Воспоминания кавалерист-девицы армии Наполеона

Глава IV

Из Марселя мы двинулись через ущелье Оллиуль на осаду Тулона, попавшего в руки англичан, которыми командовал генерал О’Хара.[27] Одна дивизия из Итальянской армии располагалась на другой стороне города в Соллье и Ля Вилетте. Карто лишился командования и оставил нас; мне кажется, я была солдатом его армии, больше всех сожалевшим об этом. Его ненадолго заменил Доппе. Доппе сменил Дюгоммье,[28] который уже стоял во главе тридцати тысяч человек, так как численность армии значительно возросла.

Итак, мой первый бой произошел под Тулоном и против англичан; что ни говори, но мой выстрел из пушки на дороге в Ламбек был лишь безрассудной проделкой, а наш марш на Марсель — лишь охотой на людей, попавших в списки запрещенных лиц. Однажды меня послали отвезти суп на один из наших отдаленных постов. Несколько туазов[29] дороги простреливались огнем из форта, кажется, это был форт Мальбоске. Я прикрепила несколько котелков к седлу лошади, сообщила об этом дяде и своим товарищам и отправилась в путь, с решительным видом пустив лошадь рысью. Ехала я, громко напевая. Отъехав на некоторое расстояние, я услышала звук пушечного выстрела со стороны, где должен был находиться этот проклятый форт. Это заставило меня замолчать. Раздался второй выстрел: я огляделась, но вокруг лежала лишь бесплодная и абсолютно ровная равнина, какие обычно простираются вокруг военных укрепленных пунктов. Место, куда я ехала, было еще достаточно далеко, а проклятый форт был близко. Раздался третий выстрел: и тут до моих ушей явственно донесся свист, не было никаких сомнений, что это был звук ядра, которого я пока еще не видела; это заставило меня задуматься еще сильнее. Неожиданно моя лошадь остановилась, вся белая от пота и вся в пене. Раздался хохот. И тут я поняла, что нахожусь среди своих товарищей, которых недавно оставила, а полные котелки так и болтаются на седле лошади рядом со мной. Мой дядя был единственным, кто не стал смеяться; напротив, он посмотрел на меня очень сурово. Я так и не поняла, как моя лошадь смогла изменить направление движения и аллюр, перейдя от рыси к галопу, ускорив мое досрочное возвращение. Мой дядя до конца дня не произнес ни слова. Мне было стыдно, я была очень опечалена.

На другой день во время отдыха (такого времени бывает много во время осады) солдаты нашей роты собрались вместе. Мой дядя собрал их всех в круг и голосом, одновременно грустным и торжественным, обратился ко мне:

— Сан-Жен вчера испугалась, Сан-Жен показала себя трусихой, Сан-Жен следовало бы разжаловать; и мы разжалуем Сан-Жен.

Краска ударила мне в лицо.

— Ну-ка, — продолжал мой дядя, обращаясь к моему бригадиру, — выполняй свой долг; сорви пуговицы с ее мундира.

Бригадир приблизился ко мне, но я прорвала образовавшийся возле меня круг, бросилась к месту, где стояли на привязи лошади, и выхватила из седельной сумки пистолет. Меня окружили со всех сторон.

— Дядя, — закричала я, — вашу племянницу не разжалуют! Лучше я прострелю себе голову.

Мои товарищи расхохотались, но это был не издевательский смех: это был смех радости, добрый и даже ласковый. Мне сказали, что хотели просто позабавиться; мой дядя попросил, чтобы мне преподали этот урок, и никто не сомневается в моей храбрости. Когда они сами оказались под огнем в первый раз, они вели себя точно так же. А сколько других, гораздо более храбрых солдат, в первый раз выглядели даже еще хуже. Мой дядя, одновременно испуганный и растроганный моим поступком, пожал мне руку:

— Очень хорошо, Сан-Жен, очень хорошо. Когда солдат исправляет свою ошибку подобным образом, можно быть уверенным, что он никогда вновь не совершит ее.

Вскоре о произошедшем уже знал весь лагерь. Даже наш новый главнокомандующий генерал Дюгоммье зауважал меня. Каждый раз, когда мне случалось быть дневальной у дверей его штаба, он звал меня отобедать за одним столом с его сыновьями и штабными офицерами. Как-то утром месяца фримера (было серо, холодно и угрюмо) я явилась, чтобы получить наряд. Завернутая в плащ, я соскочила на землю и начала привязывать лошадь, но тут я услышала оклик, который несся с лестницы домика, жалкого жилища фермера, в котором располагался генеральный штаб. Я взбежала на несколько ступеней, а навстречу мне вышел какой-то офицер, протянувший мне пакет: это был приказ, который следовало срочно доставить по назначению. Я прыгнула в седло и пустила лошадь в галоп.

Возвращаясь назад, я вспомнила, что с утра не была на кухне, организованной недалеко от генерального штаба, посреди оливковых деревьев, как раз в том месте, мимо которого я должна была проехать. Моя лошадь и я сама, мы одновременно повернулись в сторону ярко горевшего огня. Хворост был набран в оливковой роще: какой же это был огонь! Я вдохнула в себя восхитительный запах бараньей ляжки, жарившейся на этом огне. Какой же аромат шел от этой ляжки, как же аппетитно она выглядела! Старший сержант Массена[30] и сержант Жюно[31] на этой кухне играли роли главного повара и его помощника. Они узнали меня и пригласили дать им несколько практических советов. Могла ли я отказаться! Я выпрыгнула из седла и расположилась на извилистом стволе оливкового дерева, я вытянула ноги к огню и набила желудок добрым куском баранины. Эта замечательная операция требовала времени. В результате я вернулась в генеральный штаб как раз в тот момент, когда выходил главнокомандующий: я отдала ему честь, а он ответил мне доброжелательной улыбкой и дружеским жестом руки. Я поднялась наверх в комнату, где находился штабной рабочий кабинет, чтобы представить расписку в получении доставленного мной приказа. Офицер, отправивший меня с поручением, стоял, опираясь на стол, полный бумаг и карт, в руке он держал компас. В комнате было светлее, чем на лестнице. Я увидела у него эполеты майора на артиллерийском мундире, он был щуплый, кожа у него была оливкового цвета, вся какая-то землистая, щеки впалые, а сам он был весь угловатый, но при этом лицо у него было такое, какие запоминаются навсегда. На столе лежала его шляпа, желтоватый султан которой показался мне ужасно грязным, что могло свидетельствовать о том, что ему часто приходилось находиться в пороховом дыму батарей. Не поворачивая головы в мою сторону, он достал часы:

— Тебе нужно было три четверти часа, — резко сказал он, — ты же потратила час десять. Отправляйся на гауптвахту.

Обычно гауптвахта представляла собой помещение в полицейском участке или в тюрьме. На этот же раз это была палатка, возведенная в пятидесяти шагах от генерального штаба. Я отправилась туда, сожалея, что кусок баранины стоил мне свободы. Прошли два, три, четыре томительных часа. Мой арест начал меня беспокоить. Особенно неприятно было то, что пришел час обеда в штабе, а я вместо вкусной еды в блестящей компании была вынуждена довольствоваться самой жалкой повседневной солдатской пищей. Но Провидение сжалилось надо мной. Молодой офицер, один из двух сыновей главнокомандующего, пришел и сказал пару слов часовому, охранявшему меня. Я могла быть свободна.

После этого мы отправились на обед, который, как мне казалось, уже был для меня потерян.

«Мой отец, — рассказал мне этот офицер, — спросил, сев за стол, а где Сан-Жен, которую он видел днем в штабе? Все стали искать Сан-Жен. Мой отец настаивал, чтобы тебя поскорее нашли. И тогда один артиллерийский майор вспомнил, что отправил какого-то юношу с депешей, а тот слишком долго где-то шлялся и теперь по его приказу находится на гауптвахте. В ответ на это мой отец воскликнул: „Как, майор, ты действительно осмелился посадить Сан-Жен на гауптвахту?“ Тот удивился: „А что, Сан-Жен — это сын полка или какая-то исключительная личность?“ „Сан-Жен, — ответил мой отец, — очень храбрая девочка, и она уже показала себя хорошим канониром. Хотя бы по этой причине, ведь ты же принадлежишь к этому роду войск, ты мог бы относиться к ней побережнее“. После этого он начал рассказывать твою историю, а я побежал тебя выручать».

Как только я заняла место рядом с главнокомандующим, он повернул ко мне свое вытянутое худое лицо и стал сверлить меня своими голубыми глазами:

— Как же так, гражданка, ты позволила посадить себя на гауптвахту! Ты же из аллоброгцев! Малышка Сан-Жен! Тебе не стыдно?

— Гражданин генерал, — ответила я, — не будем об этом, это была вопиющая несправедливость.

Потом я указала на того самого майора.

— Вот этот цыганенок устроил мне все это.

В окружении всех этих людей во мне вдруг проснулась женщина, а простой солдат куда-то исчез. Представьте себе сами, какой успех имела моя выходка и как она подняла настроение всем вокруг. Что касается меня, то я была разъярена и продолжала все больше и больше распаляться:

— Да, мой генерал, это цыганенок, настоящий цыганенок, мерзкий цыганенок. Посмотрите, он же еще грязнее, чем его плюмаж.

И генерал, и все офицеры штаба повели себя как школьники и принялись еще больше подстрекать меня. Должна отдать должное майору, он вежливо извинился, чего никак нельзя было ожидать, глядя на его словно отлитое из меди лицо. Он вынес огонь моих оскорблений с веселой и вполне дружеской покорностью. Мало-помалу мой гнев улетучился, и я полностью сконцентрировалась на своей тарелке. Большие штабные «шишки» оставили меня в покое, чтобы поговорить о более серьезных вещах. Артиллерийский майор говорил больше других, и все прислушивались к его мнению.

— А как его зовут? — спросила я, вставая из-за стола, у сына генерала.

И он мне ответил:

— Бонапарт. Он — корсиканец, отличный офицер, мой отец не даст соврать.

Воспоминание о моей трусости, когда нужно было отвезти котелки с едой, не прекращало мучить меня. Я стала искать возможность отличиться, любой ценой показать себя с самой блестящей стороны. И такой случай мне вскоре представился.

В месте, называвшемся Две Мельницы, мы поставили батарею и соорудили редут для ее защиты. Эта батарея сильно беспокоила господ англичан, и они решились на вылазку, чтобы попытаться заклепать орудия. Одна колонна солдат вышла из города, а в это же время другая высадилась на берег с их кораблей, и обе эти колонны двинулись на штурм батареи. В это время я находилась на передовом посту, откуда, хотя и с большого расстояния, мы могли наблюдать за развитием этой атаки. С тревогой прислушивались мы к огню наших: сначала это была громкая канонада, потом треск ружейной перестрелки. Стрельба, поначалу очень оживленная, мало-помалу начала самым угрожающим образом стихать.

— Скоро должны закончиться патроны, — понеслось по позициям.

— Нужен доброволец, чтобы доставить им патроны! — закричал офицер.

Никто не отозвался. Я там находилась с поручением. Вокруг меня была пехота, в основном новобранцы, почти все парижские детки, которые позднее будут драться, как дьяволы, чего о них нельзя было сказать сейчас. Хорошие времена все-таки были под Тулоном! Я развлекалась тем, что забегала в траншею, где прятались новички, и кричала испуганным голосом: «Ложись, бомба!» Было бы удивительно, если бы среди этих юнцов оказался бы хоть один, на кого мое предупреждение не произвело бы впечатления, и он не бросился бы ничком на землю. Как же я тогда хохотала! Вообще, осада — это очень весело! Но вернемся к нашему рассказу: итак, никто не отозвался. Все прикидывали, что придется преодолеть довольно большое расстояние, простреливаемое с кораблей, с которых был высажен десант. Офицер повторил свой призыв. И тогда я подняла руку и крикнула:

— Я! Я!

Мы разложили на земле платок, побросали туда пакеты с патронами и завязали платок четырьмя его концами. Вскоре моя лошадь и я, целые и невредимые, уже находились на редуте: на этот раз, несмотря на адскую пальбу, мы не испугались и не сбились с пути.

Храбрецы, продолжавшие защищать батарею, встретили меня, как дети встречают друга семьи, принесшего им подарки. Прибывшие подкрепления позволили вскоре предпринять наступление, и господа англичане были отброшены. В самом конце этой переделки я вдруг почувствовала какое-то легкое жжение в груди. Когда же бой совсем прекратился и я вернулась в лагерь, я вдруг заметила, что мой жилет весь испачкан кровью. Я оказалась ранена: к счастью, пуля попала в пряжку моей патронной сумки. Если бы она прошла на палец выше, военные кампании мадемуазель Сан-Жен здесь бы и закончились. Но мне было суждено войти в Тулон и еще во много разных городов, вновь увидеть маленького начальника артиллерии, но уже в совсем другом ранге!