновение пушистой овчины к голому телу напомнили родной дом в далеком Новгороде.

По стенам мельтешили слабые отблески огня — в хижине горел очаг. Какое-то время Вратко рассматривал убранство хижины из-под полуприкрытых век. Бедно, не очень чисто. Видно сразу, что дом стоит без женской руки. Хозяин есть, а вот хозяйки — нет. И, похоже, никогда не было.

Около очага, сложенного из угловатых камней, стоял стол, опирающийся на прочные ножки-пеньки. На столешнице красовались три или четыре горшка, закопченных снизу, стопка глиняных мисок, высокий кувшин. Под крышей висели снасти — охотничьи и рыболовные. Кое-что из них Вратко узнал — они не отличались от тех, что используют на Руси, а вот назначение других осталось загадкой.

У очага, спиной к словену, сидел хозяин, одетый в меховую безрукавку.

Невысокий, сухой и сутулый. Седые, мягкие волосы топорщились вокруг блестящей лысины. Вратко сразу вспомнил Сигурда и его плешь, вызывавшую немало шуточек в дружине Хродгейра.

Новгородец поискал глазами собак. Не нашел и решил, что они не приучены сидеть в доме днем. А день заявлял о себе светом, пробивающимся даже через мутный бычий пузырь, который затягивал окно-бойницу.

Вратко попробовал пошевелить раненым плечом. Почувствовал тугую повязку. Значит, стрелу вытащили.

Это хорошо. Есть надежда, что хозяин дома — не враг.

Парень чуть не обругал себя самыми черными словами. Мог бы, так и по лбу кулаком приложил бы.

Это же надо! Его спасли, перевязали раны, уложили в хозяйскую постель — другой в доме все равно не было, а он подвох ищет! Надо поблагодарить спасителя, а там и прощаться. Чем скорее к своим выберешься, тем лучше.

Вратко несмело кашлянул.

Сидящий у огня живо обернулся. Его лицо оказалось сморщенным, как печеное яблоко, и докрасна загорелым.

— Очнулся наконец! — говорил он по-саксонски, и Вратко хорошо его понял.

— Где я? Кто ты? — спросил парень, удивляясь слабости собственного голоса.

— А что тебя интересует больше? — усмехнулся старик.

— Как я сюда попал?

— Ох, как много вопросов ты задаешь! — покачал головой хозяин. Поднялся, подхватил березовый чурбачок, на котором сидел, подошел к лавке, занятой новгородцем. Уселся рядом. — Может, мне тоже хочется тебя расспросить? А ты не даешь и слово вставить. Как мне быть?

Вратко подумал, что уж чего-чего, а молчаливостью хозяин не отличается. На одно его слово три своих находит. Но вслух сказал:

— Давай по очереди.

— Что по очереди? — прищурился старик.

— Спрашивать по очереди.

— А! Хорошо придумал. А поесть ты не хочешь?

Словен прислушался к себе. В животе урчало. Наверное, поесть стоит.

— Хочу.

— Молоко будешь?

— Буду.

— Годится! — Похоже, гостеприимный хозяин радовался любой мелочи. Он вскочил, легкой походкой, не вяжущейся с его сединами и сутулой спиной, подошел к столу. Плеснул из кувшина в глиняную кружку. Сунул ее Вратко в руки.

— Пей! Козье!

Можно подумать, без его пояснений трудно догадаться. Запах козьего молока ни с чем не спутаешь. Признаться честно, Вратко его не любил. Но с детства верил в целебность — и мать, и бабка приучили, чуть что, пить парное молоко, надоенное у криворогой и вздорной Зорьки.

Только после первых двух глотков парень понял, что проголодался зверски. Сколько же дней он провалялся в беспамятстве?

— Кто первый спрашивает? — подмигнул старик, принимая кружку.

— Давай, ты.

— О! Уважаешь седины? Мне это нравится.

Он присел, утвердил локти на коленях:

— Начнем, пожалуй. Как тебя зовут?

— Вратко.

— Странное имя. Я такого не слышал никогда.

— Я родился далеко отсюда.

— И где же?

— В Новгороде. Урманы называют его Хольмгард.

— О! И правда далеко! — Старик причмокнул. — А землю, откуда ты родом, викинги называют Гардарикой?

— Да.

— Очень интересно. Но я задал уже два вопроса. Твоя очередь.

— Спасибо. Как тебя зовут, почтенный?

— Ох, какой ты вежливый, Вратко из Хольмгарда. Называй меня… — Он задумался на мгновение: — Называй меня Вульфером.

— Почему ты так говоришь, Вульфер? Это не твое настоящее имя?

— Настоящее. Сейчас настоящее. Но я сменил много имен.

— Понял. Спасибо. Твоя очередь.

— И спрошу… Как ты оказался в Англии?

— Приплыл. С войском Харальда Сурового.

— О! Интересно. Можно мне вопрос вне очереди?

— Изволь.

— Кто стрелял в тебя?

— Люди из дружины хевдинга Модольва Кетильсона.

— Не удержусь, спрошу еще. У этого хевдинга имя, обычное для северянина. Он разве не служит Харальду Сигурдассону?

— Прикидывается, что служит, — честно ответил Вратко. — А на самом деле я не знаю, кому он служит. Но подозреваю, что Вильгельму Нормандскому.

— Очень интересно! — покивал старик-хозяин. — И почему же они в тебя стреляли?

Вратко помедлил совсем немного, прикидывая, стоит ли раскрывать всю душу перед въедливым, хотя и вроде бы благожелательным старичком? Вульфер тотчас же обратил внимание на заминку:

— Не хочешь — не говори. У нас свободная беседа. Не допрос ведь.

— Спасибо, — кивнул новгородец. — Теперь могу я спрашивать?

— Если хочешь.

— Какой сегодня день? — Все-таки ему очень хотелось узнать, сколько он пролежал в хижине.

— Через пять дней — Святой Михаил.[88]

— Что?! — Вратко попытался подняться. Три дня прошло с того злополучного похода за водой. Три дня… Да его уже и искать бросили. Похоронили, небось, давно… — Войско норвежского конунга еще здесь?

— Куда ж ему деться? — рассмеялся старик. — Судят-рядят с городом Йорком — на каких условиях горожане признают владычество Харальда. На завтра назначен тинг.[89] Будут решать. Но, я думаю, жители не станут противиться предложению конунга. Худой мир лучше доброй ссоры. Согласятся на все его обещания, выдадут заложников… Помощи-то ждать неоткуда. Где Гарольд Годвинссон? Один Господь ведает.

— А ты откуда все это знаешь? Уж прости мое любопытство…

— А чего же мне не знать? Не в лесу живу.

— А где?

— На опушке! — Вульфер показал на удивление ровные и белые зубы. Прямо как у двадцатилетнего.

— Нет, правда…

— А я и не думал врать. На опушке стоит моя хижина. На излучине Уза. Впереди река, позади лес. С голоду не помрешь. Рыбу ловлю — в Йорк вожу на рынок. Кролика в силок словлю — сам съедаю. Собаку вот кормлю…

Будто бы в подтверждение его слов, в дверь поскреблись. Заискивающее поскуливание яснее ясного дало понять — собаку только вспомни, а она уже на порог.

Хозяин поднялся и толкнул дверь. Вратко удивился — на Руси старались делать двери открывающимися внутрь дома, а не то снегом привалит, вовек не выберешься, так и пропадешь от голода. Здесь же обильных снегов, по всей видимости, не знали.

Пес вбежал, радостно виляя хвостом.

Словен, ожидавший увидеть ночных спасителей, черных, как смоль, лохматых и устрашающе огромных, удивился. Сторож Вульфера ростом едва достигал колена. Кудлатый и вислоухий. Хвост бубликом. Шерсть грязно-белая с забавным черным пятном на спине, наподобие седла.

— Что, Шалун, нагулялся? — Старик потрепал пса по загривку. — Ложись, отдыхай…

— А где?.. — начал Вратко, но смолк, не желая выглядеть дураком — вдруг давешнее приключение на берегу реки ему привиделось?

— Что?

— Да нет, ничего…

— Нет, ты спросить что-то хотел. Спрашивай, не стесняйся. Хоть и моя очередь, но уступлю, так и быть. Не вижу разве, что тебя от любопытства распирает?

Парень набрал воздуха побольше и начал:

— Ты, почтенный Вульфер, где меня нашел?

— На бережку. Голова на суше, а ноги в воде. Сапог ты парень потерял… жалко, хороший сапог…

— Да ну его! — отмахнулся новгородец. — Рядом со мной никаких следов не было? Или, может, видел ты кого? Или что-то?

— О! Вот ты о чем! — Старик рассмеялся, вновь хвастая отличными зубами. — Как же мне не видеть, когда гилли ду меня привел?

— Кто?

— Гилли ду.

— Что за зверь?

— О! Да ведь ты же ничего не знаешь про малый народец! Вот и видно сразу, Вратко из Хольмгарда, что издалека ты прибыл на землю Англии.

— Ну так расскажи… Чего зазря смеяться? — Словен даже обиделся слегка, хотя виду не показал. Не пристало гостю выказывать обиду на хозяина.

— Да я не смеюсь, — уловил его чувства Вульфер. — Ты ведь правда не знаешь о малом народце ничего?

Вратко подумал и кивнул. Что за малый народец такой? Коротышки, что ли, навроде пиктов? Или еще мельче?

— А хочешь узнать?

— Хочу. Только сперва мне к своим надо. Хродгейру рассказать о заговоре.

— Быстро для тебя, русича, викинги своими стали… — многозначительно ухмыльнулся старик.

Новгородец снова ощутил нахлынувшую обиду. Проверяет его Вульфер, не иначе. Хочет узнать, стоит ли перед спасенным мальчишкой всю душу выворачивать?

— Я с ними хлеб вместе ел и пиво пил, — твердо ответил парень. — Хродгейр со своими дружинниками мне жизнь спасли, когда я тонул в море Варяжском. И сражался я с ними вместе против ярлов Эдвина и Моркара.

Старик посерьезнел.

— Ты зря думаешь, что я с большой любовью отношусь к графу Нортумбрии или его шайр-ривам.[90] И большинству земледельцев Англии наплевать, кто будет стричь с них шерсть. Какой бы король ни уселся в Лондоне, на йоркширских холмах все так же будет сменяться зима и лето, будут ягниться овцы и колоситься ячмень. И мне нравится, Вратко, что ты верен дружбе. Не часто встретишь подобное в наше время. — Он хлопнул ладонью по колену. — Я отведу тебя к твоим друзьям. Если сможешь встать, конечно.

— Я смогу! — Новгородец приподнялся на локтях и чуть не упал. В глазах потемнело, раненое плечо отозвалось острой болью.

— Сможешь. Но не сегодня. Завтра.

— Почему завтра? Нужно сегодня…

— Кому будет лучше, если ты упадешь по дороге? Я слишком стар, чтобы нести тебя.

«Сюда же дотащил», — подумал Вратко, но вслух сказал:

— Я не упаду.

— Конечно не упадешь. Если сегодня поешь и поспишь.

— Ладно, — вздохнул парень. — Завтра так завтра. Ты, уважаемый Вульфер, говорил: завтра тинг?

— Да. Завтра тинг. Норвежцы в Йорк пойдут. Я тебя на дорогу выведу. Но сам к ним не пойду. Уж уволь. Правильно, Шалун? — Старик почесал пса за ухом. Мохнатый кобель тихонько тявкнул, словно соглашаясь с хозяином. — А теперь держи горшок. И ложку. А потом еще молока попьешь.

Вратко зачерпнул из теплого горшка. Вкусно. Корешки какие-то, кусочки мяса. Похоже, крольчатина.

— Вот так, жуй, хольмгардец. И глотай. А я расскажу тебе о Волшебной стране.

— О чем? — Вратко едва не поперхнулся.

— О Волшебной стране. Ты третьего дня в беспамятстве был… — Старик хитро посмотрел на парня, но тот не стал возражать. Пускай думает, что он ничего не видел и не помнит.

Но провести Вульфера оказалось не так просто. Он вновь прищурился:

— Я сразу понял, что ты не простой человек. Иначе гилли ду не стал бы с бэньши спорить. Не с руки ему это. Бэньши злопамятные. Отомстят обязательно. Ты поправь меня, если я ошибусь… Знаешь ты или нет. А может быть, не знаешь наверняка, но догадываешься… Мы, люди, не одни на этой земле живем. Рядом с нами много всяких тварей обретается. Иные — зверье обычное: кони и коровы, собаки и кошки, олени и волки. Опять же, птицы, рыбы, гады всяческие — пауки, черви, змеи… А есть жители Волшебной страны. Что за страна такая и где она, не спрашивай, объяснить не смогу все равно. Она вроде бы и рядом с нами, и далеко. Есть люди, всю жизнь живут, а о ней не узнают никогда. А есть люди, которым дано. Зато малый народец, так люди жителей Волшебной страны кличут, может туда-сюда ходить, сколько ему вздумается. Есть среди них добрые. Они людям помогают. И по хозяйству…

— Это как наши домовые, что ли? — довольно невежливо перебил Вратко.

— Откуда ж мне знать, кто такие ваши домовые?

— Ну, это вроде человечка. Лохматый и малорослый. За печью в избе живет. Если хозяева к нему с уважением, то и он помогает. А если обидят чем, горшки побить может. А то и в тесто пауков накидать.

— О! — улыбнулся Вульфер. — И у вас малый народец есть, оказывается. Так я и думал. Они везде есть. Только люди их по-разному называют. Мы, к примеру, помощников зовем брауни. А валлийцы говорят — бубах. Кто прав? Не знаю…

— А еще овинник есть. И банник, и хлевник, и дворовой… А в лесу — леший. В болоте — кикимора. В поле — полевики с полевицами. А в омуте водяной сидит.

— Вот видишь! — Старик просиял. — Понял ты, о чем я говорю! Может, и не надо больше рассказывать? Ты и так все знаешь.

— Рассказывай, рассказывай! — Вратко заскреб ложкой по донышку горшка. — Ты прости, почтенный Вульфер, если я тебя обидел. Перебил, влез без спросу…

— Не переживай. Я не в обиде. — Хозяин передал словену вторую кружку молока. — Наш малый народец тоже и в лесу, и в реке, и в море живет. Вот и гилли ду — все больше в березовых рощах обитает. Если кто в лесу заблудился — вывести может, голодному — грибы да ягоды найти… Тебе, вот, помог тоже. Тех из малого народца, кто к людям с добром подходит, мы зовем Благим Двором. А есть еще и Неблагий Двор. Те вредят. Кто по мелочи — молоко скислит или порчу на соты пчелиные напустит. А кто-то и напугать до смерти может. Или задушить. Или кровь выпить… Вот бэньши, они как раз из таких.

— Дозволишь спросить?

— Спрашивай.

— Бэньши… Какие они из себя?

— Они на старух похожи. Высокие, худые, волосы спутанные по плечам…

— Пальцы как у ястреба, — продолжил Вратко.

— Точно. Когтистые. Плачут в ночи. Смерть предвещают. Но если кто-то из людей им на пути попадется, загрызут.

— А кому они смерть предвещают? — Словен передернулся, вспомнив ночную плакальщицу.

— Да кто ж заранее узнать может? Это потом, когда умрет кто-то, припоминать начинают: слышали ли бэньши?

— И что?

— Чаще выходит, что слышали.

— И той ночью… Ну, когда ты меня подобрал…

— А как же. Врать не буду, про других людей не скажу, а я слышал. Долго кричала. Страшно. Очень уж голосистая попалась. Я, признаться, думал, не договорятся в Йорке. Тогда была бы великая сеча. Викинги на стены полезли бы, а крепость в Йорке на совесть сделанная. Многие погибли бы… Теперь не знаю, что и думать.

— Может, на тинге что приключится? — несмело предположил Вратко и прикусил язык. Не хватало еще накаркать.

— Не хотелось бы, — покачал головой старик. — Но что-то будет… Это я точно знаю — не один десяток лет тут живу. Она орала, орала, а потом замолкла. Мы с Шалуном высунулись поглядеть, что да как. А тут и гилли ду бежит… Позвал нас…

— И ты за ним вот так запросто пошел?

— А чего мне его бояться? Говорю же тебе — давно тут живу, привык уже.

Словену показалось, что его собеседник чего-то недоговаривает. Не врет, нет. Искренность старика сомнений не вызывала. Но правду ведь можно не до конца говорить. Ну, да и ладно! Лишь бы завтра добраться до Хродгейра помог. А там попрощаемся и вовек больше не свидимся.

— А кроме этого… гилли ду… ты кого-то еще видел на берегу? — осторожно поинтересовался парень.

— Нет. А ты кого-то видел?

— А с чего ты взял?

— Ты не спросил бы просто так. Неужто с бэньши столкнулся?

— Верно. Столкнулся. Думал — все… Конец мне пришел. Страшная — ужас. Лежу, обмираю. А не помолиться сил нет, не перекреститься.

— А! — отмахнулся Вульфер. — Все равно не помогло бы. Это все монахи-святоши выдумали. Мол, нечисть крестного знамения боится. Как бы не так. Некоторые не любят. От них можно на пеньке укрыться, если на нем три креста вырезаны. А другим наплевать. Хоть весь святой водой облейся.

— А еще три пса были. Здоровущие! Мне по пояс, пожалуй. Черные, мохнатые. Они-то бэньши и прогнали. А гилли ду у них вроде как за старшего был. За ватажника.

— О! Вот как! — прищелкнул языком Вульфер. — Ну, парень, если раньше я и сомневался, то теперь точно знаю — не простой ты человек. Видно, в Волшебной стране интерес к тебе имеется. — Он замолчал, явно размышляя о чем-то своем. Потер залысину. Покачал головой.

Шалун улегся и, умостив голову на вытянутых лапах, не спускал карих глаз с новгородца.

— Так что это за псы? — устав ждать, напомнил о себе Вратко.

— А? Псы? Это — боуги.

— Чего?

— Ну, боуги и боуги… Как тебе объяснить-то? Они вроде как и не сильно к людям добры. Иногда могут просто насмеяться и попугать в шутку. А иной раз и злобный норов показывают. Оборотни. Могут псами черными быть, могут баранами или телятами. Только тем и отличить от скотины можно, что глаза у них большие, круглые и в темноте желтым светятся. На человека боуги любит сзади на плечи запрыгнуть и глаза ему пальцами прикрыть. А пальцы у них холодные… Бр-р-р… — Вульфер напоказ вздрогнул.

— А что ж они меня спасли? Если бы не они…

— А вот это — загадка, парень. Гилли ду спросить бы, да где его найдешь? А найдешь, будет ли он отвечать? У малого народца свой норов имеется. Не всяк к ним подход найдет. Не с каждым они откровенничают.

Старик опять задумался. Тер затылок и почесывал лысину.

Вратко смотрел, смотрел на него, пока не почувствовал, как глаза слипаются. Словен подумал, что хозяин хижины не так уж и не прав. В дорогу лучше завтра отправиться. С утра. Утро вечера мудренее. Слыхал такую присказку?