Война

Жан-Пьер Шаброль Трус

[13]

– Ну да, это он, конечно, – отвечает Тя Кхе.

Их трое; они сидят не шевелясь. Набухшее влагой небо тяжело нависло над деревней: вот-вот раздавит. Здесь нет сумерек. Болезнетворный мрак пропитывает чащу и прогалины с самого рассвета. Ночь наступает сразу.

– А если это он?.. – начинает Муонг Зень. Он поднимает свое плоское круглое личико к Тя Кхе. Юноша остается недвижим и пристально глядит на дорогу, напрягая слух.

С конца деревни доносятся протяжные вопли. Несколько револьверных, а за ними – ружейных выстрелов. Наконец яростный лай автомата – и снова тишина. Через несколько секунд, где-то далеко, словно робкое раненое эхо, слышится рычание дикого зверя в джунглях. Юноша, старик и ребенок улыбаются.

Ким Нгань Хоа кладет свою высохшую руку на плечо Муонг Зеня, потом гладит мальчика по затылку.

– Скажи, дедушка, это тот, который на фотографии и в каждой руке отрезанная голова? – Муонг Зень почесывает шею и, преодолевая страх, продолжает: – У него какое-то странное имя, оно не похоже на французское… Как же его зовут-то?

Солдаты приближаются; они идут по обеим сторонам улицы.

Ким Нгань Хоа не отвечает. Рука его, лежащая на затылке мальчика, шуршит, словно рисовая бумага.

– Ну, так как же его зовут? – спрашивает еще тише Муонг Зень.

– Старшина Ван дер Мейлен, – отвечает Тя Кхе не шевелясь.

У мальчика начинают стучать зубы. Он стискивает челюсти, зажимает рот руками, но зубы лязгают так, что звук этот заполняет всю хижину.

Вслед за солдатами рывками движутся бронетранспортеры. Мерно урчат моторы. Внезапно хижина сотрясается, будто фонарь на ветру, и только потом слышен взрыв – не то связки гранат, не то ракеты.

– Сколько ему? – обращается Тя Кхе к старику.

– Мне пятнадцать, – отвечает мальчик, опережая старика. Его зубы больше не стучат – он держит рот открытым. В окно просачивается приятный сухой запах; слышно потрескиванье огня.

Старик бормочет проклятие. Он пытается выглянуть в окно. Отсвет пожара дважды озаряет его лицо.

– Не высовывайся, не надо! – приказывает Тя Кхе, оттаскивая старика.

– Это дом Кот Кхи Лю… – шепчет Ким Нгань Хоа.

Солдаты уже метрах в десяти. Один из них кашляет.

– Эх, Пьеро! Прозевал три лачуги справа!

– Ни черта не прозевал, – отвечает звонкий голос. – Эй, вы, там… за мной!

Небо не решается разразиться дождем…

Муонг Зень бесшумно приближается к Тя Кхе и еле слышно шепчет:

– Ты говоришь по-французски?

– Говорю.

– Где научился?

– В Париже.

Мальчик снова начинает стучать зубами.

– Так нельзя… – вздыхает старик.

Солдаты продолжают переговариваться через улицу.

– Эй, Люсьен, не дашь ли мне несколько…

– Не смеши, Пьеро! Захватил бы побольше!

– Ты что, очумел? Как же я мог захватить?

– У тебя есть зажигалка? Только прихвати канистру из джипа.

– Ты о чем говоришь? Я не хочу поджарить себе..!

Тя Кхе, Ким Нгань Хоа и Муонг Зень отходят от окна. Солдат, который только что выругался, уже у двери. Другой подходит к нему.

– Слушай, Пьеро! Это последние бараки, на кой черт их жечь? Заглянем туда, и дело с концом!

Удар ногой, и дверь выбита.

– Постой-ка, да тут люди…

Зарево от охваченной огнем соседней хижины освещает комнату. Отсветы пламени пляшут на лицах старика, Тя Кхе и мальчика, стоящих перед солдатами.

– Вы что здесь, в прятки играете, олухи?!

Вдруг мальчик поворачивается – и к окну. Автомат трещит две долгие секунды. Муонг Зень, подстреленный на бегу, свешивается по грудь наружу. Старый Ким Нгань Хоа глядит на тоненькие ножки, на тощие ягодицы, обтянутые тканью трусов. Очередь словно рассекла мальчика пополам.

– Руки вверх!

Тя Кхе остается недвижим. Он не смотрит на мертвого ребенка. Ким Нгань Хоа возвращается к солдатам.

– Ты, рухлядь, руки вверх, тебе говорят!

Дуло автомата подкрепляет приказ.

Взгляд Ким Нгань Хоа словно проходит сквозь шеренгу солдат и теряется вдали.

Автомат трещит. Ноги старика подкашиваются, он падает на колени, клонится книзу, лоб стукается о земляной пол. Руки распластываются по земле.

– Ну, ты, понял?!

Слышно, как кровь из груди старика каплет на жесткую ткань, словно вода из плохо закрытого крана.

Тя Кхе поднимает руки.

– Свяжем?

– Еще бы!

– Подержи-ка мою пушку.

Они связывают юноше руки пеньковой веревкой.

– И что будем с ним делать?

– Отведем к начальнику. Мне кажется, это важная птица.

– Да? Почему?

– Так мне кажется. Ну, ты, пошел вперед!

Солдаты выталкивают Тя Кхе на улицу; по обе стороны стеной стоит дым, огонь ревет под набухшим небом. Возле глинобитного дома останавливается джип. Водитель спрыгивает и орет:

– Здорово, Пьеро!

– Черт возьми, да это Мимиль! Гляди-ка ты, уже вернулся из отпуска?

– Вот не повезло! Ну кто, скажи, возвращается в такую погоду! Хоть бы дождь хлынул, дышать можно было б! Меня такая погода убивает. А вы куда с этим балбесом?

– К начальнику. Он у себя?

– Должно быть…

Водитель идет за ними. В первой комнате, у внутренней двери, на посту стоит солдат-вьетнамец.

– Начальник там?

– Да, – отвечает вьетнамец, – но приказано не беспокоить.

– Не твое дело! Мы привели пленного.

Пьеро отстраняет вьетнамца и стучит в дверь.

– Ну, что там такое?!

Пьеро приоткрывает дверь, просовывает голову:

– Пленного привели, парня…

– Обождите, сейчас им займусь.

Пьеро хлопает створкой. Замок не защелкивается, дверь остается приоткрытой. Вьетнамец-часовой улыбается, показывая всем своим видом: «Я же, мол, говорил».

– Как живешь, Пьеро?

– Осточертело мне все это, Мимиль.

– Может, подцепил?..

– Нет. У меня фурункулы.

Мимиль распечатывает пачку «Пэл-Мэл».

– Куришь?

– Американские? Иногда можно выкурить штучку.

– В Сайгоне только эти и курят, даже тыловики.

– Послушай, Мимиль, ты там Иветту видел?

Мимиль не отвечает. Он почесывает правую икру носком левого кеда. Третий солдат спрашивает у Пьеро:

– Может, я схожу на третий пост, посмотрю, что у них там делается?

– Валяй, я догоню тебя минут через пять.

Мимиль и Пьеро прислоняются к стене.

– Новенький?

Пьеро утвердительно кивает головой.

– И много новых в роте?

– Французов – нет, немного.

– А этих? – Мимиль подбородком указывает на вьетнамского солдата.

– Этих-то хватает.

– Ты что, им не доверяешь? – спрашивает Мимиль, понизив голос.

– Ну, пока ты гулял, их пообтесали. Да, так как же Иветта?

– Конец, все, отходил!

– Да ты что?

– Не повезло: там летчик, капитан морской авиации. Где уж мне…

– Нашел бы другую… Все они одинаковы!

– Шлюхи…

– Не сравнить с нашими.

– Это уж точно. Я нашел одну «крестную», вроде бы стоящая… Через «Рейн и Дунай». А какие письма заворачивает!

– Да, но по переписке – не то, не так успокаивает. Надо и то и другое!

Оба долго молчат, почти одновременно докуривают свои сигареты, потом какое-то время ждут.

– Я прихватил в Сайгоне кой-чего хлебнуть. Лежит у меня в багажнике. Пропустим немного?

Пьеро смотрит на Тя Кхе, потом на вьетнамца:

– Эй ты, Бао Дай! Пригляди за ним минутку.

Солдат улыбается в знак согласия, показывая красные от бетеля зубы. Мимиль и Пьеро выходят в обнимку.

– А вот насчет Иветты, меня это все-таки удивляет…

Небо нависает все ниже и ниже, словно мокрый мешок касается крыш, однако воздух сух и шершав. Дышишь – будто жуешь крылья стрекоз. Время от времени в столбе пламени с треском обрушивается горящая крыша. Какой-то взвод идет на позиции: частый топот, свистки, смех. Перед джипом с трудом тормозит мотоцикл.

– Привет, Мимиль! Отпуск кончился? Не повезло!

Тя Кхе медленно поднимает голову. Часовой стоит прямо перед ним. Глаза стрелка прямо перед глазами Тя Кхе. Вьетнамец сразу же отворачивается, но почти тут же снова смотрит в глаза Тя Кхе и слегка улыбается. Тогда сухо отворачивается Тя Кхе.

Страшнейший удар грома сотрясает землю. Горящая деревня содрогается. Этот гром, которого ждали так долго, ускоряет ритм жизни. Со всех концов несутся крики, шаг переходит в бег, моторы откликаются ревом. Дверь ударяет о стену – входят солдаты и старший капрал.

– Привет. Он там?

– Да, но приказано не беспокоить, – отвечает вьетнамец. И тотчас добавляет: – Должно быть, занят надолго.

Солдат достает пачку сигарет. Капрал закуривает, потом спрашивает:

– Ты где служил раньше?

– В роте обслуживания четвертого полка тунисских стрелков в Хайфоне.

– В Индокитае давно?

– Два месяца.

– Значит, ничего еще не видал!

– Как так – не видал? Я участвовал в операции на шоссе номер шесть.

– Об этом и речь. А теперь ты у Ван дер Мейлена. Слыхал о таком?

– Кое-что слыхал.

– Если где-то дела идут плохо, посылают Ван дер Мейлена с его ребятами, понял? Тут уж, слово даю, нам не попадайся, вот как. Поэтому я и сказал, что ты ничего не видел. Через три дня сам скажешь, что я был прав. Ван дер Мейлена надо видеть за работой. Стой, а вот этот вьет… Бьюсь об заклад, он его приготовил себе для пятнадцатиминутной физзарядки… Уловил?

Капрал сотрясается от смеха. Солдат тоже начинает трястись, но беззвучно и так, что лицо его не смеется, а словно плачет. И вдруг он, в свою очередь, тоже прыскает, но сильнее и более нервно, чем капрал.

Три свистка обрывают этот приступ веселья.

– Сто чертей! Идем, посмотришь. А к начальнику мы сейчас вернемся.

Они оставляют дверь приоткрытой. Снаружи доносится голос капрала:

– Эй, Мимиль, подбросишь нас туда на джипе?

– Валяйте, ребята, прыгайте. Пьеро, готово?

Мотор взвыл – словно жалуясь на слишком крутой поворот.

Сквозь обе полуоткрытые двери – ту, что выходит на улицу, и ту, за которой работает Ван дер Мейлен, – ни малейшего движения воздуха. Все в оцепенении.

– Гляди, кто в соседней комнате, – медленно говорит стрелок по-вьетнамски.

Тя Кхе поднимает голову, встречается глазами с часовым и отвечает ему мертвенным взглядом.

– Да-да, погляди, – настаивает вьетнамец.

Тя Кхе очень медленно поворачивается, делает четыре шага, отделяющие его от двери, наклоняется и смотрит в щель. Стол завален картами и бумагами. На всем этом, словно пресс-папье, лежит автомат. Плечи, лысина…

Тя Кхе медленно возвращается на место.

– Ты знаешь, кто это? – спрашивает вьетнамец.

– Да, – отвечает Тя Кхе, все еще не глядя на него.

– Кто же? – настаивает вьетнамец.

– Ван дер Мейлен.

С минуту они молчат. Новый благодатный удар грома распарывает небо, словно ножницы – кусок ткани. Где-то далеко на землю с шумом обрушивается стена дождя, который вскоре, будто одеялом, с головой накроет всю страну. В такие минуты бросает в жар, стучит в висках.

– Хочешь его убить?

– Что?!

– Убить его хочешь?

– Ну… да! – отвечает Тя Кхе. И через несколько секунд повторяет: – Хочу его убить.

Вьетнамец вытаскивает свой короткий широкий штык. Заходит Тя Кхе за спину. Пробует разрезать веревку, но штыки плохо заточены – несмотря на широкое лезвие, ими привыкли только колоть. Он сует штык под мышку и пытается развязать узел ногтями. Это нелегко. Узлы завязаны крепко, конопля затвердела. Наконец руки Тя Кхе падают вдоль туловища.

Стрелок протягивает ему штык рукояткой вперед. Он с трудом держит его большим и указательным паль– цами, так что рукоятка покачивается какое-то время, пока Тя Кхе не решился.

Тя Кхе берет штык, открывает дверь и быстро входит в другую комнату. Слышны словно удары кулаком по столу. Двадцать один удар. Тя Кхе выходит и бросает вьетнамскому стрелку:

– Пошли, живо!

– Нет.

– Ты что, спятил? Ты же не можешь теперь здесь оставаться. Пошли! – Тя Кхе хватает вьетнамца за рукав. – Пошли же!

– Нет. Я остаюсь. Я ведь трус.

Тя Кхе остолбенело смотрит на вьетнамца. На рукаве цвета хаки, в том месте, за которое он его ухватил, два темных пятна. Тя Кхе пожимает плечами и бросается вон из дома, под тяжелые капли, шлепающиеся одна за другой на пыльную землю, словно переспелый инжир.