Возроди во мне жизнь

Глава 22

Я пыталась отогнать прочь печальные воспоминания, но без шумной Лили это оказалось еще труднее. Я перебралась из Тонанситии, от могилы Карлоса, в сад нашего дома в Пуэбле, и теперь мне оставалось лишь грызть ногти, благодарить подруг за компанию и проводить вечера с Чеко и Веранией, когда они возвращались из школы.

Дети всем были довольны. Я водила их на ярмарку, мы поднимались на холмы и ловили саламандр в лужах близ Майорасго. Мне просто необходимо было выбросить из головы всё, кроме детских игр и их нехитрых запросов. Иногда мне хотелось постоянно быть рядом с детьми, ласкать их и возиться, но они уже привыкли обходиться без меня, и через какое-то время они начинали тяготиться моим обществом, и я не была уверена, надолго ли хватит их терпения.

Когда я сидела на корточках в саду и посасывала травинки, уронив голову почти между колен, им не хотелось приближаться, они оставляли меня в одиночестве и уходили, чтобы найти предлог и меня позвать.

Этот предлог дала им женщина из Атенсинго. Как-то вечером дети прибежали и сообщили, что какая-то сеньора принесла на продажу фиги и говорит, будто я обещала, что куплю у нее все.

Они притащили ее корзину в тот угол сада, где я сидела. Было около пяти часов, вечер выдался погожий и ясный, и заходящее солнце румянило ее свежее лицо, когда она, стоя передо мной с корзиной в руках, показывала в улыбке широкие зубы, источая всем своим видом радость и уверенность.

Она села рядом со мной, поставила корзину на землю и заговорила с такой непосредственностью, как будто мы всю жизнь были подругами, и я только ее и дожидалась. Она не извинялась, если прерывала меня на полуслове или переспрашивала, и не делала пауз, чтобы понять, согласна ли я ее выслушивать.

Ее зовут Кармела, как я помню; а детям столько-то лет, и ее мужа, как она ужа сказала, убили на мельнице в Атенсинго. Она собирается поставить на его могиле мраморный крест, а пока регулярно посещает его могилу, чтобы обсудить дела, и как идет работа и в поле. Хоть я этого и не знала, они с Фиделем всегда боролись за справедливость; именно поэтому и поддержали Лолу, по этой же причине она вступила в профсоюз на фабрике в Атлиско. Когда убили Медину и Карлоса, ее ненависть всколыхнулась с новой силой, и теперь она никак не может взять в толк, почему я продолжаю жить с генералом Асенсио.

Ведь она-то знает точно и уверена, что я тоже знаю, каков мой генерал. Это вообще все знают. Нет, она не желала ничего плохого, даже в мыслях такого не было, просто принесла мне листья черного лимона, которые помогают от головной боли и многих других недугов. Чай из этих листьев придает сил, но вызывает привыкание, так что с ними нужно аккуратно, если выпить слишком много, то можно и помереть. Она знает одну сеньору у себя в деревне, которая умерла всего через месяц после того, как стала пить чай из этих листьев, и ни один врач так и не смог понять, почему наступила смерть. Сказали, что у нее остановилось сердце, но не смогли объяснить причину; хотя Кармела не сомневается, что всему виной эти злосчастные листья, целебные и при том коварные. Она принесла их мне, поскольку случайно услышала на свадьбе, что у меня болит голова, а если понадобится, принесет другие травы. Фиги она оставит нам, раз они мне так понравились, а ей пора домой, потому что уже поздно и она боится не успеть на последний автобус.

Я молча слушала ее — иногда кивая, иногда утирая набегающие на глаза слезы, когда она говорила о Карлосе, как будто знала его лично; я молчала, поедая фиги одну за другой, пока она рассказывала о своих травах. Казалось, она и не ждала от меня ответа, ей просто хотелось выговориться. Закончив говорить, она поднялась и ушла.

Лусина играла с детьми. Пока я слушала рассказ Кармелы, до меня доносились их крики, которые все отдалялись, пока, наконец, совсем не стихли. В скором времени дети опять прибежали, чтобы поесть фиг, и засыпали меня вопросами. На все вопросы я отвечала быстро и охотно, не ощущая ни малейшей скуки, охваченная внезапным и странным чувством эйфории. Потом мы все вместе играли на траве, а закончили день, прыгая на кроватях и кидаясь подушками. Я не узнавала саму себя.

Другие дочери Андреса смотрели на нас с удивлением. Те две, что по-прежнему жили в нашем доме в Пуэбле, были довольно странными. Марте исполнилось уже двадцать лет, и у нее был жених, для которого она вышивала простыни, полотенца, скатерти и салфетки. Предполагалось, что они поженятся, когда он сделает карьеру и сможет содержать семью, не нуждаясь в благословении и финансовой помощи Андреса. Вечера они проводили в его студии. Он собирался стать инженером, но пока вместо чертежей рисовал китайской тушью Марту.

Мы никогда не ссорились с Мартой, но особой близости между нами тоже не было. Ее давно уже не требовалось причесывать и завязывать банты, а она усвоила, что если сидеть тихо и никому не мешать, то и ей тоже мешать никто не будет. Я не видела ее до самой свадьбы: она уехала на ранчо в Орисабе, которое должно было перейти ей по наследству. Ее муж так и не стал инженером, а решил заняться сельским хозяйством, они почти никогда оттуда не выезжали.

С Адрианой, сестрой-близнецом Лилии, я тоже имела мало общего. Кстати, ее собственная сестра, очаровательная и легкомысленная Лилия, оказалась для нее еще более чужим человеком, чем я. Назло отцу она вступила в Католическую лигу. Единственный раз она решила выступить против отца, заявив как-то за ужином, что подрабатывает в борделе, когда все думают, что она в церкви. Но ее вызов остался без ответа, поскольку никому не было особого дела, чем она занимается: Андрес даже решил, что в случае необходимости она может послужить связующим звеном между ним и Ватиканом. Мы стали спокойно отпускать ее в церковь, одетую, как монашка, нисколько не возражая.

Разумеется, и Марта, и Адриана были для меня не слишком подходящей компанией, как и я сама оказалась неподходящей компанией для Чеко и Верании, так что я предпочла вернуться в Мехико.

В доме в Лас-Ломас жил Андрес — по крайней мере, официально — а также Октавио со своей ненаглядной Марселой. Мой приезд их не потревожил. Они считали меня чем-то вроде посаженой матери на своей свадьбе, которой никогда не суждено состояться.

В Мехико я разыскала Биби. Прошло уже два года, с тех пор как жена Гомеса Сото оказалась столь любезной, что приказала долго жить, и его тайная любовница получила наконец возможность стать достойной супругой. В день свадьбы генерал переписал на ее имя всю свою недвижимость и огласил завещание, в котором объявил ее единственной наследницей.

Ее новое замужество казалось со стороны настоящим раем. Новобрачные отправились в Нью-Йорк, а затем в Венецию, так что Биби наконец-то увидела солнце, которого была лишена столько лет, сидя взаперти в саду своего дома. Потом они отправились в путешествие по стране в личном поезде генерала, который тот приобрел, чтобы присматривать за своими газетами. И теперь Биби жадно вдыхала воздух свободы, от которого отвыкла, сидя в четырех стенах.

Однажды она явилась ко мне ни свет ни заря. Я в это время сидела в саду в домашнем халате. Мне как раз делали педикюр, так что она застала меня с опущенными в таз ногами и лицом без косметики.

Биби галопом подбежала ко мне. Она была одета почти по-мужски: в брюки, клетчатую рубашку и туфли без каблуков. Она была поразительно хороша, но при этом выглядела очень странно. Кажется, даже забыла поздороваться; я лишь помню, что она прямо с порога огорошила меня вопросом:

— Каталина, как тебе удавалось любить одного мужчину, а жить при этом с другим?

— Я уже не помню.

— Почти за двадцать-то лет?

— Кажется, даже больше, — ответила я. — Что с тобой случилось? Ты сегодня какая-то странная.

— Я влюбилась, — сказала она. — Я влюбилась. Влюбилась! — принялась она распевать на разные голоса, словно разговаривала сама с собой. — Я влюбилась и больше не могу оставаться с этим противным старикашкой. Он скучный, толстый, мерзкий и вонючий. Ты только представь, он занимается делами в сортире, в поезде приглашает людей в туалет и там с ними разговаривает. И я за ним замужем? Что мне теперь делать — убить его? Я его убью, Кати, потому что просто не выдержу еще одной ночи в его постели.

И тут она сделала нечто совершенно немыслимое: сбросила туфли. Потом села прямо на траву, закинула ногу на ногу и вновь заговорила, хлопая себя по колену через каждые два слова.

— И в кого же ты влюбилась? — спросила я.

— В колумбийского тореро. Завтра он приезжает. Приезжает ко мне, хотя вроде как на экскурсию, но это для отвода глаз. Мы познакомились в Мадриде, в один из тех невыносимо скучных вечеров, когда Одилон вел нескончаемые беседы с генералом Франко. Я сидела в кафе, и тут вошел он и спросил: «Можно присесть?» Ну а дальше, думаю, и так все понятно. Короче, мы дважды занимались любовью.

— И за эти два раза ты успела в него влюбиться?

— У него просто божественное тело — почти как у подростка.

— Сколько ему лет?

— Двадцать пять.

— На целых десять лет моложе тебя.

— На семь.

— Невелика разница.

— Кати, если ты собираешься вести себя, как моя мать, я немедленно ухожу.

— Прошу прощения, у него красивая задница?

— У него все великолепно.

— Ни слова больше! Так ты и в самом деле решила променять своего генерала на твердый член? Достаточно ли у него денег, чтобы наполнить цветами твой бассейн?

— Разумеется нет, но мне все эти бассейны уже поперек горла встали. И он будет знаменитым тореро, ведь он великолепен.

— Учитывая, что ему уже двадцать пять, если бы он мог стать знаменитым тореро, то уже бы им стал.

— Просто он слишком поздно начал, тут уж виноваты его родители. Ему пришлось изучать право, прежде чем он смог посвятить себя бою быков. Разумеется, ему пришлось покинуть Колумбию. Сдается мне, Колумбия — почти то же самое, что наша Пуэбла.

— А он знает, кто твой муж?

— Он знает, что мой муж — владелец многих газет.

— Ну так что же? — спросила я. — Что ты намерена делать с Одилоном?

— Не знаю, — ответила она. — Вернее, до вчерашнего дня не знала, как бы мне послать Оди ко всем чертям и не оказаться при этом на улице, но вчера Оди побывал на одной сомнительной вечеринке, где практикуют «сравнения» — так у них это называется. Ну, знаешь, куда приглашают шлюх, а мужчины демонстрируют друг другу свое достояние, чтобы сравнить, у кого член больше. Мне об этом рассказала массажистка, а ей, в свою очередь — другая ее клиентка. Так вот, я отправилась туда под видом шлюхи и увидела, как он выставляет себя на посмешище. И как ему такое в голову пришло? Там были почти одни старики вроде него, юнцам это неинтересно.

— Как тебе удалось туда проникнуть? — спросила я.

— Меня провела хозяйка дома. Она тоже клиентка Ракель.

— Биби, я тебя не узнаю. Я думала, ты навсегда останешься дурочкой.

— Так что же мне делать? Как бы ты поступила на моем месте?

— Ты должна на него обидеться. По-настоящему обидеться, до слез.

— Ты думаешь, что я похожа на тебя. Вот только я не умею притворяться.

— Напиши ему письмо, что между вами все кончено по известным ему причинам, и что ты не можешь терпеть подобных оскорблений.

— Может быть, напишешь его за меня?

— Если ты подождешь, пока Трини закончит кромсать мои ноги. Она настоящая изуверка; стрижет-стрижет тебе ногти а потом вдруг — раз! — и воткнет ножницы в икру.

— В таком случае, сеньора, я не стану вам рассказывать последние сплетни про донью Чофи, — заявила Трини, обслуживающая также и Чофи, причем та считала ее своим доверенным лицом.

— Неужели она наконец дала повод для сплетен? Моя кума такая скучная! Мы знакомы пятнадцать лет, и все эти годы я пытаюсь сподвигнуть ее на какую-нибудь авантюру, а она все равно лишь попусту тратит время на дрязги с шофером и кухаркой.

— Вернее, про нее только одна новость, — сказала Трини. — Вторая касается дона Родольфо.

— Хрен редьки не слаще! Оба изрядные зануды. Они с Чофи только и знают, что препираться, почему она не повесит картины, которые Фито велел повесить, или куда она задевала его юбилейные награды. Полный бред!

— Ошибаетесь! Награда нашлась. Она оказалась у шофера, который заявил, что сеньора сама отдала ее в обмен на особого рода услуги, хотя он человек слова и наотрез отказывается разъяснить, в чем эти услуги заключались.

— Нет, я тебе не верю, Тринита.

— Чистая правда! Дон Родольфо был просто в ярости, даже угрожал вытащить пистолет.

— Но так и не вытащил.

— Я к тому времени уже уехала, но шофер клянется, что так все и было.

— Да ты посмотри на Чофи, на эту несчастную толстуху! Нашла тоже женщину-вамп!

— Вы бы видели. Натуральная вамп. Уперла руки в боки, подошла к дону Родольфо, отобрала у него пистолет и сказала: «Если уж тебе придется это узнать, то лучше скажу я. Рене сделал мне одолжение и отвез Зодиака к парикмахеру, там его постригли и искупали, хотя ты против этого и возражал, потому что считаешь это только для собак-педиков».

— Вот видишь, какие драмы случаются в жизни, — сказала я. — Не такие, конечно, как у тебя. Угораздило же тебя влюбиться в тореро! Ну, пойдем, помогу тебе написать письмо.

— Хотя бы просто черновик, — попросила Биби . — Потому что потом я хочу переписать его набело на купленной в Швейцарии бумаге, у меня остался только один лист и конверт.

— Какое тебе дело до бумаги?

— Я его хорошо знаю, когда ему что-то не по нраву, он возвращает мне письмо, в точно таком же конверте, что я отправляла, с сургучной печатью, будто не открывал.

— «Письма, Биби, письма — их столько каждый день. Если хочешь сказать мне что-то, я к твоим услугам» — так он говорит и делает вид, будто ничего не читал. Потому мне нужен этот единственный оставшийся в Мексике конверт. И когда он его откроет, ему уже не отвертеться.

— Так о чем напишем? — спросила я.

— Только об этом — в смысле, о той оргии, которую я видела.

— Расскажи мне, как все было. Как ты туда попала?

— Ракель мне помогла. Вернувшись из Испании, я первым делом вызвала ее и рассказала про Тирсильо и о том, что я хочу уйти от Оди. Тут и выяснилось, что Ракель массирует одну сеньору, которая содержит этот самый дом «для сравнений». Так вот, эта сеньора рассказала Ракель, что мой муж снял этот дом, чтобы устроить мальчишник брату губернатора Бенитеса. Полагаю, ты с ним знакома?

— Да, конечно. А его ты тоже там видела?

— Я видела там их всех. Нет слов, Бруска поистине великолепна! Она придумала выдать меня за больную шлюху. Поскольку всем известно, что мужчинам нравятся хорошенькие мордашки, она решила сказать, что я обгорела вся покрыта ожогами. Она забинтовала меня с головы до пят, так что я стала похожа на мумию, и усадила посреди комнаты. В этих бинтах я едва могла продохнуть.

— Да ну, ты всё выдумываешь.

— Клянусь! Так вот, они все заявились и стали праздновать свой мальчишник. Там, конечно, были и женщины, но на них никто не обращал внимания, они были чем-то вроде мебели. Даже на меня они обращали больше внимания, чем на остальных. «Ах, бедная шлюшка, как ты теперь будешь жить?» Я сидела молча и глядя в пол. А Одилон меня даже не узнал. Он едва смог набраться смелости, чтобы подойти ко мне.

— Теперь ее ждет нищета, а нет на свете ничего печальнее, — сказал он, хлопнув по заду какую-то девицу. — А где наш жених? Пусть покажет свое орудие! — потребовал он. — А я покажу свое!

С этими словами он схватил за руку какую-то девицу и притянул к себе. Ты думаешь, она оробела, эта девица?

— Покажи мне свой агрегат, сучонок, — потребовала она.

Жених спустил штаны. Все вокруг зааплодировали.

— Глядите, стоит, стоит! — кричали они.

Шлюха стала обмазывать его член шоколадной глазурью.

— Вот это да! — воскликнул Викториано Веласкес, родной брат невесты. — Да ты просто жеребец, зятек!

— Жеребец, жеребец! — кричали все вокруг. В эти минуты они были похожи на расшалившихся детишек.

— И что же, все они... показали?

— Все. Вплоть до моего мужа, хотя ему, кажется, не стоило этого делать.

— И все это происходило у тебя на глазах? Прелесть какая!

— Ты не поверишь. Они вели себя как настоящие шлюхи в штанах — то есть без штанов, конечно. Это было бы даже смешно, если бы не было так противно. Расхаживали с голыми задницами, вставали бедром к бедру, чтобы сравнить, у кого длиннее. Просто придурки! Я не видела, чем все закончилось, потому что Одилон вдруг заявил, что я порчу им все удовольствие, и потребовал, чтобы Бруска вывела меня оттуда.

— Значит, тебя оттуда увели? А еще ты что-нибудь видела? Скажем, как они трахались с женщинами на глазах друг у друга?

— Пока я там была — нет. Женщины лишь их подбадривали. В том-то вся и штука, чтобы безобразничать друг с другом, мериться и хвастаться своим мужским достоинством, а женщины там только для того, чтобы их не приняли за педиков. Так объяснила мне Бруска. Напиши для меня письмо.

— Хорошо. И чего же ты хочешь от Гомеса?

— Собственный дом, прислугу, шофера и денег, много денег, — сказала она и закружилась в танце, напевая: «Лишь увидев его, сразу я поняла: это — тот, кого я всегда ждала».

— В таком случае, не стоит растекаться мыслью по древу. Советую высказаться кратко, четко и по делу: «Одилон, это я была той раненой шлюшкой, которую ты тогда видел. Я хочу развода и денег. Биби».

— Нет. Нужно показать, как глубоко меня ранило его поведение. Но на самом деле я так счастлива, что мне просто в голову не идет ничего драматического. Поэтому я и пришла к тебе, ведь ты эксперт по части драм. Так что лучше напиши по-моему.

— Я все же думаю, что лучше написать так, как я сказала, — ответила я. — Зачем тратить столько слов? Давай хотя бы на этот раз проявим практичность, Биби.

— Неужели к тебе вернулась практичность?

— Да, и очень кстати.

— Только не начинай снова о том, как ты хотела бы, чтобы Карлос воскрес. Ты же знаешь, что это невозможно, Катин, смирись с этим.

— Я смирилась, — уныло ответила я.

— Прошу тебя, только не плачь. У меня срочное дело.

Все утро мы сочиняли самые разные варианты: «Оди! Ты разбил мое сердце...», «Оди! То, что я увидела в том доме, потрясло меня до глубины души, и я не знаю, что чувствую к тебе: ненависть или жалость», «Оди! Как ты можешь искать радостей на стороне, да еще в столь презренном месте?». И так далее, и тому подобное.

Наконец, к двум часам пополудни мы составили суровую и трезвую отповедь. Биби переписала ее набело и осталась весьма довольной.

После этого я не видела ее три дня, а на четвертый она вновь пришла; теперь передо мной снова стояла прежняя сеньора Гомес Сото. На ней был серый костюм, темные чулки, туфли на высоченных каблуках и шляпка с вуалью.

Я приняла ее в гостиной, чтобы окружающая обстановка соответствовала ее внешнему виду. Она подняла вуаль, закинула ногу на ногу, закурила сигару и заговорила торжественным тоном:

— Ты когда-нибудь видела такую дуру? Так посмотри.

Я улыбнулась. Она улыбнулась в ответ и начала рассказ.

Тореро прибыл в тот самый день, когда она вручила письмо мужу. Биби встретила его в аэропорту и поселила в отеле «Прадо». Ей не особо понравилось, что он привез с собой молодую женщину, похожую на цыганку, которую представил как своего поверенного, но Биби так хотелось поскорее завалиться с ним в постель, что она сняла для них два отдельных номера и тут же затащила матадора в один из них.

Спустя какое-то время, удовлетворенная и разнеженная, она заговорила с любовником о совместном будущем и даже рассказала ему, какие шаги предприняла, чтобы как можно скорее получить развод. Тореро не поверил собственным ушам. Он-то считал ее скучающей светской дамочкой, ищущей развлечений на стороне, которая могла бы в отблагодарить за доставленное удовольствие несколькими заметками о его выступлениях, помещенными в одной из спортивных газет ее мужа. А тут оказалось, что перед ним — влюбленная, как подросток, женщина, стремящаяся к замужеству и готовая ради этого на любые жертвы.

Ссориться с генералом? Неужели Биби настолько наивна, что всерьез думает, будто он сможет выступать на аренах Мехико без поддержки многочисленных газет ее мужа? А кроме того, если Биби и собирается разводиться, то он-то уж точно не намерен этого делать. Да-да, женщина, которую он представил как своего поверенного, оказалась его женой.

Собрав остатки гордости, Биби молча оделась и покинула отель. Впрочем, несмотря на отчаяние, она не забыла заглянуть к управляющему и аннулировать чек, которым оплатила расходы тореро.

Вернувшись домой, она первым делом бросилась разыскивать служанку, которая должна была передать письмо ее мужу. К несчастью, та отличалась редкой исполнительностью и отдала генералу письмо лично в руки.

Биби заперлась в спальне, проклиная собственную глупость и безответственность, которые довели ее до столь плачевного состояния. А также меня — за то, что помогла ей вырыть себе яму. А теперь она просто не знала, что делать. Она не могла даже плакать, такую бесславную трагедию не утешить слезами.

На следующий день она спустилась к завтраку в тот же час, когда имел обыкновение завтракать муж.

Они с генералом встретились за завтраком и вновь прониклись нежностью друг к другу. Они поспешно выпили апельсиновый сок, закусывая его яичницей с колбасой. Увидев Биби, генерал встал и помог ей сесть за стол, а потом предложил позавтракать вместе с ним и пренебречь на этот раз диетой, основанной на яйцах всмятку. Биби согласилась съесть колбасу, она была готова на всё. Она не знала, благодарить ли генерала за великодушие или дрожать от страха, потому что он вынашивает тайные планы мести.

В конце концов она решила остановиться на благодарности. Никогда прежде она не была такой очаровательной и прелестной, никогда не была столь обольстительной. Совместный завтрак кончился тем, что генерал отменил важную встречу, и они вместе отправились в постель.

Вечером они ужинали в американском посольстве, а, вернувшись домой, Биби нашла на туалетном столике запечатанный конверт. Значит, получается, муж даже не видел письма? Иначе откуда он взял этот конверт; ведь в стране больше не осталось ни одного такого? Она так и уснула, прижимая к себе конверт из швейцарской бумаги, запечатанный голубым штампом с ее инициалами.

Она проснулась как раз вовремя, чтобы успеть накрыть романтический завтрак в саду у бассейна. Когда генерал спустился в сад, она встретила его в фартучке из белой органзы и с ангельской улыбкой, словно смыслом ее жизни было служить генералу и никогда с ним не разлучаться. Биби приготовила и подала ему завтрак. Затем со всем мыслимым сладострастием, как если бы раздевалась перед ним догола, сняла фартучек и села рядом с довольным мужем.

Они как раз заканчивали пить кофе, когда прибыл встревоженный помощник, всегда напоминающий генералу о назначенных встречах и прочих подробностях. Биби спросила, не хочет ли он кофе, и налила чашку, пока Гомес Сото отправился в ванную комнату перед выходом. Биби подружилась с помощником, иногда они вместе посмеивались над привычками генерала.

— У тебя круги под глазами, — сказала Биби.

— Я просто еще не пришел в себя после поездки. Пришлось слетать в Швейцарию и обратно, и все за тридцать часов. Чтобы купить конверты, можешь себе представить?

— Может, заодно окончательно расстанешься с диетой? — спросила я, когда Биби закончила рассказ.

— В конце концов, он богат, — ответила она. — Кстати, если тебя по-прежнему привлекают драмы, то во вторник Алонсо Кихано представляет премьеру своего нового фильма. Он просил, чтобы я тебя пригласила.

Я спросила совета у Пальмиты, которую всегда считала разумной женщиной, и она в конечном счете всегда оказывалась права. Она сказала, что фильм просто отвратительный. Однако Кихано мне по-прежнему нравился; так что сначала мы выпили по коктейлю, потом отправились к нему домой, а затем и в постель, я и на секунду не вспомнила об Андресе. Я не вспоминала о нем до самого рассвета, пока не проснулась в холодном поту, охваченная внезапным ужасом. Поспешно нацарапала записку: «Спасибо за прием» — и удалилась.

Когда я вернулась домой, уже всходило солнце, пробиваясь сквозь ветви деревьев — совсем как в то утро, которое я встретила вместе с Карлосом.

Это случилось так давно, а казалось, только вчера. Боюсь ли я Андреса? Чего я боюсь?

Я вошла в нашу комнату, стараясь произвести как можно больше шума, чтобы он меня заметил. Но в спальне никого не оказалось.