ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008)

Людмила Анатольевна говорит по телефону, а я жду, когда она закончит говорить. Заметив меня, Людмила Анатольевна стала прощаться со своей невидимой собеседницей, закончив разговор словами: «Целую тебя, ангел мой».

Разговор, кстати, был сугубо деловой. О подготовке какого-то мероприятия. Деловой телефонный разговор заканчивается словами «ангел мой».

Людмила Анатольевна - заведующая орловским музеем Тургенева. Орел - место повышенной концентрации литературных музеев. Здесь есть музеи Тургенева, Лескова, Л. Андреева, Бунина, Грановского, писателей-орловцев (с экспозициями, посвященными Фету, Пришвину, Зайцеву и другим). Есть еще и Орловский объединенный государственный литературный, филиалами которого являются перечисленные музеи. Такой вот музейный куст, конгломерат. Все перечисленные писатели либо родились и жили в Орле, либо, родившись в других местах, жили и работали в этом городе.

И почти все эти музеи сконцентрированы на очень небольшой территории в самом центре этого симпатичного города. Идешь - музей писателя. Еще немного прошел - опять музей, другого писателя. Свернул за угол - снова музей писателя, еще одного.

У Людмилы Анатольевны просторный, но скромно, даже аскетично обставленный кабинет - стол, полки с книгами, другой стол, на котором стоит довольно старый компьютер со старым 14-дюймовым монитором и еще более древним матричным принтером. Эта техника вовсе не производит впечатления какого-то убожества - нет, кажется, здесь более современная аппаратура просто не нужна и выглядела бы даже несколько неуместно.

Людмила Анатольевна рассказывает о музее Тургенева, в котором она проработала не один десяток лет. Музей основан сразу после войны, в 1946 году, но коллекцию начали собирать еще в 80-е годы позапрошлого века - уже тогда среди местной интеллигенции существовал своего рода тургеневский культ, и почитатели писателя стали понемногу собирать документы и предметы, связанные с Тургеневым. Изначально орловский музей Тургенева составлял одно целое с музеем в усадьбе Спасское-Лутовиново. Примерно с конца пятидесятых начался настоящий бум, достигший своего пика в семидесятые. Советские люди в массовом порядке пристрастились к туристическим поездкам и экскурсиям, благо государство это дело поощряло. К музею Тургенева один за другим подъезжали экскурсионные автобусы. Пока один экскурсовод еще рассказывал своей группе о последних годах жизни Ивана Сергеевича, другой уже заводил речь о предках писателя, и новая толпа взрослых или детей внимала ему. Не было отбоя от иностранных делегаций. За год через музей (вместе со Спасским-Лутовиново) проходило примерно 150 тысяч посетителей - огромное число даже по мировым стандартам.

Одновременно с туристическим бумом достиг своего апогея культ Тургенева в Орле. Уже в шестидесятые годы слоган «Орел - город Тургенева» утвердился в качестве чуть ли не официального. Под эгидой музея проходили многочисленные научные конференции, орловские архивисты сами всюду ездили, участвовали в разных академических изданиях, посвященных Тургеневу…

В восьмидесятые всему этому великолепию пришел конец. Сначала Спасское-Лутовиново отделилось от орловского центра и вдобавок обрело статус мемориального и природного заповедника федерального значения. А региональный и федеральный статус в музейном деле (да и в любом другом) - это, как сказала Людмила Анатольевна, небо и земля. Сначала Спасское со своим федеральным статусом оттянуло на себя львиную долю посетителей, потом наступила перестройка, и людям стало не до поездок по тургеневским местам. Есть такой литературный штамп: «Бурный поток превратился в пересыхающий ручеек». В данном случае он уместен - именно такая метаморфоза произошла с посещаемостью музея в конце восьмидесятых.

Девяностые годы Людмила Анатольевна обозначает словом «обморок». Музей, разумеется, не умер, но на десятилетие застыл в летаргическом сне. Редкие посетители, еще более редкие туристические группы. Материальные проблемы, скудное финансирование, мизерные зарплаты сотрудников.

Вы, наверное, уже поняли, что произошло дальше, в двухтысячные. Правильно: в двухтысячные все стало «налаживаться». Летаргический сон сменился пусть и не особенно активным, но все-таки бодрствованием. Заметно прибавилось посетителей - до советских заоблачных показателей по-прежнему далеко, но от 12 до 17 тысяч посетителей в год - тоже неплохо (средний уровень провинциального западноевропейского музея аналогичного профиля). Возобновилась научная и издательская работа. Более того, в последние годы наблюдается взлет литературного краеведения. Тут я услышал довольно-таки поразительные вещи. Оказывается, во времена советского музейного бума вся Орловская область оказалась покрыта сетью маленьких музеев и музейчиков. Они есть в каждом райцентре, во многих селах и даже деревнях. Везде, где ступала нога Тургенева, где он бывал в гостях, где охотился, - практически в любом подобном месте есть пусть совсем крошечный, но музей. Вся эта сеть сохранилась по сию пору. Вокруг этих музеев группируются энтузиасты из местной интеллигенции (больше всего их, конечно, в Орле), которые по мере сил и знаний занимаются краеведческой работой, а музей Тургенева в этой работе выступает «руководящей и направляющей силой».

По словам Людмилы Анатольевны, страсть к краеведению у орловцев в крови:

- Мы с коллегами довольно часто ездим по районам Орловщины. И практически везде видим такую картину. Приезжаем в село, стучимся в первую избу: здравствуйте, скажите, пожалуйста, есть ли у вас кто-нибудь, кто хорошо знает историю села? Обязательно скажут: есть тут у нас один старичок, вон, видите, дом, идите, он вам расскажет. И в каждой деревне обязательно находится такой «один старичок», который, стоит к нему обратиться, буквально бросит все и начнет рассказывать такие вещи, что бери и записывай - где какой помещик жил, где какая усадьба стояла, кто из жителей чем был знаменит, в каком году произошло то или иное знаменательное событие… Принято у нас интересоваться историей родного края, такой у нас народ. И это создает атмосферу, я бы сказала, духовной оседлости. Люди живут на своей земле не только потому, что их держит здесь экономическая необходимость или они не могут никуда уехать, но и потому, что они знают и любят свою малую родину.

При словах «духовная оседлость» мне не пришлось скрывать улыбку, я не поперхнулся и даже не удивился. В данном контексте - совершенно нормально воспринимается. Как ни странно.

Правда, продолжает Людмила Анатольевна, многие из этих сельских музеев, что называется, дышат на ладан. Будущее их туманно, не знаю, удастся ли нам их сохранить. Главная проблема - нехватка кадров, прежде всего молодых.

- А как обстоят дела с кадрами в вашем музее? - спрашиваю я у Людмилы Анатольевны. Я уже приготовился было услышать рассказ о катастрофическом дефиците специалистов музейного дела, о том, что у молодежи сейчас другие приоритеты… Вместо этого Людмила Анатольевна сказала:

- С научными кадрами в Орле все в порядке. Здесь есть библиотечно-информационный факультет Института культуры и искусств, который готовит и библиотечных работников, и музейщиков. У нас их в городе видимо-невидимо.

В этом месте я чуть было не сказал «Обалдеть!», но сдержался и сказал «Надо же!»

- Напрасно удивляетесь, - сказала Людмила Анатольевна. - Я сама преподаю на музейном отделении и могу сказать, что есть много умных, способных ребят, которые хотят работать в музейной сфере. Они усердно и, я бы сказала, правильно учатся. И приходят к нам работать уже во многом готовыми специалистами, их не приходится учить основам профессии.

Приходят молодые люди и из других вузов, в частности, с филфака. В Орле всегда было много молодых людей гуманитарного склада, им неуютно в современной погоне за успехом. Профессии, которые сейчас считаются престижными, им неинтересны. К тому же сказывается орловский характер. Мы люди достаточно скромные. У нас нет сумасшедших амбиций. В отличие от молодых жителей мегаполисов, наша молодежь не сталкивается с примерами кричащего богатства, громкого успеха. И не гонится за ними.

Я слушаю Людмилу Анатольевну и ловлю себя на мысли, что давно не слышал такой правильной, а лучше сказать, естественно правильной русской речи. Очень, очень давно не слышал. Когда же это было… Вспомнил. Это было в детстве, это была соседка по коммунальной квартире в центре Москвы, старушка из смоленских дворян, Вера Дмитриевна. Вот у нее была похожая речь.

Среди посетителей музея Тургенева преобладают орловские и, отчасти, приезжие школьники. Студентов заметно меньше, еще меньше пенсионеров. Люди пост-студенческого и допенсионного (то есть трудоспособного) возраста в музее - тоже редкость, и в основном это - туристы и командировочные. Орловцев среди них практически нет. Взрослые жители города проводят свой досуг как угодно, но только не в музее - исчезла соответствующая традиция, в советские годы поддерживавшаяся обществом «Знание». По выражению Людмилы Анатольевны, музей «кормится» группами школьников.

- У нас в Орле не только студенты, но и школьники замечательные. Не сочтите за орловский снобизм, но когда приезжают группы из некоторых соседних областей (из каких конкретно - не столь важно), это, извините меня, какой-то кошмар - шумные, крикливые, бегают, сорят семечками. Не все группы такие, конечно, но иногда просто трудно бывает их утихомирить. А среди наших, орловских часто попадаются такие ребята, которые, когда с ними говоришь о литературе, могут вас за пояс заткнуть. Опять же, не все, конечно, но вот такая отрадная тенденция явно имеет место. Все-таки, у нас в школах много хороших учителей, которые стараются привить детям любовь и интерес к литературе. Еще в последние годы замечаю, что приезжает много очень хорошо подготовленных школьников из Москвы.

Мы довольно долго разговаривали, и теперь Людмиле Анатольевне пора вернуться к работе, а мне - ознакомиться с музейной экспозицией. Я благодарю Людмилу Анатольевну, она отвечает: да не за что, голубчик, не за что.

Ангел мой. Голубчик. Опять вспомнилась мне Вера Дмитриевна, смоленская дворянка.

Надеваю поверх обуви гигантские тапочки - не традиционные музейные бахилы на веревочках, а обычные тапочки, только очень большие, размера шестидесятого или семидесятого. Людмила Анатольевна попросила провести для меня персональную экскурсию одного из опытнейших научных сотрудников музея - Евгения Васильевича, человека с очень располагающей внешностью типичного русского интеллигента, с бородой, в толстых очках, опирающегося на тросточку. Мы поздоровались, я представился по имени, Евгений Васильевич уточнил: а как ваше отчество? Я сказал, Евгений Васильевич ответил: очень приятно, Дмитрий Алексеевич, ну что же, начнем, пожалуй.

Сразу стало понятно, что этот человек знает о Тургеневе все (впрочем, иначе и быть не могло). В случае необходимости он, судя по всему, мог бы продолжать экскурсию три часа, десять часов или даже несколько суток - столько, сколько готов выдержать посетитель. Людмила Анатольевна предупредила его, что у меня мало времени (надо еще успеть в другие орловские музеи), и было заметно, как Евгений Васильевич то и дело удерживает себя от погружения в мельчайшие подробности тургеневской биографии.

Комментируя экспозицию, Евгений Васильевич то и дело говорил что-то вроде «Вы, конечно, помните этот рассказ», «Вы, разумеется, читали эту переписку»… Не помню, не читал, но киваю. Показывает на огромный диплом Петербургского университета: не знаю, какой университет закончили вы, Дмитрий Алексеевич, но такого диплома у вас быть, увы, не может. Истинная правда. Показывает на тургеневский набросок-автопортрет с элементами шаржа, сделанный писателем незадолго до смерти: когда вы, Дмитрий Алексеевич, станете корифеем в своей области, вспомните этот рисунок и ту неподдельную иронию, с которой великий Тургенев изобразил себя, и не зазнаетесь.

Корифеем в своей области. С ума сойти.

Шутки шутками, но когда Тургенев, наконец, умер и последний, шестой, музейный зал был осмотрен, я со всей определенностью осознал, что это была, пожалуй, лучшая музейная экскурсия на моей памяти. Довольно трудно объяснить, почему она лучшая, - просто умеет человек. Дано. Дар.

Нельзя сказать, что меня как-то особенно поразила экспозиция. Огромное количество документов, портретов, фотографий, книг, подлинных предметов обихода… Для людей, серьезно интересующихся Тургеневым и его творчеством (к сожалению, не могу себя отнести к их числу) - это, конечно, несметные богатства. А для меня главными впечатлениями стали эти два человека - Людмила Анатольевна и Евгений Васильевич.

Музей Лескова - совсем рядом, минутах в десяти ходьбы, в красивом деревянном доме на тихой Октябрьской улице. Открываю дверь и слышу фортепьянные звуки. Оказывается, здесь сегодня мероприятие, приуроченное ко дню рождения Лескова. Спрашиваю у смотрительницы, можно ли поприсутствовать. Конечно, можно.

Довольно большой зал, заполненный многочисленной публикой интеллигентного вида. На лицах - сосредоточенное и даже благоговейное выражение. Незаметно пробираюсь на самую дальнюю скамейку (остальные места заняты). Молодая пианистка играет неизвестное мне произведение неизвестного мне композитора. Рядом со мной сидит мальчик лет восьми в костюмчике, белой рубашке и галстуке-бабочке. У мальчика в руках блокнотик. Кажется, мальчик учит какой-то текст, наверное, готовится выступать.

Пьеса закончилась, поклоны, аплодисменты. Откуда-то сбоку на сцену выскакивает паренек в красной традиционной русской рубахе и степенно выходит дама в темном платье. Паренек совершает несколько залихватских танцевальных народных движений и громко, ухарски произносит: «Маланья - голова баранья! В одном глухом и отдаленном от городов месте была большая гора, поросшая дремучим лесом. У подошвы горы текла река, и тут стояло селение, где жили зажиточные рыболовы и хлебопашцы». Выпалив эти слова и совершив еще несколько народных танцевальных движений, паренек ускакал со сцены. Дама в темном платье хорошо поставленным голосом прочитала тот же текст, что только что выпалил паренек, но не остановилась на этом, а прочитала целиком сказку Лескова «Маланья - голова баранья». Чтение длилось довольно долго. Я подумал, что пареньку в красной рубахе было бы логично опять появиться в конце сказки, сделать несколько народных танцевальных движений и выпалить несколько финальных предложений сказки, чтобы, так сказать, придать композиции законченность, но этого почему-то не произошло. Поклон, аплодисменты. Мальчик в галстуке-бабочке направился к сцене, судя по всему, с намерением прочитать то, что было написано у него в блокнотике.

Спросил у смотрительницы - долго ли это будет продолжаться. Довольно долго, еще несколько выступлений, будут еще сказки, рассказы. Понятно. Надо идти.

Музей Бунина на ремонте, как и музей писателей-орловцев. Остается музей Леонида Андреева.

Андреевский музей находится на некотором отдалении от центра, в той части города, которая до революции называлась «Мещанской» - это был район, где селились по большей части ремесленники, мастеровые и другие представители мещанского сословия. Район и по сей день сохраняет примерно тот же вид, какой он имел в годы детства и юности Андреева, проведенные им здесь, в отцовском доме на 2-й Пушкарной улице. Дом тоже сохранил свой первоначальный вид. Синий, одноэтажный, деревянный, довольно большой. Кругом - почти деревенская тишина, на улице - ни души.

В музее на момент моего посещения присутствовали две сотрудницы. Сталина Федоровна, узнав, что я корреспондент из Москвы и мне нужно рассказать о музее, сразу передала меня на попечение своей коллеги: «Сейчас вам Юлия все подробно расскажет».

В отличие от тургеневского, музей Андреева - совсем небольшой. Три комнаты (гостиная, кабинет отца, комната матери) и еще небольшая комната, где работают сотрудники. Почти вся мебель - не подлинная, а, как говорят музейщики, типологическая - примерно того же времени и примерно такая же, как подлинная. Музей занимает не весь дом - за стеной живет семья Свиридовых. Свиридовы купили этот дом еще в 1912 году и жили здесь большим кланом, состоящим из трех семей, до начала девяностых. В 1991 году местные культурные власти решили организовать музей Андреева и предложили каждой семье новую квартиру. Две семьи согласились и выехали, а третья отказалась и так до сих пор и живет на 2-й Пушкарной, 41, в доме, когда-то принадлежавшем Андреевым.

Юлия, симпатичная молодая женщина, не столько проводит экскурсию, сколько просто рассказывает, без заранее определенного четкого плана, и это получается у нее, пожалуй, не менее интересно, чем у маститого Евгения Васильевича из музея Тургенева. Мы ходим из комнаты в комнату и обратно, я что-то спрашиваю, Юлия объясняет… Здесь более домашняя и менее официальная обстановка, чем в тургеневском музее, и это естественно - уютный деревянный дом, всего три небольшие комнаты. Жарко натоплена большая печь.

Из экспозиции больше всего запомнились три предмета.

1. Немецкий рояль 70-х годов XIX века, единственный подлинный предмет мебели, сохранившийся с тех времен, когда здесь жил Андреев. Рояль этот интересен тем, что никто из семьи Андреевых на фортепьяно играть не умел. Правда, еще в детстве Андреев освоил «Собачий вальс», который в его будущем творчестве станет символом тупой бессмысленности обыденной человеческой жизни (об этом - пьеса «Собачий вальс» 1916 года). Ничего, кроме «Собачьего вальса», на этом рояле не исполнялось.

2. Рундук одного из братьев Леонида Андреева. Брат воевал на фронтах Первой мировой и пропал без вести. Брат пропал, а рундук почему-то остался. Он стоит в бывшем кабинете отца, у стеночки, огромный, черный и страшный. Чем рундук отличается от сундука (на вид - ничем), я не знаю. Хотел было спросить у Юлии, но меня что-то отвлекло.

3. Плюшевый мишка. Мишке примерно сто лет. Это тоже не подлинный мишка, а типологический. Примерно такой же должен был быть у Андреева в детстве. Мишка не совсем привычный для нашего времени - не толстенький с коротенькими лапками, а, наоборот, худенький, вытянутый, с длинными нелепыми болтающимися конечностями, серовато-бурый, с очень унылым выражением на лице.

Три предмета, на которых лежит печать какого-то тупого, безысходного трагизма. Я смотрю на этого унылого плюшевого мишку, на страшный сундук-рундук пропавшего без вести брата, на старый рояль; в голове крутится циклическая, дерзко-безобразная мелодийка «Собачьего вальса». Почему-то вспоминается эпизод из «Рассказа о семи повешенных» - когда к одному из осужденных накануне казни приходит мать и начинает говорить о какой-то мелкой бытовой ерунде, о домашних делах, а сын говорит ей: маменька, опомнитесь, зачем вы мне все это рассказываете, меня же завтра повесят, а она ему: вот ты бы бомбы-то не кидал, тебя бы и не вешали, и потом она, кажется, сходит с ума.

Спрашиваю у Юлии, почему она решила стать музейным работником. Вопрос, может быть, немного дурацкий, но мне действительно это интересно.

- Я давно хотела работать в литературном музее, еще когда училась на филфаке. Для гуманитария, особенно для филолога, работа очень интересная, даже захватывающая, и при этом не суетная. У меня нет каких-то особых амбиций, карьерных или материальных. В «крысиных бегах» за так называемым успехом участвовать не хочется. При мысли о работе, например, менеджера меня бросает в дрожь. А музей - это мое.

Вспоминаю то, что говорила Людмила Анатольевна про орловских молодых гуманитариев. Почти те же слова, не сговариваясь. Все сходится. Преемственность поколений, как она есть.

Оставляю благодарственную запись в книге записей (или как там она называется), прощаюсь с Юлией и Сталиной Федоровной, выхожу на 2-ю Пушкарную. Уже вечер, тихо, никого нет. Не спеша иду в сторону центра.

Я шел и чувствовал, как во мне нарастает такое, знаете… умиление, что ли. Дескать, вот какие прекрасные люди здесь, в орловских музеях, работают, бескорыстные подвижники, такие интеллигентные… Но я быстренько в себе это пресек. Потому что нечего умиляться, и нечему. Умиляться можно какой-нибудь экзотике, а здесь никакой экзотики нет. Да, подвижники, да, замечательные люди, делающие хорошее, нужное дело. Это прекрасно, и это нормально. Так и должно быть. Уважаю. Спасибо.