Глава 9

— Карен… Я чувствую, что я тебя тороплю. Это несправедливо. Я пользуюсь этой алхимией между нами нечестно…

Карен окунула охлажденную креветку в соус и отправила в рот. Крэйг явно нуждался в немедленной поддержке. Он спотыкался на каждом слове и сидел весь красный.

Первый раз в жизни она видела его шокированным и шокированным ею. Все утро она волновалась и тревожилась, думая, не отменить ли все предприятие, изображая тайную мечту Крэйга — бесстыжую девчонку… Нет, он знал ее слишком хорошо и это может не сработать. Она боялась глупо себя почувствовать и глупо выглядеть.

Но его реакция с момента, когда он вошел на кухню, укрепила ее уверенность и решимость. Может быть, он видел ее и без комбинации, но никогда не видел такой за все эти годы. Кто бы предположил, что она имеет женскую власть заставить его так нервничать?

Она положила последний кусочек ему в рот. Поскольку выбора не было, он начал жевать белое мясо креветки.

— Ни один из нас никогда не контролировал эту алхимию, — промурлыкала она. — Поосторожнее с соусом, милый. Он… горячий.

Она поерзала на табурете, скрещивая ноги. Его взгляд скользнул к ее ногам, потом к груди, обтянутой черным шелком и четко обрисовавшейся, когда она наклонилась поближе. Перед ленчем она заехала в универмаг к Кистмену. Здесь продавались духи "Гуччи-один", которые она, конечно, не могла себе позволить. Но они держали на прилавке пробный флакончик с распылителем. Понравился ли Крэйгу ее вид или запах, сказать было трудно. Но кусок креветки он проглотил целиком. Рука потянулась, чтобы ослабить галстук на шее.

— Кара?

— Мм-м?

— Я стараюсь быть серьезным.

— Я тоже. Я в очень серьезном настроении, — заверила она его.

— Я не хочу, чтобы ты чувствовала, что тебя толкают… к решению… к чувствам… не давая времени убедиться во всем. Честно убедиться…

С подобающим случаю серьезным выражением она скормила ему еще кусок креветки.

— Прожуй это медленно, — предложила она. — Действительно медленно. Чувствуешь вкус на языке — прохладный сам по себе и холодный по сравнению с соусом?

— Я знаю. Соус горячий, — проговорил он хрипло.

Черная заколка скрепляла ее волосы на затылке. Она расстегнула ее, тряхнула головой и волосы упали водопадом на ее обнаженные плечи. Она улыбнулась Крэйгу.

Две капельки пота появились у него на лбу. Он закрыл глаза.

— Ты еще не пробовал артишоки.

— Не хочу я пробовать артишоки.

— Хочешь, хочешь. Ты их любишь, а они как раз освежают рот после этого горячего соуса. Смягчают вкус. Они прямо тают во рту…

Его глаза открылись снова, темные и блестящие, как лезвие ножа, когда она скормила ему кусочек артишока.

— Кара?

— Да?

— Я пытаюсь откровенно поговорить с тобой.

— Вербальная коммуникация — вещь важная, — согласилась она, но подумала: "Не в эту минуту".

В ту, другую ночь она была права. Это был один из ингредиентов, который прежде был опущен в рецепте. Даже когда алхимия была могущественной, возбуждение притуплялось, когда не было сюрпризов. Может быть, она знала это и прежде, но никогда не заставляла себя поэкспериментировать с более активной ролью — в постели или где-либо еще. Она слишком боялась выглядеть глупо в его глазах, слишком боялась подвести его и себя. В угрожающей ситуации она, очевидно, хотела, чтобы они были уверены друг в друге.

Карен не ожидала, что заставит Крэйга есть из рук, но взглянув на мускул, бьющийся на его подбородке как бомба с часовым механизмом, подумала: "Бог мой, Риордан, ты никогда больше не получишь от меня консервированный суп".

— Карен…

— Мм-м?

Она видела, как он сделал глубокий вдох. Ему было ужасно трудно сосредоточиться, хотя он сделал последнюю отчаянную попытку.

— Я слышал то, что ты сказала. В ту ночь. О том, что мы живем старыми воспоминаниями, тайными встречами, увлечением. Я не хочу, чтобы ты чувствовала, что тебя похищают. То есть… хочу. Мне нравится, как мужчине, что я еще могу заставить тебя так чувствовать. Но что касается того, чтобы путать прошлое и настоящее, я никогда…

Последовала долгая пауза. Его сузившиеся глаза следили за изящной рукой, протянувшейся через стойку и выбравшей одну-единственную вишню, которую она затем поднесла к губам. Ее белые зубки впились в роскошную мякоть.

— Ч-черт, — произнес он, запинаясь.

Она удивленно подняла брови.

— Проклятье, ты думаешь, я сделан из железа?

Она отрицательно покачала головой.

— Ты устроила этот ленч с целью вляпаться в неприятности.

Она кивнула утвердительно.

— Ты любишь неприятности.

Она снова кивнула.

— Ну, сейчас ты их получишь.

Его пальцы сомкнулись на ее запястье в момент, когда она невинно протянула руку за следующей вишней. Табурет качнулся, когда он стянул ее на пол и потянул за собой. Охваченные желанием, они двигались быстрее, чем банковские грабители, уходящие от погони.

На полпути через холл и подальше от слишком яркого света он остановился и привлек ее к себе. Казалось, его захватила спешка иного рода. Его руки гладили тонкую шелковую ткань, массировали спину, сжимали ее. Целая серия умоляющих, страстных, дразнящих поцелуев угрожала лишить ее способности думать.

Но не полностью. Она стянула пиджак с его плеч. И когда он поднял голову, чтобы перевести дух, стала расстегивать пуговицы на его белой рубашке. Галстук, попавшийся под руку, заставил ее хихикнуть, но когда она увидела жар, кипящий в его глазах, смех замер у нее в горле и взамен пришло более мягкое, темное чувство, такое сильное, что у нее перехватило дыхание.

Не приступ желания увидела она в его глазах, а любовь. Очарованность самого волшебного свойства. Жажда и самоотдача, меняясь от страсти, делались богаче и опаснее из-за желания.

Медленно, сознавая, что он на нее смотрит, она расстегнула последнюю пуговицу на рубашке и распахнула белую ткань. Ее пальцы двинулись вверх по его загорелой руке, по твердым мускулам и жестким, пружинистым волосам. Ток исходил от его кожи. Его сердце запрыгало, когда кончики пальцев коснулись его сосков. Он шумно вдохнул полный глоток воздуха, когда ее руки обвились вокруг его шеи и груди прижались к его груди. Только прохладный черный шелк разделял их, но он недолго оставался прохладным.

Голос его звучал, как будто он только что проглотил целую чашку патоки.

— Продолжай, солнышко, и мы начнем заниматься любовью прямо в холле.

— Боюсь, что это твоя проблема, — прошептала она. — Я занята.

Она расстегнула его кожаный пояс, потом откинула голову, глядя на него сквозь завесу ресниц и вытягивая пояс.

— Ты попался в когти бесстыжей развратницы, Риордан. Крепись, потому что ты ничего не можешь сделать. Я тебя похитила.

— Мне нравится эта фантазия.

— Я так и думала.

— Но ты не думаешь, что у меня есть шанс… — хрипло прошептал он, целуя ее в шею.

Поцелуи заставили ее задрожать.

— …Что я мог бы принять участие в совращении?

— Нет.

Она должна быть твердой.

— Нет?

— Нет. Я решила…

На мгновение, когда его щека коснулась ее плеча, она забыла, что она решила. Затем вспомнила:

— Я решила, что мне это нравится. Ты в моих когтях. Похищенный и беспомощный. Может быть… я заставлю тебя терпеть пытки долго-долго.

Его пальцы погрузились в ее волосы, укрепляя ее для глубокого поцелуя, который оказался горячее пара и горел, как клеймо. Он заставил ее отступить назад; не прерывая поцелуя, стряхнул один башмак, а затем другой. Когда они остановились, Карен смутно заметила шоколадного цвета простыни, одеяла цвета ванили и пространство огромной кровати на расстоянии шага. Она увидела также, что ее "жертва" способствует своему принудительному совращению, освобождаясь от брюк и прочего с молниеносной скоростью.

Затем он принялся за нее. Медленно опустил вниз по плечам тоненькие бретельки комбинации, открыв своему взгляду ее упругие набухшие груди, затем также медленно позволил шелковой ткани соскользнуть вниз, на бедра и, наконец, лечь у ее ног. На ней остались только чулки и черный кружевной пояс. И ничего больше.

Карен никогда прежде не боялась высоты, но заглянув в глаза Крэйга, испытала приступ головокружения, очнувшись, почувствовала, что ее поднимают на руки и кладут на середину постели. В следующее мгновение Риордан покрыл ее собой, руками, губами.

Его ладонь охватила ее грудь, нежно сжимая упругую белую плоть, палец ласкал темно-розовый сосок, пока она не почувствовала горячую сладостную, ужасную боль. Это ощущение повторилось снова, когда он расстегнув пояс и опустив с нее чулки, стал следовать за ними бархатными поцелуями.

Карен занималась с мужем любовью миллион раз. Но не так. Они устроили фейерверк в бунгало, тогда, поздним утром в сентябре. Даже тогда… было не так.

Желание нарастало все эти недели, но прежде не было времени, чтобы побыть вдвоем. Наслаждение наполняло ее всю, и она открывала для себя новизну своего любовника, новизну чувства к человеку, которого она когда-то знала.

Ее кожа начала лосниться. Его кожа стала скользкой. Даже неистовство прикосновений не утоляло их взаимной жажды друг друга. Карен хотела его со страстью, рвавшейся прямо из глубины души. Где-то там было солнце, проникавшее сквозь спущенные жалюзи, пушистое одеяло, скомканное, шуршащее, мешающее. Но все, что она сознавала, была волна тепла, исходящая от Крэйга, текущая по ее жилам как жидкий огонь.

Крэйг поднял голову. Его глаза, блестящие, как черные агаты, оглядывали ее спутанные влажные волосы и искусанные губы, быстро вздымающуюся грудь. Не отрывая от нее взгляда, он открыл ящик в ночном столике, пошарил там и достал маленький пакетик.

— Ты думала, что я рискну тобой, мое солнышко? — прошептал он.

Его губы коснулись ее губ. Это был больше, чем поцелуй, они разделяли острую близость, они, наконец, были вместе… и будут. Она чувствовала его любовь так же отчетливо, как силу его желания. И затем она обвила руками его шею и он оказался сверху.

Это длилось долго и было и земным, и утонченным, и парящим эмоциональным полетом над пиками и равнинами чувственности. Ощущение чуда наполняло ее и было столь пронзительным и сильным, что затмевало все остальное. На вершине, прежде чем наслаждение потрясло их обоих, она успела прошептать:

— Я люблю тебя.

Он слышал ее. Если совесть этим утром требовала не торопить ее с любовью, теперь Крэйг жалел, что не затащил ее в постель давным-давно. Если бы он знал, что она готова сказать эти три слова, он бы так и сделал.

Кара обвилась вокруг него как сонный, ослабевший котенок. Крэйг гладил ее по спине, прижимая ближе, и чувствовал себя на седьмом небе и одновременно защитником и обладателем бесценного дара. Он вспоминал ее в этой чертовой комбинации с усмешкой распутной девчонки и мгновеньем позже ее глаза, такие незащищенные, когда он потерял голову.

Постель должна быть вся в дыму, сонно думал он, столько было чувственного огня.

От отклика Карен у него еще кружилась голова. Поражала ее необузданность, свобода и открытость — все это она дала ему, благодаря вновь пришедшему доверию.

Крэйг боялся радоваться раньше времени, ведь он еще не надел снова кольца на палец. И слова любви, произнесенные в минуту страсти, еще не равны обязательству. Но если он будет осторожно, бесконечно осторожно укреплять ее доверие и не наделает ошибок, то, конечно же, сможет убедить ее поверить в их будущее.

Она шевельнулась в его объятиях, прижавшись щекой к его груди. Лениво потянулась. Сонно зевнула. Пока он не видел ни одного признака беспокойства и, прежде чем оно могло проявиться, он привлек ее немного ближе.

— Помнишь нашу свадебную ночь? — прошептал он.

Она вскинула голову. Сон внезапно пропал.

— Катастрофа эпических масштабов, — прошептала она в ответ.

— Нет, Кара. Не вся.

Его палец скользил по ее бровям, по линии носа.

— Первая часть была приключением. Я помню, как я тебя похитил. Бешеную гонку сквозь ночь. Мирового судью. Помню твое возбуждение, нервы. Хотя я должен признаться, что это не та часть, которую я запомнил лучше всего…

— Может, мы поговорим о погоде, — заметила она хмуро.

Он не хотел говорить о погоде. Он повернулся на бок и оказался с ней рядом на одной подушке.

— Я помню точно момент, когда мы получили на руки брачное свидетельство — мы были законно женаты, дело было сделано, но никто из нас не имел ни малейшего представления, что делать дальше. Нам некуда было идти. У нас не хватило мозгов, чтобы планировать так далеко вперед.

Нежно, как дуновение ветерка, его палец скользил по ее нижней губе.

— Ты ненавидела этот мотель.

— Там было красиво.

— Это был мотель.

— Мы должны были где-то остановиться. Мы, очевидно, не могли ехать всю ночь…

— Это был мотель, — повторил он мягко, — и ты почувствовала себя грязной. Бегство было романтичным, все эти запретные тайны и гонка сквозь ночь. Но внезапно мы оказались в холодном безличном номере мотеля. И затем, чтобы добавить оскорбление к увечью, ты открыла, что у тебя "дела" и спряталась в ванной.

— Риордан…

Тон был суровым, но он видел вспышку румянца на ее щеках и как она пыталась подавить улыбку.

— Я все спрашивал, что случилось, что случилось? А ты все отвечала, что ничего, но не выходила. Ты просидела там по меньшей мере час, прежде чем набралась храбрости сказать мне…

— Риордан…

— Это был уникальный опыт. В восемнадцать лет, в свою свадебную ночь, возвращаться на дорогу искать открытую аптеку, где продаются гигиенические тампоны…

Очевидно, ей надоело, что ее дразнят, потому что она резко накрыла его лицо подушкой. Когда он стащил ее и провел пальцем по ее ребрам, она сквозь смех изрыгала грубые угрозы мести. Возня кончилась тем, что усевшись ему на грудь, она заявила, что он побежден.

Он думал иначе. Ощущение ее нагого тела питало новую жажду и желание. Они ушли так далеко со времен той давней свадебной ночи. Он хотел, чтобы она вспомнила. Они пережили не только хорошие времена, но и массу неудобных, неловких моментов. Он хотел, чтобы она вспомнила это тоже и, кажется, она вспомнила. На мгновение она задержала дыхание, глаза были полны любви, смеха, мягкого света желания.

— Крэйг, я…

Дрожащими пальцами она коснулась его лица. Он чувствовал, что в ней растет уверенность в их будущем и она готова говорить об этом. Момент был, однако, потерян, когда она случайно заметила часы за его плечом. Любовная чувственность мгновенно сменилась выражением комического ужаса.

— О-ой!

Ему не нужно было смотреть на часы, чтобы понять, что час ленча истек. Кара пыталась оттолкнуться от его груди, но он лениво привлек ее назад. Теперь у нее не было способа от него удрать.

— Ты не вернешься на работу.

— Крэйг, я должна. Я уже и так отпросилась сегодня утром…

— Позвони. Скажи, что у тебя заражение крови, что ты рожаешь близнецов, что, наконец, Боинг-747 столкнулся с твоей машиной. Что-нибудь да подействует. Когда ты в последний раз брала свободный день?

— Если дети не болели, я никогда этого не делала.

— Солнышко, ты еще хуже, чем я.

Он укоризненно покачал головой.

— Даже пара сверхответственных работоголиков может прогулять несколько часов. Школьный автобус раньше не придет. А ты и я имеем неоконченное дело.

— Неоконченное дело?

Эти голубые глаза мадонны, обнаружил он, явно не возражали против искушения. Убедившись, что она не собиралась удирать, Крэйг встал и исчез в направлении кухни. Вернувшись, он держал в руке маленькую стеклянную чашу с пьяными вишнями.

Ее взгляд скользнул от вишен к его лицу. Крэйг снял телефонную трубку и закрыл дверь.

Засунув руки в карманы жакета, Карен провожала взглядом детей, исчезающих за поворотом оврага под водительством деда. Один раз каждую осень ее родители приезжали в бунгало на уик-энд. Они прибыли только час назад. Поездка была шумной, все говорили сразу, и, конечно, разгрузка продовольствия и снаряжения проходила как всегда в лихорадке. Первый раз за весь день она улучила минуту для себя.

Она слышала отдаленный смех детей, видела блестки послеполуденного солнца сквозь хвою сосен, слышала, как ветерок шевелит листья во дворе. На несколько минут ее глаза затуманились.

Ей не хватало его. Дико. Неразумно. Она уже сказала себе все очевидные вещи. В эту неделю они виделись каждый день; она снова увидит его в понедельник. Это был просто уикэнд. Она должна быть безумно рада этой короткой разлуке. Видит Бог, ей нужно было перевести дух. Крэйг ее совершенно измотал. До крайности.

Беспомощная, безнадежная улыбка тронула уголки ее губ. Этот дьявол прислал ей домой целый ящик пьяной вишни, и это была только одна из его ужасных идей. Каждый день они встречались для ленча в его доме, он запирал двери, выключал телефон, а потом питался ею вместо ленча. Его жажда была неутолима, воображение полностью вышло из-под контроля. Ее уверенность в себе как в женщине никогда не была столь высокой, поющей, острой. Он об этом позаботился. Она возвращалась в офис без сил, как бездомный бродяга. Об этом он тоже позаботился.

Крэйг любил ее. Он говорил ей это в постели и без постели, и часто… достаточно часто, чтобы сделать верующего из бывшего перепуганного скептика.

Дверь бунгало громко хлопнула. Карен обернулась и быстро отложила все мысли о Крэйге до другого раза. Ее мать стояла на пороге — стройная фигура в джинсах и в майке, с гладким лицом, таким хорошеньким, подумала Карен, что у меня такого никогда не будет. В эту неделю волосы Эрики были цвета бледного шампанского.

— Ушли? — спросила мать нетерпеливо.

— Да. Но только на короткую прогулку до ручья и обратно. Папа клялся, что вернется через полчаса, чтобы разжечь огонь.

Карен проследовала на кухню. По традиции отец жарил цыпленка на открытом огне и пек картошку на углях. На долю женщин оставались только приправы и десерт. Но и эти задачи тоже надо было выполнять.

— Хорошо.

Мать отправилась за ней следом.

— Хорошо? — отозвалась Карен.

— Хорошо, я рада, что они ушли. Прежде чем мы отправились сюда, твой отец дал мне строгие инструкции. Мне полагалось "оставить тебя в покое", ничего не доискиваться, никуда не совать нос, не втягивать тебя в серьезные разговоры. Я дождаться не могла, когда он наконец уведет ребят. Что случилось?

На мгновение Карен почувствовала неловкость, но потом честно ответила:

— Все в порядке. Понятия не имею, что папа имел в виду.

Она достала блюдо и открыла холодильник.

— Ну, отцу что-то известно, иначе он не предупреждал бы меня, чтобы я не вмешивалась. Как будто я вмешиваюсь в жизнь моих дочерей. Ради Бога, вы все взрослые женщины.

Эрика Хеннесси собрала ножи и бумажные тарелки на поднос, затем деликатно спросила:

— Что-нибудь с детьми? У Джона Джэйкоба неприятности в школе?

— Не-а. Оба учатся великолепно. — Она шлепнула на стол пакеты с морковкой и сельдереем, потом поставила соус, сделанный дома. Роясь на полках, она обнаружила банку маслин. Внезапно ей захотелось их так, как путнику в пустыне глотка воды. Закрыв дверцу холодильника толчком бедра, она выудила две. Потом еще две.

— Тогда здоровье. Что-то плохо, а ты мне не говоришь. Помнишь, как Саманта пыталась скрыть от меня свою кисту в прошлом году?

Карен помнила. Она знала также, почему старшая сестра пыталась скрыть это от матери. Миссис Хеннесси страдала хроническим беспокойством, особенно, когда речь шла о дочерях.

К тому времени, когда Карен закончила укладку овощей и соуса, они прошли через весь материнский список вопросов. Три ее сестры быстро теряли терпение. Но не Карен. Сострадание возникает из понимания. Ее мама всегда правила семьей, будучи в курсе дел каждого. Теперь, когда девочки выросли и две из них уехали, Эрике было трудно адаптироваться.

Так или иначе, инквизиция прекратила работу, когда дети вбежали во двор.

Они изжарили цыпленка во дворе и ели его руками. Отец устроился рядом с ней, подставив колено в качестве опоры для ее спины и развлекая семейство шутками и рыбацкими историями. Карен спросила бы, что у него на уме, но на это у нее не было ни малейшего шанса. Холод и тьма в конце концов загнали их в дом и они собрались у ломберного столика поиграть в канасту. Горный воздух подействовал на всех, вскоре начались заразительные зевки. Джулия заснула первой, за ней все остальные, один за другим. Девушки разбили лагерь в одной спальне, мальчики — в другой.

Карен сгребла в кучку дрова в камине. Некоторое время она слышала, как отец разговаривает с Джоном Джэйкобом, и улыбалась мужскому шепоту. Постепенно, однако, дом окутала тишина. Все спали.

Кроме нее. Беспокойное, нервное настроение подкрадывалось к ней весь вечер. Натянув теплую куртку, она вышла наружу. Ночь была холодная, заморозки достаточно сильные, чтобы у нее разгорелись щеки. Горы как призраки поднимались вдалеке и копья ледяного, белого лунного света били в овраг. Она вздрогнула, но не сделала движения обратно к дому.

Несколькими часами раньше пытливые вопросы матери ее не беспокоили. Но не теперь. Мама задавала одни и те же вопросы миллион раз с тех пор, как Карен была ростом ей по колено, но сейчас Карен чувствовала разницу. Папа был сегодня необычно заботлив. Джон Джэйкоб должным образом поджарил ее на углях. Джулия внезапно заговорила с ней о мужчинах.

Если они не знали о Крэйге, то скоро узнают. В ее семье секреты не могли долго держаться. Они просто были слишком близки друг другу.

Карен закрыла глаза и вдохнула полные легкие холодного воздуха.

"Так почему ты еще им не сказала? Чего ты ждешь? Он любит тебя. Ты любишь его. Вы оба хотите одного и того же — снова жить вместе.

Так что же тебе мешает?"

Но она знала ответ. Пальцы крепко сжали грубые перила террасы. Радость, которую они находили друг в друге, была так же реальна, как биение ее собственного сердца. Они говорили так, как не говорили годами. И физическая близость… Она никогда не сомневалась, что им было хорошо вместе, но то, что они давали друг другу теперь, затмевало все, что она чувствовала раньше.

Она нуждалась во всем этом. Исследовать, экспериментировать, открывать новое в себе, как в женщине. Знать, что она изменилась и может прийти к нему как равная и быть чем-то большим, чем партнер на заднем сиденье, которым она была раньше.

Ничего этого не случилось бы, если бы не было времени узнать Крэйга один на один. Но в их тайных отношениях была одна загвоздка. Они все еще жили в башне из слоновой кости. И у Карен просто не было способа оценить, будет ли Крэйг испытывать к ней те же самые чувства, когда возбуждение преследования и соблазнения уйдет. Романтика имеет скверную привычку умирать, когда два человека вместе чистят зубы по утрам.

Она не знала, как в этом убедиться. Она не знала, что делать. Тихо, как шепот, задняя дверь отворилась. Ее мать, закутанная в большую охотничью куртку мужа, ступила наружу в шлепанцах.

— Мама, ты простудишься до смерти, — взмолилась Карен.

— Хм-м.

Эрика Хеннесси вдохнула холодный ночной воздух, отметила иней на траве и решила, что они обе умрут от воспаления легких. Тем не менее она неторопливо подошла к дочери.

— Мам, со мной все прекрасно. Мне просто нужно несколько минут свежего воздуха.

Мать кивнула.

— Тебе всегда было легче говорить с папой, чем со мной. Это не критика, моя радость. Мне всегда нравилось, что вы двое — родственные души. Но наконец мне пришло в голову, что отец о чем-то догадывается, а я нет. Это мужчина, правда?

— Мам…

— Ты изменила прическу. Макияж. Посреди разговора ты вдруг не к месту улыбаешься. Ты проиграла в канасту. Обычно, чтобы заставить нас выиграть, тебе нужно выйти из игры… так что это определенно мужчина. Ты любишь его?

Не сразу Карен смогла ответить. Мать не глядела на нее, но наблюдала за енотом, пробирающимся во двор. Мама, дающая своей дочери "пространство для отступления". Своеобразно же она старалась дать Карен это "пространство".

Быть может, они никогда не были близки, во всяком случае не так, как с отцом, но в прошедшие годы они обе старались.

— Саманта и Джун… — сказала Карен наконец, — шли прямо к успешной карьере и замужеству. Они тебя ни разу не разочаровали.

— Ты тоже, Карен Амелия.

Карен покачала головой.

— Ты же знаешь, что это не так. В школе у меня были хорошие отметки, но не было определенной цели. И ты тяжело переживала, когда мы с Крэйгом сбежали. Тяжелее, чем когда мы развелись. Я чувствовала… Я всегда чувствовала, что я… не оправдала твоих ожиданий.

— Идиотка.

Может быть, Эрика никогда до конца не понимала свою младшую дочь, но материнский инстинкт требовал называть вещи своими именами.

— Ты всегда была любимицей отца. Уж это ты знаешь. Ты не можешь его разочаровать, даже если пойдешь копать канавы…

— Не его, мам. Я думала, что разочаровала тебя.

Эрика повернула голову и нежно посмотрела на освещенное луной лицо дочери.

— Ты сошла с ума, дорогая. Меня никогда не заботило, чем ты занимаешься, пока ты была счастлива. К несчастью, ты похожа на отца. Ты тихо, автоматически заботишься о нуждах других людей, а к своим собственным равнодушна, как мумия. Ты всегда держала в себе свои раны, свои страхи, свои тревоги. Я до смерти боюсь, что ты достанешься какому-нибудь эгоисту, который не поймет, насколько ты уязвима. Именно это и случилось…

— Нет, — резко прервала ее Карен. — Я хочу, чтобы ты перестала его винить, мама. Он тебе всегда нравился до тех пор, пока ты не решила, что он причиняет мне боль. Но все было иначе. Я ранила себя сама. Я никогда не стояла на собственных ногах. Я полагалась на него, а не на себя. Я испортила бы отношения с кем угодно.

— Может быть.

— Не "может быть", а так оно и было.

Их глаза встретились в темноте. Они посмотрели друг на друга не как мать с дочерью, а как две женщины.

— Так это все-таки мужчина, — заключила Эрика мягко.

Карен кивнула.

— Мужчина, к которому ты относишься всерьез.

Карен снова кивнула.

— Я полагаю, — сказала мать осторожно, — что ты уже сказала бы мне, если бы думала, что мне он понравится.

— На самом деле, — произнесла Карен, — меня останавливает не это.

— Хорошо. Я могу обещать тебе, Карен Амелия, что если он сделает тебя счастливой, мне будет безразлично, даже если он демократ.

Это была маленькая шутка, но она наконец вызвала улыбку на губах Карен. Эрика резко сменила тон на серьезный:

— Просто убедись, девочка, хорошенько убедись, что ты никогда не бросишься в новые отношения с зажмуренными глазами.

Загрузка...