Восшествие цесаревны. Сюита из оперы или балета

1

Санкт-Петербург. Деревянный дворец цесаревны в Смольном дворе, попросту Смольный дом или Смольный, рядом Нева и казармы Преображенского полка.

Весь дом в два этажа, с третьим в виде надстройки, шумит, все в движении, музыканты репетируют, песенники поют, фрейлины танцуют, камердинеры наводят порядок… Показываются и важные лица: пажи, вышедшие в камер-юнкеры и камергеры Петр и Александр Шуваловы, Михаил Илларионнович Воронцов…

Цесаревна у зеркал – в невольных раздумьях, как императрица Анна Иоанновна обошлась с нею, и тут проступают маски, казалось, лишь в глубине зеркал. Они прислушиваются, переглядываясь между собою со значением.

Цесаревна в постоянном движении, вполне выражающих ее мысли и переживания:

- Страх застил ей глаза при жизни, что же, подумала бы о душе своей и государстве, с миром бы почила… Призвала бы меня или Петра, наследника и русского престола и шведского, коли боялась нас, случайно заступив дорогу нам, по воле царедворцев-иноземцев…

Цесаревна, обращая взор в небеса:

- Но им решила передать корону, чтоб избежать суда… А Божий суд? Ты там, апостол Петр тебя не примет, гореть тебе в Аду за прегрешенья, не за тобою Правда на земле.

Снова вся в движении, полная усмешки и сарказма:

- Чревоугодница, прелюбодейка, нелепый шарж на женское созданье, карикатура на императрицу, что выродить могла на смертном одре, как глупость, равную злодейству!

Входит без стука камердинер Алексей Разумовский, красавец-мужчина, простолюдин по повадкам, с тонкими чертами узкого лица, с проступающей бородкой.

- Что, Алексей?

- Лесток говорит, что Нолькен здесь и Шетарди подъехали.

В большом зале, называемой палатой, для балов и приемов, со сценой, на которой идут какие-то репетиции, бродят посетители в ожидании выхода Ее высочества. Входят Лесток и французский посол Шетарди, к ним подходит шведский посол Нолькен.

Шетарди и Нолькен обмениваются приветствиями, взглядами, достаточно выразительными, чтобы Лесток угадывал перемены в их умонастроении, то есть в их переговорах, в какие и он вовлечен.

На антресолях маски обмениваются догадками, что там происходит.

Арлекин глубокомысленно:

- У Франции и Швеции в отношении России – общие интересы. Ништадскому миру 20 лет, Швеция достаточно оправилась, чтобы подумать о возвращении утраченных ею земель.

Пьеро:

- Война?! Франция поддерживает Швецию и готова помочь деньгами. Отлично!

Коломбина:

- Отлично?

- Это Нолькен.

- Но с тем, чтобы посадить на русский трон цесаревну Елизавету Петровну. В чем тут выгода, ясно!

Арлекин:

- Шетарди высказывает свои соображения, о чем сообщал кардиналу Флери: «Уступая склонности своей и своего народа, она немедленно переедет в Москву; знатные люди обратятся к хозяйственным делам, к которым они склонны и которые были принуждены давно бросить; морские силы будут пренебреженны, Россия мало-помалу станет обращаться к старине, которая существовала до Петра I и которую Долгорукие хотели восстановить при Петре II, а Волынский – при Анне. Такое возвращение к старине встретило бы сильное противодействие в Остермане, но за вступлением на престол Елизаветы последует окончательное падение этого министра, и тогда Швеция и Франция освободятся от могущественного врага, который всегда будет против них, всегда будет им опасен».

Пьеро:

- Нолькен явно не разделяет уверенности маркиза Шетарди, но с ним Елизавета всегда очень любезна и, вероятно, вполне откровенна. Впрочем, важно заполучить деньги от Франции на войну с Россией, вернуть утраченные земли и вновь возвыситься в Европе.

Нолькен обращается к Лестоку:

- Коли война затевается за возведение на престол Елизаветы, ее высочество должна взять на себя обязательства о возвращении земель Швеции.

Лесток, напуская на себя глубокомысленный вид, будто он не медик (без всякого образования), а дипломат:

- С этим сложно. На эту тему надо говорить с цесаревной.

И всё замирает и все разбегаются с известием о приезде Бирона: «Регент подъехал! Регент!»

2

Шум, движения, музыка в доме вдруг затихают – проносится известие о приезде его сиятельства Бирона, фаворита Анны Ионновны, ныне регента при Анне Леопольдовне и Иване VI… Зима, он в шубе, слуги, дворецкий, фрейлины…

Цесаревна камергеру Воронцову:

- Что это зачастил к нам Бирон, странно? При Анне Иоанновне не смел и говорить со мною лишний раз, но взглядами исподтишка следил…

Воронцов:

- В плену уродин пребывая, будешь скрывать свое пристрастье к красоте.

- Любитель страстный лошадей и женщин он обожает, верно, в том же роде, тем более в короне лошадь та, как воплощенье власти над людьми…

- Мне остаться при вас?

- Нет, я приму Бирона одна. Так я его скорее выведу на чистую воду.

Бирон и цесаревна в гостиной.

- Герцог, вы снизили подушную подать и повысили мне пансион, благодарю!

Бирон целует руку цесаревне:

- Государыня! Вы знаете, я всегда был рад вас видеть.

- Я знаю… Знаю, кому вы служили и кому ныне.

- Это упрек. И упрек звучит в ваших устах пленительно.

- Невольный. Простите!

- Я понимаю вас. Будь моя воля, я бы распорядился иначе

- Женили бы сына Петрушу на Анне Леопольдовне. И тогда ваше регентство было бы обосновано, по крайней мере.

Бирон вспыхивает:

- Как видите… Меня во всем винят, а власти у меня не было. Беззакония чинили сами русские. Сделать регентом принца Антона, отца младенца-императора, как поговаривают в гвардии, - это же смех! Потребуется еще один регент для управления государством. Ха-ха!

- Герцог, мне странно, что вы говорите со мной на эту тему. Вы же знаете, кто я.

- Очень хорошо. В гвардии поговаривают и о вас.

- Ах, вот в чем причина ваших визитов ко мне. Очевидно, вы говорили и с принцем.

- Не я. С принцем говорил Глава Тайной канцелярии Ушаков.

- А меня посетили вы. Скажите по чести, при чем тут я? За мной следят, я знаю. Вы хотите удостовериться в чем-то лично? Вы прямой человек, и я отвечу прямо.

- Да, я всегда говорю то, о чем думаю. У меня, как у пьяного, все на языке. Вам безусловно известно, что о вас поговаривают и в европейских странах.

- Зная французский язык, на балах мне приятно поболтать с маркизом Шетарди. Он бывает у меня, как и другие послы. Это свет. И я дочь Петра, самого великого монарха нашего времени.

- Веселая, легкомысленная, чья жизнь – непрерывное круженье в танце… Но ныне вы повзрослели, совмещая красоту Венеры с величием Минервы. Мне бы не позволили на вас жениться… Но вы можете осчастливить моего сына…

Цесаревна громко расхохоталась, слегка опомнившись, она поспешно проговорила:

- Простите! Все останется между нами.

- Почему вы рассмеялись?

- Никогда!

Бирон, взбешенный, выбегает вон из дворца цесаревны, за ним слуги с его шубой из медвежьей шкуры.

Лесток прибегает:

- Ваше высочество! Регент вышел от вас в такой растерянности, что даже забыл о шубе… А ведь поговаривают, что он задумал жениться на вас.

Цесаревна смеется:

- Всякие слухи пусть повторяют другие, Арман!

- А еще говорят, что Бирон решил вызвать из Киля «чертушку» Анны Иоанновны и извести Брауншвейгскую фамилию.

- Это уже серьезнее было бы, если б у него в голове не носились такие же бредни, как у Меншикова или Долгоруких, на которых они свихнулись и лишились всего.

- Как! Он открылся вам?

- Видит Бог, Бирон кончит тем же. Простирать временщикам руки до трона небезопасно.

- Он понял, что его подставили те, кто правил Россией и при Анне Иоанновне. Остерман на этот раз ошибся с выбором регента.

- Выбора не было. Анна Иоанновна, дочь больного отца, возвышенная начинаниями моего отца, не взлюбила его и меня с «чертушкой». Страха не одолел разум, вот и учинила глупость. Ну, что мне с ними делать?

- Это ясно.

- Только Бирон не та фигура, с которой я буду связывать свое имя.

- Планы Франции вас не смущают?

- И Франция, и Швеция строят свою политику, не спросясь у меня. Кто я для них? Дочь царя, поднявшего Русь до империи. Делая ставку на меня, усиления России они хотят? Как бы не так. Но я буду слушать и Нолькена, и Шетарди. Пусть раскрывают свои карты. Так я им поверю, что они мечтают посадить меня на трон за красивые глаза. А у меня красивые глаза. Швеция, бедная, униженная, ищет реванша – на деньги Франции, которая боится усиления России.

- Да, государыня, поскольку они заинтересованы в том, чтобы русский двор вернулся в Москву и забросил Петербург и корабли, я держу и Нолькена, и Шетарди в убеждении, как вы пожелали, что и вы о том мечтаете, больше о старине, чем о нововведениях вашего батюшки. Кардинал Флери уже думает, что с вашим восшествием при дворе восторжествует, вместо немецкой, французская партия.

- Пусть думает.

3

Покои цесаревны. Камердинер Алексей Разумовский, статный мужчина высокого роста, с тонкими чертами лица и бородатый, красивый и простодушный, с непокрытой головой, быстро входит к цесаревне.

Елизавета Петровна со смехом:

- Что, Алексей? Забыл у меня свой парик?

- Треклятый парик, Бог с ним! Своих волос у меня мало…

- У тебя чудесные волосы. Ну, а парик, как и камзол, - это мода, которую нам приходится соблюдать.

- Государыня, новость какая! Ночью Зимний дворец осадили гвардейские полки и арестовали регента…

Цесаревна взволнованно:

- Ну, а дальше что? Кто это сделал?

- Генерал-фельдмаршал Миних.

- Ясно.

- Что же вам, матушка, ясно?

- Миних объявит правительницей принцессу Анну при ее сыне.

- А гвардейцы шли на Зимний, думая о вас.

- Обо мне? Ну, конечно!

- И теперь пребывают в смущении.

- Они не виноваты. Это Миних. Теперь у него вся власть, как у Надир-шаха, то бишь Фридриха II. Поди. Пусть никто ко мне не входит. Мне нужно помолиться.

- Миних – славный полководец?

- Воинственный. Только от его побед пользы для России не было. Поди.

Оставшись одна, садится к зеркалу:

- И он – мне враг, как и Остерман. Небось, заболел и выжидает, что будет. А ведь странно, почему Миних никогда не обращал на меня внимания? Находил легкомысленной? Счастливый в браке, впрочем, он и за другими женщинами не ухаживал. Привлекая их внимание, невольно чуждался всех? И меня?

Цесаревна вскакивает на ноги:

- Вот тут-то он ошибся. Обманул гвардию и себя, видит Бог!

4

Спустя какое-то время. Лесток и цесаревна.

Лесток:

- Сместив Бирона, Миних заболел и тяжко, говорят…

Цесаревна:

- Теперь вся власть, поди, у Остермана… О, хитрый старый лис! Хотел женить племянника на мне, чтоб только сохранить свое влиянье, а умер он, взойти бы мне на трон, а он пошел на услуженье Анне, одной, другой, им выдуманной, верно, каналья, став с тех пор моим врагом.

- Остерман действительно действует как ваш враг… Я могу перечислить его вины… Подписав духовное завещание Екатерины I и присягнув исполнять его, он изменил присяге; после смерти Петра II и Анны Иоанновны устранил вас, государыня, от престола…

- Дважды, каналья!

- Это он, Остерман, сочинил манифест о назначении принца Иоанна Браунгшвейгского, то есть о возведении на трон Ивана VI…

- А сейчас это он несомненно посоветовал Анне Леопольдовне выдать меня замуж за брата ее мужа Людвига, убогого принца, с обещанием сделать нашей вотчиной Курляндию, а меня герцогиней. Поскольку новый герцог Курляндии Бирон сослан… Какая честь мне после Анны Иоанновны стать герцогиней Курляндской! А ведь Анна обрадовалась искренне, увела меня из зала таинственно и радостно, как общается со своей подругой Менгден, чтобы сообщить новость, прозвучавшую для меня оскорбительно.

- Поэтому вы и ответили так сильно: «Никогда!»

- Сегодня я бы не вышла и за французского короля!

- В самом деле?

- Женщина выходит замуж за корону или мужчину?

- Но вы не можете выйти замуж за вашего камердинера, пусть он мужчина хоть куда.

- Тсс! Есть темы, какие я не обсуждаю со своим доктором.

- Я знаю свое место, хотя ум и опыт расширяют поле моей деятельности, и вы мне доверяете переговоры с иностранными послами.

- Персидский посланник приехал с дарами всем членам царского дома, одну меня обошли подарками… Остерман сделал это с целью унизить меня, - вскипает цесаревна с широкими шагами по всей гостиной. - Он забывает, кто я, и кто он, забывает, чем он обязан моему отцу, который из писцов сделал его тем, чем он теперь есть, но я никогда не забуду, что получила от Бога, на что имею право по своему происхождению.

- Люблю, когда вы гневаетесь! Величия вам не занимать.

- И гнев моего отца вам был люб, Арман?

- О, нет! Не шутите. Я говорю о том, что ваша обычная веселость и красота даже смущали, точно пояс Венеры не давал вам покоя…

- Пояс цесаревны!

- Да, точно! А теперь все чаще вы исполнены величия. Быть вам императрицей!

- Арман, вы веселы, общительны, только, ради Бога, не болтайте лишнего.

- Это я знаю. В отношении вас я даже Миниха не испугался и отказался присмотреть за вами.

- Вы разумно поступили, Арман. А то бы вам пришлось присматривать и за доктором Лестоком.

- И правда! А сейчас о деле, за которое лекаря колесуют, если я донесу на него. Нолькена отзывают.

- Что это значит?

- В Швеции, очевидно, решили, что его переговоры с вами зашли в тупик.

- Я опасаюсь упрека народа, если ради достижения престола нанесу урон России, от завоеванных отцом земель не отщипну ни пяди. Готова заплатить деньгами, если они действительно окажут мне помощь.

- Это и есть тупик. Следует ли шведам начинать войну, да еще на деньги Франции, если от России не будет уступок?

- Это не повод отзывать посла. Что если шведы получили субсидию от Франции и готовы начать военные действия?

Входит камергер Воронцов, первый среди других камергеров, можно сказать, министр двора ее высочества.

- Вы чем-то взволнованы?

- Ваше высочество! Пришли известия о начале военных действий. Явился неофициально, как говорит, Миних. Как понимаю, тайно.

- Он снова на ногах, но не на коне? И он хочет переговорить со мной тэт-а-тэт?

- Да.

- Остерман его достал. Но игрушкой в руках Миниха, как и Бирона, я не буду.

Лесток, собравшись было выйти, вмешивается в разговор:

- Государыня, вам нужен офицер, за которым пойдут гренадеры.

- Гренадеры пойдут за мной и без офицеров, если я позову их.

- Но дабы позвать, нужен офицер.

- Миних уже сделал свое дело. Послушаем, что он скажет.

Воронцов и Лесток выходят, в дверях приглашая Миниха войти.

Цесаревна со вниманием:

- С выздоровлением, ваше сиятельство!

- Благодарю вас, Елизавета Петровна! Не все рады моему выздоровлению. Особенно шведы. Весьма самонадеянно затевать войну на чужие деньги, это же не пушки и снаряды, какие есть. Им нужна победоносная война, а начали с поражения.

Цесаревна невольно обрадовалась, забыв о целях войны.

- Мы шведов побили!

- А говорят, война затеяна ради вас! – воскликнул в свою очередь Миних.

- Это политика европейских стран, преследующих свои цели. Так я им поверю, что они заинтересованы в том, чтобы на русский престол взошла дочь Петра Великого. Им ведь несдобровать.

- Государыня цесаревна! А вы правы, видит Бог! Ах, что же я наделал? Я вижу императрицу в короне, которая вам принадлежит по правопреемству. Я остановился на полпути, поэтому Бог покарал меня. Велите исправить ошибку!

- Вижу, ваше раскаянье искренне.

- Кто у вас смотритель дома? Урядник Щегловитый. Его сюда назначил я, по просьбе Анны Леопольдовны. Она ужасно вас боится.

- Не на своем месте, вот и боится, как Анна Иоанновна. Следят за каждым моим шагом и за каждым, кто приходит в мой дом. О вашем посещении, верно, уже сообщили.

- Государыня, велите сделать то, что почту за честь!

- Сударь, с моей точки зрения, ваша честь, как и Остермана, уже запятнана. Если ваше раскаянье искренне, вы поймете меня.

- Мое раскаянье искренне. Все останется между нами. Примите к сведению, верный вашему высочеству полк отправляют на театр военных действий. Я ухожу от вас в полном восхищении. Если что, дайте мне знать.

- Не беспокойтесь, сударь. Такой ли вы человек, кто раздает короны? Если я захочу, сама могу взять то, что предназначено мне по рождению.

5

Смольный дом. Обычная суета, но камергеры обеспокоены, обсуждают содержание манифеста. И ожидают возвращения цесаревны с приема при дворе.

Маски, выглядывая из-за жалюзи, обсуждают, что происходит:

- Петр Шувалов накидывается на Лестока за манифест, в котором все ложь.

- Воронцов вступается за Лестока, утверждая, что манифест – это декларация политики Франции и Швеции, в чем ее высочество соблюдает свои интересы и интересы России…

- Александр Шувалов высказывает опасения, что пресловутый манифест – это прямая угроза существующему порядку, и она для властей исходит не от шведов, которых побили, а ясно от кого, от цесаревны. Ситуация становится предельно опасной!

Петр Шувалов:

- Участие в заговоре иностранных послов замечено… И Лестока, которого Нолькен приглашал к себе как врача, когда заметил, что за ним следят… При этих обстоятельствах этот манифест, в котором сообщается, что шведская армия вступила в русские пределы для получения удовлетворения за многие неправды, сочиненные министрами-иностранцами, и теперь хочет освободить русский народ от ига и жестокостей чужеземцев. Каково? Там слова о «незаконном наследстве» и о желании шведов предоставить русскому народу свободное избрание законного и справедливого правительства. Здесь же все ясно. Любая власть при подобных обстоятельствах должна действовать незамедлительно.

Лесток, вскрикивая от отчаяния:

- Меня могут арестовать теперь во всякую минуту!

- Промедления здесь можно объяснить лишь растерянностью Остермана. Очевидно, у него разыгралась подагра или что-то в этом роде. Возбудив негодование цесаревны из-за подарков старый лис поджал хвост?

- Здесь Франция и Швеция против него лично, как министра-иностранца! Парадокс! Наверняка Остерман слег, чувствуя, что доигрался.

Цесаревна по возвращении, взволнованная и веселая, представляет в лицах встречу с Шетарди и разговор Анны Леопольдовны с нею.

- Вы знаете, чем закончились мои переговоры со шведским послом: Нолькен уехал ни с чем. Мои тайные встречи с Шетарди выродили манифест, который мог иметь какой-то смысл лишь при победах шведов, чему не бывать. Зато манифест напугал Остермана до колик в животе, а правительница сочла за благо переговорить со мной.

Анна: «Я решила просить французского короля, чтобы он отозвал Шетарди из России. А потому настоятельно советую вам более не принимать этого человека и не общаться с ним».

Я: «Как я могу это сделать? Откажу раз, два, сказавшись больной. Но мы можем просто столкнуться на улице».

Анна: «И все-таки вы не должны видеться с Шетарди».

Я: «Можно все устроить гораздо проще. Прикажите Остерману, пусть он сам скажет Шетарди, чтобы тот более ко мне не ездил».

Анна: «Шетарди лицо официальное, не следует его раздражать. Он начнет жаловаться, а это дело политическое».

Я: «Как частное лицо политикой я не занимаюсь».

Анна явно осердилась: «Слышала я, матушка, что вы имеете корреспонденцию с неприятельской армией и будто ваш доктор ездит к французскому посланнику и с ним фикции в той же силе делает. Мне советуют немедленно арестовать доктора Лестока. Я всем этим слухам о вас не верю, но надеюсь, если Лесток окажется виноватым, то вы не рассердитесь, когда его задержат».

Лесток:

- Я пропал!

- Естественно я все отрицала, обещала разобраться и дать объяснения правительнице. Я сделала это так, что обе были растроганы до слез.

Лесток:

- Я пропал. Мне домой идти нельзя.

- Успокойтесь, Арман. Сначала выслушают мои объяснения. Затевать дело против меня при нынешних обстоятельствах в Европе Остерман не решится. Утро вечера мудренее.

6

Смольный дом. В палате – большой комнате для приемов и балов – звучат звуки музыки. Идут уроки танцев с участием пажей и фрейлин, главным образом, для Алексея Разумовского, с которым отдельно занимается танцмейстер, обучая не только движениям, но и манерам, в присутствии цесаревны, очевидно, без нее камердинер не проявлял послушания и старания, подчиняясь беспрекословно только ее желаниям.

Впрочем, сама цесаревна занималась тоже, только не танцами, а музыкой со своим старым учителем музыки Шварцем, который был посвящен во все ее горести. Он появляется рядом с цесаревной лишь один раз, но, верно, недаром в самый ответственный момент в ее жизни.

Шварц со скрипкой на руках:

- Государыня, вы поглядываете на мою скрипку…

- Сыграйте что-нибудь из Моцарта. Мне надо подумать… Не просто помолиться, - я молилась все утро, - а найти решение.

- Решение вы давно приняли, - Шварц настраивает скрипку и начинает играть.

- Верно. С решением ясно. С юности я знала: по рождению мне предназначена высшая доля. Но что такое корона, когда при мне моя красота? Я упивалась ею, как никогда не буду упиваться властью. Теперь же мне нужна высшая власть для личной самозащиты и защиты отечества.

- Значит, вы решились.

Цесаревна в движениях танца:

- Все решено свыше. Я лишь выжидаю вещего знака. Вот тут становишься мнительной и пугливой, как во сне. Моцарт меня будит, чтобы я напрасно не томилась.

В палату входит камергер Воронцов, вслед за ним вбегает Лесток.

Лесток Воронцову:

- По гвардии приказ: быть в полной готовности для немедленного выступления к Выборгу.

Воронцов:

- Это я тоже слышал. А ее высочество еще не знает, видно.

- Я тайно заехал к Шетарди…

- Как это вас там не схватили.

- От генерала Левенгаупта никаких известий.

- Нашли шведы генерала, которого мы били на всех сражениях.

- Шетарди умывает руки. Сам опасается высылки со скандалом. А мне как быть? – Лесток в танцевальных движениях приближается к цесаревне.

Цесаревна, пребывая в раздумьях под музыку Моцарта, запрещает Лестоку подходить к ней.

Лесток в полном отчаянии изображает, как гвардию отправляют в поход.

Цесаревна показывает рукой: всем собраться у нее после ужина.

Сбор после ужина в гостиной цесаревны.

- Почему после ужина?

- Важные решения нельзя принимать на пустой желудок.

- Цесаревна решилась?

- А мы?

Лесток рисует на игральных картах две картинки. На одной цесаревна в монастыре, ей обрезают волосы; на другой она на троне в короне.

Цесаревна, вспыхивая:

- А тебя, негодяй, четвертуют. На этот раз не отделаешься ссылкой.

- Милостивая государыня, я на все готов. Уж такой я человек. Что в руках лекаря, что палача отдать концы – все едино. Я-то думаю, что я еще в графы выйду, по вашей милости.

Петр Шувалов:

- Весь вопрос в том, кто поведет гвардию за собой.

Александр Шувалов:

- Или за кем гвардия последует?

Воронцов:

- Подлинно, это дело требует немалой отважности, которой не сыскать ни в ком, кроме крови Петра Великого.

Цесаревна, выпрямляясь во весь рост:

- Ни Бирон, ни Миних мне не понадобились. Я знаю, у гренадеров Преображенского полка я своя, крестная мать молодой поросли. Кто со мной?

- Мы все…

- Лесток как врач, Шварц, мой старый учитель музыки, и министр двора Воронцов, я прошу вас сопровождать меня в казармы. Сейчас рано. Около полуночи надо подать знак гренадерам. Они придут за нами.

В палате на сценической площадке появляются маски.

Маски, словно воочию наблюдают события ночи:

- Явились гренадеры тотчас! Верно, уж сговор был собраться в эту ночь. Пришла пора, и цесаревна робость отбросила, пускаясь, как и в танце, свободная от страхов и сомнений!

- Да робкой и трусливой не была! С чего бы это, с поясом Венеры, и цесаревной в высший свет вступив, веселая и чуждая интриг?

- Всяк судит по себе, но красота свободна, безбоязнена она, не страх, а чуткость лишняя волнует и совершенства высшего взыскует.

Явились гренадеры: «По знаку вещему явились: мы готовы вызволить вас из тюрьмы, во что дворец ваш превратили!»

Гренадеры маршевыми и боевыми движениями подтверждают готовность к выступлению, с неистовыми клятвами в верности ей, дщери Петра

Выходит к гренадерам с крестом и приводит их к присяге:

- Теперь же идти вам велю в полной тихости в казармы собирать роту. Я приеду вслед за вами.

Голоса в ночи:

- К дворцу нам лучше подойти пешком.

- И надо забрать без лишнего шума приверженцев Брауншвейгской фамилии. Все они здесь живут поблизости у дворца.

- Отправить тридцать гренадеров к Остерману!

- Арестовать Миниха, графа Головкина, барона Менгдена, обер-гофмаршала Левенвольде, морского генерала-комиссара Лопухина… Кого забыли?

- Никто более не выступит за Брауншвейгскую фамилию.

- Государыня цесаревна! Позвольте, мы понесем вас на руках?

- Обыкновенно я быстро хожу, да кираса и шуба мне мешают поспевать за вами.

- На шубе, как на скатерти-самобранке, вы взлетайте, а мы будем за вами поспевать! За такую честь и смерти нестрашно.

- Никаких смертоубийств! Я поклялась не подписывать смертных приговоров.

- В караульне тихо. Поди, все спят.

- Входите без шума и мирно. Я за вами сразу войду.

- Опасно!

Цесаревна скинула с плеч шубу:

- А кирасу, как вериги, зачем я надела? Никто не посмеет на меня поднять руку. Я объясню, с чем я пришла.

- Вам достаточно показаться, особенно в кирасе, и всем ясно: Венера прислала Минерву вступиться за ее права!

Солдаты в караульне ничего понять не могут, но слышат женский голос и видят красавицу цесаревну в зимней шапке и кирасе.

- Оставайтесь все на месте. Вы знаете, кто я? Я пришла восстановить справедливость, попранную недругами России у трона. Вам ничего не будет, вы не виноваты. Служите, как прежде России и мне. Согласны?

- Молчание – знак согласия.

Один из офицеров, взглядывая на других, всего их четыре:

- Мы, офицеры, останемся верны присяге!

Солдат направил на офицера штык, Елизавета отвела рукой штык.

- Сопротивление оказывать бесполезно. Дворец окружен. Все вы останетесь живы. С новой присягой также будете служить России. Я иду к сестрице, которая оказалась игрушкой в чужих руках. Дорогу я знаю.

За цесаревной последовали гренадеры до спальни Анны Леопольдовны.

– Сестрица, пора вставать!

Анна Леопольдовна недовольно:

– Что вы здесь делаете?

Цесаревна в кирасе и гренадеры за нею – все было ясно Из постели в чепце Анна Леопольдовна опустилась на колени:

- Ради Бога! Со мной что хотите, но детям…

- Никому я не причиню зла. Я увезу вас с детьми и вашей подругой Юлией Менгден в Смольный дом.

В спальню принесли младенца-императора.

Цесаревна поцеловала его со словами:

- Бедное дитя, ты вовсе безвинно! Твои родители виноваты.

Маски наблюдают, как в палате собираются важные сановники.

- Здесь генерал-прокурор князь Трубецкой, начальник Тайной канцелярии Ушаков, адмирал Головин, князь Черкасский.

- Они сами пришли..

- Здесь Бестужев Алексей Петрович. Он, верно, опасался ареста. Его вызвали. Лесток его привечал, предлагая Елизавете Петровне назначить его на место Остермана.

В палату входит Елизавета Петровна в мужском костюме, как на охоте или маскараде, - вероятно, не было времени примерять платья, подходящие к случаю. Герольд с жезлом объявляет:

- Ее императорское величество Елизавета Петровна!

Императрица Елизавета Петровна, спокойная, исполненная величия, улыбалась одними глазами, сверкавшими веселым восхищением торжества прекрасной молодой женщины в зените ее совершенства и красоты.

Сановники, со сна и с мороза еще не совсем пришедшие в себя, особенно не изощрялись в выражении подданнических поздравлений словом, тем выразительнее выступали в телодвижениях галантного века, в апофеозе касаясь губами прекрасной руки новорожденной императрицы.

Палата наполняется возгласами: «Здравствуй императрица!»