Воспоминания Пьера Изместиефф, потомка русского княжеского рода Долгоруких и французского рода Блукет, талантливого шпиона, успешного бизнесмена, любителя и ценителя красивых женщин

Глава 5

По возвращении в Марокко мне нужно было принять важное решение о выборе жизненного пути. Идти работать или продолжать учиться? Если поступить на второй бакалавриат, который, к слову сказать, был очень сложным, а успешно проходили только примерно 20% поступающих, можно было по окончании очень прилично устроиться работать. Причем место можно было найти не только в Марокко, которое на тот момент уже добилось независимости, но и во Франции. Дальнейшая учеба давала возможность «выбиться в люди». И я выбрал свой путь – буду «выбиваться в люди».

Мне нужно было определиться – куда идти учиться, в какое образовательное учреждение, и это был непростой вопрос. Во-первых, мне это должно было нравиться, а во-вторых, по окончании учебы и получении профессии, позволяло бы зарабатывать на жизнь. Жить у Миши Стогофф я больше не мог. У них поселилась сестра Эме – Жоржетт.

Идти на подготовительное отделение в «НЕС», это Высшая французская коммерческая школа – было самым привлекательным вариантом. Я принял решение записаться на факультет права и экономики в Касабланке, на кафедру экономики. Туда записались не более двадцати студентов. Кроме учебы я устроился на работу репетитором-надзирателем в Технический лицей за приличную зарплату.

Некоторые предметы на факультете для обеих кафедр (и юридической, и экономической) были общими. На кафедру права пошли мои приятели Марсель Гиро и Ив Жермен.

Жил я в интернате лицея Lyautey, где организовал себе уютный уголок около лестницы, на последнем этаже. Там жили студенты подготовительных классов для высших инженерных школ Франции – Ecole Polytechnique, Ecole Centrale, Arts et Metiers и прочих. Мне приходилось жить очень скромно, так как дед мне больше не помогал. На тот момент мы были в ссоре. Мне помогали как могли бабушка и дядя Витя. А свою зарплату я еще не получал из-за французских бюрократических препон.

Я успевал работать и учиться, даже подрабатывал в качестве сомелье на дискотеке Zoom. Примерно через три-четыре месяца мне наконец-то выплатили зарплату за весь период, и я смог снять трехкомнатную квартиру. В ней я с пяти до семи давал частные уроки для школьников. Доход от этого «бизнеса» был невелик, так как конкуренция была высока, и найти учеников было непростым делом.

В свободное время я продолжал ухаживать за Мари-Терез, бывал вхож в ее семью, где часто виделся с Жаком Пижолем, который навещал Мадлен. Мари-Терез, не сдав бакалавр по математике, перевелась на другую кафедру по экспериментальным наукам, «Sciences-ex» на нашем жаргоне.

На пасхальные каникулы 64-го года Пижоль и я получили разрешение от родителей Мадлен и Мари-Терез поехать с девушками в Мдик в Марокко на Средиземное море, под наблюдением двоюродного брата Фанфана Марти. С нами поехал еще Ролан Марлик. Мы жили в палатках, рыбачили, готовили рыбу на мангале. Пойманную рыбу нужно было быстро готовить, иначе ее съедали до костей голодные осы. Иногда для разнообразия мы открывали консервы, привезенные с собой. Помню, как мы смеялись, когда обнаружили, что определить, какие консервы мы открываем, стало невозможно, так как Ролан и Фанфан, ради шутки, сорвали все этикетки с банок. Меню с этого момента мы определяли «вслепую».

У родителей Мари-Терез и Мадлен было две дачи на море около Федалы, километрах в тридцати на север от Касабланки. Мы часто туда ездили на выходные. Загорали на палящем солнце, купались, ныряли под мощные, высокие волны Атлантического океана.

Получение независимости Марокко все больше отражалось на судьбах французов, проживающих в Марокко. Отцы Даниеля Зубилага и Нене Пелло жили в трехстах километрах от Касабланки. Там они выращивали пшеницу на огромной ферме. Эти земли они получили лет двадцать назад от французских властей. Все фермеры опасались, что независимое Марокко отберет у них земли и передаст марокканцам. И их опасения были не напрасны, так и произошло. Всему «племени» Зубилага пришлось покинуть Марокко и начать новую жизнь на юге Франции. А я был вынужден расстаться с моей любимой девушкой. Но мы писали друг другу письма каждый день.

Я продолжал учиться и работать. Сдать экзамен по экономике по окончании первого курса мне не удалось. Но у меня была еще возможность – я был допущен к пересдаче в сентябре. Я думал о Мари-Терез и посылал ей письма. Изучал политэкономию – самый важный предмет, который я провалил. Прошло лето, в сентябре я пересдал предмет и был переведен на второй курс.

В июне 64-го марокканцы приняли закон о «марокканизации» высшего образования. Начиная с 65-го года марокканский диплом терял эквивалент с французским.

В 1964–65 годах из Марокко во Францию хлынула целая волна эмигрантов. Это были репатрианты, хотя коренных французов среди них почти не было. Я присоединился к этой волне, получил французскую туристическую визу на месяц, попрощался с бабушкой, дядей Витей и дедушкой, собрал все свое «богатство», которое поместилось в двух чемоданах, и отправился в октябре 64-го года во Францию. Куда я поехал? Конечно же, в Chateauneuf-les-Martigues, где обосновались семьи Зубилага и Пелло.

Я снял комнату на втором этаже старого дома. Туалет был на улице, в саду. Все было очень скромно и недорого. Питался я в основном у Зубилага, где меня принимали как члена семьи. Мари-Терез каждый день ездила в Марсель на автобусе, где она училась на секретаршу. Я стал срочно искать работу, несмотря на то что моя туристическая виза этого не позволяла. Я быстро устроился агентом по страхованию в компанию «Мир жизни». Зарплаты не было, платили только комиссионные от сделок. Моя работа должна была заключаться в том, чтобы обходить много квартир, стучаться в каждую дверь. Когда мне открывали, я убеждал хозяек и их мужей, что их жизнь нужно обязательно застраховать. Когда я мог уговорить, подписывал контракт и получал первый взнос.

После недели обучения я пошел работать самостоятельно. Никогда не забуду, как колотилось мое сердце, когда я постучал в первую дверь. Моя эмоциональность помогала мне уговаривать людей и даже доводить людей до слез, когда я рассказывал им об ужасных последствиях для детей в случае смерти главы дома или в случае гибели обоих родителей. Результат налицо: в первый день работы я заключил пять контрактов!

На следующий день в наш городок приехал мой начальник с целой командой менеджеров. Он решил, что Chateauneuf-les-Martigues – это «золотая жила» с большой перспективой работы и большим количеством еще незастрахованных жителей. Но он ошибся, за целый день никто из менеджеров не смог никого застраховать. Просто я в первый день использовал все свои личные контакты.

Вскоре с помощью моих знакомых я поступил на дополнительную работу – продавать мебель, постельное белье, утюги и прочие хозяйственные товары, и все в рассрочку. Договоренности по зарплате те же – одни комиссионные. Но теперь, когда дверь открывалась, шансов у меня заключить сделку было гораздо больше. Вторым моим работодателем был Le Geant du Meuble – в переводе «Великан мебели».

С Мари-Терез мы мечтали пожениться. Теперь мои доходы это позволяли, и мы расписались. Родители закатили нам шикарную свадьбу, по полной программе: мэрия, католическая церковь, несмотря на то что я православный, и прием, на который пригласили всех знакомых. Я написал об этом деду и бабушке. Бабушка очень обрадовалась, а дед рассердился, и снова разорвал со мной отношения. Он мечтал об аристократическом союзе для меня и хотел, чтобы я продолжил учебу. Продолжить учебу хотел и я, но пока у меня это не получалось.

Я купил у Пижоля его старенький Citroen в две лошадиные силы, на котором мы поехали в свадебное путешествие на побережье реки Var, около городка Saint Raphael.

Мы сняли неплохую квартирку в Chateauneuf-les-Martigues напротив церкви и стали жить вместе. Жизнь с Мари-Терез оказалась достаточно трудной из-за ее патологической и ничем необоснованной ревности. В общем, каторга. Она ревновала всегда и ко всем. Скандалила со мной даже тогда, когда я без нее навещал ее собственную маму! Мари-Терез, бесподобная и чудесная брюнетка с золотыми глазами, почему-то особенно ревновала к блондинкам. Даже к тем, которых мы видели по телевизору! Дошло до того, что однажды она бросила утюг в Жаклин Уэт, красавицу, ведущую на ТВ-канале, конечно, блондинку и… разбила телевизор! Рождение нашей дочери в ноябре 1966 года, которую мы назвали Натальей в честь моей покойной мамы, ничего не изменило. Ее ревность погубила нашу семейную жизнь.

Наташа еще в роддоме сильно заболела. Врачи не могли понять, что с ней происходит, чуть ли не каждый день менялся диагноз. Нашего ребенка перевозили из одной больницы в другую и через шесть месяцев невероятных мук нам отдали Наташу, сказав, что сделать ничего больше не могут. Заявили, что она на всю жизнь останется инвалидом и будет сильно отставать в развитии!

Прошло еще шесть месяцев и, слава Богу, наш семейный врач, к которому мы возили Наташу каждый месяц, высказал, что у него есть подозрение о причине плохого самочувствия – щитовидная железа. Он устроил нашу дочь на обследование в больницу La Timone в Марселе. Его предположение подтвердилось. Через несколько дней мы получили анализ обследования методом радиоактивного йода. Щитовидная железа ребенка не вырабатывала необходимого для ее развития гормона. Она стала принимать необходимые препараты, и несмотря на потерянный целый год, совершенно нормально пошла в школу, потом получила аттестат зрелости и поступила в университет на факультет английского языка. А не закончила она его и не получила высшего образования только потому, что ленилась.

В моей работе произошли изменения. Я перешел в SOPROC к господину Терзаяну (армянину по происхождению), в качестве коммерческого представителя. Разъезжал на своей машине по шести департаментам, больницам, школам, тюрьмам и прочим заведениям и продавал все необходимое для чистки, мойки и уборки. Получал стабильное жалование, комиссионные и компенсацию за «накрученные» километры. Часто ночевал не дома. Жена сходила с ума, но я любил ее, ее семью и, конечно же, нашу дочь. Я понимал, что ее ревность – это неизлечимая болезнь, и поэтому терпел все ее сцены аж целых 12 лет!

В сентябре 1966 года, после двух лет такой насыщенной рабочей жизни, мне удалось снова поступить в университет в Aix-en-Provence на второй курс экономического факультета. Мне было 22 года, и я вначале комплексовал, что учусь со студентами, которые были на 2–3 года моложе меня. Но Жак Пижоль успокоил меня, очень точно подметив, что через 10 лет никому в голову не придет спрашивать, когда я закончил университет.

Чтобы вернуться к учебе, мне нужно было сначала обеспечить финансовое благополучие семьи. Мари-Терез мне помогала, начала работать и получала приличную зарплату. Я добился двух стипендий и стал работать несколько часов в неделю оператором на компьютере IBM 360/44 в Luminy в Марселе. Устроил меня туда мой хороший приятель Алан Госсе, муж Катрин, женщины редких способностей, сестры Жака Пижоля.

Но основной мой доход был благодаря моему касабланскому опыту. Я создал в Chateauneuf-les-Martigues частную школу, куда ученики приходили после своих занятий. Я их подтягивал по разным предметам, повторял с ними уроки математики и физики, помогал делать домашние задания. Чтобы набрать учеников в свою школу, я напечатал рекламные листки, которые разбросал вместе с братьями Мари-Терез – Дени и Жан-Луи – в почтовые ящики. Результат превзошел мои самые лучшие ожидания. Откликнулись около сорока семейств, и в моей школе появились шестьдесят учеников. Мэрия пожертвовала школе восемь парт, а также была сделана и покрашена черная классная доска. Мы с Мари-Терез переехали на красивую виллу с большим гаражом, который и стал моей частной школой. Ученики были разделены на четыре группы по 15 человек. В день приходили две группы. Занятия у каждой группы проходили полтора часа. Платил каждый из них, при пересчете на сегодняшний день, 10 долларов в месяц.

В университет я ездил на своем старом Citroen. Я не пропускал ни одной лекции, причем даже в мае 68-го года, потому что наш факультет был единственным во всей Франции, который не бастовал весной этого года. Я делал конспекты всех лекций, которые читали нам профессора. У меня отличная зрительная память, и конспекты были необходимы, чтобы хорошо подготовиться к выпускным экзаменам.

Несмотря на двухлетний перерыв, учиться мне было легко. Может быть потому, что с момента прибытия во Францию я ежедневно и с удовольствием читал очень серьезную французскую газету Le Monde. Без проблем перешел на третий курс, успешно сдав экзамены по всем предметам.

Мои сокурсники рассказывали мне про свою интересную студенческую жизнь в Aix-en-Provence. Как они сидели часами в кафешках на Cours Mirabeau – главной улице города. Они устраивали праздники, ходили в театр, и меня всегда приглашали. Но я только изредка мог выбрать время, так как был очень занят. Не было времени даже поухаживать за одной очень интересной однокурсницей.

На третьем курсе наш брак с Мари-Терез испытал серьезный кризис. Однажды, возвратившись домой, застал ее на кухне, пишущую кому-то письмо. Но, увидев меня, она мгновенно остановилась и испуганно спрятала письмо в ящик. Я заметил, как дрожали ее руки, и понял, что она скрывает от меня что-то серьезное. Несмотря на ее отчаянное сопротивление, мне удалось достать письмо, и я начал читать. Мари-Терез с криком куда-то убежала. В письме она признавалась кому-то в любви и сообщала, что беременна от этого неизвестного мне любовника. Почва ушла у меня из-под ног. Через несколько минут влетает ко мне Нене Пелло, ее дядя, брат ее матери Жульет. Мари-Терез убежала к родителям, рассказала им о происшедшем. Они испугались и подумали, что я могу покончить с собой. Признаюсь вам, дорогой читатель, что мысль такая пронеслась, сверкнула в моей голове.

Вскоре пришел Норбер Ляроза, мой приятель, который жил в семье Зубилага. Я немного успокоился. А родители отправили Мари-Терез к тете Франсин в Гренобль. Через неделю я получил от нее первое письмо, где она просила у меня прощения, объясняла, что завела роман с кем-то только потому, что ей нужно было справиться с ее ревностью и хоть как-то уменьшить страдания, которые она испытывала из-за этого. Я простил. Больше ради дочери и ее семьи, чем ради нее самой. Но с этого момента мое отношение к ней становилось все более прохладным.