Воспоминания.Том 1

Глава 2 1906 год

К 1 января Москва поприукрасилась, и только кое-где разрушенные или поврежденные снарядами, с зияющими ранами, дома напоминали о том, что пришлось пережить обывателям в течение последнего месяца минувшего года. На самый день Нового года меня пригласил к себе генерал-губернатор и передал мне высочайше пожалованный мне орден Св. Владимира 3-й степени, при этом Ф. В. Дубасов страшно сокрушался, что все его убедительные просьбы, обращенные к военному министру, а затем и непосредственно к Государю, о производстве меня в генерал-майоры остались безрезультатными. Чувствовалось, как Дубасов действительно был этим расстроен. Я же, со своей стороны, был очень рад, что желание Дубасова не исполнилось, так как производство мое в генералы было бы в то время неслыханной наградой (еще году не было, что я был произведен в полковники, а по правилам надо было пробыть в чине полковника не менее 3 лет), и такое неслыханное отличие возбудило бы слишком много зависти и нежелательных толков. В этом мнении своем я еще больше укрепился, когда представлялся Государю, чтобы благодарить его за награду, его величество мне сказал: "А вы знаете, что Дубасов вас представил к производству в генерал-майоры и усиленно меня просил об этом, но я нашел, что это еще слишком рано, ведь вы только в мае произведены в полковники, а кроме того, вам ведь было бы неприятно, если бы я вас не оставил в Свите".

А так как Дубасов, мужество и политическая честность которого единственно спасли положение, не получил никакой награды, то мне было бы более чем неловко, если бы меня так выделили. Думаю, что Ф. В. Дубасов был обойден исключительно благодаря интриге Дурново, управлявшего тогда Министерством внутренних дел, к которому Дубасов всегда относился весьма отрицательно, не уважал его и игнорировал. Кроме того, погашение восстания в Москве Дурново хотел приписать себе, хотя был тут ровно ни при чем. В результате и было, что Дурново 1 января произведен был в действительные тайные советники, был утвержден в должности министра внутренних дел, а дочь его назначена фрейлиной.

Как мне рассказывали потом, на имя Дубасова заготовлен был даже рескрипт с выражением благодарности и назначением его членом Государственного Совета, но под влиянием Дурново, а может быть и Трепова, эта мысль была оставлена, и только 17 января, как бы между прочим, Дубасов был назначен членом Государственного Совета с оставлением в должности генерал-губернатора.

В губернии у меня хотя и не было никаких открытых беспорядков, тем не менее чувствовалось какое-то беспокойство и волнение в крестьянских массах под влиянием агитации членов Крестьянского союза и других агитаторов. Чтобы несколько парализовать эти нежелательные и вредные влияния на крестьянское население и рабочих фабрик и заводов губернии, я принял тактику обращения к населению для разъяснения тех или других вопросов и явлений путем особых объявлений, брошюр, листков, которые составлялись мною и за моею подписью рассылались по всем городам, деревням и селам, где расклеивались на видных местах и раздавались населению. Я считал, что такие меры, когда население получало разъяснение на волнующие его вопросы непосредственно от меня, должны иметь успех, так как парализовывали всевозможные нежелательные толки и слухи, пускаемые в ход агитаторами. […]

При этом я всегда старался неукоснительно и со строгой последовательностью проводить в жизнь все вопросы, которых я касался в моих объявлениях, и было заметно, как крестьяне и рабочие постепенно, привыкая к моим обращениям, проникались к ним доверием. Я считал, что главной обязанностью администратора должно [быть] стремление приобрести не популярность, а доверие населения, а для сего прежде всего необходимо внедрить в себе сознание, что не население существует для власти, а власть для населения, а это, к сожалению, многие администраторы у нас не учитывали. Но недостаточно еще проникнуться этим сознанием, надо это сознание суметь передать своим подчиненным, а передать его можно не словами, а делом, надо показать им пример как надо работать, как надо относиться к своим обязанностям. Не строгость, а пример должен, по моему мнению, стоять на первом плане.

Сейчас же после Нового года возник вопрос о 6 января 1 и связанном с этим днем крестном ходе из Успенского собора на Иордань и крещенском параде. Было устроено частное совещание для обсуждения вопроса, ехать ли генерал-губернатору в собор и сопровождать ли крестный ход. Градоначальник барон Медем представил по сему поводу тревожные данные, указывая на имеющиеся сведения о готовящихся покушениях на генерал-губернатора, и что во время крестного хода представляется особенно трудной его охрана, так как не допустить народ нельзя, а профильтровать его нет возможности. Я всецело поддерживал желание генерал-губернатора участвовать в крестном ходе, находя, что его появление и шествие с крестным ходом, окруженного народом, произведет на всю Москву ободряющее действие и будет учтено в благоприятном смысле благонамеренной частью населения, а на революционно настроенную произведет должное впечатление, между тем как уклонение от участия будет учтено обеими сторонами в обратном смысле. Но дабы не заслужить упрека, что этим я подвожу градоначальника под ответственность, я сказал, что предложу генерал-губернатору поехать со мной в собор и на крестный ход. Эта мысль была потом горячо поддержана женой Дубасова (Александрой Сергеевной, рожденной Сипягиной), весьма почтенной и умной женщиной.

6 января генерал-губернатор и выехал со мной в открытых санях в Успенский собор, после чего, сопровождая крестный ход, спустился через Тайницкую башню к Москве-реке, где была устроена Иордань. Народу была такая масса, что, казалось, вся Москва праздновала наступление спокойствия в столице. Вернувшись с крестным ходом обратно в собор, Дубасов благополучно вернулся со мной в генерал-губернаторский дом.

С тех пор, куда бы ни ездил Дубасов, я всегда сопровождал его, то в его экипаже, то в моем. Его жена всегда просила меня об этом, у нее была какая-то уверенность, что со мной ничего не случится. Это очень не нравилось адъютантам, задевая их самолюбие.

8 января градоначальник барон Медем был произведен в генерал-лейтенанты с отчислением от должности, а на его место назначен казанский губернатор генерал-майор Рейнбот. В этот же день командовавший Лейб-гвардии Семеновским полком во время усмирения московского восстания полковник Мин произведен был в генерал-майоры с зачислением в Свиту его величества.

Новый градоначальник Рейнбот прибыл в Москву 15 января и тотчас вступил в должность, произведя очень хорошее впечатление на подчиненных своей умной, содержательной речью, с которой он обратился к ним. На другой же день своего приезда Рейнбот успел уже объехать много полицейских участков и пожарных команд. Видно было, что новый градоначальник полон сил и энергии и внесет свежую струю в полицейское дело столицы после патриархального бездействия барона Медема. Рейнбот представлял собой очень умного, энергичного, ловкого администратора, но, к сожалению, это был человек беспринципный, искавший популярности и не стеснявшийся [в средствах] для достижения тех или иных целей, умел показать товар лицом и втереть очки. Первое время Рейнбот, можно сказать, был очень хорошим градоначальником, но постепенно успех его вскружил ему голову, он стал тратить громадные деньги, ни в чем себе не отказывая. Истратив все состояние своей первой жены, милейшей, достойнейшей женщины из простой купеческой семьи, имея двух сыновей, он с ней развелся, чтобы жениться на богатой вдове, Зинаиде Григорьевне Морозовой, вдове фабриканта Саввы Тимофеевича Морозова. После этого ореол Рейнбота стал понемногу падать, ему, как говорится, море стало по колена, он не стал уже так добросовестно относиться к своим обязанностям, свалив большую часть дел на плечи своих подчиненных, из которых не все были на высоте и своими темными делишками компрометировали Рейнбота. Стали распространяться неблагоприятные слухи, и все это постепенно привело к увольнению его от службы и преданию суду после произведенной сенатором Гариным ревизии градоначальства.

Такой финал Рейнботом все же заслужен не был; как у градоначальника у него было больше положительных сторон, нежели отрицательных, и в первое время своего градоначальствования он, сделал много хорошего. Ревизия была произведена сенатором Гариным более чем пристрастно, со всеми недостойными приемами мелкого сыщика, и все найденные злоупотребления были значительно преувеличены — Гарин несомненно хотел выслужиться и из кожи лез, чтобы очернить Рейнбота. Этого ему удалось достигнуть благодаря вниманию, которым он пользовался еще со времени могущества Трепова, когда Гарин был его ближайшим советчиком по политическим делам.

В это время, с 7 по 11 января, в Москве, в помещении Российского благородного собрания заседал съезд губернских и уездных предводителей дворянства под председательством московского губернского предводителя дворянства князя П. Н. Трубецкого. Цель съезда — дружной работой прийти на помощь стране, переживавшей столь трудные и тяжелые минуты, дабы путем разных выработанных мер способствовать ее умиротворению. В съезде участвовало 106 предводителей. Занятия съезда прошли очень дружно, и после 4 дней работы съезд высказал свои пожелания, каковые просил князя П. Н. Трубецкого довести до сведения Государя. Главные эти пожелания были:

1. Сильная, твердая, закономерная правительственная власть, проводящая последовательные и разумные меры для подавления революционного движения в ограждение мирного населения от насилия.

2. Уверенность, что Государственная Дума будет собрана.

3. Ограждение свободы выборов и законных предвыборных собраний.

По вопросу об единстве России:

1. Россия едина и неделима, поэтому интересы отдельно входящих в состав ее народностей должны уступить общегосударственным интересам России.

2. При широкой веротерпимости во исполнение манифеста 17 октября русский государственный язык и православная вера должны сохранить то первенствующее положение, которое им подобает.

3. Необходимо представить широкое самоуправление окраинам в хозяйственном отношении, но интересы русского населения должны быть при этом непременно ограждены.

По аграрному вопросу:

1. Коренное разрешение аграрного вопроса должно быть поставлено в первую очередь в Государственной Думе.

2. При разрешении аграрного вопроса должен быть поставлен в основание принцип неприкосновенности частной собственности.

3. Должно быть дано широкое облегчение свободного перехода от общинного владения к подворному и хуторскому с правом свободной продажи своего участка при переходе к новой оседлости.

4. Крестьянский банк должен поставить главной задачей своей воспособление и содействие покупкою земли малоземельным и действительно нуждающимся земледельцам, и существующие ныне платежи по ссудам Крестьянского банка должны быть понижены до платежей в Дворянском.

17 января в Москве в глубокой старости скончался генерал-адъютант М. П. Данилов, председатель Московского отдела Российского общества Красного Креста. Это был чудный, благороднейший старик с детской душой кристальной чистоты, был очень близким человеком покойному великому князю Сергею Александровичу, который его глубоко уважал и почитал. Он был совершенно одинок; за три месяца до смерти он призвал к себе гробовщика и, приказав снять с себя мерку, заказал гроб. Когда гроб был готов и принесен к нему на квартиру, то М. П. Данилову показалось, что он мал. На это гробовщик ему ответил: "Не извольте сомневаться, как раз впору, не угодно ли попробовать". На это старик очень обиделся и сказал: "Дурак, я еще не умер. Отнесите в сарай". Затем он сделал все распоряжения, аккуратно все записал, отложил деньги для похорон и передал все это своему глубоко преданному слуге.

18 января командующим войсками Московского военного округа назначен был генерал-лейтенант С. К. Гершельман, очень честный, скромный, отлично знающий военное дело и глубоко ему преданный человек; недостатками его были упрямство и сухость.

21 января по городу было расклеено объявление генерал-губернатора о разрешении беспрепятственного движения по улицам в течение всей ночи, ресторанам разрешено было продлить торговлю до 1 часа ночи. В этот же день Дубасов выехал по делам службы в Петербург, где пробыл до 30 января. На вокзал из предосторожности я его отвез в своем экипаже и несколько кружным путем, так как сведения о готовящихся на него покушениях все еще не прекратились.

В это время у меня в районе губернии произошел весьма прискорбный случай. В Богородском уезде имелась фабрика Четверикова, рабочие которой были все время настроены весьма оппозиционно, и что особенно было странно, такое оппозиционное настроение среди рабочих поддерживалось отчасти и самим владельцем фабрики С. И. Четвериковым, и, главным образом, его сыном. Поэтому постоянно приходилось иметь наблюдение за этим обширным районом. Как-то в эти дни, в 20-х числах января, приехал на фабрику фабричный инспектор и, узнав, что С. И. Четвериков только что отъехал, просил пристава послать кого-нибудь просить его вернуться. Тот послал конного стражника — казака. Казак догнал его. С. И. Четвериков повернул сани и поехал к фабрике. В это время, ни с того ни с сего, казак два раза ударил его нагайкой по спине. Как он объяснил потом при допросе, он это сделал не отдавая себе отчета, будучи сильно возбужден против оппозиционно настроенной семьи Четвериковых. Тотчас мне было об этом доложено по телефону. Приказав стражника арестовать, я послал чиновника особых поручений произвести дознание, а сам поехал на квартиру С. И. Четверикова, чтобы лично выразить ему чувство сожаления и извиниться за моего озверевшего стражника. Мне ужасно было неприятно и неловко перед всей семьей Четверикова, который при этом отнесся очень снисходительно к случившемуся с ним, умоляя меня не взыскивать со стражника. Вследствие этого я не предал его суду, а после соответственного взыскания перевел в другой уезд.

В заседании городской думы этот инцидент был оглашен, но благодаря принятым уже мною мерам дума ограничилась выражением соболезнования С. И. Четверикову как пострадавшему общественному деятелю.

7 февраля был уволен от службы помощник градоначальника генерал-майор Руднев и покинул Москву. Это был очень достойный, образованный человек, много вынесший на своих плечах, благороднейший, хотя и не без некоторых слабостей. Москва его провожала с чувством искреннего сожаления. Он оставил в сердцах всех знавших его чувство глубокого уважения.

Февраль месяц был полон инцидентов и волнений в земстве. Как я уже упоминал ранее, среди земских служащих царило весьма революционное настроение, под влиянием которого к концу минувшего года работа в земстве почти остановилась, ее заменила политика. Это не могло не отразиться в больницах — на больных, в школах — на учении. Приходилось прибегать к крайним мерам — к аресту и увольнению служащих. Борьба была очень затруднительна, так как многие председатели управ сами занимались больше политикой, чем делом, и конечно, не только не останавливали служащих, а наоборот поощряли их политиканство.

Это особенно отражалось на работе губернского земства, председателем управы коего состоял Ф. А. Головин, всецело ушедший в политику. Не могу сказать, чтобы мне было с ним очень трудно; нет, Ф. А. Головин был всегда очень корректен и благороден, и с ним всегда можно было сговориться. Но служащих губернского земства он невольно распустил, так как не считал себя вправе вмешиваться в их политические взгляды, проявляемые ими не только на словах, но и на деле, он этим самым поощрял их в политиканстве в ущерб делам. Благодаря этому учреждения губернского земства, главным образом больницы, раскиданные по всем уездам, представляли собой очаги революционной пропаганды, где врачи и другие служащие за спиной своего председателя вели преступную пропаганду. В уездных земствах эта революционная пропаганда была менее заметна, примеру Московской губернии всецело следовали в то время только три уездные управы — Рузская с А. М. Цыбульским, Звенигородская с В. Ф. Кокошкиным и Дмитровская с Поливановым во главе.

Стоявший во главе Московской уездной земской управы Н. Ф. Рихтер держался очень твердой линии, предъявляя служащим неукоснительные требования, сводившиеся к одному — чтобы врачи занимались своим, непосредственным делом, а не политикой, не оставляли бы без попечения больных, не распускали бы низший персонал в ущерб уходу за больными и т. д.; учителя обучали бы грамоте, не примешивая политики.

Это не очень нравилось врачам, которые находили требования Рихтера невыносимыми. Они его упрекали еще в том, что он не протестует и недостаточно защищает увольняемых и арестуемых администрацией врачей и других служащих земства. Врачи угрожали, что покинут службу, но Рихтер твердо стоял на своем; тогда врачи исполнили свою угрозу, и 6 февраля целый ряд врачей Московского уезда подали прошения об увольнении. Но и это не смутило Рихтера, он принял прошения и, не уговаривая их остаться, стал приискивать других врачей на их место. Врачи, видя твердость Рихтера и в душе желая остаться на службе, придумали себе такой выход: если Рихтер согласится добиться обеспечения права "несправедливо" уволенного их товарища Смирнова и других и если он согласится заместить уволенных их товарищей не постоянными, а временно приглашенными лицами, то они согласны остаться. Но Рихтер не пошел на эту удочку и ответил: "Это что же, замаскированная поддержка Смирнова? Нет, я на это не пойду".

В конце концов большая часть врачей ушла, надеясь, что никто не пойдет на их места, но случилось обратное — заместители появились. Это смутило ушедших врачей, и они снова стали колебаться. Гласные приняли в них участие и обратились к Рихтеру, вызывая его на компромисс. В результате Н. Ф. Рихтер согласился написать письмо гласным относительно врачей в смягчающей форме и с согласием принять обратно на службу двух уволенных врачей. Это письмо удовлетворило как гласных, так и врачей, которые и просили вернуть их отставки — инцидент оказался исчерпанным.

18 февраля открылось чрезвычайное Московское земское собрание взамен очередного. По закону очередное должно было быть созвано не позднее 1 февраля, между тем губернская земская управа, благодаря тому что ее служащие занимались больше политикой, чем своим делом, не успела, конечно, подготовить доклады в срока, и управе пришлось просить о разрешении собрания после 1 февраля.

Министр внутренних дел разрешил собрание на 18 февраля, но не очередное, а чрезвычайное, на котором по закону могли рассматриваться только те вопросы, которые разрешит губернатор. Вот это и дало повод председателю управы Ф. А. Головину по открытии собрания сказать пространную речь, обвиняя министерство и меня в желании стеснить земство, чтобы "свободное слово земского собрания не было бы свободным". Кончил же свою речь Головин следующими словами: "Я затрудняюсь подыскать должное парламентской выражение, чтобы заклеймить нынешний поступок правительства". (Последние слова относились к тому, что мною не были допущено к рассмотрению собрания два тенденциозно составленных доклада: "О правовом положении служащих" и "Об участии земских гласных в съезде городских и земских представителей".)

На следующий день Головин опять посвятил целую речь на тему об отношении администрации к служащим, говоря, что вмешательство администрации несет чрезвычайно печальные последствия, что наносится непосредственный ущерб, часто материальный, земском делу, когда арестовывают и увольняют ответственных служащих, занимающих хозяйственные и специальные должности. Поэтому Головин от имени управы внес предложение:

1. Признавая, что увольнение земских служащих по требования администрации, не основанное на решении суда, противоречит смыслу манифеста 17 октября и наносит существенный ущерб земскому делу, и принимая во внимание, что такие требования администрации являются следствием применения закона об усиленной и чрезвычайной охранах, губернское земское собрание заявляет о необходимости отмены исключительных положений.

2. Уполномочить управу в случае увольнения служащих не по самостоятельному решению управы выдавать уволенным единовременное пособие в размере трехмесячного оклада.

В ответ на это гласный А. И. Гучков задал Головину вопрос: "Не были ли эти уволенные служащие прикосновенны к революционному движению, и принимала ли управа меры для предотвращения этой прикосновенности служащих к движению?"

На это Ф. А. Головин заявил, что иметь надзор за убеждениями, служащих управе не к лицу. Это не удовлетворило А. И. Гучкова, и он, продолжая говорить, что страна находится в конце первого периода вспышки революционного движения и в первой его стадии и что центральные органы губернского земства и целый ряд других учреждений примкнули к этому движению, пояснил, какая цель была у этого движения, и потому предложил другую резолюцию:

"Безусловно осуждая политические забастовки, мы считаем недопустимым участие в них земских учреждений и отдельных служащих и просим управу принять меры к пресечению и предупреждению этих забастовок в земских учреждениях". При этом он еще добавил, что "конечно, управа будет в двойственном положении, так как большинство открыто отстаивало забастовочное движение", а относительно вмешательства администрации сказал, что "ни одно правительство нигде не могло бы примириться с создавшимся положением, и вполне понятно, что оно принимает исключительные меры".

Во время горячих дебатов, последовавших за сим, H. H. Щепкин, горячо поддерживая забастовки, говорил, что это есть общее европейское могучее оружие в борьбе за свободу, и потому нельзя осуждать земских служащих, принимавших в них участие. В спор Н. Н. Щепкина с А. И. Гучковым вмешался Д. Н. Шипов, который, осуждая чрезвычайную охрану, старался примирить их и, поддержанный Ф. Ф. Кокошкиным, внес новое предложение: "Не давая никаких поручений управе, просто осудить забастовки как средство политической борьбы и признать недопустимыми забастовки в земских учреждениях и для земских служащих".

В конце концов А. И. Гучков предложил: 1. Выразить несочувствие политическим забастовкам. 2. Указать на допустимость в исключительных случаях исключительных мер, признавая одновременно необходимым безотлагательное издание законов взамен исключительных мер".

Баллотировкой, большинством голосов предложение управы было отклонено, а предложение А. И. Гучкова — принято. В результате управа обиделась, и 23 февраля я получил прошения об отставке председателя управы Ф. А. Головина и членов М. В. Челнокова, Ф. Ф. Кокошкина, Е. Д. Артынова и H. H. Хмелева. Только один член управы барон Черкасов прошения об отставке не подал. Получив прошения, приняв их отставки и сделав представление министру внутренних дел, я просил Ф. А. Головина и остальных членов не оставлять занятий в управе впредь до назначения новой управы, так как ввиду остающегося срока полномочий менее года, в силу 123 статьи Положения о земских учреждениях, предстояло на этот срок назначить новый состав распоряжением административной власти.

27 февраля заседание губернского земского собрания продолжалось. Заслушан был вопрос о выходе в отставку почти всего состава управы, причем от имени 21 гласного прочитано было заявление о возбуждении ходатайства, чтобы на оставшийся срок (менее года) разрешено было произвести выборы вопреки 123 статье положения о земских учреждениях. Гласный же Мануйлов внес предложение просить управу остаться до конца года, чтобы не повредить земскому делу. После прений выяснилось, что главная причина коллективного ухода управы заключается в том, что в предложении А. И. Гучкова, принятом большинством собрания, управа усмотрела возложение на нее обязанности сыска и надзора за служащими. Вследствие этого гласные обратились к А. И. Гучкову за разъяснением, имел ли он действительно это в виду. На следующий день, 28 февраля, А. И. Гучков, обстоятельно изложив свою мысль, разрешил этот вопрос в благоприятном для управы и гласных смысле, почему вопрос оказался исчерпанным. Управа была удовлетворена, и я получил от председателя собрания князя П. Н. Трубецкого письмо с просьбой не давать хода прошениям управы, что мною и было исполнено. По моей депеше министру внутренних дел прошения об отставках были возвращены, и страсти улеглись.

В это же время произошел инцидент и в звенигородском земстве. Председатель управы В. Ф. Кокошкин и член управы С. М. Матвеев подали в отставку вследствие постановления управы об увольнении от службы врачей Дорфа и Шапиро согласно моего требования на основании 20 статьи Положения об охране за революционные выступления. Получив прошения Кокошкина и Матвеева, я тотчас сделал распоряжение об удовлетворении их просьбы, так как считал Кокошкина как председателя управы вредным для дела элементом.

12 февраля получено было высочайшее повеление о назначении дня открытия Государственной Думы на 27 апреля. По сему поводу я обратился к крестьянскому населению с объявлением, в котором, приветствуя крестьянское население Московской губернии с великой милостью царской, я уведомлял их о назначении на 23 февраля волостных сходов для избрания в установленном порядке по двое уполномоченных от каждой волости для участия в уездных съездах и разъяснял порядок выборов 2. При этом я просил крестьян Московской губернии отнестись с должной серьезностью, рассудительностью и спокойствием к предстоящим выборам и избрать в уполномоченные не крикунов, а людей благоразумных и честных, желающих установления твердого порядка и мира на Родине, и на которых крестьяне действительно могли бы положиться, что они будут соблюдать общие крестьянские интересы, а не свои личные.

20 февраля опубликован был высочайший манифест о преобразовании Государственного Совета и Государственной Думы согласно высочайшим указаниям после манифеста 17 октября. В этих указах было предусмотрено, как правительство будет поступать при прекращении занятий Государственной Думы, т. е. при ее вакациях. В манифесте было сказано: "Если чрезвычайные обстоятельства вызовут необходимость такой меры, которая требует обсуждения в порядке законодательном, Совет Министров представляет о ней нам непосредственно. Мера эта, однако, не может вносить изменений ни в Основные государственные законы, ни в учреждения Государственного Совета или Государственной Думы, ни в постановления о выборах в Совет или Думу. Действие такой меры прекращается, если подлежащим министром или главноуправляющим отдельною частью не будет внесен в Государственную Думу в течение первых двух месяцев после возобновления занятий Думы соответствующий принятой мере законопроект или его не примут Государственная Дума или Государственный Совет". Эта статья вошла целиком в Основные законы, опубликованные в день открытия Государственной Думы 27 апреля, была хорошо всем известна как статья 87, которой покойный П. А. Столыпин не раз пользовался для спешного проведения разных законопроектов3, представлявшихся ему не терпящими отлагательства, или кои, он опасался, не встретят сочувствия в Думе.

25 февраля правитель моей канцелярии А. М. Полянский перешел на службу в Московскую купеческую управу, а на его место назначен С. В. Степанов. С большим сожалением я расстался с А. М. Полянским, которому я многим был обязан — он был мне верным помощником в делах, и не раз я пользовался его советами и даже указаниями в некоторых делах, с которыми мне пришлось впервые столкнуться по моем назначении губернатором.

Вновь назначенный С. В. Степанов получил образование в Императорском училище правоведения в Петербурге4, был благороднейший, честнейший человек и отличный, аккуратнейший исполнитель всех моих распоряжений. Я всецело всегда мог положиться на него и чувствовал в нем все время моего губернаторства преданнейшего мне человека и работника, а главное, понимавшего меня и мои требования.

Наконец, только с марта месяца я мог приступить к объезду и ревизии подведомственных мне учреждений в районе губернии. Начал я свой объезд с Богородского уезда, которому посвятил три дня. Этот уезд — один из крупных в Московской губернии, с большим фабричным населением. Несмотря на преобладание фабричного населения, тревожные дни конца 1905 г. мало отразились на этом уезде, и даже такая огромная фабрика, как Богородско-Глуховская мануфактура с 12 тысячами рабочих, сохранила полное спокойствие. Работа на ней не прерывалась.

Но что особенно выделялось в этом уезде, это образцовая деятельность крестьянских учреждений во главе с уездным съездом5, председателем коего состоял уездный предводитель дворянства А. Д. Самарин. Благодаря его превосходному знанию крестьянского дела и той заботливости, которые присущи ему, уездный съезду, ведавший все крестьянские дела, находился в блестящем состоянии. А. Д. Самарин представлял собой достойный подражания образец уездного предводителя дворянства, это была душа уезда, все слои его одинаково уважали, гордились им. Он сумел так объединить деятельность земских начальников6 своего уезда, так умело и с такой любовью к делу руководил ими, что Богородский съезд мог считаться настоящей служебной школой для земских начальников, которые почерпали под руководством своего достойного предводителя как обстоятельные знания для своей служебной практики, так и разъяснения на все вопросы этой практики, покоящиеся на строго законных основаниях. Земские начальники в этом уезде были действительно друзьями населения — заботливость о нуждах населения и тщательное удовлетворение просителей положены были в основу их деятельности. Они значительную часть своего времени, как я мог заметить, отдавали на помощь населению в виде широкой подачи советов и разъяснений по всевозможного рода делам и вопросам, с которыми население шло к земскому начальнику, оставляя в стороне все формальности. Эта живая сторона их деятельности устанавливала ту нравственную связь между населением и правительственной властью, которая несомненно существовала в Богородском уезде. Такая плодотворная деятельность земских начальников в этом уезде оставила среди крестьянского населения до настоящих дней благодарную память, и уже после революции, когда земские начальники были упразднены и введены были народные судьи, ряд волостей Богородского уезда выбрали народным судьей к себе своего бывшего земского начальника Полковникова. В неоценимую заслугу предводителя дворянства А. Д. Самарина нельзя не поставить также приведение в волостных правлениях 7 в образцовый порядок посемейных списков, имевших столь важное значение при разборе и решении крестьянских дел.

Все три дня, проведенные мною в Богородском уезде, то повышенное, бодрое, доброжелательное [настроение] всех слоев населения, которое мне всюду сопутствовало, гостеприимство, все это вместе оставило во мне такое чудное впечатление после пережитых в Москве ужасов, что я вернулся в Москву с совсем обновленной душой.

В этом же месяце я посетил и Серпуховской уезд, который объехал в течение трех дней. Предводителем дворянства был в то время П. Н. Рюмин, очень почтенный старик, но благодаря своей болезненности и некоторым странностям он, конечно, не мог держать уездный съезд на должной высоте и объединить деятельность земских начальников было ему не по силам. Зато городское управление г. Серпухова благодаря деятельному и всеми уважаемому городскому голове Игнатову было поставлено превосходно, и все городские учреждения были в блестящем порядке.

В течение всего месяца шли усиленные подготовки к выборам в Государственную Думу, происходили предвыборные собрания всевозможных групп и партий. Собрания эти происходили между прочим и в народных домах Попечительства о народной трезвости, находившегося под моим председательством. Везде они проходили очень оживленно и в большом порядке. Я ограничивался исключительно только указаниями и теми или иными разъяснениями, когда я замечал неправильное толкование закона или узнавал о распространении каких-либо ложных слухов. В выборы я отнюдь не вмешивался и не пытался влиять на них, того же я требовал и от своих подчиненных. Когда я узнал, что на фабриках уполномоченные для избрания выборщиков присваивают себе особые права и под влиянием злонамеренных лиц агитируют и вносят волнение, я тотчас обратился к рабочим с особым объявлением. […]

18 марта в зале Российского благородного собрания состоялось чрезвычайное Московское дворянское собрание для избрания выборщиков в Государственный Совет 8 от дворянства. Собрание было открыто генерал-губернатором Ф. В. Дубасовым. Обратившись к дворянам с приветственной речью, с пожеланием им успеха в осуществлении поставленной им задачи по выбору дворянских представителей в Государственный Совет, Дубасов сказал: "Действительно, несмотря на то, что над нашим горизонтом кое-где виднеются отдельные тучи, впереди уже занимается светлая и яркая заря будущего; творческое начало везде берет верх над всем остальным, и мы неудержимо близимся к тому новому государственному и общественному строю, который должен увенчать собой великодушные заботы о государственном благе, нисходящие с высоты Престола, и горячие желания и стремления всех лучших людей нашей Родины. Отныне никто и ничто не может помешать этому". Затем генерал-губернатор объявил собрание открытым и оставил зал; дворяне же приступили к выборам, причем избранными оказались Ф. Д. Самарин и князь П. Н. Трубецкой.

26 марта в том же зале под председательством губернского предводителя дворянства князя П. Н. Трубецкого состоялось губернское избирательное собрание для окончательного выбора членов Государственной Думы. Избранными оказались: от крестьян — Иван Петрович Павлов, крестьянин Верейского уезда, беспартийный; от рабочих — Василий Николаевич Чурюков, слесарь, социал-демократ. От остальных групп — барон Крюденер-Струве, директор Коломенского завода, октябрист; В. С. Баршев, директор коншинской фабрики, торгово-промышленной партии; Я. В. Ильин, островской волостной старшина, монархист, и князь Г. Г. Гагарин, землевладелец Клинского уезда, монархист. Выборы ясно указали на отсутствие оппозиционного настроения в губернии, что мне дало большое удовлетворение.

Из других событий в марте месяце припоминаю следующие: 4 марта опубликованы были высочайше утвержденные Временные правила об обществах и союзах, а также о собраниях 9. Правила эти давали возможность внести должный порядок в деятельность обществ и союзов и регулировать порядок на собраниях; они явились большим облегчением для администрации при разрешении разных вопросов, касавшихся обществ, союзов и собраний.

11 марта Ф. В. Дубасову был поднесен адрес от группы домовладельцев с выражением благодарности по восстановлению порядка в городе, причем они выражали и уверенность, что с того времени все обыватели, без различия своих убеждений, получат возможность добиваться своих прав только силой своего разума и будут гарантированы от произвола и насилия. Дубасов их очень благодарил и просил всегда к нему обращаться с теми или иными нуждами просто и открыто.

16 марта губернское присутствие под моим председательством рассматривало неправильные действия рузского предводителя дворянства князя П. Д. Долгорукова, по инициативе коего съезд роздал 20 000 рублей продовольственного капитала крестьянам без особой их нужды, только по их требованию, сопровождавшемуся угрозами. Дело направлено было в Сенат по обвинению в превышении власти.

Вообще во всех уездах наблюдалось стремление требовать раздачи по рукам продовольственных капиталов; это происходило вследствие агитации злонамеренных лиц, старавшихся уверить крестьян, что правительство хочет завладеть их продовольственными капиталами. Точно так же среди крестьян шла агитация с целью не платить повинностей, и действительно поступление платежей одно время почти прекратилось. Дабы парализовать эту агитационную деятельность, я обратился к населению губернии с объявлением, которое, к моему удовлетворению, возымело должное воздействие настолько, что во всех уездах вдруг стали усиленно поступать сборы. В этом объявлении я указал, что минувшая война и внутренние смуты, тяжело отразившиеся на экономической жизни России, не могли не повлиять на правильность поступления с населения окладных сборов, и во внимание к затруднительному материальному положению крестьянского населения правительство предоставило населению целый ряд льгот, а высочайшим манифестом 3 ноября 1905 г. выкупные платежи с крестьян были уменьшены наполовину, а с 1 января 1907 г. совсем отменены. Таким образом, за уменьшением наполовину выкупных платежей и за широким применением к лицам, находившимся в исключительно дурном материальном положении, различных податных льгот, оставшиеся в весьма незначительной мере окладные сборы приведены были в полное соответствие с платежными силами населения и должны быть безнедоимочно уплачены в назначенные сроки.

Затем я разъяснил в своем объявлении, как надо смотреть на уплату повинностей, указав, что нельзя смотреть на это как на тяжелую и неприятную обязанность, а надо смотреть как на свой священнейший долг перед Родиной, выяснив при этом, для чего взимаются подати и на что они идут. В конце моего объявления я указал, что по моим наблюдениям, плохое поступление платежей происходит под влиянием преступной пропаганды, и хотя огромное большинство населения настолько благоразумно, что само справедливо оценило всю ложь противоправительственной пропаганды, все же остаются такие легковерные, которые еще поддаются заманчивым обещаниям злонамеренных людей. Я призывал их не верить этим обещаниям и приступить не медля к исполнению одной из важнейших обязанностей, лежащих на каждом верноподданном, — уплате повинностей.

25 марта в Твери был убит губернатор Слепцов, возвращавшийся домой по открытии им земского собрания. Брошенной в экипаж бомбой он был буквально растерзан на части. Убийца оказался юношей 18 лет, Партии социалистов-революционеров.

В апреле мне удалось совершить две поездки по губернии — посетить г. Подольск и объехать Клинский уезд. В Подольском уезде предводителем дворянства был А. М. Катков, весьма добросовестно относившийся к своим обязанностям, сумевший объединить деятельность всех органов управления уезда. Заметна была весьма дружная работа всех. Городской староста И. П. Чуркин был человек в высшей степени добросовестный, с полной энергией и заботливостью относившийся к городским нуждам, и потому все городские учреждения были всегда у него в образцовом порядке.

В Клинском уезде я объехал ряд волостей в сопровождении предводителя дворянства барона Шеппинга. Это был в высшей степени благородный человек, достойный полного уважения и преданный своему делу. К сожалению, болезненное состояние не позволяло ему всецело отдаваться службе и, кроме того, он был слабохарактерен и потому не мог иметь достаточного влияния на членов уездного съезда. В Клинском уезде не было так спокойно, как в первых трех уездах, кои я посетил, и были волости, охваченные революционной пропагандой. На эти волости и было мною обращено главное внимание.

10 апреля в помещении Благородного собрания состоялось чрезвычайное губернское земское собрание для избрания выборщика от земства в Государственный Совет. Избран был Д. Н. Шипов 47 голосами, против 21. Этим закончились выборы членов как в Государственный Совет, так и в Думу от Московской губернии.

Перед их отъездом в Петербург я пригласил их к себе в губернаторский дом, где в домовой церкви был отслужен напутственный молебен, после чего состоялся завтрак, за которым я их приветствовал с пожеланием счастливого пути и полного успеха в их ответственной работе на пользу Родине. После завтрака в зале губернаторского дома приглашенным фотографом была снята группа. Депутат от рабочих, социал-демократ Чурюков, держал себя очень скромно и присматривался во время завтрака к другим. Уходя, он обратился ко мне с просьбой, если я буду рассылать им группы, то нельзя ли ему прислать ту, на которой он снят сидящим. Я ему пообещал прислать обе.

В это время, 19 апреля, в Таганской тюрьме заключенные объявили голодовку. Причина этому — когда выставили зимние рамы и открыли окна, то арестованные стали петь и переговариваться через окна. Никакие уговоры надзора не действовали, когда же они оказали еще сопротивление закрытию окон, то начальник тюрьмы лишил их свиданий на месяц. В результате — голодовка.

На 4-й день голодовки я приехал в тюрьму и, собрав политических, заявил им, что приехал по просьбе их взволнованных и обеспокоенных родных, чтобы поговорить с ними и просить прекратить голодовку. Я заявил им, что могу разрешить открыть окна, если они мне обещают, что не будут петь и переговариваться через окна, но могу это сделать только тогда, когда жизнь в тюрьме придет в норму, т. е. прекратится голодовка. Что касается других заявлений — об удлинении прогулок, о бане, я сказал, что это находится в связи с наличным числом арестованных, количеством надзора и пр., но что возможно — будет сделано. Одно заявление, которое я нашел вполне законным, чтобы рабочим давались свидания с родными в воскресные и праздничные дни, взамен вторника и пятницы, я разрешил тотчас же. На этом я уехал, вечером мне было доложено, что голодовка прекратилась. Я приказал открыть окна и разрешить свидания.

22 апреля высочайшими рескриптами на имя графа Витте и П. Н. Дурново граф Витте был освобожден от должности Председателя Совета Министров, а П. Н. Дурново — от должности министра внутренних дел. Оба рескрипта были изложены в весьма милостивых выражениях. Графу Витте [был] пожалован орден Св. благоверного великого князя Александра Невского с бриллиантами, и в конце рескрипта, перед подписью, рукою Государя было приписано: "и искренно благодарный". П. Н. Дурново [был] пожалован статс-секретарем.

Вместо графа Витте назначен был Председателем Совета Министров И. Л. Горемыкин, министром внутренних дел — П. А. Столыпин (саратовский губернатор). Затем были назначены: министром иностранных дел — Извольский, финансов — В. H Коковцов, юстиции — И. Г. Щегловитов, народного просвещения — Кауфман, путей сообщения — Шауфус, Государственным контролером — Шванебах, главноуправляющим землеустройством и земледелием — Стишинский и обер-прокурором Синода — князь А. А. Ширинский-Шахматов. Министры: военный — Редигер, морской — Бирилев и торговли — Федоров остались на своих местах. Таким образом, перед открытием Думы все министры, за исключением трех, были новые. Думаю, что для дела это имело скорее отрицательное, нежели положительное значение. Думаю, что этот шаг, особенно с назначением Председателем Совета Министров И. Л. Горемыкина, подлил масла в огонь и способствовал только полевению и без того левой Думы.

23 апреля Москва омрачилась злодейским покушением на жизнь генерал-губернатора Ф. В. Дубасова. Это был день тезоименитства Государыни императрицы Александры Федоровны, и потому генерал-губернатору предстояло ехать в Успенский собор на торжественное богослужение. Хотя накануне Ф. В. Дубасов мне ничего не сказал о поездке с ним в собор, я тем не менее, полагая, что, быть может, он это сделал из деликатности, в 10 часов утра на всякий случай приехал к нему, чтобы, если он пожелает, поехать с ним. Но как только я вошел, его ординарец граф Коновницын поспешил меня предупредить, сказав: "Адмирал сказал, чтобы я ехал с ним". Видно было, как граф Коновницын был счастлив, что наконец генерал-губернатор поедет с ним, и увидя меня встревожился, как бы я своим приездом не отнял у него эту честь. Я подождал, пока генерал-губернатор отъехал с графом Коновницыным, и поехал вслед с управляющим канцелярией генерал-губернатора А. А. Ворониным. По окончании богослужения Дубасов с графом Коновницыным заехал в Кремле к заведовавшему тогда дворцовой частью графу А. В. Олсуфьеву, а я вернулся прямо домой.

Как только я переоделся, то услыхал страшный взрыв — я сразу подумал, не несчастье ли с Дубасовым, и, накинув пальто, на первом попавшемся извозчике поехал в генерал-губернаторский дом. Подъезжая, увидел наряды полиции, не пропускавшие никого к подъезду, и на мостовой, почти у самого подъезда, труп убитого своим же, брошенным им, снарядом злоумышленника. Оказалось, что посидев минут 10 у графа Олсуфьева, Дубасов возвращался домой по заранее установленному по соглашению с градоначальником маршруту — через Троицкие ворота по Никитской улице и Чернышевскому переулку. Когда коляска Дубасова поравнялась с воротами генерал-губернаторского дома, которые были открыты и куда ожидался приезд генерал-губернатора, и кучер хотел повернуть, граф Коновницын вдруг (от себя ли, или по приказанию Дубасова — это не выяснилось) крикнул кучеру: "Прямо, с большого подъезда". Коляска и выехала на Тверскую, где при повороте к подъезду какой-то человек в морской форме бросил в коляску коробку от конфект с приколотым к ней букетиком. Раздался страшный взрыв, которым Дубасов был выброшен из коляски на мостовую, но мог сам подняться и дойти до подъезда, где и упал на руки подбежавших слуг, у него только связки на ноге оказались вытянутыми. Граф Коновницын взрывом был убит, также и бросивший снаряд неизвестный. Оба они лежали тут же, на мостовой. Кучер Птицын был сброшен с козел, получил рану в лоб и ушиб правой руки. Коляска с провалившимся кузовом, без кучера, с мчавшимися лошадьми, была остановлена только в Кисельном переулке на углу Рождественки.

Дубасова положили в постель, у него, кроме ушиба ноги, заметно было потрясение всего организма, но это не мешало ему казаться совершенно спокойным, и только одно его волновало — предстоящее свидание с графиней Коновницыной, вдовой убитого ординарца, за которой поехали его товарищи, чтобы подготовить ее к ужасной вести и привезти в генерал-губернаторский дом, куда было внесено тело ее мужа и положено на катафалке в церкви.

Дубасов получил массу приветственных телеграмм. Первая телеграмма была от Государя императора, затем от Государыни императрицы Марии Федоровны и прочих особ императорской фамилии и от разных лиц со всех концов России. Особенно трогательные депеши были от вдовствующей императрицы: "Нет слов, достаточно сильных, чтобы выразить Вам и Вашей супруге все, что я испытываю за Вас. Благодарю Всевышнего, спасшего Вас столь чудесным образом. Усердно молю Бога всегда оказывать Вам свою священную защиту. Мария". И спустя несколько дней: "Всегда думаю о Вас. Надеюсь, что Вы чувствуете себя лучше и менее страдаете от Ваших ран. Очень желаю иметь вести о Вас. Не зная лично бедную графиню Коновницыну, прошу Вас передать ей выражение моего глубокого сочувствия в постигшем ее ужасном горе. Мария".

26-го состоялись торжественные похороны графа Коновницына, тело которого предали земле на кладбище Ново-Девичьего монастыря.

24 апреля опубликован был рескрипт на имя морского министра Бирилева о преобразовании морского ведомства и учреждении Управления Морского генерального штаба для заведования стратегической и мобилизационной частями ведомства.

В этот же день были опубликованы Основные законы, выработанные Советом Министров под председательством графа Витте, но с некоторыми несущественными изменениями, как то: ограничено право Государя императора издавать указы, и все указы Государя должны были скрепляться Председателем Совета Министров или подлежащим министром; кроме того, веротерпимость (статья 39) несколько сужена.

Наконец наступило 27 апреля — день торжественного открытия первого созыва Государственного Совета и Государственной Думы. За несколько дней перед тем я обратился к населению с нижеследующим объявлением, оповещая об открытии Думы с предупреждением относительно могущих быть демонстраций:

"27 апреля состоится в Петербурге торжественное открытие Государственной Думы. Это высокорадостное событие является несомненным народным праздником, а потому считаю долгом своим объявить жителям Московской губернии, что они могут в день открытия Государственной Думы украсить свои дома национальными флагами, но вместе с тем призываю жителей губернии к соблюдению в этот день полного порядка и спокойствия, чем единственно и может быть достойно выражена радость по поводу дарованных великих прав народу и благодарность возлюбленному монарху. Никакие демонстративные шествия с красными флагами, сборища и беспорядки допущены быть не могут, и я твердо верю, что население губернии своим спокойным и достойным поведением отметит великий исторический день и не омрачит его беспорядками, малейшее проявление которых будет прекращено властями, хотя бы для этого пришлось применить силу. Флигель-адъютант его императорского величества Джунковский".

В самый день открытия Думы Государь император с Государыней императрицей Александрой Федоровной и великим князем Михаилом Александровичем в девять с половиной часов утра отбыли из Петергофа на яхте "Александрия". Прибыв в Петербург и пересев на паровой катер "Петергоф", направились в Петропавловскую крепость, а оттуда в Зимний дворец, где согласно особого высочайше утвержденного порядка состоялся высочайший выход в Георгиевский тронный зал, где уже были собраны Государственный Совет и Государственная Дума.

После торжественного молебствия Государь, вступив на трон, произнес с высоты престола следующую речь: "Всевышним промыслом врученная мне власть побудила призвать выборных людей к содействию законодательной деятельности. Побуждаемый пламенной верой в светлое будущее России, приветствую в вашем лице тех лучших людей, которых я повелел избрать своим возлюбленным подданным. Вам предстоит трудная и сложная работа, но я верю, что любовь и воодушевление помогут вам разрешить трудные задачи. Я же обещаю сохранить непоколебимыми установления, дарованные мною народу. Я верю, что вы посвятите все силы выяснению нужд любезного нашему сердцу крестьянства, просвещению и благосостоянию Родины, памятуя, что для духовного возрождения нужна не одна свобода, но и порядок на основании права. Я буду счастлив передать своему наследнику государство крепкое и просвещенное. Да поможет мне Господь Бог осуществить мои желания в единении с Государственным Советом и Государственной Думой. Да будет нынешний день знаменовать день обновления нравственного облика и возрождения лучших сил России".

Громовое "ура" было ответом на тронную речь, после чего Государь в сопровождении всей царской семьи проследовал из Георгиевского зала во внутренние покои.

Из Зимнего дворца все депутаты направились в Таврический дворец, где в 4 часа в думском зале было отслужено молебствие, а в 5 часов депутаты заняли свои места в зале заседаний. Весь состав министров во главе с Горемыкиным поместился в ложе министров, члены Государственного Совета — в своей ложе.

На председательскую трибуну вошел статс-секретарь Фриш и заявил, что Государем императором на него возложено почетное поручение открыть Государственную Думу. Государственный секретарь барон Икскуль фон Гильдебрант прочел высочайший указ от 24 апреля о порядке открытия Думы, после чего статс-секретарь Фриш произнес краткую приветственную речь и объявил заседание открытым. Затем предложил выслушать текст торжественного обещания членов Государственной Думы, подписать его и приступить к избранию Председателя. Подавляющим большинством (426 против 10) избран был С. А. Муромцев. Э. В. Фриш ему низко поклонился и уступил председательское место.

С. А. Муромцев, не отвечая на приветственную речь, произнесенную Э. В. Фришем, и как бы игнорируя его, предоставил слово члену Думы И. И. Петрункевичу, который и выступил с резким словом, требуя амнистии. Затем слово взял С. А. Муромцев и обратился к Думе с следующей речью: "Благодарю за высокую честь избрания, но теперь не время благодарностей. Предстоит великое дело, воля народа впервые получила возможность деятельно участвовать в законодательном устроении России. Впереди великие подвиги. Дай Бог, чтобы у членов Государственной Думы хватило сил. Сохраняя должное уважение к прерогативам конституционного монарха, мы и призваны использовать всю силу и ширину прав избравшего нас народа".

Так открылась Государственная Дума, с первых слов председателя коей чувствовалось, что Дума эта не удовольствуется поставленными ей рамками, в самом законе об ее учреждении указанными, и выйдет из них на путь оппозиционный.

День открытия Думы праздновали во всех городах России. В Москве было торжественное богослужение в Успенском соборе, царило праздничное настроение. В городской думе состоялось торжественное собрание, посвященное этому знаменательному для России дню. Председателем оглашен был текст приветственной депеши на имя Государственной Думы: "В великий день, когда избранники народа приступают к высшей государственной деятельности, когда истомленная и измученная страна видит наконец осуществляемым начало великой реформы, которая одна только может вывести Pocсию на путь мирного развития, древняя Москва приветствует избранников народа. Да будет благословен их труд на благо и счастье Родины. Да послужит он животворной силой, которая создаст новый строй великой, обновленной и свободной России. Москва полна веры, что великий подвиг, принятый на себя представителями народа, одухотворенный горячей любовью к России, внесет в жизнь страны мир и будет оплотом торжества законности и свободной гражданственности. Пусть избранники народа бодро идут к этой цели путем созидающего труда, памятуя, что в их великом служении народу поддержка страны будет всегда за ними. Да воссияет над Россией свет правды".

Большинством голосов 41 против 25 текст телеграммы был принят. Гласные Н. Н. Щепкин, В. В. Пржевальский, А. А. Мануйлов, граф С. Л. Толстой, Д. И. Тихомиров, H. M. Кишкин, С. А. Левицкий и Г. А. Мейнгард остались при особом мнении, находя текст депеши не соответствующим времени и настроению.

28 апреля Председатель Государственной Думы С. А. Муромцев был принят Государем.

В этот же день состоялось открытие преобразованного Государственного Совета. После молебствия, отслуженного митрополитом Антонием, все члены Государственного Совета заняли свои места, и государственный секретарь барон Икскуль фон Гильдебрант прочел высочайшие указы: о назначении почетным Председателем Государственного Совета великого князя Михаила Николаевича, Председателем — графа Д. М. Сольского и вице-председателем — Э. В. Фриша.

Приветствуя собравшихся членов Государственного Совета, граф Сольский, указав, что в течение 100 лет своего существования Государственный Совет был ближайшим советником и пособником российских монархов, сказал: "С введением в Совет выборных членов Государственный Совет войдет в тесную связь с жизнью населения, что даст ему новую силу, и хотя учреждение Государственной Думы изменяет его отношение к законодательному делу, но ему отводится видное в этом деле участие. Ему предстоит блюсти согласие преобразовательной деятельности с вековыми устоями Русской земли, с лучшими заветами ее истории и с условиями здорового роста государства". Кончил свою речь граф Сольский словами: "Открывая первое заседание, твердо уповаю, что мудрость русских людей, призванных на дело благоустройства отчизны, успешно поборет все препятствия и приуготовит России светлое будущее". Затем все члены Государственного Совета подписали присяжные листы.

29 апреля в Государственной Думе произведены были выборы товарищей Председателя и других должностных лиц. Товарищами Председателя избраны были: князь Долгоруков и Гродескул, секретарем — князь Шаховской.

30 апреля в Москве состоялось присоединение в полицейском отношении к градоначальству пригородов и образование в них полицейских участков. Для меня как губернатора это было большим облегчением, так как при малочисленности уездной полиции крайне трудно было сохранять порядок в этих пригородах, густо населенных и представляющих собой продолжение города с чисто городами населением. Таким образом к градоначальству в полицейском отношении отошли: Марьина роща, Алексеевское-Богородское, Черкизово, Благуша, Андроновка, Хохловка, Кожухово, Шелепиха и другие места. Это дало мне возможность усилить состав полиции в сельских местностях и дачных поселках Московского уезда, где особенно нуждались в этом в летнее время.

Первые дни мая месяца в Государственной Думе шли горячие прения по поводу ответа на тронную речь Государя, 4 мая текст адреса был принят Думой. Адрес Думы показывал ясно, что она не желает работать в рамках, предоставленных ей законом, а посягает даже на прерогативы верховной власти. Дума в своем адресе указала:

"1) что спокойная и правильная работа Государственной Дума может быть только при условии ответственности всех без исключения министров перед народным представительством и что прежде всего необходимо освободить Россию от действия чрезвычайных законов;

2) что весь народ с истинною силою и воодушевлением будет выполнять творческое дело обновления жизни только тогда, когда между ним и Престолом не будет стоять Государственный Совет, составленный из назначенных сановников и выборных от высших классов населения, и когда никакими особыми узаконениями не будет положен предел законодательной компетенции народного представительства;

3) что условием плодотворной работы Дума считает изданий точных законов о неприкосновенности личности, свободе слова, союзов, стачек и т. д., а также обеспечение за гражданами права обращаться с петициями к народному представительству;

4) что исходя из убеждения, что ни свобода, ни порядок не могут быть прочно укреплены без установления равенства всех граждан перед законом, Дума полагала бы необходимым выработать закон о полном уравнении всех граждан, независимо от их национальных привилегий и пола, и прежде всего закон об отмене смертной казни навсегда. "Ныне же, — говорилось в адресе, — страна ждет приостановления Вашей, Государь, властью исполнения всех смертных приговоров";

5) что "наиболее многочисленная часть населения страны — трудовое крестьянство — с нетерпением ждет удовлетворения своей острой нужды в земле, и первая русская Государственная Дума не исполнила бы своего долга, если бы она не выработала закона для удовлетворения этой нужды путем обращения на этот предмет земель казенных, удельных, кабинетных, монастырских и церковных и принудительного отчуждения земель частновладельческих";

6) что считает необходимым: а) выработать законы о равноправии крестьян и охране наемного труда, б) выработать закон о всеобщем бесплатном обучении, в) обратить внимание на справедливое распределение налогов и г) коренным образом преобразовать местные управления и самоуправления на началах всеобщего избирательного права;

7) что "Государственная Дума озаботится укреплением в армии и флоте начал справедливости и права";

8) что "Государственная Дума считает неотложным удовлетворение давно назревших требований отдельных национальностей";

9) что страна ожидает амнистии, "распространенной на все предусмотренные уголовным законом деяния, кои вытекали из побуждений религиозных или политических, а также и аграрных". При этом заключительными словами были: "Государь, Дума ждет от Вас полной политической амнистии как первого залога взаимного понимания и взаимного согласия между царем и народом".

В это же время, 5 мая, в Государственном Совете также был принят текст адреса Государю, но в нем по поводу амнистии было сказано:

"В течение веков знаменательные в жизни Российского государства события запечатлевались в памяти народной актами царской милости к узникам и впавшим в преступления. Относясь с глубоким негодованием к непрекращающимся доныне злодеяниям, совершаемым в увлечении политической борьбы, Государственный Совет, во внимание к чрезвычайной важности переживаемого времени, решается повергнуть на великодушное воззрение Вашего императорского величества участь тех, кои в неудержимом стремлении к скорейшему достижению желанных свобод или в борьбе за охрану порядка нарушили грани законных постановлений, но не посягнули при этом на чужую жизнь и имущество, а также не вовлекли в эти преступления неразвитых и слабых".

Государственная Дума, приняв 4 мая текст адреса, постановила просить о принятии Государем депутации от Думы, которая и вручила бы адрес, но такая просьба была отклонена, и Председателю Думы предложено было препроводить Государю адрес при всеподданнейшей записке. Это весьма задело самолюбие членов Думы, которые и выступили по сему поводу с соответствующими речами, но в конце концов, дабы не создавать конфликта, приняли нижеследующую смягченную форму перехода к очередным делам: "Дума, признавая содержание адреса более важным, нежели форму его передачи, постановила предоставить Председателю, по его усмотрению, каким он найдет возможным способом передать адрес и переходит к очередным делам".

В ответ на этот адрес Председатель Совета Министров И. Л. Горемыкин выступил в заседании Думы 13 мая с заявлением от имени Совета Министров. И. Л. Горемыкин сообщил, что Совет Министров, полагая в основание своей деятельности соблюдение строгой законности, выражает [готовность] оказывать полное содействие разработке всех вопросов, возбужденных Государственной Думой, которые не выходили бы из пределов предоставленного ей законодательства. Сказав это, И. Л. Горемыкин перешел к затрагиваемым Думою вопросам в отдельности:

"1. Изменению избирательного права правительство несомненно окажет содействие, но сейчас оно находит этот вопрос преждевременным, так как Дума только что приступила к законодательной работе и не могла поэтому еще успеть выяснить себе потребность в изменении этого права и форму.

2. К удовлетворению насущных нужд сельского населения, к вопросам о равноправии крестьян, начальном образовании, налоговой системе и преобразовании местного самоуправления правительство отнесется с особым вниманием.

3. Изданию законов о неприкосновенности личности, свободе собраний, союзов и т. д. правительство также придает большое значение; но при выполнении этих законопроектов ставит необходимым условием вооружение административной власти действительными способами к тому, чтобы при действии законов, рассчитанных на мирное течение государственной жизни, власть эта могла бы предотвращать злоупотребления дарованными свободами и противодействовать посягательствам, угрожающим обществу и государству.

4. Земельный вопрос — на основаниях, предложенных Думою, правительство считает недопустимым, так как начала неотъемлемости и неприкосновенности собственности являются во всем мире краеугольным камнем народного благосостояния и общественного развития, без коего немыслимо существование государства. Не вызывается предлагаемая Думой мера, по мнению правительства, и существом дела, так как земельный вопрос может быть разрешен успешно без разложения самого основания нашей государственности.

5. По вопросам об установлении ответственности перед народным представительством министров и упразднении Государственного Совета правительство находит, что эти вопросы касаются коренного изменения Основных государственных законов, не подлежат рассмотрению Думы.

6. По вопросу об установлении начал справедливости и права в войсках армии и флота правительство заявляет, что в войсках его императорского величества начала эти с давних пор установлены на незыблемых началах. Ныне же заботы державного вождя и императора направлены к улучшению материального быта армии и флота, а вот изыскание средств составляет одну из главных задач прежних властей и вновь установленных законодательных учреждений.

7. По вопросу об устранении действий исключительных законов и незаконных деяний отдельных должностных лиц правительство находит, что это вопросы государственного управления, и в этой области полномочия Государственной Думы ограничиваются в праве запросов министрам и главноуправляющим. Что касается исключительных законов, то правительство считает себя обязанным ограждать спокойствие всеми ныне существующими законными способами, пока не будут изданы другие гарантирующие законы.

8. Относительно общей политической амнистии Совет Министров находит, что настоящее смутное время не отвечало бы благу помилования преступников, участвовавших в убийствах, грабежах и насилиях".

В конце своего слова И. Л. Горемыкин подробно коснулся предположений Совета Министров в области законодательной.

Государственная, обоснованная речь Председателя Совета Министров не удовлетворила Думу, возбудив весьма бурные прения. Чувствовалось, что атмосфера все больше и больше сгущается. При этом газеты все время подливали масла в огонь, некоторые прямо натравливали. 13 мая в Думе были произнесены весьма резкие речи против действий правительства. Дума прямо требовала отставки всех министров. Все это действовало возбуждающе, особенно в провинции. Со всех концов России приходили вести о беспорядках, погромах, убийствах административных и должностных лиц. Казалось бы, с открытием Думы должно было бы наступить успокоение, между тем произошло как раз обратное — под влиянием отчетов думских заседаний, расходившихся по всей России, с властью перестали считаться, посыпались всевозможные жалобы в Думу на действия должностных лиц, большею частью несправедливые или преувеличенные. В Думе на основании этих жалоб предъявляли запросы министрам и главноуправляющим — время тратилось по пустякам. Происходила какая-то неразбериха. В Московской губернии было сравнительно спокойно, но в некоторых уездах все же чувствовалось брожение.

10 мая всем губернаторам была послана министром внутренних дел П. А. Столыпиным циркулярная депеша с весьма ценными руководящими указаниями. Вследствие этого предложения министра я циркулярно обратился к земским начальникам и начальникам уездной полиции, а к населению с особым объявлением, предостерегая население не верить злонамеренным слухам, подстрекавшим к сопротивлению власти, беспорядкам и насилиям. […]

23 мая генерал-губернатор Ф. В. Дубасов, оправившись после произведенного на него покушения, выехал в Петербург. Перед своим отъездом он много говорил со мной как о служебных делах, так и о своих личных, и сказал мне, что решил просить Государя об увольнении его от должности генерал-губернатора, что он чувствует потребность отдохнуть и полечиться, так как организм его сильно расшатался, а брать долгосрочный отпуск в такое тревожное время он не считает себя вправе. При этом Дубасов спросил мое мнение — кого ему назвать Государю, если бы его величество на его просьбу об увольнении спросил бы, кто же бы мог его заместить. Подумав, я ответил, что мне кажется, для пользы дела хорошо было бы назначить С. К. Гершельмана — командующего войсками, который уже успел несколько ознакомиться с Москвой; а кроме того, объединение в одних руках и гражданской, и военной власти имеет свои положительные стороны, что я знаю Гершельмана как очень честного человека долга. Потом я очень раскаялся в своей рекомендации, так как как генерал-губернатор он оказался не на должной высоте — об этом я буду говорить ниже. Мне лично было очень трудно с ним служить.

Дубасов со мною согласился и действительно рекомендовал Гершельмана как могущего его заместить. Государь сочувственно отнесся к этой мысли. Я узнал это из письма, которое получил от Дубасова перед его отъездом за границу. В начале июля Гершельман был назначен генерал-губернатором с оставлением в должности командующего войсками. До этого же времени обязанности генерал-губернатора были распределены между мною и градоначальником по принадлежности.

19 мая во многих газетах появилось воззвание 14 членов Государственной Думы к рабочим с призывом к борьбе с правительством. Опасаясь, как бы это воззвание не имело печальных последствий, я счел долгом обратиться к рабочим с разъяснительным объявлением. […]

8 июня в Думе князем С. Д. Урусовым была произнесена речь с разоблачением незаконной деятельности Департамента полиции, a 19 июня во время выступления военного прокурора Павлова в ответ на запрос Думы ему не дали говорить и заставили его сойти с кафедры.

В последних числах мая месяца и в начале июня стали учащаться случаи волнений и беспорядков в войсках. Революционная пропаганда проникла и в казармы. Этого не избег и Лейб-гвардии Преображенский полк, в котором я начал службу и будучи губернатором продолжал числиться в 4-й роте полка, привыкши всегда гордиться полком, имеющим репутацию выдающегося и по своему праву занимавшим первое место среди гвардейских полков.

12 июня, когда полк находился в Петергофе, в резиденции Государя, среди нижних чинов 1-го батальона началось брожение, перешедшее в неповиновение начальству, к счастью не дошедшее до открытых беспорядков. Батальон был изолирован и отправлен в Петербург, после чего высочайшим повелением все офицеры батальона и все нижние чины были арестованы и под конвоем отправлены в село Медведь Новгородской губернии, где и были размещены в казармах. Батальон был лишен прав гвардии и переименован в особый батальон. Офицеры и нижние чины преданы суду.

Кара постигла и высшее начальство — высочайшим приказом главнокомандующему войсками Петербургского военного округа великому князю Николаю Николаевичу поставлен на вид недостаточный внутренний порядок и дисциплина в 1-м батальоне Лейб-гвардии Преображенского полка, командиру гвардейского корпуса генерал-адъютанту князю Васильчикову объявлено замечание с отчислением от должности, командующий дивизией Свиты генерал-майор Озеров уволен в отставку, командиру 1-й бригады генерал-майору Сирелиусу объявлен выговор, и командир полка Свиты генерал-майор Гадон уволен от службы.

Такая исключительная строгость, очевидно, была применена к Преображенскому полку, так как этот полк, в котором по традиции все Государи начинали свою военную службу, пользовался всегда и исключительным их вниманием, а потому, естественно, должен был служить примером всем другим полкам гвардии, и малейшее отступление от дисциплины являлось для него уже тяжким преступлением. Так грустно окончилось недостойное поведение чинов 1-го батальона полка. Я, как числившийся в 4-й роте, был переведен в 8-ю.

Только 18 августа 1-й батальон был вновь сформирован, и я был вновь переведен из 8-й в 4-ю роту, в которой и числился до производства моего в генералы в декабре 1908 г. По сформировании 1-го батальона, 21 августа, совершено было торжественное молебствие в помещении роты его величества, по окончании которого была послана Государю императору за подписью командира полка генерал-майора Драгомирова депеша. […]

В июне месяце мне удалось совершить поездку по губернии в Бронницкий и Коломенский уезды, с 11 по 14 июля. В Бронницком уезде предводителем дворянства и председателем земской управы был А. А. Пушкин, внук великого поэта. Это был очень хороший человек, я с ним был очень близок, так как мы были одного выпуска из Пажеского корпуса. В деловом отношении он был несколько слабоват по своей слабохарактерности, а кроме того, ему приходилось очень трудно, так как он сильно нуждался, будучи стеснен в средствах. Вообще состав должностных лиц этого уезда заставлял желать лучшего, зато настроение среди крестьянства было хорошее, этот уезд мне никогда не причинял беспокойств, и огромная фабрика в Раменском также выделялась тем, что никаких революционных выступлений на ней никогда не было.

В эту мою поездку, доехав по железной дороге до Люберец, я на лошадях проехал до г. Бронницы, останавливаясь попутно в волостных правлениях, в коих к этому времени собирались сельские должностные лица селений, находившихся в трехверстном оттуда расстоянии. Пока я вел беседы с крестьянами и выслушивал их нужды, непременный член губернского присутствия производил ревизию волостного правления, по окончании которой тут же докладывал мне о результатах, на основании коих я давал соответствующие указания. Попутно я осматривал и больницы и школы. В Бронницах по осмотре всех местных учреждений я обедал у предводителя дворянства А. А. Пушкина и, переночевав, рано утром выехал дальше, направляясь в Коломенский уезд и заезжая по дороге в волостные правления, школы, больницы. Пришлось проехать и через историческое место — погост Спасо-Заворово, где Дмитрий Донской получил благословение на Куликовскую битву от преподобного Сергия Радонежского. На этом месте был монастырь, в то время уже упраздненный, от него уцелел только деревянный забитый храм.

Везде, где я останавливался, собирались толпы крестьян, с которыми приходилось беседовать, давать ответы на волновавшие их вопросы, разъяснения. Благодаря этому я прибыл в Коломенский уезд с большим опозданием. По дороге я заехал к старику М. П. Щепкину, весьма почтенному земскому деятелю, сыновья которого — старший был председателем Коломенской земской управы, очень работящий, деловой и умный, с ним было очень приятно иметь, дело; другой исполнял в то время при мне обязанности чиновника особых поручений, был очень умен и приятен во всех отношениях. К Щепкиным прибыл и коломенский уездный предводитель дворянства Д. А. Бутурлин. Этот последний принадлежал к левому крылу дворян, прошел в уездные предводители не за свои таланты, которых у него не было, а исключительно благодаря тому, что настроение дворян Коломенского уезда было оппозиционное и Д. А. Бутурлин им казался самым подходящим кандидатом, как довольно безличный и примыкавший к левым.

От Щепкиных я направил свой путь на Озеры, крупное село на берегу Оки, заезжая по пути в волостные правления. Но так как меня повсюду задерживали и я не уезжал ниоткуда, не дав населению на все вопросы исчерпывающих ответов, то везде приходилось заставлять себя ждать, что было всегда неприятно. В этот день моя разговоры особенно везде затянулись, и в Верховлянское волостное правление я прибыл вместо 6 часов вечера в 11 часов, так что меня уже перестали ждать, и я застал только старшину и старост. В следующем селе — Бояркине — я был в 1 час ночи, а в Горах — в 3 часа утра. Тут меня уже совсем не ждали; я посетил больницу и волостное правление. В Озеры я приехал в 4 часа утра и ночевал в высланном для меня вагоне на станции железной дороги.

Озеры большое село, чисто фабричное, с двумя крупными фабриками: Щербакова и Моргуновых. Расположено оно на берегу Оки, местность очень красива. Уже в 7 часов утра ко мне явились депутаты от рабочих фабрики Т-ва Моргуновых, которая в то время не работала, будучи закрыта со времени забастовки самим товариществом, правление которого было не меньше в этом виновато, чем и сами рабочие. Рабочие набросали мне яркую картину постигшего их от закрытия фабрики бедствия и просили моего содействия. Я обещал переговорить с правлением и обсудить положение дела и сообщить им о результатах. Переговорив с ними, я отправился на фабрику Щербакова, осмотрев по дороге вновь сооруженный на средства В. М. Моргунова понтонный мост через Оку, соединяющий Московскую губернию с Рязанской. Это грандиозное сооружение было выстроено за какие-нибудь полгода и заменило собой жалкое деревянное суденышко-паром, на котором до открытия моста совершалась переправа. Нечего и говорить о том громадном значении, которое этот мост приобрел и для всего населения, и для промышленности. Кроме того, тут же Моргуновым была выстроена и оборудована спасательная станция. На фабрике Щербакова рабочие находились в хороших условиях и ни с какими ходатайствами ко мне не обращались. Фабрика была очень хорошо оборудована, школа и больница не оставляли желать лучшего. Но что всего замечательнее — это была пожарная дружина. Пожарный обоз дружины по своему оборудованию и по роскоши занимал первое место в России. В нем сосредоточены были все последние усовершенствования по пожарному делу, роскошь и красота были доведены до того, что все бочки были полированного дуба, лошади, одна лучше другой, все одной масти.

Сначала я осмотрел все помещение обоза и пожарной добровольной команды, затем был дан сигнал, и не прошло и пяти минут, как пожарный обоз был готов к выезду, и по второму сигналу холеные, красивые, сильные лошади, как одна мастью, в отличных надежных запряжках, несли в карьер бочки, линейки, паровую машину и прочие приспособления для тушения пожара. Предположено было, что загорелся четырехэтажный корпус фабрики. Надо было видеть, как моментально воздвигнуты были лестницы, по которым на крышу стали стремительно взбираться люди в блестящих касках, таща длиннейшие рукава. В стороне заработала паровая машина и с помощью быстро размотанных рукавов стала обдавать мнимо горевшее здание обильной водой. Все это делалось среди полной тишины, по сигналам, исходившим от брандмейстера Михаила Федоровича Щербакова — он же и владелец фабрики. Будучи хорошо знаком с работой пожарных команд Москвы и Петербурга, я никак не ожидал встретить такую отважную работу и в добровольной дружине из фабричных рабочих.

По осмотре фабрики я произвел смотр полусотне 34-го Донского казачьего полка и, простившись со всеми и поблагодарив их, выехал по железной дороге на станцию Голутвин для осмотра Коломенского машиностроительного завода. Завод в это время работал полным ходом и производил огромное впечатление. Переходя из одного отделения мастерских в другое, можно было видеть, как постепенно из стали и железа делались части паровозов, а затем из этих частей возникал и паровоз. Осмотрев завод, я на лошадях проехал г. Коломну, в собор, а оттуда в городскую управу. Городским головой был Посохин, имевший большую слабость к крепким напиткам, что не могло не отражаться и на делах городского управления. Этот Посохин при посещении Коломны Государем императором, поднося его величеству по коломенским традициям вместо хлеба-соли пастилу местного приготовления, вместо приготовленной речи, которую от смущения он забыл, сказал: "Ваше императорское величество, — помолчав немного, опять: Ваше императорское величество, — и опять помолчав: Я городской голова… а вот и пастила…" Государь улыбнулся и взял пастилу из рук совсем растерявшегося Посохина.

После городской управы я посетил земскую управу, мужскую гимназию, уездные присутственные места и в ночь выехал по железной дороге в Москву.

18 июня в Севастополе был убит адмирал Чухнин в тот момент, как собирался сесть в катер. Это была очень большая потеря для флота. Чухнин был выдающийся моряк и честнейший человек.

3 июля в Нижнем саду в Петергофе в 10 часов вечера на глазах многочисленной публики был убит генерал-майор Козлов. Убийца, социал-революционер, объяснил, что принял его за Трепова. На последнего это произвело очень тяжелое впечатление.

1 июля Московское столичное попечительство о народной трезвости праздновало пятилетие со дня своего основания. По сему поводу я как председатель обратился к членам комитета со следующими словами: "Сегодня — день первого пятилетия существования Московского столичного попечительства о народной трезвости. Я счастлив, мои дорогие сотрудники, что все еще состою в ваших рядах, и, поздравляя вас с пятилетием существования всем нам родного дела, особенно приветствую тех, кто служит с первого дня его существования. Тот факт, что созданное нашими общими трудами дело просуществовало пять лет и за эти истекшие годы не умалилось, а беспрерывно росло, дает нам отраду думать, что мы не напрасно трудились, и дело, которому мы отдавали силы и время, оказалось делом небесполезным и для нашей Родины. Пусть же это сознание даст каждому из нас силы и впредь бодро и честно нести свои обязанности при служении делу Попечительства. Сложные обязанности по исполнению должности московского губернатора не дают мне теперь возможности по-прежнему работать среди вас; но расстаться с вами мне было бы больно, потому что короткая по времени работа над делом Попечительства — это мой лучший отдых в настоящее время, в ней все до мелочей мне знакомо, все создавалось и росло на моих глазах. Но если я сохраняю возможность не прерывать с вами, то этим я обязан тому обстоятельству, что все вы так же усердно, так же добросовестно продолжаете работать, как и в те дни, когда я имел возможность постоянно входить в близкое общение со всеми вами на почве интересов нашего общего дела. Примите же все вы, мои дорогие сотрудники, благодарность Попечительства за ваши труды, и да растет и процветает дело Попечительства на благо нашей дорогой Родины".

В начале июля месяца было закончено устройство храма-усыпальницы, сооруженного по мысли великой княгини Елизаветы Федоровны и на ее средства как место вечного упокоения останков убиенного великого князя Сергея Александровича… Сооружен он был в нижнем покое Чудова монастыря, представлявшем две палаты под храмом святителя Алексия, который сохранился доныне в том самом виде, в каком он был при его создании в 1680-86 гг. Храм-усыпальница устроен был по предположениям художника П. В. Жуковского, сына известного поэта, строителем был академик Р. И. Клейн.

Когда приступили к работам, обе палаты имели вид сараев с земляными насыпными полами, кирпичными избитыми стенами и таковыми же сводами; в них хранились дрова, доски и т. п. предметы, и в какой-нибудь год с небольшим этот сарай превратился в роскошный художественный храм благодаря неусыпным заботам великой княгини, вложившей в это сооружение всю свою беззаветную чудную светлую душу.

Усыпальница занимала помещение, состоящее из центрального — с низко начинающимся сводом, посередине достигающим, однако, довольно значительной высоты. К этому центральному помещению примыкала слева от входа большая полукруглая ниша, заложенная золотой мозаикой, ниша, в которой помещалось мраморное белое надгробие — саркофаг.

Алтарь помещался в узкой и длинной нише, заканчивающейся абсидой. Алтарная ниша была вполне закрыта мраморным иконостасом, не достигавшим свода. Затем, направо от входа — дверь, ведшая в Николаевский дворец, и еще правее окно, проделанное в толще стены; оно одно освещало всю церковь несильным, но достаточным светом. Вся нижняя часть стены (ниша-саркофаг) обложена была мозаичной панелью с архаическими украшениями, изображающей драпировку со складками.

Мраморный иконостас сплошь был покрыт иконами. Иконы были многофигурны и составляли для глаз нечто такое красочное, которое в сопоставлении с холодным по тону мрамором еще сильнее привлекало глаз и удовлетворяло создавшееся религиозное настроение, сосредоточивая благочестивое внимание молящихся. Посередине иконостаса — Царские врата были из темной бронзы, низкие и имели вид крещатой решетки. Местные иконы Спасителя и Божьей Матери были оправлены в мраморные рамы. Над Царскими вратами помещены были обе части "Евхаристии", исполненные по московским письмам XVII в.

Мраморное надгробие и впадина в стене над ним производили глубокое впечатление своей изящной простотой. Очертания впадины были сделаны по мысли П. В. Жуковского, а рисунок надгробия исполнен был Р. И. Клейном.

Все иконы писаны были московскими иконописцами под наблюдением академика Кл. Петр. Степанова, который сам лично написал четыре местных иконы. Все иконы написаны были древним приемом, известным у наших иконописцев под названием письма "вапами", заключавшимся в том, что живопись производилась тем же способом, как пишут водяной краской, с прибавлением к краске незначительного количества желтка, растворенного водой, а затем, когда живопись готова, то она поливалась олифой или вареным маслом, которыми и пропитывался наложенный живописью слой краски, и наконец после некоторого времени снимался, давая ей наивысшую степень прочности, которой нельзя было бы достигнуть никаким другим способом. Красота красок икон была поразительна.

4 июля храм-усыпальница был освящен во имя преподобного Сергия Радонежского, в тот же день вечером, после парастаса (заупокойной всенощной) в Андреевском храме, в присутствии великой княгини Елизаветы Федоровны, августейших детей великого князя Павла Александровича — великой княжны Марии Павловны и великого князя Дмитрия Павловича, прибывших особ императорского дома {К этому дню съехались в Москву: королева эллинов Ольга Константиновна с сыном королевичем Христофором, великий князь Борис Владимирович, великий князь Алексей Александрович и великий князь Константин Константинович с великой княгиней Елизаветой Маврикиевной. (Примеч. В. Ф. Джунковского.)} и других лиц, гроб был поднят и отнесен в Алексеевский храм. После краткой литии у раки Святителя Алексия гроб перенесли чрез Николаевский дворец, Царскую площадь и ворота Чудова монастыря в храм-усыпальницу чрез его западные двери. По совершении литии гроб был отнесен в склеп, который после этого закрыли и заделали отверстие в полу.

Это было в одиннадцатом часу вечера. Был тихий, чудный вечер. Из Андреевского храма подняли и несли гроб великие князья и приближенные почившего, прислуга держала концы длинных полотнищ, пропущенных под гроб, впереди шел взвод киевских гренадер. На площади развернутым строем стояла рота ее высочества Киевского гренадерского полка. Все шли со свечами, которые не гасли, так как ни малейшего ветерка не было. Это шествие производило сильное впечатление, когда под сенью дивного очертания колокольни Ивана Великого и кремлевских соборов приносили на вечный покой останки великого князя, принявшего мученический венец в стенах священного Кремля. Скромное своим порядком, но трогательное и внушительное благодаря обстановке, шествие это навсегда запечатлелось в памяти присутствовавших.

5 июля состоялся высочайший приказ о назначении генерал-лейтенанта С. К. Гершельмана московским генерал-губернатором с оставлением в должности командующего войсками Московского военного округа.

В течение июля месяца я совершил две поездки по губернии: 1) в Клинский и Волоколамский уезды и г) в Можайский и Верейский уезды. В Клинском уезде я посетил несколько волостей, между ними и Круговскую волость, где среди крестьян замечалось некоторое брожение и недовольство. Особенно это сказывалось в деревнях и селениях, примыкающих к обширному майоратному имению князя Меньшикова-Корейш (24 000 десятин земли). В этих деревнях и селах крестьяне имели насущную потребность в увеличении земельного надела, и соседство такого колоссального владения, в земельных угодьях которого они нуждались, действовало на них возбуждающим образом. Князь Меньшиков-Корейш выражал полную готовность продать крестьянам нужное им количество земли, но так как это был майорат, то он не имел права этого сделать без высочайшего на то соизволения. После продолжительной беседы с крестьянами мне удалось их успокоить, и они мне обещали, что будут спокойно ждать разрешения их больного вопроса, лишь бы только он был удовлетворен.

В Клинском уезде я посетил одну из крупных фабрик с 5 000 рабочих при деревне Некрасино Т-ва Высоковской мануфактуры. Я обошел всю фабрику, беседовал с рабочими, которые своим настроением произвели на меня очень хорошее впечатление, никаких жалоб на администрацию фабрики заявлено мне не было, если не считать двух незначительных претензий, которые тут же были разрешены мною совместно с директором.

Из Клинского уезда я проехал в Волоколамский, где настроение крестьян отличалось более возбужденным состоянием вообще и особенно среди населения Марковской, Кульпинской и Яропольской волостей, где агитационная пропаганда достигла большого успеха.

Предводителем дворянства в этом уезде был князь С. Б. Мещерский, высокоблагородный человек с душой кристальной чистоты. Кроме того, князь Мещерский был глубоко предан своему делу предводительства и свято хранил светлые традиции дворянства, был человек глубоко и сознательно преданный идее царя.

Объехав сначала волости более спокойные, я направился в самую революционно настроенную — Марковскую. Я нарочно поехал в сопровождении одного только исправника. Из этой волости, где крестьянство было хорошо обеспечено и землей, и заработками, вышел ряд приговоров революционного содержания. Уездный съезд, рассмотрев в связи с этими приговорами деяния волостного старшины Рыжова, постановил удалить его от должности. Рыжов отказался исполнить постановление съезда и сдать должность. Кроме того, на данное мною ему письменное приказание явиться ко мне в г. Волоколамск ответил отказом. Подъезжая к марковскому волостному правлению, я увидел толпу крестьян, занимавшую всю площадь перед правлением. Толпа эта стояла в большом порядке, впереди волостной старшина Рыжов с хлебом-солью. Остановившись и не выходя из экипажа, я сказал, что не желаю разговаривать с ними и отказываюсь принять их хлеб-соль. Сказав это, я приказал кучеру ехать дальше и направился к предводителю дворянства князю Мещерскому в его имение Лотошино. Это имение известно по своему сыроварению и старинному барскому дому, оно принадлежало боярину Морозову, времен царя Алексея Михайловича.

Крестьяне были очень озадачены и прислали ко мне в Лотошино депутацию с просьбой объяснить, почему я их обидел, не заехав к ним. Я ответил, что они сами должны чувствовать почему, и что я приеду к ним только тогда, когда их старшина исполнит постановление съезда и сдаст свою должность на законном основании кандидату, а крестьяне явятся ко мне с сознанием своей вины.

От князя Мещерского я вместе с ним выехал в Кульпинскую волость, тоже революционно настроенную. Когда я подъехал к волостному правлению, меня поразило отсутствие народа, меня встретили волостной старшина и старосты, а крестьян почти не было. Войдя в правление, я начал ревизию его. По мере того, как я рассматривал книги, народ стал прибывать — я сразу заметил царившее возбуждение. Стали ломиться в правление, где я сидел. Приказав им выйти и прислать ко мне только выборных, с которыми я и буду разговаривать, я сказал, что с толпой говорить не буду. Толпа подалась, благоразумные стали уговаривать не лезть, выступили выборные, я начал с ними говорить, но толпа не унималась, начала снова наседать, многие были выпивши, держали себя развязно, стали задавать вопросы вызывающим тоном, волнение все увеличивалось; говорить уже нельзя было, и я решил уехать, убедившись, что дальше все будет хуже и хуже. Сказав им: "Раз вы меня не слушаете и продолжаете наседать, то я сам от вас уйду, дайте сейчас же дорогу". Послышались недовольные голоса, выкрики, но тем не менее толпа несколько расступилась, и я мог, хоть и с трудом, выйти на крыльцо и вместе с князем Мещерским сесть в коляску. Кругом стояла такая толпа, что коляска и лошади были прямо облеплены, не было возможности двинуться вперед. Тут начали мне предлагать разные вопросы, я отвечал, стараясь быть спокойным, пьяные все прибывали. Тогда, видя, что медлить уже не имеет смысла, я встал во весь рост в коляске и обратился к толпе со словами: "Видно, что сегодня разговаривать с вами нельзя, вы слишком возбуждены и сами не сознаете, что говорите; но я прощаю ваше поведение, так как приписываю это Казанской (было 8 июля). Очевидно, вы чересчур усердно ее попраздновали". В ответ на это послышались голоса: "Верно, верно, Казанская", и раздался хохот. Воспользовавшись минутной переменой настроения, я крикнул толпе: "Так дайте дорогу!" Коляска моя двинулась, народ расступился.

Приехав в село Ярополец, в котором бывал и работал наш поэт А. С. Пушкин, я застал в волостном правлении много народа, и хотя крестьяне и вели себя приличнее, но выражали мне свои нужды и претензии в весьма вызывающем и крайне несдержанном тоне, причем заметно было раздражение к соседним помещикам.

Вернувшись в Москву под впечатлением настроения этих трех волостей и опасаясь аграрных беспорядков, я сделал распоряжение о расквартировании в селе Ярополец сотни 1-го Казачьего полка, приказав арестовать всех лиц, замеченных в агитации среди крестьян. Одновременно с сим я разослал для расклейки по Волоколамскому уезду нижеследующее мое обращение к населению этого уезда:

"Сделав на этих днях объезд многих местностей Волоколамского уезда, я убедился, к большому прискорбию, что настроение крестьянского населения далеко не имеет того мирного характера и спокойствия, которые столь необходимы и столь желательны в народной жизни и без которых немыслимо никакое улучшение ее. Я убедился, что многие крестьяне Волоколамского уезда, волнуемые людьми, которым не близки и не дороги крестьянские интересы, проявляют неповиновение местным властям, делают попытки к захвату чужой собственности и вообще питают несбыточные и неосновательные надежды своими силами и средствами устроить свою жизнь.

Оберегая всеми мерами спокойствие и мирную жизнь населения высочайше вверенной мне Московской губернии, я не могу допустить никакого проявления своеволия со стороны кого бы то ни было, никакого покушения на частную собственность, ни малейшего неповиновения властям. А потому, убедившись в отсутствии должного порядка в жизни крестьянского населения некоторых волостей Волоколамского уезда, я должен буду обратить все свое внимание на водворение этого порядка и не остановлюсь ради этого ни перед какими законом мне предоставленными средствами.

Но крестьяне Волоколамского уезда должны понять, что подавление беспорядков и своевольства будет всегда сопряжено с тяжелыми, часто непоправимыми жертвами для них самих, и в своих интересах, ради своих семейств, не должны вынуждать власть к принятию строгих необходимых мер. Поэтому я призываю крестьянское население Волоколамского уезда обратиться на путь мирной жизни, порядка и закона. Насилием и самоуправством никогда и ничего достигнуть нельзя, и выступление крестьянства на этот путь неминуемо задержит, если не остановит вовсе, введение в крестьянскую жизнь улучшений в земельном владении и в других отношениях, предначертанных Государем императором и уже недалеких от осуществления.

Пусть верят и знают крестьяне, что все законные желания их будут исполнены мною и подчиненными мне властями, и интересы их, как и всякого другого сословия, будут строго охраняться. Я лично готов всегда выслушать каждого крестьянина и помочь ему во всяком правом деле. Но пусть крестьяне помнят постоянно, что ни своеволие, ни неповиновение властям мною допущены не будут.

В заключение я должен указать, что благоразумная часть крестьянства Волоколамского уезда открыто высказала мне свое неодобрение тем насильственным и самоуправным действиям, которые позволяют себе некоторые селения. Зная исконную преданность русских крестьян царю и существующему государственному порядку, я особо надеюсь на эту благоразумную часть крестьянства и призываю ее прийти ко мне на помощь, вразумить заблуждающихся односельчан и обратить их на путь порядка и закона".

С прибытием сотни и арестом нескольких главарей арестован был и Рыжов — марковский волостной старшина; сразу же настроение среди этих волостей изменилось, и ко мне явилась депутация от Марковской волости с выражением полного повиновения законному порядку.

Потом уже, спустя некоторое время, я узнал, что в Марковской волости Рыжов устроил мне такую торжественную встречу с тем, чтобы когда я войду в правление, окружить меня, предъявив ряд требований революционного характера, и не выпускать меня, пока я не дам согласия. В Кульпинской же волости, когда узнали, что я проехал мимо марковского волостного правления, и полагая, что я то же самое проделаю у них, крестьяне устроили засаду в версте от деревни на дороге, по которой мне предстояло проехать, когда буду ехать из Лотошина, намереваясь меня окружить и заставить приехать в Кульпинское волостное правление. Оттого и не было народа в Кульпине, когда я подъехал к правлению. Таким образом, расчеты крестьян как в Маркове, так и в Кульпине не оправдались, и из затеянных ими планов ничего не вышло. Впоследствии Марковская волость стала одной из исправнейших.

В конце июля я совершил поездку в Можайский и Верейский уезды — в этих уездах, особенно в последнем, настроение было очень хорошее. В Можайском уезде — этом историческом уезде, где под Бородином в 1812 г. сошлись две великие армии, Александра I и Наполеона I, покрыв себя неувядаемой славой, — волости Осташевская и Глазовская выделялись своим несколько повышенным и возбужденным характером, но после моей продолжительной беседы с крестьянами настроение их как будто смягчилось, и никаких репрессивных мер принимать не пришлось.

При посещении мною Глазовской земской больницы, находившейся в ведении губернского земства, я обратил внимание, что в тифозной палате с тремя мужчинами была помещена четырнадцатилетняя девушка. Приказав немедленно перевести ее в другую женскую палату, я запросил по сему поводу объяснение от губернской земской управы, на что получил от Ф. А. Головина ответ, что этот порядок был временный.

В Верейском уезде я посетил в Наро-Фоминском большую фабрику с 6 000 рабочих В. В. Якунчикова, застав там забастовку на экономической почве. После беседы с рабочими и разъяснения обстоятельств, послуживших причиной забастовки, удалось убедить их в преувеличенности некоторых из их требований, выходивших из пределов возможного, и на другой день рабочие стали вступать на работу.

В Верейском уезде предводителем дворянства был А. А. Шлиппе, очень почтенный человек, относившийся к своим предводительским обязанностям весьма добросовестно и аккуратно. Председателем земской управы был П. А. Тучков, мой товарищ по Пажескому корпусу, одного со мною выпуска, человек весьма правых убеждений, добросовестный работник, но не всегда достаточно серьезный, нетерпеливый и потому хватавший больше верхи, не углубляясь в суть дела.

Верейский уезд был одним из наименьших и бедных уездов губернии, и потому земской деятельности в нем было отведено весьма небольшое место, но все учреждения — больницы, особенно школы, которые мне удалось посетить, — все были на должной высоте.

В Можайском уезде как предводитель дворянства А. К. Варженевский, так и председатель земской управы граф Ф. А. Уваров оба принадлежали к крайне правым группам. А. К. Варженевский был очень почтенный старый предводитель дворянства, жил постоянно в своем имении, так что был отлично знаком с жизнью уезда, относился к своим предводительским обязанностям с особенным вниманием. Это был большой любитель и знаток садоводства, у него были чудные оранжереи, которые славились, главным образом, своими орхидеями.

Граф Ф. А. Уваров также жил постоянно в деревне, все свое время отдавая земству, благодаря чему все земские учреждения были всегда в порядке, все работали добросовестно, политика не имела места. Если и были какие-либо недоразумения, то только благодаря не совсем уживчивому и нетерпимому характеру графа Ф. А. Уварова.

Пока я объезжал Волоколамский уезд, а именно 7 июля, в Государственной Думе в Петербурге принят был текст воззвания к народу по аграрному вопросу с указанием, что Дума не отступила от принятых на себя задач и выработала закон о принудительном отчуждении частновладельческих земель в пользу крестьян.

Последствием этого шага Думы было высочайшее повеление о роспуске ее. Роспуск Думы последовал по настоянию И. Л. Горемыкина, который, как он сам этого не отрицал, был с докладом у Государя, как только текст обращения к народу прошел в Думе. Государь дал согласие на роспуск и подписал манифест. Горемыкин, приехав домой, тотчас послал указ в Сенат для опубликования. Исполнив это и, вероятно, опасаясь, как бы Государь под влиянием Трепова и кадетской партии, с которой этот последний вел переговоры, не изменил своего решения, лег спать и не приказал себя будить ни в коем случае. Ночью, как рассказывали, действительно Горемыкин получил высочайшую записку с повелением указ задержать, но так как он приказал себя не будить, то записку прочел только утром, когда указ уже был напечатан. […]

Одновременно с роспуском Думы И. Л. Горемыкин уволен был от должности Председателя Совета Министров, а на его место назначен П. А. Столыпин с оставлением в должности министра внутренних дел. Петербург и Петербургская губерния объявлены были в положении чрезвычайной охраны, а Киевская губерния — на военном положении 10.

Назначение Столыпина было приветствуемо всеми хорошо его знавшими, я лично за краткое время знакомства с ним — до назначения его министром внутренних дел с ним знаком не был — успел проникнуться к нему как государственному деятелю глубоким уважением. Докладывать ему о делах было удовольствием, он моментально все схватывал и практически, умно разрешал все вопросы, будучи далек от формальностей. Поэтому я лично всей душой приветствовал это назначение. Кроме того, я считал, что назначение Столыпина, который и в Думе сумел приобрести уважение, и уход Горемыкина, которого Дума не переваривала, ослабят несколько остроту вопроса роспуска Думы.

Роспуск Думы вопреки ожиданиям не вызвал в столицах никаких революционных выступлений. Были приняты экстренные меры на случай беспорядков, но как в Петербурге, так и в Москве спокойствие не нарушилось.

С уходом Горемыкина были уволены Стишинский и князь Ширинский-Шахматов; главноуправляющим земледелием был назначен князь Васильчиков, обер-прокурором Синода — Извольский, брат министра иностранных дел. Рассказывали, что увольнение Стишинского последовало для него совершенно неожиданно. Он долгое время после своего назначения не решался переезжать на казенную квартиру, наконец 8 июля, думая, что его положение уже упрочилось, переехал и, встав на другое утро, позвал к себе экзекутора и стал с ним говорить о ремонте, какой он намерен сделать в квартире. Тот слушал его и улыбался, а потом не выдержал и показал ему номер "Правительственного вестника"11, где уже был напечатан указ о его увольнении.

После роспуска Думы депутаты, в числе 180-ти, выехали в г. Выборг, с президиумом во главе, устроив в гостинице "Бельведер" совещание, которому они хотели придать характер продолжения законной думской сессии. Из посторонних был только Милюков. Первой задачей этого совещания было выработать воззвание к народу, что и заняло у них все время. Подписав это воззвание, написанное в революционном духе, с приглашением крестьян и рабочих протестовать против роспуска Думы, не давать ни копейки в казну, ни солдат в армию и т. д., депутаты спешно разъехались, предупрежденные губернатором.

Граф Гейден, Стахович и 6 членов Думы "Польского коло" 12 хотя и присутствовали, но от подписи этого воззвания отказались. Таким образом, воззвание подписали только представители левых групп думских, более же умеренные не приняли участия, а большинство депутатов из крестьян немедленно уехали на родину.

Многие участники Выборгского митинга не могли не сознавать всей беспочвенности своей затеи, рассчитанной на сочувствие революционных элементов русского общества, со стороны же большинства русского населения их выходка не могла встретить одобрения. Своим воззванием к русскому народу, получившим название "Выборгского", они лишний раз подтвердили непонимание ими народной психологии, и этот призыв несомненно лег тяжким бременем на их совесть.

В Московской губернии роспуск Думы не отразился на спокойствии, но я все же в противовес Выборгскому воззванию, которое стало распространяться по губернии, со своей стороны обратился к народу с объявлением, в котором указал, что бывшие члены Государственной Думы, распущенной по воле Государя, составили преступное воззвание к народу, которое стараются распространить среди населения и в котором приглашают стоять за них, не давать рекрутов, не платить податей и т. п. В объявлении своем я предостерегал население Московской губернии не поддаваться внушениям, которые делают бывшие члены Государственной Думы в своем воззвании, так как это воззвание имеет явно мятежный характер и направлено против священной царской власти, так как они, лишенные по воле Государя, на основании 105 статьи Основных законов, своих полномочий, призывают русский народ к открытому противлению царю и закону и готовят этим явную гибель Родине.

В конце объявления я снова призывал население к сохранению порядка, подтверждая то, что говорил раньше в прежних объявлениях, что все "обещанное монархом будет исполнено и не может быть не исполнено", что надо только прийти на помощь к царю, а это можно сделать только терпеливым ожиданием, исполнением закона, повиновением властям и отнюдь не поддаваясь никаким внушениям, призывающим к беспорядкам и смуте.

18 июля в Териоках совершено было гнусное убийство Герценштейна, бывшего члена Государственной Думы. Покойный шел с женой и дочерью по дороге, недалеко от своей дачи, как вдруг из-за забора выскочил неизвестный и выстрелил два раза по направлению к нему. Пуля попала в сердце. Одной из пуль была ранена дочь в руку. Преступник скрылся.

19 июля началось восстание в Свеаборге, к которому присоединились четыре только что прибывшие из Ганге военных судна с офицерами, в полной боевой готовности. Восстание это отразилось на Кронштадте, где также вспыхнул бунт среди матросов трех экипажей, помещавшихся в одном здании. Одновременно на броненосце "Память Азова", стоявшем в 20 милях от Ревеля, матросы, убив командира Ловинского и вахтенного начальника Заборовского, подняли мятеж. К счастью, все эти мятежи были скоро ликвидированы войсками, не изменившими присяге. В Свеаборге восстание было подавлено к 21 июля, в Кронштадте мятеж был прекращен на другое же утро, 20 июля, а на "Памяти Азова" бунт прекращен частью команды, не примкнувшей к мятежникам.

23 июля, в целях поддержания волнений, вспыхнувших в Финляндии, Кронштадте и других флотских командах, была объявлена всеобщая политическая забастовка в Петербурге и продолжалась три дня; кое-где произошли столкновения.

В Москве забастовка, объявленная на 24-е, не удалась, так как среди партийных организаций произошел раскол. На забастовке настаивали только социал-демократы, представители же различных профессиональных союзов и Партии социалистов-революционеров высказывались против. Бастовало всего 20 000 человек из 200 000 рабочих в Москве. Принятые градоначальником Рейнботом энергичные предупредительные меры также значительно помешали осуществлению забастовки. В районе губернии не было даже попыток к забастовкам.

28 июля в селе Всехсвятском уездной полицией обнаружен был типографский станок, на полном ходу, с тремя наборами прокламаций к войскам, и четвертая прокламация в черновике, писанном писарем штаба Гренадерской дивизии. Когда полиция и жандармы оцепили дом Козлова, в нем оказался только один студент Крылов, который успел выйти из дома и спрятаться в болоте, где он и был обнаружен. При дальнейшем обыске была найдена печать Военной организации Социал-демократической партии и план движения на случай вооруженного восстания. Этим арестом типографии и захваченными документами установлено было, что в доме Козлова находился главный комитет Военной организации. Были обнаружены и бомбы и шимозы {Шимоза (яп.) — взрывчатое вещество; другие названия: мелинит, лиддит.} последнего типа.

В начале августа я совершил поездку в Рузский уезд. Должность предводителя дворянства исполнял за уходом князя П. Д. Долгорукова профессор Н. Ю. Зограф, бывший до того кандидатом предводителя. Н. Ю. Зограф очень тяготился ролью предводителя, дела он не знал и имел вид совершенно растерянный. Председателем управы был А. И. Цыбульский, принадлежавший к кадетской партии и старавшийся всегда щегольнуть своей оппозицией по отношению к правительству, когда на него смотрели его избиратели, в кабинете же губернатора, с глазу на глаз, его взгляды менялись.

Когда я приехал в Рузу и принимал всех должностных лиц в помещении съезда, то Цыбульский, очевидно для популярности перед своими левыми друзьями, встретил меня не в мундире, как полагалось должностным лицам и как были одеты все, а просто в статском неформенном сюртуке. Я, конечно, сделал вид, что не замечаю этой некорректности, так как считал, что он не столько виноват передо мной, как неприличен по отношению к другим должностным лицам, явившимся в мундирах, о чем я ему и высказал, пригласив его приехать ко мне через несколько дней по делам службы. В Рузском уезде я пробыл два дня, успев объехать пять волостей, где беседы с крестьянами доставили мне большое удовлетворение.

5 августа получено было известие о покушении на варшавского генерал-губернатора генерал-адъютанта Скалона — брошено было 6 бомб, когда он проезжал в коляске. Убит был околоточный надзиратель и посторонний. Ранено несколько человек. Скалон остался невредим.

17 августа совершено было неслыханное по своей дерзости и бесчеловечности покушение на жизнь П. А. Столыпина. В тот же день эта ужасающая весть достигла Москвы. Оказалось, что в этот день, во время приема на даче министра на Аптекарском острове, к даче подъехало открытое ландо, в котором сидело трое — двое в офицерской форме и один статский. Запись на прием уже окончилась, и потому швейцар не хотел пускать посетителей, из которых один силой хотел войти в приемную, но, будучи остановлен, обронил портфель, находившийся у него в руках, а может быть, нарочно бросил его. Раздался взрыв неимоверной силы, от которого разворочены были стены прихожей, дежурной комнаты, приемной и подъезд и снесен балкон второго этажа. Министр принимал в это время посетителей у себя в кабинете. У него сидел симбирский предводитель дворянства Поливанов и председатель Симбирской управы Беляков. Дети находились на балконе верхнего этажа, который был снесен силой взрыва. У несчастной дочери министра, Натальи, оказались раздробленными обе ноги с переломом голени правой и открытием суставов, у малолетнего сына Аркадия — перелом правого бедра и рваная поверхностная рана на голове.

К вечеру доставлено было в Петропавловскую больницу 28 трупов и 24 раненых. Среди убитых- генерал Замятин, С. А. Хвостов, А. А. Воронин, управлявший канцелярией московского генерал-губернатора, с оторванной головой, князь Накашидзе, князь Н. В. Шаховской, старик швейцар Клементьев, прослуживший более 40 лет при 16 министрах, чины полиции, жандармы и другие. Некоторые из находившихся в совершенно разрушенной приемной остались по какой-то счастливой случайности невредимы, так например, вице-губернатор Крейтон стоял и разговаривал с генералом Замятиным. Этот последний был убит, прямо разорван на части, а Крейтон даже не был ранен.

Столыпин не потерял присутствия духа, и несмотря на постигшее его несчастье, несмотря на страшные страдания и мучения, которые переносили его дети, он держался бодро, и никто не услышал от него никакой жалобы.

13 августа, на другой же день, новое злодейское покушение — в Новом Петергофе, на перроне вокзала, пятью пулями был убит командир Лейб-гвардии Семеновского полка, Свиты генерал-майор Мин. Стрелявшая в него женщина из Партии социалистов-революционеров, Коноплянникова, была тут же арестована, у нее в руках была найдена еще бомба. Стрелявшую схватила за руку жена покойного Мина.

В тот же день, в Петергофе же, в Нижнем саду, во время музыки было совершено покушение на жизнь генерала Стааля. Какой-то неизвестный хотел бросить взрывчатый снаряд, но вовремя был схвачен агентом охранного отделения и арестован. Генерал Стааль имел большое сходство с генералом Треповым, на жизнь которого и было направлено это покушение.

15 августа в Варшаве был убит военный губернатор генерал Вонлярлярский тремя пулями каким-то злоумышленником, вскочившим на подножку его экипажа и затем скрывшимся.

Эти возмутительные покушения, одно за другим, не могли не приводить в ужас и негодование самого хладнокровного обывателя. Даже противники Столыпина замолкли перед столь ужасающим по обстановке покушением на его жизнь; со всех уголков России посыпались телеграммы сочувствия. По высочайшему повелению Столыпину предоставлено было помещение в Зимнем дворце, куда он и переехал с семьей 15 августа.

Последствием всех этих злодейских покушений на должностных лиц, а также и вооруженных ограблений (с 1 января по 30 августа 1906 г. наиболее выдающихся проявлений революционного движения было: покушений на жизнь должностных лиц — 37 и вооруженных, наиболее крупных, грабежей — 11) явилось постановление Совета Министров "Об учреждении военно-полевых судов", высочайше утвержденное 19 августа 1906 г.

Об учреждении военно-полевых судов Совет Министров полагал:

"I. На основании статьи 87 Свода Основных государственных законов, изд. 1906 г., постановить: в местностях, объявленных на военном положении или в положении чрезвычайной охраны, генерал-губернаторам, главноначальствующим или облеченным их властью лицам предоставляется в тех случаях, когда учинение лицом гражданского ведомства преступного деяния является настолько очевидным, что нет надобности в его расследовании, предавать обвиняемого военно-полевому суду с применением в подлежащих случаях наказания по законам военного времени для суждения в порядке, установленном нижеследующими правилами:

1. Военно-полевой суд утверждается по требованию генерал-губернаторов, главноначальствующих или лиц, облеченных их властью, в месте по их указанию, начальниками гарнизонов или отрядов и главными командирами и командирами портов по принадлежности в составе председателя и четырех членов из офицеров от войска или флота.

2. Распоряжение генерал-губернаторов, главноначальствующих или лиц, облеченных их властью, должно следовать безотлагательно за совершением преступного деяния и по возможности в течение суток. В распоряжении этом указывается лицо, предаваемое суду, и предмет предъявляемого обвинения.

3. Суд немедленно приступает к разбору дела и оканчивает рассмотрение оного не далее как в течение двух суток.

4. Разбирательство дела производится при закрытых дверях присутствия по правилам, установленным в отделении пятом главы третьей раздела IV Военно-судебного устава.

5. Приговор по объявлении на суде немедленно вступает в законную силу и безотлагательно и во всяком случае не позже суток приводится в исполнение по распоряжению военных начальников, указанных в статье первой настоящих правил.

II. Поручить военному и морскому министрам по принадлежности безотлагательно выработать и представить в установленном порядке на высочайшее утверждение однородные с указанными в отделе I правила относительно учреждения военно-полевых судов для чинов военного и военно-морского ведомств.

На сие положение Совета Министров Государь император 19 августа 1906 г. высочайше соизволил".

Эти суды не оправдали тех ожиданий, которые Совет Министров на них возлагал, думаю даже, что они принесли больше вреда, чем пользы, так как способствовали произволу, увеличивая кадр недовольных, и часто предание такому суду зависело от характера и взгляда отдельных лиц. Некоторые генерал-губернаторы стали предавать этому суду не только за выдающиеся покушения на должностных лиц, но и за простые вооруженные грабежи. Между тем военно-полевой суд, составленный не из юристов, а из заурядных строевых офицеров, не стесненный никакими рамками, мог вынести по однородным совершенно делам совершенно разные приговоры, что и случалось не раз — все зависело не от статей закона, а от характера и взглядов случайных членов суда. Кроме того, мне кажется, что введение военно-полевых судов имело характер какой-то мести, а такое чувство для правительства недостойно. Военно-окружной суд являлся, по моему мнению, вполне достаточной гарантией.

В Московской губернии в это время хотя и было спокойно, но недоимки все росли, население очень плохо вносило платежи, а между тем тайная торговля вином все больше и больше распространялась, и пьянство среди населения заметно увеличивалось. Вследствие этого я решил обратиться к населению с объявлением, наглядно указав ему, сколько им выбрасывается денег на вино:

"Во время поездок моих по губернии в течение нынешнего лета я неоднократно слыхал жалобы крестьян на обременительность для них уплаты повинностей и вообще на тяжелое их материальное положение. Между тем из сведений, полученных мною от губернского акцизного управления, оказывается, что потребление вина в губернии (не считая г. Москвы) за первую половину сего года значительно превысило потребление его за то же время прошлого года (на 150 000 ведер). Из этого надо заключить, что материальное состояние населения не так уж плохо, если оно имело возможность только за полгода выбросить на вино 1 200 000 руб. лишних против прошлого года.

Имея в виду, что на крестьянах Московской губернии числится в настоящее время недоимок всех сборов, как государственных, так и земских, около 1 070 000 руб., ясно, что излишне против прошлого года израсходованные только за полгода деньги на вино покрыли бы с избытком все недоимки окладных сборов. Эта сумма может покрыть с начала 1907 г. весь годовой оклад сборов всякого рода с крестьян, так как за сложением по высочайшему повелению с 1 января 1907 г. выкупных платежей, общая сумма сборов не превысит 1 200 000 руб. в год.

Из этого видно, какие громадные деньги истрачены населением в первую половину текущего года на вино совершенно излишне, непроизводительно и с явным вредом для себя; этими деньгами не только можно было покрыть все сборы и этим выполнить свой гражданский долг, но также и значительно улучшить свое хозяйство, так как всем известно, что хозяин, излишне употребляющий алкоголь, уже не может работать и вести хозяйство с таким успехом, как его ведет человек трезвый.

Но не один только материальный ущерб несет население от неумеренного употребления спиртных напитков. Значительное увеличение числа проступков и беспорядков всякого рода стоит всегда в связи со страшным людским пороком — пьянством, и можно смело сказать, что было бы много меньше беспорядков и проступков, если бы меньше пили вина…"

24 августа последовал высочайший указ о предоставлении в пределах Европейской России свободных казенных земель для обеспечения нуждающихся в земле крестьян.

В конце августа в Москве состоялся первый военно-полевой суд над студентом Мазуриным, а затем над Зверевым; они обвинялись в организации систематических покушений на жизнь городовых. По этому поводу у меня возник целый конфликт с генерал-губернатором, который приказал отправить их в губернскую тюрьму после объявления приговора для приведения его там в исполнение. Я протестовал против этого, находя, что тюремный двор не создан для производства казни, что по закону казнь должна быть совершена распоряжением полиции, т. е. градоначальника. Но генерал-губернатор Гершельман остался на своем решении, которому пришлось подчиниться.

Когда 4 сентября, опять по приговору военно-полевого суда, были казнены 6 человек за вооруженное нападение на контору Франка в Кисельном переулке в Москве, то я уже не допустил этой казни во дворе губернской тюрьмы, и их казнили на месте огородов исправительной тюрьмы, где 12 сентября был казнен также и некто Грачев за вооруженное нападение на лавку. Это была последняя казнь в подведомственных мне местах заключения. Мое представление с протестом о незаконности требования генерал-губернатора приводить в исполнение приговоры о казнях в тюрьмах, на имя министра юстиции, возымело действие, и следующие за тем казни стали приводиться в исполнение распоряжением градоначальника, как начальника полиции в Москве.

В начале сентября от разрыва сердца скончался Д. Ф. Трепов. Последнее время он был очень нервен, мнителен, ему все казалось, что за ним следят, что дом, где он жил, окружен революционерами; он доходил, как говорят, до галлюцинаций, особенно после покушения на генерала Стааля, которого злоумышленник принял за него. Он совсем не выходил из дому и не мог уже сопровождать Государя в шхеры, куда их величества уехали в конце августа. На его место дворцовым комендантом был назначен генерал Дедюлин, бывший в то время начальником штаба Корпуса жандармов. Дедюлин был очень честный и хороший человек, весьма приятный в обращении, но он сразу подпал под влияние своих подчиненных и потому ничем не проявил себя за все семь лет, что был дворцовым комендантом. Ничего дурного он не сделал, но и хорошего тоже. Влияния никакого не имел.

24 сентября в Гельсингфорсе состоялся съезд кадетской партии. По прошествии некоторого времени, просматривая журнал "Ниву" 13, я увидал группу кадетов, снятую в Гельсингфорсе, и среди них Ф. А. Головина. Так как он состоял председателем губернской земской управы, а по закону председатель губернской земской управы обязан для отлучек испрашивать разрешение губернатора, то я, усмотрев в данном случае нарушение закона, запросил письмом Ф. А. Головина, действительно ли он снят на группе в Гельсингфорсе, и если да, то какими мотивами он руководился, уехав в отпуск, не испросив на то моего разрешения.

На это я получил ответ, что на группе действительно снят он, а что уехал он на съезд не испросив моего разрешения, то поступил он так, уверенный, что я ему разрешения на поездку в Гельсингфорс на кадетский съезд не дам. Через некоторое время я узнал, что М. В. Челноков, бывший членом губернской земской управы, ездил на этот съезд также без разрешения. Запросил я его и получил очень оригинальный ответ, что он на службе уже 15 лет и за это время много раз путешествовал по России, бывал даже за границей и никогда не испрашивал разрешения, да и губернаторы — князь Голицын, Сипягин, Булыгин и Кристи — никогда не возбуждали этого вопроса. Он и считал поэтому установившимся обычаем, чтобы служащие в земстве пользовались такою свободой.

По рассмотрении в губернском по земским и городским делам присутствии, куда я внес вопрос об ответственности Головина и Челнокова за нарушение закона, присутствие постановило: представить министру внутренних дел об объявлении Головину выговора, а Челнокову замечания, на что и последовало согласие министра. Оригинально то, что председатель окружного суда В. Н. Давыдов, который, казалось бы, должен был стоять на страже закона, в качестве члена присутствия подал отдельное мнение, не согласившись с присутствием.

28 сентября я устроил у себя совещание, пригласив предводителей дворянства и председателей земских управ для обсуждения вопроса по земельному устройству крестьян. Совещание приняло возбужденные мною вопросы очень близко к сердцу и признало необходимым организовать землеустроительные комиссии. Главными задачами этих комиссий совещание признало содействие крестьянам при покупке ими земель от частных владельцев и Крестьянского банка, при обмене земельных участков и уничтожении чересполосиц, а главное — содействовать правильному отграничению владений. Последняя задача, по мнению совещания, должна была быть поставлена на первом плане, так как большинство возникавших среди крестьян недоразумений вызывалось всегда вследствие неопределенности границ.

5 октября последовал высочайший указ об отмене некоторых ограничений в правах сельских обывателей и лиц других бывших податных состояний. Этим указом права крестьян и мещан уравнивались с правами остальных сословий; отменена была подушная подать и круговая порука в уплате сборов; предоставлено было крестьянам, обладающим установленным цензом помимо надельной земли, участвовать во вторых земских избирательных съездах независимо от участия их в выборах от сельских обществ уезда14, отменено было правило об утверждении губернатором земских гласных от сельских обществ; установлено, что уездные съезды могут отменять приговоры по представлениям земских начальников только в тех случаях, когда эти приговоры составлены несогласно с законом, а никак не по существу, и пр.

6 октября я ездил в Рузский уезд, где состоялось освящение моста через Москву-реку на шоссе между станцией Шелковка Московско-Брестской ж. д. и городом Рузой. Мост был сооружен губернским земством и представлял собой грандиозное сооружение. После молебствия через мост открыт был свободный проезд и проход.

14 октября в Москве было получено известие о грандиозном ограблении, имевшем место в Петербурге на углу Фонарного переулка и Екатерининского канала. В 11 часов утра на этом месте появилась карета Экспедиции заготовления государственных бумаг, эскортируемая конными жандармами и городовыми. В это время два молодых человека, выскочившие из ворот, бросили две бомбы. Лошади забились, карета остановилась, несколько жандармов и городовых были ранены, другие бросились за убегавшими бомбометателями. В это время из соседнего дома выскочили несколько человек и бросились к карете, которую, пользуясь суматохой, ограбили; украдено было около 600 000 рублей. Часть преступников была поймана.

Это дерзкое ограбление среди дня произвело удручающее впечатление, оно лишний раз доказало, что военно-полевые суды не устрашили и не оправдали ожиданий Совета Министров.

17 октября Москва, как и остальные города России, праздновала годовщину манифеста о даровании населению гражданских прав. За несколько дней до этого празднования я обратился к населению с особым объявлением, разосланным по всем городам и селениям. В этом объявлении, приглашая отпраздновать годовщину издания высочайшего манифеста о даровании населению гражданских прав, я призывал население Московской губернии украсить свои жилища флагами и мирно отпраздновать годовщину 17 октября, решительно предостерегая его от всякого нарушения порядка, сборищ, манифестаций и т. п. Я просил население соблюдением порядка показать всем достойный пример сдержанности, спокойствия и подчинения закону.

На другой день после 17 октября я выехал в Подольский уезд для объезда волостей, так как в последнюю мою поездку я посетил только город Подольск и осматривал городские учреждения. Эта поездка оставила во мне прекрасное впечатление; везде, в волостных правлениях, в школах, больницах я нашел полный порядок, а главное, меня очень порадовало, что налоги после моего последнего обращения к населению стали поступать очень исправно. В Спас-Купле я был поражен ответами учеников церковно-приходской школы, а также и количеством наглядных пособий. Ученики держали себя отлично, отвечали бойко и осмысленно. В этом же селе я посетил вдову убитого крестьянина Галдилкина, который так трагически покончил жизнь, бросившись на поимку разбойников, совершивших вооруженное нападение на дом купца Ломтева. После Галдилкина осталась вдова с восемью детьми.

В селе Троицком я обошел постройки грандиозной окружной психиатрической больницы, только что отстроенные, на 2000 больных. Эта больница, выстроенная на средства Министерства внутренних дел, должна была обслуживать не только Московскую губернию, но и соседние. В такой больнице давно чувствовалась крайняя нужда, так как во многих деревнях можно было встретить психических больных, находившихся в ужасных условиях — бывали случаи, что некоторых буйных держали на цепи. И все это было за неимением мест в больницах. Постройкой этой больницы вопрос этот был отчасти разрешен. В то время больница эта еще не была готова и в ней было много дефектов, о которых я буду говорить ниже. Недалеко от этой больницы помещалась также больница губернского земства при селе Мещерском, тоже психиатрическая, на 600 больных. Я обошел ее, посетив все палаты. Произвела она на меня очень хорошее впечатление своим устройством. В 1905 г. и в начале 1906-го эта больница давала мне немало хлопот — революционным настроением своих служащих.

В деревне Мисайлове я посетил бывшего члена Думы Я. В. Ильина — местного старшину Островской волости. Царившая в его доме патриархальная обстановка переносила к древнему допетровскому укладу русской жизни.

30 октября Москва омрачилась новым злодейским покушением. Когда градоначальник А. А. Рейнбот шел пешком по Тверской, направляясь к церкви Василия Кесарийского на освящение школы и богадельни, в него была брошена бомба, которая, по счастливой случайности, перелетев через него, упала на мостовую и взорвалась, не причинив никому вреда. Преступник был схвачен, но в эту минуту успел еще сделать несколько выстрелов из револьвера, тоже никого не задевших. Рейнбот выстрелил преступнику в голову, что, конечно, было лишнее и произвело неприятное впечатление, так как преступника в это время уже держали. Градоначальник продолжал свой путь и только после молебствия вернулся домой, показав стойкое хладнокровие.

6 ноября в Павловской слободе, где квартировала 2-я гренадерская артиллерийская бригада, состоялось освящение вновь устроенной церкви бригады в казармах. По приглашению командира бригады генерал-майора Глазенапа я присутствовал на освящении, после чего в офицерском собрании состоялся завтрак, на котором командир и офицеры проявили самое дружеское широкое гостеприимство.

10 ноября я выехал в Петербург по делам службы и для дежурства при Государе императоре 13 числа. Его величество проявил ко мне большое внимание и после приема пригласил меня к завтраку. Завтрак был исключительно в семейной обстановке: их величества, августейшие дочери и я. Наследник-цесаревич был еще мал и завтракал отдельно, в конце завтрака его привели в столовую, и императрица посадила его возле себя. Государь во время завтрака много расспрашивал о московских делах, о покушении на Рейнбота, о настроении. Не помню как, но разговор зашел о Самарине. Я тотчас этим воспользовался и, конечно, рассказал, какой он прекрасный предводитель дворянства, как он относится к делу, выделяясь между всеми предводителями, и как желательно было бы для примера его выделить, между тем его даже нельзя представить ни к какой награде к 6 декабря: к званию камергера — как не достигшего чина статского советника, а произвести его в статские советники Танеев отказал, так как Самарину не хватало для этого чина двух лет. Государь все это выслушал, но ничего не сказал, мне даже стало неловко, я подумал, не сделал ли я какой бестактности.

После завтрака как обыкновенно пили кофе в будуаре императрицы, после чего Государь отпускал. Отпуская меня, его величество сказал: "Сегодня в 6 часов вечера у меня будет с докладом Танеев — принесите мне к этому времени памятную записку о производстве Самарина в статские советники вне правил, на 6 декабря". Я очень был растроган таким вниманием и, конечно, с особым вниманием заготовил памятную записку. Около 6 часов записка эта была мною вручена камердинеру его величества для немедленной передачи Государю. В 6 часов ровно приехал Танеев, я его встретил в приемной, Государь его принял, я остался ждать окончания приема. Когда отворилась дверь из кабинета Государя, я сразу заметил в руках Танеева мою памятную записку. Танеев, очень недовольный, показывая мне записку, сказал: "Это ваша записка. Вы просили. Это невозможно, невозможно нарушать правила, но что же делать, вы меня подвели. Государь категорически приказал это исполнить". Я вернулся к себе в дежурную комнату; не прошло и получаса, как явился скороход и доложил о приглашении меня на обед к Государю. Я был тем более счастлив таким новым вниманием, что этим мне представлялась возможность лично поблагодарить Государя. Обед был накрыт в кабинете императрицы, августейшие дочери не обедали, было всего три прибора. Я, конечно, первым делом поблагодарил Государя за его более чем милостивое отношение к Самарину и к моей просьбе. Государь спросил: "А что, Танеев вам ничего не сказал?" Я рассказал, как он на меня наткнулся. Государь засмеялся и сказал: "Да, он и меня хотел уверить, что это совершенно невозможно". 6 декабря, к моему большому удовлетворению, Самарин был произведен в статские советники и пожалован званием камергера.

В мое отсутствие из Москвы 17 ноября в помещении губернской земской управы чинами полиции по приказанию генерал-губернатора был произведен обыск, причем в шкапу найдено было 8 ружей и 12 штыков. Когда я узнал об этом, то мне это было крайне неприятно. Генерал-губернатор предоставил мне распорядиться по своему усмотрению. Левые группы земства были возмущены вторжением администрации в помещение управы, но так как обыск был с результатами, то им оставалось только сконфузиться.

20 ноября состоялась очередная сессия Московского уездного земского собрания под председательством П. А. Базилевского. По открытии заседания оглашено было заявление гласных-крестьян: "Мы, нижеподписавшиеся гласные от крестьян Московского уезда, вступая впервые в состав Московского уездного собрания по свободному выбору, считаем своею первейшею обязанностью предложить Московскому уездному собранию повергнуть через министра внутренних дел к стопам его величества, нашего премилостивейшего Государя, выражение воодушевляющих нас чувств глубокой признательности и благодарности за дарованные им нам милости и заботы о нас, крестьянах, проявившиеся [как] в законах 5 октября и 9 ноября с. г., так и в передаче казенных и удельных земель для наделения ими малоземельных наших братьев-крестьян".

Прочтя это, Рихтер сказал пространную речь, поддерживая это заявление и прося собрание присоединиться. В ответ на это поднялись бурные прения. М. В. Челноков, поддержанный П. А. Каблуковым и К. К. Мазингом, протестовал, говоря, что все эти милости не касаются земства, что дано все это крестьянам, а не земству, за что же земское собрание будет благодарить, что надо просто передать адрес по назначению от имени крестьян. После долгих дебатов 30 гласных ушли из зала, не желая участвовать в баллотировке этого вопроса, а остальные гласные присоединились к заявлению крестьян.

25 ноября мне опять пришлось обратиться к населению с воззванием по поводу уплаты повинностей, так как в некоторых сельских местностях все еще повторялись упорные отказы от платежа. К этим отдельным неисправным плательщикам я и обратился с особым объявлением. Я напомнил им их серьезные податные обязанности перед государством и предупредил, что не потерплю малейшего уклонения от этих обязанностей. Я говорил, что тот, кто действительно нуждается вследствие постигшего его какого-либо бедствия и не в состоянии уплатить лежащие на нем повинности, тот или уже получил необходимые податные льготы, или получит их по представлению местной власти, самовольная же отсрочка платежей недопустима. В конце объявления я заявил, что приведу упорных неплательщиков к повиновению закону и для этого не остановлюсь пред самыми суровыми мерами, но что я искренно желаю, чтобы мне не пришлось к ним прибегнуть.

27 ноября военно-полевой суд рассматривал дело о двух братьях Кобловых по обвинению их в убийстве городового в Павловском Посаде. Суд приговорил их к бессрочной каторге. Генерал-губернатор Гершельман нашел, что приговор немотивирован и в нем не было необходимых ссылок на закон, и поэтому приказал не приводить его в исполнение, передав это дело на новое рассмотрение суда в другом составе. 28 числа суд приговорил их к смертной казни через повешение.

Так как это убийство совершено было в пределах губернии, убит был городовой уездной полиции, то, конечно, это дело близко меня касалось. Я находил, что раз военно-полевой суд приговорил к бессрочной каторге, то никто не имеет права отменять это постановление. Статья 5 раздела 1 Положения о военно-полевых судах говорила: "Приговор по объявлении на суде немедленно вступает в законную силу и безотлагательно приводится в исполнение". Кроме того, Совет Министров издал еще в октябре циркуляр, коим повторил закон, что "приговоры военно-полевого суда не могут быть ни в каком случае отменены, а потому передача завершившихся сими приговорами дел на вторичное рассмотрение военно-полевого суда или другого судебного места недопустима".

Я долго уговаривал Гершельмана не отменять приговора, приводя эту статью и циркуляр, но он, будучи упрям и не желая ни с чем считаться, как только со своим личным мнением, несмотря на мои горячие протесты, все же сделал по-своему. Затем, когда открылась Дума второго созыва, то Дума единогласно после речи члена Думы В. А. Маклакова приняла запрос по этому делу к Председателю Совета Министров о незакономерных действиях Гершельмана. 30 апреля 1907 г. в ответ на этот запрос выступили министры: военный — Редигер, юстиции — Щегловитов и товарищ министра внутренних дел Макаров. Все они говорили в защиту Гершельмана, но весьма неубедительно, особенно Щегловитов и Макаров приводили весьма шаткие доводы. После дебатов и новой речи В. А. Маклакова Дума большинством против 8 голосов нашла, что незакономерные действия Гершельмана установлены и что объяснения министров неудовлетворительны.

На этом деле я окончательно разошелся с Гершельманом, подумывал даже уйти, и наши отношения остались натянутыми. Но это было последнее столкновение мое с ним. Гершельман был вызван в Петербург, после чего его отношение к передачам дел в военно-полевой суд значительно изменилось, и ряд последующих дел уже в декабре месяце направлены были в военно-окружной суд.

30 ноября состоялись похороны убитого городового в Павловском посаде. Я ездил на похороны, в которых принимал участие весь город. В этот день в Московском уездном земском собрании состоялись выборы — председателем управы выбран был Фирсов, членами — Месснер, князь Оболенский и Ржевский.

2 декабря получено было известие о новом злодейском покушении на бывшего московского генерал-губернатора Дубасова в Петербурге. В 12 часов дня Ф. В. Дубасов вышел из своего дома на прогулку в Таврический сад, но не успел сделать и 50 шагов, как неожиданно три молодых человека — юноши, из них один был в студенческой форме, сделали ряд выстрелов по направлению к Дубасову. К счастью, ни одна пуля не попала. Потом один из них бросил бомбу. Дубасов упал, но тотчас поднялся и, упираясь на палку, подошел к покушавшемуся на него, которого уже держали агенты, и стал его рассматривать. У Дубасова оказалась неопасная рана на левой ноге.

Весть эта глубоко взволновала всех знавших Дубасова, в Москве она передавалась от одного к другому. Поехав в Петербург к 6 декабря, ко дню тезоименитства Государя императора (в этот день Рейнбот был зачислен в Свиту), я на другой день посетил Дубасова, который как всегда был бодр, но сокрушался, что казнили этих юношей, которые на него покушались. Он говорил, что когда смотрел на того юношу, который стрелял в него, то видел такие испуганные глаза, что видно было, что он сам испугался, что стрелял. Дубасов находил, что таких невменяемых юношей нельзя убивать, и писал даже Государю, прося судить юношу общим порядком, но его просьба не была уважена.

15 декабря состоялось открытие чрезвычайного губернского дворянского собрания под председательством П. А. Базилевского. Собрание открыто было генерал-губернатором Гершельманом, который обратился к дворянам с приветствием. Первый вопрос, поднятый на собрании, — о выходе в отставку губернского предводителя дворянства князя П. Н. Трубецкого и о предложении депутатскому собранию поместить его портрет в предводительском зале и образовать одну или несколько стипендий в одном из учреждений московского дворянства, вызвал заявление одного из членов собрания дворянина Андреева. Он сказал, что так как одним из главнейших достоинств князя Трубецкого было умение примирять различные течения среди дворян и избегать возникновения раздоров, то лучшим способом почтить его память было бы снять с обсуждения вопрос о Выборгском воззвании, которое может вызвать рознь в дворянстве. В зале послышались голоса неодобрения, с ним не согласились и перешли к вопросу о Выборгском воззвании и отношении дворян к лицам, его подписавшим.

Собрание предводителей и депутатов полагало, что московское дворянство должно громко присоединить свой голос к голосу тех дворянских обществ, которые в подобных же случаях устраняли виновных от участия в их собраниях. Поступив таким образом, московское дворянство не только исполнит свой долг, но в то же время протянет руку тем дворянским обществам, которые назвали настоящим именем поступок лиц, подписавших Выборгское воззвание, и тем самым последует делу объединения русского дворянства.

Дело шло о Ф. Ф. Кокошкине, которого депутатское собрание полагало устранить от участия в выборах и прочих действиях собраний дворян, как губернских, так и уездных, предоставив ему через предводителя своего уезда представить собранию для своего оправдания объяснения, какие он найдет нужным, дабы вопрос о решительном его исключении обсуждался бы на следующем губернском дворянском собрании. По этому вопросу возникли горячие прения — В. Н. Мартынов предлагал отложить обсуждение до более благоприятного времени, когда можно будет хладнокровно судить обо всем этом; князь Е. Н. Трубецкой также хотел говорить, но П. А. Базилевский, ввиду отсутствия у него ценза, не допустил его, чему выразил протест Ю. А. Новосильцев.

Н. В. Давыдов (председатель окружного суда) сказал, что пока суд не вынес своей резолюции, дворянам рано говорить об этом, тем более что многие не знают сути дела. Он, например, не читал воззвания и не знает, что в нем написано. К этому присоединился и Андреев. Граф Хребтович-Бутенев соглашался, что воззвание отвечает понятиям "явного и бесчестного", но что все же лучше подождать решения суда. А. Д. Самарин решительно высказывался против откладывания. Он полагал, что самый факт внесения предложения об исключении дворянина указывает, что единомыслия в дворянстве нет, да и быть не может. По его мнению, дворяне виноваты уже тем, что и так долго молчали. "Пусть же мы обрисуемся, — сказал он. — Пусть все знают, каковы мы", — прибавил он. Он говорил далее, что вот советуют отложить до окончания следствия, но ведь неизвестно, вдруг дело прекратят, тогда придется опять собираться. Он удивлялся, что Н. В. Давыдов, будучи председателем суда, не знает содержания воззвания, что странно не знать воззвания, которым усыпали улицы в провинции. "Всякий знает о воззвании, — говорил Самарин, — и потому надо рассмотреть немедленно". Князь А. Г. Щербатов поддержал Самарина и добавил: "Поезжайте в Рузу, и вы увидите, что там сделано, наше осуждение будет не осуждением лица, а целого явления. Из Рузского уезда выслано много, а главарь там". На голоса: "Кто?" — "Князь П. Д. Долгоруков", — ответил князь А. Г. Щербатов. M. M. Щепкин, Семенкович и Д. Н. Шипов присоединили свои голоса к отложению дела. А. Д. Самарин, возражая им, опять сказал, что "наш суд не карает, а охраняет сословие".

Баллотировкой 180 голосами против 87 постановлено было рассмотреть не откладывая. После последовавших за сим прений предложение депутатского собрания было поставлено на баллотировку и 192 голосами против 80 было принято.

18 декабря открылось губернское очередное земское собрание под председательством исправляющего должность губернского предводителя дворянства П. А. Базилевского. По открытии заседания Базилевский доложил собранию полученные им от меня предложения об отстранении от исполнения обязанностей гласных М. А. Комиссарова и С. А. Муромцева как привлеченных к суду по 129 статье Уголовного уложения, и В. В. Пржевальского, и графа С. Л. Толстого как вступивших в число гласных в качестве кандидатов, которых в земском собрании законом не предусмотрено. Последнее мое предложение вызвало ряд весьма острых прений. Многие из гласных находили мое распоряжение незаконным, говорили, что в прошлой сессии был точно такой же случай, когда гласные Осетров и Столповский вступили в качестве кандидатов и это не было опротестовано. В конце концов председатель собрания поставил вопрос на баллотировку, признает ли собрание для себя обязательным мое предложение об удалении из состава гласных В. В. Пржевальского и графа С. Л. Толстого. Большинством 36 против 32 голосов собрание нашло его необязательным. После этого собрание было отложено до следующего дня. Узнав о таком незаконном постановлении собрания, я экстренно созвал губернское по земским и городским делам присутствие, которое, опираясь на ряд сенатских разъяснений, нашло необходимым удалить из состава гласных как Пржевальского и графа Толстого, так и Осетрова и Столповского, вошедших в качестве кандидатов в прошлую сессию.

19 числа губернское земское собрание возобновилось, и председатель П. А. Базилевский, прочтя постановление присутствия, предложил поименованным гласным оставить собрание. После этого возникли прения, как быть, ввиду того, что город сразу лишился в собрании четырех своих представителей. Решено было сделать перерыв на три дня, в течение которых город успеет провести новые выборы.

В этот промежуток времени в Петербурге совершено было злодейское покушение на жизнь градоначальника Лауница после торжественного открытия отделения по кожным болезням в Институте экспериментальной медицины, находившемся под покровительством принца Ольденбургского. После молебна, когда он сходил с лестницы, в него выстрелил революционер-анархист, явившийся на торжество элегантно одетый, во фраке, с пригласительным билетом. Лауниц был убит наповал.

21 декабря губернское земское собрание возобновилось. Накануне в заседании городской думы были произведены выборы гласных, которые, допущенные к исполнению своих обязанностей градоначальником по соглашению со мной, явились в собрание. Выбранными оказались В. В. Пржевальский, Н. А. Осетров, П. А. Столповский и Н. К. фон Вендрих.

Собрание началось с горячих прений по поводу того, обжаловать ли в Сенат постановление присутствия об изъятии гласных, вступивших в качестве кандидатов, или нет. Председатель губернской земской управы Ф. А. Головин, гласные В. В. Пржевальский, Д. Н. Шипов, А. И. Цыбульский и другие горячо поддерживали вопрос об обжаловании. Н. Ф. Рихтер не находил достаточных данных для обжалования, барон Н. Г. Черкасов — также. После долгих споров вопрос об обжаловании 42 голосами против 28 был отвергнут. В. В. Пржевальский не успокоился и заявил, что подаст жалобу в Сенат лично от себя за попранные его права.

После этого гласный граф П. С. Шереметев внес на рассмотрение собрания предложение 37 гласных о посылке депеши Тверскому губернскому земскому собранию с выражением сочувствия и негодования по поводу убийства графа А. П. Игнатьева, который был убит в Твери 9 декабря, находясь на земском собрании. Текст депеши, предложенный графом Шереметевым, гласил: "Московское губернское земское собрание, в душе возмущенное убийством гласного Тверского губернского земского собрания графа А. П. Игнатьева, явившегося в земское собрание мирно потрудиться на пользу родной губернии, считает своим нравственным долгом выразить тверскому земству свое искреннее и глубокое сожаление по поводу этого ничем не оправданного убийства. Московское губернское земское собрание твердо верит, что скоро под влиянием общего негодования подобные гнусные способы борьбы станут невозможными".

Предложение графа Шереметева вызвало большие резкие прения сначала по существу, а потом и относительно текста депеши, который особенно не понравился князю П. Д. Долгорукову, и он внес предложение об изменении текста, но после дебатов большинством 40 голосов против 30 текст графа Шереметева был принят.

В это же время, в течение декабря, мне пришлось прибегнуть к строгим мерам по отношению к печати. В Московской губернии впервые, а именно в Богородске, появилась газета (в то время газеты появлялись явочным порядком) "Богородская жизнь" под редакторством Суходрева, человека весьма неуравновешенного и оппозиционно настроенного, принадлежавшего к левому крылу кадетской партии. После первого же номера газету пришлось закрыть и конфисковать ее номера, так как она представляла собой чисто агитационный листок с революционной пропагандой. Как только я закрыл эту газету, Суходрев выпустил точно такую же под заглавием "Богородская неделя", а по закрытии и ее — "Богородские известия". Эту последнюю газету Суходреву не удалось даже и выпустить, так как я приказал конфисковать все номера, как только их вынесут из типографии. Я должен был прибегнуть к такой строгости, опасаясь, что распространение газеты такого вредного направления в провинции может вредно повлиять на некультурные массы. Богородский же уезд представлял собой крупный фабричный центр.

П. А. Суходрев был крайне возмущен таким моим к нему отношением, подавал ряд жалоб и долго не мог успокоиться. В настоящее же время, когда я пишу эти строки, он, по-видимому, сильно изменил свои взгляды, так как недавно он сказал одному моему знакомому, с просьбой передать мне, что я его "слишком мало драл в свое время, следовало больше".

27 декабря Петербург вновь омрачился дерзким покушением на жизнь главного военного прокурора генерала Павлова. Он был убит шестью револьверными выстрелами, произведенными в него несколькими нападавшими, когда он ехал в карете по Мойке, направляясь в Главный военный суд.

В последних числах декабря, согласно высочайшего повеления о созыве Государственной Думы второго призыва на 20 февраля 1907 г., надлежало приступить к выборам, почему я и обратился как к крестьянам, так и к рабочим с объявлениями, в которых подробно изложил весь порядок выборов.

В конце года петербургским градоначальником назначен был генерал-майор Драчевский, бывший до того градоначальником в Ростове-на-Дону. Первое время он хорошо повел дело, но выдержки у него не хватило, и последние годы его деятельности были довольно печальны. Ему пришлось оставить должность; я был в то время товарищем министра внутренних дел и, должен сознаться, способствовал его уходу.

Так окончился 1906 г., унесший много жизней лиц, занимавших высокие посты. В своем всеподданнейшем отчете я не мог не указать, что несмотря на то, что в Московской губернии было сравнительно спокойно, тем не менее общее положение России не могло не отразиться и на Московской губернии — губернии прежде всего торгово-промышленной. Эта торгово-промышленная деятельность не могла еще оправиться от потрясений последних лет и в 1906 г. продолжала идти на сокращение, выразившееся в том, что 351 фабрика прекратила свое существование, а действовавшие сократили свои обороты почти на 13 миллионов рублей, что, конечно, весьма неблагоприятно отразилось на торговле. Коснувшись земского дела, я отметил в отчете, что 1906 г., так же как и 1905-й, пришлось считать в земской жизни потерянным, так как при почти полном отсутствии созидательной деятельности и равнодушии к интересам местного населения, революционном настроении земских служащих, некоторые уездные земства, а главное, губернское, стремились все время к отрицанию закона и власти. Только к концу года общая усталость от политических треволнений и созданная ими явная необеспеченность жизни и имущества заставила умеренную часть земских людей сделать крутой поворот в сторону порядка, в земских собраниях получили преобладание более консервативные элементы, и развращающее влияние на население со стороны земских служащих было до известной степени обуздано, так что к новому 1907 г. в земстве стало обнаруживаться деловое отношение. Говоря о деятельности предводителей дворянства, я не мог не отметить, что они, будучи отвлечены делами, как сословными, так и своими хозяйственными, не всегда могли отдавать занятиям в уездных съездах столько времени, сколько того требовал успех дела, и что только люди с выдающимися способностями и трудолюбием, как богородский предводитель Самарин, могли поставить деятельность уездного съезда на должную высоту. Прочтя это, Государь сделал собственноручную заметку: "Искренно благодарю Самарина".

В конце своего отчета я коснулся все увеличивавшегося пьянства в связи с тайной продажей вина и указал на ряд неблагоприятных условий, в которые поставлена была тогда казенная продажа. Государь дважды отчеркнул это место, вследствие чего Советом Министров было запрошено объяснение от министра финансов, который был очень недоволен высказанным мною мнением, но все же внес некоторые изменения в дело продажи вина в одни руки.