Воздушный казак Вердена

Поиск

В раскопе древнего городища археологи маленькими лопатками снимают слой за слоем, просеивая каждый комочек земли: вдруг да в нем затаилась бусинка из ожерелья либо прячется монета, кольцо, сломанный наконечник стрелы… Никто не знает, в каком углу рыть, где ожидает счастливая находка. Так и работа первопроходца новой темы в архивах: в каких разделах-углах, в каких папках с казенными бумагами, в каких публикациях рыться, просеивая каждый документ, каждую газетную страницу из боязни пропустить нечто важное. (А что?) Земля в раскопе во всех углах одинакова, в архивах один документ непохож на другой. Просматриваешь бегло, вдруг зацепишься за любопытный факт и уже не оторваться, хотя к заботам твоим это отношения не имеет. А газеты? Они даже в объявлениях рисуют другую эпоху, ее быт. Не пройдешь и мимо фотографии известного исторического лица, броского заголовка статьи… Бесконечны соблазны… И волей-неволей ты исследуешь, пусть только для себя, жизнь, нравы, обычаи прошлого.

Мое «городище» — авиация. Я знаю, что ищу, известны, хотя и не все, имена русских летчиков, их друзей-соратников, сражавшихся в небе Франции. Но где, в каком месте встретятся нужные мне имена, события, с которыми связаны судьбы этих людей, детали, крупицы их биографий, чтобы потом попытаться воссоздать образы таких дорогих мне, но пока все еще малознакомых героев-летчиков?.. Перелистываю журнал «Аэро», читаю: «…На заседании совета Всероссийского аэроклуба… было доложено, что мертвым петлям во Франции в настоящее время уже обучаются авиаторы: М. Н. Ефимов, А. М. Габер-Влынский и X. Славороссов».

Можно бы обучаться и в России, но нестеровская петля предана анафеме официальными кругами. Вот и едут во Францию русские смельчаки. Их провожают как на подвиг. Не случайно газеты сообщали как сенсацию, что «…Раевский начал 7 апреля упражнение в мертвых петлях, совершив последовательно 11 петель (школа Блерио)», или о Габер-Влынском: «Приехав в Париж с намерением сделать мертвую петлю либо умереть (!!! Вот так считалось. — Ю.Г.), он поступил в школу… Но французы, не веря в способность русского летчика, все оттягивали его обучение…

Число русских летчиков, летавших вниз головой, доходит теперь до пяти (подчеркнуто мной. — Ю.Г.)».

И среди этих смельчаков Харитон Славороссов. Но кто он, откуда, почему такая фамилия, мало похожая на подлинную, скорее гордый псевдоним? Все это предстояло еще узнать. Жизнеописаний Харитона Славороссова нет.

Так месяц за месяцем то в читальном зале Ленинки, то в военных архивах. Случаются дни без малейшего «улова». Вот, скажем, ознакомился я с фолиантом «Донесения офицеров об авиации во Франции», считал, что среди них наверняка упоминаются и наши земляки… Сотни страниц… и ничего. Сохранились донесения русского военного агента во Франции. Он и его сотрудники сообщают множество подробностей о военных делах, размещении заказов, отправке в Россию оружия, снарядов, положения на Западном фронте… Папок горы — за всю войну, а ничего нужного мне нет. И тут едва не пропустил двухстрочную телеграмму: «Подпоручик Орлов хочет с механиком Янченко лететь в Одессу». Какой Орлов? Ничего не знаю об этом летчике, значит, и он воевал во Франции? Начинаю рыться в томах переписки командующего русской авиацией действующей армии, его канцелярии — авиаканц. Им адресована телеграмма.

Есть ответ Авиадарма: «Считаю перелет несвоевременным. Орлов должен обязательно вернуться к первому февраля в Армию. Александр».

Александр — это тот самый великий князь, шеф русской авиации, теперь он командует военно-воздушными силами действующей армии.

Еще телеграмма из Парижа: «…Капитан Крутень и подпоручик Орлов цитированы приказом по армии, что дает им право носить Военный крест с пальмой».

Теперь понятно! Замечательный русский летчик-истребитель Евграф Крутень и Орлов были во Франции на боевой стажировке. За участие в боях награждены Военным крестом, потом снова отличились и названы в приказе по французской армии — сбили вражеский самолет. Только за это и полагается пальма к ордену. Молодцы!

О Крутене я уже кое-что знаю и немного позже расскажу, а вот на неведомого Орлова завожу «дело» и постепенно его пополняю.

Со временем получился скромный портрет студента Петербургского университета Ивана Александровича Орлова, девятнадцатилетнего юноши, добровольно вступившего в армию. В книге воспоминаний старого русского летчика Михаила Сергеевича Мачавариани нашел я такой эпизод: «…На аэродроме Вержболово (август 1914 года) я услышал шум мотора и увидел «Фарман-7». Вскоре, снижаясь спирально, он приземлился и подрулил… С него сошел высокий стройный юноша лет двадцати. Оказалось, что это летчик-спортсмен Иван Орлов. Он просил направить его в действующую армию и вот теперь должен явиться в расположение штаба 1-й армии для использования в качестве военного летчика. Прилетел Орлов один, без моториста. Узнав, что штаб находится в Гумбинене, он заправился бензином и улетел… Много позже я узнал, что он летал во Франции на истребителях, прославился в боях с немцами…»

Орлов прилетел на своем собственном самолете. Сначала он был рядовым, ефрейтором (это из регистрационной карточки летчика), за отвагу и храбрость награжден тремя Георгиевскими крестами и произведен в офицеры.

С фронта его посылают во Францию для изучения опыта истребителей. Лучше всего это делать в бою, рядом с тамошними асами. «25 июля 1916 года, — сообщает французская печать, — русский авиатор су-лейтенант Орлов, находившийся на высоте 2400 метров, преследует врага и сбивает его…» И почти тут же, вернувшись в Россию, Орлов вступает в неравный бой с несколькими вражескими самолетами и сбивает еще один. Награда за этот поединок наипочетнейшая — Георгиевское оружие. Из документов ставки Авиадарма 1917 года: «17 июля в бою с четырьмя германскими самолетами погиб доблестный летчик, командир 7-го истребительного авиаотряда подпоручик Орлов». Тут же подшита другая депеша: «Прошу сообщить Петроград, Пушкинская, 11 подробности гибели внука моего… Орлова».

Может быть, и сегодня кто-то приносит цветы на могилу Ивана Орлова, похороненного в бывшем Царском Селе, ныне городе Пушкине…

Вот еще один штрих боевого братства авиаторов России и Франции. Попутно, а как пройти мимо, узнаешь имена и других россиян, с честью представлявших свое отечество на чужбине. Так, в Управлении военных беспроволочных телеграфов отличился добровольно вступивший во французскую армию су лейтенант Кучевский (или Кущевский) — «…выдающийся ученый и практик по вопросам беспроволочной телеграфии и телефонии». Пусть не летчик, а встретил имя так лестно аттестованного соотечественника и хочется назвать его. Кто знает, может быть, и согреет оно сердце кого-нибудь из потомков.

Как-то среди подобранных для меня архивных материалов оказалась папка с газетными вырезками. Тощенькая папочка, видно, не очень усердному военному чиновнику (была такая категория служащих) поручили ее собирать, но все же…

Сводки ставки верховного главнокомандующего русской армии. Посмотрим, что в них?.. Листаю одну за другой и вдруг… «…Севернее озера Мядзиол прапорщик Томсон на аппарате «ньюпор» преследовал немецкий «альбатрос» и гнал его до М. Кобыльники. «Альбатрос» ушел по направлению на северо-запад, а Томсон, обстреляв из пулемета лагерь на аэродроме в районе Кобыльники, благополучно возвратился». Когда это было? 16 июля 1916 года.

Неужели это об Эдуарде Мартыновиче Томсоне, что был на французской службе? Значит, он сумел вернуться в Россию?

Заказываю учетные карточки русских военных летчиков и продолжаю просмотр вырезок. Копаюсь до вечера, нет ничего интересного, разве вот эта брошюра, выпущенная в самом начале войны. Что думают об авиации?.. Занятно, и я выписываю два абзаца: «…Всего несколько лет назад только смелый полет фантазии романистов мог представить себе сражение в воздухе. Теперь стальные птицы, управляемые героями-летчиками… устраивают поразительные поединки высоко над землей, среди облаков…» Правильно, фантастика для того поколения, отсюда и стиль высокопарный, это искреннее восхищение. Вот только откуда же взялись «стальные птицы»? Самолеты те в подавляющем большинстве деревянные, обшитые перкалем. Вспомнил, как в 1935 году в летной школе началась первая лекция в самолетном классе: «Самолет У-2 состоит из палочек и дырочек. Палочки для усиления, дырочки для облегчения…» Эти слова преподавателя остроумно и точно характеризовали наш аппарат. Ладно, не будем придираться. Следующий абзац брошюры весьма любопытен: «Как раз теперь в этой ужасной общеевропейской войне авиация держит экзамен, и, надо сказать, держит блестяще… И нет ничего удивительного в предположении, что аэропланам суждено даже положить предел сухопутной и морской войне вообще (курсив мой. — Ю.Г.), так как сотни тысяч пуль и тысячи ужасных бомб, падающих откуда-то из облаков, сделают ведение войны на земле и море почти невозможным…» Вот, оказывается, что думали об авиации в те времена… Помните, примерно то же самое предрекал и средневековый ученый Франческо де Лана, отказавшийся от постройки своей машины «легче воздуха», чтобы не навлечь погибель на крепости, города, корабли.

Между прочим, первую бомбу сбросил на врага 1 ноября 1911 года лейтенант Кавотти во время итало-турецкой войны. Это были шведские гранаты, весившие два килограмма. Даже такая бомбочка вызвала у турок неописуемый ужас.

Однако человеку свойственно защищаться. И вскоре по низко летавшим тихоходам. — самолетам стали открывать стрельбу. Первый сбитый аэроплан доказал, что борьба с авиацией вполне возможна… Хоть и худосочна папка с газетными вырезками, все-таки любопытные попадаются листочки: «Поднявшись в Нанси, пролетев 812 миль и сбросив над Берлином прокламации, французский летчик лейтенант Маршаль принужден был спуститься близ Холма, всего в шестидесяти милях от русской линии. Захваченный немцами, он помещен в лагерь…» Какой молодец француз! Жаль, что не долетел до нашего расположения.

В то время каждый летчик на счету. Всего 25 эскадрилий (156 самолетов) развернула Франция при мобилизации, призвав в армию 370 частных пилотов.

Выписал в тетрадь, поставил дату — 29 ноября 1916 — и перевертываю страницу с наклеенной на нее вырезкой из газеты «Новое время». Снова просматриваю по диагонали — устаешь читать все подряд. Вдруг ухватил: «Служивший в авиационном батальоне во Франции…» Стоп, о ком это? «…представивший свидетельства командира батальона Бертена и нашего военного агента, русский подданный авиатор Томсон, возвратившийся в Россию для поступления на русскую службу, ходатайствует о приеме его в авиационный отряд действующей армии. Томсон летает на «моране», опытный воздушный боец…» Старый знакомый, Эдуард Мартынович!

Заказываю еще кучу материалов о действиях русской авиации в год его возвращения, очередную порцию томов переписки канцелярии Авиадарма и возвращаюсь к вырезкам.

…Слава военному чиновнику! Передо мной письмо самого Виктора Георгиевича Федорова! Да, того самого «воздушного казака Вердена». Он подробно описывает петроградскому приятелю свои воздушные бои! Редкая удача!.. Вот так, с перерывами, продолжается поиск.

И все же материалов до обидного мало. Главные должны быть во Франции. Вот куда бы съездить…

Ежегодно в День Победы в Московском Доме литераторов встречаются писатели-фронтовики. У каждого ветерана пригласительный билет и стихотворный «продаттестат», подписанный в свое время так: «Калькулятор — майор запаса Михаил Светлов». Читаешь и невольно улыбаешься таким, например, строчкам: «Пейте вкусную, натуральную, к сожалению, минеральную». У входа в Дом девушки-регулировщицы в лихо заломленных пилотках проверяют документы и направляют пришедших к палатке военторга. Здесь выдается фронтовая чарка, дымится вареная картошка, на блюде соленые огурцы, лук, черные сухари.

— С победой! — И звенят сдвинутые кружки. Набрав из огромного кисета по щепотке махорки, свернув цигарки, ветераны предаются дорогим воспоминаниям…

Звучит команда «строиться!».

И вот уже в обширном вестибюле шеренги фронтовиков. Начинается перекличка.

Сторонний наблюдатель, вероятно, улыбнулся бы, услышав, что знаменитый писатель назван «гвардии сержантом», а менее известный литератор — «полковником». Но стоящих в строю былая субординация не разделяет — все бойцы.

Старшему из приглашенных героев минувшей войны, а ими бывали маршалы Жуков, Конев, Баграмян, командующие армиями, докладывает проводящий перекличку. Включается радиоузел, и Юрий Левитан читает приказ по «литературному гарнизону». Это тоже традиция.

Снова команда «смирно!», и к мраморной доске с именами погибших на фронте московских писателей возлагаются цветы.

После торжественного церемониала ветераны рассаживаются за праздничные столы: раньше — по родам войск, теперь — все вместе. Годы берут свое…

На одном из таких праздников моим соседом оказался совсем незнакомый коренастый крепыш, энергичный, веселый человек. Гость, но откуда?

— У нас сегодня дорогой гость, — объявляет тамада авиационного стола, — летчик полка «Нормандия — Неман» Константин Фельдзер!..

И, переждав аплодисменты, мой сосед произносит тост на добром русском, да еще фронтовом языке! Мне необыкновенно повезло. Когда поутих накал первых минут, мы разговорились. Я рассказал Фельдзеру о своих поисках, стал расспрашивать, где во Франции можно было бы найти документы тех лет, к кому обратиться. Французский товарищ энергично поддержал «толковое дело», удивился, что ничего никогда не слышал об их предшественниках по боевому братству.

— Слушай, — мы сразу перешли на «ты», — я завтра улетаю в Париж. Трепаться не люблю зря, приеду, расшевелю наших деятелей и все тебе напишу. Давай свой адрес…

Очень скоро я получил из Парижа толстенное письмо. Фельдзер подробно описывал, где и у кого могут быть интересующие меня документы, кто занимается историей французской авиации, с кем он уже говорил о моих поисках и к кому я могу написать. А чтобы облегчить мою задачу, вложил несколько конвертов авиапочты с надписанными адресами!

Следуя советам нового друга, я прежде всего написал генеральному директору Аэроклуба Франции, одному из героев полка «Нормандия — Неман» генералу Кюффо.

Великое дело — фронтовое братство! Кроме добрых советов, новых адресов, я узнаю, что при Аэроклубе существует Международный центр документации, хранящий материалы по истории авиации, в том числе и военной. «…Если сможете приехать осенью, документы центра в вашем распоряжении». Вот теперь можно просить о командировке… Осенью 1974 года самолет уносил меня в Париж.

Короткая встреча с генералом Кюффо, он улетал на какие-то авиационные соревнования, тут же отданы необходимые распоряжения, и я могу приступить к работе.

Каждое утро, как на службу, я спешил в тихий особняк на улице Галилея, где во дворе аэроклуба расположен Международный центр документальных подтверждений — таково его официальное название. Директор центра милейший отставной майор авиации Коломбье уже успевал приготовить к моему приходу все новые и новые тома:

— Вот воспоминания летчиков… Журналы тех лет… А вот здесь вы найдете приказы о награждениях… Как жаль, что я не встречал никого из ваших соотечественников, — искренне огорчается седенький Коломбье. Он очень старается помочь. Показывает мне хранилище документов, прекрасную библиотеку.

— Жаль, что у вас так мало времени, — сочувственно говорит майор, — иногда годами нужный факт ищешь. Вот сколько всего у нас, где там ваши герои?.. Я посоветуюсь с одним человеком…

В читальном тихом полутемном зале, где с утра приходится зажигать настольную лампу, чаще всего я один.

Боже мой! Как за несколько дней хотя бы заглянуть в эти фолианты. А еще передо мной трехтомная «История воздушной войны», фотографические альбомы… Но что делать, приходится лихорадочно листать книги, пробегая взглядом по страницам в поисках известных мне фамилий или «пилот-рюс», не вникая в смысл того, что написано. Но разве не остановишься, увидев фамилию Нестерова? Что тут? А-а, заявление знаменитого летчика Пегу о признании за Нестеровым приоритета в выполнении мертвой петли! Интересно, но изучать некогда, прошу снять фотокопию. Записываю в тетрадь: название издания, страница, материал… А время бежит, сейчас перерыв на обед, и библиотеку закроют. Таков порядок. Перекусив в соседнем бистро на авеню Клебер, встречаю около книжного магазина месье Коломбье. Он показывает превосходный альбом, заказанный для его личной коллекции фотографий самолетов, и продолжает прогулку. А мне так хотелось быстрее вернуться к работе.

Знаю, что все русские летчики получили награды, и не по одной. Наверное, правильнее просмотреть приказы военного министерства о награждениях начиная с 1914 года.

В воспоминаниях о прошлом русской военной авиации — рукописи бывшего командующего Вячеслава Матвеевича Ткачева — упоминается летчик-доброволец Белоусов, который доставил французскому командованию необыкновенной ценности данные. Произведенная им воздушная разведка в тылах противника позволила определить направление движения двух немецких армий, и Военная медаль отмечает его заслуги в операции, названной потом «Чудо на Марне».

Это произошло в начале сентября 1914 года. Развернувшееся наступление немцев, захвативших множество французских городов, заставило главнокомандующего Жоффра готовить серьезное наступление на противника, приближавшегося к Парижу. В самый решительный момент, когда определялось направление контрудара, Белоусов вместе со своим командиром эскадрильи капитаном Жанеро вылетели на разведку. Они обнаружили, что армия немецкого генерала Клука изменила направление движения, оголив линию фронта на несколько десятков километров, что было совершенно неожиданным. В этот прорыв и устремились французы. Битва на Марне закончилась отступлением немцев и стала называться «чудом» — так близко в тот момент подошли к победе немцы, а французы к катастрофе.

Победа эта стала возможной и благодаря верной союзническому долгу России, которая без подготовки начала наступление на Восточном фронте и оттянула на себя еще два немецких корпуса, которые были срочно переброшены с Запада.

Глава французской разведки Дюпон говорил: «Воздадим должное нашим союзникам — наша победа достигнута за счет их поражения».

…Продолжаю изучать бумаги военного министерства Франции.

Никакого порядка в этих приказах! Стал смотреть по алфавиту, оказывается — перечисление награжденных произвольное. К тому же одни документы перемежаются другими — приказами по армии, где упоминание подвига равносильно награде и дает право названному в этой реляции носить на ленточке звездочку… Нет Белоусова, не нашел либо пропустил. Всегда ли узнаешь русскую фамилию во французской транскрипции?.. Но вот — это же Виктор Федоров! «21-й армейский корпус. Приказ № 84 от 26 марта 1916 года.

Сержант Федоров, эскадрилья С-42. 14 марта атаковал один четыре самолета противника. Три обратил в бегство, четвертый посадил на своей территории. Самолет Федорова получил 17 пуль. 19 марта в первом полете атаковал три самолета, во втором полете — четыре. Оба раза заставил неприятеля обратиться в бегство».

Вот это находка! Молодец Федоров! Две цитаты из приказов и две звездочки на мундире сержанта. С Федоровым дело пошло веселее. Теперь я знаю в какой эскадрилье он служил, в какой армии воевал. Найду и реляцию, за что награжден Военной медалью: «Пилот, полный энергии и отваги, не раздумывая, атакует немецкие самолеты…»

Кто никогда не занимался подобными поисками, даже не может себе представить состояние «охотника» за фактами, когда перед ним встают из небытия дела давно минувших дней. Окрыленный успехом, взволнованный ожившими в моем воображении событиями, показываю находки майору Коломбье, прошу снять фотокопии. Майор доволен, что указал правильный путь, дал нужные материалы. А у меня дело пошло — удача за удачей: фотография летчика Эдуарда Пульпе, рижанина… А вот, с закрученными усами, Иван Кириллов!

Теперь, когда я знаю номера частей, нужно попасть в архив военно-воздушных сил Франции. Пусть прошло шестьдесят лет, прогремела еще одна война, снова терзали земли гордой Франции ненавистные оккупанты, все равно — должны сохраниться хоть какие-то документы!

…Старинный, неприступный с виду, грозный замок Венсенн. У ворот открывают шлагбаум машинам два солдата в ярко-синих мундирах с большими красными эполетами, прямо генералы!.. К моему удивлению, у бокового входа нет никакого контроля. Следуя указаниям стрелки с надписью «Историческая служба», вхожу в подъезд, поднимаюсь на второй этаж. Адъютант начальника уже предупрежден о визите советского писателя и сразу проводит в кабинет.

Начальник архива генерал Кристьен, коренастый, слегка располневший человек, одетый в штатский костюм, хорошо сидящий на его широких плечах, нисколько не похож на архивариуса. Обветренное, мужественное лицо выдает бывалого солдата, а реплики, вся манера вести разговор свидетельствуют о живости ума.

— Очень хорошо, весьма своевременно вы занялись этими поисками. Нас столько объединяет! Об этом нельзя забывать.

— Мы же авиаторы, генерал…

Я и не заметил, когда генерал распорядился, но вот уже в нашей беседе принимает активное участие молодой стройный блондин, похожий на положительного киногероя, майор Лешуа. Ему поручено заниматься моими делами.

Передаю майору список русских летчиков, называю известные мне данные, они небогаты, а о некоторых не знаю ничего, кроме фамилии.

Лешуа действует непостижимо оперативно: звонит по телефону, дает поручение молодому капралу в красивом синем мундире с яркими нашивками, снова звонит.

Через несколько минут у него на столе папки со списками частей, выписки из приказов. С помощью этих документов мы устанавливаем еще несколько важных отправных точек.

Предел моих желаний — найти личные дела русских добровольцев, их фотографии. Выясняется, что армейские архивы первой мировой войны находятся в одной из старых шахт в центре страны.

— Вы сами понимаете, что нужно время, но поручение будет дано и… — Майор Лешуа извиняюще разводит руками. — Будем надеяться. Впрочем, здесь тоже поищем…

В этот момент входит капрал с несколькими тоненькими голубыми папочками. Майор Лешуа открывает первую, и меня словно током ударило — документы Виктора Георгиевича Федорова! Да, да, часть документов из личного дела су-лейтенанта Федорова, да еще две фотографии!

Такого чуда я никак не ожидал! Какое прекрасное, волевое лицо у юного Федорова, какой твердый, открытый взгляд. Виктор Федоров, русский студент, учился в Харьковском университете, кажется, принадлежал к организации социал-демократов и был вынужден эмигрировать из России в 1908 году во Францию.

Майор Лешуа доволен вдвойне: моей радостью и тем, что так быстро и четко смог хоть чем-то помочь гостю из Москвы.

Не выпуская из рук федоровских бумаг, спрашиваю:

— Если несложно, вы не могли бы сделать мне фотокопии?

— Конечно.

— А фотографии?..

— Извините, но только вам придется подождать несколько дней.

Второе, более полное дело одного из самых прославленных французских летчиков, Петра Мариновича. Он тоже был в моем списке, хотя и не числился среди русских добровольцев.

Несколько человек упорно называют Мариновича русским, уроженцем Петербурга, но никак этого факта не доказывают. Русский, и все. И мне очень хотелось бы назвать этого удивительного юношу своим соотечественником. Он чем-то похож на толстовского Петю Ростова. Пятнадцати лет поступает в уланы, воюет, потом заканчивает летную школу, снова фронт. Юный Маринович быстро завоевывает славу блистательного истребителя. Почти все боевые схватки заканчиваются его победой. На счету летчика 18 (!) сбитых самолетов противника, о его храбрости слагают легенды. И не случайно. В личном деле, которое мне дали, сохранилась записка… Об аресте су-лейтенанта Мариновича за нарушение приказа: летчик слишком далеко забрался во вражеский тыл, преследуя противника… Этот юноша погиб трагически в самых мирных условиях — разбился при посадке на аэродроме в Брюсселе. Было ему всего девятнадцать лет.

Почему же, ссылаясь на французские архивные данные, мой корреспондент летчик Меос писал: «Родился 1 октября 1900 года в Санкт-Петербурге. Серб по национальности, подданный России…» Листаю личное дело. Вот копия свидетельства о рождении… Выдано мэрией 16-го округа Парижа. Нет, это не о рождении, а о родителях. Отец — Белизар Маринович, мать… Точно, русская! Агриппина Бронникова! А кем же она может быть?.. Оказывается, неточности встречаются и в личных делах военных. В некоторых документах дата рождения Мариновича 1898 год. Может быть, Петр, добиваясь принятия на военную службу, прибавил себе год-другой? К сожалению, нет биографии, написанной самим Мариновичем, а в анкетах — разночтения и ничего о России. Буду искать. Вернувшись в Москву, я полез в справочники «Весь Петербург». В 1895 году в Петербурге жило несколько Бронниковых: Дмитрий Павлович, Павел Константинович, Александра Юлиановна… Может быть, Агриппина дочь, сестра?.. Роюсь дальше. Есть и Маринович! Нет, Маринкович… Но любопытное пояснение: «Сербская миссия». Весьма обнадеживающее совпадение. Сын этого серба и дочь кого-то из Бронниковых?..

По тому же справочнику за 1917 год число внесенных в него Бронниковых даже увеличилось, да и перечислялись далеко не все, только занимавшие какое-нибудь общественное положение: чиновники, врачи, адвокаты, художники, архитекторы, домовладельцы… Но ничего интересного и тут найти не удалось. Отзовитесь, Бронниковы!

Перед отъездом из Парижа я получил документы и фотографии Федорова, копию бумаг Мариновича, а еще кое-что о замечательном летчике Павле Аргееве, уроженце Ялты. Поручик русской армии, он был предан за что-то суду, амнистирован, вышел в отставку, эмигрировал во Францию. С начала войны сражается в пехоте, командует ротой, батальоном, четырежды ранен, отмечен в приказах главнокомандующего за беспредельную храбрость. Оправившись от ран, кончает летную школу, воюет отменно, приезжает в Россию как капитан французской армии…

Вместе с Лешуа разрабатываем план дальнейших поисков, которые он обещает продолжить после моего отъезда. Пока ничего нет, кроме наименования части, где Аргеев служил. Нет ничего и об Александре Гомберге, погибшем под Верденом…

Материалы должны быть, русские добровольцы не остались незамеченными.

Известный французский летчик майор Брокар писал 20 мая 1916 года в газете «Матэн»: «…За то время, когда под мое командование прибыли русские летчики, я успел уже достаточно хорошо их узнать. Отличительная черта их характера — удивительная дисциплина и выдержка. Приказ командира для русского летчика сильнее всех его личных побуждений и чувств. Только живя на фронте, изо дня в день дыша атмосферой войны, можно вполне отдать себе отчет в ценности того, что называется дисциплиной. А русский авиатор пропитан ею, и это делает его совершенно незаменимым». Это уважительное отношение к русским воинам жило в сердцах французов. Оно умножено подвигами советского народа в годы войны с фашизмом, героизмом полка «Нормандия — Неман», храбростью советских людей — бойцов французского Сопротивления.

Цель моих поисков никому из французов, с которыми довелось встретиться, не казалась обращенной в прошлое. Живые нити связывали минувшее с сегодняшним днем.

Как-то утром ко мне в отель позвонил незнакомый человек, назвавшийся доктором Фосье. Узнав о поиске, который я веду, доктор Фосье предложил свою помощь, пригласил к себе, чтобы показать материалы по истории авиации.

Вместе с моим другом, корреспондентом советского радио во Франции Владимиром Дмитриевым, мы едем на улицу Жофруа. Нас сердечнейше встречает необыкновенно подвижный, темпераментный пятидесятилетний хозяин дома — лауреат парижского медицинского факультета, руководитель большой службы здравоохранения в одной из компаний.

Фернан Фосье никогда не был связан с авиацией. Его потряс полет Юрия Гагарина в космос. Не только сам факт, но и личные качества советского космонавта настолько завладели душой французского врача, что он стал собирать все доступные ему материалы о Гагарине. Так было положено начало огромной коллекции фотографий, документов о космонавтах, затем о военных летчиках, истории авиации. Не дав нам опомниться, доктор Фосье начал доставать с полок огромные картонные листы с наклеенными на них портретами Гагарина, Титова, Николаева, Терешковой… Листы с газетными и журнальными вырезками, папки с документами, книги. Особая гордость Фосье — фотография Леонова с автографом космонавта. Теперь он мечтает собрать автографы всех советских космонавтов, а также советских летчиков — героев минувшей войны, их биографии. До поздней ночи мы знакомились с коллекцией, так всю ее и не рассмотрев.

К следующей встрече Фосье приготовил мне несколько материалов о первой мировой войне, подарил книгу из своей коллекции о действиях французской авиации, выложил на стол уникальные авиационные издания той поры. Открывает пожелтевший номер журнала «Аэрофиль»:

— Это вам интересно?

Сразу бросается в глаза подчеркнутая красным карандашом фамилия Федорова.

— Конечно, интересно. Позвольте посмотреть…

— О-о, тут с продолжением, посмотрите дома.

И Фосье безжалостно вырывает несколько страниц.

— Что вы делаете?! — невольно вскрикиваю, пораженный его отчаянным великодушием.

— Ничего, вам нужнее. — И доктор продолжает вырывать страницы из последующих номеров.

Я уже боюсь отвечать на его вопросы: «А это вас интересует?», но Фосье, прекрасно понимая ценность даже малейшего упоминания о русских авиаторах, подкладывает мне все новые и новые листки… Разумеется, у нас завязалась переписка.

Пополняя его коллекцию, я отправил в Париж книгу Героя Советского Союза Натальи Кравцовой с дарственной надписью автора — рассказ о подвиге советских летчиц, фронтовые фотографии уникального женского полка — материалы, о которых так давно мечтал доктор Фосье. Подключился к поискам и старый инженер Георгий Отфиновски, некогда работавший в авиационной фирме «Кодрон», участник Сопротивления. Посетив Москву, он привез мне фотокопию документа, который я не успел отыскать в Париже.

Поездка во Францию дала новый толчок к поискам. Ведь, кроме архивов, должны же быть люди, знавшие летчиков. Как их найти?

Нужно выступить в каком-нибудь популярном издании. В каком?..

Главный редактор журнала «Вокруг света» Анатолий Никонов слушал меня с неподдельным интересом, оказалось, что он тоже бывший авиатор.

Вскоре журнал публикует очерк «В небе Франции». Теперь дело за откликами. Теплилась надежда, что могут отозваться даже родственники героев. Ведь русские семьи были многодетны, а вдруг?.. И письма пошли: с благодарностями за нежданную новость, требованиями подробностей, предложениями увековечить память патриотов…

Ради увековечения и задумана эта книга, но ведь мало сообщить сам факт, о чем справедливо пишут корреспонденты, они хотят знать, кто эти люди, откуда, каков их путь в авиацию, как воевали тогда, остались ли живы?

А все, что известно, например, о Славороссове, заключено всего в нескольких строчках, опубликованных его современником, старым русским летчиком Виктором Георгиевичем Соколовым: «Харитон Николаевич Славороссов (а он Никанорович! — Ю.Г.) после первой мировой войны жил в Италии и был известен как выдающийся летчик-испытатель самолетов новых конструкций. Насколько я помню, погиб во время авиационных состязаний».

Воспоминания современников, конечно, очень важны, но… Человеческая память подобна колодцу: один заполнен до краев, вода в нем чиста и свежа постоянно, в другом черпают воду с донышка, мутноватую, ее отстаивать нужно…

Думаю об этом, потрясенный сенсационным письмом из Армавира. Ошибся Соколов! Не в Италию, а на родину вернулся из Франции Славороссов и жил долгие годы, а все остальное можно узнать в Москве у его сына — Алексея Харитоновича Славороссова!.. Жива и вдова летчика Татьяна Александровна, в Пятигорске она!..

С чем сравнить радость писателя, обнаружившего такой невероятный поворот в судьбе дорогого ему героя, всеми похороненного задолго до срока. Как Нагурский!.. А следом пошли письма от старых друзей Славороссова, его почитателей, вырезки из газет, фотографии…

Рассказы вдовы и сына Славороссова, документы, сохранившиеся в семье, новая осада архивов, когда понятнее, где и что нужно искать, позволили проникнуть в судьбу выдающегося русского летчика…