Врата Победы. МВ. Книги 7-9

Сумерки богов

Лазарев Михаил Петрович.

Подводная лодка К-25. Норвежское море, Полярное.

Январь – начало февраля 1944 года

«Боевой путь атомной подводной лодки “Воронеж” в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов».

С заголовком я поторопился. В этой реальности война закончится явно не в сорок пятом. Пятое февраля сорок четвертого, а наши уже на Одере, и если так дальше пойдет, то через три месяца, максимум полгода, Адольфу придется веревку мылить. Но что записано, уже не сотрешь – документ!

Толстая тетрадь в красном коленкоровом переплете. С листами, прошитыми как положено, и опечатанным шнуром. Не файл в компьютере – сколько еще проживет наша электроника – десять, пятнадцать, двадцать лет, если очень повезет? А бумага, запертая в моем командирском сейфе, – вечная. И если наш «Воронеж» после завершения боевого пути встанет на вечную стоянку, тетрадь останется здесь – документ, написанный собственноручно мной, командиром корабля.

Как мы попали из 2012-го в 1942-й, я не узнаю никогда. Это был не природный феномен – в противном случае «гости из будущего» непременно были бы отмечены в истории. Версия, на которой сошлись здесь научные светила, посвященные в нашу тайну, – что в еще более далеком будущем, веке двадцать пятом или тридцатом, наши потомки экспериментировали с нуль-переносом, чтобы сократить путь до дальних звезд – и вышел побочный эффект, что мы попали в «хронодыру». Если так, то нам чертовски повезло, что не в дальний космос или в мезозой. Впрочем, Курчатов (пока еще не академик) после разговора с Серегой Сирым (наш мех, командир БЧ-5 и единственный человек в экипаже, кто может поддерживать разговор на тему «гнусных теорий Энштейна») предположил, что случилось не перенесение, а «расщепление» временных линий – из той ветки истории мы никуда не пропадали, и я сейчас там тяну службу кап-один мирного времени, старпом Петрович получил другую лодку в командирство, Елезаров благополучно вышел на пенсию – и никто там даже не подозревает, что возник «слепок» того континуума, ведущий самостоятельную жизнь. Это что ж, мы здесь копии самих себя там?

– Не более чем «там» – копия этого мира. Поскольку обе исторические последовательности равноправны. Это лишь гипотеза – но вполне правдоподобная.

Хоть семьи наши там горевать не будут. И СССР (тьфу, Российская Федерация – отвык уже от прежнего имени своего Отечества) не утратит ценную боевую единицу флота. А мы пройдем свой путь здесь, до конца – уже изменив историю настолько, что «схлопывание» линий произойдет очень нескоро, если вообще произойдет.

– Поскольку между разными историческими реальностями (или «параллельными временами»), если это звучит нагляднее, доказан факт обмена материей (в лице нашей лодки), то значит, эти «параллельные» находятся между собой в некоей взаимосвязи. И, по прошествии времени и нивелировании расхождений, могут снова слиться в один временной поток – оставив дуализм «параллельного» отрезка как загадку истории.

Читал у Бушкова про «загадку князя Олега», того самого, укушенного змеей. Две авторитетнейшие русские летописи, признавая сей факт, расходятся как в месте, где это случилось – Киев или Ладога, так и в дате, довольно сильно. Сирый тут же предположил, что на то Олег и был Вещим, то есть колдуном, сумел обмануть время – но от судьбы не уйдешь. Стоп, это выходит, что можно усилием воли время повернуть?

– Слышал, что в йоге такое возможно, – ответил Серега. – Общался я в начале двухтысячных с одним мужиком, в Индии бывавшим и плотно подсевшим на восточную философию, ну «рерихнутым» слегка, так он утверждал, что если низшие ступени йоги – это управление только своим телом, то самая высшая – это именно власть над пространством-временем, когда можно ближнее будущее увидеть, и остановить, и назад отмотать, пока новые причинно-следственные связи не успели образоваться. Сам он, понятно, так не мог, но якобы говорил с тем, кто знает точно.

В итоге, есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе – то науке пока неизвестно. Но не удивлюсь, если, как намекнул мне «жандарм» Кириллов, персональный охранитель нашей тайны здесь, в чине комиссара ГБ в ведомстве Лаврентий Палыча, и в самом деле создано подразделение, ищущее таких, как мы, «попаданцев», а заодно все, не укладывающееся в рамки современной науки. Как в начале двадцать первого века листки вроде «НЛО» и прочей газетной уфологии просто изобиловали слухами, вроде как «на острове Пасхи найдены останки средневекового рыцаря в доспехах тринадцатого века» – вот только абсолютно достоверного, документально подтвержденного факта нет ни одного.

Кроме нас – так что лично я теперь во что угодно поверю.

Так начался наш первый боевой поход, с третьего июля по третье сентября сорок второго года этой реальности, как записано в тетради. Причем выкинуло нас из Баренцева моря далеко в Атлантику, к американским берегам, так что пришлось еще долго идти домой. И не было сомнений, на чью сторону встать – в моем понимании, Отечество не выбирают. Если не знаешь, что делать – действуй по уставу и инструкции. Если нет инструкции – делай как учили. Хуже нет, чем метаться без плана, попав в переплет – огребешь гарантированно по полной и со всех сторон. А потому надо выработать план, которому неукоснительно следовать. Пункт первый – установить связь с властями в СССР. Пункт второй – нанести возможно больший ущерб фашистской Германии. Тем более что мы уже начали его реализовывать, при самом своем появлении потопив немецкую подлодку U-215.

Об обстоятельствах этого факта нас после расспрашивали научные светила. Поскольку та картина сейчас, по размышлении, выглядит предельно странно! Начиная с того, что вот так подгадать по времени и месту, чтобы «материализоваться» как раз там, где проплывал фриц? Но и само столкновение было необычным!

Сначала лодка затормозила, как будто кто-то попытался удержать двадцать тысяч тонн стали и сто тысяч лошадей на месте. Затем какая-то сила подхватила ее и стала выбрасывать с глубины сто восемьдесят метров на поверхность океана. Удар, от которого все попадали с ног, и страшный скрежет разрываемого железа над нашими головами.

Как позже оказалось, это трещал корпус немецкой подлодки (толщиной в три сантиметра броневой стали, выдерживающий погружение на двухсотметровую глубину), мы же отделались выбитыми стеклами на рубке! И масса «немки» меньше тысячи тонн против наших полных двадцати тысяч. То есть мы не должны были ощутить столкновение настолько сильно – но и вряд ли бы отделались так легко! Сирый предположил, что мы всплывали в коконе измененного пространства, который должен был исчезнуть лишь при контакте с достаточно массивным местным объектом, к которому и притягивался при попадании в это время. И так как вода, вытесненная нами, тоже должна была куда-то деться, или расступиться в стороны, то вдобавок возникла неслабая ударная волна, приложившая немцев, а нас достало отдачей. Затем ученый разговор нашего меха и академических светил ушел в такие квантовые дебри, что я полностью утратил нить беседы. Впрочем, интерес был чисто академический – главное, что мы остались целы и полностью боеспособны. А значит, независимо от всех последующих обстоятельств, немцы заплатят нам за все – кого еще нам считать виновными, что домой не попадем?

Вторую немецкую подлодку, U-436, потопили через четыре дня, посреди Атлантики. Чтобы дать экипажу вкусить крови врага – поскольку даже идеально подготовленный солдат мирного времени психологией сильно отличается от фронтовика. Экипаж стандартной немецкой лодки «тип семь», в зависимости от модификации, составляет от сорока четырех до пятидесяти шести человек – берем по среднему полсотни, итого с двух лодок из ста фрицев в живых остался лишь штурман с U-215, которого мы подобрали. И это было лишь начало того, что после немцы назовут Полярным Ужасом.

Затем была атака на конвой у Нарвика. Три груженых транспорта и минный заградитель «Ульм» – ничто не могло спасти их от самонаводящихся торпед следующего века, выпущенных с запредельной дистанции. Затем мы отошли в океан, чтобы через три дня вернуться. Поскольку знали, что немцы поведут в Германию на ремонт карманный линкор «Лютцов»: это было в нашей версии истории, это произошло и здесь. И снова наш удар был успешным, не работали лодки в этом времени на наших дистанциях, скоростях и глубине – фрицы не могли ни обнаружить нас до атаки, ни увернуться. «Лютцов», а также легкий крейсер «Кельн», эсминцы Z-4, Z-27, Z-30, плавбаза. Победы, записанные в тетради под номерами соответственно с третьего по шестой и с седьмого по двенадцатый.

Затем был ракетный удар «гранитами» по аэродрому Хебуктен – причем мы целились не только по стоянке «юнкерсов», но и по жилью личного состава, потому что обучить хорошего морского летчика это долгий труд. В процессе наша команда спецназа, высаженная на берег для целеуказания, мало того что успела подорвать склады горючего, боеприпасов, а заодно радиоузел и электростанцию, так еще при возвращении захватила немецкий катер-тральщик (запись о победе под номером одиннадцать). Его мы после передали нашим, загрузив документами – как трофейными, взятыми в Хебуктене, так и спешно составленной «выжимкой» из нашего послезнания, по текущим военным вопросам. Впрочем, предки оказались гораздо умнее, чем мы о них думали – они уже догадывались, что за сила столь решительно вмешалась в морскую войну на северном театре. В отличие от «попаданческой» литературы (читал я как раз перед выходом опус некоего Заспы: наша ситуация, атомная подлодка проваливается в сорок первый, только в экипаже сплошные истерики, куда там «Дому-2», а местная кровавая гебня – это исключительно психи-маньяки, желающие истребить как можно больше своего же народа), у нас все было гораздо более четко и по делу. Немцы начинали операцию «Вундерланд», рейд линкора «Адмирал Шеер» в Карское море. В нашей истории это завершилось обстрелом Диксона и гибелью нашего парохода «Сибиряков». В этой же – посмотрим, как вы будете бегать от Морского волка (наш радиопозывной для связи с предками), жирные немецкие овечки!

И у нас на борту появился Александр Михайлович Кириллов, старший майор госбезопасности, с тех самых пор наш бессменный куратор, человек очень умный, многоопытный, интеллигентный, ничего общего не имеющий с кошмаром мадам Новодворской – как оказалось, именно он первым тут догадался о нашем «вневременном» происхождении. Так что охота на «Шеер» была уже совместным делом – нас и Северного флота. Потопить – это слишком просто, а вот когда фашистский линкор, получив торпеды по винтам, спускает флаг перед «Сибиряковым», который, числясь сторожевым кораблем, был по сути вооруженным пароходом? Но фрицы знали, что мы рядом и при первом же их выстреле получат полный залп торпед в борт, и мы точно не промахнемся и шлюпок спустить не дадим, так что умрут все, а в ледяной воде погибать страшно. «Шеер» был записан на наш счет, в этой тетради за номером восемнадцать, но объявлено о том не было – и для Берлина ситуация выглядела запредельно позорно! А еще пропали без вести все ушедшие с линкором субмарины: U-209, U-456, U-601, U-251 – причем поскольку наши компы легко взламывали немецкие шифры, мы сумели организовать радиограммы от лица одной из них, перешедшей на сторону Свободной Германии, и никто не мог опровергнуть, даже фрицы из экипажа «Шеера», которых тогда же, в Диксоне, погрузили на баржи и отправили в Норильск – добывать никель для нашей победы. И еще были лодки U-88, U-376, U-408, потопленные в проливе Маточкин Шар при попытке перехватить «Шеер», который наши тащили на буксире в Архангельск (а мы прикрывали этот процесс), а также U-355, U-378 у острова Колгуев и затесавшийся в эту же компанию британец «Си Лайон» (а нефиг следить за нашими действиями без согласования с Северным флотом) и U-591 – у горла Белого моря, последняя наша добыча в этом походе.

Итого двадцать четыре числящихся за нами официально (и эти цифры были тогда нанесены на рубку). Англичанин по сей день считается пропавшим без вести в Баренцевом море.

Мы пришли в Архангельск третьего сентября, завершив свой первый межвременной поход. И всего через два дня – снова в море. В этой версии истории «Тирпиц» вышел на перехват «восемнадцатого» конвоя, и не последнюю роль в этом сыграли мы, ополовинив 11-ю (арктическую) подводную флотилию кригсмарине и оставив авиабазу Хебуктен (одну из ключевых) без опытных пилотов, топлива и боеприпасов. Но вместо конвоя «Тирпиц» столкнулся с нами – в итоге на дне он сам, тяжелый крейсер «Хиппер», эсминцы Z-23, Z-24, Z-28, Z-29. Правда, «двадцать девятый» потопила работавшая с нами в паре К-22 Котельникова (знаменитый наш подводный ас, с которым я свел знакомство еще в Диксоне), эта же лодка добивала «Тирпиц» – живучий же оказался, получив «гранит» и пять торпед, все не тонул, тут на сцене появились британцы и поспешили прихватизировать чужую собственность, причем нам был строжайший приказ не препятствовать – смысл мы поняли, лишь узнав, что конвой PQ-18 беспрепятственно пришел в Мурманск, потому что вся немецкая авиация была занята тем, чтобы помешать англичанам утащить трофей!

Итого двадцать девять официальных побед (не считая британской подлодки) на пятнадцатое сентября сорок второго года. Поскольку «Тирпиц» все же числится «групповой победой», нас и К-22, ну а англичане просто мимо шли, не их же еще участниками писать? Именно наши эсминцы выловили из воды немецкого адмирала Шнивинда, и он возглавил в Мурманске «парад» нескольких сотен пленных. Еще столько же подобрали англичане – из пяти тысяч высококвалифицированного персонала, кадровых моряков кригсмарине, экипажей линкора, тяжелого крейсера и четырех эсминцев. И это было лишь начало пути!

После была Москва. И разговор со Сталиным. После которого я окончательно сделал свой выбор.

Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров, комиссаров и начальников.

Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Рабоче-Крестьянскому Правительству.

Я всегда готов по приказу Рабоче-Крестьянского Правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся.

Мы приняли советскую, сталинскую присягу. А после наш замполит Елезаров (в 2012-м зам по воспитательной работе, но нет такой должности в РККФ) жаловался мне, что ему пришлось отвечать на вопросы личного состава, помнящего присягу РФ – а когда и зачем из текста исчезло «быть честным, храбрым, дисциплинированным», «хранить тайну», «изучать военное дело и беречь имущество», «защищать Родину, не щадя жизни» и «если я нарушу» – зато вместо всего этого появилось про Конституцию и конституционный строй[32].

И я принял присягу, и перед Сталиным, и перед самим собой – чтобы в этом времени в 2012 году был жив СССР и не было никакой перестройки.

Тогда же в нашей команде появились «академики» – тогда еще не академики, будущие создатели советской атомной промышленности и атомного флота: Александров, Доллежаль, Перегудов, Базилевский и, конечно же, Курчатов. Группа, изучавшая нас, включала гораздо больше людей – но подлинной информацией владели лишь эти пятеро. Изучали серьезно – Сирый говорит, что еще неделя, и он бы доверил Курчатову вахту по первому дивизиону БЧ-5, конечно, под присмотром. С борта выгребли почти все документы, книги, ноутбуки. У нас появилось место у стенки Севмаша, залегендированное под бригаду строящихся кораблей и приспособленное, насколько это было возможно в этом времени, для стоянки атомарины. Мы отдыхали почти месяц, а затем…

В этой реальности принесенная нами информация позволила осуществить освобождение Заполярья не в октябре сорок четвертого, а ровно на два года раньше. Потому что главной коммуникацией у немцев было море, сухопутные дороги от Петсамо на юг Норвегии отсутствовали как класс, а в Финляндию шла плохая грунтовка (немцы умудрились соорудить еще и канатную дорогу, но все равно этот путь не мог равняться с морем, не покрывая и малой доли потребностей немецкого фронта). Морем же в Германию вывозился стратегический груз, никелевая руда. И в наших силах было сделать гораздо больше, чем Северному флоту. Вернее, Северный флот при нашей поддержке получал совершенно иные возможности.

Третий поход – десять дней в середине октября. Истребление немецкого конвоя, мы записали на счет лишь три транспорта из шести, еще один тральщик и подлодку U-703, прочее же, включая лодки U-403 и U-435, сработали эсминцы, по нашей наводке. Зато мы дважды еще ударили «гранитами» по аэродромам, Лаксэльв, и снова Хебуктен, в первом из них, как удалось узнать, погиб весь летный состав, собравшийся в казарме на какое-то торжество. Четвертый поход – короткий, от Полярного до Петсамо, и назад. Три транспорта с никелевой рудой были взорваны прямо в порту нашими боевыми пловцами из двадцать первого века, ну а мы на отходе потопили торпедами два сторожевика, бросившиеся нас ловить (и еще шесть на счету дивизиона эсминцев, нас прикрывавшего). Итого тридцать девять единиц на нашем счету.

Пятый поход, на Седьмое ноября. Наши штурмовали Петсамо, немцам срочно надо было подбросить подкрепления. Из Германии шел большой конвой, прикрываемый эскадрой – тяжелый крейсер «Принц Эйген», легкий крейсер «Нюрнберг», четыре больших эсминца-«нарвика», почти два десятка сторожевиков. И против этой силы были наши шесть эсминцев и пять подлодок (первый, котельниковский дивизион), а еще мы в довесок. На этот раз мы начинали, а после лишь дирижировали оркестром, координируя атаки на ослабленную немецкую флотилию: «Эйген», «Нюрнберг», эсминцы Z-31, Z-32, Z-37, были потоплены нами, как и транспорт «Саксония» с солдатами на борту – и то, что осталось, уже не могло нам противостоять, с учетом радара и акустики следующего века, дающего целеуказания своим и ставящего помехи чужим. Шесть наших побед – и последний раз, когда мы применяли «граниты», дальше мы воевали исключительно как торпедная лодка. На счету Северного флота эсминец Z-25, две подлодки, все транспорта, кроме «Саксонии» и еще двух спустивших флаги, и десяток мелочи – спастись удалось лишь нескольким сторожевикам. И наши взяли Киркенес.

Два месяца мы стояли на Севмаше, прошли докование. И встретили Новый, 1943, год. Наши прорвали блокаду Ленинграда, причем не просто пробили коридор у берега Ладоги, а отбросили немцев аж до Витебской железки, нанесли тяжелое поражение группе армий «Север». Но еще большая катастрофа ждала гитлеровцев под Сталинградом – предки сумели здесь осуществить план «Большой Сатурн», не только окружение Паулюса, но еще и удар на Ростов и гибель в котле всего южного крыла немецкого фронта. Здесь не было нашего отступления от Харькова в марте, эпопеи «Малой земли» и Курской дуги – немецкие дивизии, в нашей истории сыгравшие там главные роли, в этой реальности погибли в донских и кубанских степях, или были разбиты, вводимые в бой по частям в надежде заткнуть прорыв. А мы проходили техобслуживание и принимали новые торпеды. Наш «родной» боезапас был истрачен еще во втором походе, кроме нескольких единиц, переданных предкам для изучения. Но даже торпеды 53-38У этих времен, в сочетании с нашей БИУС и локатором, оказались весьма эффективны (третий поход, атака конвоя), а затем местные товарищи сумели нас удивить, дав нам совершенно новое оружие. Торпеды с акустической пассивной головкой, или с наведением на кильватерный след (в принципе, идея не слишком сложная, надо было лишь додуматься), и наконец, с двухплоскостным управлением по проводам – пусть пока лишь опытные партии, малой серией, почти штучная сборка – но работает! А что стоят в разы дороже простой торпеды – так немцам каждое потопленное корыто обойдется еще в большую цену.

Мы испытали эти торпеды в шестом, январском походе. Нам сообщили, что на перехват конвоя PQ-20 (в этой реальности не было приостановки северных конвоев почти на год после «восемнадцатого», и они продолжали носить то же обозначение, Пе-Ку) собирается выйти фашистская эскадра во главе с линкором «Шарнгорст», а кроме того, немцы развернули в море больше десятка подлодок. И здесь не было «новогоднего» боя, потому что оба его «героя» – и «Лютцов» и «Хиппер» – уже были потоплены нами. Вместо него намечалось вот это, «Шарнхорст» с эсминцами. Что ж, любой подводник мечтает потопить вражеский линкор.

Может, немцы и хорошо все рассчитали. Но не учли нас, вломившихся в их план, как слон в посудную лавку. Погибли U-334, U-622, U-657, U-354, U-625 – и спасенных не было. А вот «Шарнгорст» ушел, удирал полным ходом, мы сумели достать лишь Z-38, концевой эсминец из его эскадры. После мы всплыли и подобрали десяток пленных (из трехсот тридцати человек экипажа), и тогда впервые услышали от немцев про Полярный Ужас, «входить в район моря, где есть лишь подозрение, что Он там, это громадный риск, а встретить Его – это верная смерть». Победы, записанные в тетради под номерами с 46 по 51. И еще две неофициальные – про «Си Лайон» уже сказал, а еще была английская же лодка «Трайдент», попавшая под наши торпеды в пятом походе (причем союзники влезли в наш район, без уведомления штаба СФ – тоже заинтересовались персонально нами?).

Седьмой поход – неделя в середине февраля, разгром немецкого конвоя у Нарвика. В этом сражении наш «Воронеж» играл роль, скорее, корабля управления, мы не заходили за линии немецких минных заграждений, где работали наши торпедные катера. Четыре транспорта и прочая мелочь – но мы записали на счет лишь лодку U-606 (запись в тетради под номером 52), и еще одна, U-629, была потоплена эсминцами по нашей наводке.

А вот дальше пошли сплошь неофициальные победы. Восьмой поход – конец февраля – март, в Атлантику, к Гибралтару. Наверху явно решили использовать нашу уникальную боевую единицу как «Летучего голландца» из романа Платова – для решения не столько военных, как политических проблем СССР. Я так и не узнал, что за груз был на испанском транспорте «Галисия», на который мы охотились, по прямому приказу из Москвы. Ну а что под наши торпеды попал еще и крейсер «Канариас» – так, господа франкисты, это вам плата за советский теплоход «Комсомол», потопленный этим же пиратом в тридцать восьмом, без войны, по пути не в республиканскую Испанию, а в бельгийский Гент (ошиблись, ну и мы сейчас тоже). Кстати, мне за перевыполнение плана не последовало ни репрессий, ни наград – только устное предупреждение, чтобы больше так не делал.

Итого записи в тетради под номерами 3 и 4 (неофициальные). Официально же обе цели потоплены неопознанной подлодкой, предположительно британской.

И наконец, девятый поход, снова Атлантика. Уран для «Манхеттена» доставляли из Бельгии, канадские рудники стали играть значительную роль гораздо позже. Первой нашей жертвой была U-181, чью роль и позывные в радиоэфире мы взяли себе. Мы подловили ее, под командой «бриллиантового» мега-аса кригсмарине Вольфганга Люта, в момент встречи с U-516, которую мы тоже потопили. А самого Люта выловили и после сдали в лапы кровавой гэбни, не знаю что с ним стало после. Зато у нас были полностью развязаны руки, ведь все, что отныне сделаем мы в отношении кораблей и судов пока еще союзного флота, будет на счету у «виртуальной» U-181, которая исправно выходила на связь с Берлином, докладывая о победах. Но именно поэтому мы не могли вписать обоих немцев в свой официальный счет – одна считается пропавшей без вести по неизвестной причине, вторая же, как сообщила мнимая U-181, «погибла от детонации собственных торпед».

Легкий крейсер ВМС США «Бирмингем». И транспорт «Чарльз Кэрролл» с грузом урановой руды. Сначала он был захвачен нашей командой спецназа из будущего, а затем содержимое его трюма было перегружено на наш пароход «Краснодон». Это была программа-максимум – минимальным результатом было бы простое потопление судна. Но в случае успеха советская атомная программа могла быть ускорена на два-три года. И есть шанс успеть раньше американцев, избежать их атомного шантажа СССР.

Экипаж «Кэрролла»? Простите, вы оказались не в том месте и не в то время. И вас убивали не мы, русские, а по легенде, испанские наемники Абвера, высадившиеся с борта немецкой подлодки – попробуйте доказать обратное! После перегрузки руды на «Краснодон» мы приняли десантников на борт и затопили американский пароход, послав радиосообщение: «SOS – атакован немецкой подводной лодкой», также радировав и от лица U-181 о победе правильным немецким шифром на установленной волне. Затем наше судно начало путь к советскому порту – ну а мы ходили внизу, готовые топить любого, кого сочтем опасным.

Итальянская подлодка «Архимед». Числится пропавшей без вести. Хотя ее командира и четверых офицеров мы взяли в плен.

Подлодка U-198. Тоже «пропала без вести». Поскольку нас в том районе быть никак не могло.

Линкор «Айова» (США). Впрочем, тут страну можно не указывать. Как и легкий авианосец «Белью Вуд», под тем же флагом. Вообще-то мы не имели намерения их топить – просто задержать, чтобы американская эскадра не заметила «Краснодон» и не имела желания остановить его для досмотра. Кто ж знал, что всего одна торпеда вызовет на авианосце такой пожар, что его не удастся взять под контроль? Ну, а «Айова» лишь получила по винтам самонаводящейся торпедой и вполне могла бы дохромать до базы – вот только после U-181, как положено, вышла на связь, сообщив об атаке, с указанием координат, курса и скорости цели. И немцы открыли успешный сезон охоты – ну а мы тут причем?

Легкий крейсер «Сервера» (Испания). Эсминец «Лепанто» под тем же флагом. Официально числятся как ошибочная атака итальянской лодки «Архимед», о чем также ушло радиосообщение в Рим на правильной волне, с шифром и позывными. Вот только испанцы отчего-то решили, что это снова англичане, что в сумме с результатом нашего прошлого похода, «испанским следом» в деле «Кэрролла» и желанием Гитлера захватить Гибралтар дало совершенно неожиданный и убойный результат – вступление в войну Испании на стороне рейха. Но это уже большая политика, в которую мы не лезем – и наверное, там были и другие факторы, о которых я не знаю?

Подводные лодки U-71, U-72, U-101. Не на нашем официальном счету, поскольку не могло быть в том месте и в то время ни одного боевого корабля советского флота, и оттого «пропали без вести, причина неизвестна». Хотя немецкие пленные говорили, что после сдачи «Шеера» и непонятной роли в этом их субмарин есть приказ Гитлера, что все моряки «без вести» по умолчанию считаются изменниками, с заключением семей в концлагерь. Что ж, фашисты проклятые, это ваши проблемы!

Итого целых тринадцать неофициальных побед, в дополнение к четырем до. «А вас там нэ было, товарищ Лазарэв, вы поняли мэня?»

Десятый поход, начало сентября. Когда в море были замечены немецкие лодки совершенно нового проекта, оказавшиеся аналогом «тип XXI» нашей реальности, здесь появившиеся на год раньше. Еще недоведенные, «сырые», кто-то из них успел погибнуть на Балтике в процессе испытаний – но даже в таком виде они заметно превосходили «семерки» и «девятки». И мы снова вышли на охоту и одну утопили – U-1504, другая же от нас ушла, потому что из Нарвика появились эсминцы и нам пришлось вместо поиска подводного противника вступить в сражение с немецкой эскадрой, итог – потоплены Z-16, Z-20, Z-33, а вот лодка успела залечь на дне и мы ее так и не нашли. Записи в тетради с 53 по 56. Наград не получил, впрочем и порицаний тоже, ну и ладно.

Одиннадцатый поход. Конец сентября – начало ноября. Атлантика и Нарвик. Снова политические игры, в результате кроме «законных» U-78, U-80, U-91, U-675 у нас на неофициальном счету британская лодка «Таку» – числится потопленной нашим судном ловушкой (а нечего, джентльмены, советские транспорты топить, маскируясь под немцев). Юмор же в том, что англичане уверены, что наш пароход сопровождала подлодка Свободной Германии, прикинувшись американцем – и потопила британца, притворявшегося немцем. Записи в тетради с 57 по 60 и номер 18 в «неофициальном» разделе.

Двенадцатый поход, декабрь. Норвежское море, встреча и проводы дорогих гостей. В этой истории нет Тегерана-43 (поскольку там рядом в Ираке немцы, а в Индии японцы), есть Ленинград-43, встреча трех вождей. И целый флот к нам в гости – ну а мы обеспечивали, устроив очередное истребление немецкого подплава. Сильно фюрер им хвоста накрутил, что полезли толпой в наши воды, не страшась Полярного Ужаса – ну, пришлось проучить: U-96, U-226, U-229, U-230, U-231 и жемчужиной коллекции – U-1507, еще одна «двадцать первая». Все официальные, записаны под номерами с 61 по 66.

А фронт двигался на запад. В этой версии истории, как я уже сказал, не было Курской дуги, потому что немцы потеряли в суперкотле не только Паулюса с двумя армиями, а две группы армий! И наши в темпе вышли на Днепр еще зимой, затем там фронт стабилизировался до июня – и если в нашей родной реальности форсирование Днепра развернулось после Курска и выхода на берег с боями, то здесь наш исходный рубеж уже был по левому берегу. А главное, из-за того, что в зимнюю переломную кампанию у нас потери были меньше, у немцев больше, то и накопление опыта, боевая учеба у наших шли быстрее, а у немцев наоборот!

И чтобы компенсировать потери, немцы не придумали ничего лучше, чем попытаться взять нас числом. Еврорейх – объединение под Гитлером всей Европы: Франция, Голландия, Бельгия, Норвегия, Польша – мобилизует войска на Восточный фронт. Количество впечатляло – но качеством вся эта европская шваль была много ниже ветеранов вермахта, погибших в южном котле, заменить потерянные дивизии Гитлеру было нечем. В итоге, на 1 января 1944 года вся советская земля освобождена от оккупантов. И здесь, на севере, наши не только Печенга (Петсамо), но и Киркенес, и Варде, и даже Нарвик – все северное побережье Норвегии, до Тронхейма и Буде. А в наши порты идут союзные конвои, без помех.

Новый 1944 год мы встречали в море, провожая союзников. Так я и не узнал, были ли Черчилль и Рузвельт на борту англо-американской эскадры, или летели самолетом, а флот – чтобы нам пыль в глаза пустить? Довели пока еще союзников до острова Медвежий, границы британской зоны ответственности, и вернулись в Полярный шестого января.

Думали, отдохнем наконец. А тут такое творится! Погрузка войскового конвоя производится в предельно сжатые строки, чтобы затруднить противнику своевременные контрмеры, даже если хорошо сработает его разведка. На транспорта принимают войска, причем не только морскую пехоту и стрелковый полк, но и тылы, батареи береговой обороны, батальон аэродромного обслуживания и огромное количество запасов, как на полгода автономных действий, и что вовсе непонятно – какие-то гражданские, ну и те, кто надо – погранцы и НКВД. Конечный пункт пока не объявлен, что дает простор для слухов. Одни говорят, Тронхейм. Так ведь вроде еще не взяли его – ну вот-вот, чтобы времени не терять. Другие же про Новую Землю или острова Франца-Иосифа – что там собираются секретную военно-морскую базу строить.

Когда же я в штабе узнал истинную цель, то сначала не поверил. Какой немецкий десант на Шпицберген, фюрер, что, умом тронулся совсем? Высадиться там положим, нетрудно, например, чтобы базы субмарин и патрульной авиации основать – а после снабжать как? Там же ничего кроме угля нет, все придется с материка везти – солярку, торпеды, провизию. И это при том, что от Арктического флота рейха рожки да ножки остались – обеспечить эту коммуникацию немцы ну никак бы не сумели!

– Михаил Петрович, так прямо написано в приказе из Главного Штаба, из Москвы. Наша разведка получила информацию, и мы вынуждены превентивно занять Шпицберген, чтобы устранить угрозу союзным конвоям, – сказал Зозуля, будущий главком флота, а пока лишь заместитель начальника штаба СФ. – Так и будет заявлено их представителям, когда корабли уже выйдут в море. Тем более что фактически и Норвегия, и англо-американцы отказались от своего суверенитета над Шпицбергеном, после мартовского набега «Шарнгорста» эвакуировав оттуда свою администрацию, войска и большую часть населения.

Судя по тому, что мы из Нарвика, Киркенеса и Варде, очень похоже, уходить не собираемся, то не удивлюсь, если сейчас замполиты проводят накачку экипажей и десанта: «Вернем СССР Грумант – исконно русскую землю!» Тем более что международный статус Шпицбергена определен неясно. О древней истории молчу – хотя доказано, что русские поморы ходили на землю Грумант за морским зверем еще в те времена, когда викинги про эти острова и не слышали. Достоверное нанесение этой земли на европейскую карту – это конец шестнадцатого века (экспедиция Баренца, того самого, в честь которого море). После чего культурно развитые голландцы и датчане за какие-то полвека перебили вокруг всех китов и моржей (куда тут каким-то поморам, не знавшим капитализма – вот как надо от природы брать!), и до начала двадцатого века этот архипелаг был интересен всем державам не больше, чем Антарктида. Затем тут нашли уголь – и уже в 1920 году (без России) острова закрепила за собой Норвегия (государство, само насчитывающее тогда аж пятнадцать лет отроду). Правда, СССР в 1935-м тоже присоединился после к этому соглашению, что позволило нам иметь на Шпицбергене в концессии шахты и рабочие поселки. Вот только та Норвегия не была членом Еврорейха – а раз так, то хрен вам, бывшие викинги, а не «рыбные войны» конца века, когда ваша береговая охрана хватала наших рыбаков, а вы сами ловили где вам заблагорассудится. А уж в самом начале творили у нас полный беспредел!

Сотни норвежских промысловых судов вторглись во внутренние воды РСФСР – от Мурманска до Архангельска – и начали беспрецедентный, хищнический бой тюленей. Были истреблены десятки тысяч этих животных. Уничтожались даже беременные самки и только что родившиеся детёныши. Нашего Северного флота тогда еще не существовало, да и пограничных катеров в те годы в этом районе не было – ещё шла Гражданская война, а ноту протеста РСФСР Норвегия просто «не заметила» – ведь мы для них были недочеловеками! Как же, они потомки викингов, ихний Рюрик у нас якобы царствовал! Мрази и бандиты они, а не избранная раса! Ворье! Кое-что тогда мы, конечно же, попытались сделать – весной 1921 года в РСФСР было издано распоряжение о конфискации судов-нарушителей, их снастей и улова и об уголовном преследовании лиц-нарушителей. И когда, с началом промыслового сезона, в Белое море вновь вторглась армада норвежских промысловых судов, катера погранохраны задержали несколько браконьерских шхун. В ответ МИД Норвегии направил хамскую ноту с требованием вообще ликвидировать понятие «советские территориальные воды» для северных широт, сместить госграницы России к кромке побережья в Баренцевом и Белом морях и объявить всё Белое море и районы за полуостровом Канин Нос «открытым морем».

В 1922 году произошло очередное массовое вторжение норвежских браконьеров. В этот раз советские пограничники задержали уже несколько десятков зверобойных шхун. Норвежцев это взбесило – какие-то недочеловеки славяне им перечат! И в 1923 году норвежскую промысловую флотилию сопровождал норвежский броненосец береговой обороны, вооруженный орудиями калибра 210 и 150 миллиметров, который открыл артиллерийский огонь по нашим пограничным катерам, пытавшимся помешать истреблению тюленей. Противопоставить норвежцам мы тогда ничего не могли – пограничные катера имели по одной 37– или 47-миллиметровой пушке и по паре пулеметов. Браконьерская акция 1923 года оказалась наиболее варварской. Эти сволочи тогда погуляли от всей души и оторвались по полной! Норвежцами было забито свыше 900 тысяч голов тюленей, что подорвало их естественное воспроизводство, и беломорский тюлень стал исчезать. На ноту протеста нашего правительства, в которой было отмечено, что вход военного судна в территориальные воды без объявления войны является беспрецедентным случаем, норвежский МИД, эти белокурые скоты, нахально ответил, что Норвегия «вела и будет вести лов там, где ей нужно»[33].

Капитан второго ранга Елезаров тоже проводит политбеседу. Говорит, что поголовье беломорского тюленя после той бойни не восстановилось и в конце двадцатого века, и ущерб рыбным запасам также был огромный. А норвежские пираты тогда, в начале двадцатых, обнаглели настолько, что не только били тюленей, но и высаживались на берег, убивали и грабили население в русских деревнях – на карту гляньте, где Белое море, а где Норвегия! И продолжалось такое до тех пор, пока не был построен Беломорканал, на севере у нас появился флот – после чего норвежских браконьеров из наших вод как ветром сдуло.

Наверное, и на Северном флоте сейчас в сорок четвертом много таких, кто потомков викингов на нашей земле видел своими глазами или наслышан от родителей – недавно совсем это было, двадцать лет едва прошло. И приказ товарища Сталина с радостью исполним – выходит, что наш Вождь ничего не забыл, и черта с два норвежцы острова после войны назад получат! Ну а как в Москве обоснуют, то дело дипломатов!

Устали мы, конечно. В нашем времени атомарины с такой нагрузкой никогда не эксплуатировались. Хорошо, корабль только из капитального ремонта был, а люди? По уму и правилам, после большого похода экипажу нужен отдых, вот только нет у нас сменщиков, второго состава, а война идет. И другой такой боевой единицы у ВМФ СССР в этом времени нет. В нашей истории немецкие подлодки проникали в Карское море еще осенью сорок четвертого! Здесь же они, в значительной степени благодаря нам, «Полярному Ужасу», не отваживаются появляться даже в северной части Норвежского моря. А теперь, выходит, те, кто на флоте после служить будет, скажут нам спасибо – если в этой реальности наш Северный флот базироваться будет не к востоку, а к западу от Полярного. Станут Мурманск и Полярный тыловыми базами, как на Балтике Ленинград и Кронштадт, а впереди как Прибалтика и Калининград будут Киркенес, Варде, Вадсо и Нарвик. Вообще-то климат там приятнее и мягче, жить и служить легче. И не будет баз «вероятного противника» у нас под боком – откуда выходят их лодки и катера и взлетают самолеты нам наперехват.

Норвежцы, конечно, заявят протест – их король, в отличие от французов или датчан, в сороковом честно сбежал в Англию и осуществляет оттуда свой суверенитет. И британский боров его поддержит и на визг изойдет – слышали мы это уже: «Россия в исторических границах» – то есть времен Куликовской битвы, если дать им волю. Так что пусть визжат – стерпим. Поскольку хорошими для Запада мы станем, лишь если самоубьемся – и надо быть Меченым или Борькой-козлом, чтобы этого не понимать.

Головко поднял флаг на «Диксоне», он же бывший «Шеер». Вышел наконец из ремонта, как еще прошлой весной в набеге на Нарвик немецкую авиаторпеду словил. Разговоры ходят, что там в экипаже до сих пор на нескольких старшинских должностях немцы еще из прежней команды, принявшие присягу «Свободной Германии», уж больно техника сложная и капризная, и нестандартная для нашего флота. Так что очень может быть, что после Победы трофей вернут флоту ГДР. А может, все-таки оставят здесь на севере, все ж самая крупная боевая единица, линкор, хотя и «карманный», по артиллерии сильнее любого тяжелого крейсера. Еще в охранении шесть эсминцев из десяти имеющихся на СФ, и с десяток мобилизованных тральщиков и сторожевиков, бывших рыбаков. И мы в глубине ходим – главной противолодочной силой.

Охраняем конвой вторжения – простите, силы освобождения и защиты Шпицбергена от немецко-фашистской агрессии! – имея категорический приказ топить любую чужую подлодку, пытающуюся сблизиться, не дожидаясь никаких дополнительных указаний. Нам сообщили информацию по флоту Свободной Норвегии – корабли британские, действуют из британских баз, оперативно подчинены Роял Нэви, но под норвежскими флагами и экипажи из норвежцев, тех, кто успел сбежать в Англию вместе со своим королем. Список почти совпадает с тем, что было в нашей истории – на сегодняшний день в строю шесть эсминцев, в том числе два новых, английской постройки, и четыре американских прошлой войны (из числа той полусотни, за которую Британия в сороковом отдала все свои базы в западном полушарии, так «волки Деница» в Атлантике достали), теперь залежалый товар можно и союзнику переуступить. Еще с десяток фрегатов и корветов ПЛО, полдюжины тральщиков, четыре десятка разных катеров. Но главное отличие – старый крейсер «Даная», у норвежцев переименованный в «Один» (не числительное, а самый главный скандинавский бог). Или боров собирается своих мосек на нас науськать, а сам в стороне? Ну раз так, то и нам стесняться нечего – разбирайтесь после, чья «неопознанная» подлодка вас потопила!

– Михаил Петрович! – Тон, каким товарищ комиссар госбезопасности произнес это, напомнил мне «Семен Семеныч!» из незабвенного фильма. – Мы ваши военные таланты ценим, но политические вопросы уж позвольте тем, кому надо, решать. Известно ли вам, что король Норвегии Хокон еще в октябре, как мы Нарвик взяли, направил СССР ноту, где требовал ни больше ни меньше – немедленно передать ему всю власть на освобожденной от немцев территории его королевства? Причем с чисто формальной стороны он прав – поскольку юридически остается законным норвежским правителем, в отличие от немецкой марионетки Квислинга, который, по международному праву, никто и звать никак, – так что строго по закону мы даже требовать ответа с норвежского государства за участие в Еврорейхе права не имеем. Так ответили ему, что пока идет война, ваше величество, Советская армия будет находиться там, где того требует военная необходимость, и никак иначе – конечно, если у вас есть какие-то вооруженные силы, то присоединяйтесь, выделим вам участок фронта. Но ведь нет таковых – экипажи кораблей еще кое-как укомплектовали, а ни одной сухопутной дивизии свободонорвежцы не имеют. Тем дело и кончилось – ну а что после войны будет, товарищ Сталин решит. Ну а сейчас, очень я надеюсь, мы мирно войдем – хотя и наше ведомство, и штаб флота обязаны план иметь на самый худший вариант.

Что было на Шпицбергене в эту войну – вспоминаю, что нашлось на компе у Сан Саныча, нашего любителя военной истории. Очень кратко: там были и три наши шахты, при одноименных поселках Грумант, Баренцбург, Пирамида, и добыча угля там велась до августа сорок первого, когда все люди, почти две тысячи нашего персонала, включая консульство, были эвакуированы в Архангельск. В это же время англичане вывезли и жителей норвежских поселков. И лишь тогда на островах появились немцы, построили метеостанцию, аэродром, пункт дозаправки и снабжения подлодок. Однако уже в мае сорок второго в Баренцбурге высадились «английские» норвежцы с двух кораблей и сумели уничтожить малочисленных немцев. С тех пор, несмотря на немецкие бомбежки, обстрелы и даже фашистский десант (в нашей истории в сентябре сорок третьего сюда подходили линкоры «Тирпиц» и «Шарнгорст» в сопровождении эсминцев, расстреливали поселки, высаживали на берег солдат), контроль за архипелагом прочно оставался в руках норвежцев.

Что мы имеем сейчас? У нас после того набега «Тирпица» (где он первый и единственный раз за всю войну стрелял главным калибром) англичане вывезли большую часть уцелевших из гарнизона, оставив шесть десятков человек. Здесь же, после мартовского выхода «Шарнгорста», когда он также по пути обстрелял Шпицберген, англичане тоже сочли бессмысленным и опасным держать там сколько-нибудь значительный гарнизон. Да и не до того было Британской империи в это тяжелое для нее лето, ну а уголь в Англию ввозить – это полный сюр, так что нам известно лишь о норвежских постах в Баренцбурге (главная база) и еще трех местах, общей численностью не больше полусотни людей. Есть однако военный комендант, и одна батарея, три 100-миллиметровых орудия. Шахты законсервированы, на текущие нужды идет уголь из уже добытых запасов (много ли паре взводов нужно?). Однако ведь наших концессий на Шпицбергене никто не отменял? Ну вот, СССР и возвращается, вступить во владение своим имуществом. А что будет нас там несколько тысяч, военных и гражданских, против ваших пятидесяти – так это ваши проблемы. Встать мы там намерены твердо – и полноценную военно-морскую базу развернем, и аэродром, и береговые батареи, и шахты заработают, выдавая уголек, в Мурманск его отсюда везти ближе и дешевле, чем из Воркуты – оживут поселки, как до войны. Ну, а после Победы «будем посмотреть»: если мы из Нарвика не уйдем, то с исконно русской земли Грумант – с какой стати?

Идет по морю конвой, а в глубине скользит стопятидесятиметровая сигара атомарины. Нас не видно и не слышно, но мы здесь. А немец, которого услышим мы – не увидит и не услышит уже больше ничего. Почти сорок одних лишь субмарин на нашем счету! А если вылезет кто-то жирный, линкор «Шарнхорст», например, для нас это не противник, а добыча. А то «Айову» нам не засчитали, «Тирпиц» тоже середина наполовину. Всегда мечтал линкор потопить!

Елезаров в кают-компании пошутил мрачно – мы сейчас как мировой коммунизм, в смысле, ничто и никто не помешает его победе, кроме нас самих. Люди мало того что устали – а когда до них действительно всерьез дойдет, что нет пути назад, нет той страны, откуда они пришли, в СССР образца сороковых все иное, включая бытовые мелочи? Когда мы только сюда попали, это воспринималось как-то отвлеченно, а после все на внутренней мобилизации было, как в боевой службе там, в двадцать первом веке – или на борту, или в базе, или на заводе. Но нельзя так без конца – если мышцу расслабить нельзя, судороги случаются, а психика может пойти вразнос, случаи известны – то ли люк кому-то захочется открыть на стометровой глубине, то ли просто на своем боевом посту ошибется и не тот выключатель повернет. Скорее бы Победа, ну чтоб Еврорейху быстрее сдохнуть! Тогда нашим основным делом будет, на Севмаше служить образцом для конструкторов советского атомного подводного флота, отдохнем наконец! Хотя если у кого-то возникнет срыв, это будет проблема, ведь все мы, кто «из будущего», здесь носители тайны «ОГВ», Особой Государственной Важности – степень секретности введена специально под нас. И куда деть того, кто ей обладает?

Немцев по пути не встретили, союзников тоже, дошли без проблем. Пока наши высаживались, разгружались и, надо полагать, вступали в контакт с местными властями, мы ходили в заданном районе к югу. Судя по отсутствию тревожных сообщений, операция развивалась успешно. И ни одна сволочь не пыталась прорваться к месту, где выгружался конвой – ни немецкая, ни английская, ни норвежская! – нечем было нам увеличить свой боевой счет. А хотелось бы добрать трехзначную цифру на рубке до Победы! И чтобы разные мысли в голову больше не лезли.

Ну вот, дождались! Сначала доклад акустика, контакт, по сигнатуре опознан «Куйбышев», пеленг 20. Не только идет в нашу сторону, но и что-то передает по звукоподводной. Так, кодовый сигнал – для нас есть сообщение с берега: срочно всплыть для сеанса связи. Выходим на перископную, поднимаем антенну – ответ «Куйбышеву», что приняли, и «квитанцию» на берег: готовы, слушаем. Не проходит и пары минут, как из БЧ-4 докладывают: принят пакет. Расшифровываем. Началась работа!

К нам гости. Крейсер, четыре эсминца и транспорт с десантом. Место, курс и скорость по данным авиаразведки. Нам приказано не допустить, но работать в мягком варианте. То есть помешать продолжить путь. Если отвернут – не преследовать и не добивать, ну а если окажутся упрямыми, то сорри, джентльмены!

И вопрос политический – за кого играть будем? Нет у нас сейчас под рукой U-181, как тогда в Атлантике – ну если только после пробежаться и кого-нибудь поймать? Ладно, о том после будем думать! Сейчас же вместе с Сан Санычем (наш бессменный командир БЧ-1) колдуем над картой. Определяем район поиска – такую цель, как эскадра, с нашей акустикой не пропустим. И вперед!

Противника обнаружили легко. Сближаемся. К радости акустиков, типы незнакомые, пополняем нашу коллекцию сигнатур, «звуковых портретов». Старый крейсер «Даная» – это антиквариат уже, нам малоинтересен. И два эсминца из четырех компьютером опознаны – американские «четырехтрубники», аналог наших «новиков», попали в нашу базу данных еще в июле сорок второго, конвой в Атлантике. А еще два – это что-то новое! Ну, если это норвежцы, то значит «тип S», совсем новейшие, в строй вступали в сорок третьем. После у разведки уточним, они или нет.

Наверху полярная ночь и хорошая волна, но пока не шторм. Потому вполне можно с перископной глубины выставить антенну РЛС. Привязываем картину к планшету – засекаем дистанцию и скорость. Теперь, даже когда уйдем на глубину, компьютер по одной лишь акустике в пассивном режиме, дающей пеленг и скорость его изменения, может рисовать достаточно точную картину. Ордер стандартный – впереди два новых эсминца, идут строем фронта. За ними в полутора милях крейсер, ему в кильватер транспорт. И два старых эсминца по флангам, миля справа, миля слева. Курс 30, скорость 10 узлов.

Ждут атаки подлодок спереди и спереди-сбоку? Против лодок этой войны разумно, вот только мы куда быстрее и незаметнее. Выходим слева от их курса, к западу. Если они не повернут, то пройдут от нас всего в трех милях. Ну а если, по закону подлости, повернут, все равно это уже ничего не изменит. Лодки этой войны, с подводной скоростью четыре узла (или десять, но всего на один час) не успевали бы уже занять новую позицию. «Двадцать первая» с ее шестнадцатью, может, и успела бы, но тоже вопрос, чтобы заряда аккумуляторов и на последующее уклонение с отходом хватило. Ну а нам о том и думать не надо – на глубине и тридцать узлов дадим, на любое время, а вот эсминцы против волны и этого не вытянут.

Ныряем на глубину сто. Вот фланговый эсминец прошел мимо нас и продолжает удаляться, до него дистанция по планшету одиннадцать кабельтовых, до транспорта двадцать два. У Бурого все данные для стрельбы готовы, на полный залп, четыре торпеды – две с акустикой на винты, две на кильватер, у одной пары программа установлена на задержку включения СН, к безопасному удалению от лодки добавить еще десять кабельтовых, чтобы эсминец игнорировали. Скорость шесть узлов, нас пока не обнаружили, пошел обратный отсчет! Залп!

И сразу вниз на сто пятьдесят, маневр уклонения. Эсминец, кажется, что-то услышал, но мы были от него неудачно, за кормой, свои же винты в этом секторе все заглушают. Впрочем, для тех, кто на транспорте, уже без разницы! Можно было и одной торпедой стрелять, как тогда по «Айове»… но нет, как доморощенное СН будет работать на волне – это все же вопрос: анализируя статистику Бурова по несработавшим торпедам, пришли к выводу, что волнение вносит значительные помехи, оттого я и решил подстраховаться – да, если все попадут, то транспорт утюгом на дно, а на нем десант. Что ж делать, лайми, послал вас боров нам на расправу – как часто случается, за гнусь политиков солдату отвечать, у вас свой долг, у меня свой.

Первой, как и следовало ожидать, дошла торпеда по эсминцу. И шум его винтов прекратился! Утонул или лишь поврежден, неясно, вообще-то для старого корабля прошлой войны и одного попадания может хватить – а вторая торпеда куда делась? Затем был слышен еще взрыв, совпавший по пеленгу с транспортом, и его винты тоже замолкли. А мы успешно отходили двенадцатиузловым ходом сначала на запад, затем на север, описывая вокруг англичан (или норвежцев?) дугу. И слышали, как уцелевшие эсминцы бомбят море, далеко-далеко от нас.

После мы еще ждали, между болтавшимся на волнах противником и островами Шпицберген. Всплыли на перископную, выставили антенну и наблюдали за британцами, суетящимися в десяти милях. Две большие отметки и три поменьше – а эсминец-то утонул! Зато транспорт еще держится, ну и ладно, если там десантный полк на борту (меньшее число выделить на весь архипелаг будет несолидно), то жертв было бы побольше, чем на «Титанике». Так что не будем грех на душу брать, все равно эту победу нам официально не засчитают. «Вас там нэ было, товарищ Лазарэв, вы поняли мэня?»

Конечно, если англо-норвежцы, или кто там еще, не попрутся дальше на север. Тогда придется устраивать вам геноцид – возможен даже вариант сначала бить эсминцы. Вполне можно нам сделать все три, работать так же: удар-отход. Ну а после по беззащитным крупным мишеням, как на полигоне. А то Сирый уверяет, что от близких разрывов глубинных бомб резко возрастает вероятность, что возникнет трещина где-нибудь во втором контуре, нам только подвига К-19 не хватало! Значит, подставляться под удар нельзя даже теоретически – чтобы у тех не было ни единого шанса.

Нет, уходят. Судя по локатору, легли на курс зюйд. И транспорт на буксире у одного из эсминцев. Ну и ладно, пусть идут! Однако нам надо о легенде позаботиться – чтобы был подходящий немецкий утопленник. Радио в штаб – доклад о происшедшем и «прошу разрешения провести противолодочный поиск».

Издеваются, что ли? Разрешают, но не ниже широты Нарвика! В этих водах немецкие лодки встретить вероятность близка к нулю – мы сами же их всех распугали, даже когда Нарвик был фрицевский! А теперь фронт, как я уже сказал, у Тронхейма, а 11-я флотилия еще дальше к югу, в Бергене, и с чего это они так далеко на север полезут? Но штабу виднее – вероятно, считают, что лучше нас иметь под рукой, мало ли кто еще припрется, ну а «неустановленная» немецкая лодка вполне могла быть!

Мы шли на глубине сто метров шестнадцатиузловым ходом, прослушивая море на десятки миль вокруг, сами невидимые и неслышимые. Полярный Ужас, или проснувшийся Змей Ермунгард – ну, это ваши проблемы, фрицы, кем нас считать! Мне же больше нравился образ космического корабля из далекого будущего – впрочем, если здесь будут снимать фильм по «Туманность Андромеды», то вполне могут изобразить рубку звездолета «Тантра» как наш ЦП, антураж очень похожий. И точно так же полагаться можем лишь на себя – перечитывая тетрадь, посмотрел на даты наших походов, сколько мы в море, сколько у стенки, так волосы дыбом встают – даже лодки этого времени, при том что война идет, и то гоняли меньше. Не дай бог, железо не выдержит, и кирдык, могил наших никто не найдет, глубина под килем почти километр. Сирый издергался весь, свою БЧ-5 гоняет в хвост и в гриву – когда он спит и отдыхает, вообще понять нельзя! Один бог знает, сколько Сереге стоит его непременный доклад мне: «Матчасть в порядке, замечаний нет». Как вернусь, обязательно наверх выйду, чтобы нашего меха наградами и чином не обошли! А неприятные мысли в голову лезут, сколько еще наш «Воронеж» здесь в строю останется, и чтобы число погружений равнялось числу всплытий? Так и хочется потопить кого-то – куда же все немцы из моря подевались? «Волки Деница», ну где же вы, мы из вас овечек делать будем – сезон охоты начался!

Наш курс зюйд-зюйд-вест, так что очень скоро догнали все ту же эскадру, едва ползущую с калекой на буксире. И мирно прошли в нескольких милях к западу. Затем Петрович предположил, что битые британцы вполне могут стать для нас живцом, на который клюнут немцы, как было в Атлантике, еще летом сорок второго (U-436, запись в нашей тетради под номером два). Вот только топить немцев на виду у англичан выйдет перебор! Значит, придется оставить эту честь британцам, ну а если они не справятся, после уже мы не упустим – и желательно будет кого-то с утопленника подобрать, чтобы узнать номер лодки, или достаточно радиопередачу с нее перехватить.

А можно события и ускорить. Еще с прошлого лета немцы разрешили своим подводникам в исключительных случаях, когда нет времени на шифрование, вести передачу открытым текстом. Причем под таковым случаем прежде всего имелась в виду встреча с Полярным Ужасом, то есть с нами – чтобы жертвы успели сбросить хоть какую-то информацию об обстоятельствах и месте потопления. Но было отмечено, что иногда, хотя и редко, фрицы сообщали так о «жирной» дичи. И образцы таких радиограмм у нас были!

Отдалившись от союзников миль на двадцать (наша акустика отлично их слышит), выходим в эфир на немецкой волне: «Обнаружен конвой, один поврежденный транспорт, легкий крейсер, три эсминца, координаты, курс, скорость», – и та часть радиограммы, где должны быть наши позывные, смазанно. В принципе, за легенду сойдет – а докажите обратное? Не станут же немцы британцам сейчас роспись всех своих лодок предъявлять – кто, где и когда был, кого атаковал?

Ждать пришлось почти сутки. Затем добыча появилась. Доклад акустика: пеленг 190, цель опознана по сигнатуре, немецкая подводная лодка «тип семь». Все было настолько стандартным, что я расслабился. Будет сейчас, как десятки раз до этого – выходим на перехват, в точку залпа, на дистанцию, торпеды готовы, последний «пинг» локатором в активной, уточнить данные для стрельбы! Если будет замечено большое расхождение с расчетными, уже введенными в программаторы торпед, придется залп отменять и готовить атаку по-новой – но такое случается очень редко, все же наши компьютеры, не «Буси», БИУС торпедной стрельбы образца 1943 года. А если все выставлено правильно, то уже ничто фашиста не спасет, не вырваться ему из прицела! Так и было, два попадания – два отчетливых взрыва, цель тонет, звук разрушения корпуса на глубине. Можно писать в тетради победу, номер лодки после у разведки узнаем, из немецких радиоперехватов.

И тут акустик докладывает: взрывы торпед позади нас, где остался конвой. Пока мы с этим фрицем возились, другой подобрался к англичанам? Кириллов, бессменное «око государево», к нам приставленное, головой качает – а если бы это наш конвой был? Сделает же кто-то оргвыводы на берегу! Особенно если еще и этого немца упустим – ну, он нам ответит сейчас за все!

Пятнадцать миль назад пролетаем за тридцать шесть минут. Сбавляем скорость, слушаем. Эсминцы ходят кругами, работают локаторами, иногда бросают бомбы – но мы слишком далеко и глубоко. Где же фриц, мы, с нашей аппаратурой, да еще на глубине, должны слышать его намного лучше, чем ГАС с эсминцев этих времен? Но все чисто. Может, уже потопили его, раньше чем мы успели, а звук разрушения корпуса слышен не был? Тогда сейчас кого ищут? Ждем на безопасном удалении, нам спешить некуда.

Наконец британцы отходят на юго-запад. Крейсер и три эсминца, а транспорта нет, утоп все же «титаник» – так немцы во всем виноваты! И никому не расскажут, как на самом деле было, нам свидетели не нужны. Если против нас не атомарина, что невероятно, то фриц должен быть где-то здесь! Уж дизель на поверхности, уходящий полным, мы бы услышали, да и у британцев наверняка радары есть, засекли бы. Значит, он затаился под водой и сейчас будет отходить. На дно ему не лечь, глубина тут километровая.

Ждем. Перемещаемся малошумным двенадцатиузловым на глубине сто. ГАС в активном не включаем – его сигнал будет замечен и запеленгован на дистанции в разы большей, чем мы сами что-то обнаружим. Положим, немец по нам стрелять не будет, нечем – но зачем добычу пугать? Уточнить коротким узконаправленным импульсом дальность по пеленгу до уже обнаруженной цели – это совсем другое дело. Но не слышим ничего – неужели против опять «двадцать первая» играет? А если это за нами охота – «семерку» живцом выставили, а сами нас караулят? Если фрицы все же сделали противолодочные торпеды, двухплоскостной «Цаункениг»? Ставлю задачу Бурову (наш торпедист, командир БЧ-3) – ну вот, теперь у нас в одном из аппаратов имитатор, и готовы к отстрелу маскирующие газовые патроны. И опять же, не могло быть у немцев опыта, наработанных тактических приемов подводной дуэли – а у нас они есть. Только не расслабляться – а то и подставиться можно, по дури!

Один раз показалось, что-то услышали. Бросок в том направлении, снова сбросили ход, слушаем. Нет, ничего. После еще прочесывали квадрат за квадратом, случайным образом меняя курс. Наконец поймали контакт.

– Пеленг 210. Дизельная лодка, на поверхности. «Семерка».

Прикидываю примерную дальность – теоретически за все это время немец вполне мог тихо, не дыша, отползти как раз настолько, и теперь, решив, что он в безопасности, всплыть и удирать. Двигаемся туда, но осторожно, а вдруг это все же подстава, а охотник, «двадцать первая», ждет?

Нет, вряд ли. Мы определили курс и скорость цели. Пятнадцать узлов – чтобы скрытно сопровождать, двигаясь рядом, даже у «двадцать первой» заряда хватит лишь на час. А выводить нас на позицию охотника – это как надо подгадать, или ходить кругами, а он прямо прет. Странно лишь, что в направлении восток, а не юго-восток – может, это все же не тот немец? Так куда же тот делся?

Буров, сам из Красноярска родом, историю рассказывал, что случилась в тех краях, то ли в конце девяностых, то ли в начале двухтысячных. Медведь человека задрал, охотников не нашлось, поручили ментам разобраться. Срок прошел, начальство их спрашивает – где результат? Получает ответ: уже шестого медведя завалили, но тот или нет, разобраться не можем, продолжаем работу. Если же вы насчет шкур, то список очередности прокурор сам утвердил, так что вопросы к нему – но не беспокойтесь, тащ генерал, вас тоже не забудем. Так и мы – утопим пока этого, затем ищем, кто попадется еще!

Атака удалась, как обычно. Хотя я втайне ждал, что как только мы обнаружим себя пуском торпед, будет доклад акустика – еще контакт, пеленг, «двадцать первая», заходит на нас! И начнется подводная битва, как у Нарвика в сентябре, только немец в этот раз тоже будет стрелять. Но ничего не произошло. Однако же всплывать, чтобы подобрать кого-то, я не стал – береженого бог бережет!

Через восемь часов был сеанс связи. И мы узнали о перехваченной фрицевской радиограмме – оповещение по флоту: «Ахтунг! В море Полярный Ужас». После, уже дома, Котельников (командир первого дивизиона подплава СФ) шутливо упрекнул меня, что мы распугали всю дичь – даже авиаразведка доложила, море будто вымерло, лишь у берега в фиордах мелочь ползает, а на открытом просторе нет ни единого немецкого корыта!

Мы вернулись в Полярный пятого февраля. Когда наши форсировали Одер, у Зееловских высот, там же, где в нашей истории. А союзники высадились в Гавре, там идут упорные бои – вместо Нормандии и июня. Боятся, что если промедлят, то русских увидят на том берегу Ла-Манша?

Ждали, что пойдем в Северодвинск. Вместо этого приказ – меня вызывают в Москву, в Главный Штаб ВМФ.

Большаков Андрей Витальевич.

В 2012-м капитан 2-го ранга, командир группы подводного спецназа, прикомандированной к АПЛ «Воронеж».

В 1944-м контр-адмирал, прикомандирован к штабу 1-го Белорусского фронта.

Германия, 31 января 1944 года

Вспоминаю с ностальгией те времена, когда я самолично ходил в немецкий тыл – в последний раз всего год назад. Или еще более давние времена: год 2012, 2005, и еще более ранние. В той жизни кап-два – нормальный чин, если в спецгруппе одни офицеры. Здесь же – высоко взлетел, но и падать будет больно, если что.

Сейчас впервые пойдет в бой советская морская пехота нового типа. Не путать с морскими стрелковыми частями, которые, по сути, всего лишь спешенные матросы, импровизация сорок первого – когда исход войны решается на суше, а морячки народ более толковый и упорный, но все равно грех страшный – квалифицированных корабельных спецов в распыл пускать! В этой истории, не без нашего участия, пошла специализация: морская пехота – это прежде всего части первого броска на вражеский берег, без особой разницы моря или большой реки – Днепр, Висла. Но тогда мы работали «на коротком плече», стартуя уже с противоположного берега. Теперь же нам предстоит выйти на Одер после ста километров по немецкой территории, пройденных с боями!

Три бригады морской пехоты на собственной плавающей броне – сумели же предки сделать подобие «лягушки», плавающего транспортера МТ-ЛБ из более поздних времен! Еще есть плавающие «барбосы», легкие самоходки (представьте себе АСУ-57, только чуть крупнее и с прицепными понтонами по японскому типу) и «даки», американские плавающие автомобили (может нести на себе взвод в полном снаряжении или вездеход «козлик», или противотанковую пушку с расчетом и боекомплектом, или малокалиберную зенитку-автомат). И бойцы все как на подбор – обученные как штурмовые части, поголовно вооружены «калашами». Какой соблазн у всех командующих армиями и корпусами втянуть эту силу в бой для отражения какого-нибудь немецкого контрудара! Слишком часто на войне возникает искушение разменять далекую перспективу на «здесь и сейчас». А мы до времени укрывались за танками Катукова, почти не ввязываясь в бой.

Но сказал Сталин: если мы просто выйдем на Одер, это будет лишь четверть победы. Если мы сумеем захватить плацдарм на том берегу, это будет полпобеды. Если мы возьмем Зееловские высоты, ключ к Берлину – это будет победа. Так что даже сам грозный Жуков помнил о словах Вождя и понимал, с кого будет спрос. И Катуков тоже старался не сильно нас напрягать, тащил до Одера всеми силами. А прочих чинов я откровенно посылал подальше, ссылаясь на приказ Ставки.

Что такое Зееловские высоты? Если смотреть от города Кюстрин (стоящего на правом, восточном берегу) с востока на запад, там Одер делает поворот на девяносто градусов, с юго-запада на северо-запад, то справа (севернее) по этому берегу лес, слева торфяные болота. А на том берегу, левее, поднимается гряда холмов, формой похожая на бумеранг или латинскую букву «L», короткая сторона примыкает к Одеру, завершаясь высокой, заросшей лесом горой Ратвайн, напротив деревни Геритц (у горы) и Лебус (у излома «бумеранга»), от горы до Кюстрина километров десять. В конце же длинной стороны, отходящей от берега перпендикулярно, город Зеелов. Выходит ромб, ограниченный с двух сторон Одером, с третьей – грядой холмов, по диагонали его проходит шоссе на Берлин, семнадцать километров от Кюстрина до Зеелова. В том же направлении, но правее лежит железная дорога. Самый короткий путь на Берлин – но пройти по нему, пока высоты у немцев, нельзя, будет коридор смерти, насквозь просматриваемый и простреливаемый.

В той, иной истории мы вышли на Одер и 31 января 1945-го, перейдя реку по льду, захватили плацдармы севернее Кюстрина, в чистом поле, и южнее, отбив прибрежные высоты с горой Ратвайн. А в Кюстрине тогда вышел облом, всего один наш полк с десятком танков попытался взять город и был отброшен, старая крепость держалась до конца марта, а дальнюю гряду брали уже в апреле, той самой ночной атакой с прожекторами. И весь февраль и март там шли жесточайшие бои, где легло много тысяч наших. В этой же истории, на год раньше, укрепления на высотах еще не были закончены и не были заняты войсками. Это был наш шанс.

Зима в сорок четвертом году была теплая – все наши мемуаристы отмечают необычно раннюю распутицу и вскрытие рек. Если в сорок пятом лед на Одере держал и людей, и даже легкую технику, то теперь там была чистая вода с отдельными плывущими льдинами. Но это не остановило морскую пехоту – и пошли плавающие транспортеры на тот берег, от этих легкобронированных машин все ж гораздо больше было пользы не на поле боя, а при доставке к нему бойцов и снабжения. Морская пехота наступала южнее Кюстрина, через Геритц и Лебус, и сразу на горы – сколько крови стоил нам холм Ратвайн в той истории, с его вершины был виден весь плацдарм и наши позиции и коммуникации на правом берегу! Немцы не ждали от нас такой дерзости, на высотах были лишь две дивизии РАД (Райхс Арбайтет Динст – Немецкий трудовой фронт) «Шлагетер» и «Фридрих Людвиг Ян» – немецкие «стройбатовцы», вооруженные стрелковкой, против очень злой русской морской пехоты (ближний бой с которой был кошмаром даже для ваффен СС) – из дивизии «Шлагетер», первой попавшей под удар, в живых остались лишь самые резвые, кто быстрее всех бегал, и самые умные, кто сообразил вовремя поднять руки. Интересно, что часть пленных, кто показались наиболее смирными, были мобилизованы командиром 103-й бригады в Свободную Германию и привлечены к работам по сооружению укреплений, но уже фронтом на юго-запад, с использованием брошенных материалов и техники.

И этот удар наших морпехов был резервным! Но он был готов стать основным в случае, если спецназ (тоже наши, из двадцать первого века) не сумеет открыть парадную дверь на тот берег, взять город и мосты, перед авангардом Первой Гвардейской танковой.

Не одним же вам, фрицы, в «Бранденбург» играть?

Кюстрин. 1 февраля 1944 года

Под вечер, когда уже готовы были спуститься сумерки, в город вошла колонна.

Впереди ехала пара «цундапов» с пулеметами в колясках. За ними – роскошный черный «оппель-адмирал», в котором восседал штурмбанфюрер СС, еще один офицер-эсэсовец рангом ниже был рядом с шофером. Дальше следовали два полугусеничных бронетранспортера, набитых солдатами в ваффен-эсэсовском камуфляже, четыре тентованных «оппеля», тоже с солдатами, замыкал колонну еще один бронетранспортер с 20-миллиметровой зениткой.

На посту при въезде штурмбанфюрер показал вахмистру фельджандармерии грозный документ, свидетельствующий, что податель сего выполняет особо важное и секретное поручение, в связи с чем всем чинам вермахта и СС, а также представителям гражданских властей предписывается оказывать всю возможную помощь. И спросил, где находится комендатура – а лучше выделить провожатого. Старший поста подчинился, и один из жандармов, оседлав мотоцикл, поспешил занять место перед колонной. Когда мимо проезжал последний грузовик, с него спрыгнули четверо солдат с автоматами, один встал у караульной будки, где был телефон. Это не понравилось вахмистру.

– В чем дело, камрады?

– Вас сменить, если приказ будет, – ответил старший, со знаками различия шарфюрера. – Дело у нас в этом городишке.

– Я доложу о том герр коменданту!

– Наши к нему и поехали. Но я бы советовал вам никуда не звонить, пока не позвонят сюда.

В виде приехавших что-то показалось вахмистру подозрительным. У старшего и еще одного были «штурмгеверы», но у остальных двух, как разглядел жандарм лишь сейчас, русские АК! Вообще-то ваффен СС гораздо чаще, чем вермахт, использовали трофеи и неуставное оружие и технику самых редких образцов. Смеркалось, самое время разбойников и воров, ни одна машина больше не проходила через перекресток, рядом вставала насыпь железной дороги, как могильный холм, и показалось, с востока донесся орудийный гром – русские наступали.

– Покиньте территорию поста! – сказал вахмистр. – По уставу караульной службы… Или я применю оружие. Рашке, доложи в комендатуру!

Шарфюрер пожал плечами. В следующую секунду перед глазами вахмистра мелькнул приклад, и все померкло. Рослый эсэсовец сбил наземь второго жандарма, ударил ножом. Та же участь постигла и Рашке, дергающего замерзшими пальцами ремень винтовки.

– Жмуров в канаву! – бросил «шарфюрер» по-русски. – А этого в будку. Живой?

– Да что ему сделается, тащ старшина! – ответил еще один «эсэсовец». – Я ж с пониманием бил. А что приклад шатается – так это крепление у фрицевской машинки поганое, нашему АК хоть бы что.

Вахмистр пришел в себя, когда ему на голову вылили полкотелка холодной воды. Котелок был взят из ранца бедного Рашке, вода из придорожной канавы.

– Жить хочешь? – спросил русский. – Тогда по телефону ответишь, что все в порядке, и дальше как я скажу. Задумаешь подвести – умрешь погано. И если нам придется отсюда уходить, тебя убьем. Живым останешься, лишь если через пару часов сюда наши войдут. Так как, «хайль Гитлер» или «Гитлер капут»?

– Гитлер капут! – выдохнул вахмистр. Он не был трусом – но не видел ничего геройского и полезного для Германии в том, что его труп с перерезанным горлом бросят в канаву.

Колонна вошла в город без происшествий – чему немало способствовал мотопатруль жандармов впереди: раз сопровождают, значит орднунг, так надо! Без малейшего препятствия отряд достиг комендатуры. Штурмбанфюрер в сопровождении еще одного офицера и двух автоматчиков поднялся в кабинет коменданта Кюстринской крепости, генерал-майора Адольфа Рэгнера, а еще десяток «эсэсовцев», проникнув в здание, взяли под контроль все ключевые точки, как телефонный коммутатор, оружейку, главный вход – вели себя пока что сдержанно, в разговор не вступали, на все вопросы отвечали: «Исполняем приказ, сейчас наше начальство разбирается с вашим, ждите!» Прочие же рассредоточились снаружи, также контролируя подходы. Впрочем, уже спустилась темнота, освещение было плохим, а главное, никто не стремился вступать с эсэсовцами в разговор или просто задать лишние вопросы. Орднунг, конечно, прежде всего, но в последний год, после покушения на фюрера и разоблачений все новых изменников и шпионов, единственно виновных в обрушившихся на Германию бедствиях, в извечный немецкий порядок добавилось слишком много чрезвычайного и секретного, о чем не следовало спрашивать и было опасно знать. К тому же все усвоили, что в любом споре между СС и армией или гражданскими властями эсэсовцы всегда оказывались правыми, ну а их оппоненты виновными, по всей строгости военного времени. Этого не было прежде – но что поделать, если жизнь показала, кто вернее всего служит фюреру и рейху? Находились, конечно, и недовольные, причем во все большем числе, кто злорадно шептал в углу: «Зато эсэсовцев русские в плен не берут», но дальше этого не шло: немцы – это очень законопослушный народ.

– Чем обязан? – спросил генерал Рэгнер незваных гостей.

Генерал был истинным солдатом рейха, считавшим, что прежде всего надо выполнять свой долг, и пусть хоть рушится небо. Он никогда не слушал передач московского или лондонского радио на немецком языке – потому что это было запрещено. Но в его понимании, считать этих детей лавочников и прочего быдла равным истинной военной аристократии, с десятью поколениями предков, носящих мундир – было чем-то вроде революции! Как подобает дисциплинированному солдату, он исполнит приказ, но не больше. Конечно, если этот приказ составлен с соблюдением всех положенных формальностей. Иначе – сожалею, но орднунг! Поставить на место этих выскочек – мелочь, а приятно. И он не виноват, в своем праве – все по уставу и инструкции, господа!

Однако же! Гость требует для начала исчерпывающих сведений о гарнизоне крепости – состав, дислокация, вооружение – реальных, а не тех, что ушли в штаб! Также нужна вся информация о подготовке к взрыву мостов через Одер – и опять же, не просто план, а что реально сделано на текущий момент.

– Герр генерал, мне нужно знать точно. Может ли Кюстрин обороняться против русского наступления, и если да, то сколько войск для этого потребуется и сколько уже в крепости есть. Или проще его оставить, заняв оборону по левому берегу и взорвав мосты.

Крепость… Хотя Кюстрину, приказом фюрера, было возвращено это гордое звание, лишь обладая фантазией, можно было считать ее укрепленным пунктом. Старая крепость, построенная еще в семнадцатом веке, пережила войну с Наполеоном (в 1806-м сдана французам без боя), уже к началу той, прошлой Великой войны была выведена из реестра военного ведомства, гарнизон и вооружение сняты, земля и постройки переданы городу. Который когда-то был посадом, лежащим к северу крепости, за рекой Варта и каналом, и очень долго звался Нойес-Кюстрин, чтобы не путать с крепостью, затем слово «новый» как-то незаметно исчезло, а когда через город прошли шоссе и железная дорога, территория крепости оказалась в стороне, на отшибе. И в двадцатые там уже успели снести два бастиона из шести и стену между ними. Правда, было еще несколько малых фортов, построенных в прошлом веке, на расстоянии пяти-семи километров от крепости. Но до недавнего времени никто всерьез не думал, что Кюстрину придется обороняться от современной наступающей армии – штатное вооружение в крепости и фортах отсутствовало, инженерные работы на местности не проводились, а главное, сооружения не были заняты войсками! Если не считать того, что в подвалах находились интендантские склады, а сама старая цитадель служила казармами для 710-го охранного батальона (даже не немцы, а какие-то полудикие унтерменши с Кавказа!). И самое худшее, что этот батальон и был в настоящий момент основой гарнизона Кюстрина! Еще числился батальон фольксштурма, но его солдат по тревоге надо было еще собрать, вооружить и обмундировать, в тех же складах Цитадели. Еще рота полевой жандармерии. Одна батарея ахт-ахтов, и одна 37-миллиметровых автоматов, в ПВО мостов через Одер. Еще одна железнодорожная батарея (два 105-миллиметровых орудия на платформах) и батарея 20-миллиметровых флаков прикрывают станцию. Еще саперный взвод, присланный вчера, начал работу на мостах: закончили с железнодорожным через Одер, сегодня начали с шоссейным, к мостам через Варту и канал пока не приступали. Это все, что вам нужно?

– Герр генерал, войска войдут в город и займут оборону в течение двух часов. Потому я настоятельно прошу вас, во-первых, предоставить сопровождающих фельджандармерии моим рекогносцировочным группам, чтобы не возникло недоразумений и беспорядка, все-таки Кюстрин знаком нам лишь по карте. Во-вторых, предупредить посты, что в город с востока войдут колонны войск, чтобы не приняли сдуру за русских, бывали уже прецеденты. В-третьих, подтвердить наши полномочия по телефону, если какой-нибудь исполнительный дурак примет моих людей за русских шпионов, случалось и такое. В-четвертых, с вашего позволения, я останусь пока здесь, для наилучшей связи и контроля. Есть возражения?

Рэгнер возражений не нашел. За окном началось движение – один бронетранспортер остался у комендатуры, остальные машины, в сопровождении жандармов-мотоциклистов, резво рванули по городу – к мостам, к старой крепости, на товарную станцию. Гость чувствовал себя в кабинете как хозяин, это покоробило генерала. И что-то ему казалось неправильным – мелочь, которая ускользала. Язык штурмбанфюрера был безупречен, но излишне правилен – отсутствовал акцент, характерный для уроженца той или иной германской земли.

– Я так понимаю, штурмбанфюрер, что вы посланы сюда в роли командира рекогносцировочного отряда, – сказал генерал, – от Третьего танкового корпуса ваффен СС, если я правильно прочел ваши документы. У вас не будет возражений, если я позвоню в штаб Хауссера? Формальность, конечно, но так мне спокойнее.

Штурмбанфюрер зачем-то взглянул на часы. И ответил:

– Не советую, герр генерал. Ради вашего же здоровья.

Рэгнер хотел схватиться за кобуру – но второй из гостей был быстрее: мгновенно оказавшись рядом, он выкрутил генералу руку и с ловкостью фокусника извлек вальтер. В эту секунду Рэгнер успел левой рукой нажать кнопку звонка, скрытую снизу на столешнице. Всего лишь кнопка вызова адъютанта. Бедный Пауль, сейчас его убьют, те двое с автоматами остались в приемной, да и эти тоже вооружены – но стрельбу услышат и поймут, что враги уже здесь! Жить, конечно, хочется, но… Эти ведь все равно убьют. А если волею случая останутся свидетели, что он, генерал-майор Рэгнер, исполнил свой долг до конца, то семья не попадет в «изменники».

Адъютант, вошедший в кабинет через три секунды, застал пугающую картину. Его начальник в кресле, будто в полуобморочном состоянии, но в сознании и как потерявший от волнения дар речи. Оберштурмфюрер СС за спинкой кресла. И гость, по-хозяйски присевший на стол, вертя в руке пистолет генерала, будто продолжая разговор:

– Право уйти с честью надо заслужить! Жаль, что столь достойный германский воин оказался замешанным в неподобающих делах. Мы могли бы оказать вам последнюю услугу…

Тут гость вынул из генеральского вальтера обойму и выщелкал на стол все патроны. Взял один, вставил, вбил обойму в пистолет.

– Один патрон. Мы оставим вас одного, на пару минут. А после этот обер-лейтенант (кивок в сторону адъютанта) позаботится о вашем теле. Вот только это будет совсем не по-солдатски – уйти, когда враг на пороге, и оставить других расхлебывать то, что заварили вы. Через сутки здесь будут русские. А меньше чем через час сюда войдет полк ваффен СС. Частью на трофейной технике – нам еще не хватает недоразумений с вашим гарнизоном! Выбирайте – уходите сейчас, или решать вашу судьбу будем после, по вашему поведению в бою?

И положил пистолет на стол. Генерал молчал. Конечно, подумал адъютант, нелегко решиться на такое. По-видимому, эсэсовец истолковал это точно так же.

– Рихард! – в дверях тотчас же возник один из автоматчиков. – Проследи, чтобы нам не мешали. И никого не впускать! – И адъютанту: – Свободен пока!

Обер-лейтенант пулей вылетел из кабинета. Вытер вспотевший лоб, со страхом покосился на эсэсовцев, как статуи замерших у дверей. Вот, значит, как работает «комиссия 1 февраля»! А если и его, за тот разговор, когда он всего лишь усомнился в гениальности фюрера? Да ведь любого, если подумать, так можно – лучше подальше отсюда и не попадаться на глаза! Но покинуть свой пост адъютант не мог.

– Будьте вы прокляты! – в это время шипел генерал, потирая горло. – Вам все равно не уйти отсюда живыми! Предлагаю вам сдаться, обещаю что сохраню вам жизнь! Хотя это не положено, для переодетых шпионов!

– Вам уже лучше? – спросил «штурмбанфюрер». – Чуть сильнее – и этот удар ломает гортань, гарантированный труп. А так ничего страшного, дышите глубже. Но кричать не советую, по крайней мере до того, как закончим нашу беседу. И, ой, не надо негодовать – не одним же вам с «Бранденбургом» играться? Вы были на Остфронте, генерал? Даже если и нет – то наверняка знаете, как ваши солдаты поступали с нашим населением. Мы же для вас недочеловеки, рабочий скот. Ну так не обижайтесь, если и к вам так же – по совести, мы имеем право превратить Германию в пустыню.

– Варвары! – просипел генерал. – Теперь вы пришли мстить? Бедная Европа!

Он взглянул на картину на стене. Падение Рима – белые ступени, белые колонны какого-то храма или дворца, и толпа в белых одеждах, все женщины, прижимающие к себе детей, почтенные старики или подростки – с ужасом смотрят на надвигающуюся толпу звероподобных варваров с окровавленными мечами. Кровожадные морды дикарей кажутся черными, как и их доспехи, небо закрыто черными тучами или дымом, лишь близкий пожар дает кровавый отсвет.

– Ваши предки! – заметил гость, также взглянув на картину. – Еще в ту войну вы грозили «показать изнеженному Парижу ярость истинных гуннов». Вот только если вы солдат, а не собачье дерьмо, то должны прежде всего думать о тех, кто доверился вашей защите. О жителях этого города, например.

Тут русский снова взглянул на часы.

– Я напомнил вам о ваших зверствах над нашим населением – чтобы вы поняли: у очень многих из наших солдат, что будут здесь меньше чем через час, кто-то погиб так – наверное, в России нет семьи, кого бы это не коснулось! И что будет, если этот город придется штурмовать – или вы думаете, что ваш эрзац-гарнизон сдержит танки армии Катукова и морскую пехоту? Вот только населению не позавидуешь – во время штурма атакующие стреляют во все, что шевелится, и бросают в подвалы гранаты, и жгут огнеметами. От города останется ровное место, как от Варшавы – которую дешевле отстроить где-нибудь рядом, чтобы не вывозить щебень и мусор. Уйти на тот берег или получить оттуда помощь вам не дадут – мои люди уже засели на мостах, сменив ваших саперов – чтобы или сохранить, или самим взорвать, смотря по обстановке. На помощь сынов гор из крепости как и на фольксштурм не надейтесь – мосты в цитадель заминированы уже нами и перекрыты пулеметами, час продержимся по-всякому. И что, будете с полуротой жандармов и несколькими зенитными батареями против танкового корпуса воевать? Ну-ну!

– Вы все равно убьете всех. И меня, и моих солдат. Варвары, дикари!

– Не нервничайте, генерал, а то сердце посадите, раньше помрете. А будет с вами после, как товарищ Сталин указал. И в «Правде» о том было написано.

– Не читал ваших газет!

– Вот интересно, что это как в Европе заводится очередной великий завоеватель – Карл, Фридрих, Наполеон, Вильгельм или Гитлер – так он обязательно ищет жизненное пространство на востоке? Как будто наша русская земля – это бесхозная, кому достанется? Нам это наконец надоело – и, как сказал товарищ Сталин, чтобы с германской территории никогда больше не приходила к нам война, мы здесь останемся навек! Так зачем нам грабить и жечь своего будущего вассала?

– Варвары. Это нонсенс – чтобы варвары господствовали над цивилизованными людьми!

– Они же смогли, – кивок на картину. – Уж если дикари, бегающие в тевтонбургском лесу в звериных шкурах, стали позже вами, а также англичанами, французами. Оставим спор историкам, генерал – для вас же важно, что Германия минимум до конца этого века будет нашим вассалом. А существование любого суверенного государства подразумевает армию – так что у любого, кто сделал правильный выбор и не запятнал себя преступлениями против нашего народа, есть шанс сделать успешную карьеру. Или по крайней мере получать пенсию от новой народной власти.

– Вербуете меня в свою Свободную Германию?

– Гитлеры уходят, а Германия и немецкий народ остаются. А «тысячелетний рейх» обречен, и вряд ли доживет до следующего года. Считаете, что все немцы должны совершить коллективное самоубийство? Как решите вы сейчас за всех жителей этого города: останется ли он стоять, или будет стерт с лица земли? Кстати, проявляя упорство, вы предстанете перед рейхом как изменник – уж мы постараемся, чтобы ваш адъютант как ценный свидетель остался жив. Или те, кому он успеет рассказать – и чтобы эта информация дошла до той стороны. Что тогда будет с вашей семьей и вашей репутацией?

– Будьте вы прокляты! В старые добрые времена все же воевали честно. Не унижаясь до клеветы.

– Это в какие? Не в прошлую ли войну, когда британцы писали в газетах, что вы пускаете в пищу и на мыло тела своих же убитых солдат? И если ваш Геббельс сказал: «чем чудовищнее ложь, тем скорее в нее поверят», так что вы хотите от нас? Вас же, генерал, никто ни к чему не принуждает – а предлагает сделать абсолютно свободный выбор.

– И что вы от меня хотите?

– Во-первых, улаживания по телефону недоразумений, если таковые возникнут, когда наши войска войдут в город. Во-вторых, приказ гарнизону о капитуляции – во избежание лишней крови и разрушений.

– Если я это сделаю, то согласно приказу фюрера, следующий по чину офицер гарнизона обязан будет немедленно расстрелять меня и отменить приказ. Например, майор Викль, командир охранного батальона. Или кригс-комиссар, по совместительству командир фольксштурма.

– Думаю, генерал, что оба пункта, касаемо и вашего расстрела и отмены приказа, им будет выполнить крайне затруднительно. Если вы в этом качестве нужны нам живым. И вся связь тоже у нас.

Передовой отряд Первой гвардейской танковой армии вошел в Кюстрин в 22:00 первого февраля. Немцы сначала приняли его колонны за своих, а когда разобрались, было уже поздно. Мосты через Одер, автомобильный и железнодорожный, были захвачены с ходу, прикрывающие их зенитные батареи, одновременно атакованные осназом, не успели сделать по танкам ни одного выстрела. На товарной станции следующий на фронт артиллерийский полк не успел разгрузиться из эшелона, железнодорожная батарея ПВО была расстреляна танками в первые же минуты. Бои в городе свелись к отдельным стычкам, дольше всего сопротивлялись полицейские участки, выпавшие из списка разведываемых осназом целей, но имеющие на вооружении пулеметы; 710-й батальон, подчиняясь приказу, капитулировал прямо в цитадели, часть личного состава, побросав оружие, переправилась через канал на подручных средствах и разбежалась в неизвестном направлении.

После чего, оставив в Кюстрине небольшие силы для поддержания порядка, советские войска продолжили наступление. Пройдя по мостам, 19-я гвардейская мехбригада, совершив ночной марш, атаковала Зеелов. Здесь немцы оказали гораздо более упорное сопротивление, так как там располагались батареи Берлинского кольца ПВО – но без пехотного прикрытия, ночью, зенитки были обречены. Теоретически такое прикрытие могли бы оказать немецкие «стройбатовцы» дивизии «Фридрих Людвиг Ян» – но испуганные атакой советской морской пехоты на южную гряду высот, эти работники лопаты больше думали о бегстве, чем о бое, – морская пехота преследовала их, быстро продвигаясь вдоль гряды, гася редкие очаги сопротивления. Вместо помощи строители принесли в Зеелов панику – напуганный словами о тысячах бешеных русских, готовых вот-вот обрушиться с фланга, гарнизон Зеелова побежал. А в расчетах ПВО слишком многие были семнадцатилетними мальчишками последнего призыва, а не бывалыми фронтовиками, они сражались храбро, но неумело, а пехотной тактике не были обучены совсем.

Таким образом, за ночь на второе февраля сформировался Зееловский плацдарм, имеющий, в общем, тот же вид на карте, что за последующие недели жестоких боев. Помимо упомянутых 19-й МБР и трех бригад морской пехоты до утра успели подойти и переправиться 20-я гвардейская мехбригада и 48-й тяжелый танковый полк, имеющий танки КВ-54. Прибыли в Кюстрин, но пока не переправлялись, 1-я танковая бригада, «Первая гвардия», на тот день единственная в Советской армии полностью вооруженная танками Т-54-100 – и 56-й гвардейский самоходно-артиллерийский полк, «Святое воинство», укомплектованный машинами, подаренными РПЦ[34].

И этим войскам предстояло отразить удар Первого танкового корпуса СС с юго-запада на следующий день.

Из докладной записки разведывательного отдела ОКХ (верховного командования вермахта), 1 февраля 1944 года

Элементы превосходства русских войск в настоящий момент:

Первое. Превосходство русских армий в численности танков и их тактико-технических параметрах. Точнее всех остальных держав предугадав перед войной необходимые особенности танков нового мирового столкновения, почти идеально адаптировав инженерную концепцию к возможностям своей промышленной базы, русские в то же время не остановились на уровне Т-34 и ускоренно развивали найденное направление. Итогом стал Т-54-85 (по некоторым данным, в войсках уже есть и его модернизированный вариант с более мощной 100-миллиметровой пушкой). Элементов уязвимости у этого танка немного: приборы наблюдения и прицелы страдают традиционной русской «болезнью» – скверной оптикой. Низкий уровень эргономики приводит к сложностям в обращении с этими приборами и механизмами управления танком. Нередко невысокое качество выполнения работ на предприятиях ведет к неисправностям, не вызванным боевыми повреждениями, условиями местности или климата. Тем не менее по двум последним параметрам русские машины превосходят германские танки. В особенности новые типы германской бронетехники, где традиционная немецкая практичность стала жертвой конструкторских изысков.

Второе. Особенности организации русских бронетанковых войск. Части, соединения и объединения русских танковых войск нацелены на массирование как в случае с использованием тактики глубоких прорывов, так и в случае поддержки своей пехоты при прорыве сильно укрепленных полос. Моторизация, проведенная в КА в последние два года при решительной поддержке Америки, позволила избавить формирования русских бронетанковых войск от проблемы малой подвижности ствольной артиллерии, особенно крупных калибров, а также малой подвижности мотопехоты, вынужденной либо пользоваться архаичными, хоть и неприхотливыми грузовиками русских автозаводов, либо перемещаться по железной дороге, либо следовать за танками на гужевых повозках и пешим порядком. Практика размещения пехотинцев на броне танков, допустимая в непосредственной близости поля боя, в целом не отвечает потребностям обеспечения мобильности мотопехоты танковых войск.

Третье. Превосходство русских в разведывательном обеспечении и подавлении радиосвязи противника, что обеспечивается наличием в боевых порядках войск примерно во втором тактическом эшелоне специально оснащенных групп ОСНАЗ НКВД, они идентифицируются в тылу русских как два-три особо охраняемых автомобиля повышенной проходимости с фургонами, возможно бронированными. Фургоны несут несколько характерных антенн, во время движения укладываемых и закрепляемых на кузовах. Обычно такие автомобили размещаются на подготовленной и обеспеченной средствами маскировки площадке невдалеке от штаба (фронта, армии, корпуса), за которым закрепляется группа. Ярко выраженным признаком присутствия названных подразделений является особый режим их пребывания поблизости от линии фронта, охраны и защиты названных групп ОСНАЗ. Во время работы агрегатов посторонние, оказавшиеся в зоне прямой видимости, арестовываются. В случае малейшего неподчинения командам часовых, эти часовые немедленно открывают огонь на поражение. По оценке экспертов германского Генерального штаба, в одном из автомобилей должна размещаться математическая машина, наподобие существующих математических машин доктора Цузе или теоретически предсказанной машины Тьюринга.

Именно эти устройства могут лежать в основе русского успеха в области дешифровки и выделения частот радиосвязи. Как показывает опыт доктора Цузе, они вполне могут быть практически реализованы на основе русской математической школы и новых достижений в области электротехники, точной механики и электроники.

Четвертое. Налаженный обмен разведданными с армейскими авиационными подразделениями. Опираясь на поставки радиостанций из Америки, применив передовые формы организации радиосвязи, русские создали войсковую радиосеть, технически и структурно не уступающую германской, а если и уступающую, то исключительно по причине пренебрежения тщательным соблюдением инструкций, нередкого среди русских связистов (кроме штабов высшего уровня, войск НКВД и Военно-морского флота, включая амфибийные части, то есть элементов военной организации, которым по традиции уделяется больше внимания).

Возможности германских войск в ходе борьбы за Одер на Берлинском стратегическом направлении:

Первое. В танковых дивизиях войск СС и некоторых дивизиях вермахта впервые с появления на фронте новых типов советских танков, не менее половины вновь поступивших машин способны бороться с русской боевой техникой. Причем некоторые типы машин панцерваффе превосходят новые русские танки по совокупности двух из трех важнейших параметров – огневая мощь/защищенность, в особенности – способность поражать соответствующие русские бронированные машины. В противотанковые батальоны этих дивизий поступили новые истребители танков или буксируемые противотанковые системы, а в противотанковые батареи буксируемых орудий – пушки калибром 12,8 сантиметров (способные также выступать в качестве скорострельных корпусных орудий с круговым горизонтальным обстрелом) и новые 8.8./71, полностью соответствующие аналогичным танковым и самоходным орудиям.

Второе. Благодаря поддержке генерала Х. Гудериана и идеям генерала фон Мантойфеля, отработана новая тактика и перспективная организация панцерваффе, в которых ядром сильно рассредоточенных боевых порядков выступает танковая рота с мотопехотным обеспечением, а вспомогательными подразделениями являются рота самоходной реактивной артиллерии, самоходный зенитный взвод и радиовзвод. В случае отсутствия в составе танковой роты машин, способных эффективно бороться с новыми советским танками, такой группе может придаваться батарея самоходных орудий соответствующего типа. В каких-то случаях в качестве танкового ядра группы могут выступать роты самоходной артиллерии.

По сути, речь идет о танковых бригадах нового типа. Если встречные или наступательные действия в поле против развернувшихся в боевой порядок русских танковых корпусов и армий пока представляются бесперспективными, то подобные бронетанковые группы гибко и эффективно управляемые по единому плану, вероятно, могли бы и играть роль первого эшелона для жесткой обороны (в том числе – вскрывать боевые порядки противника, уничтожать его тылы, систему связи и штабы, пресекать или сокращать его снабжение).

Третье. Таблицы смены частот и кодов при строго ограниченном времени использования этих частот и кодов позволяют рассчитывать на сохранение боевого управления.

Усилия собственной разведки следует направлять, безусловно, на вскрытие указанных групп ОСНАЗ, после чего следует принимать все меры для их уничтожения артиллерийским огнем (предпочтительно) или авианалетом. В крайнем случае атакой штурмовых частей не менее батальона при поддержке мощных огневых средств. Желателен захват указанной математической машины, но в крайнем случае допускается ее полное уничтожение (в отсутствие возможности точно идентифицировать соответствующую технику, все оборудование группы радиоосназ должно быть сфотографировано, после чего подлежит максимально полному уничтожению).

Михаэль Виттман, 101-й тяжелый танковый батальон СС.

Зееловские высоты, 2 февраля 1944 года

Расхваленный «Кенигтигер» на поверку оказался сущим барахлом. Высокое искусство танкового боя – это маневр с умелым использованием местности, смертельный удар, тактика егеря-охотника, быстро меняющего позицию. Воюя с тридцать девятого – Польша, Франция, Греция, Остфронт – Виттман привык сражаться именно так. Новый же танк был не ловким быстрым егерем, а неповоротливым толстяком, страдающим одышкой, пусть даже с очень тяжелой колотушкой наперевес. Толщина брони давала иллюзию неуязвимости – но Виттман за пять лет войны гораздо больше привык полагаться на свое умение не попадать в чужой прицел. На старом добром «штуге» он отвоевал до весны сорок третьего и ни разу не был подбит. На «тигре», еще не «Кениге», он за полгода горел дважды.

Все ж тот «тигр» ему нравился. «Штуг» в бою против Т-54 не имел никаких шансов, лишь выстрелить из засады и немедленно удирать. «Тигр» же еще сохранял баланс огня, защиты и подвижности, хотя был уже не «егерем», а тяжелым панцирным бойцом. Но именно на нем Виттман испытал и слабые стороны тяжелого танка. В бою против Т-54 подставить борт означало смерть. Но русский танк в отличие от «тигра» был основной, массовой машиной – а значит, на поле боя «пятьдесят четвертых» всегда было больше. И нельзя было увязнуть в драке с одним, в эту минуту другой русский легко мог оказаться сбоку.

Молодые не понимают даже, зачем танку подвижность: «Мы не собираемся бегать от врага!» Поймут те из них, кто выживет, увидев как Т-54 крутится на месте, подставляя непробиваемую лобовую броню, или рывком уходит за пригорок, или, отстрелив дымовые гранаты, вдруг появляется из-за облака дыма совершенно неожиданно – и успевает выстрелить первым! Чтобы хорошо стрелять, надо интенсивно маневрировать – потому что поле боя не плац, огороженный забором. А «тигр» этого не умел, совсем.

Хотя сколько сейчас в панцерваффе осталось таких, как Виттман? Ветеранов, которых он помнил по тридцать девятому, сороковому, даже сорок первому, уцелело – пересчитать по пальцам одной руки. Остальные сгорели под Сталинградом, в украинских степях, под Орлом, в Белоруссии, на Висле. У Германии пока еще хватает солдат – вот только умелых бойцов уже немного. И для молодых «кенигтигер» это идеал, дающий убеждение, что они могут выехать на поле боя и отстреливать русских, как дичь. И, получив снаряд в ответ, они даже понять ничего не успеют, как их души вознесутся в рай. На их место придут новые дурачки, не успевшие поумнеть, сядут в новенькие танки, только пришедшие с заводов, – и все повторится сначала.

Два Железных креста (обоих степеней), полученные еще в сорок первом, это хорошо. А Рыцарский крест (пока в мечтах), да еще с Дубовыми листьями, Мечами, Бриллиантами (мечты еще прекраснее), – это будет просто великолепно! Вот только зачем слава и награды мертвецу? Как сказал Бисмарк, «не умирать за фатерлянд, а чтобы те, напротив, умирали за свое отечество». Идти в атаке первым, принимая на толстую броню все попадания, это очень доблестно, но верный способ самоубийства: рано или поздно тебя достанут в лоб накоротке, или в открывшийся борт, или на мине потеряешь гусеницу, или под нее же русский из окопа сунет гранату – а неподвижный танк на поле боя живет лишь несколько минут! Так что не будем рваться вперед, всех лавров не собрать, тем более что и не приспособлен «Кениг» для стремительных атак, тут и обычные маневры следует делать с осторожностью, чтобы не сломать трансмиссию. Подобно тому, как русские ставят свои тяжелые самоходки во вторую линию, так и мы пойдем не спеша, положившись на цейсовскую оптику и дальнобойность усовершенствованного ахт-ахта – а главное, что впереди идущие успеют хорошо проредить русскую оборону!

Плохо, что вступать в бой приходится с ходу. Русские каким-то образом ночью оказались уже на этом берегу и захватили плацдарм всего в полусотне километров от Берлина! В полночь корпус подняли по тревоге, вместо сна пришлось совершать марш до исходного рубежа, и по карте совсем рядом – но русские бомбардировщики, вероятно боясь зенитного огня над Франкфуртом, бомбили дорогу едва ли не с большим старанием, чем районы сосредоточения войск, полотно было все изрыто воронками, мостики снесены, даже тяжелые танки не везде могли пройти, о колесной технике и говорить нечего. Атаку отложили на девять утра, до того был еще один авианалет, русские бросали кассетные противотанковые бомбы, но танки успели рассредоточиться, так что потери были невелики, а вот артиллерии, уже ставшей на позиции, досталось от тяжелых фугасок.

Взгляд на карту. Русские укрепились по склону высот, пологому в нашу сторону и очень крутому к их тылу. Лишь в вершине «угла» он так же отлог, там проходит дорога Лебус – Зеелов. Успех можно развить лишь здесь, рассекая плацдарм надвое и прорываясь к мостам. Что ж, задача вполне под силу для двух танковых дивизий, «Лейбштандарт» и «Гитлерюгенд»! А панцергренадеры «Нидерланда» займутся очисткой высот. Сигнал к атаке – вперед!

Ударила артиллерия. На взгляд Виттмана, обстрел мог бы быть и сильнее – но играем теми картами, что есть. Рванулись вперед танки, за ними бронетранспортеры с пехотой. Русские успели выставить мины перед траншеями. Их было немного, но даже десяток подорвавшихся танков – это не слишком приятно. Навстречу блеснули выстрелы противотанковых пушек – в оптику Виттман разглядел, это были русские «осы», легкие самоходки, полузарытые в землю, укрытые масксетями. Русские стреляли не в лоб, а по бортам, «убей противника слева». Сразу загорелись несколько «пантер». Но лавину эсэсовских танков было уже не остановить, и «осы» погибали, успев сделать по полудюжине, по десятку выстрелов – достаточно метко, черт побери! – особенно досталось мотопехоте: при прямом попадании в бронетранспортер десант погибал полностью, на поле перед высотами осталось несколько десятков мертвых полугусеничных коробок, и десятка полтора горящих «пантер». Затем атакующая волна захлестнула русские окопы, панцергренадеры попрыгали с машин, начался ближний бой.

«Кениги», как и ждал Виттман, при движении по полю отстали и были сейчас позади основной массы танков, рвавшихся к перевалу через высоты; 101-й батальон пока еще практически не вступил в бой, если не считать нескольких выстрелов, сделанных с безопасной дистанции по русским самоходкам. Но картина боя казалась уже очевидной как в учебнике по тактике, на любых маневрах обороняющимся любой посредник однозначно бы присудил поражение. Пехота при поддержке танков успешно ворвалась в траншеи с минимальными потерями, имея численное превосходство. Русским сейчас надлежало бежать или сдаваться, чтобы спасти свою жизнь.

Русские не побежали! В траншеях шел бой, переходящий в штыковую и даже рукопашную. Виттман знал, что у русских есть аналог фаустпатронов, имеющий более широкий выбор боеприпасов – кумулятивный снаряд пробивал броню «тигра», зажигательный действовал как целая связка бутылок «молотов-коктейля» – теперь же оказалось, что есть и фугасный, по силе равный гаубичному, в оптику было видно, как один разрыв метрах в пятистах слизнул целое отделение панцергренадеров. И «пантер», и бронетранспортеров, застывших на склоне мертвыми грудами железа, становилось все больше! А бой перемещался в траншеях к гребню высоты, но очень, очень медленно – а иногда, замерев, вдруг подавался обратно. Новые волны атакующих подходили, поднимались по склону, но бой не стихал. Это было похоже на бросание хвороста в топку.

Вдруг пропала радиосвязь, в наушниках был слышен лишь треск и вой. Русские включили глушилку, но теперь это им не поможет, головные танки уже достигли перевала, скрылись на той стороне. Оборона русских прорвана! Тут что-то сильно ударило в башню сбоку, в четырехстах метрах справа «оса» успела выстрелить еще дважды, до того как ее накрыл снаряд.

– Дураки русские, – буркнул Волль, наводчик. – Выскакивали бы сразу и бежали – были бы живы.

«А нам повезло, – подумал Виттман. – Если бы русские попали не в башню, а в гусеницу… Ремонт ходовой части “Кенига” на поле боя – это из области сказок, а бежать назад, под огнем, незащищенными – увольте!»

Он перевел взгляд вперед. За перевалом что-то происходило, оттуда поднимался густой черный дым, который танкист не спутает ни с чем – и не один, а много, сливаясь в густую массу. Вот уже и головной «Кениг» скрылся за гребнем, второй стал подниматься за ним – и вдруг, на самом изломе замер; Виттману показалось, то ли заглох мотор, не выдержав нагрузки, то ли командир, увидев что-то опасное, приказал водителю назад – в следующую секунду танк вспух огненным шаром взрыва. Башня взлетела вверх – детонация боекомплекта.

– Двенадцатисантиметровый, – отметил Виттман, – прямое попадание с близкой дистанции.

Вот на что рассчитывали русские! Передний склон был предпольем, а войска на нем – расходным материалом, наверное штрафники, как говорил кригс-комиссар, смертники, не имеющие права отступать, потому что тогда их встретят свои же пули, приговоренные НКВД к расстрелу и своей гибелью не у стенки, а в бою выкупающие свободу для своих семей, заключенных в ГУЛаг, как у русских называются концлагеря. А главная линия обороны была на обратном скате, невидимая для атакующих, укрытая от их огня. И танки «Гитлерюгенда» появлялись перед ней, как на расстрел, поочередно, не успев сориентироваться, сразу оказываясь под прицелом! На ту сторону ушло не меньше батальона, теперь он весь исходит этим черным дымом. И лезть туда следом означает точно так же сгореть!

И нет связи – не вызвать огонь артиллерии. Хотя по плану какое-то количество снарядов они должны были туда положить – но видно, русская оборона там не сильно пострадала, нужен концентрированный удар!

На склоне продолжалась взаимная бойня, но сейчас это беспокоило Виттмана меньше всего. Приказ геройски идти вперед – это будет страшно. Не высокое искусство танкового «фехтования», где побеждает лучший (каковым Виттман не без основания считал себя), а голая лотерея наподобие русской рулетки. Если там батарея русских двенадцатисантиметровых, то может, и удастся ее задавить – вот только половина батальона останется там же! Сослаться на то, что не понял приказ, переданный командиром в отсутствие радиосвязи по принципу «делай как я»? Не распознав из-за дыма номер командирского танка.

Командир 101-го батальона дураком не был. Танки остановились, туда попробовали сунуться панцергренадеры, но быстро откатились обратно, провожаемые взрывами гранат – значит, русские позиции совсем близко от гребня? Да, там сверкнули вспышки выстрелов – какой-то русский, обнаглев, высунулся с ручным пулеметом и прекратил огонь за несколько секунд до того, как на том самом месте разорвался снаряд. Накрыло его или успел удрать, неясно.

Затем за гребнем обозначилось какое-то движение. Цейсовская оптика услужливо приблизила – один, два, три, будто пеньки с набалдашниками – но Виттман знал, что это дула орудий русских тяжелых самоходок, пока прячущихся за склоном. Если русские пойдут в атаку, мы угостим их тем же блюдом, теперь им придется преодолевать перевал поочередно, малым числом, попадая под огонь!

И тут на склон стали падать русские мины. Разрываясь, они оставляли густой белый дым, облаком повисший над самой землей, надвигаясь на немцев. Виттман первым понял, что сейчас произойдет, но большинство экипажей не имели такого опыта, а связи не было! «Кениги» стали стрелять туда, где только что видели за склоном торчащие стволы. И тут очень некстати на склоне ожила чудом уцелевшая «оса», с бешеной скоростью посылая маленькие, но очень злые снаряды в борта и корму немецким танкам – прежде чем ее разнесло на куски прямым попаданием, два «кенига» горели – очень приемлемый размен за легкую самоходку и двух-трех упрямых русских! А главное, эта «оса» отвлекла внимание в самый неподходящий момент!

Русские танки выскочили из облака дыма не там, где их ожидали, а очень сильно слева. Сколько их было – три, четыре, пять? Они сразу же начали отстреливать дымовые гранаты, и трудно было определить, сколько их там всего. И ударили опять же по бортам немецкого боевого порядка. Это были Т-54, но Виттману показалось, что их пушки были толще и длиннее – а их снаряды с легкостью пробивали борта «кенигов». За рычагами там были мастера, они заставляли машины двигаться совершенно непредсказуемо, мешая взять себя на прицел. Однако же на стороне немцев было подавляющее превосходство по числу стволов и закон больших чисел – три русских танка горели, в обмен на четырнадцать «кенигов» и «пантер» – когда облако дыма, влекомое слабым ветром, дошло до немецкого строя и накрыло его.

В дыму ничего было не разглядеть. И рвались снаряды, совсем близко, где-то впереди. А затем облако прошло – и Волль, глянув в оптику, истошно заорал водителю: «Назад!» Виттман возмутился было таким нарушением порядка, но посмотрев, закричал то же самое:

– Генрих, задняя! – понимая, что уже не успевает.

Наверху, на гребне выстроились русские самоходки – не «осы», а тяжелые, «сто двадцать два». И горели головные «кениги», включая командирский. Русские повторили свой фокус со «слепой зоной» за гребнем – только на этот раз роль перевала сыграл дым. Немецкие танки появлялись из скатывающейся вниз дымзавесы поочередно, малыми группами, отличные мишени на дистанции, с которой двенадцатисантиметровый калибр даже для «кенига» смертелен. И не было связи предупредить своих позади, ничего не видевших в дыму!

Страшный удар в борт – слава богу, в мотор! Водитель высунулся наружу и обвис, поймав пулю или осколок. Виттман не помнил, как он скатился из башни на землю, за ним Волль. Свист снаряда заставил броситься на землю, и они ползли, затем бежали назад, к своим. А после вдруг каким-то образом оказались среди рукопашной – и Балтазар Волль, лучший наводчик, какого Виттман знал, и просто отличный парень, три месяца назад бывший свидетелем на его, Михаэля Виттмана, свадьбе, хрипел с русским штыком в животе. Как убили заряжающего и радиста, Виттман не видел, потому что его самого в это время русский морпех, в рваном камуфляже, под которым была видна тельняшка, сбил наземь и уже готов был проткнуть штыком, как бедного Волля, – но рядом вдруг появились еще несколько фигур в форме ваффен СС, и началось что-то жуткое, сопровождаемое звериным ревом и отборной руганью на двух языках. Виттман, извернувшись ужом, вскочил и побежал, желая оказаться подальше от этого места. Нет, он не был трусом – честно отвоевавший пять лет. Просто ему везло, четыре года из пяти он ни разу не был подбит и воевал исключительно в танке – да и до того дважды покидая горящий «тигр», как-то сразу оказывался среди своих.

Ему повезло столкнуться с панцергренадерами «Нидерланда» и отступить вместе с ними. Вечером он уже пил в госпитале горячий кофе. «Легкая контузия, но ничего страшного, несколько дней побудете». Из сто первого батальона в живых осталось семнадцать человек – все, кто успел выскочить из горевших танков. В «Гитлерюгенде» и «Нидерланде» также огромные потери – а что вы хотите, там у русских оборонялась морская пехота, это настоящие бешеные дьяволы, да еще и обучают их по-особому, и русбой, и, рассказывают, русские применяют для учений особые красящие патроны[35] – в итоге в ближнем бою один русский морпех стоит двух-трех солдат ваффен СС. Может, еще кто-то выжил – поле боя осталось за русскими, вся подбитая техника, и раненые тоже. Остается надеяться, что русские проявят милосердие – хотя эсэсовцев они в плен не берут, но может быть, сделают исключение для беспомощных раненых?

И ясно, что одним корпусом не справиться. Сейчас вся Шестая армия сосредоточивается здесь, через два-три дня будет штурм. «Как раз вы из госпиталя выйдете, камрад гауптштурмфюрер».

И новые солдаты придут на место тех, кто сгорел в танках – мечтающие о подвигах, они так и не успеют поумнеть. Сядут в новенькие машины, только пришедшие с заводов – и все повторится сначала.

Подводная лодка U-1505.

Норвежское море – Атлантический океан.

Январь – начало февраля 1944 года

Это был не приказ, а приговор. Если бы на месте многоопытного Шнее был обычный командир лодки, без опыта штабной работы, интриг и бюрократии! А так оставался шанс если не получить Бриллианты к Рыцарскому кресту, то хотя бы остаться живым. Проникнуть в «русскую зону» и одержать там победу, показав, что ваффенмарине еще рано списывать со счетов. А то разговоры о том, что «бравые корсары фюрера» панически боятся совсем немногочисленного советского флота, не только не решаясь атаковать идущие в СССР конвои, но уже и не в состоянии поддержать свою же армию, избиваемую русскими под Тронхеймом, приняли уж совсем неприличный характер. По крайней мере, дорогой Шнее, фюрер отчего-то уверовал, что именно из-за этого англичане убеждены в полной немощи германского флота и могут решиться вторгнуться на континент. А кто у нас герой-подводник номер один, кому это дело по силам?

И плевать, что там в действительности сказал фюрер. Достаточно, что это – мнение высшего начальства. А однажды познакомившись с гестапо, Шнее совсем не горел желанием снова попасть туда за невыполнение прямого приказа. Вот только приказ может быть… нет, не отменен, но слегка дополнен. В нужную сторону – я герой ваффенмарине или нет?

В итоге, кроме U-1505 в русские воды идут U-450 и U-472 11-й флотилии из Бергена. Очень жаль, что не успеет присоединиться U-1508, завершающая на Балтике курс боевой подготовки – из-за русского наступления пришлось перенести район тренировки экипажей новых лодок из центральных районов моря в относительно безопасную зону у острова Борнхольм, для океанских субмарин там явно тесно и малы глубины. А выделить кого-то сверх этих двоих командование Арктической флотилии отказалось – Шнее подозревал, что и этих отдали, потому что считали аутсайдерами, кого не жалко.

И были недалеки от истины. Поскольку они были нужны лишь для того, чтобы отвлечь страшных русских. «Семерки» гораздо более шумны и заметны, а значит, Ужас в первую очередь слопает их. А мудрый и осторожный Шнее в это время успеет незаметно отползти в сторону. И конечно, если удастся потопить какое-то судно из русского конвоя, именно этих неудачников можно кинуть на расправу, чтобы никто не искал истинного виновника.

А если Ужас решится всплыть, чтобы взять в плен уцелевших с потопленных им «жертвенных барашков», и U-1505 окажется рядом, в удобном положении? Тогда и Бриллиантов будет мало – в дополнение к славе величайшего героя ваффенмарине! Но шанс на это исчезающее мал – вряд ли русский командир настолько самоуверен. Хотя сам Шнее на его месте… а отчего бы нет? Будем и это иметь в виду!

Удача явно покровительствовала им в этом походе. Сначала получилось беспрепятственно проникнуть в русскую зону, севернее острова Медвежий – для безопасности, заходили с запада, из района ответственности англичан. Затем при сеансе связи с берегом получили сообщение: «Вероятно нахождение конвоя – место… курс… скорость…» – что-то ценное, раз один транспорт в охранении крейсера и эсминцев? Но тогда и Ужас, с достаточной вероятностью, там!

Шнее недаром был хорошим штабистом. Рассчитав возможную точку встречи, он приказал передать приказ на U-450, более близкую из пары «ведомых». А сам, заняв позицию, велел соблюдать режим полной тишины, как под бомбами, выключив все, что можно. Если этот недоумок и трус Штрель с U-1506 прав, то Ужас не всесилен и не всеведущ, он обнаруживает «двадцать первую» не дальше, чем за две-три мили. А надводные цели видит и слышит намного дальше – и если он, Шнее, все рассчитал правильно, то конвой подойдет сюда как раз в тот момент, когда русская сверхлодка в его охранении заметит выдвигающуюся навстречу U-450. И у него, Шнее, будет не меньше получаса для атаки конвоя, оставшегося беззащитным (эсминцы в сравнении с Ужасом можно было в расчет не принимать).

Все вышло, как Шнее задумал. Шум винтов конвоя с северо-востока, хорошо выходившего под торпеды. Скоро надо решать, пропустить или рискнуть – а если самый страшный подводный враг уже рядом и слушает? Когда до цели осталось всего мили две, акустик доложил: контакт, очень слабый, быстроходная цель, пеленг 270! Шнее вытер пот со лба, похвалив себя за осторожность. Ужас был здесь, за спиной, он словно возник в море из ниоткуда – и на U-1505 услышали его винты лишь в тот момент, когда русский разгонялся на полный ход и еще не успел выйти из радиуса чувствительности немецкой акустики. Пеленг быстро сместился к югу и пропал. В направлении, откуда должна была подойти U-450 – упокой господь их души!

А цель была рядом. Два эсминца уже прошли вперед, прямо под торпеды U-1505 выходил огромный транспорт, едва ползущий на буксире у старого эсминца, за ним был виден крейсер. Шнее решил стрелять не «веером растворения», а прицельно, по форштевню эсминца, шесть торпед. И сразу после – отворот на запад и отход, сначала на максимуме, пока Ужас еще далеко, затем в полной тишине. Были слышны два взрыва торпед, но нечего было и думать задержаться, чтобы подвсплыть под перископ!

Взрывы глубинных бомб с эсминцев остались далеко за кормой. Море казалось совершенно безопасным, но Шнее не отменял приказ о тишине. Отключили даже машинки, гонящие воздух в систему регенерации, отчего в отсеках стояла удушливая атмосфера. Прошло уже несколько часов, все было спокойно.

– Может, включить вентиляцию? – спросил первый вахтенный офицер. – Иначе мы задохнемся сейчас без всяких бомб.

Шнее дал согласие. Через минуту все услышали крик акустика (вот как можно кричать шепотом?):

– Контакт, пеленг 80, это он! Идет прямо на нас!

– Выключить все к чертям! Курс 135 – и молиться.

Мы успеем сместиться чуть к юго-востоку. Но если он довернет влево, мы все покойники!

Слава богу, он отвернул вправо от нас! И снова пропал. Акустик не слышал ничего. Но мы все знали, что он здесь! И воздуха в таком режиме хватит ненадолго, ведь мы не пополняли его запас с начала охоты! Или Ужас нас заметит, или все задохнемся от углекислоты.

U-1505 ползла на юг. Теперь Шнее вполне понимал Штреля, испытывавшего такое в течение трех суток. Но если повезло тому трусу и неудачнику, то может, судьба смилостливится и над нами?

Через двенадцать часов акустик доложил о двух далеких взрывах торпед. Если штурманская прокладка была верна, то это примерно в том направлении, откуда должна была подходить U-472. Других целей в этом районе моря не было. Что «семерке» удастся победить Ужас, было бы сказкой – значит, последние почести героям, погибшим в море за Германию! А еще это значит, что русские там, далеко. И наш шанс спастись – отходить в прямо противоположном направлении.

U-1505 всплыла под шнорхель, когда в отсеках было совсем уже невозможно дышать. И еще пару часов Шнее и все на борту ждали торпед в борт, выпущенных ниоткуда, ведь Ужас, подкрадывающийся для атаки, обнаружить невозможно. Но нападения не было, и Шнее поверил, что они вытянули счастливый билет, оторвались! Теперь домой и пореже выходить в эфир и всплывать на поверхность. А лучше вовсе не всплывать, а идти под шнорхелем. Медленнее, но безопасней – и куда спешить?

А транспорт, тысяч на десять, записан в журнале как «потопленный достоверно», и что он, Шнее, это лично наблюдал в перископ. Кригс-комиссар поверит – сухопутный, не подводник, и даже не моряк. Хотя, осмелев, выразил неудовольствие, что осталось семнадцать «угрей». Пришлось его успокоить – может, по пути попадется кто-нибудь, без сильной охраны?

Таких не встретилось – только конвои. И если первый, идущий на запад, явно был пустой, то второй, ему навстречу, был лакомой дичью. Но, опытным взглядом оценив количество эскорта, Шнее отказался от атаки – в отличие от своего учителя, великого Отто Кречмера, он очень не любил рисковать. Тот, легендарный командир U-99, слишком верил в свою удачу, благоволившую к нему и до, и после – раз ему повезло и выжить при гибели своей лодки, и уже пребывая в английском плену, получить свой Рыцарский крест с Дубовыми листьями и Мечами, переданный через Красный Крест и врученный лично комендантом лагеря[36]. Вот только так везет далеко не всем и не всегда – а упущенную победу можно одержать и в другой раз, так что останемся при своих, так будет вернее!

Находясь в каких-то трехстах милях от Бреста, приняли радиограмму – британцы высаживаются в Гавре! Шнее выругался – берег с гульбой, шампанским и французскими мамзелями откладывался до израсходования торпед и запасов на борту. Насколько легче было при «папе» Денице, в отличие от ваффенмарине СС! Конечно, «двадцать первая» океанская лодка слишком велика для Ла-Манша – но и болтаться у Западных Проходов, где в воздухе постоянно висит британская авиация и часто встречаются корабельные патрули, это тоже удовольствие небольшое!

Если только не удастся быстро потопить кого-то «жирного» – и отдыхай!

Это случилось шестого утром. Сначала акустик доложил: множественные шумы винтов, идет конвой, с северо-востока. Еще один порожняк в Америку – но нет, курс конвоя был не прямо на запад, а юго-запад, так что U-1505 оказалась по правому борту англичан, а не прямо на их пути. Обычная «коробочка» транспортов, несколько колонн, прикрытых спереди и с флангов завесами фрегатов и корветов. Шнее решил было отказаться от атаки, когда его внимание привлек концевой транспорт крайней правой колоны, он шел на некотором отдалении от общего ордера, не сближаясь. И концевой корвет правофланговой завесы был чуть впереди, атака с траверза была вполне возможной!

Будь у Шнее «семерка», еще неизвестно, что бы вышло. Но «двадцать первая» была быстрее и тише – бросок наперерез под водой, не посадить бы батареи! – кажется, корвет что-то услышал и начал поворачивать, но U-1505 уже вышла на дистанцию залпа. Шесть торпед веером, отворот и на глубину! Английские бомбы начали рваться гораздо выше и в стороне – когда торпеды дошли. Одно попадание или два, и – господи, что это было? Взрыв был такой силы, что море содрогнулось!

«Вот отчего он шел на отдалении, – подумал Шнее. – Транспорт с взрывчаткой. Понятно, что его не решились ставить в общую колонну. Хотя на вид он был похож даже не на торгаша, а на вспомогательное судно флота – в момент залпа я подумал, что это большой буксир-спасатель».

Шнее ошибся. Его жертвой в этот раз стала плавбаза подводных лодок «Скорпион» с грузом торпед, в составе «пенджабского» конвоя на Карачи. Во исполнение приказа Адмиралтейства прервать коммуникацию между Еврорейхом и Японией – «вот только не хватало еще пускать в свой британский заповедник американцев, это наша зона ответственности, справимся своими силами!»

Результатом же было то, что пенджабская эскадра подлодок в критический момент оказалась на «голодном пайке». Что усугублялось британской привычкой выпускать сразу десять торпед в одном залпе по цели. И это еще скажется после, для совсем другой истории.

Шнее же сейчас интересовало лишь одно. Формально задание было выполнено, ну а что до двух погибших лодок 11-й флотилии, так на то и война, где выживает не только самый удачливый, но и самый умный. Что делать, побед не хватит на всех, кому-то надо и умирать молча.

Я побывал в зоне охоты Полярного Ужаса и вернулся с победой. Где Бриллианты к моему Рыцарскому кресту с Дубовыми листьями и Мечами?

Вот только не дай бог, пошлют туда же снова!

Уинстон Черчилль.

Сон, виденный им в ночь на 5 февраля 1944 года

На аэродроме воет сирена. С трудом продираю глаза.

Кто я? Тело молодое, поджарое, спортивное – и совершенно рязанская, русская морда!

Все как на автопилоте, я лишь смотрю изнутри. Быстро натягиваю форму русского офицера-летчика, хватаю планшет, на ходу подпоясываюсь ремнем с кобурой – и машина ждет внизу! Что-то похожее на виллис – открытый кузов, спереди двое, сзади сиденья вдоль бортов, брезент опущен. На аэродром!

Мысли в голове – соревнования у нас с геноссе, кто больше нагликов набьет. Ну ничего, снова уделаю этих гонористых – полвека уже после той войны с ними прошло, а соперничество осталось. Хотя вне службы – дружба-фройндшафт, русский и немец – братья навек!

Так, кушаю, умываюсь, надеваю летный комбез и парашют, и на поле, к моей «Молнии». Хотя какая она «молния» – не истребитель, а противопартизанский самолет, с одним винтом сзади, но бронирован, как штурмовик Ил-20 – мало ли что там на земле найдется? Стрелок мне не нужен, истребителей у нагликов быть не может, лучше пару напалмовых бомб возьму, а боекомплекта к пулеметам и так выше крыши. Ну и фотопулемет, конечно – дома скрупулезнейше будем анализировать, сколько набил. И кислород в кабину – на Англию столько химии сбросили, что на малой высоте, говорят, вдохнешь без маски, и привет! Это как же наглики там выживают – или так лишь в отдельных местах вроде Лондона, где сопротивление было дольше всего?

…что?! Это Англия 1994 года? Выжженная пустыня, без признаков цивилизации, ну кроме каких-то развалин?..

Ищем сегодняшних нагликов. А они прячутся, жить хотят, хе-хе. Это вам, геноссе, охота не по расписанию. Тут русская смекалка нужна. Со своим ордунгом, ну выбомбите вы в полный ноль сегодня этот квадрат, завтра соседний, точно по карте – и что? Наглики на земле тоже видят и понимают, где вы завтра будете бомбить – и убегут, или попрячутся! Будете после рапорты писать: «Обработано столько-то гектаров, сброшено столько-то боеприпаса, что позволяет считать потери противника…» Засуньте ваши формулы знаете куда? У меня по бумаге счет поменьше – зато за каждого я головой отвечаю, что в натуре, а не туфта!

И чего вы бомбы по зданиям кидаете – вернее, по тому, что от них осталось? Наглики умные – уж должны сообразить после стольких лет, что при попадании их никакой подвал не спасет, сгорят или задохнутся! Они или в землянках прячутся – а теперь придумали, на деревьях сидят, как сычи, хе-хе. Так я бомбочки положу с подветренной стороны в лесок и посмотрю, кто из горящей «зеленки» выбежит на открытое место! И – все мои! Дома пленку проявим – обзавидуетесь, геноссе! Вам только стрельбой по одичавшим коровкам и овечкам забавляться (вот интересно, как там эта скотина выживает, после стольких килотонн немецкой фосфорорганики и нашего иприта)? Уж наши умники сказали, пока эта гадость сама не разложится, колонизировать Англию бесполезно – так что ждем, заодно от бывших хозяев очищаем, сколько их там осталось? Уэллс про каких-то марсиан на смешных треножниках писал? Он нас не видел над Биг-Беном! Говорят, что вон тот огрызок, похожий на сломанный зуб, это он когда-то и был.

И на глушителях экономить, геноссе, не надо. Дело наше тихое, а не быстрое. От ваших «фокке-вульфов-490» рев такой, что за пять километров слышно, только тупой не поймет, надо прятаться скорей. И что вам с лишней скорости, от кого тут бегать и за кем гоняться – а вот расход топлива очень даже важен. Я неспешно лечу, смотрю, кто там на земле высунется, и мотор за спиной тихо урчит, как сытый и благодарный кот. Ур-р-р-ур-р-р…

…И британский премьер проснулся, в своей постели и в холодном поту.

Ур-р-р-ур-р-р… Опять этот Адольф в порыве кошачьей страсти на подушку рядом улегся, чертов норвежский лесной, подарок русского Вождя! Надо было, как хотел, из него чучело сделать – не из Сталина, понятно, пока что, а из кота! Но электорат не поймет, выставит живодером. Наша публика сентиментальна – когда сто тысяч человек за проволокой с голода дохнут, это никого не волнует… вот интересно, немцы до концлагерей сами додумались или использовали тот наш опыт бурской войны? Русских бы так же, как буров – чтобы не осталось никого, кроме лояльных к нам! Только пока надо думать, что с индусами будем делать, и с прочими африканцами, как их обратно под нашу руку привести! Ведь если мы империю не удержим, нас захватят лет через пятьдесят – а вдруг этим сном мне Господь знак посылает? Не допущу! Нет в мире места слабым – закон отбора по Дарвину, у кого сил нет править, тем правят, как рабом!

Считается, что именно этот сон Черчилля, по случаю рассказанный некоему журналисту с Би-Би-Си Джорджу Оруэллу, побудил последнего к написанию знаменитого романа «1984», где мир поделен между двумя тоталитарными диктатурами: псевдосоциалистическо-евразийской и пуританско-американской, пребывающими между собой в состоянии вечной войны – и лишь в растоптанной, сожженной, залитой отравой Британии живут в подземельях общины людей, помнящих о демократии и Хартии свободы.

Что до кота по кличке Адольф, то его чучело пребывает в Британском музее. Уинстон Черчилль, в шутку или всерьез заявивший однажды: «Я не могу умереть прежде, чем увижу этого пушистого мерзавца, набитого ватой», пережил своего кота, умершего естественной смертью в Рождество 1965 года, меньше чем на месяц.

Москва, Кремль. 5 февраля 1944 года

Поздним вечером в Кремле светилось окно, выходящее на Москва-реку. То самое окно, о котором уже рассказывали и даже написали в газете – там, в кабинете, сам товарищ Сталин не спит, а думает мудрые мысли, как руководить страной.

Конечно, то окно не имело никакого отношения к кабинету Вождя (особенно после того, как Сталин прочел про убийство Кеннеди – зачем создавать искушение для врагов, желающих побегать по крышам со снайперской винтовкой?). Но истинным было, что Сталин не спал, а думал. Такой режим был ему привычен – вставать поздно и работать допоздна.

В иной истории это будет причиной традиции, сохранившейся до начала двадцать первого века – когда в Москве начальству считалось неприличным приезжать на работу раньше десяти-одиннадцати. Это пошло еще от сталинских времен, когда «железные наркомы» и их начальники отделов в шесть вечера лишь делали перерыв (обедали или даже посещали театр), а после возвращались на свое место до полуночи – часу ночи в ожидании – а вдруг позвонит Сам и задаст вопрос? Вечерние сидения сами собой прекратились со смертью Вождя, но привычка приходить позже никуда не делась.

Когда Сталин, среди прочего, узнал и про это, он лишь усмехнулся в усы: «Пока я жив, дисциплину нарушать не дам! Ну а после – видно будет».

Он ловил себя не раз на том, что сам стал другим, узнав будущее. Что вот эта или иная мысль просто не пришла бы в голову ему прежнему, или была бы отброшена как ненужная. И первым из нового было гораздо более осторожное отношение к чрезвычайным мерам, позволяющим достичь результат, но с чрезмерной же тратой ресурса – «которого, очень может быть, не хватит потомкам, когда я уйду!» Мы выиграли эту войну, Победа видна уже невооруженным глазом – и речь сейчас о том, насколько мудро мы сумеем распорядиться плодами этой Победы. Ведь ресурсы решают все – а по ним у нашего потенциального противника огромное превосходство!

Фронт первый – военный. Надо пройти по лезвию бритвы: если не уделить должного внимания обороноспособности, империализм вполне может и напасть! Ведь недаром Рузвельт в Ленинграде хвастался будущим воздушным флотом из тысяч В-29 – кстати, самолет, поврежденный при посадке в Банаке, так и не эвакуировали, эти янки прямо удивляют своим отношением к секретной технике: что в той истории бросали свои машины, вовсе не заботясь об их судьбе, что здесь удовлетворились нашими заверениями, что полоса коротка для взлета, и объяснениями, что часть приборов и оборудования «растащена местным населением». Теперь все позади, не считая мороки, как доставить самолет в ЛИИ ВВС или прямо Туполеву – сумел тогда сделать Ту-4, сможет и сейчас. Реактивная авиация, ПВО, ракеты станут для СССР вопросом жизни и смерти, когда у американцев появится Бомба. Поскольку у них преимущество изначально: даже успев сделать свое Изделие раньше, мы не сможем достать их территорию, пока в космос боеголовки не запустим – а у них базы вокруг, как капкан: Англия, а в перспективе Турция, Япония. И в их штабах, возможно, уже кто-то составляет план «Дропшот» или что-то подобное ему!

Но если перегнуть палку, рухнем сами, под тяжестью военных расходов – оборонительная «скорлупа» ореха раздавит ядро. Тем более, расходы уже видятся качественно иными. Военная мощь – это сбалансированный комплекс: нет пользы от перекачанных мышц, если посадим сердце и легкие. Лазарев прав: ввод в строй большого флота без обеспечения его береговой инфраструктурой, ремонтом и техобслуживанием есть вредительство и подрыв советской обороны – как еще назвать то, что, например, авианесущие крейсера типа «Минск» списывались через десять лет с вдрызг «убитыми» механизмами? И – это Вождь тоже отлично понимал – трудно требовать тщательного несения службы от голодных и бесквартирных офицеров!

Свежий пример – взятие немцами форта Эбен-Эмайль в сороковом году! Первоклассная крепость – и репутация у офицеров как безнадежной дыры без всяких развлечений, отчего туда ссылали буквально в наказание. А события в британской Малайе и голландской Ост-Индии, где в гарнизонах тянули лямку такие же неудачники без всяких перспектив? После этого стоит ли удивляться, когда перед армией Ямаситы капитулировало втрое большее число британцев в Сингапуре, оборонявшихся на подготовленных позициях, – японцы сами не ждали такой победы. Впрочем, сейчас беспокоиться не о чем: денежное довольствие офицера РККА выше, чем у гражданских, как и подобает защитникам Отечества, – это Никитка, сволочь, урежет! Или есть о чем – память товарища Сталина была феноменальной и услужливо подсказала прочитанный текст:

«Занятий мало, зато донимают дежурства, через два дня на третий, это изводит здорово. Заступаешь в двенадцать дня и едешь в канцелярию, сидишь там, пока полковник не уйдет домой, и сам едешь обедать. После ложишься спать до четырех часов, затем встаешь, пьешь чай и идешь в караулку. В восемь велишь играть отбой, после чего идешь к полковому командиру с вечерним рапортом, он обычно оставляет пить чай, затем идешь в гости к кому-то из семейных, где кормят ужином, часу во втором ночи уже лежишь у себя в кровати. На следующий день, если дежурный, то должен быть в канцелярии к девяти утра, встретить там полковника с рапортом. Если же не дежуришь, то долго лежишь в постели, а затем до самого вечера бесцельно бродишь по квартире».

Летопись 9-го гусарского Киевского полка Российской императорской армии, начало двадцатого века. Дисциплина, однако, была у слуг царю и Отечеству – дежурный офицер по полку, вместо того чтобы неотлучно находиться на своем месте, занимался черт знает чем, являясь на свой пост на пару часов в начале и в конце, и это, видите ли, еще и «изматывало здорово»! А где боевая подготовка, тактические занятия – и чем тогда солдаты заняты были, если для офицеров в свободное от дежурств время главным делом было «бесцельное брожение по квартире» вместо чтения литературы по специальности, ознакомления с новинками военного дела или хотя бы занятий спортом? И ведь это не какая-нибудь Кушка или Чукотка, а городок Васильков, тридцать верст от Киева! Неудивительно, что с такой армией Японскую войну проиграли с позором!

Одно все же схвачено верно. Соцкультбыт в той армии отсутствовал как класс – и что будет, по словам потомков, весьма актуально и для СССР, при службе на удаленных точках. Солдатам ладно, срок службы потерпят, как сказано в Уставе, «стойко переносить тяготы и лишения», да и в конце получают немало – и профессия, и уважение, и еще им можно по специальности, близкой к ВУС, в высшие учебные заведения поступить с облегчением на экзаменах и, разумеется, бесплатно! А вот для офицеров на таких точках единственным развлечением обычно становилось пьянство, как для французов на линии Мажино зимой тридцать девятого – сорокового – которых после немцы со спущенными штанами застали! Так что придется и над этим поработать – и воспитательные меры, и культура, и спорт… И все это ресурсы, расходы, которые надо откуда-то взять!

И что с семьями делать? Опять же, как сказали потомки, в их время было деление на «белое» и «черное» офицерство. Первые – это сотрудники военных учреждений и штабов в обжитых местах вроде Москвы или Ленинграда, ну а вторые – это кто тянет службу в войсках. И девушки от этой категории шарахались, как черт от ладана – кому охота ехать в глушь, где ни работы, ни культуры, ни нормального жилья? Что-то, положим, сейчас можно решить на энтузиазме и сознательности – но в мирное время с этим будет куда сложней. А это вопрос не простой, а политический – чтобы защитники Отечества рождали детей в нужном количестве и воспитывали их в должном направлении!

Так что военное строительство после Победы – это будет сложная задача! Плотно связанная с фронтом вторым – экономикой. По причине, указанной выше, гражданский сектор тоже будет играть здесь огромную роль – впрочем, в Европе с этим тоже будет туго! Подробнее будем думать и решать после Победы, но уже сейчас ясно видны три цели. Первая – обеспечить в Европе наиболее благоприятные для нас границы будущего соцлагеря. Вот чем ценен де Голль: пусть будет «независимая» Франция с обороной по всем радиусам, а не американский вассал! Также обеспечить как минимум нейтралитет Дании (как Австрии в ином мире). Что тогда остается под будущее НАТО: Британия, Бенилюкс, огрызок Норвегии, юг Италии – несерьезно! Еще Испания, отделенная французами. И Турция – вот это будет очень опасно. Ради возврата Проливов они к черту на поклон пойдут, а В-29 с турецких баз перекрывают нашу территорию куда лучше, чем из Англии, и еще нефть Баку там рядом! Предупредить турок, что вступление их в союз с любой иностранной державой будет расценено СССР как прямая военная угроза, для отражения которой мы имеем право на любые средства, включая ядерный удар? Может, и подействует. И надо помочь братушкам-болгарам, что-то они не справляются, немцы как засели на полуострове Пелопоннес, так и сидят, еще британцев дождутся, как было в мире «Рассвета».

Цель вторая – максимально интегрировать в наше хозяйство экономику наших будущих вассалов, прежде всего, конечно, ГДР! И возложить на них часть и нашего военного бремени: например, дизельные подлодки, малые корабли (до эсминцев включительно) и автомобильную технику. И конечно же, прибрать к рукам все их научные разработки, не допустить бегства на Запад – благо мы знаем, что искать, где и персонально кого. Вот только не допустить перегибов, как в Венгрии: «рост промпроизводства на 200 процентов, а по тяжелой промышленности на 280, и это в аграрной стране!» А чтобы такого не было, отпускать наших братьев-демократов в самостоятельное плавание категорически нельзя… кого-то можно и ССР сделать, как Словакию, ну а для прочих же – вместо распущенного Коминтерна учредить Коммунистический Союз (название еще придумаем), в компетенции которого будут лишь правящие компартии – и конечно же, председательское место будет за СССР, и решения не обсуждаются.

Цель третья – придется признать, что с единым социалистическим укладом Никитка явно поспешил! Вреда было много больше, чем пользы, зараза пошла вглубь и, что самое страшное, вширь, захватив и партийные органы, и госаппарат. Пусть лучше будет под контролем – и нового изобретать не надо, артели и колхозы, вот только внести в Программу Партии о равноправии несоциалистического уклада, если в его основе лежит честный труд. Тоже намечаются проблемы – и с обеспечением ресурсами, как, например, сырье и электричество, и с финансированием, и с импортными комплектующими (будет очень актуально – для соцстран). А где большие частные деньги, там и преступность – значит, и органы правопорядка придется укреплять!

Со вторым фронтом все? Третий, и как бы не главный – воспитание советского человека. Тут и обеспечение товарами народного потребления играет роль – но не одно это, чтобы мещанина-потребителя не получить! И пропаганда, и искусство, особенно литература и кино, должны сработать, и спорт (если японцы считали, что занятия боевыми искусствами спасли их нацию от духовного разложения, чем мы хуже – легенда про древнее искусство русбой уже запущена, живет и процветает). И методы товарища Макаренко в тему, не допустить «бабского» воспитания, будущих солдат должны учить и воспитывать мужчины, профессия учителя должна стать одной из самых уважаемых! И конечно, отслеживать реакцию масс, их настроение, ненавязчиво поддерживать полезное и отсекать вредное, помня в том числе и о правиле: «Если не можешь предотвратить, так возглавь и уведи в безопасное место». Ювелирная потребуется работа, неужели прав товарищ Пономаренко, что придется еще одну контору создавать – хотя по идее, этим как раз должны комсомол и партия заниматься, вместо подмены аппарата гос– и хозуправления. Может быть, и передадим им эту функцию, когда опробуем на…

Северодвинск, Атоммаш – выходит тут «пилотным проектом», как сказали бы потомки, не только в научно-техническом смысле, но и в воспитательном. Посмотрим, как товарищи справятся – и учтем опыт.

Ах, да, союзники. Высадились все-таки. Не стали даже ждать лета и «погодного окна». С другой стороны, ясно было, что Франция нашей не будет, и идти до Гибралтара, платя жизнями наших людей – зачем? Пусть это ночным кошмаром Черчилля останется! И тогда выходит, что, желая не пустить нас в Европу, они оказали нам большую услугу. Ведь какие-то силы немцы должны будут на отражение этой угрозы бросить? А с резервами у Гитлера и так негусто. Значит, и нам путь открыт!

Одер, там пока рано, надо тылы подтянуть. Южнее, мы успешно взламываем Моравский укрепрайон на границе с Чехией, потери однако неприятны! Зато в Австрии подошли к Вене, бои на подступах, скоро возьмем. А вот в Италии нам путь открыт!

Союзники высадились в Гавре? Что ж, посмотрим, как у них дальше пойдут дела!

Записано в 2007 году, Лондон (альт-ист)

Кабинет в викторианском стиле. Две картины, друг напротив друга – на одной белая стена парусов, флот адмирала Нельсона идет к Трафальгару, на другой от горизонта до горизонта колонна дредноутов, застилающих небо облаками дыма. Громадный письменный стол, в окружении таких же огромных шкафов с книгами. В комнате двое: уже глубокий старик, одетый по-домашнему, сидит за столом, его молодой собеседник, в кресле напротив, очень почтительно слушает.

– Что ж, молодой человек, я очень вами доволен. Вы сделали из моего материала просто шедевр – читая ваши книги, я даже подумал: как жаль, что они не вышли раньше! Вопрос, конечно, философский – в то время, когда что-то можно было изменить, об этом нельзя было рассказать. Лишь сейчас многое из когда-то секретной информации стало доступно публике, и то не все… когда и наш английский народ, и сама Британия стали уже другими!

Ведь я родился и рос при империи, над которой никогда не заходит солнце – и это не было для нас просто словами! Канада, Австралия, Индия, Малайя, Бирма, Гонконг, половина Африки – все это была территория, которую мы считали своей. Как, например, я сейчас, сидя в этом кабинете, знаю, что в этом доме есть моя гостиная, спальня, кухня – так и даже для тех из нас, кто никогда не покидал метрополии, далекие земли были собственностью, куда каждый мог приехать и быть там своим. Я был гражданином и солдатом великой империи, вершащей судьбы всего мира! Сейчас, когда ее нет, я спрашиваю себя, оглядываясь назад, что мы сделали не так? Можно ли было все исправить? Как вышло, что одна из величайших империй пала, не будучи разбитой в войне, а формально считаясь в ней победителем? Было ли случившееся неизбежным ходом истории или чьей-то ошибкой или злой волей?

Но одно я знаю точно. Все империи живут, пока есть солдаты, готовые за них умирать! И этот долг крови не может быть переведен на кого-то – иначе придется платить вдвойне. Так пал Рим, решивший, что чужие наемники защитят его лучше, чем свои граждане. И я думаю, не было ли и нашей главной ошибкой то, что мы слишком полагались на золото и интриги, выставляя в бой за свои интересы кого-то и сберегая свою кровь?

Завоевывая мир, мы были нацией солдат и торговцев. Теперь мы стали нацией торгашей. И если ваши книги помогут не погаснуть искрам воинского духа в нашем народе, то есть надежда, что когда-нибудь империя возродится! Я этого не увижу – но одно обещаю: я, контр-адмирал в отставке Чарлз Додсон, не имею права умереть прежде, чем все, что содержится в этих папках и шкафах, увидит свет, – надеюсь, с помощью вашего пера, молодой человек – а знаю я много такого, что вы не найдете ни в каких архивах! И здесь записи не только о том, что видел я, но и свидетельские показания очень многих моих знакомых, сослуживцев и не только – выйдя в отставку, я имел возможность поездить по свету, бывал в разных странах, даже в России – подобно тому, как другие коллекционируют марки или что-то подобное, я искал участников тех событий и с нашей, и с другой стороны.

Итак, Гавр сорок четвертого, как мы вернулись на континент. Но прежде я хотел бы показать вам документ, иллюстрирующий мою мысль – что бывает, когда мы пытались защищать свои интересы чужими руками. Не следует тогда удивляться, что пешки не захотят идти на размен за пославшую их Британию!

Коммодор Эдмонд Григ. Крейсер «Один», ВМС Свободной Норвегии. Из папки контр-адмирала Додсона. О событиях января – начала февраля 1944 года

Нет, сэр, я не родственник великому композитору, гордости Норвегии. Ну если только очень дальний – Норвегия не такая большая страна, и возможно, когда-нибудь наши родословные и пересекались. Но не буду отрицать, мне льстило, когда при заходе в европейский порт (в иных про того Грига и не слышали), некоторые, прочтя в судовой роли «Э. Григ», обращались ко мне, не сын ли я – и что с того, что стою на мостике, а не за дирижерской кафедрой, ведь общеизвестно, что в Норвегии моряки все.

До сорокового года я не был и военным. У Норвегии была чисто символическая армия и флот – ведь после той Великой войны нам упорно твердили, что подобного никогда больше не повторится. Даже армию у нас одно время хотели заменить «гражданской гвардией» из малого числа профессионалов, работа которой в мирное время будет заключаться в военной подготовке ополчения пару недель в году. А корабли, за немногим исключением, были построены еще до той войны – кроме заградителя «Трюгвассон» и трех миноносцев, которые ради престижа числились эсминцами (хотя были меньше германских, типов «Вольф» и «Меве», таковыми не считающихся). И все офицерские должности на флоте были расписаны на годы вперед. Зато Норвегия могла гордиться своим торговым флотом, пятым в мире. Я был капитаном – и когда нас захватил Гитлер в сороковом, успел увести свой пароход в Англию. И таких, как я, было много – потому, когда наш добрый король Хокон стал, с английской помощью, формировать военный флот под норвежским флагом, я получил воинский чин. Причем у британцев есть любопытная особенность, звания могут быть как постоянные, так и временные, так что, строго говоря, я был «временно коммодор», но мне так было непривычно, и я представлялся, опуская первое слово. А работа военного моряка мало отличается от моряка торгового – разница лишь в том, что иногда приходится стрелять.

Ну а музыка – просто увлечение в свободное время. И у моряка бывают свободные часы, которые охота заполнить чем-то для удовольствия – как джеклондоновский Волк Ларсен мастерил усовершенствованный секстан. Ну, а я складывал стихи под простую мелодию. Впрочем, не я был первым. «Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо и бутыка рому» не было выдумано Стивенсоном, такие песенки были нужны, чтобы задавать ритм в палубных работах, всем тянуть дружно – раз, два, взяли. Тем более я и не старался сочинять – просто иногда на ум приходили слова, достойные музыки.

Именно это было обещано нам перед тем походом. Доставить войска на острова Шпицберген, обозначив военное присутствие законных норвежских властей. Неофициально же большой чин, специально приехавший из Лондона, сказал: действовать предельно решительно (не исключая даже, при благоприятных обстоятельствах, применения оружия), помня, что это территория своего государства, которую надлежит защищать от чужеземного вторжения всеми доступными средствами. «И ничего не бойтесь, любые ваши действия получат полную поддержку Британской империи! Вы все правильно поняли, коммодор?»

Приказы на флоте положено исполнять. Под моей командой были крейсер «Один» (бывший «Даная»), эсминцы «Свенер», «Сторд» («тип S»), «Сент Олбанс», «Линкольн» (бывшие американские), транспорт «Глеодден», имеющий на борту польскую пехотную полубригаду (два батальона со средствами усиления, всего около 1300 человек). Нам было сказано, что этого хватит, чтобы драться со всем русским Северным флотом, насчитывающим в активном составе всего несколько эсминцев. Был еще захваченный у немцев «Шеер», но он, по данным разведки, стоит в ремонте. «Но наиболее вероятным будет, что русские при первых же ваших выстрелах подожмут хвост и уберутся восвояси – решите на месте, дать им уйти или взять с них штраф, как, например, оставить на берегу все имущество, что они успели выгрузить. Вы, коммодор, носите чин Роял Нэви, пусть даже временно – так запомните главное правило Королевского флота: не отступать и не сдаваться ни при каких обстоятельствах! Только в бой – и не считать врагов, от этого их меньше не станет».

Мне уже тогда показалось странным, что, обещая полную поддержку, британцы не дали ни единого своего корабля в помощь. И даже в десант послали не своих солдат, а поляков (у Свободной Норвегии в Англии не было сухопутных частей). При погрузке я свел знакомство с их командиром, полковником Закржевским, меня удивило, что этот пан гораздо больше немцев ненавидит русских, которых считает к тому же очень плохими солдатами.

– Их спасает лишь территория! – орал он, едва не хватаясь за саблю. – Если бы мы в тридцать девятом могли размахнуться так широко! И если бы эти подлые москали не ударили нам в спину, когда мы уже готовы были гнать немцев до Берлина! Каждый из моих орлов в бою стоит пяти, нет – десяти русских! И я надеюсь, после этой войны Англия сдержит свое слово – Польша в границах 1772 года! Тогда весь мир еще увидит истинное польское величие!

Эти настроения, насколько я мог видеть, разделяли его офицеры. Я слышал, как они открыто хвалились, как скоро будут топить москалей в море. И легко было предвидеть, что наша миссия миром точно не обернется, будет война. Не инцидент, а война – глупо надеяться, что русские простят пролитую кровь и потопленные корабли! И что тогда сделает Британия – объявит войну России?

Русские не умеют воевать? Но здесь, на севере, они за год уничтожили Арктический флот рейха, которого боялись и британцы. Да, имея всего несколько эсминцев и подлодок, но ходили разговоры, что они то ли призвали себе на службу самого морского черта, то ли изобрели что-то невероятной боевой мощи. Точно так же чуть больше года назад в этих водах шли, почти нашим курсом, линкор «Тирпиц» (по речи Черчилля, «равный по силе двум английским кораблям своего класса»), крейсер «Хиппер» и несколько суперэсминцев, каждый из которых по огневой мощи был равен «Одину». И русские снесли эту эскадру, не сильно напрягшись! Уже полгода в русскую зону боятся лезть даже немецкие субмарины – все, кто ходят с конвоями в Мурманск, говорят в один голос, что за островом Медвежий можно вздохнуть с облегчением, атаки подлодок дальше очень маловероятны. И в Лондоне не могут этого не знать – так на что они надеялись, фактически приказывая нам начать с русскими войну?

Но приказ есть приказ. Его нельзя не исполнить без очень весомой причины. И мы шли курсом на север. Ветер был баллов шесть, норд-ост, нам почти навстречу, и хорошая волна – для этих широт и января почти рай! Эсминцы вели противолодочный поиск, растянувшись завесой впереди. Однако это не спасло наш отряд от атаки подлодки, это случилось 20 января, в месте с координатами 74° с. ш., 18° в. д. Одна торпеда попала в «Глеодден», прямо в корму (возможно, что немцы стреляли самонаводящимися по акустике, мы слышали уже про эту германскую новинку), транспорт потерял ход. И погиб «Сент Олбанс», точно так же, торпеда по винтам – слава богу, что эсминец продержался на поверхности почти час, и «Линкольн» успел снять команду, кроме четырнадцати человек, погибших при взрыве. А лодка, сделав свое дело, словно растворилась в океане – проведенный «Свеннером» и «Стордом» поиск результата не дал.

Я хотел с чистой совестью отдать приказ повернуть на обратный курс – так как буксировка крупного транспорта в таких погодных условиях, против ветра и волны, была сопряжена со значительными трудностями. Тут вмешался британский офицер связи, коммандер Мун, он заявил, что настаивает на продолжении похода, так как до Шпицбергена осталось всего двести пятьдесят миль! Я не имел дела с этим офицером прежде, один мой знакомый шепнул, что этот Мун на самом деле чин не флота, а разведки. Но меня неприятно удивило, что англичанин был не то чтобы пьян, но явно навеселе!

– Дальше будет больше! – сказал он с ухмылкой. – На стороне русских воюют еще и лодки Свободной Германии, в этом и причина русских побед! Нет, не ренегаты из пленных – самые настоящие, германские субмарины, выходя из немецких баз, в море, выполняют секретные приказы Москвы. В том числе стрелять по своим, кто не в игре. Ну а для непосвященных наготове сказка о русском чудо-оружии или невероятном умении воевать. Но мы, британцы, не боялись этих проклятых «акул Деница» в Атлантике, не испугаемся и здесь, когда они служат дядюшке Джо. Может быть, мы умрем все – но умрем с пользой для британского оружия и политики! Я британский офицер и не умею отступать – слышите, вы, трескоеды!

Значит, я был прав в своих догадках – мы были расходным материалом? Оттого англичане не послали своих кораблей и солдат, лишь нас и поляков – тех, кого не жалко! Значит, они и не собирались из-за нас воевать с Россией – мы должны были погибнуть все. Причем позорно – потому что тогда, очень может быть, чтобы не рассориться со Сталиным, нас объявили бы изменниками, действующими самовольно! Мы все были обречены, мы не должны были вернуться, даже кораблей не жалко, за них Британия после взыщет с нашего короля плату. Мун понимал это, и ему тоже было страшно, оттого он и напился – но я и мои люди не присягали помирать за британский интерес! И я не подряжался в военный флот ради подвигов и славы – так вышло, что я оказался на мостике боевого корабля, но мне не нужна военная карьера, я как-нибудь переживу британское неудовольствие, ради того чтобы после этой войны снова водить пароход. Пусть другие гибнут за высокие слова и идеи!

Мун грязно бранился, когда мои матросы тащили его с мостика под арест в собственной каюте. Затем я приказал отряду повернуть на курс зюйд – в ближайший порт, пусть хоть русский Киркенес или Варде. На «Глеоддене», увидев изменение курса, кто-то из экипажа, очевидно, проболтался полякам, и среди десанта началось брожение, граничащее с мятежом. Мне пришлось передать, что бунт будет подавлен самым решительным образом, вплоть до торпедирования транспорта и последующего спасения лишь норвежской команды. С «Линкольна», ведущего буксировку, после сообщили, что поляки кричали: «Убийцы! Вы везете нас русским, на верную смерть!» Что ж, эти слова оказались пророческими – но моей вины тут нет.

Эта или другая лодка атаковала снова. Еще две торпеды – для уже поврежденного транспорта это было смертельно. «Глеодден» сел на корму, а затем, когда ют ушел под воду, вдруг опрокинулся так быстро, что на эсминце едва успели обрубить буксирный конец. Большое количество жертв объясняется именно этим, а также отсутствием дисциплины – на палубе были драки с применением оружия, а по уже спущенным шлюпкам с людьми стреляли, чтобы заставить подойти назад к борту и взять еще кого-то. К тому же были сумерки и волна, так что считаю большой удачей, что удалось спасти 417 человек, считая членов экипажа транспорта, без малого тысяча погибла в пучине. И подлодка снова не была замечена! Мы ждали, что немцы продолжат охоту, и уходили, уже не связанные буксировкой транспорта, полным ходом и противолодочным зигзагом. И слава богу и нашей удаче, по пути в Англию больше никаких происшествий не случилось!

Ну а после было судебное разбирательство – поскольку я не был британским подданным, то меня всего лишь лишили чина, и я завершил войну помощником командира тральщика – но я о том не сожалею, сэр! А вот Муна никто больше не видел, ни я, ни мои знакомые – ходили слухи, что его задвинули, а то и убрали за слишком длинный язык, ведь британский офицер, даже посланный своим командованием на смерть, должен принять это с честью до самого конца.

Мне не нравится, что русские забрали наш Финнмарк, и Нарвик, и Лофотены. Но еще меньше я хочу умирать за их возвращение. А тогда я совершенно не желал вести на смерть почти тысячу соотечественников, лишь ради того, чтобы население указанных территорий стало бы относиться к русским чуть хуже – по размышлении, я пришел к выводу, что истинной целью британской провокации было именно это.

Политика – это не для меня. Слишком грязное занятие, в сравнении с морским делом. Теперь я знаю, что когда немцы вторглись в Норвегию 9 апреля 1940 года, британский десант уже грузился на корабли, чтобы сделать то же самое – будь они чуть расторопнее, возможно, что Свободная Норвегия была бы прогерманской. А когда уже после, в Стокгольме, русские обосновывали свое право на Финнмарк, шведы всерьез хотели забрать себе то, что осталось от Норвегии. Слабого рвут на части соседи – теперь я понимаю пана Закржевского, кричавшего мне о «Польше от моря до моря». И слишком часто этот спор кончается войной.

Отдав меня под суд, британцы спасли мне жизнь. Ведь «Один», уже без меня, был потоплен у Гавра почти со всем экипажем. После, как я сказал, был пост младшего офицера на тральщике «Оксой», а еще через полгода – прощание с военным флотом. Сейчас я капитан теплохода «Хеймдаль», что примечательно – той же судоходной компании, в которой я служил до войны. И мне не раз приходилось бывать в Нарвике, в Вадсо, Варде – и я, конечно, вспоминаю, что когда-то эти города были норвежскими… но я совершенно не хочу, чтобы снова лилась кровь за то, чтобы они стали такими опять.

У меня есть дом в Осло, любимая жена, двое взрослых детей и уже один внук. И совсем немного до пенсии и кое-какие сбережения в банке. И мне очень не хочется это потерять!

Ну а русские – ничем не хуже и не лучше англичан, немцев и даже шведов. Все мечтали откусить кусок от бедной маленькой Норвегии, кому-то больше повезло.

Чарлз Оук, сержант 6-го отдельного батальона коммандос.

Из папки контр-адмирала Додсона.

О событиях в Гавре 4–5 февраля 1944 года

Мы были лучшими, сэр! Самыми крутыми солдатами Британии и, как нам говорили, всего цивилизованного мира!

Нас готовили не чета современным САС. Привыкшим, что если их зажмут, достаточно дать радио, и тут же прилетят вертолеты. Нас учили абсолютно всему, что могло понадобиться на войне – прыгать с парашютом, стрелять из всех видов оружия, нашего и немецкого, управлять автомобилем, мотоциклом и танком, ставить и снимать мины, работать с рацией, ориентироваться и выживать на незнакомой местности, преодолевать инженерные заграждения и водные преграды – и очень многому еще. И конечно, физическая подготовка, бокс, борьба джиу-джитсу, владение ножом – мой приятель Барри в увольнении однажды подрался в пабе, один раскидав полдюжины каких-то морячков… правда, его тоже в госпиталь отправили, по-подлому, сзади, бутылкой по голове. За неделю перед гаврским десантом – счастливчик!

Нас учили – все три года. Где-то шла война, русские и немцы гнили заживо в грязных окопах, как на Сомме в ту войну, мне рассказывал отец – а мы бегали по горам Шотландии, с полной выкладкой – и были уверены, что когда придет наш час, то порвем этих джерри на клочки! Раза три малые группы от нашего батальона ходили на острова Джерси и даже на французский берег, но большая часть парней, при всей подготовке, еще не участвовала в бою. И мы даже всерьез беспокоились, слыша про русское наступление, что так и закончим войну без наград.

Лишь на борту десантного корабля нам сказали, что это – по-настоящему. Мы и до того не раз выходили в море, отрабатывая высадку на «вражеский» берег, причем оттуда даже стреляли по нам, холостыми. Офицеры, конечно, знали больше – ну а нам лишь за пару часов до погрузки на «калоши» показали карту, каждому подразделению свою, и дали инструктаж, по конкретному участку. Нашей роте «В» поручалось захватить причалы в указанном месте и держаться до подхода второго эшелона. А вот ротам «А» и «С» не повезло, их целью были немецкие батареи, в том числе одна тринадцатидюймовая – и если немцы не дураки, они наверняка озаботились поставить у кромки воды мины и натянуть проволоку. Но приказы на войне не обсуждают – кому где идти умирать!

Эти русские «калоши» или «водолеты» – это действительно нечто! Один лишь недостаток – у них нет тормозов, их нельзя быстро остановить. На учениях, когда мы высаживались на пологий песчаный пляж, это было незаметно. Я не знаю, отчего наверху никто не подумал, что в порту будет иначе. Хотя, наверное, экипажи «калош» просто не имели достаточного хладнокровия. Это ведь страшно – идти в атаку по открытому месту, сам на виду, сейчас навстречу ударит шквал огня – и хочется скорее сблизиться, вступить наконец в бой. И когда с берега взвились ракеты и сверкнули лучи прожекторов – кто может винить мотористов, что они не сбросили обороты на уставном расстоянии? Впереди был не пляж, а причальная стенка – и две «калоши» из трех нашего взвода побились, причем одна очень сильно, так что весь ее десант и груз оказались в воде. И вторая была повреждена настолько, что не могла уйти сама – после ее сожгли при обстреле.

Но мы высадились точно на том месте, где должны были по плану! У немцев там было всего несколько часовых, это нам даже не смешно! В полумиле правее нас высаживался второй взвод нашей роты, за ним третий – жаль, что нас было мало, мы не могли одновременно захватить побережье на широком фронте! Впрочем, нам было приказано не геройствовать, пытаясь истребить всех немцев в порту: «Достаточно будет, если вы захватите причалы и удержите их до подхода второго эшелона!» Сейчас я думаю, это было ошибкой: укрепляясь на захваченных позициях, мы отдавали инициативу немцам. Мы – коммандос! – сильны в автономных действиях во вражеском тылу, на линии фронта же мы не более чем легковооруженная пехота. Нас было всего двадцать девять (четверых побившихся при аварии, как и экипажи поврежденных «галош», мы отправили назад на последней, уцелевшей), с одними лишь «стэнами», гранатами и парой легких пулеметов. Но приказ писал не коммандос, а армеец – с его точки зрения, все выглядело безупречно. Мы зацепляемся за берег, почти сразу же к нам подходит подкрепление, морская пехота, за нею через несколько часов высаживаются главные силы, с танками и артиллерией, и развивают наступление. При мощной поддержке с воздуха, огнем с моря, и еще нам сказали, что одновременно по немцам с той стороны ударят французские макизары. Даже условились об опознавательных знаках – белая повязка на рукаве. Но никаких повстанцев мы не видели, хотя слышали в городе стрельбу – но не сильную и вдали.

В небе гудели сотни наших самолетов, сбрасывая бомбы, так что тряслась земля – но взрывы были не у берега, порт ведь должен быть захвачен целым! Когда мы пытались осторожно продвинуться вглубь, чтобы разведать обстановку и войти в соприкосновение с противником, джерри встретили нас пулеметным огнем, причем им явно не нужно было экономить патроны, в отличие от нас. Стив, сержант второго отделения, предложил обойти и разобраться, нам это было вполне по силам, но лейтенант запретил, сказав, что наша задача прежде всего – удержать причалы, вот-вот высадятся наши. Наверное, это было неправильно, сэр, потому что к немцам очень скоро подошла подмога, так возникла наша «передовая», по каменной стене и проезду между складами. Хотя не знаю – может быть, было бы то же самое, только чуть дальше.

Через полчаса подошли катера, с них стали выгружаться десантники, наш второй эшелон. Все шло по плану… и тут немцы ударили из минометов – сразу, массированно, прицельно. После оказалось, их корректировщик сидел в башне портовой конторы и отлично все видел – эту сволочь удалось сковырнуть лишь на следующий день! И были разрывы еще чего-то крупнокалиберного – гаубицы, калибром не меньше шести дюймов! Нет, паники не было, мы пытались выйти из-под огня броском вперед – но у немцев возле стены уже было не меньше десятка пулеметов, нас прижали к земле! И два катера горели, расстрелянные при разгрузке, на одном взрывался боезапас – а остальные поспешно уходили в море.

Помню, как наш лейтенант орал в рацию, требуя подавить этих проклятых гуннов. И вроде бы его призыв услышали, несколько снарядов пяти– или шестидюймовых, с эсминцев или крейсеров, разорвались у немцев за спиной. Но нам это не помогло, мы никак не могли понять, откуда стреляют минометы, было просто не поднять головы, людей выкашивало осколками, мы ничего не могли сделать! И никак не удавалось атаковать, нельзя было продвинуться вперед, там дальше было очень неудобное место, простреливаемое насквозь. И нас было слишком мало!

Ночь, день. Где наши главные силы? И где эти чертовы макизары? У нас был клочок берега, наверное, в треть мили в ширину, и ярдов триста в глубину. И не больше сотни людей в строю, это вместе с уцелевшими из второго эшелона, и включая легкораненых. Отборные коммандос – да тут пехота из окопов прошлой войны справилась бы не хуже! Что было делать с тяжелоранеными – ужасно было видеть, как они умирают без помощи, мы могли их только перевязать, и все! Кто-то предложил выслать к немцам парламентеров, чтобы передать раненых хотя бы в немецкий госпиталь – ему ответили: «А ты помнишь, что гунны сделали с американцами в Лиссабоне? И тот русский фильм, «Обыкновенный фашизм»? Эта война – не та, что была двадцать пять лет назад! Для нацистов чуждо христианское милосердие, потому что для них любой, кто не их «арийской расы», это вовсе не человек!»

Там был камень, даже не окопаться – так что мы лежали, укрывшись кто где может. А немцы били из минометов, если видели где-то движение, и осколки рикошетили от стен, от стояков портовых кранов, секли людей, как топором. Лишь около полудня мы заметили в башне, возвышающейся над берегом, блеск оптики, там сидел наблюдатель-корректировщик. И по нему врезали из всех наших уцелевших пулеметов! И вроде не промахнулись, потому что минометный огонь сразу стал гораздо реже и не таким метким. Зато появился танк, встал от нас ярдов за пятьсот, на берегу, правее нас, и открыл огонь из пушки. Тогда и погиб наш лейтенант, от осколка снаряда. После немцы поднялись в контратаку, но у нас еще были патроны, мы хорошо дали им прикурить! Я тогда, кажется, убил троих. Потом мы перебрасывались с гуннами гранатами через ту самую стену, они были с той стороны всего в нескольких шагах, мы слышали их команды и крик. И по нам стрелял этот чертов танк, с фланга, вдоль всей позиции – хорошо, что у него была пушка не крупнее нашей шестифунтовки[38], так что еще можно было терпеть.

Затем мне показалось, к немцам пришла подмога, мы слышали за стеной топот множества ног и голоса, совсем не похожие на лающие немецкие команды. Мы даже подумали, что это наконец появились французы, нам на помощь – но в ответ на наш крик снова полетели гранаты. Там явно готовились к атаке – и стена не была преградой для подготовленного солдата, подобные ей мы одолевали на тренировках за секунды, когда один становится уступом, подставляя спину, или двое подсаживают третьего. Нас осталось едва три или четыре десятка боеспособных, сейчас немцы захлестнут нас, задавят числом – а у меня последний магазин к «стэну», и одна граната, у других примерно то же самое. Джиу-джитсу? Да вы что, сэр, против множества вооруженных солдат, тут лишь скорее поднимать руки, пока не застрелили – но мы знали, что гунны нас, коммандос, в плен не берут! Был бы я из морской пехоты, имел бы неплохой шанс дожить до репатриации, уже скорой, ведь немцы проиграли войну – но меня, скорее всего, просто расстреляют, быстро и без мучений. Может, сделать, как русские – я слышал, они последней гранатой взрывали и себя, и обступивших их джерри? Или все же надеяться, что не все там фанатичные наци, есть и те, кто испытывает к нам уважение, как солдат к солдату?

И тут Фредди Буровский бросился к стене с гранатой в руке, крича что-то непонятное, но очень злое. Я слышал, что он был русский – его отец сражался против большевиков в ту войну, а после остался в Британии. Он был рядовым, даже не сержантом – но отчего-то я поспешил за ним и тоже швырнул свою гранату через стену, и еще кто-то последовал нашему примеру. За стеной рвануло, там истошно заорали, затем к нам прилетела немецкая граната с длинной деревянной ручкой, но Фредди метнулся к ней, как теннисист за мячом, схватил и перебросил обратно с диким криком: «Polundra! Pomirat, tak s muzikoj, suki!» Там снова заорали, раздался лай немецких команд, и поверх стены обрушился целый шквал огня из нескольких пулеметов – будто джерри сами ждали нашей контратаки и боялись ее. А после что-то ударило меня в голову – и темнота.

Когда я пришел в себя, то был уверен, что нахожусь в плену, и вспоминал слова: «Могу сообщить вам лишь имя, номер части, остальное будет нарушением воинского долга». Но повернув голову, увидел, что лежу в том же каменном сарае у стены, а вокруг наши. Мне сказали, что Фредди схватил еще одну гранату от джерри, хотел так же перебросить назад, но она взорвалась в его руке, и просто чудо, что кроме него никого не убило – я всего лишь получил по каске осколком, еще четверых посекло, но из них трое боеспособны. А немцы так и не атаковали – никто не знает почему.

Все это было под аккомпанемент яростной бомбежки и обстрела. Город перед нами был похож на огнедышащее жерло вулкана – ох, не завидую гражданским французам! Но это никак не облегчало нашей судьбы – хотя, наверное, не давало немцам собрать достаточные силы, чтобы сбросить нас в море.

Около четырех пополудни мы увидели десантные катера, идущие к нам. Но открыла огонь одна из уцелевших немецких батарей – и наши, укрываясь дымовой завесой, отступили. Не знаю, были ли у них потери. А мы еще ждали до темноты, обстрел был редкий, но не прекращающийся. Ненавижу минометы, осколки постоянно находили кого-то, оставалось лишь лежать и ждать неизвестно чего. То ли гунны перейдут в атаку, и нам придется погибать или сдаваться, то ли наконец высадятся главные силы десанта – это должно было случиться еще прошлой ночью, что пошло не так?

После мы узнали, что гунны успели выставить мины в акватории. Что на них напоролись десантные суда, три или четыре погибли, остальные отошли – и целый день тральщики пытались расчистить путь под огнем неподавленных батарей. А в это время мы умирали на берегу. Знаю, что рота «А» погибла вся, причем не только от немецкого огня, но и от снарядов наших линкоров, стрелявших по батарее днем. Роте «С» повезло больше, они даже сумели захватить какую-то батарею, но затем все полегли, отбивая контратаки гуннов, помощь к ним так и не пришла. А от нашей роты осталось восемнадцать человек, от моего взвода – пятеро. И я – из выживших старший по чину.

Что было после, сэр? Все по плану, лишь с опозданием на сутки. В ночь с пятого на шестое высадился наконец весь десант, армейская пехота, с артиллерией и танками на захваченные нами причалы. И немцы поспешно бежали, да и было их немного, после обстрелов и бомбежек им досталось еще больше, чем нам. Под утро я мог наконец выспаться – ну а после мы сидели в обороне, ведь нельзя было наступать, пока не восстановят порт! Затем было всякое, приходилось лазать и на ту сторону – но это совсем другая история, сэр!

Джон Лакруа, в 1944-м участник французского Сопротивления.

Из папки контр-адмирала Додсона.

О событиях в Гавре 4–5 февраля 1944 года

Да, сэр, вот так повезло мне с именем и с родителями. Мой отец был в ту войну офицером Британского экспедиционного корпуса, красавец мужчина, да и фурор был, у меня где-то до сих пор валяются древние журналы вроде «ла Паризьен», где на обложке француженки в платьях цвета британского флага обнимают бравых спасителей-англичан, вот моя мамаша и не устояла. Так и вышло, что у меня, француза, имя Джон – знали бы вы, сэр, сколько проблем я из-за этого имел в школе, когда мы на континент вернулись, ну не любят у нас британцев, вспоминая то ли Нельсона с Веллингтоном, то ли Жанну д’Арк. Так и моя мамаша в тридцать первом с чего-то разругалась с отцом – ну, вы помните, кризис: ты неудачник, чем семью кормить… Меня забрала и через Пролив, сначала в родительский дом, затем снова замуж вышла… ну и козел же был тот, хоть и богатый, а со мной – как в сказке про Золушку. Это я вам рассказываю, сэр, отчего я англичан и французов одинаково не люблю. Ну и куда мне по жизни с такими взглядами – только в жандармы. Нарушил – дубинкой тебя и в холодную, сколько положено отсидишь!

На фронте не был, даже в сороковом. Нас в Париж тогда перебросили, на усиление, вместе с парой армейских дивизий. С категорическим приказом не допускать анархии, чтобы не было как в 1871-м, никаких самочинных «коммун». Трудиться пришлось, между прочим, в поте лица – и левых хватали, по списку, и уголовных, которые почувствовав слабину, вконец обнаглели, и эвакуацию ценного имущества охраняли, и государства, и частных лиц. И как немцы пришли, сдали им город в полном порядке – приказ есть приказ.

Чего у немцев не отнимешь, так это у них порядок, орднунг прежде всего! Пусть хоть небо рушится и наступает конец света – но все должно быть четко по распорядку. Вот только таким, как я, туда путь закрыт – это с вами, британцами, я мог быть и тут, и там, ну а по их нацистской идее арийцем надо родиться, и все тут. Хоть в лепешку расшибись – будешь для них неполноценным. И когда их вахмайстер перед строем набил мне морду, за какую-то совсем мелочь, я сказал себе: «Проклятые боши, этого я вам не прощу! Где тут Сопротивление?» Наслышаны мы были, что есть такое – гестапо же нам ориентировки рассылало, кого ловить. Только верите ли, сэр, меня оно раньше нашло!

Оказывается, папаша мой в Англии стал каким-то чином, причем даже не в армии, а в разведке! И передали мне от него письмо, при случае и в укромном месте, прочесть при них заставили, ответа ждут. А какой тут ответ – и так ясно, что если откажусь, там же и пристрелят – да и как сказал уже, ну не любил я бошей! Так вот и оказался я в агентах УСО. На своем месте оставался – по службе, подрывной элемент ловил, вне службы – в основном информация, ну пару раз было кой-какие бумаги с печатями достать.

И вдруг, весной сорок третьего, все под откос полетело! Нас, служивых, на фронт не брали, даже когда Еврорейх – но вот за малейшую провинность или даже «неусердие»… А я не нанимался за немцев под пули! Была, в общем, история, даже не знаю, макизары те ребята были или нет… но меня под служебное расследование, а после шепнули мне приятели, уже в список внесли, завтра в вагон и в Россию! Я дурак, что ли, – в бега. Или, как это называется, на нелегальное положение. Ох, и попал же!

Что раньше было, это просто курорт! А тут буквально каждый день не знаешь, завтра на воле будешь или в гестапо. А откажешься – свои же прикончат! Думаешь только: и скорее бы нас освободили, да хоть кто! На юге вообще жуть была, рассказывали, там прямо на улице могли схватить, невзирая на документы, и в гестапо! А тут, на севере, мне удостоверение сделали, что работаю в фирме «Газожен», газогенераторные автомобили для немецкой армии – патрулю покажешь, отстанут, это «праздношатающихся» забирали. Всякие дела были, и два жмура – один бош, другой тоже сволочь большая.

В январе сорок четвертого оказался я в Гавре. Старшим нашей группы был Мартин – не знаю, настоящее ли имя, но пару раз слышал, как его называли «капитан». Было нас под его началом восемнадцать человек: три пятерки, и при нем самом еще трое – как я понимаю, для связи и вроде адъютантов. Я это знаю, потому что был старшим одной из пятерок, ну вроде ефрейтора на армейский манер, и «рядовые» знали лишь меня. А я знал лишь «капитана», и кто там за ним еще, мне было неизвестно – приказы мне передавал кто-то из Мартиновых подручных. Командиров двух других пятерок звали Клод и Жан, увидел я их лишь перед самым выходом на дело. Вооружены мы были – «стэны», несколько немецких МР и винтовок, пистолеты, по две гранаты у каждого. Был грузовичок-пикап от нашего «Газожена», еще легковой «ситроен» и мотоцикл.

Вот что хотите – но не был наш командир кадровым военным, хоть и «капитан»! Офицер бы просто приказал: сделать вот это, и все! А он, после того как всех собрал – вечер уже, склад на окраине, все с оружием, готовы – ну, объявил, что сегодня начнется, а затем нас троих старших отозвал, и как совет с нами держит. Что, оказывается, приказ из Лондона был нам скрытно проникнуть на объекты, атаковать и захватить – ага, видели мы это, Гавр хоть и не военный порт, нет тут отдаленно стоящих фортов и батарей, все почти что в городской черте! – так немцы, как положено, огородили укрепленный периметр, из домов всех выселили, улицы перегородили, проволоку натянули, пулеметы – на такое в атаку лезть будет хуже Вердена, всех положат! Так что, сразу переходим к резервному варианту, тоже предусмотренному: обозначить ракетами цели для бомбардировщиков, а самим в пекло не лезть!

Выдвигались открыто, переодевшись в полицейскую форму. Тем более что в Верхнем городе обычно в патрулях ходили не немцы, а наши жандармы, и все они куда-то пропали – после я узнал, что вся французская полиция в сорок четвертом уже работала на Сопротивление. Транспорт оставили в паре кварталов под охраной двоих парней, сами быстро продвинулись к немецкой зоне, дворами и переулками. Когда появились самолеты, сначала не так много, Мартин лично выпустил ракету. И тут началось!

У немцев сразу тревога – крики, прожектора, стрельба! Затем они выскочили справа, из ворот, человек двадцать, полувзвод. Мы встретили их из автоматов, но у них были пулеметы – и в этой группе, и от периметра. У нас кого-то зацепило, надо было отходить – и тут стрельба раздалась у нас за спиной! Не могли они так быстро нас обойти – выходит, так повезло нам наткнуться на их патруль! Вы, сэр, можете представить, как это – перебежать через двор, простреливаемый даже одним пулеметом? Вот и я не могу!

И тут упала бомба. Странная, светящаяся зеленым светом, она не взорвалась, а горела, как рождественский фейерверк. Я не знал тогда, что такое «маркеры», их бросали лидеры бомбардировочных эскадрилий, чтобы обозначить цель. Зато это хорошо знал Мартин – и понимал, что будет дальше, потому что бомба упала прямо в наш двор, а не в немецкую зону. Всего сто шагов промаха, как мне сказали после, для авиации, ночью – это практически идеальная точность!

А в небе гремели уже сотни самолетов. И вдруг послышался вой бомб. Мартин заорал – бежим, сейчас всех накроет! И мы рванули вдоль стены в соседний двор, немцы стреляли, кто-то из нас упал, и тут начали рваться бомбы. Господи, нас спасло лишь то, что они упали с достаточно большим разбросом – но немцам досталось тоже, и мы сумели оторваться. Нас осталось десятеро, куда делись шестеро наших товарищей, включая командира, лучше было не думать. Над городом творилось адское светопредставление, шум самолетов был все больше, и взлетали ракеты – таких групп, как наша, было много! – и падали бомбы, и стреляли зенитки, и на земле тоже была стрельба.

Мы все же добрались до наших оставленных машин. И решили, что лучше будет сделать ноги. Но нам не повезло проехав едва три квартала столкнуться с немцами – грузовик с солдатами и мотоцикл. Они начали стрелять, мы ответили – и тут Клод, у которого тоже была ракетница, пустил в небо ракету над головами немцев, затем еще одну. Кто-то крикнул ему: «Ты что делаешь, это же город?» А он ответил: «А мне плевать, я сдохнуть не хочу!» На этот раз маркер загорелся на земле очень быстро, наверное, меньше чем за минуту. Мы убегали дворами, бросив транспорт, там трудно было развернуться – и тут позади упали бомбы, и немцы нас не преследовали, похоже, попали под раздачу вместе с кварталом, или двумя. Уж простите нас, обыватели Гавра – в оправдание могу лишь сказать, что это была сущая мелочь в сравнении с тем, что назавтра днем учинили американцы, совершенно без нашего участия!

Что было дальше? Мы бегали по городу, с одним лишь желанием – забиться в какую-то щель и остаться живыми. Нашли подвал, сидели почти до рассвета, но когда от близко разорвавшейся бомбы обвалился кусок потолка, поняли, что и отсюда надо валить, слишком ненадежно убежище. Нам повезло захватить грузовик, вышвырнув оттуда каких-то гражданских, на выезде из города нас не остановили, мы все еще были в полицейской форме, да и немецкий пост был разрушен, там возились в пыли несколько бошей, все в грязи и в крови, Жан сказал: «Может, добьем?» Клод ответил: «Ты идиот, нам нужны сейчас проблемы?» А едва мы отъехали, нас обстрелял истребитель, мы успели ссыпаться в канаву, машина сгорела, убило троих. Пытались выйти пешком, «стэны» побросали, оставили лишь немецкое оружие, чтобы сойти за полицейских. По дорогам идти было нельзя, эти самолеты, маленькие, с одним винтом – «мустанги» или «тайфуны», не знаю, я не летчик – гонялись даже за одиночными пешеходами, не то что за машинами, не было ни одного неразрушенного моста или эстакады, не раз мы видели трупы, это в большинстве были гражданские французы, кто, как мы, хотели лишь выбраться из Гавра. А город горел так, что видно было за несколько миль!

Затем мы столкнулись с немцами. Их было много, растянутых в цепь, у них были броневики. Но нас не стали проверять, и даже не разоружили, а согнали в кучу, там были еще какие-то, в форме полицейских, таможенников, железнодорожников, и даже немцы из тыловых. Офицер сказал, что мы теперь сводный штурмовой батальон, должны выбить из Гавра англичан, и кто откажется, будет расстрелян. Был уже вечер, когда мы подошли к городу. Это ужас, как он был разрушен, мы не видели ни одного целого дома. Я ждал, что когда появятся британцы, то сразу брошу оружие и подниму руки. Но нам сказали стоять, и немец, назначенный над нами командовать, куда-то исчез, затем разнесся слух, что англичане высадили в порту уже две дивизии – и я решил, что пора удирать. Нашел какой-то погреб, залез туда – и мне повезло, что британский дозор не бросил туда гранату, а сначала окликнул. Потом пришлось доказывать, что я не коллаборционист, а агент УСО, неделю меня держали под арестом, затем все же разобрались.

Ну и когда предложили выбирать, записаться в новую французскую армию или продолжить служить в полиции уже свободной Франции, я, конечно же, выбрал второе: хватит с меня войны на всю оставшуюся жизнь! Дослужился до аджюдана, по-вашему фельдфебеля полиции, в семидесятом вышел на пенсию, и еще получаю что-то от вашего, британского правительства за службу в УСО, так что на жизнь не жалуюсь. По праздникам надеваю медаль «За освобождение», и если попросят, выступаю с рассказами о подвигах героев Сопротивления в те славные дни.

Хотя самой большой своей удачей считаю, что мне тогда удалось выбраться живым. Вы, сэр, пройдите по улицам, во всем Гавре не найдете ни одного довоенного здания – сплошь панельные коробки! За те два дня освобождения в городе погибло больше людей, чем за все четыре года войны и оккупации до того. Но ведь, как сказал тогда наш генерал, «великое дело свободы требует жертв!»

Из протокола допроса фрегаттен-капитана Вебера, командира 4-й флотилии торпедных катеров ваффенмарине

Нет, мне ничего не было известно о каких бы то ни было планах противника в зоне моей ответственности. В ночь на 5 февраля вблизи порта в дозоре находились катера S-84 и S-100. В 23:30 с первого из них пришло кодовое радиосообщение: «Атакован превосходящими силами врага, веду бой», – после чего дозорные катера на связь не выходили. Я немедленно сообщил в штаб обороны морского района, поднял флотилию по тревоге и для прояснения обстановки выслал в море находившиеся в готовности катера S-66, S-138, S-142, S-143, приказав им по возможности не вступать в бой, а установить силы противника. Катера вышли в 23:40, а в 0:05 с флагмана S-66 было передано: «Вижу много десантных кораблей, идущих к берегу, со значительным эскортом». Поскольку стало ясно, что это вторжение, а не набег, я принял решение действовать по «плану 29».

У меня просто не было другого выхода. Помимо находившихся в море в моем распоряжении оставались всего девять катеров: S-144, S-146, S-150, S-169, S-171, S-172, S-173, S-187, S-188. И пытаться такими силами остановить армаду нечего было и надеяться. К тому же британские катера, как типов MTB и MGB (артиллерийско-торпедные), так и «охотники» ML, имели значительное преимущество перед «шнелльботами» в морском бою.

Считал и считаю, что торпедные катера S-типа в целом по кораблестроительным характеристикам превосходят британцев. Они более мореходны, живучи, имеют гораздо большую дальность действия, и в последних сериях – превосходство в скорости. Также, по крайней мере в начале войны, большим преимуществом был низкий силуэт, затруднявший обнаружение ночью. Однако же стандартным артиллерийским вооружением оставались 2-сантиметровый флак и крупнокалиберные пулеметы – британские же катера имели 4– и даже 5,7-сантиметровые автоматические пушки, что давало им подавляющий огневой перевес. Вторым недостатком германских катеров было отсутствие радиолокации – крайне не удачные станции FuMo71 появились поздно, ставились в лучшем случае на катера командиров звеньев и часто оказывались неисправны; даже приборы обнаружения работы вражеских радаров «Метокс» поступали в чрезвычайно малом количестве, две-три на всю флотилию – у англичан же все катера имели радиолокационные станции обоих типов, по своим возможностям далеко превосходящие немецкие. Именно это было основной причиной того, что германские торпедные катера, имеющие здесь, в Ла-Манше, значительные успехи в начале войны, уже в сорок третьем году чрезвычайно редко выходили победителями из морских боев.

Оттого у меня просто не было выбора. Я приказал спешно принимать на катера мины вместо запасных торпед, по шесть штук, тип LMB. Единственным шансом остановить британскую армаду было выставить мины в акватории, на пути к наиболее вероятным местам высадки десанта. Помня опыт норвежской кампании сорокового года, казалось очевидным, что таковыми будут причалы порта. Взрыватели были магнитно-акустические МА1 и магнитно-гидродинамические DM1. Я могу примерно показать квадраты минных постановок – нет, точной карты не составлялось, было не до того в условиях берегового затемнения и ожидания боя.

Сразу по завершении постановки мин мы были обнаружены британскими катерами и миноносцами. Мой флагманский катер S-173 загорелся, потерял ход, а затем затонул, я вместе с четырьмя матросами был подобран из воды английским «охотником», о судьбе остальных членов экипажа и кораблей своей флотилии не знаю.

(Надпись карандашом внизу: Один танкодесантный корабль LST-3001 и три средних пехотно-десантных LCI-102, LCI-105, LCI-132, все загруженные, с людьми и техникой на борту за полтора десятка торпедных катеров – это очень много. Но сутки задержки высадки, из-за которых вся операция была поставлена на грань срыва, стоили гораздо больше. Отчего не пытались форсировать заграждение, даже несмотря на возможные потери? Ведь было очевидно, что большого количества мин там быть не может!)

Резо Ракошвили, в феврале 1944-го рядовой 795-го «восточного» (грузинского) батальона 242-й немецкой дивизии береговой обороны.

Из папки контр-адмирала Додсона

Слюшай, генацвале, зачем о плохом вспоминать? Я уже двадцать лет подданный Французской Республики, грехов за собой никаких не имею, а что было, то давно прощено. Что значит «запишу, чтобы другие знали»? Я человек занятой – мое слово и время денег стоит, сейчас шашлык подгорит, если сам не прослежу! У меня самый лучший грузинский ресторан на всем побережье – вот только на кухне сегодня Саид, тупой, как все муслимы, сын ишака! Не желаете попробовать, сэр?

Сколько? Это в долларах, фунтах, рублях? Можно и франками, по курсу. Ну тогда конечно – записывайте, все как на духу расскажу, для хорошего человека не жалко!

Я – из древнего рода князей Ракошвили! Это про нас поэт писал: «Бежали смелые грузины, вперед в атаку, на врага!» На Кавказе каждый мужчина – джигит: без шашки и кинжала все равно что без штанов, кто меня обидит, зарэжу! У нас истинная Христова вера была, когда дикие славяне еще в лесах бегали! И с тех самых пор мы все время воевали! С кем – ну как же, по нашей земле Чингисхан и Тимур прошли, а после персы и турки триста лет между собой бились, а попутно нас гра… пытались завоевать! И все эти века мы истинного царя искали – кто придет и освободит нас от чужеземного ига. Как – ну это просто: кто всех соперников убьет и дружины их истребит, тот всей Грузией править и будет!

Генацвале, я это вам рассказываю, чтобы вы поняли – Резо Ракошвили не трус! Но я боюсь, что сей древний и славный род прервется. И потому обязан себя сберечь. «Русских много, грузин мало, а я, Резо Ракошвили, вообще один», – сказал я себе в Крыму, когда немцы окружили нас и кричали: «Рус, сдавайся». Русские пусть как хотят, а я грузин, мне можно. В плену же, как говорит древняя грузинская мудрость, глупо идти с голой рукой против шашки, тем более что вера наша христианская считает самоубийство смертным грехом – так что когда мне предложили выбирать, сдохнуть за колючкой или идти служить во вспомогательные германские части, я выбрал то же, что любой разумный человек.

Мне даже стрелять ни в кого не пришлось. Сначала мы стояли в Белоруссии, но после того как одна из рот целиком перебежала к партизанам, наш батальон вывели во Францию, на Восточный вал. Ах, француженки! – и кормили хорошо, все было бы как в раю, если бы не оберфельдфебель Вольф… но про эту сволочь я еще расскажу. Надеюсь, что он не пережил того проклятого дня!

Тот вечер в казарме, в предвкушении отбоя… И вдруг шум, стрельба, взрывы – никто сначала не мог ничего понять, то ли англичане высаживаются, то ли нападение макизаров, то ли просто бомбежка. Оказалось, и то, и другое, и третье! Сначала нас погнали в город ловить партизан. Там нас всех чуть не поубивало бомбами. Потом кто-то сказал, что макизары одеты в нашу форму. И мы перестреливались с кем-то, пока не оказалось, что это немцы, из 78-го гренадерского полка, нашей же дивизии. После их лейтенант набил нашему взводному морду и присоединил нашу команду к себе. И мы всю ночь бегали по горящему городу, на который падали бомбы, ловили английских ракетчиков, но так никого и не поймали – зато потеряли из взвода семерых, и немцам тоже досталось, не от макизаров, от бомбежки. Затем нас погнали к батарее «Мервиль», где высадились англичане – но когда мы прибыли, то оказалось, там уже все было кончено, мы лишь прочесали местность, обнаружили нескольких убитых англичан. Надеялись, что нам дадут наконец отдохнуть, страшно хотелось спать – но нет, теперь приказали бежать в порт, где тоже высадились британцы и сумели закрепиться. Прибрежная полоса с портовыми сооружениями была самым безопасным местом, там почти не падали бомбы и снаряды, с моря стреляли английские корабли.

Мы прибыли, куда указано, после полудня. Британцы залегли на узкой полосе вдоль причалов, но и у немцев не было сил их сбросить в воду, наш батальон оказался единственным резервом на этом участке. Нас разделяла невысокая каменная стена, служившая линией фронта – мы стали бросать через нее ручные гранаты. Лезть наверх и нарываться на английские пули не хотелось никому. И тут у нас за спиной раздался нечеловеческий рев, подкрепленный десятком пулеметных очередей поверх голов: «Шайзе! В атаку, свинячьи дети! В нужнике утоплю, свиное говно!»

Эх, генацвале, до сих пор, когда я хочу вообразить дьявола, то представляю нашего батальонного оберфельдфебеля Вольфа! Надеюсь, что он благополучно попал в ад – хотя боюсь, что он и там не испытывает мук, а гоняет чертей у котлов! Он, вместе с десятком унтер-офицеров, появился у нас уже здесь, во Франции, когда какой-то чин при инспекции оказался недоволен нашей дисциплиной и выучкой. Боже мой, началось такое, что самый свирепый старшина РККА, щедро отвешивающий по пять нарядов вне очереди и готовый набить морду нерадивому новобранцу, выглядел заботливым и любящим отцом! Этот Вольф мог за провинность одного солдата заставить весь его взвод, а однажды даже и всю роту, маршировать вокруг казармы прусским гусиным шагом целую ночь – а с утра все по обычному распорядку! Ну, а для провинившегося самым легким наказанием было не хлеб и вода вместо обеда – это само собой подразумевалось, в дополнение к назначенному, – а чистить ротный нужник голыми руками! А самым страшным – не «арест с отбыванием службы», когда тебя весь день гоняют по плацу строевой в полной выкладке, а на ночь в холодный карцер, и не избиение до полусмерти кулаками и подкованными сапогами твоим же товарищами по взводу до команды «прекратить» – а отправка на Восточный фронт в штрафной батальон. Как раз перед этим Вольф написал рапорт на десяток солдат, показавшихся ему недостаточно усердными – а затем лично прочел нам лекцию, что русские делают с попавшими им в руки предателями. Впрочем, мы уже слышали, что было с украинцами из дивизии СС «Галичина»: эти «лыцари» имели несчастье, после того как подавляли Варшавское восстание, сначала попасть под танки русского генерала Рыбалко, затем четыре тысячи уцелевших советские развесили по деревьям, ну а кто успел убежать, тем не повезло больше всех. Потому что веревка – это такой пустяк в сравнении с тем, что делают с пойманными карателями поляки! «Чертов трон» – это еще самое быстрое, когда лень долго возиться.

Вы не слышали, что такое «чертов трон», сэр? Срубается подходящее деревце, пенек заостряется и обтесывается елочкой… Если пень низкий, казнимому еще и перебивают ноги, чтобы не мешали. Причем это делали и немецкие бауэры со сбитыми английскими летчиками, несмотря на всю германскую законопослушность – у поляков научились или сами додумались, не знаю. Эх, сэр-генацвале, вот пишут, что Сталин был жутким тираном и зверем – но я скажу вам, что даже к своим врагам он был гуманен, всего лишь петля или расстрел, а вот после, в Африке, в Иностранном легионе, я навидался такого… Смотрю теперь американские фильмы с ужасами как милую клоунаду. Потому что никакие их монстры, вампиры и привидения… а впрочем, кто видел оскаленную рожу оберфельдфебеля Вольфа в гневе, тому и Фредди Крюгер покажется улыбчивым милашкой!

И этот немецко-фашистский вурдалак с пулеметом МГ-42 наперевес заставлял нас выбирать: или самоубийственная атака на позиции хорошо укрепившихся англичан, или расстрел на месте! Иного выхода не было – будь Вольф один, его можно было бы пристрелить, списав после на английскую пулю. Но с ним был десяток таких же злых унтеров, и все с пулеметами, они бы устроили нам мясорубку на открытом месте перед стеной!

Мы начали очень медленно двигаться вперед. И тут из-за стены полетели гранаты, с криком «полундра» и русской бранью. И это было по-настоящему страшно. Сэр, я не хочу обидеть британцев, я знаю, что они храбрые и умелые солдаты. Но русская морская пехота – это что-то совсем запредельное! Это просто бешеные дьяволы, немцы называют их «шварце тодт» – «черная смерть» – с которой солдатам вермахта приказано избегать ближнего боя, а если не получилось, то не возбраняется и сдаваться! И Вольф это знал тоже – впервые я видел нашего грозного оберфельдфебеля напуганным! Он не побежал, но попятился, вскинув пулемет, и сорвавшимся голосом заорал: «Фойер!» – полосуя очередями поверх стены. Зачем, сэр? Ну так даже нам в эти мгновения показалось, что сейчас через забор перепрыгнут десятки русских морпехов, прямо нам на головы, и начнут нас убивать, никто убежать не успеет! Истинно, что если бы с той стороны кто-то бы лишь высунулся, мы бросились бы наутек в панике, толпой, без оглядки. А так мы всего лишь мигом оказались позади немцев – и Вольф словно не заметил этого вопиющего нарушения дисциплины!

Затем оберфельдфебель приказал нам залечь. И мы легли и ждали неизвестно чего. После появился немецкий офицер и стал орать на Вольфа. Я уже мог понимать по-немецки и слышал, как фельдфебель ответил: «Герр гауптман, есть серьезные опасения, что там не англичане, а русские, причем морская пехота. Их немного, иначе бы они обязательно контратаковали – и похоже, что у них проблемы с боеприпасами. Но даже полувзвода их хватит, чтобы перебить все это стадо – мы лишь снабдим русских оружием и патронами, которые эти свиньи сами туда поднесут. Вы ведь помните тот бой под Бельбеком, как всего десяток русских полдня держали нашу роту, снимая патроны с наших же убитых – а когда мы все же всех их положили, в нашем строю осталось меньше половины настоящих солдат вермахта, прошедших Францию и Грецию, а не этих обгадившихся кавказских свиней». И гауптман сразу сдулся, пробормотал что-то про артиллерию и «ждать» и исчез. А мы лежали и молились – потому что знали, что никакой обстрел не уничтожит там всех, и когда мы пойдем вперед, уцелевшие постараются продать свою жизнь подороже. Я решил, что по приказу атаковать подбегу к стене первым и встану под ней, как учили, подставив плечи ступенькой – чтобы самому лезть последним, когда все будет кончено. Под стеной лежали тела наших товарищей, как мешки, никто не озаботился их вытащить, и мне было страшно, что возможно, через час я буду лежать так же. Господи, помоги мне, это совсем не моя война!

Артобстрела так и не было. А город за нашими спинами дрожал и горел, тряслась земля, в небе были целые тучи самолетов. Когда уходили одни, прилетали другие! Никаких приказов ни от кого больше мы не получали – наверное, разбомбило и штаб! – так настала ночь, кажется я даже уснул, лежа с винтовкой наготове. Затем я ничего впереди не видел, но Вольф, появившись откуда-то, сказал: «Там выгружается не меньше полка, отходим!» Мы поднялись и отступили наверх, в город, самолетов в эту ночь было меньше, мы прошли колонной несколько кварталов, когда нас накрыло – воя бомб не было. Наверное, это стрелял британский крейсер или линкор. Что стало с остальными, не знаю, утром меня подобрали британцы и были столь любезны, что не пристрелили на месте, как это сделали бы мы, а оказали медицинскую помощь. После была Англия – в только что взятом Гавре не было лагеря для пленных, так что меня погрузили на одно из возвращающихся судов, вместе с британскими ранеными.

Что было дальше? Английский плен. Меня заставляли работать на ферме, копать картошку, ухаживать за скотом – меня, потомка князей Ракошвили! А когда война в Европе наконец завершилась, предложили выбрать – или выдача СССР, или Иностранный легион, пять лет. И хотя воевать я не хотел совершенно, но жить хотелось еще больше! И Бог смилостливился – мне повезло очень скоро получить место ротного «дядюшки», так в Легионе называли повара, интенданта и каптера в одном лице – так что я не слишком часто бывал на линии огня. Индия, Африка – о боже, куда там Киплингу с нашими приключениями! Но я остался жив, получил свое «отпущение грехов». Ну, а отчего у меня паспорт французский и я гражданин Франции, это совсем другая история, сэр.

А отчего я осел здесь, в Гавре? Знали бы вы, сколько мне стоило и денег, и труда построить этот ресторан, «Старый Тифлис» – где, насколько возможно, передан дух моего Тбилиси, которого я никогда не увижу. Вам, европейцам, этого не понять – не обижайтесь, сэр, но вы кажетесь слишком деловыми, чопорными и скучными, в сравнении с подлинно грузинской душой!

Что для немца бурное веселье – для грузина похоронный марш.

Что для француза пышное застолье – для грузина завтрак на двоих.

Что для британца верх любовной страсти – для грузина в ней великий пост.

А вот русские меня понимали. И самые дорогие мои клиенты – это моряки с русских судов, зашедших в этот порт. Но никто из них не знает моей биографии – все считают, что мои предки попали во Францию после революции большевиков. И пожалуйста, не раскрывайте этот мой секрет – пусть меня считают из тех детей, что не отвечают за грехи отцов. Ведь так будет лучше, сэр?

И еще одна маленькая просьба, сэр-генацвале. Не пишите, пожалуйста, про мой княжеский титул. Среди моих соотечественников есть такие плохие люди, что его не признают. А я уже старый и мирный человек, мне совершенно не нужны проблемы!

Майор Цветаев Максим Петрович, 56-й гвардейский (бывший 1201-й) самоходно-артиллерийский полк. Зееловские высоты, февраль 1944 года

Мы успели. Пришли как раз тогда, как это было нужно.

Я не верю в бога как коммунист, советский офицер и бывший учитель. Что бы ни говорил отец Даниил, от лица Церкви вручавший нам новенькие самоходки взамен погибших в том бою с эсэсовцами из «Викинга» (вот это оперативность! Как и когда успели?) – но скажу за себя и своих товарищей, нас вело на запад не Провидение, а желание скорее увидеть Берлин. Всего год назад мы были у Сталинграда – теперь же перед нами само логово фашистского зверя. После таких побед нам казалось, что мы можем все.

Оттого и получилось, что мы, получив приказ об оперативном подчинении Четвертому мехкорпусу Восьмой гвардейской, пошли не назад, а вперед, к Одеру, место сосредоточения – Кюстрин. И прибыли туда почти на сутки раньше, к удивлению гвардейцев-катуковцев. А буквально через час, одновременно с приказом о нашем переподчинении Первой танковой, полк получил боевую задачу.

Кюстрин? Обычный немецкий город, дома из красного кирпича, похожие на крепости, плотно лепящиеся друг к другу, узкие улочки, где едва может проехать танк, садики за чугунными оградами – и белые флаги, свисающие из каждого окна. Мы переправились на тот берег на рассвете, помню еще у моста батарею немецких зениток «восемь-восемь», уже с нашими расчетами. Прошли деревню Китц, двинулись по автостраде, но скоро свернули влево, к гряде высот. Приказ был занять оборону по гребню. В том единственном месте, где гряда высот проходима для техники и с обратной стороны. Сейчас я думаю, что было бы, успей мы его выполнить – даже если бы работали на выдвижении, выстрел-отход, скорее всего, сгорели бы там все. Но мы не успели – и это оказалось решающим. Как и то, что у меня в стволе был снаряд, бронебойный, на случай внезапной встречи с немецкими танками.

Двадцать самоходок, один (мой) командирский танк, двенадцать легких «барбосов», две самоходные зенитки, рота автоматчиков на шести «студерах», разведвзвод на четырех «скаутах», приданные минометчики (на этот раз не «тюльпаны», зато целый дивизион, двенадцать 120-миллиметровых, прицепленных к «доджам») и тылы (радиомашина, кухня, ремонтная летучка-мастерская, танковый тягач) – всего пятьсот двенадцать человек. Много это или мало – против эсэсовской танковой дивизии, что шла нам навстречу, на перевал?

Мы задержались, потому что дорога впереди была под обстрелом. Немецкая артиллерия обрабатывала обратный склон, судя по разрывам, гаубицы калибром сто пять. Формально это было нарушение приказа, «пережидали, а если бы в это время немцы прорвались», – так немцы и прорвались, вот только что из этого вышло?

– «Оркестру», готовьтесь дать музыку на немецкой волне – радиомашине быть в готовности глушить фрицевские разговоры. Если нет иного указания – то на стандартной волне немецких танковых раций. Чтобы лишить их артиллерию корректировки, как это удалось нам в бое с «Викингом».

– «Маленьким», вперед, разведать позиции.

Наши разведчики сейчас сыграют роль рекогносцировки: что там за гребнем и в темпе подобрать место, где нам встать, оборудовать позицию. Если есть время, то можно и окопы отрыть, бульдозерные ножи на самоходках для того и предназначены.

И тут на гребне появился немецкий танк. По уму, немцам надо было не геройствовать, а рвать назад, успеть сообщить своим, что их ждет. Фрицы потеряли всего три секунды – хорошо, что у меня уже был бронебойный в стволе! И танк, а не самоходка: сто двадцать два – это, конечно, вещь убойная, но наводится куда медленнее, особенно если башни нет.

– Полк, к бою! «Оркестр», давай!

Встречный бой – маневр уже отработан. Батареи шустро рассыпались «елочкой», быстро перестраиваясь из колонны в шеренгу, «барбосы» на флангах и в промежутках. Не оглядываюсь, но знаю, что автоматчики прыгают из кузовов, и грузовики тотчас же уносятся назад, что минометчики разворачиваются на позиции, готовые нас поддержать, если полезет немецкая пехота. А наша разведка – вижу, как два «скаута» торопятся по склону влево – без команды сообразили занять позицию на фланге, куда немецкие танки не полезут, круто им там будет спускаться – и дать нам корректировку. Так, немцы пехоту пошлют, когда сообразят, что мы их видим – пару пулеметов туда и хотя бы отделение автоматчиков, разведчиков прикрыть!

Вторую «пантеру» встретили уже серьезным калибром – кто-то из второй батареи постарался. Затем немцы полезли подряд, по двое, по трое, и бронетранспортеры тоже, но против наших тридцати трех стволов у них шансов не было, распределение целей у нас тоже было сговорено и отработано заранее: «стою слева – стреляю в левых, стою справа – стреляю в правых». «Барбосы» брали на себя бронетранспортеры. Минометчикам – огонь сразу за гребень, если немцы спешиваются там с бронекоробок, то это должно хорошо их проредить!

Разведка докладывает – сейчас два слева, один справа (от дороги) пойдут. А теперь четыре справа! Радиосеть была общая, так что мы знали, чего ожидать. Должны же фрицы видеть дым впереди, от тех, кто уже сгорел – а сто двадцать два миллиметра в «пантеру» с шестисот метров – это не лечится никак! Сунулась было их пехота, так минометчики хорошо там все накрыли. Да сколько же вас там – все лезут и лезут, горелые уже целиться мешают! Особенно когда немцы, сообразив все же, что к чему, ломанулись одновременно, линией, по всему гребню, больше двадцати целей – мишени по нашему числу стволов! А ведь будь одна батарея, могли бы и задавить числом! Но не фрицев сегодня был день!

– Ольха, я Сосна-два. Хорошо работаете, но надо теперь и дырку заткнуть! Мы сзади подходим, не влепите невзначай!

Колонна Т-54, но пушки длиннее. Значит, легендарная и непобедимая Первая гвардия, 1-я Гвардейская танковая бригада, бывшая четвертая, получившая гвардейское знамя под Москвой в сорок первом, первой в наших танковых войсках, под командой тогда еще полковника Катукова. Только у них танки совсем новые, уже с пушками «сотками», а не восемьдесят пять. И позади танков еще что-то есть – машины, то ли с пехотой, то ли с пушками на крюке. Ну, будет сейчас немцам – только как там развернуться на перевале, тем более что немецких коробок там уже больше полусотни горят, пройти мешают?

Пять танков гвардейцев обгоняют нас с правого фланга.

– Ольха, выдвигайтесь, мы вас прикроем.

И голос разведчика в рации:

– Сейчас большие идут, поодиночке!

Первого «королевского тигра» подожгли гвардейцы. Немец только перевалил гребень, как получил в борт сразу от двоих. Зато второго убили наши, едва фашистский зверь вполз на перевал, бронебойный сто двадцать два с пятисот метров не держит никакая броня. Доклад разведки – немцы стоят.

– Ольха, у вас для самоваров дымовые есть? Ветер от нас, если положить перед фрицами, будет то же, что на гребне, в движении! Мы прикроем!

А ведь сработает! Минометчики не подвели. И гвардейцы нырнули вниз первыми – помню голос «Сосны-два» в рации, только первый-второй взводы, лучшие, тут танцевать придется!

– Ольха, выдвигайтесь, мы прикрываем!

Эх, гвардейцы, если бы не вы… Ведь немцы тоже не дураки, рванули бы вперед, прошли бы через дым раньше, чем мы бы успели выйти на гребень – и тогда еще неизвестно, сколько бы наших сгорело, у фрицев был перевес в числе стволов! А так была полная иллюзия, что эти пять танков и были нашим основным козырем – из дыма сбоку выскочили, атаковали – ну, может быть, еще через дымзавесу немцы ждали атаки, посматривали, когда наши и оттуда появляться начнут. «Танцы» под снарядами – я лишь самый конец видел, когда вышли мы на гребень, внизу дым, ничего не видать, а справа поодаль эти крутятся, ну никогда не видел и не знал, что на танке такое возможно! Сами тоже дымовые гранаты отстреливают, как кусты между ними и немцами встают – и наши Т-54, как балерины между ними вертятся: остановятся, выстрелят, и в сторону, совершенно непредсказуемо – так что чем лучше немцы целятся, тем вероятнее промах! Ведь лучшие, наверное, были мужики – лучшие в Первой гвардии! Эх…

Трое вас осталось из пяти, когда мы выдвинулись, наконец, всем полком.

– Сосна, уходите!

И еще одному нескольких метров не хватило, чтобы за дым уйти! И я не видел, чтобы кто-то выскочить успел – с такой дистанции снаряд «королевского тигра» тоже никакая броня не держит. После боя уже мы узнали: двое вас осталось из двенадцати человек, что в тех трех танках были. И «Сосна-два» погиб, ротный из второго батальона Первой гвардии, с сорок первого воевал, немного не дотянул до победы! Эх, мужики!

Но и влепили же мы фрицам! Как тушка из дыма проявляется, сразу в нее снаряд! И гвардейцы еще огонька поддают, слева и справа от нас проскочили, стреляют. Из «королей» ни один не ушел – тяжелы оказались, чтобы удрать. И «пантерам» тоже досталось, мама не горюй! Так и смололи мы, считай, всю колонну, что на нас наступала! Ну, фрицы, козлы – боевой порядок у них был, строй клиньев: впереди пять «пантер» в линию, за ними, довольно плотно, десяток бронетранспортеров с пехотой – взвод танков и рота панцергренадер – и такие клинья по всему полю, чтобы, значит, пехота за танками успевала, не на своих двоих, а на скорости, за броней – и уже у наших траншей спешивались и наваливались толпой. Вот только кучка бронетранспортеров, у которых только название, что броня: пулю держит, а даже хороший осколок уже нет – это такая мишень! Похоже, что пехоты немцы в этом бою на нас бросили в разы больше, чем у нас вообще на плацдарме было людей – а толку не было никакого, потому что выбили мы эту пехоту вместе с транспортерами.

И напоследок залп через наши головы, аж самим страшно стало. Гвардейцы за собой «катюши» привели, и так там на поле все перемешало… В общем, победа полная.

У нас номер триста три в третьей батарее сгорел – словил все же снаряд «короля». Один мехвод живой, и то в госпиталь. Еще четыре «барбоса», и у автоматчиков, и у разведчиков потери. Всего тридцать восемь наших, советских людей – и мне как командиру похоронки писать, что погиб ваш сын, муж, отец, брат под городом Берлином, не дойдя всего полста километров. Там и похоронили, внизу у дороги. После войны памятник поставим. И гвардейцы тоже там лежат.

Что после было – две недели как-то смешались в сплошную череду. Немцы лезли, получали по зубам, откатывались. Первые дни нам очень сильно их авиация досаждала – а наши отчего-то летали мало, так что отбиваться приходилось зенитками и в землю зарываться, как кроты. И с едой было не очень, когда фрицы мост разбомбили, а понтонные еще не навели. Рассказывали, что немцы большую атаку готовили, так наши, о том узнав, артиллерию подвезли, а особенно «катюш», да не простых, а еще и тех, которые «андрюшами» зовутся – калибр не сто тридцать, а триста пять! И снаряды с фосфором – ну, тут точно не знаю, врать не буду, говорили всякое, а от «катюши» и так все горит отлично. В общем, так фрицам врезали, что атаки вообще не последовало в тот день.

А вообще-то мы так на юго-западном фасе и стояли, тот коридор через высоты держа. Уже и морпехов сменили, их с плацдарма вывели то ли на третий, то ли на четвертый день, заменили обычной пехотой – а наш полк до конца был. А основные немецкие атаки в последние дни шли с северо-запада, где от города Зеелов до Одера ровное поле, танкам раздолье. Но там наши успели все минами утыкать, да и артиллерия с нашего берега поддерживала хорошо – в общем, обломилось немчуре и там. И в воздухе все выправилось, как раз перед тем днем, как «катюши» стреляли – наши истребители прикрывали нас хорошо. Вот только город Зеелов раскатали так – ну представьте, что такое передний край такой битвы! – что вообще нельзя определить, был там город или нет. Было там сражение страшное, и даже удалось немцам нас потеснить, Зеелов дважды из рук в руки переходил, отбили мы его все же после – только, говорят, там даже подвалов не осталось, из которых эсэсовцев «тюльпанами» и огнеметами выбивали. А с высот рядом, рассказывали, по ночам зарево над Берлином видно!

Еще запомнился бой – числа 10-го, что ли? Когда в очередную атаку немцы свою чудо-юдо пустили (так бойцы наши это назвали, особенно когда уже после лазали по его броне). По полю атака как обычно – танки, пехота – теперь ученые уже, на своих двоих топают, рассредоточась! – а по дороге, которая на наши холмы взбегает, едет вот это. Ну, представьте себе танк, крупнее «королевского тигра» раза в полтора – а пушка у него, заразы, как зенитка-«носорог», сто двадцать восемь миллиметров! И ведь выдержал, гад, четыре прямых попадания нашими сто двадцать два, которых бы «королю» хватило! А у нас он машину Васи Гаранина сжег, взводного из первой батареи! – заряжающего и самого Василия насмерть, мехвода и наводчика в госпиталь – с полутора километров, тварь, залепил! Тут «тюльпаны» вмешались, попасть не смогли, но ямищу на дороге сделали, куда этот сверхтанк и ткнулся. Хотя может быть, мехвод контужен был, все же прилетело ему, как крысе, в котелок засунутой, по которому кувалдой с размаху, четыре раза. Короче, сел этот танк, рыло в воронку, одна гусеница в канаве! И пытались немцы его вытащить, аж три бронетягача цугом запрягали – но мы не зевали! И «тюльпан» еще добавил. Один тягач, «бергпантера» у них назывался, так там и остался разбитый, два удрали. Слышал, там еще в следующую ночь наши разведчики с фрицами сцепились – наши искали, что с этой чуды-юды снять можно, документы какие найти – а немцы хотели подорвать секретную машину. Результатом был пленный фриц-инженер из их рембата, который рассказал, что этот сверхтанк зовется «маус», мышь! – мы чуть от смеха не попадали, гадали до того, что «лев», «медведь», даже «динозавр», а оказалось, «чтоб никто не догадался»! А вот какой танк сейчас в Кубинке стоит, этот или который наши у города Зеелов подбили, сказать не берусь, в литературе написано просто: «Захвачен у Зееловских высот в феврале 1944-го», – так это любой из них подойдет!

Еще помню, как немцы нам химической атакой грозили. У нас дважды в день проверяли наличие и исправность противогазов и противохимических костюмов, которые приходилось постоянно иметь при себе. У машин проверяли герметизацию, подвезли и раздали фильтры на вентилятор (обычно они там не ставились, но дело было короткое, лишь патрон, вроде большого противогазного, на патрубок навернуть). А в блиндажах и землянках заделывали щели – ох и духота же стояла! Пехоте, впрочем, было хуже – их в полном снаряжении заставляли бегать, окапываться, вести учебный бой. Ну а нам – по тревоге в машину, люки задраил, фильтр включил, к бою готов! Приходилось еще от самоходок далеко не отходить, чтобы полминуты – и уже внутри. И была от этих неудобств на фрицев жуткая злоба – в дополнение к обычному нашему отношению.

Политрук личному составу рассказывал, как еще в ту войну немцы нашу крепость Осовец осадили. Никак взять не могли, и тогда пустили газ. При том, что у наших тогда противогазов не было совсем! Но когда фрицы пошли вперед, уверенные, что им остается лишь занять крепость – наши, отравленные, но еще живые, встретили их атакой! И было – вот не помню уже, как песня к нам тогда попала, кто ее первым спел – в нашем полку, понятно, Скляр, музыкант наш недоучившийся, всю войну гитару в самоходке возил, а от кого он услышал?

Ну фрицевские суки! Тогда у вас не вышло, а сейчас тем более. Год сейчас не пятнадцатый, а сорок четвертый, и мы куда лучше царской армии будем. И если они, отцы наши, «за Веру, царя и Отечество» на такое были способны – то мы за Родину, за Сталина вас в клочья порвем! И отцов тоже припомним, вашим газом травленных. Не дошли они тогда до Берлина – мы дойдем.

И после было какое-то время, на Первом Белорусском – что фрицев, у кого противогаз при себе был, случалось, что в плен не брали. Не слушая воплей, что «орднунг», положено – ты готовился, что нас газом будут травить? Говорят, что оттуда у немчуры и пошло – сдаваясь в плен, не только оружие, но и противогаз выбрасывать. Руки вверх, и пустая железная коробка на боку болтается – сам не раз такое видел.

А вот наше наступление от Зеелова на Франкфурт как-то не запомнилось. Обычным все было, как до того от Вислы до Одера шли – ну а тут гораздо меньше было. И немцы сопротивление оказывали, не сказать что сильнее. Уж очень мы их перемололи в битве у высот, сил, наверное, не оставалось.

В конце марта наш полк снова у Зеелова оказался. И впереди был Берлин!

Из лекции для слушателей Военной академии бронетанковых войск имени Сталина. Москва, 1986 (альт-ист)

Теперь, товарищи офицеры, после знакомства с общим ходом «Битвы на Одере» в феврале сорок четвертого года перейдем к ее тактическим урокам. Ибо военная история для вас должна быть не констатацией мертвых фактов – подобно тому, как в царское время на экзаменах Академии Генштаба любили задавать вопрос, сколько в войске Ганнибала было боевых слонов – а опытом, из которого можно извлечь уроки сегодня. Всегда старайтесь понимать при анализе фактической стороны дела, почему было принято то или иное решение, в какой ситуации оно было оправдано.

В западной военной истории принято считать, что именно там, на Одере, «гениальным» Манштейном была впервые применена тактика, близкая к современной. Мы могли бы ответить: если ты гений, так отчего же проиграл – но разберем подробно. Тактика «осиного роя», предложенная, кстати, не Манштейном, а генералом Мантойфелем, после занимавшим высокий пост в ННА ГДР, за что западные историки и лишили его авторства, действительно имеет внешнее сходство с предписываемой современным Боевым уставом. Необычайно разреженные для того времени боевые порядки, при высокой подвижности – когда отдельные роты и даже взводы действуют фактически автономно, но во взаимосвязи и под единым командованием – но прежде всего следует четко понимать, что если в наше время причиной было обеспечение боевой устойчивости при применении противником ядерного оружия, то немцы исходили из совсем других соображений! По сути, у них это была попытка «партизанско-диверсионных действий» танковых войск, поскольку в лобовом столкновении на поле боя они сами признавали свои шансы на победу слишком малыми! Это доказывает их требование по выбору целей для атаки, отсутствующее в нашем Уставе – тыловые объекты, колонны снабжения, маршевые пополнения – но ни в коем случае не главные силы наших войск!

Конечно, «партизанская» тактика – ударить неожиданно и убежать; на войне – нанести противнику потери при меньших или полном отсутствии своих – часто бывает оправдана. И если вам придется командовать на войне батальоном, полком, бригадой – вы не должны упускать случая выслать рейдовую группу в тыл врага, чтобы перерезать коммуникации. Но вам следует помнить: диверсиями можно и должно «размягчить», ослабить врага – но никогда нельзя выиграть битву, а тем более войну – если, конечно, противник по малодушию не капитулирует или не побежит сам. За «партизанщиной» всегда должен следовать удар, закрепляющий победу. А предусматривалось ли это у немцев на Одере?

И я вас спрашиваю, что необходимо для того, чтобы эта тактика была успешной? Правильно – прежде всего разведка: «туман войны» для вас должен быть как минимум на уровне противника! В отсутствие космических средств, это требует, опять же как минимум, равенства в воздухе. А лучше господства – иначе подвижные группы обречены на движение исключительно в темное время суток. Хорошей связи, устойчивой к РЭБ – по понятной причине. Твердого командования, имеющего четкий план действий – о том скажу чуть позже. Технического превосходства – а вот это у немцев не обеспечивалось никак!

Я вижу, вы все в звании от капитана и выше. И многие из вас командовали танковыми или мотострелковыми ротами, в том числе и на больших учениях, действуя в режиме «боевых групп». И вы знаете правило – во встречном бою с такой же группой противника выбить ее как можно быстрее при наименьших своих потерях. Это должно быть стократ актуальнее при действии «партизан по-танковому», во вражеском тылу! Чтобы это обеспечить, необходимо иметь оружие как минимум не уступающее противнику – ваши танки должны превосходить врага по вооружению и защите, чтобы быстро вынести встреченную помеху. И идти дальше, выполняя поставленную задачу – а это требует от техники уже, как сказали бы моряки, крейсерских качеств – скорости, дальности хода, надежности, проходимости по местности. А это в сорок четвертом не было соединено у немцев в одном типе танка!

Выскажу крамольную мысль, что если бы у немцев в июне сорок первого были исключительно «бронекошачьи», они не дошли бы до Москвы. Ибо «тигры» и «пантеры» по своей подвижности совершенно не годились для глубоких танковых клиньев – это было оружие исключительно для прорыва позиционной обороны или защиты такой же своей. Сами немцы признают, что в конце войны единственным их танком, способным на равных выходить против Т-54, был «кенигтигер» – ни в коей мере не массовый, выпущенный едва в четырех сотнях экземляров, и по известному анекдоту, «одноразовый танк»: запас хода по шоссе – сто шестьдесят километров, когда трансмиссия и элементы ходовой сыпятся через сто сорок, и ремонт в полевых условиях чрезвычайно затруднен. Еще один пример для правила «учитывайте контекст» – движок и трансмиссия, в целом приемлемо, хотя и на пределе работавшие на «тигре» обычном, уже не тянули массу на тринадцать тонн большую. «Пантера» же была в этом отношении откровенно неудачна – вооруженная еще недостаточно, чтобы брать верх над Т-54, она уже имела подвижность, соответствующую скорее тяжелому, чем среднему танку.

Считаю, что перейдя в ходе войны на выпуск «Пантер» взамен «четверок», немцы совершили очень большую ошибку. Хотя снятие с производства «тройки» было правильным, в сорок третьем этот танк был откровенно слаб. «Тигр» был вполне оправдан, занимая свою нишу тяжелого танка прорыва и поддержки – для этой роли имея вполне достаточную подвижность, броню, вооружение. А вот переход к «кенигтигру» в условиях острой нехватки времени и ресурсов, а значит, резкому провалу в количестве танков, был второй крупной ошибкой – что косвенно признают сами немцы, не находя конкретного автора этого «гениального» решения, кроме, конечно же, глупого ефрейтора во главе. Как известно, это у победы много отцов, ну а поражение всегда сирота – правило, применимое не только к полю боя.

«Ягдпантера»? Да, она была удачной машиной. Хороша в обороне и во второй линии атаки, следуя за танками, выбивая наиболее опасные цели. Но непригодна для первой линии. При обнаружении цели вне узкого сектора перед собой, крутиться, подставляя борт? Да, иногда бывало, что и у нас САУ ставились во главе атаки – или когда действительно не было альтернативы, или по чьей-то откровенной дурости, за что после следовало наказание – и всегда, независимо от результата, были очень большие потери! А у немцев это было стандартом – если взглянуть на состав их боевых групп. Когда даже в их элите, танковых дивизиях СС, почти половина машин были самоходки! А использование «штугов» и «мардеров» в передовых отрядах их «осиных роев» иногда вызывало у наших бойцов смех: «у Гитлера уже танков не осталось», «бросают, кого не жалко» – однако же эти средние самоходки на базе «четверки» были в сорок четвертом единственными машинами, имеющими для дальних рейдов достаточный запас хода и техническую надежность.

Результат был предсказуем. Никакая разведка не может обеспечить информацию о противнике с точностью до одной машины. А как показывал опыт, даже один-два Т-54, случайно оказавшиеся на пути, были для немецкой боевой группы очень опасным противником. Вы знаете про подвиг сержанта Васильчикова – гнал танк в часть из рембата, наткнулся на немцев, успел подбить тринадцать их коробок из двадцати двух до того, как сам был подбит – но фрицам выполнение их задачи сорвал напрочь, с такими-то потерями! Гораздо чаще было, что, получив известие о немцах на коммуникациях, какой-нибудь комбат высылал танковый взвод разобраться – ну и читайте «Тактику в боевых примерах», бой южнее Кюстрина, 4 февраля, за что лейтенант Коробов получил Героя. И обращаю ваше внимание не только за храбрость, но и за голову – просчитал, что по условиям местности – сплошные болота – немцы пойдут вот здесь, успел встать в засаде – и вынес всю группу элитных «Герман Геринг», тридцать две единицы, считая с бронетранспортерами, своими тремя танками, не имея потерь!

Еще одной особенностью немецкой армии, «опережающей время», на Западе считают использование бронепехоты в достаточно широких масштабах. Напомню вам, что хотя у нас для нее и мотопехоты применяется одно слово – «мотострелки», это далеко не одно и то же. Очевидна разница между обычным стрелковым подразделением, перевозимым на грузовиках, – и таким же по численности, где БТР организационно входит в состав каждого конкретного пехотного отделения – в этом случае солдаты и в бой идут вместе с машиной, или ведя огонь прямо с борта, или спешиваясь и действуя «роем» вокруг нее. Снова мы видим внешнее сходство с тактикой современных армий – но я снова спрошу вас, а отчего у нас такое появилось в массовом порядке лишь через десять лет?

Ответ легко увидеть из той же битвы на Одере! Легкобронированные и довольно крупные машины, отличные цели – не выживали на поле боя Второй мировой войны, насыщенном противотанковыми средствами. Наши 85-миллиметровые пушки выводили из строя немецкий бронетранспортер не только прямым попаданием, но даже при близком разрыве. Что усугублялось для немцев тем фактом, что они пытались применить свои БТР по сути как БМП – у меня нет уверенности, что и наши БМП первого поколения, с тонкой броней, показали бы себя под Кюстрином лучше! Ну, а идея БМПТ, как и БМП на основе танков, в сорок четвертом показалась бы даже немцам чрезмерно революционной и затратной.

Кстати, вопреки общему убеждению, БМПТ (боевые машины поддержки танков) ведут свою генеалогию вовсе не от БМП, и даже не от танков – а от зенитных самоходных установок, когда по опыту ближневосточных боев пятьдесят пятого года было обнаружено, что ЗСУ «Шилка» в составе танковой роты вполне может заменить пехотное сопровождение, не давая высунуться арабским гранатометчикам. И обращаю ваше внимание, что хотя тот опыт ни в коей мере не мог быть применен к европейскому ТВД, так как подразумевал и открытую местность, и весьма низкий моральный дух противника – выводы были сделаны правильные: нужна машина с защитой, достаточной для действий в первой линии (если дальность обнаружения цели мала), и даже более, в определенных Уставом случаях выходить вперед, будучи устойчивой к гранатам РПГ, и выметать огнем вражескую пехоту, расчищая путь танкам. Впрочем, всем вам известно, что БМПТ включаются и в систему ПВО роты или батальона – поскольку их СУО вполне позволяют вести огонь по вертолетам и винтовым штурмовикам. И замечу, что немцы на Одере, имея достаточно ЗСУ, причем также формально ближе к БМПТ, чем «Шилка» – на танковом шасси от «тройки» или «четверки», с соответствующей броней – даже не пытались применить их на поле боя против нашей пехоты, понимая, что будет скорый конец.

Кто спросил: «А переделать „четверки“ в тяжелые БМП не догадались»? Напомните, когда было первое боевое применение? Правильно, Суэцкий конфликт семидесятого года. Конечно, израильским товарищам было жаль списывать Т-55, получая новейшие Т-72 едва ли не раньше, чем Советская армия. Но вы взгляните на немецкую «четверку» на фоне Т-55 – и как вы в немца запихнете десант? После израильтян, переделка устаревших танков в БМП стала общепринятой во всем мире – но назовите мне из них хотя бы одну машину с продольным расположением движка? Что резко сокращало объем бывшего боевого отделения, ставшего десантным, при снятии башни. И замечу, что наша БМП-3 сделана на базе Т-72, но не является простой его переделкой – в отличие от БМП-2, которую поставь рядом с израильским мутантом, так с первого взгляда и не отличишь!

Ну, а восьмиколесные бэтээры и БМП-1 у нас были продуктом эпохи. Когда считалось, что война будет с обязательным применением ядерного оружия, после которого войскам не придется прорывать укрепленную оборонительную полосу, как на Одере – а просто идти вперед, по бездорожью, преодолевая водные преграды, через зараженную зону, укрывая в гермообъеме личный состав. Возможно, что стань война реальностью, опыт был бы скорректирован – поскольку даже при таком предполагаемом применении весьма возможны были столкновения с равным противником, а броня БТР не выдерживала даже свой собственный калибр. Но это так и осталось за гранью – ведь я учу вас, как мы победили в той войне, но никто не знает, что будет в войне будущей. Тот же опыт предупреждает нас, что обе мировые войны опровергали все прежние прогнозы военных авторитетов – сохраняя сходство с прежним, но в то же время внося решающее новое. Да, я учу вас минувшему – но с тем аспектом, чтобы вы научились смотреть вперед. Видеть причины, суть всего – тогда, столкнувшись с новым, вы поймете, как действовать.

И у войны есть еще одна сторона – экономическая. Дешевизна в производстве – значит, при прочих равных, больше единиц вооружения пойдет на фронт. Дешевизна и простота в обслуживании – выше уровень боеготовности, ниже число неисправных и небоевые потери. И, как в народном хозяйстве, есть аналог «экономической эффективности» – отношения полученного результата к затратам. А теперь оцените эффективность немецкой бронепехоты сорок четвертого года. Да, можно сказать, что она иногда позволяла добиваться большего – в танковой атаке как вы разместите на броне достаточное число стрелков? Но обходилась она в разы дороже – особенно с учетом стремления немцев посадить на БТР всю пехоту своих эсэсовских дивизий. А попытки использовать «ганомаги-251» как полноценные БМП, повторяю, приводила лишь к огромным неоправданным потерям. Наша организация на тот период и сейчас кажется мне более оправданной. Придавать броню прежде всего стрелкам танковых частей – и не закреплять машины за отделениями и взводами, а сводить в отдельную бронероту танковой или механизированной бригады. Что позволяло добиваться практически тех же результатов – гораздо меньшей ценой.

Вижу среди вас товарищей с характерным южным загаром. Они вам расскажут, отчего в экзотических странах древний БТР «Урал», он же 152-й, гораздо популярнее «осьминогов». Конечно, тут имеет значение и уровень подготовки местных кадров – но ведь и в наших войсках там эта машина пользуется заслуженным уважением? «Собачьи ящики» на броне БТР-80 все видели? Фотографии в «Правде» и «Красной Звезде» – и вопросы: «Русские, зачем вам это уродство?» – да воду возить, ее там не хватает! А кто из вас в таком ящике ездил? Верно – и неудобно страшно, и спрыгивать высоко, и машина неостойчива, такую громадную дуру, да наверх приварить! Зато лучше, чем просто на броне – все пули ваши, или в десантном отсеке – до первой мины. Ну и быстро сообразили, что «Урал» куда удобнее – а что плавать не умеет, так не беда, там рек нет. Вот вам пример, как старая техника в иных условиях оказывается куда эффективнее новейшей.

Ну, а если надо решение найти немедленно, здесь и сейчас? И воевать тем, что есть? Тут выход – сообразить, как и куда имеющееся поставить! Хотя история тоже может подсказку дать – например, «корволант» Петра Первого, пехота, возимая на телегах – если бы фон Клюк вспомнил, в четырнадцатом, то вполне мог бы взять Париж, разбирали мы это уже – кто не помнит, прочтите у Галактионова. Здесь же решение еще накануне наступления на Висле – создать в каждой из общевойсковых армий по «летучему» полностью моторизованному корпусу – полностью себя оправдала. Хотя применялось подобное еще летом сорок третьего в наступлении на Украине – народное творчество, автор неизвестен! – легкоартиллерийский дивизион, «студеры» с ЗИС-3 на прицепе, в кузова еще сажали пехоту, сколько влезет, придавали роту или взвод танков, и получали достаточно сильный мобильный передовой отряд. В битве на Одере же именно эти мотокорпуса сыграли решающую роль на втором этапе битвы, перехватив эстафету у танковых армий. Причем не только и не столько собственно пехотой и танками.

Взглянем на перечень немецких соединений, участвовавших в битве на Одере. Внимание привлекают танковые бригады, никогда ранее не существовавшие в вермахте. История их появления любопытна: изучив опыт нашей операции «Багратион», Мантойфель пришел к выводу, что небольшие бронегруппы будут гораздо подвижнее излишне громоздких танковых дивизий. Так, еще в августе сорок третьего, были сформированы первые десять таких отрядов, названных танковыми бригадами, они включали в себя один танковый батальон и один мотопехотный. Никакой особой роли они не сыграли, так как большей частью использовались не «осиным роем», а в качестве пожарных команд, для чего были откровенно слабы. Пять из них, понесшие большие потери, были расформированы уже к завершению битвы на Висле. Тогда Мантойфель решил, что бригады надо усилить – еще три, 111-я, 112-я, 113-я, сформированные в октябре, имели в составе не один, а два танковых батальона. Именно эти бригады, совершенно свежие, полностью укомплектованные опытным личным составом, пошли в бой на Одере, составив основу танковой группы «Север», которой Мантойфель командовал сам, твердо намереваясь применить изобретенную им новейшую тактику.

Если взглянуть на состав немецкой танковой бригады в сравнении с нашей, то бросается в глаза ее явная несбалансированность: отсутствие в составе разведывательных, артиллерийских подразделений, частей обслуживания. Немцы будто повторили нашу предвоенную ошибку с мехкорпусами, погнавшись за количеством чисто боевых элементов. Номинально немецкая бригада имела в составе 93 танка (два батальона по 44 машины плюс взвод управления) и 46 БТР (четырехротный панцергренадерский батальон, по 10 машин в роте, плюс шесть в штабном взводе, включая две ЗСУ). Кроме того, стремясь к подвижности, они практически не включали в состав приданные подразделения – предполагалось, что бригада будет действовать двумя, четырьмя, восемью боевыми группами, поддерживающими между собой связь. Что уже показывало отличие их тактики от советской.

В нашу танковую бригаду штата сорок третьего года входило три танковых батальона двухротного состава, всего с взводом управления 65 танков Т-54. Мотострелковый батальон, на автомашинах. Противотанковый артиллерийский дивизион – двенадцать 76-миллиметровых или 57-миллиметровых пушек на мехтяге. Зенитный дивизион – двенадцать 37-мм автоматов. Саперная рота, полностью моторизована. Разведывательная рота, на легких БТР, американских «скаутах» или британских «юниверсалах». Тыловые подразделения – взводы боепитания, ГСМ, ремонтный, медико-санитарный. Кроме того, бригаде мог быть придан тяжелый самоходный полк, 21 СУ-122-54, или легкосамоходный, 21 СУ-76. Артиллеристы – дивизион гаубиц 122 миллиметра. Минометчики – взвод, или батарея «Тюльпанов», или дивизион 160, 120. Дивизион «катюш» БМ-13. Зенитный дивизион 85-миллиметров. Состав приданных сил менялся в зависимости от поставленной задачи и ожидаемых сил противника, но отмечу, что он был практически всегда, чрезвычайно редко бригады шли в бой без приданных подразделений, и обычно такое случалось, если несколько бригад действовали рядом, то есть «приданные» все равно наличествовали, лишь работая сразу на двоих или троих, подчиняясь не комбригу, а командиру корпуса. А бригаде, действующей в отрыве от главных сил, что-то придавалось всегда, и тем больше, чем дальше была «автономка».

Говорю вам эти факты, которые вы давно должны были заучить наизусть, чтобы вы поняли, отчего немцы поступили так «глупо» – на первый взгляд. Что, Мантойфель не понимал, что огневой мощи много не бывает, и располагая всего лишь танковыми калибрами, он не в состоянии штурмовать сколько-нибудь укрепленные опорные пункты? Что выделяя разведку из числа основных сил, он ослабляет подразделения? Что без саперов даже небольшая речка или вдрызг разбитая дорога становится огромной проблемой? Что без ремонтного взвода ему придется бросать технику даже при небольших повреждениях? Что без снабжения горючим и боеприпасами ему придется действовать «на коротком плече»? Что у него не всегда будет возможность вывозить своих раненых в тыл – а ротные санинструкторы способны оказать лишь первую помощь?

Все он понимал. Как и то, что все это – тылы. И то, что я перечислил для нашей бригады – и приданные подразделения тоже имеют свои взводы ГСМ и подвоза, и прочее тому подобное. Но в том-то и суть, что немецкий «рой» должен был уметь становиться «прозрачным», мгновенно рассыпаться по лесам, стать невидимкой, избегая лобового столкновения, пропуская наши превосходящие силы мимо и даже сквозь себя. И тылы тут становились обузой – это у нас они идут позади линии боевых групп, за которую врага пропускать нельзя!

Еще хуже обстояло дело, когда тактику «осиного роя» пытался применять не Мантойфель. Ему удалось убедить Манштейна и Балька (командующий отрядом «Юг» танковой группы «Одер») в необходимости своего нововведения для одной из «южных» дивизий. Однако же в танковой дивизии «Герман Геринг» не придумали ничего лучше, чем включить в состав роя «Пантеры», причем в количестве от трети до половины машин! Если вспомнить характер местности, на которой предстояло действовать – торфяные болота южнее Кюстрина при переходе температуры воздуха уже выше ноля, и малое количество дорог, то эта мера сразу превратила быстрый и неуловимый по замыслу рой в медлительные и неповоротливые передовые отряды, они едва ползли по дамбам, подвергаясь налетам наших штурмовиков, причем «Пантеры» иногда застревали на слабом грунте даже при отсутствии водных преград, загораживая путь всей колонне, ну а форсирование канавы превращалось в целую операцию! Что вы говорите – солдатам лопатами помахать пять минут? Смотрите, вот фото из моего архива. Тут, правда, не понять, это канава была или воронка от бомбы – но видно, что ее засыпали вровень с дорогой. Вот только грунт не утрабовали – и когда Пантера заползла, он осел, теперь тросами цепляют, на буксир.

Теперь перейдем от тактики к оперативному искусству. Взглянем на всю битву на Одере, как она предполагалась по немецкому плану. И за начальный момент возьмем взятие Зееловских высот морской пехотой вечером первого февраля. Отчего не раньше – темп не позволял.

Не путайте темп и скорость! Вторая имеет размерность времени – а темп зависит не от часов, а от смены обстановки на карте между моментами принятия решений, «если-то-иначе»! И если вам удалось добиться, что для вас все ясно, лишь делай быстрее, а у противника еще неясность, взглянуть, что выйдет, и лишь тогда действовать в различных друг от друга направлениях, то вы выиграли темп. Если вам удалось своим действием создать для противника две или больше угроз, из которых он может парировать лишь одну, причем не обязательно из-за недостатка времени, это лишь частный случай – а может быть и так, что его действия в одном направлении исключают другое! – вы выиграли темп. Да, похоже на шахматы, с размерностью ходов, даже при выключенных часах. Но с соблюдением правила – противник делает ход после вашего не из-за честности, а оттого, что лишь тогда на игровой доске сложилась определяющая обстановка, фигура в вашей руке уже встала на свое поле.

В нашем случае этим завершением хода стало взятие Зееловских высот. Поскольку создалась ситуация, что теперь Катуков не мог отступить от Кюстрина, оставив наших на плацдарме на гибель. Таким образом, Первая танковая временно утратила подвижность, перейдя к обороне. При том, что немцы на рассматриваемом театре имели явное превосходство в силах!

Перейдем к карте. Как вы помните, в ночь на второе февраля приказом Манштейна все подвижные части вермахта и СС на правом, восточном берегу были сведены в танковую группу «Одер». Отряд «Север» этой группы, под командой самого Хассо фон Мантойфеля, уже второго февраля закончил сосредоточение севернее города Цеден. По силе этот «отряд» был равен танковой армии, включая в себя 3-й танковый корпус СС под командой Хауссера (5-я тд СС «Викинг», 18-я панцергренадерская дивизия СС «Хорст Вессель», 25-я панцергренадерская дивизия вермахта), 7-й танковый корпус (7-я тд, 24-я тд, 4-я панцергренадерская дивизия СС «Полицай») и три уже перечисленные мной танковые бригады. Отряд «Юг» под командой генерала Балька не уступал по силам, включая корпус «Герман Геринг» в составе одноименных танковой и панцергренадерской дивизий, и корпус «Гроссдойчланд» (одноименная панцергренадерская дивизия, тд «Мюнхеберг», панцергренадерская «Курмарк»), днем первого февраля совершал переправу на левый берег у Грюнберга, но приказом Манштейна был задержан, а уже переправившиеся части должны быть возвращены на правый берег. Наконец, на левом берегу в районе Франкфурта должен был быть сосредоточен главный резерв ГА «Висла» – 6-я танковая армия СС, командующий Зепп Дитрих, в составе 1-го тк СС (1-я тд СС «Ляйбштандарт», 12-я тд СС «Гитлерюгенд», 23-я панцергренадерская СС «Недерланд»), 2-й тк СС (2-я тд СС «Дас Райх», 9-я тд СС «Гогенштауфен», 11-я панцергренадерская СС «Нордланд»), армейский резерв: 10-я тд СС «Фрундсберг», 101-й, 102-й, 103-й оттб СС. Вечером 1 февраля прибыла дивизия «Гитлерюгенд» и 101-й тяжелый батальон, на подходе были остальные части 1-го тк. Таким образом, на территории, меньше сотни километров в поперечнике сосредоточивались три немецкие танковые армии, имеющие в большинстве кадровый, хорошо обученный личный состав, состоящий из фанатичных гитлеровцев, СС! Следует отметить, что оба отряда группы «Одер» были уже потрепаны в боях, но Шестая танковая была совершенно свежей, великолепно оснащенной – три ее тяжелых танковых батальона были полностью вооружены «кенигтиграми», имелось также три батальона «ягдпантер», и даже два экземпляра новейших сверхтяжелых танков «Маус». Наконец, оборону по Одеру держала 9-я армия (5-й горный корпус СС, 11-й корпус СС, 18-й и 101-й ак – последние всего двухдивизионного состава) – ее соединения принимали участие в атаках на наш плацдарм, а при неблагоприятном для нас развитии событий, легко могли быть переброшены и на правый берег. Севернее же вы видите позиции 3-й танковой армии в составе 7-й тк СС – 4-я и 9-я тд, 27-я мд «Лангемарк» – район Гейфенхавен, Ниппервизе, Пиритц – и резерв, 6-я горная дивизия СС «Норд», и 156-я резервная дивизия (обе – район Ангермюнде). Вообще такое смешение под одним командованием частей вермахта и СС было нехарактерным – но в феврале сорок четвертого немцам уже было «не до жиру, быть бы живу».

У нас же Первая танковая вышла к Кюстрину в одиночестве, пропустив вперед морскую пехоту. Вышла, после четырехсоткилометрового наступления, имея в строю меньше пятисот танков. Правда, одна ее бригада, 1-я Гвардейская, легендарная «Первая гвардия», была полностью оснащена новыми Т-54-100, с полутора километров опасными даже для «кенигтигра», имелось также два полка тяжелых танков прорыва КВ-54 и четыре полка на СУ-122 – один из них, успевший переправиться на плацдарм, сыграл решающую роль в отражении немецких атак в первые сутки. Соседи справа, передовой мотокорпус Пятой Ударной, а дальше на север – части Второй Гвардейской танковой, вечером 1 февраля находились еще в тридцати километров к востоку. Сосед слева, Восьмая Гвардейская, в семидесяти километрах к юго-востоку с боями преодолевала укрепленный рубеж на старой польской границе, за ней, еще отстав, наступали 33-я и 69-я армии. Еще южнее Третья Гвардейская танковая, уже одолев упомянутый рубеж, быстро двигалась по правому берегу Одера на север, почти не встречая сопротивления, но до Кюстрина ей оставалось пройти больше ста километров.

Таким образом, план немцев был очевиден. Скоординированными ударами с севера и юга по восточному берегу разгромить наши войска в Кюстрине – или по крайней мере вынудить к отходу от Одера. Одновременно Шестая армия СС разворачивала массированную атаку на Зееловский плацдарм. И чтобы реализовать этот план, у Манштейна хватило бы и времени, и сил.

«Выйти на Одер, не взяв Зееловские высоты, – это половина победы». Эти слова Сталина приводят в мемуарах и Жуков, и другие участники того совещания. Однако же напомню вам, в тексте приказа не было ничего про обязательность захвата высот. Следовательно, это считалось лишь желательным, но не непременным условием – и у Жукова был выбор. Ведь даже полпобеды все же больше поражения!

Мужество солдата – исполнять свой долг под огнем. Мужество полководца – принять решение и отвечать за его последствия. Не исполнить пожелание Сталина – если на то была военная необходимость. Утром второго февраля еще можно было решить, срочно отвести морскую пехоту с Зееловских высот и удерживать позиции на Одере. Шестого февраля, когда накал боев за высоты достиг апогея, Жуков, согласно его мемуарам, имел разговор со Сталиным по ВЧ – где Вождь спросил вовсе не приказным тоном: «Мы удержимся?»

Остановиться на Одере, сохранить сейчас силы и лучше подготовиться, в то же время дав и противнику возможности пополнения, переформирования, оптимизации линии фронта. А также, что казалось весьма вероятным, наступление союзников заставит Гитлера перебросить хотя бы часть войск на Запад. Или же удерживать высоты любой ценой, обеспечивая наиболее выгодную конфигурацию плацдарма – чтобы будущее наступление после все равно неизбежного перерыва развивалось бы в наилучших условиях? Но… «на Запад не рассчитывайте» – про это мнение, господствующее в Ставке в то время, упоминает не один Жуков. Уже тогда начинали проявляться политические разногласия между СССР и союзниками, видимые пока лишь политическому, но не военному руководству. Отечественная война переходила в войну за интересы Советского Союза в Европе и в мире. А война, как сказал классик, «продолжение политики иными средствами». Значит, надо идти вперед. Жуков принял решение – и за Одер на плацдарм пошли дополнительные дивизии, мотострелки общевойсковых армий. «Одерская мясорубка» (как ее называют в зарубежной историографии) набирала обороты. И лишь теперь нам ясен ее политический смысл: очень может быть, что отступи мы тогда с высот, сегодня, подобно двум Италиям, было бы две Германии – ГДР и фашистско-капиталистическое государство на Западе, тесно привязанное к блоку НАТО, с американскими военными базами на своей территории, набитое американскими войсками с ядерным оружием – возможный плацдарм империалистической агрессии против лагеря социализма. Да, товарищи, выходит, что Иосиф Виссарионович Сталин видел эту угрозу, еще не ставшую явью – и принял меры. Проявив высшую политическую мудрость, обеспечивая долгосрочные интересы СССР.

А что же немцы? Как осуществляли они свой план? Сохранилось множество свидетельств, что тогда в Германии Одер воспринимался как некая грань, до которой еще возможен мир – ну а после уже война на истребление, какую они сами навязывали нам в сорок первом. Потому боевой дух немецких солдат не только СС, но и вермахта можно было назвать высоким – в отличие от французов и итальянцев, они ожидали, что русские придут в Германию мстить. Но вот показывали ли немецкие генералы свои высокие качества полководцев?

И ведь они не совершали явных ошибок! Делали все профессионально, четко, «по уставу и инструкции». Когда время и обстановка требовали рваться вперед с бешеной яростью, не замечая потерь, «сжигая за собой мосты» – отчетливо понимая, что пути назад нет. Поскольку «непобеда» для них стратегически равносильна поражению. Причем они это видели – как писал позже Мантойфель, «…я помнил, что под моим началом последние войска Германии – и если они погибнут, заменить их будет некем». Но делали из того совершенно обратные выводы – нужна методичность и осторожность! Не понимая, что если они сейчас проиграют, то переиграть в другой раз получится уже на улицах Берлина. Что ж, про таких говорят: «великолепные тактики, но за битвами не умеют видеть всю войну».

В итоге что южная, что северная группа немцев за Одером думали не столько о победе, как о риске утратить коммуникацию с левым берегом, путь для собственного отхода! «Южные», вместо стремительного наступления совершили «наполз», лишь утром 3 февраля вошли в боевое соприкосновение с Первой танковой, причем без особого натиска – натыкались, получали, отходили, вступали в вялую артиллерийскую перестрелку. «Северные», которых вел сам Мантойфель, на вид действовали куда активнее, имея некоторые тактические успехи, уже второго февраля бои шли всего в десяти километрах севернее Кюстрина. Но следует отметить, что это были «осиные рейды» вышеупомянутых бригад, а не атака главных сил, которые, по большому счету, совершали тот же «наполз», наступали не торопясь, боясь оторваться от моста в Цедене. Наступление же силами не трех бригад, а двух корпусов днем второго февраля с достаточно высокой вероятностью могло привести к прорыву немцев к Кюстринскому мосту, столь же мощный и решительный удар навстречу эсэсовцев Шестой танковой сделал бы ситуацию критической. Дальше, с учетом подхода наших Второй Гвардейской танковой и передовых корпусов Пятой ударной и Восьмой гвардейской, завязывалось бы маневренное сражение, где шансы были бы обоюдны – по крайней мере, такой результат был получен позже, при моделировании в ходе военной игры. Но следует отметить: при этом за немцев играли слушатели нашей Академии, с совсем другим мышлением, действуя решительно-наступательно, как я выше сказал. В реальной ситуации Манштейн, Дитрих, Мантойфель вели себя совсем иначе.

Да, с нашей стороны не все было гладко. Допущены ошибки, приводящие к излишним потерям – настоятельно рекомендую прочесть на эту тему монографию нашего уважаемого Олега Александровича, который в сорок четвертом был непосредственным участником событий, командуя 4-й гвардейской тбр у Богданова, во Второй танковой – вы можете найти эту очень полезную для вас книгу в библиотеке Академии[40]. Но, повторяю, даже локальные успехи немцев оказались стратегически бесплодны – в этих боях группа «Одер-Север» потеряла время! Что оказалось фатальным – уже в три часа пополудни на поле боя появились части Второй танковой, нанося немцам удар во фланг – после чего о прорыве к Кюстрину можно было забыть. К вечеру подошел и моторизованный корпус Пятой ударной, после чего севернее Кюстрина наше преимущество стало решающим. В двухдневном сражении, третьего и четвертого февраля, группа «Одер-Север» была разгромлена, потеряв до семидесяти процентов техники и свыше пятидесяти – личного состава, ее остатки отступили за Одер. Еще хуже развивалась ситуация для группы «Одер-Юг», на тылы которой четвертого февраля вышла Третья танковая армия Рыбалко, совершив марш по очень трудной местности – дорога на Франкфурт, к переправе, оказалась перерезанной, в итоге уже пятого февраля остатки корпусов «Геринг» и «Гроссдойчланд», прижатые к берегу Одера в отсутствие мостов, частью ушли на подручных средствах на левый берег, частью капитулировали, потеряв всю технику.

Устранение угрозы на правом берегу позволило нам сосредоточить все силы на плацдарме и поддержке его с нашего берега. Как признают сами немцы, очень сильный артиллерийский огонь с нашей стороны Одера наносил им большие потери при попытках атаковать в пойме реки. Четвертого февраля прибыл передовой корпус Восьмой гвардейской и вторые эшелоны Пятой ударной. Вместо моста, разбитого при бомбежке вечером 2 февраля, были наведены целых четыре понтонных переправы, по которым на плацдарм были переброшены свежие части вместо морской пехоты, понесшей большие потери и выводимой в тыл.

В этой ситуации немцы не могли придумать ничего лучше, чем лобовые атаки на высоты с запада, всеми силами 6-й ТА СС, а также 5-го, 7-го и 11-го корпусов СС из состава 9-й и 3-й танковой армий – уже не возвращаясь к «новой тактике». Так начались практически непрерывные бои у подножия высот – «Одерская мясорубка».

Берлин, рейхсканцелярия, 12 февраля 1944 года

Я не понимаю, господа генералы, что происходит? Как вы можете проигрывать сражения русским, которые, как все славянские народы, в умственном и культурном развитии стоят много ниже нас? Они уже у ворот Берлина! И не сметь оправдываться «неисчислимостью азиатских орд» – сто тридцать лет назад это не помешало Наполеону взять Москву! Вы хотите, чтобы европейская цивилизация из-за вашей бездарности снова пережила ужасы, как при падении Рима? А дикие монголы пасли скот на развалинах европейских столиц?

Я не потерплю никаких пораженческих настроений! В четырнадцатом году у французов было «чудо на Марне». В двадцатом у поляков – «чудо на Висле». Даже у русских было «чудо под Москвой», два года назад! Теперь наша очередь показать миру германского солдата в истинно тевтонской ярости! Мы еще разобьем русских и отбросим в Сибирь! Я убежден, господа, это нам по силам – если вы все будете честно исполнять свой долг.

Рейх силен, как никогда! Взгляните на эти цифры – выпуск вооружений в последнем квартале сорок третьего года достиг рекордных величин! В сравнении с русскими, у нас больше угля и стали – и пока мы в достатке получаем нефть с Ближнего Востока, и в прошлом году произвели два миллиона тонн синтетического бензина. И мы превосходим Россию по людским ресурсам, даже после всех потерь – вот только вы, господа, проявляете недопустимую мягкость, не умея или не желая заставить всех этих французов, итальянцев, голландцев, датчан, бельгийцев сражаться за Еврорейх с решимостью и отчаянием, как за собственный дом!

Нужна еще более жесткая политика, раз уж эти недочеловеки не понимают мягкого обращения! Праздношатающихся не должно быть – все должны или сражаться, или работать на войну! Уклоняющихся наказывать со всей жестокостью, чтобы показать пример прочим! Вводить тотальную трудовую повинность, с мобилизацией всех, включая женщин и подростков, начиная с четырнадцати лет! Дармоедов, что прохлаждаются в концлагерях, поедая наш хлеб – гнать на работу на благо рейха!

Манштейн, я вернул вас из отставки не затем, чтобы слушать оправдания! Почему русские еще не сброшены в Одер? Я дал вам последние резервы Германии, лучшие войска, что еще остались! Через неделю жду от вас рапорта о победе!

Рейхсфюрер, насколько достоверны ваши сведения, что все происходящее – это злостный заговор Ватикана, который избрал своим орудием для утверждения англо-еврейской плутократии славянских дикарей – для грязной работы? Если это так, то, клянусь, святоши об этом жестоко пожалеют!

Я не желаю слышать об оставлении Франции! Во-первых, это мобилизационный ресурс, во-вторых, источник продовольствия. В-третьих, это путь, по которому рейх получает нефть, и не только ее. Конвой от нашего японского союзника уже в Средиземном море, через четыре дня прибудет в Марсель! И оттого французы обречены быть с нами до конца – даже если сами не понимают своего блага!

И надеюсь, что у моего друга дуче хватит характера и воли действовать решительно! Расстрелять всех недовольных, невзирая на их высокое положение – и мобилизовать свою армию и народ на самую беспощадную борьбу с русской угрозой! Впрочем, если у него воли и не хватит, мои солдаты помогут ему совершить правильный поступок. Я не потерплю опасной анархии в доме моего самого близкого друга, союзника и соседа!

Да, Манштейн, возможно, вам потребуется усиление? В таком случае могу дать в ваше распоряжение химические боеприпасы.

Манштейн Эрих. Утерянные победы. Нью-Йорк, 1961 (альт-ист)

Теперь скажу о последней из моих несостоявшихся побед, которая могла бы как восславить меня лавровым венком спасителя Отечества, так и покрыть мое имя величайшим позором.

Это было в феврале сорок четвертого. Когда русские орды, растоптав оборонительный рубеж на Висле, меньше чем за месяц поглотили территорию до Одера. Они шли колоссальной волной, сметая любые очаги сопротивления. По гениальной предусмотрительности ОКХ, работы на Одерском рубеже были начаты еще летом сорок третьего года, но имели тогда не слишком высокий приоритет – а после слишком много ресурсов отнимали Висла и Атлантический вал. И нам казалась ужасной сама идея, что необходимо копать окопы у самого Берлина – как всякий цивилизованный человек неосознанно отвергает мысль о войне, пришедшей в его дом. Слишком поздно работы на Одере приобрели необходимый размах. И нам казалось, мы еще имеем время – река виделась нам достаточно надежной преградой. Мы ошибались.

Никто не ждал от русских такой смелости, граничащей с авантюрой. Военное дело требует методичности, четкой последовательности, орднунга во всем. Русские же играли ту партию на уровне фола, подобно циркачу, делающему шаг в пропасть еще до того, как партнер толкнет трапецию навстречу. Их передовые отряды, имея большое количество танков, рвались к Одеру, не оглядываясь по сторонам и назад – в полной уверенности, что их прикроют. Они не должны были вести себя так, сражаясь со столь сильным противником, как вермахт! Что это было – дьявольски точный расчет, или полное пренебрежение к нам, или слепая авантюра – известно лишь русским генералам, а не мне. Никто не ждал, что русские, выйдя на берег точно напротив ключевой нашей позиции, перепрыгнут через реку, не задержавшись ни на час!

На карте Зееловские высоты выглядели несокрушимой естественной крепостью. Представьте гряду холмов высотой до шестидесяти метров, протяженностью до двадцати километров и глубиной от одного до десяти – находящуюся в некотором отдалении от берега Одера, причем пространство до реки заболоченное, трудно проходимое для техники и абсолютно открытое, простреливаемое насквозь! Но всякая крепость бессильна, если лишена защитников. В тот злосчастный день, первого февраля, на высотах находились лишь строительные части «Тодт», имеющие только легкое стрелковое оружие, и гражданские рабочие. Они не могли оказать никакого серьезного сопротивления десяти тысячам отборных головорезов из русской морской пехоты, поддержанных легкими танками и самоходками, что имело самые роковые последствия.

Отчего германская контратака не последовала немедленно? Чтобы понять это, надо представить ту ужасную картину, происходящую как раз в те дни между Вислой и Одером. Европа не видела такого кошмара со времен разгрома варварами Римской империи! На всем пространстве шло маневренное сражение, которое мы проигрывали, какие-то войска пытались спастись, или напротив, стояли с железным тевтонским упорством, подобно героическому гарнизону Бреслау – и перед накатывающимся русским валом еще не было плотины! Оттого, при получении известия: «русские на Зееловских высотах», в Берлине впервые с начала войны была отмечена паника среди населения, но и армейское командование, до уточнения обстановки, предпочло действовать оборонительно-осторожно. А русские времени не теряли.

Какие-то контратаки последовали в первые же сутки, но они, хотя и приводили временами к глубокому охвату русских позиций, были явно недостаточны по силе, носили импровизированный характер и были отбиты с большими потерями. К тому же очень мешала русская авиация. А через сутки у русских уже были наведены две понтонные переправы, и на левый берег пошли их свежие войска. И они сумели задействовать нашу же захваченную инженерно-строительную технику для укрепления оборонительного рубежа. И когда наконец, лишь четвертого февраля, мы сумели, тщательно подготовившись и подтянув силы, начать наступление, чтобы уничтожить русский плацдарм, было поздно. Мои офицеры, помнившие прошлую Великую войну, говорили, что эта бойня напоминала им Верден и Сомму. Русские, несомненно, также несли потери, но их огонь не ослабевал, а сопротивление оставалось столь же фанатичным. В то же время я как командующий группой армий «Висла» не мог забыть, что мои войска – это последнее, что сейчас имеет Германия! И последние резервы погибали в бессмысленных атаках – одна из свежих пехотных дивизий, полностью укомплектованная, всего через трое суток имела в строю лишь пятую часть боевого состава!

Десятого февраля мы вынуждены были прекратить атаки, в то время как русские готовы были стоять до конца. Двенадцатого февраля я был вызван в ОКХ в Берлин, затем меня пожелал увидеть фюрер. С упорством воинствующего дилетанта, разбирающегося в военном деле на уровне ефрейтора, он стал орать на меня, требуя немедленно одержать победу и не желая слушать никаких разумных возражений.

А затем он предложил мне применить против русских химическое оружие. «Если это поможет вам победить, фельдмаршал». И заявил, что англосаксы скорее всего предпочтут «не заметить» этого факта. И сказал, что если мы победим, то кто будет судить победителей?

Я не нашел в себе мужества отказаться. Поскольку это однозначно завершилось бы как в декабре сорок второго, когда я был подвергнут унизительной процедуре наказания, при всем генералитете. Или же это привело бы меня к тесному знакомству с «Комиссией по расследованию особых антигосударственных преступлений» (которую все называют «комиссией 1 февраля»), крайне редко выносящей иные приговоры, кроме смертной казни. Но я не сказал и «да», чтобы не войти в историю сообщником гнусного преступления. Мой ответ можно было расценить, как обычное приветствие, положенное руководителю государства.

В мое распоряжение была выделена бригада многоствольных 210-миллиметровых минометов. Боеприпасы, начиненные смертельной фосфорорганикой, находились на складе и могли быть подвезены в течение нескольких часов. Один мой приказ – и на высотах не осталось бы никого живого. И Одерский рубеж обрел бы устойчивость, не было бы ни броска русских на Берлин, ни последующих печальных событий. И я получил бы Дубовые листья, а возможно, Мечи к своему Рыцарскому кресту[41], и вошел бы в историю как автор «чуда на Одере», и как знать, возможно, вся война пошла бы дальше совсем по-иному, отдай я такой приказ.

Но я считал своим долгом служение не одному фюреру, но и всему германскому народу. Не далее как три дня назад, в ночь на девятое февраля, армада британских бомбардировщиков разбомбила Мюнстер. Даже если допустить, что англичане и американцы забудут о своем заявлении залить Германию отравляющими веществами, если мы первыми применим химическое оружие – русские аэродромы находятся в полутораста километрах от Берлина! И у них господство в воздухе – я сам, по пути из своего штаба, один раз был вынужден, выйдя из машины, укрыться в кювете от налета русских штурмовиков, а наших истребителей в воздухе не было видно! И я достаточно знал о работах, которые рейхсвер вел совместно с русскими, еще пятнадцать лет назад – глупо было ждать, что не последует ответа!

Мои опасения еще укрепились после четырнадцатого февраля. Орднунг есть орднунг – независимо от того, собирался ли я применить химические боеприпасы, солдатам полагается быть к этому готовыми! Приказом по армии, фельдфебели должны были проверять у солдат наличие противогазов и защитного обмундирования, а командиры позаботиться, чтобы все не имеющие этого имущества, его получили. Один из солдат, чех по национальности, перебежал к русским и сообщил им об этих мерах. Реакция русских была воистину иезуитской. На одном из близлежащих участков фронта был похищен майор, офицер штаба полка – русские доставили его на плацдарм, провели по своим позициям, показав своих солдат в полной противохимической защите, должным образом оборудованные блиндажи, танки с противогазовыми фильтрами. Затем нашему офицеру вручили отпечатанную памятку, какую он видел у многих русских солдат – особенности фосфорорганических ОВ, признаки заражения местности, способы защиты – и отправили назад через фронт, велев передать:

– Мы готовы. Хотите, воюйте химией, но после не обижайтесь, когда получите ответ. Персонально же для генерала, отдавшего приказ, а также офицеров и солдат частей, применивших химическое оружие, обещаем, что в плен их брать не будем. И мы не уверены, что после в Берлине останутся живые люди.

Офицер был допрошен, и доставленная им «памятка» тщательно изучена. Вывод моих экспертов был однозначен – русские отлично знают, что такое зарин и зоман, и, с высокой вероятностью, располагают ими сами. В этих обстоятельствах наша химическая атака была бы безумием – весьма сомнительной полезности с военной точки зрения, она бы единственно разозлила русских и вызвала ответные меры, в результате которых пострадало бы прежде всего немецкое гражданское население. Это было ясно мне, но как было объяснить это безумному ефрейтору, вообразившему себя великим вождем?

Я со страхом ждал, что будет, когда из Берлина придет однозначный приказ. И что тогда сделают со мной. К моему счастью, все эти дни дул ветер восточных направлений (по крайней мере, так было написано в авторитетной бумаге от армейской метеослужбы), что, при стойкости примененного ОВ, создавало угрозу для нашей территории, немецких войск, и даже для Берлина. Этот документ спас меня, когда взбешенный фюрер потребовал от меня ответа. Последующие за этим события отвлекли его внимание, и он больше не вспоминал о своем предложении. А я не совершил поступка, за который меня проклинал бы весь немецкий народ – те, кто остался бы в живых.

Но иногда меня посещают мечты. Что было бы, если бы я отдал приказ – а русские не были бы готовы? И англичане не стали бы нам мешать. И я вошел бы в историю, рядом с Жоффром, спасшим Париж, и Пилсудским, прогнавшим от Варшавы большевиков. Имел бы право, по совокупности одержанных побед, считаться первым полководцем Германии, наряду с Блюхером, Мольтке, Фридрихом Великим. Моя статуя была бы в Берлине, в «аллее побед». И может быть даже, в Трептов-парке сейчас не стояла бы уродливая фигура русского солдата, как символ вечного унижения Германии!

Но история, к сожалению, не знает альтернатив.

Марк Солонин. Несостоявшаяся победа великого полководца. Нью-Йорк, 1994 (альт-ист)

Полвека прошло, как завершилась война, бросившая Европу с пути демократии в объятия мирового коммунизма. И многие выдающиеся умы Запада задавали себе вопрос, а была ли альтернатива тем печальным событиям? Имела ли Германия шанс устоять?

Автор ни в коей мере не считает себя сторонником гитлеровского фашизма. Но следует отметить, что в тех конкретных условиях нацизм, в значительной степени утративший свою мощь, уже не представлял собой угрозы свободному миру. В то же время было очевидно, что Гитлер и его правящая клика полностью скомпрометировали себя и ради спасения Германии должны уступить место здоровым демократическим силам.

Без всякого сомнения, новая Германия легко влилась бы в дружную семью народов Запада. Обратившись за помощью к Англии и США, она обрела бы безопасность от русского вторжения. И уже бравые томми и джи-ай встали бы на Одере, охраняя многострадальную немецкую землю от русского сапога.

Проблема была в том, что заговор против фюрера не мог быть осуществлен немедленно. Круги оппозиции были сильно прорежены репрессиями гестапо, и нужно было время, чтобы все организовать. По самым оптимистическим прогнозам, переворот в Берлине мог быть осуществлен не раньше чем через три-четыре месяца. Этот срок надо было продержаться – таким образом, германская армия на Одере в этот момент по сути защищала не одну лишь свою страну, а всю европейскую цивилизацию.

Войска более чем наполовину состояли из элиты германских вооруженных сил – ваффен СС. Боевой дух был высочайшим, как и должно быть у защитников своего дома от чужеземного вторжения. Вооружение было отличного качества, включая три полных батальона тяжелых танков «Кенигтигер», сто тридцать смертоносных машин – всего за четыре месяца до того, в Португалии, два таких танка истребили американский танковый батальон! – а также три противотанковых батальона новейших самоходок «ягдпантера», вооруженных такой же пушкой, что «кенигтигры». И у этой великой армии был великий полководец, не знавший поражений на полях Европы – генерал-фельдмаршал Манштейн!

Его уму принадлежит план молниеносного разгрома Франции в сороковом, который по сей день изучают в военных академиях Запада как шедевр военного искусства. Затем был Сталинград (см. мою книгу «Волжская катастрофа: упущенный шанс рейха»), когда лишь нерешительность Паулюса, непредвиденные русские морозы, снег, расстояние и нехватка бензина помешали в декабре сорок второго нанести русским еще более страшное поражение (см. подробнее в книге Манштейна «В шаге от победы»). И не было вины фельдмаршала, что этот великолепный план не удался – но попробуйте объяснить это сумасшедшему ефрейтору, вообразившему себя величайшим вождем!

И вот судьба дала Манштейну третий шанс. В трудный для Германии час даже недалекий умом фюрер вспомнил об одном из ее величайших полководцев. Символично, что группа армий, которой был поставлен командовать Манштейн, носила имя «Висла» – в память о чуде, случившемся на той реке в двадцатом году.

План, разработанный Манштейном, в общих чертах имел сходство с тем, удавшимся полякам. Втянуть отборные советские войска, две гвардейские танковые армии, в бой за Одером, а затем внезапным ударом с флангов отрезать их и уничтожить. И наступать в образовавшуюся в русском фронте брешь, расширяя прорыв. И гнать бегущих русских к Висле.

В рамках этого плана становятся понятными загадки одерского сражения, вызывающие недоумение у историков. Как случилось, что город Кюстрин с его мостами, важнейший узел коммуникаций, был захвачен русской армией Катукова практически за пару часов, причем мосты, подготовленные к взрыву, остались целыми? Отчего русские встретили такое слабое сопротивление на левом берегу Одера? Почему город Зеелов и высоты были так легко взяты русскими, при том что совсем недалеко, во Франкфурте, сосредоточивалась 6-я танковая армия СС? Отчего укрепления на высотах не были заняты войсками? Почему атаки на плацдарм в первые сутки не привели к успеху?

Потому что Зееловский плацдарм, по гениальному плану Манштейна, и был мышеловкой, куда предполагалось впустить противника! И «недостаточные» меры были не более чем маскировкой, чтобы русские ничего не заподозрили. А атаки второго февраля и не имели целью порвать русскую оборону – а всего лишь заставить русских перебросить на плацдарм больше войск!

В это время два могучих броневых кулака германских войск готовы были сомкнуться по другому берегу Одера. И когда это случилось бы, русские на плацдарме оказались бы в положении французов, отрезанных в Бельгии после Арденнского прорыва, четырьмя годами раньше! Но самый гениальный план может быть разрушен бездарным, трусливым, безинициативным исполнением! Такова, очевидно, судьба гения – быть не понятым подчиненными. Если взглянуть на карту, то ударные группировки Мантойфеля и Балька разделяло совсем немного, в июне сорок первого немецкие танковые клинья проходили это расстояние за полдня, на одной заправке горючим! Однако же за Одером солдаты панцерваффе не проявляли и малой доли той решительности, что была необходима, – отмечены случаи, когда боевая группа, равная батальону, отступала, встретив один русский танк! Фюрер был слишком добр к трусам и предателям – что было бы, введи он своим приказом в войсках заградительные отряды, как это сделал Сталин за полтора года до того?

Оставался шанс срезать плацдарм атакой по левому берегу Одера. В ужасных боях, накалом затмивших Верден, немцы, казалось, доказали свое право не быть побежденными! Но пробить русскую оборону не хватало буквально последнего усилия. Всего за неделю отборные дивизии, последняя надежда Германии, были обескровлены, поля у подножия высот стали могилой для десятков тысяч храбрых немецких солдат.

И когда, казалось, бои утихли, потому что у обеих сторон больше не оставалось сил продолжить, семнадцатого февраля русские перешли в наступление. И это была победа не умением, не искусством, а простым числом – когда Германия истратила последние резервы, у русских еще оставались свежие дивизии. Огромное число германских танков и других боевых машин было не уничтожено в бою, а захвачено русскими в ремонтных мастерских. В то же время 4-я русская танковая армия форсировала Одер в сотне километров южнее. Итогом же было страшное поражение – 6-я танковая армия СС практически перестала существовать, во фронте прямо перед Берлином зияла стокилометровая дыра, заткнуть которую было нечем! Но русские, также впечатленные упорством германского солдата, не решились немедленно наступать от Зеелова на запад.

Результат той проигранной битвы известен. Именно после нее Германия была вынуждена массово посылать в бой фольксштурм – части, предназначенные для гарнизонной службы и обороны своего дома, а не для полевых сражений! И была понижена планка призыва: отныне шестнадцатилетних признавали годными в строй, а пятнадцатилетних – в части ПВО. Демографические потери были ужасны – одному богу известно, сколько будущих гениев, что могли бы прославить Германию на века, погибли под гусеницами русских танков, на штыках русских солдат. А ведь все могло быть иначе…

В своем альтернативно-фантастическом романе «Чудо на Одере» я ввел лишь три допущения.

Приказом Гитлера заградотряды, до того существующие лишь в частях Еврорейха, вводятся и в чисто немецких дивизиях, включая ваффен СС. Потому наступление левобережных групп за Одером ведется со всей решимостью.

Артиллерийский удар русских восьмого февраля, нанесший огромный урон Второму танковому корпусу СС, не удался из-за диверсии русских патриотов РОА, взорвавших склад боеприпасов с реактивными снарядами.

Манштейн решился для окончательного прорыва русской обороны массово применить химическое оружие. Сталин же не осмелился на ответный удар из-за совместного заявления Германии, Англии и США.

В результате возникает совсем другой мир! Где война на Востоке заканчивается вничью после отступления русских к Висле – после чего под властью Советов остаются лишь половина Польши, Словакия, Венгрия, Югославия. А Гитлер свергнут в результате армейского восстания – после чего Манштейн становится президентом демократической Германии, заключающей с Англией и США почетный мир. Созданная таким образом коалиция свободных стран Запада требует от СССР проведения широких реформ, включая признание частной собственности, свободы торговли, права граждан на инакомыслие, введение многопартийной системы и подлинно демократического правления, права на самоопределение для национальных меньшинств. Под угрозой свержения возмущенным народом, Сталин удаляется в отставку – писать мемуары. СССР мирно распадается на множество суверенных национальных государств, получающих американские кредиты по «плану Маршалла», с довольным и сытым населением, потребляющим качественные товары из США – «фабрики мира».

И смею предположить, что эта картина нисколько не менее правдоподобна, чем та, что я изобразил в своих отнюдь не фантастических, а документальных работах «23 июня, день М» или «На мирно спящих аэродромах»!

Михаэль Виттман, 101-й тяжелый танковый батальон СС, 13 февраля 1944 года

Германия не забудет ваш подвиг! На долгие годы вперед, на слова: «Я сражался под Зееловом», – будет заслуженный ответ: «Вот так герой!»

Речь фюрера в приемнике прерывалась треском помех – неужели даже сюда доставали русские глушилки? Герои – дождь наград, на всех выживших! Сам Виттман получил погоны штурмбанфюрера и долгожданный Рыцарский крест. И должность командира 101-го батальона!

Вот только они отступали на запад. К Берлину. И гром русских пушек был слышен позади.

После той атаки штабы сделали невозможное. Батальон, практически полностью погибший – остались лишь тыловые службы да неполные три десятка человек из экипажей, без машин, кому удалось выбраться с того поля смерти – был воссоздан из ничего! Прибыли люди и техника до полного штатного состава – и сам Виттман счел для себя позором отлеживаться в госпитале всего лишь с контузией. Он оказался самым опытным и старшим в чине – потому был утвержден командиром. Вот только чем ему командовать, что завтра вести в бой?

Вместо сорока четырех «Кенигов» всего восемь – хотя и новеньких, прямо с завода! Еще шесть старых «тигров», явно из ремонта. Шесть «ягдпантер», эти новые. Остальное – «пантеры», еще один «Кениг» с непонятно отчего поставленной «пантерьей» 75-миллиметровой пушкой, и в завершение, один «Маус»! Проклятый «белый слон», с ним намучились больше всего – поскольку двигаться без дороги он никак не желал, увязая в мягком грунте по самое днище, едва вытащили четверкой тягачей. И ведь не бросить – особо предупреждены про секретную технику, которая ни в коем случае не должна достаться русским! «Неуязвимый и всепоражающий» танк – как гиря на ноге. И никакой он не «неуязвимый» – вон, один уже напротив высот торчит грудой горелого железа! Правда, подорвать его пришлось самим же немцам…

С личным составом еще хуже. Больше половины не имели опыта танковых сражений Остфронта – переученные артиллеристы, водители, наземный персонал люфтваффе! – много и таких, у кого боевого опыта нет совсем, причем среди них и назначенные командирами экипажей, и даже взводными! По уму, тут нужно не меньше месяца самой интенсивной подготовки, а не завтра в бой идти!

Всего через три дня Виттман вспоминал тот состав батальона с ностальгией. В сравнении с тем, кого прислали взамен уже их. Какие-то подозрительные иностранцы – бельгийцы, голландцы, французы, даже русские и украинцы, из дивизий ваффен СС – думают, идиоты, что за броней безопаснее, вот и вызвались в панцерваффе! Сопляки семнадцати и даже шестнадцати лет, фюрер снова понизил призывный возраст – а как, черт побери, у них сил хватит гусеницу натянуть? Вообще не пойми кто, лишь бы имели отношение к технике, «танк не водил, но работал помощником автомеханика». Реально воевавших по пальцам пересчитать – а слаженных экипажей нет совсем!

Но для англичан, может, и хватит. Рассказывали, как в Португалии было… И в Африке. В сравнении с русским фронтом – как день и ночь.

Второй раз батальон сгорел на подступах к городу Зеелов. Русские успели превратить там все в сплошной укрепрайон, в осиное гнездо – и еще у них были новые танки, с пушкой 12 сантиметров. «Маус» был подбит на центральной улице, его броня действительно держала снаряды, но броневой экран на ходовой части не выдержал, порвало гусеницу, и танк встал. Тогда ударили «сталинские молотилки», 24-сантиметровыми минами – одной достаточно, чтобы обрушить многоэтажный дом! Прямое попадание в крышу – удивительно, но «Маус» на вид пострадал не сильно, но из него никто больше не стрелял и не выскакивал. Если у него «стеклянная броня», то внутрь лучше и не заглядывать. Даже если и нормальная, у экипажа от такого просто вытекли мозги через уши. Однако в исполнение дурацкого приказа эвакуировать «Маус» любой ценой батальон потерял восемь танков и все пять штатных бронетягачей. А юбертанк так и остался там – и слава богу, репрессий за это не последовало, пока! Наверное, решили, что нет смысла наказывать тех, кто завтра все равно сгорит?

Десятого февраля в батальоне осталось шесть машин – один «Кениг», тот самый, с нештатной пушкой, два «тигра», две «ягдпантеры», одна «пантера». И не было надежды восстановить подбитые – во-первых, они все остались на простреливаемом русскими поле боя, во-вторых, после попадания двенадцатисантиметрового снаряда, как правило, танк ремонту не подлежит. Еще одна атака – и батальон прекратил бы существовать. Но в ночь на одиннадцатое поступил приказ о выходе из боя.

Англосаксы грозили вот-вот вырваться с плацдарма у Гавра. И 101-му батальону надлежало, вновь пополнившись техникой и людьми, отбыть на запад в составе «сводной боевой группы». Заводы рейха работали исправно, несмотря на бомбежки, и действие происходило у самого Берлина, а не в диких русских степях – так что танки пришли быстро, два «Кенига», десять «пантер». И самоходки вместо танков – три совсем новых, «ягдтигра», тот же «Кениг», но с рубкой вместо башни и пушкой в двенадцать и восемь, как на «маусе», еще пять «ягдпантер» и двенадцать «штугов». И люди – чтобы управляться с такой сборной солянкой, нужны были опытнейшие экипажи, и Виттман хватался за голову, представляя, какие будут небоевые потери, «Кениг» уже заслужил у бывалых солдат обидное прозвище «танк на одну атаку»: даже если не сгорит, то с поломкой на завод! Но ничего другого не было – говорят, в армейских танковых дивизиях, не СС, в пополнение прислали, в довесок к «пантерам», еще «четверки» и «тройки», сохранившиеся каким-то чудом, и даже американские «шерманы», захваченные в Португалии. То же самое и с людьми – так, в дивизию «Нидерланд» привезли пополнение из «французских добровольцев», относительно которых приказано выдавать им оружие лишь перед атакой и в бою расстреливать на месте при проявлении трусости или измены – так и раньше было со штрафниками, давно ходили слухи, что арестованных за неблагонадежность и саботаж сейчас отправляют не в концлагерь, а в штрафные батальоны Остфронта, однако ваффен СС тут при чем? Неужели додумались, как раньше с уголовной сволочью со всей Европы? Или с этими турко-арабскими обезьянами (слава богу, в экипажах танков их не было, а вот среди пехоты и даже панцергренадер еще встречались, несмотря на все приказы изъять и отправить в тыл)?

До Берлина своим ходом. Ночью, поскольку днем над дорогами висят русские штурмовики. Там в эшелон и во Францию. Если мы герои, то заслужили отдых? Может быть, сейчас там и не такой курорт, как был всего полгода назад – но уж точно не такой ад, как здесь!

Пятьдесят километров до Берлина. Русским танкам – едва на четверть их заправки! Несчастная Германия, за что на нее так обиделся Бог?

Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. М., 1964 (альт-ист)

Зееловские высоты господствовали над окружающей местностью, имели крутые скаты и являлись во всех отношениях серьезным препятствием на пути к Берлину. Именно здесь, у подножия этих высот, немцы рассчитывали остановить наши войска. Здесь они сосредоточили наибольшее количество сил и средств. Для противника удержание этого важнейшего рубежа имело еще и моральное значение. Ведь за ним лежал Берлин! Гитлеровская пропаганда всячески подчеркивала решающее значение и непреодолимость Зееловских высот, называя их то «замком Берлина», то «непреодолимой крепостью».

Но советское командование и лично товарищ Сталин отлично понимали значение этого рубежа. Хорошо известны слова Иосифа Виссарионовича: «Выйти на Одер, не взяв Зееловских высот, это половина победы». Да, бои на Зееловско-Кюстринском плацдарме в феврале сорок четвертого стоили нам много крови. Но гораздо больше пришлось бы ее пролить при штурме этого рубежа позже, если бы немцы получили лишние два месяца на его укрепление и если бы их лучшие войска, танковые дивизии СС, не были бы разбиты и перемолоты в бесплодных атаках на нашу оборону.

Особенностью Зееловской битвы было то, что мы вынуждены были вести ее после наступления от Вислы до Одера, когда тылы отстали, коммуникации были еще не налажены, значительная часть горючего и боеприпасов израсходованы на преодоление бешеного сопротивления отборных немецких войск, которым было нечего терять – как правило, эсэсовцев мы в плен не брали. Но ничто уже не могло остановить натиск Советской армии, закаленной победами под Сталинградом и Ленинградом, на Днепре, в Белоруссии, на Балканах и в Польше, имеющей первоклассную технику и вооружение, и опытный личный состав с высочайшим боевым духом и преданностью идее Ленина – Сталина. Советское оперативно-тактическое искусство получило дальнейшее развитие, были заложены основы, получившие широкое распространение в наших Вооруженных силах уже в послевоенные годы. Так, например, моторизованные корпуса, созданные перед наступлением в каждой армии Первого Белорусского и Первого Украинского фронтов в качестве подвижного ударного кулака – в дополнение к танковым армиям, но в отличие от них являющиеся общевойсковыми, а не бронетанковыми соединениями, – были предтечами «механизированных армий» пятидесятых годов. Необходимость форсирования водной преграды также была учтена заранее введением во второй эшелон частей морской пехоты на плавающей технике, а также понтонно-мостовых парков ПМП (которые, будучи революционными в своем классе, и поныне не имеют аналогов в армиях зарубежных стран). Наконец, в Висло-Одерской и Зееловской битвах впервые были применены новые системы управления войсками, с использованием цифровых технологий – задача, к которой иностранные армии проявили интерес лишь в самое последнее время.

Хочу лишь отметить, что появляющиеся на Западе идеи о «массовом производстве электронных генералов», или даже создании «электронного наполеона, величайшего полководца всех времен и народов, собравшего в себе весь военный опыт человечества» не имеют под собой решительно никакой основы! Поскольку любая, самая совершенная машина, может лишь, пусть быстро и безошибочно, выдать то, что в нее было заложено человеком, но никак не придумать что-то свое. В военном деле, ЭВМ может избавить от черновой, рутинной работы, но принять решение в сложной обстановке должен будет человек. Что уже само по себе подразумевает – автором программы для электронного полководца должен быть живой полководец такого же мастерства. Причем в программу должны постоянно вноситься изменения, с учетом развития военного дела, появления новых видов вооружения, тактических приемов – ведь машина, в отличие от человека, сама учиться не может.

Но вернемся к Одеру весны сорок четвертого. Подобно тому, как Первая мировая показала позиционный фронт, ранее не существовавший, за исключением осады крепостей, так в Одерской битве родился фронт маневренный, разрывы в котором могут быть столь же опасны. Не только отдельные танковые клинья (они остались на наиболее важных участках), но и накатывающаяся лавина подвижных частей, не позволяющая противнику наносить фланговые удары, не оставляющая ему «оперативной пустоты». Именно поэтому отдельные окруженные немецкие группировки не становились серьезной помехой, обреченные на пассивную оборону в удобном для того пункте, если таковой находился, и последующую капитуляцию. За единственным исключением, которое лишь подтверждает правило.

Сорок седьмая армия (самая правофланговая в строю Первого Белорусского фронта, обеспечивающая его стык с Вторым Белорусским) имела в то же время и самый слабый «мобильный кулак», который даже и корпусом назвать нельзя – один танковый полк и три отдельных танковых батальона, общим числом не более шестидесяти машин в строю, на момент выхода на Одер. Именно это позволило группе Мантойфеля второго февраля нанести с севера по правому берег Одера очень опасный удар на Кюстрин и добиться некоторых тактических успехов. Однако уже в ночь на третьего февраля, с прибытием моторизованных корпусов, танковых и самоходных полков трех армий и 2-й Гвардейской ТА положение Мантойфеля стало критическим – и лишь быстрый отход остатков отряда «Одер-Норд» к мосту в Цедене и на левый берег спас Третий и Седьмой танковые корпуса СС от полного уничтожения! Что до отряда «Одер-Юг», то командование его с самого начала не проявляло должной инициативы – если бы генерал Бальк оказался столь же энергичен как Мантойфель, то у Кюстрина могла бы создаться исключительно опасная ситуация, чреватая для нас большими потерями – но отнюдь не шансами немцев на победу! Представляется крайне маловероятным, что немцы сумели бы всего за сутки ликвидировать плацдарм, пусть даже оказавшийся в полном окружении – а уже 3 февраля, как я указал, северная немецкая группа поспешно отступала, в ночь на четвертое февраля и южная группа, подверглась охвату с фланга и тыла войсками 3-й Гвардейской ТА и 8-й Гвардейской армией, и в течение следующих двух суток была полностью разгромлена, потеряв почти всю технику. После чего стратегически исход битвы за Зеелов был ясен.

Как командующий фронтом считаю, что второго февраля немцы упустили свой единственный шанс на хотя бы относительный успех! «Чудо на Марне», «чудо на Висле», к которым призывал Гитлер, добавляя сюда даже наше «чудо под Москвой» и требуя от своих вояк повторить это, имели в своей основе то общее, что наступающая сторона была уже на излете, растратив силы, обороняющиеся же имели отлаженные и короткие линии коммуникаций и свежие, еще нетронутые войска, для успешной контратаки. Но уже пятого февраля правый берег Одера был полностью наш, причем в дополнение к частям 1-й Гвардейской ТА и морской пехоты в район Кюстрина подошли еще две наши танковые армии (2-я Гв. ТА и 3-я Гв. ТА), и две общевойсковые (8-я Гвардейская армия и 5-я Ударная армия), и не только передовыми мотокорпусами, но и вторыми эшелонами, из фронтового резерва прибывала 1-я Польская армия. Изолировать плацдарм немцам не удалось, несмотря на разрушение железнодорожного и шоссейного мостов авиаударом вечером второго февраля, уже на следующий день были наведены понтонные переправы, с сильным зенитным прикрытием. Что позволило нам шестого февраля вывести с передовой морскую пехоту, заменив ее войсками 29-го гвардейского корпуса 8-й Гвардейской армии. На правом берегу Одера была развернута сильная артиллерийская группировка в поддержку плацдарма.

Считаю также, что со стороны немцев были ошибкой «беспокоящие» атаки на юго-западный рубеж плацдарма после отражения наступления их 1-го ТК СС 2 февраля. Эти атаки, в которых принимало участие до дивизии, поддержанной полусотней танков, были слишком затратны по потерям для разведки боем, и в то же время недостаточно сильны, чтобы создать нам серьезную угрозу. Сосредоточение же главных сил 6-й ТА СС для планировавшегося наступления 8 февраля было заблаговременно вскрыто нашей авиаразведкой – причем нахождении этого района в пределах досягаемости нашей артиллерии было огромной ошибкой, если не непрофессионализмом немецкого командования. Единственным объяснением было неверие немцев в нашу способность создать на самом плацдарме мощный артиллерийский кулак. Усилиями командующих артиллерией трех танковых армий, а также Восьмой гвардейской и Пятой ударной, при великолепной работе штабов, на Зееловских высотах были собраны практически все имеющиеся части реактивной артиллерии, нанесшие буквально за два часа до начала немецкой атаки массированный удар, поддержанный бомбардировщиками 16-й ВА. Результатом были огромные потери немцев – известно, что одна лишь панцергренадерская дивизия «Нордланд», входящая в состав 2-го ТК СС, потеряла три четверти личного состава убитыми и ранеными, еще находясь на исходных позициях, также большой урон понесли танковые дивизии «Рейх» и «Гогенштауфен». Это был удар, от которого эсэсовская танковая армия оправиться уже не могла – никогда больше она не восстановит своей прежней силы.

А немецким атакам на северо-западном фланге вообще невозможно придумать объяснение с военной точки зрения – кроме желания угодить фюреру «сделать хоть что-нибудь». Во-первых, этот рубеж, хотя и не имеющий естественных преград, был очень хорошо нами укреплен в первые дни обороны (выставлено свыше шести тысяч противотанковых мин). Во-вторых, наши войска имели эффективную артиллерийскую поддержку с правого берега Одера, нависавшего здесь над немецким флангом. В-третьих, даже если бы немцам удалось овладеть равниной, оставив высоты в наших руках, они получили бы предельно уязвимый плацдарм, хорошо просматриваемый, простреливаемый насквозь с обоих флангов. В свете этого логичным для немцев было сосредоточить свои усилия не на равнине, а на самом городе Зеелов, играющем роль ворот плацдарма – но тут благоприятным для нас обстоятельством была замена частей 1-й Гв. ТА (оставленной на плацдарме, но выведенной во вторую линию) войсками 8-й Гвардейской армии Чуйкова, так как и сам командующий, и армия считались «спецами по городским боям». На улицах Зеелова началась ожесточенная битва, накалом напоминавшая Сталинград – но немцы не прошли! Зато в этих бесплодных атаках на нашу подготовленную оборону войска уже не одной 6-й ТА СС, но и 9-й армии, и 3-й ТА вермахта, понесли большие потери, особенно в бронетехнике, в значительной мере утратив свои маневренные качества.

В самом начале битвы немецкая авиация имела превосходство, учитывая отдаленность наших аэродромов и близость берлинского аэроузла, причем с бетонными полосами. В то же время нам, при строительстве полевых аэродромов, даже с применением сборных стальных полос, требовалось провести большой объем работ по расчистке площадок. Однако уже четвертого февраля обстановка начала меняться, и с восьмого февраля наша авиация прочно удерживала господство в воздухе, что делало немецкие атаки еще более сомнительными. Немцы оказали ожесточенное сопротивление – эти воздушные бои были последней попыткой люфтваффе захватить господство над решающим участком советско-германского фронта, были моменты, когда над плацдармом дрались одновременно три сотни самолетов с обеих сторон! И поражение люфтваффе в битве над Одером имело значительные последствия не только для нашего фронта, но и в плане оказания помощи союзникам, поскольку Берлин, а с ним и ряд промышленных зон Саксонии остались практически без воздушного прикрытия из-за больших потерь в истребительных эскадрах. Это позволило англо-американским союзникам вывести стратегические бомбардировки на новый уровень. К сожалению, одной из выбранных целей был Дрезден.

Англичане, оправдывая этот акт вандализма, ссылались на наше предупреждение о готовности немцев начать химическую войну. В то же время ряд английских и американских военных историков всерьез утверждают, что массированные бомбежки германских городов спасли Советскую армию от разгрома, если бы немцы широко применили химическое оружие, «не испугавшись ответных мер». Заверяю, что химическая угроза была нами воспринята со всей серьезностью: еще после Варшавы войска имели все средства защиты и разработанный план противохимических мероприятий – так что даже посмей Гитлер применить против нас боевую химию, это ни в коей мере не было бы «разгромом» – вероятно, некоторые господа путают Советскую армию конца Великой Отечественной войны с китайцами, индусами и африканцами последующих войн, развязанных мировым империализмом. Прискорбно и опасно, если эти убеждения разделяют современные политики и военные США и Великобритании. Им следует помнить, что Гитлер тоже считал нас варварами, над которыми возможна легкая победа – чем это кончилось, общеизвестно.

В сорок четвертом это хорошо понимали даже битые немецкие генералы, не решившиеся на применение против нас химического оружия, вопреки прямой санкции Гитлера. Но не желали понимать те, кто в то время еще считался нашим союзником. Есть воспоминания, что уже тогда командование американскими ВВС в Англии вело с личным составом беседы о том, что «завтра, возможно, придется прокладывать курс на Москву и Ленинград, если русские окажутся строптивыми». А пока, ожидая, что вся Германия войдет в советскую зону влияния, старались «вбомбить там все в каменный век», сбрасывая тысячи тонн бомб и напалма не только и не столько на военные объекты, сколько на все, имеющее отношение к современной цивилизации. В феврале 1944-го на английских аэродромах появились В-29, которые, по утверждению американских стратегов, «доставали до Урала». Союзники вели настойчивые переговоры с Турцией на предмет размещения там авиабаз с тяжелыми бомбардировщиками, теми же В-29, – против кого? Это были уже попытки охватить СССР кольцом, как фронтом будущей войны – пока еще в планах штабов.

Об этих грязных играх не знали наши солдаты, погибавшие на Одере. У них не было иной мысли, кроме как скорее добить фашистского зверя. Героизм был массовым – так, все три бригады морской пехоты за эту битву стали соответственно 1-й, 2-й, 3-й гвардейскими (не путать с морскими стрелковыми бригадами, имеющими свою нумерацию). Целый ряд соединений и частей получили почетное имя «Зееловские», как, например, все три вышеназванные бригады и 56-й гвардейский самоходно-артиллерийский полк.

Семнадцатого февраля 1944 года, измотав противника в оборонительных боях, наши войска перешли в наступление с плацдарма. Не на Берлин, как предлагали иные горячие головы – но нельзя было идти вперед, до конца не обеспечив фланги! – а на юг, на Франкфурт, на соединение с войсками Первого Украинского фронта, форсировавшими Одер южнее. И немцы, понеся огромные потери накануне, уже не могли эффективно оказать сопротивление – мало было упорства, нужны были подвижные войска, а их не хватало! Итогом было окружение и разгром всей 6-й ТА СС, лишь ее остатки сумели отступить на запад. Ну, а Советская армия теперь имела на западном берегу Одера важнейший стратегический плацдарм, семьдесят километров в ширину и до двадцати в глубину – прямо напротив Берлина!

Двадцатого февраля капитулировал Кенигсберг. Высвобождались войска Ленинградского фронта, которые уже двадцать третьего февраля начали прибывать в Померанию.

Двадцать первого февраля наши войска наконец овладели Веной. Столь затянувшиеся бои были обусловлены тем, что Третий Украинский фронт не имел ни одной танковой армии. Наше наступление развивалось на запад, противник отходил в Тироль.

Двадцать второго февраля Советская армия вошла в Италию. На следующий день после трагедии в Риме…

Капитан Юрий Смоленцев, позывной «Брюс» (в 2012-м старший лейтенант подводного спецназа СФ). Кюстрин – Зеелов – Северная Италия, февраль 1944 года

«Лишь только бой угас – звучит другой приказ» – это точно про нас: Варшава, Нарвик, Восточная Пруссия, Будапешт, Одер. И вот – Италия! Вся Европа, с севера на юг! Только почтальону с ума сходить не придется – полевая почта, по установленному номеру, доставляется в место нашей постоянной дислокации (Северодвинск, 101-й отдельный батальон морской пехоты СФ, так залегендирован здесь флотский подводный спецназ), а уж оттуда, смотря по обстановке, пересылается адресату, то есть нам. Или лежит, пока мы вернемся.

А впрочем – кто нам будет писать? Мой год рождения – восемьдесят четвертый, батя у меня с пятьдесят девятого, дед с тридцатого, сейчас он пацан еще, мою бабушку встретит в пятьдесят пятом, в Сормове нижегородском. Второго деда я не знал совсем, погиб он за два года до моего рождения – Афган, восемьдесят второй, капитан ВДВ. А сейчас год сорок четвертый – и нет у меня здесь никакой родни. Друзья-однополчане есть – так рядом они, или увидимся по службе скоро. И вообще, как там у поэта Симонова сказано: «Увидеться – это здорово! А писем он не любил».

Насчет же личной жизни… Аню, теперь жену нашего адмирала, я лично очень уважаю. Но при встрече обязательно дам совет – чтобы профессионализма побольше. Когда нас за угнанную у немцев подлодку наградили (всем участвующим – Нахимова, вторая степень), вроде и не Звезда Героя, но в городе Северодвинске, который скоро Архангельск затмит средоточием научных и производственных кадров, а лет через десять, может, даже и населением, как петровский Петербург когда-то вырос из крепости и верфи. Для многих там мы были не строчкой в газете, ФИО в указе о награждении, а живыми людьми – одни лишь занятия в «Севере» чего стоят! И обычное явление здесь, что девушки пишут письма героям на фронт, и свои фотографии в конверте. Но дорогая Анна Петровна, нельзя же так, чтобы к каждому из нас приходили письма с фотками, на которых исключительно тот типаж, который нравится адресату? В моем вкусе, например, светловолосые, круглолицые, с длинной косой – так хоть бы одна коротко стриженная брюнетка попалась! Нет, товарища Лазарева вполне понимаю – и очень может быть, сам его примеру последую, все ж у любого нормального мужика семья и дом быть должны – но пока дай бог до Победы дожить! Все ведь под ним ходим…

Как в Будапеште, наш Андрюха-первый пулю словил. А ведь с самого начала здесь ни на одном из нас ни царапинки! И казалось, что так и будет, скоро уж войне конец. Вот только лимит удачи не бесконечен. Пуля совсем дурная была, не снайперская. Когда дело уже сделано, теперь на дно и залечь – и как вы это представляете, в городе, где идут уличные бои?

Слава богу, не насмерть – надеюсь, выкарабкается. Хотя будет ли он после годен к нашей службе без ограничений – это вопрос. И нам первый звоночек, чтобы себя самыми крутыми не считали. Первым он и оказался…

Затем были Кюстрин и Зеелов. И мы были приданы группе Осназ – на случай, если на мостах придется работать втихую. В принципе, эту задачу мы отрабатывали: подплыть ночью, взобраться по быкам к настилу (как? ну, вы обижаете – и инвентарь есть, и тактика, и тренировка) и поработать там с зарядами и проводами. Но герр генерала удалось взять на испуг – нет, «штурмбанфюрер» не я был, не настолько немецким владею, а еще один местный товарищ, кто, как Кузнецов-Зиберт, умел под немца маскироваться, партизан, Герой Советского Союза, Роберт Кляйн (в нашей истории не погиб, умер уже в девяностом). Его «адъютантом-оберштурмфюрером» был наш Валька, кто по-немецки шпрехает свободно – а я на шоссейном мосту работал, командир группы, а изображал лицо подчиненное, рядового эсэсмана, из-за моего дурного немецкого языка. Хоть и натаскивали меня здесь, заметно лучше уже говорю и понимаю – но акцент такой, что за немца никак не сойду.

И сентиментальным, что ли, становлюсь? Как сенсэй Уэсиба в старости – что грех людей убивать и калечить? Так рано вроде! И не жестокость, а военная необходимость – нельзя было саперов в живых оставлять! Старший там был, наверное из запаса, возраст уже за полста, а все еще летеха. И ведь был предупрежден, от своего же герр генерала, нам все сдать – ну зачем было упираться, ссылаться на какой-то приказ, подчинение, пытаться куда-то звонить? Его живым оставили как знающего схему минирования – а вот двух других там, в блиндажике у моста (когда вырыть успели?), пришлось в ножи. Затем и остальных из его команды, числом шесть штук – никто и крикнуть не успел. На вид, не солдаты, обычные мужики-работяги, руки в мозолях, в годах уже все. А после зенитчиков пришлось, там четыре ахт-ахта стояли, два на одном берегу, два на другом, и друг от друга в отдалении, мостов же два. Но пока налета нет, там лишь по одному часовому на постах – нам, ночью, это даже не смешно! С комфортом расположились немчики, не в землянке, а в каком-то домике рядом – вошли мы туда и тихо положили всех: десятка два, расчеты двух орудий, и большинство совсем щеглы, с виду и семнадцати нет – ну что они могли сделать при внезапном нападении, против спецуры в боевом режиме, всерьез настроенной убивать? Кто проснуться успел, лишь пищали «муттер» – как один, белобрысый, шейка цыплячья, руками лицо закрывает, за секунду до того, как я его… А если бы они из своих зениток по нашим танкам ударили?

Восточный берег, там тоже две зенитки «восемь-восемь» и еще малокалиберные, пришлось зачищать, уже когда наши подошли – пулеметами и снайперами с тыла. И больше всего мы опасались, что наши не поймут, эсэсовский камуфляж увидев, и влепят – но в передовом отряде про нас предупреждены были, так что обошлось.

И стало так на моем счету четыреста убитых врагов. Считая, правда, и американцев, когда мы уран от «Манхэттена» отбивали. Ну так – они бы нас пожалели?

На плацдарме мы побывали, но на передовую не лезли. Ну кроме как ночью, на саперов охотиться – как на медведя на овсах. Наши там столько мин накидали – а немцы пытались ночью то ли втайне снять, сделав проходы, то ли просто разведать границы минного поля. А в ПНВ (живые пока еще, привет из 2012 года!) все отлично видно, целишься, стреляешь! На вторую ночь снова – да что они, безбашенные совсем, или фанатики ваффен СС, все ползут и ползут? Одного постарались подранить, наши сползали, притащили. Утром сходил, на допросе поприсутствовал – никакой не убежденный наци, зиг хайль не орал, такой же мужик в возрасте уже, каких мы у моста в воду побросали. Чего ж ты полз, дурик, жить надоело? Надо, потому что приказ! За нами Германия… ну, дальше пошло-поехало про русских варваров, от которых свой дом надо защищать. А после обнаглел настолько, что попросил нас на ту сторону через парламентера или еще как сообщить, что он и все другие, кого мы там у минного поля положили, не перебежчики, а убиты в бою – тогда семьи пенсию получат, а иначе их в концлагерь!

А после это и случилось. Днем, десятого февраля. Немцы атаковали, но как-то вяло, наши отбрехивались – в общем, обычное дело. Мы возле радиомашины были. К этим фургонам с антеннами уже давно у нас привыкли – вот только мало кто знал, что бывают они двух видов. Вернее, фургон, аппаратура, антенны – все то же самое, но вот если еще и ноут добавить… Тогда – и оцепление по периметру, «стой-стреляю», и команда волкодавов наготове, чтобы немецкие диверсы не подкрались, и рядом обязательно взвод танков, на случай, если немцы прорвутся, и зенитки, обычно две батареи, 37-миллиметровые, и пулеметы, КПВ или ДШК. Если с ноутом, то это и радиоразведка с расшифровкой, и управляемое глушение, эфир сканируется, и только немецкие станции забиваются, на любой волне, и управление войсками. А без ноута – может лишь тупо глушить помехой на заранее заданной частоте, обычно брали стандартную для немецких раций. Но аппаратура совместима – к любой такой машине можно ноут подключить, и работаем по первому варианту! На плацдарме была станция именно такая, и что любопытно, с оператором из местных! Научили человека, как мышкой юзать и на какие кнопки нажимать – а больше ему и знать не обязательно. Но иногда возникали вопросы – и товарищи уже знали, что обращаться конкретно к нам. Так мы в тот день на особо охраняемом объекте и оказались.

Случаи, когда такие станции радиовойны вдруг подвергались авиаударам, уже бывали. И успешные в том числе, и диверсов наши ловили – но вот в «полной конфигурации» еще не была потеряна ни одна. Потому что располагалась, как правило, возле штаба фронта или армии, какое там ПВО, можете представить, а прорыв туда немецких танков или нападение «Бранденбурга» в конце войны – это уже из области фантастики. И подозреваю, что загоняли нас к связистам при первом удобном случае, наши отцы-командиры, потому что не желали в случае чего за нашу гибель отвечать, «на передовой и без вас есть кому». А радиофургоны при штабе считались самым безопасным местом. До того дня.

Я там был, Андрей-второй, Валька, Шварц. Все было как положено – фургон окопан, пара танков рядом, зенитки стволы задрали, причем половина расчетов на месте, про охрану-оцепление молчу. Вопрос был пустяковый, это нам комп привычен, ну а местный товарищ, в чине лейтенанта ГБ, банально кликнул не туда, и теперь боялся переходить по ссылке «да/нет». Восстановили мы настройку, вылезли, пейзажем любуемся… И тут началось!

Вам никогда не приходилось пережить землетрясение? Так обстрел крупным корабельным калибром с избытком его заменит!

Ну французы! Доберусь я до вас после! Петухи драные, свои батареи, линкоровские пушки калибра триста сорок, на железнодорожном ходу, немцам в исправности сдать?!

Но про то, из чего стреляли, мы узнали много позже. А пока лишь видели, что это что-то еще круче «тюльпана» (на работу которого мы насмотрелись достаточно). И когда такой снаряд рвется вблизи, больше всего хочется стать плоским, как блин, раскатанный на земле, и лучше, если железный. А хуже всего, что понимаешь, ничего ты сделать не сможешь, если упадет такая дура на тебя, так даже нечего будет и хоронить!

Четыре разрыва – полная батарея. Интервал между залпами – минуты полторы. Пять залпов, и отбой – наши от Зеелова стали отвечать, 152-миллиметровые вполне достать могли, у них восемнадцать километров дальнобойность. Можно голову поднять. Е-мое!

Первое, что я увидел, был Т-54, опрокинутый набок. Земля перепахана, тела лежат зенитчиков и охраны. А фургона нет, вообще! Лейтенанта-оператора даже «двухсотым» не нашли. Меня и Вальку лишь оглушило, Шварца осколком, не снарядным – тогда бы в морг, а каким-то железом – в госпиталь, и наверное, уже до Победы. А вот Андрея-второго убило.

Каменцев Андрей Сергеевич, родился в Мурманске в 1985-м, погиб на Зееловских высотах в 1944-м. И было ему двадцать девять лет. Лежит в общем захоронении, у шоссе на Берлин, где все наши, погибшие там. После войны памятник там поставим. И никто не посмеет его снести – если не будет в том мире перестройки. А чтобы ее не было – я сам жизнь положу! Теперь еще и в знак уважения к Андрюхе.

После этого случая станции радиовойны стали разделять на штабные-разведывательные (управление, аналитика, перехват и расшифровка), работающие исключительно на прием, и помехосоздающие (как правило, мобильные, выдвигаемые ближе к фронту).

А нас в тот же день выдернули с плацдарма. Из-за этого случая, или совпало так, не знаю. Но приказ поступил – и дальше смотри слова из песни. С Первого Белорусского на Четвертый Украинский, в Загребе озвучили задание, пара суток на подготовку – и самолет ждет!

На этот раз в Италию. Сначала партизанский отряд товарища Кравченко, затем в Рим. Как в Венгрии – только убивать никого не надо. И вообще, главным будет совсем другой товарищ, а мы должны лишь обеспечить, чтобы его миссия не сорвалась.

Что ж, познакомимся с человеком-легендой советской разведки!

«О положении в Италии». Из письма Стюарта Мензиса, шефа МИ-6, Уинстону Черчиллю, 4 февраля 1944 года

…при анализе ситуации и перспектив следует прежде всего учитывать силы и намерения СССР и Германии, как факторы, гораздо более весомые, чем силы и намерения самих итальянцев.

Советский Союз в настоящее время в основном сумел обеспечить надежность и безопасность собственного тыла и коммуникаций по югославской территории. Подробный анализ текущего положения в Югославии выходит за рамки данного документа – но общая оценка, что враждебные СССР силы способны в лучшем случае на отдельные диверсии, но никак не на создание серьезной угрозы тылу советской группировки, развернутой на югославско-итальянской границе.

Нами установлено, что в состав этой группировки входят 9-я Гвардейская армия, специально подготовленная для вторжения в Италию – вплоть до того, что многие штабные офицеры знают итальянский язык. Кроме того, в районе Загреба сосредоточиваются части 6-й Гвардейской танковой армии и нескольких (минимум двух) отдельных танковых или механизированных корпусов. Также выявлено наличие двух горнострелковых бригад, нескольких (не менее трех) бригад морской пехоты и минимум двух воздушно-десантных бригад. Авиация состоит из пяти авиадивизий, включающих свыше 600 самолетов. Следует отметить, что приведены минимальные оценки, по частям, наличие которых установлено достоверно. Так как русские в настоящее время усиливают свою группировку, то реально предположить, что они располагают гораздо большими силами, составляющими не менее 30 дивизий. Не учтена так называемая «армия Свободной Франции», сосредоточиваемая на этом же участке фронта во втором эшелоне – первые ее части прибыли во второй половине января, после завершения курса боевой подготовки. Не учтена транспортная авиация, включающая не менее 100 самолетов. Имеется информация о перевозке по железной дороге в порты Адриатического побережья торпедных и сторожевых катеров, около 20 единиц.

Вывод – русские, в целом, готовы к наступлению. Можно предположить, что они, воспользовавшись обстановкой на советско-германском фронте, ждут, «когда будет пришита последняя пуговица у последнего солдата» (дальнейшее сосредоточение частей, задействованных в их планах, например французов), но более вероятным кажется, что их ожидание связано с действиями той части их сил, которая уже находится в Италии – и изменением внутриполитической обстановки.

Заброска русских разведывательно-диверсионных групп в Северную Италию замечена еще в декабре прошлого года. Но если тогда это были, как правило, малочисленные (не больше 10–15 человек) отряды Осназ, главной задачей которых была разведка и налаживание контактов с местным населением, то теперь забрасываются гораздо более крупные подразделения (50–100 человек), в составе которых не просто партизаны, но бывшие командиры партизанских частей, имеющие опыт организации таковых из местного населения. Четко замечен момент смены русской тактики, ввод в Италию немецких войск – и роль Осназа: если стихийные бунты в центральной Италии были быстро и эффективно подавлены, то на севере, где уже была подготовлена почва, установлены связи, проведена предварительная организационная работа, была очень быстро создана фактически партизанская армия, с четкой дисциплиной. Причем эта армия изначально создавалась как коммунистическая – в настоящее время в ее состав входят 1-я, 2-я, 3-я Гарибальдийские коммунистические бригады, численностью от 1000 до 2000 человек, помимо множества мелких отрядов. Бригады имеют армейскую структуру – батальоны, роты, взводы – и штатные должности политкомиссаров и (в подразделениях) политруков, которые регулярно проводят с личным составом занятия, на которых читают труды Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, разъясняя преимущества социалистического строя. Имеется регулярная связь с советским военным командованием, установлено наличие как минимум трех аэродромов в районе Тренто, Брешии, Больцано, куда советской транспортной авиацией доставлено большое количество оружия, боеприпасов, армейского снаряжения. Весьма показателен в этом смысле факт, что батальоны всех трех бригад приведены к единому штату по числу тяжелого вооружения – минометная батарея из шести 82-миллиметровых минометов, артиллерийская батарея из четырех 45-миллиметровых противотанковых или 76-миллиметровых «укороченных» орудий. Как правило, на командных должностях стоят русские, которые совершенно не скрывают своей национальности, но отмечены и итальянцы. Имеются сведения о формировании 4-й Гарибальдийской бригады, неясно, речь идет о сведении в нее уже существующих отрядов, или создании из добровольцев заново.

Следует отметить ряд особенностей. Во-первых, большевики явно извлекли урок из испанских событий 1936–1939 годов, совершенно не поднимая вопрос о «коллективизации» и борьбе с религией – на прямо задаваемые по этому поводу вопросы, ссылаясь на речь Сталина, где он объявил «частно-трудовую собственность» столь же уважаемой, как социалистическая. Экспроприации подлежат лишь крупные хозяева, помещики и капиталисты – крестьяне же вольны, по собственному усмотрению, объединяться в кооперативы или вести индивидуальное хозяйство; в то же время утверждалось, что кооперативы будут более выгодны и эффективны. Касаемо же религии также приводился пример СССР, где Церковь пользуется всеми правами, включая право на владение имуществом – при условии, что ее политика не имеет антигосударственной и антиобщественной направленности. Во-вторых, заслуживает внимания, что часть итальянцев, выросших при «корпоративном государстве» Муссолини (но не активных фашистов!), рассматривает русский социализм как улучшенную версию упомянутого «корпоративного государства», с сохранением его достоинств, но лишенную недостатков. В-третьих, мы имеем дело не только и не столько с военной стороной дела – можно уже говорить о коммунистической территории, где или прямо создаются, наряду с вооруженными формированиями, подобие органов гражданской власти, или же существующие учреждения, как правило, состоят из людей, поставленных коммунистами или сочувствующих коммунистам, или запуганных коммунистами – и на этой территории именно коммунисты, а не Муссолини уже являются реальной властью. В-четвертых, следует отметить прием, которым пользуются коммунисты – многочисленных желающих вступить в их партию они принимают лишь «кандидатами», говоря, что для полноправного членства кроме намерения нужно дело.

Причем формально эти коммунистические районы остаются такой же частью территории итальянского государства, а значит, имеют свободное сообщение с прочими местностями. Что активно используется для распространения коммунистической пропаганды, прежде всего в крупных промышленных центрах, как Турин и Милан. Противодействие со стороны итальянской полиции и контрразведки следует считать совершенно неудовлетворительным, немцы же пока не имеют достаточно информации и властных полномочий.

В целом следует отметить, что политическая обстановка в Италии, особенно северной, быстро меняется в сторону полевения. Причем разложение активно идет и в королевской армии, прежде всего в частях на Северо-восточном фронте. Однако коммунистические партизанские силы (даже Гарибальдийские бригады), несмотря на интенсивную боевую подготовку, проводимую русскими инструкторами, в настоящий момент способны оборонять занятую ими территорию – но пока не готовы к «броску на юг» для захвата узлов коммуникаций и поддержке коммунистического восстания в городах. Предположительно, это является причиной, отчего русские не начинают наступление – особенно если вспомнить традиционную в последнее время для них политику беречь своих людей и маскировать свое участие за инициативой местных товарищей; можно ждать, что в решающий момент на партизанские аэродромы будут переброшены советские воздушно-десантные войска – но по плану, составленному в Москве, местные товарищи также должны сыграть весьма значительную роль. К которой еще не готовы – но не подлежит сомнению, что в случае немецкой карательной экспедиции против коммунистической территории русские не останутся в стороне.

Немцы. Оборону Италии и стык с войсками в Австрии по плану обороны южного фланга Остфронта и Средиземноморья обеспечивает группа армий «Карантания», созданная на основе группы армий «Б» и прибывающих соединений ГА «Лузитания». Уже известно о назначении ее командующим генерал-фельдмаршала Роммеля, который должен принять пост от Кессельринга (командующий ГА «Б»). В настоящий момент в Италию перебрасывается Пятая танковая армия (командующий – ген-полковник фон Арним), в состав которой включены 4-й танковый корпус «Фельдхернхалле» (60-я и 90-я моторизованные дивизии, бригада штурмовой артиллерии и тяжелый танковый батальон), 75-й армейский корпус (34-я, 306-я, 362-я пд) и «преторианцы» Роммеля, танковый корпус «Тропик» (15-я и 21-я тд, мд «Родос»). Согласно плану, в Италию из Австрии должен был выдвинуться и 14-й танковый корпус (10-я тд, 29-я мд, мд «Крит»), однако в связи с наступлением русских на Вену, он задержан в районе Филлаха и за Каринтийские Альпы, в долину Тальяменто, к курорту Тарвизио севернее города Удине успела выйти только 10-я тд. Уставшие и ранее понесшие большие потери войска ГА «Б» (Восьмая и Вторая танковые армии) сменяться и выводиться на плановый отдых и переформирование не будут – из числа их соединений полный штатный состав и максимальную боеготовность сохраняет только 16-я моторизованная дивизия СС «Рейхсфюрер СС». Также в Италии находятся 35-я моторизованная дивизия СС «Полицай», 7-я горнострелковая дивизия СС «Принц Эйген» и остатки разбитых в Югославии 1-й казачьей дивизии и 13-й горной дивизии СС «Хандшар».

Достоверно установлено, что наиболее боеспособные части – 75-й армейский корпус, 35-я моторизованная дивизия СС и тяжелый танковый батальон «Фельдхернхалле» – дислоцированы не на северо-востоке, а возле Рима. Четвертый танковый корпус сосредоточивается в районе Флоренция – Перуджа. Что касается корпуса «Тропик», то есть все основания считать, что он, не успев восстановить потери после Португальской кампании, весьма сильно пострадал при бомбардировке Картахены тринадцатого января. Нам известно, что в ремонтных мастерских в Марселе находятся до сотни поврежденных танков и штурмовых орудий, принадлежащих к этому корпусу. Правда, не представляется возможным точно установить, в какой мере эти потери вызваны авианалетом, а не последствиями битвы за Лиссабон. Установлено, что на момент получения приказа о переброске в Италию боевой состав 15-й и 21-й дивизий не превышал 20–30 танков в каждой из них. Хотя какая-то техника была получена в возмещение потерь, представляется разумным считать боеспособность тк «Тропик» равной не более чем одной полностью укомплектованной дивизии. В настоящее время корпус разгружается в порту Генуя. Приданная ему дивизия «Родос» от авианалета потерь не понесла, так как находилась в Марселе, где временно задержана приказом, дата ее прибытия в Италию неизвестна. Также предполагается переброска в Италию из южной Франции трех «семисотых» пехотных дивизий «новой волны», по реальной боеспособности примерно равных усиленному полку – транспорта, артиллерии, средств связи не хватает, уровень боевой подготовки недостаточен, много семнадцатилетних призывников, не нюхавших пороха, или пожилых резервистов еще прошлой войны. Из сил люфтваффе возле Милана и Болоньи находятся всего две истребительные авиагруппы неполной численности.

В то же время приняты достаточно серьезные меры к обороне южного фланга – на юг Италии, включая Сицилию, Мальту, Пантеллерию, введены четыре дивизии береговой обороны, две истребительные (на ФВ-190) и одна бомбардировочная (на До-217) эскадры. После «нейтралитета» Франко, который, пожалуй, можно назвать и враждебным, Еврорейх всерьез опасается падения Гибралтара и прорыва наших сил в Средиземное море, которое пока является его «внутренним озером» – по которому проходят жизненно важные для Германии коммуникации, нефть из Ирака и ценное сырье из Японии.

По нашим сведениям, столь странное расположение немецких сил вызвано тем, что в Берлине собирались не самим встать у Триеста перед наступающими русскими, а «гальванизировать» итальянцев, лишив силы, враждебные дуче, даже надежды на успешный переворот. Немцы полностью контролируют итальянский Верховный штаб – нашему агенту сообщили, что Кессельринг якобы заявил с тевтонской прямотой маршалу Бадольо: «Я отдаю приказ, вы переводите на итальянский и отвечаете за исполнение, и чтобы никакого саботажа». Если это и легенда, то весьма близкая к реальному положению дел. Однако с учетом низкой боеспособности итальянцев осуществление подобного плана выглядит более чем сомнительным! Тут возможны два объяснения: или в Берлине потеряли способность к адекватной оценке обстановки, или они просто не имеют достаточного числа собственных войск и вынуждены полагаться на союзников. Хотя уже не раз проигрывали на Восточном фронте именно по этой причине.

Свидетельством неадекватности немцев может служить их крайне оскорбительное, вызывающее поведение по отношению к своему же союзнику. Известно множество и других случаев, особенно в провинции, когда итальянцев расстреливали за «антинемецкие» действия. В Риме, Неаполе, Турине, Милане, Генуе, Болонье, Флоренции, Венеции уже открыты отделения гестапо, проводятся аресты евреев, коммунистов и прочих «подозрительных» – хотя нет сведений о массовых казнях, но арестованных больше никто не видел живыми. В то же время жертвами таких арестов гораздо чаще становятся просто люди левых взглядов, а не реальное коммунистическое подполье. Немцы искренне верят, что запугиванием они вызывают лояльность к себе. На деле же эта политика вызывает ненависть, причем не только к немцам, но и к дуче, пригласившему «этих бандитов» в свою страну. И рост коммунистических настроений – причем на Севере он принимает четкие организационные формы – не будь немцев в Италии, не было бы Гарибальдийских бригад.

Собственно итальянцы. О коммунистах уже сказал достаточно – добавлю лишь, что их влияние отнюдь не ограничивается Севером, оно заметно и в Риме, и проникает даже на Юг, хотя и в меньшей степени. Муссолини очень сильно потерял в популярности – даже значительная часть его собственной партии утратила к нему доверие, и если немецкие штыки не позволяют этому недовольству проявиться вовне, то тем ближе к взрыву внутри. К тому же, как уже было сказано, некоторые рядовые члены партии усматривает в коммунистических идеях родство, «без недостатков». Реально за дуче готовы сражаться лишь подразделения фашистской милиции – которые, с военной точки зрения, больше похожи на банды погромщиков, чем на вооруженную силу.

Король, высшее общество, армейская верхушка – в равной степени настроены против немцев и опасаются коммунистов. Таким образом, они являются для нас лучшими союзниками и партнерами, но ценность такого союза сильно снижает то, что у них почти нет рычагов воздействия на реальную обстановку. Причиной тому, с одной стороны, полицейские меры немцев, опекающих элиту особенно плотно – по привычке к орднунгу, «кто должен отдать приказ», с другой же, катастрофическое падение популярности «верхов» в массах, особенно на Севере. Поскольку в глазах толпы именно верхушка виновна, что немцы здесь – следует заметить еще и тот факт, что южная Франция и северо-западная Италия традиционно имели многочисленные тесные связи, в том числе и родственные – зверства Достлера очень быстро становились известны и по эту сторону границы, и вдруг этот же генерал со своими войсками появляется и здесь, по приглашению из Рима – кем тогда выглядит свое же правительство? Итог: хотя и у нас, и у кузенов установлены успешные связи с итальянскими промышленниками, и с руководством Королевской армии, причем маршал Бадольо дал обещание, что его солдаты будут «как истинные римляне» сражаться с русскими, но пропустят нас – нельзя не учесть, что маршал реально не управляет даже своим штабом, в котором фактически распоряжаются Кессельринг и его генералы! И помимо того, что русские уже на границе, и даже за ней, если считать гарибальдийцев их первым эшелоном вторжения – а до ближайших же британских или американских войск пока что больше тысячи миль! – решающим фактом следует считать то, что армия сражаться с русскими не хочет и не может. Лучшие итальянские войска застряли в Африке, и у Триеста, в месте с символическим названием Капоретто, стоят в большинстве свежесформированные части, не имеющие ни опыта, ни подготовки, ни современного вооружения – и подвергающиеся как коммунистической пропаганде из тыла, так и пораженческой со стороны русских. Итальянские траншеи буквально завалены русскими листовками. Больше того, зафиксирован случай, когда группа итальянских солдат была взята в плен русским осназом – и их провели по русским позициям, показали многочисленную артиллерию, танки Т-54, покормили из русской полевой кухни и отпустили к своим! Наш агент разговаривал с одним из этих счастливцев, которого больше всего поразило, что «русские – это не орда немытых азиатов, как нам говорили, а цивилизованная европейская армия, у них отличное оружие, выше дисциплина, и даже питаются лучше нас». После чего итальянское командование не придумало ничего иного, кроме как раскидать этих «свидетелей» по разным частям – эффект легко предвидеть! В самой итальянской армии не стесняясь говорят, что когда русские начнут, будет второе Капоретто – «и слава Мадонне, лучше быть пленным или дезертиром, чем убитым». Также все знают, что русские не казнят тех, кто не трогал их пленных и гражданских – а значит, свежепризванным итальянцам, которые прежде на Восточном фронте не были, ничего не грозит.

К тому же следует признать, по техническому уровню итальянская армия застряла в тридцатых годах, если не раньше. Танки исключительно легкие, противотанковая оборона просто анекдот, артиллерия не прогрессировала с прошлой Великой войны. Хотя чисто номинально, по числу, королевские войска в Италии (с учетом свежемобилизованных) выглядят очень внушительно, но качество их ниже всякой критики. Странно, что этого не понимают немцы, с одной стороны, не без основания рассчитывая малым числом своих дивизий подавить бунт королевской армии, с другой же стороны, всерьез надеясь, что эта же армия выстоит против гораздо более сильной русской группировки. Итальянская авиация практически небоеспособна – хотя самолеты в наличии вполне современные: так истребитель «Макки 205» примерно равноценен Ме-109Ф – но летчики плохо подготовлены, а бензина – на неделю боевых действий. Что до итальянского флота, то, находясь в базах, он подвергается все тому же разрушительному воздействию коммунистической пропаганды. Аналогично армии, если адмиралы готовы капитулировать перед нами, то подавляющее большинство младших офицеров, старшин и матросов готовы сдать флот, верфи и базы русским в полной сохранности, за что якобы советское командование обещало, что не будет иметь никаких претензий к личному составу. В настоящий момент в состав королевского флота входят почти готовые авианосец «Аквила», линкор «Имперо», однотипный «Рома», поврежденный в битве у Сокотры, заканчивает ремонт, а также большое количество крейсеров, эсминцев и подлодок (список прилагается), но можно с уверенностью заявить, что в случае приказа выйти в море возможен бунт, если же выходить придется против русских, бунт неизбежен. Немцы знают об этой проблеме – наш агент в Супермарине (штаб итальянского флота) сообщил, что возможна как прямая передача кораблей Германии (что прежде всего относится к «Аквиле», на которую планируют отправить экипаж из спасшихся с «Цеппелина», а возможно и к «Имперо», если решат, что «Ришелье» – «Фридрих» будет стоять в ремонте еще недопустимо долго, там не нужно держать немецкий экипаж), так и назначение на корабли кригс-комиссаров с правом отмены приказа командира и немедленного расстрела «за измену». В Супермарине говорят об этом с ужасом и отвращением, но с немцами не поспорить.

Отдельно стоит сказать про юг Италии. Особенность его в том, что, во-первых, там исторически нравы более патриархальные, когда помещик рассматривается как «отец», во-вторых, если на севере левые категорически оттеснили «верхи» от штурвала, то на юге эти помещики, торговцы, заводо– и судовладельцы, также весьма недовольные немецким диктатом и готовые сменить сторону в этой войне, остались у руководства местным Сопротивлением. Которое, в-третьих, оттого выступает не под коммунистическими, а под национальными лозунгами. Еще одной особенностью следует признать активное участие в событиях неких кругов, именуемых мафией, которая понесла весьма ощутимый урон при Муссолини, и оттого ему злейший враг. Но поскольку у этих господ весьма тесные связи с кузенами, то и на юге преобладающее влияние имеют они, а не мы.

Ватикан. Его позицию можно сравнить с утесом, возвышающимся над бушующим морем. В основе этого убеждение, что немцы не посмеют пойти против католической Церкви, являющейся на протяжении веков неким экстерриториальным учреждением. Отсюда и отношение Ватикана к немцам – с явным презрением, кто они тут такие! Следует также отметить шаги Церкви, которые можно расценить, как явно недружественные рейху – так, в монастырях охотно укрывают евреев и прочих лиц, опасающихся ареста гестапо. Папа объявил срочный набор солдат в свою Палатинскую гвардию, куда уже записалось свыше двух тысяч евреев, преимущественно из числа военнослужащих Королевской армии – а также закупил значительное количество оружия и боеприпасов, как из итальянских арсеналов, так и в Швейцарии, «для нужд швейцарских гвардейцев». Еще можно отметить, что монастыри стали принимать на хранение ценности, прежде всего антиквариат – поскольку ходят упорные слухи, что немцы будут грабить, как в Бельгии и Франции. Никаких ответных действий немцев пока не последовало, что укрепило Церковь в ее убеждении. В то же время отмечены слухи, что «Гитлер задумал отправить католиков вслед за евреями», – источник не установлен.

Северная Италия. Начало февраля 1944 года

Гауптман поморщился – даже для губной гармошки нужен хоть какой-то слух. К тому же этот мотив уже начинал раздражать. Приказать, чтобы заткнулись – с другой стороны, на фоне всего прочего, это не столь большая помеха. Можно и потерпеть.

Лязг гусениц, рев мотора, пыль. Бронетранспортер с трудом одолевал подъем. Но гребень был впереди – вот скрылись из вида, нырнули вниз мотоциклисты головного дозора, за ними головной «кюбель». Сам гауптман, по опыту русского фронта, предпочитал броню – спокойнее, если обстреляют. Здесь, в Италии, партизан пока нет, мы только еще вступили – ну значит, очень скоро появятся! Так что чем больше мы успеем расстрелять в самом начале, тем легче будет потом. Еще чуть-чуть – ну вот, уже и на перевале! Теперь спуск в долину, а несколькими километрами дальше – снова вверх.

Гауптман, как истинный немец, был склонен к музыке, философии, и бережливости. И был согласен, что солдат должен безропотно переносить тяготы и лишения, но его бесила причина, по которой он должен был сейчас глотать пыль. Проклятые французы – трудно поверить, какой бардак творился на их железных дорогах совсем недавно! Ну какой дурак мог считать забастовку не злостным антигерманским саботажем, а чисто экономическим спором? Жалко, конечно, нашего славного адмирала – но только после его предательского убийства рейх начал наводить там орднунг железной рукой. Хотя расстреляли лишь главарей – нет никакой возможности заменить весь французский персонал, машинистов и путейцев! – но взятие в заложники членов их семей тоже дало хороший результат. Паровозы и станционное оборудование вдруг стали подозрительно часто ломаться, а ремонт столь же необоснованно затягиваться. Что ж, лягушатники, если вы с таким старанием спорили с Петеном за свое жалованье, то получать вы его будете в прямой зависимости от реальных тонно-километров, ну а если их нет, будете голодать – и конечно, вы считаетесь мобилизованными, так что самовольно сменить место работы вам запрещено! Дело стало налаживаться – так появилась новая напасть: даже над южной Францией ночами стали появляться тяжелые штурмовики В-25, расстреливая из пушек паровозы на перегонах – поскольку прикрыть зенитками всю протяженность дорог было решительно невозможно! А когда движение по ночам замерло, те же самолеты начали бросать бомбы на пути – и эти чертовы французы каждую воронку засыпали сутками! Наплевав на убыток – выяснилось, что существует целый заговор по сбору денег и продуктов для таких саботажников! В конечном счете немецкие войска в Италию не въезжали как союзники, разгружаясь на вокзалах Рима, Турина, Милана, Венеции – а входили как враги, походными колоннами через границу!

И сколько при этом будет сожжено бензина? Когда французам его вообще уже не отпускают, заставляя переводить автотранспорт на газогенераторы, сжигающие дрова или солому! Так теперь ходят слухи, что и в рейхе то же самое, по крайней мере для гражданских. А износ техники, а значит, необходимость в ремонте и запчастях? Конечно, это не Восточный фронт, где кроме противотанковых рвов есть противотанковые дороги – расскажи ему раньше, что такие бывают, гауптман не поверил бы: дорога, на которой застрянет танк? Пока не увидел это под Смоленском – колеи глубиной в метр, где даже гусеничная машина сядет на брюхо, и все в полужидкой глине, оплывающей, как кисель. Ну что ждать от дикарей, не способных даже у себя дома навести порядок – в Германии такого не потерпели бы даже между самыми глухими деревнями! Здесь же, в Италии, было хоть сухо и твердо – но эти подъемы, спуски, повороты серпантином, неужели трудно было поработать лопатами, прокопав ровно и прямо? Орднунг, как показатель развития нации, должен быть везде!

Гауптман достал карту. Как называется эта деревня – Валле Фиоренте? Каменные дома, лепящиеся плотно друг к другу, за каменными же оградами. Против легковооруженного противника там можно было продержаться – но если у атакующих есть артиллерия или минометы, деревня станет одной большой ловушкой. В отличие от России, здесь было мало леса, но много камней. Это хорошо – негде прятаться партизанам.

Рота шла как положено: второй бронетранспортер сместился чуть влево, ствол его пулемета был повернут влево, следующий за ним – вправо, чтобы контролировать правую сторону дороги, и дальше так же, в шахматном порядке. Хотя так колонна занимала всю ширину деревенской улицы, в которую переходила дорога. Сбавить, что ли, скорость – чтобы ненароком не задавить кого-нибудь или домашнюю скотину? Плевать – график движения прежде всего! А эти итальяшки должны быть благодарны, что мы пришли защитить их от вторжения русских дикарей (кем еще считать тех, кто не умеет строить приличные дороги)?

Редкие прохожие шарахались в переулки или прижимались к заборам, пропуская машины. Гауптману они были глубоко безразличны, как и эта деревня. Прикажут – будем охранять ее от партизан. Прикажут – сотрем с лица земли, вместе со всем населением. Как не раз было в России и совсем недавно во Франции. Гауптман был не эсэсовцем, а офицером вермахта – но должен же кто-то делать и грязную работу?

И тут он увидел, как ему показалось, гранату, летящую слева. Как тогда, на русской лесной дороге – и после той партизанской засады из роты выжило одиннадцать человек. Граната пролетела над каской идиота с губной гармошкой, он еще не понял, продолжал играть – и ударила в бедро солдату напротив, который дремал, согнувшись на скамье у борта. Он вскрикнул, проснулся. Тут только гауптман увидел, что это не граната, а всего лишь камень. Его охватила ярость и желание отомстить – за ту секунду страха, что он испытал.

– Аларм! Партизанен!

Короткая пулеметная очередь со второго бронетранспотера. И крик:

– Он побежал вон туда! Я в него попал!

Солдаты быстро спешились, занимая оборону. Пулеметчики готовы были открыть огонь. Но вооруженного противника не было – лишь жители деревни с испугом смотрели на чужаков. На земле лежал мальчишка лет двенадцати – пуля попала ему в ногу, он плакал – как показалось гауптману, мерзко скулил, как щенок. Из «кюбеля» подбежал жандарм-итальянец – проводник и переводчик. Затем примчалась женщина с криком:

– Джузеппе! Мой Джузеппе!

Солдаты, оцепившие место происшествия, не пропустили ее, отпихнули прикладом. Наконец появились трое важных итальянцев – мэр, священник, жандарм. Гауптман вспомнил, как всего две недели назад во французской деревне – забыл название, сколько их было таких? – пришлось переворачивать все дома, разыскивая священника и мэра. Чтобы расстрелять их, в назидание прочим, у стены деревенской церкви. А здесь они не прячутся, сами пришли – ну, это же Италия, а не Франция, тут другие правила. Пока…

Что там галдят эти итальяшки? Причем все одновременно. Требуют пропустить к этому щенку его мать, и еще вон того, деревенского доктора? А гаденыш смотрит даже не со страхом, со злостью! А если бы у него была граната? А если завтра она у него будет? Уверен, что его сейчас отдадут маме? И после все в этой деревне будут знать, что можно безнаказанно кинуть камень в немецкого солдата? Фельдфебель!

И гауптман сделал привычный жест пальцем вниз. Ему нравилось это, чувствовать себя равным богу – решать жить или умереть тому, кто перед ним. Правда, лучше это получалось перед строем – вот стоят те, из кого надлежит каждого десятого, а он смотрит и чувствует их страх. Сам гауптман при этом никогда никого не убивал – зачем, если есть солдаты? Он же не какой-то мясник из СС! Завизжала женщина, первой понявшая, что сейчас будет, ее едва удерживали двое солдат. И что-то заорали итальяшки – но это уже не имело никакого значения. Это очень хорошо, что солдаты уже не однажды, и совсем недавно, участвовали в усмирении французских бунтовщиков и отлично знали, что им делать. По команде фельдфебеля тот самый рыжий унтер-офицер, начисто лишенный музыкального слуха, но мучивший губную гармошку, снял с плеча МР. Женщина заорала совсем истошно, остальные макаронники поддержали – и весь этот шум перекрыла короткая очередь. И вдруг стало тихо.

– Ты! – сказал гауптман, повернувшись к переводчику. – Скажи им, что вот этот, как его имя, расстрелян за непочтение к немецкой армии! И что если подобное повторится здесь, будет расстрелян каждый десятый! А при сопротивлении – все, и деревня будет сожжена! Германия, в лице ее доблестных солдат, не потерпит к себе ни малейшего неуважения! И пусть расходятся по домам. По машинам!

Да, это не Франция… Не бояться показывать недовольство – вместо того, чтобы молча радоваться, какой участи все они избежали? Может, собрать их в кучу, поставить на колени и заставить кричать «хайль Гитлер»? И узнать, где дом семьи этого Джузеппе, чтобы спалить из огнемета? Нет, это все ж не Франция – подождем. Французы тоже ведь поначалу считались союзниками! И Достлер уж точно не будет сдерживать усердие своих подчиненных! А все же одно хорошее дело сделано – жители этой деревни предупреждены, что будет за малейшую попытку к бунту!

Деревня осталась позади. В молчании – лишь женщина кричала что-то, долго и зло, пока ее голос не заглушило расстояние и рев моторов. Уже вечером гауптман из любопытства спросил у переводчика – узнав, что это были, как он и ожидал, всего лишь проклятия и призывы всех кар земных и небесных на головы его собственную, его солдат и всех немцев вообще, презрительно пожал плечами, поскольку не верил в Бога. Лишь подумал на минуту, впредь стоит ли расценивать подобное как антинемецкую деятельность, ведь вреда никакого? Решил что стоит, поскольку налицо намерение – и если ему доведется быть в этой деревне, он эту женщину найдет, для справедливого наказания.

И с чистой совестью вычеркнул из памяти события этого дня.

Лондон, 8 февраля 1944 года

Англия праздновала победу. Впервые за всю войну удалось не просто высадить войска на континент, но и закрепиться там. Немцы были разбиты, понесли огромные потери, а несколько сотен взятых пленных самого жалкого вида, некоторых даже в бинтах, прогнали по лондонским улицам. После чего «этих проклятых гуннов» ждало не отлынивание за колючей проволокой, а работа – ведь Британия сейчас не настолько богатая страна, чтобы кормить бездельников. Работа, конечно, не на военных заводах, а на фермах – взамен взятых в армию мужчин.

Правда, возникла одна проблема, на которую тут же обратили внимание газеты и политики. Чтобы добрая старая Англия не голодала, еще в 1939 году была создана так называемая Женская земельная армия, лэнд-герлс, куда набирали, в дополнение к селянкам, городских жительниц – домохозяек, секретарш, горничных, парикмахерш, официанток и всех прочих, без кого могло обходиться военное производство, – сначала в добровольном, а после в добровольно-принудительном порядке. Жили лэнд-герлс в особых домах-общежитиях, от нескольких десятков до сотни человек, имели свою униформу (которой, впрочем, не всем хватало – тогда ходили в своем), работали, как правило, без отпусков и выходных, получая 28 шиллингов в неделю (из которых половина сразу вычиталась за еду и проживание), и кроме работы на фермах и в полях были заняты еще на валке леса и распиле бревен – в общем, делали практически любую работу, которая встречалась за пределами городов. Причем помимо прикрепленных к фермам (и конечно же, все стремились, чтобы это было невдалеке от дома) существовали еще и мобильные бригады, которые перебрасывали в приказном порядке туда, где требовалась рабсила. Кто говорит про социалистические методы – ну да, вроде у советских было что-то подобное, однако же благодаря этому Британия не знала голода в эту войну – и кто-то сомневается, что цель оправдывает средства?[42]

И теперь в эту среду, где самоотверженно трудятся на благо Британии тысячи англичанок, без мужского внимания и общества, без надзора семей, без развлечений и досуга, впустить мужчин, чужих, врагов?! Вы стадо козлов на капустное поле запустить не пробовали? Говорите, не все там гунны – есть еще какие-то грузины, армяне, чеченцы – ну значит, стадо горных козлов! И что станет с боевым духом наших английских солдат, когда они узнают, в какой компании их жены, невесты, сестры и дочери дожидаются их возвращения с поля битвы? А если не дождутся? Вы уверены, что все наши женщины проявят высокую нравственность? Приставить конвой для круглосуточного надзора? Так работа на фермах очень часто – это малое число людей вдали друг от друга, сколько потребуется солдат, чтобы бдили постоянно – и не будет ли это оскорблением для наших женщин? В итоге решили срочно набрать в лэнд-герлс женщин старших возрастов и должных морально-нравственных качеств, для функции надзора – а пока выпустить агитационные материалы, где работающим девушкам разъяснялась необходимость вести себя в рамках истинно английской морали.

В остальном же проблем не предвиделось. Немецкие самолеты совершенно исчезли из английского неба, и даже в Лондоне на улицах нередко можно было видеть людей без противогазов – вопреки строгим предупреждениям гражданской обороны. Голода не было, а значит, жить было можно. Ясно было, что после войны Британия будет уже не той, что прежде. Но о том настанет забота именно после войны! Так что англичане в большинстве смотрели в будущее с оптимизмом.

В доме на Даунинг-стрит, однако, этих настроений не разделяли. В кабинете, обставленном в стиле «старой доброй Англии», беседовали два пожилых джентльмена.

– Уинстон, я бы все же советовал вам меньше употреблять спиртное. Даже если это столь любимый вами армянский коньяк.

– К дьяволу, Бэзил! Имею я право под конец жизни на маленькое удовольствие, если уж нет ничего другого?

– Ну, насколько я могу видеть общую картину, все идет по нашему плану?

– Идет, но не так быстро, как надо, черт побери! Да, после Ленинграда и совместного заявления Трех Держав – Турция, Испания, Италия, прекратили активные действия против нас, но пока не спешат даже очистить занятые ими территории! Переговоры, посыл представителей, вежливые слова, обещания на будущее – и пока все! А Франция меня просто разочаровала!

– А что там? Насколько я могу судить по предоставленной мне информации, первый этап операции выполнен успешно. Если не считать некоторой задержки – жаль, конечно, наших парней, но три погибших батальона – это приемлемая плата за Гавр?

– Первый этап, дорогой Бэзил, только первый! Да, мы заняли Гавр, но не можем сделать ни шагу вне дальности корабельной артиллерии! Порту все равно досталось, причем, к сожалению, большей счастью от нашего же обстрела и бомбежки – там обещают все восстановить не раньше, чем через десять дней! И кто знал, что немцы нарушат свой же орднунг – принимать на вооружение мины одновременно с тралами против них! Против этих гидродинамических взрывателей у нас нет иных средств, кроме как или ползти со скоростью черепахи, или набить трюмы старого корыта пустыми бочками, посадить экипаж из сорвиголов – и вперед, искать безопасный путь! А без порта в тылу нельзя наступать – в Объединенном штабе уже боятся, что будет как в Португалии, стоит немцам заняться Гавром всерьез. Уже проявилась головная боль – армейцы требуют для высаженных на плацдарм войск не меньше тысячи тонн снабжения в сутки, и это предел, что можно выгрузить с десантных судов на разбитые причалы и необорудованный берег – страшно представить, что будет, если разразится шторм, а немцы начнут наступление!

– Ну, Уинстон, насколько мне известно, у Гитлера нет сейчас лишнего десятка дивизий. Благодаря русским, которые уже твердо встали на Одере и нацеливаются на Берлин.

– Именно, Бэзил! Ладно, пока русским тоже надо подтянуть тылы, и добить кое-где окруженных гуннов. Но через два, три, четыре месяца они пойдут вперед, и где тогда остановятся – на Рейне? А проклятый де Голль на русской территории спешно формирует свою армию, набранную из всяких подонков – свою, независимую от нас! Тут возможно даже самое худшее – если он вместе с русскими первым войдет в Париж, а мы все еще будем топтаться у Гавра! В чьей орбите тогда будет Франция? И с кого мы тогда будем требовать возмещения убытков – с Голландии и Норвегии? Если Сталин заявил, что Германия в первую очередь будет платить СССР, а уж после… Он не дурак и отлично понимает, что чем дальше, тем меньше он будет нужен нам, а мы ему – так что, при обострении отношений, мы рискуем не получить с немцев ни пенса! А глядя на это, и французы откажутся платить! Бэзил, открою вам ужасную тайну: мы банкроты! Уже сейчас долговые обязательства Британии перед янки превышают наши активы! И если Дядя Сэм потребует немедленной уплаты, нам останется лишь признать себя американским протекторатом. И этот долг растет – мы вынуждены делать наши ставки, в надежде отыграться!

– Что ж, вижу, что наши финансовые секреты оберегаются лучше военных. Даже от меня.

– В данном случае, Бэзил, финансы и война связаны самым теснейшим образом. «Могучий флот и армия Британии нужны», – мне впору петь оперную арию того героя. Прибрать к рукам Европу, что нам достанется: линия продвижения наших армий – это устойчивая граница нашей сферы влияния, нашего рынка. И привести к покорности всех этих индусов, бирманцев, малайцев, кенийцев, всю эту бунтующую сволочь! Даже если мы после собираемся дать им независимость – есть разница, быть вышвырнутыми пинком или уйти добровольно, как добрый дядюшка, сохраняя за собой собственность и право судить? Потратиться сейчас на колониальную войну – чтобы после долго стричь купоны. Пока идет война со странами Оси, мы можем рассчитывать, в усмирении колоний, на американские ресурсы – ради святого дела борьбы с итальянским или японским агрессором. А что делать после, когда до Дяди Сэма дойдет, что мы внаглую его используем в своих интересах?

– Снова Индийский океан?

– А нам нужны кузены в нашей Индии? Взгляните на Австралию, которая из нашего превратилась в американский доминион – трудно ждать патриотизма от тех, кто давно уже пользуется американскими товарами вместо наших. Но если янки вышибут из Индийского океана япошек, а затем сами уберутся оттуда ко всем чертям, мы будем очень им благодарны.

– Потомки римлян там тоже лишние, Уинстон. Меня лично нервирует видеть на карте пути снабжения нашего «доминиона Пенджаб» вокруг Африки – в водах, где у нас нет баз, за Кейптауном – лишь «защищенные якорные стоянки» без снабжения и ремонтных мощностей. Можете вы внятно объяснить мне, что за возня происходит в Италии и вокруг нее? После того, как туда, «по союзническому обязательству», вошли немецкие дивизии, которыми командует печально известный Достлер. Надо думать, французы наконец вздохнули свободно?

– К чертям, Бэзил! Именно по вопросу, прямо связанному с Францией и Италией, я вас и позвал. Если наша главная проблема, что эти чертовы французы, даже после взятия нами Гавра, не хотят подниматься на общий бунт, надо ускорить этот процесс! А заодно резко осложнить положение Германии, если уж это плохо получается чисто военным путем. Помните ваш доклад, что вы сделали по моей просьбе две недели назад?

– О последствиях занятия немцами Святого Престола?

– Рекомендую не произносить вслух. Здесь у стен нет ушей, но мало ли… Вы ведь уверены в своих оценках?

– Которых?

– Ну вот в этой например: «Восстание во Франции становится по-настоящему всеобщим и немедленно – причем Петен сам слагает полномочия даже под угрозой жизни, объявляя при этом для всех французов необходимость восстать против рейха».

– Да. У него просто не будет выбора. Французские консерваторы, на которых сейчас единственно опирается Петен, это католики.

– Примем. Пункт следующий: «Испания немедленно заявляет о выходе из нацистского блока и присоединении к союзникам. Поскольку именно защита католичества была главным козырем Франко против республиканцев. Политически он, конечно, фашист – но в смысле идеологии, просто жесткий консерватор. У него будет выбор – или бунт, поддержанный армией, или переход в противоположный лагерь. К тому же у него есть основания надеяться, что в этом случае его действия против Англии и США будут в значительной мере прощены. Особенно если испанская армия примет непосредственное участие в боях, на своей территории – немецкий Гибралтар будет блокирован с суши, а плацдарм в Порту «распечатан», аэродромы и военно-морские базы Испании отдаются в распоряжение англо-американских сил. И есть основания полагать, что фанатичного сопротивления немцев не будет: большинство личного состава горнострелковых дивизий вермахта – это уроженцы южной Германии, католики».

– Да. Преимущество Франко в том, что он не опирается ни на одну из политических сил Испании, то есть не зависит ни от кого конкретно – а сумел установить равновесие, устраивающее всех: монархистов, аристократов, промышленников, духовенство, армию, сепаратистов в Каталонии и стране басков, и даже, в целом, низы общества. Однако при его даже пассивном согласии с немцами по такому вопросу – тут и не католики не упустят повод для недовольства! А реалии Испании таковы, что кресло правителя лишаются чаще всего вместе с головой. И слишком многие, включая самого Франко, уже поняли, что союз с Гитлером был ставкой не на ту лошадь – нужен лишь предлог, а где найти лучший, чем такое?

– Что ж, примем. Дальше: «Бразилия ускоряет мобилизацию и отправку своих дивизий в Европу. Аргентина немедленно арестовывает все счета и начинает жесткое полицейское преследование немцев, особенно сохранивших связь с фатерляндом. Структуры мальтийского ордена, иезуитов и „опус деи“ активно сотрудничают со всеми антинацистскими некоммунистическими силами. Банковские ресурсы Швейцарии и Латинской Америки обращаются против нацистских структур через доступные названным организациям механизмы тайной войны».

– Все очевидно. Я написал «некоммунистическими», поскольку союз Ватикана с русскими безбожниками кажется маловероятным. А с православной империей, которую пытается сейчас изобразить Сталин, тем более. В религии, как в бизнесе, очень не любят конкурентов. Аналогично с финансами – особенно если вспомнить ту авантюру с фальшивками Гитлера, в прошлом году. Ее одной достаточно, чтобы отношение швейцарских «гномов» к рейху стало ну очень прохладным – а если еще и замолвят слово такие клиенты! Кстати, Франция перед войной строила свой большой флот – все эти «Ришелье», «Дюнкерки», «Кольберы» и «Могадоры» – с финансовой помощью иезуитов, которые отнюдь не обеднели. Добавлю еще, что при таком раскладе все награбленное, что наци стащили в швейцарские банки, становится «выморочным имуществом», и нужен лишь повод – и тут представляется просто идеальный случай!

– Логично. Дальше: «В Италии начинается всеобщий бунт. Подавляющее большинство армейских капелланов призывает к немедленному повороту итальянских штыков. На севере Италии, с достаточной вероятностью, вспыхивает коммунистическое восстание, поддержанное вторгшимися русскими. В конечном итоге мы будем иметь разоренную Италию под советским контролем».

– Насколько мне известно из вашей информации, Уинстон, немцы в Италии уже ведут себя не как союзники, а как завоеватели. История с мальчиком Джузеппе из какой-то деревни, расстрелянным за то, что бросил камень в проходящую колонну, весьма характерна. Немцы уже хватают итальянцев «за антинемецкие деяния», подвергают избиениям и пыткам – все это происходит на территории формального союзника, но подчиненные Достлера привыкли поступать именно так. Как к этому относятся итальянцы, легко представить. Особенно с учетом того, что немцы, войдя в Италию под предлогом защиты от русского вторжения, так и не появились, собственно, на фронте – а гораздо более озабочены охраной дуче от возможного переворота – поскольку Муссолини не доверяет сейчас даже собственной армии.

– Справедливо. Могу даже добавить к вашим доводам, Бэзил, еще один. Вы знаете, сколько наших граждан на территории Британии погибли от рук американских солдат? Несколько сотен – в основном, конечно, происшествия с транспортом, но есть также и убийства, не говоря уже об грабежах и изнасилованиях. Но попробуйте найти о том хоть слово в наших газетах! А в Италии уже говорят о множестве итальянских мальчиков, убитых немцами – и это всего за две недели, прошедшие с того случая. Что показывает, как итальянцы относятся к своим «освободителям». И легко догадаться, кем они считают дуче, призвавшего эту «банду убийц, воинство ада» – Италия страна католическая, и там очень нервно отнеслись даже к слухам о черных мессах СС. И что тогда итальянцы должны думать о русских, ведущих с Гитлером беспощадную войну – и как этим пользуется Сталин, ну вы читали тот доклад МИ-6?

– Мрачный выходит прогноз, Уинстон. В северной Италии установится коммунистический режим, а на юге сядет мафиозный диктатор – «горилла», как в каком-нибудь Никарагуа. И мы просто не успеваем вмешаться – зато можем очень хорошо поделить итальянское наследство. Вся Африка. Суэц, Ливия. За Тунис, Алжир и Марокко не уверен – там окопались немцы и французы. Хотя если вы решили?..

– Да, Бэзил. Как говорят – ничего личного, но Папа нам сейчас полезнее в роли мученика. Надеюсь, вы понимаете, что ни одно слово из сказанного здесь не должно увидеть свет не только сейчас, но и в будущем?

– Уинстон, интересы Британии превыше всего. К тому же я не католик. Но решатся ли немцы?

– А отчего они должны не решиться, Бэзил? Получив информацию, что именно Ватикан настоятельно рекомендовал Хорти, Франко и Виктору-Эммануилу сменить сторону? К тому же нам известно, что в определенных кругах Ватикана всерьез обсуждались последствия возможного покушения на Гитлера, примерно так же, как вы писали свой отчет – вот только если немцы узнают о том как о подготовке и поддержке заговора? Наконец, финансы рейха в еще более плачевном состоянии, чем наши, и вполне возможен соблазн поступить со Святым Престолом, как король Филипп с тамплиерами.

– Добавлю еще одно, Уинстон. Если Гитлер не дурак. Он ведь наверняка знает, что кое-кто из его же окружения посматривает в нашу сторону – или, по крайней мере, догадывается? И вряд ли доволен, когда кто-то думает уже лишь о том, как бы сбежать в Аргентину? Ну так сжечь мосты – чтобы все знали, отступления не будет! Заставить своих же – драться до конца.

– А если он не фанатик? А сам о том же помышлял?

– Насколько я знаком с его психологическим портретом, он слишком привык к роли вождя. И скорее умрет в осажденном Берлине, чем поспешит в изгнание.

– Надеюсь, что вы не ошиблись, Бэзил. И что не ошибся я. Осталось лишь малое – устроить «утечку информации» в Берлин о зловещих планах Ватикана. Ну а дальше – немцы все сделают сами.

Из приказа генерала М. Роатта, начальника Генерального штаба армии Италии, 9 января 1944 года

…запрещено собираться на улицах более чем в количестве трех человек и распространять какие-либо призывы. Всякие попытки организовывать демонстрации должны рассматриваться как начало восстания и немедленно пресекаться огнем на поражение. Любой беспорядок, каким бы незначительным он ни казался, должен быть подавлен беспощадно в самом зародыше.

Категорически приказываю отказаться от заградительных кордонов, звуковых сигналов, предупреждений и убеждений. Войска должны стрелять по нарушителям, не останавливаясь перед применением минометов и артиллерии, совершенно так же, как если бы они действовали против неприятеля. Ни в коем случае не следует стрелять в воздух, но прямо по цели, как в боевых условиях. В тех же случаях, когда военнослужащие проявят малейшее намерение солидаризироваться с бунтовщиками, виновные должны быть расстреляны на месте военно-полевым судом как государственные изменники[43].

Кравченко Федор Иосифович, Герой Советского Союза, командир Третьей Гарибальдийской бригады. Северная Италия, 8 февраля 1944 года

– Я, гражданин Свободной Италии, вступая в ряды Итальянской Народной Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь….

Вот они, наши будущие бойцы. Разномастно одетые, и городские, и крестьяне, и дезертиры из королевской армии (этих можно узнать по щегольским шляпам с петушиными перьями – как сохранили?). Годами от совсем мальчишек (сколько из них отсеются, узнав, что война – это не романтика, а тяжелый труд!) до мужиков в возрасте, обстоятельных и степенных (а эти, пожалуй, самые надежные – уж если выбрали сторону, то идут до конца). Уже прошедшие у нас первичный «курс молодого бойца» – физподготовка, уход за оружием, обустройство лагеря, внутренний распорядок. Хорошо еще, здесь нет снега, хотя зима – но еще не горы, а лишь предгорья. А то бы учились спать в шалаше, на пучке соломы поверх льда.

Вооружены все. Немецкими винтовками и пулеметами МГ-42 по одному на отделение – этого трофейного добра навезли столько, что каждый доброволец получает оружие в первый же день и еще на складе осталось много. В отличие от нас в сорок первом – когда, чтобы добыть оружие, нередко приходилось самому придушить немца или полицая. Зато у нас было самое важное на войне – желание воевать. У тех, кто в окружении не поднимал руки, а пробирался на восток по лесам, к своим. У коммунистов, комсомольцев, да просто сознательных советских людей, кто не видел своей жизни «под немцем». А когда есть желание драться насмерть – придет и умение, и опыт, найдется и оружие. У каждого из нас, кто начинал тогда, в лесах под Черниговом, зимой сорок первого, уже был огромный счет к немцам – которого простить нельзя.

– …быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную тайну…

Здесь в Италии тоже было подполье. Правда, если сравнивать с нами, то больше похоже не на эту войну, а на борьбу с царизмом – забастовки, нелегальные газеты и листовки. Партизаны здесь появились совсем недавно, когда пришли мы. Еще до немцев, с чисто диверсионными целями. Затем, восьмого января, в ответ на ультиматум товарища Сталина (совместно с союзниками) стали выпускать арестованных коммунистов. А уже девятого января (ну, как у нас царь!) солдаты начали расстреливать народ на улицах, а полиция втихую хватать кое-кого из отпущенных. Но наши тоже не лаптем щи хлебали – товарищи пробирались на север, и как из встречи отрядов Ковпака и Руднева в брянских лесах возникло знаменитое партизанское соединение, так и наша Третья Гарибальдийская ведет свою историю от объединения одной из групп Осназ с отрядом товарища Пьетро Секкьи, он теперь наш «руднев» – наш комиссар.

Двенадцатого января в Италию вошли немцы. В этот же день, как нам сообщили, в Загребе был организован Комитет Национального освобождении Италии во главе с товарищем Тольятти. А по всей Италии едва не началось восстание – все были наслышаны, что творится по ту сторону Альп, во Франции, когда озверевшие гитлеровцы под конец вели себя совсем как у нас: расстреливали сотнями, сжигали целыми деревнями. Входя сюда, эсэсовцы также не церемонились с населением – хотя Италия вроде как союзник Германии, но такова суть германского фашизма, если все они сверхчеловеки, то значит, имеют право: встав на постой, вели себя как хозяева, грабили, насиловали, расстреливали за любое сопротивление. Во Франции у эсэсовцев Достлера было правило, входя в деревню, где до того или возле которой было совершено что-то «антинемецкое», немедленно расстреливали мэра, священника, учителя – наиболее уважаемых людей, чтобы показать остальным, что их ждет[44]. Здесь тоже было так – знаю случай, когда в деревне, километров за полста отсюда, кто-то влепил в эсэсовского солдата заряд картечи – немцы так и не сумели найти виновного, и тогда расстреляли мэра, попа и еще десять жителей на выбор, а приехавших итальянских жандармов избили и выгнали, отняв оружие. Но в большинстве, тогда, в самом начале, в свой же народ стреляли итальянские солдаты, по приказу своих фашистских офицеров. И восстание было подавлено, как часто бывает со стихийными и неподготовленными выступлениями – но угли остались тлеть. А главное, народ понял, что их вождь Муссолини отныне сидит на немецких штыках. И здесь, на севере, где горы и леса, начали возникать партизанские отряды. «Бригады», как они сами себя называли. Здесь бригадой называют полсотни человек, разбитую на «звенья», по десятку каждое. У советских же партизан бригада, по образу и подобию армейской, от трех до семи отрядов-батальонов, каждый в три роты по сотне бойцов, еще отдельно роты разведки, пулеметная, артиллерийско-минометная, штаб с тыловыми службами – всего до полутора-двух тысяч человек. И конечно же, диверсионная рота – в настоящий момент, единственное подразделение Третьей Гарибальдийской, укомплектованное полностью.

– …беспрекословно выполнять все приказы командиров и комиссаров…

Вспоминаю, сколько у нас в ту, первую зиму намучились с «партизанщиной»: хочу воюю, хочу – нет, никого не слушаю, и ты вообще кто такой, командир? Как правило, такие отряды погибали при первой же карательной экспедиции или разбегались после первого же настоящего боя. Или, что самое худшее, превращались в банды – забившись в глубину леса и совершая вылазки лишь за продовольствием, грабя население. Настоящим партизанам такие банды были лютыми врагами, поскольку вбивали клин между партизанами и народом – а потому после давили их беспощадно, как полицаев; но в самом начале это крови попортило немало. А в сорок третьем уже все большие партизанские соединения имели военную организацию и дисциплину, по приказу Большой земли совершали рейды в сотни километров по немецким тылам в заданный район – и все сражавшиеся там усвоили: без дисциплины не может быть войны! И эта дисциплина должна быть сознательной, а не бездумной! Вот, наверное, отчего было решено, что гарибальдийские бригады будут создаваться изначально как коммунистические, без всякой демократии. В каждой есть бригадный комиссар, и в каждом из четырех батальонов бригады есть батальонные комиссары, и в каждой из трех рот каждого батальона есть ротные политруки. Интересно, у нас большие партизанские соединения, имеющие регулярную связь с Большой землей, официально считались воинскими частями РККА, имели даже свой номер полевой почты, а все бойцы и командиры числились военнослужащими, с присвоением воинских званий, сроками выслуги и денежным содержанием (по заявлению, переводилось на сберкнижку или пересылалось родным в нашем тылу) – а кем будем считаться мы здесь?

– …клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь доверенное мне военное и иное имущество…

Когда до нас дошел фронт, летом сорок третьего, то мы ждали, что соединение будет расформировано, а личный состав – кто на фронт, кто на работу в тылу. Однако же нас, ковпаковцев, сабуровцев и еще кого-то перевели в штат НКВД. А до того еще был «диверситет», как мы называли курсы, где мы и учились, и учили, сами передавали опыт и усваивали чужой, полученный на этой войне. Затем большинство ушло на фронт – не с немцами, а с бандеровской и польской нечистью, уж этот враг хорошо нам знаком! – а мы, подрывники-диверсанты, остались. Чтобы разлететься уже персонально кто куда – много позже я узнал, что Всеволод Клоков, Володька Павлов, Митя Резуто попали аж в Ирак, к курдским товарищам, рвать немецкие нефтепроводы. Ну а мне припомнили опыт Испании и как я на Волыни сделал диверсионный отряд из сотни необученных деревенских парней. И вот – Италия. В тридцать седьмом убивал этих берсальеров под Теруэлем, теперь учу их соотечественников, как самое справедливое общество построить.

Нам все же в чем-то было легче. Ну не было такой спешки – чтобы подготовить даже батальон за пару недель! В РККА, несмотря на военное время, гоняли бы до фронта не меньше двух-трех месяцев, а то и полгода! Впихнуть в этих, пусть даже горящих энтузиазмом, помимо одиночной подготовки, основы тактики малых групп, бой в лесу, в горах, в населенном пункте! Слаживание в составе отделения, взвода, роты. Батальон в партизанской войне – это высшая тактическая единица, а вся бригада, уже оперативно-тактическая, обычно же батальоны сражаются вместе, если противник очень серьезный, и то, у каждого своя частная задача и свой маршрут выдвижения и отхода. Нам приходилось учиться собственной кровью – здесь же и расскажут, и покажут, и научат, как надо – но командирам, они же инструктора, не позавидуешь! Время, время – а сколько его у нас?

В партизанской войне очень важен начальный этап. Когда собственно боев мало и враг в благодушии – но формируются основы: организуются сами отряды, закладываются базы, собирается оружие, налаживается связь, изучается обстановка. У нас сейчас, по большому счету, это и происходит – но ведь план диверсий, прежде всего на железных дорогах, никто с нас не снимал! Вот отчего наша диверсионная рота, это по сути, самая воюющая: ходили мы уже на железку, что идет через Тренто от австрийской границы, закладывали «минные поля», серии МЗД-5. Ой, что там было – немцы ведь непуганые, войска тут они, правда, в основном с запада вводили, и морем, но и здесь тыловое снабжение шло, и маршевое пополнение личным составом. И прервали мы движение напрочь – когда мины уже под рельсами, и приборы срочность отрабатывают, на боевой взвод через сутки, через двое, через неделю, бесполезно уже этот участок охранять, хоть ты там укрепрайон вдоль дороги сооружай!

Но вот внимание немцев к себе мы привлекли, это минус. И значит, следует ожидать от них активных действий. От карательной экспедиции, если они найдут незанятую дивизию, до самого опасного для нас – посылки егерей. Ведь кто для мышей опаснее – десяток котов или один горностай, такой маленький, что в любую норку пролезет? И на месте самого главного немца, не найдя лишней дивизии, я бы послал свой «Осназ» персонально против нас, русских товарищей, как цементирующей и организующей силы. Есть у нас, конечно, и свои «егеря», разведрота, изначально был наш Осназ, но так как часть товарищей пришлось поставить на должности командиров рот и взводов, да и было наших все ж не рота, пополнили, конечно, рядовым составом из местных, наиболее толковых, отчаянных и надежных. Но все равно, специально натасканные егеря – это страшно, встречались мы с такими в Полесье в самом конце! Причем опасны могут быть и малыми группами, и ночью, и в глубине нашей территории – в отличие от армейцев, которые за пределы гарнизонов вылезали даже днем в числе не меньше, чем ротой. А прибытие крупных сил, чтобы прочесать весь лес, это процесс небыстрый и хорошо разведкой обнаруживаемый – а вот о появлении взвода егерей, ведущих против партизан по сути партизанскую же войну, можно узнать, лишь когда в самом сердце партизанского края начинают бесследно пропадать люди и целые группы, идущие на задание или в соседний отряд. И хорошо, если в отряде находились охотники-лесовики, кто могли играть с таким врагом на равных – иногда же единственным выходом было срочно просить Большую землю прислать группу Осназа. Летом сорок третьего уже можно такое было позволить.

Разведчиков и диверсантов в бригаде даже по внешнему виду легко отличить. Все в наших камуфляжах и с нашим орудием: ППС, СВД, СВУ – совсем как советские солдаты, вот только на головах у местных товарищей вместо пилоток береты, зато с нашими звездочками, или все те же «петушиные» шляпы, тоже со звездочками на тулье. Впрочем, не только среди разведчиков, но и во всей бригаде считается очень почетным быть похожим на советских – поскольку именно мы сейчас задаем фашистам перца! Но наши камуфляжи, кроме как у разведчиков и диверсов, редкость. Зато носить нашу форму считается большой привилегией. И даже оружие – немецким, которого много, мы охотно делимся с прочими мелкими отрядами и группами, кто пока возле нас, но еще не под нашим командованием, а вот советское лишь у тех же разведчиков-диверсантов и у командиров-инструкторов. В итоге же итальянцы сделали выводы совершенно неожиданные – ладно, автомат, но чтобы за нашу мосинку отдавать две немецкие винтовки? А когда очередным рейсом привезли партию советского обмундирования – так за него едва не дрались! Хватило, конечно, не на всех. Но вот знаки различия, строго по Уставу, самодельные петлицы с треугольниками или кубарями, у всех, принявших присягу (и этим гордятся как отличием наших «Красных бригад» от прочей партизанской слабоорганизованной мелочи). Ну а до парадных погон дойдет еще нескоро[45].

– …и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Родине и народному правительству.

В Первом батальоне комиссаром Степан Головань из Одессы, раньше у Ковпака был. Должность свою получил за язык – бабушка у него самая настоящая итальянка, из Милана, за русского торгового моряка замуж вышла и в Россию еще до революции приехала. Потому он по-итальянски свободно, ну а я так себе, что-то еще с Испании помнил, пленных там допрашивать приходилось, да и на испанский язык немного похож. Хотя, единого «итальянского» языка нет – то, что мы считаем за таковой, это литературный флорентийский. Тут в Италии очень долго единого государства не было – куча разных графств, княжеств и как там еще это называлось – и в каждом свой диалект. Отличающийся довольно сильно – вот у нас русский украинца все ж поймет, о чем тот сказать хочет, даже с поляком с трудом, но можно объясниться, а уроженца Сицилии, когда он по-своему заговорит, миланец или туринец не поймет совершенно, там даже предлоги и междометия другие! Знаю не понаслышке – есть в том же Первом батальоне такой уникум, хорошо еще что сам он на общеитальянском разумеет. Впрочем, и итальянцы, после недели-двух, вполне понимают русский командный.

И после присяги опять товарища Голованя трясти будут, «а какому народному правительству мы присягаем»? Так у Степана нашего талант убеждения – слушал я однажды его политбеседу, а что не понял, он сам мне после по-русски разъяснил. Ему вопрос, а он в ответ: «А какому государству вы служите? Откуда оно вообще взялось?» Тут или плечами пожимают, или говорят про «общественный договор» – кажется, эта теория еще до Муссолини была придумана. У дуче это «корпоративным государством» названо – что каждый должен быть на своем месте: рабочий работать, крестьянин пахать, солдат воевать, а высшие классы, естественно, править и всем владеть – и чтобы государство не погибло, а было самым-самым, все должны быть без эгоизма, а ради общей идеи, честно, прилежно, с осознанием, как в семье. А еще итальянцы очень обижаются, когда их с немцами сравнивают – говорят, «мы не нацисты, мы фашисты». У меня сначала от такого глаза на лоб, затем разобрался. В их понимании, «фашизм» – это общее дело, один за всех – а немцы сюда еще и «высшую арийскую расу» добавили, а вот внутри ихнего рейха, для «своих», равенство-братство!

Так Степан говорит, есть книжка очень хорошая – Энгельс, «Происхождение семьи, частной собственности и государства». И сказано в ней, что изначально никакого такого «государства» не было – повседневные дела община сама решала, где землю пахать, или куда охотиться идти. Старейшины были – самые мудрые, самые уважаемые. А вожди появились, когда оказалось, что соседа ограбить бывает проще, чем самому заработать. В Риме слово «император» было в ходу именно в значении «великий полководец». Примерно как после «генералиссимус», которым у нас Суворов был. Кстати, итальянцы еще Суворова помнят, как он их от французского завоевания освобождал. Повторяется все – правда, немцы не французы, так и мы – не проклятый царизм. Но это к слову.

И гитлеры местного разлива были уже тогда – завоевали территорию, и что с населением делать, как управлять и налоги брать? Так и вводили военную оккупационную администрацию, в мирное время. Но и то, еще несколько веков назад крестьяне были свободны, угнетение их пошло, когда «гитлеров», то есть всяких там графов, баронов и прочих стало много, и они начали уже друг с другом воевать. Грамотные есть – кто книги про историю читал, как там граф такой-то совершил набег на землю соседа, все по пути разорив и предав огню? А каково было тем, кто там жил – вот они очень часто сами, добровольно, искали «защиты» у ближнего из графов, ну а тот с них налог драл, как шкуру с овец.

Говоришь, это и сейчас есть, особенно на юге? Называется рэкет – делаешь что-то, хоть пашешь, хоть чинишь что-то – и платишь местному дону мафии, чтобы тебя другие доны не ограбили и не убили, а если не заплатишь, так этот дон сам тебя убьет. Ну так у истории законы едины – и все крутится вокруг того, кто работает, а кто ест. Но при Муссолини поутихло, так как он мафию прижал? Так дальше слушайте, и про то скажу.

Из всей благородной оравы кто был самым сильным? Правильно, король. И он тоже хотел идти грабить соседних королей – а как идти, если дома у тебя такой бардак? И он наводил порядок. Хрен бы ему это удалось, он все ж один, а благородных много, часто бывало и так, что короля на голову укорачивали. Но тут очень хорошо вышло с техническим прогрессом – если раньше каждый рыцарь в железе и на коне был как танк, и справиться с ним все одно, что с танком, то когда изобрели порох, наберет король хоть тысячу из простонародья, обучит, как с ружьями и пушками обращаться, «целься, пли!» – и нет рыцарей. И стало вроде порядка больше – хотя вопрос, где больше крови прольется, на десятке малых войнушек или на одной большой. А главное, если раньше все эти графы-бароны были хотя бы заняты делом, пусть и поганым, они ж действительно от чужих графов-баронов людей защищали – то теперь стали они просто знатью, ходили не в доспехах, а в кружевах и париках, и жили уже не в замках со стенами и рвами, а в дворцах-«палаццо». Вот только, вы думаете, они от своих привилегий отказались, с народа три шкуры драть? Ага, щас! И стали они попросту паразитами на теле народа.

Говорите, а как с теми, кто не из благородных, но у кого фабрики, заводы? Ну, положим, среди таких тоже знатных достаточно – но поговорим и о других. Вот ты мне вчера рассказывал, как у тебя в деревне было: ты горбатишься, а земля твердая, как камень, и семян на посев нет – и первый богатей, как там его звали, тебя облагодетельствует, поможет. И семян одолжит, и денег в долг, прикупить что, и лошадь даст. И даже возьмет на себя заботу твой урожай на ярмарку доставить, а то тебе ехать долго, далеко и не на чем. Вот только после окажется, что должен ты ему с процентами за всю эту «помощь» столько, что ни в жизнь тебе не расплатиться! Скажи, вот тот богатей сам-то сеял-пахал? Или жил исключительно тем, что с вас по долгам сдирал? Вот это и называлось у нас «мироед» – тот, кто сам не работает, а из всех, как клоп, сосет!

Так же и на заводе. Что значит «договор» – вот тот мироед, о котором речь шла, он когда твое зерно за гроши брал, а сам продавал, наверное, в десять раз дороже, это честно было? Только разница в том, что свое ты и сам мог отвезти – а на фабрике выбора нет, не этот мироед-владелец, так другой. Кинет он тебе мизер, чтобы ты с голода не помер, иначе кто же работать будет – а сам тобой сделанное вдесятеро дороже продаст, эта разница и называется «прибавочная стоимость». Положит он ее себе в карман и сделает с ней, что хочет – поскольку частная собственность: хоть в карты проиграет, хоть любовнице бриллианты купит.

Говорите, «без собственности нельзя, это же анархия выйдет»? Объясняю еще раз, чтобы понятнее. Вот сапоги на мне – мои. А на тебе – твои. И с этим никто не спорит. Но если, допустим, твои развалятся, и я тебе свои дам, но с условием, чтобы ты мне за каждый день по десять монет отдавал – это уже выходит что-то другое! А ты вот спрашивал, когда советские придут, не будет ли всеобщей коллективизации, «все отобрать, всех в колхоз»? Объясняю: товарищ Сталин сказал, что честно заработанная трудовая собственность столь же ценна, как социалистическая. То есть не будет лишь мироедов – что в деревне, что на заводах. А кто хорошо работает – да покупай ты себе хоть автомобиль, хоть бриллианты, если тебе охота!

Нет, совсем все, что заработаешь, тебе – это не выйдет. Орехи дай – ну вот, смотрим. Пришел ты на завод, отработал ты, если по-честному, на десять орехов, получил в зарплату один. Что при капитализме, что при социализме – какую-то часть надо отдать в общий котел. Зачем? Ну как же, вот хочешь, чтобы школы и больницы были бесплатные? А дороги, почта – тоже денег стоят. Да и твой же завод, и жилье, в порядке поддерживать. Пенсии старикам, кто сам уже не может работать. Ну и главное, конечно, оборона. Чтобы, если какой-нибудь Гитлер рядом заведется, вышел бы ему облом, вместо земель и рабов! Откладываем, стало быть, на все это четыре ореха. А остальные пять куда? Вот и выходит разница – что тебе при социализме, что хозяину в карман.

Честно скажу, бывает по-всякому. Как у нас после той, прошлой войны, а еще и Гражданская была, и все было порушено, и из-за границы на нас буржуи зубы точили – думаете, Гитлер первый был? Вот и приходилось нам – не четыре из десяти, а все девять отдавать, бедно жили, это да. Но было бы иначе – сами видите, какая у нас теперь армия, и как мы немцев лупим – а живи мы в удовольствие, бери все и сейчас, так могли бы и не выстоять! И думаете, нацисты с вами бы церемонились после?

Вот и выходит, ваше «корпоративное государство» – это как блестящая обертка на гнилом сухаре. Поскольку и частная собственность при нем, и мироеды. Только вам предписывается на них работать с прилежанием, ну а им с вас шкур не драть – вы в это поверите? Ну да, правильно говорите, и у нас бывает, что отдельный руководящий товарищ путает свой карман и казенный – вот только у нас это нарушение, за которое вплоть до расстрела, а у капиталиста наоборот – что в карман положил, то честно награбленное, тут и вопрос задавать неприлично, ответит: «Я никому не позволю указывать мне, что мне делать с моими миллиардами», – и будет, по ихнему закону, полностью прав!

И вам сейчас решать надо! Как вы думаете, что немцы в Италии забыли? Говорят, что вас от нас пришли защитить – так чего же их на фронте нет, зато у Рима толпой? А вы подумайте – немецкий фашизм, простите, нацизм, это грабеж в самой своей изначальной основе! Как мироед с голода загнется один, так и Гитлер не может без грабежа! Если по их идее, все не немцы – это вроде и не люди. Значит, с ними можно, как со скотиной. Кто сказал «вроде пока союзники»? Кто немцев уже вблизи видел, скажите, они с вами, как с равными, себя вели? Франция вообще Еврорейх, официально вроде как одно с Германией государство – и что там творится? Так о том и у Энгельса написано – так государства и происходили: завоевали, грабим, истребляем лишнее население. Повторю вопрос – зачем немцы в Италию пришли?

Война – это дело очень дорогое. А вместо большого грабежа у Гитлера вышел облом: что он на западе украл, на нашем фронте сгорело. И что делать дальше, кого грабить в этот раз, ведь неохота веревку мылить? Францию уже грабят – сдерживались, наконец показали свое звериное нутро. Голландию, Бельгию, Данию грабят – я вам про то читал. Одни вы еще пока нетронутые – а это не по их орднунгу!

Что значит «соглашение»? У нас тоже с ними мирный договор был – напали в сорок первом, без объявления войны, просто потому, что решили, выгодно! Единственное, чего нацисты боятся и уважают – это сила. А кем они считают вас – что там говорил какой-то их фельдмаршал про Италию и двадцать дивизий, напомнить? Вас не трогали, и даже дружбу изображали, пока вы были нужны пушечным мясом против нас и англичан. А теперь Гитлеру своя шкура важнее, особенно когда она уже дымится.

Эх, хлопцы, вот помяните мое слово… Я кажется, даже знаю, кого первым грабить будут! Как наци в самом начале, когда слабы были еще нападать на соседей – и кто тогда попал в процесс? Верно, евреи! Понятно, отчего именно они – да у них просто взять можно было больше и безболезненно для промышленности и армии! А здесь, в Италии, кто у нас самый богатый? Даже больше евреев – да Церковь же!

Думаете, не посмеют? А как же черные мессы, когда эсэсовцы наших пленных в жертвы дьяволу приносят на алтаре? И как они у нас и священников убивали, и церкви с монастырями жгли? Нет для нацистов ничего святого, кроме воли их фюрера! И если он решит, что католиков надо вслед за евреями – этот приказ будет исполнен, со всем орднунгом!

Поймите, что для истинно верящего нациста, и я, и вы – не люди, а животные, унтерменши, низшая раса. А значит, вести себя с ними надлежит исключительно по собственной выгоде. Вы бы стали держать слово перед бараном, которого готовите к столу? Даже если бы знали, что бараны тоже верят в бараний рай – вот такое у наци отношение ко всем, кто «не они», и их вере. Кто уже видел фильм «Обыкновенный фашизм», разъясните товарищам.

И вы думаете, ваша верхушка не знала, с кем имеет дело? Не знала – когда сама позвала немцев прийти? Думая, что они-то спасутся – вот только если я прав, их первыми пустят под нож, не нужны вождю арийских сверхчеловеков другие вожаки! Может быть, лишь Муссолини останется – ручной собачкой у Гитлера, а после и его… И конечно, после те из верхушки, кому повезет уцелеть, будут кричать, что они с самого начала были против! Но мы судим не по словам, сказанным после – а по делам сейчас!

И после победы что будет – вы вернетесь на фабрики и фермы, а те, кто предал вас, продал арийским сверхчеловекам, будут править вами по-прежнему, как ни в чем не бывало? Снова класть в карман честно заработанную вами вашу долю? Или будет новая Италия, живущая по совсем другим законам?

Вот отчего учение Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина истинно: потому что оно верно отражает мир! Показывает вам же, как правильно поступать, кто ваши друзья и враги. Нет, мы никого не неволим – вы знаете, что и Церковь у нас весьма уважаема. Наша, православная – так и католиков в Польше и Венгрии не трогает никто. Кроме немцев, которые, отступая, жгли католические монастыри и не щадили никого, включая священников и монахов.

У вашей и нашей веры есть общее: считается, что человек сам выбирает свой путь. И Бог не ведет никого за руку – а лишь после, когда настанет срок, взвешивает, куда тебе, в рай или в ад. И если вам именно сейчас дана возможность творить историю – что вы выберете?

В других батальонах комиссары и политруки (и наши, и итальянцы) разъясняют личному составу, надо полагать, то же самое. Так что боевой дух вполне на уровне. Вот только выучку к нему добавить!

– …я всегда готов по приказу народного правительства выступить на защиту моей Родины – Свободной Италии и, как воин Итальянской Народной Красной армии, я клянусь защищать ее в одном строю с Советской армией, мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

А ведь скоро начнется! И не все из стоящих в этом строю увидят новую Италию! Но надо, чтобы они сами добыли свободу своей страны, и заплатили своей кровью – что даром досталось, то не ценят и забывают быстро. Хотя не должно быть больших потерь – наши рядом, прикроют и помогут. Ведь до того уже доходит, что к нам, то ли в командировку, то ли на рекогносцировку, прилетают офицеры Девятой гвардейской и воздушно-десантных бригад, и даже целыми взводами, та же десантура – причем не только взглянуть, но и поучаствовать, как с нами к железке ходили в последний раз! Сила на границе собирается – причем, у товарища Тольятти уже и своя армия есть, из сталинградских пленных сформировали две горнострелковые бригады, тоже здесь уже, и от них представители к нам прилетали!

И когда придет приказ и рванут наши вперед, через границу. И приземлятся на наши аэродромы здесь, в итальянском тылу, самолеты с нашими десантниками. И начнется локальный Армагеддон на железных дорогах (уж мы-то позаботимся!). И ударим мы, захватывая мосты, тоннели и прочие важные объекты (которые как раз взрывать не надо!). И двинемся на Рим – будет по-справедливости, если наши бойцы, готовые сражаться и умирать за новую социалистическую Италию, поучаствуют в освобождении своей столицы (с нашей помощью, конечно, чтобы не смели проиграть!). Наше время приходит, а фашизму и капитализму – на свалку истории!

– …если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет ненависть и презрение товарищей, и суровая кара от их руки.

Любопытно, Муссолини тут же, в Италии повесят, когда поймают? Или придержат, чтобы после, вместе с Гитлером?

Берлин, кабинет рейхсфюрера, 10 февраля 1944 года

– Ну, здравствуй, Руди! Порадовал же ты меня… Девять десятых всех, занимающих высокие посты в партии, армии, госаппарате, не говоря уже о деловых кругах – потенциальные, а возможно, и реальные предатели и заговорщики? Или я неправильно понял твой доклад?

– Генрих, ты же отлично понимаешь. В таком деле никто не будет оставлять никаких бумаг. И если не дурак – что на таких должностях все же редкость – то и в разговоре не станет расставлять все точки над и. Просто беседа, никого ни к чему не обязывающая: «а если бы», «предположим». И очень может быть, такой поначалу и являющаяся – и оставшаяся ею, при неблагоприятном развитии ситуации. Вот только беседа «а что бы вы сделали, если завтра вдруг помрет наш любимый вождь» имеет совсем другой оттенок, когда ее ведут Фигуры, имеющие власть.

– Есть ли среди болтунов наиболее активные? Главари, которых можно изъять, в назидание другим?

– Активные, Генрих? Строго по иерархии! Поскольку считается, что чем выше пост занимает некто, тем больше он может себе позволить. Так что, при изъятии вышестоящих – те, кто придут на их место, будут ничем не лучше. Может быть, только станут старательнее придерживать язык… первое время.

– Ну и что ты предлагаешь?

– Я? Генрих, я всего лишь орудие в твоих руках. Ты спросил – я ответил. А решать – тебе. Что до моего личного мнения, то я старый человек и давно уже смотрю на жизнь философски. Человек – это такая тварь, что всегда старается прежде всего для себя. Если это совпадает с общей целью, имеем полезного члена общества. Иначе же – преступника. Применительно же к нашему случаю, если взять за цель благо и само выживание рейха, то пока оно несло выгоду большинству, толпа орала «зиг хайль». А сейчас даже не очень умным ясно, что дальнейшее следование той цели завтра легко повлечет большую беду конкретно для него. И как раз умным выглядит предусмотреть свое отступление – разница в том, когда конкретно кто решится? Но предусматривают все. Ведь у тебя же, Генрих, тоже есть валенберговский паспорт? Только не принимай оскорбленный вид, это давно уже секрет Полишинеля, эти сине-желтые книжечки есть сейчас у всех сколько-нибудь значимых людей в Германии. Я не удивлюсь даже, если окажется, что и у самого…

– Ну, Руди… Благодари судьбу, что ты очень мне нужен. И конечно, что ты мой старый друг.

– Я так понимаю, что первое весомее второго? И ты вызвал меня не просто так, поболтать. Давай.

– Что?

– Картину преступления. Зачем тебе еще нужен старый сыскарь?

– Ну что ж… Ты понимаешь, что ни одно слово не должно покинуть этой комнаты?

– Тогда выключи свой магнитофон. Думаешь, я не знаю?

– Уже. Дело очень деликатное.

– Я весь внимание.

– Очередной заговор против фюрера.

– Кто на этот раз?

– Прочти. Всего один листок. Донесение нашего человека в Швейцарии.

Шелест бумаги.

– Дьявол. Дьявол, дьявол!

– Ты напуган, Руди? На тебя не похоже!

– Как я понимаю, ты хочешь, чтобы я установил, правда ли это? И если да, то размотал всю цепь?

– Ты абсолютно правильно понял.

– Так вот, Генрих, я отказываюсь. Не берусь. По причине полной бесперспективности. Это дело – стопроцентный, заведомый глухарь. И смею заверить, призови ты сюда самого Шерлока Холмса, он сказал бы тебе то же самое. Потому что нельзя схватить призрак – который материализуется, лишь когда наносит удар!

– Поясни.

– А что тут пояснять? Сколько лет нашей службе? А хваленой британской разведке? И ты думаешь, кто-то может играть против тех, чья традиция и опыт насчитывают века? Ты считаешь «опус деи» подобием обычной разведки обычного государства, всего лишь с именем Ватикан – ну так я тебя разочарую: то, что показалось миру под этим именем совсем недавно, это всего лишь одно из новых лиц того древнего и неназываемого. И орден иезуитов тоже, возможно, всего лишь оформил в себе уже существующее задолго до него. Ловя шпиона, всегда ищи, где и когда он был завербован. Подозрительным является тот, кто разделяет взгляды врага. И что ты будешь делать с тем, кто известен тебе с абсолютно безупречной биографией и может быть вполне достойным человеком во всех отношениях – вот только, когда ему придет приказ, он выполнит это, не задумываясь? Возьмешь под подозрение всех католиков – так, насколько мне известно, у них сохранилось правило иезуитов, адепту дозволено в жизни не притворяться, а реально быть человеком другой веры, и даже атеистом – служба Ордену искупает все грехи! И ни ты, ни я не сумеем догадаться, что абсолютно невинные слова, сказанные одним адептом другому, могут означать беспрекословный приказ совершить нечто, уже обусловленное?

– По крайней мере, похоже на правду то, что написано здесь?

– Это чертовски похоже на правду, Генрих! Считая, как наш бесноватый обошелся с Церковью, не исполняя им же взятых обязательств. Впрочем, для этих, в сутанах, вовсе не обязательно, чтобы ты перешел им путь – достаточно, если они решат, что ты помеха какой-то их игре, и тебя снимут с доски, как битую пешку. И бесполезно ловить исполнителей – прикажут другим, только и всего.

– Ну, а если… Был когда-то такой орден – тамплиеры?

– Ты сошел с ума, Генрих! Допустим – я сказал, допустим! – тебе это удастся. Даже если завтра умрут все те, кто собирается в Капелле. В твоей власти истребить всех, кто причастен? Выкорчевать всю сеть, пустившую метастазы повсюду? Это будет куда труднее, чем с евреями! А месть будет страшной.

– И что ты предлагаешь? Молиться и ждать, как баран на бойне? Я ведь тоже понимаю, чем это может кончиться, когда я доложу фюреру? Тебе сказать, какой приказ он отдаст, или сам догадаешься?

– Генрих, ты идиот?

– Нет, Руди, я очень жить хочу. Ведь если заговор есть, а мы о нем не знаем, не в игре – значит, нас уже списали? Или ты думаешь, что когда фюрер умрет и сюда войдут русские или англичане, без разницы, я не буду болтаться в петле – и ты тоже, Руди, за все твои дела! А может быть, это случится гораздо раньше – если информация о заговоре дойдет до фюрера помимо меня, как тогда, с «1 февраля»? Мы оба сейчас, как на горящем мосту, и под ногами вот-вот разверзнется бездна – нет другого выхода, кроме как вперед! Может быть, там конец, обрыв, но здесь смерть верная.

– Генрих, ты не хочешь отправить меня снова в подвал?

– За что?

– Просто так. Потому что для меня там будет куда безопаснее. Быть жертвой, арестованной еще до того, как главное событие произошло. Тогда, может быть, ко мне не будет претензий. А ты лучше беги сейчас. Потому что после – ты можешь спрятаться от русских, англичан, американцев. Если повезет, спрячешься даже от евреев. От этих же ты не укроешься никак, тебя везде найдут и предъявят счет. И тогда – я очень не хотел бы быть в твоей шкуре!

– Иди, Руди! Пока – не в подвал. Твоя голова мне еще пригодится. И не вздумай сбежать – я, хоть и не Папа, но тебя-то везде найду!

Лев Маневич, Этьен. Италия, январь-февраль 1944 года

Десять лет вдали от родины. С тридцать четвертого в Италии, «австрийский коммерсант Конрад Кертнер», владелец патентного бюро «Эврика». В декабре тридцать шестого арест, с июня сорок первого полная автономка, когда никаких вестей из дома нет. Но там меня, выходит, не забыли!

Фашистов бьют – ясно, что войну они проиграли. Еще осенью сорок третьего Италия начала осторожные переговоры с англичанами. Но союзники, к их чести, оказались едины с СССР – в меморандуме Трех держав одним из предварительных требований было освобождение политзаключенных, с высылкой и последующим интернированием в нейтральной стране – по списку, в котором было и мое имя. Об этом я узнал много позже – тогда же меня, без всяких объяснений, вытащили из камеры в тюрьме Санто-Стефано, привели в порядок, переодели и под конвоем погрузили на пароход, идущий на материк. Затем мне было объявлено, что меня высылают в Швейцарию, и в поезд, не арестантский вагон, а самый обычный, в сопровождении двух жандармов и какого-то штатского – он представился сотрудником консульства Швеции, представляющим в Италии интересы СССР во время войны, спрашивал, нет ли у меня претензий, восхищался победами советского оружия и даже пытался говорить по-русски. Я ответил по-немецки, что не понимаю. Я австриец Конрад Кертнер. Моя связь с Советским Союзом так и не была доказана на суде.

Поезд шел на север, к швейцарской границе. Что ж, если это не провокация – то я имею шансы вернуться домой не позднее чем через год, когда кончится война. Донимал кашель, итальянские тюрьмы не отапливаются, а зима здесь очень промозглая – но если я выдержал семь лет, то как-нибудь перенесу еще год. Наручники на меня надевали, лишь когда кто-то из жандармов спал или отлучался, в остальное время все скучали, глядя в окна и по сторонам. Публика в поезде была самой обычной, лишь удивляло обилие сумок и мешков – в Италии было уже плохо с продовольствием, и очень часто городские жители ехали к родственникам в деревню и везли что-то на обмен, а селяне спешили в город – что-то продать, совсем как у нас в Гражданскую! Как давно это было – я, комиссар бронепоезда, девятнадцатый год! После я заболел авиацией, стал красвоенлетом, затем Академия и предложение служить в Разведупре.

За окнами предгорья Альп. Уже скоро. И вдруг взрыв где-то впереди! Частые гудки паровоза, вагон дернуло, кто стоял – попадали с ног, полетели с полок мешки, поезд остановился. Выстрелы, причем и спереди, и сзади, с обеих сторон поезда. И в вагон врываются, четверо с одного конца, трое с другого, все с автоматами, в странной пятнистой одежде. Очередь в потолок, на головы сыплются щепки, истошный женский визг. И слова по-русски:

– Сидеть всем! Не двигаться!

Второй «пятнистый» прокричал это же по-итальянски. Затем по двое вошедших остались у концов вагона, а остальные пошли вдоль сидений, вглядываясь в лица пассажиров. Мундиры моих конвойных сразу привлекли внимание, и очень скоро все трое «проверяющих» стояли рядом. И на пилотках двоих, и на берете третьего были наши, красные звездочки! Неужели наши уже вошли в Италию, прорвав фронт?

Жандармы и не пытались сопротивляться. «Сопровождаем политического, исполняем приказ!» – «А ну, на выход, все!» Швед пытался объяснить, что он – дипработник нейтральной державы, но его очень невежливо ткнули в спину стволом автомата. И с жандармами тоже обращались без всякого почтения – а меня, когда я оступился, осторожно придержали под локоть, не дав упасть.

Старший спросил меня, по-русски:

– Вы Этьен?

И показал мою фотокарточку. Я узнал ее – из моего личного дела в Москве. Тогда лишь я поверил окончательно, что это наши. А старший козырнул мне и сказал:

– Мы, Осназ РККА, за вами. Скоро будете дома. – Затем спросил: – Тот, в штатском, действительно швед или сотрудник ОВРА[46]?

Я ответил, что представился шведом, а как на деле, не знаю.

– Так что, в расход его? – спросил второй осназовец.

– А если и в самом деле швед? – ответил старший. – Пусть живет. А вот полицаев…

И сделал жест рукой по горлу.

Из поезда вытащили еще нескольких в мундирах. Один оказался немцем, «интендантурратом», снабженцем какой-то части люфтваффе – его, подумав, захватили с собой. Шведа пихнули обратно в вагон: «Иди пока!» А шестерых итальянцев погнали куда-то за кусты, вскоре оттуда раздались автоматные очереди.

Так я попал в отряд товарища Кравченко, который тогда еще не был Третьей Гарибальдийской бригадой. Причем сразу после беседы с командиром меня повели в санчасть – оказывается, дома побеспокоились и о моем здоровье, персонально для меня прислали новейшие лекарства – антибиотики, от которых, как мне сказал фельдшер, «чахоточные бациллы дохнут, как тараканы от буры». Я действительно почувствовал себя много лучше! В отряде был аэродром, и самолеты летали тогда еще не каждую ночь, но достаточно регулярно. Пару часов – и за линией фронта, а дальше в Москву! Где меня ждут Надя с Танюшкой! Как они там, живы, здоровы ли?

Тут Федор Иосифович Кравченко улыбнулся и вручил мне письмо. Это случилось где-то через неделю, как я оказался у партизан.

– Плохая примета – заранее, вот как только вы у нас оказались, мы в Москву радировали, и товарищи сразу к вашей семье. У них все в порядке, «любим и ждем»! А касаемо вас пока указаний не было, чтобы немедленно вас туда – и чувствую, ждет вас еще здесь работа, вот Центр и не спешит. Так, может быть, поможете, раз уж подлечились?

Отряд стремительно разрастался в бригаду. Особенно густо люди пошли после прихода немцев – гитлеровцы не стеснялись вести себя в Италии, как в завоеванной стране: грабили, насиловали, жгли за малейшую «нелояльность». Если в городах, особенно крупных промышленных центрах, они еще как-то соблюдали приличия, то в деревне часто было, как мне рассказывали товарищи-партизаны, у нас в сорок первом: «Эй, матка, курка, яйки!» Это был неорганизованный грабеж – официально же немецкие интенданты приезжали заготавливать продукты для войск, в сопровождении взвода солдат, и, отбирая у крестьян мясо, молоко, сыр, хлеб, взамен вручали «евро» – ничего не стоящие бумажки, должные, как на них написано, «быть обменены на рейхсмарки после победы рейха в войне». Именно эти «продотряды» чаще всего становились нашей добычей – и лучшей агитацией для итальянцев вступать в ряды гарибальдийских партизан. В ответ немцы не придумали ничего лучше, как брать заложников, в число которых попадали, как правило, наиболее уважаемые на месте люди – и расстреливали их десятками, по каждому поводу. Результатом же было то, что уже к середине февраля в одной лишь нашей Третьей Гарибальдийской было свыше тысячи бойцов – надо было знать итальянцев и силу их родственных связей, семьи тут большие, и родственники расстрелянных сразу становились убежденными врагами рейха, нам приходилось даже сдерживать желание людей идти в бой до завершения курса подготовки. Немцы вели себя как бандиты – хотя формально это была территория союзника, в любую деревню мог ворваться карательный отряд и учинить расправу, причем представителей местной власти не слушали, избивали, и даже могли расстрелять. И это было еще до отречения Муссолини, до переворота в Риме и захвата Ватикана! Гитлеровцы хотели устрашить итальянский народ – в ответ получали лишь ненависть и желание мстить.

Я был у Кравченко кем-то вроде зама по разведке, приходилось заниматься и штабной работой. Боевая подготовка и политвоспитание личного состава были чрезвычайно интенсивными. Как сказал Федор Иосифович, надо думать не об одной Победе, но и о том, что придет после нее. Нам совсем не нужно, чтобы Гарибальдийские бригады завтра легли все, штурмуя Рим, нам надо, чтобы эти ребята стали бы итальянской Красной гвардией, закаленной победами, фанатично преданной делу коммунизма и готовой рвать в клочья любого классового врага! Такая сейчас линия, одобренная Москвой: Коминтерн объявлен наследием троцкизма, а мировая революция должна прийти не на штыках Красной Армии, а по добровольному выбору народа своей страны, но долг наш помочь, чтобы этот выбор был правильный. Короче – где ступила нога советского солдата, там капитализму должен быть хрен! А если народ не захочет – значит, мы его убедить не смогли, показать его же, а не наш, интерес – мы же не фашисты, одной силой свою идею пропихивать, словом не меньше можно сделать, особенно если оно нашим оружием поддержано.

И лучшая агитация – это наши победы! Немцев бьют на Одере, в Чехии, под Веной. Лишь на итальянской границе затишье, как перед грозой. И разговоры – что будет, если завтра начнется? И что советские собрали там огромную силу, причем за них и итальянцы воюют – в русской форме, но по-итальянски говорят. И что раньше там на передовой едва до братания не доходило – теперь немцы узнали, и ставят на фронте своих, а итальянцев в тыл.

Пятнадцатого февраля вызывает меня Кравченко и говорит: «По твою душу прилетели». У прибывших товарищей все инструкции, мне же приказано оказать полное содействие. Два дня на подготовку – и в Рим!

Капитан Юрий Смоленцев, Брюс. Италия, по пути в Рим, 17 февраля 1944 года

А смог бы я так, как он?

Сначала два года ценнейшей работы! С тридцать четвертого по тридцать шестой, после прихода Гитлера, немцы с нами военное сотрудничество уже свернули, но у себя поначалу открыто нарушать Версальские ограничения боялись и разрабатывали новейшие вооружения в «шарашкиных конторах» на стороне – в Голландии, в Швеции, в Испании, а особенно в Италии, все ж союзник! А проверить, как это работает в реальных боевых условиях, можно было лишь на войне же – Эфиопия, Испания. Ну а владелец патентного бюро просто обязан быть в курсе всех технических новинок.

Два года, на которые пришелся прорыв в авиации, смена поколений боевых самолетов. Если в начале тридцатых в строю стояли бипланы, мало отличающиеся от тех, что сражались в прошлую войну, то в тридцать шестом на чертежных досках, на испытательных полигонах, а кое-где и в войсках уже появлялись машины «новой волны» – монопланы с убирающимся шасси, закрытыми кабинами и мощными моторами: «харикейны», «спитфайры», «мессершмиты». СССР тогда отставал, наши И-16 и «чайки» были вроде промежуточного звена – от старого ушли, к новому не пришли, сохранив еще многие прежние черты. Очень много было неясно – например, какой мотор на истребителе выгоднее, воздушного или жидкостного охлаждения? Вооружение пушечное или пулеметное – ответ не очевиден: пушечные модификации истребителей имели, как правило, больший вес и худшие летные данные. Какой должна быть защита – броня, протектированные бензобаки? Какая схема уборки шасси выгоднее – в фюзеляж, в крыло, по размаху или с разворотом назад? Вопросов было море, ответы на них можно было добыть лишь опытным путем. И Кертнер-Маневич, сумев завести многочисленные знакомства на авиазаводах и даже в строевых авиачастях, добывал и слал в Москву бесценную информацию о состоянии дел у нашего будущего противника.

Его выдал предатель. Но даже заключенным в тюрьму, Маневич сумел совершить невозможное! Сохранив через остатки своей сети связь с нашим посольством, а порядки в итальянской тюрьме все же куда свободнее, чем, например, в немецкой – и имея в соседях по камере, по этажу арестованных рабочих-коммунистов с авиазаводов, сохраняющих через родственников связь с волей и с товарищами, он сумел наладить получение информации – анализировал обрывки, делал выводы и отсылал донесения в Центр!

Тогда ему пришел прямой приказ из Москвы подать прошение о помиловании. Он отказался! Заявив, что прошение может быть отклонено, но доверие товарищей по тюрьме он тогда терял бы однозначно. И не только доверие.

Он говорил (в той истории, эти слова дошли до нас через одного из его товарищей, вышедших на волю), что политзаключенные делятся на четыре категории. Выше всех – бойцы, кто даже в неволе ищут малейшую возможность для протеста. Затем, «законсервировавшиеся», рассматривающие себя как резерв во временном отпуску и готовые продолжить борьбу, когда выйдут на волю. Затем уставшие, еще не просящие пощады, но уже мечтающие с тоской лишь о доме, о семье – им ничего уже больше не надо, оставьте их в покое! И ниже всех сломленные, кто просит пощады у врага – внутренне они уже готовы на любое предательство.

И он видел, что сам будучи бойцом, дает веру другим, помогает не скатиться вниз. Что будет, если товарищи примут его поступок за малодушие – и ведь он не сможет объяснить истинную причину!

Готовился план его освобождения. И снова он сам категорически отказался! Заявив, что при малых шансах на успех, операция с высокой вероятностью приведет к гибели нескольких наших товарищей ради его одного. Поскольку сам он, при том физическом состоянии, будет обузой. Нас там не было, блин! Тюрьма Санто-Стефано – это старый форт на острове, размером в треть квадратного километра, гарнизон там едва взвод тюремщиков, береговой обороны и военно-морской базы нет! Высадиться с подлодки или с какой-нибудь яхты ночью, при должном планировании и разведке, пожалуй, что и одной нашей команды, девять человек, при внезапном нападении хватило бы, чтобы без потерь перебить всех полицаев, освободить из камер хоть десяток наших и исчезнуть еще до утра! Но у СССР тогда не было военно-морского спецназа и не было флота в Средиземке.

В иной истории он так и не вернется домой, освобожденный из Санто-Стефано американцами в сентябре сорок третьего – чтобы в Италии попасться уже немцам и угодить в Маутхаузен. Там его туберкулез, начавшийся еще в итальянской тюрьме, обострится – и он умрет в мае сорок пятого, еще успев на несколько дней пережить свое освобождение и конец войны. Останется лишь папка в архиве Разведупра в Москве с грифом «хранить вечно» и документальный роман «Земля, до востребования», бывший в шкафу моего отца. Выходит, мы, попав в это время, перевели стрелку истории и тут. И быть полковнику Маневичу (на звание аттестован в тридцать седьмом, когда был в заключении, приказ подписал сам знаменитый Берзин – Старик), конечно, уже не разведчиком-нелегалом, а сидеть во Втором ГУ Генштаба (военная разведка), в той самой конторе, которую Суворов-Резун «Аквариум» назвал, на управлении, координации, анализе информации – будет ему и награда, по совокупности уж на Звезду Героя точно заслужил! – и генеральские погоны, и персональная пенсия, когда выйдет срок. Очень нужны такие люди новому СССР – поскольку войн и конфликтов в это мире будет как бы не больше, чем в нашем! Только для этого нужно, чтобы он свою миссию в Риме выполнил и вернулся живым. А вот для того мы есть – я, Валька и Скунс, Серега Куницын, из местных, «первого состава» (самые продвинутые из нашего пополнения, с нами еще с сорок второго, натренированы почти до нашего уровня). Куницына взяли, во-первых, за хороший немецкий, а во-вторых, он отлично сработался с Валькой, друг друга понимают с полуслова – в бою качество ценнейшее. Ну, а я как старший – надеюсь, деквалифицироваться не успел!

Огромной проблемой было, что готовили операцию буквально «с колес». Но времени осталось крайне мало, на той стороне уже были отданы все приказы, и тикали часы. Нам надо было успеть раньше! А оттого велика вероятность, что сработать по-тихому не удастся и придется прорываться с боем! Опираясь исключительно на нашу подготовку и опыт – без спецсредств, как бы мы протащили их через любой досмотр? А уж про нашу легенду вообще молчу!

У Бушкова, которого я читал давным-давно, в прошлой еще жизни, запомнилось – что удаются, как правило, или авантюры предельно скрытые и тихие, или, напротив, донельзя наглые, идущие напролом, прежде чем публика и враги успевают опомниться и сообразить. Считается, что разведчик должен быть неприметным «серым мышом», обывателем, незаметно добывающим и передающим сведения. В мирное время – да, потому что горы трупов, взрывы и стрельба тут же ставят на уши весь аппарат полиции и контрразведки, но в военное время действуют иные правила. Особенно когда рейх стоит на краю пропасти и не может уже везде сохраняться прежний орднунг!

Самая убедительная легенда – та, в которой меньше всего вранья. Кем может быть в воюющей Италии русский, не знающий языка? Хотя пытались мне его втолковать, так разве за пару-тройку дней возможно? Достаточно, что наиболее ходовые слова запомнил, но за итальянца себя выдать лучше и не пытаться. Испанский знаю достаточно, но тоже вопрос, сумею ли с настоящим испанцем остаться неразоблаченным. Немецкий – поднатаскался за последнее время, уж сколько порицаний получил за «неполное соответствие», так что теперь кое-как шпрехать могу и понять, о чем говорят, но акцент просто чудовищный, как Валька заметил. И кем же я при всем этом могу быть в Италии, чтобы не только подозрений не вызывать, но и считаться своим?

Да русским же! Белоэмигрантом – вернее, по возрасту, сыном эмигранта – офицером армии Франко! Тут как раз и мой «почти правильный» испанский в тему. И уважение – союзники! И хрен проверишь быстро – при том бардаке, что творится в Испании сейчас. И оружие можно иметь вполне легально. Ну, а детали вроде мундиров и документов – если ГБ хорошо напряжется, то за два дня и не такое можно достать. Документы вроде бы ведомство Лаврентий Палыча в таких случаях рисует на нашей технике – сканер, компграфика, цветной принтер (даже порошок каким-то образом научились делать!). Наверное, при лабораторном исследовании обнаружат, что чернила не те, но для патрулей и прочих случайных проверок, все выглядит безупречно.

И где Кравченко достал для нас этих монстров – здоровенные «маузеры-астра» в деревянных кобурах? Вообще-то к традиционному (по фильмам) оружию красных комиссаров и революционных матросов сей продукт испанских оружейников имеет весьма отдаленное отношение – да, внешне похож, но по внутреннему устройству отличается. Например, другой ударно-спусковой механизм. А еще в этой модели, «астра 903», есть возможность автоматической стрельбы и отъемный магазин на двадцать патронов, для чего в кобуре сделан особый вырез – по сути, это пистолет-пулемет! И носится это чудо исключительно на немецкий манер – на левом боку, или даже на животе слева, рукояткой вперед – не на ремне, а на перевязи через плечо, как сабля. Если нацепить по-уставному, справа и сзади, то, чтобы достать, очень неудобно тянуть руку до подмышки, длинный ствол мешает – так что не верьте фильмам про Гражданскую, где маузер надет именно так! Ну и конечно, у каждого из нас есть что-то карманное, малогабаритное и по нескольку единиц холодного оружия, в том числе и метательного. Паршиво, что ни «калаш», ни снайперку не протащить. Лишь надежда, что если очень потребуется, на месте добудем – как тогда, в Будапеште, взяли пулемет у немецкого мотопатруля.

Жалко, что после пришлось его бросить. Был бы после в музее, с табличкой: «Из этого пулемета 9 января 1944 года был убит обер-диверсант рейха Отто Скорцени»[47]. Ну а сейчас нам даже убивать и взрывать не придется, если все пойдет по плану – тихо придем, проследим, чтобы товарищу Маневичу не помешали, и так же тихо проводим назад.

Поезд Ницца – Рим. Раньше ходил от самого Парижа, но сейчас во Франции на железных дорогах творится нечто: саботаж, забастовки и бомбежки. А здесь, в Италии, Муссолини гордится, что поезда ходят по расписанию, прямо с немецким орднунгом. Мы сели на маленькой станции, где стоянка три минуты, в темноте, чтобы меньше народу нас видело (билеты доставали ребята Кравченко).

И вот, в купе вагона сидят французский аристократ и промышленник граф Этьен де Лакруа (Маневич), капитан испанской армии русского происхождения Андрэ Курбатов (это я), лейтенант испанской армии Валентин Бецкой (Валька). Вообще, мы могли придумать хоть Оболенский или Юсупов – вы не представляете, сколько в белой эмиграции как-то внезапно оказалось титулованных особ с громкими фамилиями, наверное, на порядок больше, чем было их в Российской империи! Сочинение себе биографий у эмигрантов за особый грех не считалось – зато могло бы дать поверхностное объяснение нестыковкам при проверке. Но мы подвергаться проверке не собирались – поскольку запрос в Испанию, по месту нашей «службы», однозначно показал бы, что таких людей в списках указанной в документах воинской части (реально существующей) нет. Оставалось лишь надеяться, что при имеющихся средствах связи и учета и творящемся в Испании бардаке на проверку уйдет не меньше недели – мы же рассчитывали обернуться гораздо быстрей.

И наконец, старший сержант, естественно, франкистов же, Серж Печурин – молод еще для офицерских погон. В принципе, Валька и Скунс могли бы и немцев сыграть, но во-первых, нет уверенности, что их язык абсолютно безупречен, во-вторых, если нарвемся на проверку, запрос пойдет не в Испанию, а в немецкую комендатуру, здесь срок не неделя, а пара часов. Рассматривался еще один экзотический вариант играть русских же, но подданных Парагвая (кто помнит в 2012-м парагвайско-боливийскую войну, выигранную армией, которой командовал русский эмигрант, врангелевский генерал Беляев, а полками, батальонами и ротами – русские офицеры?). По размышлении отбросили, хотя легенда становилась непробиваемой, то есть почти непроверяемой. Вот только лицо латиноамериканского гражданства в воюющей Европе было, цинично говоря, никто и звать никак, а значит, его по первому подозрению можно было кинуть в тюрьму и подвергать там допросу третьей степени. А поводом для такого подозрения могла стать малейшая нестыковка в рассказе, как оказались в Италии – ведь в этой истории нет нейтралов, Португалии и Испании, куда приходят из Южной Америки корабли?

Вкус какой-то оперетты или водевиля? Плевать, если сработает! Зачем вся наша компания следует в Рим – так ведь паломничество к христианским святыням никто не отменял, даже в войну. Особенно в войну – если завтра убьют, что с душой будет? Французский аристократ и трое русских испанцев едут в собор Святого Петра! Не будут же итальянские полицейские посылать запрос относительно каждого иностранца, вроде бы не запятнавшего себя пока ничем? Тем более проверку на границе мы «прошли» – визы в документах стоят. И ехать меньше суток.

Все дороги ведут в Рим? Вопрос не отвлеченный – если там и сейчас столь же пестрая толпа, с обилием приезжих, какая была, по утверждениям Маневича, до войны, наша задача облегчается на порядок. Реальная опасность может быть, если «Конрада Кертнера» узнают, тем более что для своей миссии он должен будет воспользоваться кое-какими старыми связями, а если возникнет еще какой-то знакомый знакомых? Или полицейский чин с хорошей памятью на лица, знающий фигурантов того «дела Кертнера»?

Вот для того и будем нужны мы – в темпе валить помеху и затеряться в толпе. И лучше бы уже по завершении миссии: продолжать, когда тебя активно ищут, это удовольствие много ниже среднего! А в городе своя специфика – насколько легче было бы работать на природе, в лесу. Мы-то справимся, думаю, не жарче будет, чем в Будапеште. Но вот Маневич сможет ли? Подлечили его, конечно – но даже на утренней разминке наматывать бегом круги вокруг лагеря для него было огромной проблемой! А про его боевую подготовку, рукопашку и стрельбу вообще молчу!

А въедливый, однако! Сразу просек, что мы какие-то не такие! Будто и не жили в СССР, и слова иногда проскакивают непонятные, но это лишь русский заметит (ну что делать, если, например, «круто» в это время привычного нам значения еще не имело?). Мы, понятно, не ответили, но вижу, что он гадать не прекратил. Когда вернемся, спрошу из интереса, к какой категории он нас отнес.

И главное, что он Рим знает. Мы, конечно, иностранцы – но зачем лишний раз внимание привлекать, ну а если прижмет, то путаться будет себе дороже! Есть на аварийный случай еще пара адресов, от Кравченко, вернее от парней его бригады, «надежные люди, помогут» – но так как никто еще это не проверял, то используем эти связи лишь в обстановке чрезвычайной. Штатно же – по завершении так же в поезд, вот только до границы не доедем. Потому что до того отправим телеграмму – и нас будет ждать группа прикрытия в указанном месте и в условленное время.

Интересно, по жизни Рим похож на то, что я видел когда-то в «Римских каникулах» с Одри Хёпберн? Вроде его в пятидесятых снимали, так что сильно измениться не должен.

Лев Маневич, Этьен. Рим, 18 февраля 1944 года

До места добрались без происшествий. У вокзала Термини все такая же толпа, огромная и пестрая, в которой так легко затеряться. Не будь ее, я предложил бы, немного не доехав до Рима, пересесть на пригородную электричку, а затем выйти на одной из платформ в черте города. Но пересадка всей нашей компании с каким-никаким, а багажом привлекла бы внимание – так что неизвестно, что было бы лучше.

Месяц назад мне хотелось бы просто смотреть. На свободную жизнь, на этих беззаботных итальянцев, на красивых женщин, на витрины магазинов и театральные афиши, на автомобили и автобусы – все, чего не может видеть узник островной тюрьмы. Но я уже видел лагерь партизанского отряда, свежий горный воздух, синие ели – а еще была очень напряженная работа с людьми, как с нашими, так и с местными, итальянскими товарищами, желающими сражаться с фашизмом. Новобранцев было столько, что Кравченко говорил, еще немного, и придется формировать пятый батальон, потому что все четыре положенных по штату будут полностью укомплектованы. И кроме боевой и политической подготовки была культурная программа, которой также ведал замполит – в конце января очередной самолет с Большой земли привез кинопередвижку, и в большом сарае оборудовали зал для просмотра, каждый вечер показывали фильмы, что интересно, уже продублированные на итальянский: «Обыкновенный фашизм», «Брестская крепость» – и новые: «Молодая Гвардия», «А зори здесь тихие», «Белое солнце пустыни». Последним прислали «В списках не значился», про который говорили, что он и в Москве вышел на экраны уже в этом году. Там снималась американская актриса Вивьен Ли[48].

А каждый вечер перед сном и каждое утро после обязательной пробежки Брюс (я даже не знаю его подлинное имя), гонял меня персонально и беспощадно по полчаса, по часу, как позволяла обстановка. И говорил при этом:

– Вам, товарищ Этьен, на ринге выступать не понадобится. И часовых бесшумно вам снимать не надо. Но чтобы вы, если дойдет до боя, не мешали нам – этому я вас научу! А на будущее запомните, что рукопашка – это, во-первых, хорошее упражнение, уйти с линии огня, быстро выхватить оружие, а во-вторых, на дистанции вот так, вплотную, она не менее опасна, чем пистолет. Ну и, в-третьих, она учит, как использовать в качестве оружия совершенно безобидные предметы. И конечно, в-четвертых, она всегда при вас, и противнику до времени не видна. Отдохнули? Продолжим.

Я старик уже, сорок пять лет, а он лось здоровый. Хотя относится ко мне с искренним уважением, в официальной обстановке обращаясь «товарищ полковник». И снова повторяет, что это «лишь затем, чтобы вам живым назад лишний шанс был». А как сам работает, это надо видеть! Однажды он на физподготовке устроил «восемь человек на меня, желающие». Если меня побьете, дам лишние полчаса отдыха. Бить буду сильно, но аккуратно и не до смерти, так что не бойтесь. А вы меня – как можете.

Вышли, все парни крепкие и рослые, крестьянский труд способствует. И началось.

– О, мадонна! Танец смерти! – кто-то из девчонок вскрикнул. В отряде и женщины были, в основном, конечно, на кухне и санитарками. И у них тоже в привычку вошло на наши занятия смотреть.

Да уж, это на танец было похоже! На него наступают, с ноги на ногу неуклюже переминаясь, пытаются стенку построить, как в трактирной драке – а он между ними стелется стремительно, как пантера. И те, как кегли, валятся или разлетаются в стороны, товарищам мешая. Полминуты не прошло – из восьмерых никого на ногах нет!

Один, правда, после возражать стал – а если бы, а я бы… Так Брюс взял толстую палку, о колено враз не сломаешь, и две хворостины. Прутики отдал держать спорщику и еще одному, на них концами палку положил, как мост. И вдруг, совершенно не готовясь, рубанул ребром ладони – хворост цел, палка пополам. «Вопросы есть – что было бы с твоими боками, а также руками, ногами и черепушкой, если бы я бил по-настоящему?»

Видел я когда-то давно самого Харлампиева. Но это – еще уровнем выше! И движения совсем другие, и стойка, самбо больше на борьбу похоже, а это на французский бокс, руками и ногами, с захватами и бросками лишь на ближней дистанции. И система явно армейская – постановка движений такая, что легко после перейти к работе штыком, прикладом, ножом. Много же дома изменилось в нашей армии – откуда вы взялись такие? Спорить могу на что угодно, что Брюс в СССР не жил, по крайней мере до войны – несколько раз оказывалось, что он элементарных вещей не знает, мелочи, но житейские, без которых никак! И слова вроде русские, но со значением совершенно в сторону! То есть из эмигрантов, причем из богатой страны, где еще холодильный шкаф в квартире мог быть вещью совершенно привычной? И в речи его явные англицизмы мелькают – значит, Америка? Вполне реально – туда еще перед революцией много народу уезжало, за лучшей долей – ну а в пятилетки к нам, бывало, и сами американцы ехали насовсем, как герой романа Бруно Ясенского. И конечно же, разведуправление мимо такого кадра пройти никак не могло!

Однако же подготовка у него все ж не агента-нелегала, а чистого боевика. Хотя навыки агента тоже налицо. Он говорит – вам в помощь, были бы такие, как мы, в тридцать восьмом, вам бы сидеть не пришлось, вытащили бы! Узкая специализация – пройти, убить, взорвать, исчезнуть – таких даже при Троцком не было, когда курс на мировую революцию считался линией партии. Теперь же товарищ Сталин говорит, каждый народ сам решает, каким путем идти, социализма или капитализма, и даже Коминтерн распущен – но в то же время такие, как Брюс, готовятся целыми отрядами, чтобы работать, как сам он сказал, «и в военное, и в мирное время»! Ясно, зачем их на передовой держат – идет слаживание, тренировка, обкатка этого нового инструмента советской политики! На немцах отработка – для посторонних выглядит, как обычные действия фронтовой разведки и партизан. Интересная же жизнь наступит после войны для разведупра, а еще больше для заграницы, не желающей делать правильный выбор!

Ну вот, такси. «Хвоста» не вижу. Что вспоминаю-размышляю, не беспокойтесь, этому я раньше еще научился – информацию анализировать, занимаясь попутно совсем иным делом, жизнь заставила! Первым делом заселиться, не таскаться же по городу с вещами: и неудобно, и внимание привлекает. Раньше и вопроса не было бы – в самый лучший отель, факт проживания там, в глазах полиции, уже говорит о благонадежности! Но нельзя, хотя столько лет прошло, но могут там меня вспомнить и узнать! В то же время совсем уж третьеразрядные тоже не подходят – и полиция туда часто наведывается, и с уединением там не очень, да и могут банально обокрасть. Конечно, ничего особо ценного в чемоданах нет, но сразу подозрение, отчего в полицию не заявили? Значит, выбираем место, где обычно останавливаются паломники среднего достатка. И чтобы было не слишком далеко от церкви Святого Антония, куда нам надо, но и не близко, если отец Серджио подведет. Что будет прискорбно – есть у меня и другие знакомые среди служителей Церкви, но этот вариант самый предпочтительный.

Нет, отец Серджио не коммунист и даже не сочувствующий. Но тогда, в тридцать пятом, он обмолвился, что хорошо знаком с кардиналом Пичелли, еще отцы их были то ли друзьями, то ли однокашниками. И любопытно, отчего сам Серджио, человек весьма умный, хорошо образованный, с талантом политика, коренной римлянин, сидя на довольно скромном месте тридцать лет, как говорили сам, «в год Мессины я уже был тут», не казался ни обиженным, ни в опале. А если и правду шепнули мне однажды, что отец Серджио имеет не последний чин в жандармерии Ватикана (которая там аналог не патрульно-постовой службы, а скорее уголовного сыска и тайной полиции), тогда пост настоятеля небольшого храма на тихой улочке в самом центре Рима – это просто идеальное прикрытие.

Ну и такая мелочь – что кардинал Эудженио Пичелли в тридцать девятом был избран нынешним Папой под именем Пия Двенадцатого.

Внешне ничего не изменилось, будто и не было семи прошедших лет. Оставив «испанцев» в кафе напротив, откуда хорошо просматривалась улица, вхожу в храм. Спрашиваю у мальчика-служки, здесь ли отец Серджио – если ничего не поменялось, в это время дня он всегда был тут. «Да, сеньор, он сейчас выйдет!»

– Доброго здравия вам, сын мой. Желаете исповедоваться?

Да, это он, святой отец. Взгляд цепкий, оценивающий – пытается вспомнить, когда он меня видел. Узнал!

– Господин Кертнер? Однако же вы…

– Я, святой отец. Не откажете мне в исповеди?

Проходим в исповедальную кабинку.

– Желаете покаяться в грехах своих, сын мой?

– Нет, святой отец, грешником себя не считаю. Однако же располагаю информацией, чрезвычайно важной для Святого Престола. Имеющей самое прямое отношение даже не к безопасности, а к самому существованию Ватикана и сохранению жизни его святейшества.

– Можете вы передать эти сведении мне, сын мой?

– Нет, святой отец, имею приказ сообщить их лишь его святейшеству.

– Он очень занятой человек.

– Я не отниму у него много времени.

– Хорошо. Но я не могу ничего обещать. Где вы остановились?

– Я приду сюда за ответом завтра, в это же время. Послезавтра уже может быть поздно.

– Хотя бы намек, о чем информация?

– Немцы.

– Сын мой, подобные слухи ходят по Риму и всей Италии не первый день. И даже не первую неделю.

– Я хочу сообщить вам не слухи, а информацию.

– Хорошо. Да будет так, как вы желаете, сын мой.

После полумрака в храме уличное солнце режет глаза. Что там на улице происходит – вот ведь дьявол! Так захотелось выругаться, прямо в церковных дверях!

Возле входа в кафе напротив стоят итальянские полицейские. И четверо немцев. Разговор идет явно на повышенных тонах, немцы орут и жестикулируют еще больше римлян, даже через улицу отчетливо слышу брань. И вид у фрицев, как после пьяной драки – один хромает, второй хватается за бок, третий рукой трясет, и морды разбиты в кровь у всех. Насколько могу понять, немцы требуют от местных полицаев из кожи вон вывернуться, но найти и схватить злоумышленников, самым наглым образом оскорбивших честь и достоинство германской армии. Значит, Брюсу со товарищи удалось скрыться. Рехнулись они, что ли, – устроить драку, здесь и сейчас?

Мне до этого происшествия нет дела. Не спеша иду мимо, по своим делам, сворачиваю за угол – и через пару минут я уже в толпе на Виа Анхелито. Пройдя квартал, оборачиваюсь. В паре шагов позади идет Брюс. Других двух не вижу, но не сомневаюсь, что они где-то рядом.

Ну, помощнички! Это вам что, фронт?

– Так мы ж никого до смерти не убили… пока!

Капитан Юрий Смоленцев, Брюс. Рим, 18 февраля 1944 года

Вечный город Рим… На Одессу похож!

Такой же шумный, многоцветный, суетный. И совсем не видно здесь, что война! Не то что следов бомбежек и обстрелов – и затемнения нет, и окна не оклеены. Бомбоубежища ни одного, чтобы на виду, и стрелками проход туда обозначен. Зениток на площадях, баррикад и противотанковых «ежей» на перекрестках нет. Зато штатской публики на улицах много больше, чем обмундированной. И вполне нормальное уличное движение – троллейбусы ходят, автобусы, автомобилей полно, причем не военных.

А вот семи холмов не заметил. Нет тут такого, как в Севастополе: вдруг крутой спуск по улице, так что у дома с разных торцов на один этаж больше, или вообще, лестница вместо тротуара. Но бывает, что как в той же Одессе, например, когда по Дерибасовской от музея к морю идешь, и вдруг овраг глубоко внизу. Или же, узкая улица, едва машинам разъехаться, вдруг в стороны расступается, и дворец впереди. А в старых кварталах такие лабиринты, заблудиться можно, если дорогу не знаешь. Еще, говорят, тут катакомбы есть, едва ли не с самых древнеримских времен, там и камень для стройки добывали, и христиане укрывались, а в нашей истории и партизаны в эту войну. В общем, город красивый, уютный. И погода хорошая – тут зима, как наша поздняя осень, снега нет, зато слякоть и тучи, но сегодня солнце, и даже, кажется, греет.

Впечатление портили лишь немецкие морды. Орднунг – даже на прогулке будто строем, смотрят все в одну сторону, куда старший взглянет, так же дружно карты и блокноты достают, пометки делают, и дальше маршируют, вытянувшись, словно аршин проглотили, толпу будто не замечают, распихивают плечом – впрочем, местные стараются сами дорогу уступать. Компаний таких, числом от трех до семи рыл, было довольно много, и пеших, и моторизованных, ездили открытые автомобили, и сидящие в них немцы так же крутили головами, будто по команде «равняйсь», оценивая красоты итальянской столицы. Или же рекогносцировку будущего поля боя проводя – читал, что так они делали в Дании в сороковом, за несколько дней до вторжения приезжали как туристы, не шпионы Абвера, а офицеры строевых частей, осматривали местность, куда будут высаживаться. И хрен с вами, живите пока, мы сегодня добрые, белые и пушистые, совсем не имеем цель вас убивать, успеем еще.

Местные полицаи нам хлопот не доставляли, совсем. В городе у нас даже документов на улице не проверили ни разу, тут комендантский час отсутствовал вообще, в военное-то время! Хотя патрули попадались – но как объяснил Этьен, мы не были им интересны, пока не совершаем что-то предосудительное. Полиция тут с мирного еще времени привыкла к толпам паломников и туристов, в том числе из самых экзотических стран. Даже с торговцами и в кафе мы могли сносно объясняться на нашем испано-немецком, не удивлюсь, если окажется, что тут и русский язык поймут.

На языке и погорели. Сидим в кафешке, никого не трогаем. Вкушаем национальную кухню, как, например, суп с поджаренным белым хлебом, яйцом и сыром. Макароны с рыбой, и конечно, пицца – а вот мяса почти нет, его здесь сыр заменяет. Ну и фрукты – когда еще так отъесться сумеем? Едим, поглядываем на улицу, когда там Маневич из церкви выйдет. Настолько обнаглели, что меж собой стали по-русски говорить (да разве это разговор? Так, пара слов – и мы же, по документам, русские белогвардейцы?). И шумно ведь в зале было! Четверо фрицев сидели от нас за три столика, как они услышали?

Встает сначала один, подваливает к нам, опирается на столик и начинает орать:

– Вы русские? Плевать, кому вы служите – все равно недочеловеки! Из-за таких, как вы, рейх терпит поражения, от Сталинграда до Одера! Потому что каждый раз кто-то – макаронники, лягушатники, поляки – трусливо бежали, оголив фронт! А германский солдат непобедим и единственно достоин владеть Европой!

Пьян в дупель, но на ногах держится. Его уже кто-то из своих, оставшихся за столиком, пытался одернуть – сядь! А этот еще больше распаляется: «Вы есть славянские сорняки на нашем арийском поле, и я вас сейчас буду выпалывать!» И лапает кобуру.

Что немцы пистолет вешают не как мы, а на живот слева, это может быть и удобнее доставать, не надо руку за спину заводить. Но блок поставить легко, когда ты рядом. В одно движение привстаю, левой рукой придерживаю его лапу с парабеллумом, а правой бью немца снизу в челюсть основанием ладони, пальцы собраны в «медвежью лапу». Так и напрашивалось теми же пальцами прямой в кадык, но тогда я бы фрица убил. А это сейчас было совершено лишним, тогда нас искать и ловить будут уже всерьез. Ну а драка в кабаке – мы ж «испанцы», резал я их под Ленинградом в прошлом году и знаю, что в «голубой дивизии» немца на нож поставить почиталось за честь. У немца голова мотнулась назад, но он не упал, потому что я ему запястье не отпустил – а если он лежа в меня шмальнет? Однако нокдаун – подхватываю его руку с пистолетом еще и своей правой, и перевожу на «санке», да как можно резче. Что в итоге – сложный перелом в запястье или всего лишь разрыв связок? Немец воет и ложится, парабеллум остается у меня в руке, кладу на наш стол. Все это – за две-три секунды.

И тут оставшаяся троица фрицев встает и идет на нас. Кобур не трогает, это хорошо, а то пришлось бы и нам стрелять. Немецкая манера драться – мебель аккуратно обходя. Я не немец, пинком опрокидываю столик перед собой на ноги тому, кто заходит слева (только что кто-то за этим столиком сидел, теперь вокруг нас пустое пространство, посетители кафе шарахнулись в стороны). И правому немцу обманное движение рукой, подсечка, и по потерявшему равновесие прямой в голову и ногой в живот. И успеваю встретить третьего, который был посередине. Валька тем временем уложил того, который оббегал стол, а Скунс вырубил однорукого. Ну а теперь делаем ноги, не хватало нам лишь разборок с местными полицаями!

Парабеллум Скунс успел сунуть в карман. А заодно прибрать бумажник у того же фрица с покалеченной рукой. Когда после заглянули внутрь, нашли удостоверение гауптшарфюрера (обер-фельдфебеля) 500-го парашютного батальона СС, деньги, фотографию белобрысого пацана лет семнадцати и письмо-уведомление, сегодня полученное, судя по штемпелю, что младший брат этого самого фрица был убит под Зееловом. Но это было после, уже в отеле, а тогда нам пришлось срочно делать ноги. Причем я успел кинуть деньги на стойку у кассы – хозяин кафе в чем виноват? Заодно меньше у него будет желания выступать свидетелем, когда прибегут полицаи.

Пришлось лишь издали смотреть, когда выйдет Маневич. Ну, а дальше пробежаться по переулку и догнать было совсем несложно. Что он нам сказал, когда мы оказались наконец без посторонних ушей, приводить не берусь. Больше всего его беспокоило, что завтра надо снова в то же место. А если кто-нибудь там нас запомнил и, вновь увидев, в гестапо сообщит? Немцы здесь пока в патрулях не ходят и облав не делают, но слышали мы, ездят по ночам какие-то в штатском, вламываются, хватают – значит, у гестапо уже в Риме свои оперативники есть? С другой стороны, а что мы сделать могли? Чтобы тот фриц кого-то из нас пристрелил?

Вот, не поминай черта всуе, непременно заявится! Поболтались мы по Риму еще немного, местность и обстановку оценивая, в отель вернулись. Посидели еще, делясь наблюдениями, кто чего заметил. И спать. Не принято тут допоздна сидеть – телеящиков пока еще нет; понятно, что из театров и всяких ночных заведений возвращаются и за полночь, но сидя дома спать ложатся по нашей мерке непривычно рано, часов в девять-десять. Спим чутко, и секретки на дверях – посторонний быстро и без шума не войдет. Около двенадцати слышим, подъезжает машина, останавливается внизу, двери хлопают, и еще через минуту по лестнице на наш третий этаж топот ног. И стук кулаком в дверь.

– Немедленно открыть! Гестапо!

Штаб группы армий «Карантания». Падуя, 18 февраля 1944 года

Присутствуют: фельдмаршал Эрвин Роммель, полковник Клаус фон Штауффенберг, полковник Мерц фон Квирнгейм.

– Здравствуйте, господа, очень рад вас видеть, проходите, присаживайтесь, – приветствовал гостей Роммель. – Прошу вас, кофе, коньяк.

– Благодарим вас, герр фельдмаршал, – ответил Штауфенберг. Несмотря на разницу в чинах, он держался на равных с хозяином кабинета. Поскольку в данный момент оба берлинских гостя выступали в роли посланцев и переговорщиков от ОКХ (штаб сухопутных сил Германии).

– Прошу вас, господа, без чинов, – предложил усталый Роммель. – Итак? Что было на Одере – и не вошло в официоз? Мы, конечно, давно не были дома, сражаясь за рейх во всяких отдаленных местах, но когда берлинское радио начинает восславлять героизм наших солдат и стыдливо умалчивает о реальных победах и захваченной территории, это наводит на мысли. А фантастические цифры русских потерь вгоняют в меланхолию – если, как утверждает Геббельс, мы убиваем по миллиону русских каждую неделю, герои панцерваффе сотнями жгут русские Т-54, а в люфтваффе все такие, как Хартман, «истребитель русских асов» – и однако же, не мы под Москвой, а русские под Берлином, то воевать с таким врагом безнадежное дело. Ясно, что у Зеелова мы не победили – но может, хотя бы сравнялись с русскими по очкам? Герр Штауфенберг?

Полковник покачал головой:

– К сожалению, все гораздо хуже. Поскольку я официально, по заданию ОКХ, занимался сбором и анализом информации с целью обобщения боевого опыта и учета русских тактических и технических новинок, то владею материалом, как, наверное, никто другой. Мое заключение – русские удивительно быстро прогрессируют в искусстве войны. Каждое последующее сражение на Восточном фронте показывает с их стороны что-то новое, ранее не встречавшееся. И это становится страшно.

– Насколько я мог судить отсюда, битва между Вислой и Одером в общем была похожа на то, что прошлым летом случилось за Днепром, – заметил Роммель, – те же танковые клинья, взаимодействие с пехотой и артиллерией, натиск, упорство, быстрая реакция на изменение обстановки. И, к сожалению, количественное и качественное превосходство их вооружения. Танк Т-54 – подвижность «тройки», броня и пушка «тигра». Самоходки, с пушкой тяжелого калибра, но на шасси среднего танка, очень опасны во второй линии атакующих боевых порядков, где их трудно достать, а они выбивают все. Очень частая поддержка передовых танковых подразделений реактивной артиллерией и сверхтяжелыми минометами, от огня которых не спасают никакие полевые укрепления. Штурмовая пехота, четко взаимодействующая с танками, поголовно вооруженная не МР, а автоматическими карабинами, достаточно хорошо обученная. Все это уже было – естественно, за прошедшее время получило у русских развитие, было отработано, выросло количественно. Я что-то упустил?

– Вы совершенно правы, – ответил Штауфенберг. – С одной поправкой: это были русские новинки прошлого года. Хотя и тут кое-что изменилось: четко отслеживается тенденция русских вместо танковых клиньев пускать на нас «волну», подвижный фронт. Танковые армии сохраняют свою роль – но кроме них вперед идут и передовые, полностью моторизованные корпуса прочих, «общевойсковых» армий. Что чрезвычайно затрудняет нам контрудары по флангам и коммуникациям передовых отрядов. Но я хотел сказать о другом. Форсирование Одера – как это было проведено!

– И в чем же отличие от Днепра и Вислы? – спросил Роммель.

– В том, что там русские имели исходный рубеж уже на берегу. Если же они выходили на большую реку в ходе наступления, то могли захватить с ходу плацдарм за ней лишь в случае, когда мы по какой-то причине не могли контратаковать. Здесь же русская морская пехота форсировала Одер практически с марша, после наступления в несколько сотен километров, и удержалась, не только приняв контрудар танковой армии СС, но и сохраняя боеспособность еще несколько суток. Такого не было никогда, и спроси прежде меня, или любого другого военного профессионала, был бы ответ – это невозможно!

– Ну, фанатизм русских известен!

– Фанатизм позволяет всего лишь взять максимум от имеющегося. Русские же показали морскую пехоту нового поколения – амфибийные штурмовые части, специализированные на захват и удержание плацдарма за водным рубежом. Полностью моторизованные, что позволяет им идти следом за передовыми танковыми отрядами. На плавающей технике, что дает возможность переправляться с ходу, даже в отсутствие мостов. Имеющие легкую броню и противотанковую артиллерию, что придает боевую устойчивость даже против немедленной танковой контратаки. И моторизованные же тылы, обеспечивающие как транспортировку необходимых запасов на первое время, так и снабжение своей группировки на другом берегу.

– А вам не кажется, что русские этим своим оружием нацеливаются не только на нас, – произнес Роммель, – но и, например, на Англию, завтра? Если к этому добавить еще и десантно-высадочный флот. Но это так, к слову.

– Затрудняюсь сказать, – ответил Штауфенберг. – Пока же они великолепно научились форсировать реки. Могу предположить, что будет, когда они дойдут до Канала… На Одере они применили еще одну новинку, ошеломившую наших саперов. Можете представить, возведение понтонной переправы через такую реку, как Одер, всего за двадцать минут? Полноценной переправы, по которой могут идти тяжелые танки! И не одной, а четырех, которые были сооружены русскими в ночь на третье февраля и утром – по строительству последней есть точные данные от наших наблюдателей, с которыми я после разговаривал сам, засечено время возведения: двадцать четыре минуты![49] Насколько можно было рассмотреть с большого расстояния, русские применили понтоны, самораскрывающиеся на плаву, как складная койка: один автомобиль – одно готовое звено моста, в отличие от прежней схемы, когда такое звено собиралось уже на воде из трех звеньев, разгружаемых с трех грузовиков. Заметьте, что это произошло через сутки с небольшим после выхода русских к Одеру! Можно предположить, что русские, не надеясь заранее, что им удастся захватить мосты в Кюстрине целыми, решили подстраховаться. В итоге, повреждение железнодорожного и шоссейного мостов бомбовым ударом 2 февраля практически не сыграло роли в битве за плацдарм. А мы впредь должны быть готовыми, что любая русская танковая армия, выйдя завтра на Эльбу или Рейн, через сутки окажется на другом берегу. Раньше считалось, что водная преграда на пути наступления – это всегда время для организации обороны и строительства укрепленного рубежа. Теперь оказывается, что времени у нас не будет. Нам сейчас готовить фронт по Эльбе? Иначе рискуем уже не успеть. Если вспомнить Днепр, когда русские нанесли главный удар не с одного из плацдармов, а форсировав реку в новом месте – эта техника теперь им позволяет и такое. Но держать по всему Одеру такую же плотность, как против Зееловского плацдарма, у нас просто не хватит войск!

– Так все же, итог битвы под Зееловом? – спросил Роммель. – Можно хотя бы надеяться, как утверждает берлинское радио, что «мы остановили врага – Берлин спасен»?

– Вряд ли русские намеревались сразу идти на Берлин, – ответил Штауфенберг. – Но тогда они полностью выполнили свою задачу: захватили и удержали «шверпункт», ключ к нашей обороне. Они тоже понесли потери, но вполне восполнимые – и что будет, когда они через месяц или два, приведя войска в порядок и подтянув тылы, действительно пойдут на Берлин, мне страшно представить. Боюсь, что столицу мы не удержим.

– Да вы пессимист!

– Один из моих подчиненных, помешанный на статистике, произвел подсчет. Соотношение сил, наших и русских, по состоянию на второе февраля, только танки, чтобы легче считать. У нас в двенадцати танковых дивизиях было около двух тысяч единиц, в том числе 200 «тигр-Б», 100 «тигров», 800 «пантер», 200 «четверок», 150 «ягдпантер», 200 «штугов», 250 «мардеров» (цифры грубо округленные). У Катукова было установлено, 50 КВ-54, 100 СУ-122-54, 100 новейших Т-54-100, и 350 Т-54-85. Примем последний за счетную единицу – первый же за полторы, ну а прочие за 1,25 – получим в итоге 675 единиц суммарной боевой мощи. Далее, наши эксперты согласились, что следует принять «Тигр-Б» за единицу, «тигр» и «ягдпантеру» – за 0,7, «пантеру» – за 0,5, Т-4 и «штуг» – за 0,125, «мардер» – за 0,08. Итого получаем 845. Где трехкратное превосходство – и это накануне сражения! Замечу также, что у русских учтена только одна, Первая танковая армия – а буквально на второй-третий день подошли еще две, и это не считая отдельных танковых и механизированных корпусов. А у нас это было все, что мы имели на Берлинском рубеже, и получаемые пополнения даже не покрывали потери! Причем цифры по «тиграм-Б» и «ягдпантерам» – это все, что имеет рейх, на другие фронты эти машины не поступают вообще. Учтите еще, что русские имеют возможность ремонтировать часть своих подбитых танков, у нас же процент безвозвратных потерь заметно выше, эвакуация с поля боя даже «пантеры», не говоря уже о «тигре-Б», это чрезвычайно сложная задача, из-за веса и особенностей ходовой части – при подрыве на мине, из-за шахматного расположения катков, намертво клинит ходовую по соответствующему борту, и вытянуть танк можно лишь волоком. Когда у «четверок» и всех русских танков достаточно натянуть гусеницу и дохромать до ремонта на буксире или даже своим ходом. Сейчас, когда сражение затихло, у Манштейна в строю осталось чуть больше восьмисот танков, и это, повторяю, с учетом пополнений. Мой вердикт – еще одной такой битвы мы не выдержим. И когда русские подойдут к Берлину… Два города, Кюстрин и Зеелов – один сдался без боя и совершенно не пострадал, другой же превращен в ровное место с грудами камней всего за неделю боев. Мы будем сражаться, но не победим.

– То есть вы исключаете «чудо на Одере», даже теоретически?

– «Чудо на Марне», «чудо на Висле» были ударом сосредоточенной обороны по противнику, растянувшему коммуникации. Сейчас же русские пойдут на Берлин, подтянув тылы, собрав мощный кулак, и всего на пятидесяти километрах! Ну, если только они очень грубо ошибутся – но после того, как они переиграли нас под Зееловом, где у нас как раз были шансы на повторение «Марны», я бы на такое не надеялся. Кроме того, у русских в колоде есть еще один козырь. У меня есть показания русского капитана, перебежчика…

– А что, от них к нам еще есть перебежчики? Скорее, это похоже на провокацию от русской разведки.

– Он из города Лемберга. Его семья была арестована НКВД за связь с украинскими повстанцами, и он испугался, что его тоже сейчас арестуют. И не придумал ничего лучше, как перебежать к нам – и кстати, примерные данные по численности Первой танковой армии русских, это тоже его показания. Он утверждает, что будучи временно привлеченным к исполнению функции штабного оператора Первого Белорусского фронта, видел странный прибор, вроде планшета с картой, причем изображение было цветным, светящимся и двигалось!

– То есть как?

– Значки на карте двигались сами. Были еще клавиши, как на пишущей машинке, и еще какое-то устройство с проводом, которое свидетель затруднился внятно описать. Но при подведении отметки к значку, обозначающему дивизию, высвечивался текст с информацией – боевой состав, наличие запасов, даже фамилия командира. На приборе работал офицер НКВД, всегда сопровождаемый охраной, как сам командующий фронтом – в функции же оператора входило регулярно сообщать этому офицеру текущие сведения. Причем была возможность еще и разыгрывать предполагаемый ход битвы – что будет при каком решении. Свидетель слышал разговор, что якобы еще с прошлого года такие машинки применяются в ПВО, теперь решили попробовать и на суше. И весь прибор имеет вес и размер небольшого чемоданчика, легко переносимого одним человеком.

– Я слышал что-то подобное и у нас… Работы Цузе!

– Я консультировался с ним самим. Он пришел в возбуждение, заявив, что его «Z3» предлагался «толстому Герману», но было отказано, а теперь русские, оказывается, опередили! Теоретически счетная машина на такое способна – вот только она должна быть размером не с чемоданчик, а с несколько шкафов. Также устройством вывода информации может быть телевизионная трубка – но чтобы изображение было цветным? А сделать такой экран плоским невозможно в принципе. В то же время непонятно, зачем свидетелю лгать, такая игра полностью лишена смысла. Если же это правда… Тогда, оставив технические детали, можем лишь принять, что русские теперь превосходят нас и в управлении войсками. Я всего лишь полковник, герр фельдмаршал, но будь я на месте фюрера… Война на Востоке проиграна – спасением может быть лишь мир. Любой ценой!

В комнате повисло тягостное молчание.

– Насколько я понимаю, – наконец произнес Роммель, – и все крики Геббельса про «вундерваффе» – это тоже не более чем пропаганда. Это правда, что ефрейтор дозволял Манштейну применить химическое оружие?

– Правда, – кивнул Штауфенберг. – Но даже у Манштейна ума хватило… И есть еще одно обстоятельство: в русской памятке по защите от химии, переданной нам, было не только про зарин, но и про зоман, намного более убойный, но еще не принятый на вооружение, даже производства в промышленных масштабах еще нет. А русские, вероятно, уже его имеют? Тогда мне страшно, что в ответ начнет падать на наши города! А ведь ефрейтор вполне может додуматься «хлопнуть дверью» в самый последний момент – тогда русские не будут с нами ни разговаривать, ни брать в плен. Если в Германии еще останутся живые. Англосаксы ведь тоже не удержатся!

– Мы уже потеряли треть «цветущих возрастов», как французы в ту войну, – произнес доселе молчавший фон Квирнгейм. – Правда, с учетом попавших в русский плен. Сейчас в строй ставят семнадцатилетних, и ходят разговоры, что собираются снизить возраст еще на год, по крайней мере для ПВО. Это будет уже не война, а истребление германской нации. Надо завершать – что мы можем сделать реально? Я полагаю, герр фельдмаршал, что вы собрали нас не просто для абстрактного разговора?

Роммель посмотрел на фон Квирнгейма. И кивнул ему: «Ваше слово!»

– Я имел беседу с моим старым знакомым из русской военной разведки, которого я прекрасно знаю еще с двадцатых годов, когда наши армии тесно сотрудничали, – начал Квирнгейм. – Не спрашивайте меня об обстоятельствах, достаточно, что я передам вам суть нашей беседы. Первое: русские не верят англосаксам, считая их вечными врагами любой России, хоть царской, хоть большевистской. Русские убеждены, что конец нынешней войны станет началом новой войны, войны между СССР с одной стороны и Великобританией и США с другой стороны. Второе: почему-то они уверены, что в этой войне танковые и воздушные армии будут только средством сдерживания, а главным оружием станет, как выразился мой знакомый, стратегическая триада – технологии, финансы, мировой рынок. Но тогда СССР никак не заинтересован в уничтожении научно-технического и промышленного потенциала Германии. Также им понадобится и наша военная сила – в качестве европейской шпаги. Естественно, все это подразумевает, что мы станем русским вассалом. Полный контроль за экономикой, политикой и вооруженными силами Германии сроком на пятьдесят лет; в дальнейшем контроль будет постепенно смягчаться – за это время, как они вполне справедливо считают, они накрепко привяжут Германию к себе. Альтернатива – наше уничтожение и как нации, и как государства. Поскольку русские категорически не допустят дальнейшего существования Германии в качестве врага – как сказал мой собеседник, «Две Великие войны за тридцать лет – это недопустимо много, и мы не хотим, чтобы еще через пару десятилетий наши дети опять погибали на фронте, сражаясь против вас». Естественно, нам придется заплатить за все, разрушенное нами в России, но как я сказал, русские совершенно не заинтересованы нас разорять и пускать по миру. И лица, виновные в военных преступлениях, как и вожди рейха, развязавшие эту войну, должны быть наказаны – это также обсуждению не подлежит. Лично мне русские условия кажутся вполне приемлемыми!

– Меня смущают размеры фольксармее, – заметил Роммель. – Всего пятнадцать – двадцать дивизий в армии мирного времени, хотя надо заметить, русские намного щедрее англичан и французов – нам будут дозволены и панцерваффе, и люфтваффе, и полноценный флот.

– Я задал этот вопрос герру Иванову, – ответил Квирнгейм. – Он ответил мне, что, во-первых, по их оценке, после потерь, понесенных Германией, это предел, который может позволить себе Германия в течение ближайших двадцати лет лет, во-вторых, после увеличения призывного контингента, размер фольксармее будет увеличен, в-третьих, на складах, находящихся под совместным контролем Советской армии и фольксармее, будет храниться мобзапас, достаточный для развертывания еще восьмидесяти дивизий.

– Весьма щедро с их стороны, – заметил Роммель. – Я бы согласился и на мобзапас, находящийся исключительно под русским контролем. Но давайте перейдем к конкретным делам. Отчего я собрал вас именно сегодня. На меня вышел мой знакомый по Франции, группенфюрер СС Рудински. Должен заметить, что Рудински совершенно не похож на эсэсовских мясников. Вообще, он человек необычный – этот человек одновременно и высококлассный оперативник, и превосходный следователь, своего рода Шерлок Холмс нашего времени. Герр Рудински сообщил, что ему известно о нашем заговоре, подтвердив эти слова материалами, вполне достаточными, чтобы все присутствующие предстали перед комиссией «1 февраля». Он заверил меня, что эти материалы будут немедленно уничтожены, равно как и агенты, донесшие на нас, чтобы стопроцентно гарантировать нашу безопасность, но при условии, что мы перейдем от бесконечных дискуссий к действию, поскольку времени осталось мало.

– Это не может быть провокацией? – спросил Квирнгейм. – Разоблачить заговор ради собственной карьеры.

– А смысл? – ответил Роммель. – Если он уже мог это сделать? Не предупреждая нас. К сожалению, все обстоит гораздо хуже. Помните, в прошлый раз мы чисто академически обсуждали последствия нашего нападения на одно очень маленькое европейское государство с очень большим правителем, представляющим Бога на земле? Так вот, Рудински сказал, что ефрейтор отдал такой приказ. Можете предположить, что начнется и в Италии, и по всей Европе?

– О, дьявол!

Капитан Юрий Смоленцев, Брюс. Рим, 18–19 февраля 1944 года

Приплыли. Песец пришел. Значит, сейчас будем с него шкуру снимать, на шапку.

Судя по звуку мотора, там явно не грузовик, а легковушка. Хотя может быть и «Опель-блиц», полуторатонка размером с нашу «Газель», и отделение солдат в кузове. Но нет, когда десяток мужиков в подкованных сапогах прыгают на землю, было бы слышно, да и железом бы кто-нибудь лязгнул, и уж конечно, сержант бы команды отдавал. Если только там не волкодавы, по нашу душу – нет, такие и предупреждать бы не стали, вломились бы тихо и сразу, третий этаж всего, и крыша соседнего дома прямо перед моим окном.

И стучат не к нам, а к Маневичу! Ну да, мы же в гостиницу порознь заселялись: Этьен Лакруа отдельно, мы чуть после подошли. И вроде как уже здесь «познакомились», для постояльцев и персонала. Выходит, это Этьен в чем-то прокололся, что им заинтересовалось гестапо? Неужели опознали? А мы вроде в стороне? Что ж, как раз для такого случая мы товарищу Маневичу и приданы.

Одеваемся как в казарме – за сколько-то секунд. И вываливаемся в коридор, изображая встревоженных соседей – эй, что здесь происходит? Скунс держит наготове «астру», хотя мы его предупредили – стрелять лишь в самом крайнем случае. Мы с Валькой выглядим безоружными. Вот только у меня в рукаве метательный ножик, уже готовый к броску, и еще кое-какой холодняк, могу выхватить в долю секунды. У Вальки то же самое, хотя он так кидать ножи не умеет, но в рукопашке всяк посильнее местных кадров. А дистанция, на которой здесь будем работать, очень мала.

Да, место действия забыл описать. Гостиница – не отель «Хилтон», а домик на шесть соток. На первом этаже стойка портье, зал-столовая, кухня и апартаменты хозяев, пожилой уже супружеской пары. Три этажа, узкая и крутая лестница – двоим с трудом разойтись. На втором и на третьем по четыре номера, коридорчики узенькие, пространства нет – драться тут, как в лифте. Таких маленьких гостиниц, ресторанчиков и кафе в Риме много – содержать их относительно дешево, а выручки хозяевам на жизнь хватает. Но сейчас существенно то, что стволы достать никто из тех двух хмырей уже не успеет.

Именно так (в книжках) выглядят агенты гестапо – кожаные плащи с поднятыми воротниками, шляпы надвинуты на глаза. Но вот сомнение у меня, точно ли немцы, рожами на римлян больше похожи – хотя могли и австрияки или южногерманцы быть. Трое нас на них двоих – и не учили вас в тесноте работать! Лопочут что-то по-итальянски, хотя и наглым тоном – просят, наверное, убраться и сидеть тихо, пока не за нами пришли. И чего вы на Скунса коситесь, придурки – вот что делает оружие напоказ, его считаете наиболее опасным! Вырубаю первого и успеваю еще помочь Вальке. Хлипкие какие – а ведь говорили нам, что агенты гестапо тоже обучаются рукопашке: работе кастетом, дубинкой, ножом, ну и конечно, «раз-два, руки за спину» – эти же и дернуться не успели!

В темпе затаскиваем тушки в номер, наконец появляется и Маневич. Оставляем Скунса вязать руки гостям, я на крышу, очень осторожно и бесшумно (перед сном еще проверил, не гремит ли железо, как и куда спуститься можно), Валька сначала к окнам, затем вниз. Легковушка стоит у самых дверей, пешком ходить ленитесь, придурки! И еще один хмырь бдит под окнами – за углом стоишь, тебя же шофер, в машине оставшийся, не видит! По водосточной трубе спускаюсь вниз – и этот тип появляется из-за угла. Как услышал? Но я успеваю присесть, и он в первые полсекунды меня не замечает, не сразу привыкает глаз со света под фонарем к полутьме дворика: человеческую фигуру бы различил, а какой-то комок ниже пояса, на земле? А следующей полсекунды у него нет. Выдираю пистолет из пальцев тушки – вроде живой пока, полчасика так проваляется, не меньше. Теперь могу и Вальке помочь – бегу к двери, за два угла поворот. Мда, а это уже перебор вышел!

– Бить неудобно было, – оправдывается Валька, – и он успел руку вниз дернуть, ствол хотел достать. Вот и вышло – в висок. Холодный.

Не было печали! Отчего я тех, наверху, и даже топтуна под окнами насмерть не бил? А подозрение возникло, что это никакое не гестапо, а ребята из ватиканской жандармерии. Для святых отцов, в их городе человека найти не проблема – а может быть, и проследили Маневича от церкви, хотя мы и смотрели, одного «топтуна» срисовали бы, ну а если сеть, когда несколько человек ведут, постоянно сменяясь? И если Папа отнесся серьезно, то вполне мог приказать: «А доставьте мне этого немедленно, не дожидаясь завтра, когда он придет». И убивать насмерть папских людей – ну совершенно не поможет переговорам!

Запрыгиваю в машину, отваливаю тело шофера и гоню во дворик, от чужих глаз подальше – хорошо, с местной автотехникой научили обращаться. Запихиваем того, кто в отключке, на заднее сиденье, руки связав и пасть заткнув. И наверх – разбираться, кто ж это к нам пожаловал?

Не гестапо! Ксивы какие-то мутные, на итальянском. Маневич переводит, что такой-то является вольнонаемным агентом «народной милиции». И пистолеты – у агентов гестапо «Вальтер ПП» наиболее вероятны, или уменьшенная версия «ППК», или маузеры, не те, у которых ствол длинный и деревянная кобура, а компактные, с магазином в рукоятке, и такие делала фирма как полицейское оружие. А у этих – у двоих «беретты» тридцать четвертого года, стандартное оружие итальянской армии, у третьего «беретта» более ранняя, калибром 7,65, у четвертого вообще какой-то раритет, я даже опознать не смог, Маневич посмотрел и сказал, вроде «бриксиа», был такой у итальянцев в ту войну. Неужели и впрямь люди из Ватикана?

Хотя, а с чего бы ватиканцам так маскироваться? Ладно, могли в первый момент гестаповцами назваться, для впечатления или проверки. Но тогда у них и настоящие удостоверения должны быть, и возможно даже, гестаповские, если такая игра – а «народная милиция» тут при чем? Сейчас разбираться будем – и если будет больно, не взыщите, времени у нас мало, а информация нужна.

Между тем в гостинице нездоровое оживление, что нам очень не нравится. Появляется хозяин, сеньор Луиджи, поднятый ночным портье (весь персонал – это хозяин с хозяйкой, которые сами за стойкой вахту несут, еще паренек, какая-то их родня, им на подмену, и вроде на кухне еще кто-то), в коридор высовываются постояльцы, числом до десятка (тут полная демократия – хочешь, плати за весь номер и живи один, а хочешь, хоть вшестером, если в складчину). Чтобы пресечь любопытство, тычу сеньору Луиджи в нос жетон тайного агента гестапо (один из тех, что в Будапеште взяли) и с грозным видом приказываю, как чеховский герой, «не толпись и расходись по домам», все под контролем, и упаси боже после лишнее болтать. Хозяин отчего-то бледнеет и, тряся головой, клянется мадонной, что все осознал. Возвращаюсь к гостям.

Допрашиваем порознь, благо номеров два. Валька со Скунсом притаскивают из машины и третьего «гестаповца». Гости поначалу ведут себе нагло и даже пытаются угрожать, но когда до них доходит, что жизни их, не говоря уже о здоровье, в данный момент стоят ну очень дешево, начинают давать информацию. Ну и картинка нарисовалась – даже Маневич такого не ждал!

Кто сказал, что эскадроны смерти – это сугубо латиноамериканское изобретение? Верно, такого не знали ни рейх, ни СССР, ни США с Англией – ну кто бы позволил совершенно левым личностям делать работу контор? Это допускается, лишь когда факт репрессий надо скрыть от общественности, что иностранной, что своей, но зачем таиться сильной державе (а не какому-нибудь Сальвадору, озабоченному сохранением своего имиджа)? Ну, еще когда в стране смута и каждая из политических сил спешит обзавестись собственной бандой для сведения счетов – так было в Испании в тридцатых. Но ведь и в Италии сейчас похожая картина!

Разброд даже в правящей верхушке. Дуче, король с наследником, маршал Бадольо, другие фигуры в генштабе, банкиры, промышленники – и спор, под кого ложиться (а также, конечно, «кто виноват»). И еще немцы затесались – которым пока приходится внешнее приличие соблюдать, да и руки коротки, весь персонал представительства собственно гестапо в Риме, несколько десятков человек! Так что «люди в черном», кто ночами врывается в дома и хватает «подозрительных», это не немцы, а местные – работающие по приказу куратора от гестапо. Куда и сдают арестованных – и что с ними после, неизвестно. И работают не за идею, а за жалованье – за каждого доставленного немцы платят отдельно.

А где финансовые интересы, там и конкуренция. И желание работать уже не на государство, а лично на себя. Потому нередко хватают и тех, с кого можно что-то взять. В основном евреев, против такого немцы точно возражать не будут, если до гестапо дойдет, и богатых приезжих. И граф Этьен Лакруа показался им как раз такой фигурой.

– Пьетро донес, племянник хозяйский. Он нам всегда на богатых клиентов указывает, за малую долю.

Ну, сучонок – разберусь я еще с тобой, когда съезжать будем. А отчего просто не грабили – ведь он ключи от номеров запросто дать мог?

– Так репутация у заведения. Если здесь часто обворовывают, кто сюда поселится? А арестовали, тут претензий быть не может.

– И куда после арестованных девали? Немцам не сдать ведь, на кого приказа не поступало?

– Известно куда: ножом по горлу и в катакомбы. Место знаем, куда труп сбросить, сто лет не найдут.

Так вы и товарищу Маневичу такое готовили? Вот было бы, если бы он поехал один! Ну так не обижайтесь, если и с вами так же! По одному отводим неудачливых бандитов к машине и перед тем, как запихнуть внутрь, ломаем им шеи, чтобы кровью не замарать. Про катакомбы спросили, но место неудобное и ехать далеко. Так что избавляться от вас проще будем.

Кстати, сгубила фраеров еще и банальная жадность. Ну зачем так спешить, в первый же день, толком не разведав? А было у них однажды, что жертва по приезде успела ценное в банковскую ячейку положить, и вышел облом! Потому теперь старались сразу. И нас сначала приняли за конкурирующую организацию, эти банды, оказывается, и меж собой воюют, успев город Рим на зоны охоты поделить – вот только немцам до этих терок нет дела, и «при исполнении» границы не признаются, что дает широкий простор влезать на чужую территорию, но если таких ловкачей ловят… Мафия у них тут!

Как запихнуться в машину хрен знает какой итальянской марки – на «эмку» похожа – всемером, даже считая, что четверо покойники? Маневич тоже поехал, сказав, что Рим хорошо знает – а Скунса на хозяйстве оставили. Выехали к реке Тибр, там место было удобное, вполне могла машина в воду и сама сорваться, на повороте. Рассадили мертвецов, как положено, и дали по газам. Булькнуло лишь – найдут, конечно, но на телах ран от огнестрела и холодняка нет, так что на первый взгляд сойдет за несчастный случай. Хотя Валька бурчал, проще было там же рядом, в паре кварталов, всех жмуров в канализационный люк – а теперь назад пешком. Так машину все равно отгонять пришлось бы!

– А зачем отгонять, ездили бы пару дней сами.

– Валь, ты смеешься? Тут, конечно, в сравнении с нами бардак, но не до такой же степени? Откуда у «испанцев» машина? Тут вроде проката автомобилей нет еще.

– А немцы где берут? Я видел – фрицы сидят, а номера местные.

Назад вернулись без происшествий. И завалились спать, оставив Скунса дежурить, затем под утро его Валька сменил. Надо все же место дислокации менять, раз нашумели. Но не ночью же съезжать – подозрительно будет!

Завтракаем. Первыми мы спустились, затем и Маневич сошел. Время уже позднее, одиннадцать часов. Я думаю, что если сейчас уезжать будем, то успею еще сучонка Пьетро найти – убивать не буду, зачем еще один жмур, но вот можно так по организму настучать, что после обязательно инвалидность будет, а через месяц, три, полгодика, как повезет – совсем как Павка Корчагин, в инвалидной коляске. Сидим спиной к стене, лицом к дверям, это уже в привычку вошло. И тут входит дедок на вид лет под шестьдесят, но крепкий еще, лицом на артиста Джигарханяна похож – машина не подъезжала, значит, пешком пришел? Подходит прямо к столику, где я и Маневич сидим, и вежливо спрашивает: «Дозволите ли?» – по-немецки!

Ну очень спокойно и уверенно – я сначала даже подумал, что это кто-то из агентов товарища Этьена. Валька со Скунсом за соседним столиком лишь покосились, и снова «держат дверь». Оцениваю гостя – а ведь, несмотря на возраст, физически еще ничего, со мной бы не справился, но такого, как Маневич, в рукопашке сделал бы однозначно! И взгляд холодный, пронизывающий – охотника, а не жертвы. Одет в штатское, под пальто строгий костюм с галстуком и жилетом, строевой выправки не заметно. И тросточка у него интересная, судя по тому, как качнулась тяжело, вес в ней – свинцом залита или клинок внутри? Руки на виду держит, оружия в карманах и под пиджаком нет, ну если только что-то совсем крохотное. Ладно, живи, пока непосредственной угрозы не представляешь – если что, я тебя в края вечной охоты за секунду отправлю. А дальше, как Маневич решит.

– Хотел бы переговорить с вами наедине, господин… Лакруа. Или все же Конрад Кертнер?

И сразу ко мне:

– Молодой человек, я не сомневаюсь, что вы и ваши люди, которых очень может быть, поблизости больше, чем те двое, в состоянии устроить то же, что в Будапеште. Но сейчас это излишне, поскольку я пришел исключительно ради переговоров. И предмет их может заинтересовать не только и не столько вас, но и тех, кто гораздо выше.

Снова к Маневичу:

– Простите, забыл представиться. Группенфюрер Рудински!

Роммель Э. Солдаты пустыни. Л.,1993. Пер. с нем., 1970 (альт-ист)

Гитлеры приходят и уходят, а Германия и немецкий народ остаются!

Именно так я понимал свой солдатский долг. Служить Германии, а не фюреру и не национал-социализму. Так устроен мир, что в нем уважают лишь сильных. Потому, когда Гитлер в тридцать третьем обещал поднять униженную, растоптанную, несправедливо ограбленную Германию с колен, я поверил ему и служил со всем усердием. Воссоздание германской армии до уровня сильнейшей в Европе, разработка самой передовой тактики, вооружение новейшей техникой. Тридцать девятый год, Польша – что это еще за географический курьез, возникший, однако, на нашей земле и виновный в резне мирных германских граждан?[50] Затем была Франция, наш давний враг и главный виновник того нашего унижения, двадцать лет назад. Война выглядела легкой прогулкой, даже Польша поначалу казалась нам еще одной Чехословакией, ну кто же знал, что проклятый Альбион действительно на этот раз объявит нам войну, а не пошлет еще одно грозное предупреждение? Норвегия, Франция, Югославия… Война казалась выигранной, дело было лишь за условиями мира. Надолго бы хватило британцев, запертых на своих островах? Если бы Гитлер не напал на Россию, то очень может быть, сегодня бы мы знали его как нового Бисмарка, первого канцлера Объединенной Европы. Но историю нельзя переиграть заново.

Это долгое, но необходимое вступление к моему рассказу, что произошло в феврале сорок четвертого, когда я должен был принять решение. За что на меня после вылили потоки грязи, называя презренным ландскнехтом, без зазрения совести переходящим на сторону сильнейшего. Замечу, что больше всего усердствуют в этом те, кого нет в Германии, как, например, Манштейн – внутри же ГДР в мой адрес не прозвучало ни одного упрека, ни за время моего пребывания на посту главкома фольксармее, ни после моей отставки. Повторю, что я видел свой долг в служении Германии – и потому верность ее вождю была обусловлена тем, насколько этот вождь служит немецкому народу. А в феврале сорок четвертого уже ни у кого не было сомнений, что политика Адольфа Гитлера гибельна для страны.

Номинально Еврорейх был еще достаточно силен. Под его властью оставались наиболее развитые страны Европы – Франция, Италия, Бельгия, Голландия, Дания, Испания с половиной Португалии, а также Северная Африка и Ближний Восток. По совокупной промышленной мощи, по всем наличным ресурсам, включая мобилизационный потенциал, Еврорейх превосходил и СССР, и Британскую империю, уступая лишь США. Но в отличие от русских, сумевших сплотить свою страну в единый военный лагерь, даже ценой значительных трудностей для населения, Еврорейх не был таковым никогда. Некоторое воодушевление и сплочение на волне побед в Испании, Африке, Египте и Ираке было весной и летом сорок третьего – как мне показалось, союзники Германии поверили в свою долю пирога после победы и готовы были сражаться. Этот порыв погас после Днепра, когда русский фронт пришел в движение – и тогда мы увидели тот «паровой каток», которым нас пугали в прошлую войну. И надо знать особенности национального характера французов: они легко возбуждаются, но так же легко приходят в уныние от поражений. Наш бешеный ефрейтор в ответ не придумал ничего лучше, как усилить репрессии. В итоге же, декларированное «равенство» граждан будущего Еврорейха так и осталось на бумаге.

В декабре сорок третьего во Франции мне довелось познакомиться с Леоном Дегрелем (тогда еще не президент Бельгии и глава партии «Правый фронт», а оберштурмбанфюрер в дивизии «Валлония»). Он заявил, что Еврорейх был бы непобедим, «если бы вы, немцы, перестали унижать своих союзников и смотрели бы на них как на равных, а не как на расходный материал». Однако же, говоря такое и прежде, в ответ он получал если не угрозы, «что лишь ваши боевые заслуги спасают вас от ареста за антигерманскую пропаганду», то рассуждения, что в будущем братстве европейских народов Германия должна нести бремя руководства, и это никак не может быть поставлено под сомнение! Итогом же было, что наши союзники становились скорее обузой, ради поддержания лояльности которых рейх должен был размещать на их территории свои собственные войска! Мы вели себя во Франции и в Италии (чему я сам не раз был свидетелем) как в завоеванной вражеской стране. Но еще великий Наполеон сказал, что со штыками можно делать что угодно, но на них нельзя сидеть.

Мы убивали и грабили. И мы не могли не грабить, поскольку по указанию из Берлина армия в Италии должна была обеспечивать себя продовольствием и некоторыми другими необходимыми товарами из местных ресурсов. Эта практика была уже отработана, выделялись деньги на закупку у населения – «евромарки», по курсу один к одному. В то же время реальная цена этих бумажек на февраль сорок четвертого по ценам «черного рынка» была едва один к десяти! Таким образом, мы платили итальянцам лишь десятую часть от настоящей цены – ясно, что и население, и даже чиновники отказывались иметь с нами дело. Но кормить солдат надо – и приходилось отбирать продукты в принудительном порядке, после обыска и изъятия спрятанного. А так как отказ принимать наши германские деньги, пусть даже и «евро», не говоря уже о сопротивлении, активном или пассивном, считался преступлением, за которое полагалась казнь, то счет расстрелянных шел на десятки и сотни, причем зачастую жертвами становились наиболее уважаемые в данном месте люди. И это было в формально союзной нам Италии, а не в России!

Что имело последствия самые катастрофические. Партизан не было в Италии, когда мы туда вошли, но буквально за месяц они появились, причем отлично вооруженные и организованные, как позже оказалось, советскими инструкторами из бывших партизан Белоруссии и Украины. Приходилось отправлять интендантов на заготовку провизии в сопровождении не меньше чем взвода солдат, но и это не спасало – в итоге немецкие заготовители просто перестали появляться в «партизанских» районах, возлагая удвоенную повинность на оставшиеся территории. Население сделало выводы – и активность партизан, поначалу ограничиваемая лесами в предгорьях Альп на северо-западе Италии, стала стремительно распространяться на юг – обстрелы одиночных машин, и даже колонн, мины на железных и шоссейных дорогах, нападения на патрули, и даже на отдаленные комендатуры, стали обычным явлением. Причем действия итальянских войск и полиции по наведению порядка часто нельзя было назвать иначе, чем злостный саботаж. Больше того, нередко именно от представителей итальянских властей партизаны получали информацию о расположении германских войск, движении эшелонов и транспортных колонн. Что отнюдь не прибавляло у моих солдат доверия к итальянцам. В итоге, у группы армий «Карантания» практически не было безопасного тыла, а наши коммуникации находились под воздействием партизан.

И это при крайне напряженной обстановке на фронте! Прибыв сюда, я обнаружил огромную толпу крайне деморализованных итальянцев, разложенных русской пропагандой и готовых сдаваться и бежать при первых же выстрелах с той стороны! И мне пришлось употребить весь свой авторитет, чтобы вытребовать немецкие войска из резерва ГА «Юг» – на двадцать первое февраля ГА «Карантания» включала в себя 6-ю немецкую армию (18-й и 73-й немецкие корпуса, 9-й горнострелковый хорватский корпус СС – всего одиннадцать дивизий), развернутую на линии Риека – Любляна – Марибор, прикрывая собственно итальянскую территорию от русского вторжения, 2-ю немецкую танковую армию (корпуса 14-й танковый, 22-й горнострелковый, 1-й кавалерийский – всего десять дивизий, в том числе две танковые, две панцергренадерские, две кавалерийских), развернутую севернее, уже в предгорьях австрийских Альп, прикрывая Грац, и 2-ю итальянскую армию (5-й, 6-й, 11-й и бронекавалерийский корпуса – всего восемь пехотных и две танковые дивизии, две альпийские горные бригады), развернута позади 6-й армии на линии Триест – Гориция. Прибывающие из Франции войска бывшей ГА «Лузитания» развертывались в тылу, играя роль второго эшелона и стратегического резерва. И в их числе был пресловутый 75-й корпус Достлера, солдаты которого во Франции слишком привыкли к работе карателей.

Русские же имели на нашем участке до шестидесяти дивизий, входящих в состав Четвертого Украинского фронта, четыре армии (6-я Гвардейская Танковая, 9-я Гвардейская, 27-я, 57-я), а также отдельный горнострелковый корпус, три воздушно-десантные бригады, одна бригада морской пехоты, прибывал французский корпус де Голля. Также они имели подавляющее превосходство по авиации. И лишь опасением возможного флангового удара с севера, из Австрии, я могу объяснить, что они не атаковали, имея против себя одних лишь итальянцев. Однако вечером 20 февраля Вена была взята русскими, и таким образом, теперь их правый фланг был в безопасности. Советского наступления надо было ждать со дня на день.

О моей встрече со Штауфенбергом и Квирнгеймом, эмиссарами от группы высокопоставленных чинов в ОКХ, я уже рассказал. Тогда я еще не знал, что именно мне, а не им, придется сыграть первую роль в обеспечении переворота вооруженной силой. Сказанное Штауфенбергом было для меня важно: прежде не только я, но и многие в Германии имели какое-то мистическое убеждение, что Одер – это граница, дальше которой русские не рискнут идти, потому что весь германский народ встанет с подлинно тевтонской яростью, защищать свои дома. Я слышал это и после, по берлинскому радио, выступление фюрера на параде двадцатого февраля. Но я знал уже от Штауфенберга, что лучшие германские войска разбиты в бесплодных атаках при попытке сбросить русских в Одер. И что русские четыре дня назад сами перешли в наступление, но не на запад, на Берлин, а на юг, расширяя плацдарм – они не спешили нанести удар, а готовились, с подлинно крестьянской основательностью, чтобы он был неудержим. Двадцатого февраля ими был взят Франкфурт-на-Одере – а фюрер кричал о победах германского оружия перед мальчишками, идущими на смерть. Он вопил, что если мы не победим, то должны все умереть! А мне как военному профессионалу было уже очевидно, что второе куда более вероятно, чем первое.

Нам говорили о «вундерваффе». Но восемнадцатого февраля был полностью разрушен Дрезден. Считается, что это было сделано в ответ на угрозы фюрера применить против русских химическое оружие – по крайней мере, так утверждают англо-американцы. Русские же категорически отрицают свою причастность, даже косвенную, к этому злодейству – и я склонен им верить. Просто потому, что о готовящейся химической атаке стало известно за четыре дня, а на подготовку столь масштабного авиаудара у англо-американцев вряд ли ушло бы меньше недели. Города Германии уже испытывали на себе ужас «огненного шторма», но не было еще ничего подобного по масштабу. Свыше трех тысяч бомбардировщиков налетали на Дрезден пятью волнами – ночь на 18-е, под утро, дважды днем, следующая ночь – этот график был намеренно выбран, чтобы максимально затруднить спасательные работы, убить как можно больше спасателей и почти уже спасенных. И некому было защитить город, истребительные эскадры люфтваффе были обескровлены в воздушных боях над Кюстринским плацдармом. Трагедию усугубило нахождение в Дрездене большого числа беженцев от русского наступления, которые, в отличие от жителей, не были приписаны к «своему» бомбоубежищу в квартале, куда следует бежать при вое сирены. И если потери горожан можно посчитать сравнительно точно, то число жертв среди беженцев не знает никто – считается, что в Дрездене погибло четверть миллиона человек. Это было первое применение американских В-29. И урок нам, что будет, посмей мы применить запрещенное оружие.

Большинство моих сослуживцев, храбрых генералов и офицеров, не решались ничего предпринимать, «до конца выполняй свой долг, и будь что будет!». Говорили, что если мы покажем русским силу нашего сопротивления, то это позволит просить лучшие условия мира. Но я видел, что как только русский стальной каток снова придет в движение, никаких переговоров о мире не будет – нас просто добьют. И предложение Иванова, переданное через Квирнгейма, показалось мне очень заманчивым – условия, по крайней мере, куда более мягкие, чем мы сами выдвигали французам.

Я попросил Квирнгейма устроить мне встречу с русским эмиссаром, чтобы обговорить условия. Мне казалось, что у меня есть еще неделя, ну хотя бы несколько дней. И тут до меня дошли сведения, что этот мерзавец Достлер учинил в Риме! Сказать, что я был в бешенстве, значит не сказать ничего! Это было просто вопиющим нарушением орднунга – действовать через голову своего командующего, то есть меня! Какие бы полномочия ни имел Вольф, требования Устава не допускают иносказаний: Достлер как командир 75-го армейского корпуса обязан был известить меня и спросить моего дозволения! Мало того что этот негодяй выставил меня как командующего войсками ответственным за это преступление, к которому я не желал иметь ни малейшего отношения! Я был католиком, рожденным в Вюртенберге, хотя в наш просвещенный век это значит не так много, но все же еще значит кое-что! Но он еще и поставил меня перед фактом чисто военных последствий, за которые я, а не он, должен буду ответить перед ОКХ! Что мне делать с дивизиями 2-й итальянской армии, готовыми взбунтоваться в любой момент – если это уже не случилось? И чем заткнуть дыру во фронте, если немецкие войска будут заняты разоружением итальянцев? И если даже это удастся осуществить, куда деть двести тысяч бывших союзников, следует ли считать их военнопленными, если формально войны между Германией и Италией нет?

Двадцать второго февраля русские начали наступление после мощной авиационной и артиллерийской подготовки. Основной удар наносился в полосе хорватского корпуса – который не выдержал и начал отход. И попытки ввести в бой итальянцев, которых так и не успели разоружить, полностью провалились – эти потомки римлян или разбегались, бросив оружие, или начинали стрелять по своим хорватским или немецким товарищам. Уже двадцать четвертого февраля русские взяли Триест и Горицию, разорвав рубеж 6-й армии пополам, 73-й корпус был отброшен на полуостров Истрия, 18-й корпус оттеснен на австрийскую территорию, разбитые хорваты бежали к Венеции, а итальянцы массово сдавались русским или дезертировали, повторив позор Капоретто прошлой войны!

Двадцать пятого февраля я отдал приказ об отступлении. Русские ворвались в Падую, где был мой штаб, всего через сутки.

Я видел свой долг как германского фельдмаршала прежде всего спасти своих солдат, ради будущего Германии!

Примечание переводчика на русский: из текста следует, что товарищ Эрвин Роммель, будущий командующий ННА ГДР, все ж принял окончательное решение о выступлении против Гитлера не 20 февраля 1944 года, а несколько позже, судя по его категорическому нежеланию капитулировать перед наступающей Советской армией.

Дитер Хольт, чемпион мира по велотриалу. Интервью журналу «Тайм», 1956 год (альт-ист)

Тысяча противотанковых велосипедов! Единственная правда в вашем дурацком фильме – это самое начало, тот берлинский парад, двадцатое февраля сорок четвертого.

Я отлично все помню. Фюрер с трибуны произносит речь перед войсками, отправляющимися на Одер. Он поздравлял нас с победой, которой не было – слушая его, мы думали, что русские разбиты и отступают. А они взяли Франкфурт в тот самый день – но о том не было объявлено. Война была уже совсем рядом – а казалась нам где-то далеко, в мифических варварских землях на Востоке. А русские представлялись нам дикими азиатами, не умеющими воевать и побеждающими лишь числом, заваливая наши окопы горой своих трупов. Так говорила нам пропаганда, а других сведений мы не имели. Хотя нам говорили в школе, что отдельные несознательные личности слушают по радио чужие голоса – если мы о таком узнаем, то обязаны донести. Но я никого такого не знал.

А после мы все прошли маршем перед трибуной. Впереди новейшие сверхтанки «Маус», шесть или восемь штук, уже не помню. За ними танки поменьше, бронетранспортеры, самоходные пушки, тягачи с гаубицами на прицепе, и замыкали мы, крутили педали, по сорок в ряд, двадцать пять шеренг. У некоторых на багажниках были приделаны просто трубы вместо вооружения, для вида. Нам было по пятнадцать-шестнадцать лет – и мы казались себе капитанами Сорви-голова, нас ждут подвиги и приключения. Мы были горды, дурачки, не зная, что нас ждет!

Нет, у нас были не фаустпатроны. А ствол безоткатной пушки десятисантиметрового калибра, на котором я сидел верхом. Передняя труба рамы, от седла к рулю, была откидной. Раз – повернуть велосипед боком. Два – отодвинуть трубу-упор вместе со стволом, воткнуть хвостовик в грунт, получалась тренога-лафет. Три – отцепить казенник от упора, придать стволу горизонтальное положение, это было важно – если бы раструб на казеннике смотрел в землю, тебя могло сильно обжечь выхлопом. Все прочее оставалось прежним – так что на тех велосипедах даже я сейчас не смог бы выделывать такие трюки, как в вашем фильме, не выдержала бы подвеска. Есть и другие мелочи, которыми мой трюковый велик отличается от обычного дорожного. И уж конечно, мы не прыгали с трамплина и не крутили сальто в воздухе, на поле боя, уворачиваясь от трассеров пуль. Нас учили лишь как заряжать и наводить пушку, кому-то повезло на полигоне сделать из нее один-два выстрела в цель. Нам ничего не сказали про тактику, мы не знали, что, увидев на поле боя русские танки, пытаться проскочить вперед ради лучшей позиции – это самоубийство! Пушка, хоть и облегченная, укороченная, все же весила как еще один седок, и ехать быстро, тем более по раскисшей земле, было нельзя. Через два дня в нашей полусотне осталось семнадцать человек – что стало с теми, кого придали другим полкам, не знаю.

Так что не было подвигов, как в вашем фильме. И не было любовных историй – потому что не было девчонок. Не могло быть той сцены, как мы втроем удираем по лесной дороге от казаков, скачущих за нами с саблями наголо – и мой друг жертвует собой, чтобы я и Эльза могли уйти. Мы быстро усвоили, что чем с большего расстояния стреляешь, тем выше после твой шанс на жизнь, правда, попасть куда-то при этом было тоже очень проблематично, у пушки было огромное рассеивание и крайне примитивный прицел. А после выстрела надо как можно быстрее удирать от очень злой русской пехоты, бьющей по тебе из десятка автоматов, и молиться, чтобы танкисты на Т-54 пожалели бы потратить на тебя фугас. Так и возникло умение проехать на велосипеде там, где и на двух ногах, казалось бы, пройти нельзя – особенно в городе, среди развалин. Я был в этом лучшим, и мне повезло остаться живым.

Ну, а после хобби стало моей профессией. После того как мои трюки вечером случайно увидел один русский – оказалось, что в Советской армии есть нечто похожее для мотоциклистов: прохождение произвольной трассы в лесу, в горах, прыжки с трамплина. Велосипед же, более легкий, чем мотоцикл, позволяет сделать выступление более зрелищным – вроде сальто в воздухе, «штопора», «карусели». Так родился велотриал – мои выступления перед публикой и работа каскадером на студии ДЕФА.

Но все же, мистер, интересно, кто рассказал в Голливуде мою историю? Из той тысячи, что была со мной на параде, я знаю всего восемь десятков оставшихся в живых! Неужели кто-то еще попал в Америку – с его стороны было очень невежливо сочинять враки и при этом давать герою мое имя! Вышло, конечно, зрелищно, но вы не боитесь, мистер, что посмотрев этот фильм, уже ваши, американские мальчишки сочтут, что с русскими можно воевать на противотанковых велосипедах?

Капитан Юрий Смоленцев, Брюс. Рим, 19 февраля 1944 года

Группенфюрер – это по армейской мерке генерал-лейтенант? То есть чин у этого немца, как дома у нашего «охранителя» Кириллова? И чего ему от нас надо, интересно знать? Однако же такие фигуры в одиночку, да еще пешком не ходят – группа сопровождения должна быть, и не из пехоты, а таких же волкодавов, как мы. И даже если заявился ты к нам для переговоров, но наверняка держишь на крайняк и силовой вариант, «если он меня задавит матом, будет ход конем по голове!». Даю знак Вальке и Скунсу, те неспешно встают и тихо-мирно выходят на улицу – посмотреть.

– Если это вас интересует, со мной лишь шофер и адъютант, – говорит немец. – Я оставил «мерседес» в квартале отсюда. Отчего бы пожилому человеку не прогуляться днем по тихой улочке? И я очень надеюсь, что мы придем к согласию – мы же все умные люди, иным в нашей профессии делать нечего? Хотя, господин Кертнер, с вашей стороны было очень неосмотрительно являться в Рим – досье с фотографиями всех освобожденных по тому соглашению есть в нашей картотеке, итальянцы любезно предоставили. А у меня хорошая память на лица.

Тут он посмотрел на меня.

– А вы, молодой человек, простите, не знаю вашего настоящего имени, засветили свою личность в Будапеште. Вы не знали, что та очаровательная фройляйн из шведской миссии, что показывала вам мост Елизаветы, наш осведомитель? К сожалению, получить информацию и истолковать ее правильно и своевременно – это несколько разные вещи. Я был хорошим полицейским, что в данном случае сыграло в минус, – въедается привычка реагировать уже по факту свершившегося деяния, а не на ход вперед. Теперь же я попробовал иначе – не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять: акция в Риме вызовет ваш самый пристальный интерес. И ваш подход – не ломить грубой силой, а слегка подсыпать песочку в шестерни или толкнуть маятник в сторону в нужный момент – так что допускаю, что десяток таких, как вы, вполне может провернуть то же самое. Зачем Достлер пригнал несколько тысяч солдат? О, нет – я не намерен вам мешать. Если мы договоримся, конечно.

Снова перевел взгляд на Маневича.

– Господин Кертнер, я отлично знаю, на кого работаете вы. В отличие от итальянского суда, мне не интересны юридические тонкости. Достаточно знать, что на связи с вами был человек из советского посольства. Затем, уже освобожденным, вы не доезжаете до швейцарской границы, ну а кто стоит за Красными Гарибальдийскими бригадами, нам известно. Замечу лишь, что устраивать подобную акцию имело смысл, лишь если вас собрались задействовать немедленно, здесь – а не дожидаться конца вашего интернирования после уже близкого завершения войны. И что в Риме могло потребовать вашего присутствия? Даже для организации коммунистического восстания у Москвы есть куда более подходящие фигуры. А говорить о техническом шпионаже здесь, в Италии – простите, смешно! Ну и ваш контакт с неким святым отцом, близко знакомым с Главным Фигурантом, стал последним штрихом к картине. Что до того, как я вас нашел – благодарите своих сопровождающих. Они, может, и отличные боевики, но недостаточно опытные конспираторы!

И опять ко мне:

– Конечно, Рим – это столпотворение. И здесь привыкли к самому разному народу – наверное, даже туземца в перьях примут как должное. Так что даже мой приказ немедленно докладывать мне обо всем необычном, непонятном, мог бы и не сработать – но вы, трое «испанцев», умудрились отправить в госпиталь четверых головорезов из Пятисотого батальона парашютистов СС! Что само по себе примечательно – это подразделение выполняет те же задачи, что ваш Осназ, их подготовка, в том числе и бою без оружия, куда выше, чем у обычной пехоты. Да еще и позаимствовали у одного из них личное оружие и документы – ай-ай, если бы не это, пострадавшие, может быть, и смолчали бы, а так вынуждены были доложить по команде! Кстати, очень не советую вам появляться на улице в испанской форме – эсэсовцы отчего-то сильно обиделись на испанских военнослужащих, ловят и бьют их до полусмерти, по всему Риму. И вы совершенно напрасно носите здесь эти длинные и тяжелые стволы в деревянных кобурах – о, нет, ничего предосудительного и запрещенного законом, но любой фронтовик скажет, что это оружие скорее для поля боя, а при мирной прогулке по городу выглядит странно! А уж три «испанца» с «астрами» – это очень приметная компания даже для Рима. Так что не удивляйтесь, что я сумел выйти на вас. Но я пришел с миром. Иначе, уж поверьте, ничто не мешало мне прихватить с собой пару взводов из того самого батальона СС.

– Допустим, – говорит Маневич, – и что же вы хотите от нас?

– Акция назначена на послезавтра, – продолжает немец. – Командует группенфюрер Карл Вольф, на нем общее руководство и силовая часть, я вроде его заместителя по контрразведке. Роммель не в курсе, Вольф вышел на Достлера напрямую, пообещав пост главы военной администрации Италии и военного коменданта Рима. Официальным поводом будет требование изъять из Палатинской гвардии евреев и допустить войска СС к охране Святого Престола «во избежание беспорядков». Его передадут завтра вечером, но Вольф, и я тоже, уверен, что Папа не согласится, не настолько же он дурак? Тогда – войска пойдут на штурм Ватикана, возможно, не дожидаясь истечения суток на ультиматум, а исключительно по целесообразности, приказ отдает Вольф. Непосредственно штурмом займется 500-й батальон, тот самый – около тысячи отлично обученных солдат. Для поддержания порядка и подавления возможного бунта Достлер вытребовал у Роммеля, не объясняя причин, два полка 34-й дивизии своего корпуса – 80-й и 107-й гренадерские, еще 34-й фузилерный (противотанковый) батальон и 34-й саперный батальон. Один из полков также будет у Ватикана, составляя внешний кордон оцепления, а также для зачистки захваченной территории. Также снят с марша к Триесту и завтра прибывает в Рим 92-й мотопехотный полк из состава Шестой армии – по боевой мощи равен бригаде: шесть моторизованных батальонов, в том числе один на бронетранспортерах, рота штурмовых орудий, дивизион самоходных гаубиц, четыре батареи противотанковых самоходок – только его и ждут, иначе начали бы уже завтра. Еще будет задействован, частью непосредственно при атаке Ватикана, тяжелый танковый батальон «Фельдхернхалле», двадцать девять «тигров», сведенные в три роты. Еще в наличии 375-й разведывательный батальон, имеющий в составе роту тяжелых бронемашин «пума», привлекаются также роты охраны миссий вермахта и люфтваффе и личный состав представительства гестапо – но не против Ватикана, а при поддержке разведбатальона, для интернирования королевской семьи, занятия Главного штаба итальянской армии и комендатуры Рима. Да, еще забыл назвать 75-й батальон штурмовых саперов, вооруженный минными танкетками «Шпрингер», отлично показавшими себя в Варшаве. Всего, таким образом, насчитывается шестнадцать тысяч солдат и полторы сотни единиц бронетехники. На такой город, как Рим, мало, но Достлер убежден в крайне низких боевых качествах итальянцев. Особенно если некому будет отдать приказ. Ну а после – Папу, королевскую семью и всех, на кого укажет дуче, вывезти в рейх, в концлагеря, устроить в Италии масштабную чистку левых и евреев, Муссолини останется номинальным главой, но реально командовать будет Достлер, осуществляя всю гражданскую власть – маньяк, испытывающий упоение властью над жизнью и смертью, встречаются и такие типажи. Официально утвержденный в Берлине план таков – так что смотрите на этот беззаботный и совершенно не знающий орднунга город Рим еще два дня, а после… Считайте эту информацию авансом от меня – может, окажется вам полезной!

– Аванс принят, – сказал Маневич, – а какова будет наша работа? Чем конкретно вам можем быть полезны мы? Зачем вы нам помогаете – врагам вашей страны?

Немец чуть промедлил с ответом.

– Германия эту войну проиграла, – наконец сказал он, – и оставаться на прежнем курсе, «будь что должно», это смерть. Если после той войны нас демонизировали, то могу представить, что будет после поражения в войне этой, после «черных месс», сожженного Ватикана, а возможно, и убийства Папы. И отрицания всех законов войны – хотя лично я не был на Остфронте и не имею никакого отношения к зверствам зондеркоманд. А сумасшедший ефрейтор приказывал Манштейну применить химическое оружие на Одере против вас. Едва отговорили, сославшись на восточный ветер, который понесет отраву на Берлин. И я не уверен, что он в последний момент не додумается до чего-то еще, чтобы хлопнуть дверью напоследок. После чего Германии не будет вообще. Уж если поляки в Лондоне грозят нам «устроить раздел, как когда-то разделили Польшу»! А французы желают оторвать от нас не только Эльзас с Лотарингией, но и земли к востоку от Рейна, на сто километров вглубь. Это не мой вымысел, а шведские и швейцарские газеты. И я этому верю – потому что даже оккупированные нами датчане шепчутся по углам, что по итогам войны и в компенсацию к ним вернется Шлезвиг-Гольштейн. И со всех этих территорий предполагается выселить немцев или подвергнуть их серьезному ограничению в правах. Потому лично мне больше всего нравится ваше намерение сделать Германию своим вассалом – по крайней мере, страна и народ так сохранятся как единое целое. Не хочу я доживать век рантье где-то в Аргентине – впрочем, подозреваю, что после Ватикана немцам и в Латинской Америке будет очень неуютно, католики там сильны. И скучно – мне всего лишь пятьдесят пять, до маразма еще далеко, писать мемуары на покое – после того дела, чем я занимался, на холостых оборотах, просто удавлюсь. И сентиментален я – не только вам, русским, дано мечтать о «родных березках». И грешен, больших денег не скопил, есть кое-что на счету, но это крохи. В то же время, насколько я понял, вы собираетесь не включать Германию в состав СССР, а оставить суверенной? Но любое государство подразумевает не только армию, но и полицию. Тайную политическую – тоже. Тайная полиция столь же древнее учреждение, как государство – наверное, еще во времена фараонов, если уж могли быть недовольные, всякие там претенденты на трон, бунтующие подданные, то было уже и подобное учреждение, все равно, как оно называлась, может, и никак, просто группа особо доверенных лиц. Вся разница в том, что когда армия фараона побеждала, это заносилось в клинописи и папирусы, а о делах «особо доверенных» всегда предпочитали молчать. Конкретно – когда вы будете создавать в своей Народной Германии аналог гестапо и СД, где вы возьмете кадры с нужной квалификацией, знанием, опытом? Или вы собираетесь укомплектовывать эти учреждения сотрудниками своего НКВД и СМЕРШа – так они будут чужими, не знающими местных условий. Я свой выбор сделал. И работать на вас мне кажется куда более привлекательным вариантом, чем быть беглецом без роду и племени или вообще трупом. Надеюсь лично для себя еще лет на десять полной и интересной жизни. После – можно и на покой, с хорошей пенсией. Я ответил на ваш вопрос?

– Принято, – кивнул Маневич. – Можно перейти к конкретике? Расписок мы, конечно, брать не будем, но после с вами свяжутся. Но вы понимаете, что дать гарантии лично вам мы можем, лишь в случае, если вы непричастны к военным преступлениям против советских граждан? Такова политика СССР – сотрудничество с такими, как, например, Достлер, не может быть оправдано никакой целесообразностью.

– Я не был на Восточном фронте, – отрезал немец. – Ну, почти. На Севере – я занимался там расследованием по делу Полярного Ужаса, если вам это что-то говорит. Едва там не утонул, когда этот Ужас сожрал корабль, на котором я плыл. Затем под Ленинградом я собирал там информацию о «тех, кто приходит ночью». Еще под Сещей – я занимался там обеспечением безопасности авианалета на Горький, и после провала операции попал в крупную немилость. Но рейхсфюрер ценил меня как хорошего сыскаря – так вышло, что я, тогда простой полицейский инспектор, в двадцать третьем оказал ему услугу, он не забыл. С тридцать седьмого я был чем-то вроде следака по «особо важным», и скажу честно, у меня не бывало промахов – кроме тех трех, в России. Так что у СССР нет ко мне счетов. А вот у Святого Престола – думаю, появятся послезавтра. Но ведь католики на территории советского влияния не настолько сильны? И я приду к вам далеко не пустым. Я ведь знаю очень много. Например, именно я работал с очень многими большими людьми во Франции, Бельгии, Голландии, Дании – ну, политики после этой войны могут выйти в тираж, а вот промышленники, банкиры, представители очень богатых и влиятельных фамилий, да и люди искусства, писатели и журналисты? Того, что лежит у меня в архиве, хватит, чтобы половина этой публики поползла на брюхе, умоляя не разглашать! А из другой половины часть является моими прямыми агентами, причем сохранены расписки на то, что они от меня получили, в деньгах или иной форме. Еще часть является бесспорными агентами влияния, кто сами будут подталкивать так называемое общественное мнение своих стран в нужном направлении. И наконец, на всех собрана подробнейшая информация по психологическим портретам, сильные стороны, чем человек может быть нам полезен, и слабые места, на которые легко надавить. Однако же архив разбит на части и находится в таких местах и в таком виде, что разобраться в нем без меня будет решительно невозможно! Не говоря уже о том, что самые ценные агенты знают лишь меня лично, не внесены ни в какие документы и работать будут исключительно со мной. Да, предупреждаю, что похищать и пытать меня нет смысла – я уже старый и больной человек, и очень быстро умру. И нет нужды – поскольку я добровольно готов предоставить вам все. Но только – с самим собой вместе и, конечно же, живым и здоровым!

– Информация о вас будет передана, – сказал Маневич, – но надеюсь, вы понимаете, что мы сами здесь ничего не можем решать, у нас лишь рамки своего задания?

Немец развел руками:

– Конечно, я все понимаю. Но не в ваших интересах тянуть. Поскольку я совсем недавно имел беседу с фельдмаршалом, у которого был разговор, аналогичный нашему, с человеком из вашей военной разведки. И я со своей стороны добровольно взялся его прикрыть. Ведь для СССР будет лучше, если Италия упадет ему в руки так же быстро и почти бескровно, как Венгрия? И в дальнейшем – насколько я понял, вы желаете, чтобы ефрейтор, а также, по возможности, иные фигуры, попали к вам в руки живыми? Однако же, это сложно будет сделать армейцам – после «1 февраля» ефрейтор им не слишком доверяет, окружив себя охраной из СС. И вот тут я могу оказаться очень полезным! Особенно если объект со свитой решит уехать из Берлина: рассматриваются варианты Франкфурт-на-Майне, Бонн, замок «Орлиное гнездо» – по крайней мере об этих я знаю.

– Принято, – сказал Маневич. – Остается лишь договориться о канале связи.

Немец достал блокнот, вырвал лист, написал адрес в Берлине. Показал мне и Маневичу, подождал, пока мы запомним, спрятал в карман.

– Сожгу после, – сказал он, – а то странно будет за столиком, тот тип из-за стойки смотрит. Это – моя служебная квартира. Консьержка привыкла, что туда приходят разные люди, и не будет доносить, даже в гестапо, я лично ее проверял. Не знаю, насколько дела задержат меня в Италии, но с начала марта я буду в Берлине. Пошлите открытку вот по этому адресу (те же манипуляции с другим листком бумаги): привет от дяди Хайнца и любые числительные в тексте – это дата, затем время. Я буду ждать на адресе – а дальше, пошли нам Бог удачи!

Тут он снова посмотрел на меня:

– И совет вам напоследок, молодой человек. Не светите жетоном лишний раз! Даже перед такими, как вот этот, – кивок в сторону стойки. – Потому что он может сказать спросившему его полицейскому, дойдет и до истинных владельцев. Верно, что предъявивший такой жетон по умолчанию считается агентом СД, выполняющим спецзадание, и его запрещено арестовывать, даже если он был пойман в рядах партизан с оружием в руках. Однако же о нахождении человека с жетоном под таким номером на подведомственной территории, те, кто надо, обязаны знать! И если в ответ на запрос, а это законное право задержавшего вас представителя властей, будет заявлено, что номер «чужой», то я вам искренне не завидую! Подвалы гестапои – это очень неуютное место, уж поверьте! И благодарите судьбу, что я очень заинтересован, чтобы вы выбрались отсюда живыми. Держите!

И протягивает мне что-то маленькое, металлическое, завернутое в бумагу.

– Здесь два жетона, больше не могу. Но подлинные – если на эти номера придет запрос, на территории Рима и всей итальянской территории севернее, в период до первого марта, то будет подтверждение. Однако же если дойдет до очной ставки со мной, я заявлю, что впервые вас вижу, а жетоны были выданы совсем другим людям. Так что постарайтесь не спалиться по глупости. Уверяю, что в гестапо и СД умных голов – не одна моя. Честь имею!

Поднимается, откланивается и уходит.

Так, и что это было? Считать ли все масштабной дезой – так вопрос, а в чем смысл? Что здесь может быть ложным – что штурма не будет, или будет другой датой? И чем неверная информация повредит СССР? Или же смысл в другом, это операция глубокого внедрения? Ну, лишь если этот Рудински – британский или штатовский агент. Но с этим пусть уже после разбираются те, кому положено. И в этом смысле информация истинна – как разменная монета в игре.

А что он сейчас работает персонально на себя – весьма вероятно. Знаю, что в нашей реальности, когда в пятьдесят пятом создавали Национальную Народную армию ГДР, то и главком ее был генералом вермахта, попавшим в плен в сорок четвертом под Минском, и все генералы и офицеры тоже прежде против нас повоевали – ну где в Германии, через десять лет после войны, другой обученный комсостав найти? А из кого набирали самый первый состав Штази – неужели из бывших гестаповцев? Слабо верится в такое количество антифашистов-коммунистов со спецподготовкой. Конечно, если в дальнейшем товарищ Сталин слабину даст и Германия взбрыкнет… но во-первых, это не в нашей компетенции, а во-вторых, наш вождь не Меченый и не Борька, особенно когда будущее узнал, так что не дождетесь!

Значит, придется прямо сейчас побегать. Испанские мундиры сняв – зачем нам сейчас драка с эсэсовцами? Впрочем, я заметил, тут полицаи не зверствуют, облав и проверок нет, так что можно и в штатском. А ксивы с собой, это на случай, если все ж придется засветить ствол, не «астру», а маузер, конечно не тот, что у красных комиссаров, а модель ХСц тридцать седьмого года, очень компактный и удобный, для ближнего боя сойдет. Куда и зачем бежать – а вот тут вступают в игру наши «группы поддержки».

Первое – это связь! Должны в Москве узнать, что случится через два дня, чтобы быть готовыми – это ж какие волны по миру пойдут! Для такого случая дан нам адрес, там человек с рацией, кто и когда заслан, нам неведомо, сказано лишь, что надежный. И второе – это итальянские товарищи, им тоже не помешает подготовиться – получили от Кравченко еще пару адресов, если потребуется массовка или выход на подполье. Светиться, конечно, плохо – так и не будем, достаточно крайнему в цепочке передать, а он уже дальше, нас не раскрывая.

А тут, оказывается, не только полиция и контрразведка, но и доморощенные мафиози на службе у гестапо. А нам по адресам пройти и не спалиться… жетоны СД, может, и помогут, но на самый крайняк. В самом Риме их лучше не светить, тут могут не по телефону запрос послать, а к самому Рудински обратиться, и что он ответит? Интересно, он в самом деле был уверен, что нас тут не четверо, а больше? Вообще-то, вполне реально, могли несколько групп прибыть, расследоточась, и времени слишком мало было даже у такого матерого сыскаря, чтобы проверить, нет еще здесь полноценного аппарата гестапо! Но вот оставить кого-то проследить за нами – он мог!

Идем все. Маневич остаться отказался, да и Рим он великолепно знает. А оставлять на хозяйстве кого-то одного смысла нет. Да и красть у нас нечего, кроме чемоданов с обычным набором вещей, вот только «астры» жалко, если что.

А про сучонка Пьетро я все ж не забуду, если сюда еще вернемся!

Москва, Кремль. 19 февраля 1944 года

Сталин ходил по кабинету. Трубки в руке не было – курить пришлось бросить. Прочтя в истории «из будущего» про два инсульта – и если первый, в сорок пятом, перенести удалось сравнительно легко, то в сорок девятом было куда тяжелее. После этого и перестал тянуть страну, старый дурак, вожжи отпустил, расслабясь. Ну, не дождетесь теперь! К своему здоровью надо ответственно относиться, как к инструменту – ухаживать за ним положено, смазывать и чистить. Лишь для масс, и то, пока война идет, нужен образ «на работе гореть». А если все сейчас перегорят, с кем завтра останемся?

Поскольку ничего бесплатно не бывает. Был разговор с товарищем Елезаровым – и среди прочего, он рассказывал про свою бабку, или еще какую-то родню. Деревня Тервеничи, северо-восток Ленинградской области, фронт туда не дошел, и даже бомбежек не было. Но надо было дать продовольствие и Ленинграду, и Ленфронту – и потому в колхозе все пахали без выходных, по четырнадцать часов, а мужики все на фронте, остались в большинстве лишь бабы, старики да малолетки, и техники нет никакой, машины и трактора тоже забрали, все руками. И никто не роптал – все честно работали, понимая, что надо. Бабка, никаких наград и привилегий не получив, умерла в питерской коммуналке, с пенсией сорок пять рублей. И остались бы такие, как она, подлинными героями, но детей своих уже по-другому учили: «Мы голодали, ничего не имели, так пусть хоть у них…» – вот и вырастили поколения потребителей! Нельзя так – и перемены последуют. Но сначала надо закончить эту войну. И так, чтобы «капитала» с нее нашим потомкам не на пятьдесят лет хватило, а побольше!

– Значит, Адольф все же решился, – произнес Сталин. – Поддался на британскую провокацию.

– Сведения достоверны, – ответил Берия. – В сообщении код «высокая вероятность». Подписи – не только «Этьен», но и «Брюс». Значит, товарищ Смоленцев тоже при получении информации присутствовал и считает истиной.

– Ну, если бесноватый решил напоследок перевернуть Европу, а то и весь мир. Мы тоже должны быть готовы. Что скажет Генштаб?

– Четвертый Украинский фронт к наступлению готов, – сказал Василевский. – Все запасы и пополнения подвезены, войска отдохнули, коммуникации обеспечены. Ждали лишь флот – фланг морской, а у нас там пока всего два десятка катеров, по железной дороге перевезенных, а у итальянцев сила, мало ли что. Но застряли болгарские товарищи в Греции. Проливы наши, а вот за ними – пока нет.

– Поможем болгарам, – сказал Сталин. – Пол-Греции наша, один лишь Пелопоннес остался, возьмем. И думаю, что после ватиканских событий итальянцы не слишком будут желать умирать за Еврорейх. Так что, товарищ Кузнецов, как с разработкой операции «Ушаков», о которой разговор был еще месяц назад?

– К выходу в Средиземное море готовы крейсер «Ворошилов», четыре эсминца, три подводные лодки, – доложил нарком ВМФ. – Авиация флота перебазирована на аэродромы в зоне Проливов и на болгарской территории. Проблема в том, что не хватает дальности: мы даже до широты острова Родос достаем на пределе. А там немецкая авиабаза, «мессы» взлетают с полными баками, а нам бензин считать, хватит ли на бой. Тем более мы не сможем прикрыть корабли с воздуха на протяжении перехода в Адриатику. Да и не обеспечат Риека, Сплит, Дубровник нормальных боевых действий большой эскадры.

– То есть Средиземноморского флота у нас по сути нет, – сказал Сталин. – В лучшем случае успеем занять что-то в восточной части моря. А в Италию – уже никак. Ладно, на первом этапе справимся – а когда упремся в Приморские Альпы? Вы, товарищ Василевский, утверждали, что с ходу во Францию никак не получится по суше?

– Так точно. Там даже французы в сороковом втрое большую армию итальянцев держали. Горы, две с половиной дороги вдоль побережья, и то тоннели, мосты – развернуться сложно, а оборонять легко. Пройдем, конечно, но быстро не выйдет. Сколько мы в Карпатах возились, а тут горы повыше. С моря десант, но вот на чем? И в Тулоне главная база флота Еврорейха.

– Два линкора, «Шарнхорст» и «Страстбург», шесть крейсеров, свыше тридцати эсминцев и миноносцев, тридцать французских подводных лодок, – вставил Кузнецов, – и при необходимости, могут быть задействованы немецкие лодки 12-й Атлантической флотилии. Есть, правда, вероятность, что французы за рейх сражаться тоже не захотят – но в расчетах мы брали полноценные боевые единицы. Также возможно, что итальянские товарищи будут в итоге за нас, но рассчитывать на это заранее… Совершенно неясно, в каком состоянии будет итальянский флот, когда мы выйдем к Альпам.

– А в Средиземном море есть еще и острова, – произнес Сталин. – Корсика, Сардиния, Сицилия, Мальта. Оставить их освобождение англичанам? Десантный тоннаж, транспорта для перевозки войск, мы сможем там найти – у тех же итальянцев? А насчет прикрыть от линкоров Еврорейха… Товарищ Кузнецов, что у нас с К-25? Они же именно в Средиземное море шли?

– Корабль стоит в Полярном, – доложил Кузнецов. – После получения приказа может прибыть к западному побережью Италии за десять дней, из расчета по тысяче километров суточного перехода, как принимали мы у Африки прошлой весной. На пределе можно больше – но лучше металл и механизмы не перегружать. Но остается вопрос организации взаимодействия.

– А вот вы этим и займитесь! – приказал Сталин. – Разработайте план перехода и боевых действий на Средиземноморском театре эскадры Северного флота в составе подводной лодки К-25. И конечно, со всеми деталями, как порядок связи и взаимодействия с прочими силами. И вы говорили, что товарищ Лазарев сейчас в Москве?

– Точно так. У меня в наркомате, по флотским делам.

– Привлеките его тоже к разработке плана. И завтра он нужен мне здесь, напутствие дам. И как раз когда вы, товарищ Василевский, дойдете до французской границы, надеюсь, что и К-25 будет на месте. Если только немцы сразу не побегут – но не побегут же, на Одере они дрались жестоко.

– Срок наступления, до или после?

– Рим, конечно, жалко. Но кровь наших солдат стоит дороже. Если начать на день-два позже, когда вся Италия уже закипит и у немцев тыла не будет? Надеюсь, что из Рима Варшаву они сделать не успеют. Хотя Роммель на фанатика не похож. И есть у нас на него перспектива.

– Так, товарищ Сталин, ответственным за все у немцев Достлер назначен по военной части, тот самый, «палач». А Роммель вроде даже не в курсе.

– А вот и посмотрим, упорно он будет воевать или нет? Из всех германских полководцев у нас лишь к нему одному претензий нет – жалко, если появятся. И в расправах с пленными он вроде не был замечен – как он итальянцев подавлять будет? Да, надо и добавить пропаганды – и вот это тоже использовать. Если их фюрер совсем уже взбесился и за языком не следит – грех такой подарок не использовать!

Карикатуры Кукрыниксов в ответ на слова Гитлера, попавшие в газеты: «Мобилизуйте хоть чертей из ада, но чтобы мои войска были укомплектованы по штату».

Гитлер ползает на коленях перед толстым свиноподобным чертом: «Хоть ты мне помоги, если больше никто не хочет!» На листовках еще добавлялось: «А я обещаю, что истреблю на Земле любую иную веру, кроме веры в тебя, если поможешь мне победить!»

Марширует строй рогатых и хвостатых бесов – и Гитлер орет: «Вперед, свинорылые унтерменши, обещаю всем, кто выживет, гражданство Еврорейха и причисление к арийской расе!»

Те же бесы удирают толпой: «Пошел бы ты, фюрер, к нашей матери! После русского фронта, нам ад раем кажется – ищи других дураков за тебя воевать!»

В ночь на двадцать первое февраля тысячи листовок с этими рисунками и текстом на итальянском, перечислением зверств немецких войск на итальянской территории, были сброшены над позициями Второй итальянской армии. На следующий день все узнали, что произошло в Риме.

Гавр, 20 февраля 1944 года

Бомбардировщики пролетели утром. Несколько сотен «летающих крепостей», четким строем «коробочек» по шестнадцать машин, в окружении роя «мустангов». Через три-четыре часа – это в зависимости от того, какой город в Германии сегодня предназначен на заклание, они пойдут назад – тогда и начнется работа.

– И что они над нами – спать не дают? – спросил Дил. – Я по карте смотрел, это какой крюк им выходит?

– Говорят, там у гуннов ПВО сильное, – ответил Джимми. – Самое узкое место Канала, за ним Бельгия. Знаешь, правило, где короче, там тебя и ждут, так что легче бывает в обход. Так и эти – на юг, а после на восток и через французскую границу. А может, во Франции что-то бомбить пошли.

– Как в фильме «Воздушная мощь»[51], – сказал Энж. – А у немцев такое есть? Я не видел. И отчего они не капитулируют?

– Вот сейчас зазеваешься, тебе осколком и прилетит, – ответил Джимми. – В аэродромной команде вчера двоих убило. Танк бы выпросить с бульдозером, чтобы воронки безопасно под обстрелом засыпать.

Трое чернокожих пилотов сидели, свесив ноги в траншею, вырытую на краю импровизированного аэродрома. Немецкие позиции находились всего в двух милях, и время от времени сюда долетали снаряды – особенно гунны не любили, когда начинали взлетать истребители, сразу начинался обстрел. Да что они там, спят стоя у заряженных орудий? Долгим это обычно не было. Сделав пару-тройку залпов, немцы смолкали, опасаясь ответного огня – но и десяток тяжелых снарядов по месту, где самолеты, бензин и бомбы, это очень много! А еще был беспокоящий огонь, в любое время дня и ночи – или коротким артналетом, или медленно и методично, по снаряду в несколько минут – так что такие щели в земле, отрытые всюду, где тебя мог застать обстрел, были не роскошью, а необходимостью. Вот только заравнивать воронки на полосе, под летящими осколками, не зная, где разорвется очередной снаряд, было удовольствием ниже среднего. И потери среди аэродромных были больше, чем у пилотов.

Эскадрилью быстро выбили бы, если бы не Стив с его «русским» опытом. По его совету, для самолетов были отрыты капониры подковообразной формы, крытые сверху досками и железнодорожными рельсами, какие удалось найти в порту, и засыпанные землей – прямого попадания такое сооружение не выдержало бы, но от осколков защищало хорошо. И оказалось, что если дать газ еще в капонире и быстро выскочить на полосу, то можно взлетать и под обстрелом – ну а при посадке следовало так же быстро подрулить к укрытию, солдаты тут же хватали самолет за хвост, разворачивали, цепляли трос от лебедки – и через полминуты уже все вместе отдыхали в капонире, слушая разрывы немецких снарядов[52]. Конечно, это не лезет ни в какие уставы, когда аэродром находится в радиусе обстрела вражеской артиллерии, но иного места на плацдарме не нашлось. А «черная» эскадрилья – это расходный материал как раз для таких случаев, ее не жалко!

Когда они вернулись из Португалии, их было всего восемь. Четыре пилота, выживших после мясорубки, два техника и моторист, теперь переведенные в состав его эскадрильи, и еще одно лицо, пока без определенного статуса – Фернандо, бывший пилот португальских ВВС, еще перед войной уволенный за пьянку и рукоприкладство. Этот человек фактически спас жизнь и «черной» эскадрилье и экипажу ДС-3. Правда, огромный подвесной бак непонятного происхождения, который удалось закрепить под фюзеляжем «Киттихока», он обменял на перелет в Британию и обещание попросить начальство зачислить его в эскадрилью.

Если бы не тот бой, когда Джимми повезло спасти транспортный самолет с чем-то ценным и секретным (Джимми так и не узнал, что это было) от четверки «мессов»! Кто-то наверху замолвил слово, и пилотов решили вывезти на переформирование, тем более что фирма «Кертис» взяла шефство над «черной эскадрильей». Армия США готова была отказаться от самолетов Р-40, когда появились «мустанги», и производителю нужны были герои, которые докажут, что последняя модель «Уорхока» не уступит ничем. Через неделю пришел приказ вернуть эскадрилью в Англию, тем более что немцы прекратили атаки и отводили войска, опасность Порту уже не угрожала. Выработавшие свой ресурс две оставшиеся машины списали, а личному составу предоставили возможность добраться на Туманный Альбион с обратным рейсом очередного транспортного самолета. Но Стив посоветовал заправить «Киттихок» лишь наполовину и лететь, тратя бензин из подвесного бака (судя по размерам, предназначенного для бомбардировщика, а не истребителя). В случае же боя переключаться на внутренние баки, сбрасывать подвесной – это позволило бы, на облегченной машине, хоть как-то прикрыть «дуглас». После топлива не хватило бы до Англии, но Джимми старался о том не думать.

И этого едва не случилось, когда появилась пара «мессов». Они какое-то время летели поодаль, а затем вдруг развернулись и ушли к берегу. И Джимми, промедливший сбросить бак, был рад, что снова вытянул билет на жизнь. Он так и не узнал, что его спасла нестандартная «русская» окраска его «Киттихока». Немцы были из группы Хартмана и тоже слышали про сражавшегося над Португалией бешеного русского аса: «Двое на одного, может, и справимся, но русский будет драться как берсерк, и очень может быть, кого-то собьет, нам это надо? Поищем более легкую добычу!»

В Англии были недели ожидания и утрясания, когда все штабы спихивали непонятно как выживших негров друг на друга. Если бы не Стив и Фернандо, обладавшие способностью найти то, чего нет, наверное остальным грозил бы голод и холод. Но вот наконец мучения закончились, прибыло пополнение – еще одиннадцать чернокожих пилотов из того же учебного центра в Таксиги, и техника, новенькие Р-40Q, даже внешне совсем не похожие на прежние: ровный фюзеляж без гаргрота, каплевидный фонарь, как на «мустангах». Самолет и был схож с «мустангом», лишь легче и меньше размером. А еще он был очень похож на новейший русский Як-9У, тем более в «русской» окраске в зелено-черный цвет, а не в более светлый британский цвет морской волны.

– Если гунны отчего-то боятся русских, так пусть увидят целую эскадрилью, – изрек кто-то из больших чинов, прочтя протокол допроса пленного немецкого пилота и сопоставив факты, – если это хоть чуть поможет и не стоит нам ничего.

Стив получил статус инженера эскадрильи, а Джимми – заместителя командира. Не командира – слишком много врагов было бы у «красных носов, белых хвостов». На эту должность официально поставили сына кого-то из руководства фирмы «Кертис». Но мрачный майор из штаба заверил пилотов, что новоиспеченный комэск в боевую работу лезть не будет, так как летать толком не умеет даже на учебных машинах, его капитанское звание и должность целиком и полностью заслужены не им лично, а самолетами, произведенными в Сент-Луисе и Баффало. Что ж, Джимми был доволен, что мистер Стальной Шлем взял на себя хотя бы бумажные дела. И вообще, он был не злым и не вредным – просто не умел летать. И не отличался смелостью – здесь, в Гавре, старался без особой надобности не выходить из блиндажа, а прозвище получил за то, что все время был в каске, после того как увидел тело солдата аэродромной команды с раскроенной осколком головой. Эскадрилью перебросили в Гавр неделю назад, четырнадцатого числа – когда стало ясно, что истребители с той стороны Канала не могут прикрыть возвращающиеся бомбардировщики.

Сколько надежд было связано с этими «мустангами»! Дальность их позволяла долететь хоть до Берлина, вместе с эскортируемыми В-17 и В-24. Но каждая миссия – это не только перелет, но и воздушный бой, во время которого бензин расходуется в разы быстрее, чем на крейсерском режиме. А немцы успешно применяли прием, когда их истребители с самого начала завязывали с «мустангами» пусть даже не особо жестокую, но упорную драку – имея целью не столько нанести потери, сколько заставить выработать топливо. И еще, у гуннов было просто сумасшедшее число зенитных стволов – и многие самолеты над целью получали повреждения и отставали от строя. Если «коробочка» В-17 была крепким орешком даже для нескольких эскадрилий «мессов» или «фоккеров», то одиночные бомбардировщики, да еще подбитые, едва ползущие, лишенные маневра, были для них легкой добычей. И потому Джимми уже знал, что увидят здесь, над Гавром, через несколько часов. Сначала домой пойдут поредевшие «коробочки», те кому повезло держать строй, охраняемые «мустангами», идущими на последних галлонах бензина. А после потянутся калеки, преследуемые гуннами. Немцы тоже хотели жить и предпочитали атаковать легкую цель. Это не спасало тех, на кого падали бомбы, но позволяло брать щедрую плату с «убийц городов», как называло англо-американских пилотов берлинское радио. В налете на Мангейм из двухсот бомбардировщиков не вернулись больше тридцати. И любой экипаж «летающей крепости» мог, по теории вероятности, посчитать свои шансы выжить после установленной нормы – это надо 0,85 умножить само на себя пятьдесят раз. Получалось ужасно мало!

Потому кто-то наверху решил, посадить эскадрилью истребителей на французском берегу, чтобы отсекать преследователей от подбитых. И черные пилоты оказались наиболее подходящими для этой благой цели – расходный материал!

Да, новый «Уорхок» ничем не уступал «мессершмиту». Энж, Дил и Бак, «португальские» ветераны, законно стали командирами звеньев. А вот первое, командирское звено было бы неполным – выпускать в бой мистера Стального Шлема было бы убийством. Но самолет, оставшийся вакатным, внаглую присвоил Фернандо. Никто не возражал. За неделю боев они потеряли четверых – причем двух на земле, от снарядов. Но из покалеченных самолетов и запчастей механики во главе со Стивом как-то сумели собрать годный к бою. И Бак умудрился схватить осколок, когда шел в столовую, – ничего страшного, но в госпитале полежит. Так что в эскадрилье сейчас было тринадцать самолетов и одиннадцать пилотов. А немцев удалось сбить семерых! Это лишь те, кто упали на виду у пехоты – и еще несколько ушли на юг, дымя и снижаясь, наверное, кто-то не дотянул. И целых три гунна было на счету Джимми, причем два из них – в одном бою. Удачно тогда они подловили зарвавшихся «мессов», внезапной атакой со стороны солнца в немецком стиле – настолько внезапной, что пришлось после уворачиваться от трасс с преследуемого «либерейтора». Хорошо, что не попали! Немцев было шестеро, и каким чудом они не добили бомбардировщик до того, бог весть – после атаки четверки «черных пантер», как теперь называла себя эскадрилья, осталось трое, и еще одного Джимми удачно достал, когда тот бросился удирать. А злосчастный В-24 едва держался в воздухе, страшно смотреть было, как он избит, два мотора не работали, причем оба на одном крыле, так что самолет шел, едва держась в горизонте. И, вероятно, не надеясь уже перелететь Канал, не придумал ничего лучше, как зайти на посадку на их аэродром! Полосы бы не хватило, но это не имело значения, так как «либерейтор» садился на брюхо, что-то у него случилось и с шасси – и на посадке переломился фюзеляж, ну и, как водится, немцы начали обстрел. А самым невероятным оказалось то, что из десяти человек экипажа все оказались живы, даже стрелок из кормовой башни, которого после пришлось извлекать из обломков, распиливая металл – хотя четверо были ранены, а ушибы и ссадины у всех. Бомбардировщик же восстановлению не подлежал даже теоретически – так что, после того как механики покопались в обломках, извлекая все, имеющее какую-то ценность, дюралевые останки просто спихнули трактором туда, где они никому не могли помешать.

Один из экипажа «либерейтора» оказался штатским. Журналист, мистер Хемингуэй – «чтобы писать, я должен узнать то, о чем пишу!». Еще две недели назад он был в России и даже получил награду, русскую медаль. Услышав о том, Стив, да и Джимми, вцепились в журналиста с расспросами – да и сам Хемингуэй заинтересовался историей «черной эскадрильи», так что пробыл тут еще сутки. К вечернему обстрелу отнесся философски – в России и не такого повидал! Прямое попадание в блиндаж маловероятно, и если даже будет, мы и почувствовать ничего не успеем, так что не надо трястись, можно спать, или пить чай, или что покрепче – единственное неудобство, что не выйти в сортир.

– И удачи вам, парни, – сказал Хемингуэй на прощание. – А то успел я услышать от приятеля в штабе, что здесь замечен сам Хартман, «воздушный рыцарь рейха», сбивший триста русских – в эфире слышали его позывной.

Джимми пожал плечами. Пока все немцы, встреченные в воздухе что в Португалии, что здесь, не показывали превосходства в индивидуальном мастерстве. А свои победы придавали чувство уверенности. И, как учил Стив, слышавший это от русских летчиков Северного флота, русский метод войны, это:

«Выполнение поставленной задачи, любой ценой. Если хватило мастерства и удачи самому остаться живым – честь тебе и хвала. И награда.

Если выполнил задачу и погиб – честь тебе, слава и память. Что поделать, война.

И если даже задачу выполнить не хватило, то хотя бы постарайся создать врагу максимум проблем! Чтобы тем, кто придет после тебя, было легче.

И делай что должно, и не думай больше ни о чем!»

Это же Джимми, Энж, Дил и Бак вбивали в головы молодых пилотов. Что бы ни было, дерись до конца – и будь что будет.

Хотя, поскольку страшный немецкий ас так и не встретился в воздухе, он оставался для Джимми угрозой сугубо теоретической. Пока.

Ну вот, пора! Эскадрилья, по машинам! Взлетаем по команде, с интервалом пятнадцать секунд. Пока гунны не начали обстрел.

То же место и день. С немецкой стороны

Сегодня в жизни Эриха Хартмана, гауптмана, командира эскадрильи авиагруппы «Цеппелин», кавалера Рыцарского креста с Дубовыми листьями настала черная полоса.

По итогам португальской победы, на всех причастных пролился дождь наград и чинов. Эрих вспоминал – поездка в Берлин, награда из рук самого фюрера, портрет в «Фелькишер беобахтер» и множестве других изданий. Хартман – лучший ас всех времен и народов! Пока у Германии есть такие солдаты, рейх непобедим!

И две недели отпуска дома! В самое Рождество! И женитьба на Урсуле, моей верной Уш! И все что положено – торжество, стол, гости, подарки. Но были еще слова, сказанные Эрихом наедине:

– Когда придут русские, выбери офицера в чине постарше и живи с ним. Это будет лучше, чем если тебя будут валять целой ротой.

Он доверял своей Урсуле, что она не донесет на него в гестапо.

По завершении отпуска он узнал, что группа «Цеппелин» передислоцирована в Остенде. И летали они теперь на обычных «Густавах», а не на палубных Ме-155, не было больше у Германии авианосцев. А задача осталась той же – перехватывать над морем английские и американские самолеты. То, что Хартман умел и любил делать.

Армада бомбардировщиков была видна хорошо. Но впереди шли не меньше шести десятков «мустангов». И эскадрилья ушла в облака. Дальше выждали, рассчитав время, исходя из скорости, своей и противника, оцененной на глаз. Затем команда в эфире, двенадцать «мессеров» ныряют вниз. Бомбардировщики проходят слева, тысячи на две ниже, но почти под нами очередная группа «мустангов», нас пока не видят. Это настоящая удача!

В практически отвесном пике немцы врезаются в самую середину янки, открывая огонь. Враг застигнут врасплох – закладывая широкие виражи, «мустанги» пытаются скрыться, но больше десятка их горят. И крики «Хорридо!» в немецком эфире. И найденные после обломки десяти «мустангов» на земле.

Американцы тогда не преследовали, хотя могли бы. Но продолжили путь, снова собравшись строем на фланге бомбардировочной армады – вдруг эта группа была отвлекающей, и сейчас последует удар по «крепостям»? Отчего после Хартману пришлось услышать даже неприятные слова, что задача по существу эскадрильей не выполнена: заставить янки ввязаться в бой и растратить топливо, облегчив задачу последующим эшелонам перехватчиков, не удалось. Но генерал сказал, что минус десять «мустангов» – это еще большая помощь. А после, уже Хартману – победителя не судят, но дальше, или делай как приказано, или чтобы сбитых было не меньше.

Хартман и старался. За месяц на его личный счет было записано сорок три самолета, правда, с учетом сбитых «совместно», то есть когда индивидуального победителя из числа пилотов эскадрильи установить не удалось, и сбитых «предположительно», когда были основания полагать, что самолет подбит и упал, опять же, любым из двенадцати летчиков эскадрильи. Чужие личные счета Эрих трогать не решался – глупо обижать тех, кто прикроет тебя в бою! Хотя кригс-комиссар, которому тоже была большая разница, быть при простой авиагруппе или той, где служит национальный герой Германии, не раз уже предупреждал всех – если с их боевым товарищем что-нибудь случится, гестапо непременно найдет виновных. Но мер предосторожности мало никогда не бывает!

Вроде охота давала результат. Американские самолеты в зоне ответственности теперь встречались гораздо реже, англичане летали ночами, как прежде, но их перехват был делом истребителей-ночников. Жизнь снова казалась прекрасной, перспективы блестящими. И вот!

– Кто у нас специалист по русским асам?

Снова этот проклятый русский, с позывным «Иван», который преследовал Хартмана в Португалии! Теперь же их там целая эскадрилья, они сидят в Гавре и уже приносят кучу проблем. Надо их уничтожить или по крайней мере заставить убраться оттуда. «А вам, дорогой Эрих, после обещаю майорские погоны и Мечи».

Целая эскадрилья русских асов – ясно ведь, что на такую миссию никто «зеленых» пилотов не пошлет! За что мне такое наказание – и зачем покойнику Мечи? Впрочем, не все потеряно – в приказе ведь не сказано, что я должен расправиться с русскими в одиночку? И если уж начальство так заинтересовано в успехе, то пусть выделяет достаточно сил!

Восемнадцатого февраля две эскадрильи авиагруппы «Цеппелин» перебазировались на полевой аэродром под Руаном. Садились уже под вечер, чтобы не засекли американские разведчики, ходившие над районом. Весь следующий день сидели на земле, замаскировав самолеты – в отличие от Остенде, здесь в воздухе творился настоящий ад, американские бомбы разнесли все. Как рассказал местный майор, старший по аэродрому, в ближних деревнях, не говоря уже о городе Руан, не осталось ни одного целого дома, а на дорогах ни одного неразбитого моста. Так что здесь давно уже не более чем площадка подскока – а эскадры ПВО сидят гораздо дальше, однако у них очень хорошо получалось здесь ловить и добивать отставших. Теперь не выходит – из-за этих русских.

– Какие у них самолеты? – спросил Хартман.

– На вид, «як-девятые», – ответил майор. – И судя по летным данным, самая последняя модель[53].

– Опасный противник, – заявил Хартман с возможно более беззаботным видом. – Нам потребуются все силы, чтобы одержать победу.

Эрих Хартман был истинным германским рыцарем. И хорошо знал, как правильно одерживать победы. Ведь у каждого рыцаря должны быть кнехты, которых можно выпустить в бой вперед себя. И если они погибнут, не беда, это такой же расходный материал, как патроны, можно набрать новых – зато если они измотают и ранят врага, вот тогда можно вступить в бой и самому рыцарю, чтобы искренне заявить, что противник был убит собственноручно. А если бой пойдет не так, как предполагалось, то рыцарь может отступить, не марая чести – ведь он не был побежден, ну а кнехтам гибнуть – их долг!

А посему в бой первой пойдет вторая эскадрилья, которой теперь командовал барон Рогов. Ну а Хартман со своими подождет на высоте, когда враг будет ослаблен, и тогда нанесет последний, решающий удар. «Поскольку для рейха необходимо, чтобы эта победа была моей, национального героя Германии. Или кому-то из вас охота ближе познакомиться с гестапо? И вообще, раз я назначен командиром, то отдаю такой приказ – есть не повинующиеся, в боевой обстановке?»

Дураков не было. Неповиновение командиру в боевой обстановке – это смертный приговор. Эрих подумал, что, наверное, не стоило так все же со своими же товарищами по эскадрилье, чином не ниже его собственного – наверняка ведь злобу затаят и при случае отыграются? Но подумал, что если русский завтра его убьет – покойнику ничье хорошее отношение будет уже не нужно. Так что перетерпят. И ради рейха – я национальный герой или нет?

– Мерзавец! – сказал Рогов, когда Хартман вышел. – И ведь всю славу и честь припишет себе. Сам вступит в бой, когда все уже будет решено. Ладно же. Здесь найдется краска для зимнего камуфляжа?

– Мерзавцы! – хотелось взвыть Хартману, когда он утром увидел свой самолет. И ведь не обвинишь, напишут донос о непатриотизме!

Вместо привычной «змеиной кожи», истребитель был окрашен в белый цвет, на котором черные кресты смотрелись огромными.

– Цвет знамен и плащей наших великих предков, тевтонских рыцарей, – с пафосом произнес Рогов перед строем пилотов эскадрильи. – Прими же от нас этот подарок, герой рейха, и да не минует тебя удача в бою! И чтобы ты покрыл себя славой, как наши предки-рыцари в битве с русскими на Чудском озере, семь веков назад!

Барон Рогов знал историю – кто победил тогда. Но как еще безупречно пожелать этому недоноску «чтоб ты сдох, скотина»? Ну, а гестапо – до «после боя» надо еще дожить. Да и не пошлют асов-истребителей в штрафной батальон Остфронта, что бы там ни грозил кригс-комиссар – максимум снимут один чин. Небольшая цена, если избавимся от Засранца.

– По машинам! – рявкнул Хартман. – А с вами, барон, я еще после разберусь!

«Рапорт напишет, обвиняя меня в трусости и нерешительности, – подумал Рогов, – без разницы, как что будет в этом бою. Точно, для меня будет лучше, если ты сдохнешь, сволочь! Только надо сделать все чисто, чтобы не было повода для явного обвинения!»

Взлетели по докладу с радиометрического поста. С юга приближалась очередная группа бомбардировщиков. Группа «Цеппелин» набрала высоту, но в бой не вступала. Вот далеко правее и ниже прошла голова американской армады под охраной «мустангов», за ней потянулись одиночки, преследуемые «фокке-вульфами» 26-й эскадры. В другое время Хартман не удержался бы пополнить счет, но сегодня и самому легко можно было стать дичью. Ну вот, с севера появились русские, завязали бой. «А нам начинать рано – пусть они устанут, потратят бензин и боеприпасы!» Парни из 26-й успели все же свалить один бомбардировщик, и еще один уходил с дымом и пламенем – явно до Англии не дотянет. А затем и сами стали поспешно выходить из боя – связываться со свежей эскадрильей русских асов, да еще вблизи их аэродрома, никому не хотелось. Так что бой между истребителями был коротким, пара дымных хвостов протянулась к земле, кого сбили, издали было не понять. Затем русские какое-то время крутились в воздухе, обозначая рубеж, на котором встречали подбитых. А когда отставших не стало, пошли домой. Теперь наше время!

Эскадрилья Рогова атаковала первой. Русские были опытными, поймать врасплох не получилось, лишь один был сбит, остальные успели разомкнуться и вцепились в барона, не давая немцам уйти на высоту и повторить, завязался «догфайт», маневренный бой, всего на четырех тысячах метров. Теперь можно было безопасно приблизиться, зрение Хартмана было сверхострым, он пытался различить среди русских командира, того самого «Ивана», что дважды едва его не убил. А, к дьяволу, сейчас прочешем всех! Они ничего не смогут сделать, связанные боем, а мы будем просто заходить в атаку, как на учебные цели!

– Атакуем, камрады!

В это время Гюнтер Ралль, ведущий второго звена в эскадрилье Хартмана, нажал кнопку передатчика. И в эфире раздалось на «русской» волне:

– Рус швайне! Я Хартман, гроза Остфронта. Умрите!

Джимми. То же время и место

Они почти успели – один В-17 уже горел и падал. А немцы не приняли боя, сразу стали удирать. Что с их стороны было глупо – «фоккеры» имели мощный лобовой залп, под который лучше не попадать, но явно уступали в скорости «уорхокам», тем более с подкрученными моторами и на малой высоте. Так что двоих удалось догнать и свалить. А после Джимми приказал назад – Р-40 все ж не «мустанг», дальность у него куда меньше. А надо было еще какое-то время патрулировать в воздухе, как полисмену на перекрестке, спасать от бандитов подраненных «больших парней». Встретили еще четыре В-17 и три «либерейтора», затем пошли домой сами. И тут началось.

– Бандиты, на семь часов, выше! Много!

Кажется, это был голос Энжа. Выжившие в Португалии твердо усвоили, что в полете надо крутить головой – помня, что точка, едва видная вдали, легко может стать твоей смертью. И действия на этот случай тоже были отработаны: разомкнуться и снова сжать клещи, когда немцы проскочат вниз. Вот только Дэнни из новичков, из звена Дила, не успел – его самолет сразу вспыхнул и пошел вниз, и парашюта не было видно, прими господь его душу! И немцы оказались умелыми бойцами, никого из них не удалось подловить при просадке на выходе, хотя и вверх уйти им не дали – и завертелся клубок! Вот Ронни, тоже из пополнения, заорал: «Я подбит», – пытался выйти из боя, его догнали и расстреляли. Один немец тоже потянул назад, волоча за собой белый хвост, но и из наших еще кто-то рухнул на землю, кажется из звена Энжа, неясно кто! Эти немцы были очень опасным противником – и Джимми подумал, что так можно и проиграть бой. Оттягиваться к северу, ближе к дому!

– Босс, у меня Пека сбили, – снова Энж, – и мне попало, но драться пока могу.

Еще пять минут было – как на адских качелях. Дайте в зубы и плюньте в рожу тому, кто скажет, что истребителем в бою может управлять слабак! Рули и элероны на тросах и тягах, и выводить их, когда тебя, висящего вниз головой, вжимает в кресло перегрузка, это почти цирковая работа! А надо еще держать в пространственной памяти обстановку вокруг, где свои, где чужие, и прикидывать в уме, что ты будешь делать через секунду! Бросать пудовые гири на арене – это просто отдых в сравнении с воздушным боем! Джимми чувствовал, что начинает уставать. Но и немцам, наверное, было не слаще?

– Рус швайне! Я Хартман, гроза Остфронта.

Джимми понял лишь «Хартман» и «Остфронт». Еще двенадцать «мессеров» шли в атаку – и там немцы свежие, не уставшие! И первым истребитель странного белого цвета – привилегия асов красить самолет по собственному вкусу, как был «красный барон» Рихтгофен в ту войну. «Вот он, тот самый суперас, абсолютный чемпион по воздушным боям, это как триста побед нокаутом, я против него и полраунда не продержусь, он меня сделает, как муху прихлопнет! И свита у него, наверное, под стать – сейчас всех нас, эскадрилью „черные пантеры“, будут убивать, как в тридцать восьмом на разборке с бандой Вонючего Перча, когда этот паршивец, зная, что ему не выстоять против нас по-честному, с битами, ножами и арматурой, сговорился с Джакопо и притащил шестерых его громил со стволами и даже парой „томми-ганов“. Прыгать бесполезно – внизу немецкая территория, и русский фильм про „Обыкновенный фашизм“ еще в Англии смотрели, немецкий концлагерь – это что-то вроде ада, а могут ведь и на алтарь, дьяволу в жертву принести! И не убежать, не оторваться – у немцев скорость не ниже. Тогда – лишь так, как поступили бы русские: подороже продать свою жизнь, раз терять уже нечего!»

– Фернандо, прикрой!

Джимми дал форсаж, чтобы выжать из машины все. И вырвался из свалки навстречу немецкому суперасу. Каким бы мастером боя тот ни был, но лобовая все уравнивает. Лоб в лоб, на сходящихся – и главное, не отвернуть! Даже если столкнемся. Потому что если отверну, ас после убьет, в бою против него у меня шансов нет. А разменять мою жизнь на его – для рейха это будет очень невыгодная сделка? Вообще не думать, что будет после! Главное – чтобы немцы заплатили за нас настоящую цену!

Белый «мессер» стремительно рос в прицеле. Только не сворачивать – и плевать на тот десяток гуннов, что идут следом! Джимми стрелял, но вряд ли мог хорошо попасть, все ж снизу вверх, и рассеяние большое. Но немец вдруг задергался и отвалил в сторону! А затем «месс» перевернулся на спину, и из него вылетел пилот и раскрыл парашют! Неужели удалось то, что не вышло у русских в трехстах боях – ему, Джимми, завалить непобедимого чемпиона?

И тут остальные немцы накинулись на Джимми, желая отомстить. И пришел бы негру конец, если бы не Фернандо – он умудрился зацепить еще одного гунна, тот с дымом ушел вниз. Но и сам попал под удар и вспыхнул. И Джимми увидел, как четверка немцев прошлась над его парашютом, расстреливая в воздухе. А затем все немцы разом отвалили в сторону – и те, внизу, тоже, оставив в покое парней. Хотя гуннов еще оставалось двадцать против семерых. Но они все вдруг прекратили бой и ушли на юг.

Потери были равными – за Дэнни, Ронни, Пека и Фернандо немцы заплатили четырьмя своими (еще одного успел сбить Дил, пока Джимми дрался с асом). Но когда после, уже дома, Джимми рассказывал все мистеру Стальному Шлему, для отчетности и занесения в дневник эскадрильи, тот поправил:

– Мы потеряли троих. Сожалею, но ваш португальский друг не числился ни в каких списках. И у нас как раз есть неучтенный самолет. Так что баланс сходится – три человека, три истребителя. Ничего личного – только бизнес. При бое с вдвое превосходящим противником победа со счетом четыре-три – таков будет мой доклад на фирму «Кертис». Это поможет развернуть массовое производство Р-40Q – ведь вы же не отрицаете, что это отличный самолет? А это новые рабочие места и налоги в казну, и общая выгода Америке. Вы не согласны?

Он говорил спокойно, как о решенном деле, уверенный в своей правоте. Спорить было бесполезно и бить морду тоже – все равно напишет свой рапорт, разница будет лишь в том, что Джимми вышвырнут из армии. И прощай тогда мечта, вернувшись на гражданку, быть «мистер», а не «эй, ниггер».

А после, уединившись со Стивом, Джимми пил почти не разбавленный виски. И просил Стива спеть ему русскую «Их восемь, нас двое», которую Стив когда-то слышал в Полярном, у русских морских пилотов. Затем сам взял гитару и стал импровизировать.

– Да ты прямо джаз поешь! – сказал Стив. – Почти в рифму. Давай-ка снова, щас банджо возьму… Ну, давай.

После Джимми, в минуты отдыха, часто напевал эту песню. Чувство ритма у него было превосходное, он аккомпанировал себе, барабаня пальцами по столешницам, пустым канистрам, по всему, что под рукой. Только припев во весь голос он исполнять стеснялся. А то ведь подумают, что дебош или драка.

Первого марта фронт наконец двинулся вперед. Немецкие обстрелы перестали беспокоить, гуннов отбросили на юг почти на сто километров. Бомбардировщики все так же проходили над головами, по нескольку раз в день, но немецкие истребители практически не появлялись. И пошли разговоры, что эскадрилью «черные пантеры» вновь перебазируют – это было жаль, потому что аэродром расширили, поставили ангары, мастерские, уютные сборные домики вместо блиндажей, построили настоящую столовую, магазин и клуб – все удобства, как в мирное время. И сидела тут уже не одна «черная» эскадрилья, а несколько истребительных на «мустангах» и бомбардировочных на В-26. Фронт двигался к Парижу, и пилоты уже заключали пари, когда перелетят на аэродром Орли.

А пока было объявлено, что приедет с концертом оркестр Глена Миллера. И очаровательная солистка Энн Шелтон обязательно исполнит ‘Comin’ in on a wing and a prayer, про бомберов. Бомберы здесь в большом почете. А концерт будут сразу передавать по радио.

– Эй, парень, что это ты такое поёшь? – двое белых в аккуратных костюмах довольно вежливо спросили Джимми.

– Это моя песня.

– Любопытно. И голос у тебя неплохой. Ты ведь пилот?

– Я истребитель.

Белые оказались долгожданными оркестрантами. И один из них – сам Глен Миллер. А поскольку они были ценителями джаза, то и не слишком свысока отнеслись к поющему негру, и даже предложили попробовать спеть – с белым оркестром. Джимми недолго думая согласился. Не каждый день такое предлагают.

На репетиции он пел вполсилы, не сильно выкладываясь, смущаясь юной Энн. Слава богу, она не знает русский. Музыкантам тема понравилась, но Глен велел на концерте «добавить мощи».

Концерт Джимми с товарищами смотрели с задних рядов. Впереди расположились белые люди в больших званиях, подальше от сцены – в званиях пониже. И когда после двух раз на бис исполненной песни о бомберах на сцену позвали его, он, прямо скажем, оробел. Ещё бы, всё начальство здесь, а он, почти никто, полезет на сцену?! Но отступать было поздно. Всей кожей ощущая поток недоуменных взглядов, нетвёрдой походкой Джимми прошел в оркестр. Он не знал, куда девать руки, Глен догадался подсунуть ему небольшой тамтам. Джимми глубоко вздохнул, взглянул поверх голов, словно снова шел в лоб на немца. И начал. Негромко. Постепенно добавляя мощи.

На припеве оркестр грянул во всю мощь, а Джимми перешел на звериный рык.

А на втором куплете зал уже неистовствовал…

Аэродром Банак, советская северная Норвегия

Вообще-то слушание заграничного радио в СССР не приветствовалось, тем более в воинских частях. Но здесь случай был особый: на базе Банак уже третий день принимали американскую комиссию, которая пыталась узнать, куда пропал В-29, совершивший здесь аварийную посадку. Это произошло еще в середине декабря, во время визита Президента в гости к русским, в операции обеспечения была задействована и эскадрилья новейших бомбардировщиков. Через десять дней представители ВВС США, посетившие Банак, увидели лишь полуразобранный остов – русские объяснили, такое тут местное население бедное и вороватое, успело растащить приборы, оборудование, поснимало все, что можно снять. А сейчас там, где еще недавно стояла шестидесятитонная «суперкрепость», не было вообще ничего – а что вы хотите, обшивку содрали крыши покрыть, балки силового набора тоже в хозяйстве сгодятся!

«Варвары, – подумал американский майор, глава комиссии. – Сами сняли, ломом и кувалдой, все, что показалось ценным. А что осталось, сбросили в море, чтобы скрыть следы воровства!»

Майор ошибался. Демонтаж осуществляли аккуратные люди из Москвы, снимая на фото и кинокамеры каждый этап – чтобы все после можно было собрать, как было, в НИИ ВВС, и ни в одной мелочи не перепутать! Ведь Сталин прочел о том, как в иной истории делали Ту-4 и какое значение это имело для советского авиапрома – ну значит, и здесь товарищ Туполев справится с этим заданием. Техники авиадивизии, размещенной на аэродромном узле Банак, привлекались лишь в качестве квалифицированной рабочей силы, без права самовольно открутить от самолета даже гайку – а уж местного населения не было в пределах запретной зоны на пять километров вокруг.

Но – бизнес, ничего личного! Вы, друзья и союзники, но за наше имущество, утраченное по вашей вине, положено заплатить. Русские возражали, что самолет после посадки был уже битый, а оттого существенно дешевле – вялый спор о сумме компенсации продолжался двое суток. И прийти к консенсусу неожиданно помогло то, что майор был большим поклонником Глена Миллера и знал, что сегодня вечером по радио будет его концерт. Когда же он упомянул о том русским, те с неожиданной легкостью согласились пойти навстречу: «О, конечно, но вы тогда подпишите тут?»

В Банаке была хорошая, мощная станция на радиоузле – устойчиво брала волну, несмотря на помехи, частые в это время в северных широтах. А так как Глен Миллер был достаточно известен в СССР – еще летом показывали «Серенаду солнечной долины», дублированную на русский, – то под радиоконцерт выделили целый зал клуба, радисты протянули линии, поставили динамики, американцы, конечно, сидели в первых рядах, как и командование базы, но присутствовали многие свободные от дел, и летчики, и техсостав. Точно в указанное время – началось.

– Это что за песня?

– Не узнал? ‘Comin’ in on a wing and a prayer!

– ???

– «На честном слове и на одном крыле», только в оригинале. О, сейчас что-то новенькое будет. Баттл ас, сонг файтер джаз. Не помню что-то такого…

Из динамика донесся поначалу бесстрастный, явно негритянский, баритон:

а затем дикий рев:

Полковник ГРУ Лев Маневич, Этьен. Ватикан, 20 февраля 1944 года

Здесь хотелось думать о вечном. Что ни зал, или даже коридор, то картины или росписи прямо на стенах на библейскую тему. Для того чтобы любой вошедший проникся величием Небесного Престола. И стражи у дверей, в старинных мундирах и доспехах, с пиками в руках. И сама атмосфера – кому довелось бывать в ленинградском Эрмитаже или во дворцах Пушкина, Павловска, Петродворца, тот меня поймет! Однако же кабинет его святейшества был обставлен по-современному. По крайней мере викторианский стиль в сравнении с обстановкой предшествующих комнат смотрелся именно так.

– Итак, что же вы хотели сообщить мне, сын мой? – голос Папы Пия Двенадцатого мог бы показаться добрым. Но взгляд был, как у группенфюрера Рудински, более подходящий обер-шпиону, чем святому отцу. А ведь так и есть – вступив в должность, этот Папа так и не назначил кардинала-камерленго – лицо, в ватиканской иерархии ответственное за охрану и безопасность Святого Престола, то есть руководящего Гвардией, жандармерией, «опус деи» (так здесь называется служба разведки и контрразведки), а исполнял его обязанности самолично. А разведслужбы Католической Церкви – факт, известный лишь профессионалам! – это такая контора, что заткнет за пояс хваленую британскую Интелледженс Сервис.

Достаю пакет со своими «верительными грамотами». По форме, это всего лишь рекомендательное письмо к его святейшеству. С собственноручной подписью в конце «И. Ст.». Пий читает – если это и произвело на него впечатление, то виду он не подал.

– И что же вашей, не слишком почитающей нашего Отца Небесного, стране нужно от Святого Престола?

– Предупредить вас, – отвечаю. – Сегодня группенфюрер Карл Вольф предъявит или уже предъявил вам ультиматум выдать евреев, которых вы, ваше святейшество, приказали зачислить в состав своей Палатинской гвардии. Однако никто не рассчитывает, что вы подчинитесь, это не более чем предлог. Завтра немецкие войска получат приказ занять Ватикан.

– Информация точная?

– Да. И подтверждение получено уже здесь, в Риме. Из достаточно надежного источника.

– Не скрою, что подобные слухи ходят уже не меньше месяца. И уже трижды назывались даты. И ничего не происходило. С чего бы фюреру сходить с ума?

– Гитлер уверен, что именно Ватикан причастен к попытке покушения на него, случившейся год назад. Как и к череде поражений германской армии на Восточном фронте. Причем нам известно, что эти сведения немцы получили из Англии. Подробностей не знаю.

– Вот как? Что ж, мы отнесемся со всей серьезностью. Но какой здесь интерес для СССР?

– Правило «враг моего врага – друг» – это объяснение? Рейх войну уже проиграл, но мы хотим завершить ее с наименьшими потерями. И если удастся создать немцам лишние проблемы, это будет очень хорошо.

– Муссолини знает?

– Скорее всего, нет. Если у нас есть сведения, что даже фельдмаршал Роммель не в курсе. Вольф обратился непосредственно к Достлеру, со своими полномочиями из Берлина. Достлер выделил два пехотных полка, уже находящиеся в Риме, сегодня должен прибыть третий, с приданной артиллерией. Еще привлекается тяжелый танковый батальон, тридцать «тигров». А непосредственно к штурму – отборный 500-й батальон СС. Предполагается, что одновременно будут арестованы король с наследником, маршал Бадольо и другие – по списку «подозрительных лиц». После формально верховным правителем останется дуче, но реально командовать будет Достлер, так же, как он делал в южной Франции. Вас же, как и прочих арестованных, доставят в Берлин для допроса. Насколько нам известно, немцы имеют большие планы относительно ваших архивов. Веря, что информация и финансы, захваченные у вас, помогут им переломить ход войны или хотя бы вытребовать благоприятные условия мира.

– Полагаю, что они ошибутся, и жестоко. Это все?

– Нет. Еще я должен передать вам официальное предложение СССР. В случае необходимости мы готовы принять вас на контролируемой нами территории. Канал связи…

– Я учту это. Но у нас достаточно своих возможностей. Как и безопасных мест.

– Хотел бы заметить, ваше святейшество, что монастыри таковыми не являются. В отличие от французов, испанцев, австрийцев – любого завоевателя, вторгавшегося в Италию за последние столетия, – гитлеровцы совершенно не испытывают почтения к святым местам. Напротив, как раз там вас искать будут в первую очередь.

– Мы обязательно это учтем. Господин Конрад Кертнер – хотя думаю, это не настоящее ваше имя – со своей стороны я хотел бы также просить вас об услуге. Нам известно, что после своего освобождения вы вместо предписанной Швейцарии находились в коммунистической зоне. И мы обеспокоены, что люди там лишены нашего пастырского напутствия и благословения. Потому известный вам отец Серджио, ожидающий сейчас в приемной, отправится с вами для исполнения обязанностей легата Святого Престола на территории так называемых «Красных бригад». Он же будет «офицером связи» между нами и вами. Если вы обеспокоены единственно скорейшим разгромом нацистов, так объединим же усилия в этой священной борьбе.

Капитан Юрий Смоленцев, Брюс. Рим, 20 февраля 1944 года

Красота-то здесь какая! Эрмитажу в Питере всего двести лет, а этому дворцу сколько – пятьсот? А ведь я Сикстинской Капеллы, которую Рафаэль расписывал, не видел, нас на нижних этажах Папского дворца тормознули, дальше Маневич один, «а вы здесь подождите».

Оружие не отбирали, так что отобьемся в случае чего. Хотя чтобы ждать сейчас от Папы, чтобы он приказал нас ликвидировать, это надо параноиком быть, но в нашем деле полезно. Однако же не видно тут спецов-волкодавов нашего класса – хотя знаю, что эти, с палками, в шутовских нарядах, что замерли у дверей, и в пехотном бою будут очень неплохи, и обучали их соответственно, и нормальное оружие вместо средневековых железок у них, где надо, хранится, вот только успеют ли его похватать, когда эсэсовцы придут? Да и служки в сутанах, по пластике движений, физически очень даже ничего, чувствую, что это никакие не полотеры-уборщики, или кто там еще, а жандармерия, а под таким облачением даже ППС или МР можно спрятать. Но агрессии от них не чувствую – хотя, если им приказ отдадут…

А Ватикан вживую впечатляет – куда больше, чем на фотках, еще в прежней жизни, в двухтысячных, видел. С востока войти, белая линия на брусчатке – это граница и есть: перешагнуть, и ты уже в другом государстве, на круглой площади Святого Петра. Слева, справа – колоннады крыльями, посреди высоченный обелиск, стоящий еще с древнеримских времен. Пока площадь перейдешь, уже малость свою чувствуешь, ну а народу тут, паломники, хотя и война! С той стороны площади такой же широкий подъем к собору, который даже издали грандиозностью поражает. Но туда мы не пошли – справа от входа большое здание, Папский дворец. Если бы нас за него пропустили, то там длинные здания на север отходят, библиотека и музеи. А Сикстинская Капелла внешне совсем неприметная, между собором и дворцом. Сразу за собором, на вершине Ватиканского холма (отсюда и название папской территории), Сады, но их, опять же, мы только на фото видели, туда сейчас посторонних не пускают, в отличие от двадцать первого века. А за правой колоннадой весь северо-восточный угол – это квартал служебных зданий: почта, типография и казармы Гвардии. В 2012 году это исключительно швейцарцы были, а сейчас в Гвардию еще входят «палатинцы», набираемые из римлян (на которых сейчас немцы и ополчились – как смели туда юде зачислять?), и Дворянская Гвардия – по традиции, это были благородные рыцари из лучших римских семей, добровольные спутники и охранники Папы, после так стали называть его личных телохранителей – и палатинцы, и «дворяне» упразднены были, кажется, году в семидесятом. Причем в отличие от швейцарцев, стоящих в шутовской одежде на внутренних постах, у палатинцев во внешнем рубеже обмундирование вполне современное (для сорок четвертого года) и нормальные винтовки в руках.

И сколько же здесь произведений искусства? Вроде бы тут с шестнадцатого века не сражались, территория считалась неприкосновенной. А завтра немцы будут по всему этому снарядами лупить! Жалко, ей-богу – ну а что мы можем сделать? Только предупредить – надеюсь, Папа, если не дурак, сообразит приказать самое ценное снять и спрятать. Тем более есть куда. Говорят, что «Париж стоит на швейцарском сыре», имея в виду катакомбы под ним, ну а римские подземелья еще круче! И было в нашей истории такое явление, как раскопки под собором Святого Петра, начатые в 1939 году и завершенные лишь в 1952-м, в полной секретности, рабочим даже со своими женами запрещено было говорить на эту тему. И лишь тогда, в пятьдесят втором, опубликовали отчет, что да, нашли прямо под собором древнеримское кладбище, а в нем могилу, в которой, по всем признакам, был погребен сам апостол Петр – так что святость места полностью подтвердилась. Вот только не удивлюсь, если окажется, что рабочие не только кладбище раскапывали, но и прорыли ход в катакомбы, а возможно, и не один. Война, знаете, всякое может быть, ну а Папы никогда излишней доверчивостью не отличались, не усидел бы такой на этом посту.

Стены тут толстые – против штурмующих со стрелковкой вполне можно продержаться. Но вот снаряд восемь-восемь «тигра» – это будет серьезно, а немцы вполне могут и большие калибры на прямую наводку выкатить. А еще есть саперы с подрывными зарядами и огнеметы – так что если внешний периметр полчаса продержится, вечная им слава и память. Хотя внутри немцам проблем будет выше головы, если они планировки не знают, тут целые лабиринты, или же коридор во внутренний дворик выходит, где огонь внезапно и со всех сторон. Но все равно – час, два, три по самому максимуму на все, дальше лишь зачистка. Папа, положим, скрыться успеет, вместе с особо приближенными и небольшой охраной – ну а все прочие, сколько тут народа в Ватикане есть, боеспособных мужиков тысячи три, гвардия с жандармерией и еще сколько-то прислуги – это смертники, без вариантов, вряд ли эсэсовцы, разозленные потерями, будут брать кого-то в плен.

А насчет ценностей – так надеюсь, что немцы тоже их стоимость понимают. И в библиотеке, и в музеях-галереях будут воевать, ну как вчера с нами в кафе дрались, мебель оббегая, чтобы не поломать. После мы все у них отберем. Если только не спрячут, как Янтарную комнату – и в этой истории ведь тоже ее украли. Как наши Пушкин освободили, то не нашли! Ничего – как Германию займем, то всю ее перетрясем мелким ситом, и коль не найдем, взыщем иным имуществом. Вот юмор будет, если в наши музеи попадет то, что фрицы завтра в Италии утащат!

Ну вот, идут. Маневич, с ним какой-то поп. Все, наша миссия закончена? Возвращаемся домой?

Не было печали – нам лишь ватиканского соглядатая не хватает. Хотя о том пусть у Кравченко с политработниками голова болит – вот и будут диспуты и идейное противоборство. Да и попы на связи, может, на что-то и сгодятся – а будет сильно мешать, так пуля-дура отовсюду прилетит!

Назад едем на машине, любезно предоставленной хозяевами. Марку не знаю, длинная, синяя, похожа на ЗиС-101, что видел уже в Москве. Слежки не заметили – но проезжая от нашей гостиницы чуть в стороне, сразу за поворотом просим шофера притормозить, в темпе выскакиваем и в проходной двор, присмотрели этот путь еще вчера. А святой отец резвый, в его года да еще в неудобной сутане так прыгать! Ну и дворами, на соседнюю улицу, чуть по ней, снова во дворы, а вот и наш отель. Быстро поднимаемся к себе, собираем вещи. У святого отца лишь саквояж с собой.

– Стар я уже для таких бегов, – говорит он. – Может, такси вызовем?

– На улице поймаем! – отвечаю. – Тут это не проблема.

И дернул же черт нас задержаться на обед! Решили, что за час ничего не случится.

Да, Пьетро я все ж в углу прижал. Он еще кухонный нож схватил, как понял, что я за ним, ну смешно! Дурачок, руку тебе за спину, да не дергайся, идиот, а то трупом будешь, если я чуть не рассчитаю. Тюкнуть тебя в позвоночник, пару раз для верности, вот тебе и легонькое смещение, ты сейчас и не чувствуешь почти ничего – но при малейшей нагрузке, мешок поднять или шкаф подвинуть, будет ущемление нервного ствола. Хозяин выскочил, чего-то возмущенно лопочет.

– За дело, – отвечаю, – за ночных гостей. И Пьетро не против. Ты ведь не возражаешь?

Сучонок кивает. Я его отпускаю – довольно с тебя! Бог решит, сколько ты еще пробегаешь до того, как в коляске обезноженным оказаться на весь остаток своей поганой жизни. За тех, кого твои дружки в катакомбы трупаками спустили, я еще слишком гуманен.

– Стыдитесь, сын мой! – поп тут как тут. – Велел господь нам прощать. Как сказано в Библии, если ударили тебя по левой щеке…

– …то врежь мерзавцу так, чтобы он кровью умылся, – перебиваю я, – а после подставь правую щеку. И если он не сможет ответить, то прости его и признай ближним своим. А если попробует продолжить, повтори, и так до прощения. На войне другие правила, чем в Писании, святой отец. Если уж пост не надо соблюдать страждущим, путешествующим и воюющим, то, наверное, и другие заповеди тоже?

Отец Серджио лишь рот открыл. Или плохо понял мой испанский?

Вещи собрали, в темпе покинули гостиницу. За угол свернули, на тихой улочке такси не поймать – и попали в круговорот. Нет, шум мы еще издали слышали, но чтобы такое?!

Приятель мой был в Киеве на Майдане в две тысячи четвертом. Так сейчас на улицах Рима творилось что-то похожее, то ли революция, то ли внеочередной карнавал! Огромная толпа народа, все что-то орут и едва не танцуют, флажками размахивают… Да что, собственно, произошло? Маневич у мальчишки-газетчика листок схватил. Вот не было печали!

Король отстранил Муссолини от всех постов и отправил под домашний арест! Предполагается расследование преступлений как самого дуче, так и его близкого окружения. Ожидаются реформы и послабления, но о том смутно сказано, лишь что что-то, возможно, будет – ну в общем, завтра ждите известий. В целом, почти повторяет события нашей истории осени сорок третьего. Вот только немцам, в отличие от той реальности, не надо входить в Италию, они уже здесь!

Ну и святые отцы! Вот это оперативность! Дуче завтра вне игры, даже вслепую, а уж поддержка народа обеспечена, и кем будут выглядеть немцы в глазах масс? Но когда же они успели – ясно, что влияния Папы на короля более чем достаточно, но чтоб весь механизм так быстро запустить? Да еще и обеспечить гласность, листки эти напечатать. Трех часов ведь не прошло! Уважаю!

И где же мы такси возьмем? Все машины стоят, зажатые толпой! Вон и звон разбившегося стекла, и крики, бьют там, что ли, кого-то? И тут же свисток, и пара полицейских туда пробежала, и народ перед ними расступается – м-да, а у нас бы на все было наплевать, раз такая пьянка пошла! А на перекрестке грузовик с солдатами, не вмешиваются пока, лишь смотрят. В революции поучаствовать, конечно, не грех, но у нас задача Маневича в отряд доставить, он для совсем другого нужен. Как на вокзал попасть?

И тут отец Серджио подходит к одной из машин, грузовичок по виду на нашу «Газель» похожий, лишь с капотом, о чем-то говорит с водилой. Затем машет нам: «Залезайте!» Нас просить не надо, запрыгиваем в кузов, там ящики с зеленью, но четверым места хватает, если постараться, а святой отец стоит на подножке и кричит что-то – и вдруг толпа перед ним расступается, открывает путь!

– На вокзал Термини! – приказывает он водителю. – И поспеши, во имя Отца, Сына и Духа Святого!

Так и ехали. Поп на подножке, что он там орал, разобрать не могу, скороговорки итальянской совсем не понимаю, но толпа перед ним расступалась, как море перед пророком Моисеем.

Вот только слышу: шум такой, ни с чем не спутать – лязг гусениц и рев моторов, танки идут, причем много – доносится справа и спереди, за домами не видно. На перекрестке впереди, снова грузовик с итальянцами, а шум танков близко совсем! Отец Серджио снова на подножке выпрямился и речь толкает. И грузовик назад подается, нам освобождая проезд, так стоял он неудачно, ну и люди расступаются, мы проскакиваем, оглядываемся, ну е-мое!

«Тигры», не меньше десятка. Идут прямо посреди улицы. У головного наверху офицер торчит, в черном комбезе, у остальных всех люки наглухо, по-боевому. И передний танк задевает грузовик, который нам только что дорогу уступал, и опрокидывает его, вместе с людьми, прямо на толпу, скрежет рвущегося железа и жуткий крик – кто-то под гусеницу попал? А «тигр» прет дальше, будто ничего и не случилось, офицер, кажется, даже не обернулся – и вся колонна следом!

Крики в толпе, уже возмущенные. И какие-то предметы летят – камни, или овощи, или просто мусор? Офицеру на танке, похоже, прилетело – он в люк нырнул. И «тигр» пошел зигзагом – народ в стороны, как зайцы, вроде не задавил никого, но машины, тележки, уличные прилавки, еще какое-то барахло – все в труху. Крики, итальянская ругань, женский визг.

– Поехали, скорее! – это уже Маневич попу. Отец Серджио от увиденного, похоже, охренел совершенно, стоял как статуя, рот раскрыв. А «тигры» с ревом проходили сзади, метрах в полстах!

Едем дальше. Кто там у немцев такой глазастый оказался? Решил проверить, а кому тут дорогу уступали? Треск мотоцикла сзади и крик «хальт». Подскакивают двое, судя по бляхам – фельджандармы. Орут – ну тут и перевода не надо, документы требуют предъявить!

У меня же настроение после увиденного ну очень дурное! А главное, колонна прошла, последний танк удаляется уже, и хрен они оттуда что-то разглядят, еще пара мотоциклов промелькнула, и больше фрицев не видно. И народ с улиц не убрался, фон создает. У разбитого грузовика столпотворение, очень там служивым досталось, там же в кузове десятка полтора сидело, и в кабине видел двоих, офицер рядом с водилой – кто-нибудь выскочить успел? И немцы встали ну очень удачно для нас – спереди грузовичок обогнав, так что если за танками кто-то и поедет еще, патрульных не увидит.

Фрицы берут в оборот отца Серджио. Без всякого почтения – когда поп начал качать права, немец просто толкнул его назад «шмайсером», двумя руками. Я спрыгиваю из кузова справа, Валька и Скунс слева.

– Эй, унтер-офицер!

Немец опытный и обученный. Тут же перемещается так, чтобы держать в поле зрения и секторе обстрела новую вероятную опасность. Я бы его и так мог достать метательным ножом, но надо наверняка. Потому сначала показываю жетон, полученный от Рудински. До конца старому гестаповцу не верю, вдруг все же с номером подстава – но не может же быть предупрежденным каждый фельджандарм? Немец вытянулся, убрал МР – но просит взглянуть поближе. По инструкции – номер запомнить, или записать, чтобы после проверили. Говорил группенфюрер, что номера подлинные, но зол я был после того, что увидел! Очень зол – и ситуацию оценив, решил что риска нет.

Этот фокус я отрабатывал не меньше, чем знаменитый артист Акопян свои трюки – в самой разной одежде, в разных ракурсах, против противников разного роста. Проношу мимо пустую руку, и вдруг в ней, в долю секунды, появляется нож, короткий совсем, чуть длиннее ладони, но горло перерезать хватит, да и для метания баланс вполне подходит. Немец и понять не успел, что произошло. А его напарник не видел, в первую секунду унтер спиной к нему стоял. Затем второй фриц начал было ко мне оборачиваться, но не сообразил пока, что именно не так. А Валька и Скунс при этом за его спиной, в двух шагах – хват сзади за шею, «гриф горла», вот и обмяк, мне даже нож кидать не пришлось. Черт, хотя тушку «своего» фрица поворачивал, не только чтобы от второго прикрыться, но и кровью не забрызгаться, все равно попало!

А у нас тут зрителей полно! И тихо вокруг – немая сцена. И что делать теперь?

И тут снова вступает святой отец. Командует – и все приходит в движение. Быстро и четко – тут же куда-то волокут за ноги жмуров и укатывают мотоцикл, куда делось оружие фрицев, даже я уследить не успел. На брусчатке остаются кровавые следы – отец Серджио хмурится, указывает – тут же откуда-то возникает ведро воды, пара швабр, тряпки, и человек пять бешено трут мостовую. Поп снова говорит что-то командным тоном, указывает рукой улицу налево, все послушно кивают – понятно, объяснить немцам, когда они спохватятся, куда пропал патруль, в каком направлении уехали «подозрительные», преследуемые жандармами. И кричат нам: «Уезжайте, сеньоры, скорее!»

Дальше до вокзала добрались без происшествий. Не считая того, что мне прямо в кузове пришлось переодеваться, натягивать испанский мундир вместо заляпанного кровью костюма, тряпки так и бросили в грузовичке. Купили билеты, отбили телеграмму по установленному адресу, чтобы встречали, погрузились в поезд.

Да, если в Риме церковники в таком авторитете, то не завидую я немцам, когда они завтра начнут!

Рим, 20–21 февраля 1944 года

Немецкий ультиматум был предъявлен двадцатого вечером. Германское командование, в лице группенфюрера Вольфа, весьма обеспокоено, что его святейшество Папа в тревожное военное время окружил себя людьми с антигерманскими настроениями. Факт приема этих людей в Палатинскую гвардию расценивается как совершенно недружественный рейху. Потому германское командование настаивает на выдаче евреев, в настоящее время находящихся в рядах папской гвардии. Во избежание подобных случаев в дальнейшем охрану Святого Престола от возможных беспорядков возьмут на себя части ваффен СС. Завершали текст, после призыва к благоразумию, зловещие слова, что «в случае отказа германское командование предпримет те шаги, какие сочтет нужными».

А вечерний Рим гулял, веселился, праздновал свободу от тирании дуче. Песни, крики, шум – вот еще маленькая группа людей движется по улице, крича во все горло: «Граждане! Проснитесь, Муссолини арестован, смерть Муссолини, долой фашизм!» Окна домов внезапно ярко освещаются, двери распахиваются, и все в крайнем волнении торопятся на улицу, чтобы обняться и обменяться новостями – группы превращаются в толпы ликующего народа, они срывают портреты Муссолини и всю фашистскую символику на улицах и в помещениях, ломают и жгут любое упоминание о диктатуре фашизма. Помещения фашистской партии разгромлены, а на тех, кто сохранил на отвороте пиджака фашистский значок, немедленно набрасываются с криком: «Долой этого клопа!» Однако же никого не бьют до смерти, а отпускают помятым. Никто из видных представителей павшего режима не пострадал в этот вечер и ночь от народного гнева. Рим праздновал и веселился – как умеет гулять лишь Рим. Кто бывал в этом городе, тот поймет.

И все ждали, что будет завтра! Ходили упорные слухи, что король выступит перед народом и подробно скажет о том, какой будет новая жизнь. Но уже было ясно, что там будет больше свободы – уже было объявлено о свободе слова, собраний, из тюрем спешно выпускались коммунисты и прочие левые. Так что Рим веселился – в уверенности, что это лишь начало, что завтра будет лучше, и для Италии завершится наконец эта война.

Тем более что с русскими нам делить нечего – ну, а англичане… А что англичане – их нет нигде поблизости! Наши храбрые парни воюют где-то далеко в Африке, взяв с британцев достаточную плату за позор Триаполитании сорокового года, так что будет хорошим решением вернуть их домой, заодно подписав с Англией достойный мир. И настанет жизнь, как прежде, может быть, и не слишком сытая, как всегда бывает в первые годы мира, но по крайней мере, никого не убьют и не искалечат. Наконец-то мир – и у победившей стороны не будет к нам претензий, ведь сумела же Италия в ту войну разорвать Тройственный Пакт с Германией, ну в этот раз немного затянули…

А на веселую и беззаботную толпу смотрели эсэсовцы с танковой брони. Немецкие танки появились на улицах Рима еще двадцатого, сначала «тигры» дивизии «фельхернхалле», затем бронетехника 92-го полка. И уже вечером вокруг Ватикана встало оцепление – Достлер, даже не получив на то приказ Вольфа, озаботился, чтобы никто не сумел убежать. Всех впускали беспрепятственно, выпускали лишь после проверки документов. И вместо музыки и смеха палатинские гвардейцы слышали с площади лающие немецкие команды и топот подкованных сапог.

– Ну, что ты думаешь про все это? – спросил в казарме свежепроизведенный взводный-палатинец, в прошлом – лейтенант королевской армии, участник одиннадцатого сражения у Изонцо и битвы у Капоретто, у своего сержанта, в миру – аналитика крупной торговой компании.

– Ничего хорошего, командир, – ответил тот. – Все это сильно смахивает на пир во время чумы.

– Они не решатся, – произнес лейтенант, – не посмеют. Сколько раз уже нас «предупреждали», и что?

– А что, в те разы немцы выдвигали сюда свои войска? – ответил сержант. – Мой отец рассказывал про какого-то своего друга-еврея, уехавшего в Германию в девятьсот двенадцатом, потому что «это та страна, где к нашему народу относятся лучше, чем где бы то ни было». Теперь же слухи, что «Гитлер решил отправить Церковь вслед за евреями», не стихают, как обычно бывает с пустой болтовней, а растут. Что очень тревожно.

– Немцам приходит конец, – заметил лейтенант. – Русские за год с небольшим прошли от своего Сталинграда на Волге – боже, как это по карте далеко отсюда! – до Одера! И весь вермахт, а заодно наши, французы, румыны, венгры, оказались лишь смазкой для их «парового катка». Мой брат был в России и писал, что творили там немцы. А так как русские не прощают зверств в отношении своих, то думаю, на мир с Гитлером они не пойдут. И такими темпами они будут на Рейне уже к лету.

– Тем более что русская веревка этому бешеному ефрейтору уже обещана, – сказал еще один солдат-палатинец из числа внимательно слушавших разговор. – Разве вы не знаете эту историю? Передавали по Би-Би-Си. Когда русские на Севере устроили бойню немецкому флоту, потопили линкор «Тирпиц», а адмирала Шнивинда во главе колонны пленных провели по улице Мурманска, взбешенный Гитлер объявил всех русских моряков своими личными врагами, которых в плен брать нельзя. И журналист Би-Би-Си сумел на каком-то приеме в Москве у адмирала Головко, командующего их Северным флотом, в присутствии Сталина спросить, что он думает по этому поводу? Так русский адмирал в ответ объявил Гитлера врагом всего русского флота и пообещал после поимки утопить в выгребной яме, «дерьмо к дерьму». На что Сталин поправил, что идея хорошая, но Гитлер – враг всего русского народа, а не только флотских, так что его следует повесить после публичного процесса, чтобы никому впредь не хотелось развязать мировую войну.

– Может, Гитлера и повесят, но это не поможет нам, – мрачно сказал сержант-аналитик. – Похоже, что этот бешеный решил под занавес хлопнуть дверью. Ты же видел русский фильм «Обыкновенный фашизм»?

– Я и «Индиану Джонса» видел, – отозвался лейтенант. – Нашим швейцарским соратникам прислали из Женевы, причем уже переведенный на итальянский. Вот только сейчас нам «Брестскую крепость» лучше вспомнить.

– Так ведь это было! – сказал еще кто-то. – И надпись на камне, двадцатого июля. Они там месяц в окружении держались!

– Так то русские, – сказал лейтенант. – Они этих эсэсовцев сейчас на завтрак кушают, целыми дивизиями. Как только до Волги допустили?

– Брестская крепость, – ответил сержант, – драться они и в начале могли, умения не хватало. После научились, и полетели от немцев клочья. Но даже и простое желание драться – это тоже очень много.

– Да ладно, может, и не будет ничего, – сказал еще кто-то. – Договорятся немцы с Папой. Или нам, как это раньше бывало, «почетная капитуляция», крепость оставляем, и на выход, со знаменами, и на свободу, не в плен.

– Ты сам в это веришь? – спросил сержант. – Это когда в эту войну такое было? Для немцев же, кто не ариец, тот вообще не человек. Ты знаешь, что этот же Достлер во Франции творил? А ведь не эсэсовец, генерал вермахта. И солдаты у него такие же. Так что, руки подняв, не спасешься. Сдохнешь в газовой камере – нет, лучше уж с собой немцев прихватить, и то как-то легче!

– В Садах минометы ставят, – сказал только что вошедший солдат. – Вот, значит, что за ящики мы полдня разгружали с армейских складов. Новенькие, в смазке. А мы боеприпасы таскали – вам тут хорошо, за немцами бдить, а всех свободных погнали работать. И еще батальонный просил передать – кто с фаустпатронами знаком, к нему, в расчеты противотанкистов. Во Дворце, в Капелле, в Библиотеке, в музеях суета какая-то, но нас не допускают, там святые отцы сами. А швейцарцы в Садах на старой стене пулеметы поставили, крупнокалиберные браунинги М2. Даже пару зениток откуда-то притащили. Зелень вытоптали, кусты поломали. Кажется, даже окопы роют. Это что ж такое творится?

– Война! – сказал лейтенант. – Значит, и Папа тоже решил. Может, и обойдется.

– Думаешь, все же договорятся?

– Думаю, что папа договаривался не только с немцами! – ответил лейтенант. – И угадайте с двух раз, кто может быть нашим союзником? Кто немцам враг и отсюда недалеко? Если русские начнут наступление…

– Не успеют все равно.

– Зато немцам придется бросить на фронт все. До последнего солдата. Значит, им будет уже не до нас. И если Папа знает – то и армия должна помочь!

– У немцев все равно сила. Это правда, что эти самые дивизии разбили американцев в Португалии? А до того были на русском фронте. У нас же в гарнизоне – сплошь запасные. Необстрелянные, без опыта. Или я ошибаюсь?

– Другого выхода нет, – подвел итог лейтенант. – Или мы будем драться и погибнем в бою, или сдадимся и сдохнем, как скот на бойне. Все просто и ясно. И любое преимущество немцев здесь значения не имеет.

А может быть, все еще и обойдется? И нацисты лишь запугивают, но не посмеют и в самом деле тронуть Папу?

С самого утра еще казалось, что обойдется. Все было как прежде, улицы заполнялись народом, лишь стояла цепь немецких солдат, сквозь которую должны были проходить все желающие войти в Ватикан или выйти наружу. Но в одиннадцать часов, еще задолго до срока истечения ультиматума, на площадь выползли «тигры». За ними появились бронетранспортеры и грузовики с эсэсовцами, у внешней стены Садов развернулись строем штурмовые орудия в сопровождении панцергренадеров.

Немцы планировали занять весь комплекс зданий за полчаса. Они не ждали серьезного сопротивления – ведь против эсэсовцев, закаленных боями Остфронта, были какие-то итальяшки! Те самые потомки римлян, которых в Африке англичане брали в плен десятками тысяч – те же самые англичане, которых наш Роммель бил, имея вдвое меньше войск! Ветераны и африканской кампании, и Остфронта единогласно утверждали, что итальянцы годны воевать лишь против диких эфиопов, а в настоящей войне не более чем балласт. И недаром штаб Африканского корпуса в планировании считал одного немецкого солдата равным пяти итальянским – ну, значит, эсэсовец из отборных частей стоит не меньше десятка! Даже в чисто пехотном бою 500-й парашютный батальон мог бы справиться со всей Папской гвардией – ну, а при поддержке еще двух первоклассных пехотных полков, танков и артиллерии… Да на месте итальяшек не стоит и пытаться, результат сражения заранее известен!

Так что – разоружить охрану, согнать этих баранов в какой-нибудь подвал (после везти их в концлагерь или исполнить здесь?), взять под контроль территорию, особое внимание уделяя архивам. И произведениям искусства, на чем настаивал некий чин из Берлина. Арест всех этих святош с последующим допросом, ради выяснения их иерархии – самого Папу и нескольких персон из особого списка переправить пока в миссию гестапо в Риме. А дальше будет скучное и рутинное занятие – обыски, допросы, вывоз имущества. И Кресты за отличную работу.

Достлера не было. Он в этот момент лично арестовывал королевскую семью, конечно же не один, а в сопровождении гестаповцев и солдат. Рудински ждал развития событий в миссии гестапо, разумно решив, что чем меньше его роль в происходящем будет видна публике, тем лучше лично для него. Зато группенфюрер Карл Вольф не мог отказать себе в удовольствии самому арестовать Папу – и шел к парадному входу в Папский дворец в сопровождении гестаповцев, нескольких офицеров своего штаба и взвода солдат СС. Взгляд в сторону часовых-палатинцев и кивок эсэсовцам – этих взять, увести!

– Ну что, юде, готовы к посадке в газенваген? – спросил взводный-штурмфюрер, сплевывая под ноги караульным гвардейцам.

Ответом была очередь в упор. У этих палатинцев были не винтовки, а «беретты-38», десантные, со складным прикладом, внешне похожие на МР-40. Тут же зазвенели разбиваемые стекла и из окон ударили пулеметы. Нескольких секунд хватило, чтобы Вольф и весь его эскорт были мертвы.

И это было лишь начало.

Испания, Мадрид, кабинет Франко, 21 февраля 1944 года

– Итак, сеньоры, – начал каудильо, – я пригласил вас для того, чтобы мы сегодня смогли определиться с планом действий на ближайшее время. Прошу вас, сеньор министр экономики.

– Ситуация просто катастрофична, – недипломатично начал один из лучших экономистов Испании. – Фактически мы имеем ситуацию начала тридцать шестого года, из одиннадцати миллионов взрослых испанцев более восьми миллионов находится за чертой бедности. А еще нам грозит голод, поскольку из-за призыва в армию работников и отсутствия сельскохозяйственной техники производство продовольствия не покрывает потребности и наполовину. Смею также напомнить, что в промышленности большая часть станков и машин изношена до предела, станочный парк практически не обновлялся с того же тридцать шестого. И американские бомбежки, от которых пострадали в первую очередь дороги, мосты, тоннели, а также порты и аэродромы. Судьба нашего золотого запаса вам известна[54] – то есть платить за импорт чего бы то ни было нам нечем. Реально. Испания сейчас является банкротом, от голода нас пока спасают поставки продовольствия из Еврорейха, от полного развала транспорта – поставки рельсов, паровозов, вагонов, автомобилей, бензина из Еврорейха же. Однако должен заметить, что объемы этих поставок сокращаются с каждым днем – если нынешняя динамика снижения сохранится еще два месяца, то Испанию ждут голод, разруха, транспортный паралич.

– Благодарю вас, сеньор, – произнес Франко. – Прошу вас, сеньор начальник Генштаба.

– Ситуация на грани катастрофы, сеньоры, – четко доложил генштабист. – Из тридцати девяти, по реестру, дивизий нашей армии, мы можем рассчитывать лишь на шесть. Три укомплектованы рекете[55], две – ветеранами африканской кампании[56], есть одна дивизия марокканской кавалерии[57]. Эти войска получили современное германское оружие и технику из поставок последнего года и могут считаться отвечающими условиям этой войны. Еще пятнадцать дивизий крайне плохо вооружены и обучены, не имеют боевой техники, транспорта, средств связи и годятся лишь для гарнизонной службы, и наконец, последние восемнадцать дивизий «мобилизационной программы» так и остались в планах на бумаге, к их формированию фактически не приступали, за отсутствием ресурсов. Резерва надежного личного состава нет – рекете старших и младших возрастов задействованы в охране концлагерей.

– Что у нас с техникой и вооружением? – спросил каудильо.

– В наличии полторы сотни германских штурмовых орудий поздних выпусков, вооруженных 48-калиберной 75-миллиметровой пушкой, в составе трех батальонов, по штатам вермахта. Еще есть два танковых батальона – один на немецкой технике, сорок «Панцер три» разных модификаций, с разнотипным вооружением, второй батальон включает шестьдесят французских танков, также различных образцов: «Сомуа-35», «Рено-35», «Гочкис-38» – но исправных из них не более половины. Также числится несколько бронерот, вооруженных старыми русскими Т-26, БТ и бронеавтомобилями – однако после боев у Лиссабона большинство этих подразделений существуют лишь на бумаге, так как всю технику они потеряли.

– По мерке русского фронта, все барахло, – вставил сидевший в углу полковник с двумя крестами на груди. – Тот эпизод из сражения на Одере, когда три Т-54 расстреляли батальон, где был десяток «пантер», а остальное те же «штуги», полностью подтвердился моим источником с немецкой стороны. Итого, все наши бронечасти с очень большой натяжкой будут равны по боевой мощи одной русской танковой бригаде. И это при том, что по германской оценке, русские выпускают с заводов по тысяче Т-54 ежемесячно – а мы испытываем огромные проблемы даже с текущим ремонтом, из-за отсутствия производственной базы и запчастей, об изготовлении новой техники и речи не идет. Но простите, господин генерал!

Генштабист чуть промедлил, но продолжил. Было простительно нарушать субординацию личному другу каудильо и герою той войны, потерявшему двух сыновей под Мадридом и Теруэлем.

– К сожалению, рейх категорически отказался продать нам даже малое количество «тигров» и «пантер». В отличие от японского союзника, мы не имеем в уплату стратегических товаров – только нашу храбрость в борьбе с западной плутократией и русским большевизмом. По артиллерии: Германия поставила восемьдесят противотанковых 75-миллиметровых пушек РаК40, они пошли на формирование противотанковых дивизионов надежных пехотных дивизий – а также двести 105-мм немецких и девяносто 122-миллиметровых русских гаубиц. Правда, к последним совсем немного боеприпасов. Эти орудия также в артполках вышеупомянутых дивизий «первой линии». Еще есть несколько сот 75-миллиметровых пушек времен прошлой Великой войны, совершенно не отвечающих современным требованиям – например, они непригодны для борьбы с танками. Тяжелая артиллерия представлена двумя дивизионами 150-миллиметровых гаубиц, образца еще той войны. Хорошо, что удалось получить от немцев достаточное количество минометов. Но это обычные системы калибр 50 и 81 – ничего похожего на русские «катюши» и «тюльпаны» мы не имеем. Есть еще шестьдесят зениток «88» – однако же посылать их на фронт крайне нежелательно, поскольку они составляют основу ПВО страны. Что до авиации, то она, к сожалению, понесла потери в Португалии – сейчас же мы имеем всего 56 Ме-109G, 37 Ю-88, 25 Не-111. Еще есть полторы сотни старых машин, оставшихся со времен Гражданской войны – русские бипланы И-15 и Р-5, французские «потезы-25», итальянские «фиаты». Резервов техники нет. Собственное производство кое-как обеспечивает потребность в стрелковом вооружении и боеприпасах. Снарядов и автомобильного бензина хватит на месяц интенсивных боевых действий, авиабензина – на две недели. Мой вывод – война против русских или англо-американцев без поддержки рейха – это самоубийство.

– На Пиренеи не надейтесь! – вставил полковник. – Господа, я тут имею сведения из Италии. Там в похожей местности существует фактически коммунистическая партизанская республика, контролируемая русскими парашютистами – которые, однако, имеют под своей командой несколько тысяч местной гверильи, организованной по-военному, дисциплинированной и отлично вооруженной. И это в Италии, где еще месяц назад, до входа туда немцев, повстанцев не было вообще! Что будет у нас, прибегни русские к такой тактике, мне страшно представить![58]

– Благодарю вас, сеньор генерал, – спокойно сказал Франко. – Сеньор адмирал Бланко?[59]

– К сожалению, мой доклад будет короче всех, – заявил адмирал. – Флота у нас нет. Все наши корабли крупнее тральщика потоплены в море или выведены из строя бомбардировками в портах. «Галисию», «Наварру» и два эсминца можно восстановить – но это займет не меньше трех месяцев, даже при нормальной работе заводов. База в Ферроле и береговая оборона Атлантического побережья понесли огромный урон от тех же бомбардировок. База в Кадисе также неоднократно подвергалась бомбовым ударам. Мало пострадала Картахена. А наши германские союзники прибрали к рукам все, до чего могли дотянуться – не сомневаясь, что Испания существует лишь затем, чтобы обеспечивать выход в океан их субмарин. Мой вердикт – вторжения с моря мы отразить не сумеем.

– Благодарю и вас, – сказал Франко. – А теперь, сеньоры, я хотел бы, чтобы вы выслушали главное. Прошу вас, отец Карлос.

Военным капелланам в любой армии положен мундир, хотя и с особыми знаками отличия. Но святой отец, глава Испанского военного ордоната[60] был в обычном священническом облачении, что подчеркивало – он выступал сейчас в первую очередь как голос Рима, а не как подданный и подчиненный каудильо.

– Дети мои, – сказал он, – надо кончать эту войну. Причем немедленно. Или мы рискуем потерять нечто больше, чем просто наши жизни.

В кабинете установилось напряженное молчание. Слышно было, как где-то муха бьется о стекло.

– Начну издалека, но прошу вас выслушать внимательно, – продолжил отец Карлос. – Для вас не будет откровением, что христианскую веру в Германии сейчас лишь терпят. А истиной же, обязательной в «истинно арийских» кругах, то есть тех, кто реально управляет, в таких организациях, как СС и СД, считается некое подобие древнегерманского язычества – хотя и Мать наша, Католическая Церковь, и русская РПЦ едины во мнении, что никаких языческих богов не было и нет, а есть бесы и демоны, искушающие нестойких в вере. Сначала немцам удается то, что не получилось у них в прошлую Великую войну: поставить на колени Европу. Военная удача поначалу сопутствует им и в России – с переменным успехом, если вспомнить битву под Москвой, но совершенно непонятное начинается уже после. Русские вдруг стали побеждать немцев в каждом сражении, даже с меньшими силами – достаточно вспомнить разгром Арктического флота Германии, это был не бой, а бойня, волк в стаде овец! В рейхе стали говорить, сначала шепотом, а после уже открыто, что русские и есть подлинные арийцы, и это арийские боги вступили в войну на стороне своих истинных детей – хотя мы-то знаем, повторяю, что никаких «арийских богов» нет! Затем приходят известия, полностью подтвердившиеся, что немцы, пытаясь переломить ситуацию, стали устраивать богомерзкие сатанинские обряды с массовыми человеческими жертвоприношениями – причем повторяли их неоднократно, хотя это им не помогало! Зато Сталин в это же время решительно прекращает все и всяческие утеснения РПЦ, вплоть до возврата церковных зданий. А русский Патриарх объявляет крестовый поход против «черного воинства Сатаны» – и невероятные победы русских становятся нормой. Русские священники напутствуют солдат перед боем. А еще я прочитал репортаж сеньора Хемингуэя о «современных спартанцах» – и, навел справки у своих друзей в Германии. Все оказалось правдой – русский самоходный полк, одолевший эсэсовскую танковую дивизию, известен у русских под прозвищем «святое воинство», поскольку был оснащен на средства Церкви и благословлен ею на бой. Но тогда вопрос, язычники-спартанцы или все-таки Христовы воины одержали ту победу, которая является лишь самым показательным случаем побед русской армии?

– Отче, простите, вы это серьезно? – не выдержал каудильо. – Безбожники большевики стали Христовым воинством – такого быть не может!

– В силах Господа обратить Савла в Павла, – ответил отец Карлос. – Но посудите сами. Придя к власти, Гитлер начинает планомерное преследование христианства в Германии, не имея на то никаких рациональных потребностей – не есть ли это плата Князю Тьмы? А с момента вторжения в Россию немцы убивали миллионы безоружных русских, в том числе женщин, детей, стариков – так что этих людей вполне можно считать невинными жертвами, а ведь живое древо Веры Христовой питается кровью мучеников. Возможно, что поначалу нацисты не знали, кому поклоняются в действительности, искренне веря в «древнеарийских богов». Но тот, чье имя не может быть названо, требовал крови – и зверства немцев в России, скорее всего, на деле были скрытым вариантом «черных месс». А затем он выступил перед своими адептами в истинном обличье – и был ими принят, только этим можно объяснить уже открытое совершение дьявольских обрядов. Но это не могло помочь продавшим свои души – потому что если одна из сторон склоняется к сатане, то отчего бы Господу не помочь стороне противоположной? И мы видим реакцию Сталина, и что начало происходить на русском фронте, даже вопреки рациональным объяснениям – при том, что над англичанами и американцами Германия продолжает одерживать победы. А объяснение простое – сила Тьмы не может быть выше силы Света. И я спрашиваю теперь, что делать нам?

Снова повисло мрачное молчание. Собравшиеся вовсе не были романтиками – это были умные, предельно жесткие прагматики, прекрасно умевшие быть и жестокими, и беспощадными, но все-таки у этих людей, в отличие от Гитлера, была грань, которую они не хотели переходить.

Стук в дверь показался выстрелом. И в кабинет даже не вошел, а влетел капитан, адъютант.

– Сеньор каудильо, включайте скорее радио! Это надо вам услышать!

Ватикан, Сады, 21 февраля 1944 года

Папа Пий Двенадцатый шел по аллее Садов Ватикана.

Вот только вооруженные телохранители из Дворянской гвардии сейчас не держались поодаль, а окружили папу со всех сторон, готовые при необходимости своими телами прикрыть его святейшество. Потому что все знали, что такое минометный обстрел.

Но здесь пока было тихо. А на площади Святого Петра разгорался бой. И среди пулеметных очередей и трескотни винтовок отчетливо слышались выстрелы танковых пушек. И был виден дым, казармы палатинцев уже горели. Но дальше были еще Почта, и собственно Дворец, и Собор – так что время еще было.

Это нужно нашей Святой Церкви? Значит, это будет сделано. И все в руках Господних!

Среди Садов стояло здание – радио Ватикан, откуда уже в то время велось вещание на девяти языках. Весь персонал был на месте. Но ведь воззвание, прочитанное Папой самолично, это лучше, чем зачитанное диктором?

Будь в числе разработчиков операции с немецкой стороны кто-то из Министерства пропаганды, он бы сообразил включить радиостанцию в число приоритетных целей. Но Вольф, а тем более Достлер, мыслили исключительно военными категориями – и к тому же не верили в саму возможность серьезного сопротивления.

Зато Папа силу слова знал очень хорошо!

– Дети мои, все, кто верует в Господа нашего! К вам обращаюсь я – тот, кто говорил и заступался за вас перед Ним. Сейчас, когда я говорю вам это, Собор Святого Петра, и мою скромную резиденцию, атакуют германские солдаты. Враг рода человеческого овладел душой Адольфа Гитлера и его проклятых слуг – вчера, именем его, мне был предъявлен ультиматум покориться его власти, то есть по сути признать его выше Отца Небесного, которому я служу! И получив мой решительный отказ, его темное воинство пошло на штурм святынь наших! Вы слышите выстрелы – это немецкие танки стреляют по Собору Святого Петра, по Папскому дворцу, по Сикстинской Капелле!

До нашего слуха доходили сведения о сатанинских обрядах, которые в частях СС, доверенной гвардии Гитлера, заменяют богослужения. Но мы не верили, что люди могут так низко пасть – теперь мы видим, что тьма полностью овладела их душами. И Гитлер повелел истребить на земле Католическую Церковь – своими именем прикрывая того, кто стоит за ним, Князя Тьмы.

Я проклинаю навеки Адольфа Гитлера и его черное войско! Объявляю их врагами веры Христовой и самого рода человеческого. Призываю всех, верящих в Господа Нашего, к самой беспощадной борьбе с порождениями Тьмы. Все павшие в этой священной битве за благое дело получат отпущение всех грехов, если таковые были, и открытые пред ними райские врата. Не страшитесь ничего – с нами Бог!

«Сказать, что, возможно, и я погибну сейчас, но не страшусь? – подумал Пий. – Нет, не стоит, а то кто-то будет ждать от меня подвига великомученика. Но думаю, живым я принесу нашей Вере больше пользы».

И приказав повторять это на девяти языках, а в промежутке рассказывать в прямом эфире о ходе боя – и оставаться на своих местах до конца! – Папа покинул радиостанцию. Прошел по аллее, и вот уже задняя стена Собора, где в подземелье вырыт ход в катакомбы. Два десятка особо доверенных людей из свиты, прислуги охраны, уже ждут. Готово и убежище, где можно пересидеть, и путь дальнейшего отхода.

Ну, а люди, оставшиеся в Ватикане? Что ж, кому-то надо быть и великомучеником за Христову Истинную Веру!

– Дети мои, кто верует в Господа нашего…

И снова Мадрид, кабинет Франко

Приемник продолжал работать. Диктор в который уже раз читал воззвание Папы – а затем торопливо сообщал о ходе боя. Горит Собор Святого Петра. Казармы палатинцев и швейцарской гвардии совершенно разрушены, защитники отступили в Библиотеку. Бой идет прямо в комнатах Папского дворца! И немцы подорвали внешнюю стену Садов, стреляют из гаубиц прямой наводкой. Вот они сбили швейцарцев с внутренней стены, в садах идет рукопашная, слышны взрывы гранат. Бой быстро приближается, вот уже они ломятся в дверь, бьют прикладами и сапогами. Мы заперлись в студии, продержимся сколько сможем!

Отче наш, иже си на небеси… Слова молитвы, и кажется, в несколько голосов. Затем грохот, автоматные очереди и крики. Несколько редких одиночных выстрелов на фоне топота сапог и лающей немецкой речи, можно различить «шайзе» и «швайнехунд». И тишина.

«Упокой Господи их праведные души, – подумал каудильо, – и что нам делать теперь?»

Он вспомнил свой визит в Ватикан в сороковом году. Беседа с Папой, всего год как занявшим свой пост, прогулка по аллее Ватиканских садов. «Радиостанция Ватикан» располагалась в старой крепостной башне внутренней ограды, там были аппаратные, под стальной мачтой-антенной, за толстыми стенами с прочными дверьми. А студии и вспомогательные службы были в двух поздних пристройках, слабо защищенных – и штурмующие немцы сначала ворвались туда, выбив двери и в прямом эфире расстреляли весь персонал, и добивали еще живых. И это слышали миллионы людей, верующих католиков по всему миру. А кто не слышал сам, тот очень скоро узнает от тех, кто слушал.

И Франсиско Франко вдруг понял, что выбора у него нет. Если он промолчит, не выступит в защиту веры, то это сделает кто-то другой. После Гражданской войны, завершившейся всего пять лет назад, осталось слишком много недовольных – одни известны, но расстрелять их не позволяет политический расклад, другие искусно маскируются лояльными, втайне мечтая вонзить нож в спину. И все будут рады поднять такое знамя – и Церковь, пока что главная опора его, каудильо, власти, обязана будет такую попытку поддержать! Это может начаться в любую минуту – сейчас войдет адъютант с докладом о начавшемся бунте, поддержанном армией. «А я не хочу быть свергнутым – и хватит ли у кого-то другого моей мудрости, провести корабль Испании через новую бурю? Господи, за что ты посылаешь нам новое испытание? Будь проклят тот день, когда я решил вступить в войну на стороне рейха! Тот британский ультиматум, казалось, говорил однозначно, что мы предназначены в жертву и сейчас последует вторжение – а Еврорейх тогда казался на вершине могущества, хотя и уже подорванного Сталинградом. Вот только русские, которым и в самом деле будто помогал сам Господь, никак не были в том раскладе учтены, а это оказалось главной ошибкой. И не дай бог ошибиться и сейчас!»

– Сколько немецких дивизий на нашей территории?

– Десять, – сказал генштабист. – Два горных корпуса блокируют американцев у Порту. Еще парашютисты. Если учесть, что янки сидят смирно, то немцы могут бросить против нас минимум шесть дивизий, а то и семь-восемь. Правда, танковых и моторизованных нет ни одной.

– Насколько я знаю, среди немецких горных егерей много католиков, южногерманцев, – заметил отец Карлос, – как и командующие ими генералы Рингель и Эгльзеер. И мне интересно, какой приказ получил из Рима германский ордонат? Я могу прояснить этот вопрос по своим каналам.

– Русские уже под Берлином, – добавил генштабист, – а значит, Гитлер не пошлет на нас значительных сил. Да и есть ли у него лишние войска после битвы на Одере, поражения под Веной, а теперь наверняка общеитальянского бунта, который надо срочно подавлять – и ведь там тоже русские рядом! А если еще начнется бунт и во Франции, что весьма вероятно, то у рейха просто не хватит сил на все. Пожалуй, у нас есть шансы продержаться два-три месяца – и что важно, наш переход на другую сторону еще не будет выглядеть откровенной профанацией в последний момент.

– Я выступлю с обращением к нации, – решительно сказал каудильо. – Снова, как во времена Наполеона, подлый враг посягает на нашу свободу. Если немцы попробуют вести себя, как в Италии, они получат всеобщую гверилью. Пожалуй, можно и освободить из лагерей тех, кто пожелает сражаться за Отечество. Надеюсь, что Церковь меня поддержит?

«А ведь русские с самого начала называли эту свою войну священной, – вспомнил Франко. – Не было ли это первым знаком Того, кто уже решил вмешаться? Тем более Он не оставит нас – страну, всегда верную ему, все время своего существования, с тех пор как Фердинанд и Изабелла объединили Кастилию и Арагон».

– Наша Церковь всегда с нацией, – ответил отец Карлос, – и аминь!

– Вы забыли еще одно! – вмешался полковник с орденами. – Когда русские встанут на нашей границе, а это реально может быть уже через пару месяцев, они будут не вести с нами переговоры, а диктовать условия капитуляции! Думаете, они забыли и простили то, что было всего шесть-семь лет назад? Чьи головы покатятся, когда в этом самом кабинете сядет бешеная Долорес, жаждущая мести? У англичан к нам счет за Гибралтар – ну так они должны понимать, что мы можем вернуть им их Скалу, а «товарищ Ибаррури», с русскими штыками за спиной, не вернет никогда! Ты меня понял, Франсиско? Спасение для Испании – это немедленный мир с британцами и янки! Надеюсь, у нас это получится лучше, чем у шведов в Нарвике. Не теряй времени – не то погибнем все!

– Положим, Маннергейм, Михай, Борис и Хорти остались на своих местах – заметил министр экономики – и я начинаю думать, что пропаганда о коммунистической кровожадности сильно преувеличивает реальность. Или же дело в том, что семь лет назад со стороны русских в большинстве были представители их троцкистского крыла, которое теперь в СССР очень не в почете, а многие и расстреляны за эти самые идеи.

– При чем тут идеи? – взорвался полковник. – Своей крови русские не прощают никому, это общеизвестно! Вы-то перед ними чисты, а другие? Нашими жизнями хотите откупиться? Не выйдет! Я ведь многих за собой утянуть могу!

– Прекратить! – повысил голос каудильо. – не хватает нам лишь раздоров, когда Испания на краю гибели! И будем решать проблемы по мере поступления. А главное для нас сейчас, это немцы, а не русские!

– Поводом для объявления войны будет оскорбление христианской веры? – спросил генштабист. – А то уже есть возмутительный инцидент, из которого при желании можно сделать «казус белли».

– Подробнее! – приказал Франко. – Отчего мне не доложили?

– Восемь наших офицеров, в том числе пятеро из состава испанской военной миссии в Италии, остальные паломники и по частным делам, были вчера схвачены в Риме немцами и подвергались избиениям и пыткам. В результате один умер, пятеро в госпитале, в состоянии различной тяжести, лишь двое отделались легко. Причем немцы не только не принесли извинений, но и прислали откровенно хамскую ноту. По их утверждению, причиной будто бы были трое испанцев, в мундирах и при оружии, которые, затеяв драку с четырьмя эсэсовцами, искалечили всех четверых и скрылись. И последующие события – это всего лишь стремление военнослужащих германской армии самим найти виновных. Но пока не нашли – судя по тому, что требуют от нас содействия, поимки и выдачи для наказания…

– У бравых германских вояк весьма распространено развлечение, – вставил полковник. – В ресторане или ином подобном заведении приказывать всем присутствующим встать и кричать «хайль гитлер». Кто отказывается, того избивают, а могут и пристрелить. Видно, не на тех нарвались.

– Молодцы! – сказал каудильо. – Когда установите имена, представьте к награде. Если этим героям повезет выбраться из Италии живыми. А войну объявлять будем конечно же «за оскорбление веры Христовой».

Выступление Патриарха Московского и Всея Руси Алексия Первого по московскому радио, 21 февраля 1944 года

Братья и сестры! Возлюбленные чада Православной церкви, клир и миряне!

С болью в сердце доношу до вас горестную весть о новом чудовищном преступлении слуг Сатаны, Адольфа Гитлера и его черного войска.

Сегодня утром войско Князя Тьмы начало штурм резиденции Папы Римского – Ватикана и, несмотря на героизм ее защитников, взяло ее.

Храбрые жители Рима восстали в защиту веры – черное войско Гитлера зверски убивает их, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков. Слуги Сатаны разрушают Рим, одну из колыбелей христианства, желая превратить цветущий город в новую Варшаву.

Нет сомнений, что Адольф Гитлер выполняет волю своего Хозяина – уничтожить христианскую веру, всех христиан, невзирая на различия в конфессиях.

В этот тяжкий час я молюсь за спасение брата нашего во Христе Пия XII, за спасение жителей Рима – и призываю к этому всех чад Православной Церкви.

В прошлом у нас была тяжкая вражда с Римско-католической Церковью, но сейчас, в час войны со слугами Сатаны, желающими уничтожить всех христиан, стереть с лица Земли христианскую веру с ее двухтысячелетней историей, я отвергаю прошлое, снимаю с брата нашего во Христе Пия XII анафему 1054 года и призываю всех христиан, независимо от их конфессиональной принадлежности, объединиться во имя Победы над слугами Сатаны.

Из книги Гиннеса (альт-ист)

Адольф Гитлер – единственный, кто был проклят одновременно Православным Патриархом и Папой Римским.

Рим, 21 февраля 1944 года

Группенфюреру Рудински было скучно.

Его стихией была тонкая интеллектуальная игра. Вести с подследственными незримое сражение с целью раскрытия истины, ловить на противоречиях, замечать психологически уязвимые места и бить по ним, ломая оппонента морально. Ну а после, по ситуации, выкачав информацию, утилизовать использованный материал – или же напротив, подать дружескую руку, восстановить у объекта самоуважение, однако же чтоб не забывал, что он может мгновенно скатиться назад, до положения грязи под сапогом, если герр следователь будет недоволен.

Нет, старый опытный сыскарь, когда-то начинавший постовым шуцманом еще в кайзеррайхе в 1913 году, не собирался нарушать слово, данное русским. Потому что за ними была сила, которая позволяла надеяться на продолжение карьеры и самой жизни – ну, а двойных агентов сливают при первой же возможности, как говорил его богатый полицейский опыт. Но Рудински принадлежал к типу сыщика-охотника, преступник был для него ценной добычей, «красным зверем». Надо же предъявить Гиммлеру результат своей работы? А поскольку среди высших чинов Ватикана русские шпионы вообще маловероятны – да если бы и были, зачем тогда Кертнера посылать? – то, как считал Рудински, в данный момент он никак не нарушал своих обязательств, ведь русские не оговорили с ним, что этого делать нельзя?

И конечно, ему было интересно чисто профессионально. Судя по тому, что Папу не захватили, русская миссия завершилась полным успехом. А может быть, у Сталина это не первый контакт с Ватиканом? И Папа сейчас уже по ту сторону Адриатики, в русской зоне?

Но все путало глупое упорство этих святош! Первичная обработка арестованных, самыми жестокими физическими методами, имела целью всего лишь заставить говорить, пусть даже ложь или часть правды, в надежде обмануть. Вот тут и начиналась игра, где грубое насилие уже было недопустимо, конечно, кроме случая, когда допрашиваемый пытался снова уйти за стену молчания. А для первой стадии вовсе не нужна была высокая квалификация – хотя требовалось обеспечить, чтобы объект не умер или даже не понес невосполнимого вреда здоровью, если были планы его использования в дальнейшем. Потому, согласно инструкции, при первичном допросе всегда присутствовал врач, до начала выполнивший тщательный медицинский осмотр клиента для определения индивидуального предела допустимых физических мер.

Сорок шесть подследственных, судя по их виду, принадлежащих к священству Ватикана. И ни один из них не желал отвечать на вопросы, иначе чем:

– Имя, должность?

– Слуга Божий.

– Где Папа?

– Господь знает.

Низшие чины римской миссии гестапо и приданные им в помощь солдаты СС уставали работать кулаками, сапогами, а также резиновыми дубинками и прочими подручными предметами. Ответом были презрительное молчание или все те же слова и молитвы. Легче было с пленными из числа гвардейцев, таковых набралось пятьдесят восемь, и большинство из них уже заговорили – вот только знали эти пешки из внешней охраны до обидного мало, единственно с их помощью удалось установить имена и должности кое-кого из святош. Как и следовало ожидать, никого из высших иерархов Церкви среди пойманных не оказалось. Но лейтенант палатинцев видел, как Папа в сопровождении кого-то из кардиналов входил в собор – а дальше, очевидно, сам Господь явил чудо, перенеся Папу в безопасное место!

Тщательный осмотр Собора Святого Петра ничего не дал. Подземный ход казался самым очевидным, тем более что были обнаружены следы раскопок, однако дальше все было завалено, и нельзя было сказать, не был ли причиной один из 105-миллиметровых гаубичных снарядов, взорвавшихся внутри собора. Была легенда, что ход ведет к замку Святого Ангела, к этому отнеслись серьезно, и замок был взят штурмом наряду с основным комплексом зданий – но кроме лишних потерь, это ничего не принесло.

Потери оказались выше всех ожиданий. Рудински привык доверять экспертам, а кто мог быть более сведущ в боевых качествах итальяшек, чем сам фельдмаршал Роммель! Но бешенство, с каким итальянцы шли в бой, было совершенно неожиданным! И у них оказалось в достатке оружия и боеприпасов, включая минометы, фаустпатроны, и даже батарея противотанковых пушек и несколько зенитных автоматов. Эсэсовцы потеряли больше половины состава – правда, включая и раненых. Пришлось бросить в бой и один из батальонов 80-го полка. Сгорел один «тигр» от фаустпатрона, были подбиты четыре «штуга» и две «веспе». И это еще было лишь начало!

«Основной недостаток и слабость итальянцев, что они совершенно не знают, что такое орднунг!» Главный штаб итальянской армии и комендатура Рима были захвачены в первые же минуты операции. И абсолютно достоверно, что никто не отдавал приказ итальянским войскам! Однако же несколько армейских подразделений макаронников, оказавшиеся в Риме, вступили в бой с немцами, словно по заранее утвержденному плану! Их быстро подавили, все же потомки римлян не могли сравниться с немцами с слаженности и выучке, но даже в таких боях были ощутимые потери! А стрельба в городе не стихала, появились отряды каких-то штатских – если они пытались атаковать, то, как правило, быстро оказывались уничтоженными, но все чаще эти гверильясы не вступали в открытый бой, а стреляли исподтишка, с чердаков, из подворотен, и растворялись в лабиринте улиц, когда их пытались поймать.

– Расстреливать на месте всех, взятых с оружием в руках! – орал взбешенный Достлер. – Не щадить никого, хоть бы это была женщина или ребенок!

Но стрельба не прекращалась. Перемещаться по Риму малыми группами было для немцев совершенно невозможно, а оттого нельзя было и проводить оперативно-следственные мероприятия по поимке сбежавшего Папы. Не помогло и радиообращение самого короля (сделанное им под угрозой немедленного расстрела) к населению восстановить спокойствие и разойтись по домам. И объявление Достлера, что каждый итальянец, замеченный на улице, будет считаться бунтовщиком, по которому будет открываться огонь без всякого предупреждения. Немецкие солдаты, озверевшие от потерь, стреляли в любого, на ком не было немецкого мундира. На площади Святого Петра трупы валялись в таком множестве, что не было видно брусчатки. Это были паломники и посетители Ватикана, которых в самом начале штурма кто-то из священников пытался вывести наружу, организовав крестный ход – но эсэсовцы, презрительно смеясь, расстреляли всех из пулеметов. Так и не удалось после установить, кто из немцев решил, что бунт организуют священники (даже сам Достлер много позже на допросе категорически отрицал этот приказ) – и гренадеры 92-го полка устроили в Риме погром всех церквей, взрывая здания, сжигая из огнеметов, убивая священников и всех, кого заставали внутри. В ответ летели не только пули, но и бутылки с «русским коктейлем», еще десяток «штугов» и бронетранспортеров были сожжены, технике трудно было развернуться в каменном лабиринте – и это страшно, когда бутылка, брошенная с верхнего этажа, разбивается в десантном отсеке «ганомага», обливая солдат жидким пламенем.

Для Достлера же все было ясным. Если бунт не удается подавить, значит, было мало расстрелянных. Группенфюрер Вольф был мертв, но остался подписанный им приказ, опираясь на который, Достлер хотел было повернуть на Рим весь свой корпус, и 306-ю, и 362-ю дивизии, а также незадействованный пока остаток 34-й. Получил в ответ резкий окрик с отказом из штаба Роммеля с крайним неудовольствием, отчего это командующий группой армий должен узнавать о положении подчиненных ему войск из депеши ОКХ[61] в Цоссене, а не по субординации, предусмотренной орднунгом! Войска нужны были на русском фронте, и изменившие было маршрут движения дивизии продолжили прежний путь с задержкой на полсуток – именно на это обстоятельство позже Роммель укажет, как на одну из причин, по которой русским удалось так быстро прорвать фронт, 75-й корпус вступил в бой в ослабленном составе, без своего командира и фактически лишь двумя дивизиями из трех, не успев развернуться на предписанном рубеже. Ссылка на волю Берлина не помогла – фельдмаршал лишь посоветовал Достлеру просить помощи в штабе 14-й армии, не связанной непосредственным выполнением боевой задачи, сдерживать русских[62]. Удалось получить согласие на переброску в Рим 22-й дивизии и одного полка 157-й, войска должны были прибыть через сутки-двое.

Муссолини, освобожденный немцами из-под домашнего ареста и назначенный ими «верховным главой Италии», ждал своего часа в немецкой военной миссии как в самом безопасном месте. Ему не нравилось, что делают с его столицей германские друзья и союзники, однако его мнения никто не спрашивал. И в конце концов, править, даже сидя на чужих штыках, все-таки лучше, чем быть свергнутым, арестованным, а завтра, возможно, и казненным?

А этих чертовых повстанцев становилось все больше! К вечеру немцы оказались в положении обороняющихся, удерживая Ватикан и несколько кварталов в центре. И пришли сообщения, что идущие на Рим войска вынуждены по пути вступать в бой с частями итальянской армии – идут, успешно разгоняя этот сброд, но несут потери и могут не успеть в срок. Причем севернее Рима сложилась очень опасная ситуация, когда две итальянские танковые дивизии, «Фреччия» и «Чентауро»[63], вступили в настоящий бой с «тиграми» батальона «Фельдхернхалле»[64], и лишь с помощью подошедшей мотопехоты и артиллерии дивизии «Фельдхернхалле» удалось рассеять итальянцев и заставить их отступить.

Хорошо еще, что не было всеобщего бунта на итальянском флоте. В Генуе на верфях «Ансальдо» стояли новейшие линкоры «Рома» и «Имперо», первый завершал ремонт после битвы у острова Сокотра, второй вот-вот был должен вступить в строй; также был почти готов авианосец «Аквила», и ремонтировались тяжелые крейсера «Больцано» и «Триест». В Специи находилось линкоры «Чезаре» и «Кавур», крейсера «Каторна» и «Монтекуоли», эскадра в составе линкоров «Дориа», «Дуилио», тяжелого крейсера «Гориция» находилась в Александрии. Было сделано предупреждение, что в случае беспорядков люфтваффе нанесет по кораблям мощный удар – и похоже, это оказалось действенным, или было всего лишь затишье перед грозой?

Заканчивался первый день Сопротивления, как после это было записано в итальянском календаре.

Кольский залив, 25 февраля 1944 года

Экипажи эсминцев «Куйбышев» и «Урицкий» шутили:

– Нас надо с «моржихой» в один дивизион объединять. А что, третьим номером, вместо «Карла Либкнехта», который с сорок первого из ремонта выйти не может. Нет, к эскорту конвоев старые «новики» тоже, конечно, привлекают иногда. Но заведено – как «моржиху» в море, так мы в сопровождение.

– Скажешь тоже, третьим! – сказал старшина-зенитчик, смотря на низкий силуэт, стелющийся в волнах. – Первая она у нас. Единственный подводный линкор, круче любого «Тирпица», весь их флот скушала, и еще давай!

– Николаич, а чего тогда мы ее сопровождаем? – спросил юнга, над которым старшина взял шефство уже полгода назад. По боевому расписанию, подносчик патронов к 37-миллиметровому автомату, ну а пока авианалета нет, можно и поболтать. А старший товарищ, которому едва за тридцатник, кажется дедом уже, которому и по отчеству не зазорно.

– Порядок такой. Чтобы уж точно никаких трудностей. Хотя бы там, где мы можем достать. И думаю, с ее размерами у берега трудно – в океан выведем, а там уж, фрицы, своему богу молитесь.

– Николаич, а правда, что там все орденоносцы в экипаже? – спросил юнга. – О чем ты с ними толковал в клубе позавчера, если не секрет?

– Правда, – сказал старшина первой статьи. – Врать не буду, но все, кого я видел при параде, и званием не ниже меня, и наград минимум по две. А разговаривали мы, вот не поверишь, об истории. Я ж в Ленинградском университете учился, ты знаешь. После… не будем об этом. Только до сих пор понять не могу, отчего вдруг вытащили меня, и не в пехоту, а во флот, я же море раньше лишь с берега видел? А перед походом так вообще история была. Я в клуб забежал, книги в библиотеке поменять. А там подходят ко мне двое, первый аж кап-один, причем с самой «моржихи», видели ребята, как он с борта сходил; а второй вообще со звездами в петлицах, гэбэшный генерал, но он в стороне стоял, смотрел. И спрашивает меня кап-один: «Ты такой-то?» – и фамилию мою называет. Так точно, я! «Ну, так ты мне и нужен – ты ведь на историка учился? Вот, попали ко мне записи по этой части, мне заниматься недосуг, а тебе должно быть интересно. Возьми – если свидимся после, расскажешь, как на твой взгляд». И еще совет дал: «Как война кончится, демобилизуйся и учись. Историком будешь», – тут он на гэбэшного посмотрел, тот кивнул благожелательно. А тот, с «моржихи», меня еще «профессором» назвал, шутя. Вот и думай, что это было?

– А записи о чем? – спросил юнга.

– Тебе не интересно: о древней истории, – ответил старшина. – Что-то о тюркских народах степи, кто у Каспийского моря жил, тысячу лет назад. И применительно к ним теория Сталина про этногенез и пассионарность. А язык простой и понятный, ну будто я сам писал!

– Отчего же не интересно? – даже обиделся юнга. – Я про историю читать люблю. Ты же сам, Николаич, мне советовал. «Заговор против Ольги», «Выиграть время» и про Полтаву, про Шипку – как этот Сербов пишет, вот кино бы снять![65] Дай после глянуть, любопытно же!

– Может, и дам, – сказал старшина, – только не потеряй и не порви: не книга, а листы, на машинке печатанные. Интересно все ж, кто писал? Но не скажет ведь тот капитан первого ранга, да еще и ГБ тут каким-то боком. А, ладно, до конца похода дожить еще надо, война ведь! Глянь, «моржиха» на погружение пошла!

– Интересно, против кого? – спросил юнга. – У немцев вроде флота на Севере уже не осталось. Снова лодки гонять?

– Адмиралам виднее, – отмахнулся старшина. – Раз пошла, значит, так надо. А куда и зачем, нам знать не положено. Может, союзникам помочь – что-то не везет им, лупят их фрицы, как нас в сорок первом. А вдруг и вовсе из Гавра в море скинут?

– Раньше мы в Берлине будем, – заявил юнга. – В кубрике говорят…

– Говорить много чего можно, – заявил старшина. – Главное, сломается немец или еще потрепыхается? «Пассионарных», как товарищ Сталин их назвал, там всех выбили, или еще остались? Если всех – то сливай воду: рассыпется Германия, как Пруссия перед Наполеоном. Но думаю, полгода, не больше, и кончится война. Может, к сентябрю уже – на гражданке будем и учиться сможем пойти. Или ты, Валька, в кадрах хочешь остаться?

– Не решил еще, – ответил Валентин Пикуль, пятнадцатилетний юнга Северного флота, пока что не писатель, известный всему СССР и зарубежью. – Мне вообще-то в Ленинградское военно-морское училище предлагали. И на заводе здесь тоже интересно. Но и литература нравится очень – вот только разве на писателей где-нибудь учат?[66]

Лазарев Михаил Петрович. Подводная лодка К-25. Баренцево море. Конец февраля 1944 года

«Прощай, любимый город. Уходим завтра в море».

Эту песню в нашей реальности, кажется, в сорок пятом написали – а тут уже по радио поют. И мы уходим – причем, по иронии судьбы, туда, куда не дошли в 2012 году.

После похода к Шпицбергену, стояли в Полярном, ожидая приказа – в Северодвинск, на завод. И состояние корабля беспокойство внушает, при такой интенсивности, из похода в поход, и разговоры были, причем вполне серьезные, что нас собираются на Тихий океан перебросить, когда там против Японии начнется. Подо льдами через полюс, а вот дальше будет огромный гемор, Чукотское море и Берингов пролив, уж очень мелководные они, зато многолетние льды туда нагоняет, даже не торосы, а мини-айсберги, сидящие в воде очень глубоко, так что внизу до дна остается лодке только протиснуться, а уж всплыть в случае чего невозможно никак. В океане подо льдом легче, там и глубина есть, и свобода маневра. Потому командиры атомарин, ходившие этим путем, бывало, в мирное время получали боевые ордена, а то и Героя – и ходили, в подавляющем большинстве случаев, летом, когда льды отступают на север.

Так и нам ожидалось – плановый ремонт с техобслуживанием, и где-то в августе, если, конечно, здесь, на северном театре, ничего не произойдет, выход на восток. Причем база для нас предполагалась не во Владивостоке, а в Петропавловске-Камчатском. Поскольку свободный выход в океан – а японский флот пока что очень силен, не успели пока американцы его проредить. Однако же в наших планах там – и Корея (вся! нет никакого договора о какой-то там параллели), и Южный Сахалин, и Курилы, и даже, возможно, Хоккайдо.

Эти оперативные планы я и обсуждал в Москве, в Наркомате ВМФ. Ну, и некоторые вопросы уже послевоенного кораблестроения – например, иным будет «проект 613» в этой реальности, совсем не копия того, какой я знал. Первое отличие – он гораздо крупнее, размерами приближаясь к «двадцать первой». Поскольку считалось, что будет действовать на более удаленных театрах, и даже в океане, пока не будут готовы атомарины. Что улучшило условия обитаемости, а также позволило разместить в носу не четыре, а шесть торпедных аппаратов. Второе – иная технология постройки. Подлинные «613-е» в этом отношении застряли на полпути, корпуса собирались уже из секций, но проверка швов была гидравлическими испытаниями, а не ренгеном, как у немцев – что не позволяло заранее насыщать блоки оборудованием и кабельным монтажом, а также устанавливать механизмы еще на стапеле. Может быть, это было и правильным решением, учитывая реальные возможности той судостроительной базы – но наше появление изменило ситуацию и тут: именно под наши нужды на Севмаше еще с лета сорок третьего успешно применялись ренгеновские аппараты контроля состояния материала и сварных швов. Третье – оборудование было также иным. Рыбинцы, еще в сорок втором обследовавшие вспомогательные дизеля «Воронежа», сделали чудо: если на первых двух лодках, строящихся в Северодвинске, еще предполагались моторы 37Д, то на следующих предполагался переход на многорядные «звезды». Аккумуляторных групп также было не две, а четыре, как на «двадцать первых». Совершенно другим было и электрооборудование, даже напряжение в сети другое, чем на «катюшах» и «щуках», новыми были гидро– и радиолокаторы, штатно появились «Буси» – приборы управления торпедной стрельбой, адаптированные как к обычным прямоидущим, так и к управляемым торпедам. И развернуть строительство таких лодок предполагалось, после завершения испытаний первых двух и внесения корректив, сразу большой серией – в знакомой мне истории «613-х» построили больше двухсот штук, здесь же, с учетом того, что предполагается задействовать и промышленность будущей ГДР, выйдет уж точно не меньше!

Ждал уже, что скоро домой, на север. И вряд ли мы выйдем в море до Победы – ну нет для нас там целей сейчас! За использование «Воронежа» как лодки-охотника Зозуля втык получил – расход ресурса атомарины дороже еще одного утопшего U-бота, и вообще, чем заняты силы ПЛО СФ? Так что – на север, на север, а затем на восток. И вдруг все завертелось!

Штабу тоже не позавидуешь. Ему ведь все обеспечить надо – чтобы мы, придя в Средиземку, были там не сами по себе, «морской волк», как в самом начале, одинокий охотник. Каналы связи – а это не только расписание радиочастот, надо на берег секретную аппаратуру перебросить, сжатие и кодирование из двадцать первого века – и все меры безопасности, допуски ответственных лиц, и организацию связи. Взаимодействие с нашей авиацией и флотом, который сейчас рвется из Эгейского моря мимо Додеканесов. Оперативная передача нам разведданных и руководящих указаний. Возможность для нас пополнить запас торпед или принять на борт иное снабжение, если возникнет необходимость. База, куда мы можем зайти, совсем уж в экстренном случае. И все это срочно – и если на севере нас уже хорошо знают, то с черноморцами мы не взаимодействовали никогда!

На север я вылетел двадцать второго числа. И не в Полярный, а на Севмаш, чтобы загрузить на борт бригаду техобслуживания (прежде всего, ренген-контроль) и кораблю пройти экстренную диагностику перед походом. Летел я не один, а с Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко, у которого в Северодвинске образовались срочные дела. И на десяток пассажиров (кроме нас двоих были еще какие-то командированные на завод и по ведомству Курчатова) и какие-то ящики выделили целый «Ланкастер-Йорк» (слышал, что партию этих самолетов поставили нам англичане за Варшаву), переделанный в транспортник. В общем, летели с удобствами – можно было и поболтать.

– Кончается война, – сказал Пономаренко, – и будет совсем другой фронт. Где вы, моряки и военные, будете внешний рубеж держать – ну с этим вы, в целом, и там, у себя, справились. А мы на внутреннем попробуем, чтобы не вышло никакой перестройки.

– А нового тридцать седьмого года не выйдет? – спрашиваю. – Или сорок девятого, тоже там было, так что три раза тьфу!

– Обижаете, Михаил Петрович! – отвечает Пономаренко. – Конечно, хирургия тоже будет присутствовать, но лишь в самом последнем случае, когда болезнь уже глубоко зашла и иными средствами не лечится. А по норме – упустили мы в вашей реальности задачу воспитания советского человека! Так что подобные Макаренко или Карему Рашу из ваших времен, будут востребованы даже побольше, чем боевые офицеры. Пропаганда, агитация – и строжайший кадровый отбор. Уж точно не будет, как у вас Твардовский написал про дураков, что «и в отставку не хотят – тех, как водится, в цензуру, на повышенный оклад». Но это уже наша кухня. Что же до большего масштаба – вот вы, вашего Гумилева прочтя, так и не поняли, что же к вам попало. А товарищ Сталин понял. Ведь если этносы – это как коллективы, объединенные какой-то общей целью, и «иди сюда, ты нам подходишь», то значит, процессом этногенеза, формированием наций, можно управлять! И разрядить мину национализма, рванувшую под СССР в ваших девяностых, уже сейчас!

Откуда, например, в вашем времени взялся украинский национализм, уж давили мы его, давили? А это гнида Шухевич придумал – «героям – слава». Мразь, что в схронах сдыхала, была в его плане не более чем расходным материалом – в подтверждение мифа, что была такая украинская идея, за которую умирали «лыцари». И вот, активных боевиков передавили, как тараканов – а легенда осталась. И так и передавалась из поколения в поколение, и что немаловажно, уже по всей Украине, а не одной Галиции. И чуть ослабло – миф вылез, ожил и стал идеей. Гнусной идеей, фашизмом пованивающей – ведь выходит тогда, что лишь галичане «щирые», ну а прочие тогда кто? Но не было другой. И не было такого этноса – «украинцы»! Запорожские казаки по отношении к ним – это как карибские флибустьеры перед современным населением Кубы, Ямайки, да хоть Мексики. Не было ведь такой общности, «иди сюда, с нами, к одной цели», и чтобы общее для малороссов, донских казаков, жителей Крыма, киевлян с полтавчанами, одесситов (ну это отдельный разговор!) и галичан! При СССР эта общность, всех объединяющая, была – но как раз советская! И когда в Киеве решили поиграть в самостийность, то другой идеи, кроме как «героям – слава», просто не оказалось! Ну и приятно, конечно, было всяким там юлечкам считать, что они – великая нация, а прочие унтерменши! Под эту марку любой бред пройдет – что про великий народ древних укров, что про украинского князя Владимира, крестившего Русь.

Так не будет теперь легенды. И потому, что не будет никогда Галиция – Украиной; всячески подчеркивается, что это разные нации. И пусть орут «героям – слава», ну а Киев лишь плечами пожмет: мы-то тут при чем? Ну и глупость мы сделали в той истории, из Львова и вообще с Галичины и Волыни выселив поляков и евреев. Теперь никто их не тронет – и легенда будет против бандеровцев работать, помнят ведь во Львове июньский погром сорок первого года, как в Киеве Бабий Яр!

Аналогично, что Карельскую ССР сделали автономной – это правильно. Но отчего дальше не пошли – ну зачем нам целых три этноса в Прибалтике? Целых три коллектива «иди сюда, к нашей цели» – к какой? Это не этносы, а, по терминологии Гумилева, конвиксии, то есть некие общества со схожей культурой, и никак иначе! Так зачем им считаться союзными республиками – ясно, что поначалу было неудобно, ну а сейчас в самый раз, особенно после того, как значительная часть населении там показала к немцам лояльность. Довольно там и одной Прибалтийской Федерации, причем урезанной территориально – ну отчего это Двинск стал называться Даугавпилсом? Аналогично предполагается и в Заказказье, и в Средней Азии – нет там этносов, и не нужны они там нам совершенно! Изменил товарищ Сталин свое мнение, что всякий национальный прогресс – это благо.

– А как же новообретенные? – спрашиваю я. – Слышал, что предполагается Словакию в СССР включить. Да и здесь, на севере – Нарвик чем считаться будет?

– Областями Советского Союза, – серьезно отвечает Пономаренко. – С некоторыми культурными отличиями вроде языка. Но чтобы все живущие там прежде всего чувствовали себя гражданами СССР, обязанными ему служить. Пока мы будем сильны, это будет не в тягость, а в радость. И опустятся различия, даже в собственных глазах, до уровня конвиксий, как им и положено быть.

О многом еще поговорить успели. Благо шум от моторов такой, что рядом сидя, еще слышно нормально, а поодаль сидевшим ничего не разобрать, так что можно беседовать, не стесняясь. И летел Пономаренко в Северодвинск, потому что, как я понял, что мы на Севмаше творим, это не просто флот будущего, но и «пилотный проект», как бы сказали в 2012-м, по формированию нового советского человека! Кадры там уже работают, свежеобученые и подобранные макаренки и сухомлинские, пропаганда идет на качественно ином уровне… и новая контора развернулась, именуемая в разговоре «инквизицией» – нет, что вы, никого не сжигаем, а лишь, как там у Льва Толстого, «ничему хорошему не помешаем, а дурное не дозволим». И если поначалу это было связано лишь с беспокойством, а вдруг пленные немцы-станочники наших фзушников помимо профессии чему-то плохому обучат, ну еще и из Аниной сети «стервочек» что-то выросло, то теперь там такое возникло – провались сюда Новодворская, ее бы точно кондратий хватил еще до того, как она успела бы попасть в застенки кровавой гэбни!

Прибыв на Севмаш, иду в «бригаду строящихся кораблей». Еще мне Курчатов нужен, проверка реактора по его части, и кое-какое оборудование. И с заводом договариваться, кого могут отпустить в выездную бригаду – тут понятно, что энтузиазма не будет. И сталкиваюсь с Аней. Хотел к ней чуть позже зайти – но она в штабе оказалась. А обычно, когда «Воронежа» у стенки здесь нет, как мне сказали, Анечку гораздо легче в заводоуправлении найти, или в «арсенале два», или в местном отделе ГБ, или в филиале Корабелки (который тут оказался тесно связан с заводским КБ).

Говорил и повторю: восторженный взгляд и улыбка любимой женщины – это высшая награда для нормального мужика! Только что шла куда-то с деловым видом, отдавала распоряжения – но вот, увидела меня, и такое чувство, будто осветилась вся! Быстро подошла, голову мне на плечо положила на миг, на шею бросаться при всех не стала. И первый вопрос ее – откуда и надолго ли?

Объясняю. И завертелось в темпе вальса. Оказывается, моя женушка коллектив умеет строить не хуже самого строгого старшины. Тут же распоряжения – «Лена, Надя, Рита!» – узнай, позвони, уточни, обеспечь. И пошли мы дальше вместе, сначала в заводоуправление, затем в курчатовское хозяйство, машина уже ждала.

Только Аня сначала домой забежала, в нашу квартиру, здесь же, на территории. Выбежала через минуту в той же шубке, но уже в шляпке вместо платка, с алым шарфиком на шее и муфтой в руках – как на Тимиреву из того фильма похожа! «Уши застудишь, холодно ведь!» Ничего, мы же поедем, ну а пешком пройти до проходной тут совсем недалеко.

О чем мы говорили, когда наконец наедине остались – а вот это строго между нами! Провожала она меня утром, такая же нарядная, рукой шляпку прихватывает от ветра, алый шарф развевается флажком. Ты только возвращайся – я дождусь!

В Главную базу флота летели на том же «йорке». Я, еще трое флотских офицеров по делам службы и спешно сформированная заводская бригада, одиннадцать человек, со своим грузом. Долетели без приключений – Сирый, получив уведомление, уже подготовил, что можно, так что работали дружно и экипаж, и заводские. После осмотра корпуса, арматуры и, главное, реактора, решили, что на один полноценный поход точно хватит. Приняли на борт все положенные запасы. И вечером двадцать пятого февраля вышли в поход.

Наши там Роммеля добивают. А в Италии восстание, немцы из Рима делают Варшаву. И по московскому радио передали, как тогда:

«Мы уже идем на помощь восставшему Риму. И если мы не успеем, то обещаем, что тогда отомстим так, что этого не забудут. Ни один солдат из тех, которые сейчас истребляют безоружное гражданское население, не останется в живых. Нелюдям, решившим уничтожить даже христианскую веру с ее двухтысячелетней историей, не может быть прощения – и не будет! Приговор вынесен – и мы обещаем, что его исполнения ждать уже очень недолго. Мы уже идем. Ждите!»

А нам, как я понимаю, с моря поддерждать, чтобы никто не убежал? Все же будет у нашего «Воронежа» под конец трехзначная цифра побед! И «Шарнхорст» там болтается, что мы на севере так и не утопили.

Пусть Пономаренко внутри порядок наводит. А мы обеспечим, чтобы извне никто не мешал!

Анна Лазарева

На пожилую женщину, с палочкой, даже чуть сгорбившуюся, внимание никто не обратил. Ну да, в форме, и всякие там медали-ордена Великой Отечественной… ну – так ведь День Победы. Много таких ветеранов, а в медалях разбираются только отъявленные любители разной там филателии. Или антиквары, привет так и не родившемуся пока что литературному персонажу Василию Смолину. Как и его папе, Александру Бушкову – вот тот как раз родился, и даже печатается уже потихоньку, да и пора бы – уже конец восьмидесятых на дворе. Или начало девяностых? А какой вообще год?!

Старость, старость… Не потому, что старушка в обыденной жизни не горбится, выглядит гораздо моложе своих лет, может уложить здоровенного мужика мордой в землю, применив прием айкидо, а в спортзале даст фору молодым неумехам – да и тросточка, сегодня без шпаги внутри, в умелых руках почти так же опасна, как клинок, и вполне позволит отбиться от парочки хулиганов. Просто – мысли начинают растекаться. Мыслью, то бишь белкой по древу, ага. А ведь – на самое важное дело в жизни иду.

«Смешно», – думала Анна Лазарева, все еще супруга все еще адмирала Лазарева. Самый результативный адмирал в истории отечественного флота в отставке не числился, ибо решено было, что Лазарев будет служить вечно, в отставку его даже после смерти формально не отправят. «Вот сколько разной иноземной сволочи в сыру землю поклала, а получается, что самый важный выстрел по русскому сделаю. И ведь промахнуться могу, что самое смешное».

Впрочем, какой он, Василий Михайлович Петров, уроженец Новосибирска, ныне генеральный секретарь ЦК ВКП(б) – русский? Интересно, партию-то почему так и не переименовали, как в иной истории? Всего-то второе издание того Горбачева, в этой истории незамеченного вовсе. Парад Победы, несколько визитов на важные объекты… под руку с неким Рональдом Фольсомом, ныне президентом США, приглашенным на парад. И последующая «встреча в верхах без галстуков». И соглашение, точнее целый пакет соглашений, устных и письменных, который должен привести СССР нынешний к варианту РФ прошлого. А точнее – несостоявшегося будущего.

Увы. Нынешнего «горбачева» поддерживают очень весомые в СССР силы. «Консерваторы», скажем так, ничего сделать не могут. И адмирал, ее адмирал… он все же очень стар. Анна получила эти сведения от одного своего воспитанника, ныне доросшего до самого что ни на есть верха. Кое-что прочитав, Михаил просто отбросил это в сторону.

«Меня предали тогда, – сказал он. – Мы с ребятами положили уйму сил на благо нашей новой Родины. Мы сделали все, что могли. Пусть теперь другие делают. А если не смогут – значит, дерьмо они, недостойное СССР. Пропади оно все пропадом. Буду читать Дюма и пить сок и кефир. Не хватало мне еще в мои девяносто куда-то бегать с автоматом».

Анна вздохнула. «Нет, это все правда, конечно. Но – не могу. Пока ноги ходят, глаза видят, руки не трясутся – не могу».

На одном из маршрутов президентско-председательского вояжа будет момент, когда эти двое из ларца выйдут на открытую местность и скажут по коротенькой, в несколько минут, речи. А в домике всего-то в шестистах метрах от места встречи, которое изменить нельзя, лежит старая захоронка времен работы во «внутренней разведке», или инквизиции, как ее ехидно именовал товарищ Пономаренко. Эх, был бы Пантелеймон Кондратыч жив… семьдесят первый, сердце. Глядя на нынешние события – начинаешь поневоле сомневаться, что сам помер. За несколько дней до смерти ведь на охоту ходил, вполне нормальную, не то что «один раз выстрелил – убил кабана и трех уток»…

И захоронок таких по Москве у Анны несколько. Она их периодически проверяет и обновляет. В этой лежит СВД с весьма приличной оптикой. Очень кстати, что не «мосинка» – одной пули может и не хватить. А дальше – авось да будет какое-то расследование, авось да выплывет какое-нибудь говно наружу, авось да получится прищучить этих тварей.

Ну, а не получится – так помните, меня зовут капитан Смоллет! Тьфу, то есть не Смоллет. И не капитан, а намного больше. Я вам не эти бесхребетники из ихней РФ девяностых. Буду отстреливать предателей, пока сил хватит.

– Анюта, солнце, ты чего?

Кошмарный сон оборвался резко и внезапно, будто и вовсе не бывал.

Анна вскочила с постели, подбежала к зеркалу. И лишь тогда убедилась, что это всего лишь сон. Ей по-прежнему двадцать два, и она еще не получила ту пулю под колено во Львове в пятьдесят пятом, потом два ножевых ранения в Ташкенте в шестьдесят первом и смачный удар лопатой по затылку от поганца Борисова на хуторе близ Таллина в шестьдесят шестом. А будет ли все это – или так и останется сном? Так ведь она запомнила ситуации, лица и имена! И некто Борисов Сергей Сергеевич, как и тот, кто называл себя Фредди Ромм, и Серебряков, еще одна мелкая гнида – получат свое с самого начала! Если только эти люди попадутся на пути – и разумеется, после самой тщательной проверки, что за ними уже числятся достаточные грехи. А если пока не числятся – будем следить и ждать, как кот у мышиной норки.

А пока что она молодая, красивая, здоровая и сильная, и сейчас сорок четвертый, победный год. А сон – нет, не может быть, чтобы он сбылся! Ведь мы же знаем, что будет, и товарищ Сталин знает, и товарищ Берия знает, и Пантелеймон Кондратьевич знает – и что-то делается уже, и будет сделано, а значит, запас прочности советской системы должен быть побольше, ну никак не должно рвануть в том же восемьдесят шестом или девяносто первом! Хотя, какой там был год – но наверное, не двухтысячный, уж больно резво я там бегала для восьмидесятилетней!

Ничего, справимся! Войну переиграли – и с этим справимся. Детям и внукам СССР оставим, а не какую-то Эрэфию! Ой, а были ли у меня там, в будущем, дети – не помню! Ну, да это поправимо! Гоните прочь хандру и сплин! А Лазарев, ее Адмирал – вот он, рядом, еще вполне здоровый и крепкий мужик, ну не дашь ему на вид больше тридцати пяти!

– А вот я тебе сейчас покажу, «чего», – шутя, опрокинула мужа на спину Анна. – Я тебе, гость из будущего, сейчас покажу, как меня будить! Ты сейчас до-о-олго оправдываться будешь!

Лазарев, естественно, отпираться не стал – не дурак же, в конце концов. Только отстраненно подумалось будущему полному адмиралу, что женщин, что одну конкретную, что всех в целом, понять в принципе невозможно. Это вам не подлодка какая-нибудь.

За сто километров от Рима, 26 февраля 1944 года

Красная «Альфа-Ромео», всего лишь четыре года назад выигрывавшая гонку за гонкой, неслась по грунтовой дороге. Сегодня человек, сидевший за рулем, наносил второй раз за свою жизнь оскорбление Гитлеру и всей Германии. Тацио Нуволари понимал, что если в небе появится немецкий самолет – его пассажир обречен. Но сейчас яркий автомобиль проходил поворот за поворотом быстрее, чем на памятном Гран-при Германии. Мелкие камни веером вылетали из-под колес на виражах. Сегодня Тацио спасал свою душу. Работу в германской фирме после той победы до самой войны после событий в Риме он считал тяжким грехом.

Эти проклятые немцы ведут себя в Италии, как гунны Аттилы! Счастье, что их не так много, у Гитлера просто не хватает солдат занять все. И раньше они грабили в формально союзной им стране, забирали провизию за никчемные бумажки, евро, или просто по праву силы – а еще они насиловали женщин, не стесняясь мужей, отцов и братьев, и убивали всех, кто пытался помешать. Теперь же они легко могут пристрелить на месте любого, кто покажется им подозрительным – а к таковым причисляют даже тех, кто оказался вдали от дома без уважительной, для немцев, причины! И еще пугают нас русскими, которые, по их словам, совсем как дикие людоеды с каких-нибудь островов – вот только хуже, чем немцы, на взгляд Тацио, быть уже нельзя! А про русских все говорят, что на севере есть целый край, и немцам нет туда хода, зато там всем командуют именно русские, ставшие во главе гарибальдийских партизан, у них целая армия, тысячи отлично вооруженных бойцов – и они не грабят, и с уважением относятся к Церкви! В отличие от немцев – неужели та русская листовка была правдой, что Гитлер пообещал сатане истребить христианскую веру?

Дорога была обычной, сельской, не шоссе – и это было тревожно. Местные фермеры, в надежде хоть как-то отгородиться от непрошеных гостей в серо-мышастых мундирах, придумали забывать на проезжей части старые бороны или иное ржавое железо, а уж что делали с ямами и мостиками, трудно описать! Но Тацио было сказано – этот путь сегодня будет для него в идеальном состоянии. Что ж, все в руках Божьих и по слову того, кто сидит рядом! И что значат для настоящей «Альфа-Ромео» какие-то мотоциклы с немецкими жандармами, плетущиеся далеко позади? Но вроде там были и мерседесы гестаповцев, а это уже серьезно.

Дорога взлетала на холм и сразу делала поворот. Там, незаметная снизу, стояла маленькая церковь, сгоревшая два дня назад. Немцы, проезжая мимо по какому-то своему делу, походя остановились на минуту, чтобы пристрелить на пороге священника и поджечь здание. Так что остались лишь каменные стены, и одинокая могила рядом. И два человека ждали тут – один был возрастом, фигурой, одеждой и даже лицом похож на пассажира «Альфы». Все, как было условлено – сожженная церковь и убитый священник не изменили в плане ничего.

Тацио резко затормозил, поравнявшись с двоими ожидающими. Его пассажир, довольно ловко для своего почтенного возраста и сана, выбрался из кокпита «Альфы» и произнес:

– Да будут отпущены все твои грехи, сын мой. Благословляю тебя на подвиг во имя веры Христовой!

И поспешил скрыться в кустах вместе с одним из встречающих. Второй же, который был похож на прежнего пассажира, забрался на его место в машину и сообщил знаменитому автогонщику:

– Погоня в полутора километрах позади. Наша цель – увести их. Тацио, ты лучший водитель Италии, Европы, да и всего мира. У тебя лучшая машина, «Альфа», и этим всё сказано. А там слуги дьявола… на мерседесах. Тебе стартовым флагом взмахнет сам Папа. Вперед!

Тацио нажал на газ. Он помнил, что ему было сказано – если погони не будет, то просто доставить пассажира из пункта А в пункт Б, вот у этой церкви. А если придется уходить с немцами на хвосте – тогда, высадив своего бесценного седока, во всем слушаться того, кто сядет на его место. И да будет все после в руках Господних!

Снова рев мотора и камешки из-под колес. Казалось, что Тацио удастся оторваться. Но у немцев была связь, телефон или радио – и «Альфа-Ромео» едва успел проскочить под носом у мотоциклистов, идущих наперерез, по дороге справа. Немцы вопили и стреляли, но на проселке немилосердно трясло, пули летели мимо.

– Теперь сюда! – скомандовал пассажир на следующей развилке. – И, сын мой, дальше делай то, что я скажу, и ничего не бойся!

Тацио удивился – эта дорога, насколько он помнил, вела к мосту. Через быструю речку, протекающую в глубоком ущелье. Но наверное, его седок знает, зачем надо ехать именно так?

На мосту их ждали. Стоял немецкий броневик, совершенно загородив проезд, еще машина рядом и десятка два солдат. Офицер поднял руку, приказывая остановиться. А броневик уже нацелил двадцатимиллиметровую пушку. И уже не затормозить, не развернуться – немцы откроют огонь. Хотя есть шанс попробовать, разворот с заносом и по газам?

И тут на плечо Тацио легла рука его пассажира.

– Чуть влево! – сказал тот. – И правь вот так. И прими, Господь, наши души. Аминь!

Офицер успел отскочить, кому-то из солдат не повезло. И красная «Альфа-Ромео» свалилась в реку с двадцатиметровой высоты. Поток потащил по камням обломки, тел не видел никто.

Офицер орал в рацию, докладывая о происшедшем:

– Да, герр майор, по приметам, тот самый объект. Есть обеспечить оцепление места и ждать водолазов! Слушаюсь, герр майор!

И выругался, положив микрофон. Как обеспечить оцепление, если река унесла трупы черт знает куда? И когда прибудут водолазы? Не дай бог, если лишь завтра – по ночам тут стреляют, и вполне можно лишиться еще нескольких солдат.

Едут жандармы и гестапо? Может, удастся выпросить у них подкрепление! Или пусть сами лезут в реку искать тела, если им охота!

А прежний пассажир «Альфы-Ромео» со своим провожатым, не спеша, по глухим тропинкам, добрались до одинокой фермы, стоявшей в стороне от больших дорог. Хозяин с двумя сыновьями уже ждал гостей. Еще через полчаса с фермы выехал пикап, в котором ехали двое прибывших и хозяин, а мальчишки на велосипедах умчались вперед, высматривая посторонних.

Всего в шести километрах был итальянский военный аэродром. Причем хозяина той фермы хорошо там знали, он возил на кухню свежие овощи, масло и молоко. Но сейчас цель его визита была иной.

Служители Католической Церкви – это не только священники! Есть еще некая, малоизвестная посторонним, структура, служащие которой не только не обязаны носить рясу, но и могут внешне не придерживаться католической веры – считается, что служение их, когда настанет час, искупает любой грех. Полное название ее – Верховная Священная Конгрегация Священной Канцелярии. А если вам оно кажется длинным и заумным, то знайте, что до 1909 года эта контора также официально называлась Святой инквизицией (или вы думаете, что ее упразднили лет триста назад, когда перестали жечь на кострах ведьм?). Сейчас у нее иные задачи, чем сжигать инакомыслящих – но все традиции этой, старейшей на Земле секретной службы, остались с тех самых времен. И одна из главнейших традиций, для адептов низшего уровня – живи, как все вокруг, но когда придет приказ, исполняй не рассуждая и не заботясь о себе.

Непосредственным начальником для инквизиции (будем для краткости называть ее так) был уже упомянутый кардинал-камерленго. А поскольку в указанное время, с 1939 года, он не был назначен – то сам Папа лично.

И совсем не обязательно, чтобы такими тайными адептами были все, задействованные в делах. Учитывая высокий авторитет Церкви в Италии и уже развившуюся всеобщую ненависть к немцам – вполне достаточно иметь немногих особо доверенных на организующих постах. А уж добровольных и искренних помощников будет в изобилии!

Авиачасть была самой обычной. Поскольку в ней не было неповиновения, немцы не стали ее расформировывать, прислав лишь офицера для связи и контроля и караульный взвод, опечатавший склады с боеприпасами и бензином. Впрочем, даже если бы гестапо решило перетрясти весь личный состав, вряд ли удалось бы достоверно установить, кто из офицеров служит Церкви и ждет от нее приказа. А сделать это за несколько дней не сумел бы и Шерлок Холмс вместе с Эркюлем Пуаро, группенфюрером Рудински и всем сыскным аппаратом РСХА.

Немцы были перебиты за пятнадцать минут. Резервисты старших возрастов вовсе не были готовы к тому, что апатичные и трусоватые итальянцы вдруг будут их убивать. Итальянцы тоже понесли потери, все ж они были наземным персоналом авиачасти, а не спецназом – но это не имело никакого значения. Был подготовлен к вылету торпедоносец «Савойя-79», топлива должно было хватить до аэродрома в Испании, где их уже ждали, штурман отметил на карте цель, пилот капитан Тариго был рад выполнить возложенную на него миссию, еще был радист, а вот вместо четвертого члена экипажа на борт взошел тот, на кого капитан смотрел с благоговением, поклявшись, что или он доставит своего пассажира в Испанию, или умрет.

Сборы были недолги. Переодевшись в летное обмундирование и надев парашют, Папа благословил оставшихся на аэродроме. Их судьба тоже была решенной: немцы очень скоро обнаружат убийство своих солдат и не простят. Готовили к вылету все исправные самолеты, их тоже ждала Испания – может, лучше было вылететь эскадрильей, но подумав, папа решительно отказался. Чем раньше они взлетят, тем больше шансов пройти мимо немецких авиабаз на Корсике, Сардинии и Балеарских островах до того, как объявят тревогу. И пусть уже скоро сумерки, известно, что у немцев есть и локаторы, и ночные истребители. А эскадрилья – это куда более заметная цель, чем одиночный самолет.

Бегство Папы не было малодушием. Но сейчас, когда в Италии, да и по всей Европе шли такие события, на которые надо было влиять словом, он чувствовал себя в тайных убежищах, как в тюрьме. А еще ему не хотелось быть обязанным русским, когда они наконец придут и освободят (а что это случится, Папа не сомневался, последние новости с севера были о том, что фронт у Венеции прорван, немцы бегут). И была надежда, что эти проклятые гунны наконец перестанут в поисках его убивать священников и разрушать церкви и монастыри.

А люди, отдавшие свою жизнь за его право нести свое слово дальше? Что ж, это были жертвы, угодные Господу, и всем этим мученикам гарантировано место в раю.

Италия, Рим, 26 февраля 1944 года

«Разыскивается опасный преступник, враг рейха. За содействие в поимке награда 1000 рейхсмарок; за него самого, переданного германским военным властям, живым или мертвым, 10 000 рейхсмарок», – и портрет Папы Пия XII под этими словами. Эти объявления были расклеены по всему Риму – вернее, по его центральным улицам, где немцы могли считать себя хозяевами.

Относительный порядок удалось навести лишь на вторые сутки. Но реально немецкий контроль был обеспечен над железнодорожным узлом, правительственными зданиями, руинами Ватикана и наиболее важными магистралями. На окраины же или в городской лабиринт узких и крутых улочек, где жилые дома соседствовали с целыми кварталами развалин, выгоревших и разбитых артиллерией, не рисковали лезть даже патрули – лишь карательной экспедицией, не меньше чем ротой, при поддержке бронетехники. Нагрянуть внезапно, оцепить дом, схватить всех, кого сочли подозрительными, и как можно скорее отступить во избежание потерь! Снайперы, стреляющие с чердаков, уже стали проклятием – и ловить их было очень опасным делом, легко можно было нарваться на минную ловушку или внезапный огонь нескольких автоматических стволов с близкого расстояния в тесных и узких двориках, на лестницах, в подворотнях. И первой мишенью для снайперов были офицеры или сколько-нибудь важные чины. Так что группенфюрер Рудински лично для себя вытребовал в 375-м разведбатальоне броневик «пума», показав тем не трусость, но разумную осторожность – накануне предстоящих больших дел было бы глупо погибнуть от пули итальянского инсургента.

Агентурная сеть, несмотря на резко антинемецкие настроения, наличествовала. В основном из числа «добровольных помощников гестапо», членов тех самых «эскадронов смерти» (хотя Рудински еще не знал этого слова) – для них сам факт сотрудничества с немцами был смертным приговором, стань о том известно. И хотя даже такие при попытке мобилизовать их во «вспомогательную полицию» предпочитали исчезнуть в неизвестном направлении – зато они вполне соглашались быть тайными осведомителями. Эти унтерменши знали обидно мало, но иногда даже в их словах могло мелькнуть жемчужное зерно.

По их наводке, или даже по подозрению, эсэсовцы разгромили два десятка вроде бы подходящих для укрытия Папы монастырей, церковных приютов и больниц вблизи Рима. Улов был, поскольку там обнаружилось большое число укрывающихся евреев, – не было лишь тех, кого искали. Наконец удалось напасть на след: один из агентов доложил, что священник в одной из церквей на проповеди прихожанам зачитывал послание Папы, судя по содержанию, написанное уже после падения Ватикана! После оказалось, что это послание читали в церквах многие священники – но лишь в одной пастве нашелся доносчик. Святого отца взяли, и после шести часов непрерывного усиленного допроса он сломался и заговорил. Дальше было уже дело техники – но эти проклятые итальянцы снова успели раньше!

Когда гестаповцы добрались до убежища, полагая найти там не Папу, но хотя бы кого-то высокопоставленного в цепочке, ведущей к нему, там уже не было никого. С десяток причастных были арестованы и будут после расстреляны, но автомобиль с кем-то из скрывающихся отъехал буквально пять минут назад! Что показывало, если не верить в совпадения – а герр Рудински в них не верил! – о существовании у итальянцев своих осведомителей и готового плана экстренной эвакуации, приведенного в действие по заранее установленному сигналу. Но была еще надежда догнать и поймать.

Рудински находился в германской военной миссии, принимая доклады, – связь здесь была удобнее, чем в миссии гестапо рядом. Принадлежность к СД давала большое преимущество: формально, после гибели Карла Вольфа, за все отвечал Достлер – хотя, чтобы генерал понял, кто тут в действительности главный, потребовался прямой телефонный разговор с Гиммлером. Про комиссию «1 февраля» все помнили, так что официально группенфюрер Рудински считался всего лишь советником, но попробовал бы кто-нибудь игнорировать его советы! Орднунг – это прежде всего управление и связь, и на крупномасштабной карте, взятой в миссии люфтваффе (что также сыграло свою роль), при получении докладов с мест, тут же отмечались точки и время. И именно Рудински обратил внимание на значок аэродрома совсем недалеко от маршрута погони. Оберст-лейтенант от люфтваффе был рядом, и по требованию герр группенфюрера, он поспешил послать запрос коменданту. Никто не ответил – к этому времени все немцы на аэродроме уже были мертвы, а итальянцы не имели доступа к их радиоканалу.

– Мы разрешали итальянцам какие бы то ни было полеты? – спросил Рудински.

– Нет, – ответил оберст-лейтенант. – Любая итальянская активность в воздухе запрещена до нашего особого распоряжения.

– Тогда немедленно прикажите ближайшей истребительной авиагруппе люфтваффе блокировать этот аэродром! – распорядился Рудински. – И если кто-то успел взлететь или пытается, то сбивать! До тех пор, пока наземные группы не разберутся, что там происходит.

Над западным побережьем Италии. Тот же день

Эриху Хартману очень хотелось кого-нибудь убить.

Полоса невезения в его жизни продолжалась. Вспоминая тот бой возле Гавра, казалось, что проще, имея свободу маневра, добить противника, уже связанного боем? Но тот сумасшедший русский, непостижимым образом вырвавшись из свалки, пошел в лобовую, и это было страшно!

Он не отвернет, ведь все русские – это бешеные фанатики! А кроме того, знают, что если они не выполнят приказ, то их расстреляет НКВД. Сейчас они столкнутся, лоб в лоб, при этом выжить нельзя даже теоретически – и его, Эриха Хартмана, больше не будет! Его жизнь в обмен на жизнь какого-то нецивилизованного славянина – «нет, не хочу!»

Хартман рванул ручку, закладывая резкий вираж. И ощутил, или услышал, удары пуль по своему самолету. Этот русский все же сумел в него попасть – показалось, или «мессер» и в самом деле стал хуже слушаться рулей? Русских всего двое, против двенадцати – но у этого их супераса будет несколько секунд, чтоб атаковать, и он не промахнется! Вступать в бой против взбесившегося берсерка, на поврежденном самолете – ищите дураков! Умный трус лучше мертвого героя – ну, а оправдание любого своего поступка можно после придумать, любой ущерб репутации можно пережить. Так что не будем геройствовать, когда есть реальный шанс умереть, – истинный германский рыцарь должен всегда оставаться живым и с победой! Или, по крайней мере, с тем, что можно подать как победу!

Он перевернул истребитель на спину, одновременно скидывая фонарь и расстегивая ремни. И вылетел вниз головой. Высота была достаточная, парашют раскрылся вовремя, внизу была немецкая территория. И еще он успел увидеть, как сбили русского, того самого или другого – а впрочем, какая разница, в штаб будет доложено, что он, Хартман, лично сбил русского супераса, и пусть кто-то попробует сказать иное! Они дрались с вдвое большим числом русских истребителей и сбили восьмерых! Здесь арифметика была простая: сначала кригс-комиссар объявил эскадрилье, что поскольку они допустили, что национальный герой Германии был сбит, то все их победы в этом бою будут записаны на его счет, как наказание для трусов! Затем Эрих решил, что так портить отношения с боевыми товарищами не с руки, и дозволил им оставить победы себе, так четыре превратились в восемь. Ну, а на счету самого Хартмана отныне числились триста пятьдесят две победы!

Барон Рогов, увидев что Засранца сбили, приказал всем выходить из боя. Русские, или кто там еще, оказались крепким орешком – а драться ради самой драки, с явной перспективой убиться, ищите дураков!

И вдруг рвануло! Какой-то американский писака Хемингуэй выдал репортаж об американской эскадрилье, воюющей на самолетах с окраской, похожей на русскую. И эта эскадрилья считалась у самих американцев чем-то вроде штрафной, там служили ниггеры! Причем тот, кто будто бы уже сбивал его, Хартмана над Брестом, сейчас там командиром! А американская, и даже русская пресса, получаемая из нейтральных стран, была с некоторых пор весьма популярна среди высших чинов рейха, несмотря на строгий запрет.

Что говорил Эриху генерал, о том не стоило знать публике во избежание ущерба светлому образу национального героя Германии. Факт, что того, кто был объявлен «лучшим асом всех времен и народов», сбил даже не русский «истинный ариец», как говорили шепотом уже и чины СС, а какой-то чернокожий унтерменш, уж тут без всякого сомнения – очень быстро стал широко известен в определенных кругах. Лишать Хартмана звания и наград, конечно, не стали, поскольку это повредило бы репутации рейха – но ясно было, что майорские погоны и Мечи к Рыцарскому кресту отдалились очень сильно. А генерал прямо сказал, что теперь от гауптмана Хартмана ждут реального, а не приписанного подвига, если он надеется на то, чтобы эта история забылась. Ну а совершить подвиг, при этом не подвергая свою жизнь опасности… теоретически можно представить, что Очень Большая Шишка, как, например, Черчилль, Рузвельт или Сталин, вздумает совершить воздушную прогулку без прикрытия и попадется Эриху в прицел, но вероятность этого была примерно такой же, как найти на тротуаре бриллиант ценой в миллион.

Слава богу, хоть перебросили группу «Цеппелин» с Атлантического побережья. Кому-то наверху пришла в голову здравая мысль, что палубных пилотов, обученных воевать над морем, стоит поберечь. Эрих с ужасом думал, что не переведись он в морскую авиацию прошлым летом, то сейчас имел все шансы попасть в мясорубку над Одером, где эскадры штатной численности в полторы сотни самолетов за неделю стачивались до эскадрилий. Именно туда, к Зееловскому плацдарму, Германия бросала сейчас все силы, и сухопутные, и воздушные – все лучшее, что у нее оставалось. И проигрывала эту битву! Рогов рассказывал, что при кратком визите по делам в Берлин ему повезло встретить там прежнего сослуживца, сейчас воюющего в 52-й эскадре, – это просто ужас, уже месяц есть приказ разбить русские переправы у Кюстрина, и результат – лишь колоссальные потери. А мосты стоят, у русских там сумасшедшее количество зениток и элитные, гвардейские истребительные полки в прикрытии. «Мы, солдаты фюрера, выполняем приказ, пока живы – но это, боюсь, ненадолго. Еще пара недель – и у рейха не останется ни самолетов, ни экипажей!»

Здесь же в Италии был курорт! По крайней мере, так говорили в рейхе. То ли предполагалось, что русские вторгнутся в Италию через Адриатическое море, то ли ожидалось, что сами итальянцы, или французы, переметнутся на сторону врагов, но на усиление одной истребительной и одной бомбардировочной эскадрам перебросили еще и «Цеппелин», тридцать два самолета (потери в том бою у Гавра так и не восполнили). А тут красота, и нет никакой войны! И погода, как в Германии в мае. Благость длилась ровно два дня – до тех пор, пока обер-лейтенант Штерр из первой эскадрильи, отправившийся в соседнюю деревню – всего-то километра полтора – за выпивкой и удовольствиями, был после найден убитым, причем на страшно изуродованном трупе были следы от топора, вил и неустановленных предметов. Фельджандармы, приехавшие разбираться, очень удивились, что «этот идиот решил выйти из расположения один», ну и получилось, что следовало ожидать. «Эти итальянцы, после того как наши сожгли Ватикан, ведут себя хуже русских – даже мы сейчас к ним в дома заходим, держа палец на курке и оглядываясь за спину, и обязательно вдвоем-втроем, чтобы друг друга видеть! И боже упаси хоть что-то, от них взятое, пить и есть – отравят! И это у нас еще район спокойный, а вот на севере повстанцы прямо на дорожных указателях пишут, эта территория «дойчефрай», то есть живых немцев там не осталось. Так что, летуны, если вам придется садиться вне аэродрома или прыгать, то молитесь, чтобы представители германских властей нашли вас прежде местных – одиночки тут не выживают, даже днем».

После этого Хартман стал особенно въедливым, проверяя работу своего механика. Если в полете откажет мотор… Эти итальянцы, хотя и потомки великих римлян, еще более дики и нецивилизованны, чем русские варвары, которые, взяв Эриха в плен, все ж не стали его немедленно и мучительно убивать! Хотя возможно, они тогда везли его на особенно изощренную расправу?

Сидеть на аэродроме безвылазно было страшной скукой – но жизнь дороже! Единственным развлечением были полеты – для ознакомления с театром, раз в сутки. Обычно летали позвенно, но в этот вечер подняли всю эскадрилью. От аэродрома на запад, в море, дальше согласно полетному заданию, маршрут к Корсике или Сардинии, или на юг, и назад. Они уже возвращались, когда по радио пришел приказ. Какой идиот его отдал – уже близились сумерки, и горючего в баках оставалось не слишком много. Но пожалуй, хватит, чтобы пролететь над указанной точкой и взглянуть, что там. А дальше пусть присылают кого-то из эскадрильи Рогова на смену – до темноты.

Берег был уже виден вдали, когда Хартман заметил – почти на встречном курсе, правее и ниже, летел одиночный бомбардировщик. Трехмоторник, похожий на Ю-52, но силуэт немного другой – значит, итальянец. В приказе было четко сказано – сбивать все не немецкие самолеты, обнаруженные в указанном районе. Так что Эрих отдал приказ, и эскадрилья развернулась, заходя в атаку на цель.

«Савой-79», старый итальянский торпедоносец еще довоенного образца – впрочем, более новых у макаронников и не было. Оборонительное вооружение – один пулемет, стреляющий вперед, и два назад, в очень неудобных установках с ограниченными углами обстрела – один в горбе позади пилотской кабины, второй в ванне под фюзеляжем. Против эскадрильи «мессеров» никаких шансов – достаточно даже двум парам одновременно атаковать с разных сторон. Добыча казалась легкой, и Хартман решил поиграть. Да и свой авторитет в глазах подчиненных следовало поднять – показательно и красиво сбив даже такого противника.

Трасса, протянувшаяся навстречу, не то чтобы напугала Эриха, это было бы смешно! – но сделала его более осторожным. Черт его знает, а вдруг даже легкое повреждение – и посадка где-то на территории, где бегают дикие крестьяне с вилами и топорами, только и мечтающие, чтобы устроить ему, культурному арийцу, лютую смерть! Так что будем работать без риска – тем более что двадцатимиллиметровка и пара крупнокалиберных пулеметов «месса» достанут макаронников с такой дистанции, на которую им просто не дострелить в ответ! Цель большая, тихоходная, не маневрирует, в прицеле. Огонь!

Стрелял один Хартман. Прочие не вмешивались, потому что было очевидно, эту победу запишут «национальному герою» – так зачем стараться ради самого процесса? Оставались зрителями – наверное, к большому удивлению итальянцев. Дистанция все же была великовата, рассеяние большое – зато не надо было бояться ответной стрельбы, пулемет на «савое» упорно посылал трассеры навстречу, хотя несколько раз уже прерывал огонь – меняли магазины, или стрелок был убит и на его место встал другой? Вот уже дым вырвался из правого мотора итальянца, да и по фюзеляжу, по кабине должно уже хорошо попасть – и «савой» стал разворачиваться к берегу, неуклюже кренясь. Добить, или привести и заставить сесть на свой аэродром?

Берег снова открылся на востоке – впрочем, они не слишком отдалились в море за время боя. И тут Хартман увидел новых противников. Такие же «савои» летели тем же курсом, каким был замечен тот, первый. И что было невероятно, они, увидев происходящее, сами стали доворачивать навстречу немцам, будто желая атаковать! Вот они уже близко, засверкали трассы их носовых пулеметов! Они что, сумасшедшие?! Уходим, влево и вверх!

Никто из немцев не был подбит – все же «савои» сильно уступали «мессам» по скорости и маневру. Зато появилось больше десятка новых целей, возможность пополнить боевой счет! Победа, она и в Италии победа.

– Вот только будем благоразумны. Мейер, – ведущему второго звена, – атакуйте этих. Ну, а я пока разберусь с тем, ведь одиночка, да еще подбитый, это куда более легкая добыча, чем эскадрилья, да еще каких-то бешеных. Леман, – это ведомому, – за мной!

Подранок был еще виден. Хартман быстро его догнал и, тщательно целясь, выпустил почти весь остаток боекомплекта. Не промахнулся – оставляя уже густую полосу дыма, «савой» пошел вниз. Догнать и добить окончательно?

Взгляд на бензиномер – и ужас холодом. Горючего осталось только-только дотянуть до аэродрома. Призрак крестьян с окровавленными вилами встал перед воображением Хартмана – скорее домой, пока еще не поздно! Ну а эти уже покойники, упадут сейчас в море. Как те, что там, справа – видны дымные хвосты, вот парни резвятся, увеличивая свои счета! А хватит ли у них соображения следить за бензином? Впрочем, это их проблемы – героем меня не считали, спесивые придурки? Сами выпутывайтесь теперь!

Хартман и его ведомый долетели и сели благополучно. В эскадрилье недосчитались троих – Хессе из второго звена умудрился попасть под пулеметы итальянцев и даже выпрыгнуть не успел, еще двое не дотянули до аэродрома – одного, обер-фельдфебеля Кнобеля, утром привезли фельджандармы, а второй, лейтенант Шелль, пропал без вести, его поврежденный при посадке истребитель нашли всего в тридцати километрах от базы, судьба пилота осталась неизвестной, и тела не нашли. Хотя обитатели ближайшей к месту посадки фермы были арестованы, допрошены и расстреляны.

Никто из итальянцев до Испании не долетел. У одиннадцати «савоев» против десятка новейших «мессеров», пилотируемых «экспертами» люфтваффе, шансов было не больше, чем у стада овец против голодной волчьей стаи. Все погибшие, сорок семь человек, позже были лично Папой причислены к святым великомученикам Католической Церкви – «святая эскадрилья», первая группа четвертого морского авиаполка, командир которой, капитан Тариго, стал считаться небесным покровителем итальянских авиаторов[67]. Не их вина, что Папа не долетел до Испании – летчики сделали все, что было в их силах.

Ну, а Хартман, когда выяснилось, кто летел в сбитом им самолете, заслуженно получил и Мечи к кресту, и майорские погоны. Вместе с проклятием от Церкви.

Италия, 27 февраля 1944 года

Все в руках Господа нашего. Который всевидящ и всемогущ!

Как ни странно, Папа Пий XII в повседневной жизни не был истово верующим – впрочем, если вспомнить «праведную» жизнь пап даже в темные века, не то что сегодня, в просвещенный и материалистический двадцатый… Но когда смерть заглядывает в глаза, бывает, что молится и закоренелый безбожник.

Экипаж торпедоносца «Савойя-79» состоял из двух пилотов, стрелка-радиста и бортмеханика, на месте последнего Папа и сидел сейчас, за спинами летчиков, посаженных в ряд, почти что в ногах у радиста. И не видел отсюда ничего – что было еще страшнее. Ему оставалось лишь молиться, в надежде, что Бог поможет, ведь нельзя иначе!

– Двенадцать «мессеров», – обернувшись, крикнул второй пилот. – Спаси нас, Мадонна! Но мы будем драться!

И он скрылся в проходе, ведущем в хвост, поскольку в его обязанности входило при отражении атак истребителей стрелять из пулемета в нижней гондоле. А чем обычно был занят бортмеханик в полете? Место, где сидел Папа, было тесным и неудобным. И стенки фюзеляжа, закрывавшие обзор, не были защитой – тонкая фанера, не броня. Грохот пулемета над головой заставил Папу вздрогнуть. Не видеть, что происходит, было настоящим мучением – и Пий XII, поднявшись, пытался залезть в пустующее пилотское кресло рядом с капитаном, оттуда хотя бы открывался обзор.

– Ваше святейшество, вернитесь! – крикнул капитан Тариго. – А впрочем… Только когда Марио вернется, уступите место, ему надо будет рассчитать курс.

«Если мы дотянем до Испании, – подумал капитан. – И пушка “месса” прошивает нас насквозь, так что без разницы, где сидеть, все места одинаково опасны. Нам не уйти, у немцев скорость больше на целых полтораста! Но помоги нам Бог продержаться до темноты – и одномоторные истребители, в отличие от нас, не слишком любят отдалятся от берега!»

– Только один немец стреляет! – крикнул радист. – Наверное, это опытный решил поучить новичков! Бьет издали, авось не попадет! Уйдем!

Не ушли. Самолет задрожал от ударов по фюзеляжу, по правому крылу. Из правого мотора потянулся дым, огня пока не было видно.

– Простите, ваше святейшество, – сказал капитан. – Через пять минут мы сгорим, как на костре. Если не сядем. Немцам и британцам легче, у них баки с резиной и наддувом негорючим газом. А у нас только дерево и бензин. Будем садиться на воду, или попробуем повернуть? Италия еще рядом!

– Поворачивайте! – приказал папа. – И я надеюсь, добрые христиане нам помогут!

Самолет стал разворачиваться, скользя на крыло. Капитан Тариго, командир эскадрильи, был хорошим пилотом, он сумел развернуть горящий торпедоносец на обратный курс, маневрируя так, чтобы огонь отдувало от баков. Но дым становился гуще, отпущенные минуты уходили. А немец продолжал стрелять. Радист вдруг обвис на ремнях, весь в крови.

– Что я должен делать? – спросил Папа. – Могу я чем-то помочь?

– Сидите, – коротко бросил капитан. – У Марио лучше получится. Немцы выше нас, из гондолы их все равно не достать.

В кабине появился второй пилот. Отвязал тело радиста и сдвинул туда, где раньше сидел Папа. И начал стрелять из пулемета.

– У нас хвост пробило, и в стабилизаторе дырки, – сообщил он. – Однако тяги все целые. Командир, здесь патронов осталось едва сотня, еще пара атак – и придется переносить боеприпасы с нижней точки.

– Наши идут! – крикнул капитан. – Смотрите!

Никогда Папа не забудет эту картину – Небесную эскадрилью, летящую на смерть! И немцы метнулись в стороны! А затем снова набросились на героев, как ястребы на стаю голубей – как будет изображено на росписи, через пять лет украсившей восстановленные покои Папского дворца. И падали один за другим небесные рыцари, отвлекшие врагов на себя. Берег был уже близко, хорошо виден, с небольшой уже высоты! Но два немца зашли сзади – и самолет снова задрожал от попаданий. Прямо в кабине брызнуло обломками, запахло гарью, Марио вдруг захрипел и замолк – увидев, что пулемет не стреляет, «мессы» подошли совсем близко. В хвосте уже было пламя, и из правого мотора било огнем, в кабине чувствовался жар. И тут немцы отвернули, непонятно из-за чего, и исчезли вдали. Когда еще одна их атака стала бы смертельной.

Дальнейшее Папа помнил смутно. Сильный удар о воду, затем они вдвоем с капитаном оказываются на крыле, спускают на воду надувную лодку. «Савой» был морским самолетом, резиновая шлюпка входила в штатный комплект, и – вот чудо! – не получила повреждений. Они гребут к берегу, оказавшемуся ближе чем в километре, выбираются наконец на песок. И оказываются под нацеленными стволами немецкого патруля.

В немецкую комендатуру, кроме Папы и капитана, привезли еще шестерых из экипажей Небесной эскадрильи, кому посчастливилось доплыть до берега. На допросе Папа назвался вымышленным именем, и остальные тоже были единодушны в своих показаниях – признавая попытку побега в Испанию, но не больше. И это суд?! Где обвинение, прокурор, защита? Их привязали к столбам во дворе, напротив выстроился расстрельный взвод, священник взмахнул крестом – ему даже не позволили подойти, исповедать казнимых! Но наверняка пастырь Божий узнал Папу и после расскажет, каков был его конец. Лай команд, немцы вскинули винтовки. Господь, прими душу слуги Твоего!

Вместо выстрелов снова лай команды. И гестаповец в штатском подошел, взглянул Папе в лицо.

– В вашем возрасте, ваше святейшество, вредны подобные приключения! – сказал немец. – Ну какой же вы «итальянский бортмеханик», да еще без документов? Мы вас ищем, чтобы пообщаться, а вы бегаете. Зачем?

Приказал солдатам – этого отвязать! А капитан Тариго и еще шестеро, чьих имен Папа не знал, остались. Через минуту команда – и залп.

– Расстреляны все, кто помогал вам в вашей бессмысленной авантюре, – сказал гестаповец, – а приняли бы вы наши условия, сидели сейчас в своем дворце, как прежде. Кто же знал, что вы настолько неблагоразумны?

«Все в руках Господних! – отстраненно подумал Папа. – И если что-то кажется нам неправедным, то лишь потому, что человек по своему несовершенству не в силах понять замысел Божий! И если он не дал мне погибнуть, значит, моя судьба пока еще в его руках – так будем же ждать дальнейшего».

Париж. Этот же день

Филипп Петен, маршал Франции, наконец сделал свой выбор.

Может быть, и последний в жизни. Но в восемьдесят восемь лет к этому относишься уже философски. Когда в жизни было уже все, о чем, казалось, можно мечтать: маршальский жезл, членство во Французской академии, победа под Верденом, Рифская война, пост военного министра и, наконец, титул верховного правителя Франции! Хотя Франции – под немецким сапогом. Но он, Филипп Петен, сделал все для ее блага! И не его вина, что немцы в этой войне оказались сильнее…

Он и сейчас считал то свое решение, в декабре сорок второго, правильным – присоединиться к Еврорейху как раз в тот момент, когда Германия казалась в зените силы и побед, и в то же время нуждалась в союзниках, после случайной, как казалось всем, неудачи под Сталинградом. Поднять Францию с колен, скрепить с немцами боевое товарищество победой над общим врагом – и войти в новый рождающийся мир стального порядка не слугами, а партнерами хозяев. Ну а русским предстояло платить за все, как и подобает варварам, стремящимся заработать благосклонность цивилизованных стран. Сталинград казался не более чем последними судорогами перед агонией – кто ж знал, что это русские лишь начинали воевать!

Поначалу еще была надежда на победу. Все же Еврорейх, владевший всем промышленным, научным, мобилизационным потенциалом самой культурной и развитой части человеческой цивилизации, и Россия, лишь недавно поднявшаяся из совершенной азиатской дикости, да еще и лишившаяся самых лучших, западных провинций – это противники разных весовых категорий. Хотя уже тогда кое-кто вспоминал, как Наполеон точно так же повел против русских войска всей Европы – и чем это завершилось… Но ведь после того и в Париже появился Севастопольский бульвар! И не так еще плохо, если будет заключен мир на Днепре, на Висле – ведь «брачный союз Марианны с Гитлером», как обозвали это британские газеты, уже заключен, а значит, Франция может претендовать на половину общего имущества Еврорейха?

Но «рубежи» рушились один за другим, русские вошли во вкус, показывая миру тот страшный «паровой каток», пугало прошлой Великой войны, ставшее реальностью в войне этой. Стало очевидным, что Франция выбрала не ту сторону – что ж, и австрийцы с пруссаками поначалу были союзниками Наполеона! Казалось, есть еще время и сейчас!

И вдруг это случилось. Да, Гитлер сумел удивить мир, пойдя на совершенно неожиданное обострение. Но что теперь делать ему, Петену?!

И маршал понял, что выбора у него нет. Потому что такой уж политический расклад, что опора его собственной власти во Франции – это католики. Не Церковь, не клир, а крупнейший капиталистический «клуб». И не религиозный фанатизм, а конкретные интересы диктуют этой банде, что ее главарь, смирившийся с таким, не нужен! А вот мученик окажется кстати – убьют, чтобы освободить место более подходящей фигуре! Больше того, вождь нации, потерявший авторитет, становится не нужен и немцам! Даже в качестве декорации, озвучивающей волю немецкого гауляйтера…

И наконец, завтра в Париж войдут англичане или даже русские. Если вспомнить, что было у Нарвика и в Португалии, то весьма вероятно, что русские от Одера дойдут до Парижа быстрее, чем британцы от Гавра. Вот только для де Голля, или кого-то еще, тоже будет необходимо расчистить себе место – кто тут сотрудничал с оккупантами, изменив Франции и французскому народу? Может, и не потащат на гильотину, в память о былых заслугах, но ведь позором будет и закончить жизнь в тюрьме!

Потому решение Петена было разумным и отнюдь не спонтанным. Шесть дней прошло с тех пор, как немцы ворвались в Ватикан, дальше молчать было уже неприлично. Половина департаментов уже охвачена восстанием. И немцы, уверенные в его, Петена, покорности, сами предложили ему выступить по радио с обращением к нации! Что ж, теперь они будут удивлены!

Ну а после… Надеюсь, они не станут вламываться в студию, как в Ватикане, тут же расстреливая всех? В этом не будет надобности – и он уже стар, чтобы прятаться в подполье. Конечно, немецкий концлагерь не самое комфортное место – но сколько времени осталось до окончательного падения Еврорейха? Два, три месяца, максимум полгода? Можно перетерпеть, чтобы после выйти героем, призвавшим Францию к свободе! У власти все равно не оставят, но судить и сажать в тюрьму будет уже неудобно. Можно удалиться на покой и писать мемуары. И даже заработать на этом – ведь, наверное, многим будет интересно прочесть воспоминания того, кто видел две Великие войны!

Технически все обеспечено. Верные люди знают лишь, что им надлежит по приказу нейтрализовать немецких представителей и обеспечить несколько минут эфира. А что произойдет дальше, знает пока только он один.

– Французы, дети мои! Отечество в опасности!

Выступление Геббельса по берлинскому радио 1 марта 1944 года

По сравнению с русскими, дикие варвары-гунны – это малые детки. Русская армия – это самая страшная армия в мире, по количеству военных преступлений намного обошедшая все другие армии вместе взятые. Это не пропаганда и не преувеличение. Если вы не верите мне, посмотрите на карту. Сколько народов сейчас входит в состав России?

Очевидно, что только дикая и беспощадная орда может завоевать такую территорию. Россия сделала это, совершая страшнейшие военные преступления, истребляя целые народы. Так, на Кавказе русские вырезали десять миллионов черкесов. Выжившим предложили переправку в Турцию. Черкесы поверили русским и согласились. Их всех потопили в Черном море, до Турции не добрался никто!

В чем сила русской армии? В том, что она не жалеет ни себя, ни врага. Ценность жизни для русских – ничтожна. Именно поэтому с ними могут воевать лишь герои, как наш фюрер и отважный германский народ!

Они будут убивать лишь за то, что вы не говорите на их языке. Услышав слово по-немецки, будут забивать до смерти. Это нелюди. Но вы напрасно думаете, что если вы наполовину русский и говорите по-русски, вас это спасет. В Кюстрине русские Иваны бросали гранаты в подвалы, где прятались германские женщины с детьми.

Русские совершенно не умеют воевать, потому что обучению военному искусству они предпочитают пьянство. Поэтому воюют со страшными жертвами как среди своих, так и среди мирного населения. Жукова, который посылал их с черенками от лопат вместо ружей и кирпичами вместо гранат на немецкие пулеметы, они считают великим полководцем и гениальным стратегом.

Если у вас есть дети женского пола в возрасте от тринадцати лет, вывезите их из возможной зоны оккупации. Российские солдаты – это насильники. Насилуют женщин и детей они обычно пьяные и толпой, потом убивают. Куда угодно, но девочек вывозите и прячьте.

За малейшее неповиновение русские сжигают населенные пункты вместе со всеми жителями, не исключая беременных женщин и грудных детей. Сразу после входа русских войск на оккупированных территориях появляется НКВД – беспощадные отряды смерти. Вначале пропадают люди, нелояльные к оккупантам, затем потенциально нелояльные, а потом те, на кого пришел донос или кто косо посмотрел на оккупанта – проще говоря, все подряд. Вас может застрелить пьяный русский солдат или офицер (а трезвыми они никогда не бывают), на вас может написать донос какой-то плохой человек, вы можете попасть под карательную акцию устрашения, оказаться родственником саботажника или просто не оказать должного почтения оккупанту.

Германская армия никогда не участвовала в карательных операциях, как и в уничтожении евреев. Германские солдаты не насиловали и не убивали русских женщин и детей. Миф про жестокую немецкую армию создан русской пропагандой для того, чтобы скрыть собственные преступления. Что до вынужденных карательных акций на востоке, то, как правило, этой грязной работой занимались подразделения, набранные из русских же – и если эти звери творили такое зло по отношению к своим соотечественникам, то представьте, как они поведут себя, войдя в Германию!

Русские умеют только захватывать. Что-то создавать или строить какое-то будущее они не умеют, им это просто не интересно. Созидание не свойственно русскому характеру. От созидания они начинают хандрить и скучать. Русским нужен кураж. А настоящий кураж им дает только водка и война[68].

Капитан Юрий Смоленцев, Брюс. Северная Италия, 1 марта 1944 года

Ну что за народ эти итальянцы! Совершенно порядка не знают! И при всем этом – как на нас похожи!

Тогда, в Риме, в поезд мы погрузились нормально. В этот раз вагон – даже не плацкарт, а что-то похожее на нашу электричку, то есть все просматривается от двери до двери. Народу довольно много, места заняты почти все. Нас четверо, и святой отец пятый, с вещами проходим на свои, садимся. И я чувствую, что что-то не так!

В том мире, откуда мы сюда провалились (вот ведь, даже я уже не называю его «нашим»), был снят мультик «Ограбление по…»: по-американски, по-французски и, последняя часть, по-итальянски. Где «Марио, ты решил ограбить банк» – и все на него уже оглядываются, все знают. Именно это мы почувствовали в вагоне – один лишь святой отец спокоен, будто так и должно быть.

– Не бойтесь, дети мои, – говорит он. – Здесь никто не замыслит против вас злое. А если такая паршивая овца и найдется, то я после помолюсь за спасение и упокой ее души!

Знают откуда? Хотя да, толпа нам проход давала, по указу святого отца – и я видел, при этом переговаривались меж собой, так что скорость передачи информации была не ниже, чем наше движение – ой, выходит, что тут знают и как мы немцев завалили? А ведь уже послезавтра начнется, не в одном Риме, но и по всей Италии, когда уже не итальянцы, а немцы будут в поездах и на станциях документы проверять, надеюсь, что мы уже у Кравченко будем, поезд тут меньше суток идет, даже со всеми стоянками. А если кто-то выйдет и донесет в первом же немецком гарнизоне, а те по связи передадут нас встретить дальше?

– Все в руках Божьих, – отвечает святой отец, – и если найдется в стаде одна паршивая овца, еще вопрос, решится ли она явно выступить против Церкви.

Да что они тут, на религии помешаны, как в средневековье? Ладно, попу виднее – ну а на крайний случай есть немецкие жетоны и наше боевое умение. Так что выкрутимся, я надеюсь.

Отдохнуть нам однако не дали. Рядом откуда-то возникла юная особа женского пола и спросила у меня, сидящего с краю, не монах ли я. Скромно так, потупив глазки – однако же, когда святой отец попробовал то ли прочесть ей нотацию, то ли прогнать, в ответ выдала нашему попу длинную тираду в тоне базарной торговки – отец Серджио ответил, и началась перепалка, которую я совершенно не понимал, я итальянскую речь скороговоркой вообще понять не могу. И после такого мне будут говорить, что итальянки скромные и послушные?

А ведь видел я эту особу! Как раз там, где мы немцев валили – она в толпе стояла, с этой же корзинкой, что сейчас у нее в руке. И за двадцать минут, даже полчаса, до вокзала добраться – километр, не больше – вполне реально. И поскольку в совпадения верится не очень, то считаем, что это герр Рудински подослал своего агента – очень может быть – вот юмор! – и с благой целью: проконтролировать, чтобы мы добрались без проблем. И что нам теперь с ней делать – гнать в шею, от себя подальше, или напротив, рядом, чтобы тоже держать под контролем?

Говорю Маневичу. Тот понял все мгновенно – школа! – и уже о чем-то беседует со святым отцом. В результате особа получает законное место рядом. И начинает что-то бойко трещать, поглядывая на меня и Вальку. Я же, не понимая слов, изучаю ее на предмет возможной опасности. В рукопашке она точно мне не противник, а вот что-то стреляющее в корзинке у нее вполне может быть. Ладно, играем сцену «советский человек стойко выдерживает попытку совращения американской шпионкой». Тем более что я почти правдиво могу сказать, что по-итальянски нихт ферштейн. И эта особа – Лючия или Люсия, произносит она как-то странно – ну совершенно не в моем вкусе: мне нравятся нашего, славянского типа, русые и синеглазые, а эта мелкая, смуглая, чернявая. И вертлявая, как галчонок.

Устав от попыток вовлечь нас в разговор, она обращается к святому отцу, считая его главным. На этот раз я могу понять его ответ – что мы мирные паломники, приезжавшие поклониться Святому Престолу, а теперь возвращаемся домой. И грешно отвлекать нас от благих мыслей о вечности! Лючия в ответ спросила:

– Но вы ведь не монахи, судя по вашему виду? И не женаты, и не обручены, судя по отсутствию обручальных колец. Конечно, когда мы все состаримся, как вы, отче, то можем посвятить себя Богу! И в конце концов, ваши спутники, отче, что, глухонемые, раз молчат?

А если попробовать на обострение? И заодно лишний раз удостовериться, что эту синьорину послал герр Рудински?

– Простите, синьорина, но мы плохо понимаем по-итальянски, – говорю я, – если вы владеете испанским, то можно продолжить нашу беседу. А вообще-то русские мы.

Ничего разглашающего – это я с чистой совестью мог бы сказать и итальянским полицейским, и даже немецкому патрулю, в соответствии с нашими ксивами. И если я прав, то сейчас у этой Лючии вдруг окажется дядюшка-белоэмигрант, или лучшая подруга, дочь русского князя – обычно эта публика во Францию ехала, но и в Италии кто-то оставался. Вот только в дальнейшем разговоре мне будет легче, поскольку, раз для нее язык не родной, то ей придется сначала мысленно переводить на свой, а уж после обдумывать ответы. Если только она тоже не русская – в кадрах СД может быть самый разный народ.

А она вдруг взглянула на меня, как на пришельца с другой планеты. Да так, что не сыграешь. Не понял, в чем дело? Она что, ожидала увидеть у меня рога и хвост? В Риме мы видели в газетах образцы немецкой и итало-фашистской пропаганды, где нас не то что варварами – какими-то питекантропами изображают, что придем в Италию, всех перережем и съедим! Однако же в Италии много и тех, кто с нашего фронта вернулся, и русские в итальянском Сопротивлении очень хорошо воевали, да и про нашу «партизанскую республику» на севере должны слышать. Или, если долго и упорно на мозги капать, все равно подействует?

Оказалось (тут уже Маневич выступил переводчиком), никаких русских до того синьорина Люсия не знала. И вообще, жила вне всякой политики, пока не пришли «эти ужасные немцы». И, как написали ей из родной деревни, откуда она два года как перебралась в Рим, уже успели расстрелять какого-то ее очень уважаемого родственника. После чего она даже хотела найти партизан – это ведь не трудно – научиться стрелять? – но тут старший брат Фабрицио потребовал в письме, чтобы она уехала из Рима «в безопасное место», и она должна была подчиниться, поскольку отец воюет где-то в Африке, а мать умерла еще до войны, так что брат – это глава здесь, а семья – это святое.

Поезд тащился медленно, хорошо если километров сорок в час. А ехать нам свыше шестисот километров, как от Питера до Москвы. Мне показалось, что синьорина Лючия даже огорчилась, когда узнала, что мы русские, но не те – не советские, а «испанцы». А затем стала расспрашивать – а что, а как, а где? Кстати, весьма эффективный метод допроса, позволяющий легко раскрыть нестыковки в «легенде». Но поскольку разговор неофициальный, мы охотно принимаем игру, переводя все в треп типа «лечу я на истребителе с двумя героическими бортмеханиками», с серьезными лицами, еле сдерживая смех. Час стояли во Флоренции, уже под вечер. Из нашего вагона многие вышли купить что-нибудь и просто размять ноги – мы оставались на местах. Может, и паранойя – но не понравились мне вон те двое на перроне, крепкие парни в штатском, и странно, что, в отличие от встречающих, демонстративно отвернулись от прибывающего поезда, смотрят куда-то на крышу – у неопытных шпиков такое бывает, чтобы не встретиться взглядом с объектом слежки, перегибают палку в другую сторону. Тех двое – а сколько среди встречающих других, более умелых, так что потерпим, во избежание. Даже если нам показалось, или эти кого-то другого ждут.

– Когда начнется, падайте на пол, – говорю по-русски Маневичу, и чтобы он перевел святому отцу: – Справимся сами.

Это если они ворвутся и сразу начнут стрелять, от дверей. Если подойдут и будут качать права, предъявим гестаповские жетоны, а не подействует – придется всех валить. Неужели Рудински решил отыграть назад? Или местные мафиози нас проследили? Хотя тут, на севере, не мафия, а каморра – и очень господ с юга не любит. Даже в Неаполе организовалась исключительно затем, чтобы сицилийских бандитов дальше на север не пускать.

Синьорина встревожилась, спрашивает, что случилось? Отвечаю, что пока ничего, но если случится, то сразу падай на пол и не шевелись. Ничего, что грязно – зато живая будешь. И молчи, слушай, что тебе старшие говорят!

Что интересно – поняла, без перевода! Сидела молча, и мы все на нервах, в полной готовности. Но ничего не случилось. Наконец поезд тронулся. И у синьорины прорезался язычок, спрашивает, а что собственно случилось? Тут уже святой отец оборвал, заявив, что едем мы по делу Святого Престола, и есть те, которые хотели бы нам помешать!

– Я могу чем-нибудь помочь, отче?

Е-мое, как она сказала, так мне на миг показалось, я нашу «партизанку Аню» увидел! Ну что за народ эти итальянцы – безалаберные, а религии коснешься, так железный порядок и дисциплина, хотя истово верующими их никак не назвать! Не все, конечно, такие – но эта вот, как услышала: «за Святой Престол», так уже хоть на костер или виселицу готова, как Зоя Космодемьянская. Или, если она все же агент, это школа показалась? Сиди пока и ни во что не лезь – вот и все, чем ты можешь помочь!

И тут она затараторила так быстро и эмоционально, что Маневич едва успевал переводить. А я, как понял, о чем речь, так вообще выпал в осадок. Нет, я знал конечно, что наши партизаны-гарибальдийцы не только подрывают поезда – тут пока с этим приходится осторожно, чтобы гражданские итальянцы под раздачу не попали, только если информация есть про немецкий военный груз – но и останавливают на перегоне, и вытаскивают из числа пассажиров немцев, если таковые есть, а также итальянских служивых, и, было пару раз, по наводке, местных предателей, фашистских функционеров – сам в таком участие принимал. Но чтобы о том стало известно в Риме, да еще какой-то девчонке, на севере не бывавшей? Или она все же агент СД?

– …очень аккуратные, даже вежливые. Раньше рельсы подрывали перед поездом, теперь же, чтобы лишнего вреда не причинять, просто бревно кладут на пути, и машинист уже знает, что надо остановиться. Тогда они идут по вагонам и немцев хватают и расстреливают там, у насыпи. А у военных могут лишь оружие отобрать, а могут тоже с собой увести – вы, сеньор, в мундире, это очень плохо! Но никого не грабят, хотя полиция и говорит, что это лишь бандиты. Или, я слышала, что это русские – но кто-то среди них и знакомых узнавал.

Да, с бревнами тоже история была. Как в очередной раз наши поезд остановили, дня за три до того, как мы в Рим отправились – меня там не было, но рассказали, – так к нашим тогда целая делегация: «Товарищи партизаны, а нельзя ли путь без нужды не ломать, ведь людям, а не немцам, тоже ехать надо – вы просто знак выставляйте, поезд и остановится». Мы, в принципе, тоже не против – взрывчатки у нас хоть и не дефицит, но и не изобилие, на немецкие воинские эшелоны не жалко, а на обычные поезда тратить зачем? Так и валили на пути камень или бревно, поезд остановится, идем по вагонам, проверка билетов, немцам въезд воспрещен! И участвовали в этом не только наши диверсы, но и, для поднятия боевого духа, бойцы нашей Третьей Гарибальдийской, и даже были случаи – местные «дикие» партизаны, кто сами по себе, но с нашими связь имели. И это именно наш почерк – Первая и Вторая Гарибальдийские, к востоку от нас, насколько мне было известно, поезда лишь взрывали, тоже стараясь гражданских итальянцев не трогать. Вообще, условия работы тут были, в сравнении с тем, что у нас, просто рай – немцы лишь в гарнизонах на станциях, ну еще иногда бронедрезины в патруле, а вся постоянная охрана и оборона железнодорожных путей – это итальянцы, и опыта не имевшие, и усердия не проявляющие.

Однако меня больше беспокоит, когда в Риме начнется? Если немцы одновременно и по всей Италии свой орднунг начнут наводить? Хотя если даже Роммель не в курсе, то есть вероятность, что последствия у фрицев не продуманы, в надежде, что итальянцы проглотят, нет немедленного плана все и везде брать под контроль. А значит, проскочим!

Проскочили. Утром, у Милана, видели эшелон навстречу, на платформах стояли «пантеры», из вагонов выглядывали немецкие солдаты. Еще один эшелон, что-то под брезентом. Немецкие перевозки от Ниццы до Капоретто были в разы интенсивнее, чем вдоль «сапога» с севера на юг. Надеюсь, что эти эшелоны попадутся диверсантам из Первой и Второй. И предвижу, что с наступлением часа икс придется массово ставить на дорогах МЗД, «минные поля». Ждет вас, фрицы, веселая жизнь – лучше сразу вешайтесь!

Не доезжая Турина, поезд остановили. Значит, наша телеграмма дошла. Вот в вагоне и знакомые фигуры в камуфляже, с автоматами ППС – Влад за старшего, меня узнал, идет ко мне. Ну все, мужики, на выход, конечная станция для нас!

И тут синьорина Лючия вскакивает, загораживает нас, как наседка цыплят, и кричит так, что слышно наверное, у паровоза. Понимаю лишь отдельные слова: «вы за народ?», «они двух немцев убили», «неправильно». Все прочие в ауте, даже Маневич и отец Серджио, а в вагоне вокруг начинается нездоровое шевеление и ропот. Что за черт?

Затем святой отец встает и тоже толкает речь. Народ успокаивается, синьорина тоже – но когда мы встаем, вцепляется мне в руку. Ладно, пошли тоже, разберемся и с тобой, чья ты птичка и на кого работаешь.

Выгружаемся с барахлом. Паровоз дает гудок, и вагоны мимо нас уплывают вдаль. Птичка-Лючия смотрит с удивлением, как я с нашими здороваюсь за руку – и командир группы подошел, тоже мне знаком, Олег Ярыгин, взводный из диверс-роты, раньше у Федорова был, и из его ребят, и даже из приданного взвода поддержки я всех наших, русских, знаю, а они меня. Улыбаюсь птичке – да, советский я, и теперь дома, а вот ты зря осталась, ехала бы своим путем! И по-русски, чтобы не поняла, просвещаю наших, что это за барышня к нам прицепом, и какие у меня подозрения на ее счет.

– А она кричала: «Если вы его, то есть тебя, хотите расстрелять, то и меня с ним тоже», – отвечает Влад. – Уважаю, однако! Ладно, проследим, чтобы без глупостей.

Впрочем, мы не звери, чтобы святого отца, Маневича, а теперь еще и даму двадцать километров до расположения пехом тащить – думаю, что и транспорт за кустами заготовлен. И тут наша барышня, взглянув на одного из наших бойцов, из местных, бросается к нему на шею, и дальше следует бурное объяснение. Это что еще за итальянский сериал?!

Сериал и оказался. Стали разбираться, выяснилось, что этот наш партизан и есть брат этой самой Лючии, и что именно он ее и вызвал сюда, отправив письмо из ближайшей деревни. Искренне полагая, что наша партизанская зона, «дойчефрай», и есть самое безопасное место для приличной девушки девятнадцати лет. Там в деревне какая-то их то ли тетушка, то ли бабушка, и можно было там жить – если не возьмут в бригаду, куда уж точно немцы не доберутся. Ладно, домой придем, озадачу особый отдел, чтобы разобрались, это хитрая игра с агентурной сетью или в самом деле итальянские страсти бушуют. Мне до того уже дела нет – поскольку барышня-галчонок, как я сказал, совершенно не в моем вкусе. И думаю, других забот сейчас будет полно!

Я оказался прав. Только добрались до расположения – нас уже новостями встречают! Штурм Ватикана слушали в прямом эфире, радисты динамик на поляну вынесли – лица у бойцов видеть надо, бунт ведь будет натуральный, если в бой не поведем! В штабе беготня, ор и обстановка контролируемого дурдома – ну это чисто по-русски, готовились, а все равно, как жареный петух клюнул, так оказалось, что внезапно. Ждем приказа с Большой земли, что нам делать дальше. А по большому счету, что мы можем? Спускаться с гор, выходить из леса на равнину – так немцы нас там танками раздавят. А на своей территории ни одного немца и так уже не осталось.

И тут святой отец оказался очень кстати. Я думал, будет он на контрах с нашим комиссаром и политруками – нет, такую речь толкнул перед строем! Мне после пересказали: что ваши командиры немцев ненавидят не меньше вас, но гораздо больше сведущи в военном деле, а потому слушайте их, как Господа нашего, в том, что касается битвы с черным воинством Адольфа Гитлера, продавшего душу дьяволу. И что месть – это такое блюдо, которое лучше кушается холодным.

Четыре дня было почти как по-прежнему. Вот только на железку ходили чаще, и уже не диверс-группами, а ротами, а однажды даже целым батальоном. МЗД пока не ставили, зато опробовали радиомины – очень удобно, не надо провод тянуть. И, спустив эшелон под откос, теперь обстреливали его из пулеметов и минометов, если предполагалось наличие живой силы, и в завершение брали штурмом, вскрывали вагоны, что ценное брали с собой, прочее поджигали или ломали. И у немцев явно не хватало сил пресечь наши безобразия – все, на что они оказались способны, это пускать вдоль дорог усиленные патрули, да выставлять караулы у мостов и тоннелей. Ну что нам после Полесья десяток тыловых фрицев? А числа с двадцать шестого – двадцать седьмого начались настоящие дела!

Наши прорвали немецкий фронт. И немцы отступали. Шли на запад, колоннами, не надеясь на железные дороги (может быть, южнее и ехали по ним, а у нас движение эшелонов почти прекратилось). Что может группа партизан против танкового или мотопехотного батальона? Многое – если не становиться открыто на пути!

Мы ведь знали многое. Опыт Афгана и Чечни перетек в методички, которыми учили здесь Осназ. И Кравченко был гением минной войны, в иной истории у Федорова он сумел с ноля создать и обучить диверсионный батальон – он был еще и отличным наставником и организатором. И рядом были мы, которые могли что-то подсказать, разъяснить. Эффект вышел убойный – для немцев.

Мы не трогали тоннели и большие мосты – они нужны будут нашим, на пути к французской границе. Но мостики через речки и овраги длиной до пятнадцати метров нам было дозволено не жалеть – в составе наших армий уже был на вооружении аналог танкового моста ТММ, на шасси Т-54. А еще есть водопропускные трубы, и обочины, на которые в этом времени еще не обращали внимание, и склоны, с которых можно вызвать обвал. Камнеметы, с зарядом булыжников поверх взрывчатки. Одновременный подрыв вдоль дороги нескольких зарядов, соединенных детонирующим шнуром. И конечно, обманки – явные следы раскопа на дороге, зарытые ржавые железки, на которые реагирует миноискатель, разбросанные по песку крошки тола, вызывающие тревогу у натасканных на взрывчатку собак. И системы неизвлекаемости – после горького опыта, немецкие саперы предпочитали подрывать обнаруженные мины, а не пытаться их обезвредить – пренебрегая тем, что после придется расчищать завал, заравнивать яму на дороге или восстанавливать мостик через овраг. Колонны едва ползли, потому что впереди шли саперы, обследуя не только полотно, но и обочины. Нередко с ближайшего холма раздавались выстрелы снайперов, и саперы падали мертвыми. Бывало, что колонна попадала и под минометный обстрел – до чего же технический народ итальянцы, уже в это время фермеры-единоличники обрабатывают свои участки с помощью тракторов и самоходных шасси с навесным инструментом, а уж автомобили-пикапы есть у каждого – и нетрудно разместить в кузове 82-миллиметровый миномет с достаточным запасом мин, и выставить на закрытой позиции целую батарею, а если повезет, то и заранее пристрелять цель. И в завершение на остановившуюся колонну налетали наши бомбардировщики. Взаимодействие партизан с авиацией, чему мало уделялось внимания в иной истории, здесь приносило свои плоды. Конечно, уничтожить врага полностью не удавалось – но такая задача и не стояла, требовалось лишь максимально замедлить его движение! Да, мы не могли отдалиться от предгорий, и у немцев оставались маршруты южнее, вдоль побережья – но их было недостаточно для такой массы войск. А наши наступали, висели у фрицев на плечах!

Двадцать шестого февраля нашими была взята Падуя. Двадцать седьмого – Верона. Двадцать восьмого – Брешия и Парма, бои шли на подступах к Болонье и Милану. Немцы откатывались к Генуе, и дальше, или на запад, к Альпам – или же от Болоньи к Флоренции и на юг. Сегодня капитулировала группировка, окруженная на полуострове Истрия. И Первая Гарибальдийская бригада, бывшая восточнее всех, соединилась с нашими и оказала им помощь в зачистке территории к северу от Бергамо и до швейцарской границы. Скоро Италия будет наша вся – мы побеждаем!

Да простит меня автор этой песни, в иной истории сочиненной предположительно летом сорок четвертого, имя которого так и осталось неизвестным! Тем более что первоначальный (итальянский) вариант звучал совсем по-иному – я же знаю ее в том виде, в каком исполняли Муслим Магомаев и Дин Рид. Эта песня, которую я и Валька изобразили под гитару в нашем кругу уже после возвращения из Рима, буквально за два дня стала чем-то вроде гимна Третьей Гарибальдийской – а после, наверное, будет и всех трех наших Коммунистических Гарибальдийских бригад.

И ладно, что меня сочли автором. Но эта Лючия с чего-то решила, что песню я посвятил ей! После того как святой отец поклялся, что и она и ее брат – не подставы, он не только сам исповедывал обоих, но и поговорил с кем надо, установив достоверно, что они оба, по крайней мере, те, за кого себя выдают, а не засланные герр и фройляйн, и наши особисты подтвердили – так эта бисова девчонка умудрилась вытребовать себе место в нашей роте диверсов, не бойцом, конечно, а на кухню. Но ходит на все утренние тренировки и пробежки, когда я командую, даже пытается что-то изображать по русбою, а еще считает своей персональной обязанностью кормить, обстирывать, обшивать и лично меня, а заодно Вальку и Скунса. Хотя уже многие в бригаде на нее заглядываются – «та самая, про которую поют».

Галчонок, ну не в моем ты вкусе! Найдешь еще ты своего итальянца. Была бы ты рослее, фигуристее, светловолосая и синеглазая… Хотя здесь, в Италии, такие тоже встречаются, и на юге, со времен норманнов, Сицилией владевших, и на севере – наверное, кровь лангобардов. Завтра я уйду, куда позовет меня приказ, может быть, вообще на другой край континента. За последние полгода было – Висла, Нарвик, Будапешт, Зеелов и здесь. Ну вот, уже в штаб вызывают – что на этот раз сделать надо и где?

«Я на рассвете уйду с отрядом – и позабудешь ты меня!»

Рим, 1 марта 1944 года

Все в руках Господа Нашего. И если он не вмешивается, значит, все происходит по Его плану, которого людям знать не дано!

Папа Пий XII произносил эти слова-молитву, стараясь не замечать, что происходит вокруг. Одиночная камера в подвале, без всяких удобств – что ж, и в давние времена в жизни пап такое случалось, но это были грешники, замаравшие высокий сан неподобающими поступками, или слабые в вере. И если Господь посылает и Церкви, и лично ему испытание, надо постараться выдержать его с честью, а что еще остается?

Его выдернули на допрос утром. Или в ту же ночь, как привезли – в камере не было окон, лишь электрический свет. Навстречу по коридору эсэсовцы тащили человека в мундире его, Папской гвардии – бессознательное тело, оставляя по полу кровавый след. Папу привели в допросную, пол и стены в матовом кафеле, видны следы крови. Кроме следователя был переводчик и еще двое рослых эсэсманов, держащие в руках куски резинового шланга. Папа подумал, какие все же немцы варвары и мужланы – в инквизиции с давних времен было принято сначала увещевать допрашиваемого словесно, и лишь при отказе пытать, ведь искалечить человека – это грех, и хотя ради благой цели Бог простит, но лучше все же избежать этого, если есть возможность.

– Имя?

– Вам оно известно, – тут Папа хотел по привычке добавить «сын мой», но сдержался. Много чести!

– Отвечать! – пролаял немец. – Иначе вас будут бить до тех пор, пока не прекратите паясничать! Отвечать на вопросы правдиво, четко и быстро. Имя?

Вопросы сыпались градом. Что Папа может сказать по поводу своей антигерманской деятельности? Укрывательство евреев от германского правосудия, организация вооруженного сопротивления немецким военным властям, подстрекательство к бунту, вступление в связь с враждебными рейху державами, призывы к беспорядкам среди граждан рейха и даже военнослужащих германской армии. Странно, но Папа почувствовал облегчение, и даже свое превосходство. Ведь все, что ставил ему в вину этот надутый индюк в немецком мундире, входило в прямые обязанности Папы как наместника Божьего на земле! А значит, все обвинения сейчас были не против него, человека, Эудженио Пичелли, носящего сейчас титул Папы именем Святого Престола – а против самой христианской веры! И Бог точно не оставит его своей милостью – а если придется принять смерть, что ж, посмотрим, есть ли на самом деле райские врата?

Немец орал и даже бранился. Но отчего-то не приказывал солдатам бить. И продолжал донимать своими глупыми вопросами. Вам нужны тайны, и деньги Святого Престола? Глупцы – ведь Папы уже века жили в соседстве с алчными правителями, и не один из королей, наверное, подумывал, не поступить ли с Церковью, как французский король Филипп Красивый с тамплиерами, – вот только и он после прожил очень недолго, а на Францию обрушилась Столетняя война! И не было в Риме людей, излишне доверчивых и наивных, не искушенных в европейских интригах и прочих тайнах парижских и мадридских дворов. А меры предосторожности, если среди королей найдется алчный идиот, были давно уже отработаны. Тем более когда слухи о возможном святотатстве были еще месяц назад. Можете копаться в книжной пыли Ватиканской библиотеки – вся действительно важная информация разбита на части и спрятана очень далеко. И даже я не знаю, где – а людей, кто этим занимался, нет сейчас в Риме и вообще в Италии! И конечно, к этой информации относится все о финансовых источниках и движении денег Церкви. Вы не получите от меня ничего, даже если бы я и хотел вам сообщить все нужные сведения. Лишь какие-то обрывки, для вас совершенно бесполезные.

– Позаботиться о своей собственной судьбе вы можете? – спросил немец. – Если, согласно догмату, Папа непогрешим, то все им сказанное – это слова от лица Бога, ну если только сам Христос не явится и не опровергнет. Завтра вы заявите, что скорбите о чудовищном недоразумении, случившемся между Святым Престолом и германской армией. Что всему виной подрывные еврейские элементы, проникшие в Папскую гвардию и даже в ряды священства Ватикана. Когда же солдаты рейха пытались изъять подлинных врагов Христа и Веры, то эти агенты Сиона и Москвы начали стрелять, что вызвало ответный огонь. Вы, ваше святейшество, заявите, что именно германская армия сейчас является подлинно Христовым воинством, защищающим наш цивилизованный мир от вторжения диких орд русских безбожников-большевиков. Можете сослаться на явление вам хоть самого Господа, сказавшего это. И добавьте о факте вашего добровольного перехода под защиту германских военных властей. После чего вы можете вернуться в свой дворец в Ватикане – или, до завершения ремонта там, в любой другой в Риме, по вашему выбору. Конечно, под охраной германской армии, которой вы единственно доверяете заботу о безопасности вашей персоны. Вы сожалеете о пролитой крови, но призываете итальянцев и весь христианский мир сплотить ряды против русской угрозы. К нашей взаимной выгоде – полагаю, что согласиться с нашими условиями и вернуться к своему прежнему почетному положению лично для вас куда привлекательнее, чем подвергнуться физическому воздействию в этой камере, после чего ваш труп похоронят в безымянной могиле, а то и вовсе бросят бродячим псам. Отчего вы смеетесь?!

– Вашей глупости! – ответил Пий. – Вы верите, что все можно вернуть назад? После того, как весь мир слышал мое воззвание? После того, как вы залили Рим кровью? И разрушили десятки, если не сотни, святых мест, убивая священников, монахов, прихожан? Думаете, это забудут и простят? И сочтут вас святым воинством – после совершения вами дьявольских обрядов? Здесь, в Италии, достаточно многие прошли русский фронт и знают, что русские уже не безбожники, что священники их веры, иной, чем наша, но безусловно христианской, напутствуют перед боем русских солдат. Вы думаете, что если я скажу, что черное – это белое, день – это ночь, а солнце – это луна, кто-нибудь поверит?

А-а-а!! Когда бьют резиновым шлангом, это очень больно! Папа рухнул на кафельный пол, на бок, сильно ударившись локтем, подкованный сапог врезался в живот, шланг снова опустился на плечо.

– Довольно, – сказал следователь, – пока. Ваше святейшество, будьте благоразумны. Ваше дело – сказать то, что мы укажем. А сколько из услышавших поверят, будет видно. Вы все равно согласитесь, после того как вас будут подвергать очень болезненным процедурам – отказываясь сейчас, вы всего лишь причиняете вред своему здоровью.

Солдаты вздернули Папу на ноги, усадили на скамью, привинченную к полу. Появился немец в белом халате, с чемоданчиком – открыл, разложил на столике блестящие инструменты. Но согласиться значило бы самому снять с себя святой венец – тысячи лет назад христианские мученики шли на арену со львами за меньшее! Господи, прими душу слуги твоего!

Ударов больше не было. Пий XII приоткрыл глаза и увидел, что немцы вытянулись по стойке смирно. В допросную вошел еще один немец, очевидно, главный – хотя он был в штатском. И следователь, и солдаты, и врач по одному его приказу поспешно вышли вон, остался лишь переводчик.

– Приношу извинения за глупое усердие своих подчиненных, – сказал немец, садясь в кресло следователя. – Вы заботитесь о душах всех нас перед Богом, ну а я должен думать о безопасности моего государства. И мой долг всего лишь получить от вас ответ на пару вопросов. По возможности, без насилия, если, конечно, вы будете благоразумны. Мы не звери, ваше святейшество, просто работа у нас такая. Я предпочел бы договориться по-хорошему – поскольку лично для меня смотреть на процесс удовольствия не доставляет.

– Будьте вы прокляты, – ответил Папа. – Впрочем, вы все прокляты уже. Вас ничто не спасет – и ваш рейх, и вашего фюрера тоже.

– С вашей помощью, ваше святейшество? Смеете обвинять нас в нарушении конкордата, а сами организуете заговор против фюрера с целью его убийства. Согласитесь, что одно это уже давало нам право на любые действия в ответ!

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Да, ваша политика, особенно по отношению к евреям, часто подвергалась критике среди наших иерархов – в частных беседах. Но никаких действий Святой Престол не организовывал. Хотя не могу исключить, что отдельные люди нашей веры могли решиться. Причем после вашего нападения вероятность этого сильно возросла.

– Мы еще вернемся к этой теме, ваше святейшество. И боже вас спаси, если вы мне солгали. Не трудитесь клясться хоть всеми святыми сразу – мы оба хорошо понимаем, что такое политическая целесообразность. Вопрос второй – за день до штурма у вас был посланник от русских. Что они от вас хотят и о чем вы договорились?

Ложь – это грех. Но если во спасение, да еще тем, кто презрев Бога, служит всеобщему врагу?

– Раздел власти и влияния, – ответил Пий XII. – Сталин обещает Церкви сохранение всех ее прав и собственности, в обмен на лояльность. И когда русские займут Италию, а сомневаться в этом сегодня может лишь глупец, то они оставят Церковь в прежнем состоянии, при условии признания ею власти коммунистов.

– И каков был ваш ответ, ваше святейшество?

– А какой он мог быть, по-вашему? – ответил Папа. – Или вы думаете, что русские, захватив эту страну, при нашем отказе, поступили бы со Святым Престолом иначе, чем вы?

Немец молча нажал кнопку. Солдаты увели арестованного, а группенфюрер Рудински еще минуту сидел, размышляя. Сказанное Папой казалось весьма правдоподобным, о чем еще со Святым Престолом мог договариваться советский эмиссар? Но вот таким ли был ответ Папы?

Святоша прав – в ближайшие годы, если не десятилетия, и Европа, и Латинская Америка будут для немцев очень неуютным местом! И Москва, даже если это первое время окажется подвал на Лубянке, станет куда безопаснее Берлина – уж в СССР католики не достанут, особенно если русские окажутся заинтересованы в сохранении его, Рудински, жизни и здоровья. Но тогда будет в высшей мере глупо им мешать, да еще в таком деле – если заподозрят в двойной игре, то никакие заверения в собственной ценности, связи и архивы не спасут!

Но отчего же русские еще тогда, при встрече, не настояли на безопасности Папы? Значит, не были уверены в исходе переговоров! И могли считать, что при отказе, новый Папа будет сговорчивее? Так принял Папа русское предложение или нет? И ведь не проверить – та встреча точно была без свидетелей, а тем более документов! «Казнить нельзя помиловать» – где поставить запятую? Если Папа согласился, то он категорически нужен русским живым – а если отказался, то наоборот. И ведь не узнать никак – сам же назначил встречу в Берлине! Попробовать выйти на русских здесь – нет, и голову можно запросто потерять, и большой риск засветиться. А если через армейцев, по их каналам? Нет, через оговоренную квартиру в Берлине будет быстрее. Значит, так тому и быть!

Ну а Папу – запихнуть в такое место, где он будет в недосягаемости и безопасности. Хотя бы на остров Санто-Стефано, где, по иронии судьбы, сидел этот Конрад Кертнер, русский посол в Ватикан! Пока у партизан нет флота. И в предвидении, что первый приказ от русских будет: обеспечить Папе свободу или снять эту фигуру с доски. Что ж, так и будет – достаточно одного кодового сигнала, чтобы приказ здесь был исполнен.

Ситуация анекдотичная – он, группенфюрер СС, особо доверенное лицо рейхсфюрера, ждет указаний от русской разведки? Но когда рушатся империи и меняется мировой порядок, возможно и не такое. А после завершения этой войны в Европе изменений будет побольше, чем после падения Рима полторы тысячи лет назад.

Капитан Юрий Смоленцев, Брюс. Северная Италия, 6 марта 1944 года

Наши скоро Берлин будут брать, а мы тут в Италии застряли!

Я уже по-итальянски научился понимать, спасибо Лючии! Когда я в расположении – ходит за мной хвостом и болтает непрерывно. Причем если поначалу я ни бельмеса не разбирал ее речь, а она по-русски аналогично – то теперь мы общаемся на каком-то суржике или «пиджине», смеси русских и итальянских слов и грамматических форм. А грамотности меня учит Маневич, по вечерам – после того, как я продолжаю натаскивать его рукопашке, теперь один раз в день, а не два.

Зачем мне итальянский? А что делать, если теперь наша Третья Гарибальдийская (четыре полнокровных батальона плюс пятый запасной, резерв и «учебка», плюс разведывательная и диверсионная роты, еще тылы, и даже автохозяйство, три десятка машин разных марок) входит в состав армии Итальянской народной республики, с Временным революционным правительством в Венеции, куда первого марта торжественно въехал товарищ Пальмиро Тольятти? Кроме наших Красных бригад армия включает добровольческий горнострелковый корпус, две дивизии, которые товарищ Тольятти сформировал на советской территории из итальянских военнопленных, проявивших сознательность, и еще несколько дивизий регулярной королевской армии проходят переформирование, готовясь на фронт.

Я наконец понял итальянцев. Они не более религиозны, чем мы, в обыденной жизни – просто вера входит в их систему базовых ценностей, и человек без веры в их понимании, примерно как для нас «лицо нетрадиционной сексуальной ориентации», вроде как и неполноценный, положиться на него нельзя. Ну а таковые лица, желающие и нормальных людей подмять по своему образу и подобию, – примерно так в глазах итальянцев выглядят немцы, устроившие ватиканский погром. И жить по их правилам, жить даже просто с ними рядом – ну никак нельзя!

Первого марта наши взяли Милан. Третьего – Турин и Геную. Немцы, не сумев протиснуться к Альпам, откатывались уже на юг. Наша встреча с наступающей Советской армией произошла просто и буднично, спасибо штабам – заранее озаботились: место встречи, опознавательные, обстановка на карте, командиры наших передовых подразделений знали уже, что мы здесь – так что обошлось без недоразумений. И конечно, мы сберегали нашим тылы и фланги, очищали территорию от фашистских недобитков. Тут ведь, в противовес нашим, «красным», были и «черные» бригады – банды фашистских ублюдков вроде «эскадронов смерти», противопартизанских карателей, набранные из люпменов, отморозков, не верящих ни в бога ни в черта. В знакомой нам реальности все они были полностью уничтожены, в отличие от всяких там «Галичин». Ох и добр же был товарищ Сталин, отвешивая пойманным бандеровцам всего-то червонец на Колыме, чтобы после они маршировали на парадах ветеранов СС, итальянцы со своими предателями обошлись куда как справедливее! Но они были каратели, а мы спецназ – против нас им не хватало умения воевать на местности, тактической подготовки, да и опыт у них был куда меньше, чем у немецких егерей.

Наши идут на запад, к альпийским перевалам. И на юг, к Флоренции. А мы посреди застряли, в Генуе – городе, который Данте восславил, что «в аду генуэзец на генцуэзце сидит». В те времена говорили, что истинный генуэзец ради гроша прибыли родного отца или брата в рабство продаст и еще будет этим хвалиться, вот где протестантская мораль родилась – и я в это охотно верю, судя по недавнему совсем фарсу с Итальянской социальной республикой, она же Туринская. При чем тут Турин, непонятно, доподлинно установлено, что все действующие лица в Генуе сидели – наверное, «чтоб никто не догадался».

Кравченко предположил, что это все авантюра англичан – варшавский сценарий решили повторить, мы войдем, а у них уже «законное правительство» готово: «Спасибо, рашен, вы хорошо поработали, а теперь домой!» При поддержке генералов и Папы шанс был абсолютно реальный. Вот только настроения в армии были откровенно левыми, а Церковь в тот момент была более склонна к союзу с нами – сужу по нашему святому отцу, который отлично ладит и с Кравченко, и с Маневичем, и совершенно не препятствует ни боевой, ни политической подготовке личного состава. В итоге, «генуэзских туринцев» даже на мучеников не хватило, когда их сгребли немцы – и, на удивление, не расстреляли, а назавтра главой «соцреспублики» был объявлен Муссолини! И кончилась «законная власть» – кто помнит, как народ в Риме и всей Италии праздновал свержение дуче, тот меня поймет – а «правительство» было обречено теперь на роль канцелярии при немецком генерал-губернаторе Достлере!

Единственной боевой единицей, поднявшей флаг ИСР на целые сутки, был крейсер «Алжир», стоявший в Генуе, что любопытно – француз, а не итальянец! Этим-то что надо – уж точно уши британского УСО видны! Или правда, что крейсер, с экипажем в девятьсот человек, захватили пятеро итальянских офицеров, поднявшихся на мостик – как нам рассказывали после? Но странно, что немцы, назавтра корабль отбив, вроде бы никого из экипажа не расстреливали, уж об этом они, для устрашения, всегда широко объявляют! И ушел «Алжир» в Тулон, сразу, как только все завершилось – может, и вся эта республика не английской, а немецкой провокацией была? Уж не наш ли знакомец герр Рудински работает?

В Генуе, всемирно известные верфи «Ансальдо», где строилась большая часть итальянского флота и сейчас стоят линкоры «Рома» и «Имперо» (оба достались нам в целости, немцы взорвать ничего не успели) и авианосец «Аквила». А наша Третья Гарибальдийская расположилась частью там, частью в Специи. Красные флаги над боевыми кораблями, красные ленточки и повязки у матросов – ну прямо Кронштадт семнадцатого года! Разговор есть, что нас собираются переформировывать в морскую пехоту – для будущих десантов на Корсику, Сардинию, Сицилию, Мальту. Но что очень любопытно мне: точно знаю, что прибывает вся наша рота, подводный спецназ СФ. Значит, по прямому профилю предстоит работать, встретиться под водой с людьми Боргезе? В Специи как раз «Чезаре» стоит, который в иной истории «Новороссийск». Знаю, что был этот подводный князь откровенной сволочью – в его «соединении МАС» идеологией был самый черный фашизм. Скорцени у меня в списке уже есть, теперь и Боргезе упокоить? Да ведь и у немцев «соединение К», их подводный спецназ, уже есть!

А вот опыт наш – вряд ли. Так что мы, как пионеры, всегда готовы!

Лючия, галчонок, ну не в моем ты вкусе (хотя этого я тебе не скажу). Просто будет завтра приказ возвращаться – и не увидишь ты меня больше. Ну а что было между нами тогда – так моральный кодекс бойца советского спецназа монашества не включает. Да и черта с два мне разрешат на иностранке жениться. И не приживешься ты у нас, цветок теплолюбивый – знаешь, какие морозы там зимой? Нет, белые медведи по улицам не ходят, а вот снег есть, и много. И кухня у нас непривычная.

Ну не плачь! Я же пока еще здесь.

Берлин, Принц-Альбрехтштрассе, кабинет рейхсфюрера СС, 6 марта 1944 года

– Ну здравствуй, Руди! Прочел твой доклад. Ты понимаешь, что если бы ты не был моим другом, то я приказал бы немедленно арестовать тебя за пораженческие настроения?

– Я всего лишь назвал вещи своими именами, Генрих. Или ты предпочел бы сказки о том, как все хорошо, когда русские ломились бы уже в твою дверь? Ватикан был даже не преступлением, а ошибкой. Боюсь, что последней – совершить еще одну мы просто не успеем.

– Жаль Карла. Кто ж знал, что эти трусливые итальянцы ради своего Папы способны на такое? Мы явно их недооценили.

– К чертям итальянцев! Самое страшное, Генрих, что мы сами убили свой последний шанс. На то, что удастся заключить мир, пусть даже капитуляцией, как в ту войну – но перемирие будет объявлено на рубежах, где стоит наша армия, у нас останется своя территория. Шанс был дохлый – но теперь нет и его. Никто не будет с нами разговаривать, пока не сотрут в порошок, и лишь после объявят выжившим свои условия. Даже бежать некуда – для Аргентины, Бразилии, Уругвая мы теперь враги. А наш ефрейтор, узнав про то, лишь сказал: «Отлично, у малодушных отныне нет соблазна изменить – остается или победить, или умереть».

– Надеюсь, что ты понимаешь, Руди, мы солдаты и обязаны исполнять свой долг. Пока жив наш фюрер.

– Я это понимаю, Генрих. Очень хорошо понимаю.

– Как тебе удалось так легко провернуть дело в Генуе?

– Психология, Генрих. Люди всегда с большой охотой верят тому, во что им хочется верить. А уж любой политик желает, чтобы его считали сильным и влиятельным. Этим, кто объявили себя «правительством», было настоящим бальзамом на душу услышать, что в их распоряжении тяжелый крейсер. После того, как ни одна дивизия, ни один корабль даже не двинулись в ответ на их приказы, вопреки всем обещаниям командиров.

– Однако же ты рисковал, Руди. Самовольно поднять на военном корабле Еврорейха неизвестно чей флаг – это серьезное преступление. Не завершись твоя авантюра успехом… И вывод боевой единицы, пусть даже временный, из состава флота…

– Генрих, ты отлично знаешь, что еще после убийства нашего «берсерка» Тиле с французских кораблей выгружен весь боезапас, кроме зенитного. Снаряды главной и противоминной артиллерии, торпеды, даже стрелковое оружие экипажа – все это хранится на берегу под нашим караулом, так что назвать французов полноценными боевыми единицами никак нельзя. И у меня физически не было времени на долгую игру – результат был нужен немедленно. В то же время я не мог привлечь кого-то из итальянцев – велик был риск утечки информации. Ну а французы в Генуе были чужие. И так уже пришлось разыграть «захват корабля группой патриотичных итальянских офицеров», среди которых, если честно, не было ни одного итальянца. Ну, а тряпку на мачте можно было стерпеть одни-двое суток. Глупцы поверили и попробовали связаться – дальше было дело техники. И в завершение – предложение всей компании: или подвергнуться суду военного времени по обвинению в государственной измене, или полное и искреннее сотрудничество. Впрочем, наиболее интересных я изъял – протоколы их допроса в папке, приложенной к докладу.

– Прочел. И думаю, не поторопился ли ты? Если британцы так жаждут влезть в Италию – пусть бы их люди вступили с русскими в конфликт?

– К сожалению, таких указаний я не получал. И теперь уже не переиграть.

– Ладно, старый друг. Сейчас я хочу поручить тебе еще одно дело. Генуя показала, что оно тебе вполне по силам.

– Что на этот раз?

– Еще один заговор с целью убийства нашего обожаемого фюрера.

– Кто? Есть улики?

– А вот это, дорогой Руди, ты мне и предъявишь. Предупреждаю, что положение очень опасное – вдруг заговорщикам удастся осуществить свое гнусное дело? Что ж, тогда нам останется лишь отомстить, чтобы никто не ушел от возмездия. Предполагаю, что все мерзавцы из верхушки армии – эти генералы спят и видят, как после берут власть и расправляются с неугодными им. Ты хорошо меня понял?

– Один вопрос, Генрих. Месяц назад, в этом же кабинете ты говорил мне противоположное. Что мы никоим образом не заинтересованы в…

– Это было до Ватикана, Руди. Кто ж знал, что на нас ополчится весь мир? И теперь наш лично шанс спастись – лишь если кое-кто умрет.

– Критический срок исполнения?

– Чем раньше, тем лучше. Пока Германия еще не стерта с географической карты. А это неизбежно случится, когда русский каток двинется с Одера дальше.

– Станут ли русские с нами разговаривать? И что мы можем им предложить – кроме того, что они могут взять сами?

– А это уже не твоя забота, Руди. Ты только сделай свое дело – и поверь, что Германия тебя не забудет!

«Не забудет, – подумал Гиммлер, когда за Рудински закрылась дверь, – войдет твое имя в анналы истории, только вот в каком качестве? Ты уж прости, старый приятель, но в таком деле свидетелей оставаться не должно!

И с чего ты решил, что мы будем договариваться с русскими? Британцы с янки очень не хотели бы отдавать Сталину Европу, но любое соглашение с фюрером для них – это потеря лица! Что ж, в этом вопросе мы охотно пойдем навстречу. Что выберут англосаксы, если мы предложим им альтернативу: или наша односторонняя капитуляция перед ними, или русские орды первыми войдут в Париж? И что останется Сталину, когда на Одере встанут уже британские томми?

А ты, Руди, не обессудь. Ты был настоящим другом и очень ценным инструментом. И я никогда не стал бы, при ином раскладе… но уж очень крупная игра идет, так что прости».

Гиммлер не был бы так спокоен, если бы узнал, о чем в эту минуту думает группенфюрер Рудински: «Считаешь меня всего лишь исправным служакой, Генрих? Что ж, служакам тоже хочется жить. И в твоем плане не учтена одна важная деталь – мой контакт с русскими. А потому, возмездия не будет! Вопрос лишь технический: русские настаивают, чтобы ефрейтор был передан им живым».

Вместо эпилога. Берлин, рейхсканцелярия, 7 марта 1944 года

– Мерзавцы! Трусы! Мне не нужны ваши оправдания! Мне нужна лишь победа! Отчего русские еще не сброшены в Одер? Манштейн, вы дурак или предатель? Я дал вам все самое лучшее, что еще осталось у Германии! Если верить вашим докладам, то вы успели уже дважды уничтожить всю русскую армию, так с кем вы там воюете, черт побери? А вас, Гудериан, я назначил начальником ОКХ в надежде, что ваш полководческий опыт принесет нам успех – как вы можете даже задумываться о возможности сдать русским Берлин?! Что это – глупость или измена?

– Мой фюрер, если русские начнут наступление такой же силой, как на Висле, мы их не удержим. Наш единственный шанс – это навязать маневренное сражение на своей территории, когда у противника будут растянуты коммуникации и мы будем локально сильнее. Но для этого нужно большее пространство, чем пятьдесят километров от Зеелова до Берлина. Причем Берлин должен будет превратиться в осажденную крепость, даже в полном окружении связывающую значительные силы русских. И когда славянские варвары будут измотаны, мы нанесем решающий массированный контрудар. Здесь приведены все обоснования и расчеты. Стоя в обороне, мы неминуемо проиграем – русские показали, что они хорошо умеют взламывать самые сильные рубежи.

– А Зеелов показал, что они научились и искусству подвижной войны. Вы утверждаете, что ваш план принесет успех? Хорошо – но тогда я останусь здесь! И вы все, вместе со мной – если, по вашим утверждениям, «крепость Берлин» неприступна!

– Мой фюрер, мы как верные солдаты Германии подчинимся любому вашему приказу. Но смею заметить, что управлять всеми вооруженными силами рейха из окружения невозможно! Также и вы гораздо лучше воодушевите германский народ к сопротивлению русскому нашествию, находясь, например, во Франкфурте-на-Майне!

– Что ж, я подумаю. А чем вам не нравятся Штутгарт, или Бонн?

– Мой фюрер, Бавария находится под угрозой русского вторжения! А северо-западные земли подвергаются наиболее интенсивным американским бомбардировкам. Полагаю, что даже временная столица Германии должна быть равноудалена от этих опасностей.

– Вы понимаете, что если ошибетесь, то смертный приговор вам подписывать буду уже не я, а русские?

– Мой фюрер, Варшава в тридцать девятом держалась в осаде двадцать дней. Поскольку германская армия гораздо боеспособнее каких-то поляков, то смело можно рассчитывать, что Берлин продержится три месяца. При условии что будут в достатке боеприпасы и продовольствие – об этом надо подумать уже сейчас! И хотел бы заметить, что если мы хотим встретить русское наступление полностью готовыми, с точки зрения управления войсками, то начать передислокацию высших учреждений и штабов надо уже завтра!

– Мы сильны, как никогда, запомните это! Когда Германия стоит у последней черты и нет дороги назад. У нас еще хватает солдат – можно снизить призывной возраст еще на год, пятнадцатилетние вполне пригодны для службы в ПВО, а шестнадцатилетние для фронта! И прекратить разброд и шатания – после римских событий все католики должны будут принести мне особую присягу, определившись, кого они считают выше – своего бога или меня! Наши враги еще узнают истинно германскую ярость, будут ползать у наших ног, моля о пощаде! Кого вы считаете достойным – на должность коменданта осажденной «крепости Берлин»?

После генералов Гитлер принял Шпеера, рейсхминистра вооружений. Тот, не говоря ни слова, положил на стол докладную записку, основанную лишь на анализе экономического положения Германии. Фюрер кинул взгляд на первое предложение документа и бросил министру одно лишь слово:

– Вон!

Доклад начинался со слов: «Война проиграна». Настроение испортилось окончательно – любой, вызванный для беседы наедине, обязательно желает сказать что-то крайне неприятное!

Серое низкое небо сочилось дождем. Что было хорошо – меньше вероятность бомбежки. Хотя Берлин, имея мощное ПВО, пострадал гораздо меньше, чем многие германские города – два дня назад несколько сот американских бомбардировщиков сравняли с землей Дуйсбург. Возле рейхсканцелярии стояли восемь «маусов» – после зееловских боев, Гудериан, сохранивший должность генерал-инспектора панцерваффе, решительно воспротивился производству «этих бесполезных монстров», настояв отдать ресурсы и производственные мощности даже не «пантерам», а «юбер-мардерам» – мощная пушка 88/71 на шасси от чеха-38, без башни, совершенно открыто, так что расчет при стрельбе располагался даже не на машине, а на земле рядом. Эти машины, в массе идущие на вооружение фольксштурма взамен многоствольных реактивных «пианино», по замыслу Гудериана, должны были иметь успех даже против новых Т-54 с десятисантиметровой пушкой – конечно, при условии своего численного превосходства. Смешно, но на эту идею конструкторов рейха натолкнул французский безбашенный танк – который лягушатники так и не сумели довести, все эти прицелы и привода, идеально работающие на полигоне, требовали едва ли не ежедневной выверки во фронтовых условиях, плохо переносили даже пыль, не говоря уже о пулях и осколках. Пришлось заменить автоматику живыми солдатами. Потери среди экипажей будут ужасающие, но и русским придется платить настоящую цену!

Спал фюрер очень плохо, хотя личный врач, как положено, дал снотворное – так повелось с тех пор, как дела на русском фронте пошли под откос. Гитлеру снился победный, ликующий Берлин, парад войск у Бранденбургских ворот в годовщину победы. И бронзовые полководцы и короли смотрят на своих потомков из Аллеи Побед! Вот только что это за статуя там, на холме в Трептов-парке?

Что?! Это русский Солдат-Победитель? И войска, идущие парадным маршем по берлинским улицам и площадям, – русские? Хотя в конце, за победителями, плетется и жалкий строй какой-то фольксармее? И народ ликует – берлинцы, мерзавцы, предатели германской расы! Отчего вы не умерли все, во славу Германии, на развалинах Берлина!

Картинка сменилась. Москва, Красная площадь, и тоже парад, колонны войск, огромные танки с непривычно длинными пушками, многоколесные бронемашины, какие-то трубы на тягачах. Самолеты в небе, похожие на наконечники стрел – реактивные? Русский вождь вступает с трибуны – а после он сам, во главе своих генералов, возлагает венок к огню, «в память всех павших на той войне». Значит, не зря умирали германские солдаты, сильно убавив русское поголовье! Но неужели нигде в мире нет парада во славу меня и моего дела?!

Московская улица. Идут с десяток человек, грязного и неопрятного вида, неровной шеренгой, держат сине-желтую тряпку. И вразнобой кричат: «Слава Украине, героям слава!» А при чем тут Германия? А, на одном из этих надето что-то отдаленно похожее на мундир солдата вермахта. И: «Галичина, вперед!»

Появляются русские полицаи. Кто-то из сине-желтых (у каждого есть в одежде что-то этих цветов) пытается бежать, его догоняют, валят лицом в асфальт, бьют ногами под ребра. Того, кто в мундире, бьют поддых, затем по шее, и с руганью тащат в полицейский фургон. Остальных туда же, выломав руки за спину, лишь женщину, толстую визжающую блондинку, волокут за ноги, как мешок. Плюют на желто-синюю тряпку, демонстративно вытирают об нее сапоги. Не знают орднунга – в рейхе задержанных быстро упаковали бы, не отвлекаясь на эмоции, а били уже в гестапо, потом. И тряпку бы взяли, как вещественное доказательство – хотя один из полицаев возвращается, брезгливо берет за край и волочет к фургону. Полицейские уезжают, собравшаяся на тротуаре толпа расходится. И это все?!

Наутро Гитлер был взбешен так, что никто не решался лишний раз попасть ему на глаза. Двести батальонов берлинского фольксштурма проходят обучение – мало! Каждый берлинец, в возрасте от пятнадцати до семидесяти лет, должен взять в руки оружие, если русские попробуют войти в его дом! А что у нас с «оружием возмездия» – ракеты Фау-1 уже прошли испытания? Если германская раса не сумела покорить даже диких славян, она не имеет права на существование! И если нам придется сойти со сцены, мы так хлопнем дверью, что в ужасе вздрогнет весь мир! Что у нас с химическими боеприпасами? Мы нанесем по русским и британцам массированный воздушный, ракетный и артиллерийский удар! Что значит – нет достаточного количества химических авиабомб и боеголовок ракет? Срочно изготовить! Мы завалим Лондон нашими Фау с зарином! И я приказываю нанести самый мощный бомбовый удар по Москве, Ленинграду, Киеву, Будапешту, да хоть по Стокгольму! Если у самолетов не хватит бензина долететь до Москвы и вернуться, пусть летят в один конец, германский воин должен быть готов к смерти ради своей страны! Все химические запасы, что есть в германских арсеналах, должны быть выпущены на головы врагов! Я приказываю нанести этот удар возмездия в день моего рождения, двадцатого апреля! Всякий, кто будет саботировать этот приказ, – изменник, подлежащий казни вместе со всей семьей!

Да, по Стокгольму тоже! Думаете, я не знаю, что многие… даже иные из присутствующих здесь уже запасли шведско-еврейские паспорта? Так вот, сбежать не удастся никому! Если я намерен до конца выполнить свой долг перед Германией – то я не потерплю, что кто-то попробует уклониться! А что будет после – да сжалится над нами небо!

В завершение Гитлер особым приказом даровал категорию «почетного арийца», то есть, по сути, причисление к высшей арийской расе, всему личному составу дивизии СС «Галичина». Эта дивизия, уже разбитая русскими под Варшавой, но восстановленная и пополненная до штата, входила сейчас в гарнизон Берлина.