Возмездие обреченных

Это была одна из дальних комнат на втором этаже. Я обо что-то споткнулся — думаю, о скамеечку для ног. Пытаясь сохранить равновесие, я отступил и с грохотом врезался в стол, но устоял.

— Ну, правильно, — зашипел Гарри, — давай, разбуди весь этот блядский дом с потрохами.

— Послушай, — запротестовал я, — что мы здесь делаем?

— Не дери глотку, мудило!

— Гарри, ты когда-нибудь прекратишь поносить меня?

— А ты чего — лингвист, еби меня в душу? Мы здесь по причине недостатка наличных и драгоценностей.

Мне это не нравилось. Слишком смахивало на полную шизу. Гарри был психом; он не вылезал из дурдома. Три четверти своей сознательной жизни он провел за решеткой. Он втравил меня в это дерьмо. Я не оказал должного сопротивления.

— Блядская страна, — сказал Гарри, — слишком много здесь богатых живоглотов, которые поимели все на халяву.

Теперь он на что-то наткнулся.

— Черт! — прорычал Гарри.

— Эй? Что там такое? — послышался мужской голос сверху.

— У нас проблемы, — прошептал я и почувствовал, как из подмышек побежал пот.

— Нет, — сказал Гарри, — это у него проблемы.

— Эй, — кричал мужчина сверху, — кто там внизу?

— Пошли, — махнул мне Гарри, и стал подниматься вверх по лестнице.

Я последовал за ним. Наверху был коридор, в одной из боковых комнат горел свет. Гарри двигался быстро и бесшумно. Мы ворвались в комнату — сначала он, за ним я. Это оказалась спальня. На раздельных кроватях лежали мужчина и женщина. Гарри наставил свой «Магнум 38» на мужика.

— Ну вот что, приятель, если не хочешь остаться без яиц, веди себя тихо. Я не шучу.

Мужику было около 45 — сильное и властное лицо. Было видно, что он отрабатывал это устойчивое выражение долгие годы. Жене его было лет 25 — блондинка с длинными волосами, по-настоящему красива, как девушка с рекламы.

— Убирайтесь к черту из моего дома! — приказал мужчина.

— Слышь, — обратился ко мне Гарри, — ты знаешь, кто это?

— Нет.

— Это же Том Максон, знаменитый телеведущий 17–го канала. Привет, Том.

— Вон! Сейчас же вон! — завопил Максон и схватил трубку телефона. — Оператор…

Гарри остановил его ударом в висок рукояткой своего «38». Максон рухнул на кровать, а Гарри повесил трубку на рычаг.

— Ублюдки! Вы же ранили его! — закричала блондинка. — Дешевые, трусливые негодяи!

На ней было светло-зеленое неглиже. Гарри подошел, разорвал бретельку, запустил руку под неглиже и вытянул грудь.

— Вкусная, правда? — снова обратился он ко мне и влепил блондинке пощечину, со всей силы. — Обращайся ко мне с почтением, шлюха!

Потом Гарри вернулся к Максону и усадил его.

— Теперь ты: я же сказал, что не шучу.

Том очухался и пробормотал:

— У тебя есть оружие, но это все, что ты имеешь.

— Дурак, это все, что мне нужно. Так что сейчас ты и твоя шлюха окажете мне небольшую услугу, или будет еще хуже.

— Ты дешевка! — ответил Максон.

— Что ж, продолжай, и ты увидишь, — сказал Гарри.

— Ты думаешь, я испугаюсь двух дешевых проходимцев?

— Боюсь, что тебе придется это сделать.

— Это твой подельник? Кто он?

— Никто. Он делает то, что я ему говорю.

— Как это?

— А вот так: Эдди, поцелуй блондинку.

— Послушай, оставь мою жену в покое!

— А если она заорет, я всажу тебе пулю в кишки. Я не шучу. Давай, Эдди, действуй.

Блондинка придерживала рукой разорванную бретельку.

— Нет, — прохныкала она, — пожалуйста…

— Мне очень жаль, леди, но я должен делать все, что говорит Гарри, — извинился я, схватил ее за волосы и прильнул к губам.

Она пыталась отпихнуть меня, но силенок у нее было маловато. Раньше я никогда не целовал такую красивую женщину.

— Отлично, Эдди, достаточно.

Я отпустил блондинку, отошел и встал рядом с Гарри.

— Эй, Эдди, — спросил Гарри, — что это за штуковина торчит у тебя между ног?

Я не ответил.

— Посмотри, Максон, — продолжал Гарри, — у моего парня встал на твою жену! Вот черт, мы же не за этим сюда пришли. Нам нужны наличные и побрякушки.

— Меня тошнит от вас, хитрожопые сосунки. Вы не больше, чем опарыши.

— А чем можешь похвастать ты? Шестичасовыми новостями? Что в этом великого? Политическая жвачка и общественная муть. Любой может читать новости. Я делаю новости.

— Ты делаешь новости? Как это? Да что ты можешь сделать?!

— Да что угодно. Сейчас, дай-ка подумать. Ну, например: Ведущий теленовостей пьет мочу вора-взломщика. Как тебе это?

— Я лучше умру.

— Нет, ты не умрешь. Эдди, дай-ка мне стакан. Он там, на ночном столике, принеси.

— Послушайте, — встряла блондинка, — пожалуйста, забирайте наши деньги, забирайте драгоценности, только уходите. Зачем вам все это нужно?

— Это все ваш крикливый, избалованный супруг, леди. Он действует мне на нервы.

Я принес Гарри стакан, он расстегнул ширинку и пустил в него струю. Стакан был высокий, но Гарри наполнил его до краев. Застегнувшись, он поднес свой напиток Максону.

— Сейчас вам придется отведать моей мочи, мистер Максон.

— Ни за что, подонок. Лучше умереть.

— Умирать вам незачем. Вы выпьете мою мочу, всю до капли!

— Никогда, мразь!

— Эдди, — кивнул мне Гарри, — видишь сигару на комоде?

— Да.

— Возьми и раскури. Там и зажигалка есть.

Я взял зажигалку и раскурил сигару. Она была превосходной. Я затянулся. Моя лучшая сигара. Никогда ничего подобного я не пробовал.

— Нравится сигара, Эдди? — спросил Гарри.

— Она шикарная, Гарри.

— Отлично. Значит, сейчас ты подойдешь к этой сучке и вывалишь наружу ее шикарные сиськи. Я снова предложу этому пидору мой напиток, и если он откажется вылакать его до последней капли, ты прижжешь своей шикарной сигарой соски ее шикарных сисек. Понятно?

Я все уяснил, подошел и высвободил из-под неглиже груди миссис Максон. У меня закружилась голова от их вида — ничего подобного мне не приходилось созерцать. Я сжал одну и наставил на сосок тлеющий конец сигары.

Гарри протянул Тому Максону стакан с мочой. Максон посмотрел поверх него на жену, взял и начал пить.

Блондинка дрожала всем телом. И держать грудь было так приятно.

Желтая жидкость проходила через горло телеведущего. Вылакав половину, он приостановился. Видно было, что его тошнит.

— До дна, — сказал Гарри. — Продолжай. Зачтется, если выпьешь все до последней капли.

Максон прильнул губами к стакану и осушил до конца. Посудина вывалилась у него из рук.

— И все равно я считаю вас парой дешевок, — давясь и задыхаясь, выговорил Максон.

Я продолжал удерживать чудесную титьку, но блондинка вырвала ее из моих рук.

— Том, — сказала она, — прекрати перечить этим людям. Ты провоцируешь их на большие мерзости!

— А как же игра в победителя? Разве ты не поэтому вышла за меня замуж? Не потому, что я всегда был победителем?

— Конечно, по этому самому, кретин, — ответил за блондинку Гарри. — Посмотри на свое жирное брюхо. Неужели ты думаешь, что соблазнил ее своим вонючим салом?

— У меня есть нечто большее, — заявил Максон. — Поэтому я — номер один на телевидении. А тебе вообще ничего не светит.

— Но если бы она не вышла замуж за первый номер, — ответил Гарри, — она выбрала бы номер два.

— Не слушай его, Том, — сказала блондинка.

— Все нормально, — обратился Максон к жене, — я знаю, что ты любишь меня.

— Спасибо, дорогой.

— Все хорошо, Нана.

— Нана, — повторил Гарри. — Мне нравится это имя — Нана. Классное имя, классная жопа. И все это только для богатеев, а нам остаются дешевые проститутки.

— Почему бы тебе не вступить в Коммунистическую партию? — опять выступил Максон.

— Эй, мужик, мне не улыбается ждать века, пока их идеи сработают или не сработают. Я хочу все сейчас.

— Послушай, Гарри, — не выдержал я, — мы что, так и будем стоять здесь и беседовать с ними? Это ничего нам не даст. Мне плевать на то, что они думают. Давай, берем барахло и сваливаем. Чем дольше мы тут будем стоять, тем скорее нас притянут за ноздри.

— Знаешь, что я тебе на это скажу, Эдди? — обратился ко мне Гарри. — Это первая удачная мысль, которую я слышу от тебя за последние пять, нет, пожалуй, шесть лет.

— А я вот что скажу, — встрял неугомонный Максон, — вы просто слабаки, паразитирующие на сильных. Если бы не было таких, как я, вам бы ни за что не выжить. Вы напоминаете мне тех типов, которые пасутся возле продажных, погрязших в крови и интригах политических и духовных лидеров. Это самый мерзкий тип трусости; самый легкий способ выжить при отсутствии всякого таланта и малейшего усердия. Он зиждется на ненависти и зависти, его корни — злоба, горечь и предельная тупость. Вы — представители низшей ступени человеческого племени; от вас воняет, смердит, и мне стыдно, что я принадлежу к этому же племени.

— Спасибо за речь, сынок, — отозвался Гарри. — Похоже, даже моча не способна вылечить твой словесный понос. Ты избалованный и холеный ублюдок. Знаешь, сколько людей гниют заживо на этой земле, не имея ни малейшего шанса? И все потому, что они родились нищими, потому, что не научились даже читать, потому, что никогда и ничего не имели, кроме своей нищеты. Ты знаешь, что это такое, когда никто не хочет с тобой ебаться? Ты, который женился на лучшей пизде, которую только можно отыскать, — твое рождение было проклятием?

— Забирайте барахло и уходите, — ответил Максон. — У таких ублюдков, как вы, всегда наготове оправдание своей никчемности.

— Подожди, не торопись, — сказал Гарри, — всему свое время. Сейчас мы покажем, на что способны. Похоже, ты не совсем все понял.

— Том, — вмешалась блондинка, — отдай им деньги и драгоценности… Пусть они уходят… Пожалуйста, не надо устраивать здесь 17–й канал.

— Никто не устраивает 17–й канал. Я просто поставил их на место.

— Эдди, — махнул мне Гарри, — пошарь в ванной, мне нужен скоч.

Я вышел в прихожую и нашел ванную комнату. Там в аптечке был широкий рулон клейкой ленты. Гарри действовал мне на нервы — никогда не знаешь, что у него на уме. Я взял ленту и вернулся в спальню. Гарри оборвал телефонный провод и сказал мне:

— Так, отключи 17–й канал.

Я все понял — хорошенько заклеил лентой рот телезвезде.

— Теперь руки, руки за спину, — приказал Гарри, а сам подошел к Нане и обнажил ее грудь.

Он долго смотрел на нее и потом плюнул в лицо. Женщина утерлась простыней.

— Так, — продолжал распоряжаться Гарри, — теперь с ней: заткни ей глотку, но руки оставь, я люблю легкое сопротивление.

Я переключился на нее.

В это время Гарри повернул Максона на его кровати так, чтобы тот мог видеть Нану. Затем он взял сигару и прикурил.

— Я полагаю, Максон прав, — заговорил Гарри. — Мы настоящее фуфло, черви навозные, слизняки и, возможно, трусы.

Он глубоко затянулся.

— Она твоя, Эдди.

— Гарри, я не могу.

— Можешь, просто не знаешь — как. Тебя никто и никогда не учил — недостаток образования. Я твой учитель, и я говорю тебе: она твоя. Все очень просто.

— Давай ты, Гарри.

— Нет, для тебя это важнее.

— Почему?

— Потому что ты — совершенный кретин.

Я подошел к кровати. Она была слишком прекрасна, а я слишком отвратителен. Я так опустился, что казалось, мое тело покрылось коростой грязи.

— Давай, — подначивал Гарри, — засади ей, мудила.

— Гарри, я боюсь. Это нехорошо. Она не для меня.

— Она твоя.

— Ну, зачем?

— А ты смотри на это все, как на войну. Мы победители. Мы перебили всех мачо, главарей и героев. Остались только их женщины и дети. Мы убиваем детей, а старух ссылаем на каторгу. Мы армия завоевателей. Нам нужны молодые здоровые бабы. И самые красивые из них наши… Твои. Вот она — беспомощна. Возьми ее.

Я сдернул с нее одеяло — и застыл. У меня было такое чувство, будто я умер и неожиданно оказался на небесах, а там передо мной объявилось это сверхъестественное создание. Я дотянулся и сорвал с нее неглиже.

— Еби ее, Эдди!

Все изгибы на ее теле были совершенны и находились точно на своем месте. Они были реальны, и в то же время казались сверхъестественными. Словно прекрасные небеса; будто течение величественной реки. Я просто хотел смотреть на это чудо. Я был ошеломлен и испуган. Передо мной обнажилась красота. И я не имел на нее права.

— Вперед! — зудел Гарри. — Выхари ее! Это всего лишь баба, которая, как все прочие, вертит жопой и беспрестанно врет. Скоро она станет старухой, и ее заменят молоденькие шлюшки. Еби ее, пока она в теле!

Я взял ее за плечи и попробовал притянуть к себе. Не знаю, откуда у нее взялась такая сила. Она уперлась руками в мою грудь и откинула голову назад. Она была совершенно недоступна для меня.

— Послушай, Нана, я, правда, не хочу вот так вот… но я должен. Извини, я не знаю, что делать. Я хочу тебя, и мне стыдно.

Она что-то промычала заклеенным ртом и с новой силой отпихнула меня. Она была так прекрасна. Ее взгляд проникал прямо в меня и, казалось, твердил о том, о чем я думал: ты не имеешь права.

— Скорее, — орал Гарри, — засади ей свой дрын до кишок! Она полюбит его!

— Нет, Гарри, я не могу.

— Ясно, — усмехнулся Гарри, — тогда присмотри за 17–м каналом.

Я отошел от Наны и сел рядом с Максоном. Мы сидели бок о бок. Максон что-то бубнил сквозь клейкую ленту. Гарри навис над женщиной.

— Ну, что, тварь, похоже, мне придется оплодотворить тебя.

Нана спрыгнула с кровати и кинулась к двери, но Гарри успел схватить ее за волосы, подтянул ее к себе и наотмашь ударил по лицу. Она отлетела к стене и осела на пол. Гарри снова поднял ее за волосы и еще раз приложился. Тут раздался придушенный рев Максона, он подскочил с кровати и боднул Гарри головой. Но Гарри устоял и срубил Максона резким ударом ребром ладони по шее.

— Спутай-ка герою колени, — бросил мне Гарри.

Я связал Максону ноги и затащил его на кровать.

— Сядь на него, я хочу, чтобы он все видел.

— Послушай, Гарри, — возразил я, — давай убираться отсюда. Чем дольше мы…

— Заткнись! — рявкнул Гарри и закинул блондинку на кровать. На ней оставались лишь трусики, одним движением Гарри сорвал их и бросил в Максона. Тряпица упала ему на ноги. Максон застонал и стал вырываться. Я пригвоздил его ударом в низ живота.

Гарри снял штаны, улыбнулся и освободился от трусов.

— Эй, сука, — обратился он к блондинке, поигрывая своим дрыном, — сейчас я воткну в тебя эту штуковину — и ты почувствуешь, как она будет давить тебе на гланды, и ничего с этим не поделаешь. Это все твое! Я спущу тебе с самую сердцевину!

Гарри перевернул жертву на спину, она продолжала бороться. Он ударил ее снова, крепко. Так крепко, что голова ее запрокинулась. Гарри раскинул совершенные женские ноги, придвинулся и попробовал ввести своего монстра, но наткнулся на сопротивление.

— Расслабься, потаскуха. Я знаю, тебе же хочется. Подними ноги!

Гарри ударил, дважды. Ноги поднялись.

— Вот так уже лучше, подстилка!

Он толкал и толкал, пока наконец не пробился. И вот он заходил вверх и вниз, медленно, с оттяжкой.

Максон жалобно заскулил и затрепыхался. Я снова сунул ему в живот.

Гарри стал наращивал темп. Блондинка застонала, словно от боли.

— Ну, что, нравится тебе такое порево, а? Не правда ли, мой молот лучше, чем пинцет твоего старикана? Чуешь, как он разбухает?

Это было сверх моих сил. Я вскочил, вывалил член и принялся мастурбировать. Гарри уже долбил блондинку с такой скоростью и силой, что ее голова болталась и подпрыгивала из стороны в сторону. Но тут он вдруг шлепнул ее по ягодицам и вынул.

— Я еще не кончил, мэм — тайм-аут, — оповестил Гарри и отошел к Максону.

— Посмотри на размер моего бура! Сейчас я снова запущу его в недра твоей шлюхи и кончу прямо ей в сердцевину, Томми-бой! Теперь ты никогда не сможешь любить свою Нану, не думая обо мне! Моя залупа всегда будет стоять у тебя перед глазами!

Он наставил головку своего вздыбленного члена прямо Максону в лицо.

— А еще я позволю ей облизать его после того, как кончу!

С этими словами Гарри отошел к другой кровати, снова подмял под себя блондинку и с ходу взял бешеный темп.

— Готовься, продажная тварь, я кончаю!

Затем:

— О, черт! Ох, ох, ох!

Обессиленный, Гарри повалился на Нану. Через несколько мгновений он зашевелился, поднялся и посмотрел на меня.

— Не передумал?

— Нет, спасибо, Гарри.

Он засмеялся.

— Посмотри на себя, чухан, ты же колени обтрухал! — гоготал Гарри, одевая штаны. — Ну, ладно, — успокоился он, — замотай ей руки и ноги. Мы сваливаем отсюда.

Я отряхнулся и взялся выполнять его поручение.

— Гарри, а как же насчет денег и побрякушек?

— Возьмем бумажник. Я хочу побыстрее убраться отсюда. Меня бесит это место.

— Гарри, давай пошмонаем и заберем все.

— Нет, — отрезал он, — только бумажник. Проверь его брюки. Бери только деньги.

Я пошарил и нашел бумажник.

— Здесь всего 83 бакса, Гарри.

— Бери и уходим. Я на взводе. Чувствую опасность. Надо смываться.

— Черт, Гарри, что за дела? Мы могли бы неплохо хапнуть!

— Я же сказал: я на взводе. Чую палево. Ты можешь оставаться. Я линяю.

Я последовал за ним вниз по лестнице.

— Теперь этот умник дважды подумает, прежде чем оскорбить кого-нибудь, — обронил напоследок Гарри.

Мы нашли окно, которое подломили, и покинули дом. Пройдя через сад, мы вышли через железные ворота.

— Так, — предупредил Гарри, — идем небрежной походкой, покуриваем, как ни в чем не бывало.

— Что ты так нервничаешь, Гарри?

— Заткнись!

Мы прошли четыре квартала, машина была на месте. Гарри сел за руль, и мы поехали.

— Куда теперь? — спросил я. -

— В театр.

— Что дают?

— «Чулки из черного шелка» с Аннет Хэвен.

Театр находился на Ланкершим. Мы припарковались и вышли. Гарри купил билеты, и мы прошли в холл.

— Попкорн? — поинтересовался я.

— Нет.

— А я хочу.

— Бери.

Гарри подождал меня, и я купил большой пакет пахучей жареной кукурузы. Мы отыскали свободные места и уселись. Нам повезло. Постановка еще только начиналась.

Примечания к рассказам «Ограбление», «Скверная ночь»

Аннет Хэвен Мартин, американская порнозвезда. Родилась в 1943 году в добропорядочной мормонской семье. Издержки строго религиозного воспитания привели к противоположному результату и толкнули ее на своеобразный бунт против окружающей среды. Аннет начала выступать в собственном стриптиз-шоу, а затем снялась в нескольких порнографических фильмах.

Не без ее активного участия полуподпольные порнографические студии со временем превратились в настоящую индустрию секс-развлечений. Аннет Хэвен считается одной из первых звезд и своеобразной «бабушкой» американского порнографического кино, а Всеамериканская Ассоциация фильмов для взрослых в 1977 присудила ей специальную награду за ленту «Приход ангела».

Аллен Стюарт Конигсберг (Вуди Аллен), американский кинорежиссер, актер, сценарист. Родился 1 декабря 1935 года в Бруклине, штат Нью-Йорк. Окончил знаменитый Сити-колледж, после чего некоторое время проучился в Нью-Йоркском университете. Недавно Вуди Аллен признался журналистам: «Если мои фильмы вызвали сочувствие к моей персоне, я понимаю, что хорошо сделал свою работу». Жизнь этого известного режиссера, сценариста и актера и вправду достойна сочувствия. В 16 лет Конигсберг впервые женился на Хэрлен Розен — брак распался через 4 года. К тому времени Аллен уже получал по 6 тыс. долларов в месяц в качестве автора телевизионных гэгов, а в 1965 написал сценарий и сыграл главную роль в фильме «Что нового, пупсик?». Во время съемок он познакомился со своей второй женой — актрисой Луизой Лассер. В 1969 состоялся режиссерский дебют Вуди Аллена — «Хватай и беги». В последующие годы он не только снимал фильмы, но и регулярно появлялся на страницах бульварных газет в окружении постоянно меняющихся жен и любовниц.

В 1980 начался роман Аллена с Миа Фарроу. Вместе они сняли 11 фильмов, взяли на воспитание двух приемных детей — Мозеса и Дайлен, и завели собственного — Сэтчелла.

В 1994 Фарроу обвинила Аллена в совращении Дайлен и своей приемной дочери Сун-Ю Превин (отцом которой считался первый муж актрисы — продюсер Эндрю Превин). Поскольку обе девочки были несовершеннолетними, разразился громкий скандал. Ценой больших усилий Аллен избежал судебного преследования, и в 1997 узаконил свои отношения с Сун-Ю.

Новая супруга родила ему двух дочерей — Бэчет и Манзи Тио. Постепенно Вуди восстановил свое положение в Голливуде, блеснув отличной комедией «Пули над Бродвеем» (1994) и мюзиклом «Каждый скажет — Я люблю тебя» (1998). В последнее время, по собственным словам, у него есть только две «любовницы» — музыка и ностальгия.

Мэнни Хьюман пришел в шоу-бизнес, когда ему было шестнадцать. Сорок лет варки в этом котле не сломали его. Он работал в одной из гостиных отеля «Сансет». В маленькой гостиной. Он, Мэнни, был комиком. Вегас теперь уже не был тем, чем был раньше. Все деньги уплывали в Атлантик-сити, где появлялись новые имена, свежие идеи. Да, к тому же, еще эта хренова рецессия.

— Рецессия, — говорил Мэнни, — это когда твоя жена убегает с другим. А депрессия — это когда этот другой возвращает ее обратно. Кто-то вернул и мою. Кстати, есть такая штука — смех, и когда я обнаружу его, я дам вам знать…

Мэнни сидел в своей гримерной и приговаривал пинту водки. Он разглядывал свое отражение в зеркале: волосы почти проиграли битву с лысиной, нос кривой, печальные темные глаза…

«Черт, — думал Мэнни, — тут любой бы пупок надорвал. Ты понимаешь, что опускаешься, но вынужден продолжать в том же духе».

В дверь тихонько постучали.

— Входите, — отозвался Мэнни, — правда, здесь кроме пустоты и протухшего еврейского овоща никого нет…

Вошел Джо. Джо Сильвер. Он занимался ангажементом актеров для отеля. Джо взял стул, повернул его и сел, облокотившись на спинку стула. Джо сидел и смотрел на Мэнни. Сколько помнил себя Мэнни, Джо занимался ангажементом. Они были похожи, правда, Джо не выглядел таким бедным, как Мэнни. Глубоко вздохнув, Джо выпрямился и потер тыльную сторону шеи.

— Мэнни, твои шутки стали чересчур горькими. Может, ты слишком долго варишься в деле, и это обернулось против тебя. Ведь я помню времена, когда ты был смешным. Ты заставлял людей кататься по полу от смеха. Ты даже мог рассмешить огромную толпу. И это было не так давно…

— Вот как? — усмехнулся Мэнни. — Ты имеешь в виду прошлую ночь, Джо?

— Я имею в виду прошлый год. То есть, я не помню, когда точно…

— Да кончай, Джо. Не так все плохо, — отмахнулся Мэнни, продолжая разглядывать себя в зеркале.

— В гостиной почти никого нет, Мэнни. Ты их не привлекаешь. Твои шутки такие плоские, что их можно под дверь просовывать.

— Какие двери, такие и шутки.

— У нас двери-вертушки, Мэнни. Они закручивают тебя внутрь, но если ты не успеваешь выскочить, то выбрасывают обратно на улицу…

Мэнни повернулся и посмотрел на Джо.

— О чем это ты тут толкуешь, Джо? Я один из величайших комиков! В доказательство я могу показать вырезки из газет: «Величайший комик нашего времени». Ты прекрасно знаешь это!

— То было время застоя, Мэнни. Сейчас — другое! Мы должны собирать публику. А что у нас? Я могу выйти на сцену, бросить в зал горсть рису — и ни в кого не попасть!

— А может быть, людям не нравится, когда в них швыряют рисом, Джо. Может быть, они любят варить рис…

Джо покачал головой.

— Мэнни, ты на сцене выглядишь, как обозленный старик. Люди и без тебя знают, что мир — говно. Они хотят забыть об этом.

Мэнни глотнул водки.

— Ты прав, Джо. Я не знаю, что со мной такое. Понимаешь, опять наступают смутные времена в стране. Просто как в тридцатые. Я выхожу на сцену и смотрю, как эти свиньи жрут, пьют, они же все тупорылые. Понимаешь, у них мозги заплыли жиром. Откуда у них такие деньги? Я не понимаю этого, Джо.

Джо положил руку на плечо Мэнни.

— Послушай, не бери в голову. Это не твоя работа — что-то менять. Ты должен смешить до усрачки.

— Да я знаю…

— У нас двери-вертушки, Мэнни. Они закручивают тебя внутрь, но если ты не успеваешь выскочить, то выбрасывают обратно на улицу…

— Мэнни, как человек ты мне симпатичен… Ты транжиришь свои деньги на рулетку и баб, но меня это не касается. У каждого своя отдушина. Меня не волнует твоя водка… до тех пор, пока ты исполняешь свои обязанности. Но Эй-Джи сказал мне, если за столиками не прибавится народу, я потеряю свою работу. Ты не смешишь их, Мэнни! А это уже касается моей личной задницы! И мне уже тоже не смешно. Я уже подумываю, а не пригласить ли мне этого сосунка, Бенни Блю. Он не только может трепаться, но еще откалывает похабные фокусы с дутыми гондонами.

— Этот щенок — низкопробная подделка, Джо. Ты слышал, что он отмочил на днях? Нанюхался коки и обоссал горничную. Потом дал ей пять баксов и велел прийти вечером, чтобы повторить на бис!

— Слышал. Но на сцене он хорош. А меня только это должно волновать!

— Я коку не потребляю, Джо.

— Да мне плевать, что ты потребляешь! Меня волнует то, что ты делаешь! Твое имя на афишах у входа — а за столиками никого нет!

— Блядь! Ты что, не слышал? Это рецессия, Джо!

— И умоляю, Мэнни, хватит этих шуток про рецессию! Ты утомляешь людей! Они приходят посмеяться! И если они не возвращаются, значит, что-то не так, Мэнни!

Мэнни приложился к бутылке, потом повернулся и посмотрел Джо в лицо.

— Знаешь, что я хочу тебе сказать. Посмотри на свой кордебалет. Ты держишь одних и тех же телок в одних и тех же костюмах по три-четыре сезона! У них уже сиськи висят до колен, а жопы выросли больше, чем наш национальный долг! Она… они все прожженные бляди! «Лебеди», блядь! Назови их «Лишайные вороны»! Никто не хочет смотреть, как кучка больных проституток в такт дергают ногами!

— Мы не можем заказать новые костюмы, Мэнни. Ты знаешь, сколько это стоит?

— Ну, тогда хотя бы обнови старые.

— Мэнни, костюмы — это не проблема. Ты — наша проблема. Или ты работаешь, или уходишь. Я приглашу Бенни Блю с его ебаными «Пузырями».

— Работаешь? Что значит — работаешь?

— Не цепляйся к словам. Я хочу, чтобы ты взбодрился и выбрался из мрака. И знай: я не могу подставлять свою жопу, защищая твою.

— Спасибо, Джо.

— Надеюсь, ты в курсе, у Джины рак груди. Меня заебали больничные счета.

— Я в курсе…

Мэнни протянул Джо бутылку.

— Глотни водки.

— Спасибо…

Джо отхлебнул.

— Слушай, Мэнни, ну, а как ты вчера метнул кости?

— Ты не поверишь, я срубил полторы косых.

— Здорово! Только знаешь, Мэнни…

— Да?

— Придержи их у себя в кармане.

Джо встал и направился к двери.

— Эх-ма, думал, ногу подвернул, а оказалось — обе переломал, да еще ключицу в придачу, — проворчал Джо.

— Как насчет малоберцовой кости?

— Можно, до кучи.

Мэнни остался один на один со своим отражением в зеркале и сосредоточился на пинте водки. Со сцены доносился мужской голос, распевавший сопливо-сентиментальную любовную балладу. Вот таким пидорам никогда не отказывают, думал Мэнни. Бабам нравится их блеянье, мужики их терпят, потому что считают себя лучше. Этого певца Мэнни знал. Выкидыш из колледжа Пасадены с бакенбардами до самых мудей. Этот пидор потреблял ванильный эль и развлекался на игорных автоматах вместе со своими бабушками. Шику в нем было не больше, чем в кошачьей жопе.

В дверь снова постучали.

— Твой выход, Мэнни…

Мэнни основательно приложился к бутылке, посмотрел в зеркало и высунул язык. Язык был серый с белым налетом. Мэнии сплюнул.

На сцене стояла жара, горел яркий свет. Мэнни обвел взглядом гостиную. За столиками сидело пять или шесть пар. А всего было 26 столов. Посетители выглядели слишком угрюмыми. Между собой они не разговаривали и практически не двигались. Только поднимали и опускали свои стаканы, да заказывали еще выпить.

Ну что ж, приветствую вас… друзья мои, — начал Мэнни. — Вы знаете, в принципе, между мной и Джонни Карсоном большой разницы нет. Просто Джонни каждый вечер одевает новый костюм. Дважды в одном костюме вы его не увидите. Интересно, что он делает со всеми этими костюмами? Одно я могу сказать наверняка: он не отдает их Эду Макмахону…

Мэнни основательно приложился к бутылке, посмотрел в зеркало и высунул язык. Язык был серый с белым налетом. Мэнни сплюнул.

Тишина.

— Макмахон слишком высокого мнения о себе, чтобы влезть в штаны Карсона. Знаете об этом? Похоже, знаете. Да, это не очень смешно. Но я люблю не спеша подводить слушателей к пониманию моего юмора, можно сказать, подкрадываться…

— Будем надеяться, к рассвету ты подползешь! — выкрикнул здоровенный пьяный жлобина с заднего столика.

Мэнни вгляделся в темноту гостиной, откуда последовала реплика.

— А, я вижу тебя, мой язвительный друг. Трудно не заметить такой громадный пердак! Слушай, если тебе в заднее сопло вбить статую королевы Марии, то там еще останется место для Восточного плаца.

— Ты, урод безмозглый! — заорал в ответ пьяный верзила. — Не умеешь языком трепать, так, может, хоть чечетку сбацаешь?

— Я… — начал было Мэнии.

— Или вообще испарись лучше! — выкрикнули с другого столика.

Мэнни подождал, пока они угомонятся.

— Я вас понимаю, вы в задрочке, ваши бабы спят с арабами, а вам пришлось продать свои «фольксвагены», чтобы рассчитаться по закладной, но я хочу рассмешить вас, несмотря ни на что.

— Так давай, смеши, хуесос жидовский! — выкрикнул верзила.

— Благодарю за напоминание, — едва слышно проговорил Мэнни. — Если вы закончили ерошить лобки ваших соседок, я, пожалуй, начну свое выступление.

— Поторопись. Уже светает!

— Окей. Слышали про солдата-сверхсрочника, который заказал себе по почте черную шлюху?

— Слыхали такое!

— А про большой сюрприз от Нэнси для президента Рейгана?

— Прошлой ночью рассказывал!

— Так ты и вчера здесь был?

— Был.

— Значит, ты такой же кретин, как и я. Только есть небольшая разница — мне за это платят.

— Я и завтра приду, но если ты все еще будешь здесь, тогда уже мне должны будут заплатить!

Раздались аплодисменты. Мэнни выдержал паузу.

— Ты, жидовская морда, это не смешно! Никто не может так разговаривать с моей женщиной!

— Знаете, что рознит вас с трупами на кладбище? Они лежат, а вы — сидите, — сказал он почти нежно.

— А знаешь, в чем разница между кладбищем и твоим представлением? Там за вход платить не надо!

Cмех. Мэнни проигнорировал.

— Откуда вы такие взялись? Из матки или, может, из чего-нибудь более странного?

— Мы-то из матки! А вот ты откуда вывалился?

Мэнни вытащил из стойки микрофон и уселся на край сцены, свесив ноги вниз. Вытянув из кармана бутылку с остатками водки; он осушил ее и отбросил в сторону.

— Народ, а вы мне нравитесь. В вас говна больше, чем во всех сортирах мира. Знаете, раньше я выступал с Ленни Брюсом.

— То-то он кони двинул от передозировки!

— А вы, милые дамы? Откуда вы такие взялись? У меня такое ощущение, что вас привезли из Музея восковых фигур. Слушайте, вам не нужны свечки для ваших слипшихся дырок?

— Ты, жидовская морда, это не смешно! Никто не может так разговаривать с моей женщиной!

Это был пьяный верзила. Он стал подниматься из-за стола. Его размеры потрясали. Словно приливная волна, гора плоти ринулась на Мэнни. Комик оцепенел.

Прожектора на сцене замигали. Грянул оркестр. На сцену с топотом высыпали девочки из кордебалета. Замелькали толстые ляжки и обвисшие груди.

Когда верзила был уже совсем близко, Мэнни вдруг очнулся и пнул его по яйцам. Здоровяк громко крякнул, присел, но не упал. Мэнни вскочил и попытался ретироваться, но верзила успел схватить его за штанину. Мэнни пластом грохнулся на сцену. Верзила подтянул его к себе, схватил за шиворот, поднял над головой и швырнул на пустующий столик возле сцены, как раз в то время, когда в гостиной появились охранники отеля. Оркестр продолжал играть. Девицы задирали ноги так высоко, как только могли.

Немногим раньше в гостиной появился Бенни Блю. Он стоял в глубине у входа. Бенни всегда носил с собой свой реквизит. Он достал его и стал приводить в рабочее состояние. Довольно быстро он надул здоровенный член с висящими яйцами.

На эстраде зажглась новая звезда.

…но верзила успел схватить его за штанину. Мэнни пластом грохнулся на сцену.

Примечания к рассказу «Не у дел»

Джонни Карсон, американский комик. Родился 25 октября 1925 года в Корнинге, штат Айова. В 1943–1946 служил в армии на Тихом океане. Во время учебы в университете Небраски писал сценарии программ для студенческого радио. Затем создал шоу «Погребок Карсона», с которым выступал в Лас-Вегасе и Лос-Анфкепесе. Начиная с 1962 вместе с Эди Макмахоном вел ежевечернюю развлекательную программу на Эн-Би-Си. О значимости и тематике юмористических монологов Карсона можно судить по названию одного из них — «Великая нехватка туалетной бумаги», после которого количество продаваемой туалетной бумаги в 1973 выросло в несколько раз. Для миллионов американцев Джонни Карсон был «последним человеком, которого они видели, отходя ко сну», а потому его уход с телевидения в 1993 многие расценили как «невосполнимую потерю». В настоящее время вместе со своей четвертой женой Алексис Маас Карсон живет в городе Норфолке, штат Небраска.

Эд Макмахон, американский комик. Родился 6 марта 1923 года в Детройте. Окончил Католический университет в Вашингтоне. Во время Второй мировой и Корейской войн служил в ВВС США на Тихом океане.

После демобилизации Макмахон начал карьеру на телевидении. В 1959–1962 он составил дуэт Джонни Карсону в юмористическом шоу «Кому вы верите?», а затем вместе с ним перешел на Эн-Би-Си, где стал со-ведущим ежевечерней развлекательной программы. Дважды Макмахон появлялся на «большом экране» — в драме «Происшествие» (1967) и в комедии «Забавные приключения Дика и Джейн» (1977). Также он играл роли в сериалах и был ведущим нескольких игровых теле-шоу.

Макмахон был дважды женат и имеет пятерых детей. После «отставки» Карсона он постепенно поменял свой «телевизионный имидж» и в последние годы выступал в качестве ведущего утренних образовательных программ, предназначенных для семейного просмотра.

Нэнси Роббинс родилась в 1923 году в Нью-Йорке в семье торговца машинами и театральной актрисы. Окончив колледж и некоторое время проработав в универмаге, Нэнси решила покорить экран и бродвейскую сцену. Стараниями своего «покровителя» вице-президента «Метро-Голдвин-Мейер» Б. Таи, актриса сыграла несколько проходных ролей, однако так и не смогла выбиться в звезды. По признанию самого Б. Таи, «она была привлекательной женщиной, но не красавицей. Милая, хорошо воспитанная девушка».

В 1951 в сети этой «милой девушки» попал тогдашний председатель профсоюза актеров Рональд Рейган (род. в 1913) — стареющий кумир экрана и начинающий перспективный политик. 4 марта 1952 года они обвенчались, причем для Рейгана это был второй брак (в 1940–1948 он был женат на известной актрисе Джейн Вайман).

Дальнейшая политическая карьера Рейгана шла по нарастающей, и в 1980 он победил на выборах президента США в качестве кандидата от Республиканской партии. Супруга была для него постоянной опорой и своеобразной «музой» — недаром актер Д. Стьюет однажды сказал, что «если бы Ронни в свое время женился не на Джейн Вайман, а на Нэнси, то он бы уж точно получил „Оскара“. Об этом она позаботилась бы». Между тем, «Оскар» достался Джейн Вайман, а Нэнси получила мужа-президента и титул «первой леди».

Период президентства Рейгана (1981–1989) был удачен — как для экономики США, так и для американской внешней политики. Между тем, большинство наблюдателей сходились на том, что почти все решения глава государства принимает не самостоятельно, а лишь после консультаций с супругой.

С 1989 чета Рейганов проживает в Лос-Анджелесе в фешенебельной части города Бель-Эр. В настоящее время у экс-президента прогрессирует старческое слабоумие: он практически потерял память и перестал узнавать окружающих.

Ленни Брюс — сценический псевдоним Леонарда Альфреда Шнейдера. Родился 13 октября 1923 года в Нью-Йорке. Вырос в полубогемной среде: его мать Салли Марр была известной танцовщицей чарльстона и неоднократно выигрывала танцевальные турниры.

Уже в юности Ленни баловался наркотиками, а в 1948 впервые выступил с собственной юмористической программой на сцене одного из нью-йорских клубов. Впрочем, произносимые им монологи были не столько юмористическими, сколько сатирическими, и задевали многих весьма влиятельных политиков и общественных деятелей. Американская молодежь сделала его своим кумиром, зато «большой зуб» на артиста имели президент Дуайт Эйзенхауэр и вице-президент Ричард Никсон. Что касается главы американской католической церкви кардинала Спеллмэна, то он его просто ненавидел.

Сам Ленни, не стесняясь, называл вещи своими именами, используя при этом самые крепкие выражения. Известны его слова: «Я не комик и не больной. Это мир болен, а я его врач. Я хирург, мой скальпель направлен на фальшивые ценности. Я не действую. Я только говорю. Я Ленни Брюс».

Бурный брак артиста со стриптизершей Хонни Харлоу закончился не менее бурным разводом и усугубил тягу Ленни к наркотикам. Несколько раз он арестовывался за хранение зелья, но благодаря протестам общественности отделывался символическими наказаниями. В последний раз Брюс появился на сцене в Сан-Франциско 26 июня 1966 года, а 3 августа того же года он скончался на своей голливудской вилле от передозировки наркотиков. Впрочем, существуют версии, будто знаменитый комик покончил жизнь самоубийством или даже был устранен по приказу властей. В 1974 кинорежиссер Боб Фосс снял о комике художественный фильм «Ленни» с Дастином Хофманом в главной роли.

Марти позвонил, дверь открыл громила и повел его по длинному коридору. В конце коридора громила открыл другую дверь и впустил Марти в большую комнату, где за столом сидел Кейсимейер.

— Садись, — сказал Кейсимейер.

Марти сел на стул перед столом. Громила удалился, но не далеко. Внешность Кейсимейера ничем выдающимся не обладала, но он был всем (если что-то может быть чем-то), и не только в этом городе, но и во многих других городах и даже странах.

— Марти, как долго ты работаешь киллером?

— Сколько себя помню, сэр. И никогда не привлекался. Всегда найдется лох, на которого можно повесить свою вину.

— Ну, и кто твои жертвы?

— Да вы не хуже меня знаете, сэр: обои Кеннеди, М. Л. Кинг и много-много еще.

— Не ты грохнул Хью Лонга?

— Тогда я был еще слишком маленький. Это сделал мой отец.

— Адова семейка.

— Спасибо, сэр.

— Сигару? — предложил Кейсимейер.

— Нет, спасибо, сэр, я не курю.

Кейсимейер швырнул в Марти сигарой. Она ударилась о грудь и упала на пол.

— Подними, разверни и прикури. Я хочу видеть, как ты куришь.

Марти поднял сигару, снял целлофановую обертку, откусил кончик.

— У меня нет огня, сэр, — сказал он, удерживая сигару зубами. Кейсимейер нажал на кнопку. Дверь отворилась, вошел громила.

— Перси, подпали парня, — приказал Кейсимейер.

— Всего или только сигару, мистер Кейсимейер?

— Сейчас только сигару.

Пока Перси исполнял приказание, Кейсимейер приготовил сигару для себя.

— И мне дай огоньку, толстяк.

— Слушаюсь, мистер Кейсимейер.

Перси обошел стол и поджег сигару босса.

— Спасибо, толстяк, будь неподалеку.

— Слушаюсь, мистер Кейсимейер.

Кейсимейер развалился в кресле, попыхивая сигарой.

— Да… — удовлетворенно пробормотал он и посмотрел на Марти. — Нравится сигара?

— Да, мистер Кейсимейер.

— Ну, тогда я хочу, чтобы ты прижег ею свою левую ладонь.

— Что?

— Ты слышал, что я сказал. Выполняй.

Марти уставился на Кейсимейера.

— Объясните, в чем моя вина, мистер Кейсимейер!

— Даю тебе 15 секунд. Или ты прижигаешь ладонь, или лишишься кисти, а может, всей руки или даже больше…

Марти сидел неподвижно и смотрел, как Кейсимейер затянулся сигарой и выпустил душистый дым тонкой струйкой.

— Пять секунд…

Марти закрыл глаза и прижал горящий конец сигары к ладони левой руки.

— О Господи, боже мой! — не выдержал он и закричал.

— Заткнись! Прижимай крепче эту суку!

Марти прижал сильнее, рыча и кусая нижнюю губу.

— Отлично. Продолжай курить…

Марти вернул сигару в рот. Она заметно дрожала в его губах.

— Дай ему прикурить, толстяк. Я вижу, что сигара потухла…

Перси исполнил указание и снова занял свое место у двери.

— Когда у тебя день рождения, толстяк? — поинтересовался босс, который не сводил с него глаз.

— Девятого января, сэр.

— Напомни мне, я пришлю тебе цыпленка.

— Спасибо, сэр.

Кейсимейер снова перевел взгляд на Марти, который посасывал сигару и все косился на свою левую руку.

— Ну что, долбоеб, ты убил не того человека.

— Что?

— Мы хотели, чтобы ты убрал Генри Мунозу.

— Я убрал.

— Ты убил другого!

— Сэр, но фотография, повадки, манера одеваться… все совпадало. Он сидел за тем же столиком в том же ресторане в то же самое время, когда он обычно ужинает. Он даже заказал то же самое: и закуску, и вино!

— Ты перестарался, кретин, и вышиб мозги не тому человеку! Плохая работа! Удивительно, что ты не прикончил метрдотеля!

— Прошу прощения, сэр, дайте мне еще один шанс!

— Ну почему люди проявляют такую блядскую некомпетентность, Марти?

— Я не знаю, сэр. До этого у меня не было ни одного прокола!

— Ты знаешь, — продолжил Кейсимейер, — однажды я пришел в ресторан и заказал бифштекс с кровью. И знаешь, что я получил?

— Нет, сэр.

— Мне принесли почти сырой кусок говна!

— Вы имели право вернуть его, сэр.

— Я поступил лучше. Я купил ресторан и поджарил шеф-повара.

— Я никогда не стрелял в метрдотелей, сэр.

— Я заказал для своей машины новый номерной знак. Я попросил их, чтобы на нем было слово СМЕРТЬ, а они сказали, что не могут выдать мне такой номер. Ну почему люди так некомпетентны?

— Не знаю, сэр.

Кейсимейер посмотрел на Перси.

— Толстяк, откуда эта блядская некомпетентность в людях?

— Я не знаю, сэр.

— Иногда я чувствую себя совершенно одиноким в этом мире. А порой я просто знаю, что так оно и есть.

Повисло молчание. Кейсимейер посасывал свою сигару, выпуская струйки дыма в потолок…

— Послушайте, мистер Кейсимейер, — прервал молчание Марти, — позвольте мне разобраться с Генри Мунозой. В этот раз ошибки не будет!

— Это точно?

— Дайте мне один выстрел, сэр.

— Хорошо, ты получишь свой выстрел. Встать!

Марти вскочил.

— А ну, дай-ка сам себе пинка под жопу!

— Что? Как?

— У тебя пятнадцать секунд, чтобы разрешить эти вопросы.

Марти ударил себя левой ногой, но до задницы не достал. Тогда он попытался правой. Безрезультатно. Марти пробовал то правой, то левой. От безуспешных попыток глаза его расширялись, наполняясь страхом и ужасом. Кейсимейер начал смеяться, он смеялся и смеялся. В конечном итоге босс отбросил сигару, схватился за живот и закатился от хохота.

— Все, достаточно! — приказал Кейсимейер, резко оборвав смех.

Он глянул на Перси.

— Толстяк, въеби-ка ты ему под жопу! Да так, чтобы он вылетел в эту дверь! А потом выпизди на улицу!

— Прошу вас, мистер Кейсимейер, я уберу Мунозу! Я вышибу ему мозги, а яйца принесу вам!

Кейсимейер кивнул Перси.

Первый пинок вышвырнул Марти за дверь. Перси последовал за ним и пинками погнал по коридору. Выпихнув Марти на улицу, он вернулся в кабинет босса.

Кейсимейер раскуривал новую сигару. Перси занял свое место у двери.

— Мистер Кейсимейер, он не мог ошибиться.

Кейсимейер выпустил дым.

— А он и не ошибся, толстяк, убил, кого и следовало.

— То есть он все же пришил Мунозу?

— Да он размазал его мозги по столу. Отличная работа.

— Тогда почему…?

— Никогда не задавай мне этот вопрос, толстяк!

Перси печально потупился. Кейсимейер заметил это.

— Ну, ладно-ладно, без сантиментов! Я расскажу тебе. Просто я устал от него. И, к тому же, он слишком много знает. Слишком долго он на меня работал. Как я могу быть уверен, что он однажды не заговорит?

— Да-да, все правильно. Что я должен сделать?

— Убить убийцу. Сегодня — крайний срок. Эта должна быть его последняя ночь на земле.

— Значит, вы просто устали он него, босс, так?

— Да, можно так сказать.

— Босс, значит, когда-нибудь вы и от меня устанете?

— Перси, ты меня удивляешь! Кошка устает от мышей?

— Нет.

— А рыба от воды?

— Никогда, мистер Кейсимейер.

— Вопрос исчерпан. Ты можешь идти.

Перси вышел из кабинета и пошел к своему посту у входной двери. Он старался шагать тихо, насколько это возможно туше в 275 фунтов.

Кейсимейер выждал немного, затем нажал кнопку на селекторе и поднял трубку.

— Бивис? Мы должны избавиться от Перси. Почему? Никогда не задавай мне этот вопрос, Бивис! Ну, хорошо, кретин слишком много знает. Тебе от этого стало легче? Отлично, и сделай это в течении последующих 12 часов.

Кейсимейер дал отбой.

Оставаться на вершине — тяжкая участь. Никто еще не смог осознать это в полной мере. Стойкость. Подвижность. Хитрость.

Босс снова поднял трубку и нажал другую кнопку.

— Алло, Пэй? Отлично, принеси пару бутылочек белого вина. Я склонен к сумасбродству сегодня, поэтому оденься в тот просвечивающий костюмчик, который истрепался и разорвался в сушке. И волосы распусти, я хочу, чтобы они были спутаны, как у ведьмы. Давай, пошевеливайся!

Кейсимейер положил трубку, откинулся в кресле и стал ждать.

Вдруг он приметил жирную муху, которая кружила по его кабинету. Босс достал из стола пистолет 45 калибра, снял с предохранителя и стал целиться в проклятую тварь.

Примечания к рассказу «На вершине»

Джон Фитцжеральд Кеннеди, американский политический деятель. Родился 29 апреля 1917 года в Бруклине, Нью-Йорк, в семье католика-миллионера. Закончил Лондонскую школу экономики и Гарвардский университет. В 1941–1945 служил в ВМФ США на Тихом океане, где принял непосредственное участие в боях с японцами и даже был контужен.

После демобилизации молодой и полный сил «ветеран войны» занялся журналистикой и вступил в Демократическую партию. В 1947–1953 он был членом палаты представителей Конгресса США. В 1953–1961 занимал пост сенатора.

В 1953 Джон вступил в брак с 24–летней журналисткой Жаклин Ли Бувер. Изящная и обаятельная красавица-жена сильно повысила акции Кеннеди в глазах избирателей. 20 января 1961 года, одержав триумфальную победу над кандидатом республиканцев Р. Никсоном, он вступил в должность президента США.

Во внутренней политике Кеннеди выдвинул т. н. «Программу новых рубежей», предусматривающую снижение налогов и увеличение темпов экономического роста. Во внешней политике произошел переход от доктрины «отбрасывания коммунизма» к доктрине «гибкого реагирования». Впрочем, новые методы не уберегли американскую администрацию от скандальной попытки свергнуть режим Ф. Кастро на Кубе (в 1961) и едва не привели к Третьей Мировой войне (т. н. Карибский кризис 1962).

Тем не менее, смерть президента, застреленного в Далласе 22 ноября 1963 года, стала для США настоящей трагедией. Официально убийцей считался Ли Харви Освальд — человек с весьма неустойчивой психикой и довольно темным прошлым, однако в качестве подлинных организаторов этого преступления журналисты называли ЦРУ, ФБР, КГБ, итальянскую мафию, и т, д.

Внезапная гибель Освальда, застреленного владельцем казино Д. Руби, который возжелал «отомстить за президента», так и не позволила раскрыть подлинные причины «далласской трагедии».

Роберт Фрэнсис Кеннеди, американский политический деятель. Родился 20 ноября 1925 в Бостоне. С 1957 работал на ответственных должностях в Государственном департаменте США, а в 1961–1964 занимал пост министра юстиции в администрации своего брата и его преемника Л. Джонсона.

В 1968 Роберт Кеннеди объявил о намерении добиваться выдвижения своей кандидатуры от Демократической партии на очередных президентских выборах. Такое решение вызвало взрыв энтузиазма у вдовы Джона Кеннеди Жаклин: «Это же великолепно! Мы снова вернемся в Белый дом». «Кого ты имеешь в виду под этим „мы“?» — холодно поинтересовалась Этель, жена Роберта.

В любом случае, энтузиазм Жаклин оказался преждевременным. 5 июня 1968 года Роберт Кеннеди был смертельно ранен в Лос-Анджелесе выходцем из Иордании Сирханом Сирханом и скончался на следующий день.

Мартин Лютер Кинг, американский политический деятель. Родился 15 января 1929 года в Атланте, штат Джорджия. Окончил Бостонский университет со степенью доктора философии. В 1954 стал баптистским пастором и принял активное участие в борьбе чернокожего населения Америки против расовой дискриминации. В 1957 создал и возглавил организацию «Южная конференция христианского руководства».

Пропагандируемая Кингом тактика массовых ненасильственных действий помогла избежать многих кровопролитий и в то же время оказалась достаточно эффективным средством борьбы против расизма.

В 1964 негритянский лидер получил Нобелевскую премию мира. Однако отношение к Кингу со стороны американского руководства отнюдь не было доброжелательным. Немалое раздражение вызвали его выступления против войны во Вьетнаме, а также заявление о поддержке на грядущих президентских выборах соперника Джонсона сенатора Р. Кеннеди.

4 апреля 1968 года, незадолго до запланированного марша бедняков на Вашингтон, доктор Мартин Лютер Кинг был застрелен в Мемфисе (штат Теннеси) уголовником-рецидивистом Д. Эрлом Реем.

Хью Лонг, американский политический деятель. Родился в 1893 году в поместье Уинн Пэриш, Луизиана. В 1913 женился на Розе Мак — Конелл и поступил в юридическую школу. Став адвокатом, Хью Лонг в нескольких судебных процессах довольно удачно отстаивал интересы рабочих, борющихся против нефтяной корпорации «Стандарт Ойл». С тех пор за молодым юристом закрепилась репутация «защитника слабых и обездоленных».

Сначала 1920–х Лонг занялся политикой. В 1928 под патетическим лозунгом «Каждый человек — король» он победил на выборах губернатора Луизианы в качестве кандидата от Демократической партии.

Родной штат превращается в своеобразную «вотчину» Лонга. В 1932 новым губернатором Луизианы стал его закадычный друг О. К. Аплен, а сам Лонг переместился в Вашингтон, в кресло сенатора. Правда, в столице ему не очень понравилось. В интервью прессе Хью Лонг признался: «Здесь, в Вашингтоне, я всего лишь маленькая рыбка, но я настоящая Царь-рыба, когда нахожусь в Луизиане». После этого откровения за сенатором утвердилось прозвище «Царь-рыба». Напористость, с которой Хью Лонг отстаивал интересы своих избирателей, принесла ему репутацию «демагога и популиста». И все же популярность «Царь-рыбы» постоянно росла, и на выборах 1936 он имел все шансы составить конкуренцию своему коллеге по партии Ф. Д. Рузвельту. Однако 9 сентября 1935 года в Батон-Бридже Хью Лонг был смертельно ранен в живот доктором Карлом Уэйсом и скончался на следующий день.

Впоследствии брат сенатора Эрл К. Лонг трижды избирался на пост губернатора Луизианы, а его сын Рассел, подобно отцу, дорос до должности сенатора. Яркая и колоритная личность Хью Лонга произвела большое впечатление на современников и стала прототипом главного героя в нашумевшем романе Роберта Пенна Уоррена «Вся королевская рать».

Джон Марлоу и его агент Дэвид Хадсон сменяли друг друга за рулем. Когда они, миновав холмистую местность, выехали на равнину, машину вел Джон. Убегающая за горизонт дорога казалась бесконечной. Дэйв закурил и высказался:

— Блядь, если бы полетели на самолете, то сейчас уже лежали бы себе в мотеле в Нью-Йорке и заказывали выпивку…

— Извини, Дэйв, но еще одного такого полета, как в последний раз, я бы не вынес.

— А что случилось?

— Да сначала все шло гладко, в аэропорту проблем не было, и я уже стал подумывать, что все пройдет нормально, но тут мы загрузились в самолет, расселись по своим местам, и вышла стюардесса, чтобы принять заказы.

— Ну, и?

— Ну, и я заказал выпивку. Она прищурилась, осмотрела меня со всех сторон и дальше повела себя совершенно непрофессионально, заорав на весь салон: «Вы — Джон Марлоу, так ведь?!»

— И что дальше?

— Что дальше? Все пошло прахом! Весь полет люди подходили ко мне за автографами, таращились на меня со своих мест.

— Ты считаешь, что это плохо? Я лично — нет.

— Побудь ты в моей шкуре хоть немного, Дэйв, то изменил бы свое мнение. Пойми, ты никогда не можешь быть самим собой, не чувствуешь себя свободным, ни на секунду не позволяешь себе расслабиться.

— Ну, ты же хотел быть актером. Только пять лет назад никто и не подозревал о твоем существовании.

— Мне нравится лицедейство, это все, что я умею. Но вот тут-то обнаруживается потребность в одиночестве. До тех пор, как ты не потеряешь его, ты не сознаешь, чем обладал.

— Блядь, мужик, подумай, какие ты загребаешь бабки! Потерпи немного!

Марлоу рассмеялся.

— Ты прав, конечно. Но, знаешь, черт возьми…

Некоторое время они ехали молча. «По крайней мере, здесь никого нет, — думал Джон. — Только зайцы, змеи и кусты».

— Там, в самолете, — снова заговорил Джон, — самое поганое, что они показывали один из моих фильмов. Прикинь, какая засада! Я тут — в салоне, и они смотрят меня по ящику. Мой худший фильм — «Наемный убийца». Я должен был смотреть вместе с ними. В конце все аплодировали.

Агент затушил сигарету в пепельнице.

— Ты знаменитый человек, Джон. Ты ухватил удачу. Знаешь пословицу: «Чем дальше в лес, тем больше дров»?

— Да знаю, но еще я знаю, как это здорово — ехать вот так в полном одиночестве.

— Ау, Джон, я здесь!

— К тебе это не относится. Ты всегда со мной. С тобой я могу расслабиться. Блядь, ты просто не представляешь, как это хуево, когда ты не можешь просто сходить в магазин, зайти и продлить водительские права или, там, перекусить где-нибудь без того, чтобы тебя не узнали. Ты лишен всех этих обычных мелочных вещей, которые проделывает простой человек. И это, оказывается, кромешный ад.

Популярный актер съехал на обочину и отрыл дверцу.

— Поведи ты немного, Дэйв.

Они поменялись местами и поехали дальше.

— Я даже настоящую подругу завести не могу, Дэйв. Я постоянно думаю, что и эта со мной только потому, что я знаменит.

— А я не думаю, Джон, я просто ебу их всех подряд.

— Это надоедает очень быстро. Хочется чего-нибудь настоящего, искреннего.

— Все этого хотят, да вот получают немногие.

— Ты прав. Я стал занудой, постоянно скулю, я понимаю. Но вот странная штука с этой славой происходит: я ее вовсе не чувствую. Понимаешь, я себя чувствую так, как всегда чувствовал. Это в глазах толпы я знаменитость. Все это, как сон, ну… не знаю, понимаешь ты меня или нет…

— Да к чертям собачьим все это! Ты работаешь на меня, а я на тебя. И все!

— Да ты не понял, Дэйв. Я не это имел в виду, я же все понимаю. Ты отличный агент, я хороший актер, и от этого нам никуда не деться…

— О, смотри, — перебил его Дэйв, — впереди кафе. Давай остановимся. Я хочу пива и бутерброд какой-нибудь.

— Давай.

Они оставили машину на стоянке и вошли в кафе «У Луи». Часы показывали два. В кафе было грязно и пусто. За прилавком болтали официантка и повар. Друзья сели и стали ждать. Официантка глянула на них мельком и продолжила разговор. Она знала, что в окрестности более двадцати миль никаких заведений нет.

— Отличное местечко, — сказал актер, — тихое.

— Да, но у меня в глотке пересохло.

— Слушай, Дэйв, а с какого хуя мы поперлись в Нью-Йорк?

— Условие контракта. Подписывал его ты. Место презентации — Нью-Йорк Сити. Интервью в «С добрым утром, Нью-Йорк» о твоем новом фильме. Отличная реклама.

— Говно.

— Под ним твоя подпись. Эй, сколько можно ждать!

Официантка — дородная девица лет двадцати двух в розовом платье и белых теннисных тапочках — направилась к посетителям. На ее фартуке красовались слова: Я ОБСЛУЖИВАЮ БЫСТРО И КАЧЕСТВЕННО. Она подошла к столу и уставилась в окно, будто там увидела нечто примечательное. Не переставая жевать резинку, она проговорила:

— Я Эва. Меню у нас нет, все написано на доске.

Действительно, на стене висела черная доска, и мелом на ней было накарябано:

— Мне бургер с луком и пиво. Пиво сразу, — заказал агент.

Девица продолжала таращиться в окно.

— А мне ростбиф-сэндвич и кофе, — заказал актер.

Официантка не сразу оторвалась от окна, но потом вдруг резко, будто в ярости, развернулась и ринулась прочь. Джон с Дэйвом уставились на энергично движущиеся под розовым платьем пухлые ягодицы. Бросив на ходу пару слов повару, Эва скрылась. Прошло немало времени, пока она снова появилась с бутылкой пива, накрытой стаканом, и чашкой кофе на блюдце. Она с грохотом поставила пиво перед Дейвом и взглянула на Марлоу — в первый раз.

Взгляд ее остановился, она слегка прищурилась, челюсти прекратили терзать жвачку. Она встала как вкопанная с чашкой на блюдце. Рука начала подрагивать. Чашка заплясала и забряцала на блюдце. Кофе стал плескаться через края.

— Ой… о-ё-ё-й, вы Джон Марлоу, так ведь!

— Да, думаю, вы правы. А это мой друг Дэйв Хадсон.

— Приятно познакомиться, мэм, — сказал Дэйв.

— ДЖОН МАРЛОУ!

Она еле поставила чашку на стол. Рот ее так и остался открыт, превратившись в маленькую круглую дырочку. Глаза округлились. Эва часто и глубоко задышала.

— Господи, мамочка родная, — взвизгнула она, — я чуть коленки не обмочила!

— Послушайте, — сказал актер, — принесите мне тоже пива, пожалуйста.

Официантка испарилась, но тут же объявилась с пивом и ручкой. Она поставила бутылку перед актером и вытянула салфетку из вазочки.

— Мистер Марлоу, не оставите на память автограф, прошу вас? И напишите: «для Эвы, Эвы Эванс!»

Потом актер и агент ждали свои бутерброды. Официантка стояла рядом с поваром, который не мог оторвать глаз от посетителей.

Вдруг от плиты повалил дым. Повар спалил бургер. Пришлось заправлять новый. Официантка выскочила из-за прилавка и шмыгнула к телефону. Актер и агент видели, как она набирает номер за номером и что-то возбужденно шепчет в трубку.

— Началось, — обратился актер к агенту. — Вот о чем я тебе говорил, — он поднял свое пиво и махом ополовинил.

— Я голоден, — попытался оправдаться агент, — мне нужно что-нибудь проглотить. Сейчас заберем жратву и смотаемся.

— Будем надеяться, — отозвался актер, — что в этой ебучей дыре живет немного народу. Я что-то не видел ни домов, ни ферм поблизости, а ты?

— Нет.

Официантка закончила обзвон и подошла к столу очень близко.

— Сэндвичи вот-вот будут готовы, еще одну минутку!

— Если можно, побыстрее, пожалуйста, — попросил Джон Марлоу.

— Конечно, сэр! Луи сказал — бесплатно. Это для нас огромная честь! О, Господи, я точно сейчас обделаюсь!

— Леди, заклинаю, — взмолился Джон Марлоу, — не надо.

— А я видела вашу последнюю картину, где вы отказались от всего ради жизни с любимой краснокожей девушкой в резервации! — выпалила официантка.

— А это был случайно не Джон Уэйн?

— Нет, что вы, мистер Марлоу! Это были вы!

И тут они услышали рокот двигателей. Вскоре к кафе стали подъезжать мотоциклы, грузовички, пара дряхлых фургонов — «Форды», «Шевроле» — ни одной иномарки. Достославный народ глубинки. На стоянке поднялось облако пыли. Двери кафе заскрипели, и вскоре все места за стойкой были заняты. Большинство прибывших — мужики, но были и три женщины. Все сидели и смотрели прямо перед собой и время от времени, как бы случайно, поворачивались и таращились на своего кумира.

«Возможно, все они неплохие люди, — думал Джон Марлоу, — но они нервируют меня».

Все чаще и чаще люди поворачивались и рассматривали их.

— О черт, — прошептал агент, — кажется, я начинаю понимать, о чем ты талдычил в машине.

— Скоро тебе предстоит укусить сэндвич перед взорами этих глаз.

— Я уже не голоден. Поехали отсюда!

— Давно готов, Дэйв.

Марлоу бросил на стол двадцатку, и они поднялись.

— ЭЙ, ПОДОЖДИТЕ! ВАШИ СЭНДВИЧИ ПОЧТИ ГОТОВЫ! — закричала официантка.

Они поспешили к машине. Марлоу сел за руль, запустил двигатель, выехал со стоянки и тут только заметил, что люди тоже покидают кафе и бегут к своим грузовикам и фургонам.

— Они собираются нас преследовать! — воскликнул Джон.

— За каким чертом? — изумился Дэйв.

— Кто их знает…

— Да ебись они в рот! У тебя новый «Мерседес». Посмотрим, как это у них получится!

— С удовольствием, — сказал актер и вдавил педаль газа до упора.

«Мерседес» послушно рванулся вперед. За ним потянулась вереница колымаг, поднимая облака пыли и выхлопных газов. Очень скоро они стали отставать. Кроме одного. Мотоциклиста. Байкер был настроен решительно.

— Чего этому козлу надо? — спросил Дэйв.

— Откуда я знаю. Но, похоже, он не шутит.

— Да он псих.

— Это точно.

Байкер висел у них на хвосте миль десять. Они не могли от него оторваться, а он не мог их догнать. Напряжение нарастало.

— Кино насмотрелся, мудак хренов, — поставил диагноз Марлоу. — У него совсем крыша съехала.

— Согласен, — ответил Дэйв.

Это произошло на повороте. Дорога была занесена песком. Машину занесло, но Марлоу справился с управлением, а вот мотоцикл упал на бок и полетел с дороги, выкинул седока. Гонка закончилась.

— Он спекся, — сказал актер, — ему пиздец.

— Точно, — обрадовался агент. — На Нью-Йорк!

— На Нью-Йорк! — поддержал актер.

— Я и не подозревал, что ты так классно водишь. Лихо ты сделал этого козла.

— Спасибо.

— Эй, ты чего это?

Марлоу сбавил скорость, развернулся и поехал в обратном направлении.

— Мы не можем бросить его там. Возможно, он серьезно разбился.

— Джон, он всего лишь очумелый фанатик.

— Даже такие придурки заслуживают сострадания.

Они достигли места аварии и остановились.

— Вон он, — показал Дэйв на придорожные кусты.

Они вышли из машины и подошли. Парень повис на жестких кустах, одна рука у него была неестественно вывернута. Открытый перелом. Место, где кость вышла наружу, покрывало пятно вязкой крови. Парень был в сознании. Глаза открыты.

— Жив? — спросил Дэйв.

— Пошел ты, уебок, — огрызнулся байкер.

Джон вернулся к машине и достал из багажника шерстяное одеяло. Они вытащили сыплющего проклятиями гонщика из кустов, уложили на землю и накрыли одеялом. Самостоятельно двигаться он не мог.

— Все будет в порядке, — приободрил раненого актер. — Дэйв, поезжай в кафе и вызови «скорую».

— Джон Марлоу, — позвал раненый из-под одеяла, — ты не такой уж и великий!

— Послушай, Джон, давай перевяжем его и оставим здесь. У него всего лишь рука сломана.

— Откуда ты знаешь? Может, у него повреждены внутренние органы.

— Джон Марлоу, — снова позвал раненый, — не такой уж ты и великий.

Вдруг из-под одеяла показалась рука с пистолетом. Байкер наставил его на Джона Марлоу. На мгновение все замерли. Затем раздался выстрел. Пуля попала Джону в лицо, где-то в районе носа. Марлоу упал поперек тела байкера. Дэйв сумел выхватить пистолет у психа и зашвырнул его изо всех сил в поле. Потом он бросился к актеру, стащил его с байкера и перевернул. Дэйв увидел смерть и нашел ее весьма неприятной. Он отвернулся, отполз в сторону и проблевался. Все случилось так молниеносно. Что он мог сделать?

Оправившись, Дэйв вернулся к байкеру. Убийца лежал смирно под одеялом и смотрел на него. Джон Марлоу покоился рядом. Почему-то Дэйв не испытывал страха. Он даже хотел убить байкера. Все казалось ему нереальным и размытым.

Наконец он спросил:

— Зачем ты это сделал?

Голос дрожал.

— Не знаю. Я думал, он великий. Я любил его.

— Как-то странно ты выказал свою любовь.

— Зато теперь я стану его частью, навеки.

— Ты просто маньяк хуев!

Дэйв отвернулся и пошел к машине.

— Эй, мужик, возьми меня с собой! Мне к доктору нужно! Я не могу двигаться! Рука болит ужасно!

Дэйв обернулся, посмотрел на человека под одеялом и сел в машину. Ключи были в замке. Он завел двигатель и поехал в кафе «У Луи». Дэйв давно мечтал иметь новый «Мерседес». Теперь он у него был… По крайней мере, временно.

Примечания к рассказу «Слава»

Джон (Марион) Уэйн, американский актер. Родился 26 мая 1907 года. Отец его — фармацевт по профессии, из-за болезни легких перебрался в южную Калифорнию, где без особого успеха пытался заниматься сельским хозяйством. В детские и юношеские годы Марион продавал газеты, а также помогал отцу, разнося лекарства по клиентам. Попытка поступить в военно-морскую академию в Аннаполисе закончилась для него неудачей, однако, как хороший футболист, он был принят с распростертыми объятиями в Южно-Калифорнийский университет, и даже получал там специальную «футбольную» стипендию.

На летние каникулы Марион устроился реквизитором на киностудию, где познакомился с режиссером Джоном Фордом.

В 1930 Уэйн сыграл главную роль в ленте «Мужчины без женщин». Затем последовали более 70 малобюджетных приключенческих фильмов (как правило, вестернов), прежде чем один из них — «Дилижанс» (1939) принес актеру статус звезды.

В 1944 Уэйн стал одним из инициаторов создания (и впоследствии президентом) «Союза кино за сохранение американских идеалов». Сам актер имел репутацию правого консерватора и ярого антикоммуниста, а потому отдавал предпочтение патриотическим боевикам и историческим эпопеям. Наибольшим успехом у зрителей пользовались вестерны, обеспечившие Уэйну славу лучшего киноковбоя Америки: «Форт Апач» — 1948, «Она носила желтую ленту» — 1949, «Рио — Гранде» — 1950, и др. В 1969 Уэйн получил «Оскара» за «Истинную доблесть», всего же он снялся более чем в 250 фильмах.

В 1963 у кинозвезды начались серьезные проблемы со здоровьем — ему удалили пораженное раком легкое. В 1978 Уэйну сделали операцию на сердце, а в 1979 удалили желудок. Но хирургические вмешательства не привели к желаемому результату, и 11 июня 1979 года актер умер.

Ларри проснулся, выбрался из спутанных простыней и подошел к окну. Он увидел крыши гаражей и голые кроны деревьев — восточная часть квартала. Похмелье было ближе к среднему, и Лари направился в ванную. Поссал, вымыл руки и сполоснул лицо. Затем он взглянул на себя в зеркало и решил, что лицо его лишено всякого очарования. Затем взгляд остановился на мерном течении воды из крана, и Ларри вдруг посетила мысль, что проблема человечества в том, что его история ведет к неминуемой гибели личности, которая превращается в отхожий мусор, как это ни тоскливо и ужасно.

Пришел Хог — кот — и уставился на своего хозяина, он требовал жрать. «Это животное, — подумал Ларри, — просто ходячий желудок. Если я захочу слетать на восток на пару недель, мне придется или взять его с собой в самолет, или пристрелить. Хотя, если мне действительно захочется слетать на восток, то лучше уж пристрелить себя… правда, я не хочу стреляться. Слишком много людей пустили себе пулю в лоб, я желаю чего-нибудь индивидуальное. Колеса, что ли? Нет, колеса отдают пресыщенностью, даже когда приводят к смерти».

Ларри снова посмотрел в зеркало — побриться? Нет.

В одиннадцать Ларри начал свою первую лекцию.

Перед ним сидели его студенты: молоденькие девицы, эти несбыточные мечты, эти мимолетные украшения, такие яркие и свежие. Они нравились ему. Да и парни были не хуже девиц. Современные юноши и девушки стали более походить друг на друга. В его время парни не были такими утонченными и изящными. Современные ребята казались более мягкими, возможно, более добрыми. Единственное, чего, может быть, им недоставало — это смелости, но, возможно, их смелость была более высокой и скрытой. Атомный век породил странное поколение, и Ларри давно решил для себя, что просто осуждать их — это значит возводить защитный экран, за которым пытаться спрятать свои собственные изъяны.

Ларри смотрел на ребят, сидя за своим столом. Стол — символ власти.

— Что за дерьмо… — вырвалось у Ларри.

Класс все слышал, некоторые рассмеялись.

— Я уже сегодня а-а, — отколол один смышленый парнишка.

— А подтерся? — спросил его Ларри.

— Возможно, не совсем, — не заставил себя ждать острослов.

— Универсальный ответ, — заметил Ларри.

— Эй, — выкрикнул с задней парты толстый парень в желтом спортивном костюме, — мы будем обсуждать, кто как просрался и обтерся? А я думал, это курс Современной литературы. За что вам деньги платят?

— Большинство людей ужасно некомпетентны в своих профессиях. Возможно, я один из них. Не знаю, не уверен. Но в чем я не сомневаюсь, так это в том, что способен надрать задницу такому наглецу, как ты. И хотя это не так уж и важно, но зато утешает меня…

— Я готов! — вскочил со своего места толстяк.

— Окей, идем.

Студенты стали выходить из аудитории. Они собрались под огромным дубом возле библиотеки и сформировали круг. Появились бойцы. Ларри снял пиджак и бросил его на землю. Толстяк шумно пыхтел. Он смахивал на многотысячную банду лягушек. Потом он атаковал.

Ларри вошел в клинч и с правой ударил парня в живот. Толстяк пукнул и отступил. Теперь он стал кружить вокруг Ларри. Ларри выжидал.

Потом они закружили оба. Они кружили и кружили.

— Нy, давайте! — выкрикнул кто-то из зрителей. — Деритесь!

Ларри поманил толстяка.

— Ну, подходи, я припечатаю тебя, бздун!

— Старый хрыч, — огрызнулся толстяк, — твоей дряхлой жопе пришел конец!

Они продолжали кружить. Некоторые студенты стали возвращаться в аудиторию. Другие разбрелись по саду.

Ларри и толстяк остались одни.

— Я скажу отцу, и он пристрелит тебя, — пригрозил толстяк, продолжая нарезать круги.

Ларри остановился.

— Ничего у нас с тобой не получится, мы боимся друг друга.

Он повернулся и пошел прочь. Когда он вернулся в аудиторию, половина парт пустовала. Ларри занял свое место за столом. В аудиторию вошел толстяк.

— Тебе будет трудно получить у меня «А», — бросил в его сторону Ларри.

— Да я знаю, — усмехнулся парень, усаживаясь, — они достанутся молоденьким девочкам с тугими дырочками.

— И чем туже, тем вероятнее, — добавил Ларри и внимательно осмотрел оставшихся. — Ну, кто еще хочет выплеснуть свое дерьмо наружу, встаньте!

Сначала подошел один парень, за ним другой. Когда все парни встали, начали вскакивать девицы. И вот они все стояли перед Ларри.

— Ясно, садитесь. По-видимому, придется завалить весь этот долбаный класс.

Студенты сели.

— Сила разрушает, — обратился Ларри к аудитории, — а бессилие порождает неудачников. Я прощу вам ваши издевки, если кто-нибудь назовет имя писателя, который, как мне кажется, неплохо знает свое дело. Его имя, если читать задом наперед, звучит так: s-u-m-a-c.

— Смак, — откликнулся один умник.

— Нет, тогда получится Каме — великий венгерский поэт и конокрад XIX столетия. Вы все облажались, ребята. Ну, что скажите?

— А что вы думаете о Капоте?

— Я никогда о нем не думал.

— А о Мейлере?

— Думал только об его женах.

— О Боге?

— Это вообще не предмет для размышлений.

— Если вы так говорите, это значит, что вы только о нем и думаете.

— Следуя вашей логике, если у меня не стоит, то это значит, что у меня никогда не падает?

Звонок всех отвлек.

«Как быстро, — подумал Ларри. — Смахивает на краткий курс физической подготовки».

— На нашей следующей встрече в среду, если она состоится, — обратился Ларри к покидающим аудиторию студентам, — я надеюсь получить от каждого из вас сочинение на тему: «Кто написал наш национальный гимн и по какому поводу?».

Они расходились, сквернословя по поводу курса «Современной литературы». Наконец в аудитории не осталось никого, кроме одной девицы, которая остановилась возле стола Ларри. В полуденном свете она выглядела весьма привлекательно. Ее тоненькое платье просвечивало. Девушка присела рядом. Ларри почувствовал, как она прильнула к его левому плечу.

— А мне вы нравитесь, Дженсен, — сказала она. — Не знаю как сказать, может, это покажется вам странным…

— Сожмите покрепче колени и попытайтесь объяснить.

— Ну, я понимаю, почему ваш курс самый популярный в колледже. Эта энергетика, наглядность, это забавно, увлекательно, и в этом есть душа…

— Душа — это то, в чем мы нуждаемся. Спасибо вам…

— Дениса.

— Да, спасибо, Дениса.

Она придвинулась ближе.

— И еще, я хотела бы сказать, если вы интересуетесь молоденькими и их тугими дырочками, то мы можем всегда обсудить это…

— Вы намекаете, что…

— Естественно, за «А».

Ларри внимательно посмотрел на нее.

— Черт, вы думаете, что меня можно так легко купить?

— Да, — улыбнулась Дениса, — просто напишите на этом листочке номер вашего телефона и отдайте мне, остальное я устрою…

Ларри вынул ручку, накарябал номер и подвинул листок на ее сторону стола. Она свернула его, сунула в сумочку и ушла.

Ларри поднялся, одел пиджак. В два часа у него была еще одна лекция, на этом рабочий день заканчивался. Единственное, о чем он мог сейчас думать, это — как ему провалить на экзамене жирного бздуна в желтом спортивном костюме. А о чем еще стоило задумываться? О семейном самоубийстве Артура Кестлера и его жены?

Ларри покинул аудиторию и вскоре уже шел по зеленому студенческому городку. Пришло время легкого ланча в «Голубой луне», за которым он пропустит пару стаканчиков. Бар находился в миле от университета, или даже дальше, но туда стоило переться. Чертовски хорошее местечко, чтобы расслабиться.

Примечания к рассказу «Камю»

Альбер Камю, французский писатель. Родился 7 ноября 1913 года в городе Мондови (французская колония Алжир) в семье рабочего. Учился на философском факультете Алжирского университета. Занимался театральной и общественной деятельностью, публиковался в левой печати, а в 1934–1937 даже состоял членом французской компартии.

В 1938 Камю переехал во Францию. В период немецкой оккупации (1940–1944) участвовал в движении Сопротивления и был сотрудником подпольной газеты «Комба». В это же время на свет появились повесть «Посторонний» (1942), эссе «Миф о Сизифе» (1942) и пьесы «Недоразумение» и «Калигула» (обе в 1944). Роман-притча «Чума»(1947) закрепил за Камю репутацию выдающегося писателя и превратил его (наряду с Сартром) в одного из столпов нового философского течения — экзистенциализма.

В годы «холодной войны» Камю пытался не примыкать ни к одному из враждующих лагерей. О том, каким образом и насколько удачно ему это удалось, свидетельствует Большая Советская Энциклопедия: «Поначалу единственной ценностью Камю провозглашал полноту телесного приобщения к природе, а гражданские, духовные, нравственные ценности изобличал как не подлинные… В дальнейшем он пришел к моралистическому гуманизму, опирающемуся на заповеди христианского милосердия и противопоставленному нравственности, исходящей из социально-исторических установок. Тем самым Камю избежал ницшеанства, но открыто размежевался с революционной моралью, предпочтя ей праведничество тех, „кто истории не делает, а претерпевает“ все напасти… Марксистская мысль во Франции и за ее пределами подвергла критике взгляды Камю как выражение идеологической двусмысленности мелкобуржуазного сознания».

4 января 1960 года Альбер Камю погиб в автокатастрофе вблизи Сенса, Франция.

Трумэн Капоте (1924–1984), настоящее имя Трумэн Стрекфус Персонс. Родился в Нью-Орлеане. Отец Трумэна был торговым агентом, который постоянно кочевал по стране в поисках заработка. Его брак с шестнадцатилетней «королевой красоты» штата Миссисипи быстро расстроился, и малыша взяли на воспитание тетушки из Алабамы. «Я быстро созрел в сексуальном отношении и стал развлекаться с парнями постарше, — хвастался Трумэн. — В восьмилетием возрасте я уже знал, что я голубой». Вскоре молодая мамаша вторично вышла замуж (теперь уже за состоятельного бизнесмена) и забрала сына в Нью-Йорк, дав ему фамилию отчима.

Писать Капоте начал тоже с восьми лет. По окончании школы он подрабатывал в нью-йорских журналах, привлекая к себе внимание редакторов эксцентричной манерой одеваться. Первый роман Капоте «Другие голоса, другие места» (1948) отличался пикантностью выбранной темы: юный герой, выросший в захолустье Крайнего Юга, заводит дружбу с трансвеститом. Книга имела громкий успех и об авторе заговорили как о новой восходящей звезде. Интерес к своим литературным произведениям Капоте умело подогревал скандальным поведением в богемном обществе. На каждом великосветском празднике наряженный в помпезные шляпы «маленький проказник из Миссисипи» оказывался в центре внимания. Он танцевал эротичный танец с Мэрилин Монро, ложился в постель с Монтгомери Клифтом, соблазнял Эролла Флинна, куролесил с Теннесси Уильямсом.

На протяжении всей своей литературной карьеры Капоте постоянно обращался к «пограничным темам»: пьеса «Дом цветов» (1954), действие которой происходит в одном из борделей Вест-Индии, «Завтрак у Тиффани» (1958) — роман об интимной жизни молодой женщины, приехавшей в Нью-Йорк в поисках удачи, и, наконец, документальный роман «Хладнокровное убийство» (1966), ставший настоящим бестселлером. Все началось с маленькой заметки в «Таймс» о зверском убийстве богатой семьи в городке Холкомб, штат Канзас. Капоте выехал на место преступления и стал выспрашивать у местных жителей все, что они знали о преступниках и их жертвах, затем «влез в душу» к самим убийцам. Работа продолжалась три года и, в конце концов, Капоте в мельчайших подробностях запротоколировал все обстоятельства этого преступления. После выхода романа в свет имя «протоколиста» было у всех на устах. ТV-шоу и интервью продолжались круглые сутки. Автор купался в лучах славы. Общество буквально сошло с ума, у Капоте не было отбоя от поклонников. Полуголым он отплясывал на вечеринках и подтрунивал при этом над самим собой, утверждая, что «даже павиан стал бы малиново-красным от стыда, увидев такое». Столь оглушительный триумф окончательно подорвал и без того расшатанное алкоголем и наркотиками здоровье писателя. К началу 70–х его творческая энергия стала иссякать, а полный лиризма и необычного юмора стиль сменила брюзжащая горечь. И хотя Капоте продолжал выпускать новые литературные произведения, особого, по-настоящему волнующего успеха они уже не приносили. Трумэн Капоте умер в Лос-Анджелесе от цирроза печени.

Норман Мейлер — родился 31 января 1923 г. в состоятельной еврейской семье. С детства проявлял слабость к сочинительству и уже в девять лет написал фантастическую повесть объемом в 250 страниц под названием «Вторжение с Марса». Во время Второй мировой войны в качестве мотострелка принимал участие в военных действиях американской армии на Филиппинах. После демобилизации (в 1946 г.) за 15 месяцев написал роман «Нагие и мертвые» (1948), который был признан одним из лучших американских романов о Второй мировой войне. Дальнейшая писательская карьера Мейлера складывалась довольно неровно: он занимался и журналистикой, и кинематографом, и политикой. Дважды арестовывался за участие в демонстрациях против войны во Вьетнаме. В 1969 г. баллотировался на пост мэра Нью-Йорка. Во время предвыборной кампании Мейлер выдвинул идею ввести в Нью-Йорке «супер-воскресенье». Предполагалось, что в этот день в городе будет запрещено ездить в частных автомобилях, сократятся до минимума передачи радио и телевидения, закроются все бары и увеселительные заведения. Мейлер получил 6 % голосов.

На сегодняшний день Норман Мейлер признан главной фигурой в послевоенной американской литературе. Он опубликовал более 30 книг, дважды получал Пулитцеровскую премию, с 1984 по 1986 год был президентом американского Пен- клуба. Шесть раз был женат, имеет девятерых детей.

Артур Кестлер, английский писатель. Родился в 1905 году в Будапеште в семье крупного еврейского промышленника. В 1926 окончил Венский университет по курсу психологии. В последующие годы Кестлер занимался литературой и журналистикой. Много путешествовал; побывал на Кавказе, в Туркмении, Афганистане, а в 1931 на дирижабле «Граф Цеппелин» принимал участие в полете к Северному полюсу.

В 1936 в качестве корреспондента английской газеты «Ньюс Кроникл» Кестлер отправился в Испанию, где написал книгу о зверствах франкистов — «Беспримерные жертвы».

Книгу с сочувствием встретили в прокоммунистических кругах, но самому автору она едва не стоила жизни. После падения Малаги (в феврале 1937) Кестлер попал в руки франкистов и был приговорен к расстрелу. Несколько месяцев он провел в тюрьме на грани жизни и смерти, однако в конце концов вышел на свободу и уехал во Францию.

В 1938 Кестлер порвал с коммунистами и, перебравшись в Англию, издал свой нашумевший роман о московских процессах 1936–1938 годов «Слепящая тьма» (в английском оригинале «Мрак в полдень»).

В 1945 писатель принял британское подданство. В 1949–1950 он окончательно порвал с иудаизмом и увлекся исследованиями по антропологии и теории биосистем (книги «Лунатики» — 1959, «Акт творчества» — 1965, «Дух в машине» — 1967). В 1967 в «Санди Телеграф» Кестлер опубликовал серию статей о т. н. «наркотической революции» на Западе — «Возвращение в нирвану». Выявившаяся у Кестлера лейкемия привела писателя к самоубийству. 3 марта 1983 года он принял смертельную дозу транквилизаторов. Вместе с Кестлером самоубийство совершила его совершенно здоровая жена Сесилия (урожденная Джеффрис). Свою предсмертную записку, объясняющую этот поступок, она начала словами «Я не могу жить без Артура…».

Гарольд постучался в дверь одной из меблированных комнат.

Нельсон на кухне лакомился ватрушкой и чашечкой кофе «эспрессо».

— Да? — отозвался Нельсон.

Этот стук расстроил его, а когда Нельсон нервничал, голова его начинала дергаться — проявлялся тик.

— Кто там?

— Нельсон, это я — Гарольд.

— A-а, минутку…

Нельсон подхватил остатки ватрушки и запихал в рот. Глаза его увлажнились, когда он старался как можно быстрее прожевать сладость. Сорок пять фунтов излишнего веса не давали покоя. Проглотив ватрушку, он подскочил к раковине, пустил воду, ополоснул тарелку, руки и поспешил к двери. Нельсон откинул цепочку, повернул ручку и отрыл дверь.

Гарольд вошел. В нем было пять футов росту, худой, 68 лет — старше Нельсона на 30 годков. Оба они были писателями, причем сочиняли исключительно стихи. Их книги почти не продавались, и на что они существовали, оставалось секретом. Каждый имел тайный канал, по которому получал подпитку. Но никогда ни один из них не обмолвился об этом.

— Эспрессо не хочешь? — поинтересовался Нельсон.

— О, хорошо бы…

Гарольд уселся па кушетку возле кофейного столика. Вскоре Нельсон принес ему чашку кофе и сел рядом.

Голова Нельсона снова затряслась и задергалась.

— Знаешь, Гарольд, я виделся с этой сволочью. Он пожаловал меня визитом.

Гарольд уже почти поднес чашку к губам, но остановился.

— Ебловски? — изумился он.

Так между собой они величали другого писателя.

— Да.

Гарольд отхлебнул кофе и поставил чашку на столик.

— Я думал, он больше ни с кем не встречается.

— Ты шутишь? Он не пропускает ни одну женщину, которая ему пишет или звонит. Он пытается опоить их, сыплет обещаниями, врет. Он откровенно навязывает себя, и, если они не соглашаются, он просто насилует их.

— А как он это все мотивирует?

— Заявляет, что ему нужно же о чем-то писать.

— Старый вонючий кобель.

Некоторое время они молчали, думая о старом вонючем кобеле. Потом Гарольд спросил:

— А с чего это вдруг он посетил тебя?

— Наверное, чтобы потравить меня. Ты же знаешь, мы познакомились с ним, когда он только бросил свою фабрику и занялся литературой. У него тогда даже не было приличной бумаги, чтобы жопу подтереть. Он пользовался мятой газетой.

— Значит, ты видел его. И как это было? Он был пьян?

— Естественно, Гарольд! Он был грязный и пьяный, как свинья.

— Он считает, что таков должен быть настоящий мужик. Фу, мерзость!

— Да какой он мужик… Тод Винтерс рассказал мне, что отпиздил его в говно однажды ночью.

— Что, правда?

— Правда. Но об этой драке ты никогда не найдешь в его писанине.

— Без сомнения.

Писатели взялись за свои чашки.

Нельсон вынул из нагрудного кармана рубашки короткую сигару, зубами сорвал с нее целлофан, откусил кончик и потянулся за зажигалкой, которая лежала на столике.

— Я бы посоветовал тебе не зажигать эту гадость, Нельсон. Пагубная привычка!

Нельсон вынул сигару изо рта, повертел ее и бросил на стол.

— Поверь мне, Нельсон, кроме того, что это вонь несусветная, так еще и ебучий рак от нее.

— Ты совершенно прав.

И они снова замолчали, думая о Ебловски и о раке.

— Ну, Нельсон, расскажи мне, что он говорил!

— Ебловски?

— Кто ж еще?

— Да что говорил, смеялся надо мной. Говорил, что я никогда ничего не добьюсь!

— Серьезно?

— Серьезно. Вот сидел тут в рваных джинсах, без носков, в грязной футболке. Говорил, что живет в большом доме, две новые машины в гараже. Усадьба за высокой живой изгородью. Дорогущая охранная система. И бабенка у него красивая, на 25 лет моложе его…

— Да он не может писать, Нельсон. Ни словарного запаса, ни стиля. Ничего.

— Только блевотина, ебля и матерщина.

— Он и женщин ненавидит, Нельсон.

— Да он бьет своих женщин, Гарольд.

Гарольд рассмеялся.

— Господи, а ты читал это его стихотворение, где он оплакивает тот факт, что женщины рождаются с кишками?

— Гарольд, он же быдло. Почему его книги покупают?

— Потому что его читатели — быдло, которых большинство!

— Ну да, он же пишет об играх, пьянках… бесконечно, снова и снова.

И снова они замолчали, чтобы подумать о сказанном.

Гарольд громко вздохнул и констатировал:

— Он знаменит по всей Европе, а теперь еще и в Южной Америке раскручивается.

— Метастазы тупоумия, Гарольд.

— Зато здесь он не так знаменит, Нельсон. В Штатах у нас тоже есть свой читатель.

— Наши критики кое-что понимают.

Нельсон отлучился на кухню, принес себе еще кофе и продолжил:

— А знаешь, что самое мерзкое? Просто из ряда вон?

— Что?

— Он прошел полное медицинское обследование впервые в шестидесятипятилетнем возрасте.

— И?

— Абсолютно здоров. Как-то он давал интервью, лакая водку. Я сам видел. Он выпил этой отравы столько, что можно было уложить армию. Он не пьет только тогда, когда отрубается. Единственное, что оказалось у него не в норме, это триглицериды, ниже 264.

— Это уже что-то.

— И все же это несправедливо. Он уже похоронил всех своих приятелей-алкашей и даже нескольких баб, которые пили с ним.

— Да, это у него получается гораздо лучше, чем писать, Нельсон.

— Он — как пес, которому удается благополучно пересечь автостраду, не оглядываясь по сторонам.

— А ты не спрашивал, как это ему удается?

— Спрашивал. Он рассмеялся мне в лицо и сказал, что просто боги любят его вонючую задницу. Такая у него карма, сказал он.

— Карма? Да он даже не знает, что это слово означает!

— Он всегда блефует — это его метод. Однажды я был на его поэтических чтениях, и когда один студент спросил его, что он думает о экзистенциализме, Ебловски ответил: «Выхлопные газы Сартровской жопы».

— Когда же наконец его разоблачат?

— Мне кажется, это произойдет нескоро!

Писатели взялись за остывший кофе.

Через некоторое время голова Нельсона в очередной раз задергалась.

— Ебловски. Он такой мерзкий! Как женщины могут целоваться с ним — и их не тошнит?

— Ты веришь, что он действительно поимел всех этих женщин, о которых написал, Нельсон?

— Ну, многих из них я видел, некоторых даже знал. И, знаешь, были среди них и по-настоящему шикарные. Этого я не понимаю.

— Да они просто жалеют его. Он же — как тот пес шелудивый…

— Который кидается под колеса и даже не смотрит по сторонам!

— Почему ему везет?

— А хуй его знает. Стоит ему куда-нибудь выйти — у него тут же возникают проблемы. Последний раз я слышал, что какой-то издатель повез его и его бабу в Поло-Ланч. Этот придурок отлучился из-за стола в туалет — и пропал. Оказалось, он шлялся по ресторану и приставал к людям, доказывая им, какие они фальшивки. А когда появился метрдотель, чтобы урезонить его, Ебловски наставил на него свой нож.

— А ты слышал, когда его пригласил к себе домой один профессор, он нассал в цветочный горшок и чуть не влез на хозяйку?

— Никакого достоинства.

— Абсолютно.

И снова они погрузились в молчание.

— Он не может писать, Нельсон, — наконец сказал Гарольд, тяжело вздохнув.

— Зловредное чтиво, Гарольд.

— Грубое и зловредное, Нельсон.

— Самодовольный болван. Настоящий кретин. Ненавижу его.

— Почему его книги читают? Почему их покупают?

— Потому что он элементарен и поверхностен. Многие боятся глубины.

— Мы с тобой создали несколько величайших стихотворений XX века, а этот кретин Ебловски получает аплодисменты!

— Подлец.

— Фальшивка.

— Как женщины могут целовать его мерзкое лицо?

— У него зубы — желтые!

Зазвонил телефон.

— Извини, Гарольд…

Нельсон поднял трубку.

— Ало… А, ты, мам… Что?.. Ну, я не знаю. Мне что-то не нравится. Нет, я думаю, не подойдет. Мам, слушай, успокойся… Я знаю, что ты хочешь как лучше. Ой, мам, прекрати, у меня совещание. Мы готовимся к чтениям в Голливуд-Боул. Я тебе перезвоню, мам. Целую.

Нельсон бросил трубку.

— Пизда!

— Что-нибудь случилось, Нельсон?

— Она пытается подыскать мне РАБОТУ! Да это СМЕРТЬ!

— Господи, она что, не понимает тебя?

— Боюсь, что нет, Гарольд.

— Интересно, у Ебловского была мать?

— Ты шутишь? Такое чудовище не могло выйти из чрева женщины.

Нельсон подскочил со своего места и зашагал по комнате. Его голова дергалась сильнее обычного.

— БОЖЕ, КАК Я УСТАЛ ЖДАТЬ! НЕУЖЕЛИ НЕПОНИМАНИЕ — УДЕЛ ГЕНИЕВ?

— Ну, Нельсон, моя мама не понимала меня до конца дней своих. Но вот куда выгодно вложить деньги — у нее ума хватало…

Нельсон сел на кушетку и, обхватив голову руками, запричитал:

— Господи боже мой, черт бы их всех побрал…

Гарольд хитро улыбнулся.

— Ну-ну, зато нас будут помнить через сотни лет после его смерти…

Нельсон оторвал руки от головы и посмотрел на собеседника.

Амплитуда нервного тика побила все рекорды.

— ДА ТЫ ЧТО, НИЧЕГО НЕ ВИДИШЬ? ВСЕ ИЗМЕНИЛОСЬ! МИР ВОТ-ВОТ ВЗОРВЕТСЯ, КАК ЗАМИНИРОВАННАЯ ЖОПА! МЫ НИКОГДА НЕ БУДЕМ ВОСТРЕБОВАНЫ!

— Да, — согласился Гарольд, — наверное, ты прав. Ох, будь они прокляты…

В это время где-то в южной части города за своей печатной машинкой сидел пьяный Ебловски и настукивал рассказ о двух знакомых писателях. История получалась не великая, но она была нужна. Ебловски писал для одного фривольного журнальчика по рассказу в месяц. Они добросовестно печатали все, что выходило из-под его пера, неважно, как плохо это было. Вероятно, из-за его популярности за рубежом.

Ебловски нравилось смотреть, как страницы заполняются текстом, выползая из печатного механизма. Он представлял себе, как девушки — фотомодели — перелистывая журнал своими пальчиками, наткнутся на его рассказ.

«Что за хренотень?» — озадачатся они.

«Девушки, — ответил бы он им на это, если бы мог, — эти строки просты по форме и не перегружены смыслами, диалоги реалистичны. Все так и было задумано. И вы можете только в своих мечтах целовать мое мерзкое с желтыми зубами лицо. Я уже занят».

Ебловски вытащил из машинки последний отпечатанный лист и присовокупил его к остальным. Потом он отыскал конверт. Предстояло выполнить самую тяжелую часть работы в его писательском деле: запечатать рукопись в конверт, написать адрес, наклеить марки и снести на почту.

А пока можно было пропустить пару стаканов вина, чтобы поставить точку под занавес еще одной ночи, проведенной самым прекрасным способом, который только можно вообразить.

И он наполнил первый.

Примечания к рассказу «Писатели»

Жан-Поль Сартр (1905–1980), французский писатель, драматург. Родился в Париже в семье морского офицера. В 1929 окончил Высшую нормальную школу и стал работать преподавателем философии в лицеях. В 1938–1939 опубликовал роман «Тошнота» и сборник новелл, принесших ему широкое признание. В 1940 был призван в армию, попал в плен, и в лагере на Рождество поставил свою первую пьесу, название которой история не сохранила. Выйдя из лагеря, Сартр сотрудничал в подпольной антифашистской печати и одновременно занимался легальной литературной деятельностью. После освобождения Франции в 1945 основал собственный журнал «Тан модерн», и, наряду с Камю, выступил в роли «отца-основателя» нового философского течения — экзистенциализма, упрощенная суть которого сводится к тому, что отдельный индивид практически не может влиять на окружающую действительность, однако должен продолжать жить и бороться, чтобы хоть как-то выразить свое «Я» и сохранить самоуважение. Все новые творения Сартра (пьесы «За запертой дверью» — 1944, «Грязные руки» — 1948, «Дьявол и Господь Бог» — 1951, «Альтонские затворники» — 1960, эссе «Бодлер» — 1947, «Святой Жене, комедиант и мученик» — 1951) встречались публикой с неизменным интересом. В 1965 за автобиографическую повесть «Слова» он даже удостоился Нобелевской премии, однако отказался от нее, ссылаясь на то, что другие, более крупные и достойные писатели, так и не получили этой награды.

В 50–60–е Сартр колебался между признанием ценностей «свободного мира» и стремлением к новому «бунту». В конце концов второй путь показался ему предпочтительней, свидетельством чему стала позиция Сартра во время «студенческой революции» 1968, а также его работа «Бунт всегда прав» (1974).

Мартина Глиссона разбудил телефонный звонок. На часах было 11:45. Он нащупал аппарат на полу рядом с кроватью и снял трубку.

— Да…

— Мартин?

— Да…

— Это Грызун.

Редактор нью-йорского журнала «Сексирокс» любил называть себя «Грызун».

— Слушай, Мартин, мы от тебя так ничего и не получили. Крайний срок истекает через шесть дней.

— Окей, Грызун, скоро я подгоню тебе кое-что.

Мартин писал порнографические рассказы для «Сексирокс».

— Как твои дела с женщинами, Мартин?

— Я взял отпуск. Держусь от них подальше.

— Где будешь черпать материал?

— Проблем с материалом нет, главное — что из него выстругать.

— Ты прав. Нам нравятся твои вещи. Ты умеешь стругать, это мы знаем. И все же, осталось шесть дней, а у нас ничего нет.

— Я понял, Грызун. Держись.

— Обещаю, Мартин…

Мартин положил трубку и перевернулся на живот. В лицо бил солнечный свет. Похмелье выходило потом. Мартин написал 27 книг, его произведения были переведены на семь или восемь языков, и у него никогда не было творческого кризиса, но вот сейчас он вошел в этот блядский писательский ступор.

Мартин уставился на солнце. Прошло совсем немного времени с тех пор, как он избавился от необходимости каждый день ходить на работу и отдавать 8 часов своей жизни. Это продолжалось почти 13 лет. И вот теперь все время принадлежало только ему. Каждая секунда, каждая минута, каждый час, каждый день. Все ночи. Он стал писателем. Писатель. Профессионал. Наверное, миллионов двенадцать в Америке хотели бы стать писателями, но не могли. А вот он стал.

Мартин поднялся с кровати, зашел в душевую, пустил воду в ванну и уселся на толчок. Он знал свою проблему: ему никак не сесть за печатную машинку. Она стояла в маленькой комнате. Все, что от него требовалось, это войти в эту комнату, сесть за стол и положить пальцы на клавиатуру, дальше дело техники. Но он не мог этого исполнить. Он входил в комнату, смотрел на машинку, но вот сесть не мог. И в чем причина, он не знал.

Ну, по крайней мере, испражняться у него еще получалось.

Мартин подтерся, поднялся с толчка, глянул в него, потом спустил воду, подумав, что существует тонкая связь межу писательством и испражнением.

Пощупав воду в ванной, он разбавил ее холодной и погрузился…

Писательство постепенно затягивает вас в нереальные, вымышленные пространства, делает странным и уязвимым. Неудивительно, что Хемингуэй вышиб себе мозги из-за избытка апельсинового сока. Понятно, почему Харт Крейн выбросился за борт, а Чаттертан отведал крысиного яду. Вот кто без передышки скрипит пером, так это создатели бестселлеров, но им ничего не страшно, они всегда были мертвы. Может быть, и он уже умер? У него свой дом, охранная система, электрическая печатная машинка фирмы IBM, в гараже «Порше» и «БМВ».

Правда, он до сих пор воздерживается от бассейна, джакуззи, теннисного корта. Может быть, он только наполовину мертв?

Зазвонил телефон. Мартин улыбнулся — стоит залезть в ванну, как вам начинают звонить. Обычно телефон начинал звонить, когда он ебался. Мартин отказался от ебли. Писатель не может нырять в каждую попавшуюся пизду. Он должен писать порнушные рассказы.

Мартин выбрался из ванны и пошел в спальню, где надрывался телефон, оставляя за собой лужи.

— Алло!

— Мартин Глиссон?

— Да.

— Это ассистент доктора Уорнера. Я бы хотела напомнить, что сегодня в час дня у вас назначен прием.

— Ебаный насрать!

— Что?

— Я спрашиваю: зачем это?

— Это плановый осмотр вашей ротовой полости.

— Ах да, спасибо…

В ванну Мартин не вернулся, он завалился на кровать и вытерся простынями. Кое-какой самобытности он еще не утратил.

Затем писатель оделся и вышел из дома. Осмотрев свои машины, Мартин выбрал «БМВ». Он почувствовал, что нуждается в маленькой перемене антуража.

Прибыв к дантисту, Мартин подошел к окошку регистратуры и сообщил о своем визите. Сестра попросила его посидеть, подождать, и закрыла окошко. Мартин не любил, когда у него перед носом закрывали окошко. Он воспринимал это как оскорбление: вот так вот — взять и закрыть окошко. Хотя, возможно, они заботились, чтобы не были слышны вопли из стоматологического кресла. Неважно.

Мартин уселся в кресло и взял со столика журнал.

В «Сексирокс» ему нравилось то, что они печатали без разбора все вещи, которые он им отсылал. Поэтому, чтобы не перекрыть этот канал, он должен во что бы то ни стало что-нибудь написать. А может, у него и нет никакого ступора. Может, он просто думает, что у него ступор. Хотя, в конечном итоге, результат один и тот же.

Мартин забыл очки, и теперь просто листал журнал. Да будь у него очки, он все равно не смог бы читать. Его не интересовали ни спорт, ни международные отношения, ни кино, ни театр, ни светская хроника, даже прогнозы о конце света его не волновали.

— Привет, мистер!

Напротив него сидела девочка лет пяти в прелестном голубом платьице и белых туфельках. В золотистые волосы была вплетена красная лента. Она смотрела на него прекрасными коричневыми глазищами.

— Привет! — ответил Мартин, и снова обратился к журналу.

— Вы пришли выдирать зуб? — не отставала девочка.

Пришлось снова отвечать:

— Ох, надеюсь, что до этого не дойдет.

Мартин смотрел на это прелестное создание и думал, что, возможно, из нее вырастет красивая и хитрая тварь.

— У вас смешное лицо, — сказала девочка.

Мартин улыбнулся.

— У тебя тоже забавная мордашка.

Теперь рассмеялась девочка. Звонкий и чистый смех, он напомнил ему звон кусочков льда о донышко стакана. Нет, слишком пошлое сравнение. Смех напоминал нечто другое. Но — что?

«Вот, — подумал Мартин, — похоже, это то, что надо: в очереди к дантисту мужчина домогается маленькой девочки, пока ее матери удаляют зуб мудрости. Действие натуралистично и кошмарно, и еще комично. Мужчина колеблется, но девочка своими действиями провоцирует его. Когда мать выходит из кабинета, трусики ее доченьки красуются на голове чужого мужчины».

— Где твоя мать? — спросил Мартин девочку.

— Ей зуб выдирают.

— Охо-хо…

Мартин поспешил уткнуться в журнал.

— А вы можете мне почитать?

— Навряд ли, — отозвался Мартин, — я забыл захватить с собой очки.

— А вы попробуйте, — мило улыбаясь, попросила девочка. — Садитесь на мамин стул.

«Странная девочка, — подумал Мартин, — смелая, просто бесстрашная».

Мартин пересел в кресло рядом с девочкой.

— Ну, что ты хочешь, чтобы я почитал тебе?

— А просто читайте, что там написано в этом журнале.

Мартин с трудом различал буквы, морщась, он начал читать.

Статья была посвящена проблемам безопасности на предстоящих Олимпийских играх. Сплошная бестолковщина. Ему было наплевать па все эти игрища. Но вот девочку, казалось, заинтересовали проблемы безопасности Олимпийских игр. Она придвинулась поближе, чтобы лучше слышать, взяла его за руку, пряди ее волос касались его щеки. Голос Мартина дрогнул.

«Так, — подумал он, — в рассказе мужчина в этот момент положит руку на ее ногу и погладит. Нежно. Это будет началом…».

Вдруг дверь регистратуры распахнулась, и из нее вышла крупная женщина в блузке, широких брюках и сандалиях.

— Вера, мы уходим!

Вера улыбнулась Мартину.

— Спасибо, мистер!

— Она, наверно, замучила вас, сэр? Несносный ребенок!

— Да нет, что вы! Все нормально.

Мама с дочкой удалились, и Мартин положил журнал обратно на столик. Сегодня вечером он будет писать. Просто войдет в комнату, сядет перед машинкой, откроет бутылочку вина и включит радио. И оно придет. Вся проблема в том, что в нем смешались крайняя неуверенность в себе и чрезмерная доверчивость.

Дверь снова отворилась, и ассистент врача объявила:

— Мистер Глиссон, подойдите, пожалуйста, сюда.

Мартин встал и проследовал за ассистентом в регистратуру.

— Первая дверь направо, — указала она, пропуская писателя вперед.

Мартин кивнул и вошел в кабинет. Он уверенно расположился в кресле и вытянул ноги. Ассистент пролистала его карту.

— Так, я вижу, что рентген вам делали в прошлый раз, значит, сегодня обойдемся без него, если, конечно, вас ничего не беспокоит. Были какие-нибудь боли, неприятные ощущения?

— Связанные с зубами — нет.

— Откройте рот.

Она покопалась у него в зубах острым инструментом.

— Ну, что ж… кое-где есть зубной камень, но кариеса нет.

— Это хорошо…

— Как поживаете, мистер Глиссон?

— Нормально. А вы меня помните?

— Конечно.

— Ну, спасибо. А как ваши дела?

— Хорошо, если не считать, что наша лошадь сдохла.

— Лошадь?

— Да, у нас была скаковая лошадь. Вчера вечером он сдохла. Вот такая печальная история.

— Да, всякое бывает. У меня тоже как-то кошка умерла.

— Так, держите вот это и откройте рот, я начну удалять камень. Когда я скажу, введите трубку в рот, как соломинку.

Она вручила Мартину инструмент для отсасывая крови и слюны.

— Да, я помню, как им пользоваться, — закивал Мартин.

Ассистент принялась очищать его зубы. Она была обыкновенной домашней женщиной лет 35, довольно образованной; возможно, слегка полновата, излишне приземиста, но очень опрятная, в общем, хорошая женщина.

«Так, — думал Мартин, — а что если: мужчина сидел в стоматологическом кресле, ему удаляли зубной камень. Вторая половина дня. Бредовая беседа. Мужчина с похмелья. Странные ощущения. Нет, не сумасшествие, а просто некоторая странность. Жизнь протекала размеренно, без каких-либо потрясений. Такие вещи, как Смерть, Судьба — его не волновали. Жизнь укладывалась в понятия: есть, спать, пить. Ни больше, ни меньше. И вдруг этот человек совершил нечто неожиданное, бессознательно, по инерции, как будто потянулся за монеткой на тротуаре — он свободной рукой схватил ассистента за жопу, крепко сжал и затем отпустил.

Девушка ничего не сказала, продолжал шлифовать зубы. Она подала знак, он запустил дренажную трубку в рот и откачал слюну. Потом он отложил инструмент и уже двумя руками ухватился за ее крепкие ягодицы, яростно помял их и отпустил. Ассистент продолжала работу. Тогда он задрал ее накрахмаленную юбку, нащупал трусики и стал стягивать их. Она молча шлифовала…»

Тут Мартин услышал вопль ассистента:

— ЭЙ! ВЫ ЧТО ДЕЛАЕТЕ?

Мартин приподнялся. Женщина отскочила к двери. Она дико таращилась на него.

— ВЫ С УМА СОШЛИ? — снова заорала она.

В кабинет вбежал доктор Уорнер.

— Что случилось, Дарлин?

— ЭТОТ КРЕТИН МЕНЯ ЛАПАЛ!

— Это правда, сэр?

— Не знаю, наверное…

— А Я ЗНАЮ! ОН ЛАПАЛ МЕНЯ ЗА ЗАДНИЦУ!

— Я не хотел, это случайно получилось, как во сне…

— Вы не должны позволять себе подобных вещей, сэр, — пожурил его доктор Уорнер.

— Я знаю, я понимаю, что это ошибка, я… Я не знаю, что сказать…

— НАДО ЗВОНИТЬ В ПОЛИЦИЮ! ПУСТЬ ЕГО ПОСАДЯТ! ОН ОПАСЕН! — вопила ассистент.

— Вы правы, — смирился Мартин, — вызывайте полицию. Я подожду. Меня действительно нужно изолировать. То, что я сделал — абсолютный идиотизм. Я извиняюсь, и осознаю, что одних извинений недостаточно.

— Ну, раз так, — согласился доктор Уорнер, — вызывайте полицию, Дарлин.

— Нет, — вдруг отказалась ассистент, — пусть идет. Видеть его не могу. Просто выгоните его отсюда!

Мартин был сильно удивлен перемене ее намерений.

— Спасибо, — промямлил он, — поверьте, я никогда раньше не совершал ничего подобного, так что простите меня!

— Уходите немедленно, — отвернулась Дарлин, — или я передумаю!

— Пойдемте, вам лучше уйти, — потянул его за собой доктор Уорнер.

Мартин выбрался из кресла и вышел из кабинета. Оказавшись на улице, он отыскал свой «БМВ», нащупал в карманах ключи, открыл дверцу и сел за руль. Вырулив со стоянки, он выехал на бульвар и остановился у светофора. Когда загорелся зеленый, Мартин повернул направо. Он двигался с общим потоком машин до следующего светофора. Загорелся красный, и Мартин остановился. Он сидел в окружении других машин и думал: «Все эти люди, они ничего не знают обо мне». Загорелся зеленый, и он снова поехал вместе со всеми. Он двигался в противоположном направлении от дома, но это не имело для него никакого значения.

Примечания к рассказу «В ступоре»

Гарольд Харт Крейн, американский поэт. Родился в 1899 году в Гарретсвилле, Огайо, в семье крупного сахарозаводчика. Не имея серьезного образования, с детских лет Гарольд пристрастился к литературе, отдавая предпочтение английским авторам елизаветинской эпохи (Шекспир, Марло) и французским поэтам XIX века (Рембо, Верлен). Намерение сына стать стихотворцем отец встретил с негодованием, однако Гарольд сумел настоять на своем и отправился покорять Нью-Йорк. Здесь он погрузился в мир литературной богемы и общался с такими «мэтрами», как Аллен Тэйт, Кэтрин Энн Портер, Джин Тумер и др. Своим кумиром Крейн считал Т. Эллиота, но при этом пытался придерживаться американских традиций стихосложения, заложенных У. Уитменом.

В 1926 начинающий поэт выпустил сборник стихов «Белые небоскребы». Главным же произведением Крейна принято считать другой сборник — «Мост» (1930), в котором автор «достаточно экспрессивно и новаторски выразил собственное видение исторической и духовной миссии Америки».

Пристрастие к алкоголю и сумбурная личная жизнь расшатали и без того неустойчивую нервную систему поэта. Частые психические срывы мешали ему обзавестись постоянным окружением и усугубляли чувство одиночества. Собственное творчество не находило должного отклика у критики и читателей. Вероятно, все эти причины толкнули Крейна на самоубийство. В 1932, возвращаясь из Мексики в Нью-Йорк, он прыгнул с палубы корабля прямо под вращающийся винт машины.

Эрнест Хемингуэй (1899–1961 гг.) родился в окрестностях Чикаго в семье доктора и на протяжении последующей жизни «активно боролся со своим мелкобуржуазным прошлым». Романами «Фиеста», «Прощай оружие», «Иметь и не иметь», «По ком звонит колокол» он создал себе имидж прогрессивного интеллектуала и настоящего мужчины — любителя женщин, приключений, корриды, охоты, рыбной ловли, бокса и вообще всего того, что положено настоящему мужчине. После романа «Старик и море» получил в 1954 году Нобелевскую премию.

Был женат четыре раза. С 1939 года жил в своей усадьбе на Кубе. Несмотря на свою широко известную «левизну», после прихода к власти Фиделя Кастро (1960 год) предпочел вернуться в США. Но смена климата повлекла за собой депрессию. Хэм перестал писать, забросил охоту, отстранился от женщин и застрелился. После этого в память о своем кумире все прогрессивные интеллектуалы и настоящие мужчины стали отращивать себе бороды.

Томас Чаттертон, английский писатель. Родился 20 ноября 1752 года в Бристоле. Отец его был хормейстером в местной приходской церкви и умер за 3 месяца до рождения сына, оставив беременную жену и дочь Мэри (3–х лет). Мать Томаса Сара Чаттертон была образцовой домохозяйкой и души не чаяла в своих детях. Постоянно получая от нее сладости и карманные деньги, Томас обещал, что будет заботиться о матери потом, когда станет богатым и знаменитым.

В 1760–1767 Чаттертон учился в Солтонской школе для детей из бедных семей. Здесь он овладел началами чтения и письма, и со временем развил полученные навыки благодаря постоянному самообразованию. Увлекшись всеобщим интересом к рыцарским временам, он занялся литературными мистификациями. От имени вымышленного монаха XV века Томаса Раули Чаттертон выпустил несколько сочинений на средневековом английском языке («Превосходная баллада о милосердии», поэмы «Турнир», «Битва при Гастингсе» и «Парламент привидений», многочисленные сатиры, эклоги и даже научный трактат «Расцвет живописи в Англии»), Кроме того, его перу принадлежат несколько статей на политические темы и ряд драматических произведений (трагическая интерлюдия «Ийэла», бурлеска «Месть»).

В апреле 1770 Чаттертон переехал в Лондон. Вскоре его мистификации были разоблачены знаменитым писателем и любителем средневековья X. Уолполем. Испытывая острую нужду в средствах на жизнь, Чаттертон вдобавок оказался «героем» громкого литературного скандала и впал в совершенное отчаяние. 24 августа 1770 года молодой и талантливый поэт покончил жизнь самоубийством. Будучи изданы посмертно, его произведения превратились в своеобразную сенсацию и принесли покойному настоящую славу. Впоследствии к трагической судьбе Чаттертона обращались такие литературные корифеи, как У. Вордсворт, Дж. Китс, А. де Виньи, Д. Россети.

Уважаемый редактор!

Я признаю, что сорвал все мыслимые и немыслимые сроки, но виной тому лавина тривиальностей, обрушившаяся на меня. В качестве аргументации приведу лишь малую толику тех мелочей, в которых так основательно погряз: женский вопрос, ремонт автомобиля, наплыв гостей и множество подобных вещей, которых я даже не в силах запомнить. Единственное, что прочно врезалось мне в память, это эпопея со сменой водительского удостоверения. Каждый раз, когда подходит срок обновлять права, я начинаю понимать, насколько я постарел. Новые права — еще один шаг к могиле, причем это действует на меня сильнее, чем, скажем, Новый год или день рождения. И хотя я вовсе не собираюсь умирать в скором времени, но от ощущения неотвратимости этого становится не по себе. Поэтому каждые четыре года накануне обновления водительского удостоверения я основательно напиваюсь. Итак, очнувшись к обеду, я поехал в Голливудский департамент автотранспорта. Башка трещала так сильно, что я не мог сообразить, куда ехать. Покружив в полусознательном состоянии, я притормозил возле первого попавшегося бара, кажется, это было на Лас-Пальмас или Чироки, короче, рядом с Голливудским бульваром. Я припарковался, зашел в бар, взял бутылку «Хейникена» и прикончил прямо из горлышка…

А неподалеку от меня, через два стула, сидела какая-то бабенция, прическа у нее смахивала на ощетинившегося Дикобраза. И еще одна интересная деталь: на ней был какой-то невообразимый балахон, похоже, она просто взяла простынь, очень грязную простынь, проделала посередине простыни дырку и просунула в эту дырку свою чумовую башку.

— Эй, — окликнула меня эта бабенция.

Я повернулся.

— Я цыганка Елена.

— Филипп Месбелл — безработный авиадиспетчер, — представился я.

— Погадать тебе, Филипп?

— Сколько?

— Пиво.

— Окей.

Елена, волоча по полу свой куклуксклановский балахон, переместилась на стул рядом со мной, схватила мою левую руку и стала водить пальцем по линиям ладони.

— Ага, у тебя длинная линия жизни, значит, ты будешь жить долго…

— Ну, я и так уже достаточно протянул. Скажи-ка чего-нибудь новенькое.

— Ага, твое любимое пиво «Хейникен».

— Кончай туфту гнать.

— О, вот сейчас вижу! — вдруг воскликнула цыганка.

— Да? Ну, и?

— Скоро ты будешь ебаться.

— С кем? С тобой?

— Возможно. У тебя есть 25 баксов?

— Нет.

— Значит, не со мной…

Она получила свое пиво, а я принял еще и отвалил. Выехав на бульвар, я покатил прямо к Департаменту. Боль в голове утихла, но туман еще не рассеялся.

Остановившись у светофора, я вдруг понял, что хочу срать. Чтобы как-то отвлечься, я стал глазеть по сторонам. И тут на автобусной остановке приметил молодую женщину. Мне показалось, что это была воскресшая Мерилин Монро, только слегка потасканная, с оплывшими боками и с более похотливым взглядом. Глядя на ее задравшуюся юбку, открывавшую моему взору такие необъятные просторы, которых я не обозревал уже многие месяцы, я разулыбался. И она, угадывая направление моего взгляда, разулыбалась в ответ. Я улыбался. Улыбалась она. Просто улыбающийся мир какой-то. Как только загорелся зеленый, она подскочила со скамейки и бросилась к моему автомобилю. Орудуя правой ногой, я открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья, и Монро плюхнулась рядом со мной, как перезревшая гроздь винограда.

Ехавший позади меня парень высунулся из машины, посигналил и заорал:

— КЛЯНУСЬ ЯЙЦАМИ, ЭТА БЛЯДЬ УРАБОТАЕТ ТЕБЯ В ГОВНО, СТАРПЕР!

Я поддал газу и оторвался. Краем глаза я видел, как она почесала свои ляжки.

— Меня Рози зовут.

— Гордон Плагг.

— Что желаешь, Гордон? Глубокое погружение или, может, Путешествие вокруг света? Я умею все: Английский расслабон, Коричневый вихорь, Желтый ураган, Жесткая плеть, Кровавый отсос, Ручное помело, Игра в три руки и Веселый трубочист. Ты что хочешь?

— Хочу поменять водительское удостоверение.

— Пятьдесят баксов.

— Ты и такое можешь?

— Запросто.

— Вижу, ты знаешь свое дело…

Она глянула на меня, прикуривая окурок малой сигары.

— Ты как-то странно выглядишь, старикан. Похож на трупака, который забыл помереть.

— Спасибо, что напомнила, постараюсь исправиться.

— Что — проблемы, что ли?

— Всякие мелочи терзают меня и днем, и ночью, Рози.

— Ну, например?

— Да элементарно. Каждое утро, когда я напяливаю брюки, меня посещает одна и та же мысль: «А сработает ли молния?». Молния, как правило, срабатывает, но тогда почему эта мысль продолжает одолевать меня? На кой хуй она мне сдалась? Она сжигает мою энергию совершенно бесполезно.

— К психиатру обращался?

— Я бы обратился к психиатру, но к такому, кому самому не нужен психиатр, а таких нет.

— Ты хочешь сказать, что все вокруг чокнутые?

— Ну, по крайней мере, почти у всех есть молнии. Просто уровень и интенсивность ебанутости при соприкосновении с молнией или с чем другим у всех разный…

Рози зевнула и спросила:

— Далеко еще?

— Блядь! Я думал, мы едем к тебе!

— Тогда десять баксов сверху.

— Идет. Только помни, я хочу Обмен водительских прав с переэкзаменовкой.

— Получишь с переэкзаменовкой.

— Это должно быть нечто!

— Хочешь, я заделаю тебе Банановый сплит со сливками прямо в машине, пока мы едем?

— Нет, я заказал Обмен водительских прав с переэкзаменовкой.

— А ты выдержишь?

— Четыре года готовился…

Под руководством Рози мы наконец добрались до ее дома. Похоже, он был фанерный. Стены покосились, крыша провисла. Зато у входа красовалась величественная пальма.

Мы вышли из машины, и я повлекся за ее жопой, которая ерзала и вертелась, вертелась и ерзала, требуя освободить ее от пут юбки. О, эти вихляния проникали в самую глубь и наэлектризовывали мужские железы, неминуемые разряды которых позволяли длиться мерзкому роду человеческому сквозь тщетные века. И я влекся за этой пагубой, покуда видел ее перед собой.

Рози открыла дверь, и мне показалось, что дом наводнен детворой. Один парнишка сидел прямо у входа и склеивал модель самолета. Рози подскочила к нему и отвесила смачный поджопник. Парень отлетел к стене.

— ДЭВИД, СКОЛЬКО МОЖНО ПОВТОРЯТЬ, ЧТОБЫ ТЫ НЕ НЮХАЛ КЛЕЙ! У ТЕБЯ МОЗГИ ВЫСОХНУТ, ПРИДУРОК!

Дэвид встряхнул головой, взгляд его прояснился, он показал матери палец и заорал:

— САМА УСОХНИ!

Другой парнишка сидел в кресле, на нем была футболка с ликом Тима Лири. Глядя на это существо, можно было подумать, что пацан провел на необитаемом острове года четыре. Рядом с ним стояла девчонка, и вот что она делала. В одной руке у нее была фотография Берта Рейнольдса, в другой зажигалка. Девочка медленно подносила пламя зажигалки к восхитительной улыбке Берта. Рот сначала почернел, затем в нем прогорела дырка.

— Рейнольдс Горелый, — сказала сестренка братишке.

Рози повернулась ко мне и сказала:

— Деньги вперед.

Я дал ей полтинник и десятку сверху. Она быстро убрала их и стала раздеваться. В отличие от многих женщин, без одежды она выглядела лучше.

— Рози, — тихонько позвал я, — дети…

— Да они все уже видели. Им это надоело, как старый фильм. Да и мне осточертело…

— Но, Рози, я хочу Обмен водительских прав с переэкзаменовкой!

— Не волнуйся, за что заплатил, то и получишь. Это мое правило.

Рози выключила свет и распласталась на грязном ковре.

Я приблизился, рванул молнию на ширинке и погрузился в волшебные кущи ее тела — в эти груди, живот, бедра… Я представлял себя в облаках, под струями водопада, думал об островке удачи в океане всеобщего говнища, и потом я вдруг подумал: мама родная, я даже не разделся, даже не скинул ботинки. Я запустил пальцы в ее волосы и почувствовал, что ее голова забита песком. Она пахла, как мокрые резиновые перчатки. Не знаю почему, но мне стало нестерпимо грустно и захотелось разреветься. Я смотрел на открытый рот Рози и думал, какая она одинокая, она по-настоящему одинока. А может, это было мое одиночество? Я почувствовал прохладу ее языка и впился в него, она вонзила свои ногти мне в спину и разодрала рубаху. Я ощутил, как на спине у меня выступила кровь. Опустив руку ей между ног, я начал игру, и она отвечала, она все делала правильно, и когда я вошел в нее, я понял, как она хороша, это вам не какая-нибудь раздолбанная лохань, а настоящее волшебство. И я поплыл, я уже ничего не соображал, где я и день ли это или ночь. Но, добравшись до пика блаженства, я вернулся обратно на грязный ковер и подумал, что это был всего лишь сон, прекрасный, но сон, я скатился с потного тела и…

Я стоял перед фотокамерой, которой управляла жизнерадостная толстуха с глазами величиной с грецкий орех. Она была примерно моего возраста.

— Ну, давайте, улыбнитесь! Это не больно!

Я улыбнулся. Вспышка.

— Сейчас вы получите временное удостоверение, — объясняла мне толстуха. — А в течение одного-двух месяцев мы пришлем вам постоянное.

Вдруг я заметил, что у меня распахнута ширинка. Хотел застегнуть. Глухо. Молния оказалось сломанной.

Я вышел на улицу и почувствовал, как прохладный ветерок просачивается сквозь разодранную на спине рубашку. Забравшись в машину, я закурил, вырулил со стоянки и покатил но улице. «Неплохой выдался денек, — думал я, — и, если верить часам, он уже подходит к концу. Может быть, мне съездить на пляж или сходить в кино?» Вообще — то я не люблю кино, но так как уже довольно давно ничего не смотрел, то решил, что не повредит. По радио передавали любовную песенку. Ужасная дрянь. Мир полон таких вот глупых любовных песенок. Я вырубил радио и только тут вспомнил, что до сих пор не посрал.

Приглядев бензозаправку, я свернул, припарковался и направился к туалету.

Меня окрикнул служащий:

— Эй, приятель, у тебя ширинка нараспашку.

— Да, я знаю…

— Слышь, если хочешь воспользоваться нашим толчком, то тогда неплохо бы тебе чего-нибудь купить у нас.

— Ну, подкачай пока у меня колеса.

Я зашел в сортир и выбрал кабинку почище. У них даже имелись бумажные стульчаки. Я подстелил сразу три штуки, спустил штаны и уселся. И тут я увидел у себя под ногами ваш журнал. Обложка была измята, подрана и мокрая. Знаете, печальное это зрелище — литературный журнал на полу сральника. Опорожнившись, я вспомнил, что ничего не послал вам, и что все сроки уже вышли… и тогда я решил написать вам и все объяснить. И вот написал.

Примечания к рассказу «Любовных песен нет»

Норма Джин Бейкер Мартинсон родилась 1 июня 1926 года в Лос-Анджелесе. Отец девочки ушел из дома еще до ее рождения, а мать оказалась в психиатрической лечебнице на 12–й день после появления ребенка на свет. Норму отдавали на попечение в разные семьи, а с 8 лет определили в сиротский приют.

В 16 лет она впервые вышла замуж за скромного слесаря Джима Дахерти. В 21 год Норма снялась обнаженной для настенного календаря, а также впервые появилась на экране в эпизодической роли в фильме «Опасные годы». Пластическая операция (изменение формы челюсти и носа) и крашеные под блондинку волосы превратили ее в настоящую красавицу. Ей стали предлагать роль за ролью, и в Голливуде появилась новая кинозвезда — Мерилин Монро (Мерилин — по имени актрисы и певицы Мерилин Миллер, Монро — по девичьей фамилии матери).

Именно Мерилин первая удостоилась почетного титула «секс-символа». Ее вторым и третьим мужьями стали такие кумиры спортивной и интеллектуальной Америки, как бейсболист Джо Ди Маджио и драматург Артур Миллер. В списке любовников актрисы значились президент Джон Кеннеди, а также его брат Роберт. Несмотря на всемирную известность, Мерилин приглашали сниматься лишь в непритязательных коммерческих фильмах и, разумеется, она мечтала о серьезных драматических ролях. После фильма «Неприкаянные» (1960) критики признали за ней наличие некоторого актерского дарования, однако основную массу зрителей по-прежнему волновало лишь тело «секс-символа». Психическая неуравновешенность, нереализованные творческие амбиции, алкоголизм и единодушный отказ обоих Кеннеди от брака с актрисой — все эти факторы назывались в качестве главной причины ее самоубийства. В ночь с 4 на 5 августа 1962 года, оставшись в одиночестве на своей лос-анжелесской вилле, Мерилин Монро приняла смертельную дозу снотворного.

Берт Рейнольдс, американский актер. Родился 11 февраля 1936 года в Уэйкроссе, штат Джорджия. Закончил университет штата Флорида. С 1955 подвизался в различных бродвейских труппах на второстепенных ролях. На театральной сцене обзавелся многими полезными знакомствами, однако особых лавров не снискал.

В конце 1950–х Рейнольдс получил приглашение на телевидение, а затем и в кино. Поначалу он играл лишь персонажей второго плана, но первая же главная роль в фильме «Сэм Виски» (1969) обратила на него внимание критиков и зрителей. С тех пор Рейнольдс снимается много и регулярно: «Все, что вы всегда хотели знать о сексе, но боялись спросить» (1972), «Человек, который любил Танцующую кошку» (1973), «Смоки и Бандит I» (1977), «Грубая огранка», «Смоки и Бандит II» (оба в 1980), «Отцовство», «Команда Шарки», «Гонки „Пушечное Ядро“ (все три в 1981), „Лучший маленький бордель в Техасе“ (1982), „Смоки и Бандит III“» (1984), «Мэлоун» (1987), «Переключая каналы», «Все псы попадают в рай», «Полицейский по найму» (все в 1988), и т. д.

При том, что в репертуаре актера есть как положительные, так и отрицательные персонажи, все его герои «чертовски обаятельны и легко запоминаются». И хотя фильмография Рейнольдса состоит, в основном, из боевиков и комедий, сам он, в отличие от других голливудских звезд, кажется, не испытывает никаких терзаний по поводу отсутствия серьезных драматических ролей, и с неизменным энтузиазмом играет все, что ниспосылают ему продюсеры и судьба.

Как это все началось, помню смутно. Получил пять тонн аванса — и примерно через год Гарри Флэкс сообщил мне, что они запустили фильм в Италии. Гарри Флэкс был тот еще пройдоха — литературный агент сан-францисского издательства «Ватербэд Пресс». Он был вездесущ, повсюду совал свой нос, не исключая и моей книжной полки, с которой после его посещения пропало несколько редких книжонок, но это уже другая история, и, кстати, на моей книжной полке поживился не один Флэкс. В общем, я прознал, что они запустили «Песни суицидника». Режиссировал Луиджи Беллини, Бен Гарабалди играл меня, а Эва Муттон изображала мою подружку. Я редко наведывался в кино, боялся подхватить разжижение мозга. Но некоторые мои знакомые говорили мне, что Беллини крупная шишка, и сделал несколько необычных и дерзких фильмов. Ну, так они говорили. И как-то случайно я наткнулся на фильм с Гарабалди. Он был ничего себе. Не великолепен, конечно, но и не плох. У него были притягательные глаза, как у человека, страдающего запором, который со всей мочи старается просраться. Мне понравились его глаза. Но вот сам он был слишком спокойный. Этакий крутой мачо, самодовольный и совершенно небезрассудный. Возможно, изобилие доступного бабья его охладило. Об Эве Муттон я почти ничего не знал, говорили, Что она холеная и страстная сучка, и все мужики в Италии мечтают ей присунуть.

Я писал и ездил на скачки или пил с Сарой, которая — несмотря на то, что весила всего сто один фунт, а я тянул уже на 225 — не отставала от меня ни на стакан. Эта странная личность держала кафе здоровой пищи. Ну, как бы там ни было, а лошадки мои скакали бойко, роман тоже продвигался, и где-то на третьей его четверти мне позвонил Флэкс. Он сообщил, что итальянцы в городе, будут снимать несколько сцен в Венис-бич, и хотели бы встретиться со мной. Я сказал Окей. Назначили время и место. Саре нравилась киношная тусовка. Я был готов к наихудшему: высунь залупу в форточку — и тебя тут же выдернут на мостовую.

Мы припарковались в Западном Голливуде. Сара и я приехали на моей машине, Флэкс со своей воскресной подружкой прибыл на своей.

— Подождите-ка, — сказал я, — мы не можем так идти к ним.

— Почему? — удивился Флэкс.

— А вдруг у них нет ничего выпить?

— Да есть у них.

— Не будем полагаться на случай.

Через дорогу был винный магазин, я сбегал и затарился…

Это была большая комната, по центру составленные вместе столы, покрытые широченной доской. Все были уже в сборе, и среди них Беллини и Гарабалди. Муттон осталась в Италии, она не участвовала в американских сценах. Нас представили. Сплошные итальянцы, большинство из них маленькие и тощие. Кроме Беллини, который был очень короткий и очень широкий, и имел весьма интересное лицо. Гарабалди был в джинсах с бородой, косил под меня, а я приехал чисто выбритый, в пиджаке от «Брукс Бразерс», в новеньких слаксах и сияющих туфлях.

Кто-то передал мне бумажный стаканчик, наполненный белым вином. Я попробовал. Теплое.

— Это все, что у вас есть? — спросил я.

— Да, но его у нас много!

— Черт, но оно же ТЕПЛОЕ! Я не пью белое вино теплым! Вы чего, ребята, охренели?

— Льда! — заорал кто-то. — Принесите льда!

Я раскупорил свою бутылку красного вина, налил себе и Саре и передал бутылку итальянцам.

— Попробуйте немного красного, — сказал я.

— КРАСНОГО! — снова заорал кто-то. — Принесите КРАСНОГО ВИНА!

Беллини сидел напротив и смотрел на меня.

— Чинаски, — закричал он, — давай, кто кого перепьет!

Я засмеялся.

Он закинул на стол правую ногу.

— Какого черта? — удивился я.

— Я так пью.

— Окей, — я закинул левую.

Беллини осушил свой стакан. Я свой. Наполнили и снова осушили. Вечер обещал быть неплохим.

Какой-то итальяшка сунул мне под нос микрофон.

— Мать твою за ногу! — огрызнулся я.

Парень оказался нормальный, он рассмеялся.

Бен Гарабалди стоял рядом со мной. Просто стоял и держал свой стакан с вином. Годом раньше в одном интервью он сказал, что напивался со мной до усрачки. Я полагаю, что это проказы актерского воображения.

— Я видел фильм, в котором ты играл владельца ночного клуба, — сказал я ему. — Неплохо.

— Читаю твои книги, — улыбнулся он.

— Однажды, — продолжал я, — у меня была подружка-скульптор. Она знала одного актера, который знает тебя, и который обещал ей устроить встречу с тобой, чтобы она могла вылепить твою голову. Но я не разрешил ей ввязываться в это дело, откровенно говоря, я боялся, что ты шпокнешь ее.

Он снова улыбнулся. У него была приятная улыбка, полная понимания. И эти глаза. Но он не подходил на роль Чинаски. Слишком скрытный.

Микрофон стоял передо мной, я отвечал на вопросы, трепался и продолжал пить. Итальянцы смеялись, где это и предполагалось. Сара затерялась в толпе, она уже слышала всю мою пургу не один раз. Мы продолжали квасить. Я скинул пиджак и сигаретой прожег дырку на рубашке. Соревнование «кто кого перепьет» не удалось: бумажные стаканчики были слишком маленькие, и мы только и делали, что наливали. Дома я пью из серебряного кубка, в который вмещается целая пинта. Скоро осталось только белое вино и теплое пиво. Я собрал Сару, Флэкса с подругой, и мы слиняли оттуда.

Прошло сколько-то месяцев. Может быть, год. Я закончил роман и почувствовал, что, похоже, на следующий мне не подняться. Ну что ж, это не проблема. У меня оставались скачки, стихи и рассказы.

Потом я стал получать письма, в них разные люди сообщали, что фильм «Песни суицидника» снят, и его показывают в Италии. Дальше стали поступать слухи, что его крутят в Германии, затем во Франции. Мне рассказывало о нем много всякого народа — те, кто видел его. Писатель, блядь, всегда остается в жопе. Кто он, этот писатель, в конце-то концов? Писатель — как шлюха. Ею пользуются, а потом забывают. Они думают, чем больше писатель страдает, тем лучше пишет. Дерьмо на лопате. Страдания, как и все остальное, в больших количествах убивают. Бегство от страданий — вот что делает писателя великим. Это чувство так сладко, что и читателю делается приятно.

Ну, да ладно. В конце концов фильм объявился в Голливуде, в открытом кинотеатре на Мелрос. Телефон начал звонить. Надрываться. Но Беллини или Гарабалди не звонили, трезвонили кинопрокатчики или их друзья. Их была целая банда. Один парень, киножурналист Бенджи, все хотел взять у меня интервью. Он позвонил в восемь утра.

— Нет, Бенджи, никаких интервью…

— Но это сделает фильму рекламу!

— Я не рекламирую кино. Тем более, я слышал, что фильм говно.

— Нет, фильм блеск! Классное кино! Я задам вам всего несколько вопросов о книге «Песни суицидника», об истории ее написания. Это здорово поможет…

— Черт бы тебя побрал, Бенджи, я дважды говорил тебе, что работаю по ночам, и поэтому раньше двенадцати мне не звонить!

— Но к двенадцати вы уже на скачках!

— Я все сказал.

Отбой…

Я разобрался, как работает механизм кинопроката. По крайней мере, в моем случае. Кинопрокатчики покупают права, скажем, на показ в Англии — или в Америке, или в Европе — у кинопроизводителя. Затем они стараются распихать картину но кинотеатрам, чтобы отбить свои затраты. Все, что получается сверх вложенных денег — их выигрыш. И с него начисляется процентная ставка. Такая схема показалось мне слишком эксплуататорской и рискованной.

И вот как-то днем явился ко мне кинопрокатчик, с ним Бенджи и еще трое. Звали его Джордж Блэкман, он был из Нью-Йорка, а мне нравятся парни из Нью-Йорка, когда я встречаюсь с ними в Сан-Педро, вот в Нью-Йорке я перед ними тушуюсь. Блэкман был крупный мужик в сером костюме и при галстуке, и Бенджи тоже был в сером костюме и тоже при галстуке. Я знаю этот сорт людей, ботинки у них всегда слегка пошарпаны, а кончики воротничков топорщатся. Подружка Блэкмана была ангел, ангел с совершенно белыми волосами. Лицо ее выглядело на всю тысячу лет, зато все остальное тянуло годков на девятнадцать. Это называлось: «добиться успеха». Они все отлично справились с намеченной целью, и теперь обзавелись непробиваемым шармом, и я понятия не имел, что мне с ними делать. Они приволокли галлон дрянного пойла в кувшине с ручками, я убрал его в кладовку и выставил своего красненького. Сара у меня любознательная, она вывалила на гостей ворох вопросов, что было мне на руку, я мог оставаться в стороне и наблюдать. Всякие дела у этих деятелей сопровождаются выпивкой, обжираловкой, иногда наркотой и, как следствие, расслабухой, и несмотря на то, что где-то высоко над их головами всегда витает призрак страха и отчаяния, им кажется, что они здорово устроились, и теперь оттягиваются.

— Вы имеете проценты с этой картины? — спросил меня Блэкман.

— Разумеется, только не спрашивайте меня: проценты это с нетто или с брутто. Я не знаю.

— Хорошо, — согласился Блэкман, — я не спрашиваю.

Потом мы все загрузились в их автомобили и покатили на пристань, в местечко, где держали живых крабов и небольшую кухню. Мне понравилось это место, потому что там толклись рабочие с дока. К счастью, немногие яппи могут набивать брюхо, когда им заглядывают в рот. Мы разгуливали вдоль чанов и разглядывали крабов.

— Так, — толкнул я Блэкмана, — когда увидите самого хорошего краба, кликните парнишку, он отнесет его на кухню.

Каждый выбрал себе краба по вкусу, и мы уселись за стол, поджидая блюда и попивая пиво. Кто — то подсунул мне под нос диктофон. Это был Бенджи.

— Скажите что-нибудь, — скомандовал он.

— Окей, кто за все это платит?

— Блэкман.

— Отлично. Тогда слушайте: мы все в тисках обстоятельств, и, стараясь выкрутиться из них, мы становимся уродами.

— Вот как?

— Вот так. Всегда найдется какой-нибудь сукин сын, который попытается заставить вас пахать на него задарма, и ему наплевать — кто вы и что вы. Хуже того: он бы охотно прикончил вас.

— Да?

— Да. Это всеобщий заговор, и для отдельного человека ничего не значит. Такие глобальные вещи редко имеют значение…

— Да? А что же имеет значение?

— Что по-настоящему имеет значение, так это всякие мелочи, такие, как вода в радиаторе вашего авто, вовремя подстричь ногти на ногах, не оказаться без туалетной бумаги или запастись резервными лампочками, ну, и всякое такое.

— Ну, это не так уж и много.

— Этого достаточно. Устройте ваши тривиальные делишки — и все гигантские проблемы разрешатся сами собой. Все сразу встанет на свои места.

— И даже смерть?

— И даже смерть будет выглядеть совершенно логичной.

— Мне это нравится, — сказал Бенджи.

— Мне тоже, — согласился я, — даже если это и неправда.

Тут подоспели наши крабы, и мы взяли еще пива. Нам так понравилось наше блюдо, что мы заказали еще крабов и еще пива. Довольные и обожравшиеся, мы загрузились в машины и вернулись ко мне.

После этого мы еще встречались все вместе. Блэкман пришел и запек огромную белую рыбу с луком, затем подтянулись остальные и принесли хорошего красного вина. Мы проговорили всю ночь и все утро, ну, чем-то нужно было заняться, пока шла подготовка показа. Наконец фильм был готов. НОЧЬ ПРЕМЬЕРЫ…

Сара и я решили поужинать в ресторанчике напротив кинотеатра. Афиши на кинотеатре сияли: «Песни суицидника». Мы попивали вино и поджидали, пока приготовят наш ужин. Одну бутылку мы припасли для просмотра. Я чуял, что она нам обязательно потребуется. Зачастую нечто очень важное отфильтровывается во время процесса трансформации книги в кино. Обычно виной тому — большое самомнение тех, кто за это берется, ведь они интерпретируют книгу в соответствии со своим видением вещей, а их видение не очень хорошее, иначе они не были бы настолько глупы, чтобы растрачивать себя в кинобизнесе.

Мы закончили наш ужин и посеменили к кинотеатру. Перед входом собралась большая толпа. Мы протиснулись в вестибюль, и тут меня окружили люди с «Суицидником» в руках. Они хотели автограф. Я и понятия не имел, что распродано так много экземпляров.

Где же тогда мои авторские гонорары? Было жарко, а они все совали и совали мне свои экземпляры. Сару прижали ко мне, она никак не могла вырваться.

— Это хуже, чем поэтические чтения, — заявила она.

— Нет ничего хуже поэтических чтений! — возразил я.

Какой-то парень протянул мне пинту виски, и я хорошенько приложился.

— Оставь себе, — сказал парень, — я вволю посмеялся над твоей лабудой.

Я сделал еще глоток и продолжил раздавать автографы. Сколько молоденьких девушек читает мою писанину. Я представил себе, что они на ночь суют мои книжки себе под подушку. Так я пил виски и подписывал, пил и подписывал. Виски отлично смешивается с вином: крайнее отупение.

Тут рядом возник Бенджи, он схватил меня за руку:

— Они не могут начать показ, пока вы не закончите.

— ЭТО ПОСЛЕДНЯЯ КНИГА! — проорал я.

Вырвавшись из окружения, мы отыскали наши места, уселись и, шурша пакетом, извлекли бутылочку вина. Свет погас, и кино началось.

Бен Гарабалди был на поэтических чтениях. Он читал стихи. Все было в темных тонах. Плохое начало. Кино оказалось даже хуже, чем я ожидал. Гарабалди играл свою роль вяло и ужасно здраво — этого я больше всего и боялся. Сцена за сценой кино становилось все хуже и хуже. Гарабалди отсасывал из своей бутылки, но видно было, что это ему не необходимо, и он никогда не пьянел. Смысл вина в опьянении, чтобы вы могли забыться. Ну, Гарабалди и забылся: он забыл действовать. Затем он встретил Еву Муттон в баре. Я бывал в сотнях баров, но никогда не встречал такую женщину. Она была просто не тот тип. Скорее, она смахивала на задумчивую манекенщицу, для которой открыть рот — проблема.

Кино стало настолько дрянным, что я должен был взбодриться. Я стал кричать, давая актерам указания. Но они не слушались. Я продолжал орать.

В конце концов какой-то парень не выдержал и крикнул мне:

— Может, ты заткнешься, мужик?

— Я Чинаски! — заорал я в ответ. — Если кто и имеет право хаять это кино, так это я!

Кино крутилось дальше, а Гарабалди все не пьянел. Под конец он оказался на пляже с молоденькой хиппующей бабенкой. Она была в купальнике, и он обнял ее ноги. На заднем плане пенился прибой, ветер ворошил волосы на голове Гарабалди. Он начал декламировать стихотворение об атомной бомбе, которое я написал пару десятков лет назад. Оно поясняло нам, насколько мы были безжалостны и глупы, создав атомного монстра. Гарабалди выдвинул предположение, что когда-то в далеком прошлом мы уже совершали такую ошибку, что однажды мы уже просрали свой шанс, и разве это нас научило чему-нибудь, и научит ли? Затем он оторвался от ног своей подружки и уставился на волны и кружащих над ними чаек.

— ВЗОРВАТЬ ЭТО ДЕРЬМО К ЧЕРТУ! — проорал я, и фильм закончился под шелест аплодисментов.

Мы вышли из зала и оказались в баре вместе с Блэкманом, Бенджи, и в окружении толпы. Мы сидели за столиком, и Сара настоятельно советовала мне заткнуться. Почему-то, стараясь быть учтивым, я оскорбил официанта. Люди утомляют меня, они постоянно оскорбляются; если ты говоришь не то, чего бы они хотели слышать, они воспринимают это как оскорбление.

Все время, пока мы сидели в баре, они бухтели про фильм. Я попробовал сменить тему, заводил разговор о лошадях, боксерских матчах, по они упорно возвращались к картине, им не хотелось признаться в провале, потому что это означало признать собственное поражение. Вот так.

Следующее, что я помню: мы с Сарой мчимся по незнакомому шоссе — мы заблудились. Я понятия не имел, что это было за шоссе. Но у нас еще оставались вино и сигареты. Пошел дождь. Видимость была плохой, но не настолько, чтобы я не заметил в зеркале заднего вида мигание красных огоньков. Я прижался к обочине.

Меня подвел тест на алкоголь, и следующее, что я помню, это — мои руки оказались за спиной, и на них позвякивали наручники. Меня выдернули из машины на дорогу. Наручники терзали запястья. Дождь хлестал нещадно. Вода стекала по спине в трусы. Копов было штук пять или шесть, в желтых дождевиках, у двоих были мощные фонарики. Они пытались разговаривать с Сарой, которая тоже лыка не вязала.

— ЭЙ! — орал я им из-под дождя. — Я ВЕЛИЧАЙШИЙ ПИСАТЕЛЬ ДВАДЦАТОГО СТОЛЕТИЯ! ЭТО ГАК ВЫ ОБХОДИТЕСЬ С БЕССМЕРТНЫМИ?

Один из копов подошел ко мне и наставил на меня свой фонарик.

— Это ты-то писатель? И что ты пишешь?

— Пошлые рассказы. Меня ждет Нобелевская премия.

Нас с Сарой затолкали на заднее сиденье полицейской машины. Один из копов повел мою машину.

— Ужас, — шептала Сара, — что с нами будет?

Она еще не имела дел с полицией, в отличие от меня.

— Все будет нормально, — успокаивал я ее.

Потом, и это очень странно, я отключился. Когда очнулся, наручников не было. Мы с Сарой сидели в моей машине. Машина стояла перед полицейским участком. Где? Понятия не имею.

— Сара, а где копы?

— Не знаю.

Я пощупал замок зажигания. Ключей не было.

— Сара, у тебя есть ключи?

— Нет. Они и мои забрали.

Я ничего не понимал.

— Может, нам дали передышку, — предположил я. — Наверное, они оставили нас здесь, чтобы мы протрезвели.

— Похоже, так, — согласилась Сара.

— Хуйня какая.

У меня были запасные ключи. Я всегда носил их в заднем кармашке брюк — запасные ключи на экстренный случай. Только бы они оказались на месте. Я полез в задний карман, там было мокро и там были ключи!

— Мы спасены, — объявил я, — мы валим отсюда!

— Нет-нет! Я не хочу, чтобы ты ехал в таком состоянии! Ты убьешь нас!

Она капризничала, это копы так на нее подействовали.

Я вставил ключи в замок зажигания и запустил двигатель. Боже, я воскрес!

— Нет-нет! Не надо! — вопила Сара.

— Уф, эти ребята будут очень удивлены! — ухмыльнулся я и выехал со стоянки на дорогу.

Вскоре я обнаружил выезд на шоссе, свернул, и мы снова покатили черт знает куда.

— Ты едешь слишком быстро! — визжала Сара.

— Пустяки, — отвечал я.

— Слишком быстро! Слишком быстро!

И тут я услышал истошный ужасающий вопль. Сара набросилась на меня и принялась драть ногтями мне морду. Я не мог защититься. По-прежнему лил дождь, и я должен был крепко держать руль. Вдоволь поизмывавшись над моей физиономией, она успокоилась. Мы ехали дальше. Наконец я стал кое-что узнавать, мы двигались в нужном направлении. Мало того, мы были почти у цели. Совсем скоро мы припарковались у нашего дома. Опять помогли запасные ключи, с их помощью я открыл бардачок и откопал там ключи от входной двери. Как только мы оказались в доме, Сара тут же завалилась спать. Я сидел на ступеньках, приложив влажное полотенце к лицу, и упивался совершенным бегством…

На следующей день, порывшись в телефонной книге, я записался на укол от столбняка. В просторном холле было битком от пьяных и покалеченных моряков. Это был травмпункт торгового флота. Девица протянула мне пространную анкету. Я вернул ее обратно.

— Вы не моряк? — удивилась она.

— А как это вы догадались?

— Ну вот, она оскорбилась. Опять я сделал это.

Меня завели в маленькую комнатку, и я просидел там 30 минут. Затем пришла сестра и сделала мне укол.

— Это вас женщина поранила, так ведь? — спросила она.

— Так-так.

— Все равно вы к ней вернетесь, попомните мои слова.

— Да я и не уходил.

Все это было полтора года тому назад. Больше я ничего не слышал о «Песнях суицидника». Но меня все же кинули, потому что в Италии этот фильм сделал огромные сборы, а я так и не увидел и гроша от причитавшихся мне процентов. Тем временем появился другой продюсер. Он из Испании. Парень уже выплатил мне аванс. Он хочет, чтобы на основе пяти моих рассказов разными режиссерами были сняты пять фильмов. Причем режиссеры будут из разных стран: из Испании, Германии, Франции, Японии и Штатов. И фильмы будут на их родном языке. Он пришел ко мне однажды вечером и рассказал, как все это будет. Я сидел, слушал и пил всю ночь напролет. Испанец даже не пригубил. Это было очень странно. Если что из его затеи получится, я дам вам знать.

Примечания к рассказу «Безрассуден до предела»

Луиджи Беллини — прототипом послужил итальянский режиссер Марко Феррери. Недоучившись в университете, будущий киноклассик стал продавцом спиртных напитков. Затем он работал в Италии тележурналистом и режиссером рекламных роликов.

В 1950 Феррери выступил с идеей собственного киножурнала, состоящего из документальных новостей и игровых сюжетов. Журнал угас после двух выпусков, и режиссер отправился в Испанию распродавать свою киноаппаратуру. Здесь он познакомился с кинодраматургом Рафаэлем Асконой и снял по его сценариям три первые полнометражные картины. Один из этих фильмов — «Инвалидная коляска» (1960) — привлек внимание критики и даже завоевал один из призов на Международном кинофестивале в Каннах. Последующие ленты Феррери представляли собой комбинацию из социально-политической сатиры, секса и черного юмора. («Диллинджер мертв» — 1969, «Большая жратва» — 1973, «Последняя женщина» — 1976, «Прощай, обезьянка» — 1978). В 80–е его фильмы, по мнению критики, «отражали усталость Европы и самого режиссера», причем именно на этот период приходится одна из наиболее значительных его работ — «Истории обыкновенного безумия», поставленная по произведениям Ч. Буковски (приз критики на кинофестивале в Сан-Себастьяно, 1981). В 1990–х Феррери вновь «дает жару» проклятому «обществу потребления» («Дом улыбок» — 1990, «Плоть» — 1992, «Дневник маньяка» — 1993, «Пир» — 1996).

Бен Гарабалди — прототипом послужил американский актер Бен Газзара. Бен родился на Манхэттене в семье сицилийских эмигрантов. Окончил Сити-колледж в Нью-Йорке и Нью-йоркскую школу социальных наук. Тогда же начал заниматься в актерской студии, и в 1957 дебютировал на экране в фильме «Странный человек». Свои наиболее известные роли сыграл в лентах Джона Кассаветиса и Питера Богдановича. В 1990 на острове Бали снял в качестве режиссера фильм «Среди океана». Значительную часть времени Бен Газзара проводит в Италии, работая с такими режиссерами, как М. Феррери, П. Компанеле и Д. Томаторе. На сегодняшний день он активно выступает на театральной сцене, играя в таких спектаклях, как «Кошка на раскаленной крыше», «Любовные письма», «Кто боится Вирджинии Вульф?» и др. Среди последних киноработ актера — фильм «Большой Лебовски» режиссеров братьев Коэнов.

Эва Муттон — прототипом послужила итальянская актриса Орнелла Мути (настоящее имя Франческа Романа Ривелли). Мути родилась 5 марта 1956 года. Дебютировала на экране в фильме «Самая красивая жена» (1970).

Много снималась не только в кино, но и на телевидении, в рекламе. Российским зрителям она особо запомнилась по лентам «Народный роман» (реж. М. Моничелли — 1974), «Жизнь прекрасна» (реж. Чухрай — 1980), «Укрощение строптивого» (реж. Кастелано и Пиполо — 1981). Кроме «Историй обыкновенного безумия», снималась у Марко Феррери в фильме «Последняя женщина».

Начав кинокарьеру в качестве «самой красивой жены», Орнелла Мути считается на сегодня «самой красивой бабушкой» Италии (семь лет назад дочь Орнеллы Найке родила ей внука) и по-прежнему сохраняет статус «секс-символа». Бюст, лицо и ноги актрисы застрахованы на сумму в 1 миллион долларов.