Воспоминания.Том 1

Глава 4 1908 год

1 января при высокомилостивом рескрипте Столыпин был пожалован в статс-секретари его величества с оставлением в занимаемых им должностях.

В этот же день последовало также назначение А. Н. Шварца министром народного просвещения. Это был весьма достойный старик, очень твердых убеждений, честный, решительного характера. Его считали отсталым, чересчур консервативным, не подходящим к переживаемому времени, а между тем он стремился только к одному — создать здоровые условия развития здоровой школы.

На следующий день, 2 января, последовало открытие очередной сессии Московского губернского земского собрания под председательством исправляющего должность губернского предводителя дворянства П. А. Базилевского. Открывая земское собрание, я впервые после двух лет моего губернаторства обратился к губернским гласным с речью: "Господа губернские гласные! Открывая сессию губернского земского собрания в два предыдущих года, я, ввиду малого знакомства с губернией, не признавал еще за собой права обращать внимание почтенных собраний на те стороны громадного земского хозяйства, кои требовали тех или иных улучшений. В настоящее время, объехав все уезды губернии, последовательно ознакомившись с земскими учреждениями и с лицами, стоящими в их главе, я получил ту осведомленность, которая позволяет мне обратиться к собранию с несколькими словами, подсказанными мне также и горячим желанием успеха живому земскому делу.

Народное образование, врачебно-санитарное и дорожное дело вот те краеугольные камни, твердая и правильная постановка которых только и может обеспечить прочность и красоту земского здания. На обсуждение настоящего собрания будет, между прочим, предложено постановление Московского уездного земского собрания, принявшего только к сведению мое сообщение по поводу некоторых очевидных неустройств школьного дела в уезде и не признавшего нужным принять какие-либо действительные меры к их устранению. Это постановление, отдельно взятое, мало интересовало бы меня как представителя местной власти, но оно глубоко затрагивает принципиальную сторону дела.

Я думаю, что всякое сообщение, подтвержденное фактами, сделанное земскому собранию в интересах его прямого ведения, от кого бы таковое ни исходило, заслуживает по меньшей мере внимания, но не формального, холодного "принятия к сведению". Вот почему я счел нужным отдать постановление уездного собрания на суд губернского как высшей инстанции, которой закон вверил право суждения о постановлениях уездных земств, носящих в себе признаки прямого нарушения интересов населения. Отнюдь не в защиту своего протеста я позволил себе высказать это, но только и исключительно в видах пользы дела народного образования, столь же мне дорогого, как и вам, господа гласные. Ваше решение по этому делу будет иметь руководящее значение для всей губернии не для одного только школьного, но и для всех областей земского дела.

Переходя далее к дорожной и врачебно-санитарной части, я позволю себе остановить внимание собрания на крайнюю необходимость хотя бы частичного улучшения путей сообщения в некоторых пунктах губернии, хорошо известных губернской земской управе. Стесненное положение земской кассы не позволяет, конечно, в настоящее время производить крупных расходов на дорожную часть, но, может быть, ожидаемая отсрочка взноса в казну части земского займа на дорожное дело и даст средства выполнить частичные улучшения.

Возможное появление холеры весной заставляет озаботиться принятием действительных мер предупреждения и борьбы с эпидемией. С этим вопросом связаны не только устройство и оборудование достаточного числа бараков, но главным образом общее улучшение врачебно-санитарной части. Необходимо усилить земский надзор за санитарным состоянием городов, селений, общественных мест, фабрик и пр. Необходимо не только точное исполнение доселе изданных земствами обязательных постановлений, но и издание дополнительных, вызываемых новыми требованиями жизни, в особенности в подгородных подмосковных местностях.

В заключение я позволю себе засвидетельствовать, что администрация губернии всегда готова идти навстречу всем закономерным начинаниям земства и содействовать силами своего разумения проведению в жизнь земских мероприятий на пользу населения. Идти рука об руку с земством в пределах закона будет всегда составлять мое искреннейшее желание.

Пожелав вам, господа губернские гласные, полного успеха и дружной работы в предстоящих вам трудах на пользу дорогого земского дела, я на основании статьи 69 Положения о земских учреждениях объявляю Московское очередное губернское земское собрание открытым".

Открыв таким образом земское собрание и поговорив с некоторыми гласными, я уехал, после чего собрание приступило к своим занятиям, которые и велись до 20 января. Главным предметом занятий было обсуждение доклада финансовой комиссии, которая развернула весьма печальную картину земского хозяйства. Финансовое положение губернского земства за последние годы неудержимо катилось под гору, увеличивая дефицит; в течение 1906 г. недостаток кассовой наличности возрос до 800 000 руб., увеличившись за один только год на 200 000 руб., что неминуемо должно было привести к катастрофе и совершенно нарушить правильное течение земской жизни. Для предотвращения этого финансовая комиссия и наметила ряд систематических постепенных мероприятий, которые и предложила вниманию собрания.

Доклад финансовой комиссии сильно задел гласных, входивших в состав прежней управы и являвшихся в данном случае виновными, и вызвал большие острые и весьма страстные прения. Гласные эти — Головин, Челноков и прочие не хотели признать за собой вины и старались свалить все на администрацию, которая плохо, мол, собирает недоимки земских сборов, благодаря чему в уездные земские кассы поступает мало денег, и уездные земства в свою очередь не в состоянии уплачивать свои недоимки в кассу губернского земства. Вследствие этого гласный Д. Н. Шипов и предложил собранию обратиться ко мне с просьбой понудить полицию к более энергичному ее вмешательству в дело взыскания земских сборов с населения.

Гласный же из крестьян Я. В. Ильин возражал на это, считая несправедливым и несвоевременным принимать чрезвычайные меры к взысканиям с крестьян недоимок. Он находил нормы оценок, установленные "хваленой земской статистикой", преувеличенными и работу статистиков не соответствующей действительности. Он порицал хозяйственные действия прежней управы, говорил о непроизводительных расходах и закончил свою речь словами, что земству следует "по одежке протягивать ножки".

Д. Н. Шипов и H. H. Щепкин возражали Ильину, но тот никак с ними не соглашался и стал развивать свою мысль, говоря, что "земство дает крестьянам не то, что им нужно" и что для удовлетворения разных земских "затей" крестьянину нередко приходится продавать последнюю овцу и лишать детей молока. Самой непроизводственной "затеей" Ильин считал земские статистические работы, на которые, по его мнению, истрачены были чересчур крупные суммы из народных средств, а между тем эти работы не только оказались не полезными, но и прямо вредными, так как статистики, интересуясь больше политикой, чем делом, умели только заниматься агитацией, к делу же относились халатно; в Московском, например, уезде статистики оценили леса ниже, чем леса в глухих уголках других уездов губернии, и таких примеров, по мнению Ильина, было много.

Большие дебаты вызвал и другой доклад — о постановке дела в земском приюте для сирот им. Александра II, причем прения по этому вопросу с очевидностью выяснили, что положение дела в этом приюте было поставлено прежней управой крайне ненормально. За три года сменилось 15 воспитателей, а недавно пришлось уже новой управе отстранить от должности и заведовавшую приютом г-жу Филатову. Докладывая об этом, Рихтер раскрыл ужасающую картину, которую он застал в приюте, посетив его. Это очень задело бывшего члена управы М. В. Челнокова, который выступил в защиту приюта и бывшей начальницы Филатовой, заявив, что эти наговоры несправедливы, что дети всегда себя держали прекрасно и воспитание было поставлено образцово, при этом он протестовал против суровых наказаний, которых будто бы намерена была держаться новая управа. Член новой управы Выборни, возражая Челнокову, говорил, что в приюте невозможная распущенность, детей никогда нельзя собрать для занятий, они разбегаются, воспитатели не в силах с ними справиться, что бывали случаи, когда дети накидывали петли на голову воспитателей и подтаскивали их к столам, был случай, что воспитанник раскаленным железом обжег руки учителю, причем заведовавшая приютом Филатова старалась извинить этот проступок тем, что воспитанник проделал это ради опыта.

Член управы Грузинов прибавил к этому, что все проступки детей объяснялись всегда их болезненным состоянием, и как только кто-нибудь из воспитанников совершал проступок, ему ставили градусник, чтоб убедиться, не болен ли он. Гласный Я. В. Ильин, присоединяясь к словам Выборни и Грузинова, говорил, что как крестьянин Подольского уезда он хорошо знает приют и может засвидетельствовать, что благодаря прежней управе дело там поставлено так, что питомцы приюта вместо облагораживающего влияния на народ вносят одну заразу, и что пора земству отказаться от этой дорогой и во вред народу затеи земства, что лучше отдавать сирот в крестьянские семьи и оплачивать их воспитание, тогда на те же средства можно было бы с большим успехом воспитывать не 70, а 200 детей.

Гласные И. Ф. Михайлов, К. К. Мазинг и H. H. Хмелев старались защитить прежнюю головинскую управу и заведовавшую приютом Филатову, которая будто бы отдавала всю душу детям, действуя с редким благородством и энергией. Мазинг говорил, что все дети приюта выдержали экзамен, а потому, значит, дело образования в приюте поставлено хорошо. Но Ильин не находил возможным и с этим согласиться, говоря, что окончание курса в земском училище ничего еще не доказывает, так как он наблюдал, как ученики в первый же год по выходе из школы не могли даже правильно читать.

Такую же неприглядную характеристику представил собой и доклад по губернскому сельскохозяйственному складу, в котором состояние склада было охарактеризовано "состоянием полного хаоса и беспризорности"; там не велось никакого счетоводства и отчетности, так как прежний заведующий презрительно относился к такого рода "канцелярщине", вел одни только товарные книги, но и те велись им с полной небрежностью, в них было найдено много ошибок. По подсчету валовая прибыль за три года выразилась в сумме 22 000 руб., но оказалось, что это только теоретически, так как вся эта сумма, и еще с превышением, ушла на оплату персонала склада, путевые, почтовые и другие расходы.

Таким образом, все почти затронутые в этом собрании вопросы дали яркую картину, насколько прежняя управа, увлекшись всецело политикой, мало обращала внимания на деловую сторону земского хозяйства. По упущениям, найденным в делопроизводстве корзиночной мастерской в селе Вяземах, собрание, большинством 24 против 19 голосов, постановило даже произвести расследование в отношении действий прежнего состава губернской земской управы. Левая группа гласных все время старалась подчеркнуть тенденциозное отношение правых к действиям прежнего состава управы и оправдать действия последней, но факты говорили сами за себя, и потому она осталась в меньшинстве.

Что касается моего предложения о найденных мной непорядках в школах Московского уезда, после очень длинных и страстных дебатов вопрос был рассмотрен в особой комиссии, по представлению которой собрание постановило возвратить дело в Московское уездное земское собрание на предмет нового детального рассмотрения и постановления определения по существу.

Пока шло земское собрание, в Москву 8 января прибыла сенаторская ревизия под председательством сенатора Гарина для расследования неправильных действий чинов Московского градоначальства. Вместе с Гариным прибыли директор Департамента полиции Зуев, чиновники особых поручений при Министерстве внутренних дел Фрейнат и при дворцовом коменданте А. Н. Тимофеев, представители Департамента Государственного казначейства Н. А. Дмитриев и Министерства юстиции П. А. Гассман и Д. П. Бусло. Последний представлял из себя форменного провокатора и был правой рукой Гарина, почему ревизия и приняла с первых же своих шагов характер не сенатской ревизии, а какого-то мелкого сыска.

В этот же день великая княгиня, ввиду предстоявшей ей операции, переехала во вновь устроенный ею лазарет для увечных воинов Русско-японской войны. Лазарет этот был устроен в октябре 1907 г. в одном из домов большого владения, приобретенного ее высочеством на Б. Ордынке для устройства совершенно нового благотворительного учреждения в строго христианском духе, получившего наименование "Марфо-Мариинской обители милосердия". Кроме дома, где находился лазарет, было еще несколько домов и большой сад. Вслед за лазаретом через год в одном из других домов открылся кружок детей "Детская лепта". Цель кружка была, чтоб дети состоятельных родителей с раннего возраста помнили, что есть дети, которые нуждаются в самом необходимом, и что помогать этим детям своим трудом и излишком своего имущества есть обязанность каждого христианина.

При лазарете был небольшой состав сестер милосердия. Операция, достаточно сложная, была произведена профессором Рейном, специально для этого приехавшим из Петербурга, и, к счастью, очень удачно. Великая княгиня, оправившись от болезни довольно быстро, через 6 недель могла вернуться в Николаевский дворец.

Вся Москва, привыкшая смотреть на великую княгиню как на свою, узнав о болезни и операции, которые явились для всех, даже самых ее близких, большой неожиданностью, с тревогой следила за выпускаемыми бюллетенями. На третий день после операции для ухода за августейшей сестрой прибыла принцесса Ирина Прусская, которая и оставалась при великой княгине до ее выздоровления.

21 января получено было потрясающее известие об убийстве в Лиссабоне португальского короля и его наследного принца. Король с семьей возвращался из виллы Викоза в Лиссабон; когда королевский кортеж приближался ко дворцу, то из рядов публики выдвинулась группа в 15 человек, в длинных накидках, со спрятанными карабинами, и как только расстояние от них до кортежа сократилось до выстрела, они открыли стрельбу.

Король, приподнявшись в коляске, тотчас упал, сраженный тремя пулями. Наследник, также сраженный несколькими пулями, упал на руки матери — королевы Амелии, которая только по случайности осталась жива. Второй сын, Дон-Мануэль, был контужен. Диктатор Франк успел выскочить из экипажа и скрыться. На площади поднялась безумная паника и давка, масса людей были раздавлены. Испанец Кордоба — убийца короля — был убит конвойным офицером, другой — полицейским, удалось задержать только троих. На престол вступил Дон-Мануэль.

В Москве 26 числа в церкви Петра и Павла в Милютинском переулке по короле была отслужена торжественная траурная месса в присутствии принцессы Ирины Прусской, великой княжны Марии Павловны, великого князя Дмитрия Павловича, лиц высшей администрации и сословных учреждений и португальской колонии. В Государственной Думе в Петербурге и в Государственном Совете память убитых почтена была вставанием и посланы были депеши с выражением соболезнования королевскому дому и португальскому народу.

22 января в Государственной Думе обсуждался вопрос о закрытии дверей в заседаниях Комиссии по государственной обороне. Говорил А. И. Гучков, прося от лица Комиссии по государственной обороне разрешения Думы закрывать двери во время заседаний в тех случаях, когда представители ведомств заявят, что та или другая тайна, которую они пожелают сообщить, носит характер военного секрета. Сдержанность и корректность, с которыми Гучков обратился к Думе, очевидно, не понравилась Пуришкевичу, который, войдя на трибуну, протестовал против такой осторожности Гучкова и прибавил: "Если бы я был морским или военным министром (всеобщий хохот) и если бы в эту комнату вошел депутат Милюков, я бы застегнулся на все пуговицы и поднял бы воротник" (шум, возгласы, крики "Долой!" "Вон!").

Пуришкевич пошел на свое место, крича: "Милюков — мерзавец, подлец!" Тогда Хомяков, Председатель Думы, обратился к Пуришкевичу: "Член Государственной Думы Пуришкевич, предлагаю вам извиниться перед Думой, иначе я предложу вас исключить на 15 заседаний". Пуришкевич на это отвечал: "Ввиду того, что я себе позволил, как это тут называется, непарламентское выражение, я беру свое слово назад, но заменяю другим, которое начинается с той же буквы, что и имя "Милюков".

На этот новый вызов Хомяков сказал: "Ввиду того, что член Думы Пуришкевич позволил себе оскорбить одного из наших товарищей, я предлагаю исключить его на 10 заседаний". Пуришкевич, давая объяснение, входя на кафедру, ответил: "Я всхожу на эту кафедру с тем, чтоб повторить то, что имел честь сказать. Я предпочитаю быть исключенным на 10 заседаний и с удовольствием плюну Милюкову…" (шум, звонок председателя). После этих слов Пуришкевича Хомяков предложил исключить его на 15 заседаний, что и было принято Думой.

24 января в Малом театре состоялось редкое торжество: юбилейный спектакль "Отелло" в честь А. И. Южина, праздновавшего свой 25-летний юбилей. Зрительная зала была совершенно полна, много было представителей искусства, печати, группы депутаций, все было нарядно, все, что было в то время в Москве выдающегося, все было в Малом театре. Первое появление дорогого всем в Москве А. И. Южина (Отелло) встречено было шумными аплодисментами. После сцены в Сенате происходило чествование окруженного артистами труппы и депутациями юбиляра. Первым приветствовал его Малый театр, от лица которого А. П. Ленский, впервые появившийся после болезни, прочел следующий адрес: "На этом светлом празднике перед лицом Москвы, с радостным единением собравшейся сегодня в старых стенах нашего театра, чтобы благодарить художника, уже четверть века щедро расточающего перед нею дары своего разностороннего духовного богатства, мы, ближайшие ваши товарищи, счастливы выразить вам, дорогой Александр Иванович, чувства нашего общего уважения и горячей любви. Подчиняясь отличающей вас редкой способности отдавать всего себя интересам того дела, в которое вы раз поверили, вот уже, 25 лет все силы своего ума, своей благородной души и прекрасного таланта вы посвящаете исключительно заботам о благе нашего дорогого театра и стойкой борьбе за художественную независимость актера. Как же нам не любить вас, как нам не гордиться вами, верный рыцарь и неутомимый защитник нашей общей святыни". Адрес вызвал гром рукоплесканий, во время которых юбиляру поднесен был традиционный юбилейный жетон, украшенный бриллиантами.

За Ленским выступила M. H. Ермолова, появившаяся на сцене также первый раз после целого года отсутствия. Ее приветствовали рукоплесканиями, перешедшими в целую овацию по адресу артистки. Трогательно прочла она письмо от отсутствовавшей маститой артистки Г. Н. Федотовой. Г. Н. Федотова приветствовала Южина как своего товарища-артиста, как свидетельница его первых шагов на сцене, поздравляла благородного, неутомимого защитника актерской семьи от всевозможных "влияний". Это приветствие вызвало целую бурю. Южин, получив письмо, приложил его к губам.

А. А. Бахрушин прочел прочувствованный адрес от Императорского русского театрального общества и передал папку с адресом. Затем выступал Ф. П. Горев от Александрийской сцены и подал золотой венок. От оперной труппы Тютюнник, Салина, Трезвинский, от балетной Гельцер, Тихомиров и Мосолова. П. Д. Бобрыкин прочел адрес от Общества любителей российской словесности, а Л. М. Лопатин от Театрально-литературного комитета. От Художественного театра в присутствии Станиславского, Самаровой, Москвина и Вишневского В. И. Немирович-Данченко прочел следующий адрес: "Глубокоуважаемый князь Александр Иванович! Двадцать пять лет назад вы вступили на эти подмостки Чацким. Спустя три года сыграли графа Дюпуа и Мортимера и этим помогли Малому театру, имевшему уже свою большую славную историю, найти обновление в репертуаре сильных, красивых произведений романтизма, отмеченных громадным вдохновением и свободной, возвышенной мыслью. Всем собравшимся сегодня приветствовать вас хорошо памятны эти прекрасные страницы Малого театра, на которых ваше имя стоит рядом с именами M. H. Ермоловой и А. П. Ленского. Вы составили блестящее артистическое трио, которое с энтузиазмом благородной мысли и увлекательной убежденности, наперекор враждебным условиям эпохи призывало к героизму и самоотверженности. Тем же отношением широкой искренности, безупречной добросовестности и независимым проявлением индивидуальных черт вашего дара был проникнут и весь ваш 25-летний творческий путь. Художественный театр плохо понимал бы вершины своих стремлений, если бы не счел себя обязанным приветствовать в вас, дорогой Александр Иванович, артиста, который всегда оставался непоколебимым и неизменно верным благородной, культурной миссии театра".

Затем шли приветствия от провинциальных деятелей сцены — И. О. Пальмина, который говорил от имени "громады", с лишком 1000 подписей, от театра Корша и от "маленькой Грузии", представитель коей, соотечественник Южина, одетый в национальный костюм, очень остроумно сказал, прощая юбиляру, что он посвятил свои силы не грузинскому театру: "Твоя "Измена" исключает всякую измену", намекая на пьесу князя Сумбатова-Южина. Это вызвало гром аплодисментов.

По окончании приветствий Южин, обратившись к публике, сказал: "Господа! Сейчас в той роли, которую я сегодня играю, я произнес одну фразу, которую я повторю: "Я груб в речах". Я не умею говорить. Все то, что я встретил сегодня от вас, что нашел в лице массы лиц, приветствовавших меня сотни раз, превосходит мои заслуги, то, что я сделал. Все, чему я обязан сегодняшним днем, поистине великим для меня, это вот этим подмосткам и тем товарищам, тем друзьям, которые были моими учителями и руководителями, и этим священным стенам и кулисам Малого театра. Я до земли кланяюсь и благодарю эти кулисы и эту родную мне сцену, которые привели меня оттуда, с галереи, сюда, на сцену. Господа! Искренно благодарю и низко кланяюсь дорогой, родной мне Москве за этот привет, который она мне сегодня подарила".

Этим торжество окончилось, но в 1-й картине, при новом появлении Южина, театр опять задрожал от рукоплесканий — в течение 5 минут ему не давали говорить. Спектакль затянулся за полночь, я уехал, полный впечатлений от этого дружно единодушного чествования маститого артиста.

В этот же день утром открылось очередное Московское губернское дворянское собрание. В исходе одиннадцатого часа утра в Российское благородное собрание прибыл московский генерал-губернатор С. К. Гершельман со мною и был встречен всеми дворянами во главе с исправляющим должность губернского предводителя П. А. Базилевским. Гершельман проследовал в большой Колонный зал и объявил очередное Московское губернское дворянское собрание открытым, пригласив дворян в Чудов монастырь к слушанию литургии и молебствия и к принесению установленной присяги.

Генерал-губернатор уехал, а я и все дворяне направились в Чудов монастырь. После литургии была отслужена панихида по великому князю Сергею Александровичу, а затем молебствие. Перед приведением дворян к присяге преосвященный Серафим, епископ Можайский, обратился к дворянам с краткой речью, призывая их твердо держать знамя дворянства и ревностно защищать права и прерогативы верховной власти.

Вернувшись в собрание, дворяне приступили к занятиям, перед началом коих по предложению П. А. Базилевского послана была приветственная телеграмма великой княгине Елизавете Федоровне следующего содержания: "Помолившись об упокоении души незабвенного великого князя Сергея Александровича, московское дворянство, памятуя всегда милостивое и благожелательное отношение покойного великого князя и Вашего высочества к дворянству, повергает перед Вами чувства неизменной преданности и выражает Вашему высочеству искреннее пожелание скорейшего и полного выздоровления".

Первые дни собрания были посвящены разным хозяйственным докладам и вопросам, проходившим гладко и без особых прений. 28 же января под влиянием вспышки партийных страстей собрание приняло почти бурный характер. Попытка одного из дворян H. M. Андреева защитить молодое поколение от обвинений в деморализации и развращенности была встречена в собрании шумным протестом, когда он произнес слова, что "молодежь отличается только меньшим лицемерием и ханжеством", а когда он прибавил, что "не русскому дворянству бросать грязный комок в наше молодое поколение, которое во время освободительного движения проявило такое гражданское мужество…", то поднялась целая буря, ему не дали говорить, заглушая всякие его попытки говорить криками и вынудив его, наконец, сесть.

Инцидент этот произошел при рассмотрении доклада уполномоченных от московского дворянства "О съезде уполномоченных дворянских обществ", происходившем весной 1907 г., когда князь П. Н. Трубецкой, коснувшись вопроса изменения наследственных прав крестьян, заявил, что "каждый из дворян, живущих в деревне, знает, насколько в настоящее время деморализована крестьянская молодежь. В умах молодого поколения в деревне царит полная анархия, которая грозит нашей Родине величайшей опасностью. Об этой полной деморализации и разнузданности молодежи я говорил не раз со стариками, — продолжал Трубецкой, — и все указывали на необходимость изменения наследственных прав на началах, уже одобренных московским дворянством. Старики жаловались на чрезмерное вмешательство сельских сходов и волостных судов во всю крестьянскую жизнь, говоря, что такое вмешательство и положило начало деморализации и потому необходимо усиление родительской власти".

Ф. Д. Самарин, соглашаясь с этим заявлением Трубецкого, находил, что все сказанное им о крестьянском молодом поколении вполне применимо и ко всем остальным сословиям, и потому предлагал вопрос расширить. Он считал первой причиной распущенности молодежи упадок авторитета родительской власти, и потому находил необходимым не только изменение закона о наследовании, а общий подъем власти, укрепление родительской власти и обращение внимания и на духовную сторону, в которой развитие уважения к родителям должно было бы играть главную роль.

29 января в собрании обсуждался вопрос о решительном исключении из московского дворянства Ф. Ф. Кокошкина, подписавшего Выборгское воззвание. В этот день дворяне явились в громадном числе, их было 352 человека. Все хоры были заняты дворянскими семьями, много публики было и за колоннами. Доклад собрания предводителей и депутатов по делу Ф. Ф. Кокошкина был прочитан секретарем дворянства и прослушан с напряжением. […]

Председатель собрания П. А. Базилевский по выслушании доклада заявил, что никаких новых обстоятельств, которые могли бы послужить основанием для пересмотра дела по существу, не имеется, и что никаких объяснений Ф. Ф. Кокошкин звенигородскому предводителю дворянства не представил, а потому собранию предстоит лишь постановить окончательное решение.

В защиту Ф. Ф. Кокошкина выступили П. А. Столповский, В. В. Пржевальский, князь Е. Н. Трубецкой, Ю. С. Кашкин и князь П. Д. Долгоруков. П. А. Столповский говорил о неправильном применении статей 165 и 166 IX тома, которые гласили, что только дворянин, опороченный судом, может подлежать исключению, а Ф. Ф. Кокошкин хотя и был под судом, но приговор суда еще не вошел в законную силу, и следовательно, он еще не опорочен судом. В. В. Пржевальский говорил, что Кокошкин поступил честно и вполне сознательно, что "пассивное сопротивление" является лишь одной из конституционных мер борьбы и потому-де допустимо.

Князь Е. Н. Трубецкой, оговорившись, что отрицательно относится к Выборгскому воззванию, все же не усматривал явного бесчестного поступка, так как Кокошкин не преследовал корыстных целей и речь его на суде дышала благородством и искренностью, так как он принес себя в жертву идее.

Ю. С. Кашкин, в глубоком волнении, говорил, что нельзя драть с одного вола две шкуры, что Кокошкин уже осужден судом и что "не дай Бог, чтобы московское дворянство опозорило себя исключением Кокошкина".

Князь П. Д. Долгоруков произнес пространную речь и в конце ее сказал: "Помните, что вы судите избранника Москвы в Первую Государственную Думу, и имей он право вновь избираться, он был бы вновь послан той же Москвой и во Вторую и в Третью Думу. И при выборах в Третью Думу с их классовыми перегородками он был бы избран десятками тысяч голосов, при всеобщем же голосовании за него подали бы сотни тысяч, и ему было бы оказано Москвой предпочтение перед всеми нами, находящимися в этом зале. Таким образом, называя Кокошкина бесчестным, вы бросаете всему московскому населению, всей Москве вызов".

Против Ф. Ф. Кокошкина говорили барон Н. Г. Черкасов, С. С. Бутурлин, Н. А. Жедринский, граф Д. А. Олсуфьев, Ю. П. Бартенев, К. Н. Пасхалов, Ф. Д. Самарин. Барон Н. Г. Черкасов привел пример, как отнеслась Государственная Дума к действиям одного из своих членов, когда он призывал правительство иностранного государства поддержать наш народ и материально помочь ему для борьбы с правительством, и как Дума тогда заявила, что поступок ее члена настолько позорен, что большинство не желает даже присутствовать при объяснениях этого члена, заклеймившего себя позорным словом. Черкасов находил, что поступок Кокошкина хуже.

С. С. Бутурлин, говоря после Ю. С. Кашкина, заявил в противовес его заявлению, что "не дай Бог, чтоб московское дворянство опозорило себя, не исключив Кокошкина". Н. А. Жедринский в горячей речи, раскрыв весь ужас Выборгского воззвания, если б народ пошел по его стопам, сказал, что постановление московского дворянства об исключении Кокошкина может вызвать ропот только в иудействующей части московского населения, а никак не во всей Москве, как говорил князь П. Д. Долгоруков.

Граф Д. А. Олсуфьев явился твердым защитником исключения Кокошкина. Ему представлялось странным, что защитники Кокошкина, представители кадетской партии, хотят удержать его в среде дворянского собрания, с их точки зрения являющейся анахронизмом. Он не обвинял Кокошкина в бесчестном поступке, допускал, что многие, быть может, анархисты не бесчестны, но говорил, что мыслимо ли, чтоб анархист требовал, чтоб его оставили в московском собрании.

Ю. П. Бартенев рассматривал поступок Кокошкина как измену, как бесчестное деяние, которое могло вызвать целые потоки крови. К. Н. Пасхалов говорил, что "если обелим Кокошкина, то похороним московское дворянство". Ф. Д. Самарин говорил последним и, присоединяясь к соображениям графа Олсуфьева, сказал, что если собрание отклонит предложение об исключении Кокошкина, то тем самым оно одобрит Выборгское воззвание.

Закрытой баллотировкой собрание большинством 260 голосов против 92 решило исключить Ф. Ф. Кокошкина из Московского дворянского собрания. Объявление результатов баллотировки было встречено гробовым молчанием.

31 января принят был текст всеподданнейшего адреса, который накануне подвергся обсуждению в частном совещании. Адрес был принят большинством 198 голосов против 122. А. Д. Самарин прочел адрес:

"Великий Государь! В дни тяжелых испытаний, не раз посещавших Русскую землю, древнее служилое сословие вместе со всеми русскими людьми в течение веков и делом, и словом являло свою веру в зиждительную силу самодержавной царской власти во всей ее полноте и нераздельности. Эта вера не поколебалась и доныне в московском дворянстве.

Государь! Склони снисходительный слух к голосу верноподданного твоего дворянства и милостиво прими его искреннее, от глубины души идущее слово. Ныне, как и встарь, нет на Руси политической силы, равной царской власти. Царь — единый представитель своего народа, державный выразитель его совести. Он один — верховный руководитель его судеб, ответственный лишь перед Богом. Правда царская — в сознании народном — выше и сильнее преходящего внешнего права, и слово царское животворит мертвую букву закона.

Проникнутое этой верой, московское дворянство радостно приветствует властное решение твое, Государь, возвещенное 3 июня минувшего года, видя в нем проявление свободной воли царя: только он, в единении с народом, может дать желанное обновление Русской земле. Судьбы России вверены тебе, Государь. Под гнетом соблазнов и сомнений доселе мутится народная жизнь… Царственной волею своей утверди целость державы твоей, Государь. Водвори в ней законный порядок и охрани жизнь и благосостояние всех твоих подданных. Мы же, готовые по заветам отцов и дедов наших служить тебе и Родине до последней капли крови, повергаем перед Престолом твоим одушевляющие нас чувства любви и упования. Такова наша мысль, таково наше чувство. Молим Всевышнего, да узрит Отечество наше — великая, единая, нераздельная Россия, верная своему историческому прошлому, — годы счастия, мира и благоденствия в роды родов".

Чтение адреса покрыто было восторженными кликами "ура" и продолжительными рукоплесканиями. Когда все успокоились, поднялся князь Е. Н. Трубецкой и от группы дворян (по преимуществу кадетского лагеря, в лице 51 человека) прочитал следующее особое мнение с просьбой приложить его к журналу заседания:

"Вполне сочувствуя единодушному желанию московского дворянства выразить наши верноподданнические чувства монарху и признавая посему желательным подачу приветственного адреса, мы, нижеподписавшиеся, считаем, однако, долгом заявить следующее. Основная мысль принятого на дворянском собрании адреса сводится к отрицанию законодательных прав народного представительства, что в корне противоречит манифесту 17 октября, всему Учреждению Государственной Думы, а также статьям 7 и 86 Основных законов. Адрес заключает в себе несомненное пожелание об изменении существующего государственного строя, а потому представляется нам неприемлемым по существу и незаконным по форме.

Принимая во внимание, 1) что заявления о необходимости изменения государственного строя не входят в компетенцию сословных учреждений; 2) что заявления об общегосударственных нуждах представляются в настоящую минуту излишними ввиду существования представительных учреждений, призванных о них заботиться; 3) что в силу постановления дворянского собрания от 30 января была исключена самая возможность официального обсуждения адреса, и стало быть, и голосования каких-либо поправок; 4) что официальное обсуждение на дворянском собрании ни в коем случае не могло быть заменено обсуждением частным ввиду невозможности делать на частном собрании какие-либо постановления, мы просим приложить наше особое мнение к журналу заседания".

1 февраля Н. Ф. Рихтер от небольшой группы дворян внес по поводу принятого всеподданнейшего адреса особое мнение: "Не считая возможным по долгу верноподданного, по совести и принятой нами присяге подать свой голос за принятие предложенного нам в заседании 31 января сего года проекта всеподданнейшего адреса как противоречащего Основным законам и манифесту 17 октября 1905 г., мы, нижеподписавшиеся, подали свои голоса за его отклонение. Но так как упомянутый адрес в собрании не обсуждался и принят закрытой баллотировкой, то, не желая принимать на себя нравственной за оный ответственности, мы просим настоящее наше мнение приложить к журналу заседания 31 сего января". Это особое мнение, кроме Н. Ф. Рихтера, подписали: граф Ф. А. Уваров, А. Д. Грузинов, князь Л. М. Голицын, граф А. Гудович, А. А. Шлиппе, П. Дурново, А. Аверкиев, барон А. А. Крюднер-Струве, В. Рихтер, граф Мусин-Пушкин, князь А. В. Голицын, В. Р. Расторов, граф Д. С. Шереметев, князь В. С. Мещерский и M. M. Людоговский.

После этого князь П. Н. Трубецкой и граф Д. А. Олсуфьев предложили собранию выразить обособленно Государственному Совету и Государственной Думе пожелание плодотворной работы и успеха на благо исстрадавшейся Родины и на счастие и величие обожаемого монарха. Против этого предложения выступил А. Д. Самарин, произнесший горячую речь, сильную по своей ясности и прямоте. Он заявил, что новое предложение имеет целью толкование принятого всеподданнейшего адреса и как бы его дополнение. Никакое толкование, по его словам, к принятому адресу не может быть допущено, иначе пришлось бы вернуться к вторичному обсуждению адреса. Самарин самым решительным образом протестовал против всяких дополнений и толкований адреса, находя это несовместимым с достоинством московского дворянства. По рассмотрении в депутатском собрании внесенного предложения большинством двух третей голосов оно высказалось против посылки телеграммы в Государственный Совет и Государственную Думу. Собрание присоединилось к этому решению депутатского собрания. После этого, прежде чем приступить к выборам на дворянские должности, собрание выразило П. А. Базилевскому глубокую благодарность за труды, понесенные им по исправлению должности губернского предводителя дворянства в течение полутора лет при трудных обстоятельствах. Затем было приступлено к уездным выборам.

По Московскому уезду предводителем дворянства избран был П. А. Базилевский, кандидатом — П. В. Глебов, помощником — Л. М. Савелов и депутатом князь — В. А. Голицын. По Богородскому уезду: предводителем дворянства — А. Д. Самарин, кандидатом — П. П. Кисель-Загорянский, депутатом — Н. И. Андросов. По Серпуховскому уезду: предводителем дворянства — П. А. Янов, помощником предводителя — А. Н. Писарев, депутатом дворянства — П. Н. Костылев. По Звенигородскому уезду: предводителем дворянства — граф П. С. Шереметев, депутатом — Н. Ф. фон Штейн и помощником предводителя — Т. Г. Карпов. По Бронницкому уезду: предводителем дворянства — А. А. Пушкин, единогласно, помощником предводителя — А. А. Варгин, депутатом — П. А. Агапов. По Можайскому уезду: предводителем дворянства — А. К. Варженевский, единогласно; помощником предводителя — С. Г. Варженевский и депутатом — M. M. Людоговский. По Подольскому уезду: предводителем дворянства — А. М. Катков, депутатом — А. П. Сабуров. По Дмитровскому уезду: предводителем дворянства — граф М. А. Олсуфьев, единогласно, кандидатом к предводителю — А. В. Макаров, помощником предводителя — Ф. И. Тютчев, единогласно, депутатом он же, единогласно. По Волоколамскому уезду: предводителем дворянства — князь С. Б. Мещерский, единогласно, помощником предводителя — князь А. Д. Голицын, депутатом — Д. В. Телегин. По Рузскому уезду: предводителем дворянства — граф В. В. Мусин-Пушкин, кандидатом предводителя — П. Ю. Зограф, помощником предводителя — Н. Н. Дурново, депутатом — Н. В. Кадышев. По Клинскому уезду: предводителем дворянства — барон В. Д. Шеппинг, помощником предводителя — М. А. Нарожницкий, депутатом — князь Ю. М. Козловский. По Коломенскому уезду: предводителем дворянства — Д. А. Бутурлин, депутатом — В. Р. Расторов. По Верейскому уезду: предводителем дворянства — А. К. Шлиппе, депутатом — генерал-майор Е. М. Пржевальский.

2 февраля назначены были выборы кандидатов на должность московского губернского предводителя дворянства. В залах Благородного собрания царило большое оживление. Дворянские семейства наполняли хоры. Когда все было готово, председатель П. А. Базилевский предложил дворянам приступить к выборам на должность губернского предводителя дворянства, причем им было оглашено письмо князя Трубецкого, который по закону имел право баллотироваться как бывший предводитель, но не пожелал и отказался. Затем П. А. Базилевский последовательно обращался с предложением баллотироваться к графу С. Д. Шереметеву, к П. М. Рюмину и уездным предводителям, прослужившим трехлетие и более, но все отказывались выставить свою кандидатуру.

Когда очередь дошла до А. Д. Самарина, то сразу раздались крики: "Просим, просим". Почти все дворяне поднялись с мест и огласили зал рукоплесканиями. А. Д. Самарин низко кланялся, отклоняя просьбу, а когда рукоплескания стихли, то обратился к собранию со следующей речью:

"От всей души благодарю господ дворян, которые оказали мне высокую честь, предложив баллотироваться в кандидаты на должность московского губернского предводителя дворянства. Не умею передать словами того смущения, которое овладевает мною в настоящее время.

Пятнадцать лет моей службы прошли в уезде. Круг моей деятельности был сравнительно не обширен и ограничивался почти всецело пределами уезда. Неся по избранию дворянства государственную службу, я всегда считал, что и в уезде я служу дворянству, так как службой своей я всегда старался привлечь доверие к дворянству со стороны всего местного населения, в особенности же со стороны крестьянства.

Теперь вы желаете, чтобы я посвятил себя несравненно более широкой, более почетной, но в то же время и гораздо более ответственной деятельности. Сомневаясь в своих силах и чувствуя недостаточную подготовленность к этому почетному делу, я усердно прошу вас не возлагать на меня столь тяжелого бремени и дать мне возможность по-прежнему служить царю и Родине в родном мне Богородском уезде".

Снова раздались слова "просим, просим", снова овации. На новый горячий призыв А. Д. Самарин ответил такими словами: "Позвольте мне еще раз горячо поблагодарить вас за оказанную мне честь. Я уже высказал вам те сомнения, которые заставили просить вас не подвергать меня баллотировке. Теперь, видя ваше настойчивое желание, я не считаю себя более вправе задерживать собрание своим отказом. Но принимая такое решение, я считаю себя обязанным пред всем собранием открыто заявить, что если мне придется занять должность московского губернского предводителя дворянства, я буду стараться по мере сил и возможности проводить в своей деятельности те начала, которыми до сих пор было живо и крепло московское дворянство и верность которым оно вновь так ярко подтвердило в настоящем собрании".

Согласие Самарина было встречено громом рукоплесканий и криками "браво", "ура". Приступили к баллотировке, и А. Д. Самарин получил 186 избирательных и 87 неизбирательных голосов. Его приветствовали горячими дружными овациями. Выбор другого кандидата остановился на князе С. Б. Мещерском, который получает 151 избирательный и 122 неизбирательных шара.

Я был очень удовлетворен и счастлив избранию Самарина, с которым мне как губернатору предстояло постоянное общение. Дворянство в лице его получило твердого вождя с ясными политическими убеждениями, сильной волей и лучшими традициями и преданного долгу, 3 февраля дворянское собрание закончилось молебствием в Чудовом монастыре.

31 января исполнилось тридцатипятилетие государственной службы управлявшего канцелярией московского генерал-губернатора С. М. Борденава. Это был честнейший человек, кристальной чистоты, скромный, отдававший всего себя службе, щепетильный до мелочей. Он всю почти свою службу провел в генерал-губернаторском управлении, начав ее еще при князе Долгоруком, был долгое время помощником управляющего канцелярией. Все знавшие его не могли не уважать его, не преклоняться перед его преданностью долгу. Он был, правда, мелочен, имел узкий взгляд чиновника, не мог бы занимать ответственного административного поста, но как исполнитель это был редкий по аккуратности человек. В день юбилея его честной службы, не имевшей ни одного темного пятнышка, сослуживцы горячо приветствовали его, а вечером в честь его был устроен обед в "Эрмитаже", в котором приняли участие как его сослуживцы, так и все, кто только имел когда-либо общение с ним.

[31 января состоялся] обед у меня в честь предводителей дворянства и земства. Этим обедом я хотел выразить представителям уездов мою благодарность за то радушие и истинно русское гостеприимство и отзывчивость, которые я встречал с их стороны всюду в уездах при моих постоянных поездках по губернии. Это я и подчеркнул в своей речи, когда пил за здоровье дорогих гостей и единение Дворянства, земства и администрации в общей работе на благо и процветание Московской губернии.

8 февраля в Петербурге в Государственной Думе обсуждался законопроект группы 180 членов Думы о вспомоществовании из средств Государственного казначейства пострадавшим от разбойнических деяний, революционных партий и лиц. Автором этого законопроекта был граф В. А. Бобринский, который преследовал цель не только помощи пострадавшим, но и принципиального осуждения террора, т. е. представлял собой тот акт, который правительство тщетно ожидало от Первой и Второй Думы.

Признавая центр тяжести своего законопроекта именно в принципиальной стороне дела, граф Бобринский поспешил оговорить, что это в сущности даже не законопроект, и он предвидит всевозможные упреки, а именно, что надо было вспомнить и жертвы несчастной японской войны. "Но, — прибавил граф Бобринский, — соответствующий законопроект по этому поводу скоро будет внесен в Думу". Далее оратор объяснил, почему фонд для помощи жертвам террора он предполагал назвать фондом царя-освободителя и мученика. Этим, по его словам, он хотел связать свой проект с делом Государя, уничтожившего у нас рабов и рабовладельцев, давшего великие реформы, готовившие первый абрис представительного образа правления, и погибшего жертвой террора.

Товарищ министра внутренних дел А. А. Макаров в своей речи заявил, что Министерство внутренних дел с чувством глубочайшего удовлетворения приветствует законопроект и видит в нем авторитетное осуждение революции, то, что оно тщетно ждало от первых Дум, но что тогда, по-видимому, разделяли мнение, что законодательное строительство должно осуществляться путем революции, грабежей, убийств, путем "кровавого тумана". Проект графа Бобринского Макаров назвал светлым лучом среди этого тумана, который облегчит борьбу с революцией, к сожалению еще не кончившейся, но [которая], надо надеяться, будет скоро побеждена.

От духовенства выступил протоиерей Разнатовский и поддержал вопрос с точки зрения религиозно-нравственной.

Со стороны оппозиции выступали трудовик Булат и социал-демократ Покровский. Они произносили длинные речи, говорили, что от революции пострадали не только союзники правительства, но и его противники, и еще гораздо в большем количестве, затем обвиняли агентов администрации в противозаконных действиях. Человеколюбивых побуждений, по их словам, у авторов законопроекта не было, ими руководили только стремления поощрить тех, кто охранял их покой, чтоб покой этот им был обеспечен.

Затем выступали А. И. Гучков, барон Мейендорф и Шингарев. Гучков, горячо сочувствуя идее законопроекта, приглашал все партии объединиться. Барон Мейендорф, к удивлению октябристов, вывел заключение совсем для них неожиданное. Он сказал, что революционный террор не есть порочность отдельных субъектов, а великое общественное бедствие. "К сожалению, — сказал он, — весь наш русский прогресс пропитан кровью, и бороться с террором одной только силой нельзя. Нужно суметь доказать, что революционная тактика вредна и безнадежна и так же не приводит к цели, как и современные приемы борьбы с нею правительства". Принимая данный законопроект, по мнению барона Мейендорфа, надо выразить вместе с тем и пожелание, чтобы правительство нашло бы в себе достаточно нравственной силы, дабы в борьбе с крамолой стать на почву законности и потребовать того же и от своих агентов.

Шингарев, присоединяясь к мнению барона Мейендорфа, выставил единственный метод для успокоения страны — последовательное проведение в жизнь законности и широких социальных реформ; что же касается законопроекта графа Бобринского, то от имени партии конституционных демократов он заявил, что партия поддерживать его не будет, находя его негодным с технической стороны и бессодержательным.

Затем выступили правые в большом числе и по адресу своих политических противников предались нападкам. В конце концов большинством голосов законопроект был передан в комиссию о неприкосновенности личности.

12 февраля члены Государственной Думы были приняты Государем в Царском Селе, причем его величество обратился к ним со следующими словами: "Я рад видеть вас у себя и пожелать вам успеха в налаживающейся, по-видимому, работе в Государственной Думе. Помните, что вы созваны мною для разработки нужных России законов и для содействия мне в деле укрепления у нас порядка и правды. Из всех законопроектов, внесенных по моим указаниям в Думу, я считаю наиболее важным законопроект об улучшении земельного устройства крестьян и напоминаю вам о своих неоднократных указаниях, что нарушение чьих-либо прав собственности никогда не получит моего одобрения; права собственности должны быть священны и прочно обеспечены законом. Я знаю, с какими чувствами и мыслями вы явились ко мне, Россия росла и крепла в течение тысячи лет горячей верой русских людей в Бога, преданностью своим царям и беспредельной любовью к своей Родине, и пока это чувство живо в сердце каждого русского человека, Россия будет счастлива, будет благоденствовать и укрепляться. Молю Бога вместе с вами, чтобы эти чувства постоянно жили в сердцах русских людей и чтобы солнце правды засияло над нашей могучей родной землей".

Эти слова Государя императора я приказал отпечатать для ознакомления с ними населения губернии и расклеить с нижеследующим моим разъяснением:

"В этих высочайших словах крестьянское население России вновь находит драгоценное подтверждение неуклонных намерений монарха создать благоденствие крестьян путем улучшения земельного устройства и путем ограждения прав собственности их наравне с другими сословиями. Но в этих словах заключается также твердый приказ царя, чтобы крестьяне соблюдали полный порядок и с уважением относились к чужой собственности.

Исполняя свой долг пред Государем и пред населением вверенной моему управлению губернии, я вновь, как делал это и прежде, обращаюсь к крестьянам с душевным советом и просьбой хранить спокойствие и порядок. Только при соблюдении этого спокойствия и порядка возможно проведение реформ и улучшение быта крестьян.

Я уверен, что московское крестьянство оправдает мои надежды, как оно и ранее оправдывало их, что мир и полное уважение к чужой собственности будут сохранены, как сохраняются ныне, и что мне не придется прибегать к каким-либо крайним мерам".

13 февраля я получил весьма грустное сообщение о пожаре в одном из волостных правлений Коломенского уезда. Сгорело все дотла, все дела и среди них сам волостной старшина Поляков, обуглившийся труп которого был извлечен из груды мусора и пепла без головы, ног и рук. Причина пожара осталась загадкой.

16 февраля высочайшим приказом назначен был в Москву градоначальником генерал-майор А. А. Адрианов. Он окончил курс в Павловском военном училище в Петербурге, затем, прослушав курс в Военно-юридической академии, пошел по военно-судебному ведомству. С генерал-губернатором Гершельманом [он] познакомился в бытность свою военным судьей Московского округа в 1906 и 1907 гг., когда и обратил на себя внимание Гершельмана, который и выдвинул его на пост градоначальника. Последнее время он был военным судьей в Петербурге. А. А. Адрианов был резкой противоположностью Рейнботу, это был аккуратный, незаметный работник, не блестящего ума, строгий законник, популярности не искал, работал честно и добросовестно, но так как он был чересчур кабинетный работник, то как градоначальник был слаб и нераспорядителен. Был очень хорошим семьянином.

Жена его Анастасия Андреевна была хорошая женщина, гостеприимная, но представляла собой несколько провинциальную барыню с претензиями. На мужа имела большое влияние, не всегда хорошее, благодаря своему тщеславию. За время моего губернаторства у меня все время с Адриановым были отличные отношения, и по служебным делам с ним всегда было приятно иметь дело. Впоследствии, когда я был уже товарищем министра, в 1915 г., а в Москве главноначальствующим был князь Юсупов, попавший на такой пост по какому-то печальному недоразумению и малодушию министра, внутренних дел Маклакова, не решившегося пойти против этого смехотворного назначения, Адрианов совершенно не сумел себя поставить в самостоятельное положение и, трепеща перед Юсуповым, сын которого был женат на племяннице Государя, стал в положение "как прикажете", боясь заявить свое мнение.

Благодаря этому Адрианов, оставив всякую инициативу и исполняя только глупые и несуразные распоряжения Юсупова, проявил полную несостоятельность и попустительство во время глупейшего погрома немцев, вернее просто открытого грабежа под фирмой "немцев" — этого позора, случившегося в Москве в мае 1915 г. По моему докладу тогда Государю по возвращении моем из Москвы, Адрианов был отчислен от должности, но об этом я буду говорить в свое время.

16 февраля возобновились заседания губернского земского собрания, на котором постановлено было предъявить гражданский иск прежнему составу управы за понесенные земством убытки вследствие упущений в делопроизводстве корзиночной мастерской в Вяземах. С этим постановлением собрания я не согласился и, опротестовав его, внес в губернское по земским и городским делам присутствие для отмены. Мотивировал я свой протест тем обстоятельством, что нельзя делать постановления о предъявлении иска, не разрешив предварительно вопроса о незаконности тех действий, коими старой управой был нанесен ущерб земскому хозяйству. Губернское присутствие согласилось со мной, и постановление было отменено.

Представители старой управы таким постановлением остались недовольны. Не усматривая в своих действиях ничего незаконного, они предпочитали разбор дела на суде, а не прекращение его административным порядком, каким являлось постановление губернского присутствия. Поэтому представители старой управы во главе с Головиным решили внести в ближайшее чрезвычайное земское собрание подробно мотивированное заявление с доказательствами возможности предъявления им иска. В конце концов гражданский иск предъявлен не был, сумма ущерба представляла собой всего три тысячи руб. с небольшим, да и не следовало его вовсе предъявлять, так как злоупотреблений, повлекших ущерб, конечно не было. Собрание погорячилось.

В том же присутствии, в котором было отменено постановление о предъявлении иска, рассматривались и неправильные действия Воскресенского городского старосты и Рузской земской управы во главе с Цыбульским. Присутствие постановило первому объявить строгий выговор за несвоевременные записи расходных денег, а относительно Рузской земской управы представить министру внутренних дел об объявлении такового же выговора всему составу управы во главе с председателем ее Цыбульским за неотопляемость больниц в уезде.

18 февраля дворяне и земцы чествовали меня обедом в ресторане "Эрмитаж". Обед был многолюдный, трогательный, было провозглашено много тостов на почве объединения дворян, земцев и администрации. У моего прибора лежало художественное меню, любезно исполненное акварелью членом губернской земской управы С. К. Родионовым в русском древнем стиле.

Меню изображало Кремль, от которого гирляндой спускались гербы Московской губернии и уездов, как бы отвечая тому, что и в 17 веке, когда впервые начало слагаться русское земство, то и тогда оно слагалось и тянулось возле Москвы и к Москве. Это очень ярко было подчеркнуто в речи графа П. С. Шереметева, когда он говорил о роли земства в объединении общественных сил.

14 февраля из Мюнхена получено было известие о кончине А. И. Чупрова — известного профессора Императорского Московского университета и весьма популярного среди молодежи. Он известен был своими талантливыми трудами по политической экономии, пользовался большой любовью со стороны студенчества, которое наполняло всегда его аудиторию. Он подкупал слушателей своей необычайной чуткостью, был человеком очень добрым и всегда был готов прийти на помощь каждому. Он профессорствовал с 1874 по 1899 г. Я познакомился с ним в 1897 г., во время всероссийской переписи, когда мы одновременно с ним состояли членами Московской переписной комиссии, бывшей под председательством старика Ахшарумова — председателя межевой канцелярии в Москве. Он оставил тогда во мне очень хорошее впечатление.

А. И. Чупров умер совершенно неожиданно, от разрыва сердца, на квартире мюнхенского профессора Лотца, в ту минуту, когда он пришел его навестить и здоровался с его женой. Он почувствовал себя дурно и тут же скончался. Тело Чупрова прибыло в Москву 3 марта, отпевание происходило в университетской церкви, похороны — на Ваганьковом кладбище. Присутствовала масса народа, всевозможные депутации, венков было бесконечное количество. Я присутствовал при его отпевании в университетской церкви.

С начала 1908 г. ко мне вдруг стали поступать анонимные жалобы по разным делам, главным образом касавшиеся городского управления Павловского Посада, большинство жалоб были присланы по почте со штемпелем "Павловский Посад". Вообще я должен сказать, что очень редко получал анонимки, так как все привыкли к тому, что я на них никогда не обращал внимания и не читая бросал в корзинку. У моего подъезда дома губернатора был ящик для опускания прошений. Ключ от этого ящика находился у меня, я сам его вскрывал и вынимал находившиеся в нем бумаги и письма. Иногда попадались обыкновенные письма с наклеенными марками на имя разных лиц, которые по рассеянности нашей публики опускались в мой ящик вместо почтового.

Над ящиком было соответствующее объявление, гласившее о том, что ящик вскрывается мной и все прошения, туда опускаемые, попадают непосредственно в мои руки, при этом была и оговорка, что прошения и письма без подписи или с подписью, но без адреса, как анонимные, не будут читаться, а подвергаться уничтожению. И вдруг, совершенно для меня неожиданно, на меня посыпались анонимки из Павловского Посада.

Я решил тогда обратиться к населению Павловского Посада с следующим объявлением:

"К жителям Павловского Посада. Ко мне в значительном количестве стали поступать за последнее время из Павловского Посада неподписанные (анонимные) жалобы жителей на действия городского управления и по другим делам. Имея в виду, что каждый обыватель Посада имеет полное право открыто, не скрывая своего имени, заявлять мне о неправильных действиях как городского управления, так и других местных властей, и что каждый скрывающий свое имя поступает нечестно, не желая или боясь подтвердить личным показанием свое заявление, объявляю жителям Посада, что такие анонимные заявления я, не читая, буду уничтожать, так как безымянному доносу не может быть дано никакой веры.

Вместе с тем обращаюсь к жителям Посада с просьбой воздействовать на своих сограждан к прекращению предосудительного обычая посылки анонимных кляуз и доносов. Такого рода доносы только кладут тень на город. Пусть каждый житель Посада идет ко мне открыто с своей жалобой, если она справедлива, или пишет мне за полной своей подписью и верит, что такую справедливую жалобу я всегда готов удовлетворить".

2 марта в Петербурге скончался состоявший при особе Государя императора генерал-адъютант О. Б. Рихтер. Это был маститый старик, он был генерал-адъютантом еще Александра II с 1871 г., в царствование же Николая II был назначен состоящим при особе Государя в 1898 г. Рихтер был долгое время командующим Императорской главной квартирой и начальником Канцелярии по приему прошений на высочайшее имя, и состоя в этих должностях, сеял вокруг себя много добра. Ко всем обращавшимся к нему он относился со свойственной ему доступностью, мягкостью и добротой, для каждого у него находилось слово утешения, он имел способность терпеливо выслушивать каждого, с какой бы несуразной просьбой к нему бы ни обращались. До конца своих дней он сохранил доброту и любовь к людям. Все Государи, от Николая I, при котором он начал свою службу, и до Николая II, глубоко уважали его за его честную безукоризненную натуру и за правдивость.

Николай II, узнав о кончине О. Б. Рихтера, прислал его вдове нижеследующую депешу: "Государыня императрица и я со скорбью получили известие о кончине вашего мужа. Оттон Борисович был верным другом и честным слугою моего деда и отца. Я его любил и уважал, как самого близкого мне человека. Да поможет Господь перенести эту тяжелую утрату. Николай".

Похороны состоялись в Александро-Невской лавре в Петербурге 4 марта, мне было очень жаль, что мне не удалось отдать последний долг и помолиться у гроба незабвенного Оттона Борисовича, которого я нежно и глубоко почитал.

7 марта прибыл в Москву Адрианов и вступил в должность. Принимая представлявшихся, он обратился к ним с речью, требуя законности, закономерных действий, энергии и преданности делу, прибавив при этом, что таковые требования отвечают и пожеланиям Председателя Совета Министров. Он просил всех непосредственно обращаться к нему за советом и помощью. Служебные помещения в доме градоначальника он перенес в третий этаж, что, конечно, было не особенно удобно для приходящей публики.

В последнее время я стал получать множество крестьянских приговоров с ходатайствами о разрешении на открытие трактиров и пивных лавок. Будучи вообще против распространения таких заведений в деревнях и зная, что ходатайства эти являются следствием известной мзды, которую крестьянские общества незаконно берут с трактирщиков, я обратился к населению с объявлением, в котором указал, что по количеству ходатайств об открытии питейных заведения можно бы заключить об известной зажиточности населения, позволявшего тратить на вино излишние средства после того, как им выполнены все повинности. Между тем ходатайства, главным образом, поступали из мест наиболее задолженных. Были случаи, что одни и те же общества сначала просили закрыть винную торговлю, а потом, очень скоро, просили об открытии, говоря, что трактирщики обязались уплатить им ту или другую сумму. Ввиду этого я указывал им в моем объявлении, что буду очень осторожно относиться к приговорам их. Взимать плату за открытие питейных заведений обществу я признал противозаконным. Я указал, что все приговоры о закрытии питейных заведений я буду приветствовать, но и при этом я потребую с общества ответственности за недопущение шинкарства и тайной продажи, что же касается разрешения на открытие питейных заведений, то я буду давать разрешение исключительно безнедоимочным обществам.

5 марта я получил письмо от Председателя Совета Министров, в котором П. А. Столыпин, признавая мое участие в предстоящих заседаниях Общего присутствия Совета по делам местного хозяйства при обсуждении в нем законопроекта по земской реформе полезным, приглашал меня прибыть в Петербург в качестве члена означенного Совета, заседания которого предположено открыть 11 марта.

Я был очень рад этому приглашению, так как все вопросы, подлежавшие рассмотрению, весьма интересовали меня как губернатора, я принимал их очень близко к сердцу, и потому участвовать самому в разработке их меня, конечно, привлекало. Одно меня заботило — в Москве у меня была такая масса работы, что я не знал, как мне со всем этим справиться. Благодаря близости Петербурга (10 часов в курьерском поезде) я надеялся, что смогу в случае надобности всегда отлучиться из Совета и приехать на денек в Москву.

11 марта я и приехал в Петербург, остановился, как всегда, в запасном доме Зимнего дворца у моего друга Э. Р. Зейме. В 12 часов дня в тот же день последовало открытие заседаний в зале Совета Министров в Мариинском дворце. Совет по делам местного хозяйства собирался впервые, это была мысль П. А. Столыпина. Он хотел заготовленные министерством законопроекты раньше внесения в Думу подвергнуть критике общественных деятелей, как городских, так и земских, и некоторых губернаторов, в присутствии представителей ведомств, участвовавших в составлении законопроектов. Около 2 часов дня зал Совета Министров стал наполняться съехавшимися со всей России представителями земств и городов.

Я почти никого не знал, так как от Москвы было только двое — Н. Ф. Рихтер и H. M. Перепелкин, а из губернаторов также двое — петербургский, А. Д. Зиновьев, милейший симпатичнейший и весьма знающий человек, и я, так что сначала я чувствовал себя как-то не по себе среди всего незнакомого разнообразного люда.

В 2 часа прибыл Столыпин, и начался молебен, а затем всё перешли в зал заседания Совета Министров и заняли свои места за полукруглым столом. Заняв председательское место, П. А. Столыпин прежде всего огласил список высочайше утвержденных 10 марта в звании постоянных членов Общего присутствия Совета председателей губернских земских собраний, а затем обратился к присутствовавшим с […] речью. […]

Сказав это, Столыпин встал, и дальнейшее заседание продолжалось уже под председательством С. Е. Крыжановского. Решено было, что заседания Общего присутствия будут проходить в Мариинском дворце, а заседания комиссий в здании Министерства внутренних дел на Морской, 61, куда и решено было собраться на другой день для обсуждения вопросов о порядке занятий и разделения на группы, т. е. комиссии.

Состав Общего присутствия определился таким образом: председатель — П. А. Столыпин, заступающий — С. Е. Крыжановский; затем товарищи министра А. А. Макаров и А. Н. Лыкошин. Представители отделов Министерства внутренних дел и других министерств в числе 18. Представители земств в числе 35 и городов в числе 12. Управляющий делами Совета был М. В. Иславин, который своей любезностью и предупредительностью оставил во всех членах совещания самое дорогое благодарное воспоминание.

12 марта состоялось распределение членов по комиссиям. Всего образовано было 4 комиссии: 1) по обсуждению законопроекта о поселковом управлении, 2) о волостном управлении, 3) избирательном цензе и 4) выделении городов в самостоятельные единицы. Я записался в первую комиссию, о поселковом управлении, интересуясь этим вопросом, так как в Московской губернии за последние годы поселковая жизнь получила большое развитие. Председателями комиссий были выбраны: П. И. Стерлигов — гласный тамбовского земства, он производил впечатление человека, хорошо знакомого с земским делом, но несколько поспешного в выводах и неглубокого, как председатель был несколько грубоват. С. А. Бекетов — гласный казанского земства, человек весьма корректный, осторожный в выводах и очень добросовестно разбиравший каждый вопрос; как председатель комиссии очень приятный. Ю. В. Шидловский — гласный воронежского земства, прекрасно вел заседания в своей комиссии, давал всем высказываться и сам, обладая широким практическим взглядом, не вдавался в мелочи. Барон В. В. Меллер-Закомельский, гласный петербургского земства, мой товарищ по Пажескому корпусу, человек очень серьезный и обстоятельный, несколько только медлительный. Занятия комиссий происходили ежедневно от 11 до 5 часов. По выработке ряда вопросов назначались общие собрания под председательством С. Е. Крыжановского или, за его отсутствием, А. Н. Лыкошина. П. А. Столыпин председательствовал только два раза.

Конечно, самые приятные и дельные заседания были, когда председательствовал Столыпин, на этих заседаниях достигалось больше всего результатов. Затем шел С. Е. Крыжановский, но он не всегда проявлял интерес к делу и вел заседания с некоторым ухарством, хотя надо отдать ему справедливость, заседания под его председательством, когда он не торопился, проходили успешно, он их вел мастерски. Зато добрейший А. И. Лыкошин совершенно не умел вести заседаний, мямлил, давал говорить не по существу рассматриваемого вопроса, не умел резюмировать сказанного, разрешал говорить без очереди, вообще не умел соблюсти порядка в заседании, отчего при нем всегда рассматривалось вдвое меньше вопросов, чем при председательствовании Крыжановского.

Занятия в Совете продолжались ежедневно до 5 апреля включительно. Общих присутствий за это время было 14. Заседания происходили иногда и утром, и вечером, проявлено было много интереса, все работали на совесть, и результат был несомненен. Кроме того, нельзя отрицать и той пользы, которую все присутствовавшие вынесли от знакомства друг с другом, обмена мнений. Все сблизились, за все время не произошло ни одного недоразумения, не было ни интриг, ни ссор. Общее присутствие Совета представляло собой дружное сообщество, члены коего были объединены общей идеей принести своими знаниями и опытом посильную помощь Родине.

На другой день после закрытия весенней сессии мы все были приглашены на завтрак к П. А. Столыпину. Завтрак был в доме министра на Фонтанке. Столыпин очень радушно встречал гостей, все чувствовали себя непринужденно, и завтрак прошел весьма оживленно. Столыпин благодарил всех за труды, ему от имени всех присутствовавших отвечал Рихтер. "На меня, — сказал он, — товарищами моими, представителями земств и городов, возложено приятное поручение приветствовать вас, глубокоуважаемый Петр Аркадьевич, и провозгласить тост за ваше драгоценное здоровье. Но прежде чем исполнить поручение, прошу разрешения сказать несколько слов, искренних и нелицеприятных, идущих из глубины моей души и сердца. Моя задача, не скрою, очень трудна. Эта трудность заключается в том, что я не нахожу слов, да, впрочем, их и не найдется во всем обширном русском словаре, чтоб выразить вам всю, глубину чувств, завоеванных вами в наших сердцах. Призванные волею державного вождя земли Русской в годину тяжелых испытаний на высокий и ответственный пост руководителя судьбами нашей истерзанной врагами Родины, вы, Петр Аркадьевич, первый проявили твердую решимость не преклониться перед врагом, где бы он ни был. Вы проявили ту решимость, которой так недоставало руководителям наших судеб на полях Маньчжурии, в Портсмуте, в Петербурге, наконец, во всей России. Вы решили действовать безбоязненно, полагаясь только на Бога, руководствовались одним стремлением исполнить свой долг пред царем и Родиной. Вы приступили к этой задаче, не щадя жизни и здоровья самых близких вам лиц, не оберегая ваши силы. Этой решительностью, твердостью и готовностью жертвовать собой на благо царя и Родины во всякую минуту вы снискали себе наше восторженное преклонение, вы воскресили в нас надежду, что далеко еще не все потеряно. Одним словом, вы явились нам тем Мининым, который спас нашу Родину в наше неблагополучное время. Да хранит вас Бог и его Святая Матерь на благо царя и Родины! Думаю, господа, что я верно выразил ваши мысли и чувства. Господа, за здоровье Председателя Совета Министров, глубокоуважаемого Петра Аркадьевича Столыпина!"

Вечером в тот же день в ресторане "Медведь" мы давали ответный обед Столыпину, который за столом в своей речи подчеркнул, что в тесном сближении представителей он видит будущее России. Обед был оживленный, но непродолжительный, так как приехавшие издалека спешили вернуться домой и торопились на поезд. Я тоже выехал в Москву в тот же вечер. В течение всей сессии я несколько раз ездил в Москву по срочным делам.

В ожидании возможного появления холеры, так как в Поволжье в разных местах уже было несколько случаев, я обратился 16 марта к владельцам фабрик и заводов с […] объявлением. […] Одновременно с сим я снесся с губернской и земской управой, отдал необходимые распоряжения по полиции. К счастью, весна и лето прошли благополучно, к осени стали появляться подозрительные по холере заболевания, но только единичные. 1 сентября Москва и Московская губерния объявлены были угрожаемыми по холере, все поезда останавливались, не доезжая до Москвы, и происходила проверка среди пассажиров, нет ли между ними заболевших. Мною было назначено несколько санитарно-врачебных комиссий для осмотра наиболее угрожаемых мест. Комиссии эти обратили внимание на антисанитарное состояние полей орошения г. Москвы и неудовлетворительное состояние жилищ рабочих там же. Подвергнув штрафу инженера, заведовавшего полями орошения, и инженеров, в ведении которых находились рабочие, я обратился с просьбой к градоначальнику предложить городскому управлению обратить внимание на санитарное состояние подведомственных городу учреждений, находившихся в пределах губернии.

Земские управы и земские врачи проявили большую энергию в борьбе с холерой, и надо отдать им справедливость, что благодаря им холера по губернии не распространилась. Среди единичных случаев холеры, бывших в губернии, общее внимание врачебного мира привлекла женщина, находившаяся уже 10 дней в заразном бараке Измайловской земской больницы и бывшая, по-видимому, совершенно здорова, не дававшая никаких холерных явлений. Между тем троекратное бактериологическое исследование обнаружило у нее в огромном количестве холерные вибрионы, притом самого злокачественного и убийственного качества. По совету известного бактериолога Берсенева женщина эта оставлена была в больнице еще на две недели в надежде, что этим временем она избавится от вибрионов. Этот случай подтвердил мнение некоторых врачей, что есть организмы, которые совершенно не реагируют на заразу холеры.

Так как в последнюю очередную сессию Московского губернского земского собрания много вопросов осталось нерассмотренными, то пришлось разрешить чрезвычайное губернское собрание, которое и открылось 17 марта, но, к сожалению, сессия эта просуществовала недолго, на третий день пришлось ее закрыть, так как часть гласных, недовольная направлением, которое приняли прения на последних заседаниях собрания, стала бойкотировать и не посещать заседаний, вследствие чего кворум отсутствовал и два дня подряд гласные съезжались безрезультатно. По моему распоряжению собрание было закрыто.

18 марта со всеми чинами Свиты я был на встрече великого герцога Гессенского, брата императрицы и великой княгини Елизаветы Федоровны, который прибыл в Россию вместе с супругой великой герцогиней Элеонорой. Их высочества прибыли в Царское Село, где в императорском железнодорожном павильоне и состоялась торжественная встреча. Был выстроен почетный караул, Государь император был в форме Гессенского своего имени полка и встречал великого герцога вместе с императрицей и августейшими дочерьми. 15 марта их королевские высочества отбыли в Москву к великой княгине Елизавете Федоровне и поселились в Николаевском дворце, где и оставались до 3 апреля.

20 марта Киевский гренадерский полк, шефом коего был покойный великий князь Сергей Александрович, а после его кончины великая княгиня Елизавета Федоровна, праздновал свой 200-летний юбилей. По сему поводу на Александровском плацу, против казарм, состоялся церковный парад, который за отсутствием командующего войсками принимал всеми любимый командир корпуса генерал Экк.

25 марта командующему Императорской главной квартирой министру двора барону В. Б. Фредериксу исполнилось 50 лет со дня его производства в офицеры. Барон в это время находился за границей, и от имени нас, лиц Государевой Свиты, к которым барон Фредерикс всегда относился с удивительным вниманием и предупредительностью и которого мы все глубоко почитали, послана была следующая депеша за подписью помощника его по должности генерал-адъютанта Долгорукова: "Генерал-адъютанту барону Фредериксу. Я имею честь представить Вашему высокопревосходительству поздравления от лиц Государевой Свиты. Мы все, преисполненные самыми сердечными к Вам чувствами, просим Вас в день 50-летия Вашей службы в офицерских чинах принять выражение наших искренних сердечных пожеланий. Ко всем проявлениям симпатии, которые Вас окружают сегодня, позвольте присоединить и наши благодарные воспоминания о том доброжелательном и рыцарском отношении, которое Вы всегда проявляли к нам. Проникнутые этим, мы просим Всевышнего сохранить Вас еще долго среди нас, уважающих Вас до глубины наших сердец и горячо Вас любящих".

1 апреля в Москву прибыл великий князь Владимир Александрович для присутствия при освящении памятника-креста в Кремле на месте убиения великого князя Сергея Александровича. В 4 часа дня у места памятника отслужена была панихида от чинов Киевского полка в присутствии великой княгини Елизаветы Федоровны, а в 6 часов состоялось освящение храма-усыпальницы. На другой день совершено было торжественное богослужение в Чудовом монастыре, после чего под звуки "Коль славен" хоров музыки частей войск, построенных на Сенатской площади, из монастыря двинулся крестный ход к месту памятника. Во главе духовенства шли митрополит Владимир, епископы Трифон, Евдоким и Анастасий, архимандрит Чудова монастыря Арсений и бывший духовник великого князя протопресвитер Зверев. Затем следовали августейшие особы — великий князь Владимир Александрович, великая княгиня Елизавета Федоровна, великий герцог Гессенский с супругой, великий князь Дмитрий Павлович и великая княжна Мария Павловна, за ними лица Свиты.

Все приглашенные к этому времени уже разместились в особо устроенном павильоне. После молебствия и окропления памятника и знамени святой водой была провозглашена "вечная память" великому князю Сергею Александровичу и возложены были венки. Венки были следующие: "Своему командиру — преображенцы", "Незабвенному шефу — 5-й гренадерский Киевский", "От Свиты", "Незабвенному командующему войсками — чины штаба округа", "Августейшему командующему войсками — московские лейб-драгуны", "Незабвенному председателю — Императорский исторический музей", "Народный дом имени великого князя Сергея Александровича" и др.

Памятник был сооружен по эскизу художника В. М. Васнецова: бронзовый крест с эмалью с изображением Распятия и Скорбящей Божьей Матери над ним. Крест укреплен был на постаменте из темно-зеленого лабрадора, положенного на гранитном основании. Внизу на кресте была надпись: "Отче, отпусти им — не ведят бо, что творят".

7 апреля в Николаевском дворце в Москве великая княжна Мария Павловна принимала поздравления от общественных и сословных учреждений и разных лиц по случаю предстоявшего брака ее с принцем Шведским. При этом присутствовали великая княгиня Елизавета Федоровна, великий князь Дмитрий Павлович, моя сестра, состоявшая при великой княжне, воспитатель Дмитрия Павловича полковник Лаймиг и я.

Депутация московского дворянства во главе с А. Д. Самариным поднесла великой княжне икону Св. Марии Магдалины — копию с картины В. М. Васнецова в Киевском соборе, икона была написана дочерью Васнецова. Самарин приветствовал великую княжну перед вступлением в брак и просил принять икону, как благословение на счастливую жизнь на утешение великой княгине Елизаветы Федоровны, радости и скорби которой были всегда близки московскому дворянству.

Н. И. Гучков, П. И. Калашников и С. Я. Мамонтов от городского управления поднесли икону Иверской Божьей Матери, причем Н. И. Гучков сказал: "Москва привыкла считать вас, ваше императорское высочество, московской великой княжной, вы коренная москвичка, вы родились под Москвой, воспитались в стенах Москвы, и ваша деятельность по оказанию помощи бедным протекала совместно с деятельностью великой княгини Елизаветы Федоровны. Теперь вы покидаете Москву, и Московская городская дума поручила мне совместно со старейшими гласными напутствовать вас особо чтимой в Москве иконой Иверской Божьей Матери".

От купеческого общества Лосев, Усачев и Проскурняков и старшина биржевого общества В. Г. Сапожников приветствовали великую княжну словами: "Московское купечество, неизменно преданное своим Государям, их царственному роду, всегда находило в сердце своем отзвук на всякие события в их семье, и ныне оно радуется радостью вашего высочества и молит Всевышнего, да сохранит Он вас и ниспошлет счастия на многие лета".

От мещанского общества были Н. А. Королев, Сенаторов и художник Пашков. Затем был ряд депутаций от хоругвеносцев храма Спасителя, от Комитета великой княгини Елизаветы Федоровны, от войск Московского гарнизона во главе с генералом Глазовым и др. Группа дам в числе более 100 во главе с M. H. Ермоловой поднесли ларец из серебра с адресом: "Ваше императорское высочество, — гласил адрес, — примите наше сердечное поздравление и пожелания полного счастия в семейной жизни в Вашем новом отечестве. На память о Москве, где под дорогой опекой дяди и тети протекали годы молодости Вашей, позвольте в этом русском ларце поднести Вам Святое Евангелие — благословение московских дам, сердечно Вас любящих и Вам верно преданных".

Весной 1908 г. Москву и Московскую губернию посетило страшное бедствие. В среду на Страстной неделе появились тревожные слухи о быстром подъеме воды в реках, а в ночь на четверг пришло и первое известие, что река Москва выступила из берегов и затопляет деревню Мневники Хорошевской волости Московского уезда, в 6 верстах от Москвы. Так как вскоре за этим пришло второе известие, что в Мневниках и соседней деревне Терехове один за другим затопляются дома и жителям грозит опасность, то я рано утром, захватив с собой спасательные круги и веревки, выехал на место и вместе с исправником Виноградовым и земским начальником Мясновым принял участие в спасании людей и скота, а затем прибыл и член управы Мессенер, принявший на себя по поручению земской управы заботы по продовольствию.

2–3 теплых дня кряду и несколько дождей сразу настолько дружно подвинули таяние снегов и разрыхлили лед, что быстрый и многоводный разлив реки Москвы был вне сомнения, но все же не ожидали такого сильного подъема. Еще 8 числа, во вторник на Страстной неделе, стоявшая почти на летнем уровне вода стала быстро подниматься.

Быстро поднялся в Москве местный лед, быстро взломался и прошел, когда стал прибывать лед с верховьев реки. Почти одновременно, по полученным мной телеграммам, лед двинулся из Рузы и Можайска, вскрылись все многочисленные речонки и понесли свой лед. Вода стала подыматься чрезвычайно быстро. 9-го, когда я поехал в Терехово, она поднялась уже на 4 аршина, затем 10-го еще на столько же. Вода в городе подошла к самому карнизу набережных и начала выступать на мостовую. Около трех часов дня весь левый берег был еще свободен от воды, но в Замоскворечье вся набережная была уже залита водой, которая быстро проникала во все улицы и проулки. В угловые владения обеих Якиманок можно было подъезжать только на лодках. После пяти часов вечера вся площадь между рекой Москвой и Водоотводным каналом представляла собой картину потрясающую, но удивительной красоты. Начиная от дома Протопопова у Каменного моста нельзя уже было проехать ни по Неглинному, ни вдоль Кремлевской стены, ни по Москворецкой набережной — все было залито водой. Небольшой сухой оазис был только у въезда с Балчуга на Москворецкий мост. Далее по Москворецкой набережной можно было проехать только до Китайского проезда: вперед по направлению к Устьинскому мосту двигаться на лошадах было нельзя, и городовые бросались в воду, чтоб останавливать пытавшихся проехать.

На Устьинский мост можно было проехать кружным путем, через Китайский проезд, Солянкой, что я и сделал верхом, чтобы попасть в окруженный водой народный дом в Садовниках, но и тут приходилось переезжать громадное озеро, причем вода была выше брюха лошади, и мои ноги, когда я ехал верхом, были в воде. При переезде через Устьинский мост жуть брала, старый мост дрожал от напора воды, проносившиеся льдины почти касались наката моста. К народному дому в Садовниках я не мог подъехать верхом, пришлось пересесть в лодку, в которой я и подъехал прямо ко второму этажу.

"Болото" превратилось в настоящее бушующее море. В воде отражались огни фонарей и квартир, расположенных во втором этаже, в первых была абсолютная темнота. С большими трудностями я выехал на Раушскую набережную в наиболее высоком ее месте, вода бурлила, лошадь со страху фыркала.

Особенно красивая картина была вечером между мостами Каменным и Москворецким, возвышавшимися над сплошной водной поверхностью. В воде ярко отражались освещенные электрические фонари обоих мостов, а по линии набережных почти над поверхностью воды горели газовые фонари, от которых виднелись только верхушки и которых не успели потушить — казалось, что это плавающие лампионы на воде. Кое-где виднелись лодки, наполненные пассажирами с горящими свечами в руках, — это возвращались богомольцы из церквей после 12-ти Евангелий в Страстной четверг.

Крымский вал был сух, но зато огромные пустыри близ Голицынской и Городской больниц, Хамовники — низкая его часть, огороды близ Новодевичьего — это было сплошное море. Дорогомилово, Пресня представляли собой Венецию.

11 числа, в Страстную пятницу, вода продолжала подниматься, теплая ночь и солнечное утро как будто придали ей силы. На одну треть Москва была покрыта водой. Новый ряд улиц был под водой, где я еще накануне проезжал верхом, проехать уже нельзя было, всюду сновали лодки; протянуты были кое-где канаты, попадались наскоро сколоченные плоты с обывателями, вывозившими свои вещи. Дорогомилово было отрезано от города, и попасть Дорогомиловский народный дом я не мог. Со стороны церкви Благовещения в Ростовском переулке открывался чудный вид. Насколько хватало глаза, весь противоположный берег реки Москвы, все улицы обратились в море сверкающей воды, к Потылихе и Воробьевым горам глаз тонул в безбрежном пространстве бурлившей воды. Только вдали виднелся как бы висящий в воздухе мост окружной дороги. К 6 часам вечера 11 числа вода поднялась на 13 аршин. На Павелецком вокзале вся площадь была залита водой. Последний поезд отошел в 6 часов вечера с большим трудом, колеса не брали рельсов, наконец, подав поезд назад, с разбега удалось поезду двинуться, и он, рассекая воду подобно пароходу, вышел на сухое место. Вода на станции достигала второй ступеньки вагонов.

В это время отовсюду стали поступать сведения — в Дорогомилове вода залила склады сахарного завода, где хранилось 350 тысяч пудов сахару, залило станцию Французского электрического общества, и половина Москвы осталась без света и т. д.

В этот день из уездов ко мне стали поступать сведения, одно донесение за другим, одно тревожнее другого. Из Завидова я получил депешу: "Погибаем от наводнения реки Шоши, спасите". (Шоша — пограничная река с Тверской губернией.) Тотчас я командировал двух чиновников своих, Даксергофа и Андросова, с спасательными принадлежностями и продовольствием. Через час по получении депеши они уже выехали на специальном паровозе до самой реки Шоша. Оказалось, что вода хлынула сразу и затопила деревню Селивестрово. С опасностью для жизни пришлось работать Андросову и Даксергофу, спасая жителей и скот, захваченный в домах ночью быстрым напором воды. Существенную помощь при этом оказал член Клинской уездной земской управы Рогожин, быстро доставивший на место необходимый для устройства плотов лес и принявший участие вместе с чинами полиции в спасении жителей и снабжении их хлебом.

Одновременно я направил один отряд на помощь в Бронницкий и Коломенский уезды, другой в Звенигородский. По окончании работ в деревне Селивестрове я командировал Андросова в Звенигород, а Даксергофа в Коломну. Андросов с звенигородским исправником и приставом Чуфаровским на лодке, а где и пешком, посетили все затопленные выше г. Звенигорода селения.

В 8 часов вечера 11 числа вода стала идти на убыль, такие же сведения я получил и из уездов относительно рек Пахра, Яхрома, Пехорка. Я несколько успокоился, как вдруг 12 числа, в Страстную субботу, я получил тревожное донесение от серпуховского исправника — Ока, до сих пор державшаяся, вдруг поднялась и затопила все прилегающие деревни. В ночь на 12-е вода в Оке близ Серпухова поднялась настолько, что размыла все жилые помещения станции Ока и разрушила их, снесла их, а затем и самую станцию. Начальник станции был унесен водой, спасти его нельзя было. Опасались моста чрез Оку, но вода дошла до самых рельс, не, перейдя их, и мост устоял. Вода поднималась до 10 с половиной сажен. Дом, где жил помощник начальника станции Ивановский, также был снесен. Когда жена его выносила вещи, то вдруг, на глазах всех присутствующих, она провалилась под пол и была унесена водой, попав в бушующий водоворот.

Не успел я получить этих печальных вестей из Серпухова, как новая депеша известила меня о страшном бедствии в Белопесоцкой слободе того же уезда, на линии Павелецкой ж. д., на берегу Оки против г. Кашира. Это было вечером около 6 часов в Страстную субботу. Я решил тотчас выехать, но вспомнив, что приеду туда как раз в Светлое Христово Воскресенье, заказал по телефону Филиппову полтораста куличей и пасох и несколько сот яиц, которые были доставлены мне в вагон на вокзал. Поезд отошел в 11 часов вечера, и к утру 13 апреля я был на полустанке, откуда до слободы было не более одной с половиной версты. Я застал удручающую картину. Вся слобода была в воде, кое-где виднелись крыши домов, а местами одни трубы, только нескольких изб вода коснулась слегка, все пространство до противоположного нагорного берега реки Оки, где виднелся г. Кашира, было покрыто водой. Жители со своим скарбом, который успели спасти, с лошадьми, телегами, скотом расположились на горе близ слободы. По улицам слободы сновали лодки, плоты со стражниками и чинами полиции, спасавшими остатки из домов, которые были не совсем еще залиты. Ужас был на лице крестьян, когда я подъехал; увидя меня, бабы заголосили, а старики стали креститься. Тут же был и священник сельский, успевший спасти часть утвари из залитой водой церкви. Как только подвезли куличи и пасхи и разложили их, был отслужен пасхальный молебен, освящены пасхи и куличи. Крестьяне были взволнованы, многие плакали, ведь они все заготовки к Пасхе оставили в избах, спасли только попавшее им под руки. Оказалось, что река Ока все эти дни не проявляла ничего особенного, и жители стали надеяться, что все обойдется, как вдруг поднялся ветер, какой-то необыкновенный шум, и высокая водяная стена устремилась на слободу и залила ее всю; к счастью, сначала было мало воды, и потому люди успели выбраться и вытащить скот, потом вода стала быстро подыматься, она продолжала подыматься и при мне. Вслед за мной к вечеру прибыл и санитарный отряд, снаряженный на средства М. В. Катковой, первой отозвавшейся на мой призыв о помощи.

Сделав все необходимые распоряжения, я выехал обратно в Москву и на следующий день отправился в г. Коломну и Озеры, где разлив реки Оки достиг колоссальных размеров, но тут уже такого бедствия не было. Предупрежденные жители успели заблаговременно принять все возможные меры для спасения имущества и скота.

В Коломне на слиянии рек Москвы и Оки подъем воды был настолько велик, что пароход, на котором я шел, проходил совершенно свободно по полям, не задевая земли. Были места, где видимый горизонт сливался с водой. И среди этой воды два монастыря, как два неприступных оазиса, отражались в воде. Посетил я и деревню Колонец в Бронницком уезде на обратном пути из Коломны в Москву, где около 150 дворов было в воде.

В г. Москве вода стала убывать с утра Страстной субботы, но крайне медленно, и обыватели Замоскворечья, Дорогомилова и других мест провели весьма тяжелую ночь на Светлое Христово Воскресенье. Многие остались без освещения, без припасов, без возможности двинуться. Из Кремля, откуда открывался вид на все Замоскворечье, в эту ночь вместо обычно расцвеченных разноцветными фонарями и бенгальскими огнями многочисленных церквей взору открывалась картина мертвого города — окруженные водой церкви не открывались. Такого наводнения Москва никогда не видела; последнее было в 1856 г., но и тогда вода была на целую сажень ниже, чем в 1908 г.

В первый день праздника вода стала заметно убывать, и днем уже многие улицы освободились от воды, а на второй день вода уже вернулась в свои берега. Глазам обывателей представилась полная картина последствий наводнения — на освобожденных от воды занесенных илом и песком улицах мостовые были местами разрыты, валялись разные обломки, старые поломанные бочки, разбитые баржи, всевозможный скарб. Понадобилось несколько дней усиленной работы пожарных, саперов, обывателей, чтоб привести Москву в порядок.

В течение всей Пасхальной недели я совершил ряд объездов, посетил все села и деревни, пострадавшие от наводнения. Когда я объезжал Туровскую волость и возвращался из села Турова, находившегося на берегу реки Оки, в 15 верстах от станции, верхом, так как иначе проехать из-за низин, покрытых водой, не было возможности, и меня сопровождал также верхом, несмотря на мои уговоры не ехать, председатель Серпуховской управы А. И. Писарев, случилось комичное, но неприятное происшествие. Проезжая по лесу, пришлось довольно долго ехать по воде, причем вода достигала до брюха лошади, а местами и выше. Вдруг лошади Писарева приостановилась и преспокойно стала садиться в воде, желая, очевидно, выкупаться. Бедный Писарев почти с головой окунулся в воду, нас сопровождал только один стражник, с трудом могли мы его вытащить. К счастию, до станции оставалось всего несколько верст, и он мог переодеться в моем вагоне, натереться спиртом и согреться. Я очень боялся за его здоровье, но, слава Богу, холодная ванна ему не повредила. […]

Что касается земских управ, то ввиду непроявления должной заботливости со стороны трех земских управ из семи к пострадавшему населению и непринятия своевременных мер подачи помощи я привлек к ответственности Бронницкую, Звенигородскую и Серпуховскую земские управы.

Под впечатлением этого бедствия, которого я был свидетелем, которое причинило населению неисчислимые убытки — многие остались без крова, а некоторые и без пищи, — я во вторник на Пасхе, 15 апреля, созвал совещание, пригласив предводителей дворянства, председателей земских управ и чинов моего управления с целью обсудить вопрос о помощи.

Ознакомившись с положением дела и выяснив, что бедствие коснулось главным образом уездов Московского, Бронницкого, Звенигородского, Клинского, Коломенского и Серпуховского, совещание постановило: 1) открыть комитеты по оказанию помощи пострадавшим от наводнения: губернский — под моим председательством, а в случае моего отсутствия — губернского предводителя дворянства; и уездные: Московский, Звенигородский, Клинский, Коломенский и Серпуховской под председательством уездных предводителей дворянства; 2) открыть сбор пожертвований деньгами, вещами и пищевыми продуктами путем публикации в газетах; 3) открыть текущий счет в Волжско-Камском коммерческом банке для взноса сумм, не требовавших немедленного расходования; 4) обратиться к митрополиту Московскому с просьбой об открытии сбора в церквах и об отпуске возможно большей суммы из остатка специального капитала, собранного для помощи пострадавшим от беспорядков в 1905 г.; 5) собрать точные сведения о размерах бедствия и 6) собрать экстренные заседания уездных съездов по вопросу о семянных ссудах.

В состав губернского комитета, кроме меня как председателя и заменявшего меня губернского предводителя дворянства А. Д. Самарина, вошли: московский вице-губернатор А. С. Федоров, начальник Московско-Тверского управления земледелия и государственных имуществ Н. И. Акоронко, управляющий Московским удельным округом П. Б. Шереметев, уездные предводители дворянства: московский — Н. А. Базилевский, богородский — И. Н. Кисель-Загорянский, бронницкий — А. А. Пушкин (он же председатель уездной земской управы), верейский — А. К. Шлиппе, волоколамский — князь С. Б. Мещерский, дмитровский — (исправляющий должность) А. В. Макаров, звенигородский — граф П. С. Шереметев, клинский — барон В. Д. Шеппинг, коломенский — Д. А. Бутурлин, можайский — (исправляющий должность) С. Г. Варженевский, подольский — А. М. Катков, рузский — граф Б. В. Мусин-Пушкин и серпуховской — П. А. Янов; председатели земских управ: Московской — (исправляющий должность) В. В. Месснер, Звенигородской — Г. Г. Карпов, Клинской — А. А. Аверкиев, Коломенской — А. Р. Расторов и Серпуховской — В. Н. Писарев. Представители Московского биржевого комитета В. Б. Крестовников и Э. Я. Цоппи и Купеческого общества П. И. Иванов и Г. П. Немчинов; непременные члены губернского присутствия П. П. Полянский и губернского по земским и городским делам присутствия М. Д. Оловенников, советник Московского губернского правления П. В. Истомин и состоящие при Министерстве внутренних дел и откомандированные в распоряжение московского губернатора А. М. Полянский, Г. М. Виноградов (исправляющий должность московского уездного исправника), И. М. Языков, С. В. Степанов (управлявший канцелярией губернатора) и А. В. Аврорин. Делопроизводителем комитета был избран А. В. Аврорин. Впоследствии в состав комитета были приглашены: представитель епархиального ведомства преосвященный епископ Дмитровский Трифон и председатель Рузской уездной земской управы А. И. Цыбульский.

Всех заседаний губернского комитета было семь. Ко дню первого заседания уже имелись почти все необходимые данные, и оказалось, что площадь разлива рек охватила громадное пространство около 600 квадратных верст при подъеме воды в реках до 10 саженей, а в затопленных местах до 5 саженей, пострадало 183 селения и всех 3423 домохозяев, причем выяснилось, что кроме уездов, о которых говорилось на совещании, сильно пострадал еще уезд Рузский.

Открыв свои действия, губернский комитет, обсуждая вопрос о помощи населению, остановился на трех категориях: 1) помощь собственно крестьянам, потерявшим всецело или отчасти жилища, семена, живой и мертвый инвентарь; 2) помощь крестьянским обществам на ремонт колодцев, мостов и общественных сооружений и 3) если останутся деньги, помощь частным владельцам и вообще более зажиточным лицам. План этот впоследствии был несколько изменен.

Благодаря вовремя принятым мерам (по обилию выпавшего зимой снега и отсутствию правильных осадков его предвидели сильный подъем воды и по возможности подготовились), несчастий с людьми и животными почти не было. Людей утонуло только двое, и то один по своей неосторожности, случаи гибели скота были только единичные.

Население всей России горячо отозвалось на помещенное в газетах воззвание. Пожертвования деньгами и вещами присылались из самых отдаленных местностей империи, и к 15 апреля у губернского комитета было уже около 23 000 руб. Из числа крупных жертвователей первым отозвалось московское дворянство, приславшее 1000 руб., такая же сумма была милостиво отпущена великой княгиней Елизаветой Федоровной, 1000 руб. получено через московского генерал-губернатора, 5000 руб. от московских Биржевого и Купеческого обществ, 1000 руб. от В. И. Солдатенкова, 1000 руб. от Литературно-художественного кружка и 5000 руб. были отпущены на первоначальную помощь Министерством внутренних дел.

Все эти деньги были немедленно разосланы в наиболее пострадавшие местности, в том числе и в Рузский уездный комитет, где так же, как и в других пострадавших уездах, был образован уездный комитет по оказанию помощи. Сверх того на помощь населению пришли Общество Красного Креста, Московское местное управление коего для удовлетворения первоначальной острой нужды в пище и одежде направило свои отряды в Белопесоцкую слободу Серпуховского уезда, в селения Золотово, Алешино, Михалево и Фаустово Бронницкого уезда и в Ягунино Звенигородского уезда, где устроило питательные пункты, кормившие ежедневно свыше 600 человек. Отряд в Белопесоцкой слободе, как я уже говорил, функционировал исключительно на средства, предоставленные М. В. Катковой, которая первая отозвалась на мой призыв и личным трудом, и денежными средствами.

Помимо этого я лично и чиновники особых моих поручений раздавали на местах нуждающимся хлеб и одежду, последнюю удалось получить благодаря милостивому участию великой княгини Елизаветы Федоровны, при первых же известиях о бедствии приказавшей отпустить из своего склада различную мужскую и женскую одежду на 500 человек.

Но нужда была еще велика, и требовалось еще много денег на ее покрытие. Вскоре были получены от Комитета при Управлении московского генерал-губернатора из высочайше пожалованных его императорским величеством сумм 34 000 руб., дополненные впоследствии еще 4 000 руб., а также было пожертвовано 1000 руб. великим князем Константином Константиновичем с августейшими сыновьями князьями Иоанном и Гавриилом Константиновичами, каковые деньги по выраженному его высочеством желанию употреблены были на выдачу пособий пострадавшему населению Рузского уезда.

Не оскудевала и рука жертвователей, особенно в этом отношении выделялись московские Биржевое и Купеческое общества, представители которых отзывчиво приняли горячее и щедрое участие в судьбе несчастного пострадавшего от наводнения населения Московской губернии и не раз выводили губернский комитет из затруднительного положения, в которое его ставила невозможность покрыть наличными средствами суммы, заявленные уездными комитетами. В общем, названными обществами было отпущено 40000 руб. и сверх того 3518 руб. в личное мое распоряжение на покрытие убытков должностных лиц, и кроме того, названные общества приняли на себя удовлетворение ходатайств торговцев и промышленников, обращавшихся в Комитет, когда выяснялось, что они, как отнесенные к 3-й категории, должны будут ждать того времени, когда определятся остатки, и рискуют остаться неудовлетворенными как по возможному отсутствию остатков, так и по слишком крупным размерам своих убытков, покрытие которых могло оказаться губернскому комитету не по силам. Из числа частных лиц очень крупной жертвовательницей оказалась В. А. Морозова, которая кроме 1000 руб., присланных в губернский комитет, дала еще 13000 руб., лично распределив их между комитетами наиболее пострадавших уездов.

В мае месяце великая княгиня Елизавета Федоровна выразила желание принять на себя заботы о населении Звенигородского уезда и покрыть из личных средств всю ту сумму, которой не будет доставать уездному комитету на покрытие убытков от наводнения, таким образом, Звенигородский уезд перестал нуждаться в помощи губернского комитета. Существенную помощь населению оказали ведомства удельное и государственных имуществ путем бесплатного отпуска леса, а также епархиальное ведомство, которым в июне месяце было прислано в губернский комитет 23 631 руб. 94 коп. из капитала, оставшегося из сумм, собранных в свое время на помощь пострадавшим от беспорядков 1905 г.

Постепенно, приблизительно через полтора месяца после открытия действия губернского комитета, удалось из собранных сумм покрыть неотложные нужды и наиболее ощутительные убытки населения и в дальнейшем пришлось приходить на помощь только в отдельных единичных случаях. Так, например, в феврале и марте текущего года было закуплено сено для крестьян селений Константинове и Маришино Спасской волости Бронницкого уезда, всего в количестве 5580 пудов, на 1025 руб. 40 коп. Из 177 325 руб. 62 коп., собранных губернским комитетом, им было роздано пособий на покрытие убытков в виде первоначальной помощи пострадавшим 130 025 руб. 87 коп. Все эти выдачи были закончены к июлю месяцу, и к этому же времени были получены из уездов краткие отчеты.

Так как при производстве обследования выяснилось, что некоторые селенья губернии, будучи расположены в низинах, систематически из года в год заливаются паводками, то было решено предложить желающим переселиться на более высокие места и остаток собранных денег обратить на нужды переселения. В июле были собраны сведения о желающих переселиться, и немедленно же началась раздача пособий в размере в среднем по 100–150 руб. на двор. Однако выдачу таких пособий пришлось растянуть на более продолжительное время, так как комитет, во избежание злоупотреблений, не нашел возможным выдавать их вперед, ограничиваясь лишь небольшими авансами на расход по сломке переносимых строений, и притом многие домохозяева могли тронуться не ранее весны 1909 г. Всего пособий на переселение было роздано 32 308 руб. 77 коп. 282 домохозяевам.

В общем, считая и расходы по делопроизводству, губернским комитетом было израсходовано 167 717 руб. 66 коп. и из образовавшегося остатка в сумме 11 684 руб. 69 коп. было решено ассигновать 1800 руб. на переселение еще не переселившихся 12 домохозяев деревни Селивестрово Клинского уезда, отпустить 60 руб. на ведение делопроизводства и 300 руб. на печатание отчета. 8000 руб. внести в одно из надежных кредитных учреждений для наращения процентов, предоставив управление этим капиталом московскому губернатору, чтобы как самый капитал, так и имевшие нарости на него проценты, образовали бы фонд на случай какого-либо стихийного бедствия в Московской губернии, а остальную сумму предоставить в распоряжение московского губернатора на оказание помощи беднейшему населению губернии в единичных случаях убытков от каких-либо несчастий, как, например, паводка, пожара и т. п.

Оперируя на пожертвованные деньги, губернский комитет и его агенты на местах, принимавшие все старания к тому, чтобы прийти на помощь действительно нуждающимся и чтобы в свое время иметь возможность дать полный отчет в каждой израсходованной копейке, вместе с тем заботились, чтобы оказание помощи не затягивалось излишним формализмом обследований, памятуя, что "вдвое дает тот, кто дает скоро". При этом нельзя не отметить, что во время производства обследований, особенно в первое время, почти не было случаев преувеличения нужды и получения лишнего, наоборот, все пострадавшие, как бы сознавая, что нуждавшихся много, были скорее склонны уменьшить сумму понесенных ими убытков, прося помочь только в самом насущном.

Губернии удалось выйти без особого потрясения из тяжелого ниспосланного испытания. Благодаря щедрым пожертвованиям, благодаря исключительной помощи со стороны общественных организаций, а также и той отзывчивости, которую проявили вообще москвичи, удалось справиться с бедствием, и не только справиться, но и предотвратить на будущее подобное стихийное несчастие. Удалось оказать содействие к переселению всех домохозяев, дома коих были залиты, на новые безопасные места. Этим последним я обязан был исключительно представителям Биржевого и Купеческого обществ, главным образом Э. Я. Цоппи и Г. И. Немчинову, не пропускавшим ни одного заседания и внимательно прислушивавшимся ко всем моим заявлениям. Стоило мне только намекнуть, что желательно было бы оказать помощь такую-то такому-то селу или деревне, а средств не хватает, как тотчас Цоппи или Немчинов вставали с заявлением, что Биржевое или Купеческое общество берет этот расход на себя.

Ничтожное количество несчастных случаев с людьми во время наводнения, прямо единичные случаи, я отношу всецело заботе и неутомимой работе чинов полиции, которые первыми являлись для подания помощи — я их встречал мокрыми, оборванными, голодными. Московское уездное земское собрание, несмотря на то, что в составе его преобладали гласные оппозиционного направления, 7 мая, рассмотрев доклад управы о наводнении, бывшем в Московском уезде, единогласно постановило просить меня выразить благодарность собрания уездной полиции за ее прекрасную деятельность во время народного бедствия.

Население всюду отзывалось о них с огромной признательностью. Правление Московского округа Российского [общества] спасания на водах прислало нижеследующую бумагу от 19 августа 1908 г.:

"Правление Московского округа Императорского российского общества спасания на водах, рассматривая в своих заседаниях в мае, июне и июле сего года при докладах инспектора округа присланные полицейские протоколы о случаях спасания во время бывшего в апреле весеннего наводнения разлившихся рек в уездах Московской губернии, выразившегося в небывалом размере и захватившего огромный район гибнувших на водах людей, имущества и скота, которые большею частью были спасены, и принимая во внимание; что такое благодетельное явление было следствием самоотверженного действия всех чинов московской губернской полиции под личным наблюдением и распоряжением Вашего превосходительства, являвшегося в самые опасные места для руководства и принятия мер к спасению застигнутых наводнением семейств, снабжением их провизией, медикаментами и водворением в безопасные прибрежные места — по предложению господина председателя правление округа Георгия Александровича Смирнова, в заседании своем, состоявшемся 24 июля сего года, подтвердившего правлению о высшей степени полезной во время наводнения деятельности московской губернской полиции во главе с Вашим превосходительством, возбудил пред правлением о внесении в обсуждение имеющего быть в марте 1909 г. общего годичного собрания господ членов Московского округа предложения об избрании Вашего превосходительства в почетные члены Московского округа Общества, и вместе с тем за Ваши энергичные распоряжения, сопряженные до известной степени с опасностью для Вашей жизни при спасении застигнутых наводнением семейств в деревнях Мневники и Терехово и Белопесоцкой слободы, ходатайствовать чрез московского генерал-губернатора пред господином военным министром о представлении Вас к высочайшей награде — серебряною медалью с надписью "За спасение погибавших" для ношения на груди на Владимирское ленте, и, кроме того, просить Ваше превосходительство выразить благодарность правления Московского округа всем чинам московской губернской полиции за их примерную деятельность и поддерживаемый ими образцовый порядок в столь тяжелое от наводнения бедствием время".

В промежутках между моими поездками в пострадавшие от наводнения местности я 18 апреля присутствовал на открытии пассажирского автомобильного омнибусного движения между г. Верея и станцией Шелковка Московско-Брестской ж. д. Расстояние это в 24 версты приходилось делать на лошадях, что было и дорого, и отнимало три часа времени. Автобус же проходил это расстояние от 40 до 50 мин., причем стоимость проезда обходилась каждому пассажиру вдвое дешевле, чем на лошадях. Дабы поощрить это культурное начинание, я и поехал лично на открытие. Кроме того, мне хотелось лично поговорить и с крестьянами, которые, подстрекаемые ямщиками, боявшимися потерять заработок, смотрели косно на это новшество, проявляя даже некоторую враждебность. К сожалению, это автобусное движение просуществовало недолго из-за небрежности шоферов и несовершенства машин, они часто портились, и движение постоянно прерывалось, так как автобусов, было только два и их не успевали чинить.

18 апреля по случаю предстоящей 20 числа свадьбы великой княжны Марии Павловны с принцем шведским в Царское Село прибыл король шведский Густав, а вечером в тот же день наследный принц румынский Фердинанд с супругой принцессой Марией (дочерью великой княгини Марии Александровны).

Во время парадного обеда в Царскосельском дворце Государь, подняв бокал, произнес на французском языке: "Самым сердечным образом приветствую ваше величество и выражаю радость, которую доставляет императрице и мне и всему моему дому предстоящий союз моей возлюбленной двоюродной сестры с сыном вашего величества.

Это счастливое семейное событие, совершаясь в моменты, когда Россия и Швеция только что рядом друг с другом присоединились к политическому соглашению, призванному способствовать сохранению равновесия и всеобщего мира в Европе, представляет мне сугубо ценный залог искренней дружбы, которая соединит наши два государства, и все большее закрепление, которое я принимаю близко к сердцу. Проникнутый этим чувством, я поднимаю бокал за здоровье его величества короля Густава, ее величества королевы Виктории, об отсутствии которой я глубоко сожалею, и всего королевского дома и за процветание Швеции — соседа и друга".

Шведский король ответил следующими словами: "Государь! Глубоко тронутый милостивыми словами, с которыми ваше императорское величество изволили обратиться ко мне, я считаю долгом выразить глубокую благодарность за чарующий прием, который ваше императорское величество изволили оказать мне с момента моего пребывания в России, и в то же время, исполняя данное мне королевой поручение, выразить ее самое искреннее сожаление, что она не могла мне сопутствовать. Не со вчерашнего дня существуют узы дружбы, которые соединяют наши дома, и я уверен, что союз между нашими семьями, который чрез несколько дней получит торжественное освящение, обновит их и сделает еще более тесными. Я прошу ваше величество быть уверенным, что великая княжна, моя будущая невестка, будет принята с искренней сердечностью не только мною и моей семьей, но также и ее новым отечеством. Уже благодаря своему географическому положению Швеция находится в близких сношениях с великой подвластной скипетру вашего величества нацией, и я горячо надеюсь, что соглашение, недавно заключенное между державами Балтийского моря, будет содействовать еще большему укреплению дружеских отношений между обеими нациями. Это соглашение, которое я приветствовал с живейшим удовлетворением, положит начало, я надеюсь, новой эре мира и взаимного доверия между нашими странами. Сердечно вожделея об осуществлении этих пожеланий, я позволяю себе, Государь, пить за здоровье его величества Государя императора Всероссийского, их величеств Государынь императриц, императорской семьи и за процветание великого и могущественного русского народа".

20 апреля состоялась свадьба великой княжны Марии Павловны с шведским принцем Вильгельмом. Получив приглашение и будучи также назначен дежурным при Государе в этот день, я накануне выехал из Москвы и, переодевшись в вагоне, поехал прямо в Царское Село в Александровский дворец, где заступил на дежурство при Государе.

В 9 часов утра 5 пушечных выстрелов в Кронштадте и в Царском Селе известили население о предстоящем бракосочетании. В 2 часа дня начался съезд приглашенных в Большой Царскосельский дворец, где главный подъезд и вся лестница превращены были как бы в сад массой тропических растений и цветов.

В церкви собрались высшие чины, председатели Государственного Совета Акимов и Государственной Думы Хомяков. В зале перед церковью стоял почетный караул от дворцовых гренадер в их красивых мундирах с красной грудью, с золотыми портупеями, в медвежьих шапках. Вышитое золотом красивое знамя роты эффектно выделялось. Наверху в залах выставлены были караулы Конной гвардии в парадных белых мундирах с красными супервестами, в лосинах и ботфортах, и гусары его величества в красных доломанах с белыми ментиками и в бобровых шапках. В Арабесковом зале придворные дамы, фрейлины в русских придворных костюмах и кокошниках. В Серебряной столовой, стены коей были украшены серебряными орнаментами, — военные чины и т. д. В трапезной церкви устроено было квадратное возвышение, покрытое малиновым бархатным ковром, справа были места для их величеств.

Все высочайшие особы собрались во внутренних бывших покоях императрицы Марии Александровны. Там в уборной — Лионской комнате — приготовлен был туалет с золотыми приборами для невесты. Туалет этот был исторической ценности — перед этим туалетом в свое время одевалась к венцу императрица Анна Иоанновна, и с тех пор перед ним одевались всегда к венцу все русский великие княжны. По сторонам туалета, на двух круглых столах, на розовом атласном плато лежали с одной стороны маленькая корона и диадема из крупных бриллиантов, с другой — драгоценное бриллиантовое ожерелье, браслеты, серьги. Тут же, на кресле — бархатная, подложенная горностаем малиновая мантия с длинным шлейфом. Отдельно на столе стояла художественная икона и блюдо с хлебом-солью для благословения.

В эту комнату в назначенное для одевания невесты время вошли придворные дамы, среди которых была и моя сестра, и по окончании обряда одевания вернулись в портретный зал, а обер-церемониймейстер граф Гендриков об окончании обряда одевания известил жениха. Государь император с императрицей благословил невесту, после чего шествие двинулось в церковь при салюте из орудий 21 выстрелом. Впереди шли гоф-фурьеры1, камер-фурьеры2, затем придворные чины. За ними, с высоким жезлом, гофмаршал граф Бенкендорф, а затем обер-гофмаршал князь Долгоруков с жезлом, украшенным орлом, предшествовал их величествам.

Государыня императрица Мария Федоровна шла с королем шведским, затем Государь с королевой Ольгой Константиновной, имея позади себя министра двора барона Фредерикса, дворцового коменданта Дедюлина и дежурство — генерал-адъютанта Дубасова, Свиты генерала князя Юсупова и меня как дежурного флигель-адъютанта. Шел и камер-паж Государя — фельдфебель Пажеского корпуса. Государыня императрица Александра Федоровна шла с великим герцогом Гессенским, за императрицей — великие княжны Ольга, Татьяна и Мария Николаевны. Наследный принц румынский Фердинанд шел с великой герцогиней Гессенской. Королевич Николай греческий с принцессой румынской. После них — жених с невестой, длинный шлейф которой несли четыре камергера и поддерживал граф Менгден — заведовавший двором великой княгини Елизаветы Федоровны. Королевич Андрей греческий шел с великой княгиней Еленой Владимировной; королевич Христофор греческий с королевной Алисой; принц Карл шведский с принцессой Ингеборг шведской; великий князь Михаил Александрович с великой княжной Марией Павловной и т. д.

За высочайшими особами шли придворные дамы, фрейлины, сенаторы, почетные опекуны и т. д. После встречи духовенством в храме началось венчание. Два придворных протоиерея на золотом блюде подали обручальные кольца, подошли шафера — великий князь Михаил Александрович, великие князья Борис и Андрей Владимировичи, великий князь Дмитрий Павлович, королевич Христофор, великий князь Сергей Михайлович и князья Иоанн и Гавриил Константиновичи.

После венчания молодые приносили благодарность их величествам, после чего было отслужено молебствие, по окончании которого при пении "Тебе, Бога, хвалим" произведен был салют в 101 выстрел. Обратный выход из церкви был в том же порядке, но первыми шли высоконовобрачные.

Шествие шло через Большой зал по искусственному коридору, образованному шелковыми белыми ширмами на золоченых колонках, дабы скрыть уже накрытые для обеда столы, по шелку вились гирлянды из нежной тончайшей зелени. Вдоль всего прохода стояли шагах в 10 друг от друга егеря и служители царской охоты в своих парадных красных и темно-зеленых с золотом и красных мундирах.

Шествие вышло в аванзал, где было уже все приготовлено для лютеранского венчания. Стена против окон утопала в тропической зелени, и на темном ее фоне красиво выделялись сплошные группы лилий и сирени, а посреди — распятие над устроенным лютеранским алтарем, покрытым малиновым бархатом.

Епископ г. Лунда Биллинг совершил лютеранское венчание, произнесши проповедь. Во время богослужения профессор Главач на гармониуме артистически аккомпанировал капелле, исполнявшей по-шведски 135-й псалом и хорал, после чего одним хором a capella {Хоровое пение без инструментального сопровождения.} исполнен был гимн Бетховена "Пробуждение природы".

Вечером в 7 часов состоялся парадный обед на 300 приборов. Царский стол стоял покоем, и к нему тянулись радиусами длинные столы с приглашенными. Все столы утопали в зелени и цветах. Ha всех приборах лежало меню в виде раскрывающейся карты, обе стороны которой расписаны были изображениями из классической мифологии, а внутри на одной стороне в красках изображен был Кремль и отпечатана программа музыки, а на другой — парадный въезд невесты в золоченой карете и меню обеда. На царском столе, на скатерти, было устроено плато из живых цветов, изображавшее шведский флаг. Во главе царского стола, между Государем и императрицей Марией Федоровной, сидели высоконовобрачные.

В 10 часов вечера в том же дворце состоялся высочайший вечерний выход (куртаг). Придворные арапы в своих живописных одеждах, белых чалмах, красных, расшитых золотом куртках, с дорогими шалями чрез плечо отворили двери зала, и в него из бывших покоев императрицы Марии Федоровны, супруги Павла I, последовал высочайший выход. Два церемониймейстера, обер-церемониймейстер и обер-гофмаршал князь Долгорукий предшествовали их величествам. Под звуки полонеза из оперы "Жизнь за царя" их величества и некоторые особы императорского дома сделали несколько туров. Первый тур императрица Мария Федоровна шла со шведским королем, Государь — с греческой королевой, императрица Александра Федоровна — с великим герцогом Гессенским, наследный принц румынский — с великой герцогиней Гессенской и новобрачные. Второй тур — Государь с новобрачной, императрица Мария Федоровна с новобрачным, королева греческая с наследным принцем румынским и т. д.

После полонеза подан был чай и кофе, во время которого придворным оркестром были исполнены сочинения Лядова и Глазунова. С куртага императрица Александра Федоровна с королем шведским в сопровождении почетного эскорта Конвоя отбыли в Александровский дворец для встречи и приема новобрачных. Вслед за императрицей выехали новобрачные в парадной карете, были приняты императрицей и затем по царской ветке отбыли в Петербург во дворец великой княгини Елизаветы Федоровны, которая их там встретила и где им отведено было помещение. 22 апреля в Зимнем дворце высоконовобрачные принимали поздравления от дипломатического корпуса, министров и высших чинов гражданского управления, военных, придворных дам, дам высшего общества, Государевой Свиты, представителей городских и сословных учреждений и др.

20 апреля в Москве обер-пастор евангелической лютеранской церкви св. Апостолов Петра и Павла Г. Г. фон Дикгоф, известный в Москве своей благотворительностью, праздновал свой 50-летний юбилей священнослужения. После богослужения в церкви Петра и Павла в зале Петро-Павловского общества состоялось торжественное заседание в честь всеми уважаемого юбиляра. Дикгофу было тогда 75 лет от роду, он родился в России и окончил курс по богословскому факультету в Юрьеве.

24 апреля Московский окружной суд, рассмотрев дело об оскорблении меня как должностного лица В. М. Пуришкевичем, приговорил его к 25 руб. штрафа. Дело было в следующем. 24 марта 1907 г. В. М. Пуришкевич в качестве товарища председателя Главного совета "Союза русского народа" обратился ко мне с запросом, почему член "Союза русского народа" Скорняков не утвержден мной в должности члена Коломенского уездного училищного совета. На это я ответил, что утверждение в указанной должности, согласно высочайше утвержденного 7 февраля 1894 г. мнения Государственного Совета, принадлежит исключительно власти губернатора, и единственно только Сенат может требовать от губернатора, в случае принесения жалобы, разъяснения. Ввиду этого я, не признавая за Советом "Союза русского народа" права требовать от меня разъяснений, оставляю обращение Совета без исполнения. Это мое отношение возвращено было Пуришкевичем обратно со штемпелем члена Совета "Союза русского народа", причем мое отношение было перечеркнуто крестообразно синим карандашом, каковым была сделана и приписка: "А если б я сделал запрос в Думе?" и далее: "А я за неприличный тон бумаги возвращаю ее обратно гу-ру. В. Пуришкевич". Возвращено было мне это отношение при препроводительном письме, представлявшем клочок бумаги в 1/8 листа: "По распоряжению г. товарища председателя Главного совета при сем возвращается Вашему превосходительству письмо ваше от 16 апреля". Я и привлек Пуришкевича по 2 части 286 статьи Уложения о наказаниях (оскорбление должностного лица неприличными словами).

24 апреля в Государственной Думе в Петербурге во время прений о расходах по эксплуатации железных дорог произнесено было много речей, отметивших крайне неудовлетворительное состояние железнодорожного дела, и после обмена мнений поднят был вопрос об образовании специальной комиссии для обследования этого дела и выработки мер для его улучшения. Выступивший по сему поводу министр финансов Коковцов, не возражая против учреждения комиссии, находил, однако, нежелательным учреждение ее в законодательном порядке, настаивая на учреждении ее в порядке управления. На это возражал член Думы Милюков, в свою очередь настаивая на "парламентской комиссии", так как только тогда, по его словам, комиссия сможет получить то право и полномочия, какими Дума захочет ее снабдить.

Министр финансов, возражая Милюкову, заявил, что бюджетная комиссия имела в виду так называемую анкету исследования, что о "парламентской" анкете он не говорил, так как "у нас, слава Богу, парламента еще нет", — произнес он вдруг совсем неожиданно. Послышались рукоплескания правых и крики "браво", но общее шиканье и шум слева заглушили их. У Коковцова на лице скользнула тень растерянности, но он овладел собой и докончил свою речь. Слова его, неосторожно сказанные, подняли целую бурную полемику: Милюков заявил, что слово "парламентское" он употребил без всякой двусмысленности, так как Дума, по его мнению, есть один из видов парламента, и прибавил: "Тот, который говорит; что у нас, слава Богу, нет парламента, должен сказать, что у нас, слава Богу, нет и конституции, но что он этого не думает и говорит "слава Богу, у нас есть конституция".

Целый последующий день, 25 апреля, Дума продолжала обсуждение слов Коковцова, пока Председатель Думы не остановил прений, отвлекших Думу от рассматривавшегося вопроса. Но остановив прения, Хомяков несколько неуважительно выразился о словах Коковцова. Последний счел себя оскорбленным, а Столыпин нашел, что словами Хомякова задет весь Кабинет, и потребовал от него взять слова назад, иначе он подаст в отставку. Хомяков извинился перед Думой, что не дал ораторам касаться слов Коковцова по существу, а перед Кабинетом — что не имел права квалифицировать слова Коковцова. Этим инцидент был исчерпан, все были удовлетворены.

В конце апреля, к моему большому удовлетворению, крестьяне села Павшина после продолжительной моей переписки с министерством и личных переговоров получили, наконец, дополнительное вознаграждение в размере 50 000 руб. за отчужденную у них землю под Московско-Виндавскую ж. д. Дело это началось еще несколько лет тому назад. Близ села Павшина, ввиду устройства запасных путей на станции Павшино Московско-Виндавской ж. д., понадобилось отчуждение для сей цели нескольких десятин земли, большей частью крестьянской, и среди них только несколько десятков квадратных саженей церковной земли. Согласно закона, оценка таковой земли производилась распоряжением губернского правления, особой оценочной комиссией, затем составлялся журнал, который представлялся на мое утверждение, а затем все дело шло по инстанциям в Государственный Совет, в Особое присутствие по делам о принудительном отчуждении недвижимых имуществ и вознаграждений их владельцев. По сношении с министром финансов и рассмотрении дела в этом присутствии составлялся всеподданнейший доклад, который и представлялся на высочайшее утверждение, после чего никаких изменений допускаемо быть не могло. В Государственном Совете редко соглашались с оценочной комиссией губернского правления, так как министр финансов, соблюдая интересы казны, всегда старался сократить испрашиваемый кредит. Не помню сейчас точно цифры оценки и количества квадратных саженей, подлежавших отчуждению по делу Павшина, но когда в губернское правление в 1907 г. пришло высочайше утвержденное мнение Государственного Совета и было доложено мне, то я был совершенно озадачен: Государственный Совет сократил представленную мной для крестьянской земли оценку наполовину, что же касается церковной, то оставил оценку губернского правления, между тем, вся земля была в одном куске и представляла собой совершенно однородную и по качеству, и по стоимости.

Выходила страшная несправедливость. Мне было совестно объявить такое решение крестьянам, и потому я решил не объявлять им, пока я этого вопроса не выясню и не добьюсь справедливого решения. Но крестьяне узнали об этом стороной и явились ко мне с заявлением о случившейся несправедливости и об отказе своем брать назначенную сумму. Я их успокоил, сказав, что я сам обратил внимание на происшедшую несправедливость, что, очевидно, это недоразумение и что я постараюсь дело уладить, что же касается отказа их в получении назначенной им суммы, то этого я допустить не могу, это было бы противодействием исполнению закона, так как мнение Государственного Совета утверждено Государем. Они согласились взять причитающиеся им деньги, а я решил все сделать, лишь бы добиться справедливости. Так как мотивов в присланной мне из Государственного Совета бумаге не было, то я первым делом попросил прислать мне мотивированное заключение, но Государственный Совет отказал мне в этом, пришлось тогда частным образом достать журнал, где изложены были мотивы. Оказалось, что ввиду того, что церковной земли было ничтожное количество квадратных саженей, а крестьянской много, Государственный Совет решил, что сокращать оценку церковной не стоит, а сократить оценку только крестьянской.

Узнав эти мотивы, не выдерживавшие критики, я почувствовал почву под ногами и поехал хлопотать в Петербург. Но там я не встретил поддержки ни в Министерстве внутренних дел, ни в Министерстве финансов. Со мной согласились, что вышло неудобно, но заявили категорически, что изменять высочайшее повеление нельзя, пересматривать высочайше утвержденный вопрос также. Что же мне было делать? Предупредив министерства, я решился на последнее средство — рассказать все Государю.

Воспользовавшись одним из своих дежурств при Государе, я рассказал этот случай, ничего не скрывая, объяснив, как такие случаи подрывают веру в народе в царя. Государь отлично понял произошедшую несправедливость, и еще прикрытую его именем, и сказал мне, что он это исправит, чтоб я составил памятную записку с подробным изложением этого дела и принес бы ее ему. Так как все материалы были со мной, то мне нетрудно было составить такую записку. Ее мне любезно переписали в Военно-походной канцелярии, и я представил ее Государю. Записка эта была послана Столыпину при надписи Государя восстановить справедливость, выдав дополнительное вознаграждение в размере 50 000 руб., что примерно составляло сумму разницы оценки.

Казалось бы, вопрос исчерпан, но моя памятная записка с резолюцией Государя стала переходить из одного министерства в другое, она побывала и в Министерстве путей сообщения, и даже в Министерстве земледелия — никто не знал, откуда же и из какого кредита взять деньги, один министр сваливал на другого. Я все время ездил вслед моей записке от одного министра к другому, пока, наконец, министр внутренних дел, Столыпин взял на себя это дело и по соглашению с министром финансов всеподданнейшим докладом испросил у Государя выдачу крестьянам села Павшина 50 000 руб. из десятимиллионного фонда на непредвиденные расходы.

29 апреля депутация крестьян, получив деньги, явилась ко мне с приговором общества и поднесла мне икону Скоропослушницы Пресвятой Богородицы, прося повергнуть к стопам Государя их благодарность.

К 6 мая, ко дню рождения Государя, я ездил в Царское Село для принесения поздравлений Государю императору. В этот день был высочайший выход и парадный завтрак в присутствии инфанта испанского короля, приехавшего приветствовать Государя от имени испанского короля. Мне удалось в этот день поблагодарить Государя за его милость к крестьянам села Павшина.

10 марта в Уголовном кассационном департаменте Правительствующего Сената рассматривалось дело по кассационным жалобам 144 лиц из 155 бывших членов Государственной Думы первого созыва, осужденных за участие в распространении Выборгского воззвания. Обер-прокурор П. А. Кемпе дал по сему делу заключение, что Судебная палата, по его мнению, правильно применила 3 пункт 1 части 129 статьи Уголовного уложения к преступным действиям 155 подсудимых, бывших первыми народными представителями, которые такими своими преступными действиями закончили свои депутатские обязанности.

Прикрываясь воображаемой ненаказуемостью их на финляндской территории, они своим воззванием, по мнению Кемпе, толкали народ на преступление, а Родину на разорение, и потому, ввиду отсутствия каких-либо поводов к отмене приговора, указанных во 2 пункте 912 статьи Устава уголовного судопроизводства, он полагал бы кассационную жалобу всех подсудимых оставить без последствий. Сенат с этим заключением согласился, и приговор вступил в законную силу. Приведен он был в исполнение 13 мая.

Все осужденные получили в этот день повестки явиться в свои участки, откуда они были препровождены в губернскую (Таганскую) тюрьму. Только к одному из выборжцев — к князю П. Д. Урусову, вероятно, как к бывшему товарищу министра, пристав явился сам на квартиру и отвез его непосредственно в тюрьму. Привезены были Г. Ф. Шершеневич, князь Петр Долгоруков, В. Е. Якушкин, М. Д. Лебедев, М. Г. Комиссаров, Ф. Ф. Кокошкин, А. Р. Ледницкий и В. С. Нечаев. У тюремных ворот толпа поклонниц подносила им цветы и выражала знаки сочувствия. Затем привезли Савельева и Садырина, последним был С. А. Муромцев, ему толпа устроила овацию и поднесла букет.

Режим для выборжцев ничем не отличался от режима для вообще заключенных в одиночных камерах, им было дано только разрешение оставаться в своем платье. Свидания давались с самыми близкими, два раза в неделю (сестра, брат, отец, мать, сын, дочь). Прогулки два раза в день. Передачи — чай и сахар, так как остальные продукты и хлеб продавались в тюремной лавочке. Желая избежать каких-либо инцидентов, я отдал распоряжение по тюремной инспекции, чтобы тюремное начальство относительно выборжцев строго придерживалось закона и утвержденных правил для содержания заключенных той категории, к которой принадлежали бывшие депутаты, но при этом чтобы корректность и тактичность с их стороны сугубо соблюдалась.

Из родственников заключенных за все время пребывания в тюрьме ко мне обращались только жена С. А. Муромцева и двоюродная сестра князя П. Д. Долгорукова Е. П. Васильчикова, другие никто не обращались ни с какими заявлениями. Жена Муромцева приехала ко мне на другой или на третий день его заключения и обратилась ко мне с несуразной просьбой — я убежден, что ее муж был бы очень недоволен, если б узнал об ее бестактном вмешательстве. Она просила меня разрешить передать мужу, насколько я помню, халат, что я и разрешил, а затем еще и склянку духов и одеколона, так как, как она выразилась, "Сергей Андреевич очень любит по утрам, когда встает, вытереть себе усы". На это я заявил, что разрешить этого не могу, так как и духи, и одеколон принадлежат к разряду спиртных препаратов. Затем я получил от нее еще одно письмо после инцидента со Стаховичем, о котором я сейчас буду говорить, в этом письме она просила не лишать мужа свидания.

В конце июня произошел неприятный инцидент. В газете "Речь" появилась статья А. А. Стаховича, который описывал свое посещение Таганской тюрьмы, как он свободно проник с родственниками заключенных к князю П. Д. Долгорукову, как разговаривал с ним, как затем подходил и к другим. Заметка эта мне была препровождена, насколько я помню, министром юстиции. Прочитав ее, я произвел расследование. Оказалось, что Стахович проник в комнату посетителя, пользуясь доверчивостью тюремного начальства, полагавшего, что Стахович — ближайший родственник Долгорукова и имеет на это право.

Объявив начальнику тюрьмы выговор, подвергнув дежурного помощника аресту на гауптвахте, переведя дежурного надзирателя на низший оклад жалованья, я приказал князя Долгорукова лишить свидания на месяц, а остальных заключенных, о которых Стахович упоминал в своей статье и среди коих был Муромцев, лишить свидания на одну неделю. Последнее я на другой же день моего распоряжения отменил, так как оказалось, что Стахович разговаривал только с Долгоруковым, а к остальным даже не подходил, написал же это в статье только из бахвальства. Князь Долгоруков мне написал после этого заявление, прося ему объяснить его вину, я приказал ему сообщить, что он, зная существующие правила свиданий, должен был отказаться от незаконного свидания со Стаховичем, введшего в обман тюремный надзор.

17 июля тюремный инспектор доложил мне просьбу князя Долгорукова на свидание с его управляющим Белкиным по неотложным делам, каковую просьбу я разрешил, a 18 июля я получил письмо от двоюродной сестры князя Долгорукова Е. П. Васильчиковой, бывшей свитной фрейлины императрицы Александры Федоровны; в этом письме она, описывая ужасное положение, в котором находилась жена Долгорукова с больным, внушавшим серьезные опасения за жизнь сыном, просила моего совета — нельзя ли испросить высочайшей милости разрешить на несколько дней выпустить отца к больному сыну с тем, чтоб потом он эти дни досидел бы, что если это возможно, она будет просить Государыню. Так как я в таких случаях никогда не отказывал даже и каторжанам, то решил разрешить и Долгорукову — на это высочайшее повеление испрашивать не надо было, я только запросил министра юстиции о неимении препятствий и запросил только ввиду того, что это был выборжец, заключенный, бывший слишком на виду. Чрез несколько дней Долгоруков был отпущен на несколько дней, каковые дни он отбыл по окончании срока, сын его поправился.

10 августа все выборжцы были освобождены, оставались только те, коим срок еще не вышел.

После переворота в феврале 1917 г., во времена Керенского, камера, в которой содержался Муромцев, была выделена, отремонтирована, и в память пребывания в ней С. А. Муромцева повешен был его портрет, украшенный серебряным венком на средства тюремного надзора. Впоследствии, уже в 1921 г., в то время, когда я содержался в Таганской тюрьме, венок этот был украден, что произвело большой переполох. Виновный так и не был обнаружен, венок же через некоторое время был найден и сохранялся после этого у начальника тюрьмы в кабинете.

14 мая я давал обед в честь великого князя Дмитрия Павловича вследствие оставления им Москвы. Он уезжал на службу в Петербург. Благодаря тому, что в это время известный оркестр родного мне Лейб-гвардии Преображенского полка давал концерты в Москве на международной автомобильной выставке, я мог пригласить его играть во время обеда. Это придало большое оживление, и после обеда присутствовавшие долго слушали прекрасную игру струнного оркестра, среди которых было много солистов.

3 мая в Москве открылась первая международная выставка автомобилей, велосипедов и спорта под покровительством великого князя Михаила Александровича, устроенная в городском Манеже Российским автомобильным обществом. В выставке приняли участие Франция, Германия, Австрия и Италия. Выставка была очень красиво устроена и представляла большой интерес, убранство отличалось богатством и вкусом. Было выставлено очень много красивых машин и несколько автобусов. Играли два оркестра музыки, салонный и военный струнный Лейб-гвардии Преображенского полка. Открытие было обставлено с большой торжественностью. После молебствия и осмотра автомобильным клубом предложен был завтрак.

Выставка эта продолжалась до 2о мая, в течение какового времени были устроены пробеги грузовиков различных систем от Москвы до Подсолнечной и обратно (120 км) и автомобилей Петербург- Москва. Пробеги эти были под покровительством великого князя Сергея Михайловича. Испытания грузовиков состоялись 11 мая с 8 часов утра до 4 дня, а пробег автомобилей — 19 числа. Это был первый пробег автомобилей на такое большое расстояние. Я заранее ознакомил с целью пробега население г. Клина и прилегающих деревень и сел, обратившись с особым объявлением, в коем предостерегал от могущих быть несчастных случаев и озорства деревенской молодежи. К счастью, пробег в пределах Московской губернии прошел без всяких инцидентов.

Старт был близ Петербурга, на Московском шоссе, финиш — на 13-й версте, не доезжая Москвы, близ деревни Никольской, расстояние — 644 версты. 19 числа уже с 6 часов утра начался съезд приглашенных и публики к месту финиша, прибыли королевич греческий Андрей с королевной Алисой. В 8 часов утра выяснилось, что расчеты гонщиков не оправдались и автомобили опаздывают. Контрольные пункты были устроены в Чудове, Новгороде, Крестцах, Вышнем Волочке, Твери и Клину. В этих пунктах автомобили останавливались на некоторое время для осмотра машин. С этих контрольных пунктов все время по телефону поступали сведения о ходе машин. Из Вышнего Волочка первой шла машина Бенца, затем Дитриха, Даррака; из Твери первым Даррак, затем Бенц. Но близ финиша у Даррака испортился зажигатель и он отстал. Бенц прошел 644 версты в 11 часов 47 минут и получил первый приз. В Москву прибыло 10 машин, остальные 17 не дошли.

21 мая ушел князь Васильчиков, и министром земледелия назначен был А. В. Кривошеин. Это назначение всеми искренно приветствовалось, он очень хорошо был знаком с ведомством, в котором пробыл товарищем главноуправляющего в 1905–1906 гг. до назначения своего управляющим Дворянским и Крестьянским земельными банками. Он много работал по землеустройству и по переселенческому делу, был энергичен, отзывчив, с ним было очень приятно иметь дело.

22 мая состоялась закладка храма во имя Покрова Пресвятой Богородицы при приюте для раненых воинов на Большой Ордынке в присутствии великой княгини Елизаветы Федоровны, принцессы Баттенбергской, королевны Алисы греческой, лиц Свиты и властей.

26 мая в Государственной Думе во время обсуждения законопроекта об отпуске Комитету попечения русской иконописи пособия в размере 35 000 руб. произошел крупный инцидент. После речи епископа Евлогия, говорившего в защиту законопроекта, на трибуну вошел Чхеидзе, кавказский социал-демократ, и заявил, что когда говорил преосвященный Евлогий, ему казалось, что он предложил, чтоб богатейшие лавры и монастыри взяли этот расход на себя, но, к сожалению, его надежды не оправдались; затем прибавил, что в России икон вообще очень много и по верованию православных христиан иконы обладают животворной силой, поэтому ему бы казалось, что раз эта сила существует, то искусство должно быть поддерживаемо этой силой, а раз этого нет, то дело он считает безнадежным.

Едва зарвавшийся социал-демократ произнес эти слова, оскорблявшие чувства верующих, в зале поднялся невероятный шум: "Долой, вон, уберите его, — кричали правые, — это богохульство, он оскорбляет Думу, верующих…" — "Здесь не кабак, — кричал Пуришкевич, — уберите его вон". Правые вскочили с мест, один депутат пытался стащить Чхеидзе с трибуны. Председательствовавший князь Волконский, по-видимому не слыхавший слов Чхеидзе, совершенно растерялся и не знал, что предпринять. "Что вы думаете? Чего ждете? Уберите мерзавца, кавказскую балду, богохульника!" Наконец, принесли стенограмму. Волконский прочел слова Чхеидзе и дал ему слово как обвиняемому. Чхеидзе повторил свои слова и сказал, что если кто-нибудь ему докажет, что православные христиане не должны так смотреть, то он извинится. Опять поднялся шум. "Пошел вон, негодяй!" и т. д. Сделан был перерыв. После перерыва князь Волконский предложил исключить Чхеидзе на 15 заседаний. Большинством Думы против кадетов, социал-демократов, трудовиков и других левых партий Чхеидзе был исключен на 15 заседаний. После этого все социал-демократы демонстративно покинули зал заседания.

27 мая древний Лужнецкий монастырь близ г. Можайска праздновал 500-летие со дня его основания. Я ездил на это редкое торжество. Лужнецкая обитель основана была преподобным Ферапонтом Белозерским по желанию и усердию удельного князя Можайского, Андрея Дмитриевича, сына Дмитрия Донского. В обители было четыре храма, из коих один возведен был в 1408 г. На кладбище встречались могилы XVI в. При обители имелась церковно-приходская школа, богатая ризница и редкая по ценности и древности библиотека. Монастырь страдал от моровой язвы, пожаров, разорялся поляками, а в 1812 г. французы обратили его в крепость. В Введенской церкви французы молотили рожь, в другой устроили столярную мастерскую, уходя же, подожгли монастырь, но возвратившаяся братия спасла его.

28 мая получено было известие о гнусном убийстве экзарха Грузии Никона в Тифлисе. Он был убит двумя туземцами, одетыми в священнические рясы; убийцы скрылись. Высокопреосвященный Никон был назначен экзархом в 1906 г. и как русский архиепископ был встречен грузинским духовенством, а частью и грузинским обществом, весьма недружелюбно. Грузинское духовенство с первых же дней его бойкотировало и при въезде его в Тифлис не вышло даже его встретить. Невзирая на все это, а также и на получаемые угрозы, покойно, стойко работал [он] над упорядочением церковного дела на Кавказе и на поступки грузинского духовенства смотрел с снисхождением, считая, что оно идет не самостоятельно, а на буксире террора. Он всегда всех принимал с любовью и лаской, держа высоко знамя православной церкви. Благодаря этому духовенство грузинское постепенно стало с ним сближаться, стыдясь своих поступков, но все же нашлись фанатики, покончившие с ним. 6 июня его тело провозили чрез Москву, в особом вагоне церкви Закавказской ж. д., для погребения в г. Владимире. Я присутствовал на панихиде, отслуженной во время стоянки поезда на Курском вокзале.

5 июня открылся съезд земских начальников при участии предводителей дворянства, управлявшего казенной палатой С. И. Урсати, начальника отделения палаты Давыдова, непременных членов губернского присутствия и землеустроительных комиссий. Цель созыва съезда — установление однообразного толкования закона 9 ноября о выходе из общины3. Подобный съезд земских начальников созывался впервые — мне хотелось ближе ознакомиться с деятельностью земских начальников и объединить их в работе, особенно в таком серьезном вопросе, как выход из общины. Открытие состоялось в моем доме и под моим председательством, после краткого молебствия, отслуженного в домовой церкви губернаторского дома.

После молебствия, когда все заняли свои места, я обратился к собравшимся с следующей речью:

"Я просил вас собраться, господа, для совместного обсуждения вопросов, связанных с применением на местах высочайшего указа 9 ноября 1906 г. о выходе из общины. Вам известно, какое огромное значение правительство придает этому законодательному акту, и поэтому я прошу вас всеми силами содействовать правильному проведению его в жизнь.

Приглашая вас к правильному проведению в жизнь закона 9 ноября, я имею в виду очень распространенное мнение о том, что закон этот направлен к уничтожению сельской общины. Я хочу предупредить вас, чтобы вы, применяя этот закон, не держались такого взгляда. На самом тексте именного высочайшего указа 9 ноября вы читаете, что "действительное осуществление признанного законом за крестьянами права свободного выхода из общины встретит практические затруднения в невозможности определить размер и произвести выдел участков, причитающихся выходящим из общины домохозяевам", и "только в устранение имеющихся в действующих узаконениях препятствий к действительному осуществлению крестьянам упомянутых их прав" поставлены были правила о выходе из общины.

Таким образом, выход из общины остается совершенно свободным, и всякие попытки к искусственному разложению общины там, где она еще вполне жизненна, не только не соответствуют взглядам правительства, но совершенно противоречат основной идее закона 9 ноября. Если вы замечаете стремления правительства к усиленному распространению в населении сведений о законе 9 ноября, то стремления эти вызваны желанием не разрушить общину, а прийти на помощь к тем крестьянам, которые сами тяготятся условиями общинного землевладения и не знают о своем праве выхода из общины. Только в этих целях пропаганда закона 9 ноября является желательной, и разумное разъяснение земскими начальниками крестьянскому населению их прав относительно землевладения и землепользования принесет огромную пользу.

Как сказал Председатель Совета Министров при открытии съезда непременных членов, задача правительства сводится к тому, чтобы без коренной ломки на местах предоставить каждому крестьянину самостоятельно устроить свое хозяйство, а земский начальник, достигнув того, что каждый из крестьян его участка будет знать о том, что он должен сделать для этой цели, и выполнив по отношению к заявившему о таком своем желании крестьянину возложенные на него законом обязанности, может с спокойной совестью сказать, что он исполнил свою задачу.

Каждому из вас, господа, уже приходилось применять закон о выходе из общины, и, вероятно, у многих из вас на практике встречались всевозможные сомнения и недоумения. Я прошу вас сообщить их нам, и мы общими силами постараемся дать им правильное разрешение. В этом отношении большую пользу принесут нам труды съезда непременных членов губернских присутствий, бывшего в С.-Петербурге в конце октября прошлого года, с которыми, вероятно, вы успели уже познакомиться.

При этом я должен только предупредить вас, что возбуждаемые вами вопросы могут вытекать только из действительного применения закона на практике, суждения же общего характера и принципиальных вопросов о неудобствах закона я допустить не могу. Помимо отдельных вопросов, выдвинутых практикой, нам предстоит заняться выработкой форм: 1) заявлений о выходе из общины; 2) приговоров сходов и постановлений земских начальников об укреплении земли и 3) установлением сроков для предоставления земскими начальниками в уездные съезды жалоб на их постановления об укреплении и об отказе в укреплении.

Кроме вопросов, связанных с применением закона 9 ноября, я хотел бы воспользоваться настоящим съездом, чтобы обсудить некоторые меры к более успешному взысканию окладных сборов с крестьянских надельных земель Московской губернии. С отменой выкупных платежей окладные сборы с крестьянских надельных земель очень понижены, и, казалось бы, поступление их должно идти безнедоимочно, между тем как за прошлый год, так и за первые месяцы этого года сборы поступают неудовлетворительно. Такое явление не может быть объяснено иначе как упорством неплательщиков и недостаточными мерами понуждения к уплате сборов. Вот на это я и обращаю серьезное внимание земских начальников. Отдельным лицам, находящимся в исключительно дурных материальных условиях, предоставляются и будут предоставляться широкие податные льготы, остальное же население должно исправно нести свои податные обязанности. В этом отношении я требую самой энергичной деятельности земских начальников как по надзору за должностными лицами крестьянского общественного управления, так и по выполнению возложенных на земских начальников лично обязанностей по взысканию недоборов. Я прошу земских начальников обменяться взглядами по поводу применяемых ими принудительных мер взыскания недоборов и по приезде на места безотлагательно проявить самую напряженную податную деятельность.

В заключение, выражая надежду на плодотворную работу настоящего съезда, я от души желаю, чтобы вы, господа, ознакомившись между собой и установив определенные и единообразные взгляды на общее всем нам дело, вынесли бы из этого съезда впечатления, которые воодушевили бы вас в дальнейшей вашей работе. Объявляю общий съезд земских начальников Московской губернии открытым".

Открыв таким образом заседание и приступив к занятиям, я первым делом попросил каждого из земских начальников доложить съезду положение дел с выходом из общины в каждом их участке отдельно, указав и на причины, вследствие коих у них остались неразрешенные ими дела. Затем я предложил им избрать из своей среды две комиссии: редакционную — для выработки подлежащих обсуждению съезда форм, и юридическую — для предварительного разрешения представленных членами съезда вопросов. Комиссии эти были избраны — первая под председательством земского начальника Рузского уезда Васильева, и вторая — земского начальника Московского уезда Мяснова. Я просил их окончить свои работы в течение вечера и представить на другой день на обсуждение общего собрания съезда.

Так как помещение в моем доме оказалось весьма тесным, то я обратился к губернскому предводителю дворянства А. Д. Самарину с просьбой не отказать в разрешении перенести занятия съезда в зал Дворянского собрания. Самарин любезно пошел навстречу моей просьбе. […]

Занятия съезда продолжались по 6 июня включительно. Съезд принял ряд резолюций по вопросам применения закона 9 ноября на практике. Земские начальники проявили большой интерес к делу, что доставило мне большое удовлетворение, поэтому я решил для пользы дела и в будущем периодически созывать подобные съезды для объединения деятельности земских начальников, более близкого с ними знакомства и разработки вопросов, касавшихся их практической деятельности.

В первой половине июня месяца в Государственной Думе происходили дебаты по поводу сметы Министерства народного просвещения. Это вызвало бесконечные страстные прения по вопросам о постановке школьного образования. Все почти речи были наполнены нападками на ведомство, на министров, как бывших, так и настоящих. При этом ораторы совершенно не стеснялись в своих выражениях и сыпали огульными, неподтвержденными фактами, обвинениями. Среди этих речей на кафедру вошел В. М. Пуришкевич и обратился к Думе с длиннейшей, малоинтересной речью, которая длилась в течение четырех часов, под конец он так утомил и надоел всем, что говорил уже при почти пустом зале, но это его отнюдь не смущало. Его речь не преследовала никакой политической цели, она просто была описательная, никакого отношения к смете Министерства народного просвещения, по существу, не имевшая. Он рассказывал об Ушинском, о Рачинском, прочтя о них целую лекцию, говорил о разных книгах, разбирая их достоинства, говорил о школах в разных государствах, о студенческих корпорациях в Западной Европе, восхваляя германские, куда евреи, по его словам, не допускались, уверяя, что там даже надписи имеются над учреждениями националистического характера: "Вход с евреями и собаками воспрещен". Это последнее вызвало замечание Председателя, что можно пояснить свои мысли, не оскорбляя ничьего чувства, и что он просит его избегать в будущем подобных экскурсов, при которых трудно бывает иногда сохранить порядок. Пуришкевич ответил, что повинуется в твердой уверенности, что "слово не воробей, вылетит — не поймаешь".

По окончании всех речей выступил министр народного просвещения Шварц и произнес спокойную, полную здравого смысла речь. Он начал с того, что всходит на кафедру с чувством глубокого изумления, что он слышал горячие речи, целые диссертации, слышал и обвинения против целого ряда бывших министров, и умерших, и ныне здравствующих, и особенно много обвинений против него самого. Но что он изумлен не этими нападками. Ему, как служившему делу воспитания русского юношества в течение 40 лет, пора привыкнуть к радостям и горестям его ремесла, и он слишком долго занимался техникой ораторского искусства для того, чтобы не знать, как мало риторы по профессии интересуются истиной, как много для них играет роль вероятий, весь этот калейдоскоп остроумных замечаний, сопоставлений и т. п., так что в этом отношении ему изумляться было нечего. Но он изумлен той легкостью, с которой русские люди вообще и многие из говоривших ораторов касались обнаженных язв нашей школы, с каким злорадством бередили они раны, с какой злобой и сарказмом они глумились над школой и над ее деятелями, хотя они не могли не посылать своих детей именно в эти школы и вверять их этим педагогам, потому что других школ нет. Он думал: неужели же эти столь почтенные люди не могли взвесить то влияние, которое будут иметь их слова на учащих и учащихся на местах, неужели же не могли они без этого негодования, без этих окриков, спокойно и серьезно обсудить серьезный вопрос о бюджете. Перейдя затем к вопросу о средствах и отвечая на нападки депутата фон Анрепа, обвинявшего Министерство народного просвещения, что оно не нашло денег, Шварц напомнил членам Думы, что Партия народной свободы сулила министерству 40 миллионов рублей, а более благоразумные поставили кредит в 6 миллионов, но и эту ничтожную сумму Дума не нашла в своем кармане, между тем находить деньги — это обязанность Думы, хотя бы для сего ей пришлось бы прибегнуть и к займу. Далее, коснувшись высших учебных заведений, Шварц заявил, что они не оправдали оказанного им с высоты Престола доверия, и предложил ознакомиться с постановлениями Первого департамента Сената, говоря, что тогда им раскроется картина деятельности некоторых ректоров и проректоров университетов, раскроется, как они расходовали те крохи, кои собирались со студентов.

Он сказал, что политика правительства не изменилась, что оно должно стоять на страже закона и не может допускать тех "захватов", о которых говорил депутат Милюков. В конце своей речи Шварц назвал себя сторонником всеобщего обучения и изложил всю свою дальнейшую программу. Он заявил, что к высшим знаниям должен быть открыт доступ для всех, но из-за этого он не может быть предоставлен всем. Надо возможно больше школ всяких типов, в коих каждый по мере своих способностей мог бы получить то, что ему суждено. Доступность знаний не должна их обесценивать. Россия — великая держава, и она нуждается в широко образованных людях. Широкий доступ надо совместить с возможным отбросом. Повышение знаний в среде учащих и учащихся, — закончил Шварц, — кладется в основу школьной политики.

16 июня высочайшим приказом полковник Модль назначен был помощником московского градоначальника. Модль происходил из чинов Отдельного корпуса жандармов, принадлежал к хорошему составу офицеров этого корпуса, был безукоризненно честным человеком, человеком долга, справедливым, но был чересчур горяч и вспыльчив, забывая в эти минуты всякое приличие и бывая груб, что, конечно, было не к лицу помощнику градоначальника. На пожарах он был слишком нервно суетлив, и эта нервность отражалась на работе его подчиненных. Он вступил в должность 8 июля, оставался в этой должности до 1915 г., последние годы его характер значительно выровнялся, и он был очень хорошим помощником градоначальника. В бытность мою товарищем министра я его выдвинул на пост керченского градоначальника.

15 июня состоялось торжественное открытие вновь устроенного на совершенно европейский лад поселка в Новогирееве. Это местечко было недалеко от Москвы по Нижегородской дороге в полутора верстах от Кускова. В течение нескольких лет на месте, где стоял частью сосновый, частью еловый лес, вырос поселок на прекрасно распланированном участке. К моменту открытия выстроено было уже 200 домов и платформа на линии железной дороги в древнерусском стиле. По всем дорогам между дачами были устроены торцовые мостовые, везде была проведена вода, электрическое освещение, на углах улицы стояли сторожа в особой форме, и в довершение всего этого — конка от вокзала. Добровольная пожарная дружина во главе с брандмейстером Штейном производила прекрасное впечатление. После освящения вокзала я проехал в сопровождении членов общества благоустройства поселка по всем улицам, после чего состоялся завтрак, на котором было произнесено много пожеланий, чтобы примеру Новогиреевского поселка последовали и другие поселки, окружавшие Москву.

17 июня скончался М. П. Щепкин, известный общественный деятель, много лет состоявший гласным Коломенского уездного земства, Московского губернского земства и Московской городской думы, где одно время занимал должность городского секретаря. Он много работал в газетах и журналах по вопросам городского и земского хозяйства, написав весьма ценную книгу по истории московского городского самоуправления4. В земских сферах он пользовался огромным авторитетом. Отпевали его в церкви Св. Спиридония, погребение состоялось в Донском монастыре. Почтить его достойную память собралась масса народа, все видные земские и городские деятели и представители администрации были налицо.

20 июня в Государственной Думе разбирался вопрос о сыскных отделениях. Происходили дебаты, выступало много членов Думы, преимущественно левого крыла; очень много говорили, но о сыскных отделениях говорили только товарищ министра внутренних дел А. А. Макаров, члены Думы Замысловский и Пергамент. Остальные выступавшие депутаты занимались совсем другими вопросами, они острили и под шум и выкрики наносили друг другу оскорбления. Кончилось тем, что Марков 2-й потребовал от Пергамента удовлетворения и тот принял вызов.

Дуэль должна была состояться в ночь на 23 июня в Удельном парке. Дуэль не была тайной, во втором часу ночи масса автомобилей катила по направлению к Удельному парку. Катили автомобили с журналистами, с фотографами, репортерами. Одним словом, были все принадлежности французских парламентских дуэлей, о которых знали заранее все подробности. Когда подъехал на автомобиле Марков 2-й с Пуришкевичем, народу собралось уже много. Затем прибыл и Пергамент со своим секундантом Карауловым. Прибыла и санитарная карета с врачом. Шульгин, секундант Маркова 2-го, отмерил 25 шагов; команду должен был подать Караулов. Затем были испробованы пистолеты, для чего секунданты выстрелили в воздух. В этот момент из кустов появился пристав Лесного участка и от имени градоначальника заявил, что дуэль допущена быть не может, отобрал пистолеты, положил их в ящик и, заперев его, взял ключ с собой. Затем появилось 40 пеших и конных городовых, и все разъехались по домам. Разочарованная публика также.

Такой комичный финал не остановил их. На другой же день в дачной местности Зиновьево состоялась дуэль, так как уже все было обставлено тайной. К счастью, все обошлось благополучно. Противники выстрелили одновременно, никто не был ранен. Обменявшись выстрелами, противники пожали друг другу руки, честь была восстановлена.

19 июля состоялось открытие Московской окружной дороги. Торжество происходило в очень живописной местности при станции Серебряный бор в нескольких верстах от Москвы. Погода была чудная. Все приглашенные, в том числе и я, прибыли в специальном поезде, красиво убранном флагами, цветами, лентами. На одном из путепроводов совершено было молебствие при пении Чудовского хора. Присутствовали министр путей сообщения генерал-лейтенант Шауфус и все представители администрации и сословных учреждений, масса инженеров и железнодорожного начальства. После молебствия митрополит Владимир окропил святой водой стоявший наготове поезд, а жена генерал-губернатора Гершельмана перерезала заграждавшую путь зеленую ленту, после чего движение по Окружной дороге объявлено было открытым. Затем состоялся обед при станции воинского питательного пункта. Среди ряда тостов министр путей сообщения предложил почтить вставанием память великого князя Сергея Александровича, исключительно благодаря поддержке которого можно было приступить к постройке дороги. Строитель дороги инженер Рашевский пил за здоровье всех присутствующих. Городской голова в своей небольшой речи выяснил все огромное значение, которое новая дорога будет иметь для Москвы и ее населения. Генерал Шауфус пил также за здоровье рабочих, которые присутствовали тут же, и передал им благодарность от имени Государя.

Новая дорога представляла собой грандиозное сооружение протяжением в 50 верст, при длине путей до 270 верст. Провозоспособность рассчитана была на 30 пар поездов в сутки, но постепенно должна была быть доведена до 90 пар. На четырех станциях воинских питательных пунктов были устроены приспособления последнего усовершенствования для варки пищи на 6 000 нижних чинов в каждом. Это должно было иметь большое значение при передвижениях новобранцев и разных войсковых эшелонов. По окончании торжества присутствующие сели в приготовленный поезд и совершили круговую поездку.

6 августа я провел в Красном Селе на празднике Лейб-гвардии Преображенского полка. Накануне впереди лагерного расположения полка была отслужена торжественная всенощная, во время которой был освящен Галерный флаг Петра Великого, пожалованный 3-й роте в память морских путешествий этой роты с императором Петром I. В самый день праздника был парад в высочайшем присутствии, погода к этому времени совершенно испортилась, и пошел дождь, не прекращавшийся до самого конца парада, когда же Государь обходил столовые нижних чинов, то пошел ливень, все промокли. После парада все офицеры были приглашены на завтрак в красносельскую дворцовую палатку. Хорошо у кого было что переодеть, я предусмотрительно взял с собой второй мундир, многим же пришлось ехать насквозь промокшими.

16 августа в моем присутствии последовало открытие школы для заключенных на 60 человек в Таганской тюрьме. Занятия предназначались по группам. Учителя были приглашены мужским тюремным благотворительным комитетом. После молебствия приступлено было к занятиям, я просидел часть урока и был очень удовлетворен тем интересом, какой проявили арестанты к этому первому уроку.

24 августа в Зоологическом саду состоялось открытие юбилейной выставки, устроенной Императорским Русским обществом акклиматизации животных и растений в память 50-летия существования общества. Представителем Министерства земледелия был Н. А. Крюков — директор Департамента земледелия, приехавший из Петербурга. После молебствия и обхода выставки состоялся завтрак, на котором Н. А. Крюков в пространной и весьма содержательной речи очертил успех, сделанный в России акклиматизацией животных за истекшие 50 лет. Он указал на ряд растений и промысловых животных, пересаженных на русскую почву и привитых к русской культуре, родиной которых служила не только благодатная по климату часть Западной Европы, но и далекие Китай, Япония, Маньчжурия, Америка и Африка. Он приветствовал выставку как праздник русской культуры, русского просвещения и русской науки.

Выставка была замечательно интересна, разнообразна. Среди выставленных животных и растений была замечательная партия экспонатов из известного зоологического сада Фальц Фейна, где производилась акклиматизация и приручение диких животных. Из этого сада, между прочим, выставлены были дикие лошади и помеси чистокровного английского жеребца и дикой кобылы, были и зеброиды (помесь лошади с зеброй), употребляемые для езды и работы и отличавшиеся колоссальной выносливостью. Были также помеси зубров и бизонов с коровой, употреблявшиеся с успехом для сельской работы, отличавшиеся от домашних большей силой и крепостью. Выставка имела огромный успех и привлекла массу народа.

8 сентября в Николо-Перервенском монастыре в 12 верстах от Москвы состоялось торжественное освящение соборного храма во имя Иверской Божьей Матери. К этому дню собралось до 30 000 богомольцев, масса народа сопровождала и крестный ход из Москвы, который прибыл накануне и у ворот монастыря был встречен митрополитом Владимиром.

В сентябре месяце во многих уездах Московской губерний появилась на полях улитка (limas agrestis), уничтожившая озимые всходы. Полевая улитка эта, родиной которой была всегда Московская губерния, в этом году размножилась в огромном количестве вследствие небывалого обилия дождей и вообще сырого лета и сырой осени. Улитка поедала всходы, главным образом по вечерам и рано утром, днем же ее не бывало видно, она пряталась в землю.

На созванном мною по этому поводу особом совещании при участии специалистов определилась степень серьезной опасности, которая могла угрожать озимым посевам от распространения этой улитки, пожиравшей зелень до самого корня. Необходимо было, не теряя времени, принять все меры к предупреждению дальнейшего ее распространения, для чего надлежало установить тщательное наблюдение за посевами и о каждом случае появления на полях улиток безотлагательно сообщать в уездную управу, которой принадлежало руководство в этом деле.

В этом смысле я и обратился к земским начальникам и уездным исправникам, предписав земским начальникам к 1 числу октября доставить мне сведения по каждому отдельному селению (с итогами по волостям и по уезду), а уездным исправникам — по каждому отдельному общинному землевладению (с итогами по волостям и по уезду) о количестве десятин: а) совершенно уничтоженных улиткой и б) частью поврежденных ею.

Вместе с тем по всем селам и деревням я разослал листовки с указанием мер борьбы с улиткой, меры эти были таковы: 1. Улитка, как известно, продвигалась на озимых полях полосой. Для того, чтобы преградить дальнейший путь ее, существовали следующие способы. По границе неповрежденных ею всходов следовало прокопать канаву глубиной до 2–3 вершков и засыпать ее в палец толщины слоем соли или извести-пылянки, или золы. Особенно скоро улитка гибла от соли и извести. Кроме того, на случай, если бы часть улиток каким-нибудь образом перебралась через канаву, следовало, отступя немного от первой канавы, провести вторую такую же и засыпать ее тем же способом, как и первую. Можно было также вдоль борозды раскладывать куски тряпок, рогож, коры, щепки, под которыми улитка пряталась бы днем, и тут ее потом собирать и уничтожать. 2. Рассыпка по полям, где находилась улитка, соли до 20 пудов на десятину также способствовала уничтожению улитки. Рассыпку надо было делать рано утром, пока улитка не спряталась в землю. На случай дождей рассыпку соли следовало повторить.

Благодаря энергии, с которой крестьяне принялись за уничтожение улиток, бедствие было значительно ослаблено и перепахивать и пересеивать пришлось не более 1/3 озимой.

1 октября в зале городской думы состоялось заседание по поводу открытия Народного университета имени А. Л. Шанявского. Заседанию предшествовало молебствие, которое отслужил преосвященный Анастасий, один из выдающихся и разносторонне образованных викариев того времени. Городской голова Н. И. Гучков, открывая заседание, указал, что городское управление с 60-х гг. шло всегда навстречу нуждавшимся в просвещении, а председатель Совета университета Шанявского В. К. Рот, известный профессор по нервным болезням, очертил личность А. Л. Шанявского как гуманиста 60-х гг., всегда тяготевшего к просветительным целям. Н. В. Давыдов, как член Совета, говорил о программе и задачах народных университетов, о преподавателях и сообщил, что уже имеется 370 заявлений о желании слушать курсы. Далее говорил профессор Мануйлов от имени Московского университета, а профессор Виноградов, только что вернувшийся из Оксфордского университета, отметил, что "мы возвращаемся в науке к эллинской эпохе, когда наука не носила замкнутого частного характера и была доступна всем". Он приветствовал шаг к свободе преподавания. Чтение лекций в университете началось 3 октября.

10 октября открылось Московское уездное земское очередное собрание. При обсуждении сметы и разных вопросов по народному образованию резко выразилось оппозиционное настроение гласных левого направления, которые составляли в собрании большинство. Началось с того, что собрание решило обжаловать постановление губернского училищного совета, не допустившего на основании постановления уездного училищного совета к исполнению обязанностей учительницы Казачову, армяно-грегорианского вероисповедания. Губернский училищный совет находил, что при излишке учителей и учительниц православного вероисповедания нет оснований допускать учительницу инославного вероисповедания и вручать ей десятки русских детей.

Затем поднялись дебаты по вопросу о законоучителях, назначавшихся законоучителями в школы духовным ведомством помимо управы. Гласные-кадеты находили это несовместимым с достоинством земства и предложили обжаловать распоряжение Святейшего Синода в Сенат. М. В. Челноков при этом пошел дальше и предложил прекратить уплату жалованья законоучителям земских школ, пока они будут назначаться духовным ведомством, и на эту сумму сократить бюджет по народному образованию. Представитель духовного ведомства возражал на это, доказывая несправедливость и незаконность, говоря, что такая постановка вопроса противоречит самой элементарной логике, так как законоучители, назначаемые духовным ведомством, обязаны заниматься в школах. Гласный Каблуков тоже поддерживал духовное ведомство и не соглашался с Челноковым. Тем не менее собрание приняло заведомо незаконное предложение Челнокова, конечно, с исключительной целью выразить этим только недоверие правительству. Дело же народного образования в уезде пострадало, так как скромный бюджет на нужды народного образования был еще сокращен. Постановление это, как явно незаконное, я, конечно, опротестовал и внес в губернское присутствие для отмены. Оно было отменено, жалованье законоучителям было таким образом восстановлено, но бюджет по народному образованию остался сокращенным, и, конечно, от такой выходки пострадало только школьное дело в уезде по существу.

В это самое время, когда шло земское собрание, вследствие полученных сведений, что в Сухаревской земской больнице Московского уездного земства больным даются читать книги нелегального содержания, по моему распоряжению произведен был обыск, давший положительный результат: в запертом шкафу лечебницы, находившемся в ведении фельдшерицы на предмет хранения медикаментов, найдено было 57 книг нелегального содержания, запрещенных цензурой. По расследовании выяснилось, что означенные книжки фельдшерица раздавала для чтения не только больным, но и окрестным крестьянам, и таким образом вела явную пропаганду. С ней вместе занимались этим и две акушерки. Все они были арестованы и уволены со службы.

13 октября Императорский Малый театр лишился выдающегося таланта. Скончался заслуженный артист и главный режиссер А. П. Ленский, прослуживший 33 года на императорской сцене. Это была огромная потеря для артистического мира. 14 октября я присутствовал на панихиде по великом артисте в присутствии всей труппы и многочисленного крута его почитателей. Тело было перевезено на вокзал для следования в Киевскую губернию и погребения на родине.

19 октября на Рогожском старообрядческом кладбище с большой торжественностью совершено было поднятие колоколов на новую колокольню, сооруженную старообрядцами в память распечатания храмов 17 апреля 1905 г.5. Среди присутствовавших был и член Государственного Совета Таганцев, и вся московская администрация. К колокольне подошел крестный ход во главе с епископом Иоанном, который окропил святой водой колокола, после чего их с большими усилиями подняли и водрузили на место. Колокола пожертвованы были известной благотворительницей Морозовой, самый большой колокол был весом в 1025 пудов, самый маленький весил 211 пудов. По окончании церемонии состоялась трапеза, за которой профессор Н. С. Таганцев произнес речь, указав, что ныне спали позорные оковы, связавшие старообрядцев, предложил тост за снявшего эти оковы — Государя императора.

25 октября с большой торжественностью освящено было устроенное великой княгиней Елизаветой Федоровной Сергиево-Елизаветинское трудовое убежище для увечных воинов Русско-японской войны. Закладка его была совершена в 1907 г., построено оно в вековой Всехсвятской роще. Убежище представляло собой трехэтажное здание, вполне приспособленное для обучения ремеслам ветеранов Русско-японской войны, главным образом ремеслам, пригодным в деревне. Присутствовала основательница убежища, незабвенная великая княгиня Елизавета Федоровна, вся высшая администрация, представители сословных учреждений и жертвователи.

В это время я посетил кустарные мастерские губернского земства в Сергиевом Посаде. В Кустарном музее устроен был специальный отдел промыслов Московской губернии, дававший полную систематическую коллекцию разнообразных промыслов губернии и картину постепенного хода работ по каждой отрасли. Кустари Сергиева Посада в это время стали работать изделия из папье-маше по образцам кустарных изделий, вывезенных из Лейпцига. Один из кустарей, работавших для губернского земства, преимущественно резной мастерской Сергиева Посада, крестьянин Варнсаков, стал сам заниматься как составлением рисунков кустарных изделий, так и изготовлением их по самостоятельным образцам. Эти изделия были до того характерны, что Кустарный музей устроил для них специальную выставку. Вообще развитие кустарных промыслов губернии надлежало поставить губернскому земству в крупную заслугу, так как оно целым рядом принятых им мер к поднятию кустарной промышленности, как то выдачей ссуд кустарям, устройством художественно-столярной, щеточной и корзиночной мастерских и школы кружевниц и т. д., не только давало крестьянам заработок, не отрывавший их от сельского хозяйства, но и ставило промыслы на высоту, вызывавшую удивление у нас и за границей. В Париже и Лейпциге деревянные и корзиночные изделия московских кустарей, выставленные земством, признаны были верхом совершенства в художественном отношении. В своем всеподданнейшем отчете за 1908 г. я все это засвидетельствовал Государю императору, который соизволил собственноручно начертать против этого места в отчете: "Благодарю губернское земство за содействие развитию кустарного дела в Московской губернии".

1 ноября телеграф принес известие о кончине в Париже великого князя Алексея Александровича. Это был четвертый сын императора Александра II, родился он в 1850 г., участвовал в Русско-турецкой войне в 1877-78 гг. 6, во время которой командовал Дунайской флотилией; и переправы, и мосты у Зимницы и Никополя были устроены под его руководством. За это он получил орден Св. Георгия 4-й степени. С 1881 г. он стал во главе русского флота и занимал эту должность до несчастного боя под Цусимой, когда весь наш флот погиб, и великий князь, как благородный человек, считая, себя как главного начальника флота косвенно виновным в этой катастрофе, просил освободить его от этой должности. Великий князь Алексей Александрович фигурой и лицом очень напоминал своего брата, императора Александра III, а также и своим редким благородством. Я с ним встречался несколько раз и всегда уходил от него под впечатлением большого обаяния.

8 ноября тело его было привезено из Парижа до Вержболово в экстренном поезде, а затем в особом траурном императорском поезде в Петербург на Николаевский вокзал. Здесь оно было встречено их императорскими величествами и всеми особами императорского дома, лицами Свиты, министрами, высшими начальствующими лицами и др. Гроб вынесли из вагона и поставили на бархатный черный катафалк печальной колесницы. Над гробом был золотой четырехугольный балдахин с орлами на углах, а над серединой балдахина высилась золотая великокняжеская корона. По бокам балдахина были вензеля почившего великого князя, 6 лошадей цугом со страусовыми перьями на головах и черных попонах с гербами почившего великого князя везли колесницу. Впереди процессии ехал эскадрон Кавалергардского полка в блестящих кирасах и касках. Затем, согласно церемониала, шли депутации, несли ордена и т. д., по бокам всей процессии шли пажи с горящими факелами. За колесницей шли пешком Государь император, все великие князья и Свита, затем их величества Государыни императрицы в парадной траурной карете, запряженной 8 лошадями цугом, вслед за каретой императриц остальные великие княгини в траурных каретах. Все фонари по Невскому и по пути следования до Петропавловского собора горели, прикрытые флером, по всему пути стояли шпалеры войск. По совершении отпевания гроб перенесли во вновь устроенный при соборе мавзолей, где тело почившего великого князя и предали земле.

5 ноября в Государственной Думе начались прения по аграрному вопросу и продолжались несколько дней. При обсуждении закона 9 ноября о порядке выхода из общины прения в первый же день приняли весьма бурный характер, благодаря выступлению депутата Милюкова, который явился ярым противником этого закона, хотя по существу не сказал почти ни слова. Вся его речь не явилась критикой закона 9 ноября, она вылилась только в ряде нападок на городовых, на дворян, которым он приписывал разные козни, говорил о Черной сотне 7, о Гамбетте 8, о земских начальниках. Вообще вся его речь сводилась к огульным обвинениям всех, кто так или иначе примыкал к правительственным сферам. Правые при этом вели себя недостойно, прерывая оратора с мест, Пуришкевич, как всегда, позволял себе непристойные выходки, крича: "Шулер слова, выборгская лягушка, молодец-провокатор", и в конце концов вынул из кармана большой свисток и свистнул на всю залу. Милюков, вместо того, чтобы не обращать внимания на эти выходки, реагировал на них, потому в зале в воздухе стояла какая-то ругань. Милюкову возражали многие ораторы, особенно яркое выступление было со стороны Н. Львова, который сказал блестящую речь как по форме, так и по искренности, подверг серьезной критике аграрную программу кадетов, которая, по его мнению, была составлена наспех, под выкрики "земли и воли". Очень обстоятельную, аккуратную, если можно так выразиться, речь в защиту закона 9 ноября сказал товарищ министра внутренних дел К. И. Лыкошин. Он по пунктам доказывал жизнеспособность закона 9 ноября. После Лыкошина прения продолжались с еще большим ожесточением. Вообще прения по аграрному вопросу отличались тем, что в них ни о чересполосице, ни об общине, ни о мобилизации земли, ни, в особенности, о совокупности указа 9 ноября не было и речи, были все одни повторения, а депутат Келеповский, правый, низвел эти речи до самого низкого пошиба, грубого тона и ругательства, направленных по адресу разных лиц, как Милюков, граф Витте, Кутлер и др., за что он был не раз останавливаем Председателем.

И среди всех этих, недостойных большею частью, речей выступление А. В. Кривошеина повеяло чем-то иным, светлым, полным достоинства и деловитости. Он выступил с весьма обоснованной, строго деловой речью, не касаясь бывших выходок и нападок со стороны многочисленных ораторов. Он представил ряд веских аргументов в пользу закона 9 ноября, он поразил Думу теми цифрами, которые он приводил и которые сами говорили за себя в пользу этого закона. Он заявил, что по 1 июля 1908 г. было представлено приговоров по полному разверстанию чересполосиц от 1500 обществ с 70 000 дворов, и это только от общинников. Землемеры успели исполнить работы в 474 селах с 15 000 дворов на 195 000 десятин. Он предложил Думе сравнить какую угодно из этих цифр, оставленных ли приговоров или законченных разверстаний, с тем нулем, круглым нулем, который мы имели в этом деле за все время до указа 9 ноября. И "вы поймете, — сказал он, — закрепляет ли чересполосицу закон 9 ноября, как это думает меньшинство Думы, или является могучим средством для устранения этой чересполосицы, составляющей основное зло нашей сельскохозяйственной культуры". Кончил свою речь Кривошеин целым рядом убедительных доводов, опровергавших мнение многих ораторов, что будто бы закон 9 ноября способствует образованию слишком многочисленного пролетариата. Речь Кривошеина слушалась с большим вниманием и покрыта была шумными аплодисментами. Она и решила участь закона 9 ноября, который и был принят Думой.

8 ноября граф Д. А. Милютин праздновал исключительный по редкости юбилей — 75 лет со дня производства в офицеры. С именем маститого, глубоко почитаемого всей Россией юбиляра связано было много воспоминания славного прошлого; много великих событий и грандиозных реформ императора Александра II связано было с его именем. Он родился в 1816 г. и по окончании Московского университета в 1833 г. поступил юнкером, а затем произведен был в прапорщики в Гвардейскую артиллерию, затем прошел курс Академии Генерального Штаба. В 1856 г., будучи начальником штаба Кавказской армии, сделался правой рукой фельдмаршала князя Барятинского и способствовал пленению Шамиля. Военным министром он был с 1861 по 1881 г., и благодаря ему в 1874 г. была введена всесословная воинская повинность и срок службы был сокращен с 25 лет до 6.

Как государственный деятель граф Милютин стоял всегда в Государственном Совете за предоставление земству возможно больших прав и самостоятельности. В 1878 г. он получил графское достоинство, а при оставлении им должности военного министра в 1881 г. при рескрипте получил двойной портрет императора Александра II и Александра III, усыпанный бриллиантами, для ношения на груди. С этого года граф Милютин был уже не у дел и проживал безвыездно в своем крымском имении Симеиз, где писал свои воспоминания. Только один раз, в 1898 г., граф Милютин приезжал по приглашению Государя в Москву на открытие и освящение памятника царю-освободителю и в этот день присутствовал на этом торжестве в качестве дежурного генерал-адъютанта при Государе.

У меня с личностью графа Милютина связаны еще юношеские воспоминания. Я помню, как не раз приезжал граф Милютин, будучи военным министром, в Пажеский корпус и как мы, пажи, всегда радовались его приезду. Он бывал удивительно прост и ласков с пажами, приезжал, по большей части, во время уроков, садился, слушал ответы пажей и сам задавал вопросы, но всегда с таким доброжелательством, что его никогда не боялись, а все радостно его встречали, радостно отвечая на его приветствие. Это была противоположность Исакову — главному начальнику военно-учебных заведений, которого мы не любили за его суровость и сухость. Последний раз я его видел уже в Симеизе после моего назначения в Свиту, осенью 1905 г. я был ужасно счастлив и даже взволнован, что он меня принял. В это время Д. А. Милютин почти не выходил уже из своих комнат своего скромного маленького уютного местечка в Крыму. Он меня принял очень ласково, вспоминал моего отца, и я ушел от него — этого великого, честного, благородного сподвижника Александра II — под большим впечатлением.

13 ноября, ввиду привлечения Рейнбота сенатором Гариным к следствию, он был уволен высочайшим приказом от службы.

В ноябре месяце я опять получил от министра внутренних дел Столыпина приглашение принять участие в осенней сессии Общего присутствия Совета по делам местного хозяйства. Этот раз все заседания происходили уже во вновь отремонтированном для сего помещении в здании Министерства внутренних дел на Морской улице. Помещение было очень удобное, тут же была столовая и буфет, так что не надо было отлучаться для завтрака или обеда, все можно было получить тут же. Кроме того, был очень хороший читальный зал, где находились всевозможные газеты и журналы, как русские, так и иностранные, была и библиотека. Одним словом, все было устроено с большим вниманием вроде клуба, чтоб члены Совета смогли себя чувствовать уютно и непринужденно. Это, конечно, располагало к работе, создавало обстановку семейную, неофициальную. Зал общих присутствий был только несколько мал, и хотя он был в два света, тем не менее из-за плохой вентиляции в нем бывало под конец заседаний чрезвычайно душно.

Заседания Общего присутствия открылись 20 ноября, но я получил от министра дополнительное письмо с приглашением прибыть 18 числа для предварительного обсуждения вносимых в Совет законопроектов об участковых начальниках и уездной реформе. Я и приехал в Петербург 18 числа и на предварительном обсуждении законопроектов ознакомился с ними. К рассмотрению в Совете были заготовлены следующие законопроекты: 1) о преобразовании учреждений губернского управления, 2) уездной реформе, 3) об участковых начальниках и 4) о справочном бюро при Совете местного хозяйства. Ознакомившись с законопроектами еще до начала заседаний, я нашел их, кроме последнего, составленными неудовлетворительно и нежизнеспособными.

20 ноября последовало открытие сессии под председательством министра внутренних дел статс-секретаря П. А. Столыпина. […] В ответ на речь Столыпина от имени членов Совета выступил гласный псковского земства И. С. Брянчанинов. Он отметил важность и необходимость всех реформ последнего времени, предпринятых правительством с целью усовершенствования государственного порядка и согласованности местного управления с новыми началами. В конце своей речи он просил Столыпина повергнуть к стопам Государя чувства беззаветной преданности и благодарности за оказанное высокое доверие и готовность приложить в предстоящих занятиях весь жизненный опыт, все знание и любовь к Престолу и Родине.

Состав Совета, этот раз, был многочисленнее, чем во время весенней сессии. Он был дополнен губернаторами, которых было 10 вместо двух, бывших весной, и 10 губернскими предводителями дворянства, которых в весенней сессии не было вовсе. Среди представителей земств и городов почти все были прежние, так что я встретился с ними как со старыми знакомыми. Из губернаторов, кроме А. Д. Зиновьева и меня, бывших в первой сессии, на этот раз были еще виленский — Д. Н. Любимов, милейший человек с очень хорошо подвешенным языком, но не деловой; вологодский А. Н. Хвостов, узкий черносотенец, многоречивый; киевский — граф П. Н. Игнатьев, очень серьезный, знающий, дельный; курляндский — Л. М. Князев, весьма почтенный, от него веяло необыкновенным благородством; нижегородский — М. Я. Шрамченко не производил впечатления серьезного администратора; саратовский — граф С. С. Татищев — выделялся своей деловитостью и логическим разрешением всех вопросов, говорил красиво, подкупая какой-то особенной искренностью; симбирский — Д. Н. Дубасов, ничем себя не проявлял, сторонясь всех, и тверской — Н. Г. фон Бюнтинг, прекрасно разбиравшийся во всех вопросах, по всему видно было в нем опытного губернатора с практическим жизненным опытом, но неприятного характера.

Из губернских предводителей дворянства: екатеринославского — князя Н. П. Урусова, казанского — С. С. Толстого, курского — графа В. Ф. Доррера, московского — А. Д. Самарина, полтавского — Н. Б. Щербатова, рязанского — В. А. Драшусова, симбирского — В. Н. Поливанова, смоленского — князя В. М. Урусова, харьковского — К. А. Ребиндера и ярославского — князя И. А. Куракина, все производили очень серьезное впечатление. Это были люди большого жизненного опыта, замечания их всегда были практически дельными. Исключение составляли: граф В. Ф. Доррер, который представлял собой несдержанный узкий тип несерьезного человека; князь В. М. Урусов, мало способный и мало знавший человек, князь И. А. Куракин, чересчур много говоривший в ущерб делу, и князь Н. В. Щербатов, не углублявшийся в вопросы, а хватавший только верхи. Среди земских и городских представителей выделялись деловитостью и практичным разрешением вопросов самарский губернский предводитель дворянства А. Я. Наумов, елизаветградский предводитель дворянства С. Т. Варун-Секрет, член Государственного Совета Д. К. Гевлич, несмотря на свой весьма преклонный возраст, гласный Московской думы Н. М. Перепелкин, гласный бессарабского земства М. В. Пуришкевич, председатель Московской губернской земской управы Н. Ф. Рихтер и председатель С.-Петербургской земской управы барон Меллер-Закомельский.

В первый день заседаний мы, члены Совета, разделились на 3 группы, составив три комиссии по числу законопроектов, не считая четвертого о справочном бюро, ввиду несложности этого последнего, который был предложен на непосредственное рассмотрение общего присутствия. Председателями комиссий были избраны: барон Меллер-Закомельский — губернской реформы, Н. Ф. Рихтер — уездной и И. И. Стерлигов — об участковых начальниках. Занятия комиссий происходили с 11 до 5 или 6 часов вечера. Общих присутствий было 11, последнее было 9 декабря, когда сессия и закрылась. Все законопроекты возбудили очень страстные прения. Законопроекты найдены составленными неудовлетворительно, как в конструктивном, так и в редакционном и принципиальном значении. Губернскую реформу так и не рассмотрели до конца, дальнейшее обсуждение отложено было до следующей сессии. Что же касается уездной, то вопрос о председательствовании в уездном совете вызвал очень горячие споры, Совет разделился на две группы; 39 голосов, в числе коих был и я, стояло за уездного начальника, а 30 голосов — за уездного предводителя дворянства. Эти последние составили особое мнение, которое и приложили к журналу, прося отложить окончательное решение этого вопроса до следующей сессии. Таким образом, из четырех законопроектов вполне рассмотрены были только два: об участковых начальниках и о справочном бюро.

10 декабря губернаторы и губернские предводители дворянства по окончании сессии собрались в "Кюба" и в дружной товарищеской беседе очень приятно и оживленно провели вечер. Эта сессия, со своими страстными обменами мнений, еще более сблизила всех, чем первая сессия. По окончании сессии Совета я получил приглашение еще от товарища министра внутренних дел А. А. Макарова принять участие в особой комиссии по преобразованию полиции, так что пришлось еще остаться в Петербурге несколько дней.

Во время сессии Совета местного хозяйства, 3 декабря, я был назначен дежурным при Государе императоре. Так как 6 декабря мне предстояло быть произведенным в генерал-майоры, то это было мое последнее дежурство как флигель-адъютанта. Государь в этот день проявил ко мне исключительное внимание. Как только я вступил на дежурство, то получил приглашение, переданное мне камердинером, к высочайшему завтраку. За завтраком никого, кроме их величеств и августейших дочерей, не было, а наследника привели к концу завтрака. Он уже был бойкий мальчик, смелый, живой, в задаваемых им вопросах чувствовался любознательный ум. После завтрака довольно долго продолжалась беседа за кофе, Государь сам наливал ликеры и угощал; отпуская меня, императрица пригласила меня прийти к дневному чаю к пяти часам.

Когда я пришел, Государя еще не было, он пришел позже, императрица этим временем показывала мне свои собственноручные работы, приготовленные для предстоящего благотворительного базара. Было очень много красивых художественных рисунков, календарей, блокнотов, записных книжек, раскрашенных акварелью. Императрица очень хорошо рисовала, были также некоторые предметы работы великих княжен. Я просил разрешения приобрести на память одну из работ. Императрица сама выбрала для меня очень красивый блокнот, который и хранится у меня до сих пор. Когда пришел Государь, сели пить чай, который разливала императрица. После чая Государь пригласил меня к обеду в 8 часов, так что я почти целый день моего дежурства провел с их величествами. Только около 10 с половиной часов вечера со мной простились. Государь очень интересовался работами в Совете местного хозяйства, спрашивал мое мнение о губернской и уездной реформах, вдаваясь во все детали. Это последнее мое дежурство оставило во мне неизгладимое впечатление. Сейчас, когда я пишу эти строки, прошло с тех пор очень много лет, но память об этом дне ярко сохранилась в благодарном моем сердце.

6 декабря состоялся высочайший приказ о моем производстве в генерал-майоры с зачислением в Свиту его величества и по гвардейской пехоте. Так как я был предупрежден об этом за несколько дней, то успел себе сшить и форму, соответствовавшую новому моему чину и званию.

Рано утром, в 8 часов, я надел генеральскую форму и отправился в Преображенский полк, 1-й батальон которого праздновал в этот день свой батальонный праздник. С производством моим в генералы я больше не мог числиться в списках полка и был зачислен по гвардейской пехоте. В этот день минуло 25 лет, что я числился в 4-й роте полка. Когда я приехал в полк и после молебствия подошел к своей родной 4-й роте, чтоб ее поздравить с праздником, ко мне вышел ее командир и в присутствии всех построенных ее чинов произнес несколько слов, вспомнив мою службу в роте в эти четверть века, в течение коих я хотя и числился только номинально, но никогда не забывал своей роты. В память этой тесной духовной связи с ротой в течение 25 лет командир роты просил меня принять от чинов роты благословение — нагрудный золотой образок с эмалью Св. Николая Чудотворца на золотой цепочке с соответственной надписью. Растроганный до слез, я не знал, какими словами выразить благодарность. Я надел этот дорогой для меня образок и с тех пор никогда его не снимал. Командир полка великий князь Константин Константинович, отдавая приказ по полку о моем производстве в генералы и исключении меня из списка полка, оказал мне также большую честь и внимание дорогими, незаслуженными словами по моему адресу, с которыми он обратился ко мне в приказе.

Из полка я проехал на Царскосельский вокзал, чтоб успеть до начала высочайшего выхода (это был день тезоименитства Государя) представиться его величеству по случаю моего производства в генералы и поблагодарить за оставление меня в Свите. Государь меня тотчас же очень ласково принял и сказал мне, что зная, что 3 декабря было мое последнее флигель-адъютантское дежурство, он и императрица хотели особенно подчеркнуть этот день в моей памяти. После высочайшего выхода в этот день я уже со всеми лицами Свиты официально приносил поздравление их величествам.

Накануне моего возвращения в Москву, 13 декабря, в людной дачной местности при станции Лосиноостровская было оказано беспримерное вооруженное сопротивление чинам полиции со стороны одного злоумышленника-анархиста, продолжавшееся целые сутки. Накануне начальником районного охранного отделения полковником фон Котеном были назначены обыски в Мытищенском и Лосиноостровском районах и между прочим на даче Власова. Дача эта была двухэтажная, низ занимала семья дачевладельца, верх — слесарь Сидоркин с женой, к которому часто приезжал какой-то неизвестный, внушавший подозрение. Когда жандармский офицер вошел с полицейским нарядом в квартиру Сидоркина, то из-за печки одной из комнат раздались выстрелы из револьвера; в другой же комнате навстречу бросился сам Сидоркин с браунингом в руке и хотел выстрелить, но был обезоружен и легко ранен сам. Воспользовавшись происшедшим минутным замешательством, неизвестный, стрелявший из-за печки, выбежал в коридор и затем в чулан, откуда поднялся на чердак и забаррикадировался. Чины полиции оказались отрезанными от входной лестницы, так как, стреляя с чердака, преступник расстреливал каждого, пытавшегося пройти мимо чулана. В это время Сидоркин, воспользовавшись смятением, несмотря на рану, пытался бежать, но его успели задержать и отправить в тюремную больницу. В это время случайно проезжал мимо дачи жандармский корнет Макри, очень храбрый офицер, и, узнав о происходившем, недолго думая, полез со стражником прямо на чердак. Когда же стражник его предупредил, что из слухового окна чердака виден преступник, то Макри, отстранив стражника, быстро полез сам вперед, но был сражен пулей в щеку, стражник же был ранен в живот. Оба упали с лестницы в коридор. Чины охраны, находившиеся в комнатах, перенесли раненых туда же, стражник скоро скончался. Из Москвы к этому времени прибыло подкрепление во главе с полковником Котеном и его помощником подполковником Пастрюлиным. Котен распорядился прорубить потолок из первого этажа во второй. Когда это было готово, то находившиеся в засаде наверху могли спуститься вниз, перенести туда же раненого Макри и увезти его в больницу. В это время преступник продолжал стрелять с чердака из сделанного им отверстия. Котен был ранен в плечо, Пастрюлин в грудь и один из агентов в локоть. Все раненые доставлены были в Екатерининскую больницу. Вызвана была пожарная команда в надежде, что залив чердак водой, удастся заставить преступника оттуда выйти, но он, несмотря на мороз, оставался на чердаке в одном пиджаке в течение 15 часов. Тогда стали обстреливать чердак из винтовок, преступник был наконец ранен, ему предложили сдаться, но он ответил: "Анархисты не сдаются, а умирают". Следующая пуля, пронзившая ему голову, покончила с ним. Преступник оказался Розановым, давно разыскивавшимся полицией.

Пока я был в Петербурге, в газете "Колокол" 9 появилась статья, озаглавленная "От Главной палаты Русского народного союза имени Михаила Архангела10- сообщение из Коломны". Длинная и пространная статья была всецело направлена против коломенского исправника Бабина и председателя Коломенской земской управы M. M. Щепкина, которых обвиняли в способствовании развитию революционного движения в Коломне, приводились разные факты, в коих действительность совершенно искажалась, приводились разные инсинуации и т. д., косвенно, конечно, касались и по моему адресу, так как я покровительствовал и поддерживал Бабина. Вся подоплека была в том, что Бабин, как умный, уравновешенный и прекрасный исправник, держал себя совершенно самостоятельно, не позволяя отделу "Союза Михаила Архангела" и его низкопробным агентам и шантажистам вмешиваться в административные дела и распоряжения. Эти негодяи ничем не брезгали и так как не могли благодаря Бабину проделывать свои темные делишки, то и писали всюду доносы на него, смешивая его с грязью и выставляя революционером, а меня, поддерживавшего его, — вредным губернатором.

Благодаря поддержке Столыпина мне удалось сохранить Бабина на месте и уничтожить все козни против него. В то время прокурором окружного суда был Арнольд, который совершенно не умел себя поставить, был очень бестактен, любил принимать заявления и кляузы с заднего крыльца, и так как в то время в Москве фигурировала знаменитая по своим приемам гаринская ревизия, то Арнольд в этой ревизии почувствовал почву под ногами. Кроме того, Арнольд был недоволен мною, что я пресек его незаконные вмешательства в дела тюремной инспекции и отдельно тюрем. Он вообразил себя начальником тюрем и предъявлял тюремному инспектору, находившемуся по должности в одном классе с ним 11, требования чисто начальника к подчиненному — выходил ряд конфликтов, а когда он стал посещать тюрьмы и, здороваясь с арестантами, требовал от них, чтобы они по-военному ему отвечали, то я принужден был ему заметить, что это право только начальников тюрем и губернатора, а прокурору, являющемуся только контролирующим лицом над применением судебных приговоров, начальнических функций предоставлено не было, и потому он рисковал нарваться на неприятность, арестанты могли ему не ответить, так как они очень хорошо знали, кому они обязаны отвечать и кому нет. Арнольд на меня обиделся, но все же перестал здороваться [с арестантами].

Одновременно я случайно узнал, что у Арнольда в суде собираются разные кляузы, доносы со стороны темных личностей на Бабина и на меня, и что все это заносится в журнал, и по этим доносам составляется даже целое секретное дело. Тогда я спросил его, действительно ли дошедшие до меня слухи справедливы, и если да, то на основании каких статей закона это делается, так как жалобы и доносы на губернатора могут приноситься только в Сенат. Он уклонился от прямого ответа, тогда я обратился к прокурору палаты, а затем к министрам Столыпину и Щегловитову. Последний поручил расследование прокурору палаты, причем выяснилась справедливость дошедших до меня слухов; действительно, у Арнольда с тайного согласия членов гаринской ревизии что-то злоумышлялось против моих подчиненных и меня. Тогда я попросил Столыпина оградить меня от таких грязных поползновений, в которых позволяет себе принимать участие прокурор суда. Столыпин был глубоко возмущен этим, потребовал от Щегловитова увольнения Арнольда, что и было исполнено. Прокурором назначен был благороднейший, честнейший В. А. Брюн де Сент-Ипполит.

16 декабря телеграф принес потрясающую весть о постигшем остров Сицилию и Калабрию землетрясении. Цветущий город Мессина погиб под развалинами, из 160 000 жителей спаслось несколько тысяч. После землетрясения огромная морская волна прошла по всему городу, как будто желая совсем смести этот чудный город садов. Король с королевой и всей королевской семьей выехали немедленно для личной подачи помощи. Первыми после этой страшной катастрофы явились на помощь русские моряки, проявившие геройские усилия для спасания жителей. В первый же день они извлекли из-под обломков до 300 человек. Когда первое судно прибыло в Мессину, глазам моряков представился пролив, усеянный трупами, обломками зданий, разбитых предметов и лодок. Моряки "Адмирала Макарова" вызвали всеобщую признательность Италии, они спасли сотни несчастных из-под развалин, спасли и кассу с 20 миллионами франков.

Со всех концов света полились в Италию сочувствия, везде производились сборы, Россия щедро отозвалась, в Думе и Государственном Совете состоялись специальные заседания для выражения сочувствия и оказания помощи несчастным жертвам.

20 декабря умер в Кронштадте отец Иоанн Кронштадтский. Это был, если можно так выразиться, народный священник. Его дни протекали среди несметных толп народа, собиравшихся всюду, где он появлялся, и в частных домах, где он сеял милосердие, помощь, чудеса. У отца Иоанна был высокий дар — высшая какая-то сила христианина, помогавшая и исцелявшая молитвой. За помощью к нему, в твердой уверенности ее получить, шли люди на краю последних страданий, и когда оказывалось бессильным всякое человеческое могущество, знания и наука, шли не одни православные, но лютеране, католики и даже магометане, евреи. Он шел просто навстречу всемирной нужде, всем страданиям. В этом явлении было столько умилительной трогательности, поразительности и одновременно простоты и величия, что было совершенно понятно, почему около него образовалось такое народное движение, восхищение, изумление. Много, конечно, преувеличивали, молва часто невольно поднимала его выше, рядом со слезами умиления стояла и клевета мелких мещанских душонок, умов здравомысленных, но в здравомыслии немощных. У него был несомненный дар свыше, и этот дар поднял вокруг него неописуемое волнение — люди потянулись к нему, никем не подстрекаемые, как бы к живому свидетелю небесных сил, как бы к живому источнику благодати. Его замечательная книга "Моя жизнь во Христе" переведена на все языки. Русская церковь лишилась своей славы и украшения, но для верующих приобрела молитвенника и ходатая у Престола Божия. Все знавшие его привыкли видеть его не по летам бодрым, живым, и только последние годы, когда ему было уже под восемьдесят, он стал прихварывать.

Я лично с ним виделся много раз, он всегда оставлял во мне обаятельное волнующее чувство, какой-то светлый луч лился из него; казалось, он все видел насквозь своими маленькими яркими проницательными глазами. Один раз он навестил и мою мать во время ее тяжелой болезни. Он служил и говорил отрывисто, служба его была совсем особенная, он как-то особенно делал ударения, он не просил, он требовал, и в его требовании звучала уверенность, что то, что он требует, обязательно будет дано свыше.

Во время болезни императора Александра III — этого благочестивейшего и благороднейшего Государя — отец Иоанн был приглашен в Ливадию за несколько недель до кончины Государя и оставался там, поддерживая и молитвенно утешая императрицу и Государя до самой его кончины. Я там часто виделся с ним, а затем и в Москве, когда он приезжал посещать больных; несколько раз мы встречались в поезде между Москвой и Петроградом. Он ездил обыкновенно в купе 1 класса и всегда с открытым окном, какой бы мороз ни был; он не ложился спать, а одетый в шубе, сидя, дремал. Я всегда к нему заходил, он говорил, что как уроженец Архангельской губернии привык к морозам и свежему воздуху, при этом он любил рассказывать о своей родине, Пинежском уезде. Был я у него и в Кронштадте один раз, ездил попросить его помолиться за одного больного.

Он скончался совершенно тихо, спокойно, предузнав свою кончину. Еще в ноябре месяце он разослал всем почтальонам, рассыльным и т. п. людям, исполнявшим его разные поручения, праздничные деньги на Рождество, — "а то и вовсе не получат", — сказал он. За 7 дней до своей кончины он отслужил последнюю обедню в Кронштадтском соборе, после этого он уже не выходил и все слабел. 18 числа спросил игуменью Ангелину, которое число. "Ну хорошо, значит еще 2 дня", — сказал он и потерял сознание, 20-го его не стало.

23 декабря скончался в Москве известный адвокат Ф. Н. Плевако, имя которого занимало одно из первых мест среди самых выдающихся русских судебных ораторов. Весть об его кончине встречена была в обществе с искренним сожалением. Хоронили его 26 декабря в Скорбященском монастыре. На могиле особенно горячо и искренно говорил Н. П. Шубинский. Он очертил покойного как человека с гениальным талантом, любвеобильным сердцем и проникновенным умом. Он сказал затем: "Явившись в русский парламент, Плевако нес с собой программу прогресса и мира. Его политической верой было полное обновление России путем мирного переустройства и перемен. И велико было горе его друзей, видевших, что этот могучий ум, это чудное сердце уже надломлено обессилившей его болезнью. Прости же, товарищ, прости, великий деятель, пусть же мои слезы будут последней данью моего чувства к тебе, почивший друг".

Оканчивая свои воспоминания за 1908 г., я хочу еще коснуться того благотворного влияния, каковое оказал на население закон 9 ноября о выходе из общины и о землеустройстве. Крестьянское население в 1908 г. проявило значительный интерес к земле, и это, конечно, нельзя было не поставить в связь с изданным законом 9 ноября. Едва заметные в предшествовавшем году первые робкие шаги крестьян к материальным благам, предоставленным им законом 9 ноября, в истекшем году превратились в смелое, уверенное движение, захватывавшее все большие и большие массы и обещавшее в недалеком будущем вылиться в форму неудержимого стремления к личной собственности. Число заявлений об укреплении надельной земли к концу 1908 г. увеличилось против предыдущего года в 13 раз.

В связи с стремлением крестьянского населения к упрочению своей земельной обеспеченности обращали на себя внимание заботы об улучшении своего экономического быта крестьянских обществ, расположенных вблизи столицы, с весьма малыми наделами, вследствие отчуждения значительной части их земель под линии железных дорог и городские сооружения. Эти крестьяне строили свое благосостояние на ежегодно развивавшейся дачной жизни столичных обывателей. С этой целью они приспосабливали свои постройки и строили новые дачи, улучшали пути сообщения и увеличивали молочное хозяйство, употребляя для него средства, полученные ими за отчужденные земли.

В соответствии с новыми требованиями крестьянской жизни изменилось и направление деятельности крестьянских учреждений. Огромное большинство производившихся в них дел связано было с вопросами землепользования и землеустройства. Землеустроительных комиссий за 1908 г. прибавилось пять, так что к концу года функционировало уже 11 комиссий. Деятельность комиссий распространилась на 54 000 десятин крестьянских надельных земель. В том числе на площади 40 000 десятин были размежеваны однопланные селения, а на 4000 десятин производилось уничтожение чересполосицы, раздел целых селений, разверстание на отруба и выдел хуторов отдельным домохозяевам. В землеустроительные комиссии население, главным образом, стало обращаться с ходатайствами о разверстании угодий, то есть об удовлетворении наиболее ясно им сознаваемой потребности. Переход же к единоличному владению не мог сказаться с той интенсивностью, как в чисто земледельческих губерниях. Интерес к хуторскому хозяйству стал проявляться лишь в наиболее земледельческих уездах и местностях, где землеустроительной деятельности предшествовали работы по введению многопольных севооборотов с травосеянием на общинных землях. Отношение населения к землеустроительным учреждениям было самое безукоризненное.

Земство явилось на помощь землеустройству рядом агрономических мероприятий, ими учреждено было много новых складов сельскохозяйственных машин и орудий, образованы были показательные поля, введено травосеяние и т. п. Затем земство пришло к заключению о необходимости введения участковой агрономии, с целью дать возможность населению на месте получать компетентные указания по ведению хозяйства. Московское уездное земство приняло на себя крайне симпатичный почин по сбыту крестьянского молока в столицу. Образовав склады в нескольких местах уезда, куда крестьяне ежедневно свозили молоко, и вступив в непосредственные сношения с потребителями, земство дало крестьянам возможность сбыта молока по высокой цене, а потребителям получение неподдельного продукта.

В заключение не могу не сказать, что 1908 г. явился первым годом моего губернаторства, который можно назвать годом спокойной созидательной работы правительственных органов и общественных управлений, не нарушенным никакими потрясениями политического характера.