Воронцов. Перезагрузка. Книга 6

Глава 12

На утро я увидел, что градоначальнику действительно стало легче. Сидя у его постели, я отмечал каждое изменение: цвет лица, частоту дыхания, температуру тела. Пульс, ещё вчера такой слабый и прерывистый, теперь бился под моими пальцами ровнее, увереннее.

— Ну как, ваше превосходительство? — спросил я, отнимая руку от его запястья. — Чувствуете себя лучше?

Градоначальник слабо кивнул, его потрескавшиеся губы дрогнули в подобии улыбки.

— Благодарствую, — едва слышно прошептал он. — Что вы сделали со мной? Вчера я был одной ногой в могиле, а сегодня…

— Сегодня обе ноги твёрдо стоят на земле, — закончил я за него с улыбкой. — Но не обольщайтесь, до полного выздоровления ещё далеко.

Я отошёл к окну, отдёрнул тяжёлые шторы, впуская в комнату утренний свет.

— Сейчас я дам вам ещё угля, — сказал я, возвращаясь к постели больного. — И не морщитесь. Знаю, гадость редкостная, но именно она вытягивает из вас отраву.

Служка тут же подскочил с заранее приготовленной чашкой, в которой чернели крошки берёзового угля. Я взял её, помог градоначальнику приподняться на подушках и поднёс к его губам.

— В рот и запивайте. Всё до последней крошки.

Он покорно глотал, мужественно сдерживая отвращение.

Ближе к вечеру я снова поставил капельницу. Он вздрогнул, но не издал ни звука.

Вечером, убедившись, что состояние Глеба Ивановича стабильно, я отправился собираться в дорогу. Усталость последних дней навалилась на плечи, как свинцовый плащ. Хотелось домой, в Уваровку, к Машеньке, к привычному укладу жизни, который, несмотря на все трудности, казался теперь таким уютным и знакомым.

Перед отъездом я заглянул к кузнецу. Савелий Кузьмич встретил меня, вытирая руки о фартук. Его мастерская гудела и звенела, словно улей: помощники сновали туда-сюда, раздувались меха, шипело в воде раскалённое железо.

— А, Егор Андреевич! — просиял кузнец. — Как раз хотел к вам послать мальца. Смотрите, что вышло!

Он отвёл меня в угол кузницы, где на верстаке лежало нечто, укрытое куском дерюги.

— Только вот закончу не раньше чем через два дня. Золотник пока капризничает, не хочет как надо ходить. Да и поршень ещё подгонять нужно.

Я задумался, прикидывая варианты. Завтра с утра мы с Захаром планировали выехать в Уваровку. Ждать ещё два дня в городе не хотелось, но и оставлять незавершённым столь важное дело было нельзя.

— Ладно, — решил я наконец. — Закончите работу и передадите через Фому. Он ещё здесь задержится тогда. А мы с Захаром завтра планируем поехать в Уваровку.

Кузнец кивнул, соглашаясь:

— Будет исполнено, Егор Андреевич.

Вечером я направился к Ивану Дмитриевичу. Накануне один из его людей, передал мне записку. Почерк был мелкий, буквы жались друг к другу, словно им было тесно на клочке бумаги: «Жду вечером у себя». И всё. Хочу я этого или нет.

Кабинет Ивана Дмитриевича полностью соответствовал моим представлениям о логове государственного служащего тайного ведомства. Тяжёлые шторы на окнах, массивный стол, заваленный бумагами, книжные шкафы с рядами кожаных фолиантов, многие из которых, уверен, никто никогда не открывал. В углу тикали напольные часы, отсчитывая время с механической беспристрастностью. Воздух был пропитан запахами сургуча и какой-то неуловимой, но безошибочно определяемой «спецуры» — так в моё время называли особую атмосферу кабинетов силовых ведомств.

Я улыбнулся этому наблюдению и уже открыл рот, чтобы начать разговор, но тут в кабинете появился — словно из воздуха материализовался — долговязый мужик в тёмном сюртуке. Я сразу понял, что это тот самый наблюдатель, который следил за нами из окна в тот вечер, когда Иван Дмитриевич остановил меня посреди улицы и требовал немедленного ответа.

— Егор Андреевич, добрый вечер, — поздоровался незнакомец, но сам не представился.

Он протянул руку, я пожал её и спросил прямо:

— А вы?

Незнакомец слегка скривил лицо, как будто у него внезапно заболел зуб.

— Вы уж простите, но имя моё вам знать не нужно, — отрезал он, садясь в кресло у стола и жестом предлагая мне сделать то же самое.

Я сел напротив, чувствуя себя как на допросе. Свет от канделябра падал так, что лицо незнакомца оставалось в тени, лишь изредка, когда он наклонялся вперёд, я мог различить острые черты его лица и холодный блеск глаз.

— Иван Дмитриевич сказал, что вы готовы к сотрудничеству, — начал он без предисловий. — Что в вашей ответственности за знания не по эпохе вы несёте полное понимание. Скажите, пожалуйста, с учётом всего этого, какими вы можете с нами поделиться знаниями и технологиями?

Я слегка задумался, откинувшись на спинку кресла. Вопрос был прямым, но ответ требовал некоторой подготовки. Я решил зайти с другой стороны.

— Позвольте спросить, — начал я, наблюдая за реакцией собеседника, — сколько «попаданцев» сейчас находится в поле зрения вашей… структуры? И какую информацию они вам предоставили?

Долговязый застыл, словно кто-то нажал кнопку «пауза» в фильме. Даже дышать, кажется, перестал на мгновение. Затем медленно, очень медленно, он наклонился вперёд, и свет свечи выхватил из тени его лицо — худое, с запавшими щеками и глазами, которые, казалось, смотрели прямо в душу.

— Интересный ход, Егор Андреевич, — произнёс он с нотками уважения в голосе. — Вместо ответа — вопрос. Причём какой! Сразу видно человека с… особым мышлением.

Он какое-то время помолчал, но потом всё же продолжил:

— Порядка четырёх человек были в этом временном периоде, — произнёс он неожиданно мягким голосом, который совершенно не вязался с его обликом. — Под нашим наблюдением.

Он переглянулся с Иваном Дмитриевичем, и между ними словно пробежала невидимая нить понимания. Что-то они обсудили без слов, в этом молчаливом взгляде.

— Были, — акцентировал долговязый, делая ударение на этом слове. — Видите ли, один из них не способен к сотрудничеству.

Он встал из кресла и приблизился к столу. Его шаги были неслышными, будто он не касался пола.

— Я так понимаю, Иван Дмитриевич вам о нём рассказал, — продолжил он, бросив косой взгляд на своего коллегу. — Это тот самый эндокринолог, который следит за здоровьем императрицы.

На мгновение в комнате повисло тяжёлое молчание. Я слышал, как где-то за стеной проскрипели половицы, как тикали часы на полу, отсчитывая секунды этого странного разговора.

— Да, дело он делает большое, — долговязый опустился в кресло напротив меня, сложив руки домиком перед лицом, — но на диалог не идёт никак. А императрица его поддерживает и не даёт возможности что-то из него выспросить… другими методами.

В последних словах прозвучала неприкрытая угроза, и я невольно сглотнул. В памяти всплыли рассказы о застенках Тайной канцелярии, о допросах с пристрастием.

— Одного же пришлось устранить, — продолжил он так буднично, словно говорил о забое скота или вырубке леса. — Он был угрозой.

Я пристально смотрел на долговязого мужика, изучая его лицо, пытаясь уловить хоть тень сожаления или смущения. Но тот, как ни в чём не бывало, продолжил дальше, словно речь шла о самых обыденных вещах:

— Один сошёл с ума. Видать, не смог смириться с тем, что попал в прошлое.

Он взял со стола серебряную табакерку, открыл её и принюхался к содержимому, но лишь провёл пальцем по краю, будто проверяя, нет ли пыли.

— А последний слишком много затребовал. В итоге он сидит сейчас под стражей, изолированный от всех.

Табакерка с тихим щелчком закрылась и вернулась на стол. Долговязый снова сел в кресло, внимательно наблюдая за моей реакцией.

Я задумался, постукивая пальцами по подлокотнику кресла. В голове роились мысли, как пчёлы в потревоженном улье.

— Интересная картина получается, — наконец произнёс я, подбирая слова с осторожностью. — А откуда же у вас знания о других попаданцах? Что, они были?

— Так нашей организации не один десяток лет. — Долговязый усмехнулся, и эта усмешка преобразила его лицо, сделав его почти человечным. Он провёл рукой по волосам, зачёсывая их назад, и в этом жесте было что-то театральное.

— И отсюда вы знаете о хронологии правителей России? — продолжил я, не дожидаясь ответа на первый вопрос.

— Да, конечно, — он наклонился вперёд, и его голос стал тише, словно он делился тайной. — Были и сговорчивые, были те, кто делился технологиями. Разные были…

Он замолчал, и в этой паузе мне почудилось что-то недосказанное, какая-то тёмная история, которую он предпочёл оставить за кадром.

Я же стал размышлять вслух, намеренно делая это так, чтобы они приобщились к моим размышлениям:

— Вы же понимаете, что подобные случаи — я имею в виду попаданцев — проходят и в других странах.

Иван Дмитриевич, до этого молчавший, подался вперёд, его глаза внезапно загорелись интересом.

— Возьмите, допустим, ту же Великобританию, — продолжил я, наблюдая за реакцией обоих собеседников. — Там англосаксы колебаться не будут. В двадцать первом веке, возможно, стали бы, а вот в девятнадцатом точно нет. Не та психоматрица.

Долговязый при слове «психоматрица» слегка наклонил голову, как делают птицы, когда встречаются с чем-то необычным. Его тонкие пальцы снова начали выбивать ритм.

— А проверить это очень даже можно, — сказал я, чувствуя, как затягиваю их в свою логику. — Есть там попаданец, а возможно, и не один, или нету — это же очень просто.

Я встал и прошёлся по комнате, половицы тихонько поскрипывали под моими шагами.

— Нужно провести анализ всех реактивных взлётов в области машиностроения, точнее, станкостроения, химии, огнестрелов, — я загибал пальцы, перечисляя области. — Пусть ваши спецслужбы это проверят.

Долговязый следил за мной взглядом, не поворачивая головы, только глаза его двигались, как у хищника, который не упускает из виду потенциальную добычу.

— Да, я уже уверен, что проверили, — продолжил я, останавливаясь у окна и глядя на улицу, где сновали прохожие, занятые своими делами, не подозревающие, какие разговоры ведутся за этими стенами. — И есть неутешительные предположения, откуда ноги растут.

Я обернулся к своим собеседникам. Они сидели неподвижно, как две статуи.

— А вы представьте, если в Великобритании окажется физик-ядерщик, да ещё и джингоист, — произнёс я, наблюдая, как меняются их лица при неизвестном слове.

— Кто это? — прервал меня Иван Дмитриевич, впервые за долгое время подав голос.

Я глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Как объяснить этим людям восемнадцатого века, что такое джингоизм? Как донести до них опасность человека из будущего, одержимого идеями национального превосходства и обладающего знаниями о ядерном оружии?

— Джингоист — это человек, одержимый идеей величия своей страны, готовый на всё ради её возвышения, — начал я. — Такой, который считает свою нацию лучше других и верит, что она имеет право господствовать над остальными. В двадцать первом веке в Европе таких отморозков пруд пруди.

Долговязый медленно кивнул, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на понимание и тревогу одновременно.

— И если такой человек, обладающий знаниями о смертоносном оружии, которое может уничтожить целые города, попадёт в руки британской короны… — я оставил фразу незаконченной, позволяя им самим дорисовать картину.

В комнате повисла тишина, тяжёлая и плотная, как предгрозовое небо.

— На самом деле это очень даже серьёзно, — произнёс я. — Вы представляете, если такой человек со знаниями будущего попадёт в страну, которая будет его поддерживать в его начинаниях…

Моя фраза повисла в воздухе недосказанной. Комнату наполнила тяжёлая тишина — даже скрип половиц затих, словно сам дом задержал дыхание. Долговязый и Иван Дмитриевич переменились в лице. Первый крепче сжал в руке серебряный набалдашник своей трости, так что побелели костяшки пальцев, а второй медленно положил перо на стол, оставив на пергаменте небольшую кляксу.

За окном пронзительно крикнула какая-то птица, вспорхнула с подоконника, и этот звук словно освободил меня от оцепенения.

А я продолжу:

— И после этого, — сказал я, продолжая расхаживать по комнате. — Вы говорите, что нельзя применять знания, исходя из принципа «как бы чего не вышло». Да это же инфантильность!

Я остановился и резко развернулся к Ивану Дмитриевичу. Тот сидел, опустив голову, задумчиво теребя пуговицу на своём сюртуке.

— Вдруг Ричард не просто так не стал прорываться к своим? Может, он увидел то, что ему показалось неправильным, что-то его насторожило. Или понял, что грядёт что-то опасное.

Моё предположение упало в тишину комнаты, как камень в тёмную воду, вызвав круги размышлений на лицах собеседников. Долговязый встал, молча прошелся к окну, потом вернулся и снова сел в кресло, сложив руки на коленях.

— И кстати, — я понизил голос до едва слышного шёпота, — обо мне тоже держите информацию в строгом секрете. Я уверен, их спецслужбы и за меньшее могут убить.

Эти слова подействовали как удар кнута — долговязый тут же воспрянул, выпрямился, и его глаза вспыхнули тем холодным, стальным огнём, который обычно различим лишь у людей, привыкших отдавать приказы, не задумываясь о последствиях.

— То есть вы хотите, чтобы у вас была постоянная охрана? — спросил он, и в его тоне звучала скрытая надежда — похоже, моя просьба вписывалась в какие-то его планы.

Я подошёл к окну и приоткрыл ставень шире.

— Нет, что вы, зачем? — ответил я, разглядывая проезжающую мимо повозку с сеном. — Ну, если вам будет спокойнее, то можно, но только ненавязчиво, чтобы перед глазами не маячили, и я их не видел.

Я повернулся к ним лицом, и мой голос обрёл твёрдость:

— Но это не то, чего я хочу. Я хочу, чтобы моя страна в будущем процветала.

Иван Дмитриевич и долговязый переглянулись. В их взглядах читалось нечто среднее между уважением и недоверием. Взрослые люди, смотрящие на ребёнка, высказавшего вдруг по-взрослому мудрую мысль.

— Я сколько знаю историю России, — продолжил я, — её вечно кто-то да хотел сожрать.

Мои пальцы скользнули по корешку одной из книг — судя по золотому тиснению, это был какой-то старинный исторический трактат.

— А я хоть как-то, но могу усложнить это агрессорам.

Я обернулся и заметил, как долговязый подался вперёд, словно хищник, учуявший добычу.

— Понятное дело, что нет смысла вам рассказывать про IT-технологии и компьютеры, — продолжил я, невольно улыбнувшись при виде их озадаченных лиц, — но вот, допустим, об эффективном управлении… Это, кстати, в моём веке называют «менеджмент»…

Каждое незнакомое слово я произносил с особым ударением, видя, как они с жадностью ловят каждый звук.

Иван Дмитриевич кивнул, явно заинтересованный этой идеей. По его взгляду было видно, что он уже прикидывает, как это можно использовать.

— Или вот возьмём уголь, — я подошёл к столу и сел напротив них. — Тот, который Глебу Ивановичу я скармливал, чтобы ему стало легче. У меня просто не было времени сделать его активированным. Так-то он лучше действует в случаях отравления.

Я поднял руки и показал пальцами двойные кавычки, хотя понимал, что этот жест вряд ли они ещё знают.

— «Изобретение» активированного угля. Его технология активации, кстати, достаточно проста, и если её обкатать, можно сделать некий противогаз, а из стекла, которое я уже делаю в Уваровке — очки.

— Что такое противогаз? — осторожно спросил Иван Дмитриевич, наклонив голову.

Снаружи закружились снежинки — они медленно кружились, создавая умиротворяющий фон нашему разговору, столь контрастирующий с его содержанием.

— А это такая маска на лицо, — объяснил я, очерчивая в воздухе контуры, — которая будет фильтровать практически любое задымление, и человек сможет дышать спокойно. Это вот может пригодиться для военных.

Долговязый, до этого сидевший неподвижно, вдруг оживился, его глаза заблестели.

— Ну, например, — продолжил я, — используя следующую тактику: по линии фронта зажечь во многих местах смолу так, чтобы было крайне много едкого дыма, чтобы всё поле было затянуто.

Я подошёл к пыльному глобусу, стоявшему в углу комнаты, и начал водить пальцем по его поверхности, словно показывая линию фронта.

— Не думаю, что враг сможет пойти в атаку, если несколько сотен квадратных метров будет всё в едком дыму, а у наших будут противогазы и очки. Это явное тактическое преимущество будет, — я оторвал взгляд от глобуса и посмотрел им прямо в глаза. — Прям очень очевидно.

В комнате снова воцарилось молчание.

— Ну а тактику уже сами обыграете, — добавил я почти небрежно. — Это, кстати, и для закрытых помещений тоже подойдёт.

Я сделал паузу и чуть тише закончил:

— Но это так, мелочи.

Долговязый вдруг тихо рассмеялся — впервые за весь разговор. Его смех был похож на скрип несмазанной двери — резкий, неожиданный и какой-то механический.

— Мелочи, говорите? — переспросил он, обменявшись взглядом с Иваном Дмитриевичем. — Нет, Егор Андреевич, это далеко не мелочи… — долговязый встал с кресла и пройдя несколько шагов, присел на край массивного дубового стола, — вы утверждаете, что ваши знания могут значительно изменить… скажем так, текущее положение дел в Империи?

— Поймите, я не учёный, не медик, не физик, — начал я. — Большая часть моих знаний в основном берётся из средней школы.

Взгляды обоих собеседников стали ещё внимательнее, и я заметил, как Иван Дмитриевич незаметно придвинул к себе перо и бумагу.

— Да, у нас дети, начиная с шести-семи лет, одиннадцать лет учатся в школе, где дают достаточно качественное образование, по крайней мере, в моё время давали.

Я подошел к креслу и провёл пальцем по резному узору на подлокотнике, собираясь с мыслями. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь скрипом пера по бумаге — Иван Дмитриевич что-то торопливо записывал.

— Ну и по жизни потом много с чем сталкивался, но поверьте, что и те знания, которые есть у меня здесь, — я постучал указательным пальцем по виску, — будут казаться просто чем-то фантастическим.

Долговязый поднял бровь, в его глазах мелькнуло что-то похожее на скепсис, смешанный с любопытством.

— Ну вот, например, представьте, таблица Менделеева, — я развёл руками, словно показывая невидимое полотно. — Она может появиться куда раньше, чем должна появиться. Кстати, это должно произойти только через шестьдесят лет.

Я отошел от кресла к небольшому столику у окна. На нём стоял графин с водой. Налив себе чашку, я сделал глоток и продолжил:

— Что такое таблица Менделеева? Был такой… вернее, у вас будет учёный, который придумал периодическую систему, где по полочкам разложил все известные на данный момент химические элементы.

Я вдруг вспомнил школьный кабинет химии, где на стене висела огромная красочная таблица. Странно, как такие мелочи остаются в памяти, несмотря на все потрясения.

— Прописал их атомную массу. Валентности разложил от активных до пассивных.

Долговязый вытащил из внутреннего кармана сюртука платок и промокнул лоб, хотя в комнате не было жарко.

— В общем, очень умно придумана таблица. Это был практически прорыв в химии, — я повернулся к своим собеседникам. — То есть, вы понимаете, её можно «придумать» уже сейчас.

— Да, я всех элементов не помню, но концепция будет ясна, а это уже не просто научный престиж, это уже мировая политика.

— Егор Андреевич, вы понимаете, что после того, что вы сейчас рассказали, — он слегка запнулся, подбирая слова, — мы просто обязаны вас закрыть и никому не показывать.

Его голос звучал напряжённо, почти угрожающе, но в нём слышалось и что-то ещё — может быть, надежда или страх?

— Понимаю, — ответил я, с улыбкой глядя на долговязого. — Но я уверен, вы этого не сделаете.

Я слегка сделал паузу.

— Ну а если пойдёте на принцип и сделаете, то вы просто ничего от меня не получите, вы же это знаете. И Иван Дмитриевич подтвердит, что я гораздо сговорчивее, когда у нас именно диалог, а не принуждение.

Иван Дмитриевич кивнул, подтверждая мои слова. Огонёк свечи отразился в его глазах, делая взгляд глубже и мудрее.

— Да, я в курсе, — сказал долговязый, барабаня пальцами по столешнице.

— Вот и подумайте.

Он прошёлся по комнате, поскрипывая начищенными до блеска сапогами, и остановился прямо передо мной:

— Обязательно подумаем, Егор Андреевич. Вы когда планируете уезжать к себе?

— Да, вот на днях, — ответил я, добавив с нажимом: — Желательно поскорее.

Долговязый обменялся взглядами с Иваном Дмитриевичем, и я уловил в этом безмолвном диалоге какое-то решение.

— Задержитесь ещё завтра, — попросил долговязый, и в его голосе прозвучали нотки, которых я ранее не слышал — почти просительные. — Нужно попасть к нотариусу и оформить кое-какие бумаги.

Я медленно кивнул, понимая, что выбора у меня особо нет.

— Хорошо, — согласился я. — Завтра так завтра.