Восемь лет с Вагнером

Первоначально в ЦАРе мы занялись, конечно же, обучением армейского корпуса. Их армия была в очень плачевном состоянии. Можно сказать — у них армии практически не осталось. Когда мы приехали в ЦАР, под властью президента Туадера находилось всего 15 % страны. По моим наблюдениям. Сейчас государство контролирует большую часть, стоят военные базы. И это в первую очередь — всё благодаря нам. Когда я давал ООН-овским пресс-секретарям в Бамбари интервью, то я ссылался на то, что мы помогаем легитимному президенту страны, который обратился за помощью к нашему президенту.

Тогда же я открыл теневую сторону МИНУСКи — миротворческого контингента ООН. Мол, вы там у себя в ООН знаете, сколько нас приехало в ЦАР (не буду озвучивать цифры) — а вас здесь полный контингент, вы стоите здесь с 13-го года. Вопрос — хоть кто-то из вас, дятлов, здесь навёл порядок? Я тогда перечислил то, что я конкретно знаю, что вы ООН-овскими бортами перевозите сексуальных рабов из лагерей беженцев, алмазы, золотишко, оружие. Они очень страшно этому были удивлены. Я говорю: «Ну вы покопайтесь получше, и на каждой ООН-овской базе вы найдёте человека, который знает о том, что это происходит».

Трудно сказать о первых впечатлениях, потому что был жесткий перелет, довольно долго туда лететь. Когда выгрузилилсь из самолета в «Урал» — человек 30 набилось. Все начали курить сразу, и дорога была такая, тяжелая. Ночью приехали, расположились. Но было необычно — люди негроидной расы, много их, я столько их не видел сразу. В Банги приехали, и портом также ночью мы поехали в Беренго — учебный лагерь. Я там был два месяца инструктором, и потом по базам нас начали кидать. Ну, нормально, покатался по всему ЦАРу, могу сказать, что красивая страна.

Потом база на Бри уже начала открываться, и нас послали в первую поездку по земле — отвезти воду, продукты. Когда мы заехали за Себут, ООН-овцы нас тормознули и, спросив, куда мы едем, покрутили пальцем у виска.

— Куда вы едете? — говорят нам. — Мы туда ездим по 20 машин, из них 5 броневиков — и нас грабят. А вы едете на двух «Уралах»?

— У меня приказ, — отвечаю я.

Поехали туда. Доехали до первого блокпоста «Селеки» — они там все нас окружили. Нас было 8 человек всего — а эти стоят вокруг, со стволами, жмутся.

— У вас бумага от нашего генерала есть? — спрашивают у нас. — О том, что вам разрешают проезд.

У меня переводчик был — Манас. Он был легионером, поэтому очень хорошо на французском общался. Я ему говорю:

— Спроси у старшего, ему такая бумага пойдёт? Попросил пулемётчика на крыше — передёрни затвором. Тот передёрнул затвор, я говорю:

— Пойдёт вам такая бумага? — говорю.

Чувак охренел от такого поворота событий, в непонятках уставился на меня — и слова выговорить не может.

— Запомни, — говорю ему, — мы русские, а не французы. Поэтому, если вы начнёте войну на этом блокпосте, то из вас живыми уже никто не уйдёт. Мы до последнего здесь будем. Никто из нас не отдаст ни стволы, ни технику, ни еду. Из вас живыми никто не уйдёт.

Тогда этот главный «селековец» со своими поругался, и сказал — ну вас, русских, к черту, я с вами лучше связываться не буду.

Взаимоотношения с МИНУСКА

Взаимоотношения с МИНУСКой были странные. Героического в них мало. Точнее — вообще ни в ком ничего нету. Кроме португальцев. Всех остальных я не считаю за солдат. Они в любой момент были готовы воткнуть нам нож в спину — постоянно, где бы мы ни были. Я строил базу в Бангасу, строил базу на Бауа, строил базу на Бакаранге, строил базу на Буаре — везде МИНУСКА вставляла нам палки в колёса. Везде приходилось пробиваться через проблемы, через отказы. С ООН-овцами нормально каши не сваришь.

Типичная история — они всё время утверждают, что без сопровождения ООН мы не имеем права никуда ездить. Я говорю — хорошо, давайте сопровождения, мы поедем туда-то, нужно осмотреть, осмотреться, разведать и так далее. У нас приказ от руководства. А они постоянно всё это затягивали. В итоге, когда я уже оброс там некоторыми связями с местными — мне начали докладывать о том по дороге, скажем из Буара до Бакаранги, поставлены засады «Селеки». А информация не могла поступить из других источников, кроме как из МИНУСКи.

Но мы всё равно поехали в Бакарангу — открыли там базу, прогнали бармалеев. За сутки до нашего приезда в Бакарангу боевики еще собирали с местных дань: ходили по рынку, забирали себе баб любых понравившихся, собирали деньги с коммерсантов и кошмарили населённые пункты.

На Буаре я развернулся на полную катушку. Когда я туда приехал, база уже существовала, люди были — но она была не достроена. А я привык на месте всё делать под себя — соответственно я сделал под себя базу, вошёл в контакт с местными миротворцами из МИНУСКи, вошёл в контакт с губернатором, с местными коммерсами, с местным криминалом.

Почти сразу после прибытия на меня вышли местные контрабандисты. Я им отказал — они просили меня их сопровождать в зоны риска. Мол, они через границу возят товары, и просили их за бабки охранять. Теоретически, такая возможность у меня была — есть транспорт, вооружённые люди. Я им отказал — и предложил другую схему: у нас может быть взаимное сотрудничество, если вы будете мне помогать с информацией.

По ООН-овцам. Мы часто обращались за помощью к перуанцам — у нас стоматолога не было, а у перуанцев он был, единственный стоматолог на всю МИНУСКу. Я тогда познакомился с их командиром, поставил ему ящик пива, и попросил о помощи со стоматологом. Он разрешил русским пользоваться их стоматологом. Я свозил всех пацанов, которые на базе у меня были — все вылечили зубы, пломбы запломбировали. Беда в том, что в ЦАР из-за местной воды зубы разваливаются. Ну и так получилось, что с перуанцами мы сдружились. Они приезжали к нам в волейбол постоянно на базу играть. Пару раз даже у нас в бане были — им стало интересно, что это за баня у русских такая.

Это что касаемо перуанцев. Познакомились мы и с комендантом их базы — с Бангладеш. Дело было так: когда они делали стрельбище для МИНУСКи, неподалеку от нашей базы, они просто нас попросили постоять на охране. Пацаны там постояли с разрешения руководства — просто посидели на фишке четыре дня, пока ровняли площадку для стрельбища. По итогу у нас произошло взаимодействие, и в дальнейшем мы пользовались тоже этим учебным стрельбищем. С генералом мы несколько раз общались, неплохо с ним сдружились. Благодаря этому постоянному общению я начал понимать достаточно хорошо французский, английский. Может и не говорить, но хотя бы понимать то, что тебе говорят. Одно дело, когда ты с переводчиком говоришь, и совсем другое — когда ты постоянно с носителем общаешься сам.

Пока там были, пришлось еще санго выучить. 260 слов — больше у них я не нашёл, остальное они французскими словами заменяют. Учил специально, чтобы с местными общаться. По большей части мы там занимались хозяйственной деятельностью. Ну, я человек деятельный, поэтому я занялся налаживанием контактов с разными людьми.

Современность и каменный век.

Перед отъездом в ЦАР, еще дома, я достаточно неплохо изучил эту страну по YouTube, по статьям в Интернете. И поэтому для меня не стал неожиданностью тот факт, что в ЦАР соседствует XXI век с каменным веком. Но признаюсь — реально в жизни я видел такое впервые. В Сирии, например, такого нет. До этого по заграницам я ни разу не ездил, потому что просто некогда было — занимался своими делами и не было желания ехать ни в Египет, ни в Турцию. А вот побывав в Африке, именно в ЦАР, я увидел это соседство — современности с каменным веком.

Народ здесь очень ленивый, на самом деле. Природные условия позволяют быть ленивыми, поэтому они так и живут. Стремиться им не к чему. Плюс все еще очень чувствуется колониальная политика французов.

Жильё, приготовление пищи, методы добычи пищи. Они занимаются до сих пор охотой и собирательством. Не земледелием даже, а собирательством! Натуральный каменный век. Какие у них орудия труда — у каждого второго мотыга чуть ли не деревянная, палка-копалка.

Вот, спрашивается, почему у них весёлые похороны? Я-то думал, что это чушь, какая-то легенда, типа как в Америке на похоронах джаз играли. А когда я увидел похороны в ЦАР — я понял, что похороны у них лучше, чем наши свадьбы.

В Бакаранге я пришёл посмотреть на этот обряд. Они ставят покойника на ночь в гробу — и всю ночью 200–300 человек вокруг него пляшут, бухают, подносят ему кубок, выливают на труп вино, вискарь, пиво. Полностью гроб обставлен бутылками. Кто больше всех захотел, скажем так, выпендриться — принёс дорогую бутылку вискаря за 40–50 тысяч франков, поставил её возле гроба. И всю ночь бьют в барабаны, в тамтамы, вокруг него танцуют первобытные танцы. То есть как бы веселятся.

— А чего вы веселитесь? — спрашиваю я у одного парня местного. — У нас, в России, такой обычай, что люди скорбят, когда человек умер. Жалко.

— А у нас — наоборот. Мы все веселимся потому, что он ушёл в иной мир. Там ему лучше будет. А здесь он уже отмучился.

— А сколько ж ему было?

— Сорок девять.

— Ни хрена себе! Он, получается, старше меня на 7 лет, а вы радуетесь, что он помер?

— Да он отмучился, ты не понимаешь, ему там лучше будет!

То есть вот такое отношение. Ну и утром, когда я в полседьмого на пробежку вышел — я как раз мимо этого места пробегал. Все 200–300 тел вокруг гроба вповалку лежат, бухие в хлам. Они начали подыматься только в полдевятого, расходиться с этих похорон. Только маленькая похоронная процессия отвезла этот гроб на кладбище и закопала.

У них самое главное — это прощание. Некоторые похороны бывают такие, что они три дня бухают всей деревней — прощаются. Все приносят бухло, баранину, козлятину, жарят на месте, парят что-то, маниоку эту варят — и веселятся. Оттого, что человек сдох, ушёл в мир иной.

Опасно с ними связываться, очень много болезней, медицина у них грубо говоря не развита вообще, антисанитария. Даже когда мы стояли при госпиталях, там бывали случаи.

Ну вот была молодая девушка, ей еще 20 не было, пришла — у нее на пальце был небольшой порез. Обработали, перемотали, забинтовали и сказал, чтобы она через два дня пришла на перевязку. Она пришла только недели через две, когда палец надо было уже ампутировать — пошло заражение. В итоге, ампутировали ей палец. А все потому, что она пошла не к нему на перевязку, а к местному шаману. И естественно шаман ей наплел, что не надо к белым демонам ходить. И у них очень много таких случаев, когда сначала обращаются к шаману, а когда уже магия не помогает и все сильно запускается, причем из-за пустяковых случаев, обращаются к нашим докторам. Когда уже поздно. Ну вообще печально, когда с детьми так.

Их взаимоотношения в обществе — это тоже что-то с чем-то. Отношение к жизни само по себе — иное. Они много рожают, потому что много умирают и очень быстро умирают. В Бангасу пример был такой. Прибежал к нам соседский мальчишка, который просто за пластиковые бутылки у нас убирался во дворе — сказал, что у его соседки ребёнок умирает от малярии, мол, можете помочь таблетками? Ну, у нас были таблетки — пускай несёт. Мать в итоге принесла уже труп ребенка — месяца 4 или 5 ему было.

— А когда же началась малярия? Парень же быстро прибежал, 20 минут назад.

— Четыре дня назад.

Это лишний раз говорит об отношении даже к своим выношенным детям. Четыре дня ребёнок горел от температуры, ему ломало кости, ещё не сформировавшиеся, от малярии, он орал как резанный — а мама его даже не подумала, что где-то можно таблетки взять! Там есть миссионерские организации, типа «Врачи без границ», плюс мы стояли рядом буквально, в 300 метрах!

Это у них отношение такое к жизни и смерти. Они так относятся ко всем другим, к окружающим людям. Для них смерть — это, наоборот, избавление от тягот и лишений этого мира.

Мангуст по имени Машка

В ЦАРе многие заводили себе питомцев, многие шкодничали. У командира жил мангуст Машка, шкодная была зверушка. Единственные, кого она не кусала — это командир и я. Остальных кусала, местных африканцев постоянно грызла, особенно если ее немного раздраконят, если она видит кого-то в тапочках. Здоровые мужики разбегались от нее, потому что кусалась сильно, прокусывала и довольно болезненно.

Нашли Машку маленькой, притащили местные жители. Они довольно-таки часто приносят обезьянок, другую живность и продают. Ну и парни в основном берут и как питомцев заводят. Ну вот мангуст долго прожил, потом убежал на рынок. Не вернулась, а так довольно-таки долго прожила с нами, выросла. Пацаны ее маленькой взяли, выходили, потом уже уехали, а когда командир уехал, после парни кто оставались, говорят на рынок убежала и не вернулась. А так всю командировку с ними прошагала, месяцев 7 или даже 8, ну такая прикольная была зверушка. Другие заводили собачек или обезьян, но они ни с кем не приживались, а собаки убегали.

Машка как-то нашла змеиную кладку, там такие — червяки еще были, видно только выползли, их растрепала. А так чтобы со взрослой, с большой змеей расправилась — не видел. Ну и местные стараются и траву косить в местах, где живут, и землю вытоптать. Во многих поселениях они не то что траву — они вместе с землей, с дерном ее снимают, чтобы была голая земля и змеи не водились.

Русская культура в ЦАР

ЦАР — дикая страна. Наш взвод там показал им нашу культуру русскую так, что местное население нас любило больше чем FACA, ООН и прочих. Когда новый год отмечали — нам дали разрешение по одной ракетнице в воздух пустить, типа как салют, и один магазин трассеров. ООН-овцы испугались, прибежали, «Урусы, у вас тут что, бой?», а местные нас окружили и радостные вокруг нас плясали. Такое вот отношение. Только мы себе могли такое позволить.

Маляркой болели много… На улице +50 жары, а малярка до 40 тебя «греет». Лежишь в спальнике, потеешь, тебе холодно. У некоторых был иммунитет, а кто-то выходил в туалет и прям там сознание терял — обратно уже заносили. Но через три месяца чувствовали себя как будто там и родились. Уже и змей ели, жарили с лучком, на вкус, как рыба минтай. Местное население помогало, когда на новый год нам подарки давали — мы конфеты ребятишками местным раздавали. Ехали за водой — им сразу надо было стираться, выходили что-бы на нас посмотреть. Мы им бутылки пустые отдавали, им нужны были. Они нас уважали, только попросишь о помощи — делают. И мы их тоже уважали: например, если у них праздник на всю улицу, а мы едем — останавливались, не сигналили им, а наоборот, в знак уважения ждали, любовались их парадом. А факавцы в таких ситуациях сигналили и разгоняли. Так что мы показывали свою культуру.

Или вот пример. Мы за водой едем — а у них похороны. Мы метров на сто отстаём, скорость снижаем, даем людям закончить свою церемонию, маршрут. Так показали им, что мы добрые, готовы помочь. Девчонки там в третьем классе две учились, у них в семье семь детей было, еды всем не хватало. Ну, мы с напарником звали их всегда к себе кушать. Садили к себе за стол. Для армейцев местных это было непонятно — мол, как белый может местных детей с собой за один стол садить?

Был мальчик один маленький, мы его называли Тайсон. Встретили, он грязный, одежда рваная вся. Взяли его, пошли на рынок, одели в спортивный костюм. Или, когда самим стирать лень было — привозили вещи местным, платили им тысячу местных франков. Это у них зарплата за полный рабочий день, а тут они за час зарабатывали столько. А когда стали уезжать, они, когда узнали — плакали. Мы же как ни придем — то с шоколадкой, то с консервами, понимали, что им тяжело, помогали, с уважением относились. Так что прощались они с нами со слезами на глазах. Вот этим мне ЦАР запомнилась.