Впереди - Берлин!

- Разрешите доложить? - раздалось вдруг рядом. Мы и не заметили, как подошел Помазнев - тоже черный, в обгорелой одежде, но с сияющими глазами.

- Что? - вскинулся Бабаджанян.

- Мост в междуозерье захвачен. Бригада переправляется на тот берег. Батальон Пинского пошел на Карлхорст.

Карлхорст был пригородом, по существу, уже окраиной Берлина.

- И мост стоит целый? - Бабаджанян внимательно, даже недоверчиво вглядывался в лицо Помазнева.

- Так точно. С тыла его взяли. За дымовой завесой. - Помазнев показал рукой на горящий лес.- Гусаковский незаметно переправил на ту сторону батальон амфибий. Мост охранялся батареей, двумя танками и ротой фаустников. Они не ожидали, что наши явятся к ним со стороны Берлина. Пикнуть не успели! Гусаковский послал меня скорее вытащить бригаду с этого пожарища: за мостом нет огня.

Командир корпуса немедленно стал отдавать распоряжения о переправе. Берлин был совсем рядом!

- Что это у тебя за иностранцы? - спросил удивленно Катуков у Бабаджаняна, заметив странную группу, стоявшую за бронетранспортером полковника.

- Ах, эти... Разрешите представить вам японского консула в Берлине со всем штатом, - отрапортовал командир корпуса.

Представитель микадо при дворе фюрера оказался маленьким, щуплым, глаза его скрывались под большими роговыми очками. Вначале он выглядел перепуганным и все твердил на ломаном русском языке: "Ми - друзья, ми - союзник". Здесь мне пришлось вести себя как дипломату: вежливо приветствовал японца, хоть сам в это время думал: "Как же, знаю, знаю таких союзников, на Халхин-Голе встречались. И довелось же ему попасть именно в "монгольскую" бригаду Гусаковского!.."

Успокоившись насчет собственной участи, господин дипломат стал заботиться о семье:

- Жена спасать, жена!

- Чья жена?

- Мой жена. Домик... э, как это, посольство... не это...- и он изобразил звук выстрела.

Бабаджанян успокоил его:

- Русский солдат в безоружных женщин не стреляет.

Историческая задача

Поздно вечером 20 апреля в штабе армии была получена радиограмма: "Катукову, Попелю.

1-й гв. танковой армии поручается историческая задача первой ворваться в Берлин и водрузить знамя Победы. Лично вам поручаем организовать исполнение. Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу не позднее 4-х часов утра 21.4. любой ценой прорваться на окраину Берлина.

ЖУКОВ, ТЕЛЕГИН"{8}

Подобная же телеграмма была получена и во 2-й танковой армии. Выполняя указание фронта, 1-я и 44-я бригады нашей армии устремились к Берлину.

Наутро в штаб вбежал начальник санитарной службы армии и, задыхаясь, в спешке доложил:

- Все легко раненные офицеры и солдаты убежали из госпиталей в свои части. Дурной пример им подал секретарь партийной организации Павловцев!

- Как допустили?! Где была охрана? - незаметно подмигнув мне, спросил Катуков.

- А что я могу, товарищ командующий! К каждой койке часового приставить?! Разъяснили им, что без них обойдутся, что они не вылечились, что могут раны открыться. - Начсанарм горестно развел руками.

- Павловцев в каком состоянии?

- Может ходить с палочкой, но раны требуют перевязок. Да все они покалеченные, с костылями, а как увидят машину - останавливают и в кузов. И как только туда забираются!.. Прошу воздействовать хоть на командиров частей почему принимают без наших направлений?

Но чем можно было воздействовать на чувства раненых, которые не могли улежать, несмотря на добросовестные "застращивания" врачей? Ведь в ту ночь Бабаджанян ворвался в Карлхорст, Дремов - в Кепеник - в предместья Берлина. А с севера в город ворвались танкисты Богданова и пехота армии Берзарина. Начинался последний, решающий бой. Исчезли надписи, к которым привыкла армия на боевых дорогах: "До Берлина 70 км"; "...50 км"; "...30 км". Вот он, Берлин, перед нами! Ближайшей задачей армии стало долгожданное форсирование Шпрее последней водной преграды. Дошли! Ну как в такое время лежать в госпитале?

В правобережную часть только что занятого Кепеника мы с Катуковым приехали ночью. Все горело! Авиация противника непрерывно сбрасывала бомбы, пытаясь помешать сосредоточению войск. На шоссе торчала новая указательная стрелка, под ней аккуратно подписано: "До рейхстага 15 км". Изобретательны были дорожники!

Дремова нашли на берегу Шпрее. Доложил: кепеникский мост взорван, попытка разведчиков форсировать с ходу успеха не имела.

Осматриваем предполагаемый район переправы. Шпрее, конечно, не Висла и не Одер, но закованные в бетон вертикальные берега двухметровой, а кое-где и трехметровой высоты создают особые трудности. С противоположного берега будто дождем секут воду пули, осколки, снаряды. Дремов докладывает, что на той стороне - десятки щелей, где засели фаустники.

- Что ж, молиться собрался на Шпрее? - строго говорит Катуков.

- Никак нет, товарищ командующий. Артиллерия и танки прямой наводкой уничтожают противника. В двадцатой механизированной бригаде полковника Анфимова создан особый отряд майора Шестакова с задачей обеспечить форсирование Шпрее, дать возможность саперам навести мост. Отобрали туда лучших! Дал время на подготовку, думаю в два-три часа ночи форсировать и продолжать наступление.

В стороне слышу голос Шарова, разговаривающего с Кортылевым, и иду к нему: хочется узнать подробности боев в предместьях Берлина.

- Как вышли на Шпрее, - рассказывает Василий Михайлович, - кто во что горазд - из пушек и из пулеметов, даже из автоматов - дали залп по Берлину. Хоть у нас салют и не особо мощный вышел, но зато успели в срок, как раз к юбилею...

Пытаюсь припомнить - какой сегодня юбилей? Ничего подходящего не приходит в голову.

- День рождения Гитлера, товарищ член Военного совета, пятидесятилетие фюрера, - напоминает Шаров. - Фанфар с фейерверком в корпусе не нашлось, но скромные подарки все-таки послали Гитлеру. Не знаю, одобрите ли, а артиллеристы почти на каждом снаряде пишут: "Рейхсканцелярия, Гитлеру", "Министерство пропаганды, Геббельсу" или "Министерство авиации, Герингу".

- Опоздали вы! Артиллерия на участке армии Кузнецова раньше вас юбиляра поздравила.

Но Шаров не огорчается:

- Какое Гитлеру торжество! Наверное, больше двух Миллионов гостей явилось, из них больше половины - коммунисты и комсомольцы. Не ждал себе такого пышного юбилея, забился вниз, в бункерок!..

- Ничего, ключи от берлинских ворот теперь есть, так что без особого приглашения в гости к фюреру придем, - шутит Афанасий Игнатьевич Кортылев, начальник политотдела 20-й мехбригады.

- Что за ключи?

- Летчики сбросили, товарищ генерал. Копия ключей, которые у Фридриха Второго отобрали. Вот, посмотрите.

К огромному медному ключу прикреплена записка: "Друзья гвардейцы! К победе, вперед! Шлем вам ключи от берлинских ворот. С вами гвардейцы-истребители Героя Советского Союза Белявина".

- Почти каждой бригаде по такому ключу досталось. Скважину найдем в обороне - есть чем отпирать!

Вместе с Шаровым я захожу в двухэтажный коттедж - посмотреть на захваченные гитлеровские знамена.

- Штаб, что ли, был? - спрашиваю по дороге Василия Михайловича.

- Никак нет.

В большой комнате на стенах картины. В самом центре - большой портрет Гитлера. По углам стоят хрустальные вазы с искусственными цветами из перьев. Мебель красного дерева. На письменном столе альбом с фотографиями. Перелистываю. Сначала идут семейные фото, потом парады, несколько фотоснимков Гитлера на трибуне. Дальше пошли фотографии виселиц. Около тел казненных обычно красуется в профиль молодой круглолицый офицер, щеголевато подбоченившийся. Вот, крупным планом: одна из повешенных. На ее груди доска: "Такая судьба постигнет каждого партизана и комиссара, каждого, кто выступает против германской армии". И снова виселицы, расстрелы, виселицы. Листаю дальше. На глаза попалось вложенное в альбом письмо. Дата - ноябрь 1941 года. Шаров переводит. Гестаповский палач сообщал своему дорогому "фатеру" (как я понял из письма, старому функционеру нацистской партии), что находится под Москвой. "Только что получен приказ. Не могу писать подробно, но твой сын будет в числе избранных, кто призван Гитлером уничтожить столицу азиатов. Возможно, когда-нибудь мы с тобой покатаемся над ней на лодках, ты меня понимаешь... Непрерывно рассматриваем город в бинокли. Отсюда совсем недалеко. Обещаю, что если задача будет успешно выполнена, то наша часть первая пройдет на параде мимо Кремля, на стенах которого будут стоять наши генералы! Хайль Гитлер! Целую тебя, твой любящий сын Вилли". - Пошли вниз! - зовет Шаров. Знамена там!

По винтовой лестнице спускаемся в бетонированный подвал. Горит свет. Первое, что бросилось в глаза - два полковых фашистских знамени, стоящие в углу. Как они сюда попали? Неизвестно. Потом мой взгляд упал на тело, лежащее посреди убежища. Это старик с суровым выражением лица, с усами "а ля Вильгельм".

Он лежит навзничь, руки раскинуты. Шаров, спокойно перешагнув через мертвого фашиста, на ходу бросил:

- Нервы не выдержали. А готовился, видать, основательно.

Выхожу из душного подвала на свежий воздух и при свете вспыхнувшей ракеты вижу недалеко от коттеджа знакомую, слегка прихрамывающую фигуру Павловцева. Неужели он успел уже сюда добраться? Конечно, он, Павел Лаврович! Голова замотана бинтами, одна рука на перевязи, другой опирается на палочку. Но сколько энергии и радости на лице! И посторонний почувствует: в родную семью человек вернулся.

- С выздоровлением, Павел Лаврович! - приветствую его.

Он смущенно опускает глаза.

- Думаю предложить Журавлеву собрать партийную комиссию и разобрать персональные дела всех беглецов.

- Каких беглецов? - Павловцев уже догадывается о подвохе.

- Да вот этих, по списочку, полученному от начсанарма. Первым в нем значится образцовый товарищ - член партии с восемнадцатого года, председатель Череповецкой Красной гвардии, комиссар полка в гражданскую войну и секретарь партийной организации полевого управления армии в Отечественную - некто Павловцев. Знаешь такого?

- За что же на комиссию?

- За дурной пример.

- Готов принять любое наказание, если виноват. Только не отправляйте обратно в госпиталь! Могу сказать за всех раненых: лежать в такой момент невозможно... Откажут ноги - на локтях в Берлин вползу!

- Ну, не волнуйся. На этот раз простим тебя за старые заслуги. Как здоровье?

- Спасибо врачам! - И после паузы добавил: - А смерть была близкая, разговаривал с ней запросто, как Вася Теркин.

- Что новенького сообщила?

- Сказала, что с нее хватит. У нас в семье и так горя много: погиб мой единственный сын, два брата изувечены. На этот раз решила пройти мимо. "И на этом,- ответил ей, - спасибо". А если совсем всерьез, не по Теркину, то спасли меня в первую очередь забота и любовь боевых товарищей. Кто только в палату не приходил! Иные только успеют мне сказать: 43доровья тебе, батя, здоровья, старик!" - и бегут обратно в танк, в бой торопятся. Ну как мне было в палате лежать? И вам тоже спасибо, что приходили.

- Хватит благодарить! Раз удрал - отдыхать не придется. Вот новая директива штаба фронта: по возможности не разрушать электростанции, водокачки, хлебозаводы, охранять больницы, библиотеки, лаборатории. Сегодня довел эти указания до политработников, а на тебя возлагаю проверку исполнения.

Михаил Алексеевич Шалин передал нам новое приказание командующего фронтом. Военному совету предписывалось отобрать группу людей и в течение ночи захватить аэропорт Адлерсгоф и аэропорт Темпельгоф. По предположениям разведчиков, на этих аэродромах находились, помимо бомбардировочной авиации, личные самолеты Гитлера и других главарей нацистской партии, приготовленные к спешному отлету.

Захват Адлерсгофа был делом трудным, но естественным: аэропорт лежал впереди по маршруту в четырех километрах. Но центральный аэропорт Берлина Темпельгоф располагался почти в центре города, в каких-нибудь трех с половиной километрах от рейхстага. До него предстояло добираться пятнадцать километров пригородными и городскими кварталами, каждый из которых был превращен в крепость. Да, это задача! Трудности - небывалые.

Вместе с Дремовым и Шаровым отобрали людей. Состав отряда для захвата Адлерсгофа не вызвал затруднений: Дремов сразу предложил послать туда разведчиков отдельного мотоциклетного батальона майора Графова. А вот второй отряд, который пойдет на Темпельгоф?..

- Вы, Иван Федорович, занимайтесь пока своими делами, а мы пойдем!

Катуковское "пойдем" понятно мне без пояснений: несомненно - в нашу родную, в Первую гвардию, к Темнику.

Темник доводил очередную задачу до состава бригады. Посреди замкнутого кольца людей возвышалось расчехленное знамя. Луна и зарево пожаров освещали силуэт бригадной святыни, и одно чувство, что она здесь, торжественно настраивало сердца гвардейцев. Заметив нас, гвардейцы разомкнулись и пропустили в середину.

Катуков знал, что надо сказать своей бывшей бригаде.

- Мы пришли к вам, товарищи, чтобы передать решение Военного совета армии: именно Первой танковой гвардии будет доверена высокая честь - начать штурм самого Берлина.

Чувствовалось, как колыхнулась взволнованная масса людей.

Катуков помолчал, поднял знамя повыше, чтобы все видели:

- Последняя задача поставлена партией и народом - водрузить знамя Победы над рейхстагом! Военный совет именно вам первым доверяет ворваться в Берлин и выполнить волю Родины.

- Клянемся!

- Не запятнаем, - голос Темника звучал торжественно, строго. - Пронесем знамя с честью и покончим с фашизмом. Навсегда!

- В лице вашего командира мы целуем вас всех. Желаем больших воинских удач, - сказал Катуков. И мы крепко расцеловались с Темником.

- Товарищ командующий! - обратился к Катукову командир батальона Владимир Жуков.- Прошу доверить моему батальону первому форсировать Шпрее.

Просят пустить их вперед Головин, Шустов, Сирик... Вот они перед нами, готовые пятнадцать экипажей, необходимые для выполнения самого трудного задания. Они первыми ворвутся в логово германского фашизма.

Сообщаем Темнику эту новую боевую задачу. Его мнение совпало с нашим: только ветерану Владимиру Жукову со старейшими бойцами бригады под силу совершить такое ответственно-трудное дело.

Вместе с В.А. Жуковым и прибывшим сюда майором B.C. Графовым командир бригады садится за карту.

Самая маленькая ошибка сейчас будет стоить жизни полутора десяткам экипажей, прошедшим через все опасности на тысячекилометровых дорогах от Москвы до Берлина. О противнике нам почти ничего не известно. Тяжелая ответственность за людей легла на плечи Темника.

- Внимательнее, Жуков. За Шпрее тебя выводит Графов.

Тут Темник задумывается. Путь за рекой пересекался Тельтов-каналом: двумя рукавами водная преграда охватила аэропорт Адлерсгоф, и, куда ни двинься, приходится ее форсировать. Но сеть водных преград настолько причудлива, что перед самым аэродромом нужно будет форсировать канал вторично. Темник ищет наилучший выход из лабиринта, изучает всевозможные варианты направления и наконец принимает решение.

- Вы, Графов, обеспечьте Жукову форсирование Тельтов-канала в районе отметки тридцать четыре - девять, - помечает Темник.

Небольшая красивая голова разведчика склонилась к самой карте. Его умные глаза задержались у точки на южном рукаве канала, потом широкоплечий майор выпрямился и отчеканил:

- Будет выполнено!

- Теперь, Жуков, смотри. Графов идет вот сюда, захватывает Адлерсгоф, при удаче - и переправу на Тельтов-канале. До этой переправы все делает он. А дальше - твоя задача. Форсируешь и двигаешься вдоль набережной вместе с десантом, прикрываясь каналом справа, - Темник проводит пальцем по квадратам домов, идущих вдоль Тельтов-канала. - Видишь, слева заштриховано фиолетовым цветом: здесь кварталы разрушены, жителей нет. Отсюда нас ожидают меньше; может, проберешься хоть поначалу незамеченным. Понял? Вот здесь форсируешь канал вторично и выходишь почти сразу к аэропорту. Уничтожаешь самолеты и будешь держаться до подхода наших сил, какая бы ни была обстановка.

- С рассветом будем просить авиацию, чтобы поддержала вас, - Катуков крепко пожал руку Владимиру Жукову. - Помни пословицу: страху в глаза гляди не смигни, смигнешь - пропадешь!

- Не смигну, товарищ командующий!

- Знаю! Верю в тебя с Подмосковья!

Красивое, совсем юношеское лицо Героя Советского Союза Владимира Александровича Жукова расцвело от похвалы.

Командиры ушли доводить задачу отряда до личного состава. Михаил Ефимович еще раз внимательно поглядел на карту, курвиметром промерил расстояние.

- Сколько же нам придется туда двигаться?

А за этими словами стояло невысказанное: удержится ли Жуков в окружении, устоят ли пятнадцать экипажей (или сколько их дойдет до Темпельгофа) против вдесятеро более сильного противника, пока на помощь не подойдет вся армия?

Уже к часу ночи, под прикрытием сильного артиллерийского огня, отряд майора М.К. Шестакова захватил плацдарм. Гнезда фаустников за Шпрее были ликвидированы, и по наведенному мосту авангард майора Графова ринулся на захват Адлерсгофа.

Примерно в два часа начальник рации Дремова приносит первую радиограмму:

"Аэропорт Адлерсгоф захвачен. Разбито семьдесят самолетов. Графов".

Радуемся, хотя это только начало. Еще через час комбат Жуков сообщает:

"Переправа обеспечена. Перешел Тельтов-канал".

- Глаза страшатся, а руки делают! - удовлетворенно бросает Катуков.

- Беспокойно что-то,- морщится Дремов.- Уж слишком все благополучно.

И словно для того, чтобы успокоить командира корпуса (все, дескать, идет нормально, немцы на своих местах), приходит очередное сообщение:

"Окружен. Пехота и танки наступают на аэродром. Связь с Жуковым прервана. Держусь. Графов".

Но на помощь разведчикам уже двигался Темник, с ним бригада А.И. Анфимова.

Ждем вестей от Жукова. Представляю, как отряд пробирается по незнакомому городу ночью, без фар, разглядывая дорогу при слабом зареве берлинских пожарищ. В путанице руин сбиться очень легко, и Жуков, по своему обыкновению, рискует: лежит прямо на броне, высматривая зоркими глазами удобные лазейки. Маленький отряд быстро пробирается мимо патрулей, прежде чем они успевают вглядеться во тьме в необычный силуэт нашего танка.

24 апреля в 4:20 радист принял сообщение: "Подошел к Тельтов-каналу южнее Темпельгофа. Разведка захватила мост. Потери незначительны. Жуков".

Через два часа - новое сообщение: "Заняли оборону. Графов. Жуков".

Почему две фамилии? Что случилось? Догадываемся: очевидно, с подходом Темника Графов рванулся за Жуковым и успел проскользнуть к Темпельгофу, прежде чем кольцо окружения сомкнулось вокруг аэропорта. Умно, умно решил!

Двое суток пришлось держаться небольшой группе до подхода основных сил армии. Все наши попытки в разных направлениях быстро пробить оборону противника и выручить отряд не привели к успеху. Полк Мусатова был направлен южнее Тельтов-канала с задачей прорваться с юга, обойти противника с фланга и оттуда выйти на Темпельгоф.

А с Темпельгофа уже начали поступать тревожные сообщения: "Снарядов нет, патроны на исходе".

К концу дня получили новую радиограмму: "Сели летчики. Ведут бой совместно с нами. Графов".

Уже после выхода армии к аэродрому майор Графов рассказывал:

- Без поддержки и прикрытия летчиков не устояли бы. С бреющего полета "илы" расстреливали пехоту, из пушек били по бронетранспортерам, а под самый конец мы даже ахнули: приземлились летчики и подключились в бой! По существу, все пространство аэродрома простреливалось, какой-то пятачок у нас оставался два на два километра. А они рискнули!

Сорок восемь часов билась небольшая группа Жукова и Графова в окружении. Боевые товарищи спасли отряд наших ветеранов. Спасли отряд, но уже не было его героического командира: Владимир Александрович Жуков умер от смертельной раны.

- Ранило его еще на подходе к аэродрому, - рассказывал Графов, - пуля в грудь попала. Задание выполнили удачно. Жуков радовался успеху, верил, что выживет.

Говорил: "Это седьмая рана, столько раз от смерти уходил - под Москвой, под Белгородом, на Украине, в Польше - в Берлине тоже не дамся. Нельзя мне умирать, - что тогда с матерью будет: она двух сыновей за войну потеряла, не перенесет третьей потери". Боролся он за жизнь до последнего, но организм был сильно ослаблен: он ведь недавно вернулся в часть после ранения. Не долечился! "Возьмем Берлин,- говорил,- тогда и подлечусь"...

Двадцать три года исполнилось Володе, и почти четыре из них он провел на войне.

Тяжело давались нам эти последние километры войны: могилами Федора Потоцкого, Владимира Жукова и сотен других ветеранов метила армия путь к великой цели - к победе! Мы знали, что до победы оставалось несколько километров, но еще многим из воинов придется потерять здоровье и отдать жизнь.

Продвигаясь на запад после встречи с передовыми частями армии генерала Лучинского, мотоциклетный полк подполковника Валентина Николаевича Мусатова очищал квартал за кварталом.

В 24:00 24 апреля мы получили радиограмму: "Достиг пригорода Тельтов. На канале встретил танкистов армии Рыбалко. Мусатов".

- Прекрасно! И Первый Украинский вышел к Берлину,- доволен Шалин.

Радость была, конечно, большая, и мы поторопились доложить о ней фронту.

- Доклад верный? - строго спросил маршал Жуков.

- Докладываем на основании донесения командира полка.

- Члену Военного совета лично выехать с группой и проверить, кто действительно первым вышел на канал Тельтов.

Немного времени прошло, пока мы с А.Л. Гетманом и A.M. Соболевым связались с генералом Суховым - командиром корпуса армии Рыбалко - и с его помощью нашли самого Павла Семеновича Рыбалко.

Командарм находился у себя на наблюдательном пункте, на крыше шестиэтажного дома, и разглядывал Тельтов-канал, - этот, по сути дела, противотанковый ров, заполненный водой.

Мы сердечно поздравили Павла Семеновича и порадовались успеху боевых товарищей.

- А еще одна радость вам известна? - спрашивает Рыбалко. - Я только что разговаривал с Дмитрием Даниловичем Лелюшенко. Он уже к Потсдаму подошел. Встретился там с передовыми отрядами сорок седьмой армии Перхоровича и танкистами второй танковой Богданова.

Мы чуть "ура" не крикнули: Первый Украинский соединился с Первым Белорусским западнее Берлина. Город в окружении!

Мечты о победе близились к осуществлению.

Берлин был для нас не просто городом, даже не просто вражеской столицей. Бывали в истории случаи, когда сдавали столицу, а войну все-таки выигрывали. Под Берлином были взяты в кольцо самые лучшие силы германского вермахта, и всем было ясно: Берлин - город, где будет решаться окончательный исход Великой Отечественной войны.

- Не выпустим никого! - непроизвольно вырвалось у Гетмана.

Чувствую, что Павел Семенович что-то приберег в запасе. Такой уж это человек: не любит много говорить. Недаром П.С. Рыбалко был когда-то военным атташе. Хитро прижмурил глаза и все-таки сообщил радостную новость: передовые части 1-го Украинского фронта вторично соединились - южнее Берлина - с 1-м Белорусским фронтом и образовали новое кольцо, в котором замкнули немецкие войска, державшие здесь оборону, свыше двухсот тысяч отборных гитлеровских солдат и офицеров.

- Спасибо, Павел Семенович, порадовали новостями!

- Позавчера на Тельтов вышли,- рассказывал Рыбалко о марше своей армии к Берлину. - Маршал Конев давно предупреждал, что будем брать Берлин. Но, знаете, когда я увидел впервые разграничительные линии фронтов, будто шарахнули по голове дубинкой: мимо идем! Все-таки в самой глубине души таилось: авось да подвернут нас к Берлину. Ведь вся наша армия верила: на Берлин идем! Один танкист так и написал на машине: "У меня заправка до самого Берлина!" В ночь на восемнадцатое апреля, когда вы застряли на Зеелове, позвонил Конев: Ставка приказала нам идти через Барут - Тельтов на Берлин. Дали мы марш-маневр, упредили немецкую оборону на Шпрее и пошли, аж ветер свистел и кустики мелькали. Все с ходу брали, никто не сопротивлялся. Даже тревожно было: думал, где-то кулак приготовлен. А они, оказывается, все на вас в это время навалились. Когда в Баруте и потом в Цоссене наткнулся на противника - даже обрадовался. Пленные говорили в один голос: русских с юга не ждали, до двадцать второго апреля оборона на южной окраине Берлина была войсками не занята. А мы проскочили к двадцать третьему...

- Недооценил их генштаб ваши оперативные возможности!

Павел Семенович вдруг громко захохотал. Я удивился:

- Что такое?

- Да когда же им было оценивать возможности и принимать решения, раз они драпу давали. Ведь Цоссен - это ставка их верховного командования и генеральный штаб вермахта. Мы их там чуть тепленькими не взяли - и Кейтеля, и Йодля.

- Жаль, упустили, - задумчиво тряхнул головой член Военного совета армии генерал-лейтенант С. И. Мельников. - Ну, ничего, не страшно. Надеемся на встречу в Берлине.

- Как хоть выглядит их генштаб?

Рыбалко и Мельников улыбнулись.

- Это был их генштаб, а сейчас это наш штаб армии,- Павел Семенович встал.- Извините, мне надо в части, а все, что требуется, доложит Семен Иванович. Он сюда прибыл с передовым отрядом Сухова - все видел сам.

Семен Иванович Мельников - старый танкист, мой товарищ еще по боям на реке Халхин-Гол, единственный политработник среди членов Военных советов всех армий и фронтов, который получил звание Героя Советского Союза.

- Вас Цоссен интересует? - спрашивает он. - Помещение Генерального штаба в два этажа построено: один на земле, а второй, точно такой же, под землей. Когда не было бомбежки, сотрудники работали в верхнем, а если бомбили спускались вниз, но работа не прекращалась.

- Накатов много?

- Нет, там другая система. Над убежищами поставили огромные металлические конусы. Прямое попадание бомбы поэтому практически исключено, она в сторону скользит. Что здорово - аппаратура исключительная нам досталась. Кабели толщиной в руку во все стороны идут.

- Целые? Не верится.

- Не успели попортить. А может, немецкие инженеры пожалели. Развесили плакатики: "Руский сольдат! Это есть ценный трофей, не ломай".- И Мельников сам рассмеялся. - Последние полчаса какой-то связист правил всей этой аппаратурой. Нашли записи последних разговоров. У него штабы армий требуют приказы, а он одно твердит: "Тут русские, русские..."

Тепло попрощавшись с Мельниковым, мы вернулись для доклада в штаб фронта.

- Вам было приказано захватить аэродромы. Исполнено? - спросил командующий фронтом Маршал Жуков.

- Так точно.

- Летчики подсели?

- Так точно, подсели, товарищ маршал. Ведут бой. Но это действовали небольшие передовые отряды, а танкисты Рыбалко вечером двадцать третьего апреля вышли на фронте шириной в десять километров и захватили прочные плацдармы на северном берегу канала Тельтов.

- А Чуйков?

- Армия Чуйкова находится вместе с нами. Заняли Буков.

На земле и под землей

Мы решили поехать в корпус Дремова, чтобы лично поглядеть на действия созданных в Берлине штурмовых отрядов. Расстояние от штаба армии до командного пункта корпуса было небольшим: в обычное время - полчаса езды. Но нам пришлось туда добираться свыше трех часов.

Улицу запрудили бесконечные колонны танков, пехоты, артиллерии, медленно двигавшиеся по разрушенному городу.

Катуков нетерпеливо ерзал на сиденье:

- Пешим ходом пройти быстрее! Попробуем прорваться другой улицей,скомандовал он шоферу.

Свернули на параллельную "штрассе", но тут дорогу преградил завал камней, балок, бетона: это стена многоэтажного дома рухнула на мостовую.

- Тупик! Давай назад!

Выехали на другую улицу. Но здесь путь перекрыла баррикада...

На третьей - опять завал, на четвертой - тоже не проехать. Разворачивались, крутились туда и обратно, лавировали в лабиринте улиц, наконец Катуков не выдержал:

- Тут пехота, и та с трудом пройдет! Поворачивай обратно, на маршрут колонн.

Город "разукрашен" белыми флагами: из каждого окна свешиваются простыни, полотенца, даже передники играют кружевами на ветру. Не все берлинцы, видимо, горели желанием "умереть за своего фюрера".

На крышах развевались красные флаги - знак того, fl что здесь прошли наши части. Без такой сигнализации в городском бою не узнать, где свои, а где чужие.

- А помнишь, как в сорок первом году мы определяли рубеж выхода немцев, особенно к вечеру? - вдруг спрашивает Михаил Ефимович.

- Конечно. Где пожар, там они.

Останавливаем бронетранспортер около подворотни многоэтажного дома, где стоит полевая кухня. Вокруг нее большое оживление. Солдаты, сержанты, офицеры - всё получают пищу, ждут очереди, некоторые уже с аппетитом едят. Между ними замечаю нескольких немецких детей. Маленькие берлинцы подходят к бойцам, протягивают худенькие ручки с зажатыми в них чашками и плошками. Рядом с поваром стоит кудрявый мальчуган в рваных штанишках: "Кушать!" - первое слово, которое немецкий ребенок выучил на русском языке. Повар аккуратно налил ему чашку пополнее. Мальчик тоненьким благодарным голосом протянул: "Данке шен". А повар вдруг ласково погладил его вихры своей широкой ладонью. Но, увидев нас и не зная, как мы оценим такой поступок, покраснел и сразу начал оправдываться: "Ребенку дал, товарищи генералы. Всякого за войну навидался, а вот не выдерживает сердце смотреть на голодных детей".

Мальчик лет семи, которому щедрый сержант наливал сладкого чая из фляги, неотрывно глядел на лакомство голодными глазами, но переборол себя и, объяснив: "Фюр мама", - понес чай в дом. Сержант был растроган.

- Гитлера поймаем живьем - что с ним делать? - начал он обсуждать с товарищами юридическую проблему, занимавшую тогда умы многих. - Я бы отдал его на казнь при этих ребятах, чтоб видели, через кого страдают, чтобы сами немцы его на мелкие кусочки порвали!

- При нас, пожалуй, и порвут, а без нас - нет! - убежденно возражал второй - трезвый скептик.

Хотя шел сильный бой, в городе хорошо различались звуки. Стены домов поглощали шумы, и даже канонада казалась здесь какой-то отдаленной. Все здесь отличалось от боя в поле. Внезапно мое ухо поразил непривычный свист, резко приближавшийся сверху. Команда "Воздух" - и ноги сами занесли нас в подворотню. Рефлекс выработался: сотни раз приходилось бывать под обстрелом "юнкерсов", "хейнкелей", "мессеров".

Мы тревожно вглядывались в самолеты, оставлявшие в небе узкий белый след.

- Скорость бешеная! - прикинул на глаз Катуков.- Хорошо, если у Гитлера таких немного. А если много - жарко будет.

В тот день нам впервые пришлось наблюдать реактивные самолеты. Молниеносно снизившись над колонной, звено обстреляло ее пулеметным огнем. Упал сержант, который минуту назад наливал немецкому мальчику чай. Товарищи быстро оттащили его в подворотню. Военфельдшер Арсентий пытался помочь ему, но было уже поздно.

Откуда-то донеслись крики: "Врача!" Это две девочки, задержавшиеся около каши, попали под огонь. Около кухни Арсентий оказался единственным медиком: перевязал раненых и отправил в медсанвзвод.

Реактивные самолеты развернулись на второй заход. Наперерез им бросились "яки". Скорость фашистов была вдвое больше. Казалось, наши летчики пошли на верную смерть. Но стервятники не приняли боя, круто взмыли кверху, сбросили напоследок бомбы и исчезли в голубой вышине.

С приближением к центру продвигаться стало труднее. Улицы оказывались все более узкими: упавшие каменные глыбы с обеих сторон загромоздили мостовые и тротуары. Дома высокие, но редкий из них еще насчитывал четыре стены, и через широкие проемы солнечные лучи заливали всю дорогу.

Канонада становилась громче. Рвались тяжелые бомбы, непрерывно гремела артиллерия. Маневрируя между завалами, крутились с улицы на улицу и думали: с какой стороны свалится дом на голову - справа или слева?

Город горел. Дым, дышать невозможно. Кругом безлюдье, только красные флажки на крышах все еще показывали, что мы в расположении своих. Но где они?

- Товарищ командующий! - Незнакомый сержант, перевязанный бинтами, в обгорелой гимнастерке, с новеньким орденом Отечественной войны на груди, вдруг встал прямо на дороге. - Дальше ехать опасно. У того угла - линия фронта.

Вглядываемся. Никакой "линии", разумеется, не видно, квартал молчалив и пустынен. Только у края дома, на который показал сержант, прижимаясь к стенке, крадется группа солдат. Пулеметная очередь с верхнего этажа - двое падают, остальные успевают проскользнуть за угол.

- Где командир?

- В этом доме, товарищ генерал.

- Проведите нас.

Переступаем через входные двери, сорванные взрывной волной. Михаил Ефимович в шутку нажал кнопку лифта, но чуда не свершилось: кабина застряла где-то между третьим и четвертым этажами. По лестнице пробираемся, непрерывно глядя под ноги: почти на каждой ступеньке лежат трупы. Сержант чувствует себя хозяином, ему неловко за плохое состояние помещения.

- Извините, не убрано тут. На других лестницах еще хуже...

На стенах лестничной клетки можно прочитать всю историю жаркого боя за этот дом. Вот здесь, где проломлены каменные плиты и покорежило огнем стальные прутья решетки лифта, действовали фаустпатроном. В ответ наши били из автоматов: на штукатурке видны выщербины от очередей. А вот резкие ломаные линии - это кого-то пытались, видимо, достать штыком.

На шестом этаже находился наблюдательный пункт командира бригады полковника Анфимова. Здесь был и начальник политотдела Кортылев.

Заметив нас, комбриг поднялся и четко доложил обстановку:

- По земле продвинулись до кирхи, под землей - до подвала следующего дома, на этажах и крышах соседних домов идет бой.

- Вертикальный фронт получился? - спросил Михаил Ефимович.

- Так точно! Боевые участки распределили по этому принципу. Воюем - как в кино! - неожиданно сравнил Анфимов.

- В каком кино?

- "Ленин в Октябре". Я так и объяснял солдатам перед штурмом: помните взятие Зимнего в семнадцатом году? То есть своими глазами никто, конечно, не видел, но кино смотрели все. Помнят, как там ломали ворота, по лестницам лезли, стреляли в комнатах из-за колонн. Вот так, сказал, и здесь действовать надо.

- Ну и как на практике получилось?

- Честно доложить, когда смотрел кино - восхищался, но тут нам пришлось похуже. У юнкеров не имелось ни фаустпатронов, ни автоматов, и главное - дом там был невысокий, вертикаль небольшая - три этажа. Да и до крыши Зимнего схватка не дошла, а ведь это, пожалуй, самое трудное...

Подходим к стереотрубе, установленной в проеме окна. Видна неширокая, метров в пятнадцать, улица. По обеим ее сторонам медленно ползут два танка: больше здесь и не поместится! Башня правого повернута налево, градусов на сорок пять, башня левого - также, но направо. Каждая из этих машин ведет огонь вперед, по домам, расположенным на противоположной от себя стороне улицы: только при таком построении снаряды могут доставать огневые точки даже на третьих-четвертых этажах дома. Уступом сзади танков посреди мостовой движется самоходка. Она бьет по объектам, которые появляются прямо впереди. Группу замыкают зенитки: снарядами сшибают недобитых фаустников, притаившихся на крышах и в верхних этажах.

Анфимов докладывает:

- Для меня все тут новое, товарищ командующий! Мотопехота штурмует каждый дом, и это правильно, но, по существу, она от танков отрывается, и танки должны стоять на улице. Взвод автоматчиков с саперами и с огнеметчиками идет по домам, выкуривает фаустников, только тогда танкисты могут продвинуться вперед. Иначе им сразу верная гибель. Фаустники бьют с крыш, попадают по самой тонкой броне. Немцы за верхние этажи и крыши цепляются отчаянно, чтобы удержать противотанковые позиции. Танки жгут. Поэтому и даем такой медленный темп. По земле фронт - одна улица, зато в высоту да и в глубину фронт вдвое больше. Впереди стоят баррикады, форменные тупики, наша артиллерия бьет снаряды не берут. А где трамвайная линия идет, там немцы еще крепче исхитрились: поставят вагоны, набьют мешками с песком, а за вагон спрячут пушку или закопают танк. Отведут вагон на минуту в сторону, выстрелят по нашему танку или самоходке и снова вагоном закроются: бей их сколько хочешь! Сегодня трижды контратаковали меня. С тыла зашли! Не будь резервной танковой роты Гаврилюка, не знаю, чем бы все кончилось. Признаюсь, сам виноват: не знаю подземного хозяйства. Подземным ходом они провели группу,- Анфимов вздохнул.Сильно потрепали мой батальон.

- Кто сосед справа?

- Темник. Что-то у него застопорилось вчера. Танков мало осталось.

- А где Дремов?

- В соседнем доме. Могу дать офицера, проводит.

Пробираясь к Дремову, мы увидели странную картину: через широкий проем солдаты втаскивали на верхний этаж дома рейку от реактивного миномета.

- Геленков, в чем дело? - обратился я к командиру ракетчиков.

- Надо фрицев на седьмом этаже достать, товарищ генерал. Их там человек двести. Обычная артиллерия не берет.

Признаюсь, до этого случая не знал и не представлял себе, что можно отделить рейку от "катюши" и занести ее на верхний этаж. Но в Берлине все оказалось возможным.

- Если хотите, даже с подоконника можно стрелять,- пояснил мне Геленков.Обычно мы из окон бьем двумя-тремя минами. Автоматчики нашей поддержкой довольны.

- А как с воспламенением ракеты?

- Это же просто: подводим проводку к аккумулятору, можно и бикфордов шнур к мине прицепить и поджечь. Приспосабливаемся помаленьку. В Берлине у всех новая тактика - и у "катюш" тоже.

Впервые нам пришлось наблюдать, как с пятого этажа дома вырвался красный хвостатый след реактивных мин, как залп обрушился на огрызавшийся огнем противоположный дом - и вдруг из дыма и пыли наружу высунулась палка с огромным белым полотнищем. Еще одна маленькая капитуляция!

На командном пункте Дремов доложил о положении корпуса, штурмовавшего основными силами Ангальтский вокзал. На секунду командир корпуса задумался, собираясь с мыслями:

- Тяжело в Первой гвардии, товарищ командующий.

- Что случилось?

- Темник тяжело ранен. Командует начальник штаба.

В этот день мне от многих пришлось слышать подробности боя Первой гвардейской бригады на улице Гнейзенау.

Автоматчиков в бригаде было мало, танкам пришлось самим себе прокладывать дорогу. А по узкой улице одновременно двигаться могли только две боевые машины.

Это напоминало полигон. Передовые танки вели огонь, остальные стояли сзади и ждали, когда освободится место. Но "полигон" был особым: смена наступала только после гибели или тяжелого ранения товарищей, шедших впереди. Танкисты стояли на месте, иногда передвигались, радуясь успехам боевых друзей, но потом недалеко вспыхивал костер, оттуда тащили тяжелораненых, обожженных, комбриг взмахивал красным флажком: "Следующий вперед!" - и гвардейцы бесстрашно выходили на освободившееся место, на смену выбывшим из строя, веря, что их экипажу суждено победить и выполнить задачу. Одни танки сменяли другие, но метр за метром отвоевывали, прогрызали, перемалывали силы врага.

Что перечувствовал Темник, посылая вперед, на бой, волна за волной, экипажи, с которыми вместе прошел тысячи километров? Что пережил он на последних участках боевого пути, выполняя любой ценой приказ,- это никто рассказать не может. Но когда осталось совсем мало автоматчиков и саперов и танкам все труднее было преодолевать очередной рубеж, Темник решился на отчаянный поступок. Он собрал работников штаба и политотдела, всех офицеров, которые были около него, предложил им одеться в чистое обмундирование, надеть ордена, взять автоматы и, лично возглавив эту "группу автоматчиков", повел ее на штурм.

- В полчаса очистили первый квартал, - вспоминал Геленков, дивизион которого действовал совместно с бригадой Темника.- Тогда Темник говорил: "Ну, друзья, выполнили мы вчерашнее задание, надо сегодняшнее выполнять. Вперед!" Очищали этаж за этажом, подрывали засевших фаустников, выбивали немецких автоматчиков. Бригада преодолела второй квартал. Задача была близка к выполнению. Танки вырвались вперед, прикрывая группу. Но с пятого этажа ударили фаустпатроны, а тут еще мина разорвалась. Темник и еще несколько офицеров упали. Подползаю к нему, Темник спрашивает: "Геленков жив?.. Все живы?" - "Все!" - говорю. А какое там все, кругом лежат побитые, Шустов уже холодный: осколок в сердце попал, наповал убило. Трижды комиссовали его - под Москвой, на Курской дуге и на Висле. Оставался в строю, дошел до Берлина, а до конца войны не дожил....

По щеке Геленкова скатилась слеза.

- Пришлось срочно отправить Темника в госпиталь, - продолжал он.- Но и там не спасли: осколками минь" прожгло ему живот. Выносили его из боя на глазах у бригады, всем стало известно, что командир смертельно ранен. Танкисты так рванулись вперед, что через три часа очистили улицу и вырвались к Ангальтскому вокзалу...

Боевую задачу дня 1-я гвардейская танковая бригада выполнила полностью.

Пора было ехать на свой командный пункт. Там, где стихал бой, уже возрождался разрушенный и, на первый взгляд, мертвый город. Под руководством работников советских военных комендатур местные жители убирали с мостовых и тротуаров камни, кирпичи, куски бетона, и захламленные улицы будто расширялись.

- Пять дней прошло с начала штурма, а уже делается большое дело, разглядывает город Катуков. - И кем? Незаметными людьми, работниками комендатур.

На улицах появились местные жители, выбравшиеся наверх из катакомб и подвалов. Многие тянули за собой тележки с разным скарбом. Люди бродили в поисках родных домов, но чаще находили обуглившиеся каменные скелеты своих жилищ.

На углу квартала мы заметили толпу немцев.

Старички интеллигентного вида, измученные женщины с узелками, инвалиды все теснились около наклеенного на стенке объявления.

- Что это такое? - Катуков вытянулся поглядеть из бронетранспортера.

- Наверное, изучают "Приказ номер один" берлинского коменданта. Ты что, еще не видел?

- Нет.

- Посмотри.

Михаил Ефимович развернул продолговатый полуметровый кремового цвета лист с текстом на двух языках: немецком и русском.

"Приказ начальника гарнизона города Берлина, - бормочет он, пробежав глазами заголовок,- No 1. 24 апреля, г. Берлин".

- Двадцать четвертое - это какой был день? Дружными усилиями памяти с трудом устанавливаем - вторник!

- А сегодня уже воскресенье? Совсем не замечаю дней, все в берлинской горячке спуталось.

В глаза Михаилу Ефимовичу бросились отпечатанные внизу крупным шрифтом подписи:

"Начальник гарнизона и военный комендант города Берлина, командующий Н-ской армией генерал-полковник Берзарин.

Начальник штаба гарнизона генерал-майор Кущев".

Фамилия начальника штаба, наверное, доставила переводчикам много забот: звук "щ" на немецкий язык пришлось переводить ни больше ни меньше, как семью буквами.

- А почему такая честь выпала генерал-полковнику Берзарину?

- Как почему? Армия Берзарина первая ворвалась в Берлин. Маршал Жуков выполнил условие, которое он поставил перед общевойсковыми армиями - какая первой ворвется в Берлин, тот командарм и будет комендантом Берлина.

- Да, армия Берзарина на Висле первая ввела Богданова в прорыв. Первая вышла и на Одер...

Катуков углубился в текст документа.

- Так... Так... "Приказываю национал-социалистическую немецкую рабочую партию распустить... Руководящему составу НСДАП, гестапо, жандармерии в течение сорока восьми часов явиться в комендатуру для регистрации". Дожили великие арийцы, довоевалась высшая раса. Как думаешь, придут эти руководители в комендатуру?

- Как мне известно, пока за пять дней никто не явился. Наверно, удрали на запад.

Возвратившись в штаб армии, мы выслушали доклад начальника тыла В.Ф. Конькова.

- Согласно указанию Военного совета фронта, населению нужно временно предоставить паек в размере действовавших у них норм. - Василий Фомич развернул таблицу, где на двух колонках обозначены продовольственные нормы для взрослых и для детей: взрослым хлеба - 200 граммов, детям - 150, жиров взрослым не полагалось вовсе, детям - 5 граммов, кофе 2 грамма и т. д. Вздохнув, Коньков пояснил: - Очень, очень скудный паек, но большего дать пока невозможно: бои, все транспортные магистрали забиты армейскими и фронтовыми грузами.

- Что можем дать дополнительно для детей, Василий Фомич? - спросил Катуков.- Из своих ресурсов, а? Не загружая магистрали, можем чем-нибудь поделиться?

- Может, выделим молока? - предложил я. - Хотя бы по пол-литра на ребенка. Сумеем, товарищ Коньков?

- Сумеем.

Доклад оказался большим. Сто тысяч человек, сто тысяч жизней - такую цифру назвал Коньков как итог первого, предварительного учета населения в освобожденной нами полосе города.

- Из них свыше пятидесяти тысяч - дети, остальные - женщины, старики. В освобожденном районе запасов продовольствия не обнаружено; водопровод, электричество, газ, канализация разрушены. Медикаментов нет. Врачей на учет взято очень мало, из них половина - нетрудоспособные. А раненых и больных много. Главным образом - тиф и дизентерия. Коменданты только начали брать управление в свои руки. Положение тяжелое, просто угрожающее.

- Надо использовать немецких специалистов. Есть среди них администраторы и инженеры городского коммунального хозяйства?

- Выявили эту категорию. Есть-то они есть, - Василий Фомич помялся, - да почти все - нацисты.

- Черт с ними, что нацисты. В этом потом разберемся. Лишь бы дело делали.

- А как обстоят дела с лицами, освобожденными из лагерей? поинтересовался Катуков.

Коньков вытащил еще один лист:

- Набралось свыше пятидесяти тысяч человек. Кроме наших, есть поляки, чехи, англичане, словаки, голландцы, бельгийцы, французы, даже двадцать люксембуржцев.

Мы переглянулись с Катуковым. Веселые искорки так и прыгали в его глазах. Без слов вспомнили одно и то же.

Это случилось за несколько часов до доклада Конькова. Обочины дорог были заполнены тысячами людей, освобожденных недавно из гитлеровского рабства. Наш бронетранспортер обгонял большую колонну истощенных солдат во французской форме. Обмундирование сидело на них мешковато, на головах красовались кепи со значками. У Катукова внезапно взыграла любовь к родине Парижской Коммуны.

- Viva la France! - крикнул он, приподнявшись из бронетранспортера.

Французы, улыбаясь от уха до уха, заорали в ответ:

- Мы курские!

Пришлось остановиться и выяснить, что за чудо - французы из Курска. Оказалось, что наши солдаты, находившиеся в плену, после освобождения набрели где-то на гитлеровский склад с обмундированием петеновской армии и поторопились сменить свои отрепья на чистое...

- Освобожденные армией люди измучены, истощены, многие больны, докладывал Василий Фомич. - Требуется немедленно организовать им медпомощь, а наши госпитали все заняты ранеными.

- Попросим медперсонала у фронта,- обещал я.- Но запомните: никакая инфекция, ни одна бацилла не должна проникнуть в Советский Союз через армейские карантинные фильтры! Головой отвечаем!

Новые вопросы неизбежно тянули за собой другие - и так без конца! Откуда взять продовольствие для армии, для тысяч голодающих берлинцев, для сотен тысяч освобожденных, за судьбу которых предстояло нести ответственность Военному совету?

Военный совет решил подготовиться к уборке урожая с брошенных полей. Это могли сделать советские граждане, освобожденные из неволи.

- Еще вопрос к Военному совету,- обратился Василий Фомич. - На тылах скопились десятки тысяч военнопленных гитлеровцев. Что с ними делать? Пока разместил в лагерях, где держали наших военнопленных.

Катуков засмеялся:

- Ну и как они? Довольны своими лагерями?

Звонок ВЧ нарушил ход доклада. В трубке услышал характерное "вступительное" покашливание члена Военного совета фронта Телегина.

- Что, мотаешься? Никогда тебя нет у телефона. Слушай: рассмотрели ваши сведения о наличии продовольственных запасов и решили, что слишком богатым ты стал. Думаем часть забрать.

- Опять забираете? Взаймы?

- Какое "взаймы"? Ты что, собственником сделался?

- Собственником не собственником, но когда запасы под охраной своей армии, на душе спокойнее.

- Придется все-таки побеспокоить твою душу. Имеешь много зерна, муки, мельниц, порядочно скота. Сколько можешь передать мельниц для фронта? Сколько муки отпустишь? Ну а что касается соли - тут уж не прошу, а приказываю. В освобожденных районах Берлина нет ни грамма.

Коньков, уловивший, о чем шел разговор, засуетился и быстро выложил на стол заранее подготовленные справки - сколько и каких именно продуктов, а также мельниц и крупорушек армия сможет выделить фронту. Назвав цифры и сроки передачи, я спросил у Константина Федоровича:

- Если не секрет, для кого от нас берете?

- Планируем для Берлина. Разверстку получишь через несколько дней. У тебя мы много еще чего возьмем, - "обрадовал" Телегин.

Доложил ему подробно о наших мероприятиях по обеспечению Берлина, по работе с освобожденными невольниками, о подготовке к уборочной кампании.

- Хорошо, очень хорошо. Правильно.

- Есть просьба к Военному совету: помогите нам. Выделите госпитали для истощенных и больных из лагерей - советских, американских, французских и других пленных.

- Помогу. Сейчас дам указание начсанфронту. Еще что?

- Политработников из резерва! Требуются для работы с освобожденными советскими военнопленными и с людьми, угнанными в рабство. Если можно, желательно также получить политработников со знанием английского и французского языков. Армия такими кадрами не располагает, а зачем нам обижать граждан союзных стран - надо им тоже дать пищу духовную.

- Хорошо,- согласился Телегин.- Генерал Галаджев поможет, дам ему указания.

С.Ф. Галаджев работал начальником Политического управления фронта.

Телегин располагал сведениями о состоянии нашей армии, поэтому разговор быстро закончился.

Вспоминая сейчас те дни, с благодарностью думаю о замечательном коллективе работников политического управления и работников тыла фронта. В Берлине несколько суток длилось сражение, небывалое по своей мощи, а рядом возникал новый фронт работы, требовавший огромного дополнительного напряжения сил и средств. И масса энергии вкладывалась в решение этой второй задачи - в обеспечение нормальной жизни города. Выполнять такие две задачи одновременно было под силу только советским людям, которых вели на подвиги замечательные партийные вожаки.

Штурм Имперской канцелярии

Ночью поехал в госпиталь, чтобы встретиться с ранеными офицерами и солдатами, от которых на имя Военного совета пришли письма и заявления. После бесед с этими людьми зашел в палату, где лежал тяжело раненный полковник Гусаковский.

Иосиф Ираклиевич - похудевший, измотанный - лежал, откинувшись на спину, нога была в гипсе.

- Спасибо, большое спасибо, что пришли, - обрадовался он. - Как бригада?

- Все хорошо. Выздоравливай, Иосиф Ираклиевич, не беспокойся.

- Мы вчера вышли к Имперской канцелярии, товарищ генерал!

- Знаю.

- Короткий, но тяжелый был бой. Они сопротивлялись отчаянно! Я допрашивал пленного ефрейтора, он показал, что против нас бросили в бой батальон "Лейбштандарте Адольф Гитлер" - это батальон личной охраны фюрера. На подмогу им сбросили на парашютах курсантов-моряков. Для обороны сектора вокруг рейхстага и рейхсканцелярии немцы создали особый корпус под командованием бригаденфюрера Монке. Навербовали в этот корпус самых отборных нацистов, включили отъявленных бандитов из власовцев, из испанских фалангистов; словом, собрались "сливки" международного фашизма.

- А Гитлер-то там, это точно?

- Черт его знает! Все стены заклеены приказами бригаденфюрера Монке, и он пишет, что никогда не чувствовал себя так связанным с Гитлером, - Гусаковский даже наморщил лоб, стремясь вспомнить фразу поточнее, - "как в час, когда фюрер решил остаться с нами, бороться вместе с нами и отбить врага". Вот примерно так и пишут. Пленный показывал, что два дня назад сам видел Гитлера в саду за зданием рейхсканцелярии. Мое мнение - он правду говорит, потому что про Гиммлера он прямо заявил, что тот удрал.

- Значит, Гитлер здесь, не ушел!

Это известие сильно обрадовало меня.

- Похоже на то,- осторожно согласился Гусаковский. - Я к тому разговор веду, что в центральном секторе напрасно обращаемся по МГУ, бросаем листовки с обращениями антифашистов, военнопленных, жен. Рейхсканцелярию защищают фанатики, которые верят только в силу Гитлера. Мы поймали одного морячка - он, как осел, одно нам твердил: "Танковая армия Венка ворвалась в город, большая часть кварталов в наших руках, русские окружены" . Это мы-то окружены двадцать девятого апреля. Нет, этих,- подчеркнул Гусаковский,- агитировать можно только ударами танков и артиллерии. Я все самоходки поставил на прямую наводку по рейхсканцелярии. Мы с ходу к ней выскочили. Батальон Пинского вышел на Ландвер-канал, на танках подвез взрывчатку, саперы взорвали в бетонных набережных выход и вход. Группа Алексея Чупина отличилась.

- Помню Чупина.

- Молодец! Без задержки дал батальону майора Пинского возможность переправиться. Но Пинский не обеспечил перекресток. В Берлине ведь не как раньше, когда отдельные танки могли вырываться хоть на двадцать километров: здесь одним танкам хода нет, без артиллерии, без автоматчиков и саперов пожгут всех сразу. Вот и зашли немцы Пинскому в тыл. Сердцу было больно смотреть, как танки горели. Послал ему на помощь резервную роту старшего лейтенанта Храпцова, автоматчиков Героя Советского Союза Юдина, самоходки подполковника Мельникова - все, что было под рукой. Ох, какой бой был!

Не узнаю Гусаковского. Три года исключительно сдержанный, всегда не удовлетворенный достигнутыми успехами, он вдруг вошел в азарт, улыбается, глаза сияют, будто снова бой видит. Себе не верю: Гусаковский, и вдруг доволен итогами!

- Интересный бой был! - повторяет он.- Наблюдали его вместе с командиром корпуса Бабаджаняном на моем НП, с пятого этажа. Между прочим, тоже только Берлин приучил к такому - выносить наблюдательный пункт под самую крышу. В поле нам и из танка все хорошо видно, а некоторые начальники, как вы знаете, даже из подвала ухитряются бой наблюдать и по радио распоряжения отдавать. Город такое дело начисто исключает: тут кругом улочки, переулочки, подземелья, снизу ничего не видно. Здесь лучше всего залезть повыше, тем более - авиация не грозит, небо в наших руках. За целый день один-два немецких самолета прорвутся, не больше. Так я отвлекся. Хочу про этот бой рассказать. От немецких тан- I; ков только султаны дыма взлетали к небу. Прекрасный | был вид! Немного их было, десятка два с половиной, и все приказали долго жить. Захватили мы на углу большой дом. Эсэсовцы перешли в контратаки, была рукопашная схватка, били друг друга чем попало. Здание загорелось. Смотрю, Помазнев прыгает прямо в огонь. Автоматчики наши за ним. Думал - не увижу больше друга. Кричу как сумасшедший: "Что ты делаешь?!" - будто он мог слышать в такой какофонии. Вижу - вылезает на крышу, в одной руке флаг, другой стреляет из пистолета. На моих глазах упал с этим флагом. Автоматчик флаг водрузил, дом отстояли. Принесли ко мне Помазнева. Обгорелый, израненный, и просит извинения: "Извини, сделал, что мог!" Так обрадовался, что он остался живой, что и ругать не стал. Расцеловал и отправил в госпиталь. Смелый, чрезмерно смелый, отличный политработник. Сегодня подпишу вторично реляцию о представлении к званию Героя Советского Союза. Прошу Военный совет опять поддержать...

- Мы-то поддержим. А как тебя самого-то угораздило, Иосиф Ираклиевич?

- Глупо! - от досады он даже поморщился. - Доложили, что из захваченного дома проглядывается большое здание: на фасаде одно большое окно и один балкон. Решил, что, по всем признакам, это и есть рейхсканцелярия. Где-то читал, будто Гитлер задумал такой фасад в виде символа: один глаз и одна воля в государстве. Самому мне захотелось туда, в захваченный дом попасть, чтобы все видеть, развивать успех. И вот, когда к танку бежал, - не то снарядом, не то миной... Точно не помню - потерял сознание. Очнулся - рядом стонет офицер связи, надо мной склонился врач Штридлер. Чудесный человек! Смотрю, у него самого лицо в крови. "Перевяжи себя",- приказываю. "Я,- говорит,- здоров, товарищ командир",- и делает мне противостолбнячный укол. Потом укол связному. Тут я снова забылся, пришел в себя только в бронемашине. Ординарец поддерживает ногу. Вижу: Штридлера везут рядом; спрашиваю ординарца - что с врачом случилось? Рассказал ординарец, что нас накрыло одним снарядом, только меня в ногу, а его в голову, живот и руку. Уже в машине он себе - в третью очередь, значит, - делал укол. Прямо сквозь одежду вводил сыворотку и потерял сознание.

Дверь палаты раскрылась, и на носилках внесли раненого. Это был майор Штридлер. Из-под бинтов выглядывали, казалось, одни глаза. Он приподнялся на носилках.

- Эвакуируют меня, товарищ командир... Разрешите проститься.

В канун Первого мая Михаил Алексеевич Шалин делал очередной доклад Военному совету.

- Согласно ориентировке фронта, за внешнее кольцо можем больше не беспокоиться. Оттуда опасности - никакой. Три группы, которые по приказу Гитлера били с севера, с запада и с юго-востока с задачей освободить Берлин, либо разгромлены, либо уничтожены. Справа Рокоссовский ликвидировал "группу Штейнера", вышел севернее Виттенберга. В центре армии генералов Лелюшенко, Пухова и Лучинского разбили Венка. Пришлось Венку не деблокировать Берлин, а удирать к Эльбе. Совсем печально для противника сложилась обстановка на участке франкфуртско-губенской группы, на которую Гитлер рассчитывал больше всего. Окруженная в пятидесяти километрах от Берлина, она не сумела ни пробиться к городу, ни прорваться на соединение с Венком. Хочу отметить, что подобного примера одновременного двойного окружения больших групп, таких как берлинская и франкфуртско-губенская, на расстоянии всего полусотни километров одна от другой, история войн до сих пор не знала. Красная Армия будет по праву гордиться сложным маневром фронтов в этой операции. Особая трудность в уничтожении окруженного противника заключалась в различных задачах этих групп: берлинская стоит насмерть, обороняя столицу, и ее упорство мы чувствуем на каждом шагу, а франкфуртско-губенская - подвижная и маневрирует в разных направлениях. Но и это не спасает Гитлера.

- Вторая радость,- продолжает Шалин, улыбнувшись: - На юге войска Первого Украинского фронта, а именно армия генерала Жадова, двадцать пятого апреля вышли в районе Торгау на Эльбу и соединилась с Первой американской армией. Территория Германий и ее вооруженные силы разрезаны на две изолированные части. Такова общая обстановка. Перехожу к положению в Берлине...

Указка Шалина прошлась по извилистой красной линии, обозначившей фронт на тот день. Территория, оставшаяся у противника, напоминала по форме силуэт гантели, вытянутой с запада на восток: узкая горловина посередине и два утолщения с обоих флангов.

- Между нашей армией и армиями Кузнецова и Богданова, наступающими с севера, осталось расстояние в два с половиной километра, фронт требует усилить наступление и соединиться. Определены разграничительные рубежи армий, даны опознавательные сигналы, о чем известно и штабу генерала Кузнецова: я связывался с ними... По рейхстагу нам приказано огня не вести: туда вышла армия генерал-полковника Кузнецова, части корпуса генерала Переверткина уже приступили к штурму.

Опередили! Конечно, нам было немного обидно, что не Первой танковой армии досталась такая честь, но гораздо больше радовал успех товарищей по общей борьбе.

- Подробности известны, Михаил Алексеевич? - спросил Катуков.

- Так точно. Рейхстаг штурмует стрелковый полк под командованием Зинченко, усиленный танковой бригадой, артиллерийской дивизией, инженерными и другими частями.

- Вот это полчок получился! - улыбнулся Михаил Ефимович. - Кто же берет рейхстаг - стрелковый полк или артиллерийская дивизия?

Шалин развел руками:

- Ясно, что все-таки пехота: ей по лестницам и этажам на крышу прорываться, ей водружать знамя Победы... Задача нашей армии остается прежней. Я считаю, Дремов должен захватить зоосад и Тиргартен, а Бабаджанян - Имперскую канцелярию и Бранденбургские ворота. У меня все, товарищ командующий.

- Все так все. Так и подпишем.

Темп нашего наступления усиливался, истекали последние часы жизни гитлеровского правительства.

Что же происходило в это время в имперской канцелярии?

Как позже мне стало известно из многих захваченных документов и показаний Кейтеля, Йодля, Вейдлинга и других, на самом краю гибели у главарей империи выползли наружу инстинкты, до поры до времени скрытые под маской верности Гитлеру: "Власти! Дайте власти!" Со всех сторон тянулись руки к креслу, где еще цепко сидел живой труп - фюрер. Не случайно еще 22 апреля Гитлер обвинил генералитет и своих помощников в неверности и предательстве: уже на следующий день поступила телеграмма от сбежавшего на юг Геринга, в которой "маршал" рассматривал себя в качестве преемника Гитлера и требовал полномочий главы государства с 22 часов 23 апреля. Но фюрер приказал Борману арестовать Геринга. Борман, который сам надеялся занять место Гитлера, распорядился не только задержать, но в случае смерти фюрера умертвить Геринга - своего конкурента.

Но Гитлер не желал умирать: "Кайзер сложил оружие без четверти двенадцать, я прекращу борьбу лишь в пять минут первого!" В последний момент фюрер принял предложение Йодля снять все силы с фронта против англосаксов и бросить их в бой за Берлин. Кейтель отправился лично двигать на прорыв кольца армию Венка.

Кроме того, надо было "заменить изменника" - Геринга. Гитлеру пришла в голову кандидатура известного нациста, генерала Грейма. Сказано - сделано: Грейм получил срочный вызов по радио. Все аэродромы были захвачены Красной армией, но Грейма влекла в Берлин непреодолимая жажда большой власти. Его жена, известная летчица-спортсменка Ханна Райч, сумела посадить самолет прямо на улице Берлина. Наверное, Грейм не раскаялся в усердии: Гитлер тут же произвел его в фельдмаршалы и обсудил с ним очередной план "полного разгрома русских". В это время пришло сообщение о новой измене: бывший мясник, любимец фюрера Гиммлер, полновластный хозяин восьмисоттысячной армии СС, самостоятельно начал вести переговоры с западными союзниками о капитуляции. И это ничтожество тоже власти добивается?! Взбешенный Гитлер дал Грейму важнейшее из последних государственных поручений: вылететь из Берлина, арестовать и доставить в город Гиммлера.

Тем временем Кейтель и Йодль всеми силами пытались пробиться с войсками в столицу. Когда Хейнрици заявил откровенно, что это невозможно, его обвинили в саботаже приказа и 28 апреля успели снять с поста командующего группой армий. Связь ставки Кейтеля с Берлином прерывалась постоянно. И немудрено: наши войска вышли на Вильгельмштрассе и Потсдамскую площадь. У Гитлера не только не было четкой информации с фронта, но даже обстановка в самом Берлине была ему плохо известна. Наконец 29 апреля бледный, как полотно, комендант города генерал Вейдлинг доложил, что не позже 1 мая советские войска будут у входа в бункер. Как показали события, Вейдлинг правильно оценил обстановку.

В это время Кейтель радировал, что деблокирующие группы немецкой армии остановлены. Только тогда фюрер объявил, что кругом всеобщая измена и поэтому пора ему, дескать, подумать о себе. На протяжении жизни занятый "большой государственной работой", он не мог "упорядочить личную жизнь", но теперь, в этот трудный час, "решил вступить в брак со своим верным другом Евой Браун". Услужливый Геббельс послал за гауляйинспектором Вагнером, который обвенчал Адольфа и Еву, будучи облаченным в коричневую форму нацистской партии. После церемонии был устроен роскошный свадебный пир в малом конференц-зале бункера. Многолетняя связь Гитлера с Евой Браун считалась великой государственной тайной: по признанию Гудериана, даже он, начальник Генерального штаба, никогда не слышал об этом. Пропагандисты кричали на всех углах, что фюрер не ест мяса, не пьет, не курит, не имеет семьи, а только целые дни думает о благе народа. А "высоконравственный" повелитель арийцев тем временем частенько приезжал в свою летнюю резиденцию Берхтенсгаден, где развлекался с красивой ассистенткой официального фотографа партии. Время на бракосочетание с любовницей Гитлер сумел выкроить среди "великих государственных забот" только 30 апреля 1945 года.

Когда мы били по рейхсканцелярии из пушек и самоходок, когда наши бойцы уничтожали на ее подступах последних фанатиков и сами платили кровью за каждый метр земли, никому в голову не могло прийти, что творилось за толстыми стенами подземного бункера. После свадьбы фюрера руководители империи распоясались: пей, гуляй, живем последние дни! На праздничные столы извлекли лучшие вина и ликеры, самые вкусные деликатесы. Фактический глава партии всемогущий Борман, начальник генерального штаба Кребс, адъютант Гитлера Бургдорф и другие главари заливали горе алкоголем и, в конце концов, улеглись спать прямо на пиршественные столы. А в соседнем помещении Гитлер в предсмертной тоске диктовал секретаршам документ о... составе нового правительства, заявление об измене ближайших соратников и завещание. Так хоронили свое государство и свою партию руководители фашизма.

С севера все громче доносился гул канонады: войска генерала Кузнецова штурмовали рейхстаг. В мирное время до занятых ими кварталов можно дойти от нас за пятнадцать-двадцать минут. С верхних этажей домов уже без бинокля видна тридцатичетырехметровая колонна - рубеж нашей встречи с боевыми товарищами.

Но сопротивление гитлеровцев не уменьшается. Десятки тысяч вооруженных до зубов головорезов сгрудились на последней двухкилометровой полосе и дерутся с отчаянием обреченных на смерть. Нам предстоит взять рейхсканцелярию и зоологический сад, обнесенный кирпичной стеной полутораметровой толщины и превращенный в настоящую крепость. В районе Тиргартен, который протянулся между зоосадом (так называемым Цоо) и Имперской канцелярией, центром обороны стал семиэтажный железобетонный бункер. С наблюдательных пунктов своими глазами видим его колоссальные серые стены, - видны даже следы деревянной опалубки. И все это приказано нам взять сегодня же!

Военный совет сосредоточил все резервы на участке Дремова и решил совместно с пехотой Чуйкова ликвидировать укрепленный узел. Шесть танковых и механизированных бригад, артиллерийские полки и полки реактивных установок, инженерные части должны были пойти на штурм, чтобы соединиться с Богдановым и Кузнецовым к 1 мая.

Всю ночь шло подтягивание сил. Все орудия поставлены на прямую наводку. "Снарядов не жалеть!"- приказал Катуков командующему артиллерией Фролову.

Задача Бабаджаняна еще труднее, чем у Дремова: захватить бункер самого Гитлера. Бабаджанян принял решение прорываться по земле и одновременно под землей, тоннелями и подвалами. "Прошу усилить автоматчиками!" - обратился он к Военному совету. Надо дать. Но откуда? У Военного совета остался последний и единственный резерв - рота охраны штаба армии.

Во дворе выстроена рота. Стоят усатые ветераны, прошедшие и империалистическую, и Гражданскую, и Отечественную войны, рядом с ними вытянулись комсомольцы - по возрасту годятся в сыновья своим старшим боевым товарищам. Каждый из воинов попал в роту охраны после госпиталя, у всех по несколько нашивок за ранения.

Для нас эти бойцы - как родные: не один раз спасали они штаб. Жалко было отдавать их в штурмовую группу: считанные часы оставались до победы. Мы понимали, что ждет большинство бойцов, когда группа пойдет штурмовать рейхсканцелярию: голыми руками не взять Гитлера! Много крови придется пролить напоследок... Но бой требовал от нас этой жертвы: неоткуда было больше взять автоматчиков для завершающего удара.

Катуков объяснил роте необходимость посылки ста человек в штурмовую группу.

- Добровольцы - два шага вперед!

Вся рота выступила вперед и замерла. Но требовалась только половина.

- Коммунисты - два шага вперед! - командует Михаил Ефимович.

Как один человек, рота снова шагнула к нам. Я-то знал: членов и кандидатов партии здесь не больше трети.

Катуков подошел к курносому автоматчику, по виду вчерашнему школьнику-десятикласснику. На груди его блестел комсомольский значок.

- Вы же комсомолец, товарищ Кирсанов?

- Так точно! Хочу идти в бой коммунистом.

- Комсомольцы, три шага вперед!

Тем же четким шагом вся рота выступила вперед.

- Какой же вы комсомолец, папаша?

- Товарищ командующий, разрешите мне идти в бой...

- Ладно, братцы! Чтоб не было никому обидно, на первый-второй рассчитайсь!.. Четные номера, четыре шага вперед!

И опять не получилось. Нарушив прямой приказ, вышли вперед и четные и нечетные номера. Пришлось объяснять, что всех послать невозможно, и сто автоматчиков отобрали индивидуально.

Военный совет выехал на участок Дремова, чтобы непосредственно руководить прорывом. Все до единого работники политотделов армии и корпусов находились сейчас в штурмовых отрядах и группах, помогая выполнению задачи задач рассечению и уничтожению остатков берлинского гарнизона.

Приближался решительный час штурма. Небо над городом багрово-черное. Апрельский день, но солнца не видно за сплошной завесой дыма. Сражение длилось уже несколько суток, не стихая ни на минуту, и неопытному человеку, наверное, казалось, что вообще не может быть ему конца. От кварталов, прилегавших к зоосаду, осталась только мертвая груда руин и пожарищ. Иногда мы сами с трудом различали, где проходит улица в этом море каменных глыб и обломков кирпича. Колесные машины не в состоянии пробиться даже на метр, взрывчатку приходилось подвозить на танках. Саперы доставали толовые шашки с боевых машин и ползком, на животе, прикрываясь камнями и вывороченными балками, иногда скрываясь в подземелье, упрямо пробирались к красной кирпичной стене зоосада. Где-то в ее толщине они долбили отверстия для фугасов.

- Усилить огонь для прикрытия саперов! - приказал Катуков.

Но артиллеристы и так старались изо всех сил.

- Все живое загнали в трущобы зоосада! - доложил Фролов.- Ни один наблюдатель не сумеет высунуть голову, ослепили корректировщиков даже на красной кирхе.

Высокая красная кирха была самым важным наблюдательным пунктом противника.

Вражеские зенитки, укрытые бронеплитами и бронебашнями, открыли по батареям ответный огонь с крыши бункера. Артиллеристы полковника Африкана Федоровича Соколова бесстрашно вступили в огневой бой, отвлекая внимание противника от саперов, которые, презирая смерть, закладывали взрывчатку в стены. Пехота развалинами и подвалами подбиралась ближе и ближе, накапливалась, ждала сигнала.

Наблюдаем район предстоящего штурма. Рвутся снаряды, мины; трещат автоматы - это мотострелки по дороге к зоопарку выбивают фаустников, засевших в щелях и подворотнях. Комбриг Анфимов докладывает:

- Все готово!

Полковник Воронченко, волнуясь, поглядывает на часы. Время! Начальник штаба корпуса поднимает трубку аппарата и бросает необычную в Первой танковой команду:

- Огонь - на весь режим!

Через минуту грохот сотрясает землю. В нем будто растворились все посторонние звуки. Управлять подразделениями теперь можно либо по рации, либо флажками: речь человеческая не слышна в этом адском шуме.

Полчаса бушует бешеный шквал огня. Казалось, артиллеристы Соколова превзошли самих себя. Представляю, как раскалились стволы пушек - наверно, больно прикоснуться! Дымный воздух прочертили десятки огненных следов: реактивные минометы Геленкова выжигают гитлеровцев на территории зоосада.

Сквозь канонаду доносится грозное уханье взрывов, и колоссальные глыбы кирпичных стен будто пушинки взлетают в воздух: это минеры рванули фугасы.

По своей рации отдает команду и авиапредставитель при штабе корпуса, наводя штурмовики на объекты. "Илы" и легкие бомбардировщики генерала Руденко, чуть-чуть не задевая крыльями за верхушку кирхи, сбрасывают бомбы на огневые точки врага.

Сплошные потоки огня и металла со всех сторон заливают немецкие позиции, и кажется, что это меч возмездия опускается в последний раз на голову фашизма.

Сигнал! Автоматчики рванулись в атаку. Бойцы прорываются через отверстия, пробитые в стенах, многие с маху перепрыгивают преграду прямо по верху, и все стремительно несутся вперед.

Катуков теребит меня за рукав:

- Как идут! А? Будто на соревнованиях финишируют! Нет, посмотри, только посмотри, как преодолели проволоку, как перемахнули стенку. Что там соревнования! Бегуну в пятьдесят минут надо выложиться, а здесь часами, сутками нажимают. Откуда силы берут? Нет, не выдержать немцам такого напора.

Противник прилагает все усилия, пускает в ход все средства, чтобы сдержать армию, хотя исход сражения за Берлин фактически решен.

Пока артиллерия и авиация громили позиции у зоосада, отборная часть фашистского гарнизона подземными ходами и тоннелями метро вышла на наши тылы. Берлинское метро не похоже на наше, оно проходит прямо под асфальтом. Тяжелые снаряды и бомбы без труда пробивали "крыши" сырых и грязных тоннелей, и через многочисленные отверстия гитлеровцы, легко маневрируя, уходили под землю или, наоборот, выходили на поверхность в самых неожиданных местах. Город и подземное хозяйство они знали лучше нас и пользовались этим. Так и сейчас, пропустив к зоосаду гвардейцев, эсэсовцы неожиданно появились в тылу и нанесли удар. Часть мотострелков повернула фронт и обрушилась на врага. Скоротечный бой - и эсэсовцы загнаны обратно под землю.

Бойцы бросаются за ними, и в тоннелях, в темноте, тесноте, сырости вспыхивают новые жаркие схватки.

Но дорога к зоосаду еще преграждена на кратчайшем направлении. Шквальным артиллерийским огнем противник остановил здесь автоматчиков.

Мы видим, как бойцы дважды поднимаются в атаку и дважды вынуждены залечь перед мощной баррикадой. С этой двухметровой каменной стены изрыгается навстречу бойцам дождь свинца и огня.

- Какая часть? - спрашивает Катуков.

Дремов докладывает:

- Мотострелковый батальон майора Шестакова.

- Эх, застряли в самый решительный момент!

-Замечаем небольшие группы бойцов, пробирающиеся вдоль угла направо и налево. Противник тоже сумел засечь их действия и заметно обеспокоен: у него в тылу и так действуют части, уже прорвавшиеся в зоосад. Огонь по улице слабеет, перемещается в стороны, эсэсовцы спешно перегруппировываются.

И тут на мостовую выскакивают танки с десантом - это полк Г.Л. Гаврилюка. На полном ходу, непрерывно ведя огонь, танкисты прорываются к баррикаде, и автоматчики бросаются на нее. Через несколько минут разносится громовой взрыв: саперы подорвали преграду, расчистив дорогу танкам.

- Отлично, Шестаков! - не выдержал Михаил Ефимович. - Уверен, не больше взвода пустил в обход и справа и слева. Обманул их, а потом главными силами двинул по центру. Так и надо. Все! Проиграли немцы, последний фашистский козырь бит. А как ты думаешь, что у Бабаджаняна? Может, ему повезло - Гитлера захватил?

Связались. Начальник штаба корпуса Нил Григорьевич Веденичев доложил: штурмовые группы на земле ведут тяжелый бой. Командир корпуса принял решение обойти рейхсканцелярию слева и пробиться через Тиргартен навстречу армии Кузнецова. Подземные штурмовые группы продвигаются успешно, уничтожая гарнизоны прикрытия. Недавно поступили тревожные сообщения от лейтенанта Мочалова: в тоннели хлынула вода, постепенно прибывает, дошла до пояса. Навстречу группе плывет масса трупов, впереди слышатся крики тонущих немецких раненых, женщин, детей, которые спасались под землей от боя.

- Что это может быть?

- Пленный офицер показал, что поступил приказ открыть на Шпрее шлюзы и затопить тоннели, ведущие с юга к рейхсканцелярии. Командование Гитлера опасается нашего прорыва к бункеру.

- Какие сволочи! - возмутился Катуков. - Чтобы сохранить собственные жизни, топят раненых и женщин, своих же жен! Мерзавцы!

Позже стало известно, что приказ о затоплении метро был отдан лично Гитлером...

Дремов доложил: "Зоосад очистили". Захотелось своими глазами посмотреть бункеры, доты, укрепления.

Никогда не забуду эту картину: разбитые клетки, поломанные вольеры, обугленные деревья, и всюду трупы фашистов. Сдавшихся в плен немцев строили в колонны и отправляли в тыл.

Наши солдаты и даже офицеры то и дело спрашивают пленных: "Гитлера не видели? Где Геббельс?" Некоторые отрицательно качают головами, уловив знакомые имена; многие показывают на уши - не слышу, мол; третьи безумно хохочут.

Уже после боя врачи доложили Военному совету, что многие из этих пленников оказались оглохшими или сошедшими с ума.

- Что, братец, интересуешься Гитлером и Геббельсом? - обращается Катуков к солдату.

- Так точно, товарищ командующий. Не пропустить бы их, чертей. Небо наше, ну а на земле и под землей надо все щелки прикрыть.

Проходим мимо обширных прудов для водоплавающей птицы и морских животных. Воды ни капли - сплошная грязь: вся влага пошла на питье гарнизону. Животных в зоологическом саду не видно...

Встречаю Яценко. Спрашиваю его:

- Ну, что тут? Где коренные обитатели?

- От всех животных остался слон, товарищ генерал, вот в том домике. Через три двери ухитрился от страха пролезть. Забился в маленькую комнатушку и трясется, его там не развернуть и не вывести обратно. Горный козел есть, попугай. Танкисты мишку забрали, маленького, месяцев шести.

Уже после взятия рейхсканцелярии мне пришлось видеть этих беспризорных обитателей зоосада, которые нашли себе новых, заботливых хозяев среди гвардейцев. Козел даже прославился в армии своим необычайно воинственным характером, и гвардейцы автоматчики "за мужество, отвагу и стойкость в период осады зоосада" удостоили его высшей награды Третьей империи: повесили на шею Железный крест с дубовыми листьями. Так и бродил рогатый с фашистским полководческим орденом вместо колокольчика.

Мишка был всеобщим любимцем: поили его молоком и угощали сахаром.

Особенно любили танкисты попугая. Он оказался понятливым: быстро научился говорить "Гитлер капут" вместо привычного "Хайль Гитлер". Это восхищало солдат: птица, а сумела правильно оценить обстановку. Немногие чудом уцелевшие животные были баловнями гвардейцев...

Но время для солдатских забав пришло немного позже. А пока продолжался бой за район Тиргартен. Тяжелая артиллерия будто сотнями молотов била снарядами по железобетонной наковальне Тиргартенского бункера. Не хотят сдаваться - пускай глохнут!

В 16:00 меня вызвал к телефону А.Г. Журавлев.

- Только что звонил с фронта генерал Галаджев. Войска Кузнецова водрузили флаг Победы на втором этаже рейхстага. А части генерала Берзарина подошли к Бранденбургским воротам и к восточной стороне имперской канцелярии.

Во всегда спокойном голосе Алексея Георгиевича прорывается ликование. И такое же ликование охватило каждого солдата, когда эта весть облетела части.

Повсюду проходят короткие митинги. "Ура! Ура! Ура!" - катится по рядам.

Остался еще какой-то бросок... Подвиги гвардейцев Кузнецова, шаг за шагом поднимавшихся по ступенькам к куполу рейхстага, вдохновляли все части, все подразделения. И наши воины поднялись в очередную атаку.

Звонок. В трубке хриплый голос Бабаджаняна. Чувствую: волнуется Армо.

- Разрешите доложить: явился парламентер генерального штаба подполковник Зейферд, принес полномочия, подписанные Борманом.

- Прихвати его и давай сюда.

- Рад бы, да не могу: парламентер в штабе тридцать пятой стрелковой дивизии, с которой совместно действуем.

- Ну, спасибо за сообщение, хотя - с опозданием... Телефонисты уже по всей армии разнесли эту новость, а ты только докладываешь.

Бабаджанян продолжает:

- Этот Зейферд договаривается о времени перехода начальника генерального штаба Кребса с какими-то важными сообщениями.

- Вот это интересно, и телефонисты пока не успели тебя опередить,- шутит Катуков.- А еще чем порадуешь?

- Вы сами теперь все лучше будете знать, к Чуйкову-то поближе,- парирует шутку Армо.

Катуков положил трубку и стал дальше рассматривать карту. Линия фронта проходит по Фоссштрассе, рядом с имперской канцелярией. Плечом к плечу пробились сюда от Зеелова наши гвардейские армии. Они двигались в одной полосе, устанавливая тесное взаимодействие. И вот пришли к самому центру Берлина!

- Наконец немцы заговорили! - обращается ко мне Катуков. - Долгонько же думали! Сколько сотен тысяч своих даром погубили, разрушили город, населения сколько погибло...

- Что им жалеть население? Капиталисты удрали и семьи вывезли, а эвакуировать жен и детей рабочих хлопотно, да и невыгодно: армия будет хуже защищать пустой город.

Я позвонил Телегину и доложил, что зоосад захвачен и армия находится в двухстах метрах от имперской канцелярии.

- Слышали, что Кребс пришел? - спрашивает он.

- Немного известно.

- Ну, вам немного, а мне побольше. Уже официально объявлено, что Гитлер покончил самоубийством. Согласно его завещанию, образовано новое правительство. Президент - адмирал Дениц, канцлер - Геббельс, Борман - глава партии. Дениц находится где-то на севере, а Геббельс и Борман - в Берлине, просят у нас перемирия. Коварство фашистов вам известно, смотрите, чтоб переговорами не усыпили вашу бдительность. Переговорами без вас будут заниматься, там находится генерал Соколовский, а ваше дело - не ослаблять нажим, заставить фашистов принять безоговорочную капитуляцию.

Этот разговор происходил утром 1 Мая - солнечного, радостного праздника весны.

Включаю радио. Москва передает парад на Красной площади. А мы находимся в столице врага, за тысячи километров от любимой Родины. Но сердцем чувствуем биение ее сердца, слышим пульс ее жизни. Комнату штаба заполняет чеканный голос диктора Левитана: "Воины Красной армии. В завершающих боях покажите новые образцы отваги и воинского умения. Крепче бейте врага, умело взламывайте его оборону, преследуйте и окружайте захватчиков, не давайте им передышки, пока они не прекратят сопротивления..."

Пока в рейхсканцелярии лидеры фашизма метались в отчаянии, злобе, страхе, на освобожденной Красной армией территории Берлина праздновалось 1 Мая. На всех уцелевших домах развевались красные флаги - символы освобождения города от тирании. Откуда-то сверху послышался могучий звук родных моторов. Будто по команде головы бойцов и офицеров повернулись к небу. На земле еще шел бой, горел рейхстаг, трещали выстрелы в темных подвалах и тоннелях, но в небе над Берлином: наши летчики решили провести праздничный первомайский парад. Строй штурмовиков пронес огромное красное полотнище.

Неворуженным глазом различаю на первом знамени заветное слово, начертанное яркими белыми буквами: "Победа". Проплывают новые полотнища. "Да здравствует 1 Мая!", "Слава советским воинам, водрузившим знамя Победы над Берлином!" Двадцать два истребителя почетным эскортом окружают прекрасную демонстрацию, знаменующую наше безраздельное господство в воздухе.

По рации слышу приветствия наших героев-летчиков;-"Слава, слава героям штурма!" В ответ к небу поднимается фейерверк тысяч ракет. На миг кажется, что не бой идет, а гремит праздничный салют невиданной силы в честь-Победы. Над рейхстагом пилоты разворачивают боевые машины, и красное знамя с надписью "Победа" медленно опускается сверху на его купол.

На земле и под землей, в разрушенных зданиях, в уцелевших подворотнях повсюду небольшие группы бойцов окружили командиров и политработников: разъясняется наше требование о полной и безоговорочной капитуляции. Я был в нескольких группах и до сих пор помню огромное удовольствие, которое испытывал от вопросов и рассуждений простых советских солдат. Они знали и понимали все, творили историю, и ничто не было для них тайной. Ни один дипломат так ясно и четко не представлял обстановку в мире, как наши солдаты, радостно ощущавшие близкую победу над врагом.

В одной из групп завязался спор, который впоследствии приходилось слушать сотни раз: "Не вранье ли, что Гитлер с собой покончил?" Старый солдат солидно высказывал свои соображения по этому поводу:

- Отравился, повесился или застрелился! А что ему делать, сам подумай! Шайка обязательно разбежится кто куда - у бандитов так всегда ведется. Народ немецкий тоже должен глаза протереть, посмотреть на его злодеяния. Куда ему тогда деваться? Свои предадут, чтоб шкуру спасти, весь мир будет искать, чтоб казнить. Лучше самому пустить себе пулю в лоб...

- А я говорю, ему давно в Аргентине местечко приготовлено, - возражал более молодой и по виду более образованный солдат. - Товарищ генерал, как вы скажете, кто прав?

- Думаю, что вы правы, - обращаюсь к ветерану. - Точно утверждать никто не может, поживем - увидим, но, насколько понимаю логику поступков Гитлера, не хотел он в живых оставаться. Кто мешал ему выбраться из Берлина до окружения? А все-таки остался в городе! Кто мешал ему рискнуть вылететь или на худой конец прорваться в самые первые дни, когда кольцо с запада было тонким? А он и не пытался. Нет, он так, видно, испугался, когда услышал, как "друга" Муссолини антифашисты подвесили за ноги к электрической мачте, что сама смерть ему лучше жизни показалась. Струсил, убоялся такой участи и покончил с собой.

Впоследствии, ознакомившись с многочисленными документами, я окончательно убедился в смерти Гитлера. Свидетельства очевидцев были подробны и, главное, психологически точны, верно передавали обстоятельства, при которых именно и должно происходить самоубийство такого человека, как Гитлер. Подобное выдумать вряд ли возможно. Говорят, каждый человек в минуту смерти раскрывает свое настоящее лицо. Для Гитлера это оказалось очень верным.

Перед смертью фюрер продиктовал так называемое "политическое завещание". Пошлое лицемерие и идиотская уверенность в своем всемирно-историческом значении переплелись в этом последнем слове. Перед смертью Гитлер пытался солгать народу, будто ему, безвинному ягненку, навязали агрессивную войну, и призвал немцев лучше погибнуть, чем прекратить борьбу, чтобы актом гибели целого народа содействовать возрождению фашистского движения в будущем столетии. Не хотелось фюреру умирать одному: жаждал одновременной смерти семидесяти миллионов соотечественников. Перед самоубийством Гитлер проклял и отстранил от власти - а какая уж там оставалась власть! - своих любимых помощников Геринга и Гиммлера, которые впервые в жизни осмелились пойти на открытое политическое действие помимо его воли. Он пожелал остаться полным хозяином судьбы Германии даже после смерти: самолично назначил полный состав нового правительства.

В личной жизни Гитлер оказался таким же извергом и мелким тираном, как и в политической. Говорят, на злодеев иногда нападают приступы чувствительности, и тогда уголовные громилы после удачного налета на банк дарствуют десятку бедному студенту. Палач миллионов, неудавшийся живописец Адольф Гитлер пожертвовал свое имущество, то есть награбленные в музеях Европы великие произведения искусства, в музей своей родины - города Линца. Он решил умереть в компании с обоими близкими существами - с Евой Браун и овчаркой Блонди, постоянно жившей в отдельном помещении рядом с кабинетом фюрера. Сначала хозяин отравил свою овчарку, потом ее щенят, наконец, отравил жену и только после этого сам принял яд. Для сожжения трупа камердинер Линге с трудом наскреб в войсках 180 литров бензина. Горючее экономили для последней попытки прорыва на запад...

В штабе армии Соболев доложил нам последнюю новость о выступлении рейхспрезидента Деница, провозгласившего основные планы правительства: "Народу обещает, что война будет продолжаться до тех пор, пока к этому вынуждают обстоятельства и задачи, которые необходимо осуществить на востоке". Дениц расшифровал эти "задачи": "Борьба против большевиков для спасения действующих на фронте войсковых частей и сотен тысяч семейств в Восточной Германии". Вывод напрашивался сам: наше предложение о капитуляции отвергалось. Они хотят войны?!

Силу нашего оружия Берлин почувствовал вновь уже в 18 часов 1 мая, когда окончательно стало известно, что капитуляция германским командованием отклоняется. Снова грохот орудий сотряс воздух, и танкисты, автоматчики, гвардейцы-пехотинцы ринулись в последнюю атаку на Тиргартен с двух сторон.

Отовсюду доносились призывы: "Коммунисты, вперед!", "Гвардейцы, вперед!". Чей-то могучий голос перекрыл шум боя: "Еще одно усилие - и победа!"

Коммунисты и комсомольцы возглавили группы. Рации работали на пределе, сигнальные ракеты двумя стенками взлетали к небу, смыкаясь все ближе и ближе.

Уже видны боевые товарищи, атакующие Тиргартен с севера. Между нами осталась только узенькая полоска. Только бы не перестрелять друг друга в суматохе!

Командиры бесстрашно идут впереди атакующих групп. Еще, еще напор! Пульс боя уменьшается... Немцы как будто проваливаются в землю. В такой момент они не успеют даже рук поднять: сметут их пулей и штыком с дороги - лучше пересидеть свое поражение где-нибудь в щели...

Уже совсем близко! Встретились!..

Солдаты и офицеры бросаются друг другу в объятия, целуются, радуются, как дети. Такой труд, такое большое дело сделали! Подбегаем к колонне, над которой трепещет знамя, водруженное полковником Мельниковым, и при свете ракеты различаем знакомую высокую фигуру Петра Латышева, члена Военного совета 2-й танковой армии. Он хватает меня, целует: вот где довелось встретиться! Счастье!

Бой не кончен. Где-то справа несколько немецких пушек ведут огонь по верхним этажам рейхстага, занятым войсками Кузнецова. Танкисты бросаются давить эту артиллерию.

Слева тоже бой не утихает.

- Что там?

- Какая-то группа прорывается из Имперской канцелярии на запад,- быстро докладывает Соболев.- Двигается в направлении прикрытий армии Перхоровича.

Боевые порядки немедленно перестраиваются, и в хвост убегающему противнику наносится мощный удар. Не уйдет!

Танкисты и пехотинцы стремительно преследуют, настигают эсэсовцев, уничтожают танки, бронетранспортеры.

Врагов много - несколько тысяч человек, и бой длится до самого утра. Путь от Тиргартен до западных окраин Берлина усеян трупами беглецов с эсэсовскими молниями на петлицах.

Сколько из них осталось в живых - мне неизвестно, но кое-кто, видимо, остался. 2 мая на месте этого боя воины ударной армии Кузнецова нашли оброненную записную книжку. На одном из листков торопливо помечено: "30 апреля. Фюрер покончил с собой. На меня возложено руководство партией. Да поможет нам бог!". Такую запись мог сделать только один человек - бесследно исчезнувший из рейхсканцелярии заместитель Гитлера по делам партии Мартин Борман. Мы совместно с антифашистами и обитателями рейхсканцелярии, знавшими Бормана, тщательно обследовали на следующий день каждый труп на месте схватки, и никто не опознал тела Бормана. Пришли к заключению, что, прикрывшись и выдав нам на уничтожение основные силы своей группы, главарь фашизма сумел ускользнуть ночью и скрыться в лесах западнее Берлина.

Пока соединения громили и уничтожали группу Бормана, в штаб Чуйкова прибыл комендант города генерал Вейдлинг, а утром туда доставили и последнего члена "правительства" - Фриче. Оба руководителя - военный и гражданский - изъявили согласие издать приказ о капитуляции берлинского гарнизона.

От генерала A.M. Пронина, члена Военного совета 8-й гвардейской армии, получил на руки текст приказа, подписанного Вейдлингом:

"30 апреля фюрер покончил жизнь самоубийством и, таким образом, оставил нас, присягавших ему на верность, одних. По приказу фюрера мы, германские войска, должны были еще драться за Берлин, несмотря на то что иссякли боевые запасы и несмотря на общую обстановку, которая делает бессмысленным наше дальнейшее сопротивление.

Приказываю: немедленно прекратить сопротивление.

Вейдлинг, генерал артиллерии,

бывший командующий зоной обороны Берлина".

Свершилось! Берлин капитулировал!

Работы предстоит много. Гарнизон города рассечен на три крупные группировки, каждая из них распадается на мелкие очаги. Связи между ними практически никакой. Как довести приказ о капитуляции до частей противника? Всем МГУ дано распоряжение непрерывно передавать текст приказа на немецком языке. Одновременно политработники вручают отпечатанные листки с текстом пленным немцам: "Идите к своим и распространяйте". Из штаба Чуйкова разъезжаются группы, составленные из советских офицеров и офицеров штаба Вейдлинга, для доведения до войск приказа коменданта города.

Вторая, не менее важная задача Военного совета - довести сообщение о капитуляции немцев до своих войск. Если кто-нибудь из наших запоздает узнать об этом и откроет огонь по немцам, идущим сдаваться, то немцы решат, что сообщение о капитуляции - провокация с нашей стороны, и важное дело будет сорвано. По всем телефонам разносится приказ Военного совета:

- Прекратить огонь!

Мощная симфония вдруг завершилась в финале тихими, постепенно умолкающими аккордами, и слушатели никак не могут осознать, что музыка кончилась, и находятся в странном оцепенении...

Так и мы после бурных дней штурма слышим, как затихает бой, как изредка, будто напоминая о прошедшем, где-нибудь выстрелит пушка или затрещит автомат... И не можем поверить, привыкнуть к наступающей тишине.

Город продолжает гореть. Из домов и подвалов, из развалин, метро и окопов поднимаются и выходят остатки берлинского гарнизона. Одна только 1-я гвардейская танковая армия за этот день взяла в плен около 15 тысяч человек.

Идут по столице "гордые завоеватели" Европы, "покорители" Африки, - идут небритые, худые, осунувшиеся от голода и бессонницы, в накинутых на плечи грязных шинельках. Идут целыми колоннами сдаваться в плен. Впереди - генералы и офицеры. У всех низко опущены головы. Ни один не смеет поднять глаза на жителей Берлина, с болью глядящих на грязных и оборванных солдат.

Как гордо рядом с ними выступали наши конвоиры! Даже пилотка, лихо сдвинутая на 39 градусов, даже автомат в руках - все до мелочей выглядело особенным, торжественно победным.

Проезжая мимо пунктов приема пленных, видим, как офицеры противника сами спрашивают наших офицеров, где сдавать оружие.

На пункте командиры и политработники внимательно наблюдают за порядком. Чуть в стороне поставлена наготове вооруженная группа солдат: мало ли что может случиться! Не такое это было легкое дело - прием военнопленных в Берлине 2 мая. Соболев докладывает про отдельные террористические акты со стороны фанатичных эсэсовцев, которые даже на пунктах приема пленных бросали гранаты или били из автоматов. Разбежится после выстрела или взрыва испуганная колонна, протрещат очереди советских автоматчиков, рухнет на мостовую уничтоженный провокатор, и командиры и политработники собирают по закоулкам колонну вооруженных врагов: "Соблюдать порядок! Становись!". И вчерашние гитлеровцы послушно подчиняются властному приказу на русском языке.

Порядок на пунктах образцовый. Оружие сдавали не толпой, а строго по очереди - в колоннах по два или по четыре человека. Отдельно складывали автоматы, патроны. Наверно, пленным самым главным человеком на пункте казался старшина. Наши офицеры стояли в стороне, не вмешиваясь, следили за тем, чтобы все шло гладко, зато старшина строго выговаривал немецким солдатам:

- Почему неровно положил автомат? Это тебе что, палка?

И штабель автоматов вырастал с пунктуальной немецкой аккуратностью.

- Сколько грязи! Распустились в фольксштурме! Тоже мне солдаты. Вот тебе тряпка, масло. Почистить оружие!

Странно, но немцы отлично понимали старшину без всяких переводчиков.

Немного в стороне, на площади, стаскивали артиллерию. Сюда же шоферы подгоняли трофейные машины.

На щите одной из пушек нанесен контур карты Европы. Пунктиром отмечен боевой путь орудия: Прага - Варшава - Белград - Кавказ... Один из наших солдат, удивительно напомнивший мне солдата, отходившего со мной в 1942 году к Волге, критически оглядел эту "знаменитую" пушку и распорядился:

- Добавь: кончила войну, обстреляв рейхстаг. Пусть окончательно станет музейной редкостью.

Немец понял и надписал на броневом щите: "Берлин 22/VI - 41 - 2/V- 45". Пока он писал, солдат "читал мораль" ему на будущее:

- Довоевались! Вместо парада в Москве - в своей столице ходите под винтовкой. Захотели - ну и получили. Мало будет - прибавим!

Прием пленных продолжался до вечера.

Побывав на пункте приема пленных, поехали в Имперскую канцелярию.

У входа встречает полковник В.Е. Шевцов, комендант Имперской канцелярии.

- Ну, показывайте - где Гитлер?

- Приказ выполнили, но немного опоздали,- сокрушается Шевцов. - Ушел бандит из-под самых рук, только горелое мясо да кости остались.

- Ничего, полковник, не за ним мы сюда шли, а за победой!

Проходим мимо развороченной баррикады у главного входа, переступив через сброшенную с крыши статую фашистского орла. Ящики, составлявшие баррикаду, разбились, из них высыпались на парадную лестницу тысячи орденов Третьей империи. Советский солдат лопатой расчищает от них дорогу.

- Богато живете. По орденам, как по ковру, ходите.

- Кому они теперь нужны! Металл...

В одной комнате на полу валяется бронзовый бюст Гитлера с простреленной головой, по углам свалены десятки знамен со свастикой. В другой комнате обращаем внимание на большой глобус. Сопровождающий объясняет, что Гитлер снимался около него для кинохроники - у расчерченного и завоеванного по глобусу мира...

Спускаемся по ступенькам на шестнадцатиметровую глубину. Восьмиметровая бетонная плита была надежной защитой ставки Гитлера от прямого попадания. Запах - невыносимый: смесь гари с трупным смрадом.

В каждой комнате бункера по углам стоят фаустпатроны. Шевцов мимоходом показывает на труп военного с простреленной головой - начальник генерального штаба Кребс. И ведет туда, где, по его словам, лежит "фюрер".

Вот и обгорелый труп, протянувший ноги к выходу.

- Мне кажется, что это и есть Гитлер,- говорит Шевцов.

При взгляде на маленькое тело, потерявшее человеческие формы, можно было прийти к самым различным заключениям. Я совсем не уверен, будто именно это был труп Гитлера. Вот Геббельса мы опознали точно: хотя он обгорел, но непомерно крупная по сравнению с маленьким корпусом голова и искалеченная нога выдавали рейхсминистра пропаганды. Недалеко лежала женщина, на груди которой блестел сплавившийся золотой слиток. Сопровождавший нас сотрудник рейхсканцелярии пояснил:

- Фрау Магда Геббельс, рейхсфюрерина - глава немецких женщин, кавалер золотого партийного значка.

Рядом - трупы четырех ее детей.

Впоследствии пришлось читать показания свидетелей кошмарной для имперской канцелярии ночи с 1 на 2 мая. Когда Кребс вернулся и начался наш последний штурм, посыпались новые самоубийства и убийства в среде гитлеровской клики. Убив своих четырех детей, покончила с собой Магда Геббельс; последним отправился вдогонку за фюрером ее колченогий супруг. Остальные обитатели рейхсканцелярии - адмирал Фосс, посланник Хавель, начальник штаба "Гитлерюгенд" Аксман, Монке и другие бежали к Деницу вместе с группой Бормана, но почти всех переловили наши солдаты.

Пока мы осматривали личные помещения Гитлера, Павловцев со своим переводчиком Анатолием Варшавским производил поиски в кабинетах, шкафах, сейфах, собирал разбросанные по полу документы и бумаги. Были обнаружены копии с завещания Гитлера и другие важные политические документы.

Мы тепло поблагодарили коменданта В.Е. Шевцова и покинули убежище Гитлера. Проезжая по Аллее побед, своими глазами видели повешенных фольксштурмистов "седую гвардию Гитлера"; даже в последние сутки боев гестаповцы вылавливали уклонявшихся от безнадежной борьбы бойцов и вешали их на видных местах для устрашения...

Каждый день газеты приносили сообщения о капитуляции немецких войск перед союзниками. Наконец стало известно о подписании 7 мая в ставке Эйзенхауэра акта о капитуляции Германии.

Так обстояли дела на Западном фронте, а против нас противник продолжал драться даже в безнадежном положении. Силой оружия советские войска уничтожили двухсоттысячную франкфуртско-губенскую группировку, но окруженные гитлеровцы в Латвии, на Данцигской косе, осажденные в крепости Бреслау продолжали сопротивление. На фронте советские войска вели бои с армиями Шернера, Мантейфеля и других фашистов. Численность этих армий достигала еще полутора миллионов человек.

- Что ж это такое? - недоумевал Катуков.- Союзники принимают капитуляции, а с нами война идет полным ходом! Разве это по-союзнически? Какая цена такой капитуляции?!

Советское правительство решительно потребовало немедленного подписания капитуляции всеми союзниками. Эйзенхауэр вынужден был согласиться. Местом подписания акта общей капитуляции по настоянию нашей Ставки был назначен Берлин - Карлхорст.

Почему именно Берлин? Как символ. Здесь находилась колыбель, а потом цитадель традиционного юнкерского милитаризма и шовинизма с их древним лозунгом: "Король во главе Пруссии, Пруссия во главе Германии, Германия во главе мира". Здесь двенадцать лет вынашивали злодейские планы фюреры "тысячелетней империи". При Гитлере столица, как никогда, блистала фельдмаршалами и фельдфебелями, но скрывались в подполье лучшие сыны города, наследники традиций немецких революций. На Бендлерштрассе, в военном министерстве, вызревали планы "Зюйд", "Барбаросса", "Маргаритка", "Морской лев", доктрина "Мрак и туман" - планы, приведшие к агрессии и уничтожению миллионов людей. С Вильгельмштрассе Риббентроп плел подлые сети провокаций и лжи. На Фоссштрассе, в Имперской канцелярии, Гитлер и Гиммлер утвердили план "Ост" - план уничтожения славянских народов: 20 миллионов поляков предполагалось выслать в джунгли Южной Америки, 10 миллионов чехов выселить в Сибирь, численность русских и украинцев с помощью заразных болезней и насильственного уменьшения рождаемости "сократить" в десять раз и заставить эти народы забыть о своем национальном происхождении, превратить их в рабочий скот для арийцев. Весь этот расистский бред, воплотившийся на практике в Освенциме, Майданеке и сотнях других подобных мест, родился здесь, в Берлине, и именно здесь мы сокрушили машину фашистской государственности. Поэтому советский народ хотел, чтобы германский милитаризм признал банкротство своих доктрин и планов в собственной столице.

Мне довелось 8 мая присутствовать при подписании акта о капитуляции Германии.

В аэропорту Темпельгоф еще видны следы работы наших гвардейцев: ангары разрушены, на поле валяются сожженные остовы самолетов, отчетливо различаются следы заделанных воронок. Слышим рокот моторов: наши истребители взмыли навстречу самолетам союзников.

В 14 часов на аэродром прибыл генерал армии В.Д. Соколовский, комендант Берлина генерал Н.Э. Берзарин и другие, а вскоре приземлился на поле "дуглас", потом - еще четыре. Из них вышли делегаты Верховного командования экспедиционных сил союзников во главе с английским маршалом авиации сэром Артуром В. Теддером.

Так было условлено заранее: от нас и от союзников акт капитуляции примут заместители, а не сами Верховные Главнокомандующие.

Отдельно прибывает французская делегация во главе с командующим 1-й французской армией генералом Делатр де Тассиньи. Французы всегда держались гордо по отношению к англосаксонским покровителям и всячески подчеркивали свою самостоятельность. Де Тассиньи не только прилетел, но и улетел отдельно от остальных союзников.

Как полагается, в честь союзников оркестр исполнил национальные гимны. Прошел почетный караул. А в стороне приземлился в это время самолет с представителями германского командования. Под охраной прошли генерал-фельдмаршал Кейтель, адмирал флота Фридебург и генерал-полковник ВВС Штумпф.

Колонна автомобилей потянулась через весь город. На тротуарах горестно стояли берлинцы, наблюдая позор своих генералов, которые совсем недавно принимали здесь парады, а теперь ехали под конвоем подписывать капитуляцию вермахта.

Наконец - Карлхорст. Акт подписания капитуляции должен был происходить в военно-инженерном училище, единственном помещении в Берлине, где сохранился в целости обширный зал.

Сияют люстры, звучит разноязычная речь...

За столом сидят Жуков. Теддер, де Тассиньи, Спаатс и некоторые другие. В зале - командование 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, командующие армиями, члены Военных советов.

Дежурному офицеру приказано ввести представителей командования вермахта. Через боковой ход в зал привели уполномоченных поверженной армии.

Поначалу Кейтель пытался держаться невозмутимо: приветствовал всех наклоном головы, выбросил вверх маршальский жезл, но в ответ никто не шелохнулся, будто вошел не человек, а призрак. Фашисты уселись за небольшим столиком, отведенным специально для них.

Проверили полномочия немецкой делегации. Все правильно: предъявленный документ подписан Деницем, поручившим начальнику штаба верховного командования генерал-фельдмаршалу Кейтелю и сопровождающим его лицам подписать акт о безоговорочной капитуляции Германии. При слове "капитуляция" Кейтель и Штумпф как-то сразу на глазах сникли. Их спрашивают: знакомы ли они с документом, согласны ли подписать? "Да, да",- торопливо отвечает Кейтель и, стремясь поскорее кончить тягостную для него церемонию, раскрывает папку и хватается за перо.

Но маршал Жуков властно зовет его к своему столу. Когда Кейтель усаживается, монокль выскакивает у него из глаз, рука никак не может справиться с ручкой. Какое-то мгновение нерешительно медлит: думал ли когда-нибудь фельдмаршал, что придется послушно подписывать пять экземпляров акта, составленного советским командованием и знаменующего ликвидацию германской армии на суше, на море и в воздухе?..

Кейтель подписывает и, криво улыбаясь, отправляется на место. За ним Фридебург. Штумпф еле двигается, за ручку берется робко, неуверенно.

- Немецкая делегация может удалиться!

Кейтель снова салютует жезлом, остальные кланяются, идут на выход - опять им никто не отвечает.

Все! Первая минута после войны...

Прошло тысяча четыреста семнадцать дней с утра 22 июня 1941 года. Тысяча четыреста семнадцать суток мы ждали этой минуты - и дождались!

Когда на следующий день я прочел в газете стихи любимого поэта юности Демьяна Бедного, показалось, что он лучше всех выразил наши чувства и гордость Красной Армии по случаю победы:

В ней - прошлого итог и образец векам,

В ней - нашей доблести высокой утвержденье,

В ней - громовой удар по вражеским полкам,

В ней - будущим, еще не явленным врагам

Суровое предупрежденье!

Весть о капитуляции облетела все войска. В Москве Родина произвела неслыханный салют из тысячи орудий, но стихийный салют в Германии в ночь на 9 мая был много мощнее. Волна митингов захлестнула армию. Этот момент трудно описать и, кажется, невозможно передать его таким, каким он был тогда: кто пережил и перечувствовал то время, меня поймет.

На улицах целовались совсем незнакомые люди: "Победа!" Оно и понятно: почти четыре года непрерывных кровопролитных боев, неисчислимые жертвы, а все-таки своего добились. Каждый вспоминал в этот час тех, кого не было среди нас, кто геройски погиб за честь и свободу нашей священной Родины. Золотыми буквами имена их записаны на скрижалях истории.

"Нашей непреклонной целью является уничтожение германского милитаризма и нацизма и создание гарантий в том, что Германия никогда больше не будет в состоянии нарушить мир всего мира. Мы полны решимости разоружить и распустить навсегда все германские вооруженные силы, раз и навсегда уничтожить германский Генеральный штаб, ликвидировать или взять под контроль всю германскую военную промышленность... Стереть с лица земли нацистскую партию, нацистские законы, устранить всякое нацистское или милитаристское влияние на общественные учреждения, из культурной и экономической жизни германского народа", - таковы были высокие принципы, подписанные в Ялте нашим правительством совместно с правительствами Соединенных Штатов Америки и Великобританского королевства, принципы, во имя победы которых сражались воины Красной Армии.

Все, что мы, советские люди, наше Советское правительство торжественно обязались сделать для уничтожения фашистского милитаризма, было выполнено.

Послесловие

Прошло уже много лет с тех памятных дней. Но не рвется связь времен почти каждый день нахожу я в своем почтовом ящике письма. Одни - с марками, другие - со штампом "Солдатское"; одни написаны твердым мужским почерком, другие - мелким женским или круглым детским... Пишут соратники, бывшие гвардейцы 1-й танковой, пишут те, кто знал наших товарищей. Как же сложились судьбы людей, с которыми воевал, о которых рассказал тебе, читатель?! Многих фронтовых друзей часто встречаю, от других приходят весточки, о судьбе третьих рассказывают товарищи. И с гордостью часто думаю, что замечательный коллектив 1-й гвардейской танковой армии и в послевоенные годы оказался достойным своей боевой славы.

Прошло более двух десятилетий с тех пор, как отгремели последние выстрелы пушек в Тиргартенском парке Берлина. По всем областям, краям и республикам Советской страны разъехались ветераны 1-й гвардейской танковой армии. Все они принимают участие в коммунистическом строительстве, некоторые продолжают службу в рядах Вооруженных Сил СССР, воспитывают молодое поколение советских воинов, берегут покой и мирный труд Родины.

Один из героев книги - бывший командир бригады А.Х. Бабаджанян ныне маршал бронетанковых войск. На высоких военных постах работают генералы И.И. Гусаковский, М.Т. Никитин, Н.В. Моргунов, Ю.В. Геленков, П.А. Мельников, В.А. Бочковский и многие, многие другие.

Больших успехов добились и те, кто сменил военную форму на гражданский костюм. В сибирском филиале Академии наук СССР работает профессор, доктор химических наук М.Г. Слынько, бывший начальник отдела горюче-смазочных материалов. В Институте морфологии животных Академии наук СССР хорошо знают доктора биологических наук Т.М. Турпаева, бывшего заместителя командира мотоциклетного батальона. Профессор, доктор технических наук Г.П. Захаров заведует кафедрой в Военной академии связи в Ленинграде. Курс истории КПСС преподает в Московском авиационном институте генерал-майор в отставке А.Г. Журавлев. А на ниве народного просвещения работают П.И. Солодахин, С.А. Яценко, Н.Н. Михайленко, Г.Е. Гендлер и другие.