Война и космос

– Заречный?

– Именно. Пойдешь со мной? – предложил Падший.

– Нет, Падший, не пойду. Я не хочу больше ничего знать, это здорово отдает опасностями. Лучше осмотрюсь, оценю масштабы катастрофы.

– Воля твоя, – улыбнулся Падший. – А мне пора. До встречи.

– До встречи, – хладнокровно бросил Крокодил ему вслед.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ДЕМОН И ЗАРЕЧНЫЙ РАСХОДЯТСЯ

– Далеко до костров?

Демон стоял на склоне, который вел к какому-то следующему уголку бескрайней пустоши. Серый песок и тяжелое багровеющее небо над головой – и больше ничего не окружало Древних. Костры, горевшие в долине (если это место можно было так назвать – уж слишком мрачным и невыразительным оно выглядело), на поверку оказались далекими и призрачными, и чтобы достичь их, понадобилось бы, пожалуй, идти целый день – хотя друзья и потеряли счет времени окончательно.

– Далеко, – ответил Демон. – Но все равно нужно ведь что-то делать.

– Давайте кого-нибудь позовем, – предложила Лунь.

– Чревато последствиями, вдруг еще Падший появится, – поморщился, словно от боли, Демон. – Если бы Крокодила найти... или кого-то еще из наших.

– Двинемся к кострам, – подсказал Заречный.

– Боюсь, если двинем все вместе, то мероприятие затянется, – возразил Демон. – Костры эти далеки и иллюзорны. Лучше разойдемся.

– Разойдемся? – удивилась Лунь. – Зачем?

– В одиночку легче будет сориентироваться, – ответил Демон. – Обозначим это место чем-нибудь и встретимся на нем через три часа – вдруг что-нибудь выведаем.

– Как обозначим? – спросил Заречный. – И как отсчитаем время?

– Считай в уме, – пожал плечами Демон. – А обозначим... да вот, к примеру, моей жилеткой. Брошу ее здесь, ветра-то нету, никуда не денется, – и Демон незамедлительно стянул с себя жилетку.

– Я пойду с малышом, – вдруг сказала Лунь. – Боюсь, он заблудится один.

– Да ничего я не заблужусь, – обиженно протянул Заречный. – Делать нечего. Расходиться – так расходиться всем...

– Нет, Лунь права, – подытожил Демон. – Значит, так – через три часа здесь. Вы ступайте к кострам, а я пойду на темноту. Возвращаясь, глядите на собственные следы, чтобы не пойти неверной дорогой. Вперед.

И он двинулся от друзей, утопая в песке и спотыкаясь, сопровождая каждый свой шаг несусветной руганью.

– Пойдем и мы, – скомандовала Лунь, и они с Заречным посеменили по серому песку в сторону костров.

– Ты считай первую минуту, а я буду считать следующую, – предложил Заречный.

– Не переживай, нам это не понадобиться, – засмеялась Лунь. – Через полтора часа двинемся назад. Я обычно неплохо чувствую время.

– Решено, – улыбнулся Заречный. – А… это… расскажи мне о себе, а?

– Это еще зачем? – вспыхнула Лунь.

– Интересно, все равно ведь заняться нечем, – нерешительно пробурчал Заречный, проваливаясь по колено в песок.

– Ну ладно, – пожала плечами Лунь. – Я – дриада. Родилась в незапамятные времена, повелевала деревьями, люди мне поклонялись. Как и всем остальным.

– Поклонялись?

– Ну да. Ах, какое это было время! Древняя Греция. Прекрасная античность! Сейчас такого нет и, наверное, уже никогда не будет, – вздохнула Лунь. Она шла грациозно, и совсем не было заметно, будто ей тяжело пробираться сквозь серый песок. – В вечности нет ничего интересного, – заключила она. – Вот ты, прожил человеческую жизнь – ведь это гораздо любопытнее!

– Да ерунда, – зарделся Заречный. – Ничего особенного нет в человеческой жизни! Ну там, сперва детский сад... Потом школа... Вот помню случай – в школе, в седьмом классе, покурил как-то с товарищами тайком. Сигареты, конечно. А это было во дворе классной руководительницы, и она через окно заметила, как мы за гаражом пыхтим, значит. Мы-то не знали, что она там живет. Ну, наутро в школе был разнос! Маму вызвали, она даже плакала... говорила, какой я хулиган и еще что-то вроде того, что меня отдадут в колонию. Отец прямо ремень об меня порвал...

– И что, вы всегда так? – спросила вдруг Лунь.

– Всегда что? – не понял Заречный.

– Вы, люди... то есть, теперь уже бывшие люди... ну, то есть, только ты… Ладно, в общем – вы, люди, всегда так переживаете из-за мелочей?

– Ничего себе мелочь – четырнадцатилетний шкет курит!

– Ну и что? – ласково улыбнулась Лунь. – Это ведь совсем неважно. На каждого поровну свободы, никто никому ничего не должен запрещать.

– Для вас, дриад, может, и неважно, а у меня дисциплина в семье строгая была.

– Семья, – повторила Лунь, словно смакуя это слово. – Интересно, как жить в семье?

– Да как жить, живешь себе и живешь. Я по молодости родителей похоронил...

– Отчего же?

– Мать – от гриппа какого-то, свиного или как его там, а отец через год от водки умер.

– И ты отпустил их?

– Что ты имеешь в виду? – недоуменно взглянул на Лунь Заречный.

– Ну, когда кто-нибудь умирает – к примеру, Сакральный Владыка от дряхлости хозяина тела, или вот как недавно – кто-нибудь из Древних – нужно внутри себя отпустить его лучшими путями, туда, где свет, и тогда не чувствуешь былой горечи. Я тебе по секрету скажу, – голос Луни перешел на шепот, – Демон так переживает из-за этого самого Падшего потому, что вовремя не отпустил.

– А кто ему этот Падший?

– Ты же слышал – они братья.

– Родные? Выросли вместе?

– Нигде они не росли, глупыш, они сразу появились. Просто они появились в один час, потому что олицетворяют одно и то же – страх – только с разных сторон.

– И какая между ними связь? Внешне похожи?

– Как же можно быть внешне похожим на дух? – рассмеялась Лунь. – Они похожи изнутри. Понимаешь? По своей сути. Практически одинаковы даже.

– Понимаю, – кивнул Заречный.

– Прости, что перебила тебя, – сказала Лунь. – Продолжай, мне интересно послушать о твоей жизни.

– Ну, так вот... А потом я в Таньку влюбился. Это уже в девятом классе.

– И ты до сих пор любишь ее? – серьезно спросила Лунь.

– Почему это я должен ее любить?

– Но ты же в нее влюбился. В девятом классе.

– Да, но потом же разлюбил.

– Как это? – недоумевала Лунь. – Если я кого-то люблю – как, к примеру, всех Древних, с которыми прожила века рука об руку – то я никогда не перестану. Любовь вечна!

– Ну, то любовь, а то влюбленность, – смутился Заречный. – Так вот, влюбился я в Таньку. Такой глупый был! Стихи писал, представляешь?

– Стихи? Интересно. А прочитать можешь?

– Почему же нет, могу, – ухмыльнулся Заречный, прокашлялся и продекламировал:

– В окне напротив вдруг зажегся свет,

во мраке ночи вновь огонь мерцает,

я, как любой романтик и поэт,

в такой тиши беззвучно погибаю.

Меня настигла общая беда,

я одинок в своем пустом просторе,

но будет так, надеюсь, не всегда,

всегда бывает счастье вместе с горем.

Завершив чтение, Заречный умиленно глянул на багровые небеса и закусил губу, как настоящий поэт.

– Нормально, – тактично заключила Лунь. – По сравнению с ранним Пушкиным это еще неплохо.

– А ты... и его знала? А, ну да, правильно...

– Ну, знать не знала, но ознакомилась в свое время. Он ведь тоже вроде как ты. Новый Человек. Но другого рода.

– Это как?

– Ну, понимаешь, есть некоторые знаковые личности, которые рождаются, чтобы изменить жизнь людей к лучшему. По крайней мере, мы так считаем. Из тех, кого ты можешь знать – Леонардо да Винчи. Эйнштейн там, Пушкин вот, например.

– А Наполеон?

– Наполеон – это Сакральный Император, – улыбнулась Лунь. – Ну, ты и глупыш! Совсем ничего не знаешь. Нужно тебе все рассказать. Только сначала ты мне расскажи... может быть, у тебя еще стихи есть?

– Нету, – покачал головой Заречный. – Может, и были, но я все забыл.

– А я вот много стихов знаю, – мечтательно произнесла Лунь. – Так что там с Танькой?

– Да ничего с Танькой, отдинамила меня, – грустно ответил Заречный. – Пошла с Вованом Прыщавым. Сказала, что у него стихи лучше... а на самом деле, у него папа был коммерсант. Вот же тварь!

– Действительно, – согласилась Лунь. – А потом что было?

– Ну, из школы на курсы бухгалтеров ушел, а как закончил – в армию.

– А в армии что?

– О, в армии разное случалось, – голосом заядлого рассказчика протянул Заречный. – Как-то раз на хлеборезке стибрили мы кусок хлеба, чтобы ночью в казарме, значит, умолоть. А тут проверка. Генерал. Так мы вместо хлеба в последний момент подложили в хлебницу кирпич. А генерал попробовать вздумал. Взял и начал ножом нарезать. И, понимаешь, нарезал!

– Ну будет тебе, не ври, – засмеялась Лунь.

– Нет, правда, нарезал! Крепкий был мужик, только тупой очень... короче, съел он половину кирпича и, пока его в лазарет сносили, всем рассказывал, что хлеб черствеет и он прапорщика за такой недосмотр разжалует к чертям собачьим.

– Ты бы про чертей потише говорил, – предостораживающе шепнула Лунь.

– Ладно, ладно. А еще вот был случай… В общем, пошли мы в самоволку.

– Это как?

– Ну, ушли из казармы ночью, без разрешения.

– Дезертировали, что ли?

– Нет, мы ушли, чтобы на гражданке погулять и вернуться.

– Разве нельзя было в казарме погулять?

– В казарме разве ж погуляешь?

– Ничего не понимаю в людях, – качала головой Лунь.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ПРЕРВАННЫЕ ДИАЛОГИ

– Ну что там, полтора часа уже прошло? – вспомнил Заречный.

– Вот я глупая! – воскликнула Лунь. – Да, уверена, прошло! Заговорил ты меня, Заречный Дух! Нужно спешить – Демон будет волноваться!

– Побежали обратно, – произнес Заречный.

– Не спешите, – отозвался вдруг голос Падшего. – Лунь, ты тотчас же окажешься далеко отсюда. Ну-ка!

И Лунь немедленно, без единого звука растворилась в воздухе.

– У меня к тебе разговор, Заречный, – сказал Падший.

– Так объявись! А иначе мне не с кем разговаривать.

– Раз уж так будет угодно... – и Падший в образе черного медведя тотчас же предстал перед Заречным.

– Ну, что ты хотел? – нетерпеливо спросил Заречный. – Мне нужно возвращаться обратно.

– Ты никуда не пойдешь, – ответил Падший. – Вернее, пойдешь со мной. Я хочу кое-что тебе рассказать и показать. И услышать ответы от тебя.

– Ну, расскажи.

И Падший вкратце изложил Заречному суть своей беседы с Крокодилом по возможности простыми и доступными словами, упуская философскую заумь и идеи, требующие особенного полета мысли.

– А теперь твоя очередь, – подытожил он. – Я хочу знать все о Космосе.

– Прочитай из моей головы, – пожал плечами Заречный.

– Нет, я хочу знать, что ты об этом думаешь, как непосредственный участник диалога.

– Я не знаю. Я не понял, на что он мне хотел намекнуть. Сказал, чтобы я шел туда, куда меня отправили и получил там то, чего никогда не имел. Что это может значить?

– А чего ты, Заречный Дух, никогда не имел? – спросил вдруг Падший.

– Это можно долго перечислять. Много денег никогда не имел, машину...

– Вряд ли Космос бы стал намекать на такую чепуху, – покачал головой Падший. – А еще? Может быть, духовное прозрение? Нет, вряд ли. Ты не похож на того, кому это нужно.

И вдруг Падшего озарило:

– Счастье! Ты когда-нибудь был счастлив?

– Был, – самодовольно заявил Заречный. – Когда дембельнулся.

– Ясно, – скорбно произнес Падший. – Значит, перед нами загадка... А куда тебя послали, в общем-то?

– Сюда, в Преисподнюю, – ответил Заречный. – Ты же и послал. Забыл, что ли?

– Ах да... Значит, тебя послали в Инферно, чтобы ты получил то, чего никогда не имел, так? Любопытно. Тайные знания? Нет, все, что тебе положено, ты знаешь и так. Счастье? Отклонили.

– Бывает еще кое-что на этом свете, – знакомый уже голос свыше подействовал на Заречного усыпляюще – он тут же повалился наземь с закрытыми глазами и захрапел.

– Кто со мной говорит? – встревожился Падший.

– Это я, Вселенная, – мягко произнес голос. – Та самая, чьей аудиенции ты так долго и тщательно заслуживал. Ладно, раз уж снисходить до мелочей, то делать это без исключений. Итак, ты мечтал о беседе со мной? Ты собирался нарушить баланс духа лишь для того, чтобы получить ответы на свои вопросы?

– Да, если они у тебя есть, – произнес Падший.

– Ты неплохо держишься, ты был готов к этой встрече?

– Можно сказать и так.

– И о чем же ты хочешь спросить?

– Я... – Падший помолчал, пытаясь собраться с мыслями, однако через минуту томительного ожидания грустно произнес: – Вот знаешь... а хотя, откуда тебе это знать... бывает такое, что готовишься к встрече, произносишь вдохновенные монологи, рассчитываешь все ходы противника и собственные, намереваясь поставить его в тупик, а на деле... а на деле не можешь сказать ни слова. Это то, что со мной сейчас. Скажи мне главное... ты все знаешь. Ты знаешь о моем разговоре с Крокодилом.

– Вовсе нет. Я ничего не знаю. Только то, что мне может понадобиться в данный момент.

– Ладно, попытаюсь пояснить... – Падший сглотнул горький комок в горле. – Гляди-ка, мы, Духи – порождения сознания людей, так?

– Ты прав. Продолжай.

– Мы живем везде, на разных планетах, и имеем собственные измерения, где существует вечность, так?

– Вроде того.

– Эти измерения – в ядрах планет?

– Верно.

– А дух, который живет в людях – он в их ядрах?

– Вы обычно называете это мозгами.

– Ну да, да, верно... нелепо получилось... так в мозгах?

– В мозгах, – подтвердил Космос.

– То есть, люди сделаны по образцу планет?

– Так и есть.

– А планеты – по образцу систем, в которых они вращаются?

– Слишком примитивное обозначение, конечно, но да, около того.

– И так далее, и тому подобное, и в итоге... все созданы по твоему образцу?

– В каком-то смысле.

– Да или нет? – яростно вскричал Падший.

– Да, – спокойно отвечал ему Космос.

– Ты нигде не кончаешься, потому что ты зациклен?

– Да.

– И ты являешься центром всего?

– Всего, что ты можешь знать.

– А что вне тебя?

– То, чего ты познать не сможешь. И представить себе не сможешь.

– Что там?

– Я не могу дать тебе ответа на этот вопрос. Только если...

– Если что?

– Если мы заключим с тобой небольшой контракт.

– Контракт? Ты ведь и так можешь все, зачем тебе условия?

– Иногда хочется поиграть по правилам, – произнес голос Вселенной. – Знаешь, я действительно могу все. Но это могущество скучно, когда дело доходит до необходимости его использовать.

– В чем будет состоять контракт? – нерешительно спросил Падший.

– Я выведу тебя за границы Вселенной с условием, что ты никогда и никому не скажешь о том, что там видел. Если же ты нарушишь мое условие, то тебе придется уйти туда же навеки.

Падший помолчал, собираясь с силами, и наконец промолвил:

– По рукам.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

КИТЫ

Склонившись над пустотой, Падший вглядывался в ее затягивающую бесконечность. Пустота была не сверху, не снизу – пустота окружала хрустальный купол, выстроенный из планет и звезд, со всех сторон. Ежесекундно в эту пустоту улетали яркие блики.

– Что это? – зачарованно спросил Падший.

– Души, – ответил Космос.

– Они все уходят туда?

– Верно.

– И больше никогда не возвращаются?

– Ничего нельзя утверждать. Вселенская мудрость, весь разум, совмещенный воедино, обобщает лишь одну истину.

– Какую же?

– Что истины нет.

Падший помолчал, обдумывая полученную информацию.

– Совсем нет? – наконец спросил он.

– Именно, – подтвердил Космос. – Нет никакой абсолютной истины. И, возможно, за этой пустотой скрываются еще миллионы таких же параллельных Вселенных. Никогда нельзя утверждать наверняка, что мы существуем в центре всего сущего. Может быть, вся эта огромная система – всего лишь молекула в составе какой-то колоссальной материи.

– Но ведь... – помедлил Падший. – Ведь здесь... основа нашей Вселенной.

– Ты догадался.

– Да, догадался. Ее не видно, но она там, внизу, удерживает всю эту хрупкую систему. Заставляет планеты вертеться. Ведь это не ты.

– Я – лишь духовное воплощение. Общее название, если можно так сказать.

– А что же там, внизу?

– Настоящая Изначальная Сила.

– Каково ее имя?

– У нее нет и не может быть имени, ведь имя – это формальность. Но для тебя, как для духа с планеты Земля, будет проще некое метафорическое обозначение.

– Какое же? – осведомился Падший.

– Знаешь, старые земные легенды о строении бытия сходится в одной точке, – произнес Космос. – Что мир плоский... бесконечный... и стоит на трех китах.

– На трех китах? Шумерские заповеди?

– Это неважно. Представь себе, в каком-то смысле он действительно стоит на трех китах.

– Действительно?

– Глянь вниз, может быть, на этот раз ты сумеешь их разглядеть.

Падший всмотрелся в зияющий мрак. В глубине абсолютной, непроглядной тьмы стали проступать очертания трех сияющих существ. Синие, переливающиеся лучезарным светом киты, безмолвные и гигантские, двигались внизу по кругу, словно преследуя друг друга, однако движения их были очень выверенными и точными.

– Я вижу! Вижу их! – вскричал Падший.

– Их невозможно достичь, расстояние до них, кажется, равно вытянутой руке и, в то же время, сотни лет не хватит, чтобы дойти и коснуться их. Они возникли сами собой от того, что ты о них думаешь.

– Кажется, я понимаю. Но почему три? Священное число?

– Все проще, – усмехнулся Космос. – Ты же сам знаешь, что никак священных чисел не бывает. Да и вообще все числа – лишь условности. Их три просто потому, что их три, потому, что каждый из них олицетворяет и осуществляет то, без чего мои слова и твои домыслы потеряли бы всякий смысл.

– Что же это?

– Попробуй отгадать.

– Несолидно для такого совершенного существа, как ты, играть в загадки.

– Весь мир состоит из загадок, Хьюн Стаг. Попробуй же отгадать.

– Один из них – это наверняка Дух, – решился Падший.

– Уточни.

– Один из них – это ты, Космос, воплощение всего духовного и одухотворенного, что только может существовать, – уверенно произнес Падший.

– Верно. Я – основа движения Вселенной. То, вокруг чего ходят все звезды, базис цепной реакции, которая заканчивается на атомном уровне. Дух Духов.

– Второй... второй, пожалуй...

– Не знаешь? Я тебе подскажу. Кому нужен Дух?

– Дух нужен... людям.

– Ты слишком просто мыслишь.

– Всем, наверное, неимоверно многочисленным существам во Вселенной, которые обременены душой.

– Верно. И теперь перед тобой последний кит. Что же он означает?

– Он означает... нас, Древних, – заключил Падший.

– Почему?

– Потому что мы – посредники между тобой и людьми.

– Неверно, – холодно произнес Космос. – И не стоит больше гадать. Возвращайся к себе. Пусть хотя бы одна тайна останется тайной.

– Но я хочу знать ответ! – вскричал Падший.

– Не стоит тебе его знать, – ответил Космос.

– Ты знаешь все наперед.

– Именно из-за этого третьего кита никто и никогда, малыш Хьюн Стаг, не может знать ничего наверняка. Ведь я сказал тебе, что это – истина. Ты и так раскрыл секреты мироздания кому ни попадя.

– Крокодил – такой же Древний, как я.

– Однако не такой дотошный. Тебе следует попридержать язык – ты ведь помнишь о нашем контракте. А теперь возвращайся к себе. Думаю, ты еще сумеешь помириться со своими друзьями. И они смогут простить тебе твою глупость и самонадеянность.

– Я ведь только пытался найти ответы на вопросы...

– Ты узнал все, что мог, – закончил Космос. – Тебе больше нечего делать здесь. Возвращайся...

Даже с закрытыми глазами Падший увидел те ярчайшие блики, в которых отпечаталась вечность. Время остановилось, время понесло его неизвестными туннелями обратно, в построенном им царство для того, чтобы уберечь от небытия. Бесконечная ночь сомкнулась над головой у Падшего. Здесь было ни тепло, ни холодно, лишь звезды мерцали кругом и считанные секунды в этом пространстве составили бы, пожалуй, жизни тысяч поколений.

Падший опустился на землю Инферно плавно и боялся открыть глаза, однако, ощутив щекотное прикосновение песка и легкую прохладцу, он понял, что дома.

Теперь ему предстояла последняя нелегкая задача.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ЗАРЕЧНЫЙ ПОЛУЧАЕТ ТО, ЧЕГО НИКОГДА НЕ ИМЕЛ

Заречный сидел на песке, тупо уставившись на лежавшего с закрытыми глазами Падшего. Рядом свалился отдыхать обессилевший Демон, который провел в пути по серой пустыне уже около суток; над ним суетилась беспокойная Лунь.

– Куда вы исчезли? – спросила она Заречного.

– Молчи, не говори со мной. Иди лучше встречать Крокодила, – отрезал Заречный.

– Но... – начала было Лунь, однако, увидев, что на склон действительно взбирается Крокодил, она поспешила к нему навстречу.

Падший повернулся на спину и блаженно улыбнулся.

– Это ведь был ты, верно? – спросил он у Заречного.

– Так много времени тебе были предоставлены высшие сферы, а ты так ничего и не понял, – ответил Заречный. – Наше знакомство просто должно пройти в два этапа. Ну ничего, сейчас все будут в сборе и, думаю, ситуация разрешится.

– Я ведь могу обмануть тебя, Космос, – насмешливо произнес Падший. – Между нами был договор, что я никому не скажу ни слова. Но ведь я могу написать...

– Мы не обсуждали подобных формальностей, но, будь уверен, любое разглашение информации станет для тебя роковым, – возразил Заречный. – Ты хочешь все им рассказать, верно? Так знай, что тебя ждет небытие.

– Я не скажу ни слова, пока не узнаю ответа на последний вопрос.

– Тебя все еще интересует, что это за третий кит? Знай, что ты обретешь ответ. Но гляди, чтобы за это не была уплачена слишком высокая цена.

– Зная истину, не страшно отправляться в пустоту.

– Но ведь ты не успеешь даже осмыслить эту истину.

– В любом случае, я хочу ее узнать.

– Ты все испортишь, – твердо произнес Заречный. – Ты даже не представляешь себе, насколько близок ответ, однако ты не можешь просто догадаться про себя. Тебе нужны зрители.

– Как всякому сумасшедшему, – согласился Падший. – Демон, вставай! Вставай, брат мой!

– Больше мы не братья, – прохрипел пришедший в себя Демон. – Не хочу тебя знать.

– Видишь, – кивнул Падший Заречному. – Мне незачем оставаться в этом мире. Я готов перейти в лучший.

– Ты просто не осознаешь, что такое абсолютная пустота, – покачал головой Заречный. – И ты не боишься, потому что потерял разум в погоне за этой пустотой. Подумай...

– Ничего не хочу слышать! – воскликнул Падший. – Ну что ж, друзья, все в сборе! – Он заметил подошедших к кругу Лунь и Крокодила. – У меня есть, что вам рассказать.

– Думаю, мы уже это обсуждали, – скучным голосом произнес Крокодил.

– О нет, вовсе нет! – вскричал Падший. – Мне открылись высшие сферы. Я говорил с Космосом. Да вот он, кстати! – Падший указал на Заречного пальцем, и все, кроме Демона, ахнули от изумления.

– Что за чушь ты несешь? – резко спросил Демон.

– Высшая сила, которая контролирует и сдерживает нас, которая управляет нашими помыслами и помыслами кого бы то ни было на этом свете, как равно и на любых других, живет в этом маленьком тельце. Она заключена в нем. Однако это лишь облик, который сбил нас с толку...

– Ты ничего не понял, – сухо сказал Заречный.

– Я все понял! Тебе не кажется, что дешевый блеф – плохое оружие для того, кто может испепелить все сущее одним лишь усилием воли?

– А тебе не кажется, что не менее дешевое позерство – плохая оборона для того, кому суждено навсегда обратиться в небытие? – жестко спросил Заречный. – Тебе стоит промолчать.

– Итак, тебе... вернее, этому телу, верно? Ему напророчили найти то, чего он никогда не имел. А учитывая то, что он никогда ничего не имел, пророчество слишком расплывчатое. Ты просто прикрывался. Но зачем? Зачем это все?

– Ты ничего не понял, – повторил Заречный.

– И снова ты прикрываешься! – возопил Падший. – Так знайте же, друзья мои, что мы сейчас существуем в центре планеты Земля, в ее астральной середине. Не нарушили ли мои слова данную мной клятву? – осведомился он у Заречного.

– Не нарушили, – был ответ.

– Как это – в центре планеты? – удивился Демон.

– Слушай дальше, будет интереснее, – усмехнулся Падший. – Знайте же, друзья, что мы – лишь слуги духовного, однако живем бесконечно и существуем в любом пространстве, так как дух не умирает, кроме одного забавного исключения, которое мы, надеюсь, еще успеем обсудить. Не нарушили ли мои слова данную мной клятву?

– Не нарушили, – был ответ.

– Итак, друзья, своим умом я дошел до следующего – человек, как и любое одухотворенное существо, коих за многие тысячелетия Вселенная перевидала множество, создан по образу и подобию планеты, которую он населяет, а та, в свою очередь, по образу и подобию системы, и так далее, и тому подобнее, вплоть до объединяющего нас вселенского разума, именуемого в данной ситуации Космосом. Не нарушили ли мои слова данную мной клятву? – повторил Падший.

– Не нарушили, – был ответ.

– Космос есть высшая сила, которая распоряжается движением планет и порядком во Вселенной, а также – между одухотворенными существами (к коим, запомните, мы не относимся, ибо мы есть дух в чистом виде и посредники между этой высшей силой и слабыми ее адептами) – распределением идей, мыслей и регуляцией проблем, возникающих на отдельных планетах – в случаях крайней необходимости, разумеется. Не нарушили ли мои слова данную мной клятву?

– Не нарушили, – был ответ.

– Однако за границами Космоса простирается абсолютное небытие, куда и ускользают души умерших и мы – после нашей астральной гибели в бою, например, а возможно, существуют и другие причины. Там души существуют в вечном ожидании – без чувств, мыслей и движения. Но...

– Еще слово – и ты нарушишь клятву, – резко произнес Заречный.

– Пока я не сказал ничего крамольного – позволь мне размышлять, – улыбнулся Падший. – Итак, Космос занимает распределением идей и мыслей, в чем мы невольно ему помогаем, образовывая на планете, где живем, мир идей – ноосферу, которая пришла в наш собственный обиход неизвестно откуда. Мы никогда об этом не задумывались, верно? А также Космос регулирует... – вдруг Падший побледнел и вздрогнул, глянув на Заречного. – Регулирует то...

– Что регулирует? – нетерпеливо воскликнул Демон.

– Он регулирует... – Падший задрожал, на вороной медвежьей шерсти проступил пот. – А откуда в местах, подвластных совершенному существу, взяться проблемам?

– Догадался, – кивнул Заречный. – И у тебя, кажется, нет пути назад. Ты должен рассказать все – и уйти. Мир станет только лучше от твоей догадки.

– Но я хочу остаться, – нерешительно произнес Падший.

– Теперь уже вряд ли удастся, – покачал головой Заречный. – Ну же, говори свои последние слова.

Падший тяжело вздохнул и выговорил:

– Вселенский разум, основа всего и вся, не может совершать ошибок. Все должно быть совершенно, должно иметь абсолютный баланс. Однако его нету...

– И что это значит, черт возьми? – вскричал Демон.

– Космос пояснил мне, что у всего сущего есть основа... – начал Падший. – Он обозначил ее, показав мне трех китов.

– Твои последние слова, – прорычал Заречный.

– Итак, первый кит... – выдавил из себя Падший. – Первый кит – это сам Космос... Второй – это существа, обремененные душой... Когда речь зашла о третьем, он предложил мне угадать и я не смог. Однако теперь... теперь я догадался. Третий кит – это...

– Последние слова, – зловеще повторил Заречный.

– Не молчи! – заорал Демон.

– Как совершенная система может функционировать с погрешностями, подумал я... – решительно произнес Демон. – И тогда я понял, что третий кит – это... случай.

– Твои слова нарушили данную тобой клятву, – констатировал Заречный и бросился на Падшего. Его пальцы стиснули горло черного медведя, и Крокодил схватил пытавшегося помочь Демона за плечо:

– Не стоит. Это не битва, а казнь.

Падший сопротивлялся недолго. Несколько секунд он бился в конвульсиях, в предсмертной агонии пытаясь ухватить хотя бы глоток воздуха, но тщетно – мощь Заречного возросла многократно. В конце концов, Падший обрушился на песок, а за ним и Заречный. Лишь две вспышки блеснули перед глазами наблюдателей – прочь уходила душа Падшего и Космос освобождал тело Заречного Духа.

– Вы все слышали, но нет смысла скрывать подобное, – произнес голос свыше. – Случай распорядился так, что вы это узнали. Я должен был проконтролировать его разговорчивость. Что-нибудь понимаете?

– К сожалению, да, – ответил Крокодил.

– А Хьюн Стаг считал, что подобное знание способно подарить счастье, – сказал голос. – Итак, вам пора возвращать все на свои места.

– Постой-ка, – раздался девичий голос. – Можно еще вопросик?

– Только один, – ответил Космос.

Лунь учтиво исполнила реверанс и спросила:

– Что обрел Заречный Дух?

– Действительно важный вопрос, – в голосе Космоса слышалась насмешка. – Что ж, он обрел... вечную любовь.

И все застыли в изумлении, когда беззвучно и ослепительно растворилась где-то в безвестных пространствах сама Вселенная.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО

Да простит меня мой безусловно искушенный читатель за те значительные допущения и упущения, которые имеют место в данном фундаментальном труде. Наверняка в процессе чтения у вас возникло немало вопросов, на которые мне хотелось бы ответить прямо сейчас. Итак, самый главный вопрос, пожалуй – что едят Древние, что пьют, как спят, имеют ли они семьи, рождаются ли у них дети, как они развлекаются, и так далее, и тому подобное. Вот и ответ – никаким бытовым, как, впрочем, и социальным условностям Древние не подчиняются и, таким образом, не едят, не пьют, не спят и семей не заводят, разве что с людьми и в человеческом облике, да и то, как правило, ради развлечения. Смею считать, что в данном аспекте я удовлетворил ваше любопытство.

Следующий вопрос, который наверняка беспокоит многих читателей – в каком облике обычно являются Древние и как их себе представлять во время чтения? Так вот, облик Древние постоянно меняют из-за своей любви к новизне. Таким образом, вероятнее всего, если внешний вид Древнего не был описан в данной главе, вы можете представить его себе сами. Представьте себе, будто по выше– и нижеприложенному опусу сняли художественный кинофильм – удачнее всего будет, если роль Древнего представит актер с узнаваемым лицом, который, однако, в каждой новой сцене будет переодетым и загримированным также по-новому. Надеюсь, мое объяснение и на этот счет было исчерпывающим.

Многим также может показаться странным процесс порождения Древних. Его я объяснить не могу по той простой причине, что сам не знаю истинной природы их существования, являясь обыкновенным человеком ростом выше среднего и с дурной наследственностью.

Вопрос, который долгое время занимал меня самого – это образ общения между Древними. Так вот, будьте уверены, что к телепатии они прибегают лишь в крайних случаях, когда в этом есть абсолютная нужда; в других случаях они общаются на человеческих языках, любым из которым Древние, разумеется, владеют все до одного и в совершенстве. На каком языке они общались в той или иной описанной ситуации – я предлагаю вам домыслить самостоятельно, потому что переводить на другие языки каждый следующий раздел было бы мучением как для меня, так и, полагаю, для читателя, который хоть и умен далеко не по годам, вряд ли является полиглотом.

Описанные в произведении битвы происходили в мире астральном, духовном, и не несли ни малейшего вреда миру физическому, кроме, быть может, лишь незначительных колебаний в энергетическом поле, существование которого после всего вышеописанного было бы просто абсурдно отрицать.

Странным для читателя остается и тот факт, что в романе никак не раскрыты популярные для философских суждений и умственных экспериментов темы вроде гламура, дискурса… тьфу, фатума или экзистенции, и, к тому же, автор не описал, с чего же все-таки началось сущее, не указал отправную точку бытия. Здесь я попытаюсь оправдаться тем, что клятвенно обещаю поразмыслить над перечисленным в приведенном ниже продолжении.

Однако мы отвлеклись. Оставив наших героев посреди пустоши Инферно, рядом с хладным трупом Хьюн Стага, мы после непродолжительной беседы вернемся туда же и обнаружим, что никакого Инферно вовсе и нету – вместо песка и мрачного неба перед нами красуется все то же Безвременье, которое мы когда-то знали, и в чертогах его предаются блаженному отдыху все Древние, кроме тех, которые при разных обстоятельствах, к сожалению, покинули этот мир навсегда и отошли в небытие – Химеры, Черти, Бог-Буйвол, Чердачник, некоторые невинно погибшие духи и, конечно же, сам Хьюн Стаг по прозвищу Падший. Таким образом, весь мир пришел в абсолютную гармонию – точнее сказать, мир астральный, потому что в физическом мире, как всегда, царит абсолютная неразбериха и хаос.

Заречный Дух теперь водит близкую дружбу с Демоном и со своей бывшей спутницей Лунью, которая нынче ему вроде как Сакральная Жена. Все это, конечно же, ничего не значит и не накладывает на него никаких семейных обязательств, однако со временем Древними была разгадана загадка о том, что же все-таки обрел Заречный. Так вот, он обрел вечную любовь – во всех смыслах этого словосочетания.

И, однако, есть кое-что, что беспокоит Заречного после всех перипетий, которые ему случилось пройти. Он часто возвращается в свой родной город, как правило, ближе к закатному часу, и глядит в небеса, наблюдая вокруг себя движение машин и прохожих, которые, впрочем, его не замечают. Он смотрит в далекий космос, с которым не понаслышке знаком, и шепчет лишь одно, непонятное для себя самого слово:

– Черепаха... Черепаха...

КНИГА ВТОРАЯ

ВОЙНА

ПРОЛОГ

Продрогшая маршрутка неспешно двигалась по направлению к кольцу. Еще две минуты – и конечная. Рядом со мной сидела полноватая старушка с полипропиленовыми мешками, в которых ритмично постукивала стеклотара. Всего в салоне было четверо пассажиров – я, моя пожилая соседка, девушка в куртке с искусственной меховой оторочкой, сжимавшая в руках длинный розовый клатч, усыпанный стразами, и молодой человек спортивного телосложения с густыми сросшимися бровями и заткнутой за ухо сигаретой. На лице у него читалась явная неудовлетворенность окружающим миром и тоскливой суетой будней.

В проигрывателе заиграл хорошо темперированный клавир, и я понял, что до жути не хочу выходить из промерзлого экипажа. Эту музыку невозможно слушать, елозя каблуками и без того грязных туфель слякотное море, что вышло из берегов в этом январе. Менять пластинку тоже не хотелось – настроение самое что ни на есть торжественное. Поэтому я, ни секунды не раздумывая, остался сидеть на месте, когда остальные пассажиры выволоклись из салона. Водитель, недоумевая, разглядывал меня в зеркало заднего вида. Наверняка ему не терпелось вытурить меня взашей или хотя бы обругать, но он пока еще сдерживался – ведь непонятно, что я собираюсь делать дальше.

Пришло время действовать.

Я нажал на паузу, неторопливо расстегнул молнию на рюкзаке, незаметно для водителя вытащил из главного отделения два пистолета и скрестил их за спиной.

– Чего ждем, юноша? – он заговорил первым. Ну что ж, тем лучше – теперь не придется брать на себя ответственность за некорректно начатое знакомство. Отвечать всегда легче, чем спрашивать.

– Довезите до бульвара, пожалуйста, – наигранно-устало произнес я.

«До бульвара» – где-то полтора километра по другому маршруту.

– С какой это стати?! – возмутился водитель. Справедливо, но сегодня музыку заказываю я.

– Ну, если это достойный повод... – сказал я, доставая из-за спины две вороненые беретты. Я моментально направил обе в голову водителя.

– Малец... – в горле у него пересохло от внезапного и необычного ужаса. – Ты же не выстрелишь...

Я поднял правую руку над головой и нажал на курок. Раздался оглушительный хлопок, зазвенела гильза, ударившись о грязный линолеум пола. В крыше салона образовалось идеально круглое отверстие, сквозь которое внутрь начал залетать противный мокрый снег.

– Боже правый... – прошептал до безумия запуганный рулевой. – Довезу, садись! Ты только не нервничай...

– Нет, что вы, я спокоен, – я приятно улыбнулся. У меня вообще очень обаятельная улыбка.

Мы тронулись, и до самого бульвара я наслаждался переливами музыкальной гармонии, вглядываясь в мерзкую, отталкивающую слякоть за окном. Когда я выходил, у водителя все еще дрожали руки, поэтому мне захотелось еще раз ему улыбнуться, но что-то сдержало меня. Настроение ухудшилось. Пистолеты я спрятал во внутренний карман куртки и оглянулся по сторонам. Вдруг в кармане запиликал старомодный пейджер.

«Облава. Жди беды».

От кого – неизвестно.

Мне показалось, что тучи над головой сгущаются. Спину сквозь заднюю стенку рюкзака и толстую куртку приятно гладило древко топора, а со всех сторон меня окружали машины патрульной службы, все более плотно и зловеще сжимая кольцо.

Началось...

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВЕЧНЫЕ ЦЕННОСТИ

Трамвайный завод «Вечные ценности» славился сварливостью своих сотрудников. И инженеры, и сборщики, и режимные рабочие здесь были агрессивными, неуравновешенными людьми со злыми помыслами и завистливыми сердцами. Никогда не желали они друг другу добра и всегда ревностно относились к чужим достижениям и победам.

Однако волею судеб молодой поэт Никифор Белена (в миру – Никита Бирюков) зашел писать свой злополучный очерк для газеты «Дети Луны» именно сюда.

– Я из газеты «Дети Луны», специальный корреспондент, – вежливо расшаркался Никифор на КПП.

– Слыхали, знаем, – буркнула вахтерша. – Проходи.

– А куда идти-то? – улыбнулся Никифор.

– Ну, разве непонятно, спускаешься на этаж вниз, проходишь пролет, там поднимаешься на три, потом по коридору налево, повернешь через арку и третья дверь! – возмутилась вахтерша.

– Позвольте, вы не могли бы... – начал было Никифор, но суровый вид женщины остановил его. – А какой номер у кабинета?

– Ну, не идиот ли? – вздохнула вахтерша. – Триста одиннадцатый, неужели трудно башкой своей это уяснить?

– А вы мне не хамите, – бросил Никифор через плечо и помчался вниз по лестнице прочь от проходной, с удовольствием расслышав, как охнула вахтерша и начала поносить Никифора на все лады.

– Ну и дура, – заключил Никифор.

– Вы это мне? – вскричала какая-то женщина, шедшая ему навстречу.

– Нет, что вы... – залепетал Никифор, не готовый к такому повороту событий.

– Вы меня дурой назвали? – заорала в полный голос женщина. – Негодяй какой!

– Я сам с собой разговаривал, дамочка, – успокоил ее Никифор, но не тут-то было:

– Я вам не дамочка! Домогатель! Извращенец!

– Отстаньте вы от меня! – разозлился Никифор. – Дайте пройти!

– Вы кто вообще такой, чтобы проходить? – вдруг решительно спросила женщина. – Ваше удостоверение!

– Я не намерен перед вами отчитываться, – рявкнул Никифор.

– Ваше удостоверение!

– Подите прочь с дороги!

– Удостоверение! Охрана!

– Ладно, ладно, вот мой пропуск, – сдался Никифор и сунул женщине в лицо подписанную в редакции бумажку.

– Ах, вы журналист? Я вам по месту работы напишу, какой вы хам и грубиян.

– А я напишу вам! – парировал Никифор. – Я вас всех выведу на чистую воду!

– А вот это видел? – неожиданно женщина скрутила пальцами неприличный жест и сунула им Никифору под нос.

Задыхаясь от гнева, Никифор прошел мимо женщины и последовал дальше по своему нелегкому маршруту. Обернувшись, он обнаружил на своем клетчатом пальто омерзительный плевок, который в этот миг показался Никифору настоящим змеиным ядом. Воздержавшись от комментариев, он лишь тяжело вздохнул.

– А что вы тут вздыхаете? – спросил кто-то сзади. – Не видите – производство идет? Вздыхать не положено!

– Пойдите вы к черту, – сквозь зубы процедил Никифор и тут же услышал длинную череду проклятий в свой адрес, да таких, от которых волосы вставали дыбом. Однако голос был женский, и связываться не хотелось.

Наконец Никифор достиг заветной триста одиннадцатой комнаты, над которой красовалась табличка с надписью «Главн. директ. тр. тр. «Вечные ценности» Потустороннев Г.К.» Никифор деликатно постучался в дверь и, не услышав никакого ответа с другой стороны, рванул ручку на себя. В кабинете восседал на кожаном кресле полный мужчина, вытирал лысину платком и раскладывал пасьянс.

– Я разрешал входить? – раздраженно спросил он у Никифора. – Разрешал или нет?

– Не знаю, я ничего не слышал, – ответил Никифор. – Я – Никифор Белена...

– И это дает вам право входить в кабинет главного директора трамвайного треста без предупреждения?

– Я постучался!

– По-вашему, этого достаточно? – возмущенно воскликнул директор. – А если я постучусь к вам в окошко, пока вы спите, и тут же влезу в него? Это вообще допустимо?

– Но ведь вы не спите!

– Оставьте софистику, интервент! Признавайтесь, вы производственный шпион? Я вас выведу...

– Нет, это я вас выведу, – чаша терпения Никифора переполнилась. – Я – журналист из «Детей Луны», пришел делать репортаж о вашем предприятии, но теперь чувствую, что напишу разоблачительный очерк и всех вас выведу на чистую воду! Негодяи! Сперва ваша вахтерша, хамка, потом эти рабочие, которые непонятно чего хотели, обругали меня, а теперь еще вы! Ну, знаете ли...

– Ах, вы журналист! – директор тут же изменился в лице, возмущение в ту же секунду превратилось в фальшивую улыбку, какой улыбаются кредиторы, думая про себя: «Ну и облапошим мы тебя, дружок, давай сюда свой паспорт!» – Так чего же вы молчите!

– Вы мне и слова сказать не даете! – ответил Никифор. – Я пытался, вы же не слушаете!

– Нет, что вы! – спохватился директор. – Садитесь, вот вам стульчик, чаю изволите, может быть, сразу договоримся? – И он суетливо забегал по кабинету.

– Что значит договоримся? – деловито осведомился Никифор.

– Ну, о сумме взятки за хороший репортаж.

– Вы мне деньги, а я вам – хороший репортаж?

– Именно, именно так, дорогуша! – подтвердил директор.

Никифор, считавший, что искусству ничего не должно мешать, в том числе и материальные невзгоды, денег не гнушался.

– А... сколько я получу за хороший репортаж?

– Ну, положим... – директор напряженно думал в течение пары минут и наконец, подсчитав все «за» и «против», заключил: – Положим, долларов десять.

Никифор посмотрел на него – директор говорил совершенно серьезно.

– Десять? За репортаж?

– Десять. За репортаж.

– Вы уверены? Я за десять долларов никакого не напишу.

– Ну ладно, ладно, пятнадцать. Вы и так разоряете производство.

– Счастливо оставаться, – улыбнулся Никифор и поднялся с места с явным намерением поскорее оставить осиное гнездо под названием «Вечные ценности».

– Мерзавец! Негодяй этакий! Я сейчас позвоню куда надо – прищучат тебя за попытку получить взятку! – возопил директор, и лысина его засверкала.

– Я напишу о вас очерк, но будет он отнюдь не лестным, – невозмутимо произнес Никифор. – За сим – позвольте откланяться.

– Подлец! Гад! Журналюга! Кому ты продался – «Трамваям Загогулина и сотоварищи»? «Жобвагонмашу»? Говори! – кричал ему в спину разъяренный директор. – Ты попробуй еще отсюда целым выйди! Охрану! Охрану сюда! Промышленный шпион на заводе!

Никифор осознал, что в свете последних событий угрозы директора не так уж беспочвенны и нужно найти обходной путь – подальше от вахтерши, охраны и прочих неурядиц. Юркнув в ближайший дверной проем, Никифор оказался в просторном и абсолютно пустом помещении, стены которого были выкрашены в алый цвет – под стать парусам капитана Грея. В другом конце помещения зиял дверной проем, куда и ринулся Никифор. Вбежав в невысокую арку проема, Никифор не поверил своим глазам.

Перед ним раскинулся...

ГЛАВА ВТОРАЯ

НОВАЯ ВОЙНА

Время преобразилось.

Мы стояли на пути в никуда.

Двадцать первый век по праву должен считаться веком бытового благоденствия. Люди со всех сторон обеспечены прелестями цивилизации – они живут в теплых, просторных домах, они мало озабочены добычей хлеба насущного и имеют время на излишества, что, впрочем, сейчас называется поиском развлечений. И, в отличие от прежней тоталитарной машины удовлетворения эстетических потребностей, людям представлены теперь миллионы других машин, к сожалению, гораздо менее совершенных.

…Сперва я понял, что литература умирает. Эти страшные слова, которые каждый из умных, мыслящих людей гонит прочь от себя, безжалостно правдивы. Литература умирает, ее убивает гораздо менее ценное, но гораздо более крепкое искусство – ширпотреб. В литературе тоже немало лишней макулатуры, однако даже из нее можно извлечь пользу – банально поучиться грамоте или расширить словарный запас. А то, что приходит на смену литературе, бесполезно. Ежедневные развлекательные веб-альманахи на все вкусы и темы ровным счетом не имеют ценности. Факты, изложенные в них, гораздо полезнее было бы вычитать где-нибудь самому. Да и вообще, складывается впечатление, что все нынешнее искусство – лишь компиляция былых достояний. Идет новый век, а еще не появилось ни одного культурного прорыва, ни одного нового жанра, все вторично, все как-то вяло. Критики критикуют старое, выданное за новое, повторяя слова критиков из прошлого. Культурные деятели, творцы вдохновляются творцами прошлого, пишут о них, используя аллюзии на прежние произведения, вытаскивая идеи из старых книг и ссылаясь на них. В диковинку нам глянуть на что-то, сюжет чего мы не можем предсказать по первым минутам знакомства. Подобное стало редкостью.

…Интернет съел все, что я любил.

В детстве я был книжным ребенком, а книги дома валялись большей частью старые, революционные. Я родился в Москве, видел Ленина в Мавзолее, я знал, что когда-то в этом городе гремели пушки, строчили пулеметы и даже танки ездили по улицам – но это позже, когда стало совсем худо – с торжеством демократии. И вот эта память не давала мне покоя.

Как из города-героя исчез весь героизм, я не заметил. Помню только, что это произошло с пришествием Всемирной Сети. Она постепенно брала свое, все плотнее осваивалась в моем городе, с позиции гостя переходя на позицию хозяина.

Новое время… Недоброе время.

Сперва в этом погрязли мои друзья. Редко я видел их за обедом беседующими; все чаще они брались за свои мобильные телефоны и писали кому-то бесконечные сообщения, ставили какие-то значки и закорючки, просматривали лишенные какого-либо юмора изображения-открытки и отправляли друг другу скучную музыку. Во всем этом не было жизненности – болезненная тенденция в корне убивала все живое, все природное. Словно биоробот, друг становился существом с механическим придатком в руке. За ним – следующий. И тогда я понял, что потерял всех друзей, что у меня кончается терпение и я хочу другого. Тогда я подался в революционеры.

Шел 2015 год н.э.

Я нарек себя Чертополохом; прежнее имя я выкинул из головы как ненужное и вредное. Сперва я думал заняться оппозиционными делами, однако вовремя вспомнил, что оппозиция в наши дни тоже охотнее существует в Сети, чем в реальном мире, и направился к анархистам. Там меня тепло приняли, напоили пиво с кренделями и сказали, что анархисты – очень мирная и цивилизованная организация. Я сыпал цитатами из Кропоткина и Махно, на что они парировали мне текстами рок-групп «Кино» и «Король и Шут», после чего я осознал всю тщетность затеи.

Мне пришлось действовать одному.

Я полтора года наводил страх на город, однако после злополучной облавы угодил-таки в тюремные застенки. Меня долго изводили допросами, и в итоге вынесли даже приговор, но не успели его объявить.

Грянула война.

Амнистию привели в действие сразу же, в зале суда. Я кричал, что хочу в солдаты, хоть в штрафбат, однако в ответ услышал страшное:

– Страна не будет воевать. Мы сдаем земли без боя.

В ту секунду для меня исчезло все. Все, о чем я читал в книгах, все, что долго и тщетно, по крупицам, в меня вкладывали мои почтенные родители, которым суждено было погибнуть во время автокатастрофы где-то под городом Одессой, все, что я любил и ценил – погибло.

Погибло без боя!

И я решил, что буду воевать. Один, но буду.

На свободе я узнал о том, что произошло. Некое сообщество западноевропейских стран под условным названием «Четвертый Рейх» шагнуло на мою землю.

Я говорю «мою», потому что тогда был единственным, кто постоял за нее.

Оказалось, что этот самый Четвертый Рейх объявил манифест о бескровной войне.

Безжалостная оккупация происходила следующим образом – армия Рейха вторглась в города, заняла их, используя все предоставленные блага, однако людям было настрого запрещено выходить на улицы. Их обеспечивали едой и питьем, у каждого дома был компьютер с Интернетом – а в чем еще может нуждаться человек? Остальные проблемы решались как-то сами собой – чинился потекший водопровод, латалась съехавшая крыша.

Но появление на улице без выяснения причин каралось немедленным и безоговорочным расстрелом.

Всех бездомных людей и даже животных солдаты Рейха куда-то переправили – и воцарился постоянный комендантский час, нарушителем которого был один я.

Я жил в заброшенном доме, предназначенном под снос, подворовывал консервы из закрытых магазинов и постоянно подстраивал Рейху каверзы – разве что поездов под откос не пускал. Но высшей целью моей было отключить город от Сети и телевиденья (канал Рейха вещал пропагандистскую чушь вперемежку с ужасающего качества юмористическими передачами) – тогда я бы смог вывести людей на улицы и положить начало сопротивлению.

Но со временем оказалось, что не только я принял бой.

Через месяц или около того я подслушал разговор двух солдат Рейха. Говорили они на английском, видимо, потому что один был бельгийцем, а второй – кажется, итальянцем, и другого способа побеседовать не придумали; я же знал английский еще со старшей школы. И вот что я услышал:

– Вчера какие-то мерзавцы сожгли машину неподалеку.

– Может, сама взорвалась?

– Нет, сожгли, даже поджигателя видели.

Сердце у меня екнуло – дело было не мое. Значит, есть в городе и другое сопротивление!

– А еще двое негодяев пытались подорвать телебашню.

Тут я прямо-таки взвизгнул от восторга.

– Неудивительно. Какие же все-таки идиоты! Ну все, страна полностью оккупирована, правительство объявило капитуляцию, а они борются.

– Болваны!

– Кстати, у нас тут тоже орудует повстанец.

– С чего ты взял?

– Кто-то бросил камень в патрульного у подъезда вон того дома. Я вчера сменял его, и он мне рассказал.

– Ничего, выловим и расстреляем.

– Хрен вам, – прошептал я, и вдруг чья-то тяжелая рука легла мне на плечо. Я похолодел и обернулся…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЦЕНТР ГЛУБИННЫХ ИЗЫСКАНИЙ

Перед ним раскинулся зеленый луг, которого ни по каким подсчетам не могло оказаться в этой части города – вечно здесь был испачканный и загазованный промрайон. За лугом шелестела речка, а под пышным деревцом, которое казалось таким неуместным в середине марта месяца, когда, собственно, Никифор и вошел в здание трамвайного завода, разлегся умудренного вида пожилой человек в белых одеждах и с густой седой бородой.

– А вот и посетители! – человек с энтузиазмом махал руками. – Подходите сюда, не бойтесь!

Никифор послушался и подошел.

– Вас как зовут? – осведомился человек.

– Никифор, – ответил Никифор.

– Очень приятно, а меня – Рихард. Будем знакомы.

– Будем знакомы, – неуверенно произнес Никифор. – А... вы кто? И что это такое? Ведь сейчас почти зима, а тут...

– А тут лето! – обрадованно воскликнул Рихард. – Да вы сбрасывайте пальто, и туфли можете снять – ни к чему они. Трава такая зеленая и мягкая, что нежить в ней ступни одна радость! Позвольте, но я забыл вас спросить – по какому вы делу?

– Я... собственно... я пытался уйти с завода...

– Но ведь выход в другой стороне, – нахмурился Рихард. – Почему же вы вошли в секретное помещение?

– Я хотел уйти незамеченным, – ответил Никифор. – Открыл первую открывшуюся дверь. Там – стены красные... А потом смотрю – и вот...

– А вы, любезнейший, на трамвайный завод пришли? На трамваи поглазеть, да? – улыбнулся Рихард, и Никифор открыл рот, не зная, что сказать в ответ. – Ладно, не затрудняйтесь. Неужели вы действительно подумали, что трамвайный завод может носить название «Вечные ценности»? «Центрмаштрест», «Гортрамстрой» – это я понимаю, это еще куда ни шло, ну, на крайний случай – какие-нибудь «Веселые покатушки», однако не «Вечные ценности» же! Вы кто по профессии?

– Жур... – начал было Никифор, но тут же осекся: – Поэт. Я поэт.

– Ну, вот видите, душенька, вы ведь не деревня какая-нибудь, вы умный, мыслящий человек, а все равно не сообразили! Не сообразили ведь?

– Не сообразил, – растерянно ответил Никифор.

– Видите, как замечательно! А у нас тут, по правде говоря, совсем другое учреждение. А завод трамвайный – только для маскировки.

– Для маскировки чего?

– Для маскировки Центра Глубинных Изысканий.

– Вот как интересно! – удивился Никифор. – Что же это за центр такой?

– Это, милейший, такой центр, в котором мы осуществляем глубокие раздумья на темы строения мира и роли человека в нем.

– А как же... а как же, позвольте поинтересоваться, трамваи?

– А трамваи – для прикрытия.

– Но почему трамваи? – недоумевал Никифор. – И как вы отчетность осуществляете?

– Какую, простите, отчетность? – поморщился Рихард. – Мы ведь частное предприятие, захотели – делаем трамваи, захотели – не делаем.

– И что же?

– А вот уже лет сто не хотим.

– И не делаете?

– И не делаем, – подтвердил Рихард.

– Но... налоговая, наверное, интересуется? – робко поинтересовался Никифор.

– Голуба моя! – улыбнулся Рихард. – В масштабах Вселенной не существует никакой налоговой. Больше того, я подозреваю, что не существует ни вас, ни меня, а все мы – лишь проводники той высшей материи, которая зовется по одним источникам – ноосферой, а по другим – миром идей, и существуем мы лишь до поры, пока способны вмещать идей достаточно.

– Как интересно вы говорите, – произнес Никифор. – Но ведь я существую, и это можно проверить.

– Как же это можно проверить, голубчик? – расхохотался Рихард. – Вы, пожалуй, вовсе не понимаете еще, где очутились. Посидите на травке, порадуйтесь солнышку и попробуйте слиться с природой. Тогда, надеюсь, вы лишите меня чести объяснять вам элементарные вещи.

Никифор попробовал слиться с природой, однако подтяжки мешали ему сосредоточиться – они больно кололи в спину, а трава щекотала голые пальцы ног, отчего мыслить о вечных ценностях было невыносимо. К тому же, его беспокоил один крайне важный вопрос. Никифор заерзал на траве, всем видом пытаясь пояснить собеседнику, что не имеет настроения к медитации.

– Что вы хотите узнать? – внезапно спросил Рихард.

– Я хочу узнать, почему у вас небо настоящее и солнце летнее.

– Это пустяки, мой дорогой друг, это все пустяки, – ответил Рихард. – Главное, что погода располагает к размышлениям.

– И о чем же вы размышляете?

– В данный момент я, к сожалению, ни о чем не могу размышлять, потому что занят другим чрезвычайно важным делом.

– Каким же?

– Я, милейший, наблюдаю состояния. Я вообще специалист по наблюдению состояний.

– И в каком же вы состоянии?

– Крайнего наркотического опьянения, голубчик, – весело ответил Рихард, и Никифор тут же заметил, какие карикатурно огромные у него зрачки.

– У вас, видимо, есть и другие специалисты?

– Безусловно, дорогой мой!

– И кто же они? Наблюдают другие состояния?

– Что за глупости вы говорите, mon cher! – рассмеялся Рихард. – Наблюдать состояния – это тяжелый труд, талант, помноженный на годы тренировок, не каждому это дано! Попробуйте принять с мое и вести столь непринужденную беседу! А потом, мой друг, я все это еще и запомню, да к тому же и записать смогу, если потребуется! А другие специалисты у нас в других павильонах. В соседнем, к примеру, Боречка Мантрюк изучает ненависть. А в главном павильоне – павильоне драмы наш генеральный директор – Геннадий Петрович Хайям-Махмудов занимается вопросами вечных ценностей.

– Так что же мне делать? – спросил Никифор. – Как вернуться обратно в город?

– Вернуться-то проще простого, – ответил Рихард. – Главный вопрос, который должен был у вас возникнуть – стоит ли вам вообще возвращаться? Мне кажется, что нет в вашей прошлой жизни такого крюка, который держал бы вас крепко, и раз уж волею всесильного фатума вы забрались в наш райский уголок, то и оставайтесь здесь навсегда. Придет Геннадий Петрович с пересменкой – оформим вас, как полагается, и будете вместе с нами созерцать вечное и вести важные исследования.

– Какие, к примеру? – заинтересовался Никифор.

– А вы почитайте мне свои стихи – я попробую подсказать, – улыбнулся Рихард.

Никифор прокашлялся, картинно отбросил назад челку и начал:

– Моя любовь, она одна.

она не радует меня,

когда любить тебя я б мог,

то был бы я б у твоих ног.

Но все же жизнь такая штука,

любовь – не то, разлука...

– Сука, – заключил Рихард. – Очень хорошо. Точнее, очень плохо. Ваши стихи очень слабы.

– Как же так, ведь... – начал было возмущаться Никифор, но Рихард перебил его:

– В вас, милейший, есть какая-то животная искра, какая-то страстность, замешанная на узколобии. Все это очень, очень интересно. Я полагаю, вы найдете себя в познании инстинктивной основы поведения или психологии толпы. Геннадий Петрович вам позже прояснит.

– А много... много вам платят? – нерешительно спросил Никифор, в ответ на что Рихард разразился взрывом смеха:

– Платят? Голубчик, да разве Вселенную можно измерить в каких-то бумажках? Разве чувства можно внести в квитанцию и наложить подать? Чушь, нелепица!

– А как же тогда...

– Вам выдадут павильон, создадут все нужные условия, будут требовать квартальный отчет о проделанных изысканиях и ежегодные выездные отчеты, а также давать определенные поручения. Ну, соглашайтесь!

Вдруг в дверном проеме, из которого пришел Никифор, появилась фигура человека...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

СКАЖИ-КА, ДЯДЯ

В страшном испуге я едва не вскрикнул, однако незнакомец широкой ладонью в перчатке закрыл мне рот и шепнул на ухо:

– Свои.

Я молча кивнул и выпрямился. Передо мной стоял коренастый паренек лет двадцати, курчавая шевелюра венчала его голову, и одет он был в темно-синий комбинезон, расшитый на груди золотом наподобие гусарского камзола.

– Пошли, – приказал мой новый спутник.

Мы двигались перебежками, шлепая ногами по апрельской грязи, непрерывно оглядываясь и скрываясь при виде патрульных Рейха. В итоге мы оказались у Обводного канала, укрылись в голых, почти безлистных, но достаточно плотных кустах и немного отдохнули перед последним рывком до какого-то высотного дома – пункта назначения, и он представился:

– Князь Дуров.

– Чертополох, – ответил я. – Что, правда князь?

– Что в наши дни правда, а что ложь? – пожал плечами Дуров. – Разве можно говорить с уверенностью? Мы пойдем в нашу штаб-квартиру и все вам объясним. Мы вам уже давно заметили, но уж слишком хаотично вы действуете.

– Что поделать, жизнь такая. Без арсенала не разгуляешься.

– Это верно, – согласился Дуров. – Мы вам дадим парабеллум.

– Это из «Двенадцати стульев»? – улыбнулся я.

– Это из жизни, – ответил князь, и мы ползком двинулись к дому. Князь достал из кобуры пистолет и выстрелил в воздух.

– Зачем? – шепотом вскричал я, но он дал знак следовать за ним, и я поплелся.

Мы с князем спустились в незапертый подвал котельной, дымный, завешанный со всех сторон горячими и холодными трубами. За самой толстой из них виднелось окошко вентиляции.

– Лезь первым, – скомандовал Дуров, и я подчинился. Долгий путь ползком по трубе вентиляции наконец увенчался успехом – я увидел впереди свет и, недолго думая, сунулся в проход.

Он вел в кухню, которая была заполнена людьми в синих комбинезонах. При виде меня они сперва насторожились, но, увидев, что на мне нет символики Рейха, помогли спуститься вниз сперва мне, а потом и князю Дурову.

– Что ж, князь, у вас сегодня улов, – рассмеялись они.

– Еще какой, господа, еще какой, – говорил князь. – Этот паренек наводит страх на басурман уже третью неделю или около того. Ведь наводите? – спросил он у меня.

– Навожу, – нерешительно кивнул я. – А кто вы?

– О, мы – тайное общество, – ответил приземистый и пожилый мужчина при усах. – С вашего позволения, граф Покрышкин.

– Чертополох, очень приятно, – я пожал ему руку и тут же выслушал имена прочих присутствующих. Здесь было трое князей, шестеро графов и около десяти поручиков, прочие называли только имена; кличек, как у меня, не было.

– А вы, сударь, кем в этом грешном мире ходите? – спросил Покрышкин.

– До войны был анархистом, а теперь…

– Фи, анархистом! – рассмеялся Покрышкин. – А мы – солидная организация сопротивления.

– Как же вы называетесь? – удивился я.

– «Скажи-ка, дядя», – совершенно серьезно ответил Покрышкин.

– Это из Лермонтова? – спросил я.

– Это из жизни, – снова услышал я в ответ.

– А вообще да, из Лермонтова, – добавил князь Дуров. – Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром…

– Французу отдана, – хором произнесли все присутствующие на кухне, и я в том числе.

– Что ж, пора ввести вас в курс дела, – начал граф Покрышкин. – Мы боремся по мере сил с врагом, устраиваем диверсии, вылазки для скорейшего решения одной-единственной проблемы.

– Какой же?

– Освободить Москву, – твердо сказал Покрышкин. – Вслед за Москвой поднимется вся держава. Мы производим бои на всех фронтах, есть у нас и идеологическое подразделение, оно в комнате размещается и называется Иваном Сидоровичем Анапестовым. Иван Сидорович в Интернете пишет о наших достижениях, и некоторые его даже читают, сочувствуя и желая присоединиться. Если быть откровенным, Иван Сидорович и собрал нашу организацию, но он не может выходить из дома на диверсии по причине излишнего, пардон, веса, поэтому боевая функция всецело лежит на нас, и мы рад приветствовать в своих рядах еще одного вояку. Ведь мы можем на вас положиться?

– Конечно, – радостно кивнул я.

– Мы сошьем вам комбинезон и дадим парабеллум, – заявил Дуров. – Только вам нужно знать еще кое-что.

– Что же? – встревожился было я, но напрасно.

– Наша организация – не единственная, – почти шепотом, зловеще произнес Дуров. – Есть, как минимум, еще две, но они враждебны нам по духу. Первая – «Потерянные дети». Это страшное бандитское объединение, которое стремится избавиться от всех людей в этом городе, якобы в месть за что-то. Они одеваются в черное, если увидите их на улицах, немедленно бегите – убить «Потерянных детей» в бою сложно, а ведут они себя крайне агрессивно. Причин тому мы не знаем, контакты провалились. Есть и другая организация – адепты культа Черепахи. Кто они такие – вообще не ведаем, потому что они не разговаривают. Первыми в бой они вступать не станут, отпора толкового не дадут, а еще их не расстреливают на улицах солдаты, уж мы не знаем, почему. Они ходят по городу свободно, носят оранжевые тоги с вышитыми на пузе черепахами. С ними мы не смогли объединиться на религиозной почве…

– Как вы знаете, все монархисты – глубоко верующие, – вмешался Покрышкин.

– Но для вас мы сделаем исключение, – смягчился князь. – Вижу, вас вообще религия не интересует.

– Хорошо, что вы понимаете, – улыбнулся я. – То есть, другие организации не вербуют себе сторонников?

– Почему же? Вербуют, – возразил Покрышкин. – Просто не соглашаются иметь дело с нами. Мы не можем выяснить этому причин, потому что нас с нашими лозунгами сопротивления и многочисленным оружием попросту боятся.

– Красивая история про уличную войну кланов, – кивнул я. – Может быть, есть еще и какие-то традиции, знаки отличия?

– «Потерянные дети» носят серебряные браслеты с гербом – фигурками людей, взявшимися за руки, – сказал Дуров. – Адепты Черепахи всюду суют изображения черепах разных форм, размеров и цветов. Еще у них есть девиз, мы в Интернете вычитали: «Сбрасывай шелуху, гадая над истиной».

– А ваш девиз?

– Что ж, братья-гусары, – залихватски промолвил Покрышкин. – Грянем?

И все хором распели:

– Только свобода, только Москва!

– Ну что ж, делу – время, потехе – час, – заключил князь Дуров. – Пора планировать следующую вылазку. А вам, – обратился князь ко мне, – нужно пойти в комнату и сделать мерки для комбинезона.

Однако выполнить это мне не удалось, в дверь раздался пронзительный звонок, и кто-то из гусар увлек меня в комнату.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ЧЕРНАЯ КОГОРТА

Вдруг в дверном проеме, из которого пришел Никифор, появилась фигура человека – коренастая, приземистая, слегка округлая. Наконец вошедший ступил на зеленую траву, и стало очевидно, что это мужчина средних лет, плешивый и усатый. На нем плохо сидел серый костюмчик, а ноги были обуты почему-то в кроссовки спортивной модели.

– А вот и наш директор! – обрадовался Рихард. – Геннадий Петрович, познакомьтесь, у нас тут новый желающий.

– Очень приятно! – воскликнул Геннадий Петрович. – Моя фамилия – Хайям-Махмудов, а ваша? Вы, что же, правда желаете присоединиться к миссии?

– Я... – растерялся Никифор. – Я... по правде говоря, и не знаю...

– Вот! Вот ответ, достойный настоящего философа! – заорал Геннадий Петрович. – Никто никогда и ни в чем не может быть уверен – это гениально! Это может быть новым девизом нашей организации! А вы, молодой человек, крайне талантливы – удивляете уже с порога! Как там ваша фамилия, я не расслышал?

– Бирюк... простите, Белена, – представился Никифор.

– Белена! Как затейливо! – сказал директор. – Ну что ж, пройдемте в мой кабинет, оформим вас по всем правилам.

– Пойдемте, – согласился Никифор.

– Следуйте за мной. А вы, Рихард Людвигович, не отвлекайтесь от работы.

– Всенепременно, – кивнул Рихард и блаженно потянувшись, закрыл глаза.

Геннадий Петрович направился сквозь луг в направлении моря, и Никифор посеменил за ним. Оказалось, что луг совсем невелик, а за ним стелется длинная равнина, покрытая сухими травами и какими-то весьма устрашающего вида горелыми костями.

– Павильон безысходности расширяем, – пояснил директор. – Скоро посадим сюда стажеров и будем получать данные. Информация – вот что ценится в наше время! Вы, Никифор, Интернетом интересуетесь?

– Немного, – солгал Никифор, потому что интерес его ко Всемирной Сети сводился, в основном, к нерегулярному посещению эротических и развлекательных ресурсов.

– Очень интересно! Очень! А знаете ли вы, что Интернет – это модель идеального общества?

– Да? – переспросил Никифор. – И почему же?

– А все потому, Никифор, что Интернет – это же воплощенная коммунистическая утопия! – радостно кричал директор. – Все бесплатное, все доступное… а самого нужного нигде нет, ха-ха-ха! Я вам позже все объясню. Вы чем заниматься будете?

– Познавать эти... – вспоминал Никифор. – Ну, эти... инстинктивные основы поведения. И еще... страстность. И...

– Страстность! Великолепно! Животное «Я»! Неискоренимые подвалы сознания! Фундамент личности! Очень хорошо!

Никифор и не заметил, как они с директором оказались на краю горной пропасти, за которой зияло бесконечное звездное небо.

– Каждый из нас хочет такое же! Звездное небо внутри нас! Припоминаете?

– Да, – согласился Никифор, который уже давно перестал понимать, что происходит вокруг и сильно хотел чего-нибудь внутрь, но звездному небу он, пожалуй, предпочел бы коньяк.

– Здесь у нас находится отдел бесперспективных находок, – пояснил директор. – Никто не работает, все с ума посходили. Вполне буквально! – расхохотался Геннадий Петрович. – Ну, да, пойдемте же скорее в кабинет, а потом вам определим павильон. Где вы больше хотите работать – у марсианистов или у расстрельников?

– У... у марсианистов, – нерешительно произнес Никифор, но справедливо осознав, что слово «расстрельники» не может сулить ничего положительного.

– А очень зря! – вскричал Геннадий Петрович. – Сейчас у расстрельников очень хорошо познание проходит, а марсианисты почему-то ленятся. Но, может, они и к лучшему – расшевелите их дохлый коллективчик!

– Геннадий Петрович, – решился перебить директора Никифор, – а кто такие эти марсианисты и расстрельники? И какую вы от этого всего пользу имеете?

– Ну как же, Никифорушка! – улыбнулся директор. – Марсианисты у нас изучают войну, а расстрельники – проблемы интеллигенции! Вам ли не понимать? А польза – это понятие относительное! Вот что, по-вашему, польза?

– Ну... какая-то выгода, какой-то результат...

– Результатов очень много, я вам архивы покажу – вы обалдеете, в хорошем смысле! – прыснул Геннадий Петрович. – А выгода – это тоже относительно понятие. Вы, наверное, имеете в виду деньги?

– И деньги тоже, – согласился Никифор.

– Но ведь деньги – это всего лишь бумага, которая означает какую-то абстрактную ценность, которая, в свою очередь, означает еще одну абстрактную ценность, которая в конечном итоге эквализируется в каком-то товаре! То есть, по-вашему, выгода – это, к примеру, панталоны или литр козьего молока? Или, если будет угодно, охапка валежника?

– В каком-то смысле, да, – задумчиво протянул Никифор.

– Вы абсолютно правы! В каком-то смысле любое противоречие может являться согласованным! Полностью согласен! А вы глубже, чем мне казались, – уважительно произнес директор. – Определим вас сразу в служебный состав, чего вы будете стажером зазря ходить? А?

– Хорошо, – самодовольно улыбнулся Никифор. – А какая зарплата?

– Какая же зарплата, душенька? – удивился директор. – Ведь мы вам создадим полную гармонию духа, мы вас окружим приятными глазу явлениями, будем, с позволения сказать, кормить и поить – хотя многие отказываются, заметьте – будем предоставлять любые необходимые вещи, а взамен потребуем лишь регулярного отчета! Разве стоит это денег? Однако, если вам угодно, я буду начислять определенное количество финансов на вашу кредитную карту. У вас есть кредитная карта?

Никифор грустно покачал головой.

– Вот видите, любезнейший, это судьба! – обрадовался директор. – Давайте я вам наглядно продемонстрирую, какими будут условия вашего труда. Вот вы чего сейчас хотите?

Никифор хотел любви прекрасных нимф, однако предпочел об этом постыдном желании умолчать и соврал:

– Воды хочу.

– Ну, воды-то кругом сколько угодно, – ответил директор. – Вы что-нибудь посложнее попросите, поухабистее.

– Рюмку коньяку тогда, – решительно заявил Никифор.

– Ну, вы скромник! Обычно первым делом требуют рукописи Гегеля или, к примеру, Тунгусский меторит – знаете ли, бывали и такие! Ну, коньяку так коньяку. Элеонора Павловна!

Внезапно из близлежащих кустов возникла приятного вида женщина лет тридцати в белых одеждах и с жестяным подносом, на котором стояли две рюмки, наполненных насыщенно коричневым напитком. Никифор взял с подноса рюмку, робко отблагодарил женщину и немедленно выпил. Коньяк оказался мягким, терпким и слегка шоколадным на вкус. Примеру Никифора последовал и Геннадий Петрович, после чего смахнул пот со лба и, причмокивая, произнес:

– А хорош ведь, правда? И не скажешь, что отечественный.

– Почему же, отечественное всегда лучше зарубежного, – не согласился Никифор.

– Великолепно! Неосознанный патриотизм! – перебил его директор. – Ну что ж, вот мы и в кабинете!

Кабинет представлял собой опушку леса, посреди которой стоял массивный дубовый стол со старомодной настольной лампой и пачкой каких-то бумаг под пресс-папье.

– Ну что ж, – сказал директор. – Зовут вас...

– Никифор, – ответил Никифор.

– Фамилия?

– Белена.

– Отчество?

– Евсеевич, – зачем-то соврал Никифор и отметил про себя, что директор ничего никуда не записывает, а просто делает вид, водя пером по бумаге.

– Родились?

– Семнадцатого июня...

– Нет, вы это бросьте, – прервал Никифора Геннадий Петрович. – В каком веке родились?

– В двадцатом, разумеется, – удивился Никифор.

– Ничего еще не разумеется, дружочек вы мой, ничего не разумеется! – воскликнул Геннадий Петрович. – Ну-с, где хотите работать? Заниматься вопросами страсти и животного в человеке?

Никифор молча кивнул.

– Кто по роду деятельности в прошлом?

– Поэт, – ответил Никифор. – Но я и в настоящем поэт.

– Вряд ли у вас останется время для сочинительства за вашими занятиями, – протянул директор. – Как узнали о нашей организации?

– Случайно... – замялся Никифор. – Я пытался уйти с завода и пошел не в ту дверь, а там Рихард...

– Так и запишем – от Рихарда Людвиговича, – заключил директор.

– Простите, но ведь вы не записываете.

– Разве имеют какую-либо ценность знаки, мой друг? – многозначительно спросил директор. – Главное, что здесь и сейчас я все зафиксировал. Неважно – как.

– А как же отчетность?

– Пока ступайте через лес к марсианистам, вам на месте все объяснят. Ну же, не стесняйтесь!

Никифор двинулся через лес в недоумении. «Что за странное место?», спрашивал он себя и не находил ответа.

Внезапно чья-то сильная рука схватила его за горло и повалила на землю. Над Никифором стоял высокий человек в одеянии римского воина, все лицо его было испещрено мелкими шрамами, а сзади стоял еще один, похожий на него.

– Кто такой? – осведомился первый.

– Я... Никита, – в испуге выдавил из себя Никифор. – Иду к марсианам... нет, к этим, к марсианистам! Выпил немного... А вы, простите, кто?

– Черная Когорта, – сквозь зубы процедил воин.

– Тит, Луций, стоять! – закричал чей-то голос за спиной у странных римлян. – Не трогайте незнакомца...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Дверь открыл хозяин квартиры – поручик Стаканцев, и из коридора раздались звуки возни и какие-то тяжелые удары. Спустя пару минут незваные гости уже были в комнате; я сидел в шкафу рядом с графом и князем, а под нами тяжело дышал заведующий идеологической частью – Иван Сидорович Анапестов, восьмипудовый, жирный и потеющий. Сквозь щель в двери я увидел двух мужчин в черных куртках, за ними плелась девушка с обручем на голове и тоже в черном. Они бегло осмотрелись и, ничего не обнаружив, проследовали на кухню; судя по звукам, там они нашли прячущихся за шторами графов, с коими немедленно вступили в драку.

– Где новенький? – рычали гости, в ответ на что гусары хранили гордое молчание.

– Это за мной, – шепнул я Дурову. – Нужно выйти и признаться, чтобы их не запытали.

– Очень мужественно, – ответил Дуров, – но вы нам нужнее. Сидеть!

– А я все же признаюсь…

– В этом нет нужды, – вмешался пессимистичный тучный Анапестов. – Они придут сюда и обнаружат вас.

Его мрачное предсказание сбылось – уже через пару минут дверь шкафа распахнулась и все мы вывалились на пол перед людьми в черном. Я бегло оглядел пришедших – глаза у них были суровые, на обруче, венчающем лоб девушки, фигурки людей держались за руки. «Потерянные дети»!

– «Потерянные дети», – тут же подтвердил мою догадку один из парней. – Мы за тобой, Чертополох.

– Мы знакомы? – удивился я.

– Нет, – ответил парень. – Но мы давно за тобой наблюдаем. Нам велели доставить тебя Хозяину.

– А кто ваш хозяин? – недоумевал я.

– Мы не знаем имени, – ответил парень.

Вдруг раздался выстрел, и тут же еще один. Оба парня из «Потерянных детей» упали как подкошенные, в груди у одного зияла кровоточащая рана, второй упал замертво с дырой во лбу, а граф Покрышкин навел заряженный парабеллум на девушку.

– Молчать и не двигаться, – приказал он и тут же повернулся ко мне: – Свяжите девчонку.

– А… чем?

– Да вот хотя бы скотчем, – подсказал Покрышкин.

Я повиновался; через пять минут девушка восседала на стуле, плотно привязанная со всех сторон. Покрышкин начал допрос с пристрастием:

– Кто такие?

– «Потерянные», – спокойно отвечала девушка.

– Как тебя зовут?

– Сельма.

– А их? – лукаво спросил Покрышкин.

– Дартвуд и Хольф.

– Почему имена такие странные?

– Мы не знаем настоящих и выбираем их себе сами.

– Почему вы «Потерянные дети»? Религия?

– Нет, – усмехнулась девушка, – скорее идеология.

– В чем заключается?

– В том и заключается, что мы потерянные дети.

– Потерянные при рождении? Детдомовцы?

– Нет, просто потерянные дети.

– Вас потеряли родители?

– Да пойми ты наконец! – воскликнула Сельма. – Мы – просто потерянные дети. Незаслуженно забытые, лишенные внимания и ласки. Мы – дети ненависти. Организацию нашу основал один очень высокий человек, Хозяин. Он нами повелевает, и мы слушаемся…

– Значит, религия, – вздохнул князь Дуров. – А я-то думал, из вас получится сопротивление…

– Мы и есть единственное действующее сопротивление, – разозлилась Сельма. – А вы думаете, ваши эти горящие машинки и явки-ставки что-нибудь дадут? Мы вот пытаемся уничтожить телебашню.

– И я с ними согласен, – кивнул я. – Это верное направление.

– Поэтому нас за тобой и отправили, – пояснила Сельма.

– Знайте, корнет, мы вас не отпустим! – сказал мне граф Покрышкин.

– Я уже корнет?

– С тех пор, как заговорили зубы этим болванам – вы самый настоящий корнет!

– Теперь можно и в номера, – рассмеялся я, и гусары вторили мне дружным понимающим хохотом. – Ну что ж, Сельма, что с вами будем делать?

– Отпустите меня, – попросила девушка.

– Ну уж нет, – покачал головой князь Дуров. – Дать уйти вам было бы верхом легкомыслия… Но учитывая то пикантное обстоятельство, что вы девушка, а мы тут все – гусары, мы вас, пожалуй, все-таки отпустим. Нам придется покинуть эту квартиру – здесь слишком опасно – два трупа на полу и, к тому же, соседи могли слышать выстрелы и крики. Боюсь, «Потерянные дети» вновь очень некстати встали на нашем пути, и теперь отношения наши обострятся, как никогда.

– Я выпровожу девушку, – предложил граф.

– Нет, пожалуй, это должен сделать я, – возразил я. – Вы и так натерпелись из-за меня.

– Что ж, поддержим нашего корнета в его благородном побуждении, – согласился граф, и, получив все необходимые указания, мы с освобожденной девушкой отправились по вентиляции обратно на улицу.

– Пойдете со мной? – спросила Сельма.

– Нет, только провожу вас и сразу обратно.

– Зачем тогда вы вызвались?

– Хочу утвердиться в их глазах, – улыбнулся я.

– Значит, не пойдете? – серьезно спросила она.

– Не пойду, – помотал головой я и спрыгнул в котельную. Я повернулся, чтобы подать Сельме руку и помню только, как что-то острое вонзилось мне в горло. Я тяжелым грузом рухнул на пол и потерял сознание.

…Очнулся я в темном помещении, напоминающем бассейн. Я лежал на медицинских носилках, намертво примотанный к ним какой-то резиновой трубкой. Болели руки и ноги, в горле першило. Вдруг вспыхнул свет прожектора, направленного прямо мне в лицо. Я прищурился, чтобы не ослепнуть, и услышал голос:

– Здравствуйте, Чертополох.

– Здравствуйте, а с кем имею честь? – крикнул я.

– Называйте меня Хозяин, – ответил голос. – Приближенные зовут меня Мессир, есть у меня и более древние имена, как и у вас, но я предпочитаю их не использовать. Я вас буду называть Чертополох, а вы меня – Хозяин. Идет?

– Идет, – произнес я. – А чей вы Хозяин?

– Теперь уже ничей, к сожалению, – грустно сказал голос. – Но, впрочем, я затем и объявился в Москве, чтобы снова стать Хозяином всего. Тут намечаются странные дела. Вы ничего об этом не слышали?

– Не приходилось, – ответил я. – Кроме того, что сейчас война.

– Это разве война? Это свободное падение. На моей памяти было много войн и это совсем на них не похоже. Война еще и не началась, голубчик.

– А начнется?

– Начнется, не сомневайтесь. Я сам приложу для этого все усилия.

– Что же вам от меня нужно?

– Это самое интересное, – протянул голос. – Вы, по моим сведениям, когда-то были другом одного очень важного человека… Его зовут Никифор Белена.

– Не знаю никакого Никифора Белены, – удивленно ответил я.

– Раньше его звали Никитой Бирюковым.

Никиту Бирюкова я помнил. Он был моим школьным товарищем, но не самым лучшим – мы часто вздорили, он был чересчур самоуверен и иногда вел себя достаточно нелицеприятно.

– Да, я знал Никиту Бирюкова. Ну и что?

– Вы нам про него расскажете, – заявил Хозяин. – Мы с вами поговорим в нормальных условиях, вас сейчас развяжут, дадут вам поесть, а потом перевяжут раны. Годится?

– Вполне, – ответил я, испытав, однако, сильное недоумение.

Что-то странное творилось со всех сторон.

Что-то странное…

Но выхода у меня не было.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

СНОВА ЧЕРНАЯ КОГОРТА

– Тит, Луций, стоять! – закричал чей-то голос за спиной у странных римлян. – Не трогайте незнакомца. Кто дал вам право?

– Но Тиберий, ты ведь сам велел стеречь границу! – воскликнул один из воинов.

– Однако я не сказал, от кого, – властно произнес голос. – Ну-ка, прочь!

Таинственных воинов тотчас словно ветром сдуло. Над Никифором стоял высокий седовласый мужчина, на вид, однако, не пожилой, с внешностью невыразительной и незапоминающейся, в таких же белых одеяниях, как и встреченный Никифором в начале пути Рихард.

– Кто вы? – спросил он резко.

– Я – Никифор Белена, – учтиво представился Никифор. – Иду к марсианистам. Меня к вам определил директор. Геннадий Петрович...

– Теперь ясно, – кивнул мужчина. – Мое имя – Тиберий.

– Это из какой-то компьютерной игры? – смутно припомнил что-то Никифор.

– Это из древнеримской истории, друг, – невозмутимо ответил Тиберий.

– А кто эти солдаты? – спросил Никифор.

– Солдаты! – передразнил Тиберий. – Это – Черная Когорта императора Октавиана Августа.

– Что это значит?

– Долгая история, друг, но ведь и путь неблизкий. Ладно, слушайте... – Тиберий помог Никифору подняться, и они вместе двинулись куда-то. – Однажды в войне с египтянами Октавиан Август придумал страшную штуку. Давным-давно, наслушавшись фракийских легенд, он узнал о необычном ритуале. Воины перед битвой наносили себе на кожу массу мелких порезов, царапин, и не давали им заживать. Таким образом, в ближнем бою, особенно в рукопашном, от каждого удара они чувствовали пренеприятнейшую боль, что приводило их в неописуемую ярость и значительно повышало боевой дух всего воинства. Новый метод испытали на целой когорте солдат. До самого Египта они одерживали сплошные победы, однако под Карфагеном прозванная с легкой руки Октавиана Черной когорта была разомкнута и осаждена, и, чтобы спасти свои шкуры, воины спрятались в святилище какого-то местного божка – Ра, что ли. Что было с ними там – неизвестно, однако все до единого пропали без вести. А, согласитесь, трупы с такими многочисленных ранениями трудно не опознать. Хотя Октавиан долго искал... По легенде, Черная Когорта опустилась прямиком в мир небытия и заправляет там, а по ночам выходит и при свете луны совершает зловещие деяния...

При этих словах у Никифора по спине пробежал холодок.

– Но ведь они здесь... – прошептал он.

– Полагаю, что Геннадий Петрович не ухитрился выбить мне ту самую Черную Когорту, – усмехнулся Тиберий. – Это наверняка всего лишь переодетые и загримированные актеры какого-нибудь провинциального театра.

– А разве вы спросить не можете?

– Боюсь, друг, что их ответ ничего не поменяет. Однако мы пришли!

Они стояли на краю пропасти, над которой полыхали молнии. Пропасть была затянута белесой пеленой тумана, и дна ее не было видно. Тучи на небе сгустились, разряды, вспышки ослепительного света и раскатистые удары грома чередовались все чаще; лицо Тиберия, и без того бледное, теперь осталось вовсе без кровинки. Никифор боялся прервать его размышления, однако понимал, что дело пошло не так, как планировал его собеседник, и, видимо, придется вновь сменить свой маршрут – а Никифору это уже порядком надоело. Тиберий почти не двигался и, казалось, даже не дышал; он лишь внимательно глядел на сверкающие молнии и даже не вздрагивал, когда тяжелым молотом стучал гром. У Никифора же прямо поджилки тряслись – никогда еще он не был на таком опасном расстоянии от грозовых туч и никогда не знал, как выглядит молния на самом деле, а потому испытывал легкий шок.

– Дела плохи, Сет уже здесь, – наконец произнес Тиберий тревожным голосом. – Кажется, вам пора. Уходите поскорей!

– Куда уходить? – растерялся Никифор.

– Со мной, – ответил ему невесть откуда появившийся тут же солдат Тит из Черной Когорты, который еще недавно пытался лишить его, Никифора, жизни. – За вами пришли высшие силы, и хорошо бы вам с ними не встретиться.

– А что, бывают какие-то высшие силы?

– Уважаемый, – поморщился Тит, – как вы вообще здесь очутились? Вы хоть что-нибудь знаете?

Никифор смущенно поник, даже не обижаясь, а, скорее, стыдясь своей невежественности, однако через несколько минут спросил:

– Вы действительно из Черной Когорты?

– Действительно, – кивнул Тит. – А вы, наверное, ужасов про нас наслушались. На самом деле, мы не были ни в каком святилище Ра. Мы просто спрятались в камышах по берегам Нила, и нас – всех до одного – крокодилы сожрали. Вот такая прозаическая история, как это обыкновенно и случается.

– Но почему о вас рассказывают легенды?

– Все здешние – умалишенные, – полушепотом ответил Тит. – Мы им подыгрываем всего лишь.

– А зачем их здесь держат? – недоумевал Никифор.

– Как же, они порой любопытные идеи выдают, – задумчиво произнес Тит. – Нормальный только Рихард Людвигович, который состояния наблюдает. И директор, Геннадий Петрович. Ну, и мы с вами.

– А ваши товарищи?

– Все до единого – шизофреники.

Никифор удивленно глянул на Тита. Тот был невозмутим.

– Что это вообще за заведение такое?

– А сумасшедший дом, любезнейший, – зловеще улыбнулся Тит. – Вам пора! – И он с силой толкнул Никифора в грудь, отчего тот полетел вверх тормашками и, в конце концов, ударился головой обо что-то твердое. В глазах его вспыхнули искры, и через секунду сквозь пелену мрака он разглядел, что находится посреди пустой улицы. За ним тут же с тяжелым стуком закрылась дверь, над которой была установлена массивная надпись...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ЛОВЕЦ ДУШ

За неделю до объявления войны, в тот самый день, когда Никифор Белена вошел в здание трамвайного завода «Вечные ценности», в Москве появились двое. Именно появились – не прибыли на вокзал, не прилетели в аэропорт, а появились – неизвестно откуда и неизвестно как. Первый пришел, и не один, а со спутниками, прямиком на Патриаршие пруды; был он высоким, статным, при элегантном костюме и тросточке, а за ним плелись двое мужчин, выглядящих нелепо и странно – один усатый, в котелке, а второй – огненно-рыжий, с изуверской улыбкой и в поношенной «тройке». Парочка называла своего главаря Мессиром и попутно излагала последние московские новости:

– Война надвигается, – говорил рыжий.

– Что-то будет, – вторил ему усатый.

– Нужно найти этого Никифора Белену, – заключил Мессир. – О нем что-нибудь есть?

– Город молчит, Мессир, – ответил рыжий.

– Регистрация?

– Ни слова о Никифоре Белене, Мессир, – произнес усатый.

– Газеты, библиотеки?

– Сейчас все больше электронное, – сказал рыжий. – Из электронного не прочтешь – одни нули и единицы.

– Это верно, – кивнул Мессир. – Но вы о прессе все-таки подумайте.

– О! Вижу! – воскликнул рыжий. – Есть… в газете «Дети Луны», очерк… Никифор Белена, постоянный корреспондент.

– Метнись и выясни, – приказал Мессир.

Тень мелькнула и исчезла, но в ту же секунду возвратилась – запыхавшийся рыжий моментально принес все нужные новости:

– Его зовут Никита Бирюков. Мелкий журналист, поэт по призванию. Сейчас берет репортаж с трамвайного завода.

– Того самого? – насторожился Мессир.

– Да, «Вечные ценности», – подтвердил рыжий. – Он уже на месте, так что остается только ждать.

– Нет, мы так долго ждать не сможем. Он может выйти нескоро, когда уже не понадобится. Если только никто ничего не нарушит во внутреннем порядке Цеглубиза…

– Будем надеяться, что нарушит, – произнес усатый.

– Мы пока попытаемся добыть самое главное о нем, – заключил Мессир. – Чувствую что-то… Нужно найти второго, этого… Бориса Неаполитанского. И у него тоже все выведать. Я думаю, тогда мы сможем сложить картину целиком. Главное, чтобы нас не опередил этот мерзавец Сфинкс… Ловец Душ.

– Ловец Душ уже здесь, – повел носом рыжий. – Он уже пришел… и тоже действует.

В тот же час на другом конце города в автобус вскочил хорошо одетый молодой паренек со светлыми волосами и голубыми глазами. На груди его красовался изящный золотой медальон с изображением рычащего тигра, а сам он был одет в джинсы и клетчатую рубашку. В автобусе паренек тут же занял место у окна, а на следующей остановке вошло немало народу. Валентина Игоревна, немолодая уже, в общем, женщина, склонилась над пареньком. Ноги у нее гудели – тяжелый рабочий день сказывался, да и возраст давал о себе знать. Валентина Игоревна, глядя на веселого сидящего паренька, возмутилась:

– Такой молодой, уступил бы пенсионерке!

Паренек тут же нахмурился, посмотрел на Валентину Игоревну и ответил:

– Мне нельзя стоять.

– Это почему это тебе нельзя стоять? – вне себя от наглости паренька возопила Валентина Игоревна.

– А вот, – спокойно ответил паренек и достал из-под сиденья палочку для ходьбы. – Я ногами болею.

– Прости, сердешный, прости, милок, – запричитала Валентина Игоревна, чувствуя на себе укоризненные взгляды пассажиров.

– Разве такое прощают? – невозмутимо спросил паренек. – Ну-ну.

И тут же вспорхнул с места, легко, как птенец, и выбежал в открытые двери, хотя до остановки было еще далеко.

– Ну, не сволочь, а? – воскликнула Валентина Игоревна и тут же села на освободившееся место.

В эту же секунду кресло больно ужалило ее в спину. Валентина Игоревна почувствовала сильное недомогание и повернулась к пассажирам с мольбами о помощи, но вместо людей увидала вокруг себя огромных жужжащих шершней. Они роились кругом и жужжанием своим сводили Валентину Игоревну с ума.

– Что же это… как же… – в бреду шептала Валентина Игоревна. Сердце ее в итоге не выдержало, и она умерла прямо в салоне автобуса. Когда дошло до разбирательства, свидетелей происшествия почему-то не нашлось, все прятали глаза и убегали прочь, по своим делам. Самое интересное, что и документов при Валентине Игоревне не нашлось, поэтому ее определили в морге как неизвестную и, наверное, сожгли в колумбарии, даже не сообщив родственникам.

А злосчастный паренек уже шел по Красной площади к Мавзолею, насвистывая старинную мелодию, и навстречу ему шагал какой-то гражданин в костюме и при шляпе, каких редко уже встретишь в наши дни. Паренек резко остановил его повелительным жестом руки и заявил:

– Я тебе задам три вопроса, если ответишь правильно – иди с миром, не ответишь – пеняй на себя.

– Но позвольте… – начал было гражданин, однако паренек прервал его:

– Не позволю. Это загадка старая, еще времен Платона. Знаешь Платона?

– Ну… положим, знаю, – пролепетал гражданин.

– Так вот, Платона однажды спросили…

– Кто спросил, позвольте осведомиться? – спросил гражданин.

– А, это неважно. Ну, к примеру, Сфинкс, – ответил паренек. Так вот, Сфинкс спросил Платона – кто ты, Платон? И вот тебе первый вопрос – кто ты?

Гражданин помолчал, подыскивая наилучшую формулировку, и наконец выдал:

– Я – индивидуум!

– Дядя ты в шляпе, а не индивидуум, – разочарованно махнул рукой паренек. – Над этим вопросом меньше вечности думать не рекомендуется. Но у тебя вечности нет, и ответил ты неправильно. Ступай себе.

– К-куда? – растерялся гражданин.

– Никуда, – холодно ответил паренек. – Ты ведь первую загадку Сфинкса не отгадал. Теперь уходи в небытие.

И гражданин растворился в воздухе, улетая куда-то далеко.

– Правильный ответ – Никифор Белена, поэт, – прошептал паренек и пошел дальше по своим делам.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ШКОЛЬНЫЙ ДРУГ НИКИТЫ БИРЮКОВА

– Ну и что ты можешь рассказать о Никите?

Я сидел в кресле и с интересом разглядывал своего собеседника. Это был представительный мужчина, седой, в костюме и с тростью – действительно, хозяин. По бокам от него сидели двое – один с усами, другой рыжеволосый, курящий длинную ароматную сигару. Взгляды их были полны решимости, они наблюдали за каждым моим движением, не давая мне скрыть ни одного, даже самого незначительного факта.

– Ну что могу рассказать… – начал я. – Мы не слишком-то дружили. Пришел он в пятом классе – его семья переехала с ВДНХ к нам, на Садовое кольцо. Подробностей не помню, там было связано со смертью какой-то его бабушки. Пришел, показал себя… не особенно. Ну, знаете, драки там, шуточки… Ничем не выдающийся был… класса до восьмого.

– А что потом? – нетерпеливо спросил Хозяин.

– Потом начал стихи писать, – ответил я. – В стенгазете печатался. Читал на вечерах.

– И как? Успешно?

– Не слишком. Стихи-то были слабенькие.

– Наизусть, конечно, не припоминаете?

– Нет, конечно, – пожал плечами я. – Мы с ним до этого не слишком дружили, он все больше с Сашкой Долинским водился и с другими, из «Б»-класса.

– А где сейчас этот Сашка Долинский?

– Черт его знает. Дома сидит, наверное, как все.

– Ну что ты, – поморщился Хозяин. – Далеко не все сидят дома. Рейх запугал самых робких, а смелые все еще ходят по городу в свое удовольствие.

– Как же, походишь тут, – хмыкнул я. – А можно вам вопрос задать?

– Задавай, – великодушно кивнул Хозяин.

– Вы кто? И почему интересуетесь этим… Никитой?

– Этот Никита, как ты говоришь, а, на самом деле, Никифор Белена – вовсе не посредственная личность, как тебе сейчас кажется, – улыбнулся Хозяин. – Когда-нибудь он ответит на Главный Вопрос Войны, и тогда мы все будем его благодарить, потому что даже я не в силах отыскать ответы сейчас. Я точно определил первый, приблизительно догадываюсь о втором и уж совсем темный лес для меня третий…

– О чем вы говорите? – удивился я.

– Пока еще рано это обсуждать, – покачал головой Хозяин. – А ты, видимо, и не знаешь, с кем связался и что тут делаешь, верно?

– Совершенно не знаю, – ответил я.

– Ну что ж, тогда тебе полезно будет кое-что послушать.

Хозяин наклонился и пристально посмотрел мне в глаза:

– Что-то странное происходит, не так ли?

– Так ли, – кивнул я. – А что?

– Ну, смотри, – пояснил Хозяин. – Сперва ты со своими экстремистскими поступками чуть не угодил в тюрьму…

– А откуда вы… – начал было я, но Хозяин тут же прервал меня:

– Потом тебя выпускают в зале суда с амнистией из-за безоговорочной капитуляции некогда великой державы. Так?

Я лишь кивнул, а Хозяин продолжил:

– Дальше ты долгое время скитаешься не пойми где, и тебя останавливает сперва один отряд сопротивления, потом отбивает у него другой, причем ты сам напрашиваешься, и теперь с тобой разговаривает человек, о котором ты ничего не знаешь, пытаясь выспросить все возможное о каком-то старом знакомом, у которого ты и в гостях-то ни разу не бывал. Верно?

– Все правильно, – я сглотнул слюну – в горле пересохло. – Меня интересует, в основном, лишь одно…

– Кто я, – заключил Хозяин, и я застонал – так правильно и точно он угадывал все мои мысли и чувства.

– Что ж, я объясню тебе… – произнес он, и я вздохнул с облегчением. – Все сойдется к одному, как мозаика – сейчас кажется, что это разрозненные цветные камушки, но в конце перед тобой откроется монументальное полотно, корнями своими уходящее в такое далекое прошлое, какого не помнишь ни ты, ни авторы книг, которые ты любил – любил ведь? Готов ли ты услышать?

– Готов, готов, – нетерпеливо закивал я.

– Тогда сперва тебе придется вспомнить все, что ты знаешь о Никифоре Белене, – твердо сказал Хозяин, и я, спустя несколько секунд, истраченных на размышления, выпалил, как на духу:

– Родители в разводе… Он курил в старшей школе. И на выпускном нажрался, как свинья… Поступил, кажется, на платный филфак… Во, бабушка у него была со странным отчеством. На родительские собрания от него никто никогда не приходил… В девятом классе он влюбился в Анечку Горнович, но она взаимностью не ответила… Вся параллель тогда над ним издевалась. Драться он не умел, защитников тоже не было. Сидел в третьем ряду на последней парте… обычно слева… по соседству с Антоном Клюевым. Что еще… Вечно ручки сгрызал и просил у других, вот.

– Очень хорошо, – потер руки Хозяин и обратился к своим соратникам: – Все усекли? Выясняйте, – он снова глянул на меня и произнес: – А теперь и ты послушай мою историю. Позволь мне не так спешить, – усмехнулся он и продолжил: – Что ж, ты уже понимаешь, что Никита оказался центром в какой-то странной игре. Ты, пожалуй, удивился, узнав о начале войны – верно ведь?

– Верно.

– И подумал – почему это мы не защищаемся? Ну, не мы, а вы.

– Так и подумал.

– Война – это не просто событие, – серьезно произнес Хозяин. – Война послана высшей силой, такой высокой, о которой ты не имеешь и не можешь иметь представления – просто потому, что ты всего лишь человек, а в игре этой борются силы несоизмеримо более значительные.

– Мозги мне пудрить не надо, – нахмурился я. – Я – атеист.

– Это никак к твоей религиозной принадлежности не относится, – махнул рукой Хозяин. – Гляди-ка… попробую тебе на пальцах рассказать. Я, в общем-то, не совсем человек. Точнее, совсем не человек. Абсолютно противоположная сущность. Проводник Духа…

– Какого духа?

– Ну не святого же, – иронично произнес Хозяин. – Я провожу духовное в человека. Не спрашивай, как и зачем – не поймешь. Есть сила и позубастей меня. Есть и над ней еще одна, самая зубастая.

– Боги? Полубоги? Герои?

– Космос.

– Из которого мы черпаем идеи?

Хозяин уловил сарказм и умолк, ожидая моего раскаяния.

– Ладно, – наконец протянул я. – Валяйте дальше.

– Хорошо порой поговорить с критическим умом, – мягко сказал Хозяин. – Так вот, эти самые зубастые силы очерчивают войну. А значит, она должна пройти, и со всеми принадлежностями. Кровь, смерть, молитвы, воющие вдовы и оккупированные территории. Это не мы придумали, это веками до нас существовало повсеместно.

– Допустим, с этим я согласен. Ну и какова же роль Никиты?

– Сложно сказать… Вернее, сложно объяснить. Гляди-ка, все эти высшие силы все очень хорошо рассчитали. А тут их планы нарушают какие-то болваны, которые, к тому же, заручились поддержкой древней и неуправляемой стихии.

– Какой стихии? – не понял я.

– Тоже не поймешь… – огорченно произнес Хозяин. – Ладно, вот тебе все на пальцах. Должна состояться война. Она принесет такие страшные разрушения, что нам всем некуда будет деваться. Однако можно ответить на Главный Вопрос Войны, и все пройдет гладко.

– И вы не знаете ответа?

– Точно знаю ответ на один, догадываюсь об ответе на второй…

– А ответ на третий знает только Никита, – догадался я.

– Да, – подтвердил Хозяин.

– И как же называется эта древняя сила, которая принесет нам разрушения?

– Солнечные Духи, – с грустью в голосе ответил Хозяин.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ДОМ СКОРБИ

За ним закрылась дверь, над которой была установлена массивная надпись – «Дом скорби».

Никифор оглянулся – и не узнал столицы.

По улицам маршировали полки. Все, как на подбор, в темно-зеленых шинелях, в касках, с двумя латинскими буквами “S” – в форме молнии, венчающими воротники. Вместо привычной рекламы стены домов украшали странные знамена – красный фон, в центре – белый круг, внутри которого симметричная черная фигура вроде креста, но с согнутыми по прямой линии краями.

Повсюду немецкая и английская речь. Ничего здешнего, ничего из того, к чему привык Никифор, вокруг не было. Никаких признаков того, что когда-то это был его родной город. Кругом, куда ни кинь, все было совсем не таким, как прежде.

«Сколько же я там пробыл?» – судорожно думал Никифор. Показалось, около трех-четырех часов. Однако календарь на другом конце улицы, украшенный странными символами и незнакомыми немецкими словами, показывал, что с тех пор, как Никифор вошел в здание трамвайного завода, прошел уже месяц. Целый месяц Никифор обходился без еды и питья, без крова, и, самое главное, совершенно не выходил на службу. Пребывая в крайнем удивлении, Никифор хотел было обратиться к прохожим – людям в зеленой форме, разговаривающим на малопонятном картавящем языке – однако, сколько он их не окликал, люди делали вид, что не слышат его и даже не смотрели в его сторону. В конце концов, уставший от такого странного поворота событий Никифор подошел вплотную к человеку в форме и подергал за плечо. Тот никак не прореагировал. Никифор ткнул человека в бок и понял, что все усилия бесполезны, а сам он – бесплотен и нем для живых по неустановленным причинам. В абсолютном отчаянии Никифор направился по направлению к ближайшей станции метро, однако, проделав путь в десять-двадцать шагов, понял, что совершенно не знает, где находится. Осмотревшись, Никифор так ничего и не определил и решил идти куда глаза глядят, наобум, чтобы в какой-нибудь точке эта странная местность пересеклась с той, которая входила в его топографические познания, и ситуация прояснилась.

Однако Никифору пришлось идти недолго – на перекрестке его схватил за рукав молодой человек со светлыми волосами и голубыми глазами.

– Вы кто? – возмущенно вскричал Никифор.

– Сфинкс, очень приятно, – парень протянул Никифору руку. – А вы, наверное, Никифор Белена?

– Да, я Никифор Белена, поэт, – с достоинством ответил Никифор.

– Очень хорошо, очень хорошо! – заметно обрадовался неожиданный новый знакомый. – Пойдемте со мной, я покажу вам наше убежище.

– Позвольте, но какое убежище? – удивился Никифор.

– Убежище, где мы проживаем.

– С кем, простите?

– А неважно, – оборвал Никифора Сфинкс. – Сейчас мы направимся прочь через туннель пространства. Приготовьтесь…

– Никуда вы не направитесь, – произнес кто-то третий.

Никифор вскрикнул и внезапно потерял сознание, Сфинкс же очень побледнел и выронил Никифора из рук, непрерывно и очень настороженно оглядываясь по сторонам.

– Кто здесь? – крикнул Сфинкс.

– Потусторонние силы, – ответил голос.

– Я и сам потусторонняя сила, – сказал Сфинкс, пытаясь сохранять самообладание. – Ну-ка, вылезай, а то испепелю.

– Попробуй!

– Вот и попробую! – воскликнул Сфинкс и повел ладонью. Вокруг него пламя встало стеной, оно мерцало, переливаясь цветами радуги, а Сфинкс непрерывно вглядывался в окружающие здания, в проходящих мимо и ничего не замечающих солдат.

– Уходи с дороги, отдай мне мальчишку! – вскричал голос.

– С чего это вдруг? – дерзко спросил Сфинкс. – Кто ты такой? По пророчеству…

– «Пэ прэрэчэствэ»! – передразнил его голос. – Зачем ты пришел? Твой дом – звезда по имени Солнце, там бы и сидел, древний чурбан!

– Захотел и пришел! – закричал Сфинкс. – Ты не вправе меня останавливать, когда речь идет о таких важных вещах!

– Эти вещи касаются только моей планеты!

– С каких пор ты мнишь себя хозяином этой планеты? – возмутился Сфинкс.

– С тех самых, когда я вернулся из небытия!

– Никто не возвращается из небытия, – по-мальчишески недоверчиво фыркнул Сфинкс. – Уходи, а я с Никифором пойду в свое убежище.

– Ну, ты и упрямец, – констатировал голос. – Не будь ты таким сильным и жестоким, я бы уже давно уничтожил тебя к чертям… Но что с тобой сделаешь, ты Древний с Солнца. Верни мальчишку, как только он перестанет быть тебе нужным. Договорились?

– Когда захочу, тогда и верну! – раздраженно выкрикнул Сфинкс и, подняв на руки Никифора, принялся сооружать пространственный коридор. И вот уже блеснул яркий свет, и вот уже Сфинкс потянулся рукой к тому, что виднелось на другой стороне портала, резкий рывок… и Никифор, лишенный какой-либо поддержки, рухнул наземь.

– Он вернется в считанные секунды! – вскричал Хозяин, которому, как уже догадался наш мудрый читатель, и принадлежал голос. – Хватайте мальчишку и рвем когти!

Усатый и рыжий соратники Хозяина подхватили Никифора и скрылись в неизвестном направлении, а я стоял столбом, не в силах произнести ни слова.

– Теперь придется отражать атаки этого гада, – вздохнул Хозяин. – Ладно, полезай на плечи и поехали.

– А я так могу научиться? – спросил я ошеломленно.

– Нет, это либо дано, либо не дано, – ответил Хозяин. – Сейчас будет неприятно… ну ты уже знаешь.

Я кивнул. Путешествие по туннелю портала и действительно было очень неприятным – все тело напрягалось, стучала кровь в висках, тошнило и, к тому же, у меня пошла кровь носом.

– То-то же, – поучительно произнес Хозяин. – У кого-то оно есть, у кого-то нет.

– А как мы спрятались? – спросил я.

– Я – мастер маскировки, – без тени скромности ответил Хозяин. – Я могу спрятать что угодно. Вот прежде, еще, кажется, совсем недавно, я битую неделю морочил голову Изначальнейшим из Изначальных… ты уже понял, что это все значит?

– Пока нет, – честно ответил я.

– Вернемся назад – объясню, – пообещал Хозяин и мы влетели в туннель.

Следующие пару минут путешествия запомнились мне плохо, было очень тяжело и даже больно, и, когда меня выбросило на пол, я почувствовал значительное облегчение. Все в том же темном бассейне нас стало пятеро – Хозяин с его свитой, Никита Бирюков собственной персоной и я, причем у Никиты кровь шла из носа ручьем и он все еще был без сознания.

– Гляди, – Хозяин указал на Никиту пальцем. – Это – хранитель ответа на Главный Вопрос Войны, который ему зададут, когда придет для того время.

– Кто задаст? – удивился я.

– А вот этот самый Сфинкс и задаст, – ответил Хозяин.

– Но это же легенда!

– Все легенды имеют в себе реалистическую основу, – рассудительно говорил Хозяин. – Все сюжеты, даже самые невероятные, приходят к нам из быта, из простой обывательской жизни. Даже если выглядят романтичными и привлекательными. Гляди-ка, он, твой бывший одноклассник, простой парень, знает ответ на Главный Вопрос Войны.

– А вы знаете?

– Откуда же мне знать? Никто не знает, кроме него.

– А откуда вы знаете, что он знает?

– Было пророчество, – заключил Хозяин. – И сказано, что тот, кто именуется Никифор Белена, будет знать ответ на Главный Вопрос Войны, которая разразится вскоре. Ну и мы, соответственно, его нашли первыми. Обманули этого болвана Сфинкса, одурачили, как младенца, и теперь ответ в наших руках… но черт знает, как его выбить.

– А из какого небытия вы пришли?

– Долгая история, – поморщился Хозяин. – Прежде меня звали по-другому, я по-другому выглядел, делал другие дела и за свое любопытство поплатился жизнью. Но оказалось, что из жизни не так-то просто уйти и никто не уходит из нее навсегда.

– Рай? Ад?

– Небытие. Просто черная пустота. Представить не получится, описать тоже, – вздохнул Хозяин. – Но меня и моих друзей выпустили оттуда… Мы договорились с тамошними силами. И снова лезем на рожон, пытаясь удовлетворить свои неуемные умы.

– Что же вы собираетесь делать? – спросил я.

– Узнавать ответ, – улыбнулся Хозяин.

Вдруг Никита Бирюков поднял голову и глянул на нас. Сперва он не узнал меня, помотал головой в стороны, пытаясь вспоминать, откуда же ему знакомо мое лицо, и, в конце концов, радостно завопил:

– Борька! Неаполитанский! Ты?

– Я, – улыбнулся я.

Никита перевел взгляд на Хозяина и прищурился, а потом с расстановкой произнес:

– А вы… здесь хозяин?

И Хозяин лишь тяжело вздохнул в ответ.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ В БОЛЬШОМ ТЕАТРЕ

А тем временем в московском Большом театре начиналось необычное представление. Зал, богато декорированный символикой Рейха, набился доверху, люди сидели на лестницах, в проходах, стояли в дверях, наблюдая за происходящим на сцене. В оркестровой яме отплясывали под собственную не слишком мелодичную музыку странного вида немолодые мужчины – были они бородаты, обтянуты черной кожей, головы их украшали красные банданы, руки и лица сверкали от обилия бижутерии и пирсинга. Наконец на сцену вышел слегка пошатывающийся конферансье в черном фраке и произнес:

– Дамы и господа! Во славу Сакральному Фюреру и нашим высшим покровителям проводим мы сегодня этот благотворительный концерт, а все собранные средства пойдут в помощь голодающим адептам культа Черепахи! Слава Фюреру!

В зале зааплодировали, кто-то даже засвистел.

– Музыкальное сопровождение нашего концерта обеспечивает джаз-бэнд «Три топора» – поприветствуем гостей!

И снова грянули аплодисменты, но на сей раз не столь бурные. Джаз-бэнд, вещающий из оркестровой ямы, разразился короткой мелодической вставкой, после чего по команде бородатого, увешанного украшениями дирижера, умолк.

– И первым номером в нашей концертной программе станет… – конферансье икнул, оглядел зал хмельным взором и продолжил: – Первым номером станет монолог руководителя и духовного отца культа Черепахи – победоносного Дхарамы!

На сцену вышел лысый низенький мужчина с узкими глазами, одетый в оранжевый аляповатый плащ, под которым виднелась броня из какого-то металла с выгравированной на ней огромной черепахой.

– Сбрасывай шелуху, гадая над истиной, – начал Дхарама.

Жиденькие аплодисменты послышались в зале.

– Что ж, собратья мои в войне, я должен сказать вам самое главное, – отчеканил Дхарама. – Культ Черепахи на пороге больших изменений. Мы пришли из дальних краев с тайной миссией и столкнулись с необъяснимыми вещами. Мы, друзья, напоролись на сопротивление, которого никак не могли ожидать.

В зале присвистнули.

– Именно, – кивнул Дхарама. – У нас не лекция, записок из зала я читать тоже не стану. Однако – на что мы рассчитывали? Мы рассчитывали на то, что придем и заберем принадлежащее нам по праву без боя. Однако против нас выступило сразу несколько врагов. Первые называют себя «Потерянными детьми» и борются против всех, не разбирая правых и виноватых и не оставляя нам свободы действий. В их лице мы встретили жестокое и агрессивное сопротивление, полное ненависти и грубой силы, словно ими управляет сам дьявол – чего нельзя исключать в нашем шатком положении. Но самое дерзкое и дикое сопротивление встретили мы среди молодых пользователей Интернета. Свое отношение к нашему делу они шифруют в короткое и непонятное слово «симпоха», и, как не бились наши лингвисты и переводчики, все же до сих пор мы остаемся в неведении относительно происхождения термина и его значения. Эта самая «симпоха» отвечает на деяния культа Черепахи и славное дело Четвертого Рейха убивающим равнодушием. Боюсь, что для наших детей это является наиболее деморализующим фактором, а, к тому же, мы ничего не можем поделать с этой организацией, ведь ее участники вовсе не нарушают условий капитуляции. Надеюсь, каждому здесь присутствующему ясны высокие мотивы нашей миссии и ее неопровергаемая ценность. Поэтому каждый – повторюсь, каждый! – должен сделать максимум, приложить столько усилий, сколько потребуется, для окончательного и бесповоротного искоренения врагов. Благодарю вас, я кончил.