Восхождение

Глава Х

Из церкви леди Херрд вернулась умиротворенной и, как показалось Скосыреву, какой-то просветленной.

– Как дела? – спросила она с порога. – Осилил ли ты записи Чарльза?

– Осилил, – вздохнул Борька. – Их бы опубликовать, а то ведь о его размышлениях так никто и не узнает.

– Ты думаешь, они того стоят?

– Безусловно! Уж если я, прошедший две войны, открыл для себя много нового, то что говорить о тех, кто не сидел в окопах. И вообще…Ты знаешь, – задумчиво продолжал Борька, – мне кажется, что полковник Херрд был очень интересным человеком. Должно быть, ты была с ним счастлива и всех знакомых мужчин невольно сравниваешь со своим Чарльзом. Я не прав? – без тени лукавства спросил Борька.

– Мой дорогой барон, – игриво растрепала его прическу леди Херрд, – счастье – оно ведь бывает разное, особенно женское. Жить подле умного человека и набираться от него ума-разума – это, конечно, счастье. Но когда на его фоне ты ежеминутно чувствуешь себя дурой, то это как-то не радует. Жить все время с прямой спиной и бояться ляпнуть глупость, поверь мне, это выматывает. Иногда так хочется не посмеяться, а похохотать, не скушать омара, а, извини, сожрать, обсуждать не результаты поименного голосования в палате лордов, а перемыть косточки их женам, но это неприлично, этого себе позволить нельзя, – сняла наконец свою траурную шляпку леди Херрд.

Тем временем Борька достал бутылку коньяка, плеснул понемногу в рюмки, сказал:

– Помянуть-то надо. – И они, не чокаясь, выпили до дна.

– Может, я действительно дура, а может, мешало мое железнодорожное происхождение, – забравшись с ногами в кресло, продолжала леди Херрд, – но, честное слово, порой я готова была сорваться с места и удрать куда-нибудь в Индию или Африку, туда, где жизнь попроще и где я могла бы учить ребятишек грамоте, а их родители считали бы меня самым уважаемым человеком в своей деревне. Но на руках был больной Чарльз, так что ни о каком побеге не могло быть и речи. К тому же постепенно я ко всему привыкла, втянулась в тот образ жизни, который был принят в нашем окружении, и даже чувствовала себя счастливой. Особенно остро я это поняла, когда не стало Чарльза. Только тогда до меня дошло, с каким редкостным человеком жила все эти годы. И, ты прав, всех мужчин я невольно сравнивала с Чарльзом, само собой разумеется, не в их пользу.

– А что я говорил! – чуть ли не торжествующе воскликнул Борька и снова наполнил рюмки.

– Так было до тех пор, – теперь уже чокнувшись, осушили они рюмки, – пока на моем пути не встретился один русский офицер, – шаловливо продолжала она. – Он не только аристократичен, умен и благороден, но и просто неотразимый мужчина. Разве можно было в него не влюбиться?! Вот я и влюбилась. Я даже рассказала об этом Чарльзу, – понизив голос, продолжала она. – Ты знаешь, в той церкви я сегодня была одна, совершенно одна. Вначале было жутковато, но потом я освоилась, и мне даже стали чудиться какие-то голоса. Я-то ведь с Чарльзом разговаривала молча, так что эхо возникнуть не могло, но, ручаюсь тебе, голоса были.

Голоса Чарльза я в этом хоре не различила, но то, что хор звучал слаженно и ликующе-радостно, навело на мысль, что Чарльз меня не только услышал, но и одобрил нынешний образ моей жизни.

Потом она попросила барона наклониться поближе и заговорщическим шепотом произнесла ему в самое ухо:

– Он даже одобрил мое решение отдать нашу приемную дочь за капитана Костина.

– Ура-а! – подпрыгнул чуть ли не самого потолка Борька.

Потом он подхватил свою Ламорес на руки и закружил ее по комнате.

– Ай да Чарльз, ай да молодец! – приговаривал он. – Я чувствовал, нет, я знал, что Валентин ему понравится!

– Угомонись ты, сумасшедший! – шутливо отбивалась леди Херрд, в то же время не пытаясь вырваться из его крепких объятий. – Все ребра мне переломаешь. Первый раз вижу, чтобы кто-то так неистово радовался счастью другого человека. Повезло твоему Костину с другом, очень повезло… А уж как повезло мне! – после паузы сладостно пропела Ламорес и, перестав отбиваться, позволила отнести себя на широченную кровать.

Много позже, когда на прижавшийся к морю Сантандер опустились подкрашенные багрянцем сумерки, барон Скосырев выбрался из постели и начал тщательно одеваться.

– Ты куда? – сладостно потягиваясь, поинтересовалась Ламорес.

– Как это «куда»? – завязывая галстук, бросил Борька. – К Валентину. Надо же обрадовать человека.

– Не забудь заколку, – приподнялась на подушки Ламорес, – ту, жемчужную, она к этому галстуку будет в самый раз.

– Конечно, конечно, – засуетился Борька. – Только куда я ее подевал? Что-то не найду, – похлопал он по карманам. – А-а, ладно, к Вальке можно и без заколки, – густо покраснев, махнул он рукой.

Сказать, что заколку он давно продал, Борька, конечно же, не мог, но чувство стыда пока еще испытывал.

До отеля, где жил Костин, Борька домчался за несколько минут и, ворвавшись в его номер, закричал, как ему казалось, на всю вселенную.

– Виктория! Победа! Наше дело правое! С тебя причитается!

– Да? – все понял побледневший Костин. – Она согласна? Ты ее дожал?

– Согласна! – крутился волчком по номеру Борька. – Но дожал ее не я, а полковник Херрд.

– Как это, Херрд? – еще больше побледнел Костин. – Ты не того? – покрутил он пальцем у виска. – Не сошел с ума?

– Не-э, – хохотнул Борька, – не сошел. Все было проще простого: леди Херрд поговорила с мужем, и он дал согласие на брак своей приемной дочери с храбрым русским офицером.

– И ты утверждаешь, что не сошел с ума? – взяв себя в руки, иронично улыбнулся Костин. – Как леди Полли могла говорить с мужем, если он давным-давно там, – ткнул он в потолок, – в раю?

– Скучный ты человек, – прыгнул наконец в кресло Борька. – Воображения у тебя – ни вот столечко, – оттопырил он кончик мизинца, – а еще разрабатываешь какие-то планы, – не мог не уколоть его Борька. – Ответь, только с одного раза: где можно поговорить с покойником?

– На кладбище, – буркнул Костин.

– А еще?

– Еще? – почесал затылок Костин. – В морге.

– Дурак, ты, братец! – крякнул от досады Борька. – Даю подсказку: где люди обращаются не только с небесами, но и с самим Богом?

– В церкви, что ли? – неуверенно бросил Костин.

– Ну, наконец-то! – деланно артистично всплеснул руками Борька. – Наконец-то до нашего капитан-лейтенанта дошло, – деловито придвинул он свое кресло к столу. – Закажи-ка ты, братец, хорошего коньяка, лучше всего – «мартеля», и я тебе все расскажу.

Когда выпили по одной, а потом и по второй рюмке, Борька рассказал о походе леди Херрд в церковь, а также о ее воображаемом разговоре с мужем, не преминув при этом отметить, что все это бабские бредни и что с нервами у леди Херрд не все в порядке.

– Молодец, Борька, – пожал его руку Костин. – Я тебе этого никогда не забуду, – улыбнулся он. – Отныне я у тебя в неоплатном долгу. Хотя нет, в оплатном, – многозначительно поднял он палец. – Но об этом – позже. А теперь…Что же делать теперь? – вопросительно взглянул он на Борьку.

– Как «что»? – хлопнул тот по плечу Костина. – Бежать в цветочный магазин, а оттуда прямым ходом к леди Херрд. Предложение-то делать еще не раздумал?

– Еще как не раздумал! – радостно воскликнул Костин и, подпрыгивая от нетерпения, начал облачаться в так идущий ему смокинг.

Когда Борька чинно постучал в дверь номера леди Херрд и попросил аудиенции для одного крайне заинтересованного в беседе с ней господина, Ламорес не сразу поняла, о каком господине речь. Но когда, вкрадчиво улыбаясь, Борька отступил в сторону и на пороге вырос бледный от волнения русский капитан, который положил к ее ногам охапку чайных роз, а сам встал на колено, леди Херрд всплеснула руками, велела Костину подняться и дружески потрепала его по щеке.

– А откуда вы знаете, что всем другим я предпочитаю именно чайные розы? – кокетливо поинтересовалась она.

– Интуиция, – скромно потупив взор, ответил Костин.

Не мог же он, в самом деле, сказать, что розы покупал по подсказке ее дорого барона, который хорошо знал слабости леди Херрд и, дергая за веревочки, использовал их по своему усмотрению.

– Леди Полли… то есть леди Херрд, – почему-то осипшим голосом начал заранее заготовленную речь Костин, – будучи хорошо знакомым с вашей племянницей, а одновременно и с дочкой, то есть с приемной дочкой, – смешался от волнения Костин, – и испытывая к ним… к ней чувство искреннего уважения и большой любви, я прошу у вас как у тетушки и как у матери руки вашей дочери и вашей племянницы.

– Так чьей же вы все-таки просите руки? – расхохоталась леди Херрд. – Племянницы или дочери?

– Я… право, не знаю, как лучше сказать, – окончательно смутился Костин.

– Отдай ему обеих, – пришел на выручку Борька. – Пусть будет первым в этих краях многоженцем.

– Хорошая идея, – подыграла ему леди Херрд. – И мне забот меньше: не надо будет искать второго жениха.

– Ну, ладно, хватит, – как-то по-хозяйски вмешался Борька, – того и гляди, доведем парня до обморока. На Руси в таких случаях говорят так: «У вас есть товар, у нас есть покупатель. Может, сговоримся?»

– А чего ж не сговориться? – совсем по-русски уперла руки в бока леди Херрд. – Если не постоите за ценой, то и сговоримся.

– Товар-то не худо бы посмотреть, – лукаво подмигнул Борька. – Не залежалый ли?

– Я тебе дам – залежалый! – погрозила леди Херрд кулачком. – Товар что надо, английского качества.

– И все-таки! – настаивал на своем Борька.

– Ну, ладно, будь по-вашему, – смилостивилась леди Херрд. – Как говорится, покупатель всегда прав. – Мэри! – громко позвала она. – Выйди, девочка, к нам, тут какие-то господа хотят тебе что-то сказать.

Когда из соседней комнаты робко выплыла пунцовая от волнения Мэри, Костин, издав рыдающий звук и махнув рукой на условности, грохнулся на колени и, прижав руки к сердцу, не то сказал, не то пропел:

– Мэри, моя дорогая Мэри, я пришел за тобой. Я пришел, чтобы предложить тебе идти по жизни вместе. Я клянусь, как пред Богом, – перекрестился он, – что никогда и ничем тебя и не обижу, что буду хорошим, очень хорошим, мужем.

– А я буду хорошей женой, – неожиданно смело улыбнулась Мэри. – Встаньте, Валентин, – протянула она руку. – Я согласна… Если, конечно, не возражает тетушка Полли, – добавила она, стрельнув глазами в сторону леди Херрд.

– Тетушка Полли не возражает, – войдя в роль озорной и доброй родственницы, расцеловала она Мэри, Валентина, а заодно и, правда, не так формально и торопливо, своего дорогого барона.

Надо ли говорить, что после этого чуть ли не до самого утра шампанское лилось рекой, что, начавшись в номере, веселье продолжалось в ресторане, что к нему подключились как знакомые, так и совершенно незнакомые люди, что все искренне поздравляли молодых и желали им счастья.

Но под самое утро, когда вынырнувшее из-за моря солнце позолотило небо, совершенно неожиданно возник вопрос, который чуть было не испортил так счастливо начавшийся вечер. И этот вопрос был нешуточный! Когда начали размышлять, где лучше отпраздновать свадьбу и в каком соборе венчаться, вдруг выяснилось, что молодые, хоть и христиане, но принадлежат к разным ветвям этого вероисповедания: Валентин Костин принадлежит к православной церкви, а Мэри – к протестантской, а точнее, к англиканской.

Так где же им венчаться: в православной церкви или в протестантском соборе? Но какое бы решение они ни приняли, и жених, и невеста должны принадлежать к одной церкви, а это значит, что кто-то из них должен перейти в другую веру.

Спор на эту тему разгорелся такой серьезный, что компания разделилась на два далеко не равных лагеря: православных-то было всего двое – Скосырев да Костин. Но они стояли насмерть! Их главным аргументом было то, что все немецкие принцессы, перед тем как стать царицами и выходя замуж за великих князей, обязательно переходили в православие и получали русские имена: скажем, Марта Скавронская стала Екатериной I, Софья Фредерика Августа – Екатериной II, а последняя русская императрица Александра Федоровна до замужества была Алисой Гессен-Дармштадтской. Мэри Херрд имя менять не надо, так как оно интернационально и по-русски звучит как Мария, но чтобы стать Марией Костиной или, по-английски, Мэри Костин, ей надо перейти в православие, иначе ни один священник венчать их не согласится.

Мэри была в полной растерянности, и пример русских императриц никак ее не вдохновлял. И тут неожиданную мудрость проявила леди Херрд.

– Девочка моя, – сказала она, – какая тебе разница, какой священник будет тебя венчать и колокола при этом будут звучать или орган? Главное, венчать тебя будут именем Христа. И твои родители, которые давным-давно в раю, об этом узнают, – смахнула она набежавшую слезу, – и за тебя порадуются. К тому же ты как была христианкой, так ею и останешься. И еще, моя дорогая, раз уж ты выходишь замуж за русского, то не могу тебе не напомнить хорошо известную русскую поговорку: «Куда иголка, туда и нитка». Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да, понимаю, – решительно тряхнула головой Мэри. – Я должна идти за мужем, и я за ним пойду. Валентин, – взяла она за руку Костина, – я согласна перейти в православие. Что я для этого должна сделать?

– Не бойся, – слегка приобнял ее Костин, – это не больно. Но вот где это сделать – большой вопрос, – досадливо наморщил он лоб. – Насколько мне известно, в округе нет ни одной православной церкви.

– Зато есть в Париже! – воскликнула леди Херрд. – Это я знаю точно. Там же и отпразднуем свадьбу! Кто-нибудь возражает? – игриво поинтересовалась она.

Громкие аплодисменты и шумные возгласы одобрения были ответом леди Херрд. Громче всех хлопал и от восторга даже притопывал ногами Борис Скосырев. Он был искренне восхищен поведением своей Ламорес и пришел к выводу, что знает ее совсем мало и что эта, на первый взгляд, взбалмошная женщина – с двойным, а то и с тройным дном.

А потом начались, в самом прямом смысле слова, горячие дни. Нужно было выбрать фасон платья невесты, придумать ей новую прическу, составить список гостей, выбрать ресторан, определиться с меню – всем этим занимались леди Херрд и барон Скосырев. Они даже два раза съездили в Париж, где леди Херрд прошлась по ресторанам, пока не остановилась все на том же «Максиме», а Борька мотался по пригородам, выбирая подходящую православную церковь.

Когда наконец нашел то, что надо: скромную внешне, но богатую внутри церковь (как тут же выяснилось, ее богатство, включая необычайной красоты иконостас, проистекало от именитых прихожан, в число которых входили даже члены дома Романовых), возникло множество вопросов, на которые Скосырев не мог ответить.

С самим венчанием проблем не было. Но когда речь зашла о переходе невесты в православную веру, священник начал ссылаться то на митрополита Макария, то на патриарха Никона, то на премудрого Марка Ефесского, объясняя, что дело это непростое, как кажется, что чин принятия в православную веру, тем более протестантов – это особый ритуал, который состоит из исповеди, покаяния в грехах, причем всех, которые помнишь с юности, затем – так называемого оглашения, состоящего из отрицания от всех прежних заблуждений, в которых пребывал, и лжеучений, которым следовал, а также таинства миропомазания.

Но и это не все. После молитвы, встав с колен, присоединяемый к православной церкви должен произнести обещание исповедовать православную веру «до кончины живота своего», в уверение чего поцеловать Евангелие и крест. И только после этого дает соответствующую подписку, которая заносится в специальную книгу.

– Готова ли ваша невеста на все это? – спросил в заключение священник? – Искренне ли откажется от лжеучения, в котором до сих пор пребывала? Сможет ли быть послушной Святой православной церкви?

– Да сможет, все она сможет, – бодро начал Скосырев. Но потом подумал и развел руками. – А впрочем, не знаю. Тем более, что это невеста не моя, а моего друга.

– Тогда я бы вам посоветовал, – мягко молвил батюшка, – рассказать, что вы услышали от меня, и вашему другу, и его невесте. Пусть хорошенько подумают, и если они искренни в своих намерениях, Святая церковь с радостью примет новообращенную в свои объятия и станет ей заступницей и исповедальницей.

Так Скосырев и поступил. Вернувшись в Сантандер, он пригласил в номер леди Херрд, Мэри и Валентина и с очень серьезным выражением лица рассказал им о беседе со священником. Пока Валентин выжидательно молчал, а Мэри, нахмурив лобик, размышляла, совершенно неожиданно в атаку пошла леди Херрд.

– Это почему же она пребывала в заблуждениях и следовала лжеучениям? – напористо начала она. – Впрочем, и я тоже… Это что же получается: выходит, что все протестанты заблуждаются и попадут в ад, а православные – прямиком в рай? И о каких лжеучениях речь? Почему они лжеучения, кто это доказал? Не намек ли это на то, что наши пастыри, включая настоятеля Вестминстерского собора, дураки, а православные священники – умницы? И не просто умницы, а хранители истины, которую они носят в карманах своих риз, сутан или что там они надевают поверх штанов и пиджаков?

Борька от этой атаки просто онемел. «Эк ее! – подумал он. – Училка – она и есть училка. Начиталась, видно, в юности каких-то завиральных книжек, вот ее и понесло. А может быть, и другое: обидно стало за англичан, не дураки же они, в самом деле, чтобы сотни лет следовать каким-то лжеучениям. Да и наши хороши, вместо того чтобы найти общий язык с католиками и протестантами, следуют когда-то провозглашенной доктрине: кто не с нами, тот против нас. А ведь в Евангелии же есть другой вариант: кто не против нас, тот с нами. Это куда терпимее, мудрее и стратегически привлекательнее.

Как их бишь называют, фанатиками? Нет, догматиками – это точнее. А впрочем, какое нам дело до всех этих поповских споров: кто из них святее, разберутся на небесах. Нам же надо остудить пыл Ламорес и уговорить Мэри без слез и рыданий пройти обряд перехода в православие. А потом – с радостью и ликованием церемонию венчания! Да и Вальку надо поддержать, что-то он у меня сник, даже слова сказать не может».

– Вот что я вам скажу, дорогие мои братья и сестры, – чуточку ерничая, начал Скосырев. – Пусть попы носят в своих штанах, сутанах и ризах, что хотят, – бросил он двусмысленный взгляд на леди Херрд, – а истина ли это, разбираться не нам, а их шефу, который откуда-то сверху все видит и все знает. Нам же надо следовать его завету, – неожиданно вспомнил Борька гимназический курс богословия, – и даже не столько завету Христа, сколько его отца, то есть Творца, или, как его еще называют, Создателя, который, создав мужчину и женщину, сказал: «И оставит человек отца и мать, и прилепится к жене своей, и будут двое одной плотью. Так что они уже не двое, но одна плоть».

– Ай да Борь… то есть барон! – подскочил Костин. – Ай да голова! И как здорово сказано! – оживленно продолжал Костин. – Нет, просто замечательно сказано: они уже не двое, но одна плоть! Мэри, дорогая моя Мэри, – прижал он руку к сердцу, – ну что же ты молчишь? Скажи наконец, что тебя смущает?

– Почему ты решил, что меня что-то смущает? – мягко улыбнулась Мэри. – Я слушаю ваши умные разговоры, а думаю только об одном, – обезоруживающе улыбнулась она, – какой длины должно быть свадебное платье: в пол или чуточку короче?

Тут все так и покатились со смеху! А Борька кинулся к патефону, поставил какую-то пластинку и закружил прильнувшую к нему леди Херрд в стремительном вальсе!

Все, вопрос о переходе в православие, так и не будучи поставленным, был решен сам собой. Чуточку дурачась и по-флотски раскачиваясь, Валентин подплыл к Мэри и церемонно пригласил ее на танец. Сделав вид, что не знает, как ей поступить, Мэри оглянулась на тетушку. Поняв игру, леди Херрд разрешающе кивнула. Только после этого послушная племянница подала Валентину руку и, сшибая стулья, они понеслись в головокружительном вальсе.