Юрская Елена
ВОЗВРАЩЕНИЕ - СМЕРТЬ
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
- Может, все таки самолетом? Сегодня есть два рейса. На коммерческий мы ещё успеваем, - осведомился сопровождающий.
- Нет, спасибо. Хочется поездом, - Наум протянул руку, обозначил пожатие и вскочил на подножку. - Спасибо, - ещё раз повторил он.
- Наш человек в СВ рядом.
- В этом нет необходимости. Я с неофициальным визитом.
- Так нам всем будет лучше, если что стучите, - сопровождающий вдруг по-мальчишески улыбнулся и закашлялся.
- Слушаюсь стучать, - усмехнулся Наум и скрылся в вагоне.
Вспомнить все. Был, кажется, такой американский фильм. Можно не видеть родину двадцать лет и в один момент узнать её по запаху. Носки, табак, сырое белье и пот проводницы. Но спрыгивать поздно. И не солидно. В пятьдесят лет нужно уметь следовать по заданному курсу. Наум провел рукой по лысине и рванул на себя дверь купе. Ручка заскрежетала, накренилась, но не поддалась.
- Что это Вы тут хулиганите, гражданин? СВ забронировано, проводница, всколоченная столичными впечатлениями, высунула половину тела в тесный коридор. - Я Вам говорю или кому? Бросьте ломать имущество! И вообще - где Ваш билет? Ходят тут всякие, уважаемым депутатам ехать мешают.
Наум улыбнулся. Одним из преимуществ его судьбы была непрезентабельная внешность. Впрочем, при хорошем костюме он вполне тянул на министра. Но без оного сливался с "бодрой массой служащих". Невысокий, лысеющий, с явно выраженным брюшком - в глазах проводницы он выглядел заблудшим по неопытности челночником. Даже жалко было разочаровывать женщину. Он полез во внутренний карман пиджака и достал аккуратно сложенный билет.
- Это мой номер. Откройте, будьте любезны.
- Ишь ты, - она выдохнула, с сожалением рассталась с массой домашних заготовок на тему "кто ты такой" и неуклюже прицепила к раскрасневшемуся лицу улыбку. - У нас чай есть. Для Вас специально. "Липтомн". Тю, черт, "Липтон". Вот. Будете?
Он тоже так мирился. В песочнице и в школе - а у меня "Гулливер" будете.
Дверь четвертого купе медленно проехала и явила миру широкоплечего парня в тельняшке. Для полноты картины встречи заморского гостя ему не хватало матрешки, но этот факт Наум потом занесет в протокол. Парень, судя по всему, был выдан ему в надзиратели. Или - в телохранители. Один хрен. Но тюремная лексика плюс запах - это что-то да значило. Добро пожаловать домой...
- В чем дело, малышка? Ты че тревожишь уважаемого гостя. Ну-ка живенько мне, - парень лихо цыкнул зубом и попытался обозначить стойку "смирно". Демократическое будущее новой страны никак не выравнило спину. Молодежь была шарнирной и к боям за власть, видимо, не готовой.
- Все в порядке. Спасибо, - Наум кивнул и, повернувшись спиной к онемевшей публике, затворил за собой дверь.
- Так чай как же?
- Да не лезь ты, кому сказал. Надо будет - сам зайду, - тон телохранителя вдруг стал игривым.
- Так ведь обманешь? - захихикала проводница.
Наум вздохнул. Там, без него, намечалась своя, очень интересная жизнь. А он - как всегда. Только нары да дорога.
Поезд тихо качнулся, на миг замер и резко рванул вперед. "Ну, с Богом," - сам себе пожелал пассажир. Он лег на уже застеленную полку, достал сигареты и в раздумии посмотрел на дырочки в потолке, обозначившие присутствие кондиционера. "Курить или не курить" - этот вопрос он решал последние два месяца. Правда, совершенно по другому поводу. И в совершенно других обстоятельствах. Вопрос был таким мучительным и страшным...Таким мучительным и страшным...
Но здесь Наум легко улыбнулся, представил себе возможный скандал с дико аллергизированной соседкой, которая непременно начнет стучать во все двери и сразу, и убежденный в незамедлительном наказании чиркнул спичкой.
Наум выбрал поезд, считая его тайм - аутом, временем для раздумий. Потому что как самый настоящий еврей он постоянно маялся над проблемой "ехать или не ехать". А если ехать, то делать или посмотреть. А если посмотреть, то что делать потом?
Его жена Галит всегда упрекала Наума в нерешительности. В самые неподходящие моменты у неё разыгрывалась жуткая мигрень, и она устраивала скандалы. "Если бы тебя не выперли тогда из Союза как диссидента, ты сидел бы в подвале НКВД и писал свои листовки. Если бы мой папа, этот святой человек, не сказал бы тебе, что нам пора жениться, ты убирал бы улицы, если бы не я, ты вообще бы ничего не мог придумать. Ну почему ты такой? И зачем мне это все надо?
Двадцать лет она спрашивает его об этом и он не знает, что сказать в ответ. Может быть, все дело в том, что она ругается на иврите? - разве он подходит для того, чтобы по-настоящему выяснить отношения.
А как Галит кричала перед его отъездом! "Ты хочешь провести там отпуск? Нас приглашают влиятельные люди. Нам надо думать о будущем. Наша страна нуждается в тебе, а ты едешь вытирать сопли своим паршивым гоям. Этим вонючим алимам? И кто только вбил тебе такое в голову? И кто только будет потом носить за тобой судно? Ты же будешь пить там эту ужасную воду?"
"И ещё - водку" - подумал тогда Наум. "А социальная служба Израиля за все это ответит. Ничего страшного."
Галит была права в одном - он теперь мало принадлежал себе. Он теперь стал государственным человеком - помощником министра, заместителем председателя русской партии "Баль - Алия". Его заслуги перед исторической родиной были столь велики, что ни один его визит уже не мог рассматриваться как приватный. Но что поделать?
Едкий дым расползался по купе и покрывал потолок незатейливыми узорами. В дверь тихонько поскреблись.
- Открыто, - буркнул Наум и не думая гасить сигарету.
- Ой, - засмущалась проводница, да Вы тут никак курите? Ой, так Вам же, наверное, неудобно? И пепел стряхнуть некуда. Так у меня ж в тамбуре, не поверите, чистота какая и коробочки для бычков, извиняюсь, окурков своими руками делала. Так...
- Я больше не буду, - он решил обойтись без скандала. Тем более просили так по-хорошему.
- Та я ж не про то. Я же мигом - баночку принесу. Вам с железа, чи со стекла? И по-русски Вы так хорошо говорите, а сказали - иностранец. Хоч у нас теперь кожный еврей, я извиняюсь, иностранец.
- Я - еврей, - смело сказал он. Получилось легко, без надрыва, без вызова. С достоинством, усугубленным возможными кредитами для обнищавшей неисторической родины.
- Так и среди них хорошие люди бывают, спокойно заявила проводница. Вот у моего свата, например, сосед. И что, что еврей - лишь бы не жид. Вот как я считаю. Так лучше со стекла?
Он кивнул и улыбнулся. Ничего не изменилось. Можно начать все сначала. Снова уехать в Москву, примкнуть к какой - нибудь "хельсинской группе" и начинать бороться за право каждой нации быть тем, кем она хочет быть. Стоп! С кем бороться - с проводницами в купе? Докатился. Следующая остановка полный бред. Желающие могут сойти и поселиться навеки.
- Извините, а? - проводница виновато уселась ему прямо на ноги. - Чего не сболтнешь? Меня вот Катя зовут - хотите вместе покурим?
Хотите - не хотите. Наум не хотел ничего. Ну разве что... Только об этом ещё нужно было думать. А так - ничего. Он кивнул. Катя присела и отважно затянулась знакомой дешевой (или уже дорогой? Это смотря чем мерить) "Примой". Стало тихо и дымно. Кроме готовых отняться под Катиным весом ног ничто не мешало думать.
- Что - то Вы бледненький, - изрекла она, плюнув в ладошку, чтобы затушить окурок. Стеклянную пепельницу из-под нежинских огурчиков, видимо, берегли исключительно для высоких гостей. Наум представил, как строгий бригадир осматривает тамбуры и вычитывает своих нерадивых подчиненных за окурки с обнаруженными на них прикусами каждой. "В стране безработица. В мире - безработица. Все плохо", - подумал он и улыбнулся.
- А я Вам музыку включу. На весь вагон. Кассета есть новая - класс. Под музыку веселее, - Катя неуклюже подмигнула, выхватила пепельницу, выбежала, стремительно появилась вновь, оставив на столике чай "Липтон" и нераспечатанную пачку "Мальборо". Эти сигареты Наум не курил. Но положил под подстаканник пятидолларовую бумажку. От щедрот. За которые Галит стерла бы его в порошок.
Но что уж теперь. Хотелось тяжело вздохнуть и заплакать, но из динамика над ухом понеслась мелодия, которую он не улавливал, не понимал, а от того сильно раздражался.
Ударного ритма поезда было бы вполне достаточно. Наум подкрутил ручку и добился относительной тишины.
Еще не поздно было вернуться. Приехать, полуофициально поручкаться с новой властью, поулыбаться для фоторепортеров, ничего не обещать, но обещать подумать и вечером улететь.
А как может быть не поздно, если уже поздно все. Кто будет выносить судна, которые так и так выносить придется. Рак. Это знак Зодиака, в который потом попадет его душа? Или нет? Это тоже уже было.
Что нужно для счастья мертвому человеку? И чего нужно бояться, когда приговор тебе уже подписан?
Он в одночасье перестал нуждаться и бояться. Теперь Галит кричит, но уже искоса поглядывает: как бы не переборщить. Ей важно, чтобы он умер на своих ногах. Теперь дома он часто говорит по-русски. И пьет. А она снова кричит.
Ему нужно было отдать долги. Обществу? Он сделал для него немало. Но можно же чего-то хотеть для себя. И пусть тебя не поймут, пусть посчитают нецивилизованным хамом, но от этого ты не перестаешь хотеть чего-то для себя.
Еще не поздно вернуться и в тихой скуке комфортабельной палаты принимать процедуры, которые ни к чему не приведут. Но все это будет очень достойно, правда, Нема.
А если ты хочешь немножко сделать революцию? Если в душе ты все равно банда, которую обидели и продали за просто так...
И если можно посчитаться и сделать свою смерть удивительной и приятной. То может быть все-таки ехать дальше?
Его мама говорила: "Нема, ты плохо кончишь?" До сегодняшнего дня это было неправдой. Но маме таки виднее.
За стеклом совсем стемнело. Наум не включал свет и тихо злился на себя за семейно-легендарную нерешительность. Кондиционер, судя по всему, заработал, и в купе поселился устойчивый запах туалета. Жаль, что Галит осталась дома.
- Водку будете? - резкий свет ударил по глазам. - В проеме двери стояла изрядно захмелевшая Катя с бутылкой белой жидкости.
- А буду, - решился Наум. На тотализаторе "рак против денатурата" он ставил на последнего.
- И парня твоего позовем? - подмигнула она залихватски.
- Так он вроде на работе, - усомнился Наум.
- Ой, да мы все на работе. Ты не по своей воле к нам-то едешь. Вот и выпьем за работу как непознанную необходимость.
- Логично, - подумал Наум и удивился. Марксистская философия в лице Кати приобретала очертания дельфийского оракула. "Не по своей воле".
Телохранителя звали Максимом. По образованию он был логопедом, а по призванию - супрематистом. Ни то, ни другое в постсоветском обществе спросом не пользовалось, но для застольного разговора было в самый раз. Катя только просила не изображать никакой похабщины на стенах, потому что вагон старый - ацетоном уже не берется.
Первая пошла легко и непринужденно, оставляя за собой разочарование от недобранного. Максим принес свою, и разговор мирно вложился в судьбы родины и демократов проклятых. Оные бегали по коридору и возмущенно требовали чая. Катя периодически отвлекалась и орала в полуоткрытую дверь: "Заварку свою носить надо, а кипятку соорудила - пользуйся бесплатно." Поскольку вагон был спальный, а народ все больше приличный - никто так и не учинил обещанного скандала. В девятом часу Максим предложил заменить орущую в вагоне попсу на сольный концерт Лучано Паваротти.
- Культурный ты, - одобрительно качнула головой Катя и попыталась подпеть "скажите, девушки, подружке вашей, что я ночей не сплю, о ней мечтаю, что всех красавиц..." На красавиц она дала петуха, смутилась и закашлялась.
- Хорошее у Вас сопрано, Наум одобрительно похлопал Катю по плечу. Но русский пьяный человек такого пренебрежения не терпит, а потому Катя вскинулась, встала во весь рост и раздельно проговорила:
- А ты, жид порхатый, говном напхатый, думал, что я всю жизнь по вагонам бегала. А я в школе музыкальной училась. И в хоре пела. И что такое сольфеджио, и сопрано, и бас, между прочим, знаю.
Наум плохо помнил, как потом они мирились и пьяно обещали друг другу вечную любовь. Как Катя плакала и дергала себя за язык, грозившись вырвать его вместе со всеми сионистами - антисемитами проклятыми. Максим, кажется, принес фломастер и начал обучать их обоих, прижавшихся друг к другу, основам супрематизма и все трезво логично толковал: "Малевич не мог уйти далеко, ему мешали цепи тоталитаризма." Тут Наум соглашался, потому что они мешали всем. Это точно. Он сам знал на своей шкуре, которую, опять таки кажется, он собирался всем продемонстрировать.
Была ещё третья и немножко четвертая. Наум, привыкший каждый вечер мысленно ощупывать себя на боль, вдруг почувствовал, что нет никого роднее и милее этих двух людей, неизвестно по какому поводу оказавшихся в его жизни, в его купе, в ночном поезде, который стал так стремительно раскачиваться, будто норовил выбросить всех пассажиров наружу.
- Моя фамилия Чаплинский, - сказал он, пытаясь уснуть.
- Да, три часа ночи совершенно трезвым голосом согласился Максим. Пора.
- Моя фамилия Чаплинский, - снова повторил Наум. - Здесь похоронен мой отец. Он умер и у меня здесь есть дело. Наверное, лучше лечь рядом с ним. Потому что у меня рак.
- Ты ложись пока здесь, - участливо сказала Катя. - А если рак, то я тебя к бабке сведу. И не спеши ты. Понял? Это ж надо - имя такое - Наум. Два пишем, три Наум...
Это было последнее, что слышал Наум, прежде чем провалиться в глубокий тревожный сон. Высокий израильский гость прибывал на родину, которая уже так щедро напоила его, на рассвете.
Острый похмельный синдром и радостный крик Кати "подъезжаем" заставили Наума сделать нерезкое движение головой от подушки. Отрыв показался болезненным и почему-то стыдным. Отражение в зеркале подтвердило его худшие опасения. Глаза сияли как у потерявшегося бессетхаунда, а рот так и норовил пустить слюну. "Шакарлет", - так говорила его мама. "очень пьяный алкоголик". И у этого человека сейчас будут просить деньги.
В дверь царапнули. Наум поморщился и приготовил торжественное лицо.
- Это я, не надо стесняться. Я для поправки здоровья, - Катя смущенно протянула завернутую в газетку бутылку. А адресок бабки тогда сам возьмешь.
За спиной проводницы замаячил свежий, гладко выбритый Максим. Новое поколение не могло держать спину, но со всем остальным был полный порядок.
- Нас будут встречать, - озабоченно сказал он. - Вы где поселитесь? Рекомендую "Дружбу". Позавтракаем и на встречу в мэрию. Или Вы против?
Наум пожал плечами. Или он что-то перепутал, или это не Максим вчера таки разрисовал желтым фломастером его столик.
- Мне все равно. Но я хочу пройтись и отдохнуть с дороги.
- До машины. Ее никак сюда не подгонишь. А вообще - обстановка криминогенная. Сами видели А умываться здесь не надо. Вода какая-то теплая.
Поезд пару раз шарахнулся в сторону и резко затормозил.
- Приехали, - улыбнулась Катя. Ее радость была понятна: при условиях общей алкологизации работников железной дороги вовремя остановить поезд означало не меньше, чем посадить самолет на пик Коммунизма.
- Встречают, встречают, - Максим выглянул в окно и схватился за чемодан Наума.
Все свое ношу с собой. У него никогда не было много вещей. Тем более теперь. Было бы здоровье - все остальное купим. Реклама карточек "Виза".
Нетвердой походкой Наум прошествовал к тамбуру и наконец уверенно ступил на родную землю.
- С прибытием, - вразнобой заголосили серые плащи с помятыми лицами. Весовая категория у всех, видимо, была одинаковой. Его так ждали, как он ехал. - Просим, Наум Леонидович, машина на стоянке у вокзала.
- Да, спасибо, - бросил он через плечо, игнорируя протянутые к нему руки. Есть - один протокол он уже нарушил. Ничего. Теплый осенний воздух ударил в голову и, смешавшись со вчерашним, звал на подвиги. Хотелось очистить желудок. Наум поискал глазами урну и зашагал в этом направлении.
Совсем ничего не изменилось. Тот же крашенный здание вокзала, те же лавочки, чахлые кустики роз, снующие люди с озабоченными лицами, тетки, продающие чебуреки. Разве что в честь столичного поезда уже не играли "Прощание славянки". Наум приосанился и прибавил ходу. Группа встречающих, нервно переглядываясь, засеменила за ним - но на почтительном расстоянии.
В двух шагах от урны ему стало совсем невмоготу - но вывернуться на асфальт...Этого он не позволял себе даже в детстве. Наконец! Наум склонился, вдохнул провоцирующий запах гнилья и поделился с родиной содержимым своего желудка.
- Ну че ты хулиганишь, правда? - услышал Наум после того, как свет начал казаться ему если не милым, то хотя бы более приемлемым.
- Ну, че хулиганишь? Это ж моя территория. Я тут работаю. А ты все бутылки мне испортил. Думать надо. Нельзя было на кустики, тут же рядышком. Болван ты.
- Что ни делает дурак, все он делает не так, - согласился Наум, справедливо полагая, что сейчас из-за спины вырастет Максим, и все проблемы будут решены. Но не тут то было - Максим взял на себя группу новых властей и пытался по возможности скрыть от неё факт ночного перепоя. "Придется общаться с народом" - Наум вытащил платок, вытер лицо и, наконец, поднял глаза на конкурента.
- Че пялишься? - огрызнулось создание, судя по одежке, бывшее женщиной, скорее - бабушкой лет шестидесяти пяти. Запойной такой старушкой - хохотушкой.
- Ладно, я пошел, ты извини, я не местный. Вот, - Наум протянул очередную смятую бумажку. Хорошо, ему объяснили - без мелких долларов ты в этой стране - никто. Без крупных, впрочем, тоже - но это он успел выяснить сам.
- Ой, не ври. Потому что я тебя знаю. А если бы с утра приняла, то точно бы узнала. А так - просто помню, - генеральша вокзальных помоек пристально взглянула ему в лицо. - Помню. Точно. Но назвать не смогу, - она несколько раз утвердительно покачала головой и выловила из урны относительно чистую бутылку. - Иди, не стой - день у меня сегодня хороший. Считай, пенсию получила с надбавкой. И премией, - старуха лихо подмигнула заплывшим глазом.
Наум отступил на полшага и лихорадочно перебрал в плохо слушающей памяти все знакомства такого рода. Со скидкой на возраст. Ничего подобного. Ничего подобного не могло быть у хорошего еврейского мальчика. Но, как ни странно, он тоже знал её. Может, им сейчас двоим принять по сто пятьдесят для очистки мозгов и заново познакомиться - хорошая мысль. И эта фотография облетела бы все газеты мира. В результате судна пришлось бы выносить за Галит. Если бы она вообще бы такое пережила.
Наум ещё раз взглянул на тетку... Неужели? Неужели? Не по своей воле... Он неловко приблизился к ней...
Максим, сдерживающий группу товарищей - господ, стал уже сильно нервничать. Ситуация выходила из-под контроля самым пошлым образом. Но кто бы мог подумать, что этому странному Чаплинскому не хватит братания с проводницей, а сразу, с разбега потянет к бомжующим элементам. Депутатский корпус взволнованно зашумел: "Мы не поняли, он хочет раздавать личные кредиты? Так почему же мы все неправильно оделись? Счас даст тетке на "мерседес" и видели мы его только". Да, ситуация выходила из-под контроля. Максим сделал предупреждающий жест - что-то среднее между "ша, ханурики" и "всем оставаться на своих местах", двинулся к Науму, оторвал его от бомжихи, и аккуратно направил к близкой к правительственным кругам "вольво". Чаплинский покорился, ни разу не обернулся и дал засунуть себя в машину. Кажется, обошлось.
А тетка возле урны делала ему какие - то знаки. Подпрыгивала, махала руками, грозила бутылкой и улыбалась беззубым ртом.
- Меня зовут Рая, - услышал Максим, захлопывая за собой дверцу.
- Какой хороший день. Какой замечательный день. А меня зовут Рая - это я точно помню, - женщина снова наклонилась над урной, брезгливо поморщилась и решила не доставать совсем уж заплеванную бутылку. "Пусть Митричу больше достанется" И так все хорошо. Она то думала - сейчас гнать начнут. Какая ж это её территория. Нет, не её. Она - пират. Она тут ворует у своих и чужих. Но и делится ведь. Всегда, если есть принесет - что ж ей самой много надо? Вот общение, компания - это оно, это то что нужно.
Жаль, что сейчас так плохо. Внутри горит, аж печет. Но с другой стороны - и хорошо. Может, сегодня Новый год? Рая обернулась и посмотрела на прохожих. В погоду она не верила. Теперь, после этой ядерной дыры, вообще не поймешь, где зима, где лето. Лично ей - так всегда холодно. Пальтишко на ватине - в самый раз. А другие - они чувствуют какой сезон. Мужики с чемоданами были кто в чем - в куртках, в сорочках, в плащах. Бабы - дуры - мы их пропускаем. Дети - лучше всего дети. Их берегут. Тут Рая почему-то заплакала и потеряла мысль. Присела возле урны и стала думать-припоминать.
Меня зовут Рая. А сегодня Новый год. Нет, дети ж ведь голые, в шапочках, но без перчаток. И трава местами зеленая и лист свежий на тополе держится. Значит, осень. Осень. Когда-то она знала про это дело много песен. А теперь уж и не поется. Пропила она свое счастье.
Рая поморщилась и удобнее примостилась у степы. Солнечный луч мягко щекотал когда-то выдающиеся, на кого-то похожие брови. Теперь Рая мало что помнила. Но знала о себе - умна. А иначе б не вспомнила бы она важное адресок, где выдают ей маленькую пенсию. Нет, она не наглеет. Но никто не знает, где и чем кончит. Стыдно, конечно, беспокоить хороших людей. Но помирать - тоже стыдно. Если до срока - это ж прямо самоубийство. Но она не наглеет.
А потому судьба к ней милостива. Даже очень. Вот раньше - жила в подвале. Давно. До революции. До какой революции - что-то понесло чужими мыслями. Ну, ладно - жила в подвале. Темно и сыро, но комнаты неплохие. Удобные. И под лестницей можно чего хочешь держать. Бутылки, например. Рая и тогда пила - а что? Пила! Да! Не так, конечно, дело молодое.
В подвале. А сейчас подвал сгодился - на контору. По нынешнему - офис. А ей что? Переехала на высоту - в чердак. Тепло, сухо, когда не дождь и не снег и тоже комнаты. Так не бесплатно ж переехала. И все в доме. А под лестницей держит свои бутылки. И народ конторский там тоже держит. Им не надо, а ей надо! Всем обоюдная выгода.
А те, бывает, не допьют - им с горлышка дня не видать. Молодежь! Что останется ей на утро! Нет, сегодня точно не Новый год - бутылок было бы больше. Сегодня просто сюрприз. Праздник такой. И было ведь все так просто - она туда шасть, а там стоит. Стоит родненькая, нераспечатанная, целехонькая, белехонькая. Даже жалко начинать. Вот Митрича дождусь, решила она и совсем уж прикрыла глаза.
Или не дождусь? Когда такое было, чтоб он меня ждал. И чего темно? Вечер? Рая глянула на вокзальные часы. "Я, поди ж ты - проспала! Все на свете проспала." Ее лоб покрылся холодным потом, она вскочила на ноги и под осуждающим взглядом знакомого милиционера (а чего с ней связываться тихая, спокойная, почти не воняет) начала ощупывать свое синее ватиновое пальтишко. "Украли! Подпоили, не помня, когда и украли. Точно. Вот тебе и сюрприз".
Есть, на месте. Фух, - Рая выдохнула и решила откупорить бутылку. "Вот как ждать, совсем без штанов останешься". Она с наслаждением сделала два больших глотка. Здоровье потихонечку вернулось, мыслительные процессы пошли активнее.
"И чего это я здесь сижу! Сегодня мне здесь сидеть не надо," - она тяжело вздохнула и побрела на вокзальную площадь. Оттуда, если дядьку-водителя упросить - рукой подать. А можно и пешком. Погода наслаждение. Рая остановилась, зажмурилась и глотнула ещё несколько раз. "Хорошо".
Теплый осенний вечер баловал городским смогом. Но никто не нюхал ничего слаще, считал, что это воздух с полей. Рая остановилась у витрины продуктового магазина, внимательно осмотрела свое выспавшееся лицо, провела пятерней по чуть встрепанным волосам и, оставшись вполне удовлетворенной своим видом, решила из еды сегодня ничего не покупать - не портить праздник. А завтра выпросить у соседки супа - те все равно не доедают. Хорошо бы завели они второго ребенка - Рая любила манную кашу. Хотя Митричу, например, она напоминала блевоту.
Во - а что этот мужик делал у их урны? И почему она его знает? Сначала, значит, рылся, а потом как набросился, как ... А что дальше-то было? Рая не помнила. Что-то было. Надо рассказать своим. Потому что так спустить - потерять территорию. Красивое слово - два "р", очень музыкально звучит. Вот так и сказать: "Испортил нашу территорию".
Две остановки Рая проехала на троллейбусе. Потом какая-то дамочка начала коситься и делать знаки. Мигать прям всем лицом. Рая сошла - ей уже было совсем близко. Тем более, что в машине её укачало. Не подводить же хорошего человека.
Прямо сильно укачало. Она остановилась и попыталась сосредоточить взгляд на фонаре. Но то ли скакало напряжение в сети, то ли сильно кружилась голова - блики расходились в разные стороны, пугая Раю своим неуместным весельем. "Надо бы поесть", - она снова достала бутылку и чуток отпила. "Хорошо, что б на завтра ещё хватило". На завтра - остро кольнуло в боку. Еще и ещё раз. Тошнота почти подошла к выходу, но Рае было жалко водки и она перетерпела.
"Меня зовут Рая. Меня зовут Рая. А сколько мне, интересно, лет? А - и черт с ним. Зато я знаю, где я живу". Она медленно зашла в подъезд, по привычке сунув нос под лестницу. Бутылки были, но она не могла их сосчитать. "И чего оставлять на завтра то, что можно сделать сегодня".
Заветный, но уже пустой сюрприз был отправлен в хранилище своих собратьев.
Она стала медленно подниматься по лестнице, чуть не впервые в жизни ощущая тяжесть собственного тела. Мысли цеплялись и путались. То всплывал ехидный Митрич, с которым все же надо было поделиться, то она сама - только чистая, красивая и какая - то странная. В ушах стало звенеть, в голове взрываться.
Она опустила голову и закрыла глаза. В собственной темноте можно было двигаться на автомате - потом лечь и все пройдет. Главное - лечь. И кто понастроил таких лестниц. Только в кино, да у неё и остались. Бамс пролет, бамс - пролет, бамс - пролет, а только потом этаж. Ходишь по кругу, как цирковая белка.
Или не белка. Сердце, что ли, прихватило. Стучит, что вылетит. И блики уже и внутри, и снаружи. Нет, глаз открывать не стоит. Не стоит.
Сильно закружилась голова, и Рая вдруг уперлась во что-то мягкое и теплое. "Соседи. Суп. Манная каша", - подумала она и оперлась на перила. "Соседи". Мягкое и теплое надвигалось и делало приветственные знаки. Рая хотела порадоваться знакомому лицу, но вдруг руки и ноги её кто-то оторвал от опор, и она полетела. "Что ж надо, как мне плохо. Уже и летать начала. Надо Митричу сказать. А мужик тот странный - я его знаю. Я знаю его. Точно. А я - это птица".
Рая не была птицей, а потому, пролетев четыре этажа, неуклюже, негромко, но страшно приземлилась. С глухим тяжелым звуком.
Минут через тридцать дверь полуподвального помещения отворилась, и бизнесмены средней руки, изрядно поругавшиеся по поводу неправильно подписанного контракта, шумно вывались в коридор. Возможно, они бы и переступили через Раю, но небольшая лужица крови заставила их остановиться.
- Допилась, - констатировал главный, должность которого была обозначена тремя сложносочиненными предложениями на визитке.
- Может, живая? - осторожно спросил тот, который завалил все дело и теперь уже не имел ничего, что можно было бы потерять в подъезде.
- Вот на это, только на это ты и способен. Спасатель - благотворитель, - шумно выдохнул главный и вышел из помещения, громко хлопнув дверью. Через минуту вернулся.
- Хочешь участвовать - ты здесь прохожий. Ты у меня не работаешь. Звони, откуда хочешь. Вопросы есть?
- Не стоит дважды повторять одно и то же.
Провинившийся бизнесмен вернулся в контору, вызвал "Скорую" и сорок минут ожидал за углом, ожидая её приезда. Он курил и понемногу приходил в себя. По сравнению с Раиными - его потери были ничтожны. И жизнь, вроде бы, продолжалась.
Когда тело в синем ватиновой пальто загрузили в машину, бизнесмен неудачник уже придумал, как заработает свой первый миллион, пусть даже в лирах.
- Ты смотри, а она жива. Жива еще. Надо же. Возни теперь сколько, послышался рассерженный голос санитара. - Считай, вши в реанимацию везем!
- Нема, - вдруг прошептала Рая, - Нема.
- Небо - небо, заворчал фельдшер, - башка у тебя разбита, а не небо. Ишь ты - у нас и бомжи теперь с медицинским образованием. Не пропадем.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Идея блистательно осчастливить город сумасшедшим количеством замужеств с треском провалилась. От целой коллекции мужей - недельки остались только три экземпляра. Число явно не рекордное, но символическое.
Я долго думала, а стоит ли начать все сначала. Тем более, что думать мне приходилось не на голом месте. Хотя - и на нем тоже. Кое-какие бесстрашные кандидаты на мою руку ещё водились. Но сердце молчало. Отказывалось работать в заданном режиме и явно просилось на пенсию. Следователь городской прокуратуры Тошкин - завидный по целому ряду показателей жених - согласился даже, чтобы я не меняла фамилию. Этот компромисс для мужчины с комплексами все ещё свидетельствовал о моем умении казаться незаурядной личностью.
Но...
Во-первых, я стала пугливой. А оттого дула не только на воду, но и на спиртные напитки, что многим казалось признаком надвигающего сумасшествия.
Во-вторых, ко мне пришло осознание собственной ничтожности на фоне быстрых темпов строительства капиталистического завтра. Отражение в зеркале все ещё демонстрировало славянский тип куклы Барби, но глаза уже не горели бешеным огнем ожидания. Моя мама сказала, что я повзрослела.
В-третьих, я оказалась нищей. И мало способной на повышение собственного благосостояния. Быстро сложив в уме (этот боезапас, как ни странно, продолжал действовать исправно), так вот быстро сложив в усе прокурорскую зарплату и свои гонорары за гороскопы и прочую дребедень в газете, я пришла к выводу, что с милым рай в шалаше - явление сезонное, рассчитанное на теплую погоду. А зима приходит исправно. Так что...
Так что мое драгоценное брачное хобби следовало бы отложить до лучших времен. Например, до тех пор, пока я не стану богачкой, или пока мое сердце не дрогнет. Контра спем сперо - как вам этот белогвардейский лозунг в переводе на общедоступный означающий - надеюсь без надежды? То есть сама без себя.
"Не обращайте внимания", - говорю я своим знакомым, которые смотрят на меня, как на опасную маньячку. "Не обращайте внимания, я обязательно ещё выйду замуж. Например, тогда, когда этот вид спорта войдет в список Олимпийских игр. Или когда на горе свистнет рак.".
Жизнь меня не поломала - качнула и поставила на место. Могло хуже, но это было бы не так смешно. В конечном итоге - потерять одного мужа, единственного и на все времена любимого - это трагедия. А четырех из семи статистика. Правда, товарищ Сталин? Оставшийся комплект проявил ко мне жуткое благородство. Олег - мой второй, а по совместительству и отец моей дочери, тихонько погряз в сектантстве и только время от времени звонил и обещал сгноить меня в гинеенне огненной. Я не обращала внимания на его пробелы в знаниях по физике и бурно радовалась, что не забывает. Яша - мой предпоследний, забрал Аньку к израильской бабушке и пристроил её, паршивец, там в школу, пока я не определюсь. Международный скандал затевать было неохота, а на билет в Тель-Авив денег опять же не хватало.
Вот почему самым большим подарком для меня стал поступок пятого Ивана Алексеевича - декана филологического института нашего местного пединститута. Он пообещал пристроить меня на работу. И не куда-нибудь. А н в Академия управления, менеджмента и бизнеса. Это учебное заведение ещё не имело сколь-нибудь долгих образовательных традиций. И на пятилетие получило от города и благодарных родителей машины "мерседес" в количестве двух штук, наборы офисной мебели в количестве семнадцати наименований, двадцать три компьютера, бесплатное подключение к сети "Интернет" и два спальных гарнитура. Лично для ректора и его жены. Потому что эта уважаемая чета вела проевропейскую, а стало быть раздельную половую жизнь.
Кадровая политика академии была выдвиженческой. "А не пристроите ли вы нашего мальчика на работу. Лучше - заведующим кафедрой?" - "А образование у него есть?" - "А как же - среднее специальное: маляр - штукатур. Но вы не волнуйтесь. Мы уже поступили в аспирантуру. Работаем над проблемой экономического обоснования политики туризма в нашем регионе" - "Чудесно! Прекрасно! Вот бы под вашего мальчика ещё какой нибудь детский садик приватизировать..."
Не знаю, какую цену заплатил за мое вступление на поприще экономической науки Иван Алексеевич, но я хотя бы была почти специалистом. В некоторых областях. И поэтому считала себя бесценным подарком, кадром хоть куда и праздником для всех, кто должен был стать моим коллегой.
В холле бывшего института марксизма-ленинизма красовалась вышитая золотом на голубом атласном полотнище надпись: "Спасибо академии за наши прочные знания". Что характерно - особенно впечатляло авторство "Студенты-выпускники". Я прямо чуть не прослезилась, представляя как ночами, долгими и бессонными, перед государственными экзаменами по неизвестному всем маркетингу, эти несчастные передавали друг другу нитки и шили-штопали свое воззвание к будущим поколениям. Моя кафедра называлась скромно "Страноведение". Скромно и политически грамотно. А вдруг завтра все вернется и будет вас и Россия, и Украина, и Белоруссия. Национализм - это грех. Всем известно. Для пущей важности в название кафедры не хватало второй буквы "н", но актуальность этого подсознательного замечания я оценила чуть позже.
- Здравствуйте, - я приоткрыла застекленную дверь и уставилась на человека, который скорее всего стоял тут на стреме. Приключения начались!
- Кто? - лаконично спросил он, озираясь по сторонам. Видимо - в поисках банды, которую я должны была привести с собой. Не думаю, что слава о моих подвигах докатилась и сюда. Но все же - чертовски приятно...
- Я - Надя Крылова, Надежда Викторовна. Буду с Вами работать. Позвольте.
Черты лица милого странника немного разгладились, глаза потускнели, а лоб стал похож на плохо размятый пластилин.
- Если у Вас есть паспорт, то я - Виталий Николаевич. Ассистент. Будущий кандидат наук. Ныне дежурный по кафедре, - он протянул мне потную ладонь, которой я демонстративно побрезговала, нырнув в необъятную сумку в поисках паспорта.
- Устраивает? - спросила я, повертев у него перед носом принципиально не обмененной краснокожей паспортиной, которая была мне дорога хотя бы из-за вкладыша в графе "семейное положение".
- Вполне, - кивнул Виталий Николаевич чуть виновато. У нас тут нездоровая обстановка. Прямо скажем - криминальная обстановка. Приходится соблюдать конспирацию.
- И за это доплачивают? - поинтересовалась я.
- Нет, что Вы. Мы зарабатываем деньги совсем другим способом, ответил Виталий и почему-то смутился.
Я посмотрела на него повнимательнее, продвинувшись от двери к окну. Так сказать - к дневному свету. Который, по мнению косметологов, лучше всего пририсовывал достоинства и недостатки внешнего облика. Виталий Николаевич был невысоким, лысеющим гражданином, решившим отпустить ежик хотя бы на бороде. Глубоко посаженные синие глаза выдавали в нем забитого интеллектуала, а впалая грудь свидетельствовала о неправильном питании, возможно - перенесенном рахите. Так или иначе, он не дотягивал до образа гея - одиночки, широко рекламируемого нашим телевидением. Я хотела бы надеяться, что поняла его неверно. Иначе мне нужно было срочно бежать отсюда. Бежать, пока моя трудовая книжка не упала в недра этого престижного борделя.
- Каким образом? - тихо спросила я.
- Сессией, - прошептал он и приложил палец к губам.
Я вздохнула спокойно и поделилась с ним заранее отрепетированной улыбкой, годящейся даже для королевы в изгнании.
- А к чему тогда такие меры предосторожности? - я слегка тряхнула волосами и присела на краешек стула, не дожидаясь особого приглашения.
- Это у нас местное. Внутреннее. Сейчас Мишин придет. Заведующий Мишин. И он все Вам объяснит. Может, пока чайку? А паспорт не прячьте. Не надо, - засуетился он, проследив за моей нежной попыткой снова нырнуть в сумку.
- Давайте чайку, - любезно согласилась я. И обвела взглядом помещение. Белые обои, пластиковые окна и вертикальные жалюзи свидетельствовали о росте академического благосостояния, о чем, я, впрочем, и так догадывалась. А вот столы можно и заменить - кривокосоколенно стоящие, с лопнувшим лаком, они олицетворяли и все худшее, от чего мы дружно решили отказаться. В правом углу висела календарная репродукция иконы Божьей матери, заботливо укутанная рушником, напротив - деревянный стенд с красными бумажными буквами, сложенными в магическую логорамму "График исполнительности". Я пожала плечами и решила не задавать глупых вопросов.
Мишин вошел на кафедру вместе со звонком. Он суетливо осмотрел комнату, меня, Виталия Николаевича, сел за стол, зачесал седые волосы и спросил:
- Ну?
- Никаких происшествий, - отрапортовал Виталий.
- А это-то и плохо. Затишье перед бурей. Темная ночь перед рассветом. М-да. А?..
- Крылова, - отрекомендовалась я. - Вам должны были звонить по поводу работы.
- М-, - снова задумчиво протянул он и почесал за ухом. Уши у него, надо сказать, были выдающиеся и отстояли от головы под углом девяносто градусов. Если бы он был птицей, то мог бы летать. Без помощи крыльев. М-да. И что Вы умеете делать?
Он вперил в меня два обесцвеченных временем глаза и вполне дружелюбно улыбнулся. Может быть новое поколение и выбирает пепси, но старое предпочитает пробки, которые и использует, чтобы, вставить себе зубы. Ах, я могла бы дать ему адресок, где из его улыбки сделали бы голливудское диво.
- Что Вы умеете делать? - снова спросил он, явно недовольный паузой.
Я решила проявить лояльность и не сообщать ему обо всех моих способностях и навыках. В конце концов - обо мне договаривались. И, кажется, не мыть здесь полы.
- Я - филолог. Разбираюсь в современной литературе. Диплом писала по американцам девятнадцатого века. Немного говорю по-английски.
- В нашей стране это Вам не понадобится.
- Что ж, вполне возможно. С нашими способностями - мы лучше подождем, пока мир выучит русский.
- Хорошо. Я могу Вам дать четверть ставочки для начала. По культурологии. Но работать придется на ноль-семьдесят пять. Иначе - не получится.
Интересная выходит картинка - приходит женщина по нужде, а её тут-же обдирают. Правда, для бедной я слишком вызывающе одета. Последний набег на полутурецкий магазин "Тарас" скушал мои сбережения, но того стоил. Мой ярко красный костюм отлично гармонировал с падающей листвой. Но Мишина раздражал. Я, пожалуй, явилась его воображению в виде лозунга "грабь награбленное".
- Вы согласны? - он наклонил голову и посмотрел на меня участливо. Палач любит свою жертву. А жертва - палача. Вот почему у нас такая любовь с государством.
- Нет.
- Напрасно. Вы должны понимать ситуацию. В нашем заведении работают многие уважаемые люди. Они пишут здесь диссертации, получают звания. Но у них так много забот. О нас с Вами, между прочим. Фамилия Удочкин Вам что-нибудь говорит?
- Олигофренка - не я, дебилка - тоже не я. Вам, например, что-нибудь говорит фамилия городского головы?
- А Сливятин? Слышали, надеюсь? Так вот, он тоже числится на нашей кафедре.
Сливятина я знала слишком хорошо. Он заведовал приватизацией и был большим другом моей последней семьи. Я просто не думала, что теперь он ещё и залезет в мой карман.
- Ну, хорошо. Я буду за них работать. А за деньгами ходить в их приемные. Так устроит?
- Мне кажется, Вы не хотите получить это место. Вы ведете себя слишком вызывающе.
Пожалуй, он и прав. Никак не могу привыкнуть к своему новому состоянию. Гордыня, как дрожжевое тесто, прет из меня, как только я попадаю в какие-нибудь слишком теплые объятия.
- Я хочу получить это место. Действительно хочу. Я даже буду писать за них методички.
- Хорошо. Хорошо. Меня зовут Владимир Сергеевич.
Отличное имя - теперь всех моих шефов зовут Вовами. Судьба коммунизма сделала круг и замкнулась на мне.
- Надежда Викторовна. Очень приятно, - я приподняла облегченный спортом зад от стула и сделала некое подобие книксена. Владимир Сергеевич остался доволен. Он даже причмокнул зубами.
- Пишите заявление. Сейчас соберутся наши дамы и мы посвятим Вас в наши проблемы. Сразу определитесь с дежурствами . У нас очень неспокойно.
- Противопехотные мины? - поинтересовалась я, но была погребена под обломками стула, который неожиданно почил в бозе, не предупредив родных и близких.
- Ну вот. Диверсия, - выдохнул Владимир Сергеевич и радостно потер руки.
Мне говорили, что свой творческий путь армейского запевалы он закончил в звании полковника. Долгое время жил в Казахстане. Был непритязателен, но обязателен. Он даже защитил диссертацию "Коммунистическая партия организатор вооруженных сил Средней Азии и Казахстана в 1953 - 1964 годах". В академия пришел из здания - в смысле из института марксизма-ленинизма, где все это собственно и происходило. Армейская выправка и взгляд на проблему чувствовались во всех его манерах. Но, по крайней мере, он знал, чего хочет.
- Где вы были, девочки. Звонок уже десять минут как? - шеф сдвинул брови и яростно наморщил лоб.
На кафедру явились три девицы. Причем только одна из них могла что-то обещать царю Салтану, потому как была детородного возраста. Две другие девочками считались только при большом приближении к Мишину. И почему я такая злая?
- Это Таня, наша лаборантка, - Мишин ткнул длинным указательным пальцем в спину самой юной участнице событий. Она звонко рассмеялась, явила миру ямочки на щечках, тряхнула кудрями отросшей химии и пропищала детским голоском: "Ой, зачем Вы щиплитесь?"
Дамы переглянулись и прыснули.
- Анна Семеновна, - пробасила высокая, подтянутая женщина, рядом с которой я в своем красном костюме почувствовала себя побирушкой. Впрочем, мне всегда не хватало умения приспосабливаться к обстоятельствам.
- Татьяна Ивановна, можно - Таня, - приветливо сказала другая.
- И все же лучше - Татьяна Ивановна, - уточнила Анна и смерила меня взглядом, одновременно сочетавшим в себе сантиметр, напольные весы и кассовый аппарат.
- Инны Константиновны сегодня не будет, - заявил Мишин. - Надежда Викторовна познакомится с ней завтра!
- Так может отменим стрельбы? - тихо спросил Виталий.
- Давайте правда перенесем. У нас сегодня такое событие, - Татьяна и Анна переглянулись и продемонстрировали мне срок и размер своей дружбы. Похоже было - они знали друг друга со школьной скамьи.
- Это как это не будем? Это почему это не будем? А чем это кончится, вы знаете? - возмутился Мишин.
Я решила не реагировать. Ни на "диверсии", ни на "стрельбы", ни на "чем это кончится". Каждый коллектив так или вырабатывает свой язык общения, который любому чужаку может показаться кодом - шифровкой американского дурдома. Я пришла сюда работать, а стало быть - принять местные правила игры. Даже если они мне не нравятся.
На смоле Мишина зазвонил телефон. Он вскочил и снял трубку. Сейчас все так перемешалось - может быть это аппарат правительственной связи. Тогда понятна и эта вытяжка, и это односложное сухое, но исполнительное "да", "да-да".
Жизнь участников собрания, между тем, шла своим чередом. Народ разбился по интересам и вкушал паузу с наслаждением. Задорная немножко рыженькая Танечка пыталась подслушать, о чем говорят Анна с Татьяной, я тоже. Но обе мы были вынуждены внимать глубокомысленному замечанию Виталия Николаевича.
- А в свободное от занятий время я пишу пьесы и ставлю спектакли. Вот, например, сейчас "Собаки и постели в неорганизованном пространстве трубадуров". Звучит? А как отыгрывается. Загораются руки и на этом фоне сверху падает тяжелый звонкий предмет.
- Кастрюля? - Танечка прыснула в кулачок, приглашая Виталия обидеться и замолчать.
- Кастрюля? Может быть и кастрюля как символ вселенского варева. Да, скорее всего это будет именно кастрюля. Спасибо, - Виталий галантно поклонился и ножки стула под ним подозрительно скрипнули.
Мишин прикрыл трубку ладонью и шепотом скомандовал: "Всем проверить прочность седалищных мест".
- Вот Надежда Викторовна уже упала сегодня, - добавил огорченный невниманием Виталий Николаевич.
Анна Семеновна и Татьяна Ивановна с интересом посмотрели в мою сторону. Ожидали, что я поделюсь впечатлениями? Странноведение какое-то право слово.
- Не переживайте, - улыбнулась Анна широко и искренне. - И не обращайте внимания. Мы недавно отделились от кафедры СГД.
- Социально - гуманитарных дисциплин, - вставила Татьяна.
- Да, и они отдали нам, естественно, всю рухлядь. Кое - что ломается. А некоторым кажется, что нас хотят вернуть обратно или объявить несостоятельными. Война, одним словом.
- Ходят, проверяют наши документы. Протоколы собраний, индивидуальный планы. Мы этими бумагами - во, с головой накрылись. А Вас что тут предлагают читать?
- Культуру вроде, - неуверенно ответила я, понимая что у кого-то изо рта сейчас будут доставать кусок хлеба. И если сей процесс произведется моей рукой, то спасти меня от укусов может только хороший доктор. И главное, я почувствовала, как не привыкла и не умею быть одинокой, незамужней женщиной.
- Да там почти полторы ставки болтается. Поле не пахано, - засмеялась Анна.
- Нюра, ну что ты пошлости всякие говоришь? - Татьяна виновато засмущалась и отвернулась к окну.
- А чего и пошлости. Поле не пахано, баба - не трахана. Птицы давно перестали нестись.
- Виталий Николаевич, как Вам сей опус? - Анна Семеновна лукаво и смиренно. Я бы тоже хотела так достойно стареть, чтобы мудрость и кошелек сочетались в моем облике, а лучше - повлияли хотя бы косвенным образом на умственные процессы. Мне нравилась Анна Семеновна, хотя я не рискнула бы выбрать её в подружки. Просто неохота быть фоном.
Мишин, наконец, закончил вколачивание своих "да" в серенький мертвенький аппарат, потер виски и обратился к нам с речью.
- В здании академии подложена бомба. Только что звонили в мэрию и в милицию. Сей хулиганский акт нельзя списывать на баловство студентов. Предполагается, что повышение террористического фона ("Оказывается, в нашем городе есть и такой. Вот оно в чем дело, - подумала я) связано с прибытием нашего знатного земляка, борца за свободу совести, узника слова Наума Чаплинского . Который, разумеется, сразу же изъявил желание посетить вновь открывшийся ВУЗ.
- Тем более, что он тут совсем недалеко жил, - уточнила Татьяна Ивановна.
- Просто рядом, - согласилась Анна Семеновна и как-то понимающе, даже слишком понимающе улыбнулась. Я на всякий пожарный поддернула юбку.
- Я рад, что вы были с ним знакомы. Это делает честь и преимущество нашей кафедре. Включим этот факт в повестку дня и продолжим заседание. До взрыва осталось около тридцати минут. Думаю - уложимся.
- А что - эвакуироваться не просили? Может возглавить студенство - в организованном порядке? - пропищала Танечка.
- Этим займется деканат. Тридцать минут - это не только время. Это расстояние, которое отделяет нас от безопасного места с одной стороны, и от кафедры СГД - с другой.
А не пора ли моему новому шефу на пенсию? И с одной, и с другой стороны для общества из этого факта прорисовывалась одна сплошная польза. С таким опытом и нерастраченным пылом он вполне смог бы возродить в школе "Зарницы". Если ему, конечно, доверят детей. После нашей смерти под обломками здания. В том, что Мишин спасется, я почему-то не сомневалась.
- А давайте на воздухе, на свеженькой? А? - хорошая мысль родилась у Татьяны старшей. Теперь и она уже казалась мне красивой - правильные черты лица, худенькая, чуть тронутая косметикой кожа, застывшие в каком - то давнем веселье глаза. Все в ней было прекрасною Главное - мысли. Мыслищи просто.
- Нет, вскричал вдруг Владимир Сергеевич и, вскочив со стула, заносился по комнате, как ужаленный. - Нет! Сколько можно препираться! Обсудим и выйдем. Через серный ход. Я отвечаю за вашу безопасность. Нет! Нет! И ещё раз нет! И вообще давно подозревал вас всех к тайной склонности все вернуть. Хотите под крыло этих неучей? Проректорской опеки захотелось. Но пока я здесь начальник...
- Это записывать? В протокол? Или начинать как обычно? - Спросила лаборантка, видимо смирившаяся с возможностью быть навеки соединенной с академическими стенами.
- Никаких протоколов, - Мишин достал из нагрудного кармана очки, протер их плюшевой тряпочкой и немного успокоился. Даже улыбнулся. - Очень трудно работать с женщинами. Невозможно.
Бедный Виталий Николаевич сделал вид, что всецело пребывает в неограниченном пространстве трубадуров. В том самом пространстве, где половые и национальные различия не так уж в сущности и важны.
- Итак, одна за другой на нашей кафедре совершаются бесконечные диверсии. Я не буду говорить о пропаже двух пачек бумаги.
- Мы извели её на постановления, - пискнула Таня и была пришпилена к месту бронебойным взглядом отставного полковника.
- Я не буду говорить о перегорании у нас лампочек. Но стали случаться вещи вопиющие и требующие немедленного реагирования.
- Ракет, - почему - то вставила я.
Сегодня у меня было просто замечательно с военной терминологией. Противопехотные мины, ракеты немедленного реагирования. Еще я знала "магнум", "калашников" и "вальтер". Но до личного оружия дело, кажется, не дошло, хотя и активно двигалось.
- У нас стали ломаться столы и стулья. По два - три на день. Лак пошел пупырышками, местами слез совсем. Раз в неделю я получаю подметные письма, которые немедленно регистрирую в канцелярии. С содержанием вы, надеюсь, ознакомлены.
Анна Семеновна наклонилась ко мне и прошептала: "Студенты пишут "Долой историю предпринимательства". А Мишин этот предмет читает. Получается личное оскорбление с далеко идущими выводами. Ничего страшного. Вы слушайте, потом расскажите. Нам с Татьяной нужно кое-что обсудить." Из маленькой лакированной сумочки фирмы "Булгачи", подделка под которую даже в хороший день стоила около ста долларов, она достала сумасшедшей прозрачности носовой платок и хороший блокнот в кожаном переплете. Потом сделала умные, слегка подобострастные глаза, и принялась что-то усердно писать. Выходило как бы конспектировать. Мишин остался удовлетворенным и на мой бандитский выпад внимания не обратил.
- Какие будут предложения, кроме дежурства на кафедре, организованного по моей инициативе?
Все молчали. А часы тикали. Весьма недвусмысленно намекая, что пора бы с чистой совестью и на свободу. А не то... Комплекс отличницы спасительницы пробудился во мне от летаргического сна и я по ученически подняла руку.
- Слушаю Вас, - удовлетворенно кивнул Мишин.
- А чего они от нас добиваются?
- Я рад, что Вы так быстро отождествили себя с нашим маленьким, но дружным коллективом, - Владимир Сергеевич хмыкнул и задержал взгляд на моей коленке. Да, этот стрелок промаху не даст. И на "Зарницу" ему, пожалуй, ещё рано. Я бы такому свою Аньку не доверила бы. - Они хотят нас вернуть. Мы только второй семестр работаем отдельно. За это время добились определенных успехов. Инна Константиновна вообще пишет докторскую. Но СГД, во главе с Маракой - Вы с ним ещё познакомитесь - желают, во что бы то ни стало, нас расформировать, опорочить и снова взять под свое крыло.
- Опороченными? - спросила я, совершенно не понимая, зачем кому - то люди с дурной репутацией.
- Черного кобеля не отмоешь добела, - заявила Анна Семеновна и быстро придвинула блокнот Татьяне. Это способ ведения переговоров известен каждой женщине со студенческих лет. Главное - быть все время в курсе и удачно вворачивать фразы. А чем заняты твои мозги - кобелем или зловредной кафедрой СГД - это совершенно никого не волнует.
- Грубо, но точно. Именно так, - похвалил Мишин Анну и добавил. - Мы будем бороться. Мы будем сражаться за свою независимость.
Странно. Вроде бы кончился парад суверенитетов, притихло даже в Нагорном Карабахе, а здесь в тихом славянском городке - независимость. Я, пожалуй, встану под знамена Мишина. Именно независимость - это то, чего мне так не хватало в жизни.
- И что надо делать, - живо поинтересовалась я, уже влюбленная в перспективы своей будущей работы. Напрасно мама надеялась, что я остепенюсь - получу звание или должность. Но, впрочем, звание - может быть. Лейтенанта недействующей армии спасения.
- Мы должны разработать четкий стратегический план. Во-первых, стулья, - для военного положения он мыслил вполне логично. Здраво даже. По-хозяйски.
- Поэтому сейчас, когда здание освободится от трусов и предателей, мы пройдем к ним и заберем то, что принадлежит нам по праву. Обменяем.
- А нас не посадят? - усмехнулась Татьяна Ивановна, отмечая в Аннином блокноте понравившиеся ей мысли.
- Так не на что, - хихикнула лаборантка.
- Девочки, это все слишком серьезно. Во-вторых, я предлагаю провести графологическую экспертизу. Но будет лучше, если инициатива будет исходить не от меня лично, а от кафедры. Выявить и наказать виновного.
- Расстрелять! - предложила я, мысленно примеривая пилотку.
Но Мишин не сдавался и продолжал глаголить: "Мы также не должны подавать вида, что догадались об их злонамеренных планах. Мы - разведчики в тылу врага. Поэтому здороваться, беседовать и консультироваться с целью обеспечения меня информацией разрешаю".
Нет, определенно, мне здесь нравилось. Весело. С изыском. Люди приятные во всех отношениях. И не заставляют рыть окопы. Пока.
- Владимир Сергеевич, - лаборантка Таня озабоченно нахмурила носик, давайте лучше заполним планы. И с нагрузкой надо что-то решать.
- Вот Надежда Викторовна этим и займется.
Так, на передовую меня, кажется, не брали. Решили держать в обозе. Испытывать и настаивать. Как хорошее вино со ста граммами тротила. Жаль - в тылу до генерала не дослужишься. Зато и больной на голову не прослывешь.
- И последнее, - начал Мишин, а по кафедре разнесся вздох облегчения, по разрушительной силе равный цунами. - И последнее. Я так понял, что приезд Наума Чаплинского для многих из вас - личная проблема.
- Почему сразу проблема? - встрепенулась сразу Татьяна Ивановна и нервно передернула плечами. - Просто мы давно знакомы. Вместе учились.
- Да что вы! Вот наша козырная карта на топографическом плане! восхитился Мишин. - Поручаю вам организовать встречу с нашим земляком в стенах академии, лучше, конечно, конференцию, но боюсь, мы не успеем подготовиться. Вот это можно записать в протокол.
- Но..., - начала было Татьяна Ивановна.
- Что "но"? Вы дорожите местом? Вы думаете о своих перспективах стать доцентом?
Я втянула голову в плечи и поняла, что слишком долго прожила на другой планете, где было очень беззаботно, где не сражались за кусок хлеба и не ступали по шатким ступеням служебной лестницы. Я была спящей царевной, которая прикемарила в славные застойные, а проснулась, когда надежды на коммунизм иссякли окончательно и бесповоротно. Обидно, что меня так долго никто не будил. Или сомнамбулам не место в рыночной экономике.
- Доцентом в сорок восемь лет? - усмехнулась Анна Сергеевна. - С двенадцатого раза? Владимир Сергеевич, это несерьезно. Если Наум согласится - мы его приведем, но в протокол нас, пожалуйста, не вписывайте. Не стоит.
Мишин удрученно покачал головой и посмотрел на часы. Как по мне, то рвануть должно было с минуты на минуту. Но мое внутреннее время распоряжалось солнцем по своему усмотрению и часто ставило меня в неловкие ситуации. Однако на скрипящем стуле заерзал и Виталий Николаевич.
- А вдруг они подпиливают нам ножки? - вдруг спросил Мишин. - Вы, наверное, идите, а я ещё поколдую над докладной.
От его благородства хотелось даже плакать. Жаль только, что я не знала, где здесь черный выход. А прыгать с третьего этажа как-то и не солидно.
Анна Семеновна легко поднялась, сбросила переписку в сумочку и подошла к зеркалу. Неужели будет красить губы? Фи, какая пошлость. Ра-зо-ча-ро-ва-на. Но, нет. Она лишь притронулась к волосам и раздался подозрительный треск. Мишин насторожился, Виталий Николаевич беспомощно вжался в стул, Танечка испуганно хлопнула глазами.
- Татьяна, - настороженно позвала Анна Семеновна. - Должок.
Треск усиливался, на кафедре явно запахло жаренным. Громогласное мишинское "ложись" и причитающее танечкино "досиделись" прозвучали одновременно.
- Ложись, - снова скомандовал шеф.
А и что - мы люди не гордые. Даром, что костюмчик новый. Я упала на пол и закрыла голову руками. В ноги мне уперлись нечищеные ботинки Виталия Николаевича. Воцарилась спасительная тишина, нарушаемая поскрипыванием половиц, по которым по-пластунски в нашу с Танечкой сторону полз Мишин. "Что это вы, девочки", - засуетилась присевшая от испуга Татьяна Ивановна. "Лежать всем", - прошептал Мишин и накрыл меня своим телом. Я только успела подумать о том, что учения по ГО приносят некоторым большую радость, как прогремел оглушительный, катастрофический, полуатомный взрыв.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Старший следователь городской прокуратуры Дмитрий Савельевич Тошкин любил осень. Вслед за Пушкиным, и потому что летом было жарко. Осенью Тошкин становился романтиком, ему казалось, что горячечный город выздоравливает с тем, чтобы мягко войти в холода. В хоккейный сезон. Поближе к телевизору. Осенью в городе становилось спокойнее - раздобревшие за отпуск горожане ещё не подсчитывали убытков, мало стремились на митинг лихорадочно заготавливали на зиму картошку.
Но этой осенью Надежда решительно отказала ему. А любовь почему-то нет. Выходило одно сплошное мучение, причин которого старший следователь не видел, а потому терзался ещё больше. Отказала. Не из-за фамилии, не из-за должности, не из-за несходства по принципиальным вопросам обустройства дальнейшей жизни. А просто так. Не навсегда. А на пока. Женщины - чудные люди. Да и люди ли? Зачем делать сложным то , что проще простого? Она сказала: "Будем дружить душой и телом!" Так почему не жениться? И что за дружба, кому за тридцать? И почему семь раз брачный обет давать было можно, а восемь уже нельзя?
Бред.
Подобный бред Тошкин заметил и в окружающей среде. Он разлился по городу и сконцентрировался в средствах массовой информации, к которым Тошкин теперь стал относится с большим недоверием. А как иначе, если убитый в прошлом году мафиози вдруг сделался национальным героем, пострадавшим от рук тех, кому плевать на Родину. Фильм об этом герое, которого Тошкин самолично допрашивал по поводу грандиозной перестрелки на площади, теперь крутили по всем местным каналам, сопровождая показ "этапов славного пути" слезными трагическими комментариями. Ведь бред? Которому есть ещё и другое название - не нашего ума дело. Если из обычного грабителя - гопстопника Котовского сделали героя революции, то чем хуже нынешние времена? Разве человечеству хорошо, когда совсем не о ком сложить легенду? Правда, кандидатуру можно поискать и подостойнее. А так - какие времена, такие боги.
Дмитрий Савельевич стал ощущать некое несоответствие собственного образа и нынешних правил игры. Получалось, что настоящие деньги можно было получать только обходными путями. Только - минуя закон. И его лично. Иногда приглашали поучаствовать. Несогласие воспринималось подозрительно и насмешливо. Быть честным и принципиальным значило слыть дураком. Быть умным - значило присоединиться ко всем тем, кого он отправил в места не столь отдаленные, Получалось, что он - Дмитрий Савельевич - полностью вписывался в формулу - трусливый, честный и влюбленный, Хотя в детской сказке она звучала как-то по другому,
Да, нынешняя осень не удовлетворяла. Она насмешливо щурилась солнечным лучом и грела воздух специфическим весенним призывом. Народ шалел, а Тошкин тосковал и ждал, когда начнут жечь листья. Когда начнут жечь листья, все будет хорошо.
Пыль на столе мешала ему сосредоточиться, но вытирать её несолидно, А скандалить с уборщицей - тем более. Тошкин отложил бумаги и стал рисовать узоры, припоминая свой последний разговор с Надеждой.
- Ты нудный и черствый, - заявила она.
- Почему? - Тошкин даже обиделся. Он был не согласен. Хорошее чувство юмора позволило ему целый сезон быть капитаном факультетской команды КВН.
- Почему? - снова спросил он.
- Потому что спрашиваешь!
Мама сказала Тошкину, что женщины устроены иначе. Разницу в психологиях он всегда учитывал в работе с подследственными. Но Надины заявления всегда находились за пределами всякой логики. Мама, в принципе, тоже. Она сказала, что Надя его просто не любит. Но стесняется его обидеть. Мама вздыхала и делала ошеломительный по своей глупости вывод: "Она - очень честный и порядочный человек". Бред - точно. Идиотизм какой - то. И стоило ли этим так сильно забивать голову, когда претенденток на перспективного прокурора в этом городе было хоть отбавляй. В субботу снова будут смотрины, и снова засидевшаяся в периоде междумужья девица начнет томно рассказывать ему о сложностях своей семейной жизни. Дмитрий Савельевич Тошкин - флагман гормональной перестройки всех незамужних женщин района. Ура!
- Может быть, ты все-таки подумаешь? Хорошенько и спокойно? - спросил тогда Тошкин у Нади.
- Я думаю. Я только об этом и думаю. Постоянно. Когда не думаю о деньгах и о том, какая я несчастная. И еще, когда я не думаю о том, что мне совершенно нечего носить.
Странное дело - только за десять последних встреч Надя сменила двенадцать нарядов. Дважды они попадали под дождь и заходили к ней переодеваться.
- Ты нарочно хочешь казаться злобной дурочкой, - рассердился Тошкин.
- Доброй. Каковой в действительности и являюсь.
И что она сделала в этот момент? Еще раз подтвердила свою легендарную ненормальность. Вот и все. Это о ней нужно снимать рекламные ролики зритель будет рыдать у телевизора, а не бегать за бутылкой в ближайший ларек, чтобы, раздавив её, убить соседа топором. Надя была бы самым лучшим мексиканским сериалом страны. - Она расплакалась.
Тошкин пожал плечами, скривил губы, вытер остатки пыли ладонью и подвинул к себе кипу бумаг. "Работа у нас такая", - к месту напелось ему. Нужно было готовить итоговую сводку за квартал. Лучше в двух вариантах. По правде и по совести. Потому что, если только по совести, то гнать их всех следует. Немедленно, навсегда и безо всякого выходного пособия. Тошкин потер виски и решил научиться соответствовать обстоятельствам.
Телефон зазвонил, как всегда, вовремя.
- Да, слушаю Вас, - раздраженно рявкнул Дмитрий Савельевич.
- Митя, в чем дело? - бархатный голос шефа в секунду напомнил о нафталиновых правилах субординации. Тошкин сразу подумал о неприятностях, которые мог сулить этот ранний неуместный звонок. - Митя, ты не в духе. Тогда я тебе добавлю. Хуже не будет. Слышишь?
- Весь - внимание, - Тошкин уткнулся носом в справку, пытаясь понять, почему раскрытое бытовое убийство на кухне было квалифицировано как "организация террористического акта".
- В город приехал кошелек, - усмехнулся шеф.
- И его уже украли? - осведомился Дмитрий Савельевич.
- Да ты там слушаешь или спишь? В город приехал человек - кошелек. Знаешь, как в песне поется - человек-свисток. Это не про нас с тобой. Ну, понял? Кошелек. На двух ногах, местного производства с иностранным гражданством и богатейшими возможностями. Есть вариант долгосрочной благотворительности.
- Что, и прокуратура будет просить?
- У него допросишься. Он же пострадавший на почве власти. Диссидент. И вообще, Тошкин, что-то ты мне не нравишься. Вопросы задаешь. Не выслушиваешь. А ну-ка , давай-ка, откладывай там свои бумажки.
- Прошу меня простить, - Тошкин вздохнул и печально посмотрел на то, что уже не скоро станет аналитической сводкой. И возможно - на этом столе не станет совсем. Оно к лучшему - липа - дерево хорошее, но дубом жить надежнее.
- В общем, так: есть пожелание, чтобы с ним ничего не случилось. Паренек к нему приставлен ещё в столице. Но всякое может быть - он тут учился. Друзей-подружек - тьма-тьмущая. Отец похоронен на Григорьевском. Зовут - Наум Чаплинский. Кадр ещё тот. Приехал поездом. В отпуск. К нам - в отпуск. Слушай, может у нас тут смог какой-то лечебный открыли? А мы и не знаем.
Тошкин обозначил участие в шутке и хмыкнул.
- Теперь-то чего молчишь? - спросил шеф, ехидно посмеиваясь.
- Жду дальнейших указаний, так как не понимаю своего места в деле охраны высокого гостя.
- Твое дело маленькое, но очень деликатное. Будешь пастухом координатором. И не спрашивай, почему ты. Так надо. Ты властям нравишься. Они хотят ясности и надежности. Поэтому все несчастные случаи, убийства и лишения - регистрировать и проверять. Телефон прослушивать, переписку перлюстрировать. Это не по нашему ведомству, но нос сунуть - обязательно. И профилактика террористических актов. Один уже наметился. Бомба в академии управления.
Тошкин покрылся холодным потом. Бомба и Надя, устраивающаяся на работу - это как раз то, что нужно, чтобы снова попасть в историю. Дмитрий Савельевич вытер лоб и расправил плечи. А что - хорошие времена. Героические. В каждую минуту можно совершить подвиг. Только хотелось бы, чтобы мир спасенный об этом помнил.
- Ну бомба - глупости скорее всего. Там у ректора шестидесятилетие намечается. Наверное, детки шутки шутят. Хотя... Ты понял, Дмитрий Савельевич? Вопросы есть?
- Есть, а как-же. Слежка - то зачем? И с кем связь держать?
- Со мной. К вечеру об обстановке доложишь. Слухи я сам соберу. Главное, чтобы это Чаплинский кому надо деньги отдал. А то выходки у него, прямо скажем - народнические. Ну, я на тебя надеюсь, - шеф дал отбой, оставив Тошкина на старте перед очередным прыжком в вечность.
Дмитрий Савельевич повертел в руках трубку и быстро набрал номер.
- Беспокоит городская прокуратура. Что там в академии бизнеса и менеджмента и черте там чего?
- Да порядок, эвакуировались. Пока тихо. Но срок ультиматума ещё не истек.
- Подозреваемые есть? - осторожно поинтересовался Тошкин, ожидая услышать вполне привычную историю о женщине, решившей взорвать устои общества, образования и всяких моральных ценностей. В научной литературе это, кажется, называется "комплекс камикадзе". А может быть, и в научно популярной.
- Звонил мужчина. Скворец. А так - никаких подозрений на сей момент не имеем.
- Ладно, бахнет - звоните.
"Переписку - перлюстрировать". Тошкину понравилось выражение. Допотопное, фундаментальное, она прекрасно искажало истинный смысл процесса. Процесса всовывания своего носа в чужие дела. Интересно только, кто ему будет писать. Впрочем, такие случаи были. Но они касались исключительно звездных мальчиков, которым обезумевшие девицы отправляли послания на чем угодно и как угодно. Последний раз певческой бригаде из Москвы прислали пачку патронов, исцарапанных сопливыми признаниями. Технический прогресс самым существенным образом затронул отношения полов. Может быть, признаться Надежде в любви по факсу? Едва ли она это оценит.
Тошкин снова пробежал пальцами по цифрам.
- Шеф, простите, а в какой гостинице мы остановились?
- По последним данным - в "Дружбе". Ну, а где еще? Давай работай. Мне некогда.
Тошкин уныло почесал в носу. С утра ему было тоже некогда - работа требовала немедленной отдачи, и охотничий азарт бумажного свойства пронизывал, как холодный осенний ветер. "Хорошо еще, если это не Надя взорвала академию. С неё станется," - подумал Дмитрий Савельевич и решительно потянулся к плащу, который делал из него человека солидного и сопричастного. Похожего на тех, кто ездит в иностранных машинах.
До гостиницы "Дружба" нужно было добираться тремя видами транспорта. Потом ещё немножко идти пешком. Потом стоять на проходной и чуть не заказывать пропуск. Хозяином гостиницы был почивший в бозе и пулеметной очереди авторитет по кличке Черный. Ныне отель как - бы принадлежал городу, а скорее - группировке, которая город доила и его же кормила. По долгу службы следовало бы вникнуть. Но зачем? Чтобы послать восторженное письмо президенту: "Спасибо, что мы так срослись с вами, что даже сиамские близнецы теперь стали отказываться от операции. Народ и мафия едины. Ура!" Тошкин брезговал лезть не в свое дело и получать за это по носу. Но шеф упрямо раскатывал перед ним ковровые дорожки карьеры, где действовали старые правила: "Кто не с нами, тот против нас".
"Дружба" походила на особнячок времен Парижской Коммуны, взятия Очакова и монголо-татарского нашествия, которого по последним данным не было вовсе. Строился он, наверное, как землянка, но склонность к старине и авангарду, присущая многим его хозяевам, довела строение до абсолютного ступора в три этажа с бетонными покрытиями, пуленепробиваемыми стеклами и нежной мемориальной доской "Здесь останавливался поэт Маяковский". Охранники на доску обижались и считали её обидной заманкой сказано остановился и поет. Так почему не поет. Маяковский, видевший плачущего большевика, практически никому уже не был интересен. Не то что Чаплинский, которого следовало пасти, любить, холить, нежить и лелеять. По принципу лучше поздно, чем никогда.
Личность Чаплинского казалась Дмитрию Савельевиче подозрительной. И непонятной - если тебе дали по шее, не возвращайся показывать кулаки. В любовь к родине защитник законности уже давно не верил. В такую - не верил. Потому Родину - или любишь всякую и терпишь, или не любишь вообще. По этой логике у Наума Чаплинского тут явно были совсем другие, не ностальгические дела. И шеф - профессионал в этом вопросе прав, как всегда. Только почему подчиненным на голову?
"Он приехал поездом". Глупости - ещё б на "джипе" из Израиля пер! Или с головкой, или с документами у этого диссидента непорядок.
- Старший следователь городской прокуратуры Тошкин, - Дмитрий Савельевич сунул свое удостоверение вежливому портье, который уже полчаса стоял к посетителю спиной и мягко тарахтел в телефонную трубку.
- Занят, две минуты, - не оборачиваясь произнес управляющий номерами.
- Я спешу, будьте любезны, - железно отчеканил Тошкин и приосанился. Хорошо, что мама купила этот плащ. Кто бы мог подумать, что эти шмотки бывают такими уместными.
- Димка, - радостно вскричал вконец изболтавшийся портье, - Димка, Тошкин. Ну надо же - солидол какой.
"Город у нас маленький. Все спим под одним большим одеялом, стоит кому - то шевельнуться, как у кого-то на другом конце обязательно оголится зад", - Тошкину весьма кстати припомнились слова Нади, объясняющей, почему у неё так много знакомых - доброжелателей.
"Дима, узнаешь брата Колю? - А как же, брат Коля. Всю жизнь мечтал встретиться. Искал, не знал где."
Тошкин размял глаза, пожевал губами и позволил себе удивиться. Меньше всего он ожидал встретить здесь своего однокашника, великого теоретика "революционного правопорядка", члена коммунистической партии, гордости вооруженных сил, отличника и спортсмена Колю Гребенщикова.
- И что ты здесь делаешь? - спросил Тошкин.
- И что это у тебя такой еврейский акцент? - разулыбался Коля портье. - Весь город сошел с ума. Наш начальник бурно отращивает пейсы. Команде предложено сделать обрезание. Ты пришел присоединиться? - Коля щурил маленькие темные глаза и ковырялся в ухе, которое напоминало копченый свинячий пятачок.
- Почти, - согласился Тошкин, не зная, радоваться ему или огорчаться. Если и Колька продался этим, то...
- Ну, ясно, - Коля устало вздохнул и выпрямил спину. Таким решительным и виноватым Тошкин помнил его только на экзамене по старославянскому. Юная преподавательница так запала в душу будущему законнику, что вместо отрывка из "Повести временных лет", он разразился длинным татьяниным письмом из "Евгения Онегина". Причем никто почему-то не смеялся.
- У меня здесь дело, - пробормотал Тошкин, удивляясь скупости своих эмоций. - Поручение, задание - как хочешь. Почему бы нам сейчас не выпить за встречу" , - промелькнула усталая, как поздний трамвай, мысль.
- Мы все на работе, - усмехнулся Коля и внимательно посмотрел Тошкину в глаза. Холодный пот неприятно прокатился по спине и принес странное облегчение. "Чем больше нас среди них, тем больше их среди нас". Но формула работала и в варианте наоборот "И ты, Брут, продался большевикам". Тошкин выдержал взгляд и радостно понял осторожный подтверждающий кивок.
- Тогда может выпьем?
- Запросто, - Коля легко нырнул под стойку и вытащил початую бутылку водки национального разлива. - За Наума, в просторечии именуемого Немой? Коля радостно подмигнул и опрокинул в себя полстакана прозрачной жидкости.
Спрашивать о том, как и зачем, Тошкин не решился. Профессиональные секреты - это не фунт изюма. Нужна выдержка, спокойствие и самообладание. Даже если мафия в целом сытая, ручная и прикормленная, она все равно останется мафией. И что ты будешь делать?
- Был у него кто? - легко и непринужденно, свои же люди, поинтересовался Дмитрий Савельевич.
- Сто пятьдесят тысяч человек, если считать с семьями, наемными рабочими и прочими капиталистическими запроданцами, - Коля легко отстранился от стойки и достал две кассеты. - Это звонки. Надо будет поделюсь. Но - ничего интересного. Так - приглашения, пресс-конференции, благотворительные поездки и знакомство с Родиной. И чего ты такой грустный? Меньше хлопот всем.
- Да не скажи. Начались письма. Даже - телеграммы. Одна очень содержательная и приветственная "Бей жидов - спасай Россию".
- И подпись?
- А как же "Твои друзья", - Коля нахмурился и протянул Трошкину аккуратно сложенный вдвое лист бумаги. - Вот это единственное, что меня беспокоит.
- "Тебе будет лучше, если ты встретишься со мной, как можно скорее . Поверь. Лучше не ошибаться. Помнишь "Летел как ангел, упал, как черт". Впрочем, Ваш Иуда такими понятиями не оперирует. Мой номер есть в справочнике. Целую крепко. Адрес тот-же. Не ошибешься." - прочел Тошкин и хлопнул себя по карманам в поисках ручки.
- Третий класс. Вторая четверть. Вот стоит ксерокс. Все, как у больших, - Коля осторожно вытащил бумажку из рук Тошкина и отправился к большой серой машине, которая пятьдесят лет назад могла бы считаться мечтой разведчика, если бы стояла в каждом контролируемом госбезопасностью кабинете. - И что ты об этом думаешь? - спросил Коля, не оборачиваясь.
- Да, похоже, тоже глупости. Старая любовь. Мало ли?
- А почему не позвонить? Ты представляешь - переться в такую даль и оставлять здесь письма.
- Кстати, а кто принес - то? - Дима сделал стойку, решив мигом бежать выслеживать потенциального врага регионального обогащения.
- Меня здесь ещё не было. Так что...Сказали - дама. И судя по почерку - дама.
Коля нахмурился и как - то нежно провел рукой по копии подметного письма.
- Ну, если дама, то все понятно. По телефону ведь можно а) отказать, б)поговорить и не встречаться, в) просто испортить все дело. Чисто женская логика, я бы тоже так поступил, - сообщил Дима и покраснел.
- Ну-ну, наслышаны о твоих подвигах. Молоток, Антошкин, - Коля покровительственно улыбнулся.
- Знаешь, что... - Дима сжал кулаки и очень обиделся, понимая, что ему не придется ими воспользоваться.
- Да не знаю я ничего. Сам такой же дурак. Инвалид детства. С юности. Забыли, проехали, - Коля протянул Тошкину отксеренные письма, ставшие теперь уже документами и подумал о том, что жизнь складывается как - то несправедливо. Вот, к примеру, они с Димой могли стать друзьями, примерными семьянинами и многодетными отцами с героической орденоносной карьерой. А стали... Так, не пришей в ноге рукав. Дурацкие любови, дурацкие задания, дурацкие деньги, если разобраться. Коля уже успел вкусить сладости работы портье в отеле государственного значения. За два дня он стал понимать, что вопрос "слышишь ты?" не требует никакого ответа, а означает угрозу действием, которое вот-вот отразится у тебя на лице; но он перестал понимать, на кой черт ему все это надо. И ему, и Димке.
- Ты помнишь - не леполи, не бяшеть? Помнишь? - Коля спросил так грозно и так настойчиво, что Тошкин потерял равновесие - в том числе и физическое, пошатнулся и представил себя на допросе у Берии.
- Помню, - согласился тот.
- Ну так вот... - Коля вроде разминался, то ли желая, то ли не желая продолжать начатый разговор, который к делу Тошкина никакого отношения не имел. - Ну так вот... - Коля снова открыл рот, но тут в душе его тренькнул мобильный телефон. Он полез за пазуху и с гордостью вытащил переходящее красное знамя своего небедствующего учреждения, которое так часто меняло названия, что для многих оно так и осталось - ЧК.
- Ишь, - Тошкин вяло улыбнулся и посмотрел на часы. В принципе - один звонок в городское управление внутренних дел и он снова может засесть за свою справку, которая теперь стала ему близка, как собственная ветхая рубашка.
Коля деловито удалился в комнату отдыха, не оборачиваясь, не прощаясь и не давая никаких ценных указаний. "Служба", - подумал Дмитрий Савельевич и деловито направился к выходу.
- Гражданин, - понеслось ему вслед. - гражданин. Вы куда? Стоять!!! Димка!
Коля догнал его уже на улице и деловито дернул за рукав. "Стой, сейчас они будут выходить. Хоть посмотришь на это чудо света", - отчаянно зашептал бывший сокурсник, видимо жалея, что трудный разговор так и остался в проекте. Жалея или радуясь.
- Я в газете его рожу видел. Как же - национальный герой. Держись, не подходи. Папашу в гроб загнал. Урод политический, - прошипел Тошкин, прижатый Колей к стеклянной перегородке. - Да ладно, отпусти. Посмотрю.
Тошкин вернулся в холл, сел в низкое кресло, прикрылся журналом "Плейбой" и закурил. Картинки на глянцевой обложке были гораздо интереснее покалеченного еврея, который, видимо, принципиально не пользовался техническим прогрессом для передвижения собственного тела. А зря. Имея такие короткие толстые ножки наверное, трудно ходить по лестницам, ступеньки которых расчитаны на бравых молодцов покойника Черного. Каждому свое. Чаплинский должен знать этот принцип. Дима зло поморщился. Он не любил людей, которые были способны ради идеи предать своих близких. И никакими возвышенными порывами души, и никаким желанием жить по законам совести он не мог оправдать слезы родителей, которые ни в чем не виноваты. Он, Дима, маменькин сынок и большой поклонник Достоевского. Кому не нравится - тот пусть не кушает. А этот Колобок пусть катится по лестнице. Да! Так - то. Есть дела и поважнее. Девицы из "Плейбоя", например. Очень даже например и очень даже ничего. Но не типаж.
- Ой, - Тошкин нервно вскочил с дивана, чем вызвал неодобрительный взгляд охранника. - Ой, Надя! Ой! - он в мгновение ока оказался рядом со стойкой "ресепшен" и толкнул локтем хрустальную вазу по имени "Наум".
- Извините, - пробормотал следователь прокуратуры. - Мне надо срочно позвонить.
- И вы-таки хотите, чтобы я пригласил Вас в свой номер? - заморский гость сощурил глаза и устало покачал головой. - Пресс-конференция будет завтра. Так что...Мне больше ничего не передавали? - спросил он озабоченно.
- Коля, мне надо позвонить! - заорал Тошкин, понимая, что ведет себя как стриптизерша в Мариинской театре.
- Нет, для Вас пока ничего. Вся корреспонденция будет доставлена в номер. Не беспокойтесь, - произнес Коля так, будто всю жизнь тем и занимался, что работал в "Хилтоне", а подрабатывал в "Шератоне" . Он умудрился даже как-то ненавязчиво наклонить голову и создать из себя композицию "слушаюсь, Ваше высочайшее высочество".
- Да дайте же мне, наконец, позвонить, - не выдержал Дима.
Охранник Чаплинского сделал решительный шаг вперед. Ничего хорошего ни городу, ни прокуратуре назревающая потасовка не предвещала. Но Тошкину, опозорившему себя разглядыванием девиц из "Плейбоя", было все равно. Наум пожал плечами, тронул своего парня за локоть и деликатно освободил стойку. "Может он и ничего, - подумал Тошкин и рванул звонить под безжалостный шепот Гребенщикова: "С кем поведешься, от того и наберешься. А говорят. Сумасшествие - вещь не заразная".
- Але, академия бизнеса? Как у вас там дела? Что? Кто я такой? Да вы что?
Коля предусмотрительно нажал на рычаг: "Если ты сейчас пикнешь хоть слово, я напишу на тебя рапорт. Это понятно? Идиот." Дмитрий Савельевич безрадостно выдохнул и согласился. Согласился, что чуть не оплошал. Но впрочем...
- Ты, конечно, можешь его догнать и представиться по всей форме. Ему будет приятно, - заявил Коля, с удовольствием оглядывая отъезжающую машину. - Ладно. Иди ко мне и звони. Что там у тебя в академии? Труп?
- Сплюнь, дурак. Я с работы позвоню. И ты, если что...
- Если что, - Коля многозначительно ухмыльнулся. - Ушел твой поезд, Димыч, насовсем. Как там в театре - а дальше - тишина. Вот так и у нас. Пусть будет тихо.
Тошкин поплелся по тротуару, чувствуя себя совершенно разбитым. Кто он такой, в конце концов, этот Чаплинский. И почему так звездит, что днем ярко? Обидное это вообще дело, когда рядом люди твоего же возраста пробиваются в люди, а ты только прислушиваешься к внутреннему голосу, который все время орет - надрывается: "Грязь - не ходи". Но время ещё есть и если выкинуть фортель по образу и подобию... То все только ухмыльнутся в ответ. У нас теперь демократия, а у правдолюбов по-прежнему паранойя. Только вот с медициной проблемы и лечиться приходиться амбулаторно. А стало быть - бесславно.
- Следователь городской прокуратуры Тошкин беспокоит, - сказал он в трубку, едва добрался до ближайшего работающего автомата. - Что со взрывом? Отменили?
- Все в порядке. В принципе.
- А без принципа? - замер Тошкин, отчетливо понимая, что Надя и спички - явления суть несовместимые, особенно если оставить их вдвоем без присмотра. - Пожар? Непогашенная сигарета? Трупы? Докладывайте по форме.
- Откуда вы знаете? - зазвенел голосок, принадлежащий существу неопределенного пола.
Тошкин медленно обуглился. Разумеется, душой. И приготовился к самому худшему - к знакомству с очередной маминой протеже. Вдруг как - то отчетливо осозналось, прозвучало: он любит Надю, потому что она не любила его. То есть - не хотела замуж. Образ страдальца избавлял от мучительной роли импотента - холостяка, в которую загнали его жизненные обстоятельства. По всему выходило, что Тошкинский эгоизм оказался причиной гибели самого дорогого после родителей человека на свете.
- Что? - хрипло спросил Тошкин и зажмурил глаза.
- Пожар. Без трупов. Вроде бы. Местного значения. На третьем этаже. По нашим сведениям, все были эвакуированы за полчаса до происшествия.
- Почему неуверенны?
- Да вроде тени какие-то мелькали. Говорят. Но пока борются со стихией - никто не замечен.
- Ладно, работайте, - Дима повесил трубку и медленно пошел к остановке. Осенний воздух мягко окутывал следователя томными мыслями о бренности всего земного. Девицы из "Плейбоя" напоминали, что жизнь - ничего себе штука. А так, как говорили ныне блатные и приблатненные - по жизни хотелось к Наде. В крайнем случае, он готов был даже получить по морде. За равнодушие и непрофессионализм, проявленный при встрече с подозреваемым. Или кем? Или жертвой?
"Тебе будет лучше, если ты встретишься со мной как можно скорее". Тебе будет лучше - это угроза? Предупреждение? Забота? Шантаж? Или так - развод заграничных лохов? Тогда почему без фамилии, телефона, адреса? Ладно, разберемся. Если будет нужда.
Подошел автобус. Полный, грозный и готовый выплюнуть остаток человеческого материала на грязный асфальт. Держи карман шире - Тошкин ловко взобрался на подножку и мягко раздвигая плечами пассажиров, вырулил к окну.
"Домой, быстрее домой. Быстрее домой, - напевал чукотскую песню о родном кабинете Тошкин и удивился знакомой машине, что одиноко торчала у Григорьевского кладбища: "Ишь ты, сентиментальные какие. Без репортеров обошлись. На встрече с папой." Неприязнь к Чаплинскому вдруг сменилась глубокой обидой - если из-за него взорвали Надю, то лучше его прямо здесь и посадить. Прыщ на ровном месте. Ревизор. Привет ему из Тель-Авива.
Уже из своего кабинета, немного успокоенный, Тошкин позвонил Наде. Молчание было ему ответом. Но по сводке - жертв пожара не было. Оставалось надеяться, что Надя не слилась с пламенем и не улетела в дальние края, как Мавка - Василиса.
Предстоял ещё разговор с шефом и треклятая сводка. И от того, и от другого воротило, как от водки, которая, наконец, взыграла в ( желудке. Димина мама говорила: "У тебя, дружок, позднее зажигание". Очень может быть.
К вечеру Надя не появилась. Тошкин тревожно посматривал на телефон до тех пор, пока он не взорвался нахальным треском.
- Дима, я не понял, ты работаешь или дурью маешься, - раздался недовольный голос шефа.
- Работаю. Записывайте. Пьяная драка на Петровке. Участники - рабочие металлургического комбината, находятся в платном вытрезвителе по месту жительства.
- Сколько ж это удовольствие стоит? - хмыкнул неравнодушный к спиртному шеф. А будешь тут равнодушным. Жизнь рушится и скрипит - спирт удерживает и сближает. А там - мало ли что...Хотя, конечно, положение не обязывает.
- Эквивалент двадцати долларов.
- Потянем. Дальше. Дальше давай. Пьяная драка ни к чему.
- Мальчишка пятнадцати лет обнаружен с наркотическим отравлением на площади Ленина. Скончался по дороге в больницу. Бомжиха - отравление денатуратом, перелом основания черепа, умерла в больнице, в отделении интенсивной терапии.
- Бомжиха? - неуверенно переспросил шеф.
- Так точно. И ещё пенсионер. Ветеран войны и труда - сбила машина. Водитель скрылся. Насмерть. Группа на выезде.
- И все? - разочарованно протянул начальник. - И все?
Нет, он хотел, чтобы по поводу Чаплинского разразилась настоящая война. Идиот, что ли? Тошкин посмотрел на циферблат. Десять ноль четыре. Ничего себе, засиделся над сводками.
- Дальнейшие указания? - Дима тревожно смотрел в окно, понимая, что для него день ещё не кончился. Ох, как не кончился.
- Ты знаешь, старика проверь на всякий случай. И бомжиху. Учитывая народнические настроения приезжего. И по поводу академии - там что? Глупости или теракт?
- Пожар, - уточнил Дмитрий Савельевич.
- Бывает, - согласился шеф. - Не по нашему ведомству. А этих проверь. Мало ли.
- Слушаюсь, - звонко отрапортовал Тошкин и уныло посмотрел на телефонную трубку.
Ты ничего и никогда не делал в жизни сам - вот и вся философия. Текучка - одно слово. Текучка. А для звездности нужна праздность. Кстати, тюрьма - очень хорошее место для прочищения мозгов. Может, следует кого-то туда отправить?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Предположим, не такой уж оглушающий и катастрофический. Судя по всему, взрывали петарды где-то в непосредственной близости от нашей кафедры. Происки сгдэшников подучили реальное подтверждение. Я даже прониклась уважением к разведческому чутью Мишина. И ещё бы не проникнуться, когда его рука мягко придерживала меня за талию, а ботинок военного образца впивался в щиколотку. Взрывы прекратились также неожиданно, как и начались, но в воздухе отчетливо запахло жареным - не то шашлыком, не то тайными протоколами наших заседаний.
- Искра, - прошептал Мишин, оставаясь лежать на полу, на мне и на Танечке. - Будет пожар.
- Я же говорила - надо эвакуироваться, - жалобно пропищала лаборантка.
- Давайте не будем обсуждать приказы и уже принятые большинством голосов решения, - скомандовал Мишин и вскочил на ноги. - Анна Семеновна, Татьяна Ивановна, дайте Виталику нашатыря, пока я не дал ему пинка и в бой.
- Кстати, действительно пожар, - Анна Семеновна как ни в чем не бывало отряхнула юбку и указала преподавательским перстом на кучку занявшейся огнем бумаги.
- Чем хуже, тем лучше, - Мишин подхватил лозунг большевиков, Танечку и ринулся по коридору. - Брать будем только хорошие стулья. И столы, если дотащим. И перенесите очаг пожара куда - нибудь в сторону. К туалету, что ли. Виталий Николаевич, кому сказано.
- Есть, - прошептал Виталий бледными губами и приготовился снова упасть в обморок.
- Есть, не есть. А Вы, Надежда Викторовна, ступайте на занятия. У Вас сегодня две пары в соседнем корпусе. Черный ход налево по лестнице.
- Но... - попыталась запротестовать я, понимая что партизанского стажа у меня, конечно, маловато. - Но...
- Учебный процесс, - Мишин развел руками и по - отечески хлопнул меня по мягкому месту. - Завтра с утра - кафедра. Ректору - шестьдесят. Юбилейные торжества и наше участие в них должны быть безукоризненными.
- И продлятся они дней десять, - усмехнулась Анна Семеновна. - И вход по специальным пропускам.
- Вот когда Вам будет шестьдесят... - назидательно начал Владимир Сергеевич.
- Я не доживу. У меня диабет. Мне такие праздники кушать вредно. Ладно, сколько стульев будем брать? Давайте, потому что...
- Да знаю - знаю. Кругом враги, - устало выдохнул шеф и строго посмотрел в мою сторону.
Меня качнуло влево - с некоторых пор это вообще мое направление, и я покорно вступила на путь педагогической адаптации детей глупых, добрых и богатых родителей. Ведь, "если не я, то кто же, кто же, если не я" будет нести знамя нашей провинциальной известности. Ничего, книга рекордов Гиннеса будет взята - не мытьем, так катаньем.
Я вошла в аудиторию через десять минут после звонка под конвоем трухлявой прыщавой девицы из учебного отдела, которая бубнила мне в спину что - то про объяснительную, последний раз и неуважение к устоям учебного заведения. Я притворилась пострадавшей при пожаре, пригласила её на собеседование в телефонную кабину 01, и по добрейшему взгляду бесцветных глаз поняла, что мое расписание в этом учебном полугодии будет составлено по образу и подобию пригородных электричек застойного периода - через две пары на третью. Аудитория тем не менее восприняла меня довольно приветливо, кое - кто из сидящих за первыми партами даже бросил на меня слегка заинтересованный взгляд. Остальные продолжали играть в карты, красить губы, местами целоваться. "Здравствуй, племя младое, незнакомое".
- Меня зовут Надежда Викторовна. Я буду читать у вас курс...
Никакой реакции - что особенно обидно для женщины, мечтавшей о славе. Эти меня не знали и знать не хотели. Слухи о моей бурной жизни не докатились в их уши, занятые уроком Илоны Давыдовой и рекламной кампанией подгузников.
- Моя фамилия Крылова.
- Вороне где - то бог послал кусочек сыра, - противно прогнусавил сидящий на первой парте мальчик с лицом, достойным украсить милицейскую сводку. - Это не Ваше.
- Не мое. Достаньте листочки. Входной контроль. Я диктую фамилии, вы пишите, кто это такие, в какой отрасли культуры работали, когда творили.
- Беду творили, или что, - поддержала олигофрена крашенная блондинка, длинные ноги которой в весьма собранном виде занимали проход между столами.
М - да, куда мне со свинячим рылом да в Калашный ряд? Ничего - оружие к бою. Или я не подчиненная самого отставного из всех полковников нашей многострадальной Родины.
- Детки, впереди дифзачет. Характер у меня мерзкий даже при самом отдаленном рассмотрении. Так что... Платон, Аристофан, Мопассан.
- Попа - сан, - спросили откуда - то с последних рядов. - Клево, пацаны, попа - сан.
Все дружно рассмеялись, а я живенько представила себе свое будущее, в котором управленцами окажутся эти крокодильчики и бегемотики. Мне лично в таком будущем делать нечего. Стоило подумать об эмиграции - лет пять восемь на раскачку еще, кажется, есть. Я-то думала, что самыми большими идиотами у нас являются многострадальные новые русские, но по сравнению с собственными детьми - это же культурнейшие, многообразованнейшие, интеллектуальнейшие люди планеты.
- Вон отсюда, - чтобы случайно не ошибиться в выборе жертвы, я отправила в коридор целый ряд. Полицейские мероприятия возымели действие, и честной народ почти час трудился над именами, которые никогда или почти никогда .не слышал.
- Вы свободны, - заявила я за три минуты до звонка.
- Свободны, - парень со второй парты пожал плечами и посмотрел на меня маслянистым потусторонним взглядом. - Свобода - это всего лишь поиск зависимости. В данном случае - от звонка.
- Фамилия? - строго спросила я.
- Джагоев, - он улыбнулся и осторожно втиснул широкие плечи в дверной проем.
Мне стало радостно. Ну, во-первых, подтверждались прогнозы многих философов, что возрождение к нам придет с Востока, а во-вторых, моя жизнь не так уж безнадежна, если мне по собственной воле улыбается молодежь. Господи, и о чем я только думаю?
Вторая пара если не прошла под аплодисменты, то оказалась более удобоваримой. Я даже выступила героем - участником кровавых событий в главном корпусе и была посвящена в тайны студенческого выступления в пользу юбилея ректора. Кое - что из программы оказалось даже смешным. Как любят говорить мужчины - по своему. От душевной щедрости, которая таки не перевелась в багаже моего внутреннего мира, я порекомендовала студентам играть в КВН, на что получила обиженное заявление о суперизвестности академической команды в московских тусовках и об обещаниях ректора заплатить спонсорской помощью за достойное чествование Его, великого и неужасного. Товарно - денежные отношения преподавались здесь повсеместно, в том числе и во внерабочее время. К концу второй пары мне даже удалось проверить контрольные работы, из которых я выяснила, Что Аристофан - это имя арестанта в Греции и Риме, Платон - фокусник эпохи возрождения, а Мейерхольд - первый президент Израиля, в крайнем случае - автор "Головы профессора Доуэля".
Теперь, пожалуй, у меня был достойный материал для выступления на торжественном банкете. И не притянутый за уши неотвратимостью принципа "ты мне, я тебе", а созданный экспромтом и от чистого сердца. Вряд ли, конечно, после такого подарка, я задержусь здесь надолго, но попробовать можно.
Едва я переступила порог своей квартиры, оставленной мне партией реформ в награду за выявление особо опасного преступника, как раздался телефонный звонок. Ура, я снова нарасхват. Кажется, миновал период тихого замешательства друзей вокруг моей пострадавшей персоны.
- Надя, Владимир Игнатьевич. Завтра пресс - конференция. Рубин не может. Пойдешь та. Записывай данные...
Ах, как жаль... Это всего навсего проклюнулся мой второй шеф, который никогда не обделял вниманием ни меня, ни мои пишущие гороскопы способности. Правда, это не мешало ему катастрофически не доплачивать мне за мой ратный подвиг и предлагать мне задание, по невыполнимости сравнимые разве с моей мечтой прославить наш город как столицу женского беспредела.
- А почему Рубин не может? - попыталась упереться я.
- У него интервью в цирке. Как раз в это же время.
Рубин был заместителем шефа и не любил меня оптом и в розницу. Мы не сходились с ним во взглядах не только по поводу блаженного Августина, которого он изучал в своей богонеугодной секте, но вообще по любому поводу и без оного. Лично я его прозвала Яшмой. За то, что он все время платил мне мелкими гадостями. Такими, как, например, вот эта. Зная мою нелюбовь к пресс-конференциям и героическим козлам, которые повествуют о своей многотрудной славе, он постоянно провоцировал меня на скандал, который мог бы пошатнуть наши дружественные отношения с шефом, прижимистость которого могла сравниться только с моей твердолобостью.
- В цирке, значит. Ему там место, - пробурчала я, понимая, что эта партия проиграна.
Для шефа старое кино и новый цирк - святыни, посягнуть на которые мог только обезумевший налоговый инспектор.
- Наум Чаплинский. Гостиница "Дружба". Возможно, координаты встречи изменятся. Если он захочет осмотреть город, то будет встречаться с прессой где - нибудь поближе. Обещают фуршет...
- Вам захватить пару бутербродов и бутылку пепси - колы? - нежно осведомилась я.
- Надя, - рявкнул шеф. - Без глупостей. Скромное нежное интервью о том, как мы за ним скучали.
- А что у нас в газете теперь "Сахнут"? Не много ли - двоеперстцы, парашютисты и ещё эти?..
В дешевые поддавки Владимир Игнатьевич, изредка называемый мною Лойолой (исключительно из-за схожести жизненных принципов) со мной не играл. Были дела и поважнее. Что опять таки обидно. Он невежливо отключился, потому что как все мужчины любил, чтобы за ним бежали вслед. Разогретая взрывом, студентами и хамским обращением начальства, я решила, что отплачу кровью за кровь. В роли мишени мне вделось одутловатое лицо героя моего будущего интервью. Чтобы не расплескать воинственный пыл, я звякнула маме и отключилась от внешнего мира посредством изъятия телефонного шнура из розетки.
Под утро мне приснились ботинки студента Джагоева, которые я не видела в глаза. Ботинки были воинственными, твердыми и блестели почему-то под майским солнцем. Набойка на левом должна была вот-вот отлететь, но в целом зрелище, а особенно запах натуральной кожи, был приятственным, навевавшем неясные сладко - тревожные воспоминания. Например, о том, как на восемь назначено заседание кафедры, а новая обувь вообще снится к женихам. Я подскочила, рванула в ванную, в шкаф, на кухню, к зажигалке, сумке и туфлям. Через двадцать минут я, как хороший солдат, была готова стоять на утренней поверке. Главнокомандующего Мишина не было. Лаборантка Танечка нервно поддергивалась у печатной машинки, а Анна Семеновна гневалась на Татьяну Ивановну и что-то достаточно громко выговаривала ей. Я сочла возможным прислушаться.
- Ты не понимаешь, что делаешь. Это просто опасно. Нужно немедленно все исправить. Слышишь - немедленно. Иначе...
- Анечка, уже поздно. Не нервничай. Тебе вредно. Пусть все идет, как идет.
- Таня, должок! Должок! - она снова повторила почти забытое купеческое словечко из Островского и погрозила хорошо наманирюренным пальцем. - Я сама могу все уладить. Не бойся.
- Анна, - Татьяна Ивановна выровнялась, поджала губы и стала похожа на столб линии электропередач, из которого, по мнению моих новых студентов, образуется молния. Или буря... Буря, скоро грянет буря. Татьяна Ивановна сжала кулачки и сделала шаг навстречу Анне Семеновне.
- Мама, - раздался сексуально - продвинутый голос из-за двери. - Мама, ты забыла ключи. Здрасьте, теть Ань.
Я быстро повернулась и натолкнулась взглядом на произведение античного искусства, затянутое в джинсы и покрытое темно-синим свитером из кашемира. Глядя на таких, я в юности говорила: "Боже, какой мальчик!" Волосы черные, глаза - голубые, нос - сломанный, челюсть - выдвинутая. Оскар за исполнение роли героя - любовника в кино развивающихся стран ему гарантирован.
Жаль только, что этот организм лет на пять меня моложе. А с учетом замедленного умственного развития у мужчин - на все десять. Мне, конечно, было интересно, понравилась ли ему я, но по молчанию печатной машинки и радостной улыбке Анны Семеновны я поняла, что он нравился здесь всем. Сладкий сахар со сгущенкой. Из таких получаются отличные альфонсы.
- Знакомьтесь - Игорь. Мой сын, - разрумяненная Татьяна Ивановна смутилась и горделиво повела плечом в мою сторону.
- Надежда Викторовна, наш новый преподаватель.
Он подошел ко мне поближе и чинно поклонился:
- Пасынок кафедры с протекцией в сына полка.
- Не шали, сынок, - Анна Семеновна погрозила ему пальцем. - Вот мы все Инне Константиновне расскажем.
- Что ещё случилось! - на кафедру влетела женщина, похожая на колючую проволоку и неприветливо покосилась в мою сторону. - Всем привет, Игорю отдельно. От Ирочки. И от меня. А с Вами, Анна Семеновна, я больше цацкаться не буду. Ложитесь Вы тут хоть грудью, хоть чем. Я этого так не оставлю. Вы постоянно перекрываете мне кислород, загоняете меня в угол и не даете продохнуть. Или Вы соглашаетесь на мои условия, или я принимаю меры. Самые серьезные меры. Так, где Мишин? Давайте начинать. У меня занятия, а это Крылова, которая пришла есть наш хлеб? Разберемся, надоело. Протекционизм. Своих выставляют на посмешище. Я бы с удовольствием взялась читать этот курс. Но...
Она тарахтела, брызгала слюной и не давала мне рассмотреть себя толком. Вроде ничего. В одинаковых пропорциях и в анфас, и в профиль, хорошая отсутствующая грудь. Большая челюсть, искрящиеся глаза - пока ненавистью. Ничего - главное не мертвые. Волосы цвета вороньего крыла собраны в пучок, из которого залихватски торчали пряди.
- Сейчас прольется чья-то кровь, - прошептала Танечка, кивая на Инну Константиновну.
- Игорь, иди давай. Приходите сюда - перекусите. У нас свои дела. Анна Семеновна, я ясно выразилась. Я буду бороться до конца. Отдайте мне мое. И не надо прятаться за спину Анны Семеновны. Я Вам говорю, - Инна Константиновна обмотала собой только что ссорившихся подружек и замерла перед ними в позе заклинателя змей.
- Ну вот, - улыбнулась Анна, нервно поправляя прическу. - Как тут не нервничать. Да, Наденька?
- Уже Наденька, - подытожила Инна Константиновна. - Все против меня. А я докторскую пишу. Понятно?
Все дружно кивнули и облегченно вздохнули, заслышав в коридоре родной голос шефа, который втолковывал Виталию Николаевиче основы рукопашного боя.
- Вам, молодой человек, это может пригодиться уже сегодня, - с этими словами Мишин зашел на кафедру и поздравил нас с отличной охотой.
- Проше всех сесть и проверить - на новых стульях нам должно думаться лучше. Как поздравить шефа. И прочее.
Я села покорно и красиво. Мне лично все равно, на чем думать - мои мыслительные процессы пока никак не связаны с этим местом. Но может быть позже.
Пока все рассаживались, Анна с Татьяной, кажется, успели поссориться окончательно. И кто бы мог ожидать от дивы Анны такой подозрительно прилипчивой буржуазной навязчивости.
- Таня, будет только хуже! - громко проговорила метресса и села рядом с Мишиным.
- Не твое дело, вот и не лезь, - прошипела Татьяна Ивановна , с блеском освоив роль пятнадцатилетней девицы, которую мама уводит с дискотеки.
Мишин достал из нагрудного кармана штопанного пиджака очки времен офтальмологического кризиса и великого Гука, протер их промокашкой, крякнул, хмыкнул и красиво выровнял спину.
- Что будем дарить ректору и сколько денег надо собрать. С учетом сессии у заочников, - шеф привычно посмотрел на Инну Константиновну.
- А почему сразу я? Сколько можно рассчитывать на мой карман. Я в прошлом году купила для кафедры ковровое покрытие! И теперь - снова? Набираете новеньких, на них и рассчитывайте!
- Да, Владимир Сергеевич, вы можете смело рассчитывать на меня, - я подобрала живот и яростно перебрала в памяти возможности левого заработка. Получалось, что и на этот раз за мою наглость будет расплачиваться газета, которой я подарю славу, интервью и бычка Наума на веревочке. - Да! Я постараюсь принять должное участие в самом крупном торжественном мероприятии города.
Анна Семеновна театрально зааплодировала.
- Нашего полку прибыло, - натужно восхитился Виталий Николаевич и что-то записал в своем растрепанном блокноте.
- А Вы не пишите стихи? - спросил меня Мишин ласково.
- Нет. Но для ректора могу. Например, поздравляем с юбилеем, денег наших не жалеем. Будет, будет юбилей триста лет и триста дней.
- Это какой - то формализм. Не пойдет, - строго сказал Мишин и обхватил руками лысеющую голову. - Надо что-то такое, кафедральное, чтобы фольклору и специальности было побольше.
- Можно контрольные работы. Он порадуется, - вставила словечко Анна Семеновна и грозно посмотрела в сторону своей бывшей подруги.
- Предлагаю собрать по десять долларов. Купить бутылку водки "Царь", что нибудь типа Скипетра и..., - Инна Константиновна выдохлась и поджала губы в обиде на свою голову. Которая теперь была занята только докторской.
- А есть такая? - невинно спросил Мишин, привыкший, видимо, к самогону.
- Нарисуем, - обрадовались все и наперебой загалдели. - И недорого, и красиво, и со вкусом, и со смыслом.
- А поздравление типа летописи. На старославянском., - заявила Татьяна Ивановна.
- На старославянском будет выступать настоятель Свято-Сергиевого монастыря.
- У него тут, что ли, дети учатся? - спросила Танечка.
- Племянники, какая разница? Но выглядеть мы будем не так, чтобы очень. Вон СГД собирает на компьютер, - вздохнул Виталий Николаевич.
- На что? - раздраженно спросил Мишин. - Обскакали стало быть? Обошли? По всем статьям?
Он вскочил и заметался между столами, хватаясь то за сердце, то за
голову, явно ожидая пришествия инфаркта, второго и последнего.
- А что, если мы придем в фольклорных костюмах? - вдруг остановился он.
- В смысле - в буденовках, - поинтересовалась Анна Семеновна, которую сегодня несло не хуже, чем меня.
- Почему в буденовках? - Мишин не обиделся, сел за стол и улыбнулся. В русских, украинских, греческих, мордовских. Знаете, как раньше пятнадцать республик - пятнадцать сестер. Ну вот, покажем народы, населяющие нашу страну. И водку ему. "Царь".
- А людей где мы столько возьмем? - спросила Инна Константиновна, мысленно примеривая на себя тюбетейку.
- Пригласим детей и родственников. Если такая идея не пройдет при голосовании, то посчитаем, каких народов больше в процентном соотношении больше - в тех костюмах и придем. И хорошо бы пару слов на их языках. И пусть СГД со своим компьютером задавится от счастья. Ну, есть против или воздержавшиеся?
Я только успела протянуть вверх руку, чтобы остановить надвигающийся беспредел-карнавал, как Мишин радостно выдохнул "Единогласно!"
- Давайте все же исходить из логики костюмов, - предложила спокойная и отстраненная Татьяна Ивановна. - Какие найдем, такие и наденем. Времени-то всего ничего.
- Согласен. Танечка, впишите в протокол поправку Ильиной. Но денег сдадим не по десять, а по двадцать долларов. Плюс цветы, машина и ...непредвиденные расходы.
- В виде такси на помощь, - прошептала Инна Константиновна. Развозить пьяных. - ее голос стал звучать уверенней и громче. - Но знайте, я на попойку не останусь. Ни под каким видом. Он щиплется. - вдруг тонко и пронзительно взвизгнула она.
- Кто? - Мишин снял очки и строго посмотрел на Виталия Николаевича. Кто щиплется? Раз - бе - рем - ся!!!
- Да ректор ваш. Прямо сил нет. Как выпьет так и щиплется. И нет бы щипал самых интересных - так всех подряд. Без разбору. Ненавижу всеядность! А вообще, объясните мне, что здесь делает эта Крылова Вы знаете, какая у неё репутация, - Инна Константиновна
ощетинилась и повернулась ко мне в полоборота, чтобы выразить взглядом все свое человеческое презрение.
- Нам она подходит, - неуверенно сказал Мишин, кивая и подмигивая двери. Сей тайный сигнал означал, что я - пришелец и трогать меня всем без разбора нет никакого толка. Себе же хуже. Инна Константиновна не пожелала поверить в мое инопланетное происхождение и завопила:
- Да у неё весь город в мужьях был! Меня этим не запугаешь. Легкая приятственная дрожь пробежала по моей спине. "Узнали. Ура! Наконец-то! Прощай безвестность! Да здравствует слава!" И пусть считают, что у меня комплекс Герострата, но мне захотелось тесно прижать к себе Инну Константиновну. И держать её в объятиях, пока она не испустит свой злобный дух.
- Да! Но не надо так сильно завидовать, - я гордо приподнялась со стула и почувствовала, как все светлые мысли покинули меня, оставив только мотивированную ярость и веру в победу светлых сил над пережитками патриархального строя.
- Сейчас прольется чья-то кровь, - радостно пискнула Танечка и превратилась в скульптуру "томительное ожидание".
- Сядьте, Надежда, - громко сказала Анна Семеновна. - Прекратите балаган! Довольно. Мы ещё не в костюмах. Мишин беспомощно оглядел комнату и быстро заморгал ресницами. Всем, то есть мне стало ясно, кто в доме хозяин.
- Извиняться никто не будет, но подобное больше не повторится. Я ручаюсь. А Вам бы очень подошел наряд янычара, Наденька, - Анна усмехнулась и строго добавила. - Что там ещё на повестке дня?
- Не много ли на себя берете? - спросила Инна Константиновна. Смотрите, не надорвитесь на общественное работе. Ведь здоровье уже не то.
- Девочки, - Мишин беспомощно развел руками. - Ну девочки же. Такая хорошая была беседа. И на тебе. Ладно, - он устало махнул рукой. - На сегодня все. Хватит с меня. Стараешься, стараешься. Таня, будут
звонить, я у себя, - Мишин торжественно прошествовал в свой кабинет, который находился напротив женского туалета и делал его вредную работу опасной, но будоражащей воображение. Говорят, что ему как-то пообещали сменить место обитания, но помещение бывшего общежития сельскохозяйственного техникума расселялось крайне медленно, поэтому приходилось терпеть неудобства и неприятное по запаху соседство. Ничего, после юбилея ректор должен обратить внимание на нужды Мишина и создать ему благоприятные условия
в освободившейся на втором этаже кладовке. На кафедре воцарилась враждебная тишина, в которой все были против всех, а Виктор Николаевич опять "девочкой".
- А можно, я буду "цыганкой"? - спросила Танечка. - У меня со школы остался костюмчик. И бусы, и бубен... И петь...
- Приходите в мой театр, - попросил Виталий Николаевич и значительно оживился. Было ясно, что основная часть его жизни, и почти вся - души находятся совсем не здесь. - Танечка, я для Вас готов пересмотреть свои отношения с Шекспиром. И при определенной правке поставить "Джульетту и Ромео".
- А сдавайте лучше деньги, я пока подумаю, - Танечка озорно блеснула глазами, и, набравшись мужества и невинного хамства, спросила у меня. - А весь город - это сколько?
- В процентах? Таня - весь город - это всего семь человек. Но "иных уж нет, а те - далече", - я притворно вздохнула. Ибо отболело, отгорело и заиндевело. И не сегодня, а когда-то давно. И никто не виноват, что я чучело о двух ногах сегодня чуть не начала выступления в среднем весе. И в крайне тяжелом состоянии.
- А пожар, простите, это Ваших рук дело? - невинно спросила Инна Константиновна, не сводя злобного взгляда с Анны. - почерк уж больно похож.
- Если вы имеете в виду сегодняшнее происшествие в вашей квартире - то да! - согласилась я и, взглянув на часы, решила, что мне пора выдвигаться. Иначе пресс-конференция может начаться и окончиться без меня. Чувствуя себя, если не обиженной, то очень задетой, я не прощаясь покинула приют для добрых и душевных преподавателей, и закрывая за собой дверь (исключительно во избежание шпионских происков СГД), я услышала напутственные пожелания.
- Але, это ноль - один? Проверьте адрес на возможность пожара... Вот хамка, - заорала Инна Константиновна.
- Не лезьте не в свои дела, - в унисон ей заявила Татьяна Ивановна.
- Жалко её ведь. Правда, жалко, - подытожил Виталий Николаевич. Вот так. Мне не стоило тратить время на брак. Нужно было учиться общаться с женщинами. Потому что на самом деле - за ними сила, власть и упрямство. И уж если дамы возьмутся перекрывать мне кислород, то мне легче будет переквалифицироваться в ихтиандра и время от времени, появляясь на суше, распевать что-нибудь вроде
"Мне теперь морской по нраву дьявол, его хочу любить".
Ладно. На повестке дня пресс-конференция с фуршетом, из которой я должна добыть скандал и деньги на торжественный юбилей ректора. Украсть, что ли, все бутерброды с икрой и сдать их оптом в академический буфет? С меня станется, но как-то нехорошо. Несолидно. Есть вариант позвонить старому другу "зеленому миллионеру" Соколатому, но сумма-то, сумма. Он будет смеяться всю жизнь и может даже забыть о своих прямых начальственных обязанностях. Ладно, потрясем Владимира Игнатьевича своей неубываемой женской прелестью. Что он там заказывал - тоску, треску и воблу?