Впереди - Берлин!

- Приказ подписан. Комбриг приехал...

И вот прозвучала команда, которая заставляет трепетать сердце воина, сколько бы раз он ее ни слышал:

- Под знамя - смирно!

Тысячи людей замерли. Торжественно вынесли святыню бригады. Ветер слегка шевелил тяжелый бархат, обагренный кровью погибших боевых товарищей. А на фоне красного стяга внимательно вглядывался в своих солдат Владимир Ильич. Вот знамя близко, различаются золотые буквы: "Первая гвардейская танковая бригада". Блестит орден Ленина, орден Красного Знамени, ордена Кутузова и Богдана Хмельницкого. Каждая награда - память о славных сражениях, о массовом героизме, о том, как остановили несметные полчища врага под Москвой и под Курском, как истребляли их на Украине, как шли с Лениным на знамени и в сердце вперед, на запад. Лицо знаменосца сосредоточенно. Мимо людей проносят символ великого дела коммунизма: каждый может умереть, но знамя, но светлые цели нашей борьбы, воплощенные в дорогом имени Ильича,- они бессмертны!

Знамя застыло на правом фланге. Катуков начал читать приказ. После слов: "Герой Советского Союза гвардии полковник Горелов Владимир Михайлович назначается заместителем командира восьмого механизированного корпуса первой гвардейской танковой армии" - будто стон пронесся над рядами. Михаил Ефимович заметил это, оторвался от текста приказа и заговорил:

- Лучший из лучших, командир гвардейского танкового полка, показавший образцы мужества и отваги, полковник Темник назначается командиром первой гвардейской бригады. Военный совет доверяет ему и надеется, что под командованием товарища Темника Первая танковая гвардия сохранит свои славные традиции и донесет знамя до логова гитлеризма - до Берлина! Ура!

Командующий даже не прочитал подписи под приказом: троекратное "ура", как взрывы, потрясло все вокруг. Головы приподнялись. Люди оживленно поворачивались друг к другу: "Темник? - читалось на лицах. - Что это за такой Темник? Ну-ну, поглядим, чего этот Темник стоит".

Зычный бас Горелова:

- Смирно! Знамя на середину!

И снова лица - строгие, торжественные, как бы освещенные изнутри светом. Горелов и Темник подошли к знамени. Оба были бледны, только глаза сияли. Горелов взялся за древко, сделал два шага вперед и встал на одно колено. И весь строй опустился, как и он, перед своей святыней.

- Не посрамите! - голос Горелова звучал грозно.- Не уроните честь и славу гвардии...

Больше он не мог говорить, приник к знамени губами и застыл. Потом Горелов протянул знамя Темнику.

Темник, тоже опустившись на правое колено, поцеловал красный бархат, и звуки его голоса разнеслись перед строем:

- Клянусь тебе, родная партия, клянусь тебе, наш советский народ, пока бьется сердце в груди и глаза видят свет, - будем нести это знамя туда, куда прикажет нам наша Родина.

Встал и, крепко сжимая древко, пошел вдоль строя гвардии. Знамя медленно проходило мимо одного ряда, второго, третьего. Потом Темник снова вышел на середину. С этой минуты он - уже командир бригады.

После почти трехмесячного пребывания в распоряжении Ставки Верховного Главнокомандования во второй половине ноября 1944 года мы получили директиву: "Первой гвардейской танковой армии войти в подчинение Первого Белорусского фронта и сосредоточиться в районе севернее Люблина".

Курвиметром вымеряем расстояние: по воздуху 300 километров, по дорогам 450 - 500. Передислокацию приказано провести комбинированным маршем: танки, самоходки и тяжелые грузы пойдут железной дорогой, а все остальные - своим ходом. Надо произвести передвижение незаметно, скрытно. А попробуйте-ка скрытно двинуть несколько тысяч машин и десятки тысяч людей - так, чтоб вражеский лазутчик не заметил никаких следов! Задачка!

Кипит работа: Шалин с Никитиным ищут на карте подходящие дороги, долго думают над переплетениями красных и черных жилочек. Дороги должны быть проезжими и в то же время проходить подальше от городов, и надо, чтоб вели они прямее к цели и чтобы имелись леса для стоянок в дневное время. Много различных соображений учитывали штабисты, чтобы укрыть армию от вражеских глаз, пока, наконец, согласно кивнули головами: найдено!

Темными осенними ночами с 25 по 30 ноября войска армии совершили небывалый марш и вышли в назначенный им район в установленное время.

У хозяйственников - не меньшие задачи: надо рассчитаться с местными гражданскими хозяйственными учреждениями. Начальник тыла армии генерал Василий Фомич Коньков докладывает, что местные товарищи интересовались: "Чего вы так торопитесь? Уезжаете, что ли, оставляете нас? Мы можем поставлять вам овощи и в другое место, укажите только, куда!" - "Нет, что вы! Просто должать не хочется, давайте уж рассчитаемся".

После этого разговора армия еще два дня стояла будто бы на месте. А потом - не стало никого. Точно в срок армия успела передислоцироваться в район Каменки, севернее Люблина, и густой лес поглотил ее.

После сосредоточения в полосе нового фронта командование армии обязано было прибыть, представиться и доложить о состоянии армии командующему фронтом, члену Военного совета, начальнику штаба и некоторым начальникам родов войск.

Мы с Катуковым поехали представляться. В командование Первым Белорусским фронтом за месяц до этого вступил маршал Советского Союза Г.К. Жуков вместо принявшего Второй Белорусский фронт маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского.

Первым делом заехали к начальнику штаба фронта генералу М.С. Малинину, одному из способнейших начальников штаба фронта, старому танкисту. С помощью офицера, выделенного Малининым, легко нашли красивый, увитый зеленью домик, где расположился маршал Жуков. Еще издали узнали со спины небольшую коренастую, плотно сбитую фигуру маршала, прогуливавшегося по асфальту. Вот Жуков повернулся, и мы двинулись навстречу.

- А, танкисты приехали?

- Товарищ маршал...

- Здравствуйте, товарищи! - протянул руку маршал. В крепком рукопожатии, в веселом рокоте голоса чувствовалась доброжелательность.

Перебросился с нами общими фразами:

- Все закончили?

- Хвосты подчищаем.

- Хорошо, хорошо! Ведь я вас специально у Верховного выпросил - знаю все-таки по прежним боям. Не подведете?

- Никак нет, товарищ маршал, не подкачаем!

- Не завтракали еще? Пошли ко мне.

- Что вы, товарищ маршал, мы сыты.

Жуков был прост, спокоен, откровенен. В его домике всюду виднелись следы большой работы: лежали карты, схемы, документы...

- Сидел несколько дней, - пояснил он, заметив, как мы оглядывали его резиденцию, - продумывал план операции. Главное, как лучше маневрировать танковыми армиями? Отдельно вас пускать или вместе с Богдановым? В основном все продумал и дал начштаба для окончательного оформления. Завтра к Верховному везу план на утверждение.

- Еще встретимся, - прощался он с нами. - После возвращения побываю в вашей армии! А сейчас доложитесь, кому нужно, и займитесь боевой подготовкой. Готовьтесь, готовьтесь и еще раз готовьтесь. Дела предстоят большие.

На душе стало полегче после этого разговора,

Следующим посетили члена Военного совета фронта генерал-лейтенанта К.Ф. Телегина. Об этом человеке хочется рассказать поподробнее.

Еще в восемнадцатом году юный Костя Телегин вступил в Омске в Красную гвардию и с ее отрядом присоединился к дивизии уральских рабочих легендарного полководца Василия Блюхера. Бил колчаковцев, дошел с боями до Байкала. Ум, смелость, боевую и деловую хватку молодого коммуниста достойно оценили товарищи по оружию: в двадцатом году в составе Блюхеровской дивизии комиссар полка Телегин вел бойцов через Сиваш на штурм Перекопа. Потом был комиссаром в отдельном пограничном батальоне, воевал против Махно. Окончив Военно-политическую академию, стал одним из руководящих работников Политуправления погранвойск. Бои у озера Хасан, финская война - все это обогащало его боевой опыт.

В начале Отечественной войны Телегин стал членом Военного совета Московского военного округа, а затем и членом Военного совета Московской зоны обороны. Когда в 1942 году на территории МВО формировался наш корпус, обеспечение корпуса кадрами и материальное обеспечение шли через Телегина. Я испытывал удовлетворение, работая с этим дельным, умным человеком. Отношения у нас были простыми и дружескими. Константин Федорович вручал нашему корпусу первые боевые знамена. В конце декабря 1942 года он был назначен членом Военного совета Донского фронта. С тех пор победы Донского, Центрального, а позже 1-го Белорусского фронтов были связаны с именами Маршала Рокоссовского и члена Военного совета Телегина: от Волги и до предместий Варшавы успели пройти соединения фронта к ноябрю 1944 года.

Телегин почти не изменился за эти два года: та же бритая голова, тот же широкий выпуклый лоб, из-под которого пристально глядят умные глаза, фигура подтянутая, легкая. И тот же размеренный, вдумчивый, ровный голос.

Катуков вскоре после своего доклада попросил разрешения удалиться - надо было идти к другим начальникам. А я остался. Константин Федорович интересовался всеми деталями жизни армии: и кадрами, и качеством пополнения, и наличием транспорта, и обеспечением армии, и многим, многим другим. Мой доклад получился очень долгим и подробным.

Затем я по-дружески спросил:

- Ну, как чувствуете себя с новым комфронтом?

Телегин подумал, чуть приподнял брови и спокойно ответил:

- Пока неплохо. Георгий Константинович всеми мерами поддерживает сплоченность, творческий дух всего нашего коллектива, умело направляет на решение задач. Но что касается оперативной стороны дела - тут Жуков особенно силен, многоопытен! - Телегин задумался. - Да, два года провоевал с Константином Константиновичем, хорошо сработались, и осталось наилучшее воспоминание.

- Знаю Константина Константиновича,- отозвался я. - Обаятельный человек.

- Что, воевали вместе?

- Нет, я служил у него в кавкорпусе.

В дверь постучали. Вошел высокий смуглый брюнет. Это был Семен Яковлевич Озерянский - заместитель начальника разведывательного отдела фронта.

- Прошу прощения,- обратился он к Телегину,- есть новость о Варшаве. Николаю Кирилловичу, наверное, тоже интересно послушать.

Мы с Озерянским были хорошо знакомы еще с довоенных лет по совместной работе.

- Докладывайте! - сказал Телегин.

Коротко, четко Озерянский нарисовал обстановку в польской столице. Гитлеровцы уже подавили восстание. Не только героические повстанцы, но даже их жены и матери были репрессированы и брошены в концлагеря, за колючую проволоку. Детей продавали на специальном базаре в местечке Серцы; цена за ребенка колебалась в пределах до 25 марок. А тем временем некоторые руководители восстания, заранее рассчитывавшие использовать пожар народной ненависти для захвата ключевых позиций, попали в гитлеровском плену в условия, как выразился Озерянский, "не хуже лондонских".

Доклад Озерянского был закончен, и разведчик вышел. Константин Федорович обратился ко мне:

- Смотри на карту. Военный совет фронта утвердил вам станции снабжения вот они: Леопольдув и Окшея и станцию выгрузки Соболев.

- Растительности маловато, - сказал я, вглядываясь в район, обведенный красным кружком. - Леса мало, чтобы укрыть грузы и поступающие эшелоны.

- Политграмоту тебе читать? Есть лес, нету леса - где я тебе его возьму? Насажу, что ли? А все, что дает нам тыл, ты обязан сохранить до последнего грамма и винтика! Потеряете запасы - сорвете фронтовую операцию.

- Мне ясно.

- Ясно-то тебе ясно, а вот если потеряете запасы, тогда видно будет, ясно ли это тебе и твоим людям. Объясни, чтобы поняли: каждый выстрел фронта - это поезд боеприпасов, а в бою стреляют тысячи раз. Чтобы только одна ваша армия пошла в наступление, понадобятся сотни цистерн горючего, тысячи вагонов боеприпасов, продовольствия и всего прочего. И все это нужно не только разгрузить, но и зарыть в котлованы - спрятать от авиации. От нас нужна какая помощь?

- Емкостей не хватает.

- Немного дам. Остальное изыскивайте на месте. Учить ученого - только портить! Рыть котлованы тебе не будем, своими силами обойдешься. Запиши-ка номера эшелонов...

Торопливо заношу в блокнот десятки номеров: за каждым стоит поезд, идущий сейчас в адрес армии с горючим, боеприпасами, запчастями, продовольствием и другим имуществом.

Окончив диктовать, Телегин улыбнулся:

- Вот бы удивились классические военные теоретики или современные западные, услышав разговор каких-то членов Военных советов, занимающихся вопросами, которые должен решать полководец. Для них это совершенно непонятное явление в жизни советских военных организаций, как непонятна и сама социальная суть наших Вооруженных Сил.

- А трудновато вам, Константин Федорович, заниматься всем этим одному? Железные дороги и шоссе разбиты, непрерывность снабжения под угрозой. А тут еще дополнительная работенка появилась - комендатуры...

- Да, приходится крутиться, как белке в колесе. ПУР с весны обещает дать второго члена Военного совета. Но не хватает кадров. Все говорят: "Справишься пока один". Вот и справляюсь. Ладно, поезжай. Скоро заеду к вам, познакомлюсь с армией.

Я отправился домой: так на фронтовом языке у нас назывался штаб армии. Он и был родным домом. Но в тот вечер в нем было неспокойно: Катуков, я, Шалин и Коньков тревожились об эшелонах, прибывающих по графику командования фронта. Они не будут ждать! А куда же сливать нам горючее, прятать боеприпасы? Хорошо было воевать во времена суворовско-кутузовские: патроны клали в солдатские ранцы, лошадей пускали пастись на подножном корму. Что не помещалось на солдатском горбу, клали на подводы, и отправлялись бить врага. А в современной войне горючее не разольешь по бакам - на предстоящую операцию нам планировали несколько заправок; снаряды тоже не раздашь экипажам - требуются три боекомплекта. Значит, без складов горючего и боеприпасов не обойтись! Но авиация противника методично разыскивает склады: немцы знают, что лишить нас запасов - означает сорвать зимнее наступление. И приходится армии глубоко зарывать в котлованы цистерны с горючим, ящики с патронами и снарядами всех калибров и марок - запас на месяцы беспрерывных боев. Сколько тут придется земли перекопать под котлованы, сколько перетаскать тяжестей! А в армии нет ни одной землеройной машины, ни одного погрузочно-разгрузочного механизма, их заменяют три сотни пожилых людей, ветеранов империалистической и гражданской войн - кладовщики, грузчики (они же и охранники) с длинными лопатами в руках. Это - герои народного ополчения, добровольцы, израненные в трех войнах. Им предстоит совершить дело, которое в мирное время показалось бы просто немыслимым, невозможным.

К нашему приезду "отцы" уже становились в строй. Их бравой выправке могли позавидовать лучшие мотострелковые части. Еще бы! Кое-кого я знаю лично: вот тот высокий, седоусый, гладко причесанный на пробор солдат - бывший рядовой лейб-гвардии Семеновского полка; другой - широкогрудый, с чуть кривыми ногами - когда-то был лихим драгуном. Есть тут и кирасиры, и гусары, а более всего, конечно, - обыкновенная пехота, "инфантерия", как ее называли тридцать лет назад. Когда-то все они носили разную форму, разные погоны; теперь они советские солдаты, и лихо сдвинутые ушанки украшает маленькая звездочка.

- Здравствуйте, товарищи!

- Здравия желаем!

Смотрю на них, а в голове - разговор, услышанный во время построения: "Приехали наши генералы. Опять, значит, работенка предстоит".

Всю дорогу продумывал речь, а получилась она очень короткой.

- Товарищи! От имени Военного совета армии благодарю вас за замечательный, самоотверженный труд, за практическую помощь гвардии в разгроме фашистов на Сандомирском плацдарме. Танкисты, мотострелки, артиллеристы, саперы представители всех родов войск - просили передать вам, солдатам второй линии, большой привет и большую благодарность за помощь в обеспечении горючим и боеприпасами. Военный совет, кроме благодарности за сохранение социалистического имущества и активное участие в разгроме врага, награждает вас орденами и медалями.

Строй замер. На лицах пожилых людей гордость и удовлетворение. Только у одного непроизвольно вырвалось:

- Ишь ты!

Начальник отдела кадров уже разложил на столе ордена, медали и временные удостоверения к ним. Коньков зачитывает приказ. Ветераны подходят поодиночке. Смущенные и гордые, тронутые вниманием к их ратному труду, некоторые забывают сказать уставное "Служу Советскому Союзу" и, растроганно пожимая руку, говорят: "Спасибо, спасибо" или "Спасибо Родине". Просят передать гвардейцам первой линии (или иногда - "сынкам"), что не подведут: "Пусть на нас крепкую надежду имеют". Коньков доволен до предела.

После вручения орденов всех пригласили на торжественный обед.

Когда прозвучали тосты за сегодняшних "именинников", за награжденных, пришло время делового разговора.

- Вот, отцы, для вас начинается новый бой. Нужно в трое суток вырыть столько котлованов и разгрузить столько эшелонов, что в обычное время и за двадцать суток, пожалуй, не сделать.

Я коротко изложил, что надо сделать. Слушали внимательно.

- Все сделаем, - ответил бывший драгун. - Раз обещали гвардейцам сделаем. Тут народ рабочий, знаем, чего стоит каждый снаряд и каждый литр бензина: наши жены и дочки, а у кого и внучата, в тылу на армию работают. Нешто мы их труды под немецкие бомбы подставим? А вот как с емкостями дело обстоит?

- Куда сливать? - поддержал его плечистый седоватый ефрейтор.

- Кое-что нам даст фронт, а остальное найдем на территории. Вот майор Слынько, начальник ГСМ, несколько трофейных железнодорожных цистерн уже раздобыл.

- Махорочка у нас неважнецкая, язык щиплет. Вот полтавская была у нас хорошая, с такой махоркой и котлованов можно было бы больше нарыть, мимоходом пошутил ефрейтор, который спрашивал меня о емкостях.

- Ну, если так, Военный совет примет все меры,- ответил я ему в тон.Постараемся полтавской раздобыть.

Смотрю я на этих людей и думаю: знаете ли вы, отцы, какой великий подвиг совершаете, сколько тысяч жизней спасают ваши лопаты?! Никакими наградами не отблагодарить вас за богатырский труд. Сколько норм вы сделаете за эти трое суток? И посчитать даже трудно - нет таких норм. Сколько нужно - столько и сделаете. И танкисты пойдут в бой, не боясь остаться без горючего и боеприпасов, которые сбережете вы, незаметные герои армейского тыла.

Через несколько ночей армейские запасы горючего и боеприпасов уже были перегружены мозолистыми руками ветеранов в глубокие котлованы, зарыты и замаскированы грудами осенних листьев. Напрасно кружились в воздухе "хейнкели" - ни одной бочки, ни одного ящика, ни одной цистерны не потеряла в те дни наша армия на базе снабжения. Спасибо вам за это, отцы!

На северной окраине небольшого польского городка Седлеца собрался руководящий состав 1-го Белорусского фронта: командующие родами войск и другие. Здесь впервые за всю войну нам пришлось участвовать в военной игре на картах, строго придерживаясь реальной обстановки и учитывая предстоящие задачи.

Военный совет каждой армии сидел за своим столом, на котором лежала синяя папка с картами и документами. На папке - длинный заголовок: "Варшавско-Лодзинско-Познаньская операция". Впоследствии историки назвали ее короче: "Висло-Одерская операция".

Вначале начальник штаба фронта генерал-полковник М.С. Малинин охарактеризовал общее положение, сложившееся к концу 1944 года: почти повсеместно противник изгнан с территории Советского Союза; блок фашистских государств развалился, Германия осталась воевать в одиночестве. Против нас Гитлер держит примерно шестьдесят пять процентов своих лучших сухопутных войск с целью не допустить Красную Армию в восточные провинции Германии. Возможно, его расчеты строятся в надежде на раскол антифашистского блока. На главном стратегическом направлении - Берлинском, по имеющимся документам, создана глубоко эшелонированная оборонительная система, состоящая из семи рубежей. Общая глубина ее 400 - 500 километров - от Вислы до Одера.

Далее генерал-полковник изложил положение на Западном фронте. Рассказав об успешном выходе союзников на линию Западного вала, сообщил, что 16 декабря гитлеровцы перешли в районе Арденн в контрнаступление и прорвали неукрепленный участок фронта шириной до ста километров. Под угрозой уничтожения находятся четыре армии союзников.

- Ни одной части, ни одной винтовки Гитлер не взял с советско-германского фронта. На западе у него всего семьдесят три дивизии из общего количества, в основном фольксшгурм, одиннадцать танковых и четыре моторизованных. Они-то и играют основную роль в контрнаступлении в Арденнах, - докладывал Малинин. Английские войска и две американские армии отступают в направлении реки Маас.

- Дорога-то знакомая, бегать туда привычно! - это бросил реплику командарм Василий Иванович Чуйков.

- В предстоящей операции, - подвел итог Малинин, - нашему, а также Первому Украинскому и Второму Белорусскому фронтам выпала честь стать тараном, разгромить главные силы противника, приблизиться к главной цели - Берлину - и водрузить знамя Победы в самом логове фашистского зверя.

Шелестят карты, на которые мы с Михаилом Алексеевичем Шалиным, исполнявшим в те дни обязанности командующего армией, еще вчера вечером нанесли обстановку - и за себя, и за противника.

Постепенно, час за часом, начинаем познавать идею наступления. Расширяется круг вопросов, наращиваются задачи, вырабатывается методика прорыва. Интересно наблюдать, как проявляются на игре организаторские и оперативные таланты нашего генералитета. Сразу стала видна подготовка каждого из присутствующих: ведь здесь любой мог свободно выражать свои мысли, высказывать мнения, любой мог предлагать новые варианты в решении сложных задач.

За соседним столом углубился в работу мой старый товарищ, командующий 2-й гвардейской танковой армией, Герой Советского Союза генерал-полковник С. И. Богданов. Я не виделся с Семеном Ильичом с довоенных времен. Про него шутливо вспоминают, что до революции место этому молодцу было отведено среди великанов первого взвода первой роты лейб-гвардии Семеновского полка. Когда он сегодня, нагнувшись и протянув мне правую руку, левой радостно сгреб в объятия,- дух захватило! Ну и сила! Рядом с ним что-то отмечает красным и синим карандашами член Военного совета Петр Латышев.

- Ну как, Семен Ильич, рядышком нас пустили?

Дело в том, что командующий фронтом согласился с мнением командармов решил пустить обе танковые армии вместе.

- Рядышком,- удовлетворен Богданов.- Теперь за левый фланг спокоен прикроете. Вот справа голо, смотреть да смотреть...

Семен Ильич указывает на синюю прожилку реки.

- Приказано быть на Бзуре на второй день: мы внутреннее кольцо сомкнем вокруг Варшавы, вам внешний фронт отжимать на запад. Ну, у нас дорога попрямее! В прорыв вхожу на участке Берзарина. А вас кто вводит?

- Василий Иванович Чуйков.

- Знаменитая армия. Этот тебе чистенький прорыв сделает. Но и Берзарин не плох!

Я с любопытством посмотрел на живое, энергичное лицо Николая Эрастовича Берзарина. Рядом с ним сидел член Военного совета Федор Ефимович Боков, знакомый мне тоже еще с довоенных времен, когда он был начальником Военно-политической академии, а потом комиссаром Генерального штаба, исключительно обаятельный человек.

Около них как раз стоял маршал, который переходил от стола к столу, работая с одной армией, пока другая подготавливала решение.

- Как у вас с наблюдателями?

Наблюдатели - постоянная тема у нашего комфронтом. Мы уже слышали от командующих общевойсковыми армиями, как придирчиво он проверяет кадры наблюдателей: пытливые ли, развитые, инициативные...

Когда Берзарин доложил: "Исключительно хорошие люди", Жуков обратился ко всем присутствующим: "Минуточку внимания!"

Все оторвались от карт.

- Один из командующих хвалил мне своих наблюдателей, а когда я приехал к нему и сказал: "Покажи свой НП",- полчаса таскал меня по переднему краю, искал наблюдательный пункт, да так и не нашел. Фамилии называть не буду... Скажу только, что это не Берзарин.

Показалось, что общевойсковики вздохнули с облегчением.

- Но наказывать буду! Наконец завел меня в лес, показал вышку, говорит: "Отсюда я наблюдаю". Смотрю я на лестницу - не всякий акробат заберется! "Лезь",- говорю. Не лезет. Я тогда сам полез. Не без трудностей, но все же одолел лесенку. Кругозор с вышки - двадцать метров, не больше. Кругом одни сосны торчат.

Все засмеялись.

- Командармам необходимо лично контролировать разведчиков. Недавно, например, разведка донесла мне, что у противника танков много. Я не согласился с нею. А почему? Изучил данные авиации и, главное, наблюдателей. Что оказалось? Макеты там стояли, а три танковые дивизии Гитлер увел с направления нашего главного удара: одну - в Восточную Пруссию, две - на юг!

После слов командующего опять наступила рабочая тишина. Мы с Шалиным подошли к столу, где сидели уроженцы Калуги, "калуцкие", как шутливо звали Василия Ивановича Чуйкова и члена Военного совета Алексея Михайловича Пронина.

С Чуйковым обсудили, как обеспечить ввод танков в прорыв.

Познакомившись с планами соседа и с планами армии, вводящей нас в прорыв, вернулись к своему столу.

- До конечного пункта операции - сто восемьдесят километров, - меряет циркулем и считает вслух Шалин. - Срок - четыре дня, средний темп - сто восемьдесят разделить на четыре... Сорок пять километров в сутки по прямой.

- Крепенько, Михаил Алексеевич. А вы не помните темпы продвижения танковых войск в предыдущих операциях?

- Пожалуйста, Николай Кириллович. Уманско-Батошанская - пятнадцать километров в сутки, Львовско-Сандомирская - двадцать пять - тридцать километров. Да и то - это максимум на отдельных направлениях. Белорусская в среднем двадцать пять километров. Если вас интересуют немцы, то их наивысшие темпы в сорок первом году - примерно двадцать-тридцать километров в сутки.

Мысленно прикидываю: запланированные нами темпы в операции в полтора-два раза выше максимальных, какие только знала история танковых войск.

Шалин продолжает рассуждать в своей обычной манере: несколько резолюционно.

- Задача танковой армии - продвинуться вперед и не дать отходящим частям противника сесть на подготовленные рубежи...

Его карандаш прошелся по полосам вражеских укреплений, нанесенных в междуречье Вислы и Одера.

- И одновременно встречать подходящие резервы противника и громить их до занятия ими этих рубежей. Бить так, чтоб противник всегда опаздывал! Успех будет зависеть от быстроты темпов передовых отрядов.

- Кого предлагаете пустить передовыми?

- Если не возражаете, оставим Гусаковского и первую гвардейскую бригаду. Пусть Темник оправдывает доверие.

- Согласен.

- Командиров батальонов, рот, взводов надо будет в передовые бригады особо подобрать, чтобы были самые смелые и грамотные офицеры со всей армии. Например, Гусаковскому требуются два новых комбата.

- Только один. Карабанов хотя назначен замкомбригом, но наверняка откажется пока от повышения, пойдет комбатом передового батальона. А на второе место рекомендую заместителя комбрига Пинского. Очень просился командиром батальона в передовой отряд. Может, подойдет, офицер неплохой!

- Охотников впереди идти у нас всегда хватит, - Михаил Алексеевич заносит в свой блокнот фамилии Карабанова и Пинского.- Важно правильно людей подобрать буквально в каждый танк. Приедем домой, сразу этим займемся.

Военная игра на картах продолжалась неделю. Штаб фронта превратился на этот срок в своеобразное научное учреждение, я бы сказал, в своеобразную Академию Генерального Штаба, с той разницей, что там обстановка создается руководителем кафедры, а тут она была реальной. Идея и замысел огромной операции облекались в точные и ясные формы: отшлифовывались детали взаимодействия общевойсковиков и танкистов, вырабатывались наилучшие варианты ударов, уточнялись и расширялись масштабы операций. В конце игры штаб и командующий фронтом, с учетом всех высказанных мыслей, дали окончательную директиву на операцию.

Выступал Маршал Советского Союза Г.К. Жуков. Приказав изучить план операции с командирами всех степеней, он сообщил:

- Ставка Верховного Главнокомандования торопит нас: союзники терпят поражение в Арденнах. Обещали им наступление. Сроки укажу позже, но времени осталось немного. Поддержка авиаторов будет незначительной: прогноз на январь плохой. Поэтому и планировали мы операцию на вторую половину января, но приказано спешить.

Разъезжались домой, в армии, изучив каждую дорогу, каждый город, каждую речку, которые должны были вcтретиться на пути армии. Казалось, пройден весь маршрут до Познани, и я с закрытыми глазами мог представить Лодзь, Лович или Кутно. Такое же ощущение было и у других генералов. Игра была достойным завершением огромной подготовительной работы накануне одной из крупнейших и стремительнейших операций Второй Мировой войны.

По возвращении из штаба фронта предстоящая операция с такой же тщательностью была проиграна на картах с командирами и штабами корпусов и бригад, с руководителями служб тыла армии, заместителями командиров корпусов и бригад по тылу и начальниками политотделов.

Первая идет первой

По замыслу операции 1-й Белорусский фронт наносил удар в общем направлении на Познань, 1-й Украинский фронт имел задачу разгромить кельце-радомскую группировку врага, а затем развивать наступление в направлении на Бреслау.

Ближайшая оперативная цель 1-го Белорусского фронта сводилась к тому, чтобы прорвать оборону противника одновременно на двух разных направлениях и, разгромив варшавско-радомскую группировку, выйти к Лодзи. В дальнейшем намечалось наступать в общем направлении на Познань до рубежа Бромберг (Быдгощ), Познань и южнее, где войти в оперативно-тактическую связь с войсками 1-го Украинского фронта{6}.

Главный удар войск 1-го Белорусского фронта намечалось нанести с Магнушевского плацдарма в направлении на Кутно.

Так замышлялась операция, названная впоследствии Висло-Одерской, одна из крупнейших стратегических наступательных операций.

Наша армия получила директиву Военного совета фронта от 2 января 1945 года. В директиве перед армией была поставлена задача: "стремительным выходом на северный берег реки Пилицы, а в дальнейшем к реке Бзура в районе Ловича обеспечить успех 1-го Белорусского фронта по окружению и уничтожению варшавской группировки противника: уничтожить подходящие с запада резервы и не допустить их на соединение с окруженной варшавской группировкой. С выходом армии в район Кутно занять исходное положение для развития наступления на Познань"{7}.

Общая глубина планируемого этапа операции от рубежа ввода в прорыв достигала 180-190 километров.

Шел проигрыш операции в штабе армии. Генерал Гетман предложил полковнику Бабаджаняну:

- Тебе помочь подготовить корпус к предстоящим боям?

- Спасибо, мы и сами.

Бабаджанян хотел все сделать самостоятельно, "без подпорок". В этом - свой плюс: пусть сразу привыкает к ответственности за корпус. Сами, так сами!

Зато Дремов крепко шлифовал Темника:

- Завидовал Горелову, что ходит в передовом отряде, вот теперь попробуй...

И начиналось старательное поучение: как переправить и укрыть танки, как заранее изучить маршрут для передового батальона, где поставить колонны,словом, все мелочи подготовки передовой части.

- Не слишком ты его, Иван Федорович? - заметил Катуков.

- Надо. Ему передовым не приходилось быть - пусть учится.

После проигрыша операции на картах мы с Катуковым решили ехать на плацдарм. Дремов с Темником, Бабаджанян с Гусаковским, Никитин, Соболев, Фролов - все поехали с нами в одной машине, чтоб не демаскироваться. По этой причине никто не надел танкистских комбинезонов, а мы с Катуковым облачились в офицерские шинели.

Главная цель поездки - посмотреть своими глазами местность, где будем наступать, откуда входить в прорыв. Если этого не сделать заранее, армия будет, говоря грубо, напоминать кошку, которую занесли в мешке в лес и там вытряхнули: иди, ищи нужное направление. Надо отработать взаимодействие с общевойсковыми армиями, изучить дороги, идущие к месту сосредоточения, колонные пути через минные поля - и свои, и противника.

Выполнение задачи началось уже в пути: отмечали состояние дорог. Бабаджанян охнул, увидев перед Вислой огромную болотистую пойму. Инженеры проложили по этой трясине настил, за которым начинался километровый мост. Заметили по спидометру общую длину переправы. "Боже ты мой! - вырвалось у Темника. - Почти четыре километра". Начался спор, сколько же танков здесь сможет пройти в одну ночь.

- Прежде всего, с какой скоростью идти?

Даже Бабаджанян вынужден признать: "Не больше тридцати километров в час, иначе все к черту поломается" (кстати, строители моста рассчитывали на максимальную скорость в 12 километров в час).

Катуков взялся за карандаш. Несложные расчеты, и Михаил Ефимович объявил: "Мост пропустит сто танков в ночь!" А у нас их с учетом усиления в семь раз больше. Не возиться же целую неделю!..

Это - типичная мелочь. Ежечасно приходилось сталкиваться с такими незаметными проблемами, как будто далекими от героики лихих рейдов, захватов штабов и вражеских знамен. А не решит Военный совет вопрос переправы поставит под угрозу выполнение фронтовой операции.

Гусаковский, внимательно оглядев мост, предложил:

- Он, кажется, прочный, сделано на совесть. Пустим сразу несколько танков, пусть держат интервалы на величину пролета. Только надо соблюдать график движения, посты установить, а то попадут две машины на один прогон и прямым ходом рухнут на дно.

На той стороне реки находился командный пункт Чуйкова. Василий Иванович был любезен и гостеприимен. Мы впервые взаимодействовали с ним, а условия были крайне сложные. По существу, для нас это был первый опыт наступления с плацдарма: до сих пор мы только захватывали их и сдавали потом общевойсковикам. Впервые также преподносился танкистам и "чистый прорыв": обычно мы прогрызали бреши в обороне противника вместе с пехотой. Сейчас до всего надо было дойти своей головой: изученная в академиях битва под Камбрэ (1917 год!) мало помогала на Висле.

Василий Иванович развернул перед нами карту плацдарма.

- Вот! Четыре месяца работали! - Крепкие пальцы командарма уперлись в небольшой кусок в излучине реки, где буквально не было живого места от пометок. - Миллионы кубометров перекидали лопатками.

- Самоотверженно люди работали, - признал член Военного совета Алексей Михайлович Пронин.

- Дисциплина у вас, как видно, хорошая: проехали мы - и незаметно, сколько тут всего нарыто. Наверно, и с воздуха ничего не видать.

- Пленные в голос показывают: русские зарываются, значит, к долгой обороне готовятся, - улыбнулся довольный Пронин. - Но вообще налетов мы не очень боимся - зениток сверхдостаточно. За одну минуту можем произвести тридцать четыре тысячи зенитных выстрелов, так что прямое бомбометание на плацдарме исключено.

- Богато живете! Москву меньше зенитчиков защищало!

Установленные по квадратам сотни танков, пушек, машин, десятки тысяч солдат заполняли, казалось, каждый метр, исключая дороги. Под любым деревом была зарыта пушка, или танк, или боеприпасы, и когда наверху, покрякивая, словно ночная утка, пролетал снаряд, невольно думалось: "Попадет, промахнуться здесь невозможно". Плацдарм напоминал мне персидский ковер, где не бывает места без узоров и полосок: так и здесь нельзя было найти кусочка, не перекопанного землянками, траншеями и котлованами. Когда я сказал об этом Пронину, он ответил поговоркой солдат плацдарма: "Если наши траншеи вытянуть в линию, дойдешь до Берлина и еще вернешься обратно". И это не было преувеличением!

По дороге к командиру дивизии, с участка которого Темник должен был начать ввод бригады в прорыв, Катуков возбужденно обсуждал все данные, сообщенные Чуйковым:

- Двести двадцать стволов на километр фронта! Выходит, по орудию на каждые четыре метра! Не считая эрэсов. На каждый квадратный метр участка противника приходится по три килограмма снарядов! На каждый километр фронта - тридцать пять танков, это не считая двух наших танковых армий! Дивизия занимает всего три- пять километров по фронту, боевой порядок - два-три эшелона! Ну, набрали силушки!

- А помнишь, Ефимыч, харьковское наступление весной сорок второго года? Двадцать-тридцать стволов на километр да пять-десять танков - и то благом считалось. Дивизия, бывало, держала по тридцать-сорок километров фронта. Да и какая была та дивизия. Эх!

Землянка командира дивизии надежно укрыта на опушке леса. Землянка теплая, уютная, обжитая. Чувствуется - люди здесь живут несколько месяцев. Но собравшиеся офицеры мысленно уже покинули ее: разговор идет только о движении вперед.

Та же уверенность в успехе владеет комдивом. Он деловито договаривается с Темником о расположении танковых колонн: "Ваш передовой отряд пойдет сразу за моим третьим эшелоном, вот отсюда". Палец отмечает пункт, потом командир показывает маршруты в минных полях, подробно объясняет расположение частей противника. "Надо все посмотреть своими глазами",- говорит Катуков, и хозяин ведет нас всех на свой НП. По дороге оглядываемся по сторонам: танки, пушки, машины, боеприпасы - все аккуратно побелено, закрыто сетками под цвет снега, и "рамы" (самолеты-разведчики "фокке-вульфы") спокойно скользят наверху, не замечая ничего. Иногда постреливают отдельные наши огневые точки, которые немецкие наблюдатели засекли и сосчитали еще в сентябре. Идем по траншеям. Политработники проводят беседы, солдаты читают газеты, книжки, кто-то с аппетитом ест наваристый суп, - в общем, первая линия живет по обычному распорядку, введенному с первого дня пребывания на плацдарме. И чем ближе к переднему краю, тем больше все стихает, замирает, только стереотрубы непрерывно поворачиваются и наблюдатели зорко ловят малейшее движение противника.

С любопытством мы разглядываем окопы и траншеи гвардейцев 8-й армии.

- Далеко не матушка-пехота сорок первого, сорок второго, - будто подслушал мои мысли Михаил Ефимович. Здоровые, одетые в новую одежду, обутые в целые, добротные сапоги, имеющие на вооружении и автоматы, и снайперские винтовки, солдаты радуют нас. Черенки лопат отполированы руками до блеска. Вид у пехотинцев чистый, свежий. Главное - каждый излучает бодрость! До них еще не доведен приказ о наступлении, но "солдатское радио" работает, опытный солдат сорок четвертого года чует, что не сегодня-завтра - вперед!

На НП изучили маршруты, по которым пойдут танки. Темник и Гусаковский обо всем договорились с командиром дивизии армии, в полосе которых предполагалось наступать. Пора было возвращаться в штаб 8-й гвардейской армии. Там нашлось еще несколько дел; командующий артиллерией И.Ф. Фролов в последний раз уточнил вопросы артобеспечения в момент ввода в прорыв, я договорился с Прониным о необычном использовании мощных громкоговорящих установок.

- Просьба к тебе, Алексей Михайлович: в ночь нашего выхода на плацдарм пусти по МГУ музыку. Одну ночку не поагитируем их - урон не очень большой получится...

- МГУ орет так, что и танков не слышно, - понял замысел Пронин. - Целую ночь им "Катюшу" крутить буду: фрицы Дунаевского и Блантера любят, все на свете прозевают.

Наступила последняя ночь перед прорывом, темная, тихая. Загорались иногда цветные ракеты, да с передовой, не умолкая, разносились "Катюша", "Вечер на рейде", "Огонек". На плацдарме никто не спал. Командиры и политработники пошли по окопам и батареям - доводить приказ до бойцов, беседовать о предстоящем бое, проводить под покровом темноты последние партийные и комсомольские собрания. Офицеры сверяли часы. От солдата до генерала - у всех на душе тревожно и напряженно. Сотни тысяч воинов нетерпеливо ждали "первого салюта". Еще не брезжил рассвет, а в окопы уже принесли щи посытнее: сегодня солдатам предстоит много работы.

Наш КП находился в двух шагах от командного пункта Чуйкова. Это был небольшой блиндажик, времянка, отрытая кое-как, на одни сутки. Харчевин установил тут печурочку: зима холодная! И хотя Михаил Ефимович сидел в валенках и неразлучной бурке, он подсел поближе к огоньку.

Последний раз ночью проверялся каждый винтик, каждая деталь в сложном механизме армии.

Восемь тридцать! Мы у Чуйкова. Будто сразу колебнулась, колыхнулась земля от ударов тяжелой артиллерии: тысячи снарядов рассекли туманный воздух - и бой за прорыв начался!

Командующий артиллерией генерал Н.М. Пожарский напоминал мне дирижера огромного симфонического оркестра, только палочку ему заменяли рации и телефонные аппараты, выстроившиеся в ряды, а симфония, которой он дирижировал, была не только слышна, но и видна. Змеи огненного вала, изогнувшись, прыгнули вперед. Короткий приказ - и они оттянулись немного обратно, прогладив полосу траншей. Огонь как бы отплясывал там, над головами врагов, повинуясь приказам Пожарского, прорывавшимся сквозь этот дьявольский грохот. Все небо расчертили полосы пламени - это эрэсы выжигали уцелевшие объекты. Потом смертоносное пламя мгновенно перелетело дальше, и в ту же секунду тысячи солдат поднялись и побежали вперед. Их "ура" не слышно, оно смешалось с ревом снарядов, с фантастическим танцем огня, пожирающим все на их пути. "Пошли гвардейцы!" упоенно кричит им вслед Чуйков.

- Пора в передовые отряды, Ефимыч!

Бригада Гусаковского уже стоит в колонне. Головной батальон Карабанова пристроился сразу за третьим эшелоном пехоты: пойдет след в след. Помазнев ведет нас туда, где идут собрания коммунистов и комсомольцев.

- Члену партии Константинову поручается измерить глубины реки Пилицы, доносится голос секретаря. - Подготовьтесь как следует, все-таки январь месяц. Командиру отделения коммунисту Никитину поручается первому форсировать реку. Никитин, вам известно, что на том берегу Пилицы сильно укреплено?

- Так точно. Доверие партии оправдаю!

- Комсомольцу Василию Погромскому,- слышится неподалеку, - поручается водрузить на том берегу Пилицы вымпел ЦК комсомола...

Помазнев рассказывал о плане партийных поручений на период боя. Каждый коммунист получил конкретное задание. Членам партии доверили самые трудные и самые опасные дела - в этом заключалась их единственная фронтовая привилегия.

Резолюция собрания была короткой: "Считать задачей парторганизации в политическом обеспечении боя личным примером воодушевлять состав на героизм".

Встретили Гусаковского.

- Горючего хватит?

- Полная заправка.

- Людей покормили?

- Сейчас начинаем.

Рядом с Гусаковским Бабаджанян. Волнуется, всю ночь провел на плацдарме. На вопрос о состоянии частей четко докладывает: корпус сосредоточивается на плацдарме, к выполнению боевой задачи готов!

Танкисты уходили в далекий рейд, и нам хотелось провести с ними последние часы перед боем. Пусть своими глазами увидят, поймут, что теперь они, передовые - самые дорогие люди в армии, что, как бы далеко ни умчались, Военный совет не забудет, пришлет на выручку главные силы.

Бойцам приносят завтрак в ведрах, старшина тащит на шее фляжки с "огненной влагой" - законные солдатские "сто грамм".

- Товарищ генерал, может, с нами? - гостеприимно, но чуточку смущенно приглашает командир взвода из батальона Карабанова.

- А как же иначе!

- Товарищ командующий! - голос из соседней роты. - У них каша холодная, просим к нам, у нас - лучше...

- Уши у тебя холодные, - парирует первый. - Каша - первый сорт!

Наступают последние минуты.

- Задача понятна?

- Так точно, товарищ командующий. Бить фашистов, гнать, главное - без передышки, окружить и уничтожить,- предвкушает победу танкист.

- Не давать технику увозить! - добавляет другой.

Последние рукопожатия и поцелуи. Обнимаем своих дорогих гвардейцев, как собственных сыновей, посылая в бой и, может быть, на смерть... Мешаются соленые слезы, дрожат от волнения губы, крепко сжимают в объятиях сильные мужские руки. И, как бы стыдясь своих чувств, проведя рукавом по глазам, танкисты птицей взлетают на танки и скрываются в люках. Скоро, скоро в бой!

Подъезжая к бригаде Темника, издали увидели танкистов, выстроившихся у своих машин. Темник и Ружин обносили знамя бригады. Вот они подошли ко второму батальону. Комбат Жуков медленно и очень громко произносит:

- Клянемся, что мы, идя в бой, будем драться до последнего дыхания, пока сердце бьется в груди, а глаза видят врага.

- Клянемся! - повторяет гвардия.

- Клянемся тебе, Родина, что сполна рассчитаемся за сожженные города и села, за сожженных в дьявольских печах, отравленных в душегубках, расстрелянных и замученных жен и детей, братьев и сестер, отцов и матерей. Смерть немецким захватчикам! Да здравствует победа!

Темник и Ружин проносят знамя перед рядами. Внезапно один рядовой сделал два шага вперед, взял рукой полотнище и вырвал ниточку бахромы. Бережно сложил и спрятал на груди.

- Достану в Берлине!

Как сжатая пружина, изготовилась наша армия к рывку.

Но армия генерала Чуйкова не смогла в первый день выполнить свою задачу. По плану к 7:00 второго дня наступления мы уже должны были войти в "чистый" прорыв и вечером того же дня быть на реке Пилице. Но этот прорыв получился у Чуйкова на шесть часов позже, чем было запланировано. Мы с завистью посматривали на успехи соседей - 2-й гвардейской танковой армии, которой армия Н.Э. Берзарина не только обеспечила своевременный чистый прорыв, но и захватила исправный мост через Пилицу в глубине вражеской обороны. Все это они сделали в первый день операции.

Василий Иванович Чуйков разговаривал с командующим фронтом:

- Лед тронулся, товарищ маршал! Вышли на указанный рубеж. Можно вводить армию Катукова? Катуков замер, склонившись у телефона.

- Есть входить в прорыв, товарищ маршал!

"Семь... семь... семь..." - разносится в эфире. И, услыхав позывные, а за ними короткий приказ: "начать игру" - танки ринулись в ворота, распахнутые в линии Вислинского рубежа артиллерией и пехотой. Все поспешно отодвигалось с дороги в сторону - пушки, машины, люди. Танки идут!

- Кончился для вас бой на сегодня, Василий Иванович, - шутит Катуков. Теперь танки воюют!

Боевые машины проходят мимо КП. Не могу оторвать глаза: семьсот танков и самоходок двумя колоннами вливаются в открытую горловину прорыва. По обочинам трупы немецких солдат, разбитые пушки и шестиствольные минометы, развороченные дзоты, а эта могучая сила еще не тронута, не потеряла ни одного человека и бронированным кулаком обрушивается на придавленного врага. Кто ее задержит?

Танки пошли через минные поля. С напряжением вглядывается вдаль Алексей Михайлович Пронин: сейчас проверяется работа его саперов. Вот машины выбрались на грейдер, откуда-то с юго-запада начала постреливать немецкая артиллерия, но ни один танк не остался на бывших смертоносных минных полях.

- Молодцы, саперы! - радуется Алексей Михайлович.- Целую ночь со щупами там ползали,- он указал рукой на запад, за немецкими траншеями. - У перекрестка дорог пять минных полей обнаружили. Поснимали взрыватели и обратно навели маскировку. Фашисты по своим дорогам драпать боятся, а наши танки полный вперед! ; Здорово! Больше тысячи взрывателей повыкручивали!

- Спасибо героям-саперам, спасибо твоей гвардии,- благодарит Катуков Пронина.

Колонны следуют одна за другой. Давно прошли передовые бригады, мотоциклетчики, за ними - главные силы армии.

Кажется, противник немного опомнился от страшного артиллерийского удара. Огонь с юго-запада усиливается. В безнадежном положении немецкие орудия все же продолжают вести огонь. Попасть в растянувшуюся колонну не трудно, и вот уже замерла первая подбитая машина.

- Что за чертовщина?

Примерно на полпути между вспышками вражеских пушек и нашей колонной потянулись кверху клубы черного дыма. Дым - завеса не ахти какая, не сплошная, с большими разрывами. Но сейчас хватит и такой: с неба валит снег, и черные полосы вперемежку с белыми хлопьями поставили сплошную стену. Немецкие артиллеристы сразу потеряли возможность прямого наблюдения. Им оставалось бить только по площадям, но разве на такой скорости, какую развивала наша гвардия, угадаешь эту искомую площадь? Молодцы мотоциклисты - это они накидали дымовых шашек!

На КП Чуйкова начинают доставлять первых пленных. Привели командира батальона. Немец совершенно подавлен, руки висят как плети, глаза блуждают: еще не пришел в себя от нашего огневого удара. Он показал, что наступление было неожиданным.

- То есть не то чтобы совсем неожиданным. Командование все время нас успокаивало: русские истощены, увязли на флангах, в Венгрии и Восточной Пруссии. Но ведь мы ветераны, воюем шесть лет и кое-что сами понимаем. Чувствовали: что-то будет, что-то будет... Даже в нашей армейской газете об этом писали. Но когда и, главное, с какой мощью - вот этого мы не знали! О боже мой, боже мой! У вас не артиллеристы, а настоящие дьяволы. Первыми залпами они нарушили все управление дивизией! Уже к концу артподготовки наша пехота побежала. Мы теперь не те, совсем не те... Наши гренадеры легли в могилах под Калинином и Минском, а молодежь... Разве в ее силах вынести подобный ад!.. - Помолчав, он продолжал: - Наш полк шестой пехотной дивизии почти полностью уничтожен огнем. Два фланговых полка отступают лесами - один на северо-запад, другой на юго-запад. Отбиваются артполк, бригада штурмовых орудий и полк шестиствольных реактивных минометов. Но что и они сделают без прикрытия?

И меланхолически добавил:

- Была дивизия - и нет дивизии...

- Вы сказали, что остатки вашей дивизии бегут на северо-запад. Куда именно?

- Вероятно, на реку Пилицу, - неопределенно пожал плечами немец. Говорят, там танки и сильные позиции. Возможно, что обещанные резервы выдвинутся туда.

Пленного увели. К Чуйкову приходили командиры и докладывали о новых трофеях. Вражеские артиллеристы наконец побросали свою материальную часть и сбежали на запад. Тридцать шестиствольных минометов, все двадцать семь орудий артполка 6-й пехотной дивизии достались нам целыми, некоторые даже заряженными. Только штурмовые орудия сумели удрать с боевых позиций. "На Пилицу!" - владело, видимо, мозгами подавленных гренадеров и артиллеристов. Поскорее на Пилицу, где танки, где новые окопы, новые укрепления, где можно будет зализать раны и подтянуть резервы.

Катуков посмотрел на часы. 18:00. Только четыре часа минуло, как танки комбатов Жукова и Карабанова первыми обогнали пехоту. А уже стемнело - зимний день короток. По запланированному темпу им на сегодня полагается пройти сорок километров марша. Успеют ли?

Начали поступать радиограммы от Дремова и Бабаджаняна.

Кроме того, армейская рация могла слушать переговоры комкоров с их передовыми отрядами.

- Куда вышел, куда вышел? - непрестанно запрашивал штаб Дремова 1-ю гвардейскую бригаду Темника.

- Веду бой в районе Едлинск с контратаковавшими танками и пехотой. Пленный командир батальона показал: с юго-запада выдвинута часть сил из состава девятнадцатой танковой дивизии противника. Основной район ее дислокации Радом. "Кинжал" обошел их левый фланг. Куда вышел - доложить не могу.

"Кинжал" - позывной Володи Жукова.

- Дон-сто один, куда вышел? - теребит Бабаджанян Гусаковского.

- Алеша вырвался вперед. Куда - доложить не могу. Пленные показывают: двадцать пятая танковая дивизия отступает параллельно нам на Пилицкий рубеж.

Алеша - это Карабанов.

- С флангов бить думали, - замечает Катуков, нанося на карту черные кружки обеих немецких танковых дивизий, - зажать нас в клещи. А сами в них и попали.

На карте хорошо видно, как 25-ю танковую дивизию противника, притаившуюся за линией фронта, обтекают красные стрелки: с севера - танковая армия Богданова, с юга - корпус Бабаджаняна. В этих условиях немецким танкистам "не до жиру", параллельными дорогами и лесами они мчатся на запад, к Пилице занять новый оборонительный рубеж.

- Только бы Гусаковский успел раньше их выйти! Только б не задержался, беспокоится Михаил Ефимович.

- Алеша, Алеша, не зарывайся, - доносится по рации. Это Гусаковский ищет Карабанова.- Не зарывайся, Алеша, держи связь, связи нету!

Иосиф Ираклиевич хорошо знает Алешу,- горячего, самолюбивого, смелого до безрассудства. Обычно достаточно его чуточку "подначить", и Карабанов очертя голову кидался в атаку. Гусаковский никогда не говорил ему: "Добейся любой ценой", -для Алеши у него припасено неизменное: "Береги коробки!" Но сейчас Алеша ушел вперед, он сам себе хозяин. Что с ним? Не наткнулся ли на дивизию? Беспокойство терзает комбрига, а комбат знай жмет себе вовсю к Пилице, оставляя вехами для бригады разбитые немецкие грузовики или трупы вражеских автоматчиков.

Наконец, в 21:00 16 января Бабаджанян сообщил: "Гусаковский вышел к полоске". Так на условном языке называлась река Пилица. В колонне корпуса Бабаджаняна наша армейская опергруппа двигалась вперед.

Беспокоился Темник. Маршрут колонн обоих корпусов представлял как бы двойную дугу, описанную с плацдарма к северу вокруг Варшавской группировки. Если благодаря Гусаковскому внутренняя дуга пока успешно вырисовывалась, то внешняя задержалась как раз на изгибе: 19-я немецкая танковая дивизия ударом с юго-запада пыталась помешать корпусу Дремова повернуть направо, на Пилицу.

- Большой опасности нет! - успокаивал Катуков. - Девятнадцатая дивизия сама тоже в клещах между Дремовым и армиями, наступающими с Пулавского плацдарма. Но время, время! Сколько Темник будет с ней возиться? Ах, нет там Горелова, он бы давно был за Пилицей!.. И сколько раз эту проклятую девятнадцатую танковую бить можно? Под Москвой ее расколошматили, под Белгородом опять, под Тамаровкой Гетман ее отлупил. А теперь она снова в ногах путается...

Но тут как раз пришло сообщение, что танкисты Темника после трехчасового боя разгромили части 19-й танковой дивизии, а заодно и остатки самоходного полка 6-й пехотной дивизии, удравшей сюда после прорыва первого рубежа противника. Бригада Темника продолжает стремительное продвижение к Пилице.

Совсем темно - ночь.

Вначале хотели остановиться на ночлег в брошенной немецкой землянке. Но там оказалось полно вшей. Я не выдержал:

- Не могу! Лучше в танке побуду, хоть и чертова холодина.

Так и заночевали в танках.

К 12 часам следующего дня путь колонне преградила пробка: основные силы Бабаджаняна встали перед Пилицей. Мы пошли вдоль дороги, оставив бронетранспортеры. У самого берега увидели Бабаджаняна, оживленно переговаривавшегося с Гусаковским. Заметив нас, комкор быстро подбежал. Лицо раскраснелось от мороза, глаза сверкают - вид боевой, хотя и уставший.

- Чего, как бешеный, носишься на "виллисе"? - ругает его Катуков. - Это тебе не бригада! Обязательно всюду самому сунуться? Ты теперь комкор! Где твоя рация? Ищут-ищут его, а он раскатывает, лихач-кудрявич! Что здесь происходит?

- Карабанов ведет бой на плацдарме за Шлицей. Справа обнаружен противник, и Гусаковский послал роту Боридько. Немцы бегут на юго-запад лесами, но сопротивляются.

- На Дремова выйдут, - определяет Катуков. - Ох, только бы он с ними долго не возился. И так Темник три часа на девятнадцатую дивизию потратил. Сказано же было - не ввязываться в бой, ходу больше давать... Гусаковский, это твои коробки из воды торчат?

Лед на участке переправы был весь разбит бомбами, изрезан темными полыньями. Огромные льдины кружились, с треском сталкивались. Пар от воды не мог закрыть от взора кровавых пятен, темневших на белом снегу. А среди льдин еле выглядывали из воды башни двух танков и две самоходки, о них-то и спросил Михаил Ефимович Гусаковского.

- Так точно,- ответил комбриг.- Взорвали лед, пустили танки по дну. Часть сбилась с курса, зашла под лед. Экипажи спаслись, вынырнули, только льдинами по головам немного побило.

Лицо Иосифа Ираклиевича морщится болезненной гримасой: такое выражение бывает, наверное, у крепенького хозяина-мужичка во время нежданного мора или засухи, от которой страдает хозяйство.

- Плацдарм обеспечили, все сделали, но - танки, танки... Ох, танки...

- Каков здесь плацдарм, Иосиф Ираклиевич? - заинтересовался Катуков.

Гусаковский развернул карту: уже порядочный кусок на северном берегу Пилицы был обведен красным карандашом.

- Вот тут шли три ряда траншей и проволока, тут - рвы шириной до семи метров, а глубиной до пяти. За ними еще две линии траншей.

Он указал на маленькие точки, испестрившие плацдарм:

- Это дзоты. Пулеметные площадки построены через каждые сто метров. Войсками рубеж был занят частично. Пленный офицер показал: немецкое командование рассчитывало успеть остановить нас на Пилице. В таком духе и были получены последние указания от Гудериана. Укрепляли здесь больше пяти месяцев, но посадить войска полностью не успели.

Бой на том берегу стихал: Карабанов добивал остатки небольшого гарнизона, обосновавшегося в деревушке. Осторожно лавируя по крутому скату, оттуда спускалась на лед машина с красным крестом. Когда она пересекла реку и, натужно урча, взбиралась по обледеневшему откосу, из кабины выскочил человек в полушубке, кликнул солдат, и, подпираемая десятком рук и плеч, санлетучка вылезла на дорогу. Командир подошел ближе, и мы узнали Помазнева. Вид у него был пугающий: под глазами - синие мешки от бессонницы, новенький полушубок измазан кровью, изодран осколками.

- Погромского провожал, - угрюмо объяснил он. - При вас, помните, товарищ генерал, поручали ему вымпел ЦК комсомола водрузить на том берегу. Утром Карабанов эту роту на форсирование послал. Огнем накрыло на льду - свистело все вокруг. Только удивлялись про себя - неужто мы еще живы? Погромский вымпел достал, пошел вперед, рота за ним. Его свалило - сосед понес вымпел. Как эстафету, от мертвых к живым, от раненых к целым передавали. Четвертый воткнул вымпел над немецкой траншеей. Все полотнище перемазали в крови. Три человека все-таки полегли. Хорошие ребята были...

По быстро налаженному мосту поползли танки. Мелкий снежок мешал водителю видеть дорогу. Одна машина вдруг сползла левой гусеницей с прогона. Должно быть, водитель растерялся и рванул рычаги не в ту сторону: танк задрожал и вдруг, медленно перевалившись, кувыркнулся в воздухе и с грохотом рухнул, пробив лед.

Все, кто были на берегу, помчались к огромной проруби, где сквозь темную поверхность просвечивало стальное днище. Какой-то танкист сбросил фуфайку, сапоги и, не задумавшись, нырнул в ледяную воду. Сверху было видно, как он полез под танк, потом послышался звук удара. Наконец боец показался из воды. Губы посинели, ресницы и волосы смерзлись, покрывшись ледяной коркой. Он ухватился за кромку проруби и охнул: острый лед изрезал окоченевшие пальцы, красная пленка покрыла твердые грани льда. Сильные руки подхватили и вытащили его. "Дайте кувалду,- прохрипел он,- наверно, ушиблись, не отзываются. Передний люк закрыт". Его больше не пустили в воду, отвели в санитарную машину греться. С кувалдой нырнул другой солдат. Удар за ударом обрушился на броню: отзовитесь, отзовитесь, отзовитесь!

- Вода набирается, - тихо произнес комкор Бабаджанян. - Уж выше груди, наверно.

На смену второму нырнул третий - богатырь-самоходчик Сергей Амелечкин. Вдруг он радостно высунул голову на поверхность, крикнул: "Есть!" - и опять полез под танк. Молниеносно, по знаку Гусаковского, в прорубь бросились еще двое. Долго никто не показывался. Наконец над водой появились две головы: еле-еле, медленно, слабыми толчками к краю проруби подвигались спаситель и спасенный.

"Вот",- выдохнул боец, передавая из воды на руки товарищам безжизненно обмякшее тело, и вдруг сам пошел на дно. Мы не успели опомниться, как раздался громкий всплеск: один из танкистов, как был, в одежде, прыгнул в воду "солдатиком". Через секунду он показался снова, поддерживая рукой боевого друга. Обоих вытащили. Несколько энергичных движений добровольной откачивающей команды - и утопавший пришел в себя. "Простите, братцы,- виновато улыбнулся он сведенными от холода губами,- нахлебался очень". За это время на воде появился второй боец с обеспамятевшим механиком-водителем затонувшего танка. За ними струился кровавый след: непокрытая голова механика-водителя была рассечена при падении. "Никак не вытащить было, - объяснил задержку спасавший.- Амелечкин его сперва ногами из люка толкнул, он руки раскинул - не идет. Обратно в танк втянули и перевернули. Думал, что задохнусь там, еле вытерпел". Потом притащили третьего. Его положили рядом с товарищами. Последнего вынес Амелечкин, подававший из танка бесчувственные тела товарищей через узенький передний люк. На середине полыньи он вдруг остановился, крикнул: "Помогите, ноги свело!" - и скрылся под водой. Но, прежде чем кто-либо успел броситься на помощь, он снова вынырнул: из закушенной губы струилась кровь, глаза с безумным упрямством устремились по направлению края проруби, рука делала отчаянные гребки.

Их положили на снегу рядом: бессильно раскинувшегося спасателя и белого как полотно башнера. Врач щупал пульс, бойцы старательно, настойчиво, с неистребимым упорством, откачивали товарищей. Спасателей почти сразу унесли в санитарную машину. Члены экипажа еще долго лежали на снегу.

- Как, доктор, будут живы? - спросил Гусаковский.

- Будут. Вовремя успели. Еще бы чуточку - и конец.

Иосиф Ираклиевич расстегнул задубевшую фуфайку, широко, полной грудью вздохнул и пошел обратно к мосту.

- Товарищ командующий, - обратился Помазнев, улучив минуту, - скажите, пожалуйста, комбригу, чтоб не лез на бронетранспортере куда не положено... Танк же есть! Сегодня выскочил на поле боя, и, пока отдавал приказ Боридько, его бронетранспортер прямым попаданием разнесло. Нельзя же так! Бригада в рейде, а он без нужды рискует.

Мы посмотрели на мост, по которому Гусаковский переправлял свои последние танки. Сегодня его бригада снова стремительно уйдет вперед, как стальная игла пронизывая вражескую оборону, а за ней, как нить, опять потянется колонна главных сил.

От Темника пришла радиограмма: "Батальон Жукова захватил Нове-Място. Мост цел".

Михаил Ефимович в хорошем настроении:

- А этот Темник - ничего... Только целый мост подозрителен. Помню эти целые мосты - с Днестра сидят в памяти. Или немцы теперь другие пошли?

Подъезжаем к местечку Ново-Място. Что творится! Сотни разбитых вражеских автомашин, десятки орудий, минометы, брошенные расчетами на произвол судьбы. "Кто их столько набил?" - ворчит под нос Коровкин, виртуозно лавируя по непроходимому кладбищу немецкой техники. Вот уже на том берегу видна белая башня новомястинского костела. Подъезжаем ближе. Мост взорван! Катуков сразу рассвирепел, да и я далеко не добродушен.

- Где комбриг? - спрашиваем у встречного мотострелка.

- Не знаю... Вроде на переправе,- машет он рукой вверх по течению Пилицы.

Примерно через километр увидели переправу.

- Что за штуковина? Гляди, гляди, Кириллович! - кричит Катуков.

Я и сам удивляюсь. В прорубленные во льду лунки саперы вставили высоко торчащие сваи. Поперек каждой, почти у самого верха, прибит брус, поддерживающий две площадки. На каждой из площадок стоит по паре саперов, которые бьют по свае "бабами", вырубленными из увесистых кряжей.

- Старший лейтенант!

- Начальник штаба отдельного саперного батальона РГК Подгорнов явился по вашему приказанию! - рапортует командир саперов.

- Как называют это чудо военно-инженерной мысли?

- "Самолет", товарищ генерал!

"Бам-бам!" - разносился над рекой звон ударов, и сваи быстро погружались в грунт. Другие саперы в это время скрепляли прогоны и волокли их вручную на лед. Мост вырастал на глазах!

- Техника на грани фантастики, - не в силах удержаться, сказал я.

- Голь на выдумку хитра, Кириллович. Два часа работы - и будет мост, а копров надо ждать двое суток. Ты сам говорил, что на войне главный инженерный механизм - это саперские руки.

Темник действительно находился на переправе. Катуков сурово выслушал его доклад о боях бригады сначала с 19-й, а потом с 25-й танковой дивизией, остатки которой мы и видели на дороге.

- Почему доложили, что мост цел?

- Его взорвали позже. Жуков вырвался вперед, решил захватить мост целым. Ночью посадил разведгруппу лейтенанта Балюка на машины, пристроился немцам в хвост автоколонны и переправился по мосту в Ново-Място.

- Мудрец-фокусник твой Жуков! - развеселился Михаил Ефимович.- Как у наших Бурды и Бойко в руках побывал - все штучки перенял. Первый хитрец Первой гвардии.

- Разведчики порасспросили немцев,- продолжал доклад Темник, - где, что и сколько всего стоит. Переводчиков в нашей бригаде Владимир Михайлович столько наготовил - на Германию хватит. Гарнизон в местечке был немногочислен: рота с шестью танками и минометами; но ожидались сильные подкрепления.

Лейтенант Балюк использовал момент, перебил охрану моста, танки поджег, гарнизон разгромил. Радировали мне, я - вам: "Мост цел". Осмотреть мост забыли: под настилом оказалась мина с электровзрывателем. Жуков бой услышал, послал танки на помощь. Головная машина Бодрова только проскочила - за ней мост и взлетел. Разведчики пока плацдарм держат в Ново-Място.

- Гусаковский "коробки" давно перетащил, а Первая гвардия еще возится на этом берегу. Долго вас будут обгонять? - резко бросил Катуков.

- Сегодня видел Владимира Михайловича Горелова. Трудно было сообщать ему, что бригада не первая в армии форсировала реку. У нее в традициях - всегда впереди быть, - добавил я Темнику.

Лицо комбрига от обиды покрылось темными пятнами. Челюсти судорожно сжались. Конечно, он мог бы возразить, что у него и маршрут километров на двадцать больше, чем у Гусаковского, что бригада не отсиживалась в лесочке, а дралась с двумя дивизиями. Но ему и в голову не пришло оправдываться. Надо было как можно быстрее мчаться вперед!..

Танки осторожно, по одному, пошли по только что построенному мосту. Михаил Ефимович заметил вслед отошедшему к переправе Темнику:

- Здорово ты, Кириллович, насчет Горелова ему ввернул. Он ведь самолюбивый! В лепешку теперь расшибется, а Гусаковского догонит.

У одного из танков я заметил Ружина. Он подошел к десантнику и передал какой-то листок.

Окликаю его:

- Здравствуйте! Как дела? Как Темника приняли?

- Ничего, неплохо. После Горелова ему трудно быть на уровне, но справляется. С Бочковским конфликт был.

- С Бочковским?

Вспомнился давний разговор, когда везли Темника принимать 1-ю гвардейскую бригаду: чуяло его сердце.

- Темник со мной посоветовался и назначил в передовой отряд Володю Жукова. Бочковский обиделся, вспылил. Я поговорил с Бочковским, тот уже сам каялся. Так что уже порядок в танковых войсках.

Вслед за переправившимися танками и мы перебрались в Ново-Място. Справа и слева от дороги валялись груды стали, дерева, загромоздившие кюветы. На скате песчаного холма стояли полувкопанные шестиствольные минометы. Всего их было двенадцать, все заряжены. Рядом лежала минометная прислуга: разведчики Балюка успели сюда как раз вовремя. Дальше, за холмом, виднелось шесть обгорелых танков и полузаваленные песком противотанковые пушки.

На выезде из местечка нас поразил вид шоссе. Сколько хватал глаз, оно было забито изуродованными машинами, пушками, попадались самоходки.

- На километр, пожалуй, будет,- привычно смерил глазом Ружин длину мертвой колонны.

- Вроде побольше, - откликнулся Коровкин.

Растаскивать эту гигантскую пробку не было времени. Танкисты просто проложили рядом новую дорогу прямо по заснеженному полю. Осторожно двигаемся по ухабистой колее, дивясь колоссальному количеству разбитой техники.

- Кто здесь работал, Антон Тимофеевич?

Но Ружин не знал.

Недалеко от хвоста колонны замечаю "тридцатьчетверку", черную от копоти, с сорванными гусеницами и пробитой пушкой. Ровными кругами лежат вокруг нее трупы немецких автоматчиков. Из-под днища, будто поверженная к ногам танкистов, выглядывает противотанковая пушка. Рядом с советским танком аккуратно положено тело танкиста. Из приоткрытого люка автоматчики с обнаженными головами достают тело второго.

Подъезжаем поближе. Есть в этой обгорелой машине что-то величественное, будто стоит она здесь, как монумент в память погибших героев.

- Кто это?

- Командир танка младший лейтенант Алексей Бодров, - ответил автоматчик. Потом показал на тело, лежащее на земле. - А это механик-водитель старший сержант Котарев.

Боец махнул рукой, как бы охватывая ею всю бескрайнюю колонну.

- Это в основном их работа...

Сожженные останки Алексея Федоровича Бодрова осторожно положили рядом с телом его верного друга, механика-водителя.

Автоматчик тихо продолжал:

- Как заняли мы Ново-Място, сразу увидели с холмика - немцы прут! Машин, пушек, самоходок - до горизонта. А нас всего - разведдозор и один бодровский танк. Понимаем - идут войска занимать укрепления. Лейтенант Балюк говорит: "Гвардейцы! Стоим насмерть. Продержимся до подхода главных сил или помрем за Родину". И тут Бодров рванул на третьей скорости вперед. Смотрим, врезался он в колонну и пошел давить. Жуть смотреть было, как машины подминал: не соображали немцы, что впереди творится, очень быстро все случилось... Уходил он все дальше, потом скрылся. Мы с пехотой справились и тоже пошли вперед. Смотрим - ползет башнер по дороге, за машинами хоронится. "Трудно, - говорит, - танк подбили, командира и механика тяжело ранило. Они, - говорит, - меня за подмогой послали. Быстрее, там немцев туча, сожгут наших". Мы - вперед, а противник опомнился, оборону занял. Танк на виду был, иногда - как станет потише - слышалось: "Сдавайс!" Это кричали ихние автоматчики, которые к танку подползали. Бодров из люка гранату в них кинул, потом вторую. Горохом кругом рассыпались фашисты. Тут и загорелся танк. Они снова: "Сдавайс!" Бодров высунулся из люка по пояс да еще парой гранат саданул. "Гвардия не сдается!" кричит. Встали мы, прорвались к танку. Сколько вокруг гадов было - всех уничтожили! Да поздно. Не сумел Бодров вылезть, видать, рана была тяжелая; драться мог, а выйти сил не было.

Автоматчик посмотрел на обгоревшие тела героев:

- Редкой смелости были люди. Это ж за всю войну не слыхано: одним танком такую колонну уничтожить! Где такие родятся?!

- У нас,- вдруг сказал Ружин. - У нас родятся...

...Вскоре Указом Президиума Верховного Совета Алексею Федоровичу Бодрову посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

* * *

Ко второй половине дня 17 января армия целиком переправилась на противоположный берег Пилицы и, не оглядываясь назад, устремилась в заданном направлении - на север, в обход Варшавы с юго-запада. Примерно в это время в Ново-Място прибыла опергруппа штаба во главе с полковником М.Т. Никитиным. Он привез радостное известие: остатки и штаб злосчастной 25-й танковой дивизии, потрепанной Гусаковским, разбитой Темником, бежали на юг, подальше от танковых армий, и здесь напоролись на мотоциклетчиков Мусатова, стороживших оголенный левый фланг армии. На переправе через небольшую речушку Оджилувку вражеская колонна, насчитывавшая несколько сот машин, была начисто уничтожена. Все штабные документы достались нам, но, впрочем, документы дивизии, от которой за двое суток наступления сохранился только номер, никого уже особенно не интересовали.

Никитин ходил по штабной избе с встревоженным видом, часто разглядывал карту.

- Что забыл, Никитин? - Михаил Ефимович приметил необычную нервозность начальника оперативного отдела.

- Вот здесь, - пальцы Никитина пробежали по западному берегу Вислы на обширном пространстве от Магнушевского плацдарма и до самой Варшавы, занимали оборону несколько пехотных дивизий противника. Ситуация такова, что, если они не хотят остаться в окружении, остается им последний шанс: успеть проскользнуть в разрыв между танковыми и общевойсковыми армиями, прорезать тылы Богданова, потом наши и уйти на юг. Разрешите в связи с этим подтянуть ближе к КП бригаду Бойко и мотоциклетчиков.

Катуков не возражал. Мы развернули штабные рации, и началось налаживание связи. Внезапно на КП прибежал радист. Окровавленный, запыхавшийся, он еле выдохнул:

- Немцы прут! Танки... Машу убили! Рация разбита.

А противник уже заполнял улицы полуразрушенного селения: колонна надвигалась на нас. Только кое-где вспыхивала перестрелка - это радисты героически сражались. Потом их стали прикрывать мотоциклетчики, но неравенство сил было все еще слишком большим.

Где бригада Бойко? Радист штаба Федоров продолжал упорно стучать ключом. У рации залегла комсомолка Железнова, огнем из карабина прикрывая работавшего товарища. "Уже сообщил, товарищ генерал!" - каким-то осевшим голосом доложил радист. Приглядываюсь: рука, лежащая на ключе, - вся в крови, без пальцев.

И все-таки Бойко вовремя узнал про нападение на КП армии.

Мы позже установили, что на нас навалилось свыше двух тысяч немецких пехотинцев при поддержке танков и самоходок. Быстрее всех опомнился Никитин может быть, потому, что с самого начала ждал чего-то в этом роде. Молниеносно очутившись во дворе, он скомандовал зенитному дивизиону, прикрывавшему штаб: "Орудия на прямую наводку! По фашистским гадам - огонь!" Первым снарядом был подбит немецкий танк, выползший в конце улицы. Шквал нашего огня заставил отхлынуть и пехоту. Но через несколько минут гитлеровцы снова в отчаянном порыве кинулись вперед. Снова зенитчики и пулеметчики задержали противника. И в этот момент подоспел Бойко.

Должно быть, Иван Никифорович соскучился по "настоящей работе". Его танки носились, поливая огнем и свинцом мечущиеся в панике толпы гитлеровцев. Бой был удивительно скоротечным: через двадцать минут среди сплошного пожарища валялись сотни трупов. Вошедший Бойко поздоровался, принял поздравления с удачным боем и сказал:

- Думаю, что тут теперь задерживаться нельзя. К утру такой запах будет не вздохнуть. Надо удирать!

Дальнейшие полтора десятка часов - с вечера 17 до полудня 18 января были, пожалуй, самыми тяжкими за весь период наступления. Шалин доложил по рации, что после того, как разрешил Веденичеву - начальнику штаба корпуса Бабаджаняна - переехать на новое место, из корпуса перестали поступать сведения. Наученный горьким опытом М.А. Шалин уже не дал разрешения на переезд Воронченко - начштаба корпуса Дремова - пока тот не сообщит положения войск. Но это оказалось без толку: Воронченко все равно не знал, где находятся части, и только пытался хитрить, чтобы отделаться от настойчивого начальства и поскорее уехать поближе к войскам. Наконец начштаба корпуса сознался напрямик: "Отстал от войск, разрешите мне выезд. Догоню части - сразу дам сведения". Шалин разрешил.

Два часа прошло, три часа...

Ни слуху, ни духу!

Состояние наше легко себе представить.

Что делать? Командарм опасливо косится на рацию. Если еще маршал Жуков вызовет - совсем беда!

- Едем к Раве-Мазовецкой,- предлагает он.- Бабаджанян должен быть где-то в том районе. Сразу и сведения сможем сообщить Михаилу Алексеевичу.

Другого выхода не видели. Уже усаживаясь в бронетранспортер, Катуков мрачно пошутил:

- Все-таки от прямого провода подальше будем. Пусть Шалин отдувается, как сумеет.

- Да, у него сейчас незавидное положение...

Было темно, когда мы подъехали к Раве-Мазовецкой. А кто там - свои или противник - не имели представления. Немного успокаивала перехваченная по дороге непонятная радиограмма: "Бочком, Алеша, бочком, культурненько". Это Гусаковский наставляет Карабанова. Значит, они где-то близко?

Если б мы знали тогда, что это означало!

Въехав на южную окраину Равы-Мазовецкой, остановились у здания школы. Кругом шел бой. Из леса по центральным улицам били пушки, оттуда кто-то отчаянно огрызался огнем, на восточной окраине тоже основательно постреливали, а людей никого не было видно! Только повсюду сплошной огонь, полосы разрывов и десятки воронок.

- Куда же ехать? - задумался Катуков.

Ехать действительно было некуда. Зашли в помещение.

- Сиди на рации и лови все в эфире, - теребил Михаил Ефимович полковника Никитина.- Может, от соседа что узнаешь.

Шалин лаконично сообщил: "Фронт требует сведений". Представляю, каково ему разговаривать сейчас с начальником штаба фронта Малининым!

Шалин снова сообщил: "Мною доложено наверх, что войска вышли на южную окраину Равы-Мазовецкой. Это правда, вы же там находитесь, - объясняет щепетильный Шалин. - А пока я разослал по маршрутам колонн мотоциклетчиков Мусатова. Пусть разведают свои наступающие части, может, кого нащупают, хотя бы тылы корпусов... А по рубежу, достигнутому разведкой, можно будет в дальнейшем давать сведения во фронт".

- Мотоциклисты - ребята хваткие,- ободряет сам себя Катуков после этой радиограммы,- с противником справлялись, неужто своих не разыщут?

Шофер принес охапку соломы. Улеглись спать. Какой тут сон, до него ли! В голове сверлит: может, Дремов в беде? Боевые друзья гибнут, а мы не можем помочь? Или наоборот - у Армо успех, и надо поддержать, развить... Сколько важнейших сражений в истории было проиграно только из-за отсутствия связи! Что там сейчас с нашими? А может, уже никого нет, зарвались и погибли... И весь круг мыслей пошел с начала.

С Катуковым творится то же самое, только я еще нахожу в себе силы лежать, а он поминутно вскакивает, курит, бегает по комнате, все время справляется у Никитина: "Есть что?" Ответ монотонный: "Нет... нет... нет".

Наконец командующий не выдерживает:

- Кириллович, не спишь? За три года никогда так худо не чувствовал себя, как сегодня. На бригаде был - бригада всегда рядом, на корпусе был - связь постоянно поддерживал и с бригадами и с начальством...

Воспоминания о корпусе пробудили в Катукове злость на иных нынешних командиров.

- Ох, и задам я Бабаджаняну! Без году неделя на корпусе - и зарвался. Что с ним дальше будет? Ведь знаю, почему сейчас молчит: мотается где-нибудь и обо всем забыл... Три дня без конца повторял: помни, Армо, что главное - связь, держи связь, ищи, все средства используй, а связь должна быть - и вниз и вверх. Сам же без нее как слепой тыкаться будешь. Никитин, свяжись с Шалиным, пусть спросит начштаба Богданова, нет ли там Бабаджаняна.

Как в землю провалился!..

Говорю нарочито ровным, спокойным голосом:

- На мой взгляд, у Бабаджаняна не так уж плохо. Сам знаешь, в прорыв он вошел позже, да и не на том месте, где предполагалось, а все же посмотри, какой темп дал: в первые же сутки отмахал шестьдесят километров, Пилицу форсировал раньше всех, резервную дивизию противника перемолол. Думаю, не выпустит и Варшавскую группировку. Ты же сам ему приказывал: не оглядывайся назад, а быстрее к цели. Вот он и жмет на Лович.

- А сведения он обязан давать?

- Сведения-то, конечно, обязан, но зачем злиться? Допустим, скачет он на своем "виллисе" - так это по привычке, думает, что это ему бригада. Там он все видел, а тут, конечно, не увидит. Движение корпуса, да еще ночью - где тут увидеть и услышать. Это трудно. Что трудно! Прямо скажем, невозможно. А он пробует, мечется, рацию от себя, наверное, отпустил - навыка охватить корпус у него еще нет.

- Ну что ж, первый урок. Запишем ему покрепче на рассвете, когда поймаем...

И, секунду помолчав, Катуков добавил:

- Если живой.

Я чувствую, что злость на Бабаджаняна еще не прошла, и пытаюсь успокоить Катукова:

- Вот смотри, Дремов не первый день на корпусе, уже три операции провел, да и вряд ли мехкорпус ушел дальше танкового, а знать о себе тоже почему-то не дает.

Но, вместо того, чтобы оправдать Бабаджаняна, я, неожиданно для себя, вызвал упрек и в адрес Дремова.

- Ох, этот Ваня! Скольке крови мне попортил за эти несколько часов.

Распахнулась дверь, вошел Никитин. Стала видна непроглядная чернота январской ночи. Только вспыхивали лампочки рации, да иногда мрак рассекался огнем артиллерии.

- Увидят лампочки, придет какой-нибудь паршивый взводишко немцев, и заберут нас - пикнуть в такой тьме не успеем,- выразил Катуков общее беспокойство.

Никитин протянул бланк радиограммы.

- Есть радостное сообщение.

- Докладывай скорее! - вскинулся командующий, яростно и долго нажимая на подвижной рычажок фонарика - "ручной электростанции", как прозвали его на фронте.

- Михаил Алексеевич Шалин сообщает: фронт прислал в штаб командующего бронетанковыми и механизированными войсками генерала Орла для выяснения.

Юмор не изменил Никитину даже в этой ситуации.

- Выяснения чего?

- Как довели приказ.

- Какой приказ?

- Новый, товарищ командующий: изменение направления!

Никитин молча читает приказ о новом направлении и обозначает его на карте. Катуков ворчит: "Еще прочитать не успели, а уже Орел прилетел - проверять, как довели!.."

Наконец все становится ясным. Армии приказано не идти дальше на север, в обход Варшавы, а от Равы-Мазовецкой повернуть на запад - на Згеж, вокруг Лодзи, и к исходу 17 января выйти на реку Hep, приток Варты.

Никогда я еще не видел Михаила Ефимовича таким расстроенным. Он машинально взглянул на часы и свистнул: они показывали три часа ночи, три ноль-ноль восемнадцатого января!

Что нам было делать? До утра сидели на южной окраине Равы-Мазовецкой и ловили в эфире все, что попадалось. Шалин все рации штаба задействовал на волны командиров корпусов и передовых бригад.

Только с рассветом Никитин ворвался с таким видом, что Катуков сразу спросил его: "Что, опять радость принес?"

- Поймали Гусаковского. Докладывает в штаб корпуса, что в двадцать один ноль-ноль прошел Скерневице, а в двадцать три ноль-ноль Карабанов уже был в Ловиче.

- Ого, куда маханул! - Михаил Ефимович сразу оживился.- Сто двадцать километров в сутки!

Что-то прикинул в уме.

- В шесть раз быстрее Клейста в его лучшие деньки! Хорош Гусаковский! Ну, а что там дальше?

- Больше ничего. Подпись: "Дон-101".

Это были позывные Гусаковского.

- А остальные где? Где Бабаджанян?

- Ничего не сказано. Имеем еще перехват: километрах в двадцати к западу от Равы-Мазовецкой на дороге к Лодзи мотоциклетчиками "захвачены в плен" тылы Дремова. В направлении Лодзи разведчики слышат бой.

- Корпус туда повернул?

- Не могу знать, - Никитин улыбнулся.

Настроение у Катукова совсем исправилось: устремляясь вслед за убегавшим противником, колонна Дремова пошла как раз по тому маршруту, который был намечен армии новым приказом фронта.

- Ну, это уже хорошо... Так что, Кириллович, можем докладывать: Гусаковский в Скерневице. Знаю, знаю, что он в Ловиче... Лучше пока молчать. Ну, а Дремову дадим рубеж, где тылы его захватили. Так поскромнее будет, по-надежнее. Ф-фу, камень с души свалился.

Катуков снова наклоняется над картой:

- Богданов, наверно, Варшавской группировке пути отхода уже отрезал. Ну и пусть с ней возится, а мы туда резервы с запада не пустим. Ох, и тяжело было Михаилу Алексеевичу отдуваться за всех! А где Воронченко? Выпросился и сбежал! Мне кажется, надо послать расследовать: что же получилось, почему не было связи? А?

- Согласен. Может, и мы в чем виноваты, не все сделали...

- Опять самокритика!

- Самокритика, да... У меня такой план: вызовем к рассвету У-2 и уедем к войскам поближе.

К утру обстановка прояснилась. К Раве-Мазовецкой подошли основные силы 8-й армии. После короткого боя пехота вышибла засевший в центре городка немецкий гарнизон: два эсэсовских полка, усиленных самоходками.

- Это их-то Гусаковский и обходил "бочком, бочком",- догадался Катуков.- А хитрец Бабаджанян решил тоже не ввязываться в бой. Один другого стоят. Хороши бы мы были, Кириллович, если б чуточку подальше к центру заехали: прямо немцам в гости...

Прежде чем выезжать на розыски Дремова, я вызвал Журавлева.

- Алексей Георгиевич, разошлите всех политотдельцев по маршрутам колонн. Задача - уточнить расположение наших войск.

- Есть, слушаюсь.

Теперь можно и самому отправиться за "беглецами". Прямого пути нет, все мосты взорваны: бронетранспортер должен был огородами выбираться на Лодзинскую дорогу. Она абсолютно пустынна. Никто не встречается, никаких указателей, свежевыпавший снежок замел следы. Вверху, над нами, летит У-2: летчик высматривает маршрут и, время от времени снижаясь, дает нам направление движения.

Добрались до местечка Бжезины. Вдоль дороги стоят толпы местных жителей: старики, женщины, мальчики и девочки. Они протягивают солдатам бутылки с вином, кофе, молоком. Слышатся приветственные крики: "Hex жие Россия!" На улицах - вражеские трупы, разбитые автомашины, раздавленные гусеницами пулеметы. Многие дома сожжены. Бой здесь был жестокий, но население как будто забыло об этом - столько радости на лицах людей, приветствующих "Червоно войско".

Спрашиваю - без особой, впрочем, надежды, что кто-нибудь меня поймет:

- Танки здесь проходили?

Какая-то старуха знает русский язык:

- Проходили, пане товарищ. Столько танков, столько! - воздымает руки.- В Германии места не хватит!

- Ничего, мать, поместимся!

- Езус-Мария! Да благословит вас великий боже, - и широко крестит бронетранспортер.

Едем дальше. Мы уже где то севернее Лодзи, а танков не видно, не видно и следов боя. Что за чертовщина, куда же они маханули? Встречные поляки на вопрос: "Где русские танки?" - показывают на запад.

Около Згежа - северного пригорода Лодзи - я увидел на дороге подполковника Федота Дьяченко, заместителя командира 19-й гвардейской механизированной бригады по политчасти. Рука его на перевязи, голова свесилась на грудь, ладонью Дьяченко трет покрасневшие веки. Едва взглянув на него, понял: беда!

- Что в бригаде?

- Убит полковник Липатенков.

На войне смерть - обычная гостья, и все-таки никогда не привыкнешь к гибели близких людей. Кажется, еще недавно мы с Катуковым слушали его горячую беседу с молодыми офицерами. "Впереди Варта, Одер, а дальше - Берлин,- говорил им Липатенков.- Это будущая задача, решим и ее". А сам не успел дойти и до Варты...

Дьяченко начал горестный рассказ:

- До Згежа бригада шла без боя: одной разведкой посшибали мелкие заслоны. В Згеж разведчики сунулись - там их крепко встретили, они бочком обошли город - и дальше, на запад. Надо бы и всей бригаде так, да понадеялись, что немец, как бригаду увидит, побежит сам. Привыкли уже за двое суток без боя ехать, успокоились. Ночью ворвались в город, а там полным-полно укреплений наворочено. Вокруг стопятидесятимиллиметровки как противотанковые поставлены, каменные дома подготовлены к обороне до третьего этажа, волчьих ям без счета нарыто, одиночные доты для фаустников попадались на каждом шагу. Половина улиц перекрыта баррикадами, а другая заминирована. Вошел головной батальон - и сразу пробка! Липатенков по рации запросил комбата: "Что случилось?" А тут и по остальным батальонам шквалом плеснуло. Сильнейший огонь и спереди, и сзади. Рацию разбило вдребезги, радиста на месте уложило. Липатенкова ранило. Капитан Прохоров, Тимофей Сидорович, наш офицер связи, старался убрать комбрига в укрытие, да куда там! Пошел Липатенков в первый батальон. Там уже два танка потеряли: в волчьи ямы они провалились. Эти чертовы сетки, которыми ямы покрыты, и днем не увидишь, не то что ночью. Зачем он туда ходил! Все равно ничего не видно, тьма, только дома горели.

Дьяченко помолчал, собираясь с мыслями.

- За десять минут до смерти комбриг отметил действия лейтенанта Петра Мочалова. Тот спас положение батальона, очистил улицу от фаустников, с помощью поляков обнаружил чистый проход через город. Ракетами и трассирующими пулями указал направление танкам, потом догадался кострами подсветить узлы обороны. Липатенков с батальоном пробился, потом развернул машины и пошел крошить! И вот в момент, когда он по рации вызывал комбатов, чтоб отдать приказ на уничтожение противника, - удар снаряда в танк в упор, а Липатенков рядом стоял...

Голос замполита перехватила спазма.

- Погиб вместе с другими, - сурово закончил он. - Город очистили.

От Дьяченко мы узнали, что штаб Дремова расположен в лесу севернее Згежа. Уже подъезжая туда, встретил старшего лейтенанта Подгорнова. Его часть, отдельный саперный батальон резерва Главного Командования, должна была, согласно приказу, следовать за передовым отрядом корпуса Дремова.

- Вы куда едете?

- В штаб, за горючим. Командир послал меня на связь.

- Танкистов видели?

- Сегодня утром нагнал их в Александруве. В каком-то сараюшке на окраине нашел штаб бригады, думал горючим разжиться. Командир усатый такой...

- Первая гвардейская бригада,- догадываюсь я.- Темник, наверно.

- Командир этот при мне приказывал выйти на следующее утро в Конин; маршрут сто двадцать километров. Один офицер насчет горючего спросил, а командир ответил: "У немцев берите. А теперь по местам - на Конин!" И все уехали.

Я развернул небольшую карту Лодзинского района. Александрув значился на ней западным пригородом Лодзи, Конин находился совсем далеко - за Вартой.

- Вы насчет Александрува не путаете?

- Никак нет. Сам был там.

Значит, 1-я гвардейская бригада обошла с севера Лодзь и отрезала гарнизону пути отхода. От такого известия как-то пропала вся злость на потерю связи: корпус Дремова не только вышел на рубеж согласно новому приказу фронта, но даже успевал продвинуться значительно дальше, чем требовалось в приказе.

Сияющий полковник Воронченко встретил меня радостной вестью: "Лодзь освобождена!" Один из самых больших городов Польши, крупнейший промышленный центр, знаменитый славными революционными традициями,- в наших руках.

- Почти без боя сдали! - сообщил начальник штаба. - А ведь какую оборону построили! Десятки железобетонных дотов, по окружности вырыли два противотанковых рва, на каждой дороге насажен "огневой замок".

- Что за штука?

- Немецкая оборонительная новинка: строенные доты. Парочка стоит по бокам шоссе - пушечно-пулеметные, а третий оттянут метров на сто назад, пушка на самой макушке. Все побросали, как услышали, что танки в Александруве. Город целенький: вода, газ, электричество, даже телефон работает. Два километра тянутся фабричные корпуса - а ни одного станка не вывезли, хоть сию минуту заводы пускай. Обрадуем Польское правительство!

- Где сейчас Первая гвардейская бригада?

- По последним данным, форсировала Варту в районе Унеюв. Горелов там: не выдержало сердце, когда бригада отстала на Пилице, потянуло к своим.

Я немедленно отослал сведения о продвижении корпуса Шалину - и по радио, и, для верности, самолетом, - а затем отправился в сопровождении Солодахина в передовой отряд.

По дороге наш бронетранспортер нагнал военную машину. Вглядываюсь в офицера, сидящего в кабине. Да ведь это "дедушка" Ружин!

- Где были, Антон Тимофеевич, почему от бригады отстали?

- Подтягивал бригадные тылы. За нашими разве им угнаться? После появления Горелова вовсе как бешеные несутся. В Александруве немецкие регулировщики дорогу бригаде отрегулировали: ничего не скажешь, хорошо они знают правила уличного движения! В кино как раз кончался солдатский сеанс, мы тут и дали первый залп, тогда только немцы сообразили, что к чему... Пока я с тылами возился, подтягивал, - наткнулся на лодзинских детишек, пришлось их устраивать. Вот и подзадержался.

- Каких детишек?

- Из исправительного дома. Обычная тюрьма, только детская: девятьсот детишек за политику посадили! Лицо Ружина светилось внутренней добротой.

- Но какая там политика - попросту за саботаж. Всех мальчишек с десяти лет и девчонок с двенадцати фашисты мобилизовали на фабрики. Ребята и пакостили Гитлеру как могли: станки ломали, материю кислотой обливали. Юные диверсанты!

Он о чем-то задумался.

- Были там совсем маленькие заключенные, лет по семи-восьми. Одного семилетнего пацана гестаповцы расстреляли. Рассказывали мне: фашисты взорвали памятник - Костюшко, кажется, - и стали фотографироваться. Поставят сапог на бронзовую голову, морду задерут повыше, щелк - и готово! "На память фрейлейн от победителя Европы". Взрослые плакали в сторонке, а ребятенок выбежал и цветы на статую положил. Словили его гестаповцы всей сворой - и к стенке! Многих малышей за "пропаганду" упрятали в кутузку - за то, что Адольф-гитлерштрассе Марианской называли, а Лодзь - Лодзью. - Так как же Лодзь иначе звать?

- Указом фюрера была переименована в Литцманштадт. Кто этот Литцман никто в городе до сих пор не знает, а не поименуешь его - пожалуйста, в тюрьму садись, хоть какой будь у тебя возраст. Я этих детишек накормил, начал искать родителей. Может, и вспомнят когда-нибудь поляки, как советские танкисты девятьсот детишек освободили. И сами детишки вырастут - помянут хорошим словом.

Солодахин не выдержал:

- В разбитом штабе прихватили интересные документы. Вот, поглядите.

Он отчеркнул какую-то графу:

- Тут и перевод уже сделали. "Рава-Мазовецкая: костел - пятьсот килограммов взрывчатки, госпиталь - тысяча килограммов". И еще Томашув: перечень объектов и итог - пятьдесят тонн взрывчатки на все. И так каждый город и чуть ли не каждый дом подготовлены к взрыву, а мы их полякам доставляем целыми.

За разговором незаметно подъехали к местечку Поддембице на реке Hep, где разместился штаб бригады Темника.

Начальник штаба бригады доложил, что Горелов и Темник находятся во втором батальоне, у Бочковского.

- Он с Александрува пошел передовым. Решили отметить Бочковского за смелость - пустить в авангарде. А вот на Варте чего-то затыркался. К нему сразу выехали Темник с Гореловым.

По карте в Унеюве, где находился Бочковский, значился мост через Варту. Подъехав к нему, мы увидели посередине деревянного настила огромную дыру. Внизу, под мостом, лед был искрошен и побит. На той стороне слышался бой.

- Бочковский хотел по мосту переправиться, - объяснял встретившийся Горелов. - Немцы один пролет подорвали, но не сильно, саперы успели на скорую руку подремонтировать. Рискнули - пустили с ходу головную машину. Мосточек был слабенький, еле держался, - танк ухнул вниз. Ладно, что было неглубоко. Поляки нам брод указали. Саперы лед взорвали, танкисты щели солидолом замазали, пустили на пробу один танк. Застрял он на самом выходе - мотор заглох. Второй пустили - с ним то же самое. И тут пошло: "Да зря мы... да знаете... да лучше бы..." Бочковского заело. Прорубил лед в сторонке, сел в машину - и вышел на тот берег. У него Михаил Пивовар механиком-водителем. Король вождения, высший класс! С Курской дуги с Бочковским воюет, раза три уже в госпиталь попадал и каждый раз на свой танк возвращался. Привык, любит Бочковского. Тот с командира танка до командира батальона успел вырасти, а Пивовар все механик-водитель. Не то что Варту - увидите, Шпрее первым форсирует!

Я поглядел на пустынную реку:

- Что, успели вытащить затонувшие танки?

- Сразу с того берега подтянул Бочковский. Весь батальон на той стороне, ведет бой за плацдарм.

Горелов показал на небольшой домик, где разместился КП бригады:

- А здесь Первая гвардия приготовила вам небольшой сюрпризец.

Разобрало любопытство. Мы зашли. В комнате сидел нахохлившийся фашист с тем особым выражением лица и специфической осанкой, по которым безошибочно определяется высокопоставленный чинуша, - "вершитель судеб и дел человеческих".

- Разрешите представить,- довольно докладывал Горелов, - заместитель имперского министра авиации, генерал авиации Манке.

Генерал рода войск соответствует нашему генерал-полковнику. А тут был не просто генерал рода войск, а вдобавок, по словам Горелова, заместитель самого Геринга! Такого гуся мы еще не видели ни разу.

- Как вы его поймали?

- Сам, сам залетел голубчик! На этом деревянном мостике из персональной машины извлекли, - сказал Горелов.

- Куда направлялись?

- Был назначен имперским уполномоченным по эвакуации лодзинской промышленности. Вчера днем говорил по телефону с нашим управлением в Лодзи все было абсолютно спокойно, город готовился к обороне. Поспешил выехать из Познани, и вот на полдороге...- Манке горестно развел руками.

Горелов "успокоил" его:

- Ничего, герр генерал, мы скоро и в самой Познани будем.

- Познань вам так легко не достанется, - предупредил Манке, - город укреплен. Все население провинции Познань от шестнадцати до шестидесяти лет поголовно вооружено и вступило в фольксштурм.

- Вы пугайте наших союзников. Эйзенхауэр, говорят, "фольксштурма" боится, - недипломатично съехидничал Горелов.

Пленного отправили во фронт: там его показания могли иметь большое значение.

Вошел Темник. Вид у комбрига уверенный, спокойный: чувствуется, что присутствие Горелова помогает крепко держать в руках нити управления бригадой.

- Прошу Военный совет поддержать ходатайство о присвоении звания Героя Бочковскому, а также о награждении посмертно гвардии старшины Михаила Васильевича Пивовара.

- Пивовар убит?..- Скрипнув зубами, Горелов яростно стукнул себя по колену.- Как же это так, а?

- Там за рекой пойма, болото километра на три, - рассказывал Темник.- Чуть танки сошли с дороги - сразу застряли, ни взад ни вперед. Немцы воспользовались, перешли в контратаку. Бочковский поддерживал мотопехоту огнем. Когда снаряды кончились, он выскочил из танка, поднял автоматчиков, повел вперед. Сшиблись с немцами. На Бочковского сразу несколько немецких солдат навалилось. Пивовар увидел - стрелять поздно было - и грудью заслонил комбата. Прямо в сердце пуля попала... Двадцать два года парню было и почти четыре из них провел на войне. Бочковский офицера на месте уложил, без командира фашисты дрогнули, наши их погнали...

В штабе Михаил Ефимович рассказал мне, что творилось на правом фланге, у Бабаджаняна.

- Бригаду Моргунова догнал в Скерневице. Спрашиваю комбрига: где ты был, почему знать о себе не давал? Моргунов, конечно, оправдывается, мол, ночью совместно с пехотой Чуйкова бил немцев в Раве-Мазовецкой. Пехота осталась добивать, а его бригада пробилась восточной окраиной на север. "А, - говорю, значит, это ты там шумел, пока мы голову ломали!" Он юлит, выкручивается, ты ж его знаешь: радисты у него виноваты оказались. А радисты в бригаде классные, один к одному ребята подобрались. Но я уже выяснил к этому времени, что сам он свою рацию задействовал только на батальоны, а его начштаба

Ищук даже этого не сделал, всю дорогу ехал на легковой машине и связи ни с корпусом, ни с батальонами не имел. Моргунов, как почуял, что дело поворачивается неладно, стал ссылаться на Бабаджаняна - дескать, к ним лично приезжал, всю обстановку знает. "А где комкор?" - спрашиваю. К Гусаковскому, оказывается, в Лович покатил. Я уже успел туда отправить армейский самолет связи, получил все сведения и Михаилу Алексеевичу передал. Между прочим, в Скерневице полно вилл, была даже дача Геринга: любил этот толстяк в Польше охотиться! Барахла разного, картин - просто забито все! А ружей, - глаза Катукова возбужденно сверкнули, - ребята говорили, что даже "Голланд-Голланд" есть. Вот это трофеи!

- Что-то мы, Ефимович, Геринга сильно обижаем! Зама у него забрали, теперь дачу...

- Ему скоро, кроме пеньковой веревки и куска мыла, все равно ничего не понадобится. Что хорошо - целеньким город достался, боя не было. А гарнизон был довольно сильный, хотя и сбродный. Все убежали после небольшого сопротивления. Командира корпуса я нашел уже в Ловиче. Стал выяснять, что произошло, где штаб корпуса. Оказалось, что со штабом связи у него не было, где Веденичев - он и представления не имел. Уже через Шалина я сам нащупал, наконец, штаб корпуса. Знаешь где? В Целендзее, в двадцати километрах южнее Равы-Мазовецкой, то есть мы с тобой выскочили впереди него! До Ловича оттуда было больше полета километров по прямой, а рация берет только двадцать пять-тридцать. Ясно теперь, почему Веденичев помалкивал? Вот тебе пример: Гусаковский про Лович сообщил семнадцатого, в двадцать два ноль-ноль, а к Шалину донесение попало восемнадцатого, в одиннадцать утра. Тридцать часов перерыва связи - шуточки! Самолет успел долететь к Гусаковскому и вернуться к Шалину, а штаб корпуса только-только про передовой отряд что-то узнал. Армо стал оправдываться: я, мол, могу доложить о каждой бригаде, о каждом батальоне. Везде лично побывал! Пришлось ему втолковывать: "Ты знаешь - это еще ничего не значит, я знать должен. Ты своим корпусом думаешь все задачи фронта решать? Вот сейчас получен новый приказ, а до тебя не доведен! Главное упустил..." Так его пилил, он аж похудел, бедный: впервые я Бабаджаняна так ругал. Вдруг ему радиограмму от комфронта приносят. Читаем. "Поздравляю лично вас и руководимые вами войска со смелыми и успешными действиями. Выполняйте и действуйте так же, как действуете. Жму вашу руку". И подпись: Жуков, Телегин. Вот это, называется, поучил я комкора! Это Михаил Алексеевич успел во фронт доложить о продвижении корпуса.

Мы оба засмеялись.

- Знаешь, что мне Армо сказал? "Вы мне не доверяете. Назначили, так доверяйте. А то Гетмана прислали, все обращаются к нему, будто он и теперь не замкомандующего, а комкор".

- Надо все же прислушаться к нему. Давай пошлем Гетмана к Дремову, а Слышкина к Бабаджаняну. Дадим Армо желанную самостоятельность.

Катуков кивнул и быстро заходил по комнате.

- Расскажу тебе забавную историю, как брали Лович. Карабанов с Юдиным вошли в город без выстрела. Поляки сообщили, что в казарме находятся немцы. Юдин взял автоматчиков - и туда! Видят - дневальный спит. Начали стрелять вверх. Переполох. Кто бежит, кто становится на колени, кто лезет под кровать. Ребята все это изображали - мы чуть со смеху не лопнули. Коменданта с кровати подняли. Он накануне своих вояк собирал и сообщил, что русские задержаны на Пилице, им оказывают упорное сопротивление. До чего привычка к брехне фашистов довела: одних пленных наши несколько сотен забрали...

Сидевший тут же Шалин передавал нам подготовленный акт о причинах нарушения связи, составленный армейской комиссией. Быстро просмотрели несколько листков. В акте отмечалось, что штаб корпуса Дремова вместо быстрых переходов основной опергруппы передвигался большой колонной - до ста машин, поэтому шел крайне медленно и систематически отрывался от частей.

- Смотри, Кириллович, Шалин разрешил Воронченко переезд, а тот двадцать четыре километра почти восемь часов ехал! Рации высылал без охраны - их уничтожали. Возмутительная халатность и медлительность! Ты был в корпусе, как считаешь, правильны выводы комиссии?

- Абсолютно согласен.

- Ну, что же, надо принять меры. Пропишем ижицу Воронченко. Подготовьте приказ, Михаил Алексеевич.

- Разрешите доложить,- сказал Шалин,- у штаба корпуса есть особое мнение насчет виновника плохой связи с армией. Оказывается, связь нарушалась потому, что начальник радиостанции гвардии старшина Бурдаков вместо разбитого артогнем фарфорового изолятора поставил резиновый, то есть своими силами отремонтировал рацию, но мощность ее от этого уменьшилась на десять процентов. Радист разжалован в рядовые и переведен в батальон.

- А на сколько километров штаб корпуса в это время оторвался от передовых частей? - спросил я.

- На девяносто. Это при дальнобойности рации в тридцать.

- Стрелочник, значит, у них виноват. Ну ладно, попляшут! А радиста забрать в армейский полк связи!

Поступила срочная директива командования фронта: не позднее чем через три дня нам предлагалось выйти на линию Торн - Коло - Варта и захватить плацдарм на западном берегу Варты.

На карте у Шалина аккуратно нанесено положение не только наших частей, но и соседей: он был постоянно связан со штабами Богданова, Чуйкова, Берзарина. Зримо ощущалось, как сильно вдавлена на запад линия советско-германского фронта в направлении главного удара - на Берлин.

- Противостоящая нашему фронту девятая армия противника деморализована и разбита в первые три дня наступления. - Ладонь Шалина накрывает обширный участок в среднем течении Вислы.- Пленные говорят, что Гитлер приказал ей стоять до конца, а Гудериан разрешил планомерный отход на запад, на подготовленные рубежи. В результате мощного удара наших армий остатки потерявшей способность к сопротивлению девятой армии не выполнили ни того, ни другого приказа и отошли - частично на север, частично на юг, образовав незащищенный коридор. Противник сейчас обороняется небольшими группками и гарнизонами, надеясь задержать, нас до выхода резервов на какой-то из рубежей обороны. На линию Конин -Коло спешно выдвигаются свежие дивизии: "Бранденбург" и десятая моторизованная - это показали пленные, захваченные бригадой Гусаковского. Если промедлим, немцы успеют закрыть коридор. Поэтому фронт торопит.

- И придется, как под Сандомиром, прогрызать каждый километр, неделями брать деревушки! - Катуков встал. - Не будет этого. Сколько дали на упреждение этих резервов?

- Три дня.

- Три дня... Три дня... - шепчет Михаил Ефимович, вглядываясь в красно-синий пунктир, отмечающий заданный рубеж. - Позвольте, позвольте... Михаил Алексеевич, а Гусаковский-то уже вышел туда?

- Так точно.

- Молодец! И в этой операции бригада идет впереди. Ну и пусть идут дальше, на Гнезен и Познань. Думаю, когда этот "Бранденбург" почувствует за спиной танки, в такой обстановке недолго усидит на рубеже.

Через полчаса в войска был направлен новый приказ. Армия продолжала стремительное продвижение на запад, кинжалом передовых отрядов прорезая себе дорогу к намеченной цели - Познани.

С несколькими цистернами горючего для танков и автомашин я отправился в корпус Бабаджаняна.

За Коло шоссе пошло петлять лесом. Проехать там было невероятно трудно: дорога представляла собой узенький коридорчик, по обе стороны которого валялись трупы и разбитая вражеская техника.

Бабаджаняна и Веденичева застал у рации: они передавали очередное донесение в штаб армии.

- "Бригада Гусаковского, взаимодействуя с полком самоходок Мельникова, разгромила части дивизии противника "Бранденбург"",- диктует Веденичев.

- Понимаете, Гусаковский у них в тылу! Ночь! Лес! - не может не комментировать сухое сообщение Бабаджанян. - Нервы у немцев сдали. Рубеж бросили, побежали прорываться на запад, а Гусаковский с Мельниковым в засаде их подстерегли. Не знаю, сколько там ушло...

- Видел, видел работку Гусаковского по дороге... Неплохо... Можно даже сказать, хорошо! Где он сейчас? Бабаджанян признается:

- Гнезен занял.

- Точно?! Проверили?

- Товарищ член Военного совета,- голос Бабаджаняна выражает обиду за "своих",- Гусаковский же докладывал! Он никогда не врал - ни одного метра! Если кто другой, я бы пока не докладывал. Вот комбриг Смирнов доложил мне, что его мотострелковый батальон даже дальше на Варту вышел и переправу там захватил. Но этого комбрига я еще не изучил и хочу сам сообщение на месте проверить. Хотя комбата его мотострелкового батальона Урукова знаю лично как хорошего командира, но... лучше в штаб армии пока не докладывать! Сам сначала посмотрю. Разрешите туда выехать?

- Пожалуйста, езжай, нам по пути будет. Хочу к Гусаковскому наведаться, у него трудности с горючим.

- Почему у него одного? А весь остальной корпус? В бригаде Моргунова только два батальона наступают, остальные танки стоят без горючего. Мой корпус чуть не треть автомашин на прикол поставил! Мотали нас, мотали, вверх-вниз, на север, на юг, все горючее пожгли, а противник-то бежит еще! Что делать?

- Иди, хлопец, дальше, потом решим. В первую очередь передовому отряду подброшу.

Бабаджанян засиял.

- Горючее будет, - куда угодно дойдем! Дай бог, чтоб всегда были такие стремительные операции, как эта.

...Гнезен, куда я прибыл через несколько часов, оказался старым городом с небольшими каменными домишками, в летнее время, должно быть, густо увитыми зеленью. Пожары войны сожрали здесь целые кварталы. Штаб бригады мы нашли возле обугленного остова электростанции. По разбитым машинам и развороченным пушкам, по всем следам боя чувствовалось, что схватка здесь была короткой, но жестокой. Однако вытянуть из комбрига подробный рассказ о действиях людей было делом трудным: Гусаковский принадлежал к людям, умевшим воевать, но не умевшим рассказывать о войне.

- Подошли под вечер, выслали разведку, - скупо докладывал он, - на окраине города обнаружили большую макаронную фабрику. Разведчики к ней сунулись, а там, оказывается, половина рабочих - из угнанных украинцев, а половина - из мобилизованных поляков. Рабочий класс - он и есть рабочий класс! Свои! Да еще земляков солдаты повстречали - совсем радость! Зацеловали они наших, а потом поляки по улицам провели, показали казармы, узлы обороны, огневые точки. А если знаешь силы противника и его расположение, то воевать, конечно, чего ж... Воевать тогда можно, и даже очень просто. Вообще поляки большую помощь все время оказывали: на Пилице брод помогли найти, в Ловиче и здесь, в Гнезене, помогали провести разведку и вообще всю дорогу давали сведения о расположении немецких частей и гарнизонов.

- Это у тебя откуда? Где зимой такую роскошь добыл? Наверно, тоже поляки? - спросил я, указав на живые цветы, буквально завалившие все окна штабной комнаты.

- Поляки... Просто забомбили: букеты, горшки с цветами. Из оранжерей, что ли, понаносили. А как отказаться? Обидишь. Девать вот некуда, - будто извинялся Гусаковский.

Я перевел разговор на другое:

- Докладывали, что горючего у вас не хватает. Немножко подбросили.

- Спасибо, спасибо... А мы тут тоже легонечко разжились. Пинский прихватил аэродромчик - десятка два фоккеров стояло. Горючее захватили, а самолеты взорвали. Куда их девать! Сзади фашистов полно. Вообще,- вздыхает Гусаковский,- пришлось совсем на немецкое снабжение перейти. Взять транспорт. У моих машин сели бронзовые подшипники, запасных нету. Думал - придется выбрасывать их, приказал пересаживать всех на трофейные. А Помазнев отыскал у немцев две тонны бронзы в слитках. Деловой он человек! Себя мы, конечно, не обидели...

- Остаток передайте в армию.

Хозяйственный Гусаковский чуточку крякнул в ответ на мое распоряжение:

- Есть, слушаюсь. Или взять продовольствие. На гнезенской макаронной фабрике продуктов хватит всю армию кормить, а может, и фронту еще останется. После моего сообщения об этом сюда начпрод армии Долгов выехал. Говорю вам: почти во всем на немецкое довольствие сели, фюрер нас теперь и кормит, и заправляет, и еще подшипники дает.

Сказать к слову, история с этой гнезенской макаронной фабрикой имела забавное продолжение. Спустя несколько дней на большом ящике с макаронами я увидел странную фирменную этикетку: "Фабрика Долгова". "Что за Долгов?" спрашиваю. Наш начпродарм, оказывается. Польские мастера заявили, что "должно же быть обозначено название фирмы". Что, дескать, за фабрика, если нет наименования. Несолидно получается! Поскольку деньги им выплачивались из рук начпрода армии, польский мастер заказал в типографии и стал наклеивать на ящики этикетки, согласно которым наш Долгов выглядел как хозяин макаронного предприятия. Долго еще его преследовала ехидная кличка "фабрикант".