Восхождение язычника

Глава 9

Солнышко пригрело, хорошо-то как. Приоткрыв глаза, я потянулся и зевнул, красота, лепота.

Так, а где я?

А, точно, на сеновал к прадедушке спать завалился. Эх, хорошо погуляли. А главное никакого похмелья, хотя вчера активно накачивался хмельным.

Хорошо быть молодым и здоровым. Хотя сколько я вчера выпил? Пару ковшов того, пару ковшов сего, и я уже пьяненький, много ли мне надо, непривычному к алкоголю.

Потянувшись еще раз, я размялся.

Возле сеновала стоял кувшин с молоком и стопка чистой одежды. Обо мне даже позаботились. Сделал первый глоток, прохладное, видать, из погреба. Как же я соскучился по нему. А молоко было козье, жирноватое оно на мой вкус, с другой стороны, попил, заодно и поел.

Скинул свою одежду, которая очень долго мне служила, но обветшала уже. Казалось, дерни немного — она и порвётся. Надев новую рубаху, которая была мне по колено, и от которой пахло свежестью. Она была из серой ткани, по рукавами и вороту шла вышивка, различных солярных знаков, в основном изображающих солнце в той или иной интерпретации.

А позже накинул на себя портки и подпоясался, эх, посмотреть бы на себя. Хотя и без этого уверен, что я просто красавчик. Мамина радость и папина гордость.

Выйдя с сеновала и пройдясь по тропинке, оказался во внутреннем дворе дома Рознега. Столкнувшись в проходе с холопкой Мирославой, хотя она уже давно скорее управляющая хозяйством Рознега и почти член семьи, но все-таки в статусе холопки.

— О, Яромирушка, соколик, встал уже, — она с хитринкой на меня посмотрела.

— Ага, а где тятя?

— Так он по утру уже отбыл, тебя хотели поднять, но Рознег сказал, чтобы тебя не трогали, поговорить с тобой хотел.

— Понятно, а сам он где?

— Здесь где-то шастает. Ты поди пока, присядь, — Мирослава кивнула на навес, под которым стояли стол и пара пеньков, заменяющих табуретки, — а я пойду его поищу.

Умывшись из бочки, которая стояла рядом с навесом, и устроившись по удобней на пеньке я приготовился к ожиданию.

О чем хотел поговорить предок, и так понятно, о Триглаве. Вот только что ему стоит говорить, а что нет?

Да и самому хотелось бы узнать, что Триглав сказал прадеду. А то у Родича был вид весьма пришибленный после общения, хотя это и понятно, такая встреча. Это уже я ко всяким чудесам и несуразицам привычен.

А все-таки ситуация со службой, которую он мне поручил, нерадостная, конечно.

Мысли текли вяло, и я прикидывал те или иные варианты. Выходило все весьма поскудно, хотя я это еще вчера понял, деваться мне некуда.

И что бы исполнить службу, которую мне поручили, придётся расстараться и покрутиться. А для этого мне необходима личная сила, люди, на которых я могу опереться, и деньги, много денег.

Еще и вопрос веры — однозначно, надо будет что-то решать. Так вера у нас весьма разобщённая, каждый волхв по своему пониманию толкует, да, есть общие моменты. Однако в разных племенах чтут разных богов, и каждый считает своего бога главными над всеми, что не придает сплоченности. Да даже в одном племени, где чтут одного бога, в разных селениях могут делать это по-разному и богу приписывать разные черты.

Да и племена, вроде в одном союзе находятся, периодически воюют и налеты друг на друга устраивают. А союзов племен основных три. Союз Поморян, к которым я и отношусь. Союз Лютичей — это второй конгломерат, и союз Ободритов третий, а еще и Руян на особице стоит.

И в каждый союз входит несколько разных племен и называются эти союзы по самому сильному и большому племени.

Никакой централизации как таковой нет, хотя есть зачатки в виде главных городов или культурных и духовных центров в каждом союзе свой.

Болото, как есть болото.

Так что нужна еще идея, которая сможет хоть как-то объединить людей, а не каждый сам по себе, та же вера, ее преобразование, в принципе, может помочь в этом деле.

Свой город заиметь как я думал, это тоже не просто выйдет. А после еще и людишек под свою руку окрестных взять, чтобы казна пополнялась, дань или налоги, пошлины с торговли, неважно. А с землями под град, ну, силой можно выгрызть, желательно, чтобы там торговые пути пересекались, и будет он расти тогда. Если раньше по шапке не дают такому резвому.

Для людей требуется устроенный быт и еда, чтобы голодными не сидели. Безопасность, чтобы могли работать и жить и от каждой тени в леса не бежать, а это армия или дружина, причем хорошо обученная и экипированная, а также верная. Вопрос здоровья, а точнее, медицины остро тоже стоит. Чтобы дети во младенчестве не мерли, чтобы не умирали от простуды или еще чего зазря.

Вот когда все это будет, тогда и можно будет делать более серьезные дела и на что-то влиять, когда за моей спиной будет сила. Хоть князем назваться можно будет. Вот к этому и надо мне стремиться.

Расслышав шаги, я поднял голову, ко мне направлялся мой прадед Рознег, одетый в чистую рубаху, такую же, как у меня, за его поясом был нож, а сам он опирался на длинный посох.

Борода его была седа, а на голове красовался обруч из ткани с вышитыми оберегами от злых духов и иных напастей. Взгляд был весьма цепким и пронзительным, да, добрым и все понимающим дедушкой я бы его не назвал. Скорее старый воин, прошедший не одну битву, а не жрец богов. Весь в морщинах, но еще достаточно крепкий, несмотря на свой возраст. Явно дар помогает и поддерживает.

— Здравствуй, Яромир, — он присел на пенек через стол от меня.

Поднявшись, я ему поклонился:

— Здравствуй, дедушка, и благодарю за приют и заботу.

— А как о своем родиче не позаботиться? — он хитро и цепко на меня взглянул. А после продолжил: — Есть нам, что обсудить с тобой.

Я просто кивнул.

Он молча поднялся из-за стола и подошел к стене, возле которой были полки с разными предметами. Сняв с полки три глиняные чашки, он поставил их предо мной.

В одной из них была какая-то красная жидкость, а во второй соль. В третьей же что-то состоящее из мелких крупинок серого цвета, только что это было, я не смог понять.

Подвинув ко мне чашу с жидкостью, дед произнес:

— Пей.

Взгляд его был весьма суров, но после общения с Триглавом как-то не особо и пугал.

Взяв в руки чашу, я ее повертел, а после сделал глоток и чуть не выплюнул. Это была кровь. Дед рукой зажал мой рот, не давая выплюнуть.

— Глотай, я сказал.

Я подчинился. А после мы сидели в тишине, я не знал, что сказать, а он меня разглядывал. И, придя к каким-то выводам, немного расслабился.

— Руку дай, — и протянул ко мне свою старческую ладонь.

Я положил рядом, и он начал ее рассматривать, резко достав нож, приложил его к ладони, и я дернулся. Думая, что он сейчас меня полоснет.

— Тише, тише.

Лезвие было на ладони, а дед все так же в меня вглядывался.

А после резко полоснул по коже, брызнула кровь, наполняя мою ладонь. И я вновь дернулся, вот только не смог вырвать руку из его цепкой хватки. Он разглядывал мою кровь и даже поводил по ней пальцем, а после, взяв щепотку соли, кинул ее на рану.

Я терпел, из меня не вырвалось не звука. Я поднял голову и попытался поймать взгляд родича, но ему было все равно, он рассматривал мою кровь. Потом взял шепотку из новой чаши и тоже сыпанул на мою рану. Я ни чего не почувствовал.

А потом накрыл мою ладонь своей, я почувствовал чужую силу, его дар жизни, он лечил меня своей магией. После того как отнял ладонь, на моей руке не осталось ран, только засохшая кровь, соль и еще что-то.

— Почто, деда? — вырвалось из меня.

— Надо было проверить, а теперь сказывай.

Проверить ему надо было, хотя можно понять, что он проверял. Что я остался собою, что не подселился ко мне дух или еще что. А то, что я с Трибогом общался? А хотя, может, дед этого и опасался. Судя по его словам, других объяснений не будет.

Что именно рассказывать, и так ясно, только собравшись, я открыл рот.

— А начни, пожалуй, с испытаний, на которых вы духов встретили, — и тут он хмыкнул, — о которых твой дружок-неслух уже всем растрепал.

Это он, видимо, о Гостивите так.

— Значится, я Лан, Гостивит и Дален вошли в лес, перед этим испросив разрешения у духов лесных, как учили.

Уже несколько минут прошло, как я закончил рассказ о своих похождениях.

И вот сижу в полной тишине рядом со старшим родичем, и это выглядит странно и пугающе.

Он не шевелится, взгляд стеклянный, уперся в непонятную точку, и у старика шевелятся губы, словно он ведет с кем-то незримый и неслышимый диалог.

Он неожиданно вздрогнул и повел плечами, взгляд проясняется и становится осмысленным.

— Значит, службу затребовал Трибог, в сохранении родов наших и веры, а ежели не выполнишь службу, то в наказание все члены нашего рода будут бродить бесплотными тенями до конца времен. Сурово и жестоко. И надо это ему, чтобы его сын смог возродиться?

Под взглядом деда я кивнул.

— Видимо, грозит опасность родам нашим, — сделал вывод Рознег.

— Знамо ли тебе об этом? — и родич впился в мое лицо своим взглядом.

Ответил я не сразу, а в голове бегали разные мысли.

— Нет.

— Лжешь, я вижу, рассказывай.

— Есть знание, деда, — я немного замялся, подбирая слова.

Собравшись с мыслями, я продолжил.

— Знания или опасения, но не мои, а словно кто-то вложил их в мою голову.

— Кто-то, скажешь тоже, Трибог и вложил, — прадед покивал своим мыслям.

— От христиан идет опасность нашей вере, а родам нашим от соседей близких и дальних, словно станет это не наша земля, а нас и вовсе нет и потомков тоже нет, — я обвел все окружающее пространство рукой.

Родич хмыкнул и заговорил:

— То опасности ведомые, не раз мы с ними сталкивались. Но вот то, что Трибог на это обратил внимание, — это не просто — и он покрутил рукой в воздухе, словно не мог подобрать слов.

Не много помолчав, он продолжил.

— Видимо, все сложней, чем мне кажется. Ты сказал, что Трибог тебе кинжал даровал, где он?

— Так возле священной рощи спрятал, не на праздник же нести, — я пожал плечами.

— Неси давай, а то неровен час не в те руки попадет, — прадед аж голос повысил.

Метнувшись к священной роще, я после пары минут поиска достал его из-под примятой травы.

В темпе обратно и немного запыхавшись, положил его перед старшим родичем.

Рознег сначала протянул к нему руки, но в нескольких миллиметрах от кинжала его ладони замерли. Достав с полки небольшую шкурку, через нее и взял в руки кинжал, избегая прямого соприкосновения.

Он долго присматривался к кинжалу, чуть ли не принюхивался к нему и водил пальцем над рисунком.

— Непростой тебе, Дар Триглав сделал, ой непростой это кинжал.

А я-то думал, это ножичек, чтобы колбаску пластать. Хотя чего я иронизирую, дед дело говорит.

— Думается мне, что это оружие никому, кроме тебя, в руки не дастся, или тому, в ком есть родная тебе кровь. Да и с ранами от него неизвестно, что будет простому смертному.

Дед так и не решился достать клинок из ножен, хотя по нему было видно, что хотелось.

— Надо на Щецин[17] идти и с другими волхвами совет держать, а может, и вовсе в Ретру[18] с оракулом говорить, — дед нахмурился, взгляд был его задумчив.

— Деда, а что тебе Триглав сказал? — все-таки было интересно.

— Поддерживать тебя и всю помощь, какую могу оказывать.

О как, ну неплохо так-то. А вот насчет Щецина и Ретры у меня сомнения, что туда идти надо и все раскрывать, большие сомнения. И, как деду, об этом сказать впрямую, думаю, не стоит, хотя.

— И в Ретре, и в Щецине есть люди свои лепшие[19], которым до нас дела нет, да и кто мы для них, для тех волхвов и князей.

Прадед промолчал и с интересом на меня поглядывал.

— Думается мне, что не стоит этого делать. Вдруг поймут неправильно или не поверят. Пустобрехами выглядеть не хочется. Кроме нашего слова и кинжала, Триглавом дареного, ничего и нет. А если и поймут правильно, то могут и вовсе малый отряд дать, да и отправить подальше, где я голову и сложу. А то и вовсе ежели интересам их помешаем, не посмотрят на богов.

— Да как же воле богов противиться? — дед возмутился и внимательно на меня посмотрел.

— Так им боги ничего не говорили, — и я пожал плечами.

Рознег покачал головой.

— Ох, и на Деяна похож, сына мого и твого деда, он тоже любил издали заходить и так и эдак, да и повадки схожи.

Кажется, мне об этом говорили после испытания, только совсем о других чертах характера.

— Ладно, подумаю. А пока давай по снедаем.

— Мирослава, Мирослава, — начал кричать дед.

— Чего орешь, слышу я, чего тебе?

— У, какая стала, распустилась, видать, много воли я тебе дал. Поснедать неси нам.

— Сейчас, принесу.

— Деда?

— Чегось тебе, отрок?

— Смотри, деда, давно спросить хочу, вот ты даром или силой обладаешь, как и я, — и пустил силу жизни в ладонь, — вот у тебя было трое детей, кто-нибудь владел подобной силой?

Старик посуровел лицом, а после тихо заговорил:

— Пятеро у меня детей было. Выжило трое. Деян — твой дед, Голуба и Окомир, а двое еще младенчиками умерли. Нет, никто силами не владел из них.

Значит, прямые потомки силой не обладали, понятно.

— А среди внуков владел кто силами такими? — Дед задумался, что-то вспоминая.

— Про отца и дядьку своего Беляя ты и сам знаешь, могут ветер пользовать, а еще Велибор, сын Окомира, как и мы, может раны затворять, кажись и все, больше не было.

О как, а внуков у деда, и я начал загибать пальцы, вспоминая всех родичей, одиннадцать, вроде никого не упустил, и из одиннадцати трое владели даром.

— А из правнуков только я и сын Беляя владеем даром?

— Э не, дочка Весты, Лияна, ветром комаров гоняет.

Тоже трое, и только я один имею сдвоенный дар, дар жизни и ветра.

— Слушай, а откуда дар ветра у нас в роду, ты же раны можешь затворять.

— Так жена моя, Мира, могла мошкару гонять, я думаю, оттуда и передалось.

Получается, прямые наследники Даром не обладали, но среди внуков и правнуком сила появлялась. Выходит, что если родители являются оба одаренными, то дети могут быть бездарными.

А отсюда вывод, что одаренность родителей на появление дара у детей, на прямую не влияет. Однако если в роду были одаренные, то шанс рождения ребенка с даром увеличивается, хотя, чтобы выводы делать, статистики маловато. Все равно интересно получается.

— Деда? — задумчиво протянул я.

— Ну чего тебе еще? Да и где Мирославу носит.

— Деда, а почему я про твоих родителей и твоих родичей ничего не знаю?

Старик весь напрягся и стал походить на громовую тучу, еще чуть, и молнии начнет взглядом метать.

— А нечего про это знать, не твого умишка это дело, быльем там все поросло.

— Деда, ты чего? Интересно знать о своих прародителях, да и, может, это важно, не зря же нас Триглав выбрал.

Дед смотрел на меня злым взглядом и играл желваками. А до меня начало доходить, что не стоило лезть в это дело.

Вдруг Рознег весь как будто сдулся и перестал напоминать грозного старца, стал самым обычным стариком, уставшим от жизни. В глазах у него плескалась застарелая боль.

— Был у Велетов великий князь Мелигаст, — начал старик.

— Это у каких Велетов[20]? — я не мог сообразить.

— Будешь перебивать, не стану сказывать, у тех, которые еще вильцами прозываются, а немцы и другие соседи лютичами кличут. Так вот, было у того Мелигаста два сына, а еще и брат был Челадраг.

— Изменить хотел тот князь много и укрепить свою власть, дабы легче было противостоять врагам, саксонцам, немцам, ободритам[21] да и другим. Вот только не приняли новшеств тех, не по покону, да и погубили того князя. А за место него князем стал его брат Челадраг, старший сын Мелигаста от болезни помер, — дед грустно хмыкнул.

— А вот младший княжич пропал. Его вывез дружинник, друг князя, в те места от куда сам родом. И звали того княжича Рознег.

Дед отвел взгляд и смотрел вдаль.

— Так погоди, деда, тебя так же звать, тогда получается, это ты младший княжич и сын великого князя.

Дед грустно хмыкнул.

— Был когда-то, много лет назад, а сейчас я Рознег волхв Триглава, — сказал, словно припечатал, мой старший родич.

Ну ни черта себе Санта-Барбара в глубине веков, это же получается, что рода мы не худородного, а самого княжеского. Вот тебе и поговорили с дедушкой, одна новость хлеще другой.

— Деда, а об этом знает кто еще? — здесь не до шуток. Власть — дело такое.

— Может, и помнит кто, мне почем знать, — и старик пожал плечами.

Каждый из нас думал о своем, а Мирослава тем временем расставляла еду на столе.

Да, есть что поснедать: вареное мясо, каша из крапивы и сбитень еще горячий.

Насыщались в тишине.

После того как поели, дед неожиданно проговорил:

— Вышата.

— Что?

— Того дружинника звали Вышата, он растил меня словно сына, и был мне вместо отца. Никому об этом, — и дед погрозил мне кулаком.

— Хорошо, — я кивнул.

— Сейчас, погодь. — И дед уплелся в дом, чтобы спустя пару минут вернуться, держа в руках боевой пояс. Длинный кожаный ремень на заклепках, с петлями для ножен и большой металлической бляхой, закрывающей низ живота.

— На-ка примерь.

Он сел как в литой, и, прикрепив к нему кинжал, я выпрямился.

А дед фыркнул и оглядел меня.

— А теперь все, беги, а то тятька тебя заждался, — и засмеялся.

Правда, я не понял, что здесь смешного.

Вот моя деревня, вот мой дом родной. В голове крутился детский стишок, я же заходил в ворота родного дома.

Отец под навесом чего-то ковырялся. А больше во дворе и не видно никого.

Мать с со Смиляной, наверно, в доме, да и сестренка рядом крутится. А холопы на работах. Двенадцать холопов есть у нас, живут они отдельно, на обособленном, так сказать, участке, и свои небольшие дома имеют.

Отец, меня заметив, махнул рукой. Подойдя поближе, я заметил, что он осматривал конскую упряжь.

— Вот и дома, сынок, как с прадедом все обсудили?

Поклонившись отцу.

— Здравь будь, тятенька, да, все обсудили.

— Это хорошо, и погулял ты вчера славно и испытание прошел, но в том я не сомневался, — отец с прищуром посмотрел.

Я аж весь возгордился, но что-то папка уж слишком мягко стелет.

— Молодец, спору нет, вот только я наслышан о твоей дерзости наставнику и не только ему.

Донесли ироды, в мозг я вас всех любил и не раз, что б вам черти продыху не давали. Отрицать? Хуже будет, уж Яромир знает.

— Не со злого умысла, — я опустил голову.

— Да, а с какого? — отец с интересом на меня взглянул.

— Не хотел Иловая лечить.

— Так и не лечил бы, дерзить не стоило. Наставник поставлен учить, а ты норов показывал, да и не только ему. Ум короток и дерзости много слишком. Сказывали мне, как обстояло с Иловаем и на берегу, после испытания. Взрослым себя почувствовал, а вел себя неразумно. А ну снимай рубаху, да портки и к столбу становись. Выбивать будем дерзость твою, а то позоришь меня, — голос его был суров и грозен, никакой жалости.

М-да, правы были парни, ох выпорют.

— А может, не надо, тятенька?

— А как ты хотел, сынок, давай-давай. Дерзить, значит, можешь, а как по заслугам получить, значиться, не надо.

Я же шёл к столбу, у которого обычно отец коня на привязи держал. А за мной шел папа, любимый и единственный, поигрывая вожжами. Из дома высыпали родные женщины и с жалостью на меня поглядывали, да и холопы появились во дворе.

А как же, хозяйского сына пороть будут, у некоторых из них была жалость в глазах, у других предвкушение и радость.

Но они быстро прятали взгляд, ведь матушка на них внимательно взглянула и, думаю, запомнила их выражения лиц, так что им тоже перепадёт от нее. Да и я пупсиков запомнил, кому по нраву пришлось мое наказание.

По пути подобрал кусок ветки, потолще. А то отец несильно будет сдерживаться, рука у него тяжелая.

Ветку в зубы, рубаху в сторону, оголяя спину. Пояс, подаренный дедом, туда же, и вот портки летят вниз, оголяя мою задницу и ноги. Вцепившись в столб, я стоял прямо, а в голове была мысль, только не по яйцам, только не по колокольчикам, а то прилетит еще случайно.

Свист и удар по спине, РАЗ. А-а-а-а, сука, хрен собачий.

Боль разливается по всему телу. Ноги чуть не подкосились, только на руках и удержался. Чувствую, как по спине льётся кровь, шкуру снял с первого удара.

Свист, удар. Два. Держись, Яромир, князем будешь.

Папка бьет от души, но не со всей дури, а то, чую, иначе после первого удара рухнул бы.

Свист, удар, три. Под моими пальцами начинает проминаться древесина. А зубы вот-вот перекусят ветку.

Четыре, и еще одна полоса от удара у меня на спине. Боль, спина горит. Мысли идут с трудом. Только бы не упасть. Стоять.

Пять, удар боль.

СТОЯТЬ.

Шесть, и удар приходит на задницу, как издевательство.

— Будя с тебя.

Отец разворачивается и идет обратно. Не обращая на меня внимания.

А я все так же стою, вцепившись в столб. Руки свело, а ноги не держат.