Война

Человек. Бездна. Бог

Лучшие книги о войне написаны на русском языке. Россия воевала больше всех, бесстрашней всех, горче всех – где же еще было писать о войне, как не здесь.

«Слово о полку Игоревом» прозвучало как первый, утренний колокольный удар в самое сердце, и с тех пор печальный звон не смолкал: наша история ни разу не дала повода забыть хоть на век, что такое бой кромешный и безрассудный – на чужой ли земле он случался, на своей ли.

Принято считать, что отображать войну в прозе русских научили французы – может, оно и так; в любом случае после Гоголя и Льва Толстого учиться надо было у нас.

Расхристанная, буйная Гражданская война наделила русскую прозу неведомыми красками. Ощущение от прозы Бабеля, Всеволода Иванова, Артема Веселого такое, словно твоего коня на полном скаку прошили пулеметной очередью и вот ты летишь через холку, чтобы обрушиться, все кости поломав, в цветочный, разноцветный, настежь раскрытый тебе луг. Это, безусловно, гоголевская мастерская, это его густые масляные краски – ими и был нарисован «Тарас Бульба».

В свою страшную очередь Великая Отечественная наделила русское слово вкусом мерзлого хлеба, черной земли и глины окопной. Бондарев, Носов, Воробьев возвращались к толстовской простоте: последней, жуткой, пробирающей до самой последней жилки.

Русская литература не делала из войны празднество. Тональность, заданная Денисом Давыдовым, – «Я люблю кровавый бой, я рожден для службы царской!» – так и не была подхвачена хором бодрых гусарских голосов.

Впрочем, и безысходным адом война в русских повестях никогда не была. Скорей, воспринималась она как дурная мужицкая работа: этому тоже научил нас Толстой и его Тушин. И оттого – да, великий – и да, несомненно русский писатель Виктор Астафьев с его последней прозой, озлобленный до натуральных припадков ненависти, смотрится все-таки диковато.

Бросаться на кромешную судьбу свою с кочергой и матюками – это не в русской традиции. Еще Федор Достоевский навек точно определил, что русский человек идет на войну не убивать, но приносить себя в жертву.

Пожалуй, главное качество русского человека на войне – это терпение, бесконечное, бестрепетное терпение. Так или иначе об этом писали в России из века в век.

Что до европейцев или американцев – то они отмеряли свои пути сами, а национальный менталитет определял вкус и цвет их баталистики.

В английской военной литературе чувствуются сдержанность, имперское достоинство и имперские же рефлексии о предстоящем распаде: «…о, Великобритания моя, что ждет тебя?»

В американской слышен их терпкий и крепкий юмор, а еще цинизм и американское, безусловно, свободолюбие.

Польская баталистика лирична и даже жалостлива порой, хотя не без горькой польской усмешки при том.

Во французской военной литературе есть некая мечтательность, некое даже изящество.

Хемингуэй говорил, что Стендаля научил писать Наполеон; если продолжать эту мысль, то приходится признать: лучшие образцы военной прозы порождались кровавым хаосом революций и сумасбродством великих диктаторов.

Войну живописали уже и Бальзак, и Гюго, а новый прорыв случился, когда Франция пережила жуть Первой мировой – тогда появились Анри Барбюс и Луи Арагон.

К началу Второй мировой Франция пришла с надломленной волей – отсюда печальное и мужественное одиночество Антуана Сент-Экзюпери и почти презрительный взгляд Ромена Гари на свое поколение.

Американцы, никогда не видевшие врага на своем материке, приняли Вторую мировую в национальную историю как свою войну. Отсюда и Эрнест Хемингуэй – пожалуй, самый известный в мире литератор, писавший о войне, и великолепный Норман Мейлер с его «Нагими и мертвыми».

Германия пережила в один век и беспримерное величие и небывалое унижение, но не рассыпалась в прах, доказав и самой себе, и всем иным, что населена живыми, страстными, разными людьми. Не последнюю роль здесь сыграла немецкая литература. Два, быть может противоположных, состояния немецкого человека на войне зафиксированы в текстах Эрнста Юнгера и Ремарка.

Свою военную литературу имеют и в Испании, и в Италии, и в Латинской Америке, и в Африке. И во Вьетнаме, когда на него обрушились США, появились свои баталисты, незамысловатые и прямолинейные.

Пороховая гарь и мерзости убийства не миновали ни один материк. Разве можно было смолчать об этом…

У нас не было ни возможности, ни цели собрать воедино всех писавших о войне.

Здесь собраны всего семнадцать новелл, написанных в минувшие двести лет.

Нас интересовала и не война даже, но прежде всего человек, поставленный пред бездной и вглядывающийся в нее: иногда с мужеством, иногда с ужасом, иногда сквозь слезы, иногда с несгибаемым, громокипящим бешенством.

Война – первобытное состояние человечества, и лишь светлое знание о том, что мы не одни, что о нас помнят, что нас пока еще прощают, удерживает человека от обвала в черное, пустое, проклятое небытие.

Все новеллы, собранные здесь, – они, так или иначе, о человеке, бездне и Боге. Ничего не поделаешь: именно война лучше всего учит пониманию, что это такое.