Ворон и медведь

Дети Черного Медведя

— Все это во славу твою, Повелитель холода и мрака. Вдохни в этот клинок ярость и великую злобу, на страх врагам и во славу короля! Пусть сила твоя всегда будет с ним, Владыка железа и крови.

Небольшая кузня, стояла на краю болота, под сенью высокого дуба с раскидистыми ветвями. В самой же кузне стоял высокий, голый по пояс мужчина, с длинной черной бородой и глубоко посаженными глазами. Бритый наголо череп покрывали причудливые татуировки, также как и широкие плечи и мускулистые руки. Огромным молотом он бил по наковальне, выбивая заготовку для большого меча, в половину человеческого роста. На черных от копоти стенах висели орудия кузнечного ремесла, а прямо над наковальней красовался резной лик самого божества — полузверя-получудовища. Подобный же лик, окруженный самыми пагубными рунами, был и на серебряном амулете на груди кузнеца.

У входа, сложив руки на груди, стоял король Тюрингии, внимательно наблюдая, как куется новый клинок. Наконец, коваль закончил свою работу и, ухватив меч клещами, протянул, рукоятью вперед, в сторону Крута.

— Твой меч готов, Темный Король!

-Разве его не нужно закалить? — произнес Крут, рукой в толстой перчатке берясь за все еще горячую рукоять. Пока она представляла собой лишь грубую перекладину, без каких-либо украшений.

— Нужно, конечно, — усмехнулся кузнец, — но такой клинок закаляется не в воде и не в крови раба, как обычное оружие — лишь вонзившись в сердце яростного зверя, посвященного Чернобогу. Слышишь — его голосом с тобой говорит сам бог!

Из-за двери и впрямь слышались громкие звуки — злобное рычание и оглушительный визг, перемежающийся громкими криками. Кузнец, притворил дверь перед королем и тот, ухватив поудобнее новый меч, вышел из кузни. Вслед за ним, согнувшись в три погибели, вышел и кузнец. Они прошли через небольшую рощу на краю болота и оказались на обширной поляне, освещенной горевшими по краю большими кострами. Большую часть поляны занимал своего рода загон, огражденный высоким частоколом. Между ним и кругом костров столпилось с пару десятков мужчин, сопровождавших громкими криками то, что происходило за оградой. Посреди огороженного частоколом пространства высился исполинский идол, вырезанный из цельного ствола дерева. Он изображал бога-чудовище с оскаленной медвежьей мордой, обрамленной окладистой бородой. На торчащих из тела идола острых сучьях белели черепа людей и животных

У подножия идола скорчились прикованные пленники — семь мужчин и шесть женщин, в возрасте от пяти до пятидесяти лет. Круглыми от страха глазами, они созерцали жестокое зрелище: огромный вепрь, с рыжей щетиной, громко хрюкая, атаковал большого медведя с непривычно темной почти черной шерстью. Встав на задние лапы, передними зверь отмахивался от всех попыток кабана поддеть его на клыки.

Крут подошел к частоколу, — вопящие зрители, узнав короля, поспешно расступились, — внимательно наблюдая за жестоким побоищем. Звери явно сражались давно и тела обоих покрывали кровоточащие раны. Животные уже выбивались из сил, однако не прекращали попыток дотянуться друг до друга. Вот кабан, изловчившись, рванул клыками заднюю лапу медведя, и злобное рычание последнего сменилось жалобным воем. Медведь отпрянул, опускаясь на все четыре лапы и вепрь, сделав круг по арене, с визгом, от которого закладывало уши, ринулся вперед, готовясь одним броском покончить с противником. Однако медведь в последний момент исхитрился увернуться от удара, и хотя его покалеченная лапа оказалась в тисках могучих челюстей, в следующий миг он навалился на вепря сверху, терзая его зубами и когтями. Оба звериных тела сплелись в невообразимый клубок, оглушительный визг и столь же громкое рычание слились в один жуткий звук, пока наблюдатели, затаив дыхание, пытались понять, кто же побеждает в этой безумной схватке. Но вот челюсти медведя вгрызлись в щетинистый загривок, тогда как здоровая задняя лапа, согнулась и распрямилась, вспарывая огромными когтями брюхо вепря. Кровь и кишки вывалились на землю, злобное хрюканье сменилось жалобным визгом и кабан, издыхая, повалился на землю. Медведь, выбравшись из-под навалившейся на него туши, издал торжествующий рев, медленно поводя из стороны в сторону лобастой головой. Маленькие, налитые кровью глазки обшаривали арену и частокол в поисках нового врага. Вот они остановились на прикованных у идола пленниках и зверь, издав новый рев, направился к ним.

— Хороший знак, ваше Величество, — воскликнул кузнец, — зверь Чернобога, родовой зверь вашего рода, одержал верх. Вам осталось только закончить начатое, освятив свой клинок в его крови.

— Я готов, — кивнул Крут, скидывая расшитый серебром черный плащ. Двое подручных кузнеца накинули на плечи короля грубо выделанную медвежью шкуру. Кто-то еще услужливо приоткрыл калитку и Крут, вскинув меч над головой, вышел на арену.

— Я здесь, зверь моего рода! — крикнул он, — во имя общей крови текущей в наших жилах — сразись со мной, чтобы мы узнали, кто достоин стать победителем во славу Чернобога!

Медведю оставалось всего несколько шагов до скованных пленников, когда он заметил нового врага. Какой-то миг он колебался, потом, будто приняв решение, коротко рыкнул и, хромая, направился к королю. Тот вышел на середину арены и остановился, держа меч наготове. Зрители из-за частокола, — в основном дружинники Крута, — застыли в ожидании, осознав, что схватка зверей была лишь преддверием самого главного поединка.

Приблизившись к Круту на несколько шагов, медведь злобно взревел и кинулся на короля. Будь у зверя здоровая лапа, бросок мог стать и удачным, но сейчас владыка Тюрингии увернулся без особого труда и по рукоять засадил клинок в медвежий бок. Зверь жалобно взвыл, из последних сил разворачиваясь и тут Крут, выдернул клинок, вогнав его прямо в оскаленную пасть. Далее продолжать бой не потребовалось — медведь, завалившись набок, рухнул всего в двух шагах от убитого им кабана. Кровь обоих зверей смешивалась, пропитывая перепаханную им землю.

И в этот миг окружившие частокол воины взорвались ликующими криками.

— Крут-Крут- Крут!!! Слава королю Тюрингии!!!

Король, обведя арену довольным взглядом и, перехватив меч поудобнее, направился к прикованным пленникам, со страхом и надеждой смотревших на владыку в медвежьей шкуре. Подойдя ближе, он вскинул меч — и одним махом снес головы сразу трем пленникам. За первым ударом последовал второй, потом третий, четвертый — каждый взмах клинка сносил людям головы или перерубал их тела пополам. Кровь залила землю, идола и самого короля, с хриплым рычанием продолжавшего свою мясницкую работу. Отрубленные головы и иные части тел он насаживал на торчащие из боков идола острые сучья, в дополнение к уже висевшим там черепам. Закончив с кровавой бойней, Крут развернулся к своим воинам и вскинул меч над головой.

— И также будут обречены в жертву все наши враги, — крикнул он, — в грядущей войне, этот меч принесет сотни и тысячи христиан в жертву Повелителю Тьмы. Слава Тюрингии! Слава Чернобогу!!!

— Крут-Крут-Крут!!! — доносилось со всех сторон и в звуках восхищения своих воинов купался и сам король Тюрингии, торжествующим взором осматривая тела мертвых людей и животных. Сейчас король уже не видел их — перед его глазами представала широкая река крови, несущая мертвые тела от Рейна и Альп до Средиземного моря и самой Атлантики.

Вадомар, стоял у окна старинного здания, мрачно глядя на простиравшуюся перед ним озерную гладь. В этом здании, оставшемся еще с римских времен, молодому герцогу Алемании, предоставил убежище король Сигизмунд. Сам владыка франков с большим войском ушел на запад, оставив в своей столице сильный отряд во главе со своим зятем графом Рикардом. Рикард же, с позволения короля, впустил в город и арабский отряд во главе с полководцем Али ибн Хасаном. Основные силы арабского войска разместилась за пределами города — со своего окна алеман видел светящиеся на берегу озера костры сарацинов. Даже оттуда сейчас доносились завывания муэдзинов, созывавших мусульман на вечернюю молитву.

— Бисмилляхи рахмани рахим, — рассеяно произнес Вадомар. За стеной, где разместился Али ибн Хасан, со своими приближенными, в это время обычно тоже слышалось молитвенное бормотание — однако в этот раз там почему-то царило молчание. Пожав плечами, Вадомар — точнее Абдуллах ибн Мухаммед, как он стал прозываться после принятия ислама, — решил и сам обойтись на сегодня без обязательной молитвы. Веру он принял не по велению сердца, а ради получения войска, за что на него порой косились даже самые преданные его соратники из алеманов. Однако Вадомар-Абдуллах считал, что зашел слишком далеко, чтобы сейчас поворачивать назад. Как бы то ни было — вместе с ним сейчас шло войско в двадцать тысяч арабов — и еще три тысячи христиан-алеманов, с помощью которых Вадомар надеялся отвоевать отцовские владения. О том, что будет дальше, новообращенный мусульманин решил пока не задумываться. Раздевшись, он лег в постель и постарался уснуть, в преддверии завтрашнего долгого перехода.

Вадомар сам сначала не понял, что его разбудило — какой-то миг он лежал с открытыми глазами, пытаясь понять, в чем дело. Потом пришли звуки — топот множества копыт, воинственные крики и лязг оружия. Вскинувшись с кровати, Вадомар, поспешно напяливая на себя, что подвернулось под руку, подбежал к окну.

Его глазам предстала невероятная картина — вся Женева полыхала в огне пожарищ. Отблески пламени отражались в озерной воде и на фоне костров двигалось множество силуэтов пеших и конных всадников, отчаянно сражавшихся друг с другом. Даже беглый взгляд на все это позволил Вадомару понять, что одна из сторон застигнута врасплох нападением — ну, а кто именно побеждает в этой битве стало понятно, когда над городом пронеслись торжествующие крики.

— Аллах! Аллаху акбар!!!

Позади стукнула дверь и Вадомар, резко обернувшись, увидел Али ибн Хасана, в полном воинском облачении и в сопровождении двух рослых сарацинов.

— Что это значит?! Сигизмунд наш союзник!

— Сигизмунд — ничтожный дурак! — презрительно сплюнул сарацин, — а ты — дурак еще больший, если решил, что эмир и впрямь станет проливать кровь правоверных за то, чтобы глупый мальчишка воцарился в своей дикой стране!

Он говорил по-франкски почти чисто — сын арабского полководца и дочери франкского графа, принявшего ислам. Однако темные глаза его полыхали все тем же фанатичным огнем, что горел и у воинов Аллаха, когда те впервые несокрушимой песчаной бурей вырвались из аравийских пустынь.

— Уже почти век мы воюем с франками, — продолжал Али, — и Сигизмунд попортил нам слишком много крови, чтобы мы могли упустить такой удобный случай, когда он сам открыл дорогу к своей столице. Сегодня вечером мои люди, прокравшись к воротам, перерезали охрану и впустили наше войско в Женеву. Слышишь — она кричит как женщина, которую берет в наложницы воин! Сегодня этот город — город Аллаха!

— Вы с эмиром сошли с ума! Как только Сигизмунд узнает о вашем вероломстве, он тут же кинется отбивать свою столицу! Перекрыть вам пути назад — проще простого!

— Во-первых, Сигизмунду сейчас не до того, — улыбка под черными усами напоминала волчий оскал, — или ты и впрямь думаешь, что эмир, — да хранит Аллах его вечно, — станет уговаривать халифа Кордовы, чтобы тот выполнил просьбу короля франков? Сигизмунд поверил в это, да — он пойдет войной на Лупа и встретится с аквитано-кордовским войском. Хорошо, если он сам сумеет унести ноги. Ну, а во-вторых, я и не собираюсь возвращаться той же дорогой, что и пришел. Пока мы шли сюда, войско эмира перешло через Альпы и сейчас осаждает Турин. Я, по перевалам, которые разведали наши купцы и лазутчики, пройду на юг и ударю в тыл лангобардам, когда они ринутся отбивать свой город. Ну, а затем мы пойдем дальше — на Павию и Милан, а может и на сам Рим. И добыча, что мы возьмем — и с Женевы и в Италии, — многократно окупит все то, что мог бы дать эмиру Сигизмунд.

— А что будет со мной? — почти спокойно спросил Вадомар. Губы Али ибн-Хасана раздвинулись в пренебрежительной усмешке.

-Эмир велел доставить тебя в Марсель живым, — сказал он, — разве что лишенным кой-каких частей тела — евнуху они ни к чему. Он также позволил мне немного позабавиться, перед тем как...

Он не договорил, — обманутый кажущейся растерянностью Вадомара, он подошел к нему слишком близко и пропустил тот миг, когда недоумение в синих глазах юноши сменилось слепой ненавистью. С неожиданной быстротой молодой человек сорвал с пояса Али украшенный драгоценными камнями кинжал и вонзил его в горло сарацина. В гаснувших глазах арабского полководца еще отражалась надменная усмешка, а Вадомар уже толкнул его тело на ближайшего из его подручных, полоснув по горлу второго, что опомнившись, только потянул из ножен клинок. Другой же сарацин, напуганный внезапным преображением испуганного подростка в жаждущего крови воина, кинулся бежать и Вадомар добил его ударом в спину. После этого, он склонился над телом Али, стягивая с него доспехи и сам облекаясь в них. Закончив с этим, он сбежал вниз по лестнице — и нос к носу столкнулся с одним из собственных воинов, пришедшим еще с Алемании.

— Мой герцог!- воскликнул он, — что происходит в этом проклятом городе? Все убивают всех, а мы...

— И мы будем делать то же самое, — лицо Вадомара исказила гримаса такой лютой ненависти, что воин невольно отшатнулся, — убивайте их всех — франков и сарацин. Во имя Водана, бога моих предков — сегодня я принесу ему обильную жертву!

Клокоча от непрерывно бурливших в нем ярости, ненависти и жгучего стыда, Вадомар прервался на полуслове и кинулся вперед, громко сзывая своих воинов. Спустя миг — и они ворвались в толпу, сходу включившись в жестокую битву. Несмотря на то, что Вадомар призывал убивать всех, сам он кипел желанием поквитаться именно с сарацинами за их вероломство — и очень скоро франки и алеманы объединились против общего врага. Мусульмане же, узнав о гибели своего полководца и обескураженные ударом в спину, смешали свои порядки и вскоре битва, что казалось уже близившейся к концу, закипела с новой силой. Реки крови текли по улицам города и в них отражалось зарево пожарищ, объявшее дома и церкви Женевы.

И все же арабов было намного больше — опомнившись от потрясения от гибели ибн-Хасана, они с новой силой принялись теснить противника. Казалось, что победа сарацин уже неизбежна, когда в битву вдруг вмешалась новая, еще более страшная сила.

— Крут-Крут-Крут! Слава Одину! Слава Чернобогу!

Воинственные крики неслись со стороны озера и из ночного мрака одна за другим выныривали лодки и плоты, под стягами с черным медведем. Впереди, на самой большой из лодок, стоял молодой король Тюрингии, с мечом Чернобога на поясе и злобной улыбкой на устах. Рядом же с ним, в полном воинском облачении, крутил секирой король франков Хлодомир, жаждущий поквитаться с вероломным братом.

Крут не медлил с походом на запад — и Хлодомир, в котором ненависть к Сигизмунду и надежда вернуть престол, все же пересилила неприязнь к язычникам, скрепя сердце, присоединился к нему. Именно плененный король франков, подсказал Круту эту идею — ударить по столице Бургундии, нанеся тем самым жесточайший удар по честолюбию брата. Пробравшись тайными перевалами, войско Крута вышло на северо-восточный берег Женевского озера. Забрав в окрестных деревнях все лодки, какие только там нашлись, срубив в лесах грубые, но крепкие плоты, король Тюрингии решился атаковать город с озера.

Рискованный план оправдался, когда вышедшее к Женеве войско застигло город, объятый жесточайшей резней. Крут, не долго думая над тем, кто и с кем там сражался, отдал обычный для него приказ.

— Убивайте всех — Один в Вальхалле примет своих!

Войско Крута, — тюринги, алеманы, бавары, славяне, — ворвалось в схватку, словно волчья стая в драку двух собачьих свор. Одним ударом они рассекли сражающихся, опрокинув и сомкнув их ряды, погнав вглубь города. В первых рядах сражался молодой король, окруженный отборными головорезами из своей дружины. Каждый взмах меча, закаленного в медвежьей крови, сносил чью-то голову, рассекал чью-то грудь, перерубал руку, заносившую клинок над головой Крута. Стальной клин тюрингского войска пробивался все глубже в город, сметая наспех возведенные баррикады из обломков зданий и окровавленных тел.

На одной из таких баррикад Крут и столкнулся с Вадомаром. Тот, завидев реющее над вражеской армией знамя с черным медведем, положил всех своих людей, чтобы прорваться, наконец, к королю Тюрингии. С диким криком, от которого отшатнулись даже самые ожесточившиеся рубаки, он кинулся на ненавистного врага.

— За моего отца! За Алеманию! Умри, проклятый братоубийца!!!

Крут не узнал странного юнца в сарацинских доспехах, что визжа и сыпля оскорблениями, накинулся на него. Вадомар же, при виде человека, что лишил его всего, — дома, семьи, чести, отчизны, — словно обрел новые силы, которые он и выплеснул в одной отчаянной атаке. Первый удар чуть было не достиг цели — Крут в последний момент отшатнулся и клинок, чуть не снесший ему пол-головы, оставил лишь глубокий порез на щеке. Однако и Крут не медлил с ответом — сталь со звоном ударила о сталь и дамасский клинок разлетелся на куски. В следующий миг меч Чернобога разрубил Водомара от плеча до поясницы. Крут, упершись ногой в изуродованное тело, с трудом выдернул завязший в костях клинок и две половины, брызжущие кровью и внутренностями, покатились вниз по баррикаде, под ноги наступающих тюрингов.

— Слава Одину!!! — вскричал Крут, — убивайте их всех!!!

Где-то неподалеку, рыча, словно рассерженный медведь, рубился и Хлодомир, орудуя огромным боевым топором. С одинаковой яростью он обрушивался и на сарацинов и на франков, приспешников Сигизмунда.

— Вы все лживые изменники!!! — орал он, — ублюдки, содомиты, шлюхи Сатаны!!! Тот из вас кто поднимет меч на своего короля, да будет проклят перед лицом Господа!!!

Иные из франков, признав Хлодомира, бросали оружие, моля короля о пощаде и тот, поначалу зарубив нескольких таких, в конце концов, сменил гнев на милость. В одной из кратковременных передышек, ему все же удалось перекинуться парой слов с Крутом. Тот зло зыркнул на франка, но спорить не стал — кровавая пелена начала спадать с его глаз и король Тюрингии уже сам видел, что и его войско, в своем первом сокрушительном натиске на врагов, понесло немалые потери на улицах Женевы.

— Хорошо, — неохотно сказал он, — тех франков, кто бросит оружие или перейдет на нашу сторону — пощадим. Но я обещал богам обильные жертвы — и всех сарацин, что попадут нам в руки, ждет лишь смерть.

С этим Хлодомир, ненавидевший сарацин еще больше чем язычников, не стал спорить — и кровавая бойня продолжилась. К утру из двадцатитысячного арабского войска в живых осталось лишь шестьсот человек — и всех их Крут обрек в жертву Чернобогу. Весь остаток ночи на берегу озера слышались заунывные обращения к жестоким богам — и потоками лилась кровь, окрашивая алым темные воды. Веками потом среди окрестных крестьян ходили легенды о том, сколь крупными и жирными стали рыбы и раки, откормившись на сарацинских трупах.

А ранним утром, когда жестокий обряд, наконец, закончился к королю Круту прискакал измученный гонец на взмыленной лошади.

— Беда, мой король, — выдавил он, — случилось страшное!