Война - пожизненная боль

Василь БЫКОВ

ВОЙНА - ПОЖИЗНЕННАЯ БОЛЬ

Предлагаемая читателю подборка писем Василя Быкова к Лазарю Лазареву - часть их большой переписки, которая продолжалась с середины 60-х годов вплоть до смерти писателя в 2003 году.

Все эти долгие годы их связывала самая тесная и “ничем не омраченная” - как пишет Быков в одном из своих писем - дружба.

Лазарев считал Быкова одним из самых значительных писателей “из так много давшего нашей литературе фронтового поколения”, и, вероятно, не было ни одного его произведения, на которое Лазарь Ильич не откликнулся бы статьей или рецензией. А Быков относился к нему не только как к близкому другу, но и как к советчику, единомышленнику и “проницательному критику”.

Многое из написанного Быков посылал Лазареву еще в рукописи, как первому читателю, с волнением ожидая его реакции, которая, случалось, содержала в себе и критическую оценку (например, он предостерегал писателя от “слащавой романтики”, считая неудачной его повесть “Альпийская баллада”). Когда в 1976 году Лазарев написал Быкову, что собирается писать о нем книгу, Быков ответил, что это известие его озаботило, “словно ее писать не тебе, а мне самому”.

Быков и Лазарев были одного года рождения (1924-го), и объединила их, прежде всего, принадлежность к одному фронтовому поколению.

“Мне было с ним легко и просто, как, может быть, больше ни с кем другим: мы принадлежали к одному поколению, у нас был примерно одинаковый опыт, который мы приобрели на войне. Разве что он отвоевался раньше меня - тяжелое ранение приковало его к госпиталям, в то время как я продолжал сражаться с немецкими танками. Но он и начал раньше - под Сталинградом, дошел до украинской земли, где мы оба пролили свою кровь”, - писал Быков о Лазареве в своих воспоминаниях.

В этот поколенческий круг единомышленников, как это хорошо видно по письмам Быкова, были постоянно включены и другие очень важные и близкие им люди - Алесь Адамович, Григорий Бакланов, Марк Галлай, Владимир Богомолов.

Конечно, Быкова и Лазарева объединял этот общий опыт и сознание того, что они выжили чудом. В одном из писем Быков упоминает, что “за все послевоенные годы не получил ни одного письма от товарищей по училищу, по войне”, а когда попытался в Подольском архиве выяснить некоторые судьбы, то просто испугался - столько смертей. А у Лазарева, поступившего 22 июня 1941 года в Ленинградское военно-морское училище, из всего набранного курса в живых осталось максимум десять процентов.

Конечно, война явилась для них самым главным жизненным опытом, нанесшим глубокие и отнюдь не только физические травмы. Пережитые физические и душевные страдания после войны усугублялись другой травмой - сокрытием и искажением правды: о непомерной цене победы, о бессмысленных жертвах, о жестокости, с которой сталинский режим вел эту войну, о непрекращавшихся репрессиях. Стремление к правде и поиски способов раскрыть ее были главной целью в жизни и того и другого. Это и объединило их с самой первой встречи.

Быков очень остро чувствовал, что травмированная память засасывает порой, как наркотик, не отпускает, но оба они считали, что единственный способ справляться с этим - писать и говорить. В своих воспоминаниях Быков приводит один из разговоров на тему “больной памяти”, которые, как это видно из писем, не прекращались между ним и Лазаревым до самого конца.

“Мы <…> говорили о нашей поганой жизни, одинаковой, что в Москве, что в Гродно, за которую когда-то проливали кровь. Но мы хоть выжили, а наши товарищи (97 из сотни) давно лежат в братских могилах, разбросанных от Сталинграда до Эльбы. Погибли, так и не узнав, когда окончилась война, - и это им особенно обидно. Может, думают, что мы все еще воюем? Как тот партизан из анекдота, который вышел из леса и спрашивает у деревенского хлопчика: “Где немцы?” Мальчик говорит: “Какие немцы? Война давно кончилась”. Партизан в сердцах выругался: “А я все поезда под откос пускаю!” Вот так же и мы. Война давно кончилась, а мы все не можем отвязаться от нее - все пишем о ней и пишем. Может, это для кого-то нужно? “Да, нужно, - говорит Лазарь. - Пока не прошла боль, надо писать”. - “Да уж сколько лет нет покоя от этой боли!” - восклицаю. “И не будет, - говорит мой друг. - Это наша пожизненная боль””.

Из писем Быкова 60 - 80-х годов видно, как это стремление к правде сопровождается изнуряющей борьбой с цензурой, с партийными органами, руководившими литературой, за каждый эпизод, за название, за фразу, как тяжело ему, что написанное им появляется часто в “отжатом и обскубанном” виде. Читая эти письма, надо еще и учесть то, чего сегодняшний читатель, возможно, уже и не осознает: что письма Быкова, посланные обычной почтой, все-таки полны недоговоренностей, ведь ему приходилось, безусловно, считаться с тем, что их может прочитать отнюдь не только адресат. Но и в таком виде они дают представление об удушливой атмосфере брежневской эпохи, в противовес весьма распространенным сегодня ностальгическим взглядам на тогдашнюю, такую “плодотворную” для развития литературы эпоху. На самом же деле, как это видно по письмам, на борьбу с разного рода Севруками уходили непомерные силы.

Письма Быкова, написанные в годы, когда началась перестройка, полны надежд на перемены, на возрождение Белоруссии и, что для него особенно важно, - на сохранение и возрождение белорусского языка. И он, конечно же, как мало кто, понимает всю важность “расчета” с тоталитарным прошлым и поэтому с такой болью описывает в одном из писем разгон первой публичной акции, проходившей в лесу под Минском на месте расстрела тысяч жертв Большого террора. В то время он много пишет о своей публицистической и общественной деятельности.

Но атмосфера в Минске начинает быстро сгущаться, и у Быкова не остается никаких иллюзий по поводу того, какие силы пришли к власти в Белоруссии в 1994 году. Написанные им в это время письма звучат так, словно написаны сегодня. Жить в Белоруссии становится ему все труднее: “Ну а о своей жизни, что тебе написать, - сволочная жизнь во всех отношениях…. Вот написал письмо и не знаю, как посылать - на какой адрес. Просто исчезают в черной дыре охранки <…> Телефонные переговоры стали выше возможностей”, - пишет он в одном из писем.

После того, как Быкова буквально выдавили из Белоруссии, письма стали приходить из Финляндии, из Германии, где он нашел временное пристанище, но тамошняя спокойная жизнь не могла избавить его от острого чувства одиночества, оторванности от родной Белоруссии, да и от России, хотя он по-прежнему старается очень внимательно следить за всем что печатается, в том числе и в “Вопросах литературы”. Он продолжает работать, пишет книгу воспоминаний, но “скитания на чужбине не прибавляли сил”. В самом последнем письме из Праги перед возвращением в Белоруссию он пишет: “очень хотелось бы встретиться. Но - не знаю”.

После смерти Быкова Лазарев в книге воспоминаний в посвященном ему очерке писал: “Сейчас я с печальным и светлым чувством перечитываю его письма… В них мне все время слышится его ровный спокойный голос, его неторопливая интонация человека, который ничего не говорит попусту…”

Письма хранятся в архиве Василя Быкова у Ирины Михайловны Быковой.

ПИСЬМА ВАСИЛЯ БЫКОВА ЛАЗАРЮ ЛАЗАРЕВУ (1960 - 2000-е ГОДЫ)

Дорогой Лазарь Ильич! [1]

Конечно, мне было очень приятно получить Ваше письмо с такой высокой оценкой моей повести [2]. По правде сказать, я уже начал сомневаться в ее достоинстве, потому что на русском языке вся эта история звучит несколько в иной тональности, чем в оригинале. Более того, после основательного потрошения в “Новом мире”, обретя некоторую стилистическую строгость, она лишилась кое-чего из того, что мне было дорого и важно для сути произведения. Ведь из 13 листов около 3 пришлось сократить.

Что касается печатных откликов, то я, конечно, не очень на них рассчитываю, готов принять и хулу, теперь мне уже ничего не страшно, т. к. мое дело сделано, я высказался. А моим единомышленникам и заступникам - сердечное спасибо, я всегда помню, что каждое правдивое слово в литературе, навлекая гнев ортодоксов, открывает и друзей, чья поддержка в конце концов неизмеримо важнее озлобления ничтожеств. Так что я с глубокой признательностью обнимаю и благодарю Вас, дорогой и очень по-человечески уважаемый мною Лазарь Ильич.

Искренне Ваш - Василь.

P. S. Мой самый сердечный привет Григорию, повесть которого я с наслаждением и тайным восторгом прочитал сразу же по ее выходе в “Сов. России” [3]. Отличная повесть и очень ко времени.

Низкий поклон Борису Б.[4], оказавшемуся столь милым и мужественным человеком.

В. Б.

Ноябрь 1964.

1 Из воспоминаний В. Быкова: “В ту пору часто ездил в Москву - по издательским делам и на разные мероприятия Союза писателей СССР. На одном из мероприятий в Центральном доме литератора познакомился с критиком и литературоведом Лазарем Лазаревым, о котором много слышал, а тогда впервые пожал его искалеченную на войне руку. Позже мы изредка встречались в Москве, я бывал у него дома, познакомился с его милой женой, умницей Наей. Лазарь стал моим другом и проницательным критиком, написал обстоятельную книгу о моем творчестве” (Быков В. Долгая дорога домой. М.: ACT; Мн.: Харвест. С. 205).

2 В своих воспоминаниях “Записки пожилого человека” (М.: Время, 2005.) Л. Лазарев пишет, что переписка с Быковым началась после отклика на его статью, опубликованную в журнале “Новый мир”, посвященную повести “Третья ракета” и книге “Журавлиный крик”.

3 Очевидно, В. Быков либо неверно называет издательство, либо называет повестью рассказ Григория Бакланова “Почем фунт лиха”, напечатанный в одноименной книге в издательстве “Советская Россия” в 1962 году. По этому рассказу позже М. Хуциев снял фильм “Был месяц май”.

4 Борис Исаакович Балтер (1919 - 1974) - писатель-фронтовик, майор.

***

Дорогой Лазарь Ильич!

Прошу прощения за задержку с анкетой[1]. Отвечать на нее я поначалу счел необязательным. Однако Ваша телеграмма меня устыдила и заставила в срочном порядке что-то набросать. Получилось резковато и общо. Но иначе не умею.

А мне очень хочется пожать вашу солдатскую руку. Это за ее подвиг на голосовании[2]. Да, да, весть об этом дошла и до наших провинциальных окраин. Очевидно в наш век такое - знаменательно. Наверно потому, что честно. Я очень рад за Вас и очень горжусь нашим с Вами знакомством.

Только что закончил новую повесть о войне. На этот раз без театра и слащавой романтики[3]. С кровью, страданием и коварством. Горбачев[4] срочно переводит для “Юности”. Но, я думаю, там она не пройдет. Разве что заставят переделывать все наоборот…

С приветом и глубоким уважением Василь Б. Мой привет также Нае и Вашим девочкам[5].

20/II - 65 г.

1 Ответы В. Быкова на вопросы анкеты “Вопросов литературы” к 20-летию Победы над гитлеровской Германией “О прошлом во имя будущего” напечатан в 5 номере журнала за 1965 год.

2 В советское время кандидаты в члены правления писательских организаций фактически назначались партийными инстанциями. Писателям предлагалось проголосовать за утвержденных партийной группой кандидатов. Речь идет о выборах членов правления московского отделения СП РСФСР. Несколько человек, в том числе и Л. Лазарев, проголосовали против навязываемых партийными органами кандидатов.

3 Речь идет о повести “Мертвым не больно”. “Без слащавой романтики” - ответ на критику Л. Лазарева его предыдущей повести “Альпийская баллада” (см.: Лазарев Л. Записки пожилого человека. М.: Время, 2005. С. 269).

4 Михаил Васильевич Горбачев (1921 - 1981) - переводчик произведений В. Быкова с белорусского на русский язык

5 Ная - Надежда Яковлевна Мирова (1927 - 2009), жена Л. Лазарева, девочки - дочери Ирина и Екатерина.

***

Здравствуй, Лазарь Ильич, дорогой мой дружище!

Прежде всего - большое тебе спасибо за все твои хорошие слова, которыми ты так щедро оделил мои во многом еще очень беспомощные творения. Принимаю это как аванс доброго и богатого человека, распорядиться коим постараюсь со всей осмотрительностью и усердием. Что же касается моих недостатков, то, конечно, я понимаю, что из чисто человеческой деликатности ты постарался быстренько пробежать мимо них. Что ж, спасибо, хотя я бы не обиделся. На правду из уст единомышленника грешно и глупо обижаться.

А я пристально и давно слежу за всем, что появляется в печати за твоей подписью, с удовольствием постигаю мудрую честность твоей натуры и, признаться, мне радостно сознавать, что есть в Москве такие люди, как ты. В провинции, по моим наблюдениям, более людей честных, человечных, простых, нежели их в столице, но зато здесь гораздо менее по-настоящему высокообразованных, умных. И потому особенно радостно видеть счастливое и редкое в наше время сочетание этих качеств в одном. Так дай бог ему мужества души и ясности разума на многие годы!

И еще - спасибо за нежные слова победного поздравления, которые почти растрогали меня, наверно потому, что я ощущал в себе почти то же самое. Как это ни странно, я за все послевоенные годы не получил ни одного письма от товарищей по училищу, по войне, никогда и никого я не встречал, после того, как где-нибудь расставался, сам убывая в госпиталь или туда же отправляя их. В Подольском архиве я пытался выяснить некоторые судьбы, но просто испугался: столько смертей! Впрочем, я и сам там фигурирую в качестве убитого и похороненного под Кировоградом1[].

В белорусском молодежном журнале с N 7 начинает печататься моя новая повесть “Мертвым не больно”. Жаль, что Миша Горбачев так и не дал тебе до сих пор с ней ознакомиться. На русском языке существует ее всего два экз., один из которых держит “Юность”, а второй Миша отдал Кондратовичу[2] в “Новый мир”. Но ни там, ни там судьба повести еще не решена. В Белоруссии же пошла неплохо, с благословения редактора П. Панченко, которому я давно и очень многим обязан. Не будь его, просто не знаю, где бы я в Белоруссии печатался.

Лазарь Ильич, дорогой дружище! У меня на языке и в душе очень много припасено для тебя самых нежных и самых сердечных слов, но я не хочу отбирать у тебя дорогое время. (Я до сих пор зол на себя за один вечер.) Не надо мне отвечать, все хорошее я пойму на расстоянии (есть же телепатия), остальное доскажем друг другу при встрече (если только повернутся на такое объяснение наши косноязыкие солдатские языки).

Самый сердечный привет твоей милой супруге и умницам-девочкам.

Нежно жму твою героиню-руку, - Василь (твой Василь).

Большой привет Григорию Яковлевичу. (А роман его все-таки отличный[3]. Это - концентрация смысла, не то что беллетристическая водичка К. С.[4])

В. Б.

2 июля 1965 г.

1 Матери Быкова ошибочно пришла на него похоронка. Из воспоминаний Быкова: “Дело в том, что на то поле разгромленный наш полк не возвратился, ушел по приказу командования в другом направлении. Тела убитых остались в степи, их замело снегом. Весной, когда снег стал таять, крестьяне Большой Северинки подобрали и свезли трупы в село, чтобы похоронить в братской могиле. И, очевидно, возле одного из трупов была найдена моя полевая сумка с документами. Вот и решили, что “подснежник”, возле которого валялась сумка, - Василий Быков. Позже на братской могиле в Северинке поставили обелиск, начертали на нем ряд фамилий убитых, тех, при ком нашлись документы. В том ряду была и моя фамилия” (с. 210).

2 Алексей Иванович Кондратович (1920 - 1984) - критик, в те годы ведущий сотрудник журнала “Новый мир”. Из воспоминаний Быкова: “Михаил Горбачев тем временем завершил перевод повести, но “Юность” отказалась ее печатать, и он отдал рукопись в “Новый мир”, который уже стал приобретать диссидентскую славу. И вот однажды мне приносят телеграмму из Москвы от заместителя главного редактора “Нового мира” Алексея Кондратовича с предложением опубликовать повесть, “если только вам не противен этот журнал”. Конечно же, я ответил согласием”.

3 Имеется в виду роман Григория Яковлевича Бакланова (1923-2009) “Июль 41-го”.

4 Скорее всего, роману Бакланова здесь противопоставлен роман Константина Симонова “Солдатами не рождаются” (1964).

***

Дорогой Лазарь Ильич!

Спасибо тебе самое сердечное за память и, разумеется, за книгу, озорную и остроумную, в которой ваш авторский коллектив блистает с совершенно неожиданной (для столь серьезных книжников-критиков) стороны[1]. Нет, в самом деле, очень интересно и очень хорошо и единственное сожаление, которое приходит по ее прочтении, - это по причине ее “тонкости”. Такое изящество ума хотелось бы читать и читать. Надоесть оно не может.

Надеюсь, у тебя все - слава богу, у меня тоже. В Москве давно уже не был, т. к. отпали все нужды в этот град стольный. Теперь - разве что на съезд, если таковой состоится.

Еще раз кланяюсь тебе и твоим соавторам. Сердечный привет твоей супруге.

С уважением жму твою руку -

Василь Б.

13 августа 1966 г.

1 Имеется в виду книга литературных пародий “Липовые аллеи”, авторами которой были Л. Лазарев, Ст. Рассадин и Б. Сарнов (М.: Советская Россия, 1966).

***

Дорогой Лазарь!

Прежде всего - извини меня за длительный увоз В. Гроссмана, которого я с огромным удовольствием, разумеется, прочитал тотчас же по приезде <…> Хотелось, как обещал, выслать начальный вариант повести, но так и не смог сделать это - от того варианта уже ничего не осталось, кроме исчирканных черновиков. Переделал я, хотя и не совсем так, как того добивались, но все же. Теперь повесть в наборе[1], если уже не набрана, обещали - в N 6-й дать.

Очень хорошо написал Григорий в N 4[2]: умно, верно, глубоко. Хотя цитата из Толстого, которая, по-видимому, выражает нынешнее творческое направление Григория, вызывает во мне некоторое опасение: мне лично очень хотелось бы читать за подписью Бакланова все же “политические” произведения, которые у него выходили превосходно. Но, возможно, столь же хороши будут и вечные темы. Дай бог!

Не знаю, когда ты получишь это, но тем не менее поздравляю с Первомаем (наверно, прошедшим), Днем печати, Радио и, разумеется, Днем Победы - больше всего.

Мой самый сердечный поклон Нае.

От души обнимаю. В. Б.

31 апреля 1968 г.

1 “Круглянский мост”.

2 Имеется в виду интервью Г. Бакланова Н. Журавлеву “Мастерство. Опыт. Существуют ли они сами по себе” (Вопросы литературы. 1968. N 4).

***

Дорогой Лазарь!

Спасибо тебе за память и отзывчивость - твой отклик на “Сотникова” оказался вторым и, понятное дело, был для меня оч. дорог. Что ж, пишу, как умею, как понимаю, хотя, разумеется, надо бы много лучше. Но я рад, что и это удалось, хотя с купюрами, с не моим названием[1]. В Минске идет только в N 11 “Полымя” и то после длительной проработки автора на двух редколлегиях. Правда, в нашей “Літаратуры і мастацтве” появилась уже большая и положительная рецензия, автором которой является сам редактор т. Прокша. Это хороший знак.

Ну а в остальном все обыкновенно и не очень радостно. Хуже всего то, что нет охоты работать. А может, и не надо…

Надеюсь, у тебя все благополучно - на службе и дома. Как-нибудь выберусь в М., свидимся. А пока мой сердечный поклон Нае, твоим девочкам. И Грише Б[2].

Галлаю[3] тоже.

Еще - спасибо!

Обнимаю, твой Василь Б.

7 сент. 70 г.

1 Из воспоминаний Быкова: “Как раз в последние дни старого “Нового мира” я приехал в Москву и узнал, что моя повесть идет в очередном номере. Следуя своему неизменному редакторскому принципу “не дразнить гусей”, Твардовский дал повести название “Сотников”. Это мне не очень понравилось. (Почему - Сотников? Ведь главных героев два! Рыбак и Сотников.) Но мне объяснили, что так лучше - назвать повесть по фамилии положительного героя. У Твардовского, мол, особые надежды на этот образ. Как, надо полагать, и у автора?” (с. 273).

2 Григорию Бакланову.

3 Марк Лазаревич Галлай (1914 - 1998) - летчик-испытатель, писатель.

***

Дорогой Лазарь!

Спасибо тебе за память и за книгу, интересную и близкую мне во всех отношениях. Вот немного освобожусь от дел и почитаю. Был в Москве проездом (летал в Бухарест), звонил тебе в журнал, но дело было с утра и тебя там еще не было. А потом мне Валя Оскоцкий[1] сказал, что ты справлялся у него о моем адресе.

Последнее время выдалось у меня суетным, трудным, какие-то дела, поездки, всякая мишура и мелочь. Временами оч. тягостно и неприютно, совсем не работается. Октябрь пробыл в Ялте, пообщался с Крутилиным2[], Тендряковым. Получил письмо от Гриши, но вот не наберусь духу написать ему, отмеченному высокой наградой[3]. Рад за его сына, который поступил. Молодец! А моему вот еще поступать…

Очень надо бы встретиться, поговорить, отвести душу. А то ведь, знаешь…

Надеюсь, у тебя все хорошо. Идем к финишу, а за ним, наверно, несколько другие заботы.

Передай, пожалуйста, мой сердечный привет Грише и его семейству.

И мой братский поклон твоей очаровательной Нае. И твоей художнице[4].

Будь здоров сам. Обнимаю.

Твой Василь.

11 ноября 73 г.

1 Валентин Дмитриевич Оскоцкий (1931 - 2010) - литературный критик.

2 Сергей Андреевич Крутилин (1921 - 1985) - писатель.

3 В связи с пятидесятилетием Г. Бакланов был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

4 Имеется в виду младшая дочь Л. Лазарева Катя.

***

Дорогой Лазарь!

Меня просто убивает мое театральное шествие по Москве, к которому я почти не имею отношения. Я с трудом написал 2 пьесы, одна из которых опубликована в журнале, но никем не поставлена, а другая в подпорченном виде поставлена МХАТом[1]. Остальное - поделки московских театров и их халтурщиков, только дискредитирующих мое имя. Но что я могу сделать? Они даже не всегда обращаются ко мне за разрешением на инсценировку, и я никаких прав на это не имею.

Недавно тоже был в Ленинграде, где на Ленфильме законсервирован фильм и от съемок отстранен режиссер[2]. Причина мне не совсем ясна, знаю только, что нерасположение военного ведомства к повести сыграло здесь не последнюю роль. А ведь была снята почти половина фильма. Ну да бог с ними. Над новой повестью еще продолжаю работать, кое-что переделываю, куда отдать еще не знаю, не буду спешить печатать. Недавно прочитал Гришкин роман, который мне в общем понравился: скрупулезно, честно, местами значительно[3]. Но - боюсь, критика вряд ли будет от него в восторге. Некоторые главы (как, напр., отличная глава с некрологом и подписью) вызывают мысль о цензурном недосмотре, а такое авторам не прощается.

В Москву пока не собираюсь, нет дел, немножко езжу по Неману, хотя погода у нас вынуждает желать лучшей - ветер и холодновато, не всегда солнце. Но на Немане хорошо, не то что в литературе. Журнал со статьей получил, спасибо. Статью прочитал с интересом, так славно ты меня представил детскому читателю, что я сам себя зауважал.

Как-нибудь, надеюсь, встретимся еще, если даст бог и будем живы-здоровы. А пока я обнимаю тебя, дружище, кланяйся, пожалуйста, Гришке, его семейству и своему семейству во главе с Наей.

Будь здоров.

Твой Василь.

25 мая 1975 г.

1 Из воспоминаний Быкова: “Еще когда я жил в Гродно, меня поманили театром. Приехал как-то Андрей Макаеиок, который был депутатом Верховного Совета от Гродненского избирательного округа, захотел с нами встретиться. Мы с Карпюком и Данутой водили его в ресторан, заходили к нему в гостиницу. Он у меня и спросил: “Слушай, почему бы тебе не написать пьесу? У тебя такой драматический материал. Напиши. Если что, я помогу…” Потом меня о том же просили купаловцы, режиссер Раевский, и я невольно поддался искушению, стал примериваться к пьесе. Конечно же, это должна была быть драма на тему минувшей войны. Но я все же не драматург и даже не любитель театра, что, очевидно, и повлияло на работу над пьесой. Когда меня уговорили прочитать свое произведение коллективу Купаловского театра, стало ясно, что шедевра не получилось. Но тут через того же Макаенка поступило предложение из Москвы, из МХАТА: мхатовцы хотели познакомиться с моей пьесой. Познакомившись, заведующий литературной частью театра сообщил, что пьесу необходимо немножко дотянуть, после чего МХАТ может ее поставить. Я взялся дотягивать. Дотягивание длилось чуть ли не целое лето, я извел килограммы бумаги, которую тогда нужно было “доставать”, но мхатовцы обнадеживали - еще немножко!.. Нашли уже и режиссера, молодого и талантливого Володю Салюка. Нашлась и актриса на одну из ролей - жена Салюка, тоже молодая и талантливая. Они приезжали в Гродно, чтобы поработать с автором и помочь ему дотянуть пьесу, которая получила название “Последний шанс”. Наконец, все вроде бы было сделано и меня пригласили во МХАТ на репетицию. И репетиция, и оформление будущего спектакля мне в целом не понравились; мало радости, судя по всему, доставили они и главному режиссеру Олегу Ефремову. Когда я увидел, как “обыгрываются” образы подпольщиков, которые вылезают на сцену и впрямь из-под пола, понял, что из подобных формалистических метафор реалистический спектакль не получится. Так оно потом и вышло <…>

“Таганка” уговорила меня попробовать написать пьесу, на этот раз - симбиоз “Сотникова” и “Круглянского моста”. Я обещал, учитывая сложность задачи; мне дали помощника, который, насколько помнится, все и сделал. Приехав на прогон спектакля, я мало что понял из увиденного. Но должен был через день идти с Любимовым в Минкульт, где после обсуждения будут решать судьбу спектакля - разрешат или не разрешат. Там меня ожидало много нового и даже интересного. Обсуждение проходило в шикарных старосветских апартаментах министерства культуры - с чаепитием, при полном уважительном внимании присутствующих. Обстоятельные выступления ответственных чиновников и их замечания заносились в протокол. Начальник главка восседал мрачной чугунной тумбой, но Юрий Петрович, казалось, не обращал на него ни малейшего внимания. Как, впрочем, и на выступления чиновников. В конце предоставили слово Любимову, который в присущей ему бескомпромиссной манере сказал, что он не мальчик на побегушках у Минкульта и даже у химика Демичева, он режиссер, ставит пьесу уважаемого автора и сделает только то, что сочтет необходимым. А если он чему-то скажет нет, то можете не сомневаться, что мнения своего не изменит, никто не может его заставить. Это его последнее слово. Поздней осенью состоялась премьера спектакля, названного “Перекресток” (“Перакрыжаванне”). Сценография, выполненная знаменитым художником Боровским, представляла собой несколько выложенных крестом бревен, по которым елозили персонажи пьесы. Я молчал. Театралам же этот антураж нравился” (с. 309, 314).

2 Имеется в виду фильм “Дожить до рассвета” режиссеров В. Соколова и М. Ершова (Ленфильм). Премьера состоялась в 1977 году. Из воспоминаний Быкова: “На Ленинградской киностудии сняли фильм на сюжет “Дожить до рассвета” - фильм неудачный во всех отношениях. Когда начиналась работа над фильмом, я несколько раз побывал на “Ленфильме”, поработал с режиссером, но сразу понял, что большого толка не будет. Не тот режиссер. По прежнему опыту я знал, что режиссеру-постановщику необходимы не столько ум и вкус, сколько характер и воля. Умение выбивать и добиваться. Режиссер Виктор Соколов был человек неглупый и честный, но не обладал всем набором необходимых в кинематографе качеств. К тому же у студии не хватало средств, материально-техническая база была ограничена. Вдобавок ко всему подвела погода: прежде времени растаял снег, что для съемок зимней натуры было гибелью. Режиссера отстранили, заканчивать съемки поручили другому, все пошло наперекосяк и завершилось полным фиаско” (с. 300).

3 Имеется в виду роман Григория Бакланова “Друзья” (1975).

***

Дорогой Лазарь!

Очень жаль, что наш последний вечер в Москве оказался таким неудачным… Но мы ждали, я был все время у Володи[1]. Он тебя любит и все внушает мне, что Лазарь оч. хор. человек. Но я это и сам хорошо знаю.

Посылаю тебе повесть[2], будет досуг - почитай. Но особенно не давай другим, разве 1 - 2 человекам - чтобы не зачитали и вообще… Рукопись эта последняя, у меня больше нет.

На том - до встречи.

Обнимаю,

твой Василь.

30.IX.75.

1 Владимир Иосифович Богомолов (1924 - 2003) - писатель.

2 “Его батальон” (1975).

***

Лазарь, дорогой дружище!

Давно уже не слышал твоего голоса, не читал твоих строк. Все собирался написать тебе, да что-то мешало: то дела, поездки, то нездоровье. Вырвали два зуба, да неудачно, в женский праздник, совпавший, на беду, с двумя выходными, сижу дома и маюсь от боли, прикидывая, сколько еще маяться до открытия поликлиники. И вот я в таком состоянии пишу тебе.

После долгого перерыва получил письмо от Володи, который ругает меня (кратко, но энергично) за мою киномягкотелость. Ругает поделом, но у нас разные выходные данные в кино, и я не могу действовать так, как действует он[1], хотя все мои фильмы получились сопливые, смотреть нечего. И еще он сообщает о том кислом выражении лица московского читателя, с каким он ознакомился с моей повестью[2]. Главная причина, как Володя сообщает, - языковые небрежности, о чем шла речь даже на Совете по белорусской л-ре в ЦДЛ в феврале. Но я склонен считать, что дело тут не в языковых небрежностях (которых, конечно, хватает в повести), дело, наверное, в другом. Появился случай безболезненно (перед начальством) куснуть Быкова, и это воодушевляет моих критиков, последнее время лишенных этой возможности. А Володя еще пеняет на меня за то, что я недостаточно прислушиваюсь к критике…

В настоящее время ничего не пишу и не хочется. Военная тема неисчерпаема, и в ней еще нашлось бы что сказать мне, но чувствую, где-то она изживает себя морально в народе, особенно после таких триумфальных и официальных юбилеев, как в прошлом году, читатель отворачивается, хочется чего-то другого. Но для другого нужна гораздо большая степень правды, чем та, которой обладает л-ра сегодня.

В Москве давно уже не был, надо бы подъехать, без дел, так просто. Но сперва надо сладить с зубами.

Во втором номере “Д. Н.” прочитал рассказы Г. Б.[3]. Трудно все-таки нашему брату переходить на партикулярные темы. Хотя когда-нибудь и придется. И непонятно, по какой причине Гр. отвернулся от меня… Жаль, конечно. Мне оч. жаль!

Недавно мне прислала письмо вдова любимого мной, милейшего Александра Бека. Пишет, между прочим, что ее дочь[4] работает в вашем журнале. Передай ей, пожалуйста, мой сердечный привет. Авось как-нибудь свидимся.

И еще - нижайший поклон твоей несравненной Нае. Лучшей из всех писательских жен Москвы. Пусть это будет моим запоздалым ей комплиментом в день 8 марта.

И будь здоров, дружище!

Авось вскоре встретимся и, может быть, возьмем по чарке. Что еще нам осталось…

Твой Василь.

8.III.76.

1 Владимир Богомолов решительно препятствовал созданию фильмов по своим произведениям, если считал, что они могут исказить их смысл.

2 Скорее всего, речь идет о повести “Его батальон”.

3 В журнале “Дружба народов” за 1976 год ( N2) были напечатаны рассказы Григория Бакланова “Хороший поход” и “Разжалованный”.

4 Татьяна Александровна Бек (1949 - 2005) - поэт, редактор, литературный критик.

***

Дорогой Лазарь!

Давно уже получил твое письмо, но все как-то не мог собраться с мыслями, написать тебе. Хотя писать-то особенно и нечего - самое значительное событие в моей жизни - приход весны, он наконец состоялся, второй день t° около 20°. Солнечно. И на душе соответственно посветлело.

Ты пишешь, что собираешься писать обо мне книгу, и это известие не скажу, чтобы обрадовало меня, скорее, озаботило, словно ее писать не тебе, а мне самому. Но в деле этом есть несомненный прок, а именно - наверное, мы лишний раз с тобой свидимся - в Москве или здесь, в Гродно. И это благо.

В Москве не помню когда уже был, надо бы наведаться, но занялся капремонтом зубов - а ремонт этот длителен, как и квартирный ремонт. Да и что делать беззубому в Москве? Володя иногда пишет, переживает смерть С. С.[1] На меня тоже эта смерть подействовала как-то особенно, чересчур уж подействовала. Может оттого, что С. С. был все-таки, как теперь посмотришь, редкий человек. И ко мне он всегда относился хорошо, все утешал и подбадривал.

У нас, в Минске, съезд, кажется, 11 мая (если не перенесут), все-таки хорошо, если бы ты сумел подъехать. Хотя бы на один день - вечер…

На днях звонил из Л-да А. Розен[2], приглашал на выступление в СП. Как-то мне это не очень легло на душу, хотя, с другой стороны, и неплохо бы встретиться с ленинградцами, которых я просто не знаю (за некоторым исключением).

Что же касается твоей просьбы относительно статей, рецензий в отдельной папке, то увы! Ничего почти нет, я специально не собирал, п. ч. подобного добра было много, и я не очень и читал все это. Не то, что собирать. Так что, по-видимому, если тебе надо, лучше будет все это разыскать в б-ках. А может, и обойтись без оного.

На этом - будь здоров, друже!

Сердечный привет Нае и дочерям.

Авось как-нибудь еще свидимся.

Обнимаю - Василь.

17 апреля 76 г.

1 Сергей Сергеевич Смирнов (1915 - 1976) - писатель, общественный деятель.

2 Александр Германович Розен (1910 - 1978) - писатель, драматург.

***

Дорогой Лазарь!

Давно я получил твое письмо да все не доставало то времени, то настроения написать тебе. Хотя и писать-то особенно нечего - сижу в Гродно, немного хандрю, немного хвораю, немного работаю. Вернее, пытаюсь работать. Как хорошо писать молодым, когда никакого опыта, служба, семья, малая квартира и мало денег. С возрастом это дается все труднее - и опыт - гири на душе.

Недавно прочитал статью Гришки[1] в твоем журнале, статья умная и справедливая. Хорош также его очерк о Канаде. Распутинская “Матера” что-то меня не прельщает, а вот Крутилинское “Окружение” в N11 [2] прочитал с удовольствием. В отличие от его первых двух военных книг эта сама правда, при этом правда во многих отношениях рискованная, как теперь принято говорить, - сложная. Не знаю, как он закончит, но написал начало и середину хорошо. Дай ему бог, однорукому праведнику!

Володя хочет на зимние каникулы в Друскеники, и я уже ездил туда на рекогносцировку. Квартиру достать легко, городок хороший, весь вопрос заключается в погоде. Пока у нас дождь и слякоть, снег нападал и тут же весь растаял. А он хочет походить на лыжах. А может, и ты с ним? За компанию.

Относительно гонораров - все правильно. Я запросил ВААП и мне прислали расчет: Переведено 428 марок = 132 р. Удержано: 25% - комиссионных в пользу ВААП, 30% - налога. Итого к уплате 69 р. 91 коп.

Вот такие наши заработки с помощью хваленого ВААПа! И это можно сказать за собрание сочинений, потому что в этот двухтомник вошло почти все, мной написанное, - 9 повестей. Ну да черт с ними…

Сердечный привет твоим девочкам.

И Нае, разумеется.

Да, еще передай мое самое кавалерское спасибо Е. Кацевой[3] за вырезку. Хотя прочитать, что они там пишут, я не могу, но в руках подержать приятно.

И - будь здоров!

Обнимаю, дружище,

- Твой Василь.

30.XI.76.

1 Статья Бакланова “Деловой человек” - Вопросы литературы. 1976. N10.

2 Повесть С. Крутилина “Окружение” была напечатана в журнале “Наш современник”.

3 Евгения Александровна Кацева (1920 - 2005)- ответственный секретарь журнала “Вопросы литературы”, переводчик.

***

Дорогой Лазарь!

Спасибо тебе за письмо и рецензию - сам понимаешь, насколько важно для меня твое суждение о моей новой вещи. Признаться, я уже побаивался, думал - не понравилось. Хотя, конечно, я понимаю, что мудрено ей понравиться в таком виде - отжатом и обскубанном - ведь несколько месяцев только тем и занимались, что приглаживали и подрезали все, что, разумеется, самое важное. Потому вот так и получается, что хочешь и ждешь напечатания, а напечатаешься и видишь, что радоваться нечему. И винить-то некого: все хорошие ребята и никто тебе зла не хотел.

Ну а теперь начинается второе действие: Москва-то пока молчит, а здесь уже заговорила крупнокалиберная артиллерия - в газетах статьи на полполосы - разгром полный. Оказывается, такого на войне не было, все было не так, командиры и бойцы были другие, автор исказил, извратил, очернил, опоганил… Терплю, что делать!

Дорогой Лазарь, читаю “Огонек” и Штеменко[1]. Удивительно, что последний мне внушил точь-в-точь такие же мысли. Значит, я тоже был наивный человек, полагая что Генштаб - это самый разумный штаб.

Астафьев хороший парень и хороший писатель, хотя с ним я встречался один раз. Правда, недавно в письме он меня сильно огорчил, сообщив, что повесть моя его “совершенно не устраивает в чем-то большом и главном”, и тут же несколько совершенно непостижимых восхищений Н. Грибачевым[2] (как писателем вообще) и его военными рассказами (в “Знамени”) - в частности. Чего-то тут я не понимаю.

В Москве, возможно, осенью буду, позвоню, разумеется. А пока жму твою руку, еще раз. Спасибо тебе, дорогой дружище, мой сердечный привет очаровательной твоей супруге, а также Григорию, о котором я давно уже ничего не знаю. (Отставить: сегодня получил письмо.)

С уважением - Василь.

(1976 г.)

1 Сергей Матвеевич Штеменко (1907 - 1976) - генерал армии. Быков имеет в виду его мемуары “Генеральный штаб в годы войны”. (Кн. 1 - 2. М.: Воениздат, 1973).

2 Николай Матвеевич Грибачев (1910 - 1992) - поэт, прозаик, советский общественный деятель.

***

Лазарь, дорогой дружище!

Был очень рад получить от тебя весточку, хотя дела твои, как видно из письма, далеки от радости. Я очень соболезную тебе по поводу смерти брата[1], действительно, похоже на то, что мы входим в полосу утрат, т. к., наверно, зажились на этом свете. И то сказать: шестой десяток коптим белый свет… Ужасно!

Я был в Москве на совещании, были кое-какие встречи, но в общем радостного было мало, не обошлось без неприятностей. Володя сурово поговорил со мной по телефону, выговорил мне за моих два слова в “ЛГ” о романе С. Крутилина, который мне (в отличие от его предыдущих романов) весьма понравился. Володя же смешал с грязью и роман и его автора, в чем он совершенно неправ. В целом же поездка эта за многие годы была самой худшей и оставила гнетущее впечатление по ряду причин. После нее сижу вот дома, пишу (немного), читаю и размышляю (много) о бренности существования. Как всегда, долго и мучительно жду весны, солнца, тепла, которые появляются всегда с большим опозданием. Повесть, как только она будет закончена, конечно, дам тебе для первой читательской пробы, хотя это будет не так и скоро - решил не спешить, даже написанная пусть отлежится[2]. Приглашения из ГДР не поступало, хотя было письмо от Кошута[3], где он обещал такое приглашение, но сначала известил меня о том, что германское телевидение планирует в мае снять (в Гродно) телефильм на тему “белорусский писатель В. Быков”. Надо ли говорить тебе, что такое известие подействовало на меня как сообщение о госпитализации в хирургическое отделение. Но что делать? Неудобно же отказать братьям-немцам…

Читал в “Дружбе народов” М. Галлая[4] и поражался, с каким автором ты меня познакомил когда-то! А я по недомыслию полагал, что он какой-нибудь отставной летчик, на досуге со скуки взявшийся за перо. А он, оказывается, вон кто! Гагарин, Королев… Написано очень хорошо, жаль, что у меня самый минимальный интерес к этой теме.

Дома все более-менее… Держим собаку колли, которая у нас теперь за любимого члена семьи. И правда, ласковая, умная, славная собака. Жена ее любит больше, чем обоих Василев вместе взятых. Василь[5] зубрит медицину, которая ему, как я полагаю, весьма опротивела за 2,5 уч. года. Но терпит парень, куда деваться. Надежда с душевной дрожью вспоминает недавние годы работы в школе. Ходит на курсы по вязанию, работает спицами, укрепляет себе нервы и не торопится накормить нас вкусным обедом. Мы ропщем!

Недавно по приглашению местных властей приезжала в Гродно Л. Шепитько, была премьера ее фильма. Я, правда, с ней не встретился, не довелось. Фильм смотрел в окончательном варианте, неплохо сделан. Но публика не очень валит. Не кассовая картина[6].

Вот такие мои дела и заботы.

Дорогой дружище, авось бог даст, и мы повидаемся еще, а пока я обнимаю тебя и желаю тебе здоровья и душевного равновесия. Сердечный привет Нае. Мой ей совет (как бывшего ученика), к казенному делу относиться по-казенному[7]. Так будет легче ей, казне и еще многим людям. В т. ч. и ее мужу Лазарю, которого я обнимаю еще раз.

Василь Быков.

29 марта 77 г.

1 Речь идет о смерти старшего брата Лазарева, контр-адмирала Д. И. Шинделя.

2 “Пойти и не вернуться” (1978).

3 Леонард Кошут (род. в 1923 году) - немецкий славист, переводчик, сотрудник издательства “Фольк унд Вельт” (ГДР).

4 Имеется в виду документальная повесть Марка Галлая “С человеком на борту”.

5 Сын Василя Быкова.

6 Из воспоминаний Быкова: “В скором времени получил письмо от молодой режиссерши Ларисы Шепитько, в котором она предлагала поставить на студии “Мосфильм” картину по “Сотникову” <…> Посоветовал ей обратиться к этой моей повести наш общий друг Алесь Адамович. И я согласился. Правда, Лариса еще должна была получить добро от руководства студии, киноглавка, отдела культуры ЦК. Но пробивная Лариса была полна надежд и все брала на себя. Однако далеко не все заладилось с самого начала. Прежде всего, беспокоил сценарий: кто напишет? Руководство студии возражало против авторства Быкова. Я не стал спорить - пусть сами выбирают сценариста. Выбрали молодого талантливого кинодраматурга и поэта Геннадия Шпаликова, который написал сценарий быстро и хорошо. Но к сценарию были и претензии, что-то в нем хотели по сравнению с повестью изменить. Я не возражал и написал Ларисе, что вообще предоставляю ей полный картбланш - делайте, что хотите. Меня вся эта киношная кутерьма давно не привлекала, сыт был ею по горло и хотел только одного, чтобы меня оставили в покое.

В покое, однако, не оставили, возня вокруг сценария продолжалась. Потребовалась моя поддержка как автора повести, и я приезжал в Минск, где Лариса вела переговоры уже с “Беларусьфильмом”. Из этих переговоров ничего не вышло: белорусские киновласти не осмеливались вновь связываться с прозой Быкова. Были уже научены. Лариса снова перекинулась на Москву, стала ходатайствовать перед центральными властями. Просила меня приехать. Я приехал в Москву, и мы с Ларисой договорились встретиться в Доме кино, вместе там пообедать. Народа было немного, разговору никто не мешал. Лариса сказала, что дело дрянь, снимать не дают. Кто не дает? А все! Надо пробиваться к самому Суслову. Я хотел было сказать: ну и пробивайтесь, но она меня опередила: “Надо вдвоем, сейчас я позвоню помощнику Суслова, и поедем!” Я не знал, что ей на это сказать. Дело в том, что еще лет шесть назад я слышал, что в ЦК принято постановление о моем творчестве, подписанное именно Сусловым. А теперь мне к нему ехать. Я в самые мрачные для меня времена никого ни о чем не просил. Пока Лариса ходила звонить, я многое передумал и охвачен был <…> одним желанием, чтобы все они, там, в сусловском ЦК, обратились в прах, даже вместе с моим “Сотниковым”. Я не хотел ни фильма, ни существования самой повести <…> Некоторое время спустя получил от Ларисы прощальное письмо, в котором она извинялась за причиненное мне беспокойство и сообщала, что вынуждена отказаться от замысла, которым жила почти два года. Ну, что ж - отказывается, так отказывается, меня это даже не огорчило. Меньше забот. В то же время мне было жаль Шепитько: столько времени отдала моей повести, с такой доброжелательностью!.. И все напрасно <…> Но я ошибался, Лариса всё же не успокоилась, что-то делала. Прошло еще с полгода и вдруг телеграмма: “Запускаем фильм, создаем группу. Музыку пишет Альфред Шнитке”. Что-то завертелось в желанном направлении <…>

Когда фильм был снят, начались обычные для советского кинематографа треволнения с его сдачей. Бдительные надзиратели из разных органов усмотрели в нем чрезмерность религиозных, христианских мотивов. Этому содействовала в какой-то степени музыка <…> А. Шнитке. Безусловно, это была <…> замечательная музыка, но ведь и критерии ее понимания тогда были особенные. Власти вообще не признавали Шнитке. То, что через двадцать лет стало несомненной ценностью, тогда воспринималось, как изъян <…> Лариса говорила, что и впрямь стремилась к возвышенной религиозности и даже хотела назвать фильм - “Вознесение”. В качестве компромисса дала название “Восхождение”, близкое по смыслу. Но все же то, да не то <…> Через несколько лет на Берлинском кинофестивале фильму “Восхождение” был присужден главный приз - “Золотой медведь”. “Восхождение” - самая лучшая из всех десяти экранизаций моих повестей” (с. 300, 303).

7 Надежда Яковлевна Мирова в течение 57 лет преподавала в московских школах русскую литературу.

***

Лазарь, дорогой дружище!

Спасибо тебе за поздравления с Праздником Победы, за твою память и дружеское внимание. Письмо твое тоже получил, но не смог вовремя ответить - замотался вконец. Во-первых, кончал повесть, во-вторых, ездил к матери на деревню, в-третьих, на меня свалилась такая чума, как переселение в новую квартиру, которое еще и по сегодня не закончилось. Ну и в добавок ко всему - простудился, совсем донял мой бронхит и астма. За это время накопилась масса дел, писем, литературных и прочих обязанностей. Не знаю, как выкарабкаться. Тем более, что не дают покоя газеты, журналы и журналисты, а также телевидение всех рангов и принадлежностей, ну и еще писательское начальство со своими все шире и шире развертываемыми мероприятиями. Куда бежать? В эти дни очень надо бы подъехать в Москву к Любимову (звонил, просил)[1], но ввиду нездоровья и переселения не смогу пока этого сделать. М. б. в июне. Хотя от постановки его не жду ничего хорошего, но уважаю его как человека и художника и потому не могу отказать.

В письме ты спрашиваешь, читал ли я прежние книги М. Галлая, - да читал и они оч. понравились. Да и последняя не плоха, конечно, только это не мой материал. Я об этом стараюсь ничего не читать. А прочитал ли ты С. Крутилина? Все-таки последний роман его хорош! Это самое лучшее о войне за последние годы. Возможно, еще хорошо напишет Бакланов - дай ему бог! Он может. Передай ему привет при случае. Володя меня позабыл и покинул, не знаю почему. Хотя понимаю его заботы…

Лазарь, дружище, спасибо тебе за хорошие твои слова о моих повестях, я правда думаю о них без всякого пиетета - так написал, как написалось. Все-таки эта тема - уходящая. Придут другие, напишут о другом, более близком и понятном читателям-современникам. А мы уйдем, и наши боли уйдут, как все уходит в этом мире в пропасть забвения. В ничто.

Будь здоров, дружище. И не забывай…

Привет Нае.

Обнимаю, твой Василь.

12.V.77 г.

1 Имеется в виду режиссер Юрий Петрович Любимов.

***

Дорогой Лазарь!

Спасибо тебе за обстоятельное письмо и хорошие слова в нем, которым я всегда рад. Мы тут с Володей вспоминали тебя и, конечно, пикировались, но это все он задирал меня - так ему хотелось. А в общем все было хорошо, хотя он не пил почти, пил я с Раисой[1]. Я рад, что у тебя вытанцевалось наконец с книгой[2], для которой я посылаю какое-то фото одного московского маэстро.

С квартирой я все еще вожусь понемногу - не могу никак обставить кабинет - полок для книг невозможно ни купить, ни заказать. Сваленные в углу книги так и лежат. Работать за эту зиму совсем разучился и не хочется, с большим азартом отдаюсь хозделам. Повесть идет пока в N 5 “Невы”[3] и в “Маладосці” в NN 3 - 4. Претензии пока минимальные там и здесь, авось пойдет, как написалось. Что же касается анкеты о Толстом, то это затруднительное для меня дело, разве что ты подъедешь и подтолкнешь меня. Правда. Хоть бы на денек-другой - давай, дружище. А то еще захватишь Володю, с которым мы еще не доругались по поводу его штабного прошлого. К сожалению, рукописи повести у меня сейчас нет, придется подождать выхода “Невы”. Может быть, где-нибудь в начале апреля я подскочу в Москву на денек, есть некоторые дела, но еще не знаю, когда конкретно. В “Худлит” напишу (относительно гонорара).

А теперь я тебя обнимаю и шлю привет Нае, Володе и Грише.

Будь, дружище!

Твой Василь.

23 марта 78 г.

1 Жена В. Богомолова.

2 Речь идет о книге Л. Лазарева: “Василь Быков: Очерк творчества”. М.: Художественная литература, 1979, которая проходила через партийные инстанции с большим трудом. Об этом см.: Лазарев Л. Записки пожилого человека. С. 279 - 280.

3 Повесть “Пойти и не вернуться”.

***

Лазарь, дорогой дружище!

Я, несколько замотавшись, потерял представление, где ты сейчас должен быть: дома или в отъезде, поэтому промедлил дать знать о себе. Хотя у меня все, как и было, разве что с той разницей, что наступило наконец лето, и стало теплее на душе. Иногда выезжаю за город, хотя здесь не то, что в Гродно, где недалеко можно было найти уединенный уголок, особенно на Немане. Здесь проедешь 100 км и все многолюдно, тем более в дни уикэнда.

Вышла наконец “Нева” с повестью, ленинградцы молодцы, я их люблю за то, что они особенно не лезут ни в систему образов, ни в язык и бережно правят, так чуть-чуть. Кажется, в повести ничего не переиначено, и за то им спасибо. Недавно прислал с “Мосфильма” письмо твой режиссер, и я дал ему право вести с начальством разговор о купле права на экранизацию. Сам я сценарий писать не хочу - устал уже от киноволокит, связанных с предыдущими повестями. Получил письмо от Маргариты[1] из Софии, сообщает, что СП Болгарии направил мне приглашение на сентябрь, но, по-видимому, в этом году я не смогу им воспользоваться, как-нибудь отдохну в своем краю. Было бы только лето, тепло и солнце. Володя время от времени присылает мне карточки из архива на давно забытых сослуживцев, и это, конечно, ранит мою память тоской по давно ушедшим годам - войне и молодости. В общем я понимаю его пристрастие к Подольску[2], отрешиться ему от архива будет не просто. Засасывает память, как наркотик.

Надо и хочется подскочить в Москву, но все не получается по ряду причин. Никогда еще такого не было, чтобы я полных 5 месяцев не был в Москве. М. б. в июне.

Вот такие мои дела!

На семейном фронте без изменений. Предстоит самое неприятное…

На этом я тебя обнимаю. Кланяйся от меня Нае и, при случае, Григорию. (Читал его отрывок в “ЛГ”, рад: прежний Бакланов! Дай бог ему хорошо написать.)

Будь! Василь.

3 июня 78.

У меня появился телефон: 23 - 11 - 57

1 Маргарита Митовска - славист из Болгарии.

2 Имеется в виду Подольский военный архив.

***

Лазарь, дорогой дружище!

Слышал от Володи, что ты в Малеевке, что-то пишешь и доводишь до совершенства лыжное мастерство, тем более, что погода в этот сезон благоприятствует. Наслышан, кроме того, о твоих журнальных делах[1]. На днях виделся с Сашей[2], и он горевал по этому поводу. Но что делать? Я думаю, что надобно все предоставить воле божьей, как это любил говорить Л. Н., он знает, куда правит. А может, даже и лучше, если ты скинешь, наконец, этот хомут, который тер твою шею столько лет. Может, станет свободнее на душе. Авось как-нибудь не пропадешь, на кусок хлеба заработаешь, а о внучках позаботятся их родители.

У меня прежняя суета-сует, не дают вздохнуть ни одного дня, жду лета, чтоб куда-нибудь смыться, куда не достает телефон. Да и здоровье вынуждает заняться им по-настоящему, потому что иначе оно всецело завладеет мной. В Гродно наконец развязался, Ирина переехала ко мне, хотя, разумеется, там у нее остались еще глубокие корни - сын, квартира, внук, кое-какие дела. Но в ней теперь единая моя отрада[3].

Где-то в конце женского праздника грозится нагрянуть Володя с Раисой, и я буду рад ему, тем более что давно уже не виделись. Плохо вот только, что у него разрегулировались контакты с некоторыми из моих близких друзей, не знаю теперь, как совместить их. Он же ведь непреклонен, хотя совершенно не из чего лезть в бутылку. Просто каприз.

В двадцатых числах марта будем в Москве. Меня вызывают (вернее приглашают) на совещание молодых в качестве руководителя одного из семинаров, и я дал согласие, чтобы побывать в Москве и повидаться. Думаю прихватить Ирину. Надеюсь, ты к этому времени закончишь свой малеевский отпуск.

Вот такие мои дела.

Сердечный привет Нае и твоим девочкам, очень хочу, чтобы ты сохранил бодрое расположение духа. Все как-нибудь устроится…

Обнимаю, дружище, твой Василь.

1 марта 79 г.

1 После ухода В. Озерова с поста главного редактора “Вопросов литературы” на его место был назначен М. Козьмин, крайне неудачная кандидатура для такого поста. (См. об этом: Лазарев Л. Записки пожилого человека. С. 464 - 467.)

2 Алесь (Александр Михайлович) Адамович (1927 - 1994).

3 Из воспоминаний Быкова: “В теплом солнечном мае 1978 года ко мне в Минск из Гродно приехала Ирина Суворова, с которой мы долго по доброму дружили, работая в газете. С Ириной я познакомился, когда она была студенткой отделения журналистики БГУ и приезжала в Гродно на практику. Вскоре после того я во второй раз очутился в армии, уехал на Дальний Восток, а Ирина, окончив учебу, вышла замуж, родила сына Сережку и почти до самой пенсии проработала в “Гродненской правде”. Там я ее и застал, вернувшись из армии. Ирина одной из первых в редакции оценила мои литературные опыты, обнаружив отменные знания и совершенный литературный вкус. Потом она стала моей машинисткой-первопечатницей и первым критиком моих произведений. Я был ей благодарен за всё, и эта благодарность постепенно переросла в постоянное чувство. Чувство это приобрело особый характер, когда я попал в черную полосу литературно-политических издевательств, когда гродненское начальство и многие мои коллеги-писатели и журналисты стали проявлять ко мне неприязнь. Ирина стояла на своем, поддерживала меня и верила в мою счастливую литературную судьбу, хотя с каждым годом испытаний становилось всё больше” (с. 329).

***

Лазарь, дорогой дружище!

Дважды не смог тебе дозвониться, чтобы поблагодарить тебя за хорошие слова обо мне в “ЛГ” и делаю это письменно. Спасибо, дружище! Живу я в общем неплохо; тем более что наладилась наконец погода, но много по-прежнему ненужной суеты и казенщины. Иногда выезжаем с Ириной на природу, хотя природа, особенно в выходные, почти недоступна - за каждым кустиком - автомобиль, а возле куча полуобнаженных тел… Донимает еще всяческое чтение (рукописей, книг), малоинтересное, но такое, от которого уйти невозможно.

Гришкину повесть[1] я прочитал, она мне очень понравилась, и теперь я веду переговоры с “Известиями”, чтобы написать о ней. Пока согласовывают. В Минске лит. жизнь проходит в тишине и мероприятиях, ничего особенного. Саша, кажется, отдыхает после больницы, но мама его все там же, она плоха. А Саша очень привязан к ней.

В начале июня я собираюсь в Болгарию на какой-то симпозиум, возможно, вдвоем с Ириной подъедем в Москву, надеюсь, тогда повидаемся.

Вот такие мои дела.

А как ты? Как дела в лавке? Как Ная и дочки-внучки?

При случае черкни хотя бы вкратце, п. ч. застать теперь меня дома трудно.

А пока мы с Ириной обнимаем вас с Наей - будьте здоровы!

Привет Гришке и Володе.

Василь.

21 мая 1979 г.

1 “Навеки девятнадцатилетние”.

***

Лазарь, дорогой дружище!

Шлем тебе привет от далекого теплого Черного моря, которое, хотя и холоднеет понемногу, но еще терпимо и ласково. Погода тоже пока сносная, хотя могла бы быть и потеплее. Я с некоторой осторожностью купаюсь, Ирина более решительная в этом деле. Условия, в общем, весьма ширпотребовские, вначале не было воды вовсе, и я уже горько пожалел, что приехал сюда. Потом дали воду, и мы почувствовали себя счастливцами. Как мало, оказывается, человеку надо.

Из литераторов здесь не так много, были и скоро уехали Гранин и Трифонов, приехал В. Огнев, А. Марков[1]. Мы харчимся за одним столом с Николаевыми[2], немного поодаль Женя с дочерью[3] и Татьяной Бек. Мы с Ириной ездили на экскурсию в Н. Афон и пещеру, в общем, грандиозное подземное зрелище, эти пещеры. Скучать не приходится, т. к. здесь собралось довольно мощное землячество из Минска, и почти каждый день утром нас будит телефонный звонок из соседнего номера - это Володя Короткевич[4], который вчера в застолье уснул до ужина, приглашает зайти похмелиться, т. к. он уже с 5 часов ждет этой минуты. Худо, однако, что здесь нет водки, чачи тоже, приходится довольствоваться довольно гнусным и дорогим местным коньяком и кислым вином в больших бутылках. Люди, привыкшие к водке, зело страдают…

Вчера Женя сказала, что разговаривала с тобой и что книга, наконец, подписана. Слава тебе господи! А то я, признаться, очень беспокоился, как бы твой столь громоздкий труд не пошел коту под хвост. Может, теперь еще выйдет к концу года. Мне так и не известно, что у Вали, кто там кого? Баруздин[5] что-то темнит, Валя не пишет, а дозвониться до него мне не удается.

Вот такие наши дела.

Здесь мы решили отсюда лететь в Минск, не заезжая в Москву, как предполагалось ранее. Лучше мы приедем в Москву из Минска, налегке, не обремененные курортным багажом, тем более, что 20 ноября мне там надо быть обязательно (вечер в библ. им. Ленина). А может, подъедем и раньше. А отсюда 17-го утром всем кагалом отправляемся в Минск, где надобно немного передохнуть от курортно-литфондовской страды.

Что нового у тебя? Как в журнале? Как в этом году вкалывается Нае? Как внучки?

Что в Москве?

Выкроишь времени - черкни пару строк сюда по адресу: Абхазия, Пицунда, Литфонд - мне.

А пока я обнимаю тебя, Ирина тоже.

Поклон Нае, всем твоим девочкам, полковнику[6] разумеется.

И - будь!

Обнимаю - Василь.

2 окт. 79 г.

1 Владимир Федорович Огнев - литературный критик, Алексей Яковлевич Марков - поэт.

2 Александр Маркович Николаев (1925 - 1997) - поэт. Был в Пицунде вместе с женой.

3 Евгения Кацева с дочерью Наташей.

4 Владимир Семенович Короткевич (1930 - 1984) - белорусский писатель, поэт, близкий друг В. Быкова.

5 Сергей Алексеевич Баруздин - писатель, в то время главный редактор журнала “Дружба народов”.

6 Так Быков в шутку называл Богомолова.

***

Дорогой Лазарь!

Журнал получил, спасибо тебе, хотя архивов я не держу, все уничтожаю, чтобы после меня не оставалось заботы хорошим людям. Ирина, правда, кое-что подбирает, оброненное под стол, я же сжигаю все черновики и варианты.

Вот настало лето, вроде тепло, а настроение никак не укладывается в норму, терзают разные заботы - большие и малые. Да и суета не уходит на летние каникулы, прет в прежнем темпе, еще с ускорением. Все-таки куда-то езжу, на природу, на родину, в Гродно. Провели вечер памяти А. Твард., где я председательствовал; Саша, правда, убежал в Москву, где намеревался выступить и заготовил речь. Но увы! Слова не дали. А у нас говорили все, кто хотел.

Где-то в ближайшее время грозится приехать Володя. Будет хорошо. Было бы еще лучше, если бы вы спарились и прикатили на выходные хотя бы.

Ирина сейчас в Гродно, поднянчивает внука. На днях должна приехать.

Обнимаю тебя, дружище; целуй Наю и твоих девчат. Сердечный привет Жене.

Будь - твой Василь.

25 июня 80 г.

***

Дорогие Ная и Лазарь!

Показалось нам, что вы приопоздали с отпуском и с Дубултами, хотя в этом году мудрено не опоздать - у нас было всего 10 дней сносных в июле. Сейчас же хмарь и хлад. Мы тут только два раза искупались в озере, остальное время ждем лучшей погоды. На днях ездили с Адамовичами за грибами, но увы! Саша вместо грибов привез домой еловых веток с шишками. Впрочем, ему теперь не до грибов, он в списке кандидатов в членкоры и ждет голосования. Еще с ним соседствует И. Шамякин[1]; И. Науменко[2] баллотируется в действительные - шибко ученый человек. Ну и еще у нас горячая тема: кто будет вместо Шамякина, который уходит со своего 30-летнего поста в СП. Это действительно любопытно, хотя до съезда еще полгода, еще много кандидатур переменится.

Володя где-то запропастился и не звонит, Саша трепещет в ожидании его звонка, а я жду книги. Но пока нет ничего. Слабовато, леностно работается; немного ездим по окрестностям, наблюдая, как уходит лето. Почти не придя.

А как вы? Купаетесь ли? Как Балтика? И Латвия? С кем соседствуете?

Адамовичи кланяются. Мы вас обнимаем зело и борзо. Желаем солнца и теплой воды.

Может быть, плюнем на все и сорвемся в Ригу. Поездом, скорее всего. Но пока - ?

Ну - будьте!!

Василь и Ирина.

10 авг. 80 г.

1 Иван Петрович Шамякин (1921 - 2004) - белорусский писатель, председатель ВС Белоруссии.

2 Иван Яковлевич Науменко (1925 - 2006) - белорусский писатель, академик АН БССР.

***

Дорогие Ная и Лазарь!

Очень надеемся, что вы довольны - после московской жары имеете полную возможность позябнуть, а может даже и погреться. С холода это хорошо! Мы тоже очень надеялись присоединиться к вам, но вот боги и обстоятельство, по-видимому, против - не получилось в середине месяца, а теперь и вовсе не получится: набежали дела, одна поездка и два юбилея. Счастье было так возможно, но увы!

Весь август стучали попеременно на машинке - печатали мою повестуху, которую я наконец добил. Не знаю, что получилось, еще никому не давал, очень озабочен теперь вторым этапом творчества, самым ответственным и непостижимым - печатанием. Не знаю, как пойдет и пойдет ли.

Звонил Володя, его дела не блестящи, но он не теряет присутствия духа - напряженка продолжается. Говорил, на “Н. М” идет М. Алексеев, на “Москву” - Проскурин. С чем вас и поздравляю.

Читали статью Гр. в “Л. Г. ” - умная и злая статья, так и надо. Привет им - Баклановым. Саша - в Коктебеле, а тут над ним сгущаются тучи…

Мы вас обнимаем и желаем благополучно добыть.

Василь и Ирина.

20 августа 1980 г.

***

Дорогие Ная и Лазарь!

От мирной и благостной Балтики шлем вам пламенный привет на вашем кровожадном Черноморье.

Вот уже неделя, как мы тут счастливы - я - впрягшись в свою творческую тачку, а Ирина - наоборот: высвободившись от бытового ярма. Тут тихо и даже погоже: днем светит солнце, по-осеннему, конечно, не жарко. Но и не холодно. Под окном моего кабинета (окном во всю стену) тихо покачиваются верхушки молодых сосенок, вдали виден горб дюны, край залива и горизонт.

Понемногу вхожу в рабочее состояние, хотя это непросто, особенно за полгода разленившись, развратившись суетой и рядом объективно-субъективных причин. Но как-нибудь! Авось что-нибудь и родится в моей голове. Конечно, надо бы в большей дозе потреблять здешнюю прекрасную природу, но ведь… Утром я сажусь за стол и с тоской поглядываю в большое окно, дожидаясь Ирину, которая пошла в поселок - к киоску Союзпечати. Требуется пресса. О, эта пресса, сколько в ней новостей и иллюзий!.. Тем не менее в одном из номеров “Комсомолки” обнаружил послащенную пилюлю, приписанную по одному случаю моей особе. Небольшая пилюля, но почти сладкая. Зачем только?

Народу здесь немного, и тот малознакомый, окололитературный, по-моему. Соседями нашими (визави) за столом в столовой стали супруги Кулешовы (он Василий Иванович), что это такое - мне не очень понятно. Из литовцев знаком один Вс. Бубнис, с ним иногда переговариваемся. Здесь в разгаре грибной сезон, москвичи таскают их корзинами, но у нас к грибам предубеждение, вывезенное из радированной Белоруссии. Лучше водка, чем грибы. Кстати, здесь вполне доступна во всех смыслах.

А как вы? Как настроение (курортное), условия (бытовые)? Лазарь, не позволяй Нае заплывать за буйки и не смейте ступать на трап. Ни шагу с сухопути! Мы здесь на море лишь смотрим с бугра. Все-таки погибать на суше и на море - две большие разницы, как сказали бы одесситы. А они знали толк в море. Чего не скажешь о новороссийцах[1]. Здесь не много опасностей, разве что кабаны, которые за две прошлых ночи основательно перерыли газон под нашим окном. Но мы их не видели, спали. Видели только ежа, - зачем-то приходил к нашим ступенькам. А еще у нас живет кем-то покусанная молодая кошка, которую сердобольно подкармливает Ирина.

Прожили тут уже 5 дней - говорит Ирина. Еще только 5 дней, думаю (молча) я. (Несмотря на имеющуюся у этого “я” информацию о мерзкой погоде в Минске. - Приписка Ирины Быковой). Здесь принципиальная несовместимость между нами. Надеюсь, красноречивая несовместимость… Хотя за остальные 19 дней еще многое может измениться.

Итак - салют вам! Теплого солнца, бесштормового моря!

Пишите.

Обнимаем - Василь и Ирина.

14 сент. 1986 г.

1 Вероятно, имеется в виду затонувший незадолго до этого под Новороссийском корабль “Адмирал Нахимов”.

***

Дорогой Лазарь, посылаю тебе мое очередное творение[1]. Скажу сразу: я крайне недоволен повестью, что-то я в ней не сумел peaлизовать, хотя еще и не понимаю, что. Только чувствую. Может, тебе это увидится яснее. Читай, черкай. Я буду ждать твоего слова и пока никому рукопись не посылаю.

Обнимаю тебя и Наю, Василь.

29.I.87.

1 “В тумане”.

***

Милый, болеющий, дорогой Лазарь!

Посылаю тебе 5 страниц с уточнением Войтика. Вынь, пожалуйста, из рукописи страницу 111-ую и на ее место вложи эти 5 страниц. А потом прочти, пожалуйста, что получилось.

По-моему так будет лучше.

Название оставляю “В тумане”.

Вот и все.

Выздоравливай.

Поклон многотерпеливице Нае.

Я позвоню.

Обнимаю, оч. оч. Твой Василь.

8 февраля 1987.

***

Милые наши и далекие Ная и Лазарь!

Надеемся, вы уже акклиматизировались, передохнули. Ная сплавала в Синоп[1] и обратно, подзагорели и - поработали. Мы же здесь еще только прилаживаемся к отдыху и работе, я прохожу стадию психотерапии (самоуговоров), Ирина с утра пораньше бежит в поселок, чтобы внедриться, как она говорит, в очередь за прессой, которую привозят к 12 час. Интерес к прессе здесь еще подогрет событиями в Вильнюсе и Каунасе, в которых приняло участие 100 тыс. и 50 тыс. литовцев со старыми национальными флагами и пением старого гимна. Выступления всех участников были встречены овациями, хлопали почти после каждой фразы, в т. ч. и секретарю ЦК[2]. В общем, все справедливо, м. б. за исключением одного момента, а именно: обобщения относительно национального (русского) происхождения того, что их постигло в конце 40-х и после войны. Это, в общем, прискорбно. Но и этому есть объяснение.

А у нас, в Минске, организаторов 10-тысячного митинга на месте расстрелов в 30-х годах[3] оштрафовали по 50 руб. - за “незаконность” проведения. Словно Белоруссия на другом континенте! Где-нибудь в Лат. Америке. Теперь вся проблема в том, что последует дальше.

Лазарь, прочитал твой мемуар о Б. Слуцком и по-доброму позавидовал: очень хорошо (во всех смыслах) ты написал. И умно, и сердечно, и тактично. Я не был знаком с Б. С, хотя всегда с интересом читал его стихи, и теперь приходится только пожалеть о том, кого мы потеряли. Потеряла литература. И - наша тема проклято-военная.

Очень желаем вам ласкового солнца и теплого моря. Отдыхайте, набирайтесь сил для Москвы. Их вам понадобится еще много. Как и всем нам.

Обнимаем сердечно, ваши Василь и Ирина.

28 авг. 88. Нида

1 Намек на очень дальние и многочасовые заплывы в море жены Лазарева Наи.

2 Все это транслировалось по республиканскому телевидению.

3 Куропаты - лесное урочище на северо-восточной границе Минска, где были обнаружены массовые захоронения расстрелянных в конце 1930 - начале 1940-х годов. Из воспоминаний Быкова: “Эти события произошли накануне Дзядов - нашего национального праздника. Предполагалось, что БНФ примет в нем участие. Но было решено, что поскольку Дзяды - праздник религиозный, то участие в нем - личное дело каждого. Я тогда загрипповал и на кладбище не пошел. А именно там развернулись трагические для минчан события. Когда тысячи людей двинулись от станции метро к Восточному кладбищу, их уже ждали шеренги войск и милиции - с “воронками”, спецавтобусами и даже с водометами. Людей стали разгонять, избивать, травили их газом из портативных баллончиков. Брызнули в лицо Позняку, который шел во главе колонны. Но Позняк не отступился. Он направил шествие на окраину, в сторону Куропат. Однако и там дорогу колонне перегородили войска. Тогда Позняк повернул колонну в поле. И в чистом поле под снегопадом с хмурого неба состоялся молебен. Над морем людей реял белокрасно-белый стяг. Выступали ораторы и среди них писатель Владимир Орлов. Во время шествия и молебна, когда он закончился, множество людей были схвачены, избиты и отправлены в милицейские участки. Утром я связался с московским журналом “Огонек”, редактором которого тогда был В. Коротич, - журнал в ту пору был самым радикальным печатным органом страны. Редакция мне ответила, что пришлет в Минск спецкора, но хорошо бы дать материал об инциденте незамедлительно, в номер. Ночью я написал статью, продиктовал ее в редакцию по телефону, и она сразу же появилась в “Огоньке”. Статья называлась - “Дубинки вместо перестройки”. Это был первый материал о подавлении национально-освободительного движения в Беларуси” (с. 400).

***

Дорогие Ная и Лазарь!

Получили ваше послание и немного завидуем вам. Утешаемся разве тем, что пару недель спустя завидовать будете вы, а мы будем нежиться на нежарком балтийском солнце. Но это потом, а пока… Пока у нас просто холодновато, выпадают дожди. Мы стараемся ежедневно бывать на даче, хотя ночуем дома. Серьезную работу пока откладываю на потом, теперь же заедает текучка. Как и всегда. Кажется, не освобожусь от нее и в Ниде.

Убивает московская пресса - дружный хор против прибалтов и проч. Какие прелести выдает “Литроссия” в дополнение к прочим. Доходит до того, что мне Ирина не дает читать этой мерзости, чтобы не портить настроения. Но все равно читаю.

Впрочем, и наша не лучше.

На днях получил из книжной лавки мою горемычную книгу. Спустя четверть века после написания. Стал читать и отложил - масса опечаток, на целых страницах отсутствует тире перед прямой речью - экономия это, что ли? Корректоры, по всей видимости, ее и в руках не держали.

Звонил из Киева Пархомов[1], и я тоже сделал несколько страничек о Некрасове. Но не умею я этого… О Некрасове надо писать или все, или ничего. А Конецкий, конечно, возмутителен[2]. И по отношению к Некрасову, и по отношению к Катала[3]. Как так можно, будучи Конецким?

Саша побыл 3 дня в Минске и укатил в ФРГ читать лекции о борьбе за мир. Чрезвычайно динамическая фигура. Но его отлуп Кожинову[4] хорош. Молодец Саша!

Очень желаем вам долго плавать, но далеко не заплывать. А непослушную Наю надо водить на пляж на шнурке, коли она так себя ведет. Но Лазарь на это не способен - это бы сделала любимая внучка. Знаю это по своей Ирине.

Прочитала это Ирина и сказала, что я люблю прибедняться, что погода у нас не такая уж бяка. Но это она ввиду задетости в предыдущем абзаце.

А в общем - о’кей!

Будем так думать.

Солнца вам, теплой воды, нештормовой погоды!

Обнимаем - Василь и Ирина.

5 сент. 1989 г.

1 Михаил Ноевич Пархомов (1914 - 1993) - киевский писатель, друг Виктора Некрасова.

2 Конецкий В. Последняя встреча: воспоминания о писателе В. П. Некрасове // Огонек. 1988. N35.

3 Жан Катала - французский журналист, переводчик с русского яз., многие годы корреспондент французской газеты в Москве.

Из воспоминаний Быкова: “Оказалось, произошел недосмотр. Предисловие к моей книжке написал Жан Катала, журналист и дипломат, который охладел к компартии и стал критиковать Жоржа Марше. Поэтому ФКП не хочет, чтобы книга с предисловием Катала продавалась на празднике “Юманите”. Я эту новость принял спокойно - не хотят, так не хотят, пусть не продают. Мне меньше заботы. Все равно за книгу мне не заплатят, очевидно, мой гонорар уже пошел на нужды иностранного отдела ЦК КПСС. (Сколько потом во Франции ни выходило моих книг, гонорар всегда присваивался Москвой. Только в последний раз, уже в годы “независимости”, атташе по культуре привез мне в Минск немного франков.)” (с. 318).

4 Открытое письмо Алеся Адамовича Вадиму Кожинову “Как прореживать “морковку”” (Огонек. 1989. N35).

***

Лазарь, дорогой дружище!

Сегодня получил твою открытку с твоим таким особенным почерком. Спасибо, дорогой. Я в этот раз почти никого не поздравлял - не было никакого настроения. Да и получил всего ничего - каких-нибудь 4 - 5 поздравления. Одних уж нет, а другим, как и мне, не до того. Жизнь становится все более отвратительнее во всех отношениях, а у нас еще эта отвратительность накладывается на неотвратимо надвигающуюся старость. Кажется, из всех зол эта, последняя, будет самой удручающей. Не знаю, по какой из причин - личной или общественной, - но куда-то все дальше уходит литература. Не только сам не пишу, но даже не хочется читать, тем более что почти все (все!) московские журналы от нас отрезаны (нет подписки), а теперь вот отрезают и последние демократические газеты (на второе полугодие, напр., нет подписки даже на “Известия”, которой я особенно дорожил. Минских газет хватает, но это почти все официозы, конечно, коммунистические, за исключением 2 - 3 малоформатных, редакторы которых уже имеют по 3 - 4 судимости и пустые счета в банках. Проблема политическая все та же: коммунистический тоталитаризм в условиях экономической катастрофы. Для того чтобы удержать власть перед лицом вполне возможного взрыва, придуманы выборы президента, сдача суверенитета, объединение денежных систем и проч. При полной апатии народа, безучастности интеллигенции. Недавний съезд союза писателей, который М. Танк объявил историческим, кажется, действительно станет таковым, т. е. последним. Литфонд развалился, развалится и Союз. Я не выступал, - не имело никакого смысла метать бисер перед циниками. Прежде слово правды было все же каким-то поступком, а ныне - лишь повод, чтобы позубоскалить.

В общем, я стараюсь держаться в стороне от драк с начальством, но увы! не всегда это удается. Время от времени ввязываюсь в газетные перебранки и называю вещи своими именами, что вызывает неудовольствие моих бывших друзей. Для них ведь это время - новые возможности: для литературной карьеры, благополучия - собственного и родни. Поэтому почти все они сторонники “нациянальной згоды” (национального согласия) и никогда не скажут, что в чем-то виновны коммунисты - обычно обходятся эвфемизмами, как Гилевич[1]. Такая вот расчетливость, осмотрительность - до мерзопакости.

При всем том, пришла весна. Сегодня ездили на дачу, хотя на нашу пенсию много не наездишь - 1 литр бензина у нас 4.050 руб. Но природа при хорошей погоде - чудо как хороша. Я очень люблю весну, и всегда весной что-нибудь начинал. В этот раз - увы! С друзьями дела плохи - нет друзей. Очень болезненно ощущаю уход Саши[2], без него как-то стало пусто вокруг. Даже в Гродно я не чувствовал такой пустоты. Впрочем, возможно это возрастное…

Посылаю тебе страничку одной нашей газетки, где есть кое-какие сведения относительно 9 мая 1994 г. Этот флаг (государственный, кстати) был единственным, который появился у памятника Победы среди моря красных знамен. Вот так!

б/д

1 Нил Симеонович Гилевич (род. 1931) - белорусский поэт и общественный деятель.

2 Быков пишет о смерти Алеся Адамовича.

***

Дорогие Ная и Лазарь!

Не знаю, когда мы встретимся (и встретимся ли), но мы всегда помним вас и, кажется, наша дружба - ничем никогда не омраченная - уйдет с нами. Очень мы с Ириной желаем, чтобы у вас все было сносно. И у ваших ребят тоже. Кажется, теперь уже их судьбы важнее наших судеб.

Обнимаем, дорогие наши далекие и милые.

Ваши Василь и Ирина.

14 мая 94 г.

***

Милый, дорогой Лазарь!

Прежде всего - огромное тебе спасибо за твой книжно-журнальный подарок, который меня занимает вот уж который день. В самом деле, прежде, если не читал, то старался просматривать по возможности московскую газетно-журнальную продукцию, которая нынче в своем большинстве от нас отрезана. Приходят только “Известия” и “Литературка”, журналов же нет никаких, как нет и подписки на них. Впрочем, скоро (кажется, с Нового года) не будет подписки и на белорусские литературные издания - лишенные правительственной дотации они существовать не могут. Вот такой результат того, что происходит нынче в СНГ. Первой погибает культура. За ней, по-видимому, остальное. Нам тут поначалу казалось, что спастись от этого апокалипсиса можно будет способом суверенитета, но увы! Суверенитета не получилось по двум причинам: во-первых, из-за неустраненности коммунистических сил и, во-вторых, по причине неготовности к нему нации. Слишком неожиданно обрушился он на головы людей, озабоченных проблемой картошки на зиму и солярки для отопления. Для чего им суверенитет, когда жрать нечего? Когда при коммунистах все было дешево и был порядок? Злобные силы отлично понимали это, воспользовались им, и вот теперь мы не имеем ни картошки (это в Белоруссии!), ни солярки, ни суверенитета. И как-то собираемся жить? Но как? Возможно ли так не только жить, но хотя бы просуществовать? До какого-то времени. Но до какого?

Можно подумать: все это политика, это не наше дело, пусть ею занимаются другие. Я тоже так думаю, политика всегда мне была отвратительна, и я бы хотел, чтобы ею занимались другие. Но вот не получается. Сердце не позволяет. Не могу молчать! И время от времени что-то вякаю - в минской или московской прессе. На белорусское телевидение мне путь заказан. Как и в большинство минских газет. Впрочем, от того я не страдаю… Как не страдаю и от того, что за каждое свое печатное слово получаю увесистый удар дубиной со страниц коммунистической прессы. (Образчик такого рода посылаю.)

Из присланного тобой прочитал В. Суворова и могу сказать, что лихо работает этот парень. На грани фола. Все очень правдоподобно, очень доказательно, но недостает какой-то мелочи (честности, объективности, что ли), чтобы поверить до конца. Всюду многозначительности, догадки, натяжки. Хотя множество и тонко подмеченных деталей, глубоких мыслей. Мне так думается: автор переоценивает стратегичность мышления тов. Сталина, все, по-видимому обстояло глупее и проще. В том числе и в его гениальных замыслах. Как во время войны, так и до нее. Роман Владимова[1] еще не читал, слушал передачи из него по “Свободе”. Конечно, Владимов хороший писатель, но, как на мой читательский вкус, так очень (слишком) хороший; а очень хорошего читать трудно, требуется определенная психологическая подготовка. К тому же ряд мелочей-деталей выпадает из собственного эстетического ряда, принесенного опытом, и это портит впечатление. Но - надо прочесть.

А вот роман А. Королева[2] прочитал - зацепился взглядом и прочитал, что было в журнале. И подумал: зачем? Или я такой кретин, или нас сознательно дурят умные и хитрые люди? Но то, что мы - кретины (как и наши великие предшественники) очень доказательно убеждает Борис Парамонов в своих передачах из Нью-Йорка. Теперь читаю В. Розанова. Первая мысль, которая приходит при этом: как коротка наша жизнь, и какой ерундой мы занимались на всем ее протяжении. (Особенно я.) На что ее потратили. Сколько останется непрочитанного, непознанного… Необходимого! И еще: честным (и умным) людям всегда было плохо. По-видимому, на хорошо они и не вправе претендовать. Таков их удел. Эта мысль немного утешает…

По части л-ры кое-что делаю. Но только кое-что. Несколько рассказов накропал за этот год. В том числе и на тему войны. Но так, мелочь, частности, детали. На большее не хватает духа. Тем более, что очень ощущаю свою старомодность. В это постмодерновое время. С поездками, кажется, все кончено. Ездить некуда. Да и незачем. Даже на деревню съездить проблема. Рейсовые автобусы отменены. А на своей машине - 1200 руб. литр бензина.

При моей пенсии 80 тыс. Что равно 13 долларам[3]. Ирина получает и того меньше (55). Так и живем. (Не было бы хуже.) В общем - на три Д: доедаем, донашиваем, доживаем. Такова современная формула жизни. Впрочем, от того больше переживает Ирина, которая с утра ломает голову над проблемой обеда[4]. А я думаю: круг замыкается. Началась жизнь в нужде, недоедании, тем и закончится, по всей видимости. Хотя и то благо - не будет о чем сожалеть. Разве что о судьбах оставшихся. Внуков - в первую очередь.

В такой моей жизни очень остро ощущаю отсутствие Саши. Отсутствие в жизни. На очень многое теперь гляжу его глазами. Особенно что касается московских событий, тамошних деятелей. Да и при жизни он был мой ориентир, маяк, светивший из Москвы. И вот теперь темно и глухо… Здешних друзей почти всех размела судьба - кого влево (большинство), кого вправо (чересчур вправо). Для “злобного старикана” (см. статью) остается “одиночная камера знания” - по И. Эренбургу. Беспомощного или запоздалого знания…

Очень бы хотелось повидаться. Валя Оскоцкий что-то замышлял в этом роде. Но после комедии с моим награждением[5] я отказался от поездки. Больно гадко все это выглядит. Особенно если сопровождается такой вот реакцией у нас, в Белоруссии. Да и в Москве, думаю. Потому что эти наши связаны воедино. Не то что лопухи-демократы. Те, которые без кавычек, разумеется. Ирина меня все время тормошит: пригласи Лазаря с Наей в гости. Конечно, я всей душой - да. Но сомневаюсь очень: при их занятости?.. Да при нынешней стоимости билетов?.. Стоит ли овчинка выделки?

Дорогие и милые наши Наечка и Лазарь, мы любим и помним вас. Кроме и больше в Москве у нас никого нет. Очень-очень будет несправедливо, если на том все кончится. Будем, однако, надеяться. Хоть - на авось!

А пока мы вас обнимаем. И очень желаем быть здоровыми (обязательно), счастливыми (по возможности), благополучными (в меру доллара США). И время от времени давать знак о себе.

Василь. Ирина.

17 октября 94 г.

P. S. Редактуру этого письма устроила Ирина.

В.

1 Речь идет о романе Г. Владимова “Генерал и его армия”.

2 Речь идет о романе “Эрон” Анатолия Королева, опубликованном в “Знамени” (1994, N7 - 8).

4 Быков здесь сделал следующую сноску: “Это место опротестовала Ирина. Потребовала зачеркнуть (уточнить и не ныть). Ей стыдно (неприятно). Мне же нет” (курсивом вставки Ирины Быковой)

5 Орденом Дружбы.

***

Дорогой Лазарь!

Посылаю тебе мою злосчастную статью, надеюсь, ты разберешься в белорусском. Может, надо бы перевести, но я очень сомневаюсь, что все это дойдет до тебя - обычно сейчас не доходит. Прежде, перлюстрировав, оригинал посылали адресату, теперь пожирают с потрохами. И - без следа.

Жизнь стала сволочная во всех отношениях и, кажется, все ухудшается. Во всех отношениях, не только в экономическом. Я написал статью о коммуно-фашизме, как новой стадии нашего коммунизма, - не знаю, даст ли “МН”. И хотя бы - дошла ли до них. Послал (в январе) рассказ в “Литературку” - не получили до сих пор. У нас напечататься уже негде, снимают редакторов (в т. ч. и редактора, напечатавшего эту статью); литературные издания постепенно доходят. Как и у вас, впрочем.

Одна лишь радость - весна. И то в перспективе. Потому что в действительности - холод, дождь и снег. Но когда-нибудь зазеленеет же травка…

Вот бы только дожить.

Пимен Панченко[1] не дожил. Похоронили на той неделе…

Сердечно обнимаю вас с Наей и - будьте здоровы.

Василь и Ирина.

10 апреля 95 г.

Журналы передам оказией.

В.

1 Пимен Емельяновым Панченко (1917 - 1995) - белорусский поэт.

***

Дорогой Лазарь!

Как я и предполагал, в Берлине мы не встретились, вылетал я домой из Франкфурта, Берлин остался в стороне. Поездка моя была, хотя и трудная, но интересная - сделал круг на авто по западу Германии, побывал в нескольких маленьких городках, которые там воплощенное чудо. Кирхентаг[1] проводился в Гамбурге, там мне пришлось выступить (3 мин.). В общем, все хорошо.

Прочитал твою рецензию в “Литобозе” - спасибо тебе за добрые мысли и добрые ко мне чувства. Читал в “Литвестях” твой отрывок об Адамовиче - спасибо и за него. Жаль бесконечно его - хоть плачь. Бьюсь здесь над установкой надгробия в Глуше - тяжкое это дело… Но все-таки надеюсь, что к сентябрю кое-что сдвинется.

Лазарь, мне Карлос говорил, что звонил тебе относительно нашего Конгресса. Мероприятие это - не бог весть что, особенно в наше время, но м. б. ты решишься и подъедешь. Будет все на Ислочи, в лесу, - содержание, питание. Только вот дорогу мы не сможем оплатить полностью (лишь 50%). Все проводит белорусский Пенклуб, которого я президент. Приглашаем из Москвы тебя и Валю Ос. Это в самом конце августа. Ну, а о своей жизни что тебе написать - сволочная жизнь во всех отношениях. Сволочизм этот усугубляется еще тем фактом, что совпал он с нашей, скажем так, - немолодостью, т. е. старостью. В молодые годы было не лучше, но тогда был запас прочности, которой теперь с гулькин нос.

Вот написал письмо и не знаю, как посылать - на какой адрес. Письма просто исчезают в черной дыре охранки… Телефонные переговоры стали выше возможностей. И все-таки хочется знать, как вы? Как Ная? Как дочки-внучки? При случае, может, черкнешь? Хоть изредка…

Я тебя обнимаю, Ирина присоединяется. Целуй от нас (и за нас) Наю.

Сердечно - Василь.

25 июля 95.

1 Общегерманский евангелический церковный День.

***

Лазарь, дорогой дружище!

Рады были получить от тебя эпистолярную весточку, т. к. твой звонок в мое отсутствие очень встревожил Ирину (голос!). Хотя представляю, каково тебе среди этих смертей и горя. Я в это время был в Германии, немецкие друзья пригласили для отдыха и м. б. лечения. Но вместо того и другого угодил (неожиданно, т. к. из Беларуси никто не приехал) на симпозиум по правам человека, где, сам понимаешь, было не до отдыха. С. Ковалева[1] оттуда увезли с инфарктом в Москву, я, слава Богу, доехал до Минска своим ходом. Нервное это дело, такие симпозиумы. Я не политик и всякий раз подчеркиваю это, где только возможно. Но иногда не сдерживаюсь, когда не позволяет совесть, элементарная порядочность. Потом всякий раз сожалею о том. Тем более, что у нас уже стало просто невтерпеж. Во всех смыслах. Вот намереваемся устроить какое-либо мероприятие в честь 70-летия Саши, но на какие шиши? Сорос изгнан, всякая другая помощь из-за рубежа блокируется, кислород перекрывается по всем направлениям…

Спасибо тебе, дружище, за хорошую статью обо мне, теперь у нас уже так не пишут. Пишут иначе. О публикациях и говорить не приходится. Пытался кое-что издать на последние крохи Сороса, но, увы! Не выйдет и это. Впрочем, все это перестает уже интересовать. Как и литература в целом. Тем более - такая литература. Современная. Постмодернистская. Но что взамен? Вот это проблема…

Спасибо, дружище, за приглашение в Москву. Как-нибудь воспользуемся им. Возможно, в ближайшее время. Надо же (пора!) подводить итоги. Хотя бы в такой форме. Форме прощания, что ли.

Вот такие дела.

Письмо отправляю на авось; может, дойдет, а может, и нет. Поэтому на днях позвоню. Все-таки мы тревожимся: как со здоровьем, Лазарь?

На этом обнимаем вас обоих.

Будьте, дорогие наши.

Ваши Василь и Ирина.

27 июня 97 г.

1 Сергей Адамович Ковалев - правозащитник, бывший политзаключенный.

***

Дорогие Лазарь и Ная!

Вот уже почти неделя, как мы здесь - на чужой земле[1], вдали от родины, среди незнакомых людей. Первое впечатление - весьма недурно! Ирина считает, что даже очень хорошо. Я не спорю.

Встретили нас хорошо, поселили. Квартира маленькая, однокомнатная, но в ней все есть, даже сауна. Район - новый, в самом конце города, дальше лес и рядом (в 500 м) залив. Правда, залив хорош издали, с яхтами и островами. Вблизи же таков, что намочить руки не хочется.

Есть и некоторые неожиданности.

Я полагал, что здесь будет тишина и покой, что тут до меня никому дела не будет и я буду работать. Увы! Сразу же пресса, интервью и вопросы типа: что Лукашенко? Он вам позволил уехать? Почему вы избрали для эмиграции Финляндию? И когда я заявляю, что я не эмигрант, у них вытягиваются лица. Вот и пойми людей.

И все-таки надо работать. Только в этом случае наше пребывание здесь обретет какой-то смысл. Иначе зачем? Лишь бы не подвело здоровье… (И не только в этом) (О каком “смысле” речь? - По-моему, в бессмысленности его (смысла) не меньше.)

А вообще Suomi - это благословенная земля. Вы обещались наведать нас. Ждем. Alkaa unohtako (элъкяя унохтако - финн.). - Не забывайте.

Ну вот, мое письмо обрело научный аппарат - но это частный взгляд Ирины. Кроме, разумеется, приглашения. Было бы здорово, если бы и вы здесь оказались.

Не записал ваш индекс, посылаю без. Авось дойдет.

На всякий случай - наш адрес:

V. Bykov, Kalkkihiekantie 2c, 32

00980. Helsinki-98 Finland.

тел. 341 - 23 - 12.

12.VI.98 г.

1 Это первое письмо Лазареву из Финляндии, куда Быков с женой уехал по приглашению финского ПЕН-центра.

***

Дорогие Наечка и Лазарь!

Прежде всего - с днем рождения, милая Надежда Яковлевна, с новыми радостями - от мужа, дочерей, зятьев, внучек и внуков, а также правнуков-правнучек. Ну и от жизни в целом, что само собой разумеется.

Мы уже третий месяц в краю далеком, краю северном и - ненашенском, что очень важно. Отчасти это не симпатично, зато чрезвычайно прагматично. Правда, все больше начинает оглушать всеобъемлющая тишина вокруг, которая, разумеется, только с непривычки досаждает, особенно по причине безъязыкости. Но в общем это благо, так как в здешних краях является нормой. В воздухе разлит аромат индивидуализма; коллективизмом нигде не пахнет, что для нас, людей из коммунистической казармы, несколько непривычно. Но будем привыкать. Возможно, потом придется отвыкать, что, разумеется, чревато определенными издержками. Но что делать! Вся наша жизнь - сплошные издержки.

Зато я, как нигде и никогда прежде, погрузился в работу. Написал небольшую повестушку[1], уже перевел ее на русский и еще - как видите, овладеваю новой техникой, которую поименовал ЖИВОГЛОТОМ[2]. Доставляет определенные удобства, но и пожирает усилия вместе с нервами, и я начинаю порой завидовать тем писавшим, которые это делали гусиными перьями. И вроде неплохо получалось, чего не скажешь о многих из их кнопочных потомков. Что получилось у меня посредством кнопок, пока не представляю. Ирина критикует, но разве можно в таких вещах доверять женщине? Как и в любви. Как свидетельствуют некоторые специалисты, именно в последнем она чаще всего ошибается. За то ее бог и наказывает чаще мужчин.

Но если на трезвую голову, то возможно, она - Ирина - и права.

Еще одна проблема, которую я не могу здесь оценить по справедливости, это отсутствие печатной информации, телевидения тоже. Иногда очень того недостает, но вполне возможно, что это - дурь, от которой здесь есть возможность отвыкнуть. Не знаю, что из этого выйдет…

Здоровье - в каком-то зависшем состоянии, не знаешь, в какую сторону склонится. Зависимость от погоды - прежняя, а погода здесь весьма и весьма не южная. Я уже говорил Ирине: нам бы сюда частицу московской жары. Но ее устраивает здешняя, в среднем около 20 по Цельсию и с частыми дождями.

Вот это и все пока, что я смог настучать на моем ЖИВОГЛОТЕ. Пока он не проглотил этот текст…

Обнимаем вас обоих. Сердечный привет и наилучшие пожелания всему семейству, которое также поздравляем с Днем рождения БАБУШКИ!

Василь Ирина

31 июля 98 г.

1 “Волчья яма”.

2 Так Быков называет компьютер.

***

Лазарь, дорогой дружище!

Твое письмо шло ко мне гораздо скорее - всего только две недели. Впрочем, и другие письма (особенно из Минска) ходят не быстрее. Самые быстрые письма - из белорусской глубинки, например от сестры, которая всегда пишет одно и то же: что картошка не уродила, что муж пьет все больше. По всей видимости, такие сведения никого, кроме адресата, не интересуют. И за то спасибо!

Наша жизнь здесь течет в общем довольно однообразно, что мне почти нравится, Ирине - не очень. Здесь она стала перпетуум-мобиле, способна весь день двигаться - не важно, куда. В город, за город, в лес, на камни, в зверинец. Магазины, правда, ее мало интересуют, кроме разве с утра - продовольственные. Я же все лето просидел за компьютером - сперва овладевал им, потом он потребовал отдачи. Ну и отдал. Написал и перевел повесть, портативную весьма. Когда меня спрашивают, о чем? я отвечаю: о Чернобыле. Может, и так. Но мне кажется, что Чернобыль там - лишь предлог, речь о другом. Жаль, не могу тебе ее выслать, так как уже отдал в “ДН”. Тут у нас неделю был конгресс Пена (если коротко, - смешение языков, только этим мне и запомнился), и я передал через Сильву К.[1] рукопись Смолянской[2]. Наверно, сейчас там читают. А “Трубу” уже напечатали в N 8, за что, в общем, спасибо им. Жаль только, что по этой причине из номера вылетел другой мой рассказ. Говорят - националистический. М. б. Не возражаю… Смешно теперь возражать, когда не только публикация, но и каждый номер может оказаться последним. И в Москве, и в Минске.

Спасибо тебе за вырезку из “ОГ”[3]; история с “Нашей нивой”[4] мне в общем знакома. А теперь еще и касается непосредственно - ее ребята взяли у меня новую повесть, чтобы печатать с продолжением. Так что, по всей видимости, существовать им осталось недолго. Но прежде чем удушить, их замотают, вытянут у них последние денежные крохи, как они сделали с белорусским СП и его Домом литератора, а потом прикроют. Интересно, что судебные иски такого рода рассматривают не в нарсудах, не в трибуналах, не в верховном суде, а в хозяйственном суде. Где, разумеется, заседают “хозяйственники” в штатском. Уж эти знают, как судить.

Из Минска приходят в общем-то маловеселые, хотя и занятные вести. Как известно, все национальные творческие организации там разгромлены. Но оставался Пен-центр, и я ждал, когда же подойдет к нему очередь. Карлос[5] все утешал нас тем, что мы - вне политики, и меня это смешило. Так вот, очередь подошла и к Пену. Президентская газета в серии номеров разоблачает подрывную его работу, связь с ЦРУ и теперь уже с масонством и Моссадом, описывают различные методы подрывной деятельности. И что важно - всех называют поименно, дают подробную характеристику. В этой их “разработке” почти все, начиная, разумеется, с Быкова, - Барадулин, Буравкин, Законников, Тычына, Алексиевич, Будинас, Некляев[6]. Теперь следует ждать оргвыводы.

А я вот собрался подъехать на пару дней в Минск и не знаю: впустят ли? Или, впустив, не выпустят, - что тоже не мед.

Хотя, что плакаться, Лазарь! По тому, что мне тут отрывочно известно, можно судить, что и у вас не лучше. Или очень скоро будет не лучше. Тут на конгрессе были ребята, они кое-что рассказали…

Да минует вас чара сия. Но, боюсь, не минует. Особенно в свете последних событий…

И еще - о здешней нашей жизни… Для меня не стало откровением, что мы здесь (и там тоже) в общем никому не нужны. Мы всем надоели с нашими дураками и бандитами. Как и с нашими нескончаемыми бедами. Запад не чает, как от нас отделаться. Откупиться не получилось, теперь он готов положиться на диктатуру. Диктатура ведь всегда самодостаточна, ни хлеба, ни места в тюрьмах не просит, сама все устраивает. Так что - да здравствует диктатура. А если кому такой строй не нравится, то пусть заткнется и не визжит. Запад его поддерживать не будет.

Так что, ничего более, как заткнуться, нам не остается…

А вообще, я тебе завидую. Тому, что ты читаешь интересные (и страшные) книги, что вы едете на юг. Все-таки для меня север - не очень симпатичен, хотя финский север - не из худших северов. Но юг все же милее. Во всех отношениях.

Жаль, у Ирины прямо противоположная ориентация…

Может быть, ты напишешь пару строк с ЮГА?

Как сообщают из Минска, В. О.[7] сидит в партархивах, что-то копает. Что он копает там, как думаешь? Перекопал Подольск, теперь Минск… Впрочем, Бог с ним.

На этом я вас обнимаю, Ирина тоже. Дай вам Бог удачи на Севере и Юге.

И будьте здоровеньки!

Василь Б.

16 сент. 98.

P. S. Лазарь, забыл поблагодарить тебя за почтовые заботы относительно СП. Там все получили. Но… Вряд ли что будет.

В.

1 Сильва Барунаковна Капутикян (1919 - 2006) - армянская поэтесса.

2 Татьяна Аркадьевна Смолянская - сотрудник журнала “Дружба народов”.

3 “Общая газета”.

4 Белорусская независимая газета.

5 Карлос Шерман - родившийся в Уругвае белорусский переводчик с испанского, писатель, почетный вице-президент белорусского ПЕН-клуба.

6 Белорусские писатели - члены Белорусского ПЕН-центра.

7 Владимир Богомолов.

***

Лазарь, дорогой дружище!

Я тут отыскал одну приличную русскую библиотеку, где можно кое-чем попользоваться. Главным образом русской периодикой. И вот я взял несколько московских журналов, в т. ч. “Вопросы литературы” N 2 за этот год. Прочитал весь номер, и вот под впечатлением от него хожу несколько дней. Очень-очень хороший журнал, большой молодец его главный редактор! Может, все дело в моей “литературной оторванности” последних лет, но журнал значительно восполнил мое представление о современной русской л-ре. Особенно хорошо обсуждение - умно, полно, прозрачно. И хотя там мне не все понравилось, но кое-что понравилось чрезвычайно (напр. выступления С. Ломидзе, И. Пруссаковой[1]). Оказывается постмодернизм еще не все вытеснил, может, и сам потеснится… Пишу это потому, что последние годы сам нахожусь в этом смысле (помимо разного прочего) в большом сомнении - как надо? И надо ли вообще? То, что пишу, не будет ли наивно, ненужно и глупо?

Из других материалов номера впечатляют переписка Бунина с Рощиным, записки Ф. Саган…

Еще в “Знамени” прочитал “Новый сладостный стиль” В. Аксенова. Если судить современными критериями “текста”, то здорово! И стиль великолепный, материал оч. интересен. Правда, роман лишь слегка намечен и пока не осуществлен. Все равно В. А. молодец. Как всегда. Но в том же N “Знамени” умная в общем статья М. Липовецкого о “великой параноидальной традиции”, от которой слегка едет крыша. Особенно ее установочной части. В этом же смысле хочется возразить против последнего абзаца в хорошем (в целом) обзоре Н. Ивановой[2] (в “ВЛ”).

Теперь о нас здесь. Живем. Пока. Здоровье осенью напомнило о себе - и не однажды, но что делать? Конечно, лечиться надо дома, как, впрочем, и жить. Но если бы это было возможно. Там невозможно, а здесь не совсем удобно. Работать же здесь в общем удобно. Главное - тихо, никто не мешает. Но и не стимулирует. Импульсы с родины почти не доходят. Написал несколько рассказов, но что с ними делать? В Минске, похоже, уже нигде не напечатать. Все постепенно и наглухо для меня закрывается. И не только для меня, разумеется…

Ирина получила, кроме травмы, хороший урок, теперь ходит осторожно, выбирая путь на ровном тротуаре, все еще прихрамывая. Осторожность необходима не только ей - здесь легла, по-моему, ранняя зима - с гололедом с первого дня. У нас так не бывает… (Вот и повод для ностальгии…)

А как вы - как здоровье? Не хочу, Лазарь, тебя обременять регулярной перепиской, меня вполне устроит открытка. Тем более что недержанием речи ты не страдаешь. Черкни, дружище, при случае. Учти и наше беспокойство о вас…

Мы оба несчастных изгнанных обнимаем обоих вас! Здоровья вам! А то и - удачи!

Василь.

9 ноября 98 г.

1 Имеются в виду литературные критики: Серго Ломинадзе и Ирина Пруссакова.

2 Наталья Борисовна Иванова - литературный критик, первый заместитель главного редактора журнала “Знамя”.

***

Дорогой Лазарь!

Получил твое большое (и толстое) письмо, спасибо тебе за него. Мы всегда с трепетом читаем твои письма - толстые и тонкие, п. ч… Сам понимаешь, почему. Но, зная твою загруженность л-рой, я не хочу тебя еще догружать, затевать подробную переписку и т. д. Для меня ценно, конечно, все, что ты пишешь, но особенно - твои замечания о моих вещах. Наверно, ты прав во всем, кое-что я попытаюсь поправить. Глава с женщиной[1], конечно, вставная, я ее досылал вдогонку, почувствовав, что здесь надобно что-то. Но, по-видимому, это что-то не додумал, как следовало бы.

За осень написал еще несколько рассказов и притч, то, что есть у Вали О. Это просто сказка-аллегория, так пустячок… Но два рассказа мне очень хотелось бы показать тебе, - вот перепечатаю и пришлю. Если у тебя найдется время, прочитай, пожалуйста. Это не к спеху, я их никуда не обещал.

Я очень рад, что наши отношения к Евтушенко совпадают, и он правильно делает, что демонстрирует ныне все эти цитаты того времени. Это надобно знать. Было и у меня такое желание - покопаться в прошлом, но потом желание пропало. Действительно, мемуары надобно писать гораздо после жизни, когда уйдут свидетели, которых оч. легко обидеть. Но беда в том, что к тому времени и сам уйдешь. Что касается нашего Н. М., то тут для меня нет никакой неожиданности. Недаром же он мой давний друг и верный друг Вл. Ос, с которым они вместе пробили фильм по “Августу-44”. Недавно мне жаловался, как не повезло автору - получил 30 тыс. долларов, вложил в какой-то банк, а банк погорел. Но я думаю, наш каудильо[2] компенсирует - ради чекистов он ничего не пожалеет.

Здесь я много читаю, в основном московские журналы. Библиотека принадлежит “Институту России и Восточной Европы”, очень приличная библиотека. В N 10 “Дружбы народов” прочитал две размашистые статьи В. Пьецуха. По-моему, хорошо. А в “Знамени” - статью Ю. Богомолова. Там же - Тэда Вульфовича - записки о Ю. Домбровском, письма В. Кондратьева. Теперь читаю N последний за прошлый год “Воплей”, начал с материала Е. Волковой о В. Шаламове - оч. хорошо. Ирина прочитала там же воспоминания В. Перуанской об Адамовиче и сказала: “А он, оказывается, был дамский угодник…” Я так не думал, но все же. Был, кем был. А был интересный человек, друг и писатель. Вечный ему покой.

А Ирина до сих пор хромает. И каждое утро перетягивает колено эласт. бинтом. А у меня который день болит горло, и я сижу, не выходя и т. д. Из Минска идут скверные вести… Но самое скверное, наверно, еще впереди. Мы же здесь пока что в тепле, покое и в сытости, так что даже совестно перед теми, кто наоборот. Но и помочь невозможно - сами на гуманитарной помощи. Издательских возможностей никаких, новых знакомств - тоже. Вроде бы наклевывалась поездка в провинцию, но осенью не состоялась, отложили до весны. А до весны еще дожить надо.

Вот такие дела.

Мы оба желаем вам обоим здоровья и - хлеба на столе.

Обнимаем - Василь и Ирина.

8 декабря 98 г.

1 Речь идет о повести “Волчья яма”.

2 Так Быков называет Лукашенко, проводя аналогию с испанским диктатором Франко.

***

Дорогие и милые Ная и Лазарь!

Давно мы не писали вам; за это время, наверно, много всяческих событий навертелось в вашей жизни, - даже если судить по СМИ. Другое дело у нас - живем тихой, провинциальной жизнью, предаваясь лишь быту. Никакой политики, ничего общественного. Словно перенеслись на сотню лет назад, только вместо церкви - супермаркет, где приходится все же бывать ежедневно. Особенно Ирине. Но она от того не горюет. Она горюет только при мысли, что через 5 месяцев все это кончится, будут другие супермаркеты… Кроме Хельсинки, нигде пока не бывали, никаких новых знакомств. Я работаю. Медленно, правда, в сравнении с летней порой, - здесь и теперь все же давит Север, светлого времени всего 6 ч. в сутки, остальное мрак. А тут еще погода… Самочувствие соответствующее…

Дорогой Лазарь, спасибо тебе за подробный разбор повести, как всегда, я согласен с тобой и уже кое-что поправил, послал Татьяне Аркадьевне. Правда, со вставной главой не знаю, что делать. Чувствую, что не совсем она к месту, но, как всякой своей работы, жалко выкидывать. За осень написал несколько рассказов, три из них перевел и хочу послать тебе. Хотя и совестно мне просить тебя прочитать, но вот приходится. А твое мнение для меня решающее.

Из ленинградской затеи ничего не вышло звонил издатель, у них кризис, развал… Так что напрасно заботились. А я еще и тебя заставил…

Почта работает весьма странно. Из Минска иногда идут письма по 3 недели. С учетом того посылаю тебе этот пакетик загодя.

Обнимаем вас обоих,

Мы - оба, Василь и Ирина.

4 января 1999 г.

***

Лазарь, дорогой дружище!

На днях отправил тебе письмо и вскоре получил твое. Почта идет непонятно как, наладить диалог не получается. Поэтому пишу несколько невпопад. Уж извини, пожалуйста. Очень меня порадовало твое сообщение о собственной большой книге - дай-то Бог[1]! А то все пишешь о чужих, а своя ждет-пождет… Я здесь, прямо скажу, записался, - за лето написал известную тебе повестушку, а за осень несколько (около 12) рассказов и притч, из которых перевел самые, на мой взгляд, стоящие. Три из них посылаю тебе - на суд и расправу. Особенно один - под названием “Красные петлицы”. Посмотри, пожалуйста, твое мнение для меня будет иметь решающее значение. Не знаю, стоит ли его вообще печатать? А если да, то где? Мне тут на днях звонил из Л-да редактор “Звезды” Гордин Я., предлагал сотрудничество, и я обещал. М. б. туда и стоит сунуться с этими рассказами. Но в л-градских журналах я мало кого знаю (скорее - никого не знаю), не ориентируюсь в их направлениях и не хотелось бы попасть впросак, как это когда-то было с “Нашим совр.”, за что мне выговорил Володя.

Кроме всего, я тут много читаю (как не читал давно). Прочитал и Солженицына, и Астафьева (“Веселый солдат”) и разные необязательные вещи. И тут самое сильное впечатление - воспоминания В. Горелик в “Знамени”. Сильнейшая публикация… Браться же за воспоминания все опасаюсь, как-то не с руки для меня это, да и память уже не та. Видимо, надо было раньше. Или позже - не знаю. Хотя, конечно, теперь литература такого рода очень входит в моду, еще Адамович, помнится, говорил и писал о том. Но тут надо склонность особого рода. И правдивость - предельная.

Из Минска вести самые простые. Во всех отношениях. Для иллюстрации посылаю тебе одну вырезку. Их мне сюда присылают много, но не хочу загружать твое внимание.

Не знаю, когда ты получишь этот пакет, но на всякий случай - еще тебя с юбилеем - 75.

Будь здоров, счастлив.

Обнимаю тебя и Наю.

12 января 1999 г.

1 Речь идет о книге воспоминаний Л. Лазарева “Шестой этаж, или Перебирая наши даты” (М.: Время, 1999).

***

Лазарь, дорогой дружище!

Спасибо тебе огромное за твой читательский труд и за письмо-рецензию с бесценными советами. В самом деле, я очень высоко ценю твой литературный вкус и твою эстетическую позицию, прежде всего по отношению ко мне, конечно. Ирина знает, что когда я что-либо пишу (особенно на тему войны), всегда мысленно адресую это тебе - уже хотя бы потому, что знаю: Лазарь прочтет и что-то подумает. Даже если и ничего не скажет. Но я стараюсь угадать твою мысль, которая для меня оч. дорога.

По всей видимости, ты совершенно прав относительно “Кр. петлиц”, я этот рассказ отложил, пусть полежит, а я подумаю. Как всегда, отвыкнув от текста, потом видишь его точнее. Сразу все трудно понять и еще труднее правильно оценить. Довлеет идеальное, а не сущее. Что же касается других поправок, то кое-что я сделал. Переписал концовку “Довжика” - последнюю страницу при этом высылаю. Наверно, так будет лучше, действительно, я пережал, а это всегда плохо. Подчеркнутые тобой слова поправь, пожалуйста (это стр. 1, 2, 6), и, наверное, переправь, если не трудно, эти два рассказа в “Знамя”, - когда-то Чупринин звонил, приглашал к сотрудничеству. Правда, было это года два назад, может, уже и забыл. В “Звезду” я отправил четыре небольших военных рассказа, не очень новых, но на русском языке не публиковавшихся.

Дорогой Лазарь, теперь я должен поблагодарить тебя за очень лестное предложение, которое в другое время я, наверное, с радостью принял бы[1]. Ну а в наше, в финале жизни, очень трудно решиться не только на переезд из государства в государство, но и с улицы на улицу. Я думаю, ты понимаешь это. К тому же, я в своей жизни никогда ничего не планирую, все идет шатко-валко, как сложится, так и ладно. И не потому вовсе, что я такой вахлак, а скорее по причине фатальной кавардачности моей судьбы, в которой все происходит не так, как хочется. Потому и не планирую решительно ничего. Так повелось с фронта и продолжается поныне. Несколько моих робких попыток другого рода всегда заканчивались одинаково - вопреки. Ну и пусть. Тем более, сколько тут осталось той жизни…

Хотя вполне возможно, жить мне там не дадут. Будут изводить, чтобы небо с овчинку показалось. Это я понимаю. И не жду ничего хорошего.

Здесь вроде неплохо поработал. Написал за осень около 12 рассказов, притчей, разной ерунды. Конечно, не все равноценно, сам понимаю. К тому же все-таки пишу по-белорусски, а перевод на русский отнимает сил и времени гораздо больше, чем первоначальное письмо. К весне, кажется, устал. Потерял охоту. Но и понимаю, что другого такого шанса не будет, пожалуй. Для литератора здесь идеальные условия, главные из которых - тишина и покой. Полная изоляция от мира. Особенно в теплое время года. Да и зимой - тепло, уютно. Ирина недавно съездила в Минск, там в нашей кв. было отключено отопление (отключают систематически), а здесь постоянно +23. Но… Все-таки сказывается широтная разность…

Но - как-нибудь. Дожить бы до весны, до зеленой травы. Держись, дорогой дружище. И обними милую Наю - от нас обоих.

Ваш Василь. Ирина тоже.

P. S. Только что прочитал предпоследний N “Вопр. л-ры”. Оч. хорош архивный раздел.

Углок - это профильное железо в форме угла. Очевидно, надо писать: “уголок”.

б/д

1 Лазарев уговаривал Быкова переехать в Москву.

***

Дорогие наши Ная и Лазарь!

Кажется, прошла зима, хотя весна у нас какая-то вялая, нерешительная. Во дворе еще лежат сугробы снега, хотя улицы уже очистились. Но солнце выглядывает редко. Климат и погода, пожалуй, самое малоприятное в здешних местах. Впрочем, и в наших тоже.

Трудового азарта у меня все-таки не хватило на год, едва дотянул до конца 10-го месяца. Признаться, устал. А главное - оглянулся на сделанное и стало печально. Всю зиму писал притчи, небольшие по объему - по 3 - 6 стр. Переводить на русский уже не хватило пороху; по-белорусски же кое-что передала “Свобода”, кое-что напечатал в оппозиционной прессе. Полагаю, что на том и хватит. Много читал. Почти все московские (и ленинградские) толстые журналы, в которых, конечно, нашел много интересного. В т. ч. и прозы. Кроме того, прочитал В. Астафьева, его последние две повести. Завидно, конечно, хотя уже поздно завидовать…

Из Минска вести по-прежнему одна другой хуже - умер Г. Карпенко, один из лидеров оппозиции, оч. достойный ученый, - не дожив до 50 лет. Лютует В. Севрук - печатает полосы, где продолжает обличать В. Быкова, - на этот раз за антирусскость[1]. Куликову послал рассказ, который не печатался по-русски, не знаю, насколько он ему понравится. А вообще, если откровенно, то уже - ностальгия, что ли. Или весна с жаждой к перемене мест? Ирина же прижилась великолепно, и если бы не внушительные счета за телефон, наверное, и не уезжала бы отсюда.

Возможно, в начале мая съездим на неделю в Берлин - на какую-то конференцию по бел. литературе.