Воспоминания о людях и событиях моей жизни

УДК 821.161

ББК 84(2Рос=Рус) 6

Л 37

ISBN 978-5-86388-187-4

Левицкий Андрей Львович.

Воспоминания о людях и событиях моей жизни

Москва

ПОЛИГРАФ СЕРВИС

2012

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Часть I ДЕТСТВО (1927–1940)

Глава 1 Мои родители и другие родственники

Глава 2 Сталинские репрессии

Глава 3 Школьные товарищи и ребята с нашего двора

Глава 4 Коммунальная квартира в арбатских переулках

Часть II ВОЕННЫЕ ГОДЫ (1941–1945)

Глава 5 Начало войны

Глава 6 Жизнь в эвакуации

Глава 7 Возвращение в Москву

Глава 8 Техникум Трудовых резервов

Глава 9 День Победы

Часть III СТУДЕНЧЕСКАЯ ЮНОСТЬ (1946–1951)

Глава 10 МЭМИИТ

Глава 11 Болезнь мамы

Глава 12 Женитьба на Симочке

Часть IV ТРУДОВАЯ МОЛОДОСТЬ (1952–1962)

Глава 13 Рождение сына

Глава 14 Смерть тирана

Глава 15 Паровозное депо "Лосиноостровское"

Глава 16 Вахтанговский дом

Глава 17 Профсоюзная работа

Глава 18 Поездки по стране

Часть V ЗРЕЛЫЕ ГОДЫ (1963-1986)

Глава 19 Первые шаги в науке

Глава 20 Дача в Зеленоградской

Глава 21 Отдельная квартира в Москве

Глава 22 Исследования безопасности труда

Глава 23 Брак Саши и Тани

Глава 24 Защитa диссертаций

Глава 25 Экономический застой и правозащитники

Глава 26 Утратa близких людей

Часть VI ПОЖИЛОЙ ВОЗРАСТ (1987–1999 )

Глава 27 Юбилеи и выход на пенсию

Глава 28 Перестройка и распад СССР

Глава 29 Эмиграция Саши с семьей в США

Глава 30 Кончина Симы

Часть VII ПРЕКЛОННЫЕ ЛЕТА (2000–2012)

Глава 31 Новое тысячелетие

Глава 32 Прогулки по Американским штатам

Глава 33 Внуки Оля и Миша

Глава 34 Мой дом - Россия

Глава 35 Радость бытия

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мои воспоминания охватывают историю жизни пяти поколений семьи Левицких в СССР, Российской Федерации и США в XX и XXI веках. В эти годы в стране и мире происходили события, которые значительно повлияли на жизнь нашего семейства:

сталинские репрессии всех слоев населения СССР;

Великая Отечественная война с фашистской Германией;

эмиграция из России ученых, писателей и других;

компьютеризация мирового сообщества;

экономический кризис и распад СССР.

В то же время наша семья жила, радовалась жизни и огорчалась, когда наступало несчастье. Молодые влюблялись, женились и разводились, у них рождались дети, которые учились, потом работали, добивались успехов. Периодически переезжали из одного места в другое. Старшее поколение уходило из жизни навсегда. Так что есть о чем вспомнить и написать. При этом я не претендую на исчерпывающее освещение перечисленных событий, пишу в мемуарах только о том, что сам видел, пережил и ощутил на себе. Свои воспоминания я систематизировал по частям и главам. Каждая часть охватывает временной период моей жизни (детство, юность, зрелые годы, пожилой возраст и старость). Части состоят из нескольких глав, посвященных близким мне людям, событиям моей жизни и в России. В конце каждой части помещены фотографии, сделанные в то время. Поскольку я всю жизнь работал на железнодорожном транспорте, то в мемуарах много страниц посвящено российским железным дорогам.

В этих мемуарах я использовал материалы, хранящиеся в моем личном архиве; записи моей матери М.М.Левицкой в книгах и альбомах; юношеский дневник моей жены С.И.Левицкой, московский архив сына А.А.Левицкого; книгу невестки В.Л.Шихматовой, а также ее брошюру, написанную совместно с Б.Л.Леонидовой и Ю.М.Зарецким. Кроме этих материалов были также использованы литературные источники, список которых приведен в конце книги. В свои воспоминания я включил фрагменты устных рассказов о жизни нашей семьи, моих двоюродных сестер: Г.А.Спорышевой и Е.Н.Зеленской, невестки Т.Ф.Черновой, шурина М.И.Бруссера, родственницы Е.А.Андреевой, а также сослуживцев: В.И.Александрова, В.Н.Ищенко, Д.А.Кохановского, И.И.Шишенко и А.И.Мельниченко. Всех их очень благодарю за предоставленную информацию.

Большое спасибо также специалистам по редактированию и подготовке информации на компьютере, помогавших мне в написании и размножении текстов и фотографий моих воспоминаний: Т.Ф.Черновой, А.А.Левицкому, В.Б.Лившицу, О.В.Зарецкой, Д.В.Ермолаеву и А.Г.Тимонину.

Часть 1. ДЕТСТВО (1927–1940)

Глава 1. Мои родители и другие родственники

Я родился 29 сентября 1927 года. Моими родителями были Мария Михайловна Левицкая (урожденная Рябова) и Лев Касьянович Левицкий. Они оба родились в 1895 году в интеллигентных, обеспеченных семьях в пору экономического расцвета России. 14 июля 1918 года они венчались. В сохранившихся маминых записках написано: "Церемония была в церкви Святого Ермолая на Большой Садовой улице. Были соблюдены все правила - и обряд, и наряд, и обычаи. Гостей было очень много. После венчания состоялся прием в квартире Левицких (в Большом Козихинском переулке). Там было шампанское, сладкий чай, клубника и ... розы без конца. В семь часов вечера молодые уехали в деревню ( Яковлевское - имение Рябовых) к бабушке Александре Александровне..."

На фотографии, сделанной в этот день, видно, что молодые имеют весьма респектабельный вид, который подтверждается вышеописанным обрядом. Так что, совершившаяся полгода назад пролетарская революция пока еще не очень повлияла на жизнь помещиков. Но очень скоро поместья сожгут (в том числе рябовское Яковлевское), а другие - разграбят.

Я был вторым ребенком у моих родителей. Первой родилась в 1920 году дочь Ирина, которую в семье звали "Иришей". Она прожила очень короткую жизнь и умерла от голода и холода в 1922 году. Годы, которые она прожила, были очень трудными - не было дров, чтобы топить печку, не было почти никакой еды, тем более для такой маленькой девочки. Она простудилась, заболела воспалением легких и спасти ее не удалось. Для мамы это было очень сильное потрясение, причем второе в жизни, и у нее начались некоторые психические сдвиги. Она ни с кем не хотела видеться, а когда говорили "Ну что ты Маша родишь еще других детей" она и слышать не хотела и только рыдала.

Иришу похоронили на Дорогомиловском кладбище, которое находилось на высоком берегу Москва-реки в районе нынешнего Кутузовского проспекта. Русское кладбище начиналось от развилки Кутузовского проспекта и Большой Дорогомиловской улицы. Дальше было еврейское кладбище. В углу русского кладбища стоял обелиск в память русским воинам, погибшим на Бородинском поле. В довоенные годы мы с мамой, бабушкой Марией Владимировной и Галей (моя двоюродная сестра) ездили на Дорогомиловское кладбище, где еще была похоронена моя прабабушка со стороны мамы - Екатерина Валерьяновна Геннерт (урожденная Запольская). Об этих поездках у меня остались теплые воспоминания, наверное, потому что ездили обычно весной в теплую погоду (вероятно, на пасхальной неделе), а может быть, от того, что это были родные и мне было приятно, что я их вспоминаю.

В конце 1930-х годов, очевидно, было принято решение прокладывать по этому месту Кутузовский проспект, а кладбище ликвидировать и построить дома. Обелиск воинам оказался на проезжей части около дома, где жил потом Генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев. Потом обелиск перенесли к панораме Бородинской битвы, а кости воинов остались под асфальтом. Владельцам могил на этом кладбище нужно было нанять людей (за большую по тем временам плату), выкопать останки родственников и перевезти их на другие кладбища. Отцов (моего и Галиного) тогда уже не было, и в семье денег на это перезахоронение не нашлось – могилы перестали существовать.

Своим рождением я обязан не только родителям, но и Нине Николаевне Елшиной (урожденной Андреевой) очень близкой маминой подруге, которая сумела убедить маму родить еще одного ребенка. Этим ребенком оказался я.

Мама была очень заботливой, ласковой, эрудированным и одаренным человеком с разносторонними интересами. Она училась в Московской женской гимназии Н.П.Щепотьевой и окончила ее с отличием в 1913 году. Завершение VIII дополнительного класса дало ей специальность "Домашняя наставница по русскому и французскому языкам и истории". Аттестат с такой специальностью давал право преподавать в начальной школе. До революции (1917 года), когда в доме был рояль, она прекрасно на нем играла, очень любила произведения Рахманинова. Свидетельством этому являлись многочисленные ноты, на которых много надписей о музыкальном таланте мамы. До моего рождения мама работала в разных школах учительницей русского языка. Кроме русского и французского она еще владела английским и немецким языками и позже помогала мне и внуку Саше готовить наши домашние задания по иностранным языкам.

Родителями мамы были Мария Владимировна и Михаил Михайлович Рябовы. Девичья фамилия бабушки была Геннерт. Ее отец был земским врачом в Верейском уезде, где было имение Рябовых. Там они, видно, и познакомились и поженились в 1893 году. Моя прабабушка Екатерина Валериановна Геннерт (урожденная Запольская) была долгожительницей, и я ее помню: маленькую старушечку, которую мы с Галей звали "баба Еша", она жила вместе с нами и умерла в 1930-х годах в возрасте около 90 лет.

Дедушка Михаил Михайлович окончил юридический факультет Московского университета. До революции он работал в Московской судебной палате и Опекунском совете, имел чин действительного статского советника. После революции работал в Центральном Архиве СССР и РСФСР, который располагался на Пироговской улице. После окончания работы в 1937 году он, очевидно, получал очень маленькую пенсию, и у меня в памяти осталось, что он скрупулезно записывал все свои расходы, без конца считал их на ручных счетах.

У дедушки было много братьев: Сергей, Александр, Владимир, Алексей и две сестры – Мария и Софья. Они дружили и часто собирались в нашем доме. Все любили выпить водочки, поэтому всегда было очень весело. Это осталось в моей памяти. Дед умер в начале лета 1940 года от воспаления легких. На его похоронах я участвовал первый раз в этом печальном ритуале. Похоронили его на Ваганьковском кладбище, рядом с братьями Алексеем и Сергеем. Брат Александр и сестры Софья и Мария пережили его на несколько лет, и я бывал у них после войны.

Теперь место захоронения деда на Ваганьковском кладбище (11-й участок) стало как бы семейным некрополем. Там покоится прах его дочери Марии Михайловны, моей жены Симы и мужа Гали – Жени Спорышева. К сожалению, близкие для деда и меня люди: его жена Мария Владимировна, дочь Татьяна и зять Лев Касьянович умерли на чужбине, и прах их неизвестно где. У мамы была сестра Татьяна Михайловна, на два года ее младше. Она вышла замуж за крупного мужчину Александра Владимировича Каптеля - сына известного царского генерала В.В.Каппеля. Очевидно, чтобы скрыть свое происхождение, он изменил свою фамилию, добавив в фамилию отца дополнительную палочку у буквы "п" и став вместо Каппеля Каптелем. Однако это не осталось незамеченным бдительными советскими чекистами, и они арестовали его в конце 1930-х годов, но он выжил в лагерях, так как был очень здоровым человеком.

В 1928 году у Татьяны Михайловны и Александра Владимировича родилась дочь Галя, которая как и мать славилась своей красотой. С моей двоюродной сестрой провели бок о бок все детство. Остальную часть жизни мы с ней тоже очень дружили вплоть до глубокой старости. Так что о ней будет речь еще во многих главах моих воспоминаний.

Если у бабушки и дедушки со стороны мамы все было просто и очевидно, то с папиными родителями дело обстояло сложнее. Бабушка Елизавета Федоровна Левицкая (урожденная Шеншина) родилась в 1858 году в Москве и вышла замуж в конце 1870-х за Касьяна Дмитриевича Левицкого. У них родились: сын Дмитрий (1880), дочери Александра (1886), Надежда (1887), Наталия (1889), Лидия (1890). А далее начинаются неясности. По семейной молве, дошедшей до меня от моей двоюродной сестры Елизаветы Николаевны Зеленской, дедушка Касьян Дмитриевич, занимавший в 1890 годы значительный пост - казначея крупного банка, погуливал на стороне и вроде бы у него была вторая негласная семья. Естественно, бабушке Елизавете Федоровне было очень обидно и тут подвернулся случай отомстить неверному супругу.

В начале 1890-х годов их старший сын Митя заканчивал гимназию и решил поступать на медицинский факультет Московского университета. В ту пору вступительные экзамены в университет отличались сложностью, и без репетитора было не обойтись. Как-то нашли толкового студента четвертого курса этого факультета Гришу Беркенгейма, который согласился подготовить Митю к вступительным экзаменам и выполнил взятое обязательство. В это время между Гришей и моей бабушкой Елизаветой Федоровной завязался роман. В результате этого романа у бабушки родились в 1893 году дочь Татьяна, а в 1895 году сын Лева – мой отец. В те годы расторжение брака, совершаемое по всем правилам Православной церкви, было делом практически невозможным. Поэтому дедушка Касьян Дмитриевич, чтобы не осложнять положение и не "выносить сор из избы" согласился дать свою фамилию и отчество незаконнорожденным Татьяне и Льву. Таким образом, у меня со стороны отца оказалось два дедушки: Левицкий Касьян Дмитриевич – де юре и Беркенгейм Григорий Моисеевич – де факто.

Гриша Беркенгейм блестяще закончил медицинский факультет университета, работал врачом-терапевтом в Первой московской городской больнице, имел большую частную практику и стал известным и популярным в Москве терапевтом. В начале ХХ века был приглашен в Ясную Поляну лечить Льва Николаевича Толстого. Там он жил почти четыре года до кончины Л.Н.Толстого. После этого он открыл свою терапевтическую клинику и при ней медицинское училище для сестер милосердия. В это время он ушел от бабушки Елизаветы Федоровны, у него была другая семья. Умер Г.М.Беркенгейм в 1919 году. Другой дедушка, Касьян Дмитриевич Левицкий, и бабушка, Елизавета Федоровна Левицкая, умерли примерно в те же годы, так что я их никогда не видел.

Существует несколько подтверждений того, что фактическим отцом Тани и Левы Левицких был Г.М.Беркенгейм. Во-первых, их старшие брат Митя и сестры Александра, Надежда, Наталья и Лидия были блондинками, а Лева и особенно Таня – жгучими брюнетами. Во-вторых, все сестры получили среднее медицинское образование в училище Г.М.Беркенгейма. Третье доказательство – в нашем доме оказались уникальные вещи, очевидно, подаренные Г.М.Беркенгейму Л.Н и С.А. Толстыми. Это альбом с видами и портретами хозяев Ясной Поляны, бюст Льва Николаевича, предположительно, работы известного скульптора Трубецкого, пресс-папье, на котором изображен Лев с пером в лапе, фотографии, сделанные в Ясной Поляне и Крыму, на которых вместе с Л.Н. и С.А. Толстыми сидит Г.М.Беркенгейм. Возможно, были еще какие-то вещи, которые после ареста отца и во время войны были проданы для того, чтобы купить еду. В-четвертых, после ареста отца мама периодически ездила к братьям Григория Моисеевича – Абраму и Борису Беркенгейм, возможно, за материальной помощью. Надо заметить, что ни отец, ни мама мне никогда не рассказывали об этой родственной связи.

Папа учился в гимназии, а затем в 1914 году окончил Московское коммерческое училище Плестера и получил специальность экономиста. Он работал в службе экономических изысканий НКПС, на московском заводе "Красный пролетарий", на строительстве Чимкентского свинцового завода, а последние годы до ареста в "Институте по проектированию предприятий цветной металлургии".

В моей памяти осталось мало воспоминаний о нашей совместной жизни с отцом. Смутно помню, как жили в Чимкенте и на мой день рождения отец притащил огромный арбуз, который я мог только катать по полу комнаты. Вспоминаю, что когда в 1935 году в Москве открылось метро, то он катал меня на поезде и показывал станции-дворцы. Мне больше всего понравились станции "Дворец Советов" (ныне Кропоткинская) и Комсомольская радиальная. Большое впечатление на меня произвели самозакрывающиеся двери вагонов и самодвижущиеся лестницы - эскалаторы. Ничего подобного до этого времени в СССР не существовало. Помню совместные прогулки где-то за городом (наверное, там летом жили на даче) вместе с папой, двоюродной сестрой Веточкой (Елизаветой) и ее отцом Николаем Георгиевичем Тарабриным (мужем папиной сестры Тани). Он заставлял меня и Веточку ходить, держа за спиной палку - для того, чтобы у нас были прямые спины. Нам это очень не нравилось. Еще осталось в памяти, что мой отец знал великое множество прибауток, которые мне очень нравились, и я весело смеялся. Приведу лишь одну из них:

В магазине Кноппа выставлена жо...

Не подумайте плохого -

Желтые перчатки.

Старший брат Митя и все сестры очень любили своего братика – моего отца Левушку. Мне запомнилось, что мы очень часто бывали у них в гостях. В последующие годы я слышал от теток и других знакомых, что отец был очень общительным и остроумным человеком. Мы очень часто бывали в семье Тарабриных, они жили в Среднекисловском переулке. Тетя Таня (сестра папы), ее муж Николай Георгиевич и их дочка Елизавета (мы ее звали Веточкой) всегда были гостеприимны: у них чувствовался какой-то зарубежный шарм. Николай Георгиевич был инженером-электриком, очень умным человеком. Его посылали в Германию и Соединенные Штаты Америки закупать для СССР электрооборудование. Вместе с ним за рубежом были тетя Таня и Веточка. После того, как я остался без отца, то бывал у них почти каждую неделю, обедал и с Веточкой ходил в кино.

Вторым домом, который мы часто посещали, была квартира на Большой Бронной улица, где жили тети Саша и Лида. Первая была одиноким человеком, успешно работала экономистом или бухгалтером, хорошо зарабатывала. Тетя Лида была второй раз замужем за Михаилом Осиповичем Виленским, большим дамским угодником. От первого брака у нее был сын Борис Гокке – кинооператор. Он был намного старше меня и всегда немного подшучивал надо мной, проявлял какое-то недоброжелательство. Тетя Лида пекла "хворост", который мне очень нравился. Еще мы бывали у тети Наташи. Она жила вместе с сыном Воликом Новосельцевым. Он был года на 4–5 лет старше меня. У него имелась большая коллекция солдатиков, и и я не мог оторваться от игры с ними. Тетя Надя преподавала в школе математику. Ее муж Александр Герасимович Логинов сделал несколько важных изобретений. Их дочь Лена была лет на 15 старше и, естественно, меня не замечала. Тетя Надя очень хорошо относилась ко мне и в конце 1930-х годов брала меня на все лето на дачу.

Глава 2. Сталинские репрессии

Во время моего детства, да и в последующие годы в нашей стране, руководимой И.В.Сталиным, проводились массовые, необоснованные репрессии так называемых "врагов народа". Они были ему нужны для покорности всего народа, удержания беспрекословной власти, получения бесплатной рабочей силы. Эти репрессии коснулись непосредственно нашей семьи и меня лично. В народе царил страх – быть расстрелянными или погибнуть в исправительно-трудовых лагерях. Незаслуженной кары подверглись все слои населения, начиная с неграмотных крестьян и кончая академиками и руководителями страны.

В 1926 году в Союзе Советских Социалистических Республик (СССР) появился новый Уголовный кодекс, в котором была значительно расширена печально известная 58 статья. Она имела ряд подпунктов, аббревиатурами которых работники Главного политического управления (ГПУ), а позднее Народного комиссариата внутренних дел (НКВД) обозначали следственные дела:

КРД – контрреволюционная деятельность,

КРА – контрреволюционная агитация,

КРГ – контрреволюционная группировка,

ПШ – подозрение в шпионаже,

ЧСИР – член семьи изменника Родины,

ООЭ – общественно-опасный элемент,

АСЭ – антисоветский элемент и т.д. [1].

По этим пунктам 58-й статьи следователи могли обвинить любого человека. В 1930 годы в СССР было разрешено выносить приговоры внесудебными органами: коллегией ОГПУ, тройками и особыми совещаниями при НКВД. Они были созданы специально для упрощения и ускорения работы по борьбе с "врагами народа".

Из Центрального комитета Всесоюзной Коммунистической партии большевиков (ЦК ВКП(б)) направлялись в республики и области СССР разнарядки – количество подлежащих репрессиям кулаков, антисоветских элементов. Все эти решения были сделаны по указаниям Сталина или за его подписью. Первым массовым репрессиям подверглись безвинные крестьяне. На XV съезде ВКП(б) в 1927 году было принято решение о всемерном развертывании коллективизации сельского хозяйства. Съезд наметил план расширения и укрепления сети колхозов и совхозов, а также дал директиву - развивать наступление на кулачество [2]. Смысл этой директивы заключался в том, что если кулак не сдаст хлеб в размерах, какие для него установлены партией, то следует принять репрессивные меры.

Так началась первая волна массовых арестов и уничтожение зажиточного и среднего крестьянства. В августе 1932 года было принято постановление Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров (ЦИК и СНК) СССР "Об охране социалистической собственности", в котором было узаконено, что "Лица, покушающиеся на общественную собственность, должны рассматриваться как враги народа". Были установлены жесточайшие наказания за любые хищения государственной собственности. В народе этот документ прозвали "законом о пяти колосках", так как за кражу нескольких колхозных колосков людям грозил расстрел или, в лучшем случае, 10 лет тюрьмы. Кроме того, в это время для сельского населения было введено крепостное право – им не выдавали паспортов, и они не могли уехать из деревни в город, так как без паспорта нельзя было поступить на работу и получить прописку на жительство в городе.

В 1930–33 годах страшный удар карательных органов ГПУ и НКВД обрушился практически на всех богатых крестьян. Их дома и имущество передавались создаваемым наспех колхозам, а семьи "кулаков", "середняков" или бедняка-“подкулачников” выселялась в Сибирь, на Урал или на Север. В результате, почти во всех зерновых районах страны начался голод. Этому также способствовала невиданная засуха в Поволжье и других губерниях. Разные авторы приводят данные, что от голода в 1930 - 1933 годах умерло от 3 до 10 млн крестьян. Еще не менее 1,5 – 2 млн крестьян было арестовано по "закону о пяти колосках" [2].

Одновременно с репрессиями против крестьянства была начата кампания против идеологических искривлений среди интеллигенции. В 1920-е годы Россия понесла самые большие интеллектуальные утраты. Из страны были выдворены тысячи виднейших представителей отечественной интеллигенции. Среди них: Бунин, Бальмонт, Коровин, Мережковский, Шагал, Шаляпин и другие[3]. В более поздние годы были необоснованно репрессированы всемирно известные ученые: биолог Н.И. Вавилов (умер в тюремной больнице), литературовед Д.Лихачев (провел несколько лет в ссылке на Соловецких островах), народный артист Михоэлс (погиб от наезда автомобиля, который был организован НКВД). Долгие годы находились в исправительно-трудовых лагерях академики-инженеры Туполев, Стечкин, Королев; писатели Солженицын, Шаламов, Гинзбург, Разгон. Были выдворены из СССР без каких-либо оснований балетмейстер Нуриев, поэт Пастернак и др. Долгие годы преследовались и были лишены возможности публиковать свои произведения поэтесса Ахматова, писатели Булгаков, Зощенко и др.

Большие потери от необоснованных репрессий понесла Красная Армия. В 1937 -38 годах было уничтожено 40 тысяч командиров, среди них маршалы Тухачевский, Блюхер, Егоров; командующие армиями Белов, Дыбенко, Корк, Уборевич‚ Якир; заместитель министра обороны Гамарник. Это были наиболее образованные, опытные и талантливые военные, и они составляли более половины высшего и старшего командного состава Красной Армии [4].

После смерти Ленина развернулась борьба за лидерство в партии и стране между Троцким и Сталиным. Победу одержал Сталин. В 1927 году Троцкого исключили из партии и выслали в Алма-Ату, а затем в 1929 году выдворили за границу. Троцкий, живя в Мексике, был убит в 1940 году агентом НКВД [5]. На XVII съезде ВКП(б) при тайном голосовании за членов Центрального комитета партии против Сталина было подано 270 голосов [5]. Такое скандальное количество голосов "против" было тяжелым ударом по авторитету Сталина в партии. Ему доложили об этих результатах, и им были приняты меры. В результате, в официальном сообщении счетной комиссии Сталин получил 3 голоса "против", а Киров – четыре. Но этого происшествия Сталин не простил ни Кирову, ни другим делегатам съезда. В итоге, был убит Киров и из остальных 139 руководителей партии, присутствовавших на съезде, только 31 человек умер своей смертью [5].

В борьбе за единовластие в партии Сталин обвинил ряд руководителей ВКП(б) в антисоветской, шпионской, вредительской и террористической деятельности, которую осуществлял "троцкистско-зиновьевский центр". В 1936 году был проведен открытый показательный процесс осуждения Каменева, Зиновьева и еще 16-ти человек. Все они были приговорены к расстрелу. Второй открытый процесс состоялся над группой Пятакова-Радека. Они тоже были расстреляны. Третий открытый процесс прошел над Бухариным и Рыковым, которых также расстреляли. Другими способами Сталин уничтожил таких наркомов и видных деятелей ВКП(б), как Киров, Ордженикидзе, Раскольников, Енукидзе и др. В то время существовала частушка, которую напевали шепотом:

Эх, огурчики, да помидорчики,

Сталин Кирова убил в коридорчике [5].

Для того чтобы скрыть свои преступления по уничтожению ни в чем не повинных людей, Сталин периодически проводил чистки руководителей и исполнителей карательных органов. В 1937 году расстреляли Паукера, Бокия, Артузова; в 1938 году уничтожили генеральньного комиссара ГПУ Ягоду, а также Уншлихта, Лациса, Петерса и многих других. Репрессии 1937 и 1938 годов все заметнее сказывались на политических настроениях в стране. Цели, которые ставил Сталин, развязывая террор, уже были достигнуты. Требовались перемены, чтобы закрепить полученные результаты, поэтому в конце 1938 года Ежова освободили от обязанностей наркома внутренних дел и назначили наркомом водного транспорта. Вместо Ежова наркомом внутренних дел стал Берия. Сразу же после ухода Ежова началась новая волна арестов и смещений в органах НКВД. Вскоре арестовали и расстреляли начальников территориальных органов внутренних дел Москвы – Реденса, Украины – Успенского. Самого Ежова расстреляли в 1940 году [2].

Кроме страха и покорности народа массовые репрессии давали правительству СССР миллионы бесплатных рабочих, которые использовались на самых тяжелых работах. Тогда были созданы многочисленные исправительно-трудовые лагеря, которыми управляло Главное управление лагерями (ГУЛАГ) НКВД. Заключенные работяги в исправительно-трудовых лагерях построили: Беломорканал (1932), канал им. Москвы (1936), Волго-Донской канал (1952). Железные дороги: Котлос-Воркута, Караганда-Балхаш, вторые пути Сибирской магистрали (около 4000 км в 1933–1935), начало БАМа, Тайшет-Лена, Комсомольск - Совгавань и др. Автотрассы: Москва-Минск, Ночаево-Атка. Гидроэлектростанции: Куйбышевская, Усть-Каменогорская и др. Города: Комсомольск-на-Амуре, Магадан, Норильск, Воркута, Дубна и др. Новое здание МГУ им. Ломоносова на Воробьевых горах в Москве и другие объекты.

Заключенные добывали: золото на Колыме, радий в Ухте, под Челябинском, апатиты на Кольском полуострове, лес на европейском русском Севере, Сибири и т.д. [6].

Кроме лагерей, люди в которых строили каналы, дороги, города или добывали руду, лес, золото, существовали еще лагеря, в которых заключенные работали над научными и техническими проблемами. Их называли "шарашки". В них трудились Королев, Туполев, Солженицын и многие другие. В 1937 – 1938 годы, т.е. в годы "ежовщины", когда народным комиссаром внутренних дел был Ежов, жертвами массовых репрессий стали по подсчетам Р.Медведева от 5 до 7 млн человек [2]. При этом была арестована большая часть партийно-государственного и хозяйственного актива, военачальников, представителей интеллигенции. Из числа арестованных в 1937–1938 годах почти 1 млн человек приговорили к расстрелу, а остальных направили в лагеря. Однако мало кто из этих людей выжил там. По данным член-корреспондента Российской Академии наук Д.А.Волкогонова общее число репрессированных с 1923 по 1953 год в нашей стране составило 21,5 млн человек [7].

Террор, направленный против крестьянства, интеллигенции, военных, членов партии, стал в стране массовым явлением. Семьи "врагов народа", их знакомые, знакомые их знакомых – бесконечные цепочки людей превращались в заключенных. Террор порождал в народе страх, необходимый Сталину для того, чтобы предупреждать возможные недовольства людей, обеспечивать их покорность и иметь бесплатных рабочих. Естественно, в те годы я не мог знать и понимать многого из того, что написано в этой и последующих главах. Об этом я узнавал постепенно, в течение всей моей жизни, вплоть до написания этих мемуаров. Однако, что такое обыск в квартире, арест и уход отца навсегда, очереди к справочным окнам тюрем, я познал воочию, будучи десятилетним мальчиком.

Уместно привести стихи Анны Андреевны Ахматовой:

... Звезды смерти стояли над нами

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами "черных Марусь".

"Черными Марусями" в народе называли автомобили, в которых перевозили заключенных.

Величайшим несчастьем нашей семьи было то, что "сталинские репрессии" коснулись и нас. В последующие годы я слышал от теток (папиных сестер) и других наших знакомых, что отец был очень общительным, остроумным человеком и знал бесчисленное множество всевозможных анекдотов. Возможно, они и погубили его в годы репрессий. В ночь с 26 на 27 апреля 1937года я проснулся от яркого света в комнате. За открытой дверцей шифоньера я увидел синие галифе и сапоги, вокруг них валялись какие-то открытки, фотографии, письма и прочие бумаги. Это проводился обыск в квартире. Подошла мама сказала "Лежи тихо" и опять ушла, на ее лице я увидел страх. В соседней комнате слышались какие-то незнакомые голоса и очень взволнованный, резкий голос отца. Так продолжалось очень долго, наверное, несколько часов и мне стало очень страшно. Потом ко мне подошел отец в сопровождении человека в военной форме и сказал, что произошло недоразумение, сейчас он должен ненадолго уехать, но очень скоро вернется домой... поцеловал меня и добавил "Помогай во всем маме". Все. Это был арест. Больше я его никогда не видел и не слышал.

"Ежовые рукавицы" сжали нашу семью – в то время наркомом внутренних дел стал Ежов. И в народе, и в газетах часто фигурировало выражение "ежовыми рукавицами раздавим врагов народа". А я стал "сыном врага народа" и с этим клеймом жил двадцать лет. Наверное, тогда во мне стал формироваться свой внутренний мир неприятия политики Коммунистической партии. Об этом не говорили вслух и даже думать было опасно, но внутри звучал протест против всего, что происходит в стране. Дата ареста отца (27 апреля) стала для меня знаковым числом. Спустя 15 лет Господь возместил мне потерю отца. В этот день в 1952 году родился мой замечательный и единственный сын Саша. Спустя еще 47 лет почти в этот же день – 25 апреля – умерла незабвенная моя жена Симочка, с которой мы прожили 50 счастливых лет. Нельзя исключать того, что еще через некоторое время в этот день произойдет какое-либо новое важное событие моей жизни...

По маме был нанесен третий удар, который она уже не выдержала и стала психически больным человеком: первый удар по ней совершила Великая Октябрьская Социалистическая революция, Рябовы лишились благополучной обеспеченной жизни; второй удар – смерть двухлетней дочери Ириши от голода и холода, свирепствовавших в стране в 1920 годы; третий – арест и гибель мужа в магаданских лагерях.

После ареста близкого человека родственники начинали искать его по тюрьмам в надежде передать ему какую-нибудь еду и предметы первой необходимости. Но от родственников "врагов народа" передачи просто не принимали. Многолюдные очереди стояли к справочным окнам тюрем, но большинство людей получало в ответ "не числится". Прошли через эти очереди и получали несколько раз такой же ответ и мы с мамой.

Затем члены семьи арестованных ( по терминологии НКВД–ЧСИР– член семьи изменника Родины) начинали искать работу, чтобы иметь средства к существованию. Как правило, после ареста близких его родственников с работы увольняли. Уволили и мою маму, которая в то время работала библиотекарем в школе. При поступлении на новую работу надо было заполнять подробную анкету, в которой имелся вопрос "Есть ли среди ваших родственников арестованные?" Наврать в ответе на этот вопрос все очень боялись, так как анкеты тщательно проверялись в подразделениях НКВД и солгавшему грозили большие неприятности, вплоть до ареста, поэтому куда бы мама ни обращалась с просьбой принять на работу, после заполнения анкеты всегда получала отказ.

Моей бабушке Марии Владимировне пришла в голову мысль спросить молочницу‚ которая с дореволюционных лет привозила ей молоко, нет ли у них в Давыдкове какой-либо работы. Давыдково в то время было подмосковной деревней, а сейчас оно – неплохой московский район. Оказалось, что в Давыдкове есть артель по изготовлению детских игрушек и там требуются рабочие. Мама туда поехала и "О, счастье", ее, человека знающего три иностранных языка, приняли на эту работу, причем трудиться можно было дома, что для мамы тоже было важно. Очень хорошо помню, как мама привезла инструменты – плоскогубцы и исходные материалы, из которых мы с ней вдвоем стали делать убогие погремушки. От этой работы у нас обоих возникло только чувство унижения, но мы делали игрушки года два.

В конце 1937 года мы неожиданно получили письмо... от отца, хотя он был лишен права переписки, письмо это дошло до нас чудом. Когда отца везли на Колыму, ему удалось на какой-то станции просунуть листок бумаги с письмом и адресом в щель пола теплушки, и этот листок нашел добрый человек, который положил письмо в обычный конверт, надписал адрес, и письмо дошло до нас. Не перестаю благодарить этого человека за доброе дело. Это письмо мама побоялась сохранить, так как не была уверена в том, что ее тоже не арестуют и не будет повторного обыска. Многих жен "врагов народа" тоже арестовывали. В письме отец написал, что его арестовали по доносу сослуживца Богданова и близкого товарища Юрия Борисовича Малевского. С последним мы дружили домами и бывали у них, там рос их сын, мой ровесник, тоже Андрей. После войны Малевский-старший имел наглость к нам зайти, но мы с мамой резко дали понять, что разговаривать с ним не хотим. В письме отца еще было написано, что его обвинили в контрреволюционной деятельности, и особое совещание (тройка) НКВД назначила ему 5 лет заключения с отбыванием срока в лагерях на Колыме в Магаданском крае. Больше никаких писем мы от него никогда не получали. Все места в архипелаге ГУЛАГ считались страшными, но Колыма была особо жестоким и самым отдаленным от "материка" пунктом ГУЛАГа. Там добывали золото, олово, уран, заготовляли пиломатериалы. Зима на Колыме - страшное время. В воспоминаниях В.М. Шаламова говорится, что зимой там морозы достигают –60 С° и не бывает выше 25 – 30° мороза, а лагерное начальство выгоняло заключенных на работу при температуре 40 –50 С°. Продолжительность жизни там большинства заключенных не превышала нескольких месяцев и они превращались "в лагерную пыль" [6]. Еще одно, "роковое", письмо мы получили в начале зимы 1941 года из Московского ЗАГСа, в котором приглашали маму придти получить свидетельство о смерти мужа. Очень хорошо помню, как она рыдала. Очевидно, НКВД поручало районным ЗАГСам выдавать свидетельства о смерти по месту жительства заключенных до ареста. На этом история жизни моего отца закончилась, но память о нем хранило много людей, которые его знали: я с мамой, его сестры, его племянники: Веточка Зеленская, Борис Гокке‚ Галя Спорышева, Елена Андреева.

Глава 3. Школьные товарищи и ребята с нашего двора

В школу меня отдавать мама не спешила. Поэтому в нее я пошел, когда мне было девять лет. Записали меня в новую школу №46. Постройка этой школы к 1 сентября 1936 года не закончилась и поэтому с нами, первоклассниками, занимались в разных местах: в музыкальном училище на Пречистенке, в других школах во вторую смену, в библиотеке и т.п. Нормальные занятия в новой школе начались после новогодних каникул. Первую учительницу я не запомнил. А вот потом классным руководителем была Серафима Владимировна Харькова. Она была талантливым педагогом. Мама с ней тоже подружилась, и она бывала у нас дома после войны.

В 1937 году, после того как арестовали отца, я очень волновался, как пойду в школу, как к этому отнесутся ребята и учительница. К счастью, все прошло хорошо, все как будто этого и не заметили. Очевидно, это событие случилось не только со мной. Из одноклассников запомнились несколько человек: Ваня Куликов, с которым мы играли после уроков у меня и у него дома. Он жил в Денежном переулке, в доме, где сейчас Чилийское посольство. После войны я его не нашел, кажется, он погиб в Прибалтике. Друг к другу домой мы еще ходили с Володей Катышевым; после войны перезванивались с Колей Лаврентьевым, с которым вместе учились в начальной школе, но дружба не завязалась. Из девочек помню Светлану Лещенко, Нину Бабанову. Вместе с ребятами мы любили слушать по радио репортажи Вадима Синявского о футбольных матчах. И вот однажды, "О, чудо", один из маминых знакомых подарил мне билет на стадион "Динамо", на игру сборной СССР и Болгарии. После посещения стадиона я стал настоящим футбольным болельщиком.

В то время одной из лучших команд был "Спартак", поэтому мои симпатии обратились к этой команде, и остаются такими же по сей день. До сих пор помню довоенный состав футбольной команды "Спартак". В воротах стоял Жмельков, линию обороны занимали братья Соколовы, в нападении играли Семенов, Глазков, Протасов, Степанов и др. Особенно хочется отметить братьев Старостиных: Александра, Николая, Андрея и Петра Петровичей. Они сыграли важную роль в организации и укреплении команды и сами успешно играли. К сожалению, в 1942–1955 годах они подвергались необоснованным политическим репрессиям. В те годы в газете "Пионерская правда" печатали с продолжением главы из повести А.Н.Толстого "Гиперболоид инженера Гарина". Это был, по существу, первый детектив, который публиковался в СССР. Я с нетерпением ждал, когда в почтовый ящик опустят новый номер газеты, и взахлеб читал о событиях, разворачивающихся с инженером Гариным.

Самым большим удовольствием в мои детские годы было гулять во дворе дома. Клич со двора "Андрей, выходи гулять" – и мало что могло пересилить мое желание стремглав нестись по лестнице вниз, во двор. Лучшими моими товарищами были ровесники – Сергей Ионов и Коля Егоров. Дружба с ними продолжалась много лет, особенно с Сергеем, почти до его кончины. Среди девочек ближе были ровесницы Галя Каптель (двоюродная сестра), Таня Мамаева и Ира Полушкина. Развлекались с нами на равных ребята и помладше – Дима Егоров, Миша Таненбаум, Лида Новикова. Играли в прятки, мяч, снежки и др. Когда во дворе, в помещениях бывших конюшен, были дровяные сараи, то в них можно было спрятаться так, что никто и ни за что не найдет. После того, как в 1939 году в доме было сделано центральное отопление и сараи превращены в гаражи, прятаться стало труднее. Зато появилось другое развлечение – перестукиваться друг с другом по трубам отопления. Мы с Колей Егоровым жили друг над другом так, что перестукивались очень часто и были выработаны звуковые сигналы, обозначающие определенные действия. Много играли в мяч: лапту, штандер и пристеночные пятерочки и десяточки: в них, бросая мяч в стенку, надо было сделать определенные фигуры и затем поймать мяч. Играли также в салочки, классики (прыгать на одной ноге по нарисованным квадратам) и др. Зимой снег из переулка свозили во двор, и любимым занятием являлось сооружение снежных крепостей, снежных баб и просто играли в снежки. Новогодние елки до 1934 года были запрещены как религиозный обряд. Однако мама все же покупала и наряжала елку, но завешивала окно, чтоб с улицы никто не увидел, что у нас есть. В 1935 году лично Сталин разрешил праздновать Новый год и ставить новогодние елки.

Летом на Черном дворе (за домом) копали клумбы и сажали цветы, а потом их поливали. Очень любили прыгать рядом с дворником дядей Васей, который поливал тротуары и мостовую переулка водой из шланга. Он периодически направлял шланг на нас, и это вызывало бурю визга. Летом по дворам ходили старьевщики, которые в обмен за старое тряпье и еще что-то давали бумажные мячики на резинке и пищалки "уйди-уйди". Когда были поменьше, на праздники 1 мая и 7 ноября взрослые устраивали во дворе ребячью демонстрацию с флажками и выдачей кулечков со сладостями. Но летом двор пустел – большинство ребят уезжало либо на дачу, либо в деревню к родне, либо в пионерские лагеря.

Когда мы стали постарше, очень любили ходить в кино. До войны на Арбате было три кинотеатра: "Арс" (напротив почтамта), "Юный зритель", где сейчас военная прокуратура и "Наука и жизнь", рядом с рестораном "Прага". У меня осталось в памяти, когда на детском сеансе показывали кинофильм "Чапаев" и на экране появлялась Красная кавалерия, то весь зал вставал и что есть мочи орал "Наши, наши".

Глава 4. Коммунальная квартира в арбатских переулках

Из родильного дома меня привезли в квартиру №7, в доме тоже №7 по Большому Могильцевскому переулку, в районе улицы Арбат. В этом доме и в этой квартире я прожил очень долго – 44 года, так что есть что вспомнить. До революции этот дом принадлежал генеральше Пестель, которая сдавала квартиры внаем. После Великой Октябрьской революции почти все квартиры были переведены в разряд "коммунальных", в которых поселялось несколько семей. Для этого проводилось так называемое "уплотнение". Если до революции семья моего дедушки (М.М.Рябова) занимала все шесть комнат квартиры №7 и только члены семьи пользовались кухней и уборной, то после революции у семьи Рябовых и Левицких осталось только четыре комнаты. В остальных двух поселили семью Новиковых, состоящую из пяти человек, и семью Розенталь, в которой было три человека. Все они, естественно, пользовались кухней и уборной. Аналогичные "уплотнения" были произведены в квартирах: №5, в которой раньше жили только Мамаевы, в №2, где снимали квартиру Егоровы, в №3, снимаемой Тененбаумами, в №8, где проживали только Ключевские и т.д.

Жить в коммунальной квартире было неудобно и плохо. По утрам возникала очередь в уборную. В единственной раковине на кухне приходилось иногда умываться после того, как какой-нибудь человек из другой семьи стирал грязные тряпки. У каждой семьи стоял свой электросчетчик, лампа на кухне, звонок и почтовый ящик на входной двери. Этим подчеркивалась независимость и равность социального статуса каждой семьи.

Очень скоро все стали понимать, что жить в коммунальных квартирах неудобно. В них постоянно возникали скандалы из-за мелких неурядиц. Поэтому после войны (1941 – 1945), когда в Москве и в других городах СССР началось какое-то строительство жилых домов для простых людей, образовались многотысячные очереди за получением отдельных (для одной семьи) квартир. Люди в этих очередях стояли десятилетиями, поэтому и моя семья прожила в коммунальной квартире больше 40 лет.

Сейчас, в ХХI веке, появились в газетах публикации, что в Москве осталось не так уж много коммунальных квартир и, возможно, что к 70-летию победы в Великой Отечественной войне (2015) будет покончено с коммунальными квартирами. Дай Бог, чтобы эти благие намерения Московского правительства были осуществлены.

До войны в квартире имелось очень мало удобств, без которых в настоящее время люди не мыслят себе жизни. Отопление было печное. Во дворе были сараи, в которых хранились дрова, их надо было купить на дровяном складе в Оружейном переулке, привезти к дому, распилить и расколоть, для этого нанимали специального человека. Центральное отопление в дом провели в 1939 году.

Ванной комнаты в квартире не существовало, мыться приходилось в тазу в комнате, но в городе было много бань, в которые я любил ходить. В довоенные годы отсутствовали холодильники: в летнее время, чтобы сохранить сливочное масло, его заворачивали в мокрую тряпочку. Радио в виде радиотрансляционной сети появилось, наверное, в году 1939, точно не помню. О телевидении мы ничего не знали. Радио я много слушал: мне нравились передачи спектаклей из театров. Осталась в памяти передача драмы "Анна Каренина" из Московского художественного театра, в нем принимали участие такие знаменитые актеры, как Тарасова, Качалов‚ Кедров. Еще во МХАТе шла и ее передавали по радио комедия "Школа злословия". В ней замечательно играли Яншин и Андровская. Из "Театра Революции" слушал я с большим удовольствием спектакль "Собака на сене”, главную роль в котором блестяще играла Бабанова.

Кроме театральных спектаклей я любил слушать мастеров художественного слова – В.Н. Яхонтова, Д.Н. Журавлева‚ С.А. Кочаряна. С последними двумя я имел честь впоследствии быть лично знаком и чокаться бокалами. Яхонтов бесподобно читал "Горе от ума" Грибоедова и "Идиота" Достоевского. Журавлев блестяще читал стихи Пушкина, рассказы Чехова и Мопассана. В исполнении Кочаряна звучала Шахразада. Наш дом находился в центральной части Москвы, в так называемых арбатских переулках. Арбат привлекал людей обилием магазинов, кинотеатров, ресторанов. Многие по нему просто гуляли, но только по тротуарам. На Арбате было большое движение транспорта, ходил троллейбус №2. Эта улица была правительственной трассой, так как по ней проезжали на машинах Сталин и его помощники из Кремля на ближнюю дачу, которая была в районе старого Можайского шоссе. Для обеспечения их безопасности Арбат был постоянно наводнен работниками НКВД.

На Арбат мы ходили либо по Плотникову либо по Денежному переулкам. В последнем располагалось итальянское посольство. В его здании в начале революции было германское посольство, и в нем в 1918 году эсерами был убит посол Мирбах, что послужило сигналом к вооруженному выступлению левых эсеров. Из нашего окна в 1930 годы было видно и слышно, что делается около посольства. В дни приемов хорошо слышались команды "Машину посла такого-то к подъезду" и мне нравилось за этим наблюдать, сидя на подоконнике. Потом построили дом, который загородил дипломатов, и это развлечение для меня закончилось. Еще хочу упомянуть о магазинах, которые торговали в то время в нашем районе. На углу Плотникова и Глазовского переулков продовольственный магазин называли "Красная Швея". Очевидно, этот магазин принадлежал одноименной фабрике. В Плотниковском переулке была булочная. На пересечении Денежного и Глазовского переулков стояла палатка, в которой продавались самые дешевые конфеты – "подушечки". А напротив церкви в Большом Левшинском переулке располагался овощной магазин. Во все эти магазины меня посылали с поручением сделать небольшие покупки. Еще на Арбате открыли шикарный "Гастроном 2" (сейчас в нем магазин "Седьмой континент"). Особенное обилие прекрасных продуктов в нем продавалось когда этот магазин назывался "Торгсином" (торговля с иностранцами). Тогда в этом магазине можно было продать золотые монеты, украшения, драгоценные камни, и за них давали какие-то талоны, и вот на них покупали замечательные продукты. Но в этот магазин меня одного, естественно, не посылали, а я ходил либо с бабушкой, либо с мамой и они, купив что-то вкусное, сейчас же меня угощали.

В другую сторону от Арбата мимо нашего дома путь лежит к улице Пречистенке. На пересечении нашего переулка с Левшинским и Большим Власьевским переулками стоит церковь Успения Пресвятой Богородицы на Могильцах. Когда-то у этого храма хоронили бездомных и казненных людей, было стрелецкое кладбище, поэтому к названию храма было прибавлено уточнение "на Могильцах". Церковь была построена по проекту архитектора Н.Н. Лаграна в 1791–1799 годах и достроена в 1806 году. Архитектурной особенностью этой церкви является то, что у нее две колокольни, а между ними вход в храм. До 1932 года в церкви проходили службы, на которые ходили бабушка Мария Владимировна, ее мать Екатерина Валериановна, дедушка Михаил Михайлович и его дочери Маня и Таня. Иногда они брали в церковь меня и Галю, но об этом у меня остались очень неясные воспоминания.

В 1932 году церковь была закрыта, и в ней разместилось проектное бюро с экспериментальными мастерскими. После этого церковь перестраивалась не только внутри, но и снаружи, что ее очень уродовало. Но все же церковь устояла, в 1992 году была возвращена православной общине Московской патриархии и в ней начались реставрационные работы. Эти работы велись очень медленно, но к моменту написания этих строк, восстановлены все внутренние приделы храма, кроме алтаря. Звонница пока располагается в левом внутреннем приделе. В церкви ведутся службы по средам, субботам и воскресеньям. Я иногда там бываю, оставляю поминальные записки с упоминанием все близких мне прихожан этой церкви до 1932 года и ставлю свечи.

Семья Рябовых (слева направо) стоят сестры Mаня и Tаня, их дядя - Владимир; сидят: бабушка - Мария Михайловна, тетя - Софья, отец - Михаил Михайлович, мать - Мария Владимировна, имение Яковлевское 1916 год

Семья Левицких (слева направо) стоят: сестры Татьяна и Александра, мать Елизавета Федоровна, брат Дмитрий, сестра Лидия и ее муж Всеволод, брат Лева; сидят: сестры - Надежда с дочерью Леной, Лена жена Дмитрия с дочерьми, сестра Наталья с подругой, Подмосковье 1917 год

Родители: Мария Михайловна и Лев Касьянович Левицкие в день свадьбы, Москва, 14 июля 1918 года

Андрей Левицкий с Родителями в городе Чимкенте, 1932 год

Левицкий Лев Касьянович, 1937 год, Москва

Рeбята нашего двора (слево направо) стоят: Таня Мамаева, Катя Фютак, Ира Полушкина, Коля Егоров, Андрей Левицкий, сидят:Лида Новикова, Женя Ковчуг, Лора Ваентроб, Галя Каптель, Дима Егоров, Миша Таненбаум, Москва, 1935 год

Руководители СССР: Маршал Ворошилов К.Е., Председатель СНК Молотов В.М., Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Сталин И.В.,нарком Внутренних дел Ежов Н.И. на строительстве Беломоро-Балтийского канала, 1937 г.

Большой Могильцевский переулок, г. Москва

Часть II ВОЕННЫЕ ГОДЫ (1941-1945)

Глава 5. Начало войны

Двадцать второго июня

Ровно в четыре часа

Киев бомбили, нам объявили

Что началась война.

(Из песни Блантера "Синий платочек")

В Москве была хорошая погода, и ребята во дворе играли в бильярд с металлическими шарами. Около 12 часов дня из окон дома стали высовываться родители и звать своих детей слушать важное сообщение, которое будет передаваться по радио. Тогда мало у кого были радиоприемники, но почти у всех были громкоговорители радиотрансляционной сети. Позвали и меня, началось выступление председателя Совета Народных комиссаров В.М. Молотова.

В обращении к народу он сказал, что Германия вероломно напала на Советский Союз, что фашистские самолеты бомбили города Брест, Минск, Киев и другие, что наше дело – правое, враг будет разбит и победа будет за нами.

Это был воскресный день, и я обычно по этим дням ходил в гости к тете Тане (папиной сестре). Мы с мамой решили не нарушать эту традицию, и я отправился к ним. Они жили в Среднекисловском переулке, который расположен недалеко от Арбатской площади, я туда ходил пешком, переулками до Пречистенки, потом по Гоголевскому бульвару и от Арбатской площади сворачивал в Кисловские переулки. Проходя по бульвару, я обратил внимание, что у продуктовых магазинов стояло много народа и выстраивались очереди. Люди понимали, что во время войны возникнут трудности с продуктами и начинали, по возможности, делать запасы. Сталин молчал несколько дней. Он был потрясен случившимся: как Гитлер посмел напасть на СССР, с населением более 200 млн человек, как войска РККА несут огромные потери и отступают вглубь страны. Сталин осознал масштабы смертельной опасности, в том числе, и для него самого, потерял на какое-то время самообладание и оказался в глубоком психологическом шоке. Он выступил по радио только 3 июля 1941 года с долгожданным обращением к народу: "Товарищи, граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои..." Он назвал начавшуюся войну "отечественной", призвал партию и народ подняться на священную борьбу с врагом, создавать партизанские отряды, организовать беспощадную борьбу с всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами и паникерами. В конце речи Сталин заявил: "Государственный комитет обороны приступил к своей работе, и призывает весь народ сплотиться вокруг партии Ленина-Сталина. Все для фронта, все для победы".

В СССР организовали создание новых дивизий, которые шли на замену разбитых, усилили работу промышленности по производству танков, самолетов, орудий, автоматов и других средств вооружения. А самое главное, народ мобилизовался морально. Потомкам остается лишь изумляться, сколь огромным было величие духа советского народа, нашедшего в себе силы после катастрофы первых недель войны выстоять и победить, но ценою миллионов жертв. "Величие" Сталина всегда базировалось на жертвах, многих жертвах. Неисчислимых жертвах... [7].

Для обеспечения в течение нескольких лет перманентной мобилизации людей в РККА организовали эвакуацию школьников Москвы и других городов в глубокий тыл страны [8]. Таким образом, вместо пионерского лагеря, в который у меня имелась путевка, я попал в группу учащихся Фрунзенского района Москвы для эвакуации в город Скопин Рязанской области. Мама в это время работала библиотекарем в школе и ее, в качестве воспитателя, также направили в эвакуацию. В семье обсуждался вопрос: ехать Гале в эвакуацию или нет. Мама хотела, чтобы тетя Таня (мамина сестра) поехала с нами работником, но этого добиться не удалось. После долгих обсуждений решили, что Галя остается в Москве вместе с матерью и бабушкой, а я и мама едем в эвакуацию.

Глава 6. Жизнь в эвакуации

Для поездки в пионерский лагерь я заранее собрал вещи. Мне запомнилось, что на каждой из них был нашит (написан) номер 303. С тех пор по настоящее время я считаю это число счастливым для меня. Конечно, кроме летней одежды мы с мамой собрали зимние вещи, так как понимали, что наш отъезд из Москвы будет долгим.

В середине июля с большой группой школьников нашего Фрунзенского района мы уехали в город Скопин Рязанской области. Нас разместили в общежитии какого-то техникума. Летом организовали работу эвакуированных московских школьников в поле, в основном, на прополке сорняков. Мама работала воспитательницей девочек и тоже ездила с ними на полевые работы.

В августе в Скопин из Москвы приехали бабушка, тетя Таня и Галя. В Москве начались бомбежки, и жить там стало страшно. Они сняли комнату, и мы с мамой к ним часто ходили. Мне у них очень нравилось бывать, потому что они привезли много всяких вещичек (чашки, чайник, салфеточки и прочее) из прошлой жизни. Их жизнь, хотя и вдалеке от Москвы, все же сильно отличалась от казенной жизни в интернате.

Во время одной из первых бомбежек в Москве погиб мой двоюродный брат Волик, сын папиной сестры Натальи Касьяновны. В Москве немцы широко использовали зажигательные бомбы. Это были небольшие снаряды, начиненные воспламеняющейся жидкостью. Такая бомба легко пробивала крышу дома, жидкость разливалась по чердаку, и начинался пожар. Однако наши люди быстро сумели организовать борьбу с этой бедой. Из числа жителей дома, преимущественно мужчин, назначались дежурные, которые ночью находились на крыше своего дома. На крыше и чердаках установили ящики с песком, в которые люди бросали "зажигалки" "(так в народе назывались эти бомбы) с помощью щипцов или просто руками в рукавицах. Таким способом удалось предотвратить многие пожары в Москве.

Однако немцы сбрасывали на Москву не только "зажигалки", но и фугасные бомбы, которые имели большую взрывную силу и полностью разрушали здание. Вот такая бомба упала на дом в Богословском переулке, в котором жил и дежурил в ту ночь Волик. Дом полностью рухнул, и тело Волика откопали лишь через несколько дней.

Наши войска в сражении под Смоленском осенью 1941 года сумели приостановить продвижение немецких войск на самом опасном западном направлении на Москву. Здесь впервые примененили реактивные минометные установки – легендарные "Катюши". Очевидно, после этого фашистское командование решило направить значительную часть войск в Южном направлении на Сухиничи, Тулу, Новомосковск, с тем, чтобы с этой стороны приблизиться к Москве. Это наступление могло привести к захвату немцами города Скопина, в котором разместился наш интернат, поэтому решили эвакуировать московских школьников из этого города, дальше на восток страны.

В нашем интернате начались сборы в дорогу. Снова возник вопрос об эвакуации вместе с нами Гали, тети Тани и бабушки. Но так же, как и в Москве, руководство интерната было согласно взять Галю и отказало в эвакуации взрослых. И снова приняли решение, что мы с мамой едем на восток, а Галя, ее мама и бабушка остаются в Скопине. После нашего отъезда, в декабре 1941 года, Скопин взяли немцы, но находились они в нем несколько дней. В конце ноября 1941 года нас погрузили в теплушки и отправили на восток. Я попал в вагон-ледник, на потолке которого торчали крючья для подвески туш коров, баранов и т.п. Поэтому, находясь на верхнем этаже нар, мы все время стукались головами об эти крючья. Ехали очень медленно, больше стояли, чем двигались. На станциях мы старались достать кипяток или купить какой-нибудь еды. Естественно, что для этого требовалось уходить от нашего эшелона на довольно большое расстояние, поэтому возникала опасность отстать от него, так как время его отправления никто не знал. А оказаться вне эшелона было смерти подобно. Однажды я и еще два мальчика чуть не потеряли наш поезд на станции Сызрань. Нам удалось догнать последний вагон, вскочить на подножку и подняться на площадку для кондуктора. Поезд шел на восток и за Сызранью он двигался по мосту через Волгу. Весь этот мост мы проехали на площадке, которую продувало ледяным ветром со всех сторон. Замерзли мы очень сильно, но чувство радости, что мы не отстали от своих, было сильнее.

Во время работы над этими мемуарами, я вспомнил, что моя покойная и незабвенная жена Симочка во время войны вела дневники. В архивной папке с ее документами, действительно, оказались дневники, которые раньше я никогда не читал и решил выдержки из них включить в мои воспоминания. Из дневника Симы Бруссер (14-ти лет) за 1941год.

"22 июня 1941 года в 5 часов утра германский посол в Москве объявил о том, что Германия объявляет войну СССР, и весь советский народ поднялся на Отечественную войну. Сейчас я ничего бы не хотела, только не было бы войны.

7 июля. Произошел совершенный перелом во всей моей жизни. С сегодняшнего дня я начинаю совершенно новую жизнь. В Москве началась эвакуация детей, и мама решила отправить меня и Марика со школой. Сегодня я, может быть, навсегда покидаю Москву. В 12 часов мы вышли из школы. Мы дошли до трамвая. Для нас подали специальный трамвай. Я, Марик и папочка вошли в трамвай, а мамочка осталась на остановке. Наконец трамвай тронулся. Я как бы застыла на месте и ничего не соображала. Я мысленно целовала и обнимала мамочку и, может быть, навсегда расставалась с ней. Я махала ей рукой из окошка и сквозь слезы смутно видела ее образ. Наконец трамвай завернул и моя дорогая, миленькая, бесценная мамочка скрылась из виду. Тогда я действительно расплакалась. Я плакала долго, никого не смущаясь, и не могла успокоиться. Я обернулась, в другом конце вагона Марик спокойно смотрел в окно, кругом стояли ребята...

Наконец мы доехали до вокзала и поехали в город Скопин. Здесь нас с вещами отвезли на машине в село Пупки - довольно смешное название. Там нас очень хорошо встретили. Итак, с сегодняшнего дня я живу здесь одна, без мамочки и папочки, и с этого дня у меня наступает новая, почти самостоятельная жизнь. Во-первых, теперь на моих руках находится Марик. Да и вообще, вся моя жизнь в корне изменилась.

21 июля. Живем мы здесь довольно хорошо. Нас кормят 4 – 5 раз в день, конечно, не так, как в пионерском лагере, но сравнительно для этого времени и положения, в котором мы находимся, хорошо. Утром с 7 до 11-ти часов работаем в поле, иногда и вечером. Конечно, трудновато и очень устаем. На работу все ходят, в основном на прополку сорняков, и сознают, что надо помочь, чем мы можем, государству разбить врага.

16 августа. Вообще у нас дела неважные: немцы уже заняли города Белую Церковь, Кривой Рог, Николаев, Кировоград, Первомайск и, кроме того, почти всю Украину, Белоруссию, Литву, Латвию, Эстонию. Когда началась война, то я почему-то была абсолютно уверена в наших силах. И теперь я при каждом нашем отступлении просто недоумеваю, как это могло случиться. Немцы – подлые изверги, которых нельзя назвать людьми, занимают нашу территорию, наши города. В Москве с начала войны введены карточки (на покупку продуктов).

6 сентября. Уже 6 дней как я здесь учусь в Октябрьской школе. Когда я в первый день пришла в класс, меня просто ошеломила глупость класса. В классе так скучно и неинтересно на уроках, что я буквально сижу и зеваю. У нас в Москве, бывало, в классе развивались целые дискуссии насчет того, каким методом можно решить ту или иную алгебраическую или геометрическую задачу. А здесь все ребята какие-то тупые, ничем не интересуются. Вообще здесь совсем неинтересно учиться.

5 октября. Сегодня к нам переезжает 38-я московская школа. Будет опять тесно и грязно. Кормить нас стали хуже. В столовой нет сахара. И вообще нас ожидает много тревог и переживаний. Уже две ночи подряд была тревога. Пока не бомбят ничего, но когда начнутся бомбежки, будет хуже... Последнее время я подружилась и, можно сказать, сблизилась с Алексеем Босиком. Это происходит совершенно случайно. Мы с ним в одном классе.

11 октября. Всего каких-нибудь пять дней назад я писала такие сравнительно хорошие записи. Что же я могу написать хорошее? Все только самое что ни есть плохое. Наше положение сейчас самое плачевное. Мы сейчас почти окружены немцами. Узловая станция, из которой можно выезжать в другие города, каждый день бомбится. Наш интернат решили эвакуировать.

Ехали мы в общем-то благополучно, и в конце ноября приехали на станцию Верещагино в Пермской (тогда Молотовской) области. Там была дана команда выгружаться для того, чтобы дальше ехать на санях и лошадях в Сивинский район. Перед отъездом в район всем дали возможность помыться в бане, а одежду пропустили через пропарку, чтобы убить вшей, которые за дорогу в теплушках у всех появились.

Дорога в район дальняя – 60 км – и морозы стояли сильные около –20 С°. В розвальнях (санях) лежало сено, а потом еще раздали одеяла, и все в них закутывались. За время пути сделали две остановки в деревнях, где мы грелись в избах. В конце дня приехали в село Екатерининское, где нам предстояло жить. Для нас подготовили двухэтажное здание, в котором поселили девочек и младших мальчиков, и большую избу, в которой разместились старшие мальчики и я, в том числе. В этих помещениях стояли двухэтажные нары, на которых мы спали, а посередине стоял стол с керосиновой лампой. Отдельная изба была приспособлена под столовую. Для наших воспитательниц и работников кухни предоставили комнаты еще в других избах.

В селе имелась школа-восьмилетка, в которой мы стали учиться вместе с местными ребятами. Назывались они киржачами. Возможно, это были переселенцы из села Киржач во Владимирской области, стоящего на реке Киржач с 1778 года. Они имели русские имена и фамилии, немного окали, все были крепкими, очень хорошо бегали на лыжах, любили есть "шанежки" – такие ватрушки с грибами или овощами. Особой близости у нас с ними не было, но вражда и драки тоже отсутствовали.

Кормили нас три раза в день. Еда отличалась однообразием, помню очень долго ели чечевичный суп и чечевичную кашу. Голода не испытывали, но есть хотелось все время. Нас, старших мальчиков, привлекали к работе на кухне, и тогда что-то перепадало из еды дополнительно. В селе работала почта и, по-моему, работала очень хорошо. Мы регулярно получали письма из Москвы, а там наши весточки. По просьбе мамы тетя Лида (папина сестра) даже прислала посылку с какими-то нашими носильными вещами, которые мама обменивала в селе на продукты.

Радио в домах, в которых мы жили, не было, но как-то не помню, как, но мы узнавали о событиях, которые происходят в Москве и на фронте. Мы узнали, что в середине октября в Москве ввели особое положение. Из нее в Куйбышев (Самару) были эвакуированы министерства. Туда уехали Нина Николаевна Елшина с племянницей Лялей. Ее муж Андрей Андреевич и сестра Маргарита Николаевна остались в Москве. До нас дошло известие, что 7 ноября на Красной площади все-таки состоялся парад войск и что полки прямо с парада отправлялись под Москву защищать ее от фашистов. Это имело большое психологическое значение для всех людей. Оно вселяло уверенность в то, что мы сможем победить.

Контрнаступление наших войск под Москвой началось в начале ноября и продолжалось до начала января 1942 года. В конце октября на подступах к Москве враг понес большие потери и вынужден был пополнять и перегруппировывать свои войска. С нашей стороны удалось подтянуть к Москве сформированные в глубине страны стрелковые и танковые дивизии. Большая часть наших соединений сконцентрировалась на Волоколамском, Клинском и Истринском направлениях. Немаловажную роль в битве под Москвой сыграла и погода – стояли сильные морозы. Зимняя экипировка наших войск оказалась лучше немецкой, и советские бойцы лучше приспособлены к боевым действиям в зимних условиях, чем фашистские молодчики. Но главное, конечно, в том, что гитлеровские группировки под Москвой натолкнулись на железную стойкость, мужество и героизм Советских войск, за спиной которых стояла столица их Родины.

В результате контрнаступления под Москвой наши войска отбросили противника на 100 – 250 км на запад [9]. Но главное было в том, что страна ликовала по случаю победы под Москвой. Люди поверили, что мы тоже можем наступать и побеждать. Миф о "непобедимости" германской армии был развеян. Для нас, подростков, находящихся в глубоком тылу, все это тоже было очень важно и способствовало хорошему настроению. Однако новый, 1942, год мы встречали на нарах в полной темноте. Наша воспитательница Мария Ивановна Гущина сказала вечером "Укладывайтесь спать, ребята. В стране война, не до праздников". Погасила лампу и ушла. Мы, конечно, не улеглись, а сидя на нарах, беседовали в темноте, вспоминали, как праздновали Новый год в мирное время.

Ребят в нашей старшей группе набралось много, и в общем, все хорошие парни. Мне нравилось дружить с Лешей Босиком, Юрой Васильевым, Юрой Подольским, Авой Павловым и Володей Симоновым и другими ребятами. Леша Босик был сыном известного в Москве педиатра Леонтия Яковлевича Босика. Его мать Ирина Сергеевна была с нами в интернате и занималась, как тогда говорили, "культурно-массовыми мероприятиями". Лешу мы звали "звонарем" за то, что он очень много болтал и часто не совсем правдиво. Впоследствии в Москве мы с ним несколько раз общались, но дружбы не получилось. Возможно потому, что он работал в секретном институте и дистанцировался от меня. Юра Васильев очень хорошо рисовал и впоследствии стал известным художником, но он уехал из Москвы, кажется, в Прибалтику, и связь с ним оборвалась. Юра Подольский воспитывался в очень интеллигентной семье. В соседнем интернате жила его сестра... Их родители, по-моему, были арестованы. Спустя много лет выяснилось, что мой сын Саша работал с ним вместе в академическом Институте нефтехимического синтеза. Мы пригласили его к нам на дачу, он приехал один, у меня с ним состоялись долгие разговоры, но сближения не получилось.

Ава Павлов тоже был из интеллигентной семьи, хорошо эрудированным для своих лет парнем, но всегда держался как-то настороженно и замкнуто. Через несколько месяцев нашего пребывания в интернате стало понятно, почему он так замкнут. В один не прекрасный день за ним приехали два работника НКВД (в штатском) и увезли его навсегда куда-то, возможно, в лагерь для детей арестованных крупных государственных работников. В НКВД эти люди назывались сокращенно "ЧСИР" – член семьи изменника родины. Может быть он сын командующего армией в Западной группе войск, которые в первые дни войны были разгромлены фашистами, а командующего армией Павлова Сталин велел расстрелять. Но это мое предположение не имеет никаких доказательств, так как я даже не знал отчества Авы Павлова.

Кроме хороших ребят в нашей старшей группе в интернате имелась и шпана, например, Васька Буробин. Мы с ним друг друга терпеть не могли и однажды решили драться. Остальные ребята стояли вокруг, а мы с ним посередине дубасили друг друга. Никто не победил, но после этой драки мы просто не замечали друг друга. От этой части группы пошла блатная мода: делать наколки. Где-то раздобывали какие-то чернила, как-то связывали несколько иголок и стали делать татуировки, в основном на руках. Я тоже не устоял от этой затеи и имею всю жизнь наколку на левой руке в виде стрелы. Пошла также мода покуривать. У местных ребят покупали махорку, она стоила дорого, поэтому в целях экономии добавляли пеньку, которую выдергивали из конопатки между бревнами дома, в котором жили.

После окончания учебного года старших ребят направили на работу. Мальчики поехали в колхоз, находившийся в нескольких километрах от села Екатерининское, в котором располагался интернат. Мы в основном работали конюхами и возчиками: нас научили запрягать и распрягать лошадей, и мы возили дрова, удобрения и еще что-то. Девочки работали в колхозе в селе Екатерининское. Они в основном занимались прополкой, а осенью дергали и вязали в снопы лен. Вокруг колхоза, где я работал, была совершенно дикая природа, нетронутый лес. В нем были колоссальные заросли дикой смородины, огромное количество земляники, черники. Когда подошла осень, то было очень много грибов. Мы за ними ходили с большими корытами и отправляли в Екатерининское, чтобы грибами накормили всех ребят.

Для полноты картины нашей жизни в интернате приведу еще несколько выдержек из дневников Симы Бруссер (15-ти лет) за 1942 и 43 годы.

"10 ноября. У нас был вечер и довольно необычный для меня лично. Вечер был организован практически мной. Это просто стоит описать, как мы всюду доставали по капле керосина‚ муки, патефон, пластинки и всякие другие мелочи, которые были нам необходимы... Пришли мальчики – все одетые, начищенные, причесанные. Вообще кавалеры... Начали танцевать, играть в почту. Ко мне вдруг пришло несколько записок, и я совсем вошла в азарт. Вскоре пришла записка, совершенно неожиданно, от Андрюши... Да, было очень и очень весело и интересно... У меня страшная привычка, я обязательно кому-нибудь симпатизирую. И вот сейчас я поняла, что мне нравится Андрей. Он очень хороший как мальчик, который может понять и с которым можно говорить, и я чувствую, что я могу ему сказать многое то, что никогда бы не могла другому, даже девочке. Вот какая я изменчивая. Была торжественная часть, на которой Зинаида Алексеевна (директор интерната) сказала, что я очень хорошая девочка, организатор, комсомолка, товарищ. Вообще наговорила много и премировала меня шерстяной кофтой-безрукавкой, которая стоит более 100 рублей. Это, конечно, очень приятно. Играли в ручеек. Андрюша все время, почему-то, брал меня. Я чувствовала, что-то начинается. Я понимала, что А. начал меня бояться (смешно). Все это очень странно. Вообще вечер прошел очень весело и ребята поздно разошлись. Да, многому научил и заставил понять меня этот вечер.

9 декабря. Теперь все дышат только Новым годом. Уже идет интенсивная подготовка. Сегодня будет собираться комиссия, которую выбрали для проведения вечера. В эту комиссию вошли Алешка Босик, Ванька, Андрей, Тамара Артамонова, Авка и я. Мы хотим сделать что-то необыкновенное. Я думаю, что у нас все получится. Поставим три пьесы. Патефон нам обещал военрук. Кроме того, мальчики ставят "Золотую розу" и отрывок из " Мертвых душ". Девочки танцуют три танца. Вообще, если мы сможем выполнить все задуманное, то будет замечательно. В интернат привезли шоколад. Может быть, будут давать по 200 гр.

14 января. Вот уже и 43-й год, как быстро летит время. Новый год встречали просто блестяще. Я, Авка, Андрей, Лешка и Женька 31-го, конечно, не ходили в школу, украшали комнату, елку, приготовили ужин, на котором было два пирожка, винегрет, кусок мяса, хлеб и 200 гр. шоколада. Поставили восемь столов буквой П, накрыли их простынями, поставили всем "приборы", разложили карточки, салфетки. Самодеятельность оказалась очень богатой и разнообразной. Первое отделение было до 11 часов, потом танцевали, играли в почту. В 11 часов 45 минут пришли Снегурочка с Дедом Морозом (Ирка с Буробиным) и всех ребят пригласили к столу. Войдя в эту комнату, ребята были просто ослеплены. Никто не ждал такого порядка, накрытых столов и убранной комнаты.

Ровно в 12 часов А.И. на миске отбила 12 раз, потом запели Интернационал, Зинаида Алексеевна (директор) поздравила всех с Новым годом, начались тосты. Я провозгласила тост за т. Сталина. За столом А. продолжил программу вечера. Потом танцевали, играли в разные игры, в промежутках продолжалась самодеятельность. Вечер кончился в 7 утра".

Из дневников Симы и моих воспоминаний следует, что в военные годы, в глубине Пермской области, в интернате эвакуированных из Москвы ребят, мы с ней обратили друг на друга внимание. И это, безусловно, стало прелюдией к нашему дальнейшему сближению, любви и женитьбе в 1949 году. Однако в 1942 и 1943-м годах я и не мыслил дальнейшего сближения с Симой, так как она была старше меня на полгода, училась в школе на класс выше и, конечно, была более развитой во всех отношениях, что естественно для девочек по сравнению с ровесниками-мальчиками. Поэтому тогда я считал, что для меня она недоступна и о сближении с ней не помышлял. В последующих главах читатель узнает, как развивалась наша любовь с Симой. Хочу заметить, что, читая Симины дневники при написании этих мемуаров, я убедился в правильности народной мудрости "что не мужчины женятся на ком-то, а женщины выбирают за кого выйти замуж". В подавляющем большинстве известных мне браков этот тезис является правильным.

На нашу жизнь в интернате и, особенно, на настроение мальчиков большое влияние оказывали дела на фронтах Великой Отечественной войны. Победа наших войск под Сталинградом была встречена в интернате с большим воодушевлением. К тому же среди ребят поговаривали о том, что в скором будущем предполагается возвращение старшеклассников в Москву для поступления в ремесленные училища. Такое мероприятие тоже было нужно для общей цели - победы над фашизмом. Этот слух подтвердился в середине марта. Старшие ребята едут в Москву с условием поступления в ремесленные училища. Тем ребятам, в том числе и мне, которые учились в 7 классе, решили досрочно выдать аттестаты за семилетку. В дальнейшем, мне этот аттестат очень помог поступить в техникум. Младшие ребята и их воспитатели оставались в Екатерининске, в том числе и моя мама. Так что, я ехал в Москву в полном смысле один, а у всех других ребят в Москве были родители.

Мама оставалась в Екатерининске еще и потому, что к ней ехала из Челябинска племянница Галя. Ее мама (моя тетя –Таня) после ухода немцев из города Скопина нигде не могла устроиться там на работу. В это время в Скопине умерла бабушка – Мария Владимировна Рябова. Узнав, что вербуют желающих поехать на стройку теплоэлектростанции в г. Челябинск, тетя Таня подала заявление, получила подъемные деньги, какое-то питание, и они с Галей в конце 1942 года поехали в Челябинск. К физической работе тетя Таня была совершенно не приспособлена, она отморозила ноги и руки, началась гангрена и она 31 января 1943 года умерла в больнице. Галя осталась одна, ей помогли купить билет до станции Верещагино с тем, чтобы она ехала к своей тете - Маше (моей маме). Ехала она довольно долго, доехала одна до села и была зачислена в интернат. Но прибыла она в интернат уже после отъезда старших ребят в Москву, так что мы с ней разминулись.

Из Екатерининска мы уехали 27 марта под гармонь, на 20-ти подводах. Несколько дней до этого собирали вещи. Главное было увезти побольше продуктов, так как в Москве были карточки, по которым продавались продукты. Мама в соседней деревне сменяла какие-то носильные вещи на масло и еще что-то. Кроме того, интернат выдал какие-то продукты на дорогу. Уезжал я с радостью, очень хотелось вернуться домой в Москву: там меня ожидала самостоятельная жизнь.

Глава 7. Возвращение в Москву

В Москву из Верещагина мы приехали 1 апреля 1943 года на Курский вокзал. Все спустились в туннель, чтобы ехать в метро, и увидели незнакомую нам картину: как искалеченные на войне солдаты торгуют папиросами поштучно. Мы тогда считали себя уже завзятыми курильщиками и купили папиросы "Пушка", закурили, и у меня в голове все поплыло. В Екатерининске мы курили слабую махорку, да еще с паклей. Пришлось присесть на чемодан, так как идти я не мог, но, к счастью, по молодости, это быстро прошло, а на будущее я получил урок, но курить тогда не бросил.

С вокзала я ехал вместе с Лешей Босиком к нему домой. Об этом договорились еще в Екатерининском с его матерью Ириной Сергеевной. Такая необходимость была вызвана тем, что в наших комнатах в Большом Могильцевском переулке жили другие люди. Об этом сообщила нам тетя Лида (папина сестра), которой мама регулярно посылала деньги для оплаты нашей квартиры, и она исправно оплачивала счета за квартиру. Однако домоуправление все же сочло возможным вселить в наши комнаты посторонних людей. Передо мной стояла весьма сложная задача: освободить наши комнаты от чужих людей и, естественно, на это требовалось время и немалое.

Босики жили на Зубовском бульваре около станции метро "Парк Культуры". Приняли они меня очень хорошо. В доме чувствовался достаток. Отец Леши - Леонтий Яковлевич Босик, педиатр пользовался в Москве большой популярностью. В их доме я впервые увидел телевизор. Передачи шли только 2–3 часа в день. В моем доме телевизор появился лишь в 1956 году.

На следующий день я поехал на Малую Бронную улицу, где в доме № 20А жили папины сестры (мои тетки) Саша и Лида. Сына тети Лиды тогда в Москве не было, и они пригласили меня пожить в его комнате. Так решился вопрос с моим жильем в Москве на первое время. С едой в Москве были большие трудности. Продукты продавались в магазинах по карточкам, в весьма ограниченном количестве. На рынках они стоили огромных денег, поэтому, живя на Бронной, мне приходилось самому приобретать и готовить какую-то немудреную пищу. Помогало то, что в ремесленном училище учеников кормили один или два раза в день (сколько раз, точно не помню) и еще выдавали продуктовые карточки для рабочих. В Москве карточки подразделялись по категориям людей – для рабочих – им выдавали больше всего продуктов, для служащих – им поменьше и для иждивенцев (не работающих людей и детей) –меньше всех. По вечерам я обычно пил чай с тетей Сашей и беседовал на разные темы. Очень сейчас ругаю себя, что не расспрашивал ее о семье Левицких, их жизни до революции.

Вторым вопросом, который я решал по приезде в Москву, было устройство на учебу в ремесленное училище. Проблем с этим у меня не возникло, так как имелось официальное направление на учебу. Меня определили по месту жительства в ремесленное училище №4, которое находилось на Извозной (Студенческой) улице, недалеко от Дорогомиловского рынка и Киевского вокзала. Училище готовило слесарей и токарей. Нас быстро научили элементарным приемам работы, и мы стали изготовлять корпуса снарядов для полевых минометов.

Из числа ребят, которые приехали в Москву вместе со мной из интерната, большинство не пошло учиться и работать в ремесленные училища – это считалось не престижно. С помощью родителей они устроились в техникумы, в школы либо еще куда-то. Поскольку у меня не было родителей в Москве, мне пришлось идти в ремесленное училище. Но не бывает худа без добра. Благодаря тому, что я попал в систему трудовых резервов, в которую входили ремесленные училища, я избежал призыва и службы в армии. Некоторых из моих ровесников призвали и они даже участвовали в боевых действиях против Германии, и, особенно, против Японии. Еще учеба в ремесленном училище дала мне, в восьмидесятых годах, возможность получить статус "Труженик тыла во время Великой Отечественной войны". Впоследствии этот статус дал мне ряд материальных льгот и вознаграждений.

Третий вопрос, которым пришлось мне заниматься, это прописка в Москве и освобождение наших комнат. В апреле 1943 года мне еще не исполнилось 16 лет и, соответственно, отсутствовал паспорт, но прописку (регистрацию) в Москве требовалось иметь. В домоуправлении мне дали справку, что я родился и жил в доме №7 по Большому Могильцевскому переулку, а в милиции поставили штамп о прописке на моем свидетельстве о рождении. Это свидетельство цело, и я берегу его как реликвию.

Если с моей пропиской в Москве все получилось просто, то с переездом от теток в свои комнаты дело оказалось труднее. За две комнаты, в которых жили бабушка, тетя Таня и Галя, после их отъезда из Москвы в Скопин в августе 1941 года, никто не платил. За другие две, в которых мы жили с мамой, она регулярно присылала деньги тете Лиде и она за эти комнаты платила. У домоуправления в связи с неоплатой двух комнат появилось право заселить их другими жильцами. Очевидно, было решено вещи из этих комнат перенести в комнаты, за которые мама платила. При переноске вещей, включая мебель, выяснилось, что они все влезают в одну комнату и даже остается место. Тогда вещи из первой, нашей с мамой комнаты (за которую все было оплачено), втиснули во вторую, уже набитую вещами бабушки и тети Тани. В результате, освободилась еще одна комната, в которую поселили женщину с маленькой дочкой, они раньше жили во флигеле нашего дома. В комнаты, которые раньше занимали бабушка с дедушкой и тетя Таня с Галей, поселили семью Дяденко.

Эта семья состояла из пяти человек. Глава семьи, Иван Игнатьевич, работал начальником военного пошивочного ателье. Его жена, Екатерина Ивановна, нигде не работала и занималась детьми и домашним хозяйством. Детей было трое. Служебное положение Ивана Игнатьевича позволяло им жить в те трудные времена безбедно. Продукты привозили им ящиками. Они приобретали предметы искусства (картины, скульптуры, посуду) хотя сами высокой культурой не отличались. Прожили мы вместе с ними пять лет, потом он получил отдельную квартиру.

Для того чтобы освободить наши две комнаты, в одной из которых составили все вещи, а во второй жила женщина с дочкой, я стал ходить в домоуправление с просьбой переселить эту женщину в другое место, при этом показывал квитанции о квартплате за 1942 – 43 годы. Очевидно, я не производил должного впечатления на домоуправа Захарову, и она отделывалась пустыми обещаниями. Эту проблему помог мне решить политрук ремесленного училища, что для меня явилось полной неожиданностью. Во время войны во многих организациях ввели должности политруков. На эти должности назначали, в основном, раненых армейских командиров. Такой политрук работал и в училище, в котором я учился. Имя его я сейчас не могу вспомнить, но именно он помог мне в трудном деле освобождения комнат.

В обязанности политруков входило проведение задушевных бесед с членами коллектива для того, чтобы выяснить "настроение масс". Такую беседу однажды политрук ремесленного училища провел со мной, и я рассказал ему о своих проблемах. Он решил мне помочь и действительно помог. Не знаю, куда он обратился, наверное, в райком партии, но через несколько недель он вдруг мне говорит: "Можешь идти в домоуправление и получить ключи от своей комнаты". Радости моей не было пределов. На следующий день я помчался в домоуправление и мне без проволочки отдали ключи. Женщину, которая там жила, переселили на ее прежнее место во флигель нашего дома.

В очередной выходной я отправился осваивать свое жилище. Прежде всего, познакомился с соседями: семьей Дяденко и одинокими женщинами – Елизаветой Петровной и Евдокией Петровной. Последние давно уже жили в нашем доме и знали меня. Екатерина Ивановна Дяденко – крупная, красивая –встретила меня приветливо. Первая наша комната была пуста. Открывать вторую комнату пришла домоуправ, так как она была опечатана. Когда ее открыли, я пришел в ужас. Она была до потолка заставлена, и войти в нее было нельзя – все вещи, вещи, вещи. Я постепенно стал разбирать их и, прежде всего, организовал себе жизнь в первой комнате – вынес диван, стол, стулья, шкаф, посуду, носильные вещи и т.д.

Разбирая вещи, я удивился, что картины, антикварные настольные часы, редкие книги, старинный фарфор и другие ценности не пропали. Благодаря им, а точнее, их продаже, мы смогли существовать пока я учился. Больше всего мне понравились настольные часы: одни в виде шлема, а другие - с календарем и метеорологическими приборами. Они целы и работают и сейчас. Одни - шлем - живут у Гали, часы с календарем у меня и украшают наши комнаты. Старые, много повидавшие на своем веку вещи не только красивы, они подкупают своим уютом и какой-то особой одушевленностью. На эту тему есть стихотворение Ильи Резника:

Старинные часы

Свидетели и судьи,

Старинные часы

Пока еще идут.

Для того, чтобы наши старинные часы шли, мне пришлось на протяжении всей жизни приложить немало усилий. Вначале немного о них: у них часовая, минутная и секундная стрелки, ртутный маятник, механизм боя и календарное устройство. Такие часы необходимо устанавливать на жестком основании для защиты от внешних колебаний. Обычно их устанавливают на верхней полке камина и поэтому они получили название "каминные". В 1971 году я купил для них напольную тумбу и укрепил ее в подвешенном состоянии в углу комнаты без касания пола. Механизм часов изготовлен во второй половине XIX века в Париже. Календарное устройство показывает число месяца, название дней недели и месяца, фазы луны и отклонение текущего времени от среднесолнечного. Циферблаты часов эмалевые белые с надписями на французском языке, корпус – бронзовый с позолотой. В нем, кроме часового и календарного механизмов, установлены метеоприборы: барометр и два термометра. В нижней части корпуса имеются регулировочные винты для установки маятника в положение, необходимое для четкой работы часового механизма. Часы были проданы в Россию через торговый дом, находившийся в Баден-Бадене (Германия). На передней панели часов гравировка об их принадлежности этому дому. Первым (известным мне) владельцем часов был действительный статский советник ведомства императрицы Марии Федоровны (современное управление социальной зашиты) Михаил Михайлович Рябов – мой дед, живший в Москве с 1871 по 1940 годы. После его смерти часы перешли к его старшей дочери Марии Михайловне Левицкой – учительнице (1895 – 1974), а затем к ее сыну – автору этих воспоминаний. Таким образом, часы стали семейной реликвией Левицких.

Во время моей жизни в Москве, а мамы – в Екатерининске, мы с ней активно переписывались. Главным событием этого периода было то, что к ней с большими трудностями, одна, добралась из Челябинска Галя после смерти ее мамы Татьяны Михайловны (маминой сестры). Приведу выдержки из дневниковых записей мамы:

"3 апреля 1943 года. Первая открытка от Андрюши с дороги из Верещагино – очень краткая. Говорила по телефону с Галей. Дорога рушится (весна), в Верещагино от нас лошади уже не идут, просила ее сейчас же искать лошадь (сколько ни возьмут) и ехать к нам. Все обещала сделать, нет у нее уже хлеба и другой еды. Волнуюсь за нее страшно... Голубочка бедная, сколько всего пережила - такая еще девочка! Ну, уж я ее здесь успокою. Боже, один уехал, другая не приехала, я – одна, вся душа изболелась!

4 апреля. О девочке ни слуху, ни духу. Все утро сидела на телефоне, но Галя не позвонила. У нас такой бурный вечер – дождь, ветер, Где-то она, моя бедняжка, странствует. И как мальчик, где спит? Прямо мне совестно сейчас, после бани, ложиться в чистую постель, когда дети неизвестно где.

5 апреля. Все утро мучилась в неизвестности и вдруг за обедом в 2 часа дня прибегают за мной "Галя приехала". Сидит на чемоданчике около печки, лицо все вспухло, на ногах прямо по тонне мокрых бурок, шла всю дорогу - 62 км пешком. Два дня была без еды, чего она только не испытала, моя бедная! Первые ее слова были "Мамочка!" Горе у нее большое.

6 апреля. На первые сутки Галю поместили в изолятор, чтобы все было выполнено перед группой - на рубашке с дороги нашли двух насекомых, больше нигде нет ничего, а косы до пояса, личико свежее, с меня почти ростом...

12 апреля. Галек отдыхает – отходит, рассказывает охотно о своей жизни - кошмарные ужасы пережили они, кровь леденеет... И Таня умерла зря, запустила отмороженные ноги. Галя пошла в школу и сживается с девочками, стала веселее и общительнее. За нее я теперь вполне покойна. Что-то мальчик мой?

14 апреля. Сегодня мои именины, и на почте был подарок – письмо от Андрюши. Все хорошо, сам доволен, но беспокоюсь ужасно. Где он будет устроен? И комната пока не будет освобождена, где он будет жить? Может и лучше, если первое время у Лиды.

15 апреля. Сегодня я выходная – чудо! День яркий. После завтрака села на бревно у дома на солнышко и просидела часа три – чувство чисто физического отдыха, но на душе тревожно и тоскливо. Сейчас я, как в его раннем детстве во время болезней, теряю совсем ощущение жизни и радости бытия, присущие мне. В голове только далекая Москва. Когда только доживу до соединения с Андрюшей.

26 апреля. Счастлива безмерно! Такое прекрасное письмо от Андрюши - все хорошо: сыт и доволен, и рад и Москвой, и работой, а значит и я .

27 апреля. Первый весенний день! Немного тепла и солнца, и подснежники. Сегодня месяц, как они уехали, месяц, как я его не видела. Такого несчастья в нашей жизни еще ни разу не было! И сегодня шесть лет, как мы потеряли отца. Это несчастье на всю жизнь.

29 апреля. Сегодня Галюнькины именины – первые без матери, чем скрасить? Подарила ей бантик и шарфик, а потом вдруг вернули деньги – первые 100 р., посланные ей в Челябинск, и сейчас пошла к Зинаиде Алексеевне и купила ей юбку и туфли – защитного цвета. Очень осталась довольна, ну, и слава Богу!

3 мая. Мороз и снег. Открытка от Андрюши – у него все хорошо, но потрясена – 22 апреля умерла Надя (сестра мужа), еще смерть, все уходят. У Гали осложнения с девочками. Отчасти они стервы, отчасти и она виновата. Думаю, что налажу все: с ней поговорила, и Любку пристыдила.

25 июля. Внезапный приказ – быть завтра с оставшимися ребятами в Верещагине к эшелону. Ночь: будит Зинаида Алексеевна (начальница интерната), приказ : выехать не позже часа дня: Постановление правительства, срывать нельзя. "Вы едете?– спрашивает, отвечаю: Да, – Не рассчитывайте на подводу, место только для Гали,– отвечаю: Пойду пешком". Разбудила Галю, всю ночь укладывались. Сдали вещи на нее и еще на двух девочек.

28 июля. К часу дня были готовы. Взяла себе подводу с парой лошадей, посадила Галю, двух девочек и все вещи. Сама почти всю дорогу шла пешком. Галя ни разу не слезла с подводы и не уступила мне место. Подъем от того, что еду в Москву, встречусь с Андрюшей дали силы легко дойти.

29 июля. Тысячи волнений в Верещагине, выяснилось, что на ребят Фрунзенского района документы не оформлены. Начальники развели руками и повезли всех в Москву !

30 июля. Дорога тяжкая – жара, один дачный вагон на весь Фрунзенский район; дети лежат вповалку. Взялась дежурить постоянно на площадке вагона, сижу на чемодане - хорошо.

31 июля. Москва! Любимая, родная. Встретила солнышком и опрыснула слезами – ливнем. Дети, вещи целы. Всех разобрали и устроили. Поехали домой на метро. Андрюши не было дома, ведь ему не успела дать знать. Сижу на кухне – входит вдруг со своим ключом – так и ахнул. Ну, теперь сын, Москва, дом –все будет хорошо. 1943 год!"

Как следует из приведенных маминых записей, она с Галей вернулась в Москву 31 июля 1943 года, а на следующий день в столице был произведен первый салют в честь победы на Курской дуге, это очень красивое и запоминающееся зрелище. Многие москвичи, когда начался салют и в темнеющем небе заблестели разноцветные огни, вышли на улицы, кричали "Ура!" и обнимались. В результате Курской битвы Советские вооруженные силы нанесли врагу такое поражение, от которого фашистская Германия уже никогда не смогла оправиться. Битвы под Москвой, Сталинградом и Курском стали тремя важными этапами в борьбе с врагом, тремя историческими рубежами на пути к победе в Великой Отечественной войне. Последующие операции велись уже в условиях нашего безраздельного владения стратегической инициативой, что являлось важным фактором в достижении общей победы над фашизмом [10].

Позднее Булат Окуджава написал такие стихи:

От Курска и Орла

Война нас довела

До самых вражеских ворот –

Такие вот дела.

Когда-нибудь мы вспомним это

И не поверится самим...

А нынче нам нужна победа

Одна на всех –

Мы за ценой не постоим.

В 1943 году продолжилось наступление наших войск. Летом изгнали фашистов из Белоруссии и Украины. В ходе этих наступлений захватили в плен большое число немецких солдат и офицеров. Часть из них 17 июля провели по улицам Москвы. Военнопленные двигались колоннами по 20 человек в ряду. Они охранялись нашими кавалеристами и пешими бойцами с винтовками наперевес.

Москвичей об этом оповестили заранее. Поэтому улицы по маршруту движения военнопленных были переполнены. Люди размещались на балконах, крышах и в окнах домов и, конечно, на тротуарах. Я пошел на Смоленский бульвар и все действо хорошо видел. Немцы шли с потупленными глазами. Москвичи выкрикивали антифашистские фразы. Многие женщины плакали и грозили немцам кулаками. После прохождения колонн военнопленных появились поливочные автомашины и смыли грязь от фашистов.

В наш дом с войны не вернулись три человека. Это Володя Фютак, Шура Ваентроб и Андрей Тенненбаум. Все они, конечно, были старше меня. Уцелела на фронте Катя Фютак, которая служила медсестрой. Целым и невредимым вернулся с фронта Петр Сергеевич Ионов – отец моего сверстника и товарища Сергея. Он был кадровым военным, когда началась война, у него в петлицах была одна "шпала", что соответствовала нынешнему званию "майора". Вернулся он с фронта в 1946 году в звании генерал-майор, в Москве был начальником артиллерийского Суворовского училища, которое располагалось в Преображенском районе.

Жизнь в Москве в 1943–1945 годах была трудной. Продукты и одежду, обувь и т.п. получали по продуктовым и промтоварным карточкам. Помню, что в 1943 и последующих годах рано утром я бегал за хлебом в булочную в Плотниковом переулке. Там уже стояла на улице очередь за хлебом. Наверное, попасть в булочную пораньше имело смысл, чтобы выбрать хлеб посвежее и более интересных (выгодных) сортов. Точно не помню, почему стремились взять хлеб пораньше, но всегда по карточкам хлеб можно было получить.

Большие трудности испытывали с дровами и керосином для приготовления еды и обогрева помещения. У нас была железная печка-буржуйка, в которой сжигали книги и ненужную мебель. Иногда мне удавалось найти на улицах, во дворах какие-то деревянные предметы, которые я притаскивал домой – все были довольны и приговаривали: "Вот теперь живем!" Для экономии топлива картошку варили в самоваре. Картофель чистили, клали в марлю, и этот сверток опускали в самовар с небольшим количеством воды. А самовар довести до кипения можно было щепочками и бумагой. Центральное отопление в доме начало действовать в конце 1943 года. С 1944 года еду приготовляли на керосинках, а керосин стали продавать по карточкам. По возвращении в Москву мама начала работать библиотекарем в школе № 46. Заработная плата, которую она получала, была очень маленькой. Я и Галя учились и никаких денег не получали, поэтому наше материальное положение было очень трудным. Для пополнения бюджета мы продавали старинные вещи в комиссионных магазинах. Кроме того, по выходным дням я, а иногда и Галя, ездили продавать какие-то второсортные вещи на вещевой рынок. Такие рынки называли тогда "толкучками". Действительно, народу на них бывало так много, что была толчея. Продать и купить на них можно было, что угодно: продуктовые карточки и поношенные ботинки, армейское обмундирование и посуду с трещинами, носильные вещи, присылаемые из Америки, и водку, немецкие трофейные часы и сухие целебные травы, книги, марки, аккордеоны - чего там только не продавали. Естественно, на рынке процветало жульничество: крали кошельки и вещи, вместо настоящих денег подсовывали так называемую "куклу" – в свертке сверху была настоящая купюра, а потом нарезанная бумага; давали посмотреть хорошую вещь, а потом в твоих руках оказывалось бракованное барахло. Милиционеры иногда устраивали облавы, но от них все научились "смываться". Мне и Гале удавалось иногда что-то там продать, в основном книги, и мы бывали очень рады.

Глава 8. Техникум трудовых резервов

В конце 1943 года в ремесленных училищах объявили о приеме во вновь организуемый Техникум трудовых резервов для подготовки преподавателей и мастеров производственного обучения. Я, конечно, подал заявление. При этом мне очень пригодился аттестат об окончании семилетнего обучения в школе, который я получил в эвакуации в Екатерининске. Тогда нам пошли навстречу и выдали такие аттестаты в марте, когда учебный год был еще не окончен. Без всяких осложнений я был принят в этот техникум. Это был мой первый сознательный и самостоятельный шаг к расширению своих знаний. Потом я еще несколько раз поступал аналогичным образом. В 1943 году в техникум приняли только москвичей и ребят, которые жили в пригородах Москвы. Наверное, в последующие годы принимали туда и ребят из других городов, но этого я не помню. Обучение проводилось на двух отделениях: механическом и электротехническом. Поскольку в ремесленном училище я учился на слесаря, то меня зачислили на механическое отделение. В каждом отделении было по несколько групп, в которых училось по 20 – 30 человек.

Для учебы в техникуме создали очень хорошие условия. Здание техникума находилось почти в центре Москвы на 2-й Миусской улице, недалеко от Белорусского вокзала. В нем имелись учебные классы, мастерские для производственного обучения, спортивный зал и столовая, в ней нас бесплатно кормили завтраком и обедом. Нам была выдана форменная одежда: брюки, китель и шинель с эмблемами на рукаве "ТТР" (Техникум трудовых резервов). Во главе этого большого хозяйства стояла директор Юлия Семеновна Манькович. Она была крупной дамой с властным голосом и твердым характером, по-моему, ее все побаивались.

В программу теоретических занятий включили общеобразовательные предметы: литературу, математику, физику, химию и другие, а также электротехнику, металловедение и иные специальные предметы. В то время обязательным предметом для всех учебных заведений СССР была История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Занятия везде проводились по учебнику "Краткий курс истории ВКП(б)" , подготовленному комиссией ЦК партии и одобренному ЦК ВКП(б) и лично Сталиным в 1938 году. Эта книга стала Библией коммунистической партии СССР. Ее штудировали не только в учебных заведениях, но и на всех предприятиях, в учреждениях и других организациях. Увильнуть от этого краткого курса было невозможно. Бдительное око партийных организаций внимательно следило за всеми - не только членами партии, но и за беспартийными. Если ты отлынивал от этих занятий, то тебе грозили всяческие неприятности. Такая политика проводилась во все время существования СССР и закончилась лишь после его распада.

При знакомстве с однокурсниками я увидел, что они все сильно отличаются от ребят в ремесленном училище. Это неудивительно, так как в техникум отбирали из училищ лучших ребят. С ними я быстро познакомился, а с несколькими у меня сложились дружеские отношения. В нашем "потоке" - объединение трех групп - было несколько девочек. Две из них мне запомнились. Валя Ратникова – небольшая, изящная блондинка, в которую я влюбился. Она принимала мои ухаживания, подарки, игриво смеялась, но дальше дело не шло. У нее была подруга Маша Тарасова, с которой она не разлучалась, и, если я куда-то приглашал Валю, то вместе с ней всегда шла Маша. Мои ухаживания продолжались довольно долго, наверное, года два, но потом я заметил, что у Вали появились симпатии к Гене Старостину, который никакой активности в отношении к ней не проявлял.

Самой красивой девушкой на нашем курсе считалась Рита Лифанова. Ее многие видели в кинофильмах и театре им. Вахтангова, поэтому описывать ее не буду, тем более, что это очень трудное дело. Помню, что за ней ухаживал атлет Леша Окользин (тоже наш однокурсник). На ее красоту обратил также внимание Рубен Николаевич Симонов, которому в то время поручалась подготовка массовых физкультурных парадов на Красной площади. На них любил бывать Сталин. Вот на этих парадах началась ее блистательная актерская жизнь. Потом Рубен Николаевич стал главным режиссером театра имени Евгения Вахтангова и Рита перешла на работу в этот театр. Ее приглашали в дом к Симоновым, где она познакомилась с сыном Рубена Николаевича – Женей, и вышла за него замуж. У них родился сын, которого тоже назвали Рубен. Женя сменил отца на посту главного режиссера театра, но совместная жизнь Жени Симонова и Риты Лифановой не сложилась, и они разъехались. Сейчас их обоих нет в живых.

Отдав должное прекрасному полу, считаю возможным перейти к моим товарищам-мужчинам, которые в пору учебы в Техникуме трудовых резервов были юношами: я подружился с Юрой Крутовым и Сеней Бумажным. Все мы учились на механическом отделении, но в разных группах. Юра жил под Москвой в Кратове, а Сеня на Преображенском валу. Естественно, что чаще я бывал у Сени. Ко мне очень хорошо относилась его мать Евгения Павловна, а Сеня очень уважал мою маму и даже однажды сказал: "С Марией Михайловной говорить интереснее, чем с тобой!" Юра Крутов окончил техникум и работал мастером-преподавателем в каком-то ремесленном училище. Затем уехал на Дальний Восток и там успешно работал, женился, у него было двое сыновей. Когда он прилетал в Москву, всегда приходил ко мне в гости, и мы задушевно беседовали. Потом он вернулся в Москву, тоже в Кратово, хорошо материально обеспеченный, но с подорванным здоровьем. Он умер первым из нас, в каком году не помню, но мы с Сеней ездили на его похороны.

Сеня Бумажный после техникума окончил Бауманский университет по отделению сварки. Работал в разных организациях, но не очень успешно. Он хотел написать и защитить диссертацию, которые не увенчались успехом. Когда мы еще не были женаты, то общались очень много, регулярно бывали друг у друга дома, обсуждали все текущие дела, среди которых было очень много общих. После моей женитьбы в 1949-м году и Сениной в 1955-м бывать друг у друга стали очень редко. Наши жены не очень хорошо относились, соответственно, Ева – ко мне, а Сима – к Сене. Последние годы, как правило, встречались на улице, ходили в парк, сквер, в пивнушку и там беседовали, мы всегда знали о чем нам поговорить. В 1999 году Сеня эммигрировал в США.

Среди моих товарищей в техникуме оказалось несколько спортсменов, точнее - футболистов. Это Моргунов, Виктор Строккэ. Помню, как на неинтересных занятиях я с ними обсуждал футбольные новости. Они достигли хорошего мастерства и играли в основном составе футбольной команды "Трудовые Резервы", которая какое-то время играла в высшей футбольной лиге СССР. Во главе команды стоял очень талантливый тренер Гавриил Александрович Качалин, которого за глаза звали "дядя Гава".

Глава 9. День Победы

Этот День Победы

Порохом пропах‚

Это праздник

С сединою на висках.

Это радость

Со слезами на глазах.

День Победы!

День Победы!

День Победы!

(Стихи Харитонова‚ музыка Д. Тухманова)

Мы учились в техникуме как готовить квалифицированных рабочих, а на фронтах наши старшие товарищи вели кровопролитные бои за продвижение советских войск на Запад, в Германию, на Берлин. На заводах рабочие и инженеры производили тысячи танков, самолетов, пушек, автоматов, миллионы снарядов, бомб, необходимых для продвижения войск. На полях и фермах, в основном, женщины выращивали хлеб, скотину, которые были нужны, чтобы никто не голодал. Общими усилиями народа День Победы приближался, и настало 9 мая 1945 года.

Этот день был рабочим (среда), в Москве светило солнце, но было ветрено и прохладно. Все с утра поехали на работу, а студенты – на учебу. В техникуме, в котором я учился, день начинался с завтрака в столовой. Нам подали какую-то праздничную еду по случаю большого праздника. Потом был митинг, все радовались Великой победе, обнимались и целовались. Затем начались какие-то занятия, которые быстро закончились.

Мои друзья – Юра Крутов, Сеня Бумажный, Гена Старостин, Маша Тарасова, Валя Ратникова и еще кто-то договорились встретиться вечером в метро на станции Охотный Ряд, чтобы потом вместе идти на Красную площадь и там праздновать великую Победу. Сказано – сделано, мы все собрались в назначенное время, отправились на Красную площадь, чтобы быть там во время салюта.

На Красной площади собралось очень много народа, пройти было трудно. Народная масса колебалась в непредсказуемых направлениях, но никакой паники не было, все чувствовали важность события, многие что-то выкрикивали, обнимались и целовались. Когда начался салют, толпа еще больше оживилась, и радости не было предела. В результате непредсказуемых передвижек людей, наша компания как-то разъединилась, и я остался вместе с Валей и Машей. Наши попытки найти остальных друзей не увенчались успехом. Через некоторое время после салюта мы попали в метро, Маша поехала к себе домой на станцию "Парк Культуры", а я поехал в Измайлово провожать Валю Ратникову. Эти проводы затянулись, и я опоздал на метро. В результате пришлось мне топать домой пешком из Измайлово до Смоленской. Так закончился для меня этот день Победы.

На следующий день в газетах опубликовали обращение Сталина к народу: "Товарищи соотечественники и соотечественницы! Наступил великий день Победы над Германией. Фашистская Германия поставлена на колени Красной Армией и войсками наших союзников, признала себя побежденной и объявила безоговорочную капитуляцию....

...Теперь мы можем с полным основанием заявить, что наступил исторический день окончательного разгрома Германии, день великой Победы нашего народа над германским империализмом.

Великие жертвы, принесенные нами во имя свободы и независимости нашей Родины, неисчислимые лишения и страдания, пережитые нашим народом в ходе войны, напряженный труд в тылу и на фронте, отданный на алтарь отечества, не прошли даром и увенчались полной победой над врагом.

Товарищи! Великая Отечественная война завершилась нашей полной победой. Период войны в Европе кончился. Начался период мирного развития.

С победой вас, мои дорогие соотечественники и соотечественницы!

Слава нашей героической Красной Армии, отстоявшей независимость нашей Родины и завоевавшей победу над врагом!

Слава нашему великому народу, народу-победителю!

Вечная слава героям, павшим в боях с врагом и отдавшим своя жизнь за свободу и счастье нашего народа! "

24 июня на Красной площади состоялся парад вооруженных сил и демонстрация трудящихся в ознаменование победы над Германией. Парад Победы принимал маршал Г.К. Жуков, а командовал парадом маршал Рокоссовский. Когда Жуков спросил Сталина: "Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать Вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности следует Вам принимать парад". На это Сталин сказал: "Я уже стар принимать парады, принимайте вы: вы помоложе". Тогда Сталину было 65, а Жукову – 48 лет [9].

В Москве в этот день моросил дождь, но, конечно, парад состоялся. Принимающий и командующий парадом были на конях. На Красной площади стояли военные части, которые непосредственно участвовали в окончательном разгроме врага. На бойцах и офицерах сверкали боевые ордена. В торжественном марше во главе полков шли прославленные в боях с немецкими войсками генералы, маршалы родов войск и маршалы Советского Союза. Наиболее ярким моментом этого парада было, когда двести бойцов-ветеранов войны под барабанный бой бросили к подножью мавзолея Ленина двести знамен немецко-фашистской армии.

Кроме непосредственного жизненного опыта, который я получил в годы войны, позже – чтения множества книг и просмотра фильмов, я слышал рассказы участников войны, и все это позволило мне сделать следующие выводы о том, благодаря чему была достигнута Победа в Великой Отечественной войне:

величию духа и воли всего советского народа, вставшего, все как один, на защиту отечества; героическим действиям многих фронтовиков, партизан и тружеников тыла;

жесточайшей дисциплине как в армии, так и в тылу, начиная с самого низа и кончая командующими фронтов, министрами, директорами крупнейших заводов и комбинатов;

технической революции в военной промышленности и гениальности наших ученых, конструкторов и изобретателей, которые создали минометные установки "Катюша", танки "Т-34", боевые самолеты "МИГ...", "ЯК...", "ИЛ...","Ла..." , автоматы Калашникова и многие другие виды оружия;

организационной перестройке армии и флота, превосходству советской науки, военного искусства над фашистским военным делом – стратегия военных сражений была более реалистичной, нежели у Германии;

союзу с Англией и Соединенными Штатами Америки в борьбе с врагом, а также партизанскому движению Франции, Польши и других европейских государств, захваченных в начале войны немецкими войсками.

В результате победы в Великой Отечественной войне удалось сохранить от уничтожения одной части и от рабства другой многомиллионное население СССР. Не было потеряно ни одного кусочка земли нашей страны, и была расширена площадь СССР. Кроме того, увеличилось число государств, политика и экономика которых контролировалась Москвой.

Эта победа позволила уничтожить фашизм, возникший в Германии и Италии в ХХ веке. Фашизм противопоставляет демократии предельно жестокий порядок управления государством и непререкаемый авторитет "вождя" (фюрера). При фашизме осуществляется тотальный террор (в том числе, идеологический), шовинизм переходит в геноцид по отношению к чужим национальным и социальным группам. При немецком фашизме геноцид был направлен против евреев и коммунистов. После уничтожения фашизма в Европе был остановлен геноцид этих групп населения. Более того, в ряде европейских государств, в том числе и в Восточной Германии, к власти пришли коммунисты.