Врата Победы. МВ. Книги 7-9

Врата победы

Лазарев Михаил Петрович Время поначалу не определено. И место тоже

На подводной лодке командир – первый после Бога.

Из чего следует – он обязан быть всеведущим, и не только в части того, что на борту (это обязанность старпома), но и всего вовне, что может иметь отношение к его кораблю. Даже когда корабль стоит у стенки в родной базе. А значит, даже выспаться нормально удается не всегда.

Ну вот, опять в дверь собственной командирской каюты стучат. Вестовой – командиру срочно прибыть в ЦП. Значит, случилось то, с чем вахтенный офицер разобраться никак не может. Ну что там еще? Что?! «Тайфун»?!Кто не понял – это приказ на Армагеддон. Боевая тревога, ракетная атака. Без предварительного слова «учебная» – о таком из штаба дивизии заранее бы предупредили.

Где-то в подсознании мелькнуло – какая, нах, ракетная атака в базе? Мы же не ПЛАРБ, а «Воронеж», подводный крейсер 949-го проекта, и нашими «гранитами» супостата лишь за пару сотен миль достать можно. Стоп, какой «Воронеж», его ведь в прошлом году списали, разрезали на иголки, по договору… А год сейчас какой, мля? В голове полный дурдом, не помню ничего, будто неделю не спавши – только собрался, и вот… Собираюсь, одеваюсь как на автопилоте, выскакиваю из каюты – в центральный идти недалеко, но успеваю заметить, что всё серьезно. На атомарине нет такого базара, как на надводных кораблях, воет ревун, топот сотен ног – у нас на «Владимире Мономахе» экипаж едва за сотню, это для таких-то размеров! Неужели началось?

Память проясняется будто кусками – как изображение на фотобумаге при проявлении (сейчас никто уже такого не помнит, фото исключительно цифровые – а я вот застал еще, батя увлекался в свободное время). Какой год, все еще пауза – но обстановка в мире сейчас, как в воспетом монархистами «мирном тринадцатом», тысяча девятьсот! Вот только в роли мальчика для битья – мы, Россия. Поскольку никому не дозволено идти против воли Черного Властелина, сидящего в Белом Сарае. Тьфу, какой черный, у амеров же сейчас баба президент, с какой-то собачьей фамилией, вроде видел ее в телеящике, наглая и тупая! А у нас сейчас правит – да что с головой, раздвоение какое-то, словно еще не проснулся – бородатую рожу с первой полосы газеты помню, а фамилию очередного «всенародно избранного» вспомнить не могу?

– Сами такого выбрали, – говорил вчера Сан Саныч в кают-компании, – всем ведь надо было выбирать: или как прежде, «креативное общество», офисные бездельники на кредитах, в отпуск на Канары, или всем этих охранникам, манагерам, мерченджайзерам, собачьим парикмахерам, хозяйкам салонов красоты и прочей кодле снова на заводы, в НИИ и КБ, как в советское время, и пахать, как в сталинские пятилетки, и про всякие пармезаны и Хургаду забыть навсегда. Помните тот телеопрос в прямом эфире – какая-то мадам плачется: «Я владелица ресторана, ко мне приличные люди ходят, мне стыдно их кормить не телятиной из Пьемонта, а продукцией фермера Сидорова из колхоза „Красные говнюки“!» А после еще кто-то в камеру слюной брызжет: «Я недвижимость купил в Испании, в кои веки хотелось с семьей как белые люди пожить, кто мне теперь это возместит?» Может быть, наш всенародно избранный и не сволочь вовсе, а просто ничего и не может иного? Как в девяносто первом – если бы все не орали: «Так жить нельзя!» и «сто сортов колбасы», ничего бы у Бори-козла не вышло?

Вваливаюсь в ЦП, готов принять доклады. И вместо уставного первыми словами слышу: наш договор подписал со штатовцами. Это песец. Приплыли.

– Достоверность проверили?

– Так точно, – рапортует вахтенный. – Пока вы спали, с берега сказали, по всем телеканалам прошло. Вас будить не хотели.

– Да не этого, а «Тайфуна»! – ору я. – Связь со штабом дивизии, срочно! Есть у них подтверждение приказа?

Песец. Как там распиналась эта псина в ООН (разошлось уже по всему миру и Интернету), «в мире должен быть только один хозяин, чтобы поддерживать порядок. И Бог предназначил эту роль для США, как для сильнейшей державы. Оттого мы не можем допустить существования любой значительной военной и экономической силы, неподконтрольной Америке». А дальше много слов, что «мы обещаем быть хорошим, добрым хозяином», «обещаем, что уровень жизни наций, доверившихся нам, будет со временем столь же высок, как у нас», еще что-то про свободу и демократию и в завершение – «вы все должны понять, что в кризис надо затянуть пояса и прежде всего спасать Америку, как локомотив цивилизации, даже ценой временных собственных убытков». А потому, а потому…

Я этого договора не видел. Но даже если половина того, что пишут и говорят, правда, то это конец России как самостоятельной державы. Первым делом роспуск армии и флота, оставят лишь «полицейские силы» – ну зачем вам, русские, это наследие тоталитарного прошлого? Огромные расходы, которые могли бы быть направлены на потребление, ваше потребление. Искалеченные судьбы, жизнь и здоровье молодых людей. Угроза для вас же самих – а если будет авария с вашим ядерным оружием на вашей территории? И вообще, против кого вы собираетесь воевать – не против нас же, светоча мировой цивилизации? Это просто смешно!

Затем раскулачивание «воров-олигархов». Дело хорошее, даже на мой взгляд – вот только заберет все «мировое сообщество», с передачей эффективным собственникам и ликвидацией устаревших заводов и фабрик. Что это такое, хорошо помним по девяностым – был завод, стал бизнес-центр или автостоянка. И вообще, в России экономически оправдано существование не больше двадцати миллионов человек – кто на Западе это сказал? А остальных куда – тоже было сказано: «станет актуальной задача утилизации экономически избыточного населения». Спросите у их индейцев, как это было проделано полтораста лет назад.

Ну и конечно толерантность. Защита прав этих самых, нетрадиционной ориентации, с введением квот для них в органах власти. И введение ювенальной юстиции, когда к каждой семье с детьми будет прикреплен «защитник» детских интересов, единолично решающий, следует ли изъять ребенка от родителей и передать в приют. И прочее, и прочее. Весь мир должен быть приведен к образу и подобию Америки – или уничтожен! Это даже не ордынское иго, это что-то похуже. Ведь даже татаро-монголы дань брали – но своих порядков и обычаев русским не навязывали!

В штабе дивизии все-таки берут трубку. Дежурный бекает и мекает, и наконец могу понять, что «Тайфун» пришел с резервного пульта, из Москвы. А наш всенародно избранный достоверно все там подписал! И уже успел выступить с обращением к нации: выполнять все принятые им для России условия, слушаться представителей Объединенных Наций! А особо, по спецсвязи, передал, что никакого боевого приказа он не отдавал, и что все, кто пытается воспользоваться смутой в этот момент, это изменники и заговорщики. Связаться с Москвой не удается, там что-то непонятное, вроде даже разборки со стрельбой, но точных сведений нет. Штаб предлагает пока ничего не предпринимать, до прояснения обстановки.

Но коды на запуск – прошли! И мы теперь можем отстреляться! Как и другие корабли дивизии.

Кто-то предлагает включить телевизор в кают-компании как источник новостей. И попадаем по нашему, Первому каналу, на прямой эфир этой американской псины и нашего бородатого! Хотя он молча сидит рядом, а псина толкает речь. Обращенную, можно сказать, персонально к нам – «к тем, кто не желает установления на Земле вечного мира и хочет развязать пожар войны». К тем, кто в Москве призывает к неподчинению законной власти и оказанию сопротивления. А особенно к тем, у кого в руках ядерное оружие (ага, значит, не успели они всё взять под контроль!). «Вы ничего не добьетесь, вы лишь станете самыми ужасными преступниками. Убьете миллионы невинных людей!» Тут на экране кадры – сытые веселые американцы, мужчины и женщины, на пляже Лос-Анджелеса, среди небоскребов Нью-Йорка, в каком-то Диснейленде, картины их природы, и снова вид беззаботной толпы. «Вы хотите убить их всех? Вы проиграли, русские, – ваш президент согласился с нашими условиями и велел вам покориться! Всех виновных в пролитии крови будет ждать Гаагский трибунал!»

Проиграли? Сейчас посмотрим. Иду в ЦП.

– Командир, может, не надо? – говорит Петрович. – Кто знает, отчего наш там решил согласиться? Может быть, как Ильич с немцами в Бресте.

Я отрицательно качаю головой. Мог бы еще согласиться – если бы не речь Псины по-нашему Первому каналу. Мы, русские, можем простить правителю строгость, даже жестокость. Так заведено исторически – в нашем климате одиночки не выживали, только «обществом», у которого должен быть Глава. Но мы никогда не прощаем Главе – предательства.

– Убран верхний вахтенный с пирса. Замечаний нет.

– Задраен верхний рубочный люк.

– Поднят перископ и осмотрены подходы к пирсу. Замечаний нет.

– Крен ноль, дифферент ноль. Барометрическое давление в норме.

– Есть нормальные условия старта.

Ну, всё! Пусть после награждают, осуждают, отдают под трибунал. Делай, что должно – и будь, что будет.

Первая – пошла!

И стук в дверь. И голос рассыльного:

– Михаил Петрович, вы просили разбудить в шесть!

Япона мать! Приснится же такое! Как из истории – какому-то французу, как его долбануло по шее упавшим балдахином кровати, и за доли секунды до пробуждения он увидел красочный и долгий сон, как его, в их революцию, везут по парижским улицам и казнят на гильотине. Хотя подобные сны стали в этом времени сниться подозрительно часто, и не мне одному. Наш корабельный доктор, капитан-лейтенант медицинской службы Святослав Князев, он же Князь Святослав, совместно с мехом, инженер-капитаном первого ранга Серегой Сирым, признанным в команде генератором идей, пришли к выводу, что наш мозг работает как резонатор, сохранивший настройки еще того, родного нам мира. И во время сна возникает эффект, как в каком-то романе Стругацких – «если в дальнем космосе оставить радио на автонастройке, то обязательно поймаешь волну, повторяющую непонятную фразу на неведомом языке».

Мы, атомная подводная лодка Северного флота «Воронеж», вышли в поход в 2012 году. В Средиземное море, где мы и находимся сейчас, у Лазурного берега, глубина сто метров и свыше тысячи под килем. Вот только год сейчас – тысяча девятьсот сорок четвертый! А мы попали сюда в июле сорок второго, и за это время, в том числе и по нашей вине, случилось очень много интересного. История очень сильно перевела стрелку – и удавшийся нашим «Большой Сатурн» вместо «Малого», в итоге уничтожена не одна армия Паулюса, а все южное крыло немецкого фронта, две группы армий! И триста тонн урановой руды, так и не доехавшей из Бельгийского Конго в США для проекта «Манхеттен». И советский атомный проект, начавшийся на три года раньше, причем первые успехи, опережающие американцев, уже налицо! И Еврорейх против нас – объединение под рукой Гитлера всей Европы, включая Францию и Испанию. Второй, успешный, бросок немцев к Суэцу и в Ирак – навстречу японцам, ворвавшимся в Индию! Рейд немецкого авиаударного соединения, авианосца «Цеппелин» и линкора «Шарнхорст» в Атлантику, морские битвы в Индийском океане, у берегов Норвегии, у Гибралтара. И наш фронт на Одере, в сорок четвертом – столько лет Европа пугалась «русского парового катка», так получи сейчас! Ну а мы, отправив на дно весь немецкий Арктический флот, сейчас помогаем итальянским товарищам, ведь в этой версии истории в Италию вошли наши, а не англо-американцы[69].

Вот только была версия у научных светил совместно с Серегой Сирым (а впрочем, какие они светила – тот же Курчатов, кто год назад сидел у пульта управления нашим атомным «котлом», еще не старый, едва сороковник исполнился), что при нашем провале, по неизвестной пока причине – то ли игры «зеленых человечков», то ли наши потомки из века тридцатого с пространственно-временым континуумом неудачно экспериментировали, то ли редчайшая природная аномалия налицо, – произошло не только расщепление реальности в параллельные миры, но и мы сами стали «параллельными», в двух экземплярах. То есть там, в 2012-м, ничего не произошло – и наш «Воронеж» благополучно вернулся из похода, и я служу там дальше, вот, новую лодку в командирство получил. А так как все «контуры» меня здесь и меня там по определению имеют одинаковую рабочую частоту, то…

Ой, мама дорогая, это ж выходит, что там какая-то бородатая морда опять Россию продает? Или все же это был сон, игра воображения, в которой реальное, и впрямь услышанное «из параллели», может смешаться с домышленным в любой пропорции и в самой причудливой форме? Вот не помню я эту рожу – были у амеров Олбрайт и Хиллари Клинтон с претензиями на высшую роль, но эта Псина не они, и больно морда тупая. А нашего всенародно избранного из сна я вообще вспомнить не могу – борода вроде была, а лицо расплывается. А еще мне интересно, разговор Сирого с академиком Александровым слышал, они спорили, а могут ли параллельные миры друг на друга влиять, и как. То есть если у нас тут СССР будет в порядке, там тоже все пойдет лучше, или напротив, возникнет откат? Хотя предпочитаю о столь заумных вещах не думать, пока определенного ничего нет. Наш этот мир, раз мы сюда попали, и точка! А кто попробует против Советского Союза козни строить – тому руки оторвем! Товарищу Сталину – многие лета!

Нет, я не фанатик-сталинист. Просто по уму считаю, что если стоит задача, чтобы в девяносто первом и раньше никакой перестройки, то Сталин Иосиф Виссарионович на данный момент самая подходящая фигура – ну нет другой на игровой доске в 1944 году! Кто думает иначе, тот может ждать пришельцев с Марса, вот прилетят такие, белые и пушистые, и все разрулят, чтобы никого не обидеть. А Сталин все ж был – за державу, власть для него была лишь инструмент. Доподлинно известно, что оставил после себя он лишь койку с солдатской шинелью – а не счета в швейцарских банках и не залежи драгоценностей в личном сейфе. И думаю, что, наше будущее узнав, он теперь расшибется, но все возможное сделает, чтобы прежних ошибок избежать.

И здесь уже образовался целый круг допущенных к Тайне. Которая в бумагах именуется кодовым словом «Рассвет». И если по политической части мы лишь информацию передали, а как новый курс выбрать, это вождю виднее, по технике тоже, тут уже осназ и гвардейская пехота с АК местного изготовления бегает, – то по части флотской я материалы готовил, самому наркому Кузнецову. И результаты – о них после скажу. Только думаю, что наш послевоенный флот будет похож на самого себя иной истории не больше, чем Советская Армия тут и там.

И так и не женился я в 2012-м. А это очень важно – знать, что где-то тебя ждут. Фото у меня в каюте – Аня, Анна Петровна моя, кадр с «Алых парусов», как провожали нас в сентябре сорок третьего, стояли на берегу, когда мы в море уходили – и наш Дима Мамаев успел на видео снять, после в кают-компании смотрели. В нашей истории партизанка Лазарева Анна Петровна (хотя фамилия тогда у нее другая была) героически погибла в Белоруссии в июне сорок четвертого, трех недель не дожив до прихода наших. В этой – хрен я ее на фронт отпущу, да и никто не пустит одну из хранительниц нашей Тайны!

Сегодня 6 марта сорок четвертого года. И мы в Средиземке – дошли наконец!

Это только у Жюль Верна капитану Немо захотелось – и переместился с Северного полюса до Южного! Интересно, а как бы «Наутилус» штатное техобслуживание проходил? Мех наш, Серега Сирый, весь поход спит вполглаза, и пока ничего в БЧ-5 не поломалось, три раза тьфу! Никто и никогда атомарины с такой интенсивностью не эксплуатировал, наш процент нахождения в море от общего времени, как сюда попали, хоть в книгу Гиннеса пиши. Ну так война – самая страшная в истории, и надеюсь, что последняя. И оттого, как мы сейчас поднапряжемся, зависит послевоенный мир для СССР, и что будет после, году в 1991-м этой реальности. Так что выдержим как-нибудь.

Атлантику прошли без приключений, как в мирное время. В 2012-м было бы даже трудней – ловила бы нас штатовская ПЛО за Фарерским рубежом, потревожь мы датчики СОСУС, стационарной гидроакустической системы, протянутой поперек океана. И висели бы в воздухе «орионы» со сверхчувствительной аппаратурой, и занимали бы позиции лодки-охотники, самый страшный наш враг, и прочесывали бы море по квадратам корабельные поисковые отряды. И если бы обнаружили, то стрелять бы не стали, пока войны нет, но затерроризировали бы, запрессовали до упора.

Надеюсь, что в этой истории будет куда легче. Поскольку Северная Норвегия наша – и уходить мы оттуда не собираемся. Вместо вражеского бастиона на пути в океан, позволяющего отслеживать нас прямо от баз, – наша передовая позиция. Очень удобная – потому что тогда Фарерский рубеж оказывается в радиусе действия наших истребителей, так что «орионам» резко поплохеет, и ударную авиацию можно хорошо прикрыть, так что и корабельные дозоры выбьют – пока мы владеем Нарвиком и Буде, у нас в океан не щель приоткрытая, а распахнутая дверь. Все это было в моем докладе на имя Кузнецова, – но и Сталин читал, потому что задавал мне вопросы по его содержанию. Один лишь минус – население там не совсем дружественное. И проанглийски настроенное, с налаженными связями с СИС и УСО. Но эта проблема решаема – ох, боюсь, что придется тогда норвежцам осваивать побережье Таймыра! Мы не звери – просто когда спорят державы, малым народам отводится роль пешек в чужой игре.

Американцы и здесь считают Атлантику своей. Пока мы шли, то не менее десятка раз обнаруживали акустикой их противолодочные группы – каждая в составе авианосца-эскортника и трех-четырех старых эсминцев, фрегатов или корветов. Каждый патруль держит свой район, готовый по наводке самолетов берегового командования прибыть в указанную точку за несколько часов, максимум за сутки. И начинается охота, когда у дизельных лодок этой войны шансов нет – если не одолеют в бою, обнаружив и забросав бомбами, то возьмут измором, когда у субмарины кончится воздух и заряд батарей, патрулю спешить некуда, в отличие от охранения эскадры или конвоя, он может ждать хоть неделю, своей палубной авиацией держа радиус, за который лодка незамеченной выйти не сможет. Именно так союзники сломали хребет немецким «волчьим стаям», когда под конец войны число потопленных лодок превысило число погибших транспортов. Эту тактику они рассчитывали применить и против СССР, уже в войне холодной. Пока у нас не было атомарин.

Но ключевым тут было то, что лодку обнаруживали на поверхности радаром с самолета. И у дизелюхи уже не было шансов выйти из района до прибытия кораблей, шнорхель решал проблему лишь отчасти. Даже наши «613-е», как и прототип, «двадцать первые», могли остаться успешными лишь до тех пор, пока американцы не перестроили свою прежнюю, великолепно отработанную, доатомную тактику под новые параметры, увеличенные радиус поиска и скорость цели. В будущей же войне дизельные лодки в зоне господства противника на поверхности и в воздухе обречены – и могут действовать лишь на ограниченных морских театрах, у своих берегов, где наша авиация и корабли мешают работать вражеским силам ПЛО. Что тоже нужно и важно – чтобы не отвлекать на эту работу атомарины.

– Вы, товарищ Лазарев, для нашего флота прямо как президент Вильсон, который в двадцатом подписал Вашингтонское соглашение, уничтожил больше линкоров, чем до того все адмиралы мира, вместе взятые, – усмехнулся Сталин, читая тогда мой доклад. – Выходит, что без атомных подлодок, ракетных кораблей и авианосцев, флота дальнего действия у СССР нет? Поскольку сравниться с Америкой мы никак не сможем. А морские задачи предвидятся грандиозные году так к шестидесятому: общий кризис капитализма – Куба, крушение колониальной системы.

Очень надеюсь, что в немилость не попаду. Поскольку товарищ Сталин все ж человек адекватный и с опытом применения флота в локальных войнах после сорок пятого года ознакомился. Правда, вопрос, а какие морские войны там были? Пожалуй, что лишь Фолкленды можно таковой посчитать, и то с натяжкой.

Так вот, нас персонально в океане сейчас обнаружить не могли. Ну если только мы сами сдуру не сунемся вплотную к кораблю и на не слишком большой глубине. А если учесть, что мы слышим корабли с дистанции на порядок большей, чем они нас, а скорость у нас как минимум не ниже – то уклониться в открытом море проблемы не составляет. Небольшие проблемы были, когда требовалось выходить на связь – это в наше время можно было с глубины выпустить кабель с радиобуем и выстрелить сжатый пакет на спутник и принять с него послание, – но здесь до мирного космоса еще лет пятнадцать, а до берега УКВ не достанет, так что приходилось ночью всплывать на перископную и, подняв антенну, вести передачу на коротких волнах. И судя по тому, что дважды после на поверхности начиналось нездоровое шевеление, слышали нас не только те, кто надо. Впрочем, наш сигнал был похож на передачи с немецких лодок – в конце войны они тоже использовали и сжатие сообщения в секундный импульс, – а расшифровать «цифру», обработанную компьютером, в этом времени в принципе невозможно.

Так и шли, мирно, никого не трогая. Менялись вахты, акустики слушали море, Сирый гонял своих механиков и трюмных, даже у «румынов», как называют на лодках торпедистов, находилось дело. У нас в аппаратах две фирменные, из 2012 года, «шестьдесят пятые», на самого крупного зверя, еще в БК поровну электроторпед с акустикой и парогазовых на кильватерный след, обычного калибра «53». И впервые приняли на борт четырех «японок» – так личный состав успел прозвать кислородные крупнокалиберные, аналог японских «длинных копий», но с самонаведением, при дальности хода в десять миль. Буров, командир БЧ-3, поначалу смотрел на них с большим подозрением – поскольку кислородные торпеды хоть и имеют на голову лучшие характеристики, но также склонны к взрыву при пуске, с этим британцы намучились перед войной, так на вооружение и не приняли. Японский же секрет был в том, что сначала торпеда работала на воздухе, и лишь после переключалась на кислород – так у нас такая же система. Причем защита в несколько ступеней: и мембрана на резервуаре, разрываемая лишь после пуска через какое-то время, и клапаны открывающиеся-закрывающиеся лишь по прохождении минимальной дистанции, так что старт безопасный, на воздухе, и лишь после идет плавный переход на кислород. Но Буров не успокоился даже после отстрела торпедами на полигоне, пока самолично не поруководил сборкой-разборкой-проверкой механизмов. И в походе часто проверяет, нет ли утечки кислорода.

Стрелять пока не по кому. По пути дважды обнаруживали немецкие лодки, можно было бы поохотиться, сократив дистанцию для торпедной стрельбы, но вмешалась жаба. Боекомплект у нас всего двадцать восемь штук, считая шесть крупнокалиберных, и пополнение под вопросом, хотя сказано было, что возможно, удастся там, на Средиземке, и организовать. Но эти «атлантические» фрицы нашей миссии уж точно не мешали, лишь тратить на них торпеды – так что живите пока, пусть американцы с вами разбираются сами. Сигнатуры записали – ничего интересного, стандартные немецкие «семерки», судя по курсу, из французских баз.

К Гибралтару подошли 5 марта. Форсировать пролив решили в ночь на шестое, исходя из обстановки. География такова: здесь между Африкой и Европой проходит разлом, почти точно с запада на восток, с глубинами до трехсот, а напротив мыса Леона – это здесь крайняя точка африканского материка – максимально тысяча сто. Зато у западных подходов, северо-западнее Танжера, отмель всего на пятьдесят пять. И такой перепад глубин всего на протяжении сорока миль, и ширина глубоководного желоба меньше четырех миль, к северу и к югу шельф, глубины резко уменьшаются. То есть придется периодически подсвечивать сонаром – и если услышат, приятного будет мало. Хотя чьего-то уверенного господства в тех водах нет. Немецкие лодки Средиземноморской флотилии выходят через пролив в Атлантику, а им навстречу лезут британцы, в этой реальности нет у Англии баз в Гибралтаре, на Мальте, в Александрии – ближняя в Касабланке, и то не полноценная база, а передовой опорный пункт, якорная стоянка – ремонтные мощности и запасы там очень ограничены – и потому британские субмарины обычно выходят из Англии и тоже идут через пролив. Северный берег испанский, кроме Гибралтара, где засели немцы, на юге положение интереснее, там фронт по горам Хаус, от Фердигуа до Тетуана, к западу американцы, к востоку итальянцы с немцами, военно-морская база у испанцев в Сеуте. Однако на суше тут все пока сводилось к боям местного значения, перепихалочки-потягушечки за безымянный холм да стычки патрулей – а вот на море серьезнее, американцы пытаются перехватывать немецкие лодки на западных подходах, но и в Средиземку, наверное, их самолеты залетают, ну а немцам логично развернуть рубеж ПЛО от Гибралтара до Сеуты. Хотя вроде бы Испания рассобачилась с Еврорейхом, да и флота у нее уже нет. Зато у немцев на Средиземке, согласно разведданным, помимо линкора «Шарнхорст» и крейсера «Зейдлиц» в наличии четыре больших миноносца «тип Т», два десятка тральщиков-восьмисоттонников и большое количество мобилизованных гражданских судов, приспособленных для ПЛО. У французов в настоящий момент в строю линкор «Страсбург», шесть крейсеров, тридцать эсминцев, около сотни малых кораблей и катеров ПЛО, включая переоборудованные траулеры и буксиры. Данные по итальянскому флоту противоречивы, в иной реальности немцы после свержения Муссолини успели захватить часть кораблей и ввели в строй, уже со своими экипажами – здесь же есть сведения, что какие-то корабли перешли под немецкий контроль в Южной Италии и на Сицилии, вот только вряд ли они уже боеспособны. Ну и уже упомянутая 29-я (Средиземноморская) флотилия подводных лодок – около тридцати единиц, базы в Тулоне, Марселе, Мальорке – вполне может привлекаться и к противолодочным задачам, подкарауливая англичан у восточного выхода из пролива.

Больше всего я опасался мин, которые вполне могли быть выставлены здесь, на мелководных участках. Потому мы ползли на трехстах метрах, периодически «пингуя» локатором. На поверхности было тихо, лишь пройдя больше половины пролива, мы услышали справа шум винтов малых кораблей. Но мы уже были почти на меридиане мыса Леона, глубины под килем резко пошли вниз, можно было дать большой ход и проскочить вперед, оставляя противника за кормой, работы чужих локаторов мы не слышали, но по скорости предположили, что это были французские миноносцы типа «Ла Мелпомен». Еще сто шестьдесят миль, десять часов хода до меридиана Альмерии, где испанский и африканский берега резко расходятся в стороны. И вот – мы в Средиземном море!

Первым делом выйти на связь, доложиться командованию – поскольку мы сейчас не «морской волк», как были когда-то в самом начале, вольный охотник сам за себя, а боевая единица советского ВМФ и должны быть учтены в планах. Принять сводку по текущей оперативной обстановке, получить приказ на конкретную боевую задачу. Хотя можно предположить, так как наши взяли Геную, отрезав всю группировку немцев на итальянском «сапоге», что снабжение, пополнение, эвакуация очередного «котла» для фрицев возможна лишь по морю. Как в иной истории на Балтике в январе сорок пятого, когда Маринеско отличился.

Шестьдесят восемь зачетных и еще шестнадцать неофициальных побед на нашем счету. Доведем до трехзначной цифры?

В Ставку Верховного Главнокомандующего – из штаба 4-го Украинского фронта. Зам. начальника Генерального штаба Антонову, 8 марта 1944 г.

В долине реки По достигнут полный успех, как в смысле продвижения войск фронта, так и в смысле политической готовности итальянских товарищей к полномасштабному включению в войну на стороне СССР. Однако выход на территорию Франции представляется преждевременным, что обусловлено как недостатком войск, годных к действию в условиях Альп, так и общей нехваткой сил. Четвертый УФ вынужден осуществлять прикрытие Северной Италии от возможных действий неразбитого и даже получившего подкрепления противника. В настоящий момент диспозиция такова.

Оборону города Имперо как ключевого пункта северо-западной Италии, осуществляет 5-й гвардейский кавкорпус, прикрываясь массивом Тенда к северо-западу, при инженерном обеспечении позиции силами 4-й гвардейской горно-инженерной бригады[70]. Приданные 5-му гвардейскому КК три танковых полка и самоходный артполк объединены в бронированный резерв (около 100 боевых машин), оборона спешенных кавалеристов построена в две линии, прикрыта минными заграждениями и истребительно-противотанковыми батареями.

Ввиду невозможности, по условиям ландшафта, организовать севернее непрерывную линию обороны и учитывая отсутствие специализированных горных или альпинистских частей в этом районе у противника, 127-й ГСК обеспечивает прикрытие тремя бригадами перевалов Сен-Мишель, Тенда и Маддалена. Перевалы Мон-сени и Малый Сен-Бернар, примыкающие к зоне вечных снегов, прикрыты соответственно 104-м и 101-м альпийскими отрядами РГК, а также приданными им батальонами из состава 6-й Гвардейской ВДД. Предполагается, что в дальнейшем эти части и подразделения будут сменены альпийскими стрелками добровольческого корпуса де Голля.

Прикрытие долины По в районе Турина осуществляет 35-й Гвардейский МСК 27-й армии.

Пятьдесят седьмая армия осуществляет прикрытие от возможных действий противника из так называемой Альпийской крепости, то есть с Севера.

Двадцать седьмая армия основными силами осуществляет прикрытие стыка 3-го и 4-го УФ от действий противника с запада.

Организовано патрулирование швейцарской границы силами 4-й Гарибальдийской бригады в сопровождении пограничников из войск охраны тыла 4-го УФ.

На собственно Апеннинском полуострове обстановка характеризуется полным успехом первой фазы операции «Суворов-2». Девятая Гвардейская армия выдвинулась до линии Римини – Перуджа и Перуджа – Гроссето (Римини контролирует противник, Перуджу – 2-й Гвардейский МК 9-й Гвардейской армии, Гроссето – также противник, силами достаточно боеспособного танкового корпуса «Фельдхеррнхалле», приравниваемого по уровню обеспечения и снабжения к войскам СС).

Активизиция действий фронта предполагается с развертыванием 18-й армии, передаваемой из резерва Ставки против Гроссето, что высвободит 6-ю Гвардейскую ТА и позволит нам возобновить активные действия. Планируем переход в наступление не позднее конца апреля – начала мая.

Ввиду широких карательных действий как итало-немецких военных подразделений, так и банд фашистского режима против партизан и мирного населения, прошу разрешения оказывать итальянцам помощь в виде поставок оружия и предметов снабжения для выявленных партизанских групп и групп самообороны. Кроме того, направлять на помощь в критических случаях наших бойцов из состава 6-й Гвардейской ВДД и 7-й бригады морской пехоты ЧФ, при обязательном включении в такие группы радистов и не менее двух офицеров, практически знающих итальянский язык. Высадку осуществлять парашютным или посадочным способом или, по возможности, морем.

Командующий 4-м УФ Толбухин. Начальник штаба 4-го УФ Бирюзов. Член Военного Совета Мехлис.

Басистый Николай Ефремович Из кн.: Море и берег. М., 1960 (альт-ист)

Новый, 1944 год мне довелось встретить, командуя эскадрой кораблей Черноморского флота.

Вся советская земля была очищена от врага. Флот вернулся домой – в Севастополь, Одессу, Измаил. Наши войска освобождали Польшу, Словакию, Югославию – и Черноморский флот тоже осваивал новые базы: Констанцу, Варну, Царьград. Но не было боев по причине отсутствия противника – Черное море стало нашим внутренним морем. Однако оружие надлежит держать в исправности, особенно во время войны, и оттого сохранение боеспособности флота стало в это время нашей главнейшей задачей. Корабли имели большой износ механизмов – за истекший год без нормального базирования. Поти – это якорная стоянка, а не база, там практически нет ремонтных мощностей. Заводы в Николаеве, Херсоне, Одессе и Севастополе пострадали за время оккупации и не могли справиться с требуемым объемом работ за столь короткое время. В доках стояли крейсер «Молотов» и лидер «Харьков». Последний получил тяжелые повреждения от двух прямых попаданий авиабомб в бою с немецким конвоем 12 августа 1943 года, корабль тогда едва удалось спасти и дотянуть на буксире до базы. Ремонт все еще не был завершен.

В эскадру, базирующуюся на Царьград, входили самые новые и наиболее боеспособные корабли флота: крейсер «Ворошилов», эсминцы «Сообразительный», «Способный», «Бодрый», «Бойкий», «Беспощадный» – в наилучшем техническом состоянии, успевшие пройти текущий ремонт, в ходе которого получили новые радио– и гидролокаторы, причем советского образца, не уступающие ленд-лизовским. Также было усилено зенитное вооружение – вместо 37-мм автоматов были установлены американские «бофорсы» с новыми приборами управления стрельбой и эрликоны вместо крупнокалиберных пулеметов. Теперь «Ворошилов» имел двадцать два 40-мм ствола (две счетверенных установки на месте снятой катапульты и семь спаренных) и шестнадцать 20-мм, эсминцы от семи до двенадцати 40-мм до десятка эрликонов. На «Способном» пришлось снять кормовой торпедный аппарат, чтобы заменить на счетверенную установку. Две спарки стояли на мостике позади первой трубы, четыре одиночных размещались попарно по бортам, у рубки и напротив второй трубы. К сожалению, закупленной техники не хватило на старые корабли: линкор «Парижская Коммуна», крейсера «Красный Крым», «Красный Кавказ» получили по два-три спаренных «бофорса», а эсминцы типа «новик» – только двадцатимиллиметровки. Впрочем, «старички» дореволюционной постройки рассматривались не более чем оборонительные силы Царьградской военно-морской базы. Отмечу, что состояние флота было на контроле Наркомата ВМФ и Главного штаба – у нас было ощущение, что очень скоро Родина потребует от нас выполнения боевой задачи. И мы старались не подвести!

Конечно, мы интересовались ходом войны на других морских театрах. Особенно больших успехов добился наш Северный флот, что удивительно – самый слабый из наших предвоенных флотов. Но мы полагали, что это вызвано местными особенностями: североморцы имели выход в океан, а Германия могла задействовать там главные силы своего флота; ЧФ же всю войну имел главной задачей поддержку приморского фланга наших войск, а не противодействие морскому противнику, здесь почти отсутствующему. Практически все потери в кораблях, довольно тяжелые, мы понесли от немецкой авиации и мин.

Первого марта в Севастополь прилетел сам главком флота Николай Герасимович Кузнецов. На закрытом совещании присутствовали комфлота Владимирский, недавно назначенный командующим Главной базой флота контр-адмирал Холостяков и я. Тогда мы впервые узнали, что нам предстоит совершить – операция «Ушаков», планы которой давно уже разрабатывались штабом флота, была лишь первым этапом. Наши войска шли по Италии, еще не были взяты Генуя и Специя, – а советское командование уже собиралось принять в свое подчинение итальянский флот! Вице-адмирал Владимирский должен быть готов вылететь в Италию, Холостяков же, назначаемый замом комфлота, оставался на его месте в Севастополе. Эскадра под моим командованием, после занятия островов Эгейского моря, прорывалась в Геную. К этому времени в Средиземном море уже должна действовать подводная лодка К-25.

Так я впервые официально узнал о легенде советского флота. Раньше до нас доходили лишь обрывочные слухи, передаваемые сослуживцами под большим секретом, и столь невероятные, что в них трудно было поверить. Впрочем, Николай Герасимович, сообщая нам информацию, необходимую для организации взаимодействия, тоже не был многословен:

– Представьте себе «Пионер» из романа Адамова, – сказал он, – подлодку, способную идти на глубине со скоростью эсминца неограниченно долго. Ей не нужно вообще всплывать на поверхность – вот только убойного излучателя у нее нет, обычные торпеды. Потому, возможно, одной из задач вашей эскадры, Николай Ефремович, будет передача на нее в море боекомплекта взамен израсходованного – не хватает еще к этой тайне Советского Союза итальянцев подпускать! Героический корабль – на счету у него за семь десятков потопленных, включая линкор «Тирпиц», крейсера «Эйген» и «Хиппер», ну а «Адмирал Шеер», как вы знаете, сам флаг спустил. Вот в этой папке опыт североморцев, взаимодействие сверхлодки с кораблями. Поскольку она еще может стрелять торпедами по вражеским лодкам на глубине и слышит их намного дальше, чем они ее, в итоге имеем как истребителя субмарин, так и вашу «длинную руку» против надводного противника, будь там хоть «Ришелье», хоть «Страсбург». Причем это – эскадренная боевая единица, может идти с вами в одном ордере, поддерживая связь. Для нее страшны лишь мелководье, мины и авиация, это корабль для открытого океана, двадцать тысяч тонн водоизмещением. Постройка второго такого «пионера» обойдется советской казне как целый флот, – но К-25 и стоит одна целого флота. А потому запомните, погибнуть она не должна – ценность ее для СССР больше, чем всей вашей эскадры.

Я спросил про командира этого замечательного корабля. Казалось невероятным, что его доверят кому попало – ну а я, начинавший службу еще в царском флоте матросом на эсминце «Жаркий», пройдя с советским флотом всю его историю с восемнадцатого года, знал практически всех выдающихся людей. Если не был знаком лично, то обязательно слышал бы имя. Лазарев Михаил Петрович, контр-адмирал, дважды Герой – невероятно, но он был мне совершенно неизвестен, уж это бы запомнилось, полный тезка того, кто Антарктиду открыл. Мне говорили даже, по большому секрету, что североморской «моржихой» командует американец – уж больно янки ненавидит, едва ли не сильнее фрицев, наверное они ему наступили на какую-то мозоль, и уж точно он общался с ними плотно и вблизи!

– Он наш, советский человек, родился в Питере, – ответил Николай Герасимович, – но предупреждаю: история постройки этого корабля и биографии членов его экипажа есть государственная тайна СССР, а потому при встрече с товарищем Лазаревым не стоит задавать ему такие вопросы – ему запрещено на них отвечать.

Неужели наш разведчик-нелегал? Советский капитан Немо, внедренный к американцам, или откопавший там открытие сумасшедшего профессора, как в романе фантаста Беляева? И что там сказал Ленин – за деньги капиталисты продадут нам даже веревку, на которой мы их повесим? Удалось тайно построить такой корабль и перегнать в СССР? Точно, его не могли соорудить ни на одном из наших заводов – подводная лодка в двадцать тысяч тонн, я бы и про проект такой обязательно знал! Вот только отчего в американском флоте таких лодок нет?

– Товарищи, это сейчас совершенно не важно. Для вас существенно, что такой корабль у нас есть, вот с этими характеристиками. И Родина, и товарищ Сталин ждут, что вы сумеете, совместно с К-25, решить все поставленные задачи. Пройдемся еще раз по нашему плану: пункт первый – вывести эскадру в Средиземное море.

Проливы были у нас – но за Дарданеллами лежало Эгейское море, мелководное, с многочисленными островками и крайне изрезанной береговой линией, и все эти позиции были очень хорошо укреплены противником, оборудовавшим большое количество баз, аэродромов, береговых и зенитных батарей. В то же время у нас за Проливами была лишь передовая база в болгарском Дедеагаче, бывшем греческом Александруполисе – очень плохо оснащенная, едва обеспевающая действия отряда кораблей. Особенности театра напоминали норвежские фиорды и балтийские шхеры – уже с ноября флот начал получать пополнение в легких силах. Очень удачными, универсальными кораблями оказались малые баржи ленинградской и молотовской постройки – вместо десанта, на них могло быть в условиях базы установлено усиленное вооружение и прочее оборудование, позволяющее использовать корабли как артиллерийские катера, плавбатареи ПВО, тральщики, минные заградители, охотники за подлодками; они не только собирались в Николаеве из готовых секций, но и перебрасывались уже построенными по внутренним водным путям и железной дороге; из их недостатков отмечу лишь малую скорость и отсутствие брони. Ценным приобретением для флота были и шхерные мониторы, морские бронекатера, отлично показавшие себя при штурме укрепленных береговых позиций. Также мы располагали несколькими десятками «водолетающих» катеров, опыт боевого применения которых после дал путевку в жизнь многочисленному семейству их потомков, ставших визитной карточкой советского ВМФ во многих странах – однако те КВП первых образцов имели существенные ограничения и были скорее высадочными средствами с борта десантных кораблей (как и использовали их наши союзники в Гавре, а позже на Тихом океане), чем полноценными мореходными кораблями, дальность их хода была приемлема для Выборгского залива, но не для Эгейского моря. Наконец, удачной оказалась идея переоборудовать часть торпедных катеров, не имеющих здесь целей (поскольку у противника были в основном малые суда) в ракетоносцы, под 82-мм и 132-мм снаряды «катюш».

Поначалу наступление на этом фронте вели в основном болгарские войска, при поддержке нашей авиации и некоторых ударных частей. Были освобождены уже упомянутый Дедеагач – вместе с прилегающей территорией возвращенный Болгарии как отторгнутый от нее несправедливым Версальским договором, – а также Салоники, к началу января бои шли в центральной Греции у города Лариса. Было решено помочь болгарским товарищам, и в Грецию была переброшена Отдельная Приморская армия под командованием генерал-полковника Ивана Ефимовича Петрова, которого я отлично знал еще с сорок первого года по обороне Одессы, затем Севастополя. Также мне был знаком и генерал-лейтенант Иван Лукич Хижняк, Георгиевский кавалер еще империалистической войны, Кавказского фронта – доброволец РККА и большевик с 1917 года, получивший за все время службы Родине одиннадцать ранений, последнее в битве за Кавказ, и по возвращении из госпиталя принявший пост командира 11-го мотострелкового корпуса. Приходилось мне встречаться и с генерал-лейтенантом Проваловым Константином Ивановичем, организатором и первым командиром с августа 1941 года 383-й Донбасской Добровольческой шахтерской дивизии, также участником битвы за Кавказ и освобождения Крыма, теперь командующим 16-м стрелковым корпусом (не носившим наименования «горный», но все дивизии, входившие в его состав, имели опыт войны в Кавказских горах). Еще в состав Отдельной Приморской в этой битве входил 3-й горнострелковый корпус под командой генерал-лейтенанта Александра Яковлевича Веденина, а также 318-я гсд и 89-я сд в качестве армейского резерва. Ввод в бой этих опытных, хорошо оснащенных и вооруженных войск под умелым командованием, уверенно действующих в условиях горно-приморского театра, сразу переломил обстановку в нашу пользу. К концу января фронт был уже под городом Фивы, у врага оставались в континентальной Греции лишь Аттика и Пелопоннес. В то же время и позиция Турции изменилась после предъявленного ей ультиматума – согласно достигнутому соглашению, СССР с 1 марта получил возможность разместить свои войска, и прежде всего авиабазы, на турецкой территории на срок до завершения боевых действий. Что резко изменило ситуацию нам во благо, так как все Эгейское море, Додеканесские острова и даже Крит оказались в радиусе действия нашей авиации. В Греции нам противостояла Десятая немецкая армия, включающая два корпуса[71], всего восемь дивизий и отдельные части, как, например, 20-й полицейский полк СС и 2-й полк береговой артиллерии. В ее зону ответственности входил и остров Корфу. Острова Эгейского моря обороняли войска, подчиняющиеся так называемой генеральной комендатуре Левант со штабом на Крите – одна крепостная дивизия там же и пять бригад, в каждой от четырех до семи батальонов: две на о. Эвбея, одна на Родосе, одна на Хиосе, одна на островах Кикладского архипелага. Итальянские войска были сведены в Четвертую армию в составе всего трех дивизий: 6-я пд на о. Самос, 24-я пд на Пелопоннесе, 33-я пд на о. Кефалония. Я перечисляю столь подробно сухопутные части противника, поскольку задачей флота здесь были не морские сражения, а занятие островов, обороняемых хорошо укрепившимися гарнизонами, включая тяжелые береговые батареи. Но без этого нечего было и надеяться на выход флота в Средиземное море.

Благоприятным для нас было то, что после событий в Ватикане итальянцы смотрели на немцев как на врагов. А провозглашенная в Венеции Итальянская Народная Республика, объявившая о разрыве союза с Германией, была признана большинством итальянских солдат и офицеров законной властью. Потому итальянские гарнизоны, как правило, сдавались без боя, а нередко и заявляли о своем желании повернуть оружие против немцев. Причем уступая немцам в численности сухопутных войск, итальянцы имели подавляющий перевес в военно-морских силах, Германия не имела в греческих водах никакого флота, за исключением нескольких быстроходных десантных барж и катеров. Также мы имели неожиданного союзника в лице греческих партизан ЭЛАС, располагающих своей флотилией – хотя это были малые рыбачьи суда с самым легким вооружением, знание театра и боевой дух делали греческих товарищей достаточно грозной силой.

В исторических трудах, посвященных операции «Ушаков», я не раз встречал упоминание о применении советских воздушно-десантных войск. Могу засвидетельствовать, что собственно парашютных десантов не было – наличествовали лишь эпизоды, когда турецкие и итальянские аэродромы занимались посадочным способом, транспортные самолеты подходили и садились под прикрытием истребителей, с объявлением по радио, что при оказании сопротивления последует авиаудар. Хотя в качестве десанта наиболее часто использовались части 1-й гвардейской воздушно-десантной дивизии генерал-майора Соболева (переформирована из 4-го вд корпуса, отличившегося еще под Москвой), – но были случаи, когда с приземлившихся «Дугласов» высаживалась и морская пехота, и даже обычные стрелковые подразделения. Вторым эшелоном следовал батальон аэродромного обслуживания, затем садился авиаполк – такая тактика позволила уже со 2 марта авиации приступить к боевой работе.

До 5 марта эскадра стояла в готовности в Царьграде. В то же время крейсера «Красный Кавказ» и «Красный Крым» в сопровождении эсминцев «Незаможник» и «Петровский» привлекались к обстрелу немецких позиций на островах Лемнос, Лесбос и Хиос. И если первые два были заняты быстро – как оказалось, гарнизоны там были малочисленны – то на Хиосе 969-я немецкая крепостная бригада оказала ожесточенное сопротивление. Но лишенные флота, а значит, и возможности маневрировать силами, немцы не могли противиться нашим концентрированным ударам. Седьмого марта в руках немцев оставался лишь Крит и отдельные острова Киклад, шли бои на Эвбее. Восьмого марта были взяты Афины, были высажены десанты на Пелопоннес, на южный берег Коринфского залива.

Я держал флаг на крейсере «Ворошилов». Шестого марта эскадра прошла Дарданеллы, следом за нами выдвинулись и «старички»: линкор «Парижская Коммуна», крейсера «Красный Кавказ» и «Красный Крым». Восьмого марта практически все боеспособные корабли Черноморского флота собрались на рейде турецкого порта Измир. Сходил на берег, решать вопросы с турецкими властями, впечатление неприятное – внешне любезны и даже услужливы, но о том, что не спросишь не зная, промолчат. Видно, что лишь наша сила сдерживает их от того, чтобы ударить нам в спину – как ждали они, чтобы напасть на наше Закавказье, когда немцы возьмут Сталинград. И в разговоре упорно называют Царьград Стамбулом – значит, не смирились и надеются вернуть! К тому же так и не выдали нам немецких военнослужащих, бежавших на турецкую территорию после разгрома в Крыму. Товарищи из консульства предупредили, что Измир кишит агентами абвера и гестапо, так что возможны любые провокации – пришлось высадить на берег два батальона морской пехоты для обеспечения порядка и передвигаться в сопровождении взвода охраны. Но никаких происшествий не последовало. А город показался мне похожим на окраины дореволюционной Одессы – теснота, грязь, антисанитария – звериное лицо капитализма!

Одиннадцатого марта начался завершающий этап операции «Ушаков» – десант на Крит. Поскольку немцы не ответили на наше предложение капитуляции, то при поддержке авиации и огня кораблей был высажен десант в составе 5-й гвардейской, 6-й и 7-й бригад морской пехоты ЧФ (бывшие до переформирования 83-я, 89-я, 62-я морские стрелковые бригады), а также 3-й и 6-й гвардейские полки и другие подразделения уже упомянутой 1-й гвардейской воздушно-десантной дивизии (и здесь не в качестве парашютистов, а с моря). Замечу, что немцы, несмотря на то что поражение Германии было уже очевидно, поначалу сопротивлялись упорно, хотя 133-я крепостная дивизия была укомплектована в основном резервистами старших возрастов. Но лишь один из девяти ее батальонов был моторизован, а потому немцы были обречены сражаться в пассивной обороне, мы же могли маневрировать силами не только по суше, но и вдоль берега на кораблях. Уже 13 марта началась массовая сдача немцев в плен. Восемнадцатый полк СС, отказавшийся капитулировать несмотря ни на что, был полностью уничтожен. Пятнадцатого марта Крит был освобожден.

Мы понимали, что в эти дни закладываются основы послевоенного мира, где СССР должен занимать позицию, принадлежащую ему по праву. Свидетельством тому было установление народовластия по советскому образцу на освобожденных Красной Армией территориях. Авторитет СССР был высок как никогда, и вполне естественно, что новоявленная власть в тех странах ориентировалась на советский образец и во внутриполитическом устройстве, и в поддержке целей внешней политики Советского Союза. Средиземное море, еще полгода назад бывшее «фашистским озером», стало наполовину нашим – в восточной его части не было силы, способной нам противостоять. Теперь нашей задачей было установить советское господство и в западной его части. Этого не смог обеспечить Черноморский флот семь лет назад, чтобы помочь истекающей кровью республиканской Испании. Но мы теперь стали гораздо сильнее!

Шестнадцатого марта «Ворошилов» и новые эсминцы, пополнив боекомплект и приняв полный запас топлива, направились на запад. Мы уже знали из оперативных сводок, что творила К-25 в западной части Средиземного моря – и надеялись, что немцам сейчас очень сильно не до нас. Так что сможем необнаруженными подойти к «каблуку» итальянского «сапога» с востока.

Иненю (Исмет-паша), президент Турции 10 марта 1944 года

О, аллах, за что ты отвернулся от Турции? Неужели тебя настолько разгневал мой предшественник, великий Ататюрк, что ты мстишь всему народу? Лишаешь разума тех, на кого рассердился – шайтан попутал ввязаться в эту войну на стороне Германии! Англия была настолько слаба, что казалось, она никак не может защитить свою собственность – да у нее и сейчас нет сил самой вернуть Ирак и Аравию! Но это страшно, когда рядом оказывается кто-то сильнее тебя! Мало того что русские отняли у нас Проливы и Армению! Теперь еще и ультиматум, что нейтралитет Турции никак не сочетается с наличием на территории под ее контролем немецких и итальянских войск – и «СССР не потерпит вражеского присутствия возле своих границ»: или мы разоружаем этих злосчастных немцев и выдаем русским в качестве военнопленных, или не мешаем русским сделать это самим! Также от нас требовалось – вот наглость! – предоставить на турецкой территории аэродромы и военно-морские базы и разрешить русским военный транзит – до окончания боевых действий в Европе!

Что будет, если мы откажемся? Русские войска под командованием генерала Баграмяна уже открыто проводят маневры возле наших границ! А что творится в Северном Ираке – объявлено, что взбунтовались курды, а на деле воюют русские рейдовые отряды, при поддержке авиации, с немцами, охраняющими нефтепромыслы и нефтепроводы – ну а курды при русских, как и мы при немцах, не более чем прислужники и проводники! А возле границы какой-то вождь Барзани вообще основал свое «государство», собрал настоящую армию, с русским оружием и русскими советниками, и не желает признавать ничьей власти, кроме своей собственной, ну и, разумеется, русских!

Да, я уступил. А что делать, Аллах запрещает самоубийство – воевать со Сталиным один на один. Мне докладывают, что русские занимают наши аэродромы, даже не спрашивая разрешения, а лишь уведомляя! А два дня назад русский флот фактически захватил Измир, высадив на берег десант, взявший город и порт под полный контроль – с чего-то решив, что немцы готовят там восстание! Нет, никто не грабил, не разбойничал, русские были даже вежливы – но какое унижение не чувствовать себя хозяином даже в собственной стране!

Остается лишь надеяться, что оставив Германию без нефти, русские успокоятся и позволят несчастной Турции удержать хоть что-то. Хотя с Ираком, по крайней мере Северным, придется распрощаться – русский посол уже интересовался, как бы мы отнеслись к воссозданию независимого курдского государства. Территории для которого должны уступить Иран, Ирак, мы и, что невероятно, даже СССР! Хотя даже так русские ничего не теряют – ясно, кто будет хозяином в новосозданном Курдистане! И кто помешает – даже Тегеран пока молчит, а впрочем, что он может сделать, разделенный на зоны оккупации! Да, Англия заявила протест, но у нее хватает других проблем!

Мало того, Черчилль требует, чтобы, заглаживая свою вину за поддержку рейха и агрессию в Ираке, Турция вернула Британии Суэц! Обороняемый целым германским корпусом, три дивизии на подготовленных позициях. Плюс немецкие войска в Палестине, в Ливане, эквивалентные, по данным разведки, еще двум корпусам! Этого хватит, чтобы перемолоть всю турецкую армию – тем более что в наших лучших дивизиях вся техника немецкая и не будет работать без поставок запчастей и грамотного обслуживания. Немцы милостливо соглашаются поддерживать в боеспособном состоянии переданные нам танки «панцер три», истребители «мессершмит» и бомбардировщики «хейнкель» – объяви мы Германии войну, через месяц все это станет грудами железа!

Слава аллаху, русские отнеслись к этому требованию англичан с абсолютным равнодушием, никак не поддержав. Значит, не все еще потеряно!

О, аллах, как плохо в этом мире быть слабым!

Оберст Долль, командующий егерской мотокавалерийской дивизией «Саладин» (бывший Калмыцкий добровольческий кавалерийский корпус вермахта). Ирак, март 1944 года

Нас осталось мало. Четыреста человек – тех, кто начинали со мной путь в сталинградских степях. После была Югославия, Франция, Египет. Гордое имя «Саладин» мы получили в Каире, когда волей фельдмаршала Роммеля наш кавалерийский полк был пополнен людьми, техникой и развернут в дивизию, чтобы противостоять британским ЛРДГ[72]. Люди – отчаянные сорвиголовы из бедуинских кланов, кому было тесно в замшелом мирке племени и рода. Таким когда-то был молодой Темучин. Две, три тысячи арабов мусульман – и несколько сот моих калмыков, верящих в Будду. Но мы были единым целым, скрепленным кровью сражений, пусть и не всегда удачных. И мы согнули всех этих сынов пустыни под свои мерки. Помогло и то, что верховный муфтий, аль-Хусейни, в своей речи, призвавшей арабов к священному джихаду против еврейской расы, объявил Адольфа Гитлера потомком Пророка Магомеда – и значит, все его солдаты – это воины истинной веры. «Арабы! Вставайте, как один, и боритесь за ваши священные права. Убивайте евреев, где вы только их ни найдете. Это угодно Богу, истории и религии. Это спасет вашу честь»[73]. Показательно, что в дивизии «Саладин» почти не было дезертирства, ставшего бичом и проклятием Арабского Легиона. А служить у нас для арабов почиталось за высшую честь.

Еще в наш состав входили немцы, для усиления и огневой поддержки – батальон тяжелых бронеавтомобилей «пума», мотопехотный батальон и дивизион легких гаубиц. Причем было много уроженцев германской Юго-Западной Африки и Танганьики – хотя в основном эти «африканцы» входили в состав 337-й рейхсгренадерской дивизии и отдельного 643-го мотобатальона СС. Но отношения у нас с ними были ровными, но не близкими. Я поймал себя на том, что мне, немцу, мои калмыки кажутся более своими, чем этнические германцы. Может быть, я слишком много прожил вдали от цивилизации, в туземном окружении?

В Аравии было легко. Мы резвились там вместе с ребятами из «Бранденбург-Пустыни»[74]. Мы оставляли от кочевий лишь пепел и трупы. Арабы совсем никакие солдаты – я говорю про диких бедуинов, а не про тех, кто прошел нашу муштру, – они могут налететь внезапно, и даже неплохо владеют оружием, но совсем не знают, что такое стойкость и дисциплина! Приходилось лишь понервничать в операции «Желтый дождь» – тогда мы поначалу лишь окружали арабов и следили, чтобы никто не убежал. Затем прилетали самолеты, и было страшно думать, что нас могут спутать с истребляемыми дикарями. После надо было, надев противогазы и резиновые костюмы – представьте, каково это в сорокаградусную жару! – войти в зону поражения, убедиться, что не осталось живых, и сфотографировать там все и взять пробы – дважды с нами были какие-то умники из Берлина, остальные разы нам приходилось заниматься этим самим. Мы доходили на юге почти до Йемена, до гор – теперь парни из «Бранденбурга» воюют там одни, а нас перебросили на север, в Ирак.

Мы охраняли нефтепромыслы. После потери Румынии именно отсюда рейх брал нефть – кровь для войны. Мы патрулировали трубопроводы, по которым перекачивалась нефть, и охраняли конвои, по нескольку десятков тяжелых грузовиков с бочками в кузове, – но партизаны нападали все равно, хотя после каждого случая мы расстреливали заложников из местных, кого удавалось поймать. Бандиты были отлично вооружены, имея не только стрелковое оружие, но и минометы, передвигались не только верхом, но и на автомобилях. Были случаи, когда они применяли в набеге броневики и легкие танки, что совсем невероятно. Мы пытались применять против них ту же тактику, что под Сталинградом – глубокие рейды, маневренная война. Но вблизи границы на помощь курдским бандитам появлялась русская авиация. Когда на нашу сотню всадников и пару автомобилей посреди пустыни вдруг налетают Ил-2 – это страшно! Мы огрызались, нередко наносили врагу ощутимые потери, но и дивизия «Саладин» таяла, как снег под весенним солнцем. Эти курды кроме оружия имели еще и неплохую подготовку, они достаточно умело закладывали мины на дорогах и под трубопроводы, возле нефтяных вышек приходилось держать сильную охрану. Пленные сказали, что их обучали русские инструктора из числа партизан – и еще кроме курдов тут есть русский осназ. Несколько раз наши патрули бесследно пропадали в пустыне. Было нападение на конвой, когда ценные немецкие специалисты, инженеры и техники, были частью похищены, частью перебиты. А на нефтепромыслах случались взрывы и пожары, и виновных было не найти.

Но мы держались. Все же это была привычная нам война. Все изменилось 11 марта, когда русские перешли в массированное наступление от иранской границы на Мосул, Кирхук. И дикие курды, жаждущие нашей крови, шли в авангарде – озверев от взаимной жестокости нескольких месяцев пустынной войны, они не брали в плен солдат «Саладина».

Лазарев Михаил Петрович. Подводная лодка К-25. Средиземное море, март 1944 года

Боевая тревога! Не завидую тем, кто только с вахты сменился, мечтал поспать. Но – война.

Цель одиночная, идет курсом норд, со скоростью восемь-десять узлов. Подводная лодка на позиции? Нет, чуть позже акустика показала не только шум винта, но и характерный стук паровой машины. Обстановка позволяет – можно сблизиться, рассмотреть.

Мы между Сицилией и Сардинией, на входе в Тирренское море. Согласно оперативной сводке, немцы, уже отрезанные в Италии от своих по суше, ведут интенсивные перевозки из Ливорно и Неаполя в порты Южной Франции – эвакуируют свои войска, а в Италию везут подкрепления, снаряды, топливо, пытаясь остановить у Флоренции наступающие армии Четвертого Украинского фронта. В Генуе и Специи было восстание, и итальянский флот в тех базах поднял красные флаги, как только наши приблизились и готовы были штурмовать. Потому нам приказано не атаковать боевые корабли итальянцев, а еще японцев, пока считающихся нейтралами – по данным разведки, японский конвой вышел из Марселя в первых числах марта, но сейчас он должен бы уже пройти мимо Сицилии, так что его мы не встретим. Нет данных, что происходит во французском флоте, так что пока считаем его боеготовым и враждебным – и по идее, к перевозкам из Италии вполне мог быть привлечен и французский тоннаж. Как и итальянский, под немецким контролем – ведь теперь взбунтовавшимся есть куда уходить. Что для нас означает: любой корабль между Италией и Францией, идущий на запад или на восток – враг. Ну, а сейчас кого мы встретили?

Всплываем под перископ в двух милях от цели. Наблюдаем пароход, тысячи на полторы, ползущий на север, сильно дымя. Флаг вроде бы итальянский, вооружения не видно.

– Одну торпеду? – спрашивает Петрович. – Две на такого – это мотовство. Не промахнемся.

– И одну много, – отвечаю, подумав. – Куда он идет, ясно: мимо Сицилии с запада и в тот же Неаполь. А откуда? Там, на юге – острова Пантеллерия, или уже Тунис. Если бы он шел из Бенгази или еще восточнее, то здесь бы не оказался, прямо к носку «сапога» с юго-востока подходил бы. А с Алжира его курс был бы не север, а восток-северо-восток. Отсюда делаю вывод: перед нами местный почтарь-каботажник, вез снабжение в дальние гарнизоны, а теперь назад идет и, скорее всего, пустой – видишь, как сидит высоко? Стратегического груза на его борту точно нет. А боезапас у нас не бесконечный – и база далеко. Так что пусть живет.

Отбой – пусть люди отдохнут. Отпускаем пароходик миль на восемь и идем за ним, раз уж по пути. Через семь часов, почти две вахты, доклад акустика – контакт, пеленг 290, курс на пересечение. Еще через час цель резко увеличила скорость и, похоже, отвернула вправо на перехват – не нас, конечно, а парохода. Опознана – подводная лодка под дизелем! Также прибавляем скорость и выдвигаемся вперед, теперь мы почти на левом траверзе у итальянцев, милях в четырех – вмешиваться мы пока не намерены, но лучше взглянуть, что происходит. По сигнатуре – вторая цель незнакома, но компьютер выдает семидесятипроцентное сходство с «Си Лайон», британцем, которого мы потопили еще в августе сорок второго.

– Тип S, третья модификация, – говорит Сан Саныч. – Британские лодки «Шарк» («Акула»), примерно соответствуют немецкой «семерке». «Си лайон» была из второй серии, в первой всего четыре штуки было, и три погибли еще в сороковом, а вот третья строилась массово, полсотни единиц! В отличие от предыдущей, дизеля чуть мощнее и размер крупнее, на сто десять тонн – так что сигнал другой, хотя и похож.

– Ну вот мы и сэкономили торпеду, – отвечаю, – не дойдет итальянец до дома.

Или все же дойдет? Рано британец отвернул – ему бы дольше идти на северо-восток, а он сразу к востоку взял – по планшету, пожалуй, пароходик у него перед носом проскочит, вне дистанции пуска торпед. Это если «акула», как положено, погрузится вне видимости с цели. У нее самый полный ход, четырнадцать узлов на поверхности и девять на пределе под водой. Нет, не успеет!

Что у британских моряков не отнять, так это драчливости! Рванул наперехват поверху – ну вот, слышны звуки орудийной стрельбы. На «шарках» стояло одно четырехдюймовое орудие, для такого пароходика вполне хватит! Итальянец удирает, но скоро теряет ход, наверное снаряд в машину попал. Стрельба наверху продолжается еще минут десять – да что тут у немцев за бардак, ведь на пароходе радист должен был в эфир орать: «Нас расстреливает подлодка!», а до Неаполя едва сто миль осталось, сейчас кто-то появится на выручку, а британцу еще из района выходить! И ведь он, скотина, нам всю дичь распугает, все немецкие суда получат приказ пока в море не выходить! Хотя если стратегически мыслить, это тот же результат, перевозки у немцев будут прекращены.

Англичанин уходит на юго-запад. Мы – на север, и скоро теряем с ним контакт. И лишь через час слышим далеко позади шум винтов и взрывы глубинок – явились, наконец, сторожа! Хорошо, если кого-то подобрать успели. Скоро сумерки уже!

В двадцати милях к востоку остров Капри, на котором двадцать лет назад писатель Горький здоровье поправлял. За ним Сорренто, Эх, в давней прошлой жизни мы с Ирэн под песню танцевали: «Поздний вечер в Сорренто, до свиданья Италия». У Ирки мечта была Италию увидеть, а за шведа замуж вышла. Ну, может, когда-нибудь ей и повезет с ним в отпуск съездить в Неаполь. А мне точно за рубеж не светит до конца жизни здесь – если не считать, что если ближе подойти, берег хорошо в перископ разглядеть можно, но лучше не стоит лезть на малую глубину. И есть, кому ждать меня дома – вот ведь, с Ирэн у нас все было со страхом: «Только бы не было детей, пока мы не готовы», – ну а Аня-Анечка моя в ту последнюю ночь до утра почти мне заснуть не дала, хорошо, в самолете отключился, – а она говорит, сына от тебя хочу, а лучше двоих! И давай еще, для верности – и ведь не будет у меня никого, пока ты не вернешься. Вот интересно, женщина мужика изнасиловать может? Ты только жди – как вернемся, так, наверное, надолго на берегу застрянем. Сирый авторитетно заявил, что на этот поход нашего ресурса хватит, а после он лично уже не ручается, корпус и арматуру проверили, а если в реакторе теплообменник потечет, то ведь никак в этом времени будет не отремонтировать, пока не научимся такие энергоустановки строить. Так что наш поход на Тихий океан под большим вопросом!

– Цель, пеленг 80! Сильно шумящая. Военный корабль!

Ну, вот и добыча! Кто это может быть? По сводке, немцы все в Тулоне и Гибралтаре. Французы также своих портов не покидали – впрочем, разведка и ошибаться может, спутников еще нет. Итальянец – так вряд ли он мог в море выйти без немцев на борту, должны же фрицы опасаться, чтобы в Геную не сбежал? Курс к нам на сближение – поглядим сейчас!

Акустики обнаруживают еще одну цель. Охранение, или это отряд кораблей? Отходим мористее и к северу – если противник идет в Марсель, то как раз пройдет мимо нас, ну а если свернет к югу, мы легко догоним. Но нет, предположили правильно, вот они ложатся на курс северо-запад, дистанция двадцать пять кабельтовых, поднимаем перископ, секунда – и вниз, видеорегистратору достаточно. Изучаем кадры с увеличением на экране.

Не военный – пассажир. Тысяч на пятнадцать, идет двадцатиузловым. Но точно не госпитальное – крестов и белой окраски нет, зато зенитки на палубе наблюдаются. В охранении миноносец, то ли тип «Спика», то ли «Циклон». Разница существенная – если первый был артиллерийско-торпедным кораблем, неполноценным порождением какого-то предвоенного договора, по которому задавались квоты на суммарный тоннаж легких сил, вот итальянцы и построили несколько десятков таких уродцев – внешне кораблики были даже красивы, но вооружены откровенно слабо и на замену полноценных эсминцев не тянули – то второй был переделкой в эскортник, с усиленным ПВО и ПЛО. И экипаж там, вполне возможно, уже немецкий – в иной истории после свержения Муссолини немцы захватили больше десятка таких корабликов, часть прямо на верфи, и ввели в строй под своим флагом.

Наверху уже темнеет. Мы идем параллельным курсом с нашей будущей дичью. Они там пытаются изображать что-то похожее на противолодочный зигзаг на скорости больше двадцати узлов – да, против того же англичанина у них были отличные шансы! Но нам их виляния глубоко безразличны.

– Бурый! Перезаряди «шестьдесят пятые» на «японок». Вот и случай подернулся.

Надо было раньше это сделать! Привык, что фирменные торпеды из двадцать первого века, последний остаток прежней роскоши, одна-две смертельны даже для линкора, так и ждут в наших аппаратах, когда попадется «Шарнхорст»! Но надо испытать и местные изделия. Поскольку касаемо них была интересная задумка: приспособить для пуска крупнокалиберных торпед наши ракетные шахты! Стрелять, конечно, придется лишь со стопа, иначе торпеда не выйдет под таким углом – но насколько увеличится боекомплект! Однако для того надлежало испытать по реальной цели самих «японок», никакой полигон боя не заменит. Воплощенный кошмар моряков этой войны – японские «длинные копья» с самонаведением на кильватер! Вот сейчас и оценим, что наши умники слепили. Две «японки» по транспорту, две «пятьдесят третьих» по миноносцу, чтоб не мешался, и еще две наготове, если новая техника откажется работать. Жаба, ну что же ты со мной делаешь? Впрочем, в начале похода, пока БК полный, это еще терпимо.

Обгоняем цели еще и сближаемся на глубине полсотни. Погрешность определения дистанции – приемлемо. Данные для стрельбы готовы. Пуск с дистанции двадцать кабельтовых. Миноносец в последний момент явно услышал – не нас, торпеды, задергался, но было поздно. Взрыв по пеленгу цели один! И еще! Взрыв по пеленгу цели два. А где вторая «японка»?

Одна из крупнокалиберных пропала в море бесследно. Зато в транспорт влепилась одна из предназначенных для миноносца. И «циклон» тоже получил свое – для кораблика в шестьсот тонн попадание даже одной торпеды смертельно. Транспорт еще держится, – но вот-вот будет готов, корма уже под водой, насколько в перископ можно разобрать. Ракетами в темное небо пуляют, и красными, и осветительными – е-мое, там же полно народа! Толпа на палубах черной массой копошится, загруженный войсковой транспорт повезло поймать! Немчура – кто еще из Италии будет драпать в таком количестве? Шлюпок на воде не разглядеть, – но с таким креном точно уже не получится у вас, фрицы, оставшиеся спустить! А вода, хоть и не север, но все же холодная, долго не поплаваете!

Успели ли они радио дать? Впрочем, тут и без того через полсуток будет базар-вокзал. Считаем, на таком транспорте, если переход короткий, не через океан, по максимуму вполне могут вместиться пять-шесть тысяч человек. Выживет из них в идеальном случае половина, это если сигнал бедствия послали и помощь уже идет. Но катера такую ораву с воды не поднимут, а кто-то большой туда, где только что была атака подлодки, не сунется. Ну вот, нет транспорта – ушел под воду!

Итого семьдесят официальных побед на счету. Торпед лишь жалко, целых четыре в минус. И Бурому снова доклад писать, с указанием всех условий, включая магнитное склонение места и приблизительную температуру воды. А дома будет разбор полета, что со второй «японкой» случилось – взрыватель не сработал или система наведения не захватила цель, или банально промахнулись!

Курс 210, глубина сто – выходим из района атаки. А фрицам – счастливого купания!

– Цель, пеленг 200. Подводная лодка под дизелем. Англичанин!

Тот самый или однотипный? Теоретически по сигнатуре и корабли одной серии можно различить, но это если совсем близко подойти, нам это сейчас не надо. Бежит, судя по курсу и скорости, как раз в тот район, где мы только что немецкий «титаник» потопили – вот как сейчас под раздачу попадет! Ну, это его проблемы! Расходимся на контркурсах необнаруженными, затем поворачиваем на восток, к итальянскому побережью. Может, нам снова что-то перепадет?

А ведь Восьмое марта сегодня! И дома должны прочесть поздравления нашим женщинам, заранее записанные в аудиофайлы. Мы же, убедившись, что акустика показывает вокруг тишину, всплываем на перископную, выпускаем антенну и выстреливаем в эфир сжатый и зашифрованный компьютером пакет информации. Что должно быть лучшим известием дома – что мы живы, здоровы, все у нас в порядке. Немецкий слухач, если он и сидит сейчас на этой волне, уловит лишь писк, длительностью меньше секунды. И даже если у него наготове магнитофон и нашу передачу сумеют записать и прокрутить замедленно – не возьмет аппаратура этих времен «цифру» на частотной модуляции, ну а про компьютерный шифр я уже сказал. Ждем еще с полминуты, пока придет такой же сжатый ответ. И на глубину, где нас никто не достанет и не засечет.

Ночь прошла спокойно. Лишь с севера дважды доносилось – то ли фрицы море глубинными бомбами перепахивают, то ли британца обнаружили и гоняют. Утром обнаружили конвой курсом от Неаполя – три транспорта кильватерной колонной, вокруг крутится шесть штук мелочи, один миноносец, остальные, похоже, вооруженные траулеры. Выбираем позицию спереди слева, от берега нам противопоказана, не дай бог прижмут к малым глубинам. И полный залп: две оставшиеся «японки» и четыре «53-58СН» с распределением целей – все три торгаша и миноносец. Четыре взрыва, правда в этот раз два более сильных – значит, обе «японки» дошли. Принимаю доклады с ГАКа, смотрю на планшет. Судя по пеленгу, попало двум транспортам, миноносцу, и один из тральцов перехватил торпеду на себя – неудачно повернул, и ГСН захватила его кильватерный след! Значит, будем добивать – пока командую маневр уклонения, отходим в открытое море куда быстрее, чем эти черепашки, бывшие рыбаки, доберутся до места, откуда мы стреляли. Транспорт повернул и драпает назад, сопровождамый двумя тральщиками, а трое уцелевших крутятся между нами и удирающим фрицем, глушат бомбами рыбу. В принципе, тактика правильная – будь на нашем месте даже послевоенная дизелюха, ей никак было бы не достать, не догнать убегающую цель – узлов четырнадцать, и еще корабли охранения на пути!

А мы разгоняемся до тридцати узлов, обходим по широкой дуге. И где-то через час уже ждем добычу впереди по ее курсу. Цель идет по прямой, с постоянной скоростью, тральцы за кормой, отстали – то ли ждут опасности оттуда, то ли просто не могут догнать. Условия, как на полигоне – две торпеды, через положенное время два взрыва. Поднимаю перископ, наблюдаю тонущий транспорт. И уход в море, прежде чем нас успевают перехватить.

Итого, за первые сутки шесть потопленных. Войсковой транспорт, как мы узнали позже, назывался «Сатурния», перевозил личный состав 96-й немецкой пехотной дивизии. Из шести с лишним тысяч фрицев на борту спаслось лишь тысяча с небольшим, так что число жертв «Титаника» мы четырежды перекрыли. Еще три транспорта, с тылами, техникой и имуществом 14-го танкового корпуса, как установила разведка – инесколько сот утопших фрицев. Миноносцы ТА-24 и ТА-27, бывшие итальянские, тип «Ариэтте». Неплохо для начала!

В пассиве – минус десять торпед. Это при том, что весь наш боекомплект – двадцать восемь. Когда мы только сюда провалились в сорок втором, у нас еще был неистрачен «Пакет» – комплекс противоторпедной защиты, торпеды-малютки которого очень хорошо били и по немецким субмаринам. В «урановом» походе к берегам Африки мы все же были защитником, а не охотником – по «Айове» стреляли лишь одной торпедой по винтам, всего же на двенадцать целей только-только хватило. А на севере база была под боком – отстрелялись, перезарядились. Такими темпами еще пара боев – и будем пустыми. Хотя нам было сказано, что торпеды могут доставить и передать нам на борт. Вот только принимать их в море, на волне – работа адова, один раз у нас такое здесь было, год назад, причем в Баренцевом море, с плавбазы – как повезло, что погода была тихая, для севера совсем нетипично! Да и нет на эскадре, с которой мы позже должны выйти на рандеву, оборудования для перегрузки торпед: на эсминце даже в свои же аппараты перезарядить запасные «рыбки», хранящиеся на палубе, – это огромная проблема.

Ладно, о том позже будем думать. Даже оставшийся боекомплект – больше, чем был на С-13 Маринеско в том знаменитом походе. А немцам из Италии деться некуда, кроме как по морю, мимо нас. Так что они еще поплавают!

Из речи Геббельса по Берлинскому радио, 9 марта 1944 г.

В этот час величайшей опасности я обращаюсь к германскому народу, чтобы донести до него три непреложные истины.

Первое. Если немецкая армия не сумеет остановить и уничтожить угрозу с востока, не один рейх, но и вся Европа будет захвачена русским большевизмом. Это будет означать ликвидацию всей нашей интеллигенции и всего нашего руководства, а наших рабочих погонят на принудительные работы в сибирскую тундру. Русские орды обрушат на Европу террор, массовый голод и полную анархию. Русские – это такой народ, которому чужд орднунг. Зато для них характерно циничное удовлетворение, когда они ввергают мир в хаос и разрушают древние культуры. Двухтысячелетняя западная цивилизация в опасности – и сегодня эта опасность близка, как никогда!

Второе. Тысячелетний рейх в состоянии справиться с этой опасностью! При условии, что мы будем в полную силу использовать наш военный потенциал у себя дома и в той значительной части Европы, которую мы контролируем. И пусть наши враги утверждают, будто наши методы ведения тотальной войны напоминают большевизм! Вопрос здесь не в методе, а в цели – не в том, хороши ли наши методы или плохи, а в том, насколько они успешны! Да, мы не намерены сейчас поддерживать высокий, почти как в мирное время, уровень жизни для определённого класса, и тем самым подвергать опасности нашу военную экономику – пришло время всем затянуть пояса! Настало время заставить лодырей работать. Усердные граждане вправе ожидать, что если они работают по десять, двенадцать, четырнадцать часов в день, лодырь не будет стоять рядом с ними и считать их глупцами. Все увеселительные заведения должны быть закрыты до победного окончания войны – я представить себе не могу, чтобы у честно работающих немцев ещё оставались силы на развлечения! Производство потребительских товаров должно быть свернуто до самой необходимой меры, мы скорее походим несколько лет в изношенной одежде, нежели допустим, чтобы наш народ носил лохмотья столетиями! Также мы должны воздерживаться от ненужных поездок – пусть железная дорога служит для перевозки военных товаров, также как и людей, занимающихся военными делами. Еще я считаю, что немецкие женщины должны по возможности заменить мужчин в военной экономике. И спрашиваю у женщин, имеющих прислугу, действительно ли она им необходима: заботиться о доме и детях можно и самим, освободив прислугу для более полезных дел.

Третье. В этой священной борьбе мы должны быть беспощадными – помня, что со всех сторон нас окружают или враги, или изменники, мечтающие отсидеться за нашими спинами, а при случае подло ударить сзади! Но если, как я уже сказал, мы ограничиваем во всем себя, то отчего мы должны терпеть праздность и неусердие других? К сожалению, мы были слишком мягки и неуместно гуманны – война же требует снять белые перчатки! Не должно быть никакой пощады не только врагам, но и сомневающимся, морально нестойким – и если врагам рейха не жалко себя, так пусть страдают и их семьи как пособники, не остановившие преступных замыслов и не донесшие о них! Мы не должны жалеть никого – потому что никто не пожалеет нас, если мы проиграем. Вчера близ Италии британская подводная лодка потопила пароход «Сатурния», на котором погибли пять тысяч раненых германских солдат, а также женщин и детей, членов семей немецких военнослужащих. Причем англичане не удовлетворились потоплением беззащитного судна, но еще и, всплыв, расстреливали спасающихся! Кто после этого смеет попрекать таких, как наш герой адмирал Тиле, непобедимый в море, но подло убитый французскими бандитами? Я со всей Германией скорблю о таком числе единовременно принявших страшную смерть – и сообщаю вам, что фюрер приказал считать весь экипаж субмарины, атаковавшей «Сатурнию», врагами лично своими и рейха! Преступники не уйдут от ответа. Но на Германию и с востока, и с запада надвигаются орды таких же, абсолютно безжалостных врагов! И если мы не победим, то умрем все – и я, и фюрер, вместе со своим народом.

Речь У. Черчилля в Парламенте, 9 марта 1944 г. (и его же мысли по поводу)

Джентльмены, сегодня Британия стоит у опасной черты!

Раньше мы проигрывали отдельные битвы, но всегда в конечном счете побеждали в войне – расширив пределы империи, получив торговые выгоды, устранив опасного конкурента, укрепив свое влияние в мире и богатство наших подданных.

(Даже если это были чужие войны – поскольку посредничество в примирении сторон нередко оказывается не менее прибыльным, чем победа, но требует лишь чернил дипломатов, а не крови солдат.)

И даже когда нам приходилось воевать, мы предпочитали тратить не жизни своих граждан, а золото, создавая коалиции и внося раздор в ряды врагов. Если, конечно, речь шла не о распространении света цивилизации среди диких народов. Усилиями наших солдат, безвестных томми аткинсов, мы создали великую Империю, над которой не заходит солнце, несли блага просвещения несчастным индусам, неграм, китайцам.

(И очень жаль, что не облагодетельствовали русских! Они ведь, по истинной своей сути, те же негры, лишь с белой кожей. Показателен пример с их Миклухо-Маклаем, который без всякого оружия жил среди папуасов, и они его не съели! Следовательно, русские не могут считаться цивилизованными людьми и должны быть колонизированы, как индусы!)

И что стало с нашей империей сейчас? Враг, заставший нас врасплох, захватил Индию, Малайю, Ирак, Палестину, половину наших африканских колоний. Мы потеряли Гибралтар, Мальту, Суэц, Сингапур, Гонконг. Туземцы, кто еще вчера склонялись под нашей плетью, смеют дерзко смеяться нам в лицо!

(Ну, это ненадолго! Война еще не закончена, и мы можем рассчитывать на американскую помощь ради борьбы с немецко-итальянско-японским агрессором, а что при этом будут попутно усмирены бунтующие колонии, это частности. Мне вчера Харрис показывал расчеты – какого размера территорию должна умиротворять за один вылет эскадрилья тяжелых бомбардировщиков с полной химической загрузкой. Эти черномазые завтра на коленях приползут снова покориться белому господину – конечно, те из них, кто выживет, хе-хе!)

Настал день, когда плату кровью заменить нельзя ничем. Мы должны сплотиться как единый военный лагерь – чтобы вернуть империи прежнее величие, завоеванное штыками наших славных предков! Чтобы Британия после войны снова заняла достойное место под солнцем, принадлежащее ей по праву. Чтобы у наших союзников не создалось мнения об излишнем собственном вкладе в победу над Еврорейхом и преувеличенных притязаний на власть и влияние в послевоенном мире.

(Это сейчас главная угроза! Можно вышвырнуть японцев из Индии и итальянцев из Африки. Но что делать с русскими, самым наглым образом вторгшимися в нашу сферу влияния в Средиземноморье? Мало им Проливов – они еще и на Суэц нацеливаются? Мерзавец Франко в ответ на наше требование вернуть Гибралтар ответил, что ему не подчиняется немецкий гарнизон, засевший там! Так пусть предоставит в наше распоряжение другие свои базы, порты и аэродромы, как турки уступили русским! И клянусь, он получит от нас, по плану сэра Бэзила, и оккупацию, и контрибуцию – а будет упрямиться, пойдет на виселицу как военный преступник! Успеть бы войти в Средиземноморье – чтобы занять Мальту, Сицилию, Корсику с Сардинией, высадиться в южной Франции и на юге Италии раньше русских. В Грецию, наверное, не успеем уже! Войти в Европу с мягкого подбрюшья, создать против большевизма новый «санитарный кордон». Только бы успеть!)

В то же время мы требуем, чтобы и доминионы империи внесли посильный вклад в эту священную борьбу! Неужели наши соотечественники в Канаде, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африке будут смотреть со стороны, как старая добрая Англия истекает кровью, в том числе и за их благо?

(Тем более что из Австралии и ЮАС до Суэца куда ближе. Также и на Рейне пусть лучше лягут в землю канадцы, а не жители метрополии. Простите, парни, ничего личного, – но голоса моих избирателей мне дороже. Я один смогу провести Британию сквозь рифы, к тихой гавани. И знаю, что еще сотню тысяч гробов в английские дома мне категорически не простят.)

Уже близок мир, всеобщее торжество свободы и демократии. К сожалению, большое количество отважных людей, сражавшихся с немецким фашизмом, оказалось на территории, контролируемой тоталитарной державой, не менее агрессивной, чем рейх. Верные союзническому долгу, мы не будем вмешиваться в чужие внутренние дела…

(А как хотелось бы! Но возможностей пока нет. Хотя зачем после капитуляции Германии расформировывать такой отличный инструмент, как УСО? Чем русские лучше немцев?)

…но в наших силах ограничить эту территорию, население которой будет лишено привычных нам прав и свобод. Кроме того, мы не можем принять отрицание священного принципа частной собственности. Как и лишение европейских народов права самим выбирать свой путь.

(А еще больше – ограничения торгового пространства! Как прошлая Великая война имела причиной то, что германская промышленность и торговля стали опережать нашу, вытесняя наши товары с мировых рынков – так и сейчас очевидно, что противоречие между нами и Россией может быть разрешено лишь войной! Поскольку Британия не может процветать, если не получит торгового жизненного пространства на востоке! Русский рынок должен быть открыт для нас и на наших правилах! Если Наполеону и Гитлеру почти удалось покорить русских – значит, кому-то может и повезти? Жаль, что я не увижу, наверное, этого триумфа англосаксонской расы!)

Поскольку демократия, свобода, права личности, беспрепятственная торговля – это не только основы нашего общественного строя, но и высшие ценности всего человечества. Распространение их на все мировое пространство есть то, за что стоит сражаться и умирать!

(Конечно, эти ценности лишь для белых людей. Всякие там негры, индусы, китайцы и русские сюда не входят!)

И. В. Сталин. Москва, Кремль, 10 марта 1944 года о том, что никогда не было доверено бумаге (не оставил Сталин мемуаров)

Значит, уже началось? Хотя на Фултон из мира «Рассвета» пока не тянет. Так война, мы им еще нужны. Но уже задумываются – как там план «Немыслимое» готовили, сдавшиеся им немецкие войска не расформировывать и не разоружать. Однако же издержки демократии с парламентаризмом – что должно быть на уме, тут обязательно выскочит на язык. Называют нас «не менее агрессивными, чем рейх», мечтают уже «ограничить территорию» – а там и до «санитарного кордона» додумаются?

Но за нас то, что в этом мире союзникам явно не хватает умения воевать. Быстрота накопления военного опыта обратно пропорциональна уровню потерь – те, кто в августе сорок второго остановили Роммеля под Эль-Аламейном, здесь полегли в Египте, в Палестине, в Ираке и в Португалии. Если флот союзников заслуживает уважения, то сухопутная армия у них на уровне нас в сорок первом. Научились бы, конечно – если бы время было. А его уже у них нет!

Они только-только вскрыли плацдарм под Гавром. И в той истории шли до Парижа два месяца. Когда мы были в Белоруссии, а не на Одере. И точно так же было восстание, охватившее всю Францию, но все же резервов у рейха было побольше. С другой стороны, миллион французов, там отсидевшийся дома, участвующий в Сопротивлении и после вступивший в армию де Голля, здесь был мобилизован в войска Еврорейха и сгорел на Днепре, только пленных у нас четыреста тысяч – а были еще Гибралтар и Суэц, где немцы так же гнали своих союзников пушечным мясом. Так что мобилизационный потенциал у восстания куда меньше. Да и там, когда Леклерк брал Париж, семьдесят процентов немецкого гарнизона сражалось на внешнем фронте, а не против восставших.

И при развитии наступления англо-американцам явно не хватит одного Гавра – или будут проблемы со снабжением. Да и не смогут они наступать от Гавра до Рейна без оперативной паузы! А мы уже почти готовы – войска на Одере пополнены, отдохнули, боеприпасы подвезены, железная дорога перешита на нашу колею. Опорных пунктов в нашем тылу у немцев нет, Бреслау, Штеттин и Кенигсберг сдались. Кроме того, в Австрии взят Линц, войска Третьего Украинского выходят на австро-германскую границу, так что Гитлеру надо опасаться и за юго-восток, за Нюрнберг и Мюнхен. В Италии дела просто отлично, думаю, что товарищ Тольятти власть уже не выпустит. Хотя для завершения картины было бы неплохо, если бы немцы расстреляли короля – ну зачем он нам нужен живой?

И, в отличие от мира «Рассвета», заговор в германской верхушке просоветский. Причем что неожиданно, не только военная верхушка, но и НСДАП, и СД! Вполне разумный европейский менталитет – покориться сильному. Думаю, что здесь не будет никакой ФРГ, вся Германия станет под нашим контролем – и сами немцы это понимают. И уже от нас зависит, чтобы после в Европе не было ничего похожего на пятьдесят шестой год. Ох, только бы мне дожить! Я не могу, не имею права умирать слишком рано!

И если британцы уже начинают свои козни, почему мы должны соблюдать и их интересы? По какому праву Ближний Восток должен принадлежать им – так решили в Версале 1919 года, деля турецкое наследство! Чем Курдистан хуже Монголии и Синьцзяна, отчего там не может найтись свой «товарищ сухэ-батор» – что там говорит марксизм-ленинизм о возможности перехода к социализму прямо из раннефеодальных отношений, при условии должной помощи со стороны продвинутой социалистической державы? Ну а что вождь Мустафа Барзани не коммунист и, больше того, в иной истории заявлял о своей нейтральности, так это было уже много позже, когда СССР не мог оказать ему реальной помощи – здесь же он твердо усвоил, что неприкосновенность провозглашенной им республики Курдистан гарантируют наши штыки, и его лично завтра же повесят британцы, если мы выведем свои войска. Работы с товарищем Барзани предстоит еще много – но перспективы великолепные. А сейчас главное, что курды обеспечивают нам в Ираке крепкий и надежный тыл!

Мосул и Кирхук уже взяты «армией народного Курдистана». Хотя какие-то отряды курдов тоже были, во втором эшелоне. Войска лишь ждут приказа начать движение на Багдад. И дальше на юг, к так расписываемой потомками «главной нефтяной бочке планеты». Пока ради благой цели разоружения немецких войск, их там целая корпусная группа «Халиф», две дивизии (164-я легкая и 337-я рейхсгренадерская) с частями усиления. У нас же войска Закавказского фронта товарища Баграмяна полностью развернуты и готовы – 45-я армия генерала Тюленева прикрывает турецкую границу и Курдистан, 12-й и 13-й отдельные корпуса остаются в Иране, а 4-я армия генерал-полковника Масленникова, поддержанная 5-м гвардейским мехкорпусом, готова к броску на юг. Наше преимущество подавляющее. Правда, новейшей техники мало, но и все старье, Т-26 и БТ, заменили на Т-34 и Т-34-85, у немцев там тоже «тигров» нет. И товарищ «Фахед» Юсеф Сальман, глава Иракской компартии, все указания получил и помощь проверенными кадрами – компартия там, откровенно говоря, слабенькая, больше на секту похожа, но это ж Восток, там кто силен, тот и прав, «шах должен быть один». Пару лет мы дружественную Иракскую Социалистическую Республику поддержим, чтоб никто не смел обидеть, а дальше, надеюсь, народная власть укрепится до уровня нашей Средней Азии.

Черчилль, конечно, на визг изойдет. Плевать – реально сделать ничего не сможет! Лишь воду мутить на шиитском юге, где у британцев традиционно крепкие позиции. Потом придется, возможно, воевать почти сразу после войны… но это будет потом. Мы не демократы, не говорим на публику, а сразу делаем. Ты хочешь с нами «непрямую» войну – так получи ее от нас, сейчас!

Ну а повод найти – ничего нет легче! Например, зверства немецких наймитов из «Саладина» неделю назад, когда были сожжены и вырезаны две курдские деревни. А это территория республики Курдистан, которую СССР вполне официально признает завтра, а по факту признал уже полгода назад! И мы дали слово товарищу Барзани, что его территорию будем защищать, как свою собственную. И весь мир знает, что бесчинств над мирным населением мы очень не любим!

Кстати, надо напомнить господину Иненю, что Советский Союз обеспокоен жестокостями турецких войск против христианского населения и разрушением христианских святынь в Палестине. И если эти безобразия не прекратятся, то Советская армия готова взять святые места под защиту.

(Сталин усмехнулся, вспомнив свою первоначальную мысль – назвать иракскую операцию «Буря в пустыне». Но уже существует традиция использовать имена русских полководцев. Так что пусть будет – «Скобелев».)

Где-то в Ираке. Март 1944 года

Грязные псы! Дети свиньи и шакала!

Андерс поймал себя на том, что уже и ругается по-арабски. О, Матерь Божия, это временно, пока я принужден быть среди этих человекообразных! Ленивые и трусливые скоты, умеющие лишь грабить! В Палестине это еще было терпимо – очищать территорию от евреев, делать ее «юденфрай», – хотя и там иногда случалось всякое. Здесь, куда 1-ю дивизию Арабского легиона СС перебросили месяц назад, тоже поначалу было ничего, гарнизонами стоять и поддерживать порядок, о аллах, тьфу, Матка Божья, не погнали в пустыню гоняться за бедуинами и не послали на север, где и немцы от набегов курдов волками воют, а впрочем, эти «курды», как Андерс слышал, часто по-русски говорят, поймать бы и поспрашивать – ну а вдруг они тебя поймают? Ведь ходят слухи, что Польшу Сталин хочет целиком забрать себе, а значит, все ее уроженцы, воюющие за рейх, попадают под русский закон об изменниках, которых или вовсе в плен не берут, или загоняют в Сибирь на двадцать лет – это если очень повезет! А курды, так те вообще дикари… так что хорошо служить под Багдадом! Где самый частый и реальный противник – это свои же дезертиры, из Легиона, собравшиеся в шайки и грабящие все, до чего могут дотянуться. Уже и немцев это достало вконец!

Но теперь против не трусливые арабские бандиты, а страшные русские! Генерал Цойберцвейг, командующий группой «Халиф», очевидно, не питал иллюзий относительно боеспособности Арабского Легиона – но не оказалось под рукой другой вооруженной силы! А на бумаге все выглядит прилично – укомплектованная по штату дивизия, даже артиллерию подкинули, трофейные английские пушки, взятые в Александрии, с немецкими расчетами, – единственное подразделение, на которое можно положиться! Потому что арабы – это ленивые скоты.

Если все в руках Аллаха, то зачем стараться, копать окопы по жаре, когда можно вкушать крохи удовольствия? Где эти мерзавцы достают курительную дурь? Валяются в тени, где попало – вместо того чтобы оборудовать линию обороны! И кричи не кричи – в лучшем случае начнут шевелиться, как сонные мухи, и тотчас вернутся к нирване, когда отойдешь. Лишь валяются, жрут и гадят. У полевой кухни всегда толпа, обед или не обед. Пока интендантом батальона был немец, поддерживался какой-то порядок, – но Долль забрал его в «Саладин», поставили араба, и началось… Господи, у этих тыловая служба понимается исключительно как синекура, дающая законное право воровать, – а не как действительно ответственная работа по обеспечению войск всем необходимым! Уже троих расстреляли, в последнем случае за то, что батальон не жрал целые сутки – и не меняется ничего!

Траншей как таковых нет. Единственное, что выкопали, это сортир. Тут Коран строг – прописывая, как истинному мусульманину надлежит отправлять естественные надобности, в какой позе и чем подтираться. А самое важное, сесть задом к Мекке значит оскорбить то ли Пророка, то ли самого Аллаха, сесть лицом, как на молитве, оскорбление не меньшее. Исключительно боком – вот и вырыли, как по линейке, и успели уже загадить. Приказать, что ли, чтобы засыпали и выкопали новую? Пусть хоть этим займутся, чем болтаться без дела – солдат всегда должен быть чем-то занят, ради поддержания дисциплины![75]

Опять черт этого принес! Господин Саддат, штурмбанфюрер СС, в такую жару он в черном суконном мундире, застегнутом на все пуговицы – чтобы чин показать как знак доверия немецких господ! А в руке не плетка, а стек. Уже орет, заметив какой-то непорядок! Хорошо хоть самого главного не усмотрел, что не окопались. Большая вооруженная толпа – это, конечно, впечатляет! Но если ее накрыть артиллерией, а затем пустить танки, выйдет лишь много-много мяса. Как было тогда под Эль-Аламейном – нет, лучше не вспоминать о том!

Свист снаряда и разрыв. Одиночный, метрах в двухстах, судя по взрыву, калибр побольше немецких ста пяти, но меньше шестидюймового. Русский, сто двадцать два! И пристрелочный – сейчас нас всех накроет!

И спрятаться негде! Разве только… И тут Саддат, который тоже сообразил, первым бросился в вонючую яму! За ним его телохранители, двое громил свирепого вида, приученные быть там, где хозяин, не рассуждая. Следом, видя такое, уже кто-то из солдат. В воздухе снова засвистело, и Андерс решился. Он приземлился на ноги, почти по колено – «Сапоги после очищу!» – пригнулся… Но сверху прямо на голову прыгнул еще кто-то – о черт, падать прямо в жижу лицом! И тут по ушам ударило грохотом, снаряды полетели подряд, стреляло не меньше дивизиона! В яму падали еще тела, и еще, придавливали тех, кто внизу… Нет, как это гнусно – захлебнуться в дерьме, вместо того чтобы умереть по-солдатски! Затем ударили русские «катюши», и началось что-то совсем ужасное: земля дрожала и прыгала, и казалось, что ничто живое не может уцелеть в этом аду – но еще несколько счастливцев прыгнули в яму. О мать божия, сейчас меня раздавят! Откуда кровь?

Когда все кончилось, Андерс сумел прорыться наверх, сквозь тела – один из русских снарядов разорвался у самой ямы, осколки и взрывная волна прошлись по тем, кто был наверху. Кто-то был еще жив, стонал – плевать! И Саддат так и не выполз, туда тебе и дорога, утоп в сортире! Наверху всюду валялись трупы, полевая кухня была опрокинута. Неужели он один остался в живых – из всего батальона, попавшего под огонь?

А с севера быстро надвигались русские танки, поднимая пыль. Уже можно было различить пехоту, сидящую на броне. И останавливать их было нечем – немецкие пушки молчали, накрытые все тем же обстрелом.

Генерал герцог Луис Маунтбеттен, вице-король Индии, командующий Британской Индийской армией. Март 1944 года

Наше положение было крайне угрожающим. Мы контролировали долину Инда, штат Пенджаб, южный Иран, остров Цейлон и анклав в Гоа – территорию, размером превосходящую Великобританию, имея для того явно недостаточное количество войск, ненадежную связь с метрополией и слабую тыловую промышленную базу. К востоку хозяйничали японцы и повстанцы Чандры Боса, на западе в Ираке были войска ужасного Роммеля – с каким облегчением я вздохнул, когда этого лучшего германского полководца с наиболее боеспособными дивизиями убрали от нас в Португалию! Но немцы за последние два года сумели внушить к себе большое уважение как к противнику – отчего план наступления на Басру, предложенный еще в октябре, был мной, после тщательного рассмотрения, отвергнут. Да, численно, на бумаге, мы превосходили врага – но по качеству войск все было не так однозначно. И немцы имели возможность усилить свою группировку в Ираке по недоступным нам коммуникациям через Средиземное море и Сирию – мы же должны были надеяться исключительно на местные, весьма скудные ресурсы. А главное, по крайней мере до Рождества наша активность могла привести к новому появлению здесь самого Роммеля со свежими войсками – и тогда помоги нам бог удержать хотя бы прежние позиции!

Которые к тому же были весьма удобны для обороны. У Абадана закопались в землю и бетон 4-я (гуркхская) и 5-я (раджпутская) дивизии 30-го корпуса – ветераны, закаленные страшными боями от Туниса до Басры. Достигли уровня боеготовности 31-я и 44-я танковые индийские дивизии (на «шерманах», вся пехота на БТР). Всего же подчиненные мне войска состояли из трех армий: 8-й (западный рубеж, от устья Шатт-эль-араб, слияния Тигра с Евфратом, до Ахваза, где на той стороне были уже русские), 10-й (побережье от нефтеналивного порта Махшехр до Бушера) и 14-й (восточный рубеж, против японцев). Восьмая армия включала в себя три корпуса: 4-й (из метрополии), 13-й (австралийцы и новозеландцы), 30-й (индийский) – каждый в составе двух пехотных дивизий и одной бронебригады, две упомянутые танковые индийские дивизии составляли резерв. Это было меньше, чем имел наш скандалист Монти против Роммеля на Ниле в мае прошлого года – когда все кончилось нашим разгромом и отступлением до Багдада!

Потому никто не смеет порицать меня за разумную осторожность. Одно дело, это лихой рейд группы коммандос, часто и с успехом практикуемый именно на нашем фронте, и совсем другое – маневр всей армии, последствия которого при ошибке будут катастрофой! В конечном счете сохранение вверенной нам территории для британской короны – это тоже достойная цель. После Португалии казалось вполне вероятным, что немцы вспомнят и о нас – при том, что у них была налажена связь и координация с японцами, одновременное наступление с запада и востока могло кончиться для нас таким же разгромом, как для американцев Лиссабон. Мы уже знали, каким зверствам подвергли японцы в Малайе, Сингапуре, Бирме и Индии наших военнопленных, а также гражданское население, семьи британских офицеров и чиновников – и, к сожалению, не могли пока внушить желтомордым макакам то, что русские уже вбили немцам: «За военные преступления – смерть!» Попытка эвакуации была не менее опасной, чем остаться здесь – в январе была потоплена субмариной «Калькутта», бывший лайнер индийской линии, вышедший от нас в Кейптаун с четырьмя тысячами раненых и эвакуируемых, спаслось меньше пятисот человек! В то же время ни немцы, ни японцы, казалось, не проявляли активности, шли бои местного значения, иногда довольно ожесточенные, и дерзкие набеги коммандос. И мне казалось, что так будет до капитуляции немцев в Европе – после чего придется уже думать о возвращении Индии под власть британской короны.

Я знал, что после окончания войны индусам обещана независимость. Но будучи ответственными за эту территорию и индийский народ в течение полутора сотен лет, мы считали своей христианской обязанностью передать власть в руки цивилизованного, демократического общества, сохранившего к Британии самые дружеские чувства, – а никоим образом не самопровозглашенной банды крайне подозрительных личностей, террористов и бунтовщиков! Кроме того, не было уточнено, касается ли будущая независимость Пенджаба, которому было обещано вступление в империю на правах доминиона.

Все изменилось 14 марта. Русские в Ираке вдруг двинулись на юг, с провозглашенной целью «разоружения немецких войск». Казалось вполне вероятным, что они захватят весь Ирак, Кувейт, северные районы Аравии – после чего сохранение в составе империи этих территорий, про которые уже было известно, что они богаты нефтью, под большим вопросом! Русские уже выходили на Евфрат в прошлую Великую войну, и лишь их революция помешала им закрепить что-то за собой – и вот опять!

Я отдал приказ 8-й армии на выдвижение 16 марта. Двое суток форы русским были вынужденной мерой, стало очевидно, что немцы в Ираке слабы. Кроме того, русские вырвались из Проливов, взяли Крит, вели успешные бои в Греции и Италии – хотя эти факты были для Британии весьма неблагоприятны, для немцев, пожелай они бросить против меня свежие силы, создавалась бы куча проблем. В то же время все пехотные дивизии 8-й армии были, по сути, моторизованными, посаженными на грузовики, а частью и на бронетранспортеры, что позволяло надеяться на достаточно быстрое продвижение.

Силы немцев на театре насчитывали в совокупности около четырех дивизий, включая Арабский легион. И гунны оказали достаточно серьезное сопротивление – но не могли противостоять моим героическим гуркхам, которые отважно бросались на немецкие танки и доты с бутылками бензина[76]. Конечно, потери 30-го корпуса были значительными, зато идущий следом 4-й корпус сумел легко развить успех. После чего немцы, имея фланговую угрозу в лице надвигающейся с севера русской танковой армии, начали поспешно отступать. Восемнадцатого марта была взята Басра, а уже 19-го части 4-й бронебригады у Эн-Насирии встретили наступающих русских. Слава богу, «фашоды» не получилось, между Москвой и Лондоном была достигнута договоренность[77]. К сожалению, мы должны были смириться с посаженным в Багдаде прорусским правительством, зато сохранили контроль над Кувейтом и шиитским югом Ирака. И было обговорено, что это положение временное, до решения авторитетной послевоенной конференции.

Я принимал участие в этом процессе, поскольку вместе с Уэлвеллом ездил в Багдад в штаб русского Закавказского фронта на встречу с генералом Баграмяном. Русский командующий показался мне похожим на наших служак, выбившихся усердием из низов – боевой генерал, лишенный аристократизма и дипломатических манер, типичный командир поля боя. Впрочем, что можно ждать от прапорщика прошлой Великой войны, выходца из семьи железнодорожного рабочего? Не лишенного военных талантов – пройдя на службе путь до генеральского чина, окончившего большевистскую Академию с таким успехом, что был оставлен там преподавателем тактики. Однако же в британской армии такой человек никогда не поднялся бы на самый верх, будучи не более чем орудием для осуществления военных планов, составленных другими. Так что хотя чисто военные вопросы о разграничении театра боевых действий, установлении оперативной связи и пользования транспортными путями были решены успешно, я был разочарован – для высшего руководства здесь, где интересы наших стран смыкаются, Сталин мог бы прислать кого-то из прежней военной аристократии, с кем бы мне было гораздо комфортнее. Что до русских войск, то они показались мне в должном порядке, с хорошим снабжением – по первому впечатлению, вполне способны решать боевые задачи.

В этой поездке мне запомнился еще один эпизод. На обратном пути у одной из машин моего кортежа по недосмотру водителя перегрелся мотор, и мы вынуждены были на время остановиться, в это время русские солдаты гнали мимо колонну пленных. Вдруг один из этих несчастных, крайне грязного и оборванного вида, увидев британские мундиры и флажки на капотах, бросился ко мне, крича на вполне понятном английском языке! После было напряженное объяснение с русскими офицерами, на которых пленник смотрел с животным ужасом – я, призвав все свое красноречие, заявил, что если этот человек британский подданный, то он за все содеянное им ответит по британскому закону. Возможно, причиной была неточность перевода, – но главный из русских махнул рукой и сказал, что если он ваш и вы сами желаете его казнить, это ваше право. На том инцидент был исчерпан, и мы продолжили путь.

От нашего гостя исходил омерзительный запах, так что я не решился посадить его с собой, а отправил в одну из машин охраны. Там тоже были не в восторге, а кто-то даже предложил, с истинно британским юмором, «привязать этого типа веревкой, и пусть бежит следом», но все же место ему нашлось. Потому побеседовать с этим человеком я сумел, лишь прибыв в наше расположение и после того, как он принял ванну и сменил одежду.

Это оказался польский генерал Андерс! Истинный аристократ, общаться с которым доставляло удовольствие. История, рассказанная им, достойна приключенческого романа. Отважно сражаясь с немцами в тридцать девятом, он был взят в плен русскими, нанесшими воюющей Польше подлый удар в спину. Два года в ужасных сибирских лагерях, где всех узников, без сомнения, ждала бы смерть, – но Германия напала на Россию, и Сталину потребовалось пушечное мясо. Бедных поляков привезли на фронт, выдали им палки вместо винтовок и хотели гнать в атаку на укрепленные немецкие позиции. Но он, поставленный командовать последней армией Польши, заявил палачам из НКВД: «Лучше расстреливайте меня сейчас!» И даже русские, пораженные таким мужеством, изменили свою волю. В дальнейшем же ему, Андерсу, удалось добиться, чтобы польскую армию переправили в наш Египет. Там они героически сражались с Роммелем, но слишком неравны были силы. Немногих выживших немцы заставляли разминировать местность своими ногами – а затем, организовав Арабский легион, принуждали поляков принимать мусульманскую веру, чтобы служить там, «ведь европейцы все же лучшие солдаты, чем полудикие арабы». Он, Андерс, ни в коем случае не враг англичан, но он ненавидит русских, и в своем последнем бою вел своих людей против большевиков, желая убить их как можно больше. Но оглушенный взрывом снаряда, был взят в плен, где подвергался жутким издевательствам, как, например, его заставляли с головой нырять в выгребную яму, а назавтра должны были расстрелять. А он желает служить законному польскому правительству в Лондоне – «и не поможете ли вы, сэр, мне попасть туда как можно скорее?»

Что ж, мой индийский опыт учит, что всякого человека можно на что-то использовать. Уже очевидно, что империя и русские будут непримиримыми конкурентами после этой войны. И значит, человек, истово ненавидящий русских, да еще с военным опытом и образованием, может оказаться нам полезен!

Средиземное море, у французского побережья, 13 марта 1944 года

Итальяшки вообразили, что война для них закончена? Или, что еще хуже, можно сменить сторону? Но Германия еще не сломлена, она лишь собирает силы для решительного удара, а все успехи русских – это не более чем судороги перед агонией! За каждый метр своего продвижения на запад азиаты платят миллионами своих жизней – и когда их пушечное мясо, нанятое британцами, закончится, рейх снова начнет победный путь на восток!

Этим обещаниям, передаваемым по берлинскому радио, даже в Германии уже мало кто верил. Но «соединение К» состояло как раз из наиболее упертых наци. Недаром в иной истории, в сорок пятом, Гитлер хотел поручить свою охрану им, не доверяя даже СС. И для личного состава немецких подводно-диверсионных частей воля фюрера была высшим законом: «Что нужно сделать? Мы выполним приказ!»

Макаронники всегда были слабым звеном в любом альянсе, куда они входили. Расплата еще придет к ним, без всякого сомнения – но сейчас важно было, даже потеряв контроль над Аппенинским полуостровом, удержать его над Средиземноморьем. А для того надо вывести из игры итальянский флот – и если макаронники сумели в сорок первом в Александрии подорвать два британских линкора, то солдатам фюрера грех не повторить этот подвиг. Прикомандированные к «соединению К» U-711, U-713, U-720, U-1102 вышли из Тулона, имея на палубах каждая по две мини-субмарины «бибер». Управлять ими, несущими по две торпеды, мог всего один человек – но в этот поход, для подстраховки, были взяты пилоты «бобров» в запас, по двое на каждого. По плану, большие лодки должны были подойти к итальянской базе в Специи на тридцать миль и выпустить диверсантов. Маленькие шеститонные «биберы», размером всего лишь с девятиметровый баркас, проскочат в защищенную бухту незамеченными, пройдут мимо бонов и сетей куда легче, чем U-47 в Скапа-Флоу. И если тогда Прин получил Рыцарский крест за потопленный «Роял Оук», то у итальяшек, достоверно установлено, прячутся в Специи два линкора типа «Чезаре» и пять крейсеров – какой дождь наград прольется на победителей сейчас? И даже если уйти не удастся, это будет хороший размен – мини-подлодку на линкор!

Вот только помирать все же не хотелось. А оттого обер-лейтенант Вильгельм Рапке, пользуясь случаем, сидел в своем «бибере» и проверял бензопровод. У этих лодок был бензиновый мотор, а не дизель – и настоящим проклятием стала утечка бензиновых паров в отсек, что грозило и отравлением пилота, и опасностью взрыва или пожара. И ничего с этим нельзя было сделать – шнорхель, подающий воздух и в кабину, и для работы мотора, был один. А фланцы на трубопроводах разбалтывались от вибрации дизелей лодки-носителя, так что надо было тщательно проверить каждую гайку. Причем доступ в «бибер» был лишь в надводном положении – так как «семерки» были обычными серийными лодками, все переоборудование которых в носители подводных диверсантов сводилось лишь к приваренным на палубе кильблокам с креплениями, отдаваемыми вручную. По команде пилот займет свое место, замки будут открыты, большая лодка погрузится, и «бибер» всплывет. Теоретически возможен был и прием на носитель, в обратном порядке, для того на палубах лодок белой краской нарисовали осевую линию, пересекающуюся поперечными чертами – ориентируясь на которые пилот «бибера» должен был на малой глубине занять позицию и, приняв балласт, посадить мини-субмарину на кильблоки. И это даже проделывалось на учениях – вот только никто не надеялся, что этим удастся заниматься днем, всего в нескольких десятках миль от вражеской базы, где только что уже подняли тревогу. А потому более вероятен был аварийный вариант, когда при встрече после с «бибера» снимают лишь пилота. Не говоря уже о том, что сама задача найти в море своего носителя была, при крайне примитивных навигационных приборах мини-подлодки, достаточно трудной. Оставалось лишь надеяться, что ста тридцати миль надводного хода хватит, чтобы дотянуть от Специи до французского берега у Ниццы, занятого немецкими войсками.

Рапке, которого жажда подвигов во славу фюрера, а также желание чинов и наград побудило подать рапорт о переводе в ряды подводных диверсантов, мог считать себя счастливчиком – потому что U-675, на которой он прежде служил вторым вахтенным офицером, погибла со всей командой у Нарвика в октябре прошлого года. Говорили, что ее сожрал русский Полярный Ужас, – что это такое, никто точно не знал, но все сходились во мнении, что встретившие его в море не возвращались назад. И исключения были редки, как, например, Генрих Краузе, служивший на U-1506, той самой, запятнавшей себя позором – Рапке был рад увидеть старого приятеля командиром U-1102, на палубе которой стоял сейчас его «бибер».

– Мой командир, корветтен-капитан Штрель, после сгинувший на U-1507, был уверен, что Ужас – это всего лишь большая подлодка, – сказал Краузе в откровенной беседе после третьей порции шнапса, – но я уверен, что это не так. Никто не может сейчас построить субмарину с такими характеристиками! Как не могли создать U-бот во времена Нельсона или карибских пиратов. Ты спросишь меня, что же это такое? «Летучий голландец» – кто сказал, что он должен быть парусником во все времена? Сегодня он с большим успехом принимает вид чудовищной подводной лодки. Хотел бы я знать, что посулил Сталин Голому Гансу[78], чтобы сам Морской черт согласился поступить к русским на службу! И слава богам, что этот договор, похоже, ограничивается лишь северными морями!

Сейчас Рапке уже в который раз проверял мотор своего «бибера». Хорошо еще, что его «бобренок» стоял впереди от рубки U-1102, а не над машинным отсеком, где вибрация гораздо сильнее. Макаронники все ж не англичане, так что шанс вернуться с победой, а не погибнуть во славу фюрера, достаточно велик. Ну а после есть надежда, что скоро кончится война. Мир с русскими, когда орды азиатов разобьются о несокрушимый Одерский рубеж, и здесь по Альпам тоже очень сильная позиция – пусть это не будет обещанным миром Пакс Германика, но несомненно, лучшими границами, чем в тридцать девятом, так что война, может, и не будет однозначно выиграна, но и не проиграна ведь! В тридцати милях к северу Ницца, пляжи Лазурного берега – может быть, уже этим летом приеду здесь отдыхать, ведь честные немцы заслуживают этого больше, чем французские плутократы?

Мечты были прерваны грохотом взрыва. Через несколько секунд раздался второй. Когда Рапке высунул голову из люка (а развернуться внутри «бибера» в очень тесном отсеке было непросто), у борта U-720, идущей впереди, взметнулся водяной столб, а там, где во главе ордера шла U-711, не было уже ничего, только пятно соляра и какие-то обломки на воде. И на палубе не было никого, как положено по команде «срочное погружение», лишь Краузе мелькнул на мостике, как положено командиру – уходить вниз последним. Увидев Рапке, он сделал знак рукой, как будто закрывал люк. Все правильно, вылезти из «бибера», пробежать до рубки, подняться на мостик и нырнуть в люк никак уже не успеть! Оставалось лишь надеяться, что U-1102 не погрузится слишком глубоко, чтобы корпус «бибера» мог выдержать давление. Сволочь Краузе – впрочем, сам Рапке на его месте поступил бы так же!

Лево на борт! Правильно, если враг справа, то его следует приводить за корму и отходить максимально быстро. Впрочем, если это британская лодка, о которой было предупреждение, но не здесь, а южнее, то под водой она нам ничего сделать не может. Так что ничего страшного, лишь немного переждать. Черт, условия предельно некомфортные, и холодно!

Еще два взрыва где-то справа и позади, или показалось? Затем с полчаса не происходило ничего,U-1102 ровно шла на глубине двадцать. И вдруг взрыв, будто в борт ударили молотом! Лодка стала проваливаться на глубину, Рапке подумал: это конец, – но крепления лопнули, и «бибер» освободился, едва не вылетел на поверхность. Однако это было бы опасно, вдруг враг наблюдает в перископ, лучше остаться незамеченным! Рапке запустил электромотор на «самый малый», чтобы только сохранить управление, и «бибер» завис на глубине пятнадцать, очень медленно и почти бесшумно продвигаясь вперед.

И тут Рапке, зачем-то взглянув в нижний, «посадочный» иллюминатор, испытал настоящий ужас. Солнце просвечивало толщу воды – и там, на самой видимой грани, быстро двигалось что-то большое, округлых форм, совсем не похожее на субмарину, да и больше U-бота в несколько раз. Вот оно исчезло, но Рапке был абсолютно уверен, он видел, ему не показалось! Неужели Краузе был прав – и русские выпустили в море своего черта теперь и здесь?

Он вел «бибер» очень осторожно, боясь даже дышать. И только когда солнце склонилось к закату, рискнул всплыть и запустить бензиновый движок. На север, к золотым пляжам Ниццы, чтобы остаться жить!

Рапке был единственным выжившим из двухсот сорока человек – экипажей четырех подводных лодок и сдвоенных команд восьми «биберов». Но для командования Средиземноморского флота Еврорейха это было наименьшей неприятностью в сравнении с известием – русский Полярный Ужас здесь!

Лазарев Михаил Петрович. Подводная лодка К-25. Средиземное море. Март 1944 года

За вражьей лодкой началась охота – она от нашей гвардии услышит вой торпед.

В расшифрованном приказе было: по данным разведки, немцы и итальянцы собираются применить подводно-диверсионные силы против флота Народной Италии в Специи и Генуе. Немецкое «соединение К» прибыло в Тулон, ну а Боргезе со своей бандой пойдет от Неаполя. Мы должны были, по возможности, перехватить врага еще на переходе, вдали от цели.

Ясно, сохранить итальянские корабли для будущего Средиземноморского флота Варшавского договора, или как в этой реальности будет называться военный союз соцстран – пожалуй, даже более важно, чем потопить еще несколько транспортов, вывозящих из Италии фрицев. Как и то, отчего диверсанты – раз Генуя наша, то должны там быть и ПВО, и истребители. Сведения, скорее всего, от радиоразведки – насколько мне известно, перехват немецких передач и расшифровка их нашими компами были уже организованы на всех фронтах и флотах. Хотя не исключаю, что под конец войны кое-кто из немцев стал Штирлицем, или итальянцы осерчали на Гитлера за ватиканский погром. Впрочем, для нас это неважно – вводные приняты, надо исполнять.

После Неаполя мы не встретили ни одной достойной цели. Раз шесть засекали противолодочные патрули, успевали уклониться, пользуясь преимуществом в скорости. Слышали вдали взрывы глубинных бомб – явно не по нашу душу, так что относились спокойно. Итальянцев мы могли бы поймать и здесь, а вот чтобы перехватить немцев, нам надо подняться на север, между Корсикой и Италией, а там с итальянской стороны обширное мелководье, что не есть хорошо – и Саныч с всей БЧ-1 старается как проклятый, и с миноносцами лучше не встречаться. Но за нас играет, что мы очень тихие и для сонаров невидимые (хотя покрытие на корпусе за столько походов уже поизносилось, но все равно сигнал отражает куда слабее, чем голая сталь бортов), а у итальянцев и немцев акустика в эту войну была не очень. Хуже, если там успели выставить мины, глубины вполне позволяли. Потому придется идти, периодически подсвечивая свои локатором – тридцать миль пройдем часа за два. Справа на траверзе остров Монтекристо, про него ли писал Дюма, не знаю, по лоции описание похоже, самый южный в Тосканском архипелаге, центром которого Эльба, с которого сбежал Наполеон. А до того тут войнушки генуэзцев с турками были, с французами, а еще раньше римляне и карфагеняне ходили – читал, что уже во второй половине двадцатого века тут столько работы было морским археологам! Тьфу три раза – мы еще фрицев должны на дно отправить, но сами туда не ляжем!

Тем более мы здесь не одинокий охотник. Наше сообщение ушло на берег – и с вечера авиация должна врезать по корабельным патрулям в проливе, если они там есть. Благо фронт уже, по сводке, у Ливорно и Флоренции. Ну а мы ночью и пойдем, тихо, осторожно, никого не задевая – нет нас, мы призрак, тень в море. И останемся ею, пока не обнаружим врага. Предполагается – две или три немецкие лодки, несущие каждая по паре сверхмалых субмарин.

Пришлось немного понервничать, когда по правому борту, милях в четырех, прошли миноносцы. Нас не засекли, – но нам пришлось последний участок идти без локатора, по счислению, чтобы не выдать себя шумом. В четыре часа ночи 11 марта мыс Капо-Бьянко, северная оконечность Корсики, остался у нас за кормой по левому борту. Курс 280, запад-северо-запад, скорость четырнадцать, глубина сто – слушаем море. Убедившись, что вокруг чисто, всплываем на перископную, поднимаем антенну и отправляем сообщение, адресованное Генуэзской военно-морской базе ВМФ СССР. Неважно, что по факту это флот Народной Италии, и наших там может быть пара ответственных представителей. Надеюсь, что наши сумели уже все взять в свои руки, покрепче, чем Кузнецов в Испании семь лет назад. Пусть учитывают нас в своих планах – и нам совершенно не нужны ни потопленные союзники-итальянцы, ни тем более получить от своих. Потому ушел доклад: «Подводная лодка К-25 собирается провести противолодочный поиск в указанных квадратах, к югу и юго-западу от Генуи».

Начинается работа. Хорошо, что к северо-западу от Корсики дно резко идет вниз, глубины за два километра, есть где развернуться. Наша незаметность прямо зависит от глубины – поскольку основной звук от винтов дает кавитация, то на трехстах мы можем почти неслышно разгоняться до тридцати узлов, а на малой глубине при таком ходе шум был бы на все море. Но нежелательно лишний раз перегружать металл корпуса, тем более нам в этом времени, когда возможности по ремонту явно не те – и потому выбираем нечто среднее, сто метров и четырнадцать узлов. Что все равно намного превосходит возможности дизельной лодки, даже конца века. Наш «Палтус», он же «Варшавянка», он же «проект 877», недаром имел прозвище «черная дыра», будучи гораздо тише любой атомарины, – но и для него было проблемой, находясь в противолодочной засаде, быстро менять позицию, получив сигнал об обнаруженной цели, емкости батарей хватало на один-два броска полным девятнадцатиузловым ходом. Мы же можем идти так неограниченно долго, просматривая обширный район. И тактика у нас другая, не элемент противолодочной сети, наряду с авиацией, кораблями, другими лодками, линиями акустических буев и стационарными системами – а охотник, ответственный за весь обширный район, найти, уничтожить, доложить.

Лигурийское море – это громкое название носит залив Средиземки от Корсики до основания итальянского «сапога». Всего сто миль в поперечнике – и мы прошли его насквозь, не дойдя до Тулона, на текущий момент главной базы флота Еврорейха, каких-то сорока миль. Кроме мелочи, не представляющей для нас никакого интереса, лишь пару раз засекли что-то стоящее, похоже, транспорта, идущие в одиночку, без конвоя. Решили пока не трогать, чтобы не спугнуть главную дичь. На борту все шло обычным порядком, как на учениях, даже полчаса для сауны нашлось. Через полтора суток, днем 13 марта, акустики обнаружили нашу цель.

Четыре дизельных лодки, немецкие «семерки», идут вместе, курсом восток-северо-восток. С высокой степенью вероятности, это именно наши клиенты – флот Народной Италии пока стоит в базе, нечего делать у Генуи «волчьей стае», да и на обычную охоту разумнее идти порознь, а вот выпускать диверсов надо в одно время, чтобы атака была синхронной. Мы заходим в атаку, как на полигоне, с дистанции в полторы мили, на пару секунд поднимаем перископ, для опознания целей и уточнения дистанции. Точно, они – на палубах лодок хорошо заметны горбы перевозимых мини-субмарин! Залп – четыре электроторпеды с акустическими головками. Три взрыва – снова Бурому писать, придумывая предположения, куда делась четвертая. Две цели готовы!

Оставшиеся две идут на погружение. У нас в первом отсеке спешно перезаряжают аппараты. Одна из немецких лодок отворачивает влево, от нас, вторая же следует прежним курсом. Выбираем ее в качестве приоритетной мишени, тем более что и положение удачное, нам лишь чуть довернуть. Две торпеды в противолодочном варианте, с наведением по проводам. Да, с «двадцать первыми» у Нарвика было куда труднее, это же всего лишь «семерки», да и то, что у них на палубах, должно сильно убавить им резвости – не увернулась, попали обеими, ну это точно не лечится! Ищем вторую. Да вот же она, теперь точно не скроется, не уйдет – да, «тип XXI» еще мог бы что-то против нас изобразить, ну а «семерки» – это мишени, однозначно. Но у нас не спорт, а ратная работа – очистить море от фашистской мрази, так что получи! На этот раз попала одна, но немцу должно хватить с избытком! Цель неуправляемо идет на глубину, а под килем здесь два с половиной километра, ну вот, слышим звук разрушения корпуса, и этот готов!

Доклад акустика – еще одна цель, тихоходная, малошумящая, на субмарину не похожа. Кто-то отцепиться успел? Чисто теоретически дальности немецких «бобров» хватит в один конец – ну, если этот решит поиграть в камикадзе, придется потратить на него торпеду. А если отвернет домой, то пусть живет, твой гроб стоит дешевле, чем наша телеуправляемая торпеда почти что ручной работы. Нас он никак не достанет – у «бобра» глубина погружения двадцать, мы уже идем на шестидесяти, сейчас нырнем до сотни. Поворачивает на север-запад – ладно, живи пока!

Всплываем под перископ, посылаем доклад. Потоплены четыре немецкие подводные лодки, координаты, время. И принимаем передачу с берега. Расшифровываем, уже уйдя на сто метров вниз – вот не было печали! Утром семнадцатого мы должны встретить нашу эскадру на выходе из Мессинского пролива – и проводить до Генуи, обеспечивая ПЛО. При этом задачу найти и уничтожить теперь уже итальянских диверсов, с нас тоже никто не снимает. А торпед осталось всего десять, если считать две фирменные «65-е» из 2012 года, на особо ценную дичь.

Коммандер Дж. Слоттер, в марте 1944 года командир британской подводной лодки «Спирит». Из папки Додсона, записано в 1965 году (альт-ист)

«Спирит» была совсем новой лодкой, поднявшей флаг в июле сорок третьего. И это был ее первый по-настоящему боевой поход. Как и мой, в качестве командира – до того я был старпомом на однотипном «Сахибе», мне повезло быть списанным с него в марте, ну а в апреле «Сахиб» не вернулся. А «Спирит» по завершении боевой подготовки в ноябре ходила к Норвегии, но тот поход по чести нельзя было считать за боевой, поскольку никакого противника мы не встретили. К тому времени у джерри на севере вовсе не осталось флота, лишь их лодки выходили с Балтики, до Бергена и в океан, мы и должны были их перехватывать, но не встретили ни одной, да и действовать там мы должны были с осторожностью, чтобы своя же авиация не приняла нас за немцев. За поход мы ни разу не видели ни одного немецкого самолета или корабля – зато несколько раз пришлось срочно погружаться от своих же патрулей, кто знает, за кого они примут нас с высоты? Эта тренировка оказалась кстати – без нее мы не выжили бы у итальянских берегов.

Ну а после был тот, средиземноморский поход. Нашей задачей было обеспечить британское военное присутствие в тех водах, ну а неофициально же мне было прямо сказано, что будет лучше, если немецкие войска, отрезанные в Италии, так там и останутся, а не встретят наших парней где-нибудь под Парижем, и если русские подольше провозятся на «сапоге», это тоже будет неплохо. Этого не говорилось – но всем уже было ясно, что победившая сторона определилась, и война идет за интересы нашей империи в будущем мире. И мы должны были внести свой посильный вклад.

Мы очень хотели топить проклятых джерри! Я не католик, – но и на мой взгляд то, что они сотворили в Риме, переходит все границы! А какой военной необходимостью был вызван расстрел королевской семьи? К тому же все смотрели тот русский фильм, про звериное лицо фашизма, и помнили, как Тиле поступал с нашими моряками – так что немцы тогда были для нас не людьми, а кем-то вроде вылезших из ада чертей! И любой их союзник заслуживал самого жестокого и беспощадного обращения – так что не следует нас попрекать расстрелом «Сатурна». Да, тот пароходик назывался «Сатурн», а транспорт, потопленный русскими, «Сатурния», эта игра слов впоследствии тоже имела значение – итальянцы отчего-то любят давать кораблям «звездные» имена. Затем мы пошли на север, и ничего не знали, что где-то рядом находится и русская подлодка. И пребывали в полном неведении, когда немцы начали охоту на нас.

Нам буквально не давали высунуться из-под воды. Тирренское море совсем маленькое, самолеты перекрывают его за пару часов. Даже ночью задерживаться на поверхности было смертельно опасно! Четыре раза в нас вцеплялись миноносцы, причем в последний раз так, что мы уже думали, конец! Мы не знали, что честь потопления «Сатурнии», когда отправились в ад пять тысяч джерри, приписали нам! И еще три груженых транспорта – в итоге, с нами очень хотели рассчитаться, делали все, чтобы отправить нас на дно. Наверное, ни на одну британскую подлодку не было сброшено столько глубинных бомб, как на нас, в том походе. И наша рация вышла из строя, мы были глухи и немы – не знали, что наше донесение о потоплении «Сатурна» было последним, принятым дома, дальше информация поступала, лишь в виде расшифрованных разведкой немецких радиограмм и домыслов аналитиков. Мы не знали, что и в Британии тогда поверили, что «Сатурния», это наша работа, и это успело попасть в газеты, «достойная месть за зверства Тиле». Отчего мы не покинули опасный район? В самом начале решили, что раз немцы так стараются, то значит, сейчас тут пройдет кто-то важный для них, ну а после уже не могли. Поскольку полноценно зарядить аккумуляторы не получалось – так, какие-то крохи, на которых после ползти весь день, в надежде, что следующей ночью повезет больше!

И вдруг всё прекратилось! Корабли-охотники куда-то пропали, а самолеты не так опасны сами по себе. И море будто вымерло – мы не знали, что немецкий штаб отдал приказ всем кораблям в западной части Средиземного моря не покидать порты до особого распоряжения! Виной тому была все та же русская К-25, но из расшифрованных немецких радиограмм это было непонятно, и в Британии решили, что это опять наша заслуга! И когда мы пришли в Касабланку – ну не пытаться же без уведомления и связи лезть в зону ПЛО близ Британских островов! – то нас встретили как героев. А русские, как известно, очень долго молчали о своих успехах, так что мы не могли сразу понять, что произошло. И король успел уже подписать указ о моем награждении Крестом Виктории – а после отменять было политически неудобно. К тому же из-за путаницы с названиями даже в иных серьезных военно-исторических трудах я встречал, что «Сатурнию» потопила наша лодка, причем я будто бы приказывал расстреливать шлюпки.

Но я все же с чистой совестью ношу высокую награду, ради уважения к морякам «Спирита», в том походе честно выполнявшим свой долг.

Капитан Юрий Смоленцев, Брюс. Специя, 15 марта 1944 года

За буйки не заплывать! Опасно для жизни.

Там – часть акватории базы, где патрулируют катера и бросают глубинки по любой обнаруженной цели. Ну, а непосредственно у кораблей работаем мы. Под водой засаду, как на суше, не устроишь – ну, чисто теоретически, если воздушный шланг протянуть, кабель для электрообогрева и провод на телефон, и так, чтобы можно было по команде быстро от этого отцепиться – на глубине больше сорока, может быть, так и сделали. А у поверхности с катера работать куда удобнее: и не устанешь, ожидая, и быстрее попадешь на место. Катера и экипажи наши, не итальянские. Был и в иной истории такой проект в конце войны, ОД-200 и ТД-200, деревянный корпус, авиамоторы, «един в двух лицах»: и торпедник, и противолодочник – причем в габаритах железнодорожной платформы. Молодцы предки, озаботились заранее – впрочем, тут и наша информация про дела «человеколягушек» князя Боргезе была оценена должным образом, и разведка должна была что-то знать. Самое же ценное, что на этих катерах был «Тамир-9У» – первый наш действительно эффективный гидролокатор, в иной истории принятый на вооружение лишь в 1945 г. Информация из будущего сумела ускорить процесс и улучшить элементную базу, наличествовал и экран кругового обзора, привычного нам вида – и вполне надежно можно было засечь не только субмарину, но и малоразмерную цель, вроде мин заграждения или боевых пловцов. Правда, дальность в этом случае была небольшой – но для нашей задачи хватало.

Все ж у князюшки был шанс, в самые первые дни. Третья Гарибальдийская в Специю вошла одной из первых – но как бы мы могли грамотно организовать ПДСС, разве что выставить часовых, выдать каждому по ящику гранат и кидать в воду на каждый подозрительный бульк, и ведь делали и так поначалу! Затем фронт сдвинулся на юг, и на смену частям нашего 37-го гвардейского корпуса Девятой Гвардейской армии прибыли моряки-черноморцы и стали налаживать тут свой порядок, покруче немецкого орднунга. Поскольку революция – то ожидалось, что на кораблях под красными флагами будет процветать вольница, как в Кронштадте семнадцатого года, или Испании времен недавней Гражданской, – но на удивление, катастрофического падения дисциплины не произошло, хотя кое-кто из старших офицеров предпочел исчезнуть в неизвестном направлении, да и среди матросиков нашлись желающие податься до дома, до хаты. Но адмирал Владимирский, сам командующий ЧФ, уже имеющий заграничный опыт как здесь, в Италии (в тридцать девятом принимал лидер «Ташкент»), так и в Испании (в тридцать восьмом участвовал в перевозках наших военных грузов), взялся за дело решительно – очень скоро все итальянские чины усвоили, что приказы русского адмирала следует исполнять быстро и точно.

А еще с товарищем Владимирским прибыл отряд ОВРа (охраны водного района), три десятка уже упомянутых мной катеров – ну не любили итальянцы рутинную службу по уставу, с нашими черноморцами как-то спокойнее. Еще зенитно-артиллерийский полк, на усиление ПВО Генуи и Специи. Особисты и комендачи, ну куда же без них? И мы вдобавок – вот «повезло» же, Первая и Вторая Гарибальдийские на юг идут, на Рим – а мы дальше Специи ни шагу! Ходят упорные разговоры, что нас собираются бросить в десант на Сардинию, или вообще переучить на морскую пехоту Народной Италии. Это при том, что больше половины комсостава в бригаде – русские, имеют наши воинские звания и официально состоят на действительной службе в РККА!

Мы, морские диверсы, уже вроде как отдельно. Поскольку двенадцатого марта прибыли и наши, из особого батальона подводного спецназа СФ. Нас, боевых пловцов, по-прежнему рота – но к ней добавили еще роту обеспечения и роту охраны, есть еще учебка, но она осталась в месте постоянной дислокации, в Северодвинске. Знаю, что и на Балтике подобную часть сформировали, там командиром Прохватилов (еще одна реальная и легендарная личность), наш кэп с ним опытом обменивался – а вот на ЧФ не слышал, может, там просто подходящего человека не оказалось – организовать и возглавить? Так что расположились мы теперь в военном порту и находимся на довольствии у флотских.

И каждый день, меняясь посменно, мы бдим на палубах катеров, кружащихся за линией буйков как последний рубеж обороны. За буйками и дальше в море – дозоры ПЛО, в обычном порядке. Служба хреновая – потому что когда ты на взводе, а ничего не происходит, это здорово давит на психику. Но мы умеем ждать, приучены. Вот бы сюда сам князь явился, во главе своей команды!

Накаркал! «Сигнал атаки – три зеленых свистка» – это не бородатый армейский анекдот, а точное описание строенной ракеты с характерным звуком. По договоренности, это значит, что кто-то из катеров внешнего дозора обнаружил чужую лодку. Уже и взрывы доносятся – бомбят. Потопят – хорошо, а нет – придется нам работать! Кто к нам пожаловал, немцы или итальянцы? Разница в матчасти: у немцев более вероятны карликовые подлодки, на текущий день «бибер», в нашей истории в декабре сорок четвертого его сменил «зеехунд», причем оба доставлялись к цели на палубе больших U-ботов и могли совершить самостоятельный переход в несколько десятков миль. Хотя была и торпеда «негер» – вернее, две торпеды, сцепленные параллельно, одна с боеголовкой, во второй сидел пилот. У итальянцев же мини-субмарины тоже были, и совершеннее немецких, но именно из-за этого и крупнее, на лодку-носитель приниматься не могли и были, по сути, именно подлодками малого класса, а не диверсионным средством. А штатным транспортом диверсантов были «свинки», двухместные торпеды, на которых сидели верхом, а не в кабине, как у «негера» или нашей «сирены», и боеголовка делалась отделяемой, чтобы человеколягушки могли установить ее на корпусе корабля-цели и на «обезглавленной» торпеде уйти назад.

Но ориентироваться они должны были визуально, перед атакой подняв перископ или выставив голову на поверхность. Так что смотрим во все глаза и бинокли. Зная, что именно искать – и что это обязательно появится. Если только тревога не была ложной. Ночью было бы хуже, – но и гостям труднее ориентироваться, если корабли и берег затемнены. Так что прийти под вечер, как сейчас, это не авантюра – отрываться, когда шум уже поднят, будут в темноте. Утро тоже хорошо, перед рассветом, когда цели уже видны, а вахтенных больше всего клонит в сон – но здесь на юге сумерек почти нет, зато после ночи часто штиль и безветрие, вода как зеркало, не высунуться, слишком заметно! И солнце было бы с востока, с берега – а сейчас оно с моря, слепит, мешает смотреть. Так что будь я на месте немцев, тоже пришел бы в это время суток.

Ясно видел – мелькнуло в воде! Не перископ, что-то круглое – голова! Пловцу легче, можно аккуратно лишь лоб и глаза выставить, а управляя верховой «свинкой» легко промахнуться на десяток сантиметров, и вот – вся голова наружу. А где же второй, их же двое должно быть – может, меньшего роста, или пригнулся? Сейчас узнаем!

Летим туда, где заметили предмет. Доклад с локатора – что-то есть! Ну все, теперь не уйдете! Не повезло вам, лягушки – даже в конце века развернутая сеть катеров со специальными локаторами ПДСС встречалась не так часто! Но здесь мы знали и ждали – учтя, какой сволочью был князь Боргезе, убежденный фашист и немецкая подстилка – но талантлив и смел, наверняка попробует сделать с нашими то же, что с британцами в Александрии. Контакт устойчив – и не дождетесь вы от нас честной игры, война не спорт и не Голливуд. У нас, в отличие от внешних дозоров, лишь шесть малых глубинок в стеллажах на корме, это если бы «бобры» пришли – зато гранат прихватили с десяток ящиков, кидай не жалей! Только бы у них боеголовка не сдетонировала – не должна все же, ведь мины в заграждении, где интервал метров пятьдесят, не рвутся все от взрыва соседних, а там сотни кило тротила, а не десятки грамм. А человеческий организм куда более хрупок – а если еще у них аппараты с дыхательными мешками, то не завидую, баротравма легких будет обеспечена!

Ну вот, цель не движется. Я и Мазур, Валька и Скунс уже в снаряжении были – ныряем. Если вы ждете от меня сейчас впечатляющего описания рукопашной под водой, то напрасно. Кстати, она имеет свои особенности в сравнении с землей – и очень мало «ударки», так как нет опоры, и учет сопротивления среды, что не только снижает резкость, но и меняет технику, колющий удар ножом проходит заметно быстрее блока, тут проще корпусом работать на скрут. И поскольку человеку увереннее работается лицом вниз, а не на спине, то оказаться сверху – это преимущество. Есть и другие тонкости, которые мы отрабатывали, и куда больше, чем «лягушки» Боргезе, так что и в рукопашной верх был бы наш – но помните фразу что «кольт сделал всех равными», ну а нас куда более равными, ведь стрелять под водой из пистолетов и автоматов в этой эпохе умеем лишь мы! Так что пулю в корпус, если живой нам не нужен, и в руку или ногу, если требуется язык – и кстати, пули для подводной стрельбы больше на гвозди похожи, такая форма меньше скорость теряет в воде. Но эти двое готовы уже и так!

Вытягиваем тушки наверх, поднимаем на катер. Аппараты у них неудобные, больше похожи на ИДАшки подводников, чем на наши – с маской вроде противогазной и резиновым мешком, давление на вдохе с наружным выравнивает, но даже при резком ударе по мешку, не говоря уже о близком взрыве, легкие может разорвать. Вот только примитивными наших предков считать не надо – тот же Боргезе в тридцатых начинал с создания подводной пехоты, в снаряжении топали по дну, перенося груз, на расстояние в морскую милю, так что быстро до всего додумаются, опыт – дело наживное. Делают же в СССР уже вполне нормальные акваланги, по характеристикам и качеству близкие к послевоенным АВМ-5. Знаю, что и подводникам, по крайней мере на СФ, начали поступать местные аналоги ИДА-59, вот только наше спецназовское снаряжение с электронной регулировкой пока остается уникальным. И автоматы АПС тоже, пока лишь те, что мы с собой из 2012-го прихватили – хотя патроны-«гвозди» и четырехзарядные пистолеты под них делают уже здесь. Но местные товарищи сразу отметили, что «гвоздями» на воздухе стрелять плохо – и что, разное оружие для воды и берега иметь? В будущем это решалось разработкой уже в двухтысячных автомата АСМ-ДТ, который на суше мог кушать обычные патроны 5,45, затем приняли АДС, под новый подводный патрон, такого же размера, как стандартный, у нас две штуки таких было, на полевых испытаниях, предкам для копирования отдали, пока результата нет.

Пакуем итальянцев, и на берег, благо второй катер подошел, а с ним группа усиления, целый десяток наших «пираний», из местных. Ну, хоть верховую «свинку» поможете нам найти и поднять, не показывает локатор ничего. Лягухам же не завидую, если у них и впрямь разрыв легких, это барокамера нужна, а таковой на берегу нет. Что непорядок, и нам может потребоваться, если на глубине работать, всплывешь с кессонкой, не дай бог!

Возились до темноты – когда стало ясно, что можно и нам на берег, все равно под водой не увидишь ни черта. Дождались катера-сменщика, гранаты кидать по наводке с локатора и матросики справятся – и домой, в расположение. Благо, что стоим на берегу, от причала до казармы двадцать шагов. На палубе развалились, отдыхаем. Ну вот и дома – ох, е-мое!

– Синьоре Юри! Синьоре Юри!

Вот бисова девчонка! Пробивной силой, нашей Анечке не уступит! Но если Аня и постарше будет, и реально отвоевала, угробив больше полусотни немцев, и прошла хорошую школу у нашего «жандарма» товарища Кириллова, да и «административный ресурс» у нее неслабый, старлей ГБ по чину равен армейскому майору, – то Лючия на одном обаянии умудряется пролезать где угодно! Ладно, свои итальянцы, ее уже вся Третья Гарибальдийская знает, как и местные, военные и гражданские, – но как она с нашими, русскими, пребывающими при исполнении, сумела общий язык найти, ведь формально мы уже не при гарибальдийцах, хотя и их в помощь иногда привлекаем, да и я там бываю, занятия по рукопашке уже есть кому проводить, но я там вроде главного сенсея, – а числимся мы отдельной береговой ротой при ОВРе (охране водного района) Генуэзской базы ЧФ. Но эта девчонка уже и нашим всем хорошо известна, включая самого адмирала Владимирского – как ей это удалось, при том что по-русски она очень плохо говорит, мешая с итальянскими словами?

Ну не в моем ты вкусе! Типаж твой, как Одри Хепберн, которая в «Римских каникулах» играла. А мне нравятся рослые, синеглазые блондинки, как из первого батальона Паола, кажется, из Флоренции? Что вы хотите – мы не монахи, а молодые здоровые мужики, это у немцев и янки в армии положены штатные бордели, а у нас ППЖ – это реальность, и отчего бы не, если и она не против, и вообще война, может, убьют завтра, и всё? Хотя интересно, что и у нас, по Одеру помню, это заметно на убыль пошло – мир не за горами, потери не так велики, о жизни после надо думать. Эх, Паола… и что Лючия ей сказала, что она стала от меня как от черта бегать? Все равно же расстанемся – отбудем завтра в Союз, и уж там ты меня точно не найдешь!

Или же Третью Гарибальдийскую завтра под Рим перебросят. Он пока еще не взят – и думается мне, оттого, что наши стараются инфраструктуру и население щадить, не раскатывать все в щебенку артиллерией. Приказ был по Четвертому Украинскому, к местным относиться вежливо, за бесчинства сразу трибунал. Это лишь к «бригаде неро» – Черным бригадам не относится: собрал Муссолини отморозков, которые зверствуют здесь, как СС, их сами же итальянцы в плен не берут. Есть еще «аппенинские охотники» – карательные отряды из числа бывших солдат и офицеров Королевской армии, и отряды «специального антипартизанского директората» – это уже аналог нашей спецуры, действуют группами до взвода, имеют подготовку егерей. Причем Муссолини здесь – совсем как Власов был у нас, лишь орет, призывает, но власти ни над кем не имеет, даже итальянские каратели Достлеру подчиняются, усмиряют тыл так, что стон стоит и кровь рекой! А Роммель из Италии сбежать все ж успел – выскочил с частью войск по южной приморской дороге, которую мы минами перекрыть не могли. Наши Флоренцию взяли, фронт у Перуджи. Рим жалко.

И еще мне интересно – вот место нашего расположения, на берегу «линкорного» ковша, к причальной стенке хоть «Айову» ставь, глубины позволяют. И портовое хозяйство неслабое – склады, краны, подъездные пути – все, чтобы быстро загрузить снабжение хоть на линкор, хоть на бригаду крейсеров или дивизион эсминцев. А нет тут пока никого, кроме катеров ОВРа, и ни одного итальянского корыта! В штабе под большим секретом слышал, что ждем эскадру ЧФ. Вот только вчера в наш склад – именно на территории нашей роты, под нашей охраной – торпеды сгружали, приехавшие из Севастополя. Именно торпеды, а не артиллерийский боезапас! А уж когда я увидел, что именно там выгружают, и под крышу, вдали от посторонних глаз…

Помимо торпед стандартного размера, калибра «53», целый десяток «толстушек», «шестьдесят пятых»! И насколько мне известно – но это уже тайна «ОГВ», – аппараты под них есть лишь на одном корабле ВМФ СССР в текущем сорок четвертом году. Вешайтесь, фрицы – «морской волк», который тогда, в 2012-м, до Средиземки так и не добрался, вас сейчас кушать идет! Арктического флота у Германии уже нет – теперь и Средиземноморского не будет.

И нас тоже ждут великие дела – Корсика, Сардиния, Мальта, Сицилия. А может, и Мальорка, и Тулон, и Гибралтар. Вдруг здесь в историю Второй мировой войны советский подводный спецназ войдет легендой, вместо какого-то Боргезе? Что он сделал, по большому счету – двух британцев в Александрии потопил, да несколько транспортов в Гибралтаре! А у нас сейчас целей – «Шарнхорст», «Страстбург», битый «Ришелье» в Тулоне, да еще итальянцы, «Дориа» и «Дуилио» в Таратно немцами захвачены. Это мелочи не считая. Большую часть, конечно, «волк» скушает, доведет Лазарев счет до сотни потопленных, но ведь и нам что-то останется?

– Синьоре Юри!

Прыгает, машет с берега. Эх, галчонок, ну не идет женщинам камуфляж, в платье бы тебе куда красивее, чем амазонкой! И расстанемся скоро – представляю, что тут начнется, когда «Воронеж» придет: режим высшей секретности, посты солдат ГБ по всему периметру. А мы в море, и прощай! Скоро уже на сроки выслуги мирного времени перейдем – а охота мне хотя бы майора получить, сумел же наш замкомандира Гаврилов из старлеев в подполы за неполные два года войны.

«Уйду я в море в подводной лодке – и позабудешь ты меня!»

Басистый Николай Ефремович. Из кн.: Море и берег. М., 1960 (альт-ист)

Утром 17 марта эскадра вошла в Ионическое море, между Грецией и Италией.

Русские моряки уже сражались и побеждали здесь – сто пятьдесят лет тому назад. В Царьграде перед походом экипажам показывали фильмы «Адмирал Ушаков» и «Корабли штурмуют бастионы»[79]. Товарищ Сталин сказал, что нам надо гордиться своей историей – тех, кто проливал кровь за Отечество, нам надо уважать, даже если антинародная царская политика приводила к тому, что плодами наших побед нередко пользовались чужие короли и капиталисты. В те годы Турция, как фашизм сейчас, несла порабощение славянским народам, османы, как фашисты, не считали русских за людей – и так же, как Гитлер, хотели завоевать Европу, доходили до Вены и Будапешта, – но наши, русские полки под командой Суворова сломали туркам хребет. И Средиземное море, как и наше Черное, было раньше «внутренним озером» Османской империи, турки не имели здесь соперников – но Ушаков устроил туркам на море то же, что Суворов на суше, воюя по-суворовски, «не числом, а умением», Британцы считают своего Нельсона величайшим морским тактиком, но именно Ушаков, задолго до английских побед, громил турок теми приемами, авторство которых англичане приписывают себе. А еще он, хотя и был царским адмиралом, основал здесь на Ионических островах народную республику – так же, как наша армии сейчас помогает народам Европы освободиться от гнета не только немецких фашистов, но и собственных буржуев и помещиков. Когда мы были в Измире, турки смотрели на нас со страхом – помня о русских победах, они не решились напасть на наше Закавказье, даже во время Сталинграда. Спасибо за это еще и нашим предкам, внушившим туркам уважение к России!

В этой войне действия Черноморского флота были, на морском языке, каботажем. Пусть и героическим – но каботажем, вблизи своих берегов. Теперь же нам, первыми среди всех наших сражающихся флотов, предстояло совершить дальний зарубежный поход, в Специю, на соединение с флотом Народной Италии. Мы знали, что на юге итальянского полуострова, в Таранто, стоит сильная эскадра итальянского флота, сохранившая верность Еврорейху – в составе линкоров «Дориа» и «Дуилио», трех крейсеров, нескольких десятков эсминцев и миноносцев – имелись сведения, что немцы посадили на часть кораблей свои экипажи. А по ту сторону «сапога» нас мог встретить объединенный немецко-французский флот: «Ришелье», «Страсбург», «Зейдлиц», «Алжир» – всего больше четырех десятков вымпелов, и кроме того, в составе Средиземноморской флотилии кригсмарине, французов и итальянцев числилось больше сотни субмарин. Но уже близка была наша победа в этой войне, мы стали намного сильнее, чем в сорок первом – а вот немцы были уже не те. Если судить по тому, что устроила наша единственная подводная лодка К-25, пусть и обладающая выдающимися характеристиками, но одна, против всех вражеских сил – в западной части Средиземного моря.

Наибольшую опасность для нас представляла немецкая авиация, а не корабли. Потому до меридиана Отранто нас прикрывали дальние истребители, с аэродромов на Пелопоннесе. Отмечу новый тактический прием – эсминцы «Сообразительный» и «Способный», развернувшись впереди на отдалении в двадцать миль, играли роль кораблей радиолокационного дозора, имея на борту авианаводчиков – что позволяло перехватывать немецкие разведчики до обнаружения ими эскадры, наводя на них истребительный патруль. Два «юнкерса» были сбиты, одновременно с наших баз и кораблей в Адриатическом море шел интенсивный радиообмен, должный навести немцев на мысль, что целью нашей эскадры является один из югославских портов. С наступлением темноты вечером 17 марта мы были в условленной точке, 36° северной широты, 19° восточной долготы. Истребители нас покинули – теперь мы должны были рассчитывать лишь на себя.

Еще можно было принять решение действовать по запасному варианту. Идти в Адриатику, вдоль уже освобожденных берегов, где наша авиация могла бы нас прикрыть – нас готовы были принять в портах Сплит или Дубровник. Или, в исключительном случае, повернуть назад. Но мы были нужны в Специи. И потому эскадра легла на курс 280, вест-норд-вест, увеличив ход почти до полного, даже «Ворошилов» развил тридцать узлов. По основному плану, мы должны были прорываться Мессинским проливом, это было сочтено за меньший риск, чем лишние полсуток отбивать немецкие авианалеты. Мы знали, что по берегам пролива, близ Мессины и Реджо-ди-Калабрия стоят береговые батареи, включая минимум одну 12-дюймового калибра. При ширине пролива в восемь миль, а в самом узком месте меньше двух, даже полевая артиллерия может простреливать там все прямой наводкой!

Однако же – ночь. И хваленый немецкий орднунг, трещавший по всем швам. Если итальянцы еще недавно имели достаточно стройную систему береговой обороны, полностью укомплектованную личным составом – то немцы, после Римского разбоя, не придумали ничего лучше, чем полностью переформировывать части и соединения, отбирая лояльных. Что вызвало сильные сомнения в боеготовности и боеспособности батарей – да и наверняка некомлект у них там, ведь и для немцев сейчас береговая оборона в своем, по сути, глубоком тылу имеет куда меньший приоритет, чем фронт севернее Рима. И конечно, нас тут не ждут. Не рассчитывали, что советский флот выйдет настолько далеко на запад.

Мессинский пролив, между Сицилией и Каламбрией – носком итальянского «сапога», имеет на карте вид перевернутой воронки, с юга на север, чуть больше двадцати миль в длину. Северный выход мало того что узкий, так еще и резко изгибается на восток. И сильнейшие приливные течения, водовороты и отмели, и скалы у берегов – по легенде, именно это место греки называли, «между Сциллой и Харибдой». Одно утешение – мины тут крайне маловероятны, легко посрывает с якорей и понесет непредсказуемо, в тот же Мессинский порт. А ведь жителей этой Мессины, разрушенной землетрясением, спасали русские моряки – кажется, даже памятник нашим там стоит! Теперь же там, в четырех милях южнее города, на карте обозначена двенадцатидюймовая башенная батарея, самый опасный наш противник. И еще, по обеим сторонам пролива, три или четыре шестидюймовые батареи, эти не так опасны, потому что пушки расположены в двориках открыто, а значит, вместе с расчетами, очень уязвимы для нашего ответного огня. Но башенная батарея способна выдержать даже прямое попадание линкоровского снаряда, на дистанции в три мили это верная смерть для кораблей! Но мы входили в пролив, потому что нам было сказано – в эту ночь самая опасная батарея стрелять не будет.

Много позже тех событий я прочел роман «Пушки мыса Монтесанто» – и видел фильм, снятый на Ялтинской киностудии в пятьдесят седьмом. В действительности же советский подводный спецназ не участвовал в обеспечении нашего прорыва, авторы взяли некоторые реальные обстоятельства другой операции, проведенной почти в то же время и на том же театре – освобождение тюрьмы Санто-Стефано. И заслуга героев итальянского Сопротивления, имен которых я так и не сумел узнать, в том, что батарея на горе, а не на мысе Монтесанто, не сделала по нам ни одного выстрела. Никто из них не остался в живых, немцы расстреляли всех.

Да, немцы нас не ждали! Уже в проливе нам навстречу попался дозорный катер, запросил фонарем опознавательные. Мы сначала не открывали огня, а пытались тянуть время, посылая в ответ хаотичные сигналы – авось примут за смену кода, а силуэтами «Ворошилов» и эсминцы были похожи на итальянские корабли. Одновременно была включена система радиоглушения, чтобы немцы ничего не могли передать на берег. Удалось выиграть минуты две, еще целая миля расстояния! Катер шел параллельным курсом, в трех кабельтовых, повторяя попытки с нами связаться – и наверное, его радист запрашивал базу, удивляясь, что слышит в эфире лишь треск и свист. Затем «шнелльбот» резко пошел на сближение и дал очередь из двадцатимиллиметровки прямо перед носом «Способного», ответом был огонь из бофорсов на поражение, поскольку существовала большая опасность, что немцы выпустят торпеды – зенитчики с эсминца стреляли отлично, катер вспыхнул и быстро затонул. И тут с берега протянулись лучи прожекторов.

До конца пролива оставалось шестнадцать миль. И, не считая башенной батареи, которую, как нам было обещано, можно было не принимать в расчет, на карте было отмечены еще четыре, шестидюймового калибра пушки Канэ начала века, какие были у нас на «Авроре» и «Варяге» – не в башнях, а в бетонных двориках, расчеты прикрыты лишь щитами орудий. Шестнадцать шестидюймовок против наших девяти 180-мм, двадцати 130-мм, с «Ворошилова» стреляли и зенитные «сотки». Цели были заранее распределены между кораблями, места их известны. А морякам-черноморцам за всю войну почти не случалось вести настоящий морской бой, разве что разгром крымского конвоя прошлым летом, и то нашим противником тогда были транспорты и катера, но зато с сорок первого нам приходилось часто и много поддерживать наши войска, так что опыт меткой стрельбы по берегу был богатейший. Эсминцы не линкоры, лишены брони? А как же Ушаков на деревянных кораблях выходил против турецких фортов и побеждал?

Огонь – и летели наши снаряды. Во времена Ушакова корабли сходились борт к борту и палили из пушек в упор, завершая дело абордажем. А мы стреляли в темноту, по расчету – зная, что он верный. На берегу были видны пожары, что там могло гореть? И хорошо, что у нас были радары, хотя мы не видели на них цель, как было бы, если б нашим противником были немецкие корабли – но мы видели на экране очертания берегов, и это сильно облегчало штурманам навигацию, не хватало еще сесть на мель здесь, под вражескими стволами! Мы прошли уже половину пролива, по нам почти не стреляли – лишь с левого, сицилийского берега было выпущено с десяток снарядов без всякого порядка, легли у нас далеко за кормой и в стороне. Впрочем, итальянцы никогда не были сильны в ночном бою!

И вдруг доклад с поста РЛС – обнаружена работа радара, судя по длине волны, немецкий «вюрцбург», пеленг 70. И почти сразу выстрелы с правого берега – недолет. Но судя по всплескам, это не шестидюймовки, калибр линкорный! Одного снаряда достаточно, чтобы потопить эсминец или нанести тяжелое повреждение крейсеру!

Пеленг на немецкий радар – с нас и с «Беспощадного», идущего концевым. Пересечение пеленгов – место цели на карте. «Беспощадный», «Бойкий», «Бодрый» стреляют по радару, чтобы ослепить немцев. А «Ворошилов», «Способный», «Сообразительный» бьют по засеченному месту немецкой батареи. Сорок секунд после залпа, минута – следующего еще нет. Значит, это не башенная батарея, там скорострельность была бы как на корабле, два, даже три в минуту. А пушки, открыто стоящие в двориках, даже от наших калибров не защищены!

Второй залп немцев последовал через четыре с половиной минуты. И место цели, судя по вспышкам, было дальше и в стороне от первоначального? Тогда мы сочли, что в первый раз определили с ошибкой. Снаряды легли на этот раз с перелетом, как и ожидалось – но и заметно вбок, с ошибкой по целику, что было странно, с такой дистанции визировать должны были точнее. И стреляли в этот раз лишь три орудия, а не четыре. А мы прошли уже две трети пути. Слева Мессина, город хоть и затемнен, но плохо, какие-то огни можно различить. И восемь миль до выхода из пролива!

Третий залп. Один из снарядов упал у борта «Способного», сообщают, тряхнуло сильно, но повреждений нет. И доклад с радара, «вюрцбург» наконец заткнулся – то ли наконец накрыли его, то ли немцы решили не испытывать судьбу. И что интересно, позиция батареи снова сместилась, и как по дуге – на этот раз ошибки быть не может.

– Железнодорожная батарея, – говорит капитан 1-го ранга Жуков, командир «Ворошилова», – маневрирует по «усу», удерживая нас в секторе обстрела.

Тогда – максимальная скорострельность по обнаруженному месту и чуть дальше, правей, с учетом возможного перемещения. Крупнокалиберные железнодорожные транспортеры имеют очень малый угол обстрела, по нескольку градусов от направления пути. И потому для них подбирают участки с плавным поворотом или специально прокладывают такие «усы», чтобы орудия, перемещаясь, могли менять сектор обстрела. Немцам не повезло, что они поздно нас обнаружили и изготовились к бою. Такая батарея обычно держит дальние подступы, и основная директриса стрельбы для нее должна здесь быть вдоль пролива, на юг, где немецкие одиннадцатидюймовые пушки, какие стояли у них на дредноутах прошлой войны, а сейчас переделаны в береговые, имели бы над нами подавляющее преимущество. Но мы уже вошли в пролив и имели слишком большое угловое перемещение, каждый раз выходя из сектора обстрела, так что немцы вынуждены были при каждом залпе менять позицию и пристреливаться заново. И конечно, железнодорожные пушки не защищены ничем – если их обшить броней, пути не выдержат такую тяжесть!

Мы достали их раньше! Даже ночью и издали было видно, как что-то хорошо взорвалось на правом берегу. Очевидно, наш снаряд попал в вагон-погреб с боезапасом. И батарея больше не стреляла.

Больше до выхода из пролива не случилось ничего. Можно было опасаться, что за поворотом, не просматриваемые до выхода в атаку, нас будут ждать торпедные катера. Потому «Способный» и «Сообразительный», идущие головными, были готовы к отражению этой угрозы. Но катеров мы не встретили.

Пролив остался за кормой. Мы входили в Тирренское море. В два часа ночи 18 марта эскадра обогнула остров Стромболи, легла на курс 300. В 2:10 из радиорубки доложили – получено сообщение от К-25. «Вас видим, находимся в десяти милях впереди вас, можем держать эскадренный ход двадцать восемь. ПЛО обеспечим, сейчас все чисто. Просьба не атаковать обнаруженный перископ – возле вас это будем только мы». Наши акустики не слышали ничего. Значит, эта К-25 и в самом деле не засекается с дистанции, на которой она не только видит противника, но и может по нему стрелять. Так как я прочел, она именно с этого расстоянии потопила «Эйген».

Наконец можно было снизить готовность, дав людям отдохнуть. Если авиация ночью не опасна, а субмарина не подкрадется – поскольку, как нам сообщили, К-25 уже потопила их четыре, только здесь, в Средиземке.

Перед рассветом К-25 снова вышла на связь, телефоном, по УКВ. Рекомендует изменить курс вправо, обнаружена подводная лодка. Британец, но может сдуру атаковать. Нам союзника топить, или обойдемся без этого? Мы повернули, совершая маневр уклонения. И опять акустики не слышали ничего.

Утро было очень мрачным. Весь восточный горизонт был затянут пепельно-черными тучами, имевшими в лучах восходящего солнца очень устрашающий вид. Мы тогда не знали, что 18 марта случилось извержение Везувия, и пепельные облака накрыли значительную территорию, у немецких самолетов на аэродроме близ Неаполя ломало крылья тяжестью выпавшего пепла[80]. Погода была, в общем, летная, и мы удивлялись, что в воздухе не видно ни одного «юнкерса» – разведчика. Он появился уже ближе к полудню, когда мы были почти на широте Рима. Значит, скоро жди гостей!

Первый налет был в час дня. Около двадцати «фокке-вульфов» – будь Ю-87, было бы гораздо опаснее. Но к концу третьего года войны «штуки» почти исчезли из состава немецких эскадр пикировщиков, замененные штурмовыми версиями ФВ-190. «Фок» мог действовать гораздо успешнее на нашем фронте, но не умел пикировать, не имел штурмана-бомбардира в экипаже, и даже бомбового прицела – это был именно штурмовик, опасный против малых кораблей и катеров; теоретически он мог нести торпеду, но реально я не слышал ни об одном таком случае. Три «фоккера» были сбиты, корабли повреждений не получили, лишь на «Бодром» были легкие повреждения надстроек от пулеметного огня, один убитый, четверо раненых. Но еще через час появились «юнкерсы», это было уже серьезнее. Правда, это были не «штуки», а Ю-88, они бомбили с пологого пикирования, с большой высоты. Но и нам трудно было их достать – снятие с эсминцев 76-мм зениток в пользу бофорсов было ошибкой, очень удачный американский автомат все же был оружием ближнего боя – и если на «флетчерах» по самолетам на больших высотах мог стрелять главный калибр, то у нас достать немцев на высоте больше четырех тысяч могли лишь «сотки» крейсера. Один «юнкерс» все ж потянул к берегу, оставляя дымный хвост. Но налеты продолжались.

В 15:30 нас атаковали торпедоносцы. Тут наши зенитчики отыгрались, стреляли и стотридцатки эсминцев – четыре «юнкерса» были сбиты, остальные побросали торпеды с дальней дистанции и удрали, причем еще два уходили с дымом, но их падения мы не видели. Немцам очень не хватало хорошего пикировщика взамен устаревшей «штуки» – насколько мы были ознакомлены с опытом тихоокеанских сражений, одновременный удар пикировщиков и торпедоносцев с раздергиванием зенитного огня обороняющейся стороны по разным высотам и направлениям был там очень эффективным. И снова атаки с большой высоты, сколько бомб фрицы высыпали в море, сколько наглушили рыбы! Мы были уже севернее Рима, входили в пролив между Корсикой и Италией. Уже и наши в Генуе вышли на связь, через час нас должны были прикрыть истребители. Мы почти уже дошли!

Этот налет был не сильнее предыдущих. Три тройки Ю-88 заходили в атаку на хвост нашего ордера, опасаясь зениток «Ворошилова». И полутонная бомба взорвалась прямо у кормы «Беспощадного»! Эсминец сразу начал отставать, резко сбавил ход. Вот не было печали – расслабились под конец!

Доклад о повреждениях заставил меня выругаться. Особенностью эсминцев «проект 7» была комбинированная система набора корпуса, продольная в средней части и поперечная в оконечностях, это давало небольшую экономию веса – но стыки были слабым местом. Случалось, что корпуса трещали даже на штормовой волне, как североморский «Грозный» в декабре сорок первого. Страдали этим и итальянские корабли, бывшие прототипом для наших – два их эсминца затонули в шторм, в марте и мае сорок второго, хотя бури в Средиземном море слабее, чем в Атлантике, у нас на Севере или на Тихом океане. Немецкая бомба взорвалась в воде у борта «Беспощадного», в районе 173-го шпангоута – как раз возле «концентратора напряжений», в итоге не только разорван борт, но и треснули балки силового набора, возникла опасность, что корпус просто переломится при большой нагрузке – от еще одного близкого взрыва, не говоря уже о попадании, от большой волны, и даже если дать полный ход. Затоплены артпогреб четвертого орудия и румпельное отделение, корабль управляется машинами. И может развить не более пятнадцати узлов!

По всем правилам, имея такие повреждения в зоне господства вражеской авиации, следовало снять экипаж и затопить эсминец. Но до темноты оставалась пара часов, и база была уже близко! И командир «Беспощадного» капитан 3-го ранга Пархоменко просил разрешить ему спасти корабль.

– Вы следуйте по назначению и не думайте о нас. А мы попробуем доползти так.

Передали на берег. Там ответили, что вышлют армейские истребители с аэродрома под Перуджей. А через два часа нас сумеют прикрыть самолеты флота. Решили пока идти вместе. «Беспощадный» встал в кильватер крейсеру, «Способный» и «Сообразительный» оставались впереди, слева и справа, «Бодрый» и «Бойкий» разошлись по траверзу еще шире, этот ордер при появлении бомбардировщиков давал возможность рассыпаться в стороны, развив полный ход. Мы продолжали идти на север.

Радио с К-25 – три корабля встречным курсом, предположительно эсминцы. Наши из Генуи – или противник? Запросили берег, пришел ответ, что никаких кораблей нам навстречу флот Народной Италии не посылал. Передали ответ на К-25. Цели были уже видны на радаре, дистанция очень быстро сокращалась. Визуально были опознаны три миноносца, 600-тонного типа, нам совершенно не противники, по огневой мощи каждый вдвое слабее любого из наших эсминцев. Странно, что также обнаружив нас, они не пытались уклониться – после выяснилось, что они приняли нас за своих, совершенно не ожидая встретить здесь советские корабли. «Ворошилов» дал залп из носовых башен с дистанции в четыре мили, одновременно «Сообразительный» и «Способный» рванулись на перехват. Один из миноносцев был накрыт третьим залпом, потерял ход, стал тонуть. Второй, получив подряд несколько попаданий от эсминцев, также остановился и был расстрелян и потоплен. И лишь третий взорвался от двух торпед – К-25 была здесь. Странно, что если сверхлодка так сильна, то не потопила всех еще до контакта с нами. Пленные, подобранные «Сообразительным», позже показали, что миноносцы «Паллада», «Кассиопея» и «Сириус» флота югоитальянских фашистов вели поиск британской подлодки и не имели никаких сведений о прорыве нашей эскадры – немцы очень неохотно обмениваются информацией даже со своим союзником, явно ему не доверяя.

Но это было после – а пока радары известили нас о приближении очередной группы самолетов. Как было сговорено, «Ворошилов» дал полный ход вперед, эсминцы легли в поворот, кто был слева влево, кто был справа вправо, «Беспощадный» приотстал, но это тоже выглядело сверху, как часть общего маневра. Если бы немцы выбрали за основную цель его, все было бы кончено, так как поврежденный эсминец имел сейчас скорость и поворотливость не лучше коммерческого парохода. Но бомбежке подверглись «Сообразительный» и «Бойкий», которые успешно увернулись. И как раз в эту минуту от берега появились наши истребители, так что немцам резко поплохело. Два Ю-88 сразу упали в воду, за ними еще один, и еще – всего наши летчики доложили о шести сбитых в тот раз бомбардировщиках. И прошли над нами, прикрывая – десять Як-3. Мы понимали, как они рискуют – я слышал, что эти легкие истребители обычно базировались на передовых площадках у линии фронта и были очень сильны в бою над передовой, но не имели ни приборов для дальних полетов, ни большого запаса топлива, а тут им еще надо было возвращаться через немецкую территорию, на карте фронт глубоко вдавался на юг посреди «сапога», а немцы еще держались на побережье, заметно севернее. Но они оставались над нами, выполняя приказ – герои!

Через полчаса к ним на смену прилетела эскадрилья Як-9, из 6-го гвардейского истребительного полка ЧФ, хорошо нам знакомого – именно этот полк, до марта сорок второго 8-й истребительный, был в Севастополе до самого конца его обороны, после участвовал в боях над Таманью, Новороссийском, снова над Керчью, при освобождении Крыма – и вот перебазировался в Италию, став первой частью Черноморского флота на итальянской территории. Можно было отпускать армейцев – но как раз в это время немцы появились снова, это был последний их налет, до темноты, и потому фрицы сил уже не экономили, «юнкерсов» было не меньше трех десятков, и их сопровождали «мессера». И армейские летчики тоже приняли бой, в небе завертелся клубок из самолетов, и падали вниз горящие, волоча дымные хвосты. Но бомбового удара по нашим кораблям у немцев не получилось, «юнкерсы» спешили освободиться от бомб, чтобы удрать.

А когда все закончилось, мы подобрали с воды одиннадцать сбитых пилотов. Использовались сетки на шестах-«выстрелах», которые позволяли подхватывать человека с воды прямо на ходу эсминца, как сачком, вместе с резиновой лодкой. И если наши старались сами грести к борту корабля, то немцы, напротив, пытались уклониться, приходилось усмирять их очередью из ДШК – всего выловили четверых наших, семерых немцев. К сожалению, это были не все наши потери – восемь «Яков» в тот день не вернулись домой. Но немцы потеряли двадцать два сбитых!

Подвиг совершил Михаил Гриб, командир 3-й эскадрильи 6-го гвардейского полка. Одержав три победы, он сам был сбит – и, подобранный немецким гидросамолетом, сумел захватить его, принудив экипаж лететь в Специю. Притом что на борту летающей лодки, помимо четырех человек экипажа, находились еще двое немцев, спасенных ранее – но и все вместе они ничего не могли сделать с нашим героем, предпочтя самим сдаться в плен. В этом видна разница между русским и немецким характером – там, где немец, благоразумно прикинув шансы, предпочитает сложить оружие, наш будет драться до конца!

Дальнейший путь до Специи прошел без приключений. Если не считать доклада от К-25 о потоплении немецкой подводной лодки, попытавшейся к нам подойти.

В ночь на 19 марта эскадра, встреченная катерами ОВРа Генуэзской военно-морской базы, вошла в порт Специю, завершив переход, оставив за кормой почти тысячу морских миль. «Беспощадный» был немедленно введен в док, а мы были готовы к выполнению любой боевой задачи.

Из протокола допроса. Мессина, отдел гестапо, 19 марта 1944 года

Я уже во всем сознался. Приказывайте меня расстрелять – что еще вам надо?

Да, я боюсь умереть, как любой человек. Но гораздо больше страшусь, что ад все же есть, и я в него попаду. В жизни я совершил достаточно грехов. Двадцать шесть лет безупречной армейской службы – Абиссиния, Испания. Ранение в битве под Теруэлем – после чего меня признали негодным к полевой службе. Хотели меня комиссовать, но я отказался. Привык к казарме, к порядку – а что я буду делать на гражданке? Да и лейтенантские погоны – это немного в моем возрасте, но все же почтение!

Да, мне, как любому итальянцу, не понравилось, что вы сделали в Риме. Но слаб человек – видел, как расстреливали на плацу тех, кто протестовал открыто. А мне тогда очень хотелось жить. И не возражал, когда мне предложили продолжить служить уже вам. Герр следователь, неужели вы не знаете, что здесь, на юге, никто не принимает Итальянскую Социальную Республику всерьез? Всем известно, что наш дуче сейчас вроде того царька, что мы когда-то посадили в оккупированной нами Абиссинии – и что все указы от его имени сочиняют Кессельринг и Достлер. А вам служат те, кто еще больше боится коммунистов – и такие, как я.

Я был на этой батарее с самого ее начала. Стал ее неотъемлемой, привычной принадлежностью. Служака, герой, ни в чем порочащем не замечен – оттого предложение мне продолжить службу было формальностью. Впрочем, если бы вы тогда стали копать – все равно не нашли бы ничего. Потому что я никогда не был ни коммунистом, ни партизаном. Я был всего лишь итальянцем. Вам, немцам, этого не понять – насколько Римская вера для нас святое. И то, что я служил вам – не значит, что я сам не считал себя иудой. Но слаб человек и слишком развращен материализмом в наше просвещенное время.

Поначалу я стал пить. Как многие мои сослуживцы. Затем я пришел к отцу Марио – хотя прежде был не слишком старательным прихожанином. Отец Марио был единственным, кто мог дать покой моей душе, на какое-то время после исповеди. Еще он умел слушать. Мы разговаривали о многом – о том, что не имеет никакого отношения к этому делу. О жизни и вообще, о всякой философии. Это не вызывало подозрений ни у кого – что может быть естественнее для итальянца?

А десять дней назад отец Марио спросил, известно ли мне о булле папы, где объявлялось, что любой, сделавший зло вам, делает шаг к спасению своей души – и чем весомее зло, тем больший шаг. А убитый за это сразу оказывается перед райскими вратами, даже если он в жизни был закоренелым грешником. Нет, тогда он ничего меня не просил – просто сообщил об этих словах папы, «ну кто мы такие, чтобы оспаривать его волю»? Я после думал над этими словами. Мне уже почти пятьдесят, что мне осталось – еще сколько-то тянуть лямку, после отставка, пенсия, и все? У меня нет семьи, родители давно умерли, один брат погиб под Тобруком, второй в русских степях, есть какие-то двоюродные, но я давно потерял с ними связь. Я умру… и вдруг попаду в ад, навечно? И никогда больше мне не представится случай спасти свою душу!

Отец Марио при следующей беседе сказал, что Богу угодно, чтобы в указанное им время батарея не могла сделать ни одного выстрела. Не надо отягощать душу грехом убийства. Если я это сумею. Это было легко – все на батарее привыкли, что я постоянно копаюсь в своем заведовании, хожу повсюду со своим ящичком инструментов, чтобы вся техника работала нормально. Прежде, при нашем добром короле, было положено каждый день проворачивать механизмы, чтобы убедиться в их исправности – теперь же это делалось хорошо если раз в неделю! И достаточно было закоротить моторы наведения орудийных башен, чтобы при пуске сгорели обмотки. Можете мне не верить, но я не знаю, кто намудрил с дальномером в КДП, и кто виноват в случившемся на других батареях. Думаю, что отец Марио беседовал не со мной одним.

Отчего я не бежал? Все в руках Божьих. Если Бог на небе есть, то в его воле сразу вознести меня в рай или решить, что содеянного мной недостаточно, и дозволить мне продолжить свой путь на земле. А если Бога нет – то и ада нет, и мне нечего страшиться. Потому расстреливайте меня – я хочу узнать, прав я или нет.

(Резолюция на документе: приказываю считать католических священников пособниками партизан, если не доказано обратное.)

Капитан Гриб Михаил Иванович, Герой Советского Союза, командир эскадрильи 6-го гвардейского истребительного полка ЧФ

Задание было обычным – обеспечить прикрытие отряда кораблей. Чем Шестой Гвардейский не занимался уже давно – с освобождения Крыма. Повезло же после попасть не на греческий фронт, а на балканский, – считалось, что раз выйдем к морю, то будет угроза от немецкого флота, противостоять которому должна авиация, и оттого сначала аэродром под Любляной, затем Генуя – и боевая работа по сути в роли ПВО или фронтовой авиации! С одной стороны, чего греха таить, куда спокойнее и безопаснее, с другой же – пилоты теряли навыки полета над морем, особенно молодые, пришедшие в пополнение. А это было очень серьезно – недаром же в опытнейшем британском флоте с палуб летают двухместные истребители, где второй член экипажа – это не хвостовой стрелок, а штурман-наблюдатель! Ориентироваться над морем – это задача не из легких. Но абсолютно необходимая – и когда требуется найти цель в указанном квадрате, и конечно же, при возвращении домой. Особенно если стрелка бензомера у красной черты, а падать в холодное море куда опаснее, чем прыгать с парашютом над своей территорией. Не случайно по статистике наибольшие потери при одинаковом числе вылетов у торпедоносцев и топмачтовиков – гораздо выше, чем даже у армейских штурмовиков!

Вообще, прикрытие кораблей было у пилотов не слишком любимой задачей. Даже торпедоносцев прикрывать было легче. И в смысле навигации, лишь держись за хвостом прикрываемых, и по топливу, лишь туда и обратно, и по инициативе, если только немцы не успевали заранее поднять и стянуть к месту боя свои эскадрильи, что бывало не всегда. Ну и конечно, спрос за потери прикрываемых, если допустишь, было не сравнить. А сколько раз случалось, что на доклад на берег: «Топливо на исходе», – был ответ: «Жди смены, не смей уходить»? И после тянуть домой на последних каплях, подбирая выгоднейший режим для мотора и молясь, чтобы не пришлось вести бой, потому что тогда кирдык. Но это – боевая работа, которую кто-то должен делать! Что было бы, если бы солдаты на войне сами решали: «За это задание возьмусь, а это нет – страшно»? Так что встретим, прикроем и проводим – куда денешься? Легко союзникам, с палубы летать и сразу после боя на нее же. А даже сто километров до берега – это очень много, особенно если машина повреждена и баки почти пустые.

Раньше в полку были Як-9Д – «дальние», с увеличенным запасом топлива. Что было не слишком хорошо: скорость и маневренность уступали не только армейскому Як-3, но и последним вариантам «месса». В декабре прибыли Як-9У, с форсированным мотором, – это были звери, развивавшие семьсот кэмэ в час! Но дальность была «сухопутной», а не морской – эту проблему решили, подвешивая баки: считалось, что полет до цели, а если повезет, то и начало патрулирования можно вести на «дополнительном» бензине, а при вступлении в бой сбрасывать. Вот только не прозевать немцев – если замешкаешься на крейсерском режиме, да еще с грузом под брюхом, то все…

В этот раз мы опоздали. Сухопутные «Яки» 127-го полка, из 282-й дивизии, сцепились с десятком немцев. И еще одна фрицевская эскадрилья крутилась на высоте, не вступая в бой. А если тут есть их истребители – значит, сейчас и бомберы прилетят! Хорошо знаем эту немецкую тактику – не сопровождать свои бомбардировщики, как мы, а расчищать дорогу перед ними. Сейчас будет охота на охотников – баки долой, моторы на боевой режим, и тоже лезем на высоту. Вот немцы дернулись вниз, усмотрев удобный момент. Идем им на перехват. Увлеклись, гады, нас заметили на несколько секунд позднее, чем следовало бы! Так и вваливаемся в общую свалку, сначала фрицы, затем мы, у них на хвосте. А ближний маневренный бой – это ведь наш бой, ну пошла потеха!

Только мы сбили четверых. И еще армейцы до нас успели двоих, сами потеряв одного. Немцы пилотировали хорошо, но боевого духа им явно недоставало, так и стремились вырваться из схватки, и назад на высоту. Но мы не давали – чем хорош Як-3 или Як-9, он мало теряет скорость на маневре, и по пилотажным качества великолепен, прощает летчику ошибки, от которых «Лагг» или «Миг» свалились бы в штопор. А «месс», если разгонится, то утюг, и на виражах тормозится сильнее. Потому, принуждая немцев крутиться, мы не позволяли им выйти из боя, лишь восемь их сумели как-то вывернуться и удрать. Ведущий у них был приметный – белый «месс», как будто зимой воевать собрался.

Мы не преследовали. Потому что с другой совсем стороны увидели подходящие бомберы – нашу главную цель. Четыре девятки «юнкерсов». Надо было остановить их, до того как они лягут на боевой курс. Потому мое первое звено атаковало в лоб, чтобы сразу выбить ведущего – сзади к нему подобраться сложно, сквозь общий строй, а спереди он открыт, и оборонительное вооружение у бомберов большей частью направлено назад. Но время на ведение огня, доли секунды, и чуть промедлишь, столкнешься. После приходится проскакивать под строем бомбардировщиков – но истребитель, проносящийся мимо, это куда более трудная мишень для стрелков, чем заходящий в атаку, угловое перемещение очень большое, не успевают прицелиться! Попали хорошо, головной Ю-88 задергался, перевернулся и камнем пошел к земле – наверное, был не только убит пилот, но и в кабине никого живых не осталось. А его ведомые метнулись в стороны, избегая столкновения, оказавшись на пути у следующих троек! Строй нарушился – и второе и третье звенья этим воспользовались. Еще два «юнкерса» были сбиты, немцы стали поспешно освобождаться от бомб. Мы старались не столько сбить, сколько повредить, зацепить как можно большее число бомбардировщиков, заставить их до цели сбросить бомбовый груз, сорвать их атаку. Потому что знали, что никакой боевой счет не послужит нам оправданием, если немцы прорвутся к кораблям и кого-то потопят.

Опять появились «мессы». Во главе с тем, белым. Ждет удобного случая, чтобы атаковать? Так раньше ему надо было, бомберы все готовы уже, кто не сбит, тот удирает пустой, задачу мы им начисто сорвали! Семь сбитых и не меньше десятка ушло покалеченных, авось кто-то не дотянет. Вот, атакуют – разомкнуться! На скорости «месс» крутиться не может – а наши «яки» очень быстрые и верткие. Черт, одного из наших зацепили, Авдейко из второго звена! Но сами попали в удобное уже для нашей атаки положение – теперь, фрицы, держитесь! Редко такое случается, чтобы мы были в большинстве – обычно же немцы при неблагоприятном соотношении вообще не принимали боя.

Они и сейчас не хотели. Ас, вместо того чтобы драться, рванул прочь, уводя остальных. Это было тактически безграмотным, потому что высота чуть больше тысячи, недостаточно, чтобы уходить пикированием – а в горизонте мы легко их достали, скорость у «убивцев» Як-9У была больше. Сразу три «месса» рухнули вниз, остальные, поняв, что не уйдут, приняли бой, их хватило ненадолго. Ас продолжал удирать. Важная, должно быть, фигура, раз его отход прикрывают, не жалея себя?

Я погнался за ним вместе с Володей Вороновым, моим ведомым. Белый немец был хорошо виден над морем, он шел на форсаже и сначала оторвался сильно – но мы догоняли. Вот уже можно стрелять – попал очень удачно, после первой же очереди «месс» перевернулся на спину, из него вылетел пилот, раскрыл парашют. И когда я отвернул и лег на курс домой, мотор начал давать перебои. У «сто седьмых» моторов это бывало, они не любили слишком долгой работы на повышенном режиме – а мы, пересев на «убивцев», не всегда следили за временем, да еще в воздушном бою.

Я тянул на север, сколько мог. А затем все же пришлось прыгать – это надежнее, чем посадить истребитель на воду с риском потерять сознание при ударе и уйти с машиной на дно. После я узнал, что 127-й полк потерял троих в том бою и еще троих, не дотянувших до берега, и еще двое садились на вынужденную, лишь только под крылом оказалась наша земля. Як-3 все ж не годился для боя над морем, вдали от аэродрома. Приводнился благополучно, до темноты остался еще час. Воронов сделал надо мной круг и ушел домой. Оставалось ждать и надеяться, что меня найдут – в сорок четвертом у нас уже была спасательная служба, «каталины» или Бе-4 вылетали в район, где могли быть наши сбитые, находили, садились, подбирали. Меня найдут, если не сегодня же, то завтра утром.

Немцы нашли раньше. Летающая лодка «дорнье» приводнилась метрах в ста. И немец в верхней турели навел на меня стволы – рус, греби сюда. И когда я заработал веслами, стараясь скорее подойти, немцы иного и не ожидали. Уж очень это было по их, немецкому понятию – если нет выхода, значит, надо подчиниться.

У меня в кармане лежала граната Ф-1, как раз на этот последний случай. Чем погибать просто так, куда лучше захватить с собой немцев – сколько их там в экипаже, четверо, шестеро? И гидросамолет – тоже фюреру убыток. Немцы не глушили мотор – едва втянув меня внутрь, «дорнье» пошел на взлет. Во время взлета ничего сделать было нельзя, лишь держаться за что придется, немцев в грузовом отсеке было четверо, причем двое, похоже, такие же спасенные, как я. Мой ТТ из кобуры выдернули сразу, а вот карманы обшмонать не успели, когда же тощий белобрысый фриц придвинулся ко мне с этим намерением, я от души влепил ему в челюсть. И пока немцы вытаскивали свои парабеллумы, лимонка уже была у меня в руке, и кольцо сдернуто. Фриц с парабеллумом поспешно засунул его обратно и старательно показывал мне пустые ладони. Лежавший на полу белобрысый, только что лапавший кобуру, старался отползти в дальний конец кабины. А у двух сидящих напротив в глазах был откровенный ужас.

Если бы немцы вели себя по-другому, я бы просто разжал руку, и гори все огнем! Но я вдруг понял, что владею ситуацией – встал и шагнул к пилотской кабине. Никто не пытался мне помешать или выстрелить. Фрицы понимали, что раненый или убитый, я разожму руку, и граната взорвется. А для такого самолета это, с очень большой вероятностью, конец.

Пилотов было двое. И они оказались по-немецки понятливы и благоразумны, когда я сунул руку с гранатой им под нос. И вполне поняли язык жестов, сопровождаемый русским матом – повернуть на указанный курс (уж компас я узнаю на любой приборной доске, да и солнце еще не зашло), лететь на север. Сквозь рев моторов я слышал голоса в грузовом отсеке – очевидно, оставшиеся фрицы обсуждали изменения в своей судьбе, но мне на то было плевать. Мы вышли к Специи и приводнились прямо за бонами в гавани, после еще пришлось объясняться с экипажем подошедшего катера – приняли немцев, взяли самолет на буксир. А мне пальцы свело, разогнуть не могу – уже на катере матросы мне руку разжимали, чтобы гранату выкинуть за борт.

И лишь после я узнал, что один из фрицев оказался важной шишкой. Тот самый ас на белом «мессере», майор с Рыцарским крестом.

Эрих Хартман. То же место и время

В этот день Эрих Хартман четырежды избежал смерти!

Первый раз это случилось в воздушном бою. Эрих хорошо усвоил правило, что воевать надо так, чтобы противник нес потери, а ты всегда оставался цел. А значит, надо вступать в бой лишь тогда, когда абсолютно уверен в победе – и сразу удирать, прежде чем враг ударит в ответ! Еще он был искренне убежден, после всех почестей, что он, национальный герой Германии – ее бесценное достояние, и сохранение его жизни является не только его личной, но и общегерманской ценностью! А значит, умирать должны другие, а он вытянул счастливый билет, роль вечного победителя. Благородный рыцарь с вершины горы наблюдает, как внизу гибнут презренные кнехты. И вступит в битву не раньше, чем представится случай лично убить уже измотанного, израненного врага!

«Кнехтами» сегодня была эскадрилья Рогова. Поскольку Хартман, получив за пленение папы майорский чин и Мечи к Рыцарскому кресту, казалось, вернул себе доверие начальства, утраченное после того конфуза у Гавра. И Эрих быстро научился при несогласии оборачивать дело так, что все начинало пахнуть изменой и трусостью – в чем с ним всегда был согласен кригс-комиссар. Так что этому прусскому выскочке барону предстояло долго и дорого расплачиваться за прежнее высокомерие! А он, Хартман, уж постарается, чтобы этот неудачник, все еще обер-лейтенант, так и не получил погоны гауптмана! Ну, если только тот смирит гордость и каяться придет – тогда Эрих, может быть, и подумает! Если барон жив останется – кому-то побеждать, а кому-то и умирать, обеспечивая победы!

Сейчас Рогову приходилось туго. Хотя поначалу их был полный, пополненный состав, двенадцать против десяти русских – но эти новые «Яки» были поразительно верткими и быстрыми, так что бой шел как минимум на равных. А Хартман наблюдал с высоты, во главе целой эскадрильи, играющей роль его эскорта. Однако надо бы и о своем счете подумать – ну вот, удобный момент. Хорридо!

И черт знает откуда взялась еще одна эскадрилья русских, свежая, не уставшая, с полным боекомплектом! К своему ужасу, Эрих оказался в самой гуще воздушной «собачьей свалки». Едва удалось вырваться и вывести своих – восемь из двенадцати! Русские же набросились на Рогова, в эфире были вопли и брань, первая эскадрилья погибала в неравном бою – спасшись от полного истребления лишь тем, что русские переключили внимание на подошедшие бомбардировщики. Надо было сразу уходить домой, оправдавшись, что горючее на исходе – нет, захотелось все же прибавить счет, будто нельзя было просто заявить о сбитых, кто бы проверил? Соблазнился, что на этот раз никаких неожиданностей быть не должно – внимательно оглядел небо вокруг и всем приказал смотреть. Сейчас завалим двух-трех русских, и с чистой совестью на базу!

Сбить удалось лишь одного. А выскочить самим уже не получилось – к ужасу, Хартман понял, что «Яки» быстрее, и их было больше! Ввязываться с ними в маневренный бой означало смерть – скорее удирать, русские будут бить тех, кто сзади, не меня! К чертям всех – если он, национальный герой рейха, уцелеет, то это уже будет успех Германии! В следующий раз я буду умнее – а сейчас надо спасать свою шкуру!

Спасти не удалось. Двое русских висели на хвосте, как тогда, под Орлом! И куда-то пропали все парни из эскадрильи! И никак не выходило оторваться – русские сокращали дистанцию, и Хартман с ужасом представил, как узкие азиатские глаза уже смотрят на него через прицел. Сейчас они откроют огонь, и его, Эриха Хартмана, не будет! Вот они уже стреляют – нет, не хочу умирать! И как тогда, он перевернул самолет и вылетел из кабины, высота была не больше пятисот, но парашют раскрыться успел.

А после, качаясь на волнах в надувной лодке, Хартман, помимо радости спасения, почувствовал злость и обиду. На фюрера, еще вчера бывшего для него гениальным вождем! Ведь если для истинного германского солдата война – это такая же профессия, как любая другая, то хороший вождь должен обеспечить солдату возвращение домой с победой, славой и добычей, войне положено быть выгодным делом, иначе зачем она нужна? И дураку ясно, что никаких земель и рабов на Востоке не будет, Францию бы удержать, заключив мир – если же это не удастся, то сжалься над нами небо! Хотя после той, прошлой войны, никто не истреблял германскую нацию, – но и русские тогда не были в числе победителей, что же сейчас сделают с цивилизованной Европой дикие азиаты, в руки которых Хартман попал однажды под Орлом, не хотелось и думать!

Становилось холодно, и солнце было уже низко над горизонтом. Эрих с беспокойством подумал, что его могут и не найти! И его закоченевший труп так и будет плавать в этом море до скончания веков, если его не сожрут акулы – хотя вроде бы они не водятся в Средиземном море? Рассказывали, что в числе погибших на «Сатурнии» был очень много таких, слишком поздно найденных – и несколько суток спустя вылавливали мертвые тела в спасательных жилетах! Маленькую лодку на волнах так трудно заметить – неужели он, национальный герой Германии, спасся из обреченного самолета лишь затем, чтобы замерзнуть здесь?

Судьба была к нему благосклонна, послав спасательный гидроплан. «Дорнье» сел рядом, стрелок и бортмеханик помогли Эриху забраться в люк, дали фляжку с ромом и одеяло. И Хартман снова поверил, что жизнь прекрасна. В грузовом отсеке был еще один спасенный, стрелок с «юнкерса», совсем мальчишка, как и бортмеханик летающей лодки. Они восторженными глазами смотрели на Эриха Хартмана – легенду люфтваффе. Второй член экипажа спасателя был уже седой, лет под пятьдесят, с обер-фельдфебельскими погонами, этот смотрел равнодушно, больше озабоченный тем, чтобы скорее долететь – а вдруг вернутся русские истребители?

Летающая лодка качнула крыльями, стала снижаться. Уже прилетели? «Нет, герр майор, сейчас еще кого-то подберем». Черт возьми, ну отчего еще не стемнело, когда всякие неудачники, плавающие в море, уже не видны? А если сейчас снова появятся русские «Яки»? Его, Хартмана, жизнь ценее для рейха, чем жизни всех тех, кто там, внизу! Но ведь не прикажешь этим лететь и не замечать – сошлются на устав и инструкцию, и будут правы, лишь себя в глупое положение поставишь!

– Это русский! – крикнул бортмеханик. – Будем брать?

Отличить было просто: парашют, неотцепленный от лодки (его обычно использовали как парус или плавучий якорь) был белого цвета (у немцев – цветной). Было и множество других различий, заметных вблизи – особенно для экипажа самолета-спасателя, привыкшего подбирать с воды и своих, и чужих. Врага можно было и не брать на борт – смерть от холода, голода и жажды на плоту в море была гораздо мучительнее, чем от пулемета, так что развернуть турель и дать очередь было бы не зверством, а актом милосердия. Но пленный тоже представлял некоторую ценность как источник разведданных – а потому русского втащили на борт, избавив от пистолета и планшета. Строго по инструкции полагалось, положить пленного лицом в пол, связать руки, тщательно обыскать и до приземления держать в таком положении, под присмотром вооруженного караульного. Но у седого обер-фельдфебеля было иное мнение, на пятом году второй Великой войны. Не было ни единого случая, чтобы спасенный проявлял враждебность к экипажу – поскольку в авиации не служат дураки и самоубийцы, зачем бессмысленно отягощать свою судьбу? А янки и британцы специально указывают своим не сопротивляться, а то в следующий раз спасать не будут. С русскими же экипажи 7-го спасательного отряда люфтваффе прежде не встречались. Так что – оружие у пленного отняли, люк закрыли, самолет взлетел – и никуда уже русскому не деться! И даже если у него где-то припрятан второй пистолет – стрелять внутри кабины, на болтанке, когда пуля запросто может повредить что-то важное, стал бы лишь самоубийца. Ведь даже перестреляй он весь экипаж, что бы он стал делать с управлением совершенно незнакомого самолета?

Что ж, это даже лучше, что русского не расстреляли в воде! Потому что он, Эрих Хартман, сейчас увидит, как этот недочеловек будет валяться у него в ногах, умоляя о пощаде! Подобно тому, как он, Хартман, раньше наслаждался стрельбой по выпрыгнувшим с парашютом, что позволяло загнать вглубь собственный страх, – но после это мерзкое липкое и холодное чувство неизменно возвращалось и росло! А пьянящее чувство власти над чужой жизнью, ощущения чужой беспомощности, притуплялось с каждым разом. Проклятый (и любимый) наркотик требовал новых способов удовлетворения жажды крови. Теперь Хартман отлично понимал «берсерка» Тиле, которого интересовало не просто уничтожение врага, но лицезрение его мучительной агонии. Конечно, Тиле был тот еще псих, и сдох погано, в петле французских бандитов – так и не сумеет Эрих Хартман с ним расплатиться за то свое унижение на палубе «Фридриха», за безобразную сцену, учиненную Тиле совместно с японцем! Дозволить дикарю-самураю угрожать ему, герою люфтваффе, своим нелепым мечом – и не спасла «берсерка» от смерти эта железка, ха-ха. Этот русский сейчас ответит за все унижения, что испытал Хартман, истинно германский рыцарь! А в завершение унтерменш будет визжать, когда поймет, что сейчас его выкинут за борт без парашюта! И никаких последствий не будет – командование охотно поверит словам национального героя, что русский, будучи фанатиком, выбросился сам! А настроение самого Хартманна куда важнее для войны в воздухе, чем какая-то развединформация, добытая при обстоятельном допросе на земле.

От этих мыслей Хартман даже согрелся. Пора было приступать, и он подошел к русскому, держа в руке летный шлем и намереваясь для начала заехать оным шлемом по лицу пленному. Каждый пилот по-своему мстит за свой самолет!

И тут русский, от которого не ждали сопротивления, не связали и не поспешили обыскать, отшвырнул фельдфебеля и ударом в челюсть сбил Эриха с ног. Во взгляде русского, с ледяным презрением и яростью, как у того японца на борту флагмана Тиле, Хартманн прочитал свой смертный приговор. И он не успел даже подумать о том, что русский жизнью заплатит за это удар – услышав истошный, слышимый даже через шум моторов, вопль: «Граната, у него граната!»

Хартман понял, что сейчас умрет. Пытался отползти, истошно визжа – он не был человеком в этот момент, а сплошным комком животного страха, даже не ощутил, что не управляет своим кишечником, распространяя по кабине мерзкую вонь. Сейчас будет вспышка, взрыв, и небытие! А эти, из экипажа, что смотрят – мерзавцы и трусы, моя жизнь куда дороже, чем все ваши вместе взятые! В гестапо после будете доказывать, что вы не изменники и не заговорщики! Приказываю немедленно схватить этого, отобрать гранату! Иначе – ваши семьи в концлагерь! И где тут парашюты?

Никто даже не пошевелился в ответ на его визг. Русский перешагнул через тело Хартмана и скрылся в кабине пилотов. И летающая лодка накренилась на крыло, поворачивая влево, на север.

– Кажется, мы летим к русским, – сказал обер-фельдфебель. – Только бы нас не сбили при посадке. Надеюсь, этот иван знает, что делает.

– Идиоты! Трусы! Предатели! – заорал Хартман, осмелев от того, что непосредственной опасности нет. – Вас трое, все с оружием. Почему никто не стрелял?

Фельдфебель поискал по полу кабины, поднял и показал кольцо.

– Это ты видел, герр майор? Он бы разжал руку, и все, мы покойники. А я еще хочу вернуться в Штеттин, к своей Эльзе.

– В кабину! – скомандовал Хартман. – Скрутить его! Нас четверо, он один! И пилоты помогут. Должен же русский понимать, что сам тоже… Любой благоразумный человек…

– Это мы благоразумные, – сказал фельдфебель, – а он русский. Я с ними еще с той войны знаком. Бывают среди них такие, сумасшедшие. Взорвется, не задумываясь, лишь бы нас всех тоже. А я жить хочу. И ты, Фридрих, тоже ведь хочешь?

Бортмеханик закивал головой. Ни он, ни стрелок с бомбардировщика совершенно не желали лезть в драку. Смирившись с тем, что летят сейчас прямо в русский плен.

– Трусы! – крикнул Хартман. – Именем фюрера, приказываю!

– Видно, у тебя храбрости полные штаны, майор, – без всякого почтения усмехнулся фельдфебель. – Запашок заметен!

– Как разговариваешь со старшим по званию? – Хартман схватился за кобуру. И замер, увидев наставленный на себя парабеллум.

– Не дури, майор, – сказал фельдфебель, – нам жить охота, так что не делай нам проблем. А то ведь можешь сам за борт вылететь! Фридрих, возьми у него ствол! И без глупостей, майор, а то русский там решит, что мы собрались воевать, и разожмет руку.

Бортмеханик взял у Хартмана вальтер, вернулся на место. Гидросамолет летел на север, прямо над головой ревели моторы.

– Парашюты, – сказал Хартман, – предлагаю всем прыгать. Под нами пока еще немецкие воды.

– Прыгай, – сказал фельдфебель, – и сдохни. У нас индивидуальных лодок нет – есть шлюпка в хвосте, одна на всех, ее лишь на воде спустить можно. А в одном жилете плавать холодно, не больше часа проживешь. Да успокойся, майор, – ты же не СС, тебя не расстреляют. А нас тем более – мы спасатели, никого не бомбили, и уж тем более не зверствовали. Кончилась для нас война – и слава богу, живыми останемся!

Хартман вдруг подумал, что все не так плохо. Лишь после сегодняшнего боя от группы «Цеппелин» осталось меньше половины. А куда бы их бросили завтра – а вдруг на Зеелов, на верную смерть? Вроде бы с простыми пилотами люфтваффе русские не были беспощадны? А жизнь не кончается с завершением войны. И даже если Германия будет оккупирована – вроде Сталин ничего не говорил об истреблении немецкой расы?

Что в этот день ему повезло спастись от смерти и в четвертый раз, Хартман узнал уже на допросе. Когда русский офицер как бы между прочим сказал:

– И будьте довольны, что вас приняли наши. А вот если бы вы попали к итальянцам… Они ваших в плен не берут, после того, что вы устроили в Риме.

Четыреста три сбитых, числящихся за мной? Это всего лишь пропаганда! Вы легко можете проверить по моей летной книжке, где записаны все мои «победы», сравнив с данными по своим потерям – без всякого сомнения, вы увидите, что в тот день и в том месте у вас не было сбито ни одного! Я всего лишь хотел почестей, славы, наград, чинов – как любой солдат во все времена! Я никогда не разделял нацистских убеждений и служил лишь Германии, а не сумасшедшему ефрейтору, вообразившему себя великим вождем! Меня сделали «величайшим асом всех времен и народов» исключительно ради поднятия духа люфтваффе! Да, господин следователь, это так! Простите, что вы сказали – кто такой Козьма Крючков?

Бедная Урсула и бедная мать! Их арестуют и бросят в концлагерь. Потому что Хартману пришлось сказать все про свою летную карьеру, боевой счет и даже про «безумного ефрейтора» по московскому радио, в передаче на Германию на немецком языке! Но отказаться было никак нельзя – потому что русские пригрозили, что выдадут бедного Эриха англичанам, а этих злопамятных британцев, оказывается, очень интересует, кто увлекался расстрелом спасающихся на парашютах английских пилотов над Атлантикой осенью сорок третьего! Или итальянцам – что они сделают с проклятым церковью, за своего папу, страшно представить, вполне могут вспомнить и про аутодафе! Так что надеюсь, что моя Урсула, любимая Уш, достаточно благоразумна, чтобы понять – лучше отсидеть в Дахау пару месяцев, чем стать вдовой. Если она меня любит, конечно. А может быть, даже не два месяца – как скоро русские возьмут Берлин?[81]

Лазарев Михаил Петрович. Подводная лодка К-25, 19 марта 1944 года

Советская атомарина в зарубежном порту – не бывало такого никогда!

Впрочем, Специю назвать таковой сейчас сложно. Не знаю, как будет после войны – но пока это официально, территория Генуэзской военно-морской базы ЧФ СССР (напомню, что «военно-морская база» в данном случае не военный порт, а внутрифлотский аналог военного округа). И катера, что нас встретили и сопроводили на места стоянки, были не итальянцы, а наши «охотники», под советским военно-морским флагом. Уставной порядок обеспечивался, никаких недоразумений не возникло.

Для «Воронежа» отвели место в искусственной бухте – правильная прямоугольная форма, стенки в бетоне, размеры и глубина – хоть линкор ставь. После я узнал, что это и предполагалось, ковш для кораблей типа «Венето» – но таковых у итальянцев осталось лишь два, и оба не в строю. Зато скрыто от посторонних глаз, что немаловажно – может быть, итальянцы и союзники, но лучше им наших военных секретов не знать. И стемнело уже, а мы без огней заходили. На берегу, правда, целая толпа сбежалась – что за комитет по встрече?

Оказалось, наши! Родной, североморский спецназ, с которым мы начинали – только главный у них сейчас Смоленцев, он же Брюс. Большаков и Гаврилов большими людьми стали, один в Москве сидит, второй здесь, в Италии, в штабе Четвертого Украинского фронта. Пришвартовались нормально – и при первой возможности спешу пообщаться: хочется сведения о местной обстановке получить. Все ж в Полярном, не говоря уже о Северодвинске, мы своими стали, и нас знают, и нам все знакомо – а тут как?

– Семнадцатый год из нашего кино. За революцию все, – но наверняка и контра где-то есть, затаилась! Фрицы Ватиканом себе очень сильно испортили – теперь за них лишь отморозки, полная мразота. До того дошло, что королевские карабинеры стали организованно за нас – серьезные ребята, за закон и порядок, южан ненавидят, как мы фрицев. Рабочие с верфей и матросы массово вступают в коммунисты, даже среди офицеров находятся такие. В целом же дезертирство на флоте процентов десять, и не все идейные, кто-то просто до хаты подался. Но выше всего – среди старших офицеров, точно по классовому подходу! Так что корабли, специалистов лишившись, пока «ограниченно боеспособны», наш Владимирский порядок наводит, мужик вполне нормальный – биография товарища Вараввы из кино «Офицеры»: сначала кавалеристом в ТуркВО басмачей рубил, после, по комсомольской путевке, на флот. Здесь все в свои руки взял круто – никакой анархии не терпит. Так что на берегу спокойно – но поодиночке и ночью лучше не ходить, мало ли что про нас немцы знают?

Да, встречи на войне – это хорошо. Вот только в случайность верится слабо – не иначе, придется нам опять носителем ПДСС работать, что на этот раз захватить? А пока что восстановить боеспособность – принять торпеды до полного числа, шесть штук всего на борту осталось, а здесь, как капитан-лейтенант с бербазы доложил, уже для нас все доставлено, в складе рядом лежит.

– Когда грузить будете?

Да прямо сейчас – неизвестно, что завтра будет, вдруг срочно в море выходить придется? Так что – транспорт, кран и всеобщий аврал. Ясно, что основная работа для личного состава БЧ-3, но согласно уставу, при погрузке боезапаса, готовность один всему экипажу – тем более в чужой базе и в темноте. И очистить причал от посторонних!

– Так нет посторонних, тащ контр-адмирал! Это все наши, подводный осназ, и Третья Гарибальдийская, мы тут за порядок на базе отвечаем. Посмотреть пришли – что за корабли у советских.

Ага, знаем, «все свои»! Пример классический, в училище рассказывали. Когда в тридцатые создавали Тихоокеанский флот, то лодки, серия Щ, везли туда по железной дороге и окончательно собирали на Владивостокском Дальзаводе (тогда ССЗ № 202). И вот, первую готовую лодку спускают на воду – ночью, под большим секретом, не только из-за военной тайны, но также и потому, что с Японией тогда было «джентльменское соглашение», по которому они вернули нам северный Сахалин, а мы обязывались ограничивать свои силы на Тихом океане, и в частности – не строить подлодок. Гости, однако, присутствовали – все местное военное, партийное и советское начальство. Как положено, речи – и товарища комфлота, и директора завода, и других ответственных товарищей – за оборону морских рубежей СССР от агрессивного японского милитаризма и империализма. Лодку спускают, гремит оркестр, и «ура!»… и вдруг среди гостей замечают японского консула, совершенно случайно, охрана после клялась, что бдила, как подобает, строго по пропускам – ниндзей, что ли, проскользнул? Хотя последствий не было, японцы промолчали – наверное, потому, что сами очень любили мудрить с заключенными соглашениями[82]. А если там, в толпе, немецкий шпион? Или британец, что еще хуже?

– Так, Михаил Петрович, поздно уже гнать, – наш «жандарм», око государево, комиссар ГБ Кириллов рядом стоит, и на берег смотрит, – что могли, увидели уже. А с политической точки зрения не следует итальянских товарищей обижать. Товарищ Смоленцев, поставьте оцепление вон по тому рубежу. А дальше – пусть смотрят.

Закипела работа. Торпедопогрузочный люк у нас не в палубе, как на субмаринах этого времени, а рядом с торпедными аппаратами в носу. Торпеду к нему краном, горизонтально, застропить за хвост, втянуть внутрь. Все механизировано – не надо руками ворот лебедки крутить. Итальянцы сопровождают погрузку каждой торпеды криками и жестами, как болельщики на футболе. Брюс там бегает, с местными командирами, распоряжается. И кто там с ним вместе – он что, себе ординарца устроил женского пола, или телохранительницу, как у меня поначалу Аня была? Точно, девушка, в камуфляже и с ППС на плече, все время у Смоленцева за спиной. Женушка моя и тут успела кого надо к кому надо подвести?

– Михаил Петрович, – снова Кириллов, исчезал, и появился, только закончили погрузку, – я бы советовал вам организовать приборку, или что положено, при встрече комфлота? Владимирский будет завтра вас инспектировать, в девять-ноль-ноль.

Вот не было печали! Впрочем, особого беспорядка на борту нет. А если Владимирский Лев Анатольевич, 1903 года рождения, «боевой» адмирал, а не парадный – то должен понимать, что такое корабль после долгого похода, от Полярного ведь шли!

– И помните про секретность, – говорит наш «жандарм», – у товарища Владимирского допуска к «Рассвету» нет, однако же он как комфлотом имеет право знать ваши возможности, чтобы отдавать вам выполнимые приказы. Так что покажите и расскажите ему все, именно в этих границах.

– А если он будет неудобные вопросы задавать? – спрашиваю я. – Да просто слишком умным окажется, как товарищ Зозуля в Диксоне?[83]

– В исключительном случае имею право взять с Льва Анатольевича подписку «ОГВ», – ответил Кириллов, – но лучше без этого пока. Пусть, по известной нам биографии, самые надежные товарищи, но информация имеет свойство распространяться. И если к союзникам – то это выйдет еще хуже, чем к немцам. Так что, «как бы чего не вышло», как любил повторять один чеховский персонаж.

Все было не так, как мы ожидали. Не было кортежа, золотых погон, свиты в парадке – просто без четверти девять у трапа остановился «виллис». Не было даже охраны – впрочем, как после просветил меня Смоленцев, сопровождают адмирала и прочих наших чинов наши «гарибальдийцы», взявшие здесь на себя многие обязанности комендачей. До расположения довели, обратно снова примут – а стоят они здесь же, держа внутренний периметр.

– По секрету скажу, уже решено, после войны наши «красные бригады» не распускать, а переименовать в Корпус народных карабинеров. Чтобы с коммунистами тут никто с позиции силы говорить не смел.

Адмиралов было целых два. Владимирский, командующий ЧФ, и еще одна легенда нашего флота – контр-адмирал Басистый, флагман эскадры, которую мы сопровождали. Я, как положено, встретил их на мостике, отдал рапорт – и начал экскурсию, в сопровождении Кириллова, придерживаясь строго официального тона.

Владимирский Лев Анатольевич. Что никогда не вошло в мемуары, 19 марта 1944 года

И откуда же вы такие взялись? Вопрос не праздный – если наши сумели это чудо построить, то значит, и в иностранных флотах очень скоро появится?

В документах, что мне еще в Севастополе сам товарищ Кузнецов показывал, был лишь вид К-25 снаружи и тактико-технические характеристики. Выглядевшие невероятными, – но осмотр этого корабля изнутри, это впечатление гораздо более сильное! И вопросов – намного больше, чем ответов.

Начать хотя бы с того, что «подводная лодка К-25» совершенно не вписывается в концепцию ни одного из существующих флотов. Это как если бы во времена Нахимова построить нашу «Щуку». И дело даже не в том, что это было бы технически невозможно, сумели американцы «Монитор» изобрести. Но тогда само существование прежних, деревянных парусных флотов решительно бы с этим не сочеталось, все классы кораблей должны будут стать иными!

Значит, имеем как минимум революцию в кораблестроении? Первую по-настоящему подводную лодку, а не «ныряющую» – фактически крейсер, имеющий невидимость субмарины. Но паровые машины существовали задолго до появления «Монитора», а тут неизвестным гениям удалось изобрести что-то столь же неизвестное прежде и невероятное? В ответ на мое беспокойство, хватит ли химикатов и не нужно ли побеспокоиться о дозаправке, был ответ, что топлива на борту достаточно – и это после перехода с Северного флота, шесть тысяч миль, и боевых действий здесь, возле Италии! А ведь кроме химии, обеспечивающей замкнутый цикл, должен быть еще и мазут, что сгорает в котле. Наверное, этим и объясняются огромные размеры подлодки, емкость цистерн необходима для «океанской» дальности – но тогда разумнее было предварительно построить для проверки и получения опыта малую лодку-истребитель, для действий у своих берегов? Но этого не было – я бы знал.

Совершенно непонятным тогда оказывается развитие других классов, прежде всего надводных кораблей, которые сразу оказываются уязвимыми и неэффективными. Да, один корабль еще ничего не решает – хотя что сделала К-25 с немецким флотом, это как «щуку» или «эску» выпустить на английские фрегаты Крымской войны! – но очевидно, что когда такие сверхлодки станут массовыми, очень многие корабли прежних проектов будут годны лишь на слом. Один «Дредноут» не обесценил флот броненосцев – но флот дредноутов обесценил. И те, кто планировал К-25 в составе нашего флота, обязаны были это учесть!

А может, и учли? Отчего перед самой войной была резко свернута программа Большого океанского флота? Достраивались лишь корабли в достаточно высокой готовности. Значит, какое-то открытие было сделано в конце тридцатых? Даже не по заданию флота – в какой-нибудь закрытой конторе вроде Остехбюро. Но тогда союзники точно ни при чем – у них подобные программы идут полным ходом. И в то же время К-25 никак не могла быть построена на наших верфях!

Есть такое понятие – стандартизация. Так на К-25 даже мелочи заметно отличаются от общепринятых в нашем флоте. И исключения лишь подтверждают правило – очень похоже, что нововведения при модернизации и ремонте подлодок ЧФ и, наверное, других флотов, делаются как раз по образу и подобию аналогичных систем К-25. Как было, когда на Балтике подняли английскую L-55, потопленную в девятнадцатом, считавшуюся за последнее слово британской техники – и что-то с нее перенимали в конструкции наших лодок. И по времени сходится, если К-25 воюет с осени сорок второго, а волна «модернизации» началась летом сорок третьего. Как и оснащение кораблей новыми радио– и гидролокаторами, резко превосходящими предыдущие образцы – но даже «Тамир-9» по своим возможностям уступает акустике К-25 очень сильно. Обнаружение «на слух» надводной цели дальше, чем радиолокаторы «Ворошилова», такого просто не может быть! И столько технических новинок, соединенных вместе, это невероятно. В то же время все надписи на оборудовании по-русски. Загадка!

И люди? Командир, Лазарев, проговорился, что он «потомственный военный моряк, в третьем поколении». Тогда в семнадцатом он должен быть гардемарином, а дальше? Если он после служил в РККФ, и успешно, раз получил контр-адмирала – то я должен был его знать! Да и не помню я этой фамилии среди «их благородиев» царского флота. Ладно, я уже после на море пришел, – но у Басистого спрашивал, он еще до революции начал служить, матросов тогда заставляли заучивать фамилии всего вышестоящего начальства, да и на берегу встречаясь, обменивались, «этот добрый, без дела в морду не бьет, а этот – сущий дракон». Мог быть среди тех, кто в двадцатом с Врангелем в Бизерту ушел, там Морской корпус еще работал, и даже один или два выпуска сделал. А после – его товарищи чекисты завербовали, нашли еще какого-то гениального ученого, как в каком-то романе у Беляева, и сумели на американской верфи такое чудо построить и в СССР перегнать?

Нет – случалось мне общаться даже с теми из бывших, кто за Советскую власть – и преподаватели в Академии, в двадцатые, и такие легендарные личности, как Иванов Модест Васильевич, капитан первого ранга, которого сам Ильич успел произвести в адмиралы, до того как звания отменили, или лейтенант Кондратьев, командир линкора «Заря Свободы». Наши они были, без всякого сомнения, – но все равно было заметно, что они не такие, как мы. Пусть даже в виде «мы должны вести народ за собой к благу» – никак не выбить из них это «мы» и «народ». И обращение «товарищ» у них звучало с напрягом – каста, что делать, привыкли. А уж «товарищи офицеры», уже год как ввели, вместе с погонами, а до сих пор очень многие выговорить не могут, предпочитают «товарищи командиры», как прежде. А у этих, на К-25 – как от зубов отлетает. И они тоже иные, но по-другому – слова всякие в речи мелькают, на американизмы похожи. Но Лазарев, что любопытно, сказал, что он ленинградец! Не «питерский». И в самом деле, в Ленинграде жил – я ему пару вопросов с подколкой задал, он усмехнулся и поправил. И шутник – на вопрос, когда с Крузенштерном попрощался (закончил Морской корпус, там напротив бронзовый памятник адмиралу стоит, и училище сегодня носит имя Фрунзе), он ответил серьезно: «Нет, я возле Михаил Юрьевича учился», – я даже не сразу сообразил, что он имеет в виду училище подплава на Измайловском, там статуя Лермонтова у входа – вот только училище это выделено из Фрунзе лишь в прошлом году[84]. Тут вмешался комиссар ГБ и мягко, но решительно прервал разговор.

Итого имеем, по сути, подводный линкор. Который может уничтожить практически любого надводного или подводного противника, сам оставшись неуязвимым, а с большой вероятностью, даже и необнаруженным. И не нуждается в охранении – ну если только у врага такие же сверхлодки не появятся. Представляю «ютланд» следующей войны, битву десятков быстроходных субмарин, каждая размером с дредноут. Хотя вижу слабое место – с самолетами они никак, в непересекающихся пространствах, сами невидимы, а значит и неуязвимы, но и ПВО отсутствует как класс. А в войне на море будут задачи морских перевозок и десантов, значит, нужны и надводные корабли с мощным зенитным вооружением, и авианосцы, «плавучие аэродромы», а внизу под эскадрой или конвоем ходят такие вот лодки-охотники, обеспечивая ПЛО. Новая война на море выходит совершенно не похожая на современную! И такие корабли, как «Ворошилов», будут годны лишь для того, чтобы по берегу стрелять!

Но это уже будущая война – не верю я в вечный и всеобщий мир, пока существует мировой капитализм. Выходит, у нас сейчас шанс против немцев с правилами этой войны – врезать по тактике «завтра»? На севере фрицы так и не смогли ничего противопоставить. Но тогда и здесь у них лучшая тактика – это не соваться в море вообще!

Значит, у нас развязаны руки. Конечно, нельзя возложить на одну лодку задачи целого флота – но не надо бояться боя с надводной эскадрой Еврорейха, имея такой козырь в рукаве. И наше ПЛО будет сильно облегчено. Можно действовать предельно решительно, несмотря на слабую боевую подготовку итальянцев. В самое ближайшее время выйти на советско-итальянские учения, отработать хотя бы сплаванность эскадр. И становится возможным десант на Корсику, Сардинию, юг Франции – лишь бы прикрыли от авиации, а с легкими силами немцев, миноносцами и торпедными катерами итальянцы справиться должны!

А насчет тайны К-25 – после обязательно задам вопрос товарищу Кузнецову!

Лазарев Михаил Петрович. Подводная лодка К-25. Военно-морская база Специя, 19 марта 1944 года

Сплошной аврал! Только торпеды приняли – адмиральский визит.

– Запретить просто, – сказал после комиссар ГБ Кириллов, – но должен командующий возможности подчиненной боевой единицы знать досконально, как вы правильно заметили. И еще одна причина – союзники так и не успокоились. Некто Честер Нимитц, американский «подводник номер один», кроме того что адмирал и комфлотом, в прошлом году запрос присылал, нельзя ли его доверенному лицу осмотреть русский «фтороход», и британцы тоже уже обращались, за компанию. Пока отбрехиваемся – но грубость нежелательна, нам союзники еще нужны. Вот и интересно мне, и кое-кому повыше, к каким выводам можно прийти, у вас на борту побывав – возьмут о том рапорт с товарища Владимирского те, кому положено.

– Война кончается, – отвечаю, – еще месяца два-три, и Гитлеру капут. А после будут нам англо-америкосы нужны?

– А куда они денутся? – усмехнулся наш «жандарм». – Вы, Михаил Петрович, про Японию забыли? И дело даже не в мести за Порт-Артур и Цусиму, а в восстановлении законных интересов нашей державы на Тихом океане. Это нормально, что наш флот там надвое разделен, пока Курильские острова у самураев – из Владивостока в Петропавловск-Камчатский через японские проливы идти? А пол-Сахалина их по какому праву? А главное, представьте – будут США воевать там одни, без нас – и не только Японию раздавят, хотя бы и положив там миллион своих, но и влезут в Китай всеми копытами. И как вам – получить аналог Южной Кореи вашей истории, набитой американскими базами и войсками – против всей нашей границы от Казахстана до Владивостока? Придется нам воевать, даже не за интересы СССР, а за его выживание в будущем. Тем более что не будет никаких «двух Корей» – ничего мы американцам не обещали. А раз даже Трумэн у вас был заинтересован в нашей дружбе, пока Японию не разобьем – то ленд-лизу быть. Да и в дальнейшем, есть мнение, что худой мир лучше доброй ссоры. Потому за операцию «Полынь» вам Отечество благодарно – но боже вас упаси, товарищ Лазарев, хоть в чем-то еще самовольничать. С Рудневым варяжским себя не путайте – в отличие от него, у вас послезнания нет, ничего пока не определено, как повернется после Победы.

Это Кириллов на статью из «Морского сборника» намекает. В февральском номере было, в память сорокалетия подвига «Варяга» и «Корейца» в Порт-Артуре. И приводилась там такая точка зрения, что если бы Руднев, взяв на себя ответственность и наплевав на все международные нормы, открыл бы огонь первым, причем не по японской эскадре, а по транспортам с войсками, когда они еще за день до того входили в бухту Чемульпо, и перетопил бы их на фарватере – то сорвал бы высадку первого эшелона японского десанта на материк и подарил бы нашим неделю, а то и полторы-две на развертывание войск на суше. После чего «Варяг» мог с чистой совестью топиться, так как свою задачу он выполнил бы на все сто. Вот только принять такое решение Руднев, типичный офицер мирного времени, не мог принципиально – тут нужен был человек, прошедший войну, у которого в инстинкты, в подкорку вбито совсем иное. Как какой-то американец сказал: «Стреляй первым, и лучше меня после судят, чем хоронят».

– Так мы не про мир «Варяга-победителя» говорим, – заметил Кириллов. – Кстати, Дойников хорошую вещь написал, патриотичную, и очень возможно, ее даже издадут. Но после, году так в 1954-м, и капитально переработав. А вы поставьте себя на место реального Руднева, которому ничего не было известно. Решились бы вы, на свою ответственность, начать войну? Или, чтобы у вас не было соблазна параллель с японским адмиралом Уриу провести, когда он британский пароход «Коушинг» с китайскими солдатами топил, в мирное время – и получил за это лишь награду. Представьте себя на месте командира нашего корабля в каком-нибудь Сингапуре, году в шестьдесят втором. И американцы по отношению к вам действуют откровенно угрожающе, но пока не стреляют. Вы решились бы начать атомную войну? Даже ценой собственной тактической победы?

– Решился бы, – отвечаю уверенно, – поскольку война началась бы лишь в случае, когда политическое решение уже принято. То есть все равно начнется, так лучше хоть на своем участке нанести врагу урон. А когда агрессор не готов, то любой инцидент спустят на тормозах. Как мы в тридцать седьмом в Испании «Шеер» бомбили, или в восемьдесят первом иракцы влепили ракету в американский фрегат, и что?

– А вы не подумали, что кроме состояния «готов» или «не готов» может быть еще и «на грани»? – спросил Кириллов. – Когда все еще на развилке, но один камешек может лавину столкнуть?

– Держались же, – отвечаю. – Про «боевую службу» знаете? Когда наш крейсер, примерно как «Ворошилов», должен в мирное время постоянно висеть на хвосте американского авианосного соединения, в пределах досягаемости своих орудий. И, получив приказ, расстрелять авианосец в считаные минуты, до того как быть самим потопленными – как камикадзе. Причем в Суэцкий кризис, а вроде и еще было такое, поводом для войны мог считаться массированный взлет палубной авиации – после чего надо было стрелять, не дожидаясь никакой команды с берега. Чаще всего такую службу в Средиземке несли, начиная с семидесятых. Почти двадцать лет, до девяносто первого – но обошлось же!

– Вопрос прямой и конкретный: что было бы, попади вы не в сорок второй, а двадцатью годами позже, в ваш Карибский кризис? – прищурился Кириллов. – И американцы ведут себя предельно враждебно. Вы бы влепили в них атомным зарядом, без санкции правительства – решив патриотически, что так будет лучше, или банально спасая себя, если бы янки атаковали? Зная вас, почти уверен, что так бы и было. И – привет, Третья мировая! Когда вы в январе норвежцев у Шпицбергена атаковали – да, формально выполняя приказ – нашлись такие «доброжелатели», что сигнализировали: Лазарев союзников больше, чем фашистов ненавидит и строго в рамках приказа старается так, чтобы у тех всегда был максимум жертв. И всерьез рассматривалась возможность вас с К-25 снять, на берег перевести, в Наркомат ВМФ или на преподавательскую работу, а назначить или вашего помощника, или даже Видяева, – но товарищ Сталин Кузнецова послушал, авторитетно заявившего, что при смене командира по уставу положено экипажу весь курс боевой подготовки пересдать, и первые походы с проверяющим из штаба – а где такого найти, кроме вас же? Вот и вышло, что за все Головко с Зозулей пришлось отдуваться, и мне тоже досталось. Так что имейте в виду!

Такой вот неприятный вышел разговор. А после – снова заботы. Поскольку задерживаться в Специи нам нежелательно, немцы авианалет организуют, и хоть ПВО мощное, от случайной бомбы-дуры никто не застрахован. И задача прервать сообщение отрезанных на «сапоге» немцев с французскими портами, на нас осталась. Так что в море нам, и чем раньше, тем лучше. А надо было еще и мне в штаб к Владимирскому ехать, на предмет подготовки будущего выхода эскадры, взаимодействовать мы должны тесно лишь с нашими кораблями, и только через них с итальянцами. Пришлось еще раз обговорить с командирами эсминцев порядок связи и совместной работы по вражеским лодками, как мы на севере делали – мы не жадные, боевым счетом поделимся охотно, чтобы торпеды с СН не тратить.

И был напоследок еще один разговор. С тем, кто в «демократические» времена был известен, как один из главных сталинских злодеев.

Лев Захарович Мехлис, член Военного совета 4-го Украинского фронта, генерал-лейтенант

Не любят? Ну так я не девушка, чтобы меня любили!

За своего не считают? Наши, советские командиры, простите, офицеры – а рожи скорчили, как «благородия», увидев агента Третьего отделения. Хотя у тех жандармов, если подумать, функция была та же – следить, чтобы все было по государевой воле. Ну а армия, а особенно флот, что тогда, что сейчас – свои за своих горой. Бардак, а то и явное преступление, и прикроют, и покроют, «сами разберемся» – а это чревато. Даже если в конкретном случае действительно разберутся – вместо урока на будущее, чувство вседозволенности, что раз сошло, сойдет и снова. А вот хрен вам!

Самая неприглядная картина организации управления войсками. Комфронта Козлов не знает положения частей на фронте, их состояния, а также группировки противника. Ни по одной дивизии нет данных о численном составе людей, наличии артиллерии и минометов. Козлов оставляет впечатление растерявшегося и неуверенного в своих действиях командира. Никто из руководящих работников фронта с момента занятия Керченского полуострова в войсках не был…[85]

Январь сорок второго, Крымский фронт. Он, Мехлис, ведь пытался тогда – предупредить, предотвратить. Как вообще можно было командовать, если штаб поначалу находился в Тбилиси, и лишь по его, Мехлиса, настоянию, переехал в Керчь? А Козлов совершенно не годился на место командующего фронтом. И опять же, не кто-то, а товарищ Мехлис требовал от Ставки срочно поставить сюда Рокоссовского – но не успели. И каков поп, таков и его приход – каков комфронтом, такие у него и командармы!

Командующий 44-й армией Черняк – безграмотный человек, неспособный руководить армией. Его начштаба Рождественский – мальчишка, а не организатор войск. Можно диву даваться, чья рука представила Черняка к званию генерал-лейтенанта.

Террор, расстрелы перед строем, невзирая на чин? Было и такое. Еще с финской – а как было поступить с Виноградовым, который бездарно погубил свою дивизию, а сам удрал в тыл? Еще можно простить неумение и безграмотность – тот же Черняк, разжалованный до полковника, вполне справлялся с дивизией на второстепенном фронте. Это была совсем другая война, к которой не подходил прежний опыт – того же Козлова, прапорщика Империалистической войны и комполка Гражданской, Черняка, пулеметчика царской армии и взводного в Польском походе РККА – и самого Мехлиса, фейерверкера (по-современному сержанта) Второй артиллерийской бригады. Не хватало опыта и таланта, нужных для этой войны – и оттого ошибки были неизбежны. Но нельзя прощать трусость, подлость и предательство. Власов перебежал к немцам, будучи уверен, что при выходе из окружения его расстреляют – очень может быть, что и расстреляли бы, за допущенные им грубейшие ошибки, обернувшиеся большой кровью. Хотя там не один Власов был виноват.

Мехлис был на своем месте – наркомом Госконтроля. Где его фанатичная преданность товарищу Сталину, а также честность, неподкупность, личная храбрость – были незаменимы. Кадры решают всё – насколько прав был Сталин, сказав это! Человек на своем месте справится с задачей, если ему не мешать. Иначе же жди беды, рано или поздно!

И потому Мехлис был не то что обижен, разве можно обижаться на Вождя – как удивлен фактом появления возле него людей с особым допуском, как-то незаметно составивших «ближний круг» Первого лица. Равно как и информации с невиданым раньше уровнем «ОГВ» – особой государственной важности, – к которой не было доступа даже у членов ЦК. В то же время нельзя было не признать, что решения, принимаемые новым кругом посвященных, всегда были беспроигрышными – касаемо стратегии, политики, экономики, кадровых решений. Хотя логика их была совершенно непонятна. В крупную немилость впал Хрущев и все, кто был к нему близок. А кое-кто из ответственных товарищей попытался очень осторожно – нет, не помешать, а прозондировать, кто и что за всем этим стоит – и тут же был окорочен, кому-то просто разъяснили пагубность их поступков, в вежливой и не очень форме, кого-то сняли с должности и загнали в самую дальнюю дыру, а кто-то даже и вовсе пропал бесследно. Причем Хрущева и в Средней Азии не оставили в покое – после авантюры с каналом через Каракумы он затеял в Ашхабаде быстрое и масштабное строительство и получил за это окрик из Москвы! Известно ли вам, что Туркмения является сеймоопасным местом, и в случае землетрясения все ваши наспех построенные многоэтажные бараки станут братскими могилами? Построенное принять временной мерой – но с условием расселить и снести не позже сорок седьмого года. Обвинение было явно надуманным – ну не было отмечено разрушительных землетрясений в Средней Азии за последние несколько веков! Хотя и в Ялте тоже, а еще раньше в Мессине, – но не может этого предсказать заранее даже самая передовая советская наука. Так что Хрущев, пребывая в крайней меланхолии – странно, а отчего еще не арестован и даже не снят? – осторожно, по всем оказиям, запрашивал всех своих прежних знакомых о причинах, за что на него так рассердился Сам?

Теперь Мехлис знал ответ. Но ни в коем случае не поделился бы с этим преступником, заслуживающим, на его взгляд, самой суровой кары. Вождя решил грязью облить, как какую-то троцкистско-зиновьевско-бухаринскую сволочь? Вот только Сталин приговаривал побежденных противников – а этот решил уже мертвого, на кого бы при жизни и глаз не посмел поднять, ради собственной выгоды и авторитета? Наплевав, что это взорвет изнутри соцлагерь – в Венгрии едва усмирили, а Китай и Албания так и ушли. И предательство, начатое Хрущевым и завершенное другими к концу века, было тем гнуснее, что великую страну социализма, надежду всего прогрессивного человечества, сдали свои, вышедшие из партии же, а не засланные шпионы и не тайная белогвардейская организация! Как же прав был Сталин, говоря об усилении классовой борьбы по мере развития коммунизма!

И новые мудрые слова Вождя: «Мы ошиблись с лечением. Репрессии нужны, но лишь как хирургия, чтобы отделить уже сгнившее. Но мы же не лечим ножом простуду, а головную боль – топором? И надо помнить, что в стерильных условиях организм теряет устойчивость к микробам. А для иммунитета нужна прививка вакцины – ослабленной культуры бацилл. Именно в этом плане надлежит рассматривать нашу терпимость, например, к церкви. Но особый интерес для нас в этом плане представляют итальянские товарищи. Если у нас единство, однопартийность, – это основа, то по их теории, компартия, оставаясь ведущей политической силой, не должна становиться монополистом, а постоянно подтверждать свое право быть руководящей и направляющей в споре с прочими партиями, включая даже откровенно буржуазные! В перспективе, именно эта „общедемократия“ позволит отмереть и государству – а вытеснение враждебных сил из политической борьбы предполагается не истреблением их партийного актива, а естественным отмиранием опорного класса. Причем это возможно даже в капиталистической стране – план „бархатной революции“, придуманный Грамши, к сожалению, был взят на вооружение нашими врагами, реализовавшими его против нас в конце века. Этот план был невозможен для нас в семнадцатом, мы вынуждены были жить по законам осажденной крепости, форсируя движение вперед через кровь. Теперь же мы сильны – и можем позволить себе ступать мягко».

Теперь Мехлис знал, что делать. Гениальность вождя – проверить новую линию сначала в чужой стране, которая еще очень нескоро вой дет в СССР. Впрочем, Союз в этой истории будет иметь совсем иной смысл – именно союз государств, вокруг центрального русского ядра, включающего в себя по окраинам культурные автономии. С течением времени новые республики перейдут в разряд автономий – и таким образом, СССР постепенно распространится на весь мир. Возможно, даже без войны, если итальянские товарищи окажутся правы. Будет тяжело – но когда коммунисты боялись трудных путей? Потому что контролировать ситуацию куда сложнее, чем разрешить ее одним ударом.

«А вы посмотритэ, кто у нас будэт нэдоволэн перестройкой, товарищ Мехлис?»

Грузинский акцент в речи Сталина появлялся, лишь когда вождь был по-настоящему взволнован. Значит, новый курс, по иронии названный так же, как горбачевское предательство, сначала в Италии, затем в Польше, Румынии, Венгрии, Болгарии, Германии – и в завершение в СССР. С послаблениями в сторону «демократии», «плюрализма», даже мелкой частной собственности, на уровне советской кооперации, – что должно ввести в заблуждение наших заклятых «друзей» с запада. Но в тени, с изнанки – жесткий контроль: новая контора товарища Пономаренко, «внутренняя разведка», уже прозванная среди своих инквизицией – судя по целям и методам, при царе это Охранным отделением называлось?

И – «товарищи потомки», важный элемент плана. Надо познакомиться с ними поближе!

Лазарев Михаил Петрович. Подводная лодка К-25. Военно-морская база Специя, 19 марта 1944 года

– Это будет война, – сказал товарищ Мехлис, – пусть и без выстрелов, может быть, но война. Раз эти – не успокоятся, не забудут, не простят. Вы там однажды уже поверили в капитализм с человеческим лицом, чем кончилось для вас?

Мы сидели в кают-компании «Воронежа» – я, Сан Саныч, Елизаров, Сирый, Буров, ну и остальные офицеры. Петровича не было – бдил в ЦП, оставшись за меня. Зато был Брюс, и еще кто-то из спецназа – только наши, из будущего. Наш же гость мало интересовался техникой – «а что я в этом понимаю?» – но задавал множество вопросов по жизни «там», включая бытовые мелочи. Удивлены были и он, и все мы – хотя провели здесь уже полтора года, но в военное время, а это специфика, тут и к денежному довольствию относишься философски, пребывая на казенном. А в довоенном СССР красный командир, что армии, что флота, был фигурой – как по почету, так и по уровню жизни – гораздо более уважаемой, чем, например, кооператор. Правда, этот уровень тоже от привычного нам сильно отличался – так, даже человек в звании, условно, полковничьем, если говорить не только об армии, но и партийных или хозяйственных чинах, науке, культуре, вполне мог жить в комнате в коммуналке, если не имел семьи – причем по собственному выбору: «Вы лучше семейным жилплощадь дайте». В то же время чин с женой и детьми – и не только военный или партийный, но и инженер или профессор – вполне мог иметь домработницу, кухарку и няню. Личных автомашин было очень мало, бензина практически не было в свободной продаже, и собственникам надо было «прикрепляться» к какой-то из контор. Так же и дачи, как правило, были отличительной чертой интеллигенции, прежде всего творческой – хотя весьма распространено было «на лето, к родственникам в деревню». Но чтобы офицер атомной подлодки мыкался на берегу без квартиры, имел грошовую зарплату, да и ту не получал месяцами, как было у нас в девяностые – это не укладывалось у товариша Мехлиса в голове! Как и то, что в двухтысячные, когда все как-то выровнялось уже при Путине, защитники Отечества, в подготовку которых государство вложило огромные средства, были в глазах общества и по достатку много ниже «деловых».

– Это ведь прямой подрыв не только обороноспособности, но и государственных основ! У вас там вредители наверху сидели? Читал я про ваши трудности – но представить не мог, чтобы настолько. И никто против этого безобразия не протестовал?

– Армия и флот вне политики, – отвечаю я, – именно так нам говорили с самого верха. Горбач, который был не только президентом, но и генсеком, то есть вождем – а каково в СССР спорить с вождем, уж вам-то должно быть известно. Когда Ленин нэп вводил, многие протестовали? Вождь большой – ему виднее.

– Ленин тогда объяснял партии и народу про временное отступление ради конечной победы коммунизма, «от пролетарского штурма к трудовой осаде», – заявил Мехлис, – у вас же, насколько я прочел, речь шла о полном отказе от коммунизма как конечной цели, то есть полное попрание высоких идеалов! Предательство было налицо – так отчего никто не протестовал?

– А не было идеи, – отвечаю, – «учение Маркса – Ленина – Сталина истинно, потому что верно». Это, и правда, было в ваше время – теория, наиболее правдиво объяснявшая мир вокруг. А в конце века – превратилась в набор мертвых догм, никакого отношения к действительности не имеющих. Читал я тут «Краткий курс» – и заметил, что еще при жизни Сталина, пошли Бог ему многие лета, не говоря уже про Ильича, идея жила – менялась, активно откликалась на происходящее. А после, при Хруще и Брежневе, мне отец рассказывал – всякие там экзамены по марксистско-ленинской философии, материалы очередного съезда никто и не учил, достаточно было самых общих фраз про углубить, улучшить, ускорить и вперед к победе коммунизма. И никто не мог внятно объяснить, а отчего это революции на Западе нет, если коммунизм – это следующая и более прогрессивая формация. Вот и вышло – я уже про себя говорю, – когда грянуло, мы, кто в погонах, за Отечество сражаться и умирать были готовы, а идею никто уже всерьез не воспринимал. А отчего так вышло, вопрос не ко мне.

– А к кому же? – напористо спросил Мехлис. – Вы тут, а ваши Горбачев, Ельцин и прочие там остались, жаль, что не к нам, кайлом бы помахали по 58-й. К вам у советской власти пока никаких претензий, воюете отлично, – но можно ли на вас политически положиться? Здесь все же Италия, страна капитализма – насколько это воздействует на личный состав? Особенно в свете новой политической линии ВКП(б), имеющей некоторое сходство с нэпом и, я не побоюсь сказать, с вашей перестройкой? Чисто внешнее – о капитуляции перед капитализмом речи быть не может! Но отдельные личности, неустойчивые морально, могут решить… Отчего вы смеетесь?

– Так, Лев Захарович, именно оттого, что мы при ельцинском капитализме пожили, у нас к нему устойчивый иммунитет. Точно знаем, что уж это никак не наш путь! И за СССР и мировой коммунизм здесь драться будем насмерть, чтобы ни одна собака нам мешать не смела. А идею примем любую от товарища Сталина – ну кто мы такие, чтобы ему указывать?

– Уже указали, – буркнул Мехлис, – так, что всей Европе икается!

Генерал герцог Луис Маунтбеттен, вице-король Индии, командующий Британской Индийской армией. Март-апрель 1944 года

Наконец настал день, когда Британская империя могла сполна отплатить проклятым гуннам за все прежние поражения и унижения. Английская армия шла на запад, через пустыню, почти не встречая врага.

Сначала на юг от Басры, через Кувейт. У Эль-Кайсума поворот на северо-запад, и дорога сквозь пустыню, мимо селений Ансаб, Рафха, Арьар, и выход к Амману. И на этом пути мы, наступая компактной массой, могли встретить лишь отдельные немецкие рейдовые группы из «Бранденбург-пустыни» – основная масса германских войск из корпуса «Калиф» находилась в Ираке, севернее, попала под русский удар и успешно истреблялась наступающими армиями Баграмяна. Мы помнили, что русская зона включает и железную дорогу, весь восточный участок «Багдадского эскпресса», от Багдада до Алеппо, и лишь после поворот на юг, на Дамаск, в итоге крюк в триста миль на север – мы же двигались почти по прямой. И русские, наступая широким фронтом, должны были по пути ввязываться в бои, истребляя многочисленные шайки арабских дезертиров. А мы шли напрямик – и должны были успеть раньше!

Мы помнили, что речь идет о жизненных интересах Британской империи. Ценность Суэцкого канала была много выше, чем пустынь, населенных дикими курдами, и территорий вокруг Багдада и Дамаска – судьбу которых, к тому же, еще предстояло решить на представительной послевоенной конференции. Но Канал даже гипотетически не должен был стать предметом торга, будучи уже возвращен в британскую собственность! Мы шли через пустыню, настороженно внимая новостям с севера. Как и следовало ожидать, разбитые остатки немецких 164-й и 337-й дивизий поспешно отступали в Сирию, возникло опасение, что они могут представлять некоторую угрозу для нашего правого фланга – но бравые коммандос 2-й бригады при поддержке 18-го уланского полка[86] частично истребили, частично взяли в плен трижды встретившиеся нам немецкие отряды – следует отметить, что солдаты 337-й рейхсгренадерской «африканской» дивизии отнюдь не спешили капитулировать, нанеся нашим индусам ощутимые потери.

Мы первыми вошли в Амман, двадцать четвертого марта! Однако дальше наше наступление приостановилось, поскольку корпусная группа «Иерусалим», три полнокровные дивизии, свежие, еще не вступавшие в бой (из числа которых одна была немецкая, 542-я рейхсгренадерская, а две другие – Арабского Легиона) успели занять подготовленную оборону. Большую помощь нам оказал генерал Андерс, освобожденный нами из русского плена – лично зная многих из офицерского состава, поляков по национальности, принужденных немцами служить в арабских частях, он обратился к соотечественникам с воззванием, предлагая сложить оружие: «Здесь англичане, а не русские, и можно не бояться за свою судьбу». Это дало результат, и германский фронт на участке арабов практически рассыпался – но немецкая дивизия держалась стойко, временами даже переходя в контратаки. Кроме того, была угроза, что находившаяся в Ливане корпусная группа «Кедр» (бронемоторизованная бригада «Бейрут», 3-я казачья кавбригада, арабские подразделения) атакуют в обход нашего северного фланга – однако же 26 марта эти войска проследовали на юг вдоль побережья, в направлении Газа – Синай, спеша оторваться от преследующих русских, успевших завершить свой обходный маневр через Дамаск. Снова гонка – кто успеет раньше! Оставив русским честь добивать упрямых немцев, мы устремляемся на юг, имея в голове дивизии 13-го корпуса – 2-ю новозеландскую и 9-ю австралийскую, снабжение войск при столь быстром продвижении и огромном удалении от баз было безупречным, работа тыловых служб заслуживала самых высших наград.

Газа пала уже 27 марта. Совершив марш по пустыням Синая, армия подошла к Суэцу. Трудно передать, что чувствовали наши солдаты, вспоминая прошлогодние бои, поражение и отступление – и вот, для проклятых джерри пришел час расплаты! Войска рвались в бой – но надо было тщательно подготовиться, подтянуть тылы, наладить коммуникации – в сложившейся политичекой ситуации, мы не имели права на ошибку!

На берегах Канала за истекшие десять месяцев немцами был построен мощный укрепрайон «фестунг Суэц», где окопался целый корпус в составе двух полнокровных дивизий (575-я, 576-я рейхсгренадерские) и двух бригад (134-я крепостная «Суэц», 1005-я охранная), и кроме того, туда успели отойти часть сил корпусов «Кедр» и «Иерусалим», всего, таким образом, силы противника были эквивалентны шести дивизиям, занимающим хорошо подготовленную оборону. Также следует упомянуть и 5-ю зенитно-артиллерийскую дивизию в составе трех полков на мехтяге, традиционно для немцев использующихся не только в ПВО, но и как тяжелые противотанковые средства. Наши атаки тридцатого – тридцать первого марта были отбиты с потерями, возникла реальная угроза надолго застрять в позиционной обороне.

Снова огромную помощь нам оказал генерал Андерс. Конечно, я и мой штаб в достатке получали информацию о противнике – но этот храбрый поляк был ценен тем, что хорошо знал врага изнутри. Немецкая бригада «Бейрут» – это прежде были «русские» части Французского Иностранного Легиона, пополненные немцами, но сохранившие значительное число белоэмигрантов, которых, по приказу Сталина, было запрещено брать в плен. Это же относилось и к 3-й казачьей бригаде, укомплектованной эмигрантами и перебежчиками. Что до прочих войск, то 575-я дивизия – это были в большинстве фламандцы, а 576-я – французские каталонцы, у них не было ненависти к Британской империи. Как командующий войсками заявляю, что у меня не было в реальности намерения уступить фронт на Канале русским – обращение к немецким войскам за моей подписью было не более чем военной хитростью, блефом – который, однако, сработал великолепно. Или британский плен, сохранение жизни и подобающее обращение – или мы предоставим возможность разбираться с вами русским, у которых хорошо получается взламывать ваши самые мощные укрепления, несмотря на любые свои потери – если Сталин прикажет перебить вас всех, то этот приказ будет выполнен любой ценой. И хотя лично мне, британцу, прискорбно видеть гибель европейцев от рук диких славян, но жизнь британских подданных, находящихся под моим командованием, для меня дороже. Решайте, господа – вам выбирать!

Положение Еврорейха в Средиземноморье к тому времени было уже безнадежно. Хотя под его контролем еще оставался юг Италии, Сицилия и острова в западной части Средиземного моря, единственная связь с Германией могла осуществляться лишь через порты южной Франции, находящиеся под угрозой русского вторжения, причем восточная часть этой коммуникации, с потерей Крита и Кипра, также была чрезвычайно уязвимой. Элементом неопределенности было поведение итальянских войск на удаленных театрах – как известно, к тому времени уже было две Италии: северная коммунистическая и южная, тогда еще пребывающая под властью дуче, но уже наличествовали монархическо-офицерские круги, дружественные Британии и готовые взять власть. Это относилось и к Пятой итальянской армии, находящейся в Александрии и Каире – и если сам ее командующий, генерал Гуццони, и большинство его офицеров были настроены явно проанглийски, то этого нельзя было сказать про их солдат, весьма возмущенных против немцев после событий в Ватикане. Исключительно разумная политика Гуццони удержала его людей от бунта, к которому подстрекали коммунисты – много позже генерал сказал мне, что «ежечасно ожидал быть поднятым на штыки и был несказанно рад приходу британцев».

Четвертого апреля британская армия торжественно вступила в Каир, приняв почетную капитуляцию немцев и итальянцев. В Дамаске прошли предварительные переговоры с русскими о разделе зон оккупации – после прений, было установлено, что до решения международной конференции в русской ответственности остаются Палестина, Ливан, Сирия, северная часть Ирака, Британия же контролирует Иорданию, Египет, Ирак южнее Эн-Насирии. Неожиданным камнем преткновения стал вопрос об обмене пленными – русские настаивали на выдаче им всех, уличенных в военных преступлениях, совершенных на Восточном фронте, как и «предателей» – эмигрантов, а также итальянцев, кто пожелает вступить в коммунистическую армию Тольятти, и греков, разоруженных и интернированных нами за сочувствие ЭЛАС. Компромисс был достигнут – при условии, что и русские возвращали нам всех пленных поляков (на этом пункте настаивал Андерс).

Всем, кто смеет обвинить меня в нарушении слова, следует внимательно прочесть текст моего обращения 1 апреля. Где сказано, что британская сторона дает гарантии германским военнослужащим – и этот пункт был соблюден, ни один немец не был выдан русским на расправу! В английском тексте написано четко и однозначно – а не «ко всем, находящимся под германским командованием», как приводится в иных источниках, претендующих на истину! Тем более не каким-то эмигрантам обвинять во лжи меня, члена Британского королевского дома! В конце концов, русские находились в своем праве – поступить с изменниками по собственному усмотрению и своему закону.

Впереди еще было освобождение Индии от японской оккупации. И восстановление британского владычества там, где оно было временно утрачено. Даже если времена колониальных империй уже прошли – лишь нам, в Лондоне, решать, кому, как, когда и в каких пределах можно предоставить свободу. Ради блага мировой цивилизации – и диких народов, не способных к самостоятельному управлению.

Капитан Юрий Смоленцев, Брюс

Обсудив, решили, что спасение его святейшества папы трудно, но возможно.

Точно установлено, что немцы папу держат в тюрьме на острове Санто-Стефания, той самой, где Маневич был. Интересно, это наш «друг» Рудински инфу слил или святые отцы раскопали? Здесь, в Италии, Католическая церковь – это та же мафия, только гораздо круче: и мощнейшая агентурная сеть, от которой наш отец Серджио, а через него и разведотдел Четвертого Украинского детально знает все, что происходит за линией фронта, включая фамилии и личные качества командиров врага; и диверсанты – тут, правда, с нашей помощью, наш осназ уже на ту сторону ходит, причем со «святыми» проводниками, фронт в горах – это понятие условное, а места довольно обжитые. Но вот на Санто-Стефанию даже святым отцам проникнуть сложно, поскольку немцы оттуда весь итальянский персонал вытурили. Так что, неужели наш немецкий приятель слово держит?

Хотя подробнейшая карта острова и тюрьмы – все помещения на всех этажах нарисованы – это точно церковники. Маневич в положении заключенного не мог всего видеть – а тут явно кого-то из служивших там опрашивали, и наверное, не одного. И еще полгода назад, поступи нам приказ нашего товарища Этьена оттуда вытащить, не было бы проблем – взвод полицаев в охране нам никакой не противник: тихо подплыли, высадились, всех перебили, кого надо взяли, ушли. Но теперь там гарнизон, полная рота СС и зенитная батарея! Мы бы все равно прошли бы и взорвали что надо – но вот отход с папой на руках, не имеющим нашей подготовки, при неподавленном гарнизоне, это фантастика! А фрицев там – полтораста рыл эсэсманов, сто тридцать по уставу на зенитной батарее, ну и, наверное, еще тыловой хозвзвод есть, повара, электрики, сантехники – должен же кто-то и обеспечивать «коммуналку»? Итого триста голов. И тихо вырезать их всех – такое бывает лишь в Голливуде.

Остров, почти круглой формы, пятьсот метров в диаметре. Высокий, как кулич, с одной стороны берег обрывом, высотой метров сорок-пятьдесят, без альпинистского снаряжения не подняться, с другой более пологий, но все равно удобных спусков к воде мало. Главное здание похоже на подкову – трехэтажное, с плоской крышей, окружено рвом, все выходы через административный корпус, замыкающий у «подковы» концы. Вход внутрь – последовательно, через трое ворот. Часовня – внутри двора. Еще одно здание напротив – казарма стражи. Чуть в стороне – дом директора тюрьмы. И всё.

С интересом разглядываю «предположительную» схему охраны и обороны острова, что устроили бы там наши на месте немцев. Тяжелые зенитки в центральной части острова, круговой обстрел, могут сработать и за батарею береговой обороны. Двадцатимиллиметровые флаки втащены на крышу «подковы», как и прожекторные посты, и антенна приданного «вюрцбурга». По краю плато проволочные заграждения, мины, траншеи полного профиля, дзоты. Замаскированные «секреты» внизу, у самой воды, за линией противодесантных заграждений.

– Бред, – сказал Маневич, – ну не может там быть такого! Я помню, там же пристани нормальной нет – когда меня туда везли, с пароходика в лодку высаживали, от берега метрах в двухстах, и после, когда причалили, с камня на камень прыгать пришлось, пока до земли добрались. Пресную воду в бочонках таскали на руках по очень крутой тропе. А когда на свидание приезжали с материка, то пароход их высаживал на пристани соседнего островка Вентотене, а уже оттуда лодкой, за свой счет. Стандартная зенитка ахт-ахт весит пять тонн, и втащить ее наверх – это работа воистину каторжная. Можно, конечно, но при очень большом желании. Станут немцы так надрываться? Двадцатимиллиметровка полегче, но и ее наверх поднимать придется буквально на руках, ну если только тягач наверху поставить, и тросом, вот только тягач наверх втаскивать надорвешься! И сколько помню тюремное здание, внутренние коридоры и лестницы там очень узкие, по ним протащить на крышу что-то громоздкое нельзя. И снаружи тоже сложно, чтобы тросом и лебедкой поднять – ров и внешняя стена помешают. Когда тюрьму строили, камень здесь же рубили – никогда не доставляли на остров извне ничего тяжелого и громоздкого. Откуда там возьмется батарея?

И где там разместить триста человек, не считая заключенных? В помещении для стражи жить могут максимум тридцать. В доме начальника еще столько же – хотя логичнее там устроить штаб, узел связи и квартиры коменданта с офицерами. А еще две сотни солдат куда? Погода холодная, в палатках и на ветру неприятно. А земля – сплошной камень, рыть землянки, блиндажи и окопы тот еще труд!

– Пленных могли заставить, – сказал генерал-майор Намгаладзе, начальник раздведотдела Средиземноморской эскадры ЧФ, – а после всех в расход. Фашисты ведь.

– Не могли, – возразил Маневич, – всех политических выпустили в той же партии, что меня. Оставались там уголовные, человек сорок. И нет сведений, что немцы на Санто-Стефано массово завозили пленных и заключенных. И секретность – если папу отправили туда всего через несколько дней после поимки? Уж если немцы итальянскую обслугу тюрьмы спешно оттуда выкинули – то потерпели бы они пару сотен совершенно неблагонадежных? С вероятностью, что кто-то сбежит.

– По информации, на остров регулярно отправляется провизия из расчета примерно на три сотни человек. И замечена также погрузка в Неаполе зенитной батареи. Также установлено наличие в том районе, – тут Намгаладзе заглянул в блокнот, – как минимум одной роты из третьего батальона 5-го полицейского полка СС.

– Не думаю, что все это на Санто-Стефано, – не соглашался Маневич, – считайте: в тюремном корпусе девяносто девять камер, каждая четыре на четыре, без всяких удобств. В мое время поодиночке сидели – значит, минус двадцать-тридцать на ватиканских пленников, сколько их там? И сомневаюсь, что эсэсовцы будут в таких условиях жить, хуже чем заключенные, если в камеру набиваться впятером. Там и коек нет – соломенные матрацы на голом каменном полу. И на окнах одни решетки, без стекол. А обустраивать – кто этим будет заниматься, и когда?

– Но самолет-разведчик был обстрелян, – настаивал Намгаладзе, – и, по утверждению летчиков, именно с Санто-Стефано, или с Вентотене. А при дешифровке снимков – артиллерийские позиции хорошо видны.

– Вспышек выстрелов не видно, – замечает Басистый, – немцы под Севастополем и ложные батареи строили, из досок и бревен. Пару часов взводу помахать лопатами и топорами – вот и дворики, и «пушки».

– Погодите, а отчего мы так привязались к Санто-Стефано, – вдруг спрашивает Намгаладзе – отчего не Вентотене, где условия куда лучше, там даже деревня имеется, где роту разместить вполне возможно. А раз деревня – то значит, и пресная вода наличествует? И пристань есть. И на пути к материку – значит, возможным беглецам путь как раз мимо, а то и через Вентотене. Тогда все сходится – основные силы гарнизона там, но Санто-Стефано в прямой видимости, и если катера наготове, то через полчаса рота в полной боевой будет уже около тюрьмы! А тяжелые зенитки, при необходимости, поддержат огнем.

– Полицейский батальон, – говорю я, – не фронтовики. От ваффен СС отличаются, как вохра от гвардейской пехоты. Натасканные – не факт, что с охраной контингента гвардейцы справились бы лучше вохры – но именно на свое. Не оборону, а охрану, причем изнутри. За узниками бдят хорошо – а вот за тем, что снаружи? Тюрьма на острове, заключенные в камерах – так будут ли патрулировать территорию, зачем и от кого? Прожектора на крыше поставить могут, лодки заметят издали – радируют на Вентотене, вышлют катер. А оборону по всему периметру готовить зачем?

– Но тогда охраны там, может быть, и один взвод, – согласился Маневич, – у нас случай был, когда один заключенный все же бежал из камеры. Не сумев уплыть с острова на лодке, он спрятался в гроте под обрывом, а ночами таскал овощи с огорода. Его искали, очень тщательно, тринадцать дней. Вот это место на карте – кстати, если немцы избавились от всего итальянского персонала, то про этот случай и пещеру вполне могут и не знать. И если изможденный и голодный узник регулярно поднимался оттуда на плато – то это тем более по силу бойцам осназа.

«Воронеж» вышел из Специи в ночь на 22 марта. Даже с Лючией не попрощался – грузились в глубокой тайне, в затемнении, и после атомарина сразу отошла от причала. День мы банально отсыпались и отдыхали, доверившись мастерству Лазарева вывести корабль в требуемое место. В трех километрах от конечной точки мы выскользнули из торпедных аппаратов – две двойки, на «миногах», я с Мазуром и Валька со Скунсом. До острова дошли без проблем, компы-навигаторы были еще живые – мы бы справились и без них, но затратили больше времени, а главное, заряда батарей. Пещера была там, где и указал на карте Маневич, наверх по расщелине мы поднимались очень медленно, тщательно обследуя путь. Если немцы все же узнали про ту историю с беглым, то могли поставить здесь мины. Хотя, конечно, проще было взорвать и завалить – но мало ли что могло прийти на ум герр коменданту.

Мины были наверху. Проволочное заграждение вдоль берега, и перед ним противопехотки, в один ряд. Деревянные ящички, даже не «лягушки», обезвреживание их было у нас уже заученной процедурой. Мы сняли мины у прохода, замаскировав следы – рассудив, что вряд ли немцы регулярно проверяют целостность своих заграждений, да еще за проволокой. До рассвета оставалось еще часа три, и мы знали, что «Воронеж» не ушел далеко и, находясь на перископной глубине, подняв антенну, слушает эфир – готовый подобрать нас при необходимости экстренного отхода. И не было никаких следов немецкой обороны. У немцев, в отличие от нас и союзников, была особенность – там, где бы мы, замаскировавшись, ждали гостей в засаде, фрицевские армейцы (не абвер, гестапо и СД) предпочитали расположиться открыто, отпугивая демонстративной мощью и движением патрулей. Но ничего тревожного не было видно и слышно.

Здесь не было «зеленки». Но были кактусы, высаженные рядами как живая изгородь. И было темно, мы шли перекатами, одна пара, замерев, страховала другую. Мин здесь быть не должно – в глубине острова, когда по тревоге артиллеристы побегут к пушкам, очень трудно уследить за безопасной тропинкой, особенно ночью – и мы не видели ничего похожего на вехи. Вот впереди показались задранные к небу стволы – один, и второй метрах в полустах. И фигура часового возле крайней пушки.

Странно, за несколько минут, что мы за ним наблюдаем, он не пошевелился ни разу. Хотя немцы – вспоминаю караульных из фильма со Штирлицем, на входе в штаб-квартиру РСХА, как они там стояли статуями. Так то фильм, и очень большой штаб – а тут пост в дальнем гарнизоне, когда никакое начальство, и твой же ефрейтор-разводящий, тебя видеть не могут! Может, кемарит стоя, как и у нас бывало? Решаю рискнуть – сначала тщательно оглядывая все вокруг на предмет обнаружения замаскировавшейся группы захвата, если это все ж хитроумная ловушка. Конечно, хорошо спрятавшихся егерей обнаружить сложно, но наши ПНВ – это огромное преимущество. А в спецов из этого времени, уровнем выше нашего, я не верю – не встречались мне такие пока.

На двадцать шагов у меня ушло не меньше двадцати минут. Наконец я за спиной часового. Бью под каску рукояткой ножа – если даже не будет оглушения, полсекунды хватит, чтобы тут же перерезать горло. И рука втыкается в солому! Чучело на палке – хотя каска, шинель и даже винтовка настоящие. Теперь надо поставить это пугало как прежде, чтобы немцы утром не заметили ничего! И пушки – деревянные, но с самолета не отличить. Ладно, фрицы, завтра с вами сочтемся за то, что нас ползать заставили!

А если бы часовой был настоящим, что бы мы делали, чтобы фрицы не встревожились жмуром? Так вариантов много – у меня было, за Вислой и под Кенигсбергом: в одном случае мы с дохляка сапог стянули, ствол его винтаря ему в рот и палец ноги на спуск – самоубийство, а отчего, бог знает, о чем покойник думал. В другом же случае такое сработать не могло, поскольку рану от ножа бы заметили – так мы тушку на минное поле между траншеями, мину, понятно, обезвредили так, чтобы лишь за веревочку дернуть, ну и дернули, конечно – захотел фриц в сортир и не придумал ничего лучше, как на мины голым задом, штаны ему мы спустили, для правоподобия. Война – кто там будет на передовой судмедэкспертизу проводить? Так и здесь бы придумали что-то. Хотя бы – повесился на стволе пушки, на собственном ремне!

Оставшееся время – в ритме вальса. Это при том, что нужно помнить и о минах – ну не должны, по идее, их внутри острова ставить, а вдруг? Хорошо, хоть сумерек здесь нет, как на севере – перед самым рассветом еще темно. А остров невелик – успеваем обследовать территорию до самой цитадели, и к дому коменданта ходили. Ну, фрицы обнаглели, или распустились – нигде снаружи ни одного часового нет, не то что патрулей и секретов! Хотя сверху, с крыши, по горизонту прожектор лучом водит, иногда у нас высоко над головами проходя, нам это не мешает, да над воротами лампочка тускло горит – наверное, если в ту дверцу постучать, вылезет из караулки сонный дежурный ефрейтор и спросит, кто там. Но мы не будем.

Едва успели до рассвета нырнуть под проволоку и по расщелине в пещеру. Отбили доклад по радио, получили «квитанцию» – ответ. Успели еще наверху оборудовать позицию для наблюдения, Мазуру первому не повезло – дежурить. Из-за камня перископ – тоньше пальца, а оптика хорошая. Наблюдаем за дневной жизнью Санто-Стефано. Да, фрицы, разболтались вы тут, за день два раза только вдоль периметра патруль прошел, и то больше для проформы, по сторонам не особо смотрели. И судя по отъевшимся рожам – точно, тыловые. Двигаются сонно – видно, что служба на этом островке порядком успела им надоесть. Интересно, знают ли они, кого стерегут? Очень может быть, что и не знают – зачем это им? Ну, фрицы, последний день живете – если все будет по нашему плану, то завтра солнца вы уже не увидите!

Сглазил! Сколько раз уже бывало – когда ожидаешь больших проблем и готовишься к ним, все проходит как по маслу. А стоит расслабиться, «одной левой сделаем» – и трудности возникают на ровном месте! Уже ближе к вечеру с запада, от Вентотене, подошел катер. И на берег сошли всего двое фрицев, один офицер, второй в штатском. И сразу же все немцы забегали, засуетились! За оставшиеся до темноты полтора часа патруль прошел мимо нас четырежды! А на крыше тюремного корпуса пулеметчики появились. Нас ждут? Святошам или итальянским товарищам проверить надо, где у них течет!

Хотя если бы фрицы узнали, шуму было бы больше. Прибыло бы их не двое, а еще и взвод егерей, они бы тут каждый кустик обшарили. И «раумбот» не ушел бы обратно, а остался бы подходы к острову охранять, и еще бы прислали. А то и появился бы «наш» противник, «Соединение К», которое уже создано – но, основным составом работает сейчас в северной Франции по рекам и мостам. Значит, немцы узнали, но именно «что-то», без конкретики. А так как проколоться могли прежде всего итальянцы, то логично предположение, что освободить папу попытаются именно они. Подойти на чем-то маломерном и высадиться на остров тайно или внаглую придумать какой-нибудь предлог. Нет, тогда бы немцы катер не отослали. А почему освободители должны будут идти с материка? Подходы к Санто-Стефано ну очень поганые, если даже «раумбот» офицера не на берег высаживал, а в подошедшую навстречу лодку. Значит, имея пароходик или шхуну, десантникам надо иметь на борту еще и шлюпки на весь состав? А резиновые «зодиаки» с мотором сейчас уже есть, но исключительно в спецуре, это лишь лет через двадцать они будут в свободной продаже, доступные кому угодно. Так что наиболее вероятным высадочным средством будут обычные рыбачьи лодки, которых тут, на побережье, множество. Но идти на них от Италии, двадцать миль по открытому морю, все ж далековато, и шторма в марте тут очень вероятны. А если сначало перебросить десант на Вентотене, скрытно, под видом гражданских, и стартовать уже оттуда, два километра всего, по-морскому чуть больше мили? Наиболее вероятный вариант – его немцы и ждут!

Но тогда здесь у них – вторая линия обороны. А главные события на соседнем острове – тут даже лишних войск перебрасывать не надо, ту самую роту СС по тревоге поднять и все там перетрясти, искать спрятанное оружие, и всех не местных, особенно приехавших впервые – под замок до выяснения. Наверное, и на материке, в рыбачьих портах, идет сейчас немецкий шмон. А большего тут и ожидать нечего. Боевые корабли с десантом сюда не дойдут, рассчитывали мы дома и такой вариант, посадить на эсминцы две роты морпехов – никак не успеем отойти до рассвета, когда активно вмешается немецкая авиация. Воздушный десант – полная авантюра: при таком ветре попасть на остров меньше полукилометра в окружности, это при том, что парашютов-«крыльев», позволяющих приземляться в выбранную точку, еще не изобрели, а обычным «куполом» управлять можно очень ограниченно, и большая часть десантников упадет в море. Высадка с обычной подлодки – так даже на большой субмарине этих времен по-максимуму неполный взвод диверсов разметишь. И велика вероятность, что всплывшую лодку заметят, осветив прожектором – после чего тревога, через пять минут тут будут катера, а гарнизону развлечение, стрельба по плавающим мишеням – а кто из десантников выживет и доплывет, тем придется карабкаться по очень крутым склонам, под летящими сверху гранатами, а в завершение лезть через мины и проволоку. Дело абсолютно дохлое без артиллерийской поддержки с кораблей!

А ведь вы, фрицы, которые здесь – точно тыловые, не фронтовики. И тем более не переодетая спецура. Видно по тому, как двигаются, как смотрят, как оружие держат. Полицейские части СС (не путать с дивизией «Полицай», которая действительно формировалась из бывших полицейских, но это фронтовая дивизия ваффен СС) были ответственны за «охрану порядка», включая караул концлагерей, ну и, конечно же, карательные функции. И в конце войны сюда шли, кто желал – подальше от фронта, зато со всеми привилегиями СС – не только немцы, но и шваль со всей Европы, включая наших галицаев, прибалтов и прочих предателей. Таких и за людей считать грех – давить, как клопов. Скорее бы стемнело!

Да когда же вы уснете! Ночью фрицы стали даже активнее. Со стен административного корпуса два прожектора по морю шарят, и пулеметчики никуда не ушли. И не только патрули по периметру бегают, но и посты появились. Похоже, у них тут одно отделение на патрульно-постовой службе, значит, другое такое же должно быть отдыхающей сменой, не всю же ночь один и те же бдят? Восемь человек на крыше – по двое на каждом из прожекторов, и пулеметные расчеты. Если прожектора из прожекторной батареи зенитного дивизиона, то их расчеты считаются отдельно. И обслуга, подай-принеси-убери – во времена Маневича этим занимались не стражники, а наиболее лояльные из арестантов, немцы же вряд ли заставят святых отцов работать, а вот взять еще нескольких зольдатиков из хозвзвода зенитной батареи могут вполне. Да, еще и связист есть, ведь взводу рация не положена. И герр комендант – если только его функции взводный не исполняет. И вновь прибывшие – ну, с их статусом мы еще разберемся. Итого, немцев тут штук полсотни. Что вполне согласуется с тем, что мы днем наблюдали. И повторяю, тут большое число солдат просто негде разместить!

Ведь тюрьма, хоть и смотрится внушительно – но основная ее часть, «подкова», это три яруса камер, четыре на четыре метра. А коридоры – наружные, как балконы, или, скорее, как лоджии, на внутренней стороне «подковы» – так что из административного корпуса, эту подкову замыкающего, все содержимое тюрьмы насквозь видно, тут и коридорные надзиратели не нужны. И ночью не укрыться – прожектора на крыше стоят ближе к концам подковы, повернуть, так все просветят, и укрыться ни в коридорах, ни во дворе негде, часовня посреди и то насквозь видна. И пулеметы там же, рядом – держат и подходы снаружи, и всю внутренность тюрьмы. Но сам административный корпус не такой уж и большой, и занят хозяйственными помещениями – и канцелярия, и кухня, и всякие склады – жрать арестантам что-то надо? Есть караулка для отдыхающей смены – но максимум на десяток человек. А вообще стражники жили в отдельном доме-казарме снаружи, там же у них и кухня была, своя. И на мой взгляд, даже при забитии тюрьмы арестантами под завязку, десятка охранников хватит для поддержания порядка – ну не нужно тут большее число!

О, нас уже не четверо, а восемь! Поднимается из пещеры Мазур и докладывает, что прибыла вторая четверка – Влад с Финном и Рябой с Гансом (последний был чистокровным русаком, но из Поволжья, с немцами общался с детства, язык знал в совершенстве, за что позывной и получил). Причем до нас успели побывать на Вентотене – «Воронеж» вошел в пролив между островами, так что им всего с километр на «миногах» на запад пройти, а затем к нам, два на восток. Зато теперь к днищам обоих «раумботов» прилеплены подарки, такие же, как мы на Висле ставили – рванет от набегающего потока воды, или по истечении времени, или при попытке снять. Теперь нам разобраться с этими никто не помешает. Лишь бы до утра – мы-то нырнем и уйдем, а как папу вывезти?

Тыловые фрицы, непуганые. Ну кто ж на посту курить будет, да еще в темноте – и демаскировка, и ночное зрение сильно садится – а тут у двоих сигареты были. Ходите в темноте по острову, изредка фонарики включая – только свет их слабенький, метра на два пробивает, зато издалека показывает ваше положение. И друг друга вам не разглядеть из-за темноты и этих кактусов, а нам просто лечь, и ни черта вы нас не увидите, даже если рядом пройдете. И зачем вы тут в таком количестве, вам это никак не помогло, лишь на убой подставило? Четырнадцать фрицев против нас восьми, при том что они парами или поодиночке, это даже не смешно. Тем более что мы не бегали поначалу, средняя четверка работала, две пары по флангам на подстраховке, а патрульные сами к нам подходили – тут главное, чтобы не крикнул никто. Часовых, не мудрствуя, снимали из бесшумок в голову. Один раз лишь угроза была, когда соседний часовой что-то услышал и прокричал:

– Дитрих, что там у тебя?

Наш Ганс в ответ, мол, все в порядке, да фриц недоверчивый попался, еще что-то переспросил – но я уже был от него на дистанции стрельбы, в голову из «винтореза» с ночной оптикой с шестидесяти метров, случаи и потруднее бывали!

Аварийный вариант, если бы все же нашумели – то Рябой и Ганс должны были в темпе прорываться к казарме стражи. Потому что вон тот ящик на колесах – это генератор Maschinensatz 33, по уставу положенный в прожекторных подразделениях. Выдает двадцать четыре киловатта, как раз для питания стандартного 150-сантиметрового зенитного прожектора – но там на крыше стоят два меньшего размера, шестидесятисантиметровые, потому и мощности хватает на оба, и еще на освещение зданий. Теперь можно и не слишком спеша, но и не медля – Рябой, наш сапер, связист и электрик, надев немецкую шинель и каску, чтобы при беглом взгляде со стены сойти за своего, быстро колдует у генератора, затем исчезает, через минуту искры летят фейерверком, и становится темно.

Из казармы выскакивает немец, подсвечивая себе фонариком, бежит к генератору. И даже не оборачивается, когда Ганс с Рябым подходят сзади, будто свои. Тело аккуратно засовывают руками, головой и плечами под поднятую крышку – так, что со стороны выглядит, солдат занимается ремонтом. Влад и Финн страхуют с «винторезами», а я с Мазуром и Валька со Скунсом врываемся в казарму с главного входа и со стороны кухни, расположение помещений нам известно, заучили наизусть. Внутри оказалось тринадцать немцев, семеро из них спали. Но оружие хранилось в комнате дежурного, первой у входа, унтер за столом, успевший зажечь свечу, даже не понял, что вошли чужие, до того как получил пулю из «ПБ». И была зачистка всего здания, у немцев не было шанса – в темноте что-то двигалось и убивало, мы работали «бесшумками» и ножами, подобие того смертельного танца, что мы показывали товарищам-гарибальдийцам, пытаясь научить их хоть в первом приближении – ох, только бы ПНВ в драке не поломать, а впрочем, на одного фрица уходило в среднем по паре секунд, и толстые стены, закрытые окна, шум не слышал снаружи никто. Из спящих – пятеро так и не проснулись. Пленных не брали – зачем нам «мясо», если в доме коменданта нас прибывшие сегодня гости дожидаются, вот с ними побеседовать бы хотелось! И если они в соседнем доме, то не сбегут уже – Ганс и Рябой караулят и не выпустят.

У дверей лежал дохлый фриц – еще один, неучтенный.

– Из дома коменданта прибежал, – пояснил Рябой. – Наверное, командир послал узнать, что случилось. Ведь телефон мы тоже обрезали.

Это он зря. Можно было бы сначала этого фрица вежливо спросить, сколько людей в доме коменданта, а уж после в расход. А время идет – и могут немцы, что на крыше, сообразить, а что это светляки фонариков по острову не двигаются, а в большинстве и вовсе пропали (кроме тех, что мы на кактусы повесили, возле убиенных часовых). И не дай бог, здесь еще резервный источник электричества есть, сейчас подключат? По уму, нафиг немцам было патрулированием увлекаться – засели бы за стенами, выставив на крыше и в окнах пулеметы и врубив освещение по-полной, что мешало им генератор внутрь «подковы» затащить, было бы нам на порядок труднее. Сил у вас было больше, и на удобной позиции – но вы их недопустимо разделили, лишив взаимодействия и связи. И собак не завезли, а ведь при охране объекта эти чертовы твари могут быть эффективнее самой навороченной сигнализации.

Бежим к дому коменданта. Кажется, сверху что-то заметили – раздается окрик, еще не тревожный. В первой же комнате натыкаюсь на рослого фрица с МР – встревожился, изготовился к бою, но не опознал чужих в первую секунду, а второй у него уже не было. А вот тело упало с заметным шумом, это нехорошо. В коридоре замечаю Вальку, вошедшего через заднюю дверь, вовремя узнали друг друга. Значит, первый этаж чист.

И тут снаружи гремит пулеметная очередь. И крик, быстро оборвавшийся. Как мы узнали позже, орал фриц, получивший пулю из «винтореза», но еще живой, летя с крыши вниз. Ошибкой немецких пулеметчиков было, что они, увидев в темноте непонятное мельтешение – а фрицы не бегают, они здесь ходят, причем строем! – заподозрили неладное, но первую очередь дали куда-то поверх предупредительную и короткую, ведь по их мнению, внизу в домиках и на территории могли быть и свои! А Влад и Финн реагировали даже слишком быстро – хлоп, хлоп, один фриц выпал вниз, второй растянулся на крыше, тела не видно, но точно жмур, с девятимиллиметровой пулей в голове. «Винторез» вспышки не дает, и второй пулеметный расчет не придумал ничего лучше, как сразу начать стрелять куда-то в направлении берега – подождали бы секунду, чтобы сначала ракетой осветить, но сработал устав, подавить противника, прижать огнем – еще два раза «хлоп», и два тела на крыше.

А нам, в доме, уже не остановиться – надо дело завершить. Взлетаем по лестнице на второй этаж, там были радиостанция и жилье господ офицеров. Еще одного фрица положили в комнате связи – сцуко, успел он передать что-то или нет? – и офицера в коридоре, парабеллум успел выхватить, пришлось стрелять. Следующая комната, сначала дверь осторожно надавить-потянуть, буквально по сантиметру, просто определить, в какую сторону открывается и не заперта ли – самому оставаясь сбоку, у стены. Затем рву дверь на себя и сразу нырком вниз и в сторону, как танцую вприсядку, ведь как обычно стреляют навскидку, на уровне груди стоящего человека, а прицелиться я тебе не дам. Двое фрицев – один в мундире, второй тот, штатский – когда одеться успели, или вовсе не ложились еще? Офицер стоит ближе к двери, но оружия у него в руках нет – крутнувшись, скашиваю его подсечкою и уже упавшему добавляю по затылку, легко, чтобы не убить. Знаю, что Мазур держит мне спину и контролирует штатского, у которого оружия тоже не видно.

– Рябой, что там?

И голос в наушнике в ответ:

– Оба МГ ёк, еще четверо фрицев на крыше лежат тихо, пока тишина, никого не видно.

И тут штатский подает голос:

– Вы русские? Тогда я прошу доставить меня к вашему командиру.

А голос-то знакомый!

– Командир я, – отвечаю. – Герр Рудински, а вы что здесь делаете?

Группенфюрер Рудински. То же время и место

Это надо же так повезти – самому попасть в собственную западню!

По чести, русские сами виноваты. В Риме, на переговорах, не обозначили четко свою позицию относительно папы! А когда назначенная встреча в Берлине состоялась, и русский эмиссар потребовал, чтобы Пий Двенадцатый был освобожден – ну что мешало просто отдать приказ, и ведь все было подготовлено, доверенные люди сделали бы все, как надо. Нет, захотелось самому выйти на сцену. Чтобы его святейшество знал, кому он обязан своей жизнью.

Поскольку Рудински отлично представлял, что такое Римско-католическая церковь – не безобидное общество духовных наставников, как думают иные в просвещенный двадцатый век, а организация, богатством и влиянием равная богатейшим банкирским домам каких-нибудь Ротшильдов, информированностью не уступающая британской разведке, а беспощадностью, если ущемить ее интересы, сицилийской или чикагской мафии. А что не любят шума и внешних эффектов – так жертве без разницы. Было перед войной в Париже, когда некий уважаемый банкир всего-то на три миллиона вздумал святых отцов нагреть – и через пару недель домашний доктор этого почтенного месье, лечивший его уже тридцать лет, немного ошибся в рецепте. Сердечный приступ – и упокой душу раба Твоего. Вот только Рудински, в отличие от полиции, хорошо знал, что случай тут ни при чем, поскольку был этот коммерсант одним из его «особо доверенных». Какие-то три миллиона – насколько велика будет расплата за сожженный Ватикан и попытку убийства папы, не хотелось и думать! Так что полезнее для жизни будет, если Церковь не станет после предъявлять счет – а если удастся сделать, чтобы она еще и благодарна была?

Оттого пришлось самому заняться этим делом. И не дай бог, с папой что-нибудь случится! Кто ж знал что на этом чертовом острове нет ни нормальной пристани, ни защищенной якорной стоянки, так что катер должен был, высадив пассажиров, возвращаться на Вентотене? Хотя в ночевке здесь, казалось, не было никакой угрозы. Тут не могло быть никаких партизан, что же до населения соседнего островка Вентотене, то ни одна лодка не должна была отойти от пристани до того, как гость из Берлина не отбудет на материк. В эту ночь безопасность должна быть гарантирована, а вот через день… но не будем забегать вперед!

Папа Пий Двенадцатый был единственным узником на втором этаже тюрьмы. Прочие же «ватиканские» пленники содержались на первом, в камерах поодиночке. И конечно, никаких прогулок им не полагалось – так что заключенные не общались и не видели друг друга. Сразу по приезду герр Рудински заперся в канцелярии, работая с документами, затем потребовал на допрос тех из узников, кто должен был сыграть свою роль, их имена остались в бумагах. После вызвал дежурного и приказал сопроводить к папе – простите, к заключенному № 013. Войдя в камеру, Рудински приказал солдату ждать в конце коридора. И обратился к пленнику.

– Как самочувствие, ваше святейшество?

Сидевший на грубом соломенном тюфяке человек, больше похожий сейчас на грязного бродягу, чем на властителя христианского мира, в ответ разразился тирадой, более подходящей пьяному грузчику, чем духовной особе. Рудински укоризненно покачал головой:

– Ай-ай, ваше святейшество, оказывается, вы очень дурно воспитаны! Я ведь пришел, чтобы даровать вам жизнь! И не спешите говорить нет, как вы изволили уже трижды – в отличие от тех случаев, я не буду от вас требовать признания Германии и ее армии силами Света, воюющими с воинством Тьмы с востока. Я не буду требовать от вас вообще ничего. Считайте, что я поступаю так из чисто христианского милосердия и любви к ближнему. Завтра вы покинете это неприветливое место и отправитесь со мной – сначала во Францию, а затем в Швейцарию.

Папа посмотрел на гостя внимательно, а затем произнес длинную фразу на латыни. Рудински отрицательно покачал головой.

– Нет, ваше святейшество, я не состою в «Опус деи», ни ассоциированным, ни нумерарием[87]. Я всего лишь немец, которому дорога его страна, родина Шиллера и Гете. Прежде я честно исполнял свой долг солдата – но теперь считаю, что сумасшедший ефрейтор опасно заигрался. Потому я хочу спасти вас без всякой платы с вашей стороны – ну, если только вы отпустите мне мои грехи.

– В Швейцарии, сын мой, – ответил папа, – когда и если я действительно туда попаду. И простите, а что будет с прочими моими братьями во Христе, заключенными в этом узилище?

– Я не всесилен! – отрезал Рудински. – Вас одного я могу вывезти, сославшись на оперативные нужды, это пройдет незамеченным. А многих, не говоря уже о всех – сам тогда рискую положить голову под топор. И простите, хоть я и с уважением отношусь к христианской вере, но не настолько, чтобы стремиться в великомученики. А подвалы гестапо – это куда страшнее тех мук, которым подвергался Иисус. Или вы один, или… Жаль, ваше святейшество, – я искренне хотел вам помочь!

Папа погрузился в молчание. Затем сказал:

– Что ж, сын мой, все в Его руках. И те, кому суждено будет погибнуть в этой святой войне не поколебавшись в истинной вере, тотчас же вознесутся на небеса.

«И это случится раньше, чем ты полагаешь! – подумал Рудински. – Впрочем, если Германия теряет своих солдат, чего стоит жизнь этих святош?»

Ведь согласно документам, завтра утром Санто-Стефано покинет вовсе не папа! А совсем иное, не слишком значительное лицо – находящееся здесь же, в этой тюрьме, близкого возраста с Пием и даже схожее внешне. Подходящих кандидатур было целых три, кому-то из них повезет сыграть роль папы – на одни сутки. Ну, а после – итальянские инсургенты предпримут попытку освобождения папы, но охрана, получившая самый строгий приказ (к которому Рудински не имел никакого отношения), расстреляет всех узников. Повстанцы самые настоящие, подогретые разговорами о страданиях папы, целая сотня их прибыла на Вентотене под видом родственников, торговцев. И по достовернейшим сведениям, акция назначена на следующую ночь – впрочем, агенты гестапо, сыгравшие роль провокаторов, проживут после очень недолго. Также и папе в Италии придется пережить еще одну смерть – конечно же, лишь по документам. Ведь может же этапированный на континент арестант умереть при допросе? Конечно, виновные в столь грубой работе будут строго наказаны. И кому какое дело, что некто, уже с французским именем, после будет отпущен «за недоказанностью», даже в гестапо случается такое. А он, Рудински, будет чист перед всеми сторонами!

Сначала погас свет, затем началась стрельба – и быстро завершилась. На бой не похоже! Быстро одевшись, Рудински ждал прояснения ситуации вместе с Вурцером, комендантом гарнизона. Еще в доме были, на этом этаже, взводный-штурмфюрер, радист и ординарец, и внизу пятеро солдат – все хорошо вооружены, в прочном каменном доме, и еще полтора десятка солдат в казарме рядом, столько же в патруле по острову и столько же в Цитадели. Было достаточно, чтобы отбиться даже от сотни повстанцев, высадись они на остров сейчас. Так что никто из господ офицеров не беспокоился.

Свеча на столе давала мало света. Все произошло в короткий миг – вдруг распахнулась дверь, и в комнату влетело что-то низкое и темное, в первый миг Рудински принял это за большую собаку. Но Вурцер полетел на пол и не шевелился. Еще одна тень возникла у входа – это все же были люди, но двигались непривычно, даже не по-человечески, в полном молчании, и лица их имели странный вид (ну не видел никогда Рудински очков-ноктовизоров). Зато сразу вспомнил страшные рассказы, слышанные им когда-то на Севере и под Петербургом. Ужас Восточного фронта – те, кто приходят ночью, с волчьими глазами, кого нельзя увидеть и остаться в живых! Но если это русские – тогда еще не все потеряно! У меня с ними договор!

– Я прошу доставить меня к вашему командиру!

– Герр Рудински? Что вы здесь делаете?

Этот чертов Вурцер! Какого черта он стал изображать из себя героя? Он должен сейчас быть на месте Рудински, у ворот Цитадели. Ведь Рудински, старый опытный полицейский, начавший службу еще в кайзеррайхе, избежал таким образом окопов той Великой войны, шуцманов на фронт не брали. После бывало всякое – но все же преступники Германии никогда не были организованы по-военному, не вели правильных боевых действий, не имели тяжелого армейского оружия. И потому Рудински, считавший своим главным оружием аналитический ум, испытывал страх, перебегая всего полсотни шагов от дома коменданта до казармы, а затем к воротам. Это было бы делом для Вурцера, провести русских внутрь – но этот кретин, когда очнулся, стал выкрикивать проклятия и лозунги наци, русским это быстро надоело, и Вурцеру просто свернули шею, как курице, одним движением, в полсекунды. И русский, который сделал это, тотчас обернулся к Рудински и сказал абсолютно спокойно:

– Ваш выход, господин группенюрер. Да вы не бойтесь – пусть лишь откроют, а дальше внутрь пойдем только мы.

Сколько же тут русских? К двоим, что были наверху, при выходе из дома присоединились еще двое, возле ворот откуда-то возникла еще одна пара. И они совершенно не беспокоились за свой тыл – значит, ни в казарме, ни на открытом месте уже не осталось живых немецких солдат? Вот, значит, какие они, те, кто приходит ночью – всего лишь хорошо подготовленные бойцы, ну если добавить очки, в которых можно видеть ночью так же, как днем, удивительно компактные рации у каждого из бойцов и бесшумное оружие – не только пистолеты, но и автоматы, и снайперские винтовки. И совершенно невероятная выучка – будучи знаком с подготовкой спецподразделений германской армии, Рудинский должен был признать, что у этих русских иной уровень, иное качество – в принципе, случалось видеть и таких отдельных уникумов, но чтобы целую команду, обученную работать во взаимодействии, причем явно по какому-то уставу – в действиях русских все же просматривались типовые, повторяющиеся приемы. Будто они явились со следующей Великой войны – разница между стандартной подготовкой, даже егерей, была как между «Бранденбургом» и льежскими неудачниками четырнадцатого года[88].

– Кто там?

Наконец-то решились, идиоты! Рудински назвался и потребовал открыть. На острове итальянские бандиты, они гонятся за мной. Быстро впустите!

Секунду за дверью было тихо, затем щелкнул засов. Если ефрейтор откажется впустить старшего офицера и тот погибнет, то при последующем расследовании солдаты, бывшие свидетелями, о том непременно доложат, и тогда штрафной батальон Остфронта будет для виновного самым мягким наказанием. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы можно было протиснуться одному. И наверняка вход держат под прицелом.

И тут русский, кто был ближе всех, что-то бросил внутрь. Даже сквозь щель захлопнутой двери показалось, что там зажглось солнце. И по ушам ударило так, что казалось, не выдержат перепонки. А затем двое русских оказались уже за воротами, и крики сразу прекратились, и выстрелов не было ни одного. Когда Рудински наконец вошел, он увидел трех мертвых немецких солдат. Итого за воротами в цитадели осталось пять или шесть живых немцев – для четверки русских дьяволов, работы на несколько минут! Наверху раздалось несколько суматошных выстрелов, протрещал автомат, затем кто-то заорал и оборвался. А еще через десяток минут один из русских вернулся.

– Порядок, – сказал он, – немчуры живой не осталось. Но на всякий случай Финн наверху, с пулеметом. Пошли, герр как тебя там – покажешь, который тут папа.

Эти русские, с какой же войны они пришли? Даже теперь, когда «все чисто», как сами сказали, перемещаются по коридору лишь поочередно – один занял позицию, внимательно смотрит и готов стрелять, второй передвигается к следующей точке, причем рваными, неравномерными движениями, и в почти полной темноте и тишине. Их всего двое, а где же остальные? Наверное, обследуют территорию и здания, и если из гарнизона кто-то еще уцелел, упокой господи их души – у простых солдат нет ни одного шанса протих этих беспощадных ночных убийц. Герр Рудински во Франции уже видел бесшумные «стэны», взятые у бойцов Сопротивления – именно спецоружие, один-два ствола на всю группу, и пистолет-пулеметы с прицельной дальностью в полсотни шагов, а не снайперские винтовки с ночной оптикой, да еще стреляющие очередями[89]. И как с такими дьяволами воевать – если нет своих такого же уровня?

Дверь в камеру папы открывал Рудински – поскольку русские, увлеченные своей игрой в войну, вручили ему ключи. И именно Рудински первым предстал перед святым узником, хотя кто-то из русских тут же возник за спиной, но не вмешивался в разговор.

– Ваше святейшество, я исполняю свое обещание. Вы свободны.

Пий Двенадцатый никакой благодарности не показал. Взглянул на немца, как показалось, очень озлобленно, молча встал и направился к выходу. И нарушил молчание, лишь увидев трупы охранников в административном корпусе. Что происходит?

– Вам, ваше святейшество, было предложено убежище на советской территории, – ответил главный из русских на ужасном итальянском, даже на слух Рудински. – Поскольку вы его не приняли и попали в неприятности, то не возражайте против нашей помощи сейчас.

– А он? – папа взглянул на Рудински с подозрением и очень недружелюбно.

– Считайте его представителем Свободной Германии, – ответил русский. – Однако давайте продолжим беседу в более безопасном месте. Ваших товарищей по заключению вывезем тоже.

Рудински едва сдержал усмешку, глядя, как русский, не хуже образцового германского фельдфебеля, строит выпущенных из камер святых отцов, мешая итальянские и русские слова:

– Не толпись, не суетись, в колонну по два, твою мать, вы тут все сдохнуть хотите – или исполнять наши приказы быстро и точно, кто не хочет дождаться очень злых немцев. Колонну по два, я сказал, отставить разговоры – ничего, не марш-бросок в полной выкладке, а всего лишь к берегу спуститься, быстро марш!

Русские постоянно куда-то исчезали и появлялись, одновременно в поле зрения не было больше двух пар. Освобожденных, не считая папы, было двадцать три человека, в их числе четверо офицеров-палатинцев. У пристани уже ждали надувные резиновые лодки с моторами, пять штук, такие же, как на немецких субмаринах. Тут вышла заминка на несколько минут, затем подошла еще одна лодка, большего размера, уже с каким-то грузом. Русских оказалось всего пятнадцать, из них семеро были матросами, вооруженными АК – очевидно, они привели лодки с пока невидимого в темноте корабля. В большую лодку сели трое «ночных убийц», все матросы, папа и Рудински; в прочие же грузились по одному из диверсантов, и бывшие пленники.

– Весла разбирайте, святая братия! Пока от камней не отойдем, мотор запустить нельзя, винт можем обломать. Гребите, гребите – жить хотите, научитесь! Шевелитесь, от графика отстаем!

Огня не зажигали, ну разве что несколько раз с большой лодки, идущей впереди, мигнули синим фонариком, когда кто-то отклонился от курса. Море было не очень спокойным, все успели промокнуть – но эти волны не были опасными. Громада острова Санто-Стефано оставалась за кормой, Вентотене был точно за ним, но виден был свет прожекторов на воде, хотя сами огни оставались скрыты – наверное, там слышали стрельбу. Затем, как показалось, донесся звук взрыва, и еще один.

– Конец катерам, – сказал русский, сидевший на корме с трофейным пулеметом, – оба взлетели. И сколько немцев на них было – взвод? Теперь поплавают!

Еще пара минут, и впереди возник силуэт, едва различимый во тьме. Огромная субмарина – все в ней было необычно, кроме размеров, еще и отсутствие пушек на палубе, и странно скругленные очертания. Неужели это и есть Полярный Ужас, здесь, в Средиземном море – значит, те панические слухи оказались правдой! Или русские построили еще одну сверхлодку у себя на юге?

На покатом борту субмарины был расстелен многорядный тросовый трап, как сеть. Рудински и папу буквально втащили наверх на руках, следом стали выгружать какие-то цилиндрические предметы. А рядом уже причаливали лодки со «святыми» гостями, и уже слышался рык русского боцмана:

– В очередь, поднимайтесь по одному, за трос держитесь крепче!

Дальнейшего Рудински не видел, потому что его провели в рубку, заставили спуститься по трубе со скобами, провели по коридорам, залитым ярким электрическим светом, и заперли в медицинском изоляторе, оставив в меланхолии и размышлениях.

Как теперь ему, Рудински персонально, выпутаться из этой ситуации с наименьшим ущербом?

В то же время старого сыщика съедало профессиональное любопытство, вызванное устойчивым ощущением, что эти русские какие-то не такие, как прочие.

Лазарев Михаил Петрович. Подводная лодка «Воронеж», Средиземное море, возле Италии, 24 марта 1944 года

Только роли Святого Ноева Ковчега нам не хватало!

Хорошо, глубина у этих островов за двести – есть где развернуться. Но всплывать, даже ночью, в зоне досягаемости береговой батареи – это экстрим! Хотя настоящая береговая батарея, со всем ее радарно-дальномерным хозяйством, приборами управления огнем и личным составом, натренированным работать как раз по морским целям, и зенитная, пусть даже тяжелая, для которой стрельба по кораблям все же не основной режим, это совсем разные вещи. У немецкой зенитки «88» досягаемость по высоте десять километров, а по горизонту и за тринадцать достанет – мы же от ее позиции в пяти-шести. Но в тени острова Санто-Стефано в оптику нас хрен разглядишь, особенно ночью.

Вот только островок этот больно маленький. Не очень за ним покрутишься, при наших размерах. Потому сначала всплыли, выпустили бот и дополнительно взятые лодки, затем погрузились под перископ, по истечении условленного времени снова всплыли в обговоренной точке. Продувались не полностью, и чтобы быстрее под воду уйти, и чтобы сжатый воздух экономить – мы ведь, в отличие от дизелюх, продувать балласт отработанным выхлопом от машин не можем, у нас все на компрессор завязано и ограниченный запас воздуха в баллонах. Шлюпкам нас найти не проблема, с учетом нашего радара и их ПНВ, да и защищенная радиосвязь есть, курс корректировать. Но принять на борт людей и груз – это гемор, совершенно не приспособлена атомарина для высадки десанта!

Папу и важного немца – сразу вниз, одного в специально освобожденную для него каюту, второго к Князю в изолятор. Затем наш бот перешвартовался к носу, открыли торпедопогрузочный люк, в темпе погрузили «миноги». Петрович распоряжается, матросы, выделенные в палубную команду, двигаются, как наскипидаренные – всем ясно, что чем скорее мы под воду уйдем, тем лучше. Хорошо, волна небольшая – на палубе работать можно. И то один из гостей умудрился в воду свалиться – слава богу, вытащили. А уж как их вниз, в люк спускали – кто-то и сам, а кого-то пришлось на веревке, в беседочном узле и с помощью двух матросов поздоровее. И ведь надо еще внутри их по местам распихать и проследить, чтобы они по пути ни на что не нажали, не повернули – набивали их в каюты размером с вагонное купе по восемь человек: уж простите, святые отцы, лучше так сутки потерпеть, чем в немецкой тюрьме перед расстрелом.

Хорошо хоть люфтов бояться было не надо. Радар показывал в небе две цели, но это были наши, Ту-2 из 56-й истребительной дивизии[90]. И мы еще на севере отработали задачу целеуказания нашим радаром для истребителей-перехватчиков – так что можно было надеяться, что немецких разведчиков к нам не подпустят, ссадят на подходе. Ну, а надводные корабли и субмарины к нам подкрасться незамеченными никак не могли.

Сглазил! Доклад из ЦП – на локаторе две цели надводные, дистанция двадцать миль, пеленг 95, предположительно миноносцы. Через десять минут нас на поверхности быть не должно! Спецназ со всем имуществом уже на борту, наш штатный бот убрали, как и две надувные лодки, с оставшихся в темпе откручивают моторы, и последние святые гости в люк лезут. Ну вот, все вниз, к погружению! Успели. Теперь поохотимся!

Можно было и не ввязываться в бой? Так цели прямо перед нами, и маневрировать не надо. Для верности, стреляем четырьмя, с наведением на кильватер, и сразу отворачиваем к югу, в море, уходим на глубину, прибавляем ход. Слышим три взрыва – опять одна не сработала или не захватила цель. И шум винтов обоих миноносцев прекратился. А мы отходим на юг, юго-запад, запад. И лишь отдалившись от итальянского берега, поворачиваем на север, домой. Теперь можно и несколько часов поспать, оставив в ЦП Петровича.

А если бы не успевали? Пришлось бы тогда с дальней дистанции стрелять «шестьдесят пятыми». Ужасное расточительство – тратить уникальные торпеды из двадцать первого века на какие-то миноносцы, но в данном конкретном случае – сам папа с кардиналами у нас на борту – стоит того.

Хотя эта святая братия для нас огромная головная боль! Насколько легче было взять группу осназа – свои в обоих смыслах, и отписываться после не придется, что они могли на сверхсекретном корабле увидеть, и вести себя на подлодке умеют, проблем не создадут. И ведь вроде как союзники – никак нельзя им мешок на голову и в выгородку грязного белья сунуть под замок.

Ладно, полсуток переживем. Двести пятьдесят миль до Специи, и Корсиканским проливом мы уже ходили не раз, хрен нас кто остановит. А там пусть у Мехлиса и прочих ответственных товарищей голова болит.

Папа с корабля – командиру легче.

Лазарева Анна, комиссар госбезопасности 3-го ранга, начальник департамента внутренней разведки (именуемой в просторечии инквизицией). Москва, 1965 (альт-ист)

Еще один правдоискатель. Или разгребатель грязи, что больше подходит.

Как товарищ Сталин умер в прошлом году, так началось. Нет, не развенчание культа, как в иной истории, и даже оттепелью не назвать – но среди творческой интеллигенции стали появляться такие, кто жаждали рассказать, «как было на самом деле». А мы хорошо помним, с чего началась «там» эрозия советского строя – конечно, не только это влияло, но тоже ведь сыграло роль!

Мы, «инквизиторы», с ГБ работаем в тесной связке, но все же другое учреждение, с несколько иной целью: по возможности мягко пресечь, если наш человек ошибся, оступился, помочь встать на путь истинный – если не явный, сознательный враг. Хотя и с такими приходится дело иметь – вот, Солженицын пишет, и даже на Запад передает, еще более мерзкие пасквили, чем «там», и все еще на свободе! Потому что в глазах нашего народа он вовсе не Лев Толстой двадцатого века, а вроде глупого шута – как сказал когда-то Иосиф Виссарионович, вакцина, то есть заведомо ослабленная культура возбудителя, и от социальной болезни очень полезна. А вот как устроить, чтобы из тайного властителя дум вышел клоун, это уже наша работа, «инквизиции». Но начинаем всегда по-доброму, дружеской беседой.

Кабинет дирекции одного из крупнейших издательств. Директор тоже присутствует, но разговор веду я. А тот, кто сидит напротив – надеюсь все же, что наш, советский человек. Бывает такое у молодых писателей, как у одного героя Александра Грина – хочется взлететь и крикнуть, все равно что, но свое, новое, и чтобы заметили.

– Вы, уважаемый товарищ, для детей и юношества пишете? А разве вам неизвестно, что про те события снят отличный фильм Ялтинской студией совместно с итальянцами? Про восстание узников тюрьмы Санто-Стефания, поддержанных партизанами-гарибальдийцами – которые держались на двух крошечных островах целую неделю, уничтожив немецкий гарнизон, и все погибли, но никто не сдался в плен. По-вашему же, все было не так?

Вы пишете, что там не было никаких советских военнопленных, возглавивших восстание. Что никакие партизаны не плыли сквозь шторм, чтобы успеть, пока не расстреляли русских товарищей. Что гарибальдийцы выступили, когда на Санто-Стефании уже не было никого, а на Вентотене у немцев остался лишь один взвод и артиллеристы. Что не было никаких семи дней героической обороны – а немцы были так напуганы появлением советской подводной лодки, что лишь через неделю решились послать к островам корабли с десантом. Что командир отряда вовсе не погиб геройски в бою, а был предателем, агентом гестапо, убитым уже после при сомнительных обстоятельствах. И вообще, всю работу сделал советский осназ, а итальянцы лишь путались под ногами и погибали напрасно. А все в целом было на самом деле политической игрой, ради интересов Католической церкви – банальным заговором ради убийства папы чужими руками, чтобы посадить на его место кого-то другого, причем пешками в этой игре оказывались высшие круги Британии, Германии и СССР! Вы не находите, что приписывать церковникам такие всесильные возможности и влияние – это и слишком смело и политически неправильно?

Не ищите тайн там, где их нет. И далеко не всякую тайну полезно раскрывать. В своем доме вы вешаете на окна занавески – так отчего вы считаете, что в куда более серьезных делах все должно быть наружу? Ну зачем же сразу – ложь? Если вы настолько сведущи в святых делах, то должны знать формулировку клятвы на Библии в их суде: «Правду, только правду, и ничего, кроме правды», – но не «всю правду», потому что она, кроме Бога, не известна никому. И вам известно, что такое молчание во спасение? Или считаете, что любая правда ценна сама по себе, без разницы, какое воздействие она произведет?

Прочтя вашу книгу, можно подумать, что война – это дело исключительно профессионалов! Они обучены, они всегда готовы, они присягу приносили, – а все прочие должны сидеть в стороне и ни во что не вмешиваться. Потому что бесполезно, просто убьют, мы же ничего не умеем. Но наши спецы, которыми вы восхищаетесь – кем, по-вашему, они начинали в сорок первом? А если мировой капитализм начнет против нас, социалистического лагеря, новую войну – лично вы, насколько мне известно, в армии не отслуживший, порвете повестку, как Даниил Хармс? Эту идею вынесет юношество из вашей книги?

И что значит «любая политика – это грязное дело»? Наши солдаты и обороняя Сталинград, и штурмуя Берлин решали политический вопрос – кому жить на земле, советскому строю или фашизму! Вам знакома фраза: «Война – это продолжение политики иными средствами»? Применительно же к вашей книге – если на тот момент союз с Ватиканом был выгоден СССР, то все, что было на пользу этому союзу, оправдано! И никаких вопросов быть не может.

Вы ищете правды? Так вот вам правда – те сто восемь итальянских партизан, что отдали жизни ради общей победы. Их позвали на правое дело – и они пошли, и неважно, что тот, кто позвал, был провокатором! Они пошли добровольно и сражались до конца. А что сумели сделать немного – так это не их вина. Об этой правде был фильм, над которым вы смеетесь – вы так и не поняли этого? А ведь это главное – вопрос «зачем»!

Да, я знаю правду. Которая в деталях сильно отличается от того, что придумали вы. Я знала тех, кто тогда ходил на Санто-Стефанию. И могу сказать авторитетно, что ваши домыслы про тайный политический смысл не имеют с истиной ничего общего. Так же, как и ваше описание подъема по стене крепости под носом у немцев наверху. И стрельба по воротам из захваченных пушек – это тоже вымысел. Или вы не знали, что на тюремном острове была ложная батарея? Зато готовые к стрельбе зенитки, и радар, и прожектора – были всего в двух километрах, на Вентотене, и вы пишете, что эвакуация основной группы узников была гидросамолетом, севшим рядом. Это была бы идеальная мишень!

Так что изображена вами картина столь же далека от истины, как фильм, правдивый хотя бы идейно. Искренний совет – никогда не пишите… нет, не о том, чего не знаете, тут помогут консультанты. Но никогда не пишите, пока сами себе не ответили на вопрос зачем, что и кому вы хотите рассказать.

Отчего вы решили, что ваша книга забракована? Мое мнение – ее достаточно лишь переделать, с учетом замечаний, что вы услышали. Нет, я вашим консультантом быть не могу – и потому, что все важное я уже высказала, ну и я очень занятой человек.

Ну вот, ушел. И вопрос на контроле – примет ли мои советы как руководство к действию или затаит злобу на тупых чинуш-цензоров, которые смеют диктовать творческой личности, о чем ей писать? Через два-три дня мне доложат, о чем он говорил на очередном сборище, или «творческом вечере», как это у них называется.

А может, и сама туда пойду. Этот «искатель правды» раньше мог минимум дважды видеть меня в таких компаниях – но не узнал! Секрет простой – долой эти ужасные роговые очки (с простыми стеклами, зрение у меня отличное), иная прическа, чуть косметики, платье вместо строгого костюма, немного украшений, даже другая походка и пластика движений – и вот вместо заслуженной ветеранши в возрасте возникает легкомысленная особа, на вид едва за тридцать. Моему Адмиралу этот образ нравится гораздо больше – но приходится быть всякой, искусству изменения внешности в нашей конторе придается не меньшее внимание, чем в театре! Раз в неделю я сама посещаю эти «тусовки», чтобы быть в курсе общих настроений – а кроме того, там бывают действительно интересные люди. Как например, Владимир Высоцкий, в отличие от «там», попавший в театр на Таганке на два года раньше, как и Юрий Любимов, также принявший пост главного режиссера в шестьдесят втором. А магнитофоны, пока еще не кассетные, в частном владении уже не редкость – и конечно, наша «инквизиция» не могла пройти мимо столь значимого в будущем явления, как Высоцкий и его песни. Конечно, сама я на всех мероприятиях бывать не могу – так на то у меня подчиненные есть. Владимир Семенович не подозревает, что каждая его новая песня уже на следующее утро ложится на пленке мне на стол. И в наших дальнейших планах – позволить этому таланту раскрыться наиболее полно и в нужном направлении.

Но это будет уже совсем другая история.

Капитан Юрий Смоленцев, Брюс. Специя, Италия, 26 марта 1944

Эти святые отцы даже выспаться нам не дали!

Ну, кроме самой первой вахты, четырех часов. А после нам пришлось взять на себя обязанности корабельной полиции. Поскольку допустить свободное перемещение святых пассажиров по «Воронежу» было невозможно – а из экипажа мало того, что свободных людей не было, так ведь и по-итальянски никто не говорил. А запереть в каютах никак нельзя – и обиды лишние не нужны, и покормить в столовой, и, пардон, в гальюн (а кто на лодках бывал, тот знает, что пользоваться этим устройством на глубине – свои тонкости есть). Да еще Кириллов озаботился поставить в тех каютах прослушку, о чем наши спасенные меж собой беседуют – пришлось оперативно переводить. Но никаких секретов мы не узнали – кто-то выразил опасение, что русские безбожники везут их прямо в свой гулаг, его оборвали, сказав, что «если бы Сталину потребовалась наша смерть, достаточно было бы оставить нас у немцев». Святоши, коротко обсудив свою судьбу, пришли к выводу, что хуже, чем в немецкой тюрьме, быть не могло, и вообще, русские уже не совсем безбожники, по крайней мере на севере они церквей не разрушают и служителей не убивают, относятся к святой вере с уважением. Папа был в большем комфорте, один в офицерской каюте (командира БЧ-2, поскольку «граниты» с борта «Воронежа» давно были сняты, и сам кап-3 Скворцов пребывал на берегу, по слухам, в КБ то ли у Люльки, то ли у Микулина). А герр Рудински был заперт в изоляторе медчасти, и мы не видели его вообще, кроме случая, когда давали ему еду, ну и поскольку группенфюрер пребывал в статусе пленного, то в санчасти был выставлен пост, тоже кто-то из наших, и с оружием. Вдруг фриц передумает и захочет устроить нам проблемы?

Утром 26 марта мы прибыли в Специю. Пришвартовались – и на выход, святая братия, командир и экипаж с вами прощаются и желают… Мы сопровождаем, как привыкли уже, в люке заминка – ничего, вряд ли вам еще когда-нибудь придется кататься на советской атомарине. Наконец и сам вылезаю наверх, на мостик, смотрю на берег, а там… Ну только оркестра и церковного хора не хватает!

Почетный караул – гарибальдийцы и наша морская пехота. Не в парадке – но все, что можно, начищено до блеска. И начальство здесь – и Владимирский, и Мехлис, еще какие-то чины, наши и итальянцы, замечаю и Маневича, и отца Серджио, и Кравченко. И Лючия тут же, меня увидела, уже рукой машет.

Я помогаю папе выбраться из люка, затем спуститься на палубу. Он оглядывается на берег, все видит и мгновенно принимает очень величественный вид, как король, возвращающийся в свои владения. Пока заводят сходни, вся святая команда уже оказывается на палубе. Они что, сейчас хором молиться будут? Нет, папа всего лишь осеняет «Воронеж» крестным знамением. Любопытно, по правилам их церкви, места, где ее глава побывал, какой-то ореол святости приобретают? А мне, в сталинском СССР, писать в анкете «о связях с иностранцами» – с папой римским? Ладно, сейчас на берег, миссия завершена – и больше всего, в награду, я желал бы отоспаться полсуток!

Первым на берег, как положено, сходит наш отец-командир, с рапортом Владимирскому как командующему советским Средиземноморским флотом. Затем на трап ступает папа, я за ним, страхую – и оступиться может, и пока что отвечаю персонально за него. Сразу у схода на берег уже ждет «комитет по встрече», все предельно серьезны – и Лючия там же, нимало не сомневаясь в своем праве присутствовать. Вид у нее, как у киношной Лары Крофт – камуфляжный костюм итальянского образца (очень удачный, такие и немцы носили, если везло достать), стянутый на узкой талии советским офицерским ремнем с кобурой, егерские ботинки, черный берет со звездочкой и ППС на плече. Мне рукой махала, затем папу узнала – вздрогнула и опустилась на колени!

Ну бисова девчонка! Я по-итальянски все ж не понимаю, когда быстро говорят – разобрал лишь, что она просит благословить, а папа ей:

– Поднимись, – и спрашивает: – Кто ты?

Так она, вместо того чтобы ответить (после уверяла, что от волнения слова произнести не могла), просто встала, меня обняла и голову положила на плечо! Папа улыбнулся, просто, как человек, а не глава церкви, и сказал:

– Дочь моя, этот рыцарь проявил чудеса храбрости, сражаясь за Святую Веру, с немногими сподвижниками истребив многочисленное войско слуг сатаны, он спас меня и братьев моих от лютой смерти. И будет ему за это высокая награда!

Как-то так – насколько я понять сумел.

Это что ж, нас уже благословили? Потому что папа дальше мимо проследовал, а Лючия у меня на шее повисла, никого не стесняясь! Смотрю, как с ним дальше наши и местные ручкаются, о чем-то говорят, гарибальдийцы с морпехами «на караул» взяли, пока вся компания мимо строя идет. И фотожурналисты тут же, даже кинооператора вижу! Завтра в «Правде» фото появится – а если и моя физиономия тоже, да еще с Лючией в обнимку? Не должны – понимают же, что секретность? Папе роскошный автомобиль пригнали, марки «бугатти», как мне Кравченко после сказал, для прочих еще пару легковушек попроще. Кому места не хватило, в «доджи три четверти» впихнули, ну и охрана, как подобает, БТР-«скаут» впереди, такой же замыкает, и еще четыре броневичка от итальянцев – вот удивительно, хороших танков делать не умеют, а колесной бронетехники изобилие, и вполне приличной на вид. Погрузились, отбыли.

Лючия на меня смотрит, как на святого. И говорит, что мы будем жить долго-долго и счастливо, так небеса указали. Валька, мимо проходя, усмехнулся – ну, ты, командир, попал!

Вечером сумел с Паолой переговорить, первая моя походная любовь здесь – рослая, фигуристая, синеглазая блондинка, типаж скорее скандинавский, чем итальянский. Спросил:

– Что тебе Лючия сказала, что ты от меня бегаешь?

Ответ услышал, выпал в осадок. Оказывается, всего лишь: «Еще раз возле него (то есть меня) увижу – вылетишь из Третьей Гарибальдийской, и только домой, ни один командир тебя в свой отряд не возьмет». А поскольку папа объявил, что убивать немцев или помогать другим их убивать, это во спасение души – и чем больше, тем вернее спасешься! – то все наши гарибальдийцы отмечены святым благословением, за это и после войны будут ценить и уважать.

– А быть изгнанным из рядов защитников Веры – это такой позор, все будут как на падшую смотреть. И никогда себе хорошего мужа не найду, не согласится никто!

Идейность прямо как у нас коммунизм! А если тот же папа завтра объявит нас проклятыми безбожниками? И рассобачимся, как с югославами в истории «там»?

На фронт бы скорее! И подальше, чтоб почтальон свихнулся, нас разыскивая. Хоть на Тихий океан, когда там с самураями начнется. Тем более давно мечтал себе настоящую японскую катану раздобыть.

Подводная лодка К-25. Специя, Италия, 27 марта 1944 года

У входа в медизолятор бдили двое бойцов роты подводного спецназа. Вооруженные, к опасению Князя (корабельного врача Святослава Князева), – а вдруг случайный выстрел, а уж бой тут вести не дай бог. Что, с одним фрицем, в годах уже и безоружным, так справиться не сможете?

– Обижаете, тащ капитан-лейтенант, год на фронте, с оружием обращаться умеем. Чай, не новобранцы вчера из деревни. А по уставу положено именно так.

Комиссар госбезопасности 3-го ранга Александр Михайлович Кириллов приказал отпереть дверь. Вошел, обратился к пленнику, сидящему на койке:

– Как вы себя чувствуете, герр Рудински? Есть ли просьбы, замечания?

– А как еще я должен себя чувствовать, напрасно теряя время? – огрызнулся Рудински. – Вам я свои пожелания уже передал. Свяжитесь с вашим начальством, и пусть уже оно передаст в Москву, по указанному «адресу». Дальнейшее – не в компетенции корабельного контрразведчика.

– Тут вы ошибаетесь. Мои чин и должность соответствуют вашим – коль не верите, вот, могу удостоверение показать. Кстати, где вы так хорошо изучили наш язык – насколько мне известно, русских предков у вас не было, по крайней мере в ближайших поколениях?

– Скажем так, перед войной одно время был плотно связан с Гумбольдтовским институтом. И пришлось общаться с вашими эмигрантами, принадлежащими ко двору «государя императора» Николая Третьего[91].

– С вашей стороны было очень опрометчиво считать главными «экспертами» по нашей стране тех, кто оставил ее двадцать лет назад. И к тому же не беспристрастных в своих оценках.

– Могу ответить, как иные из наших военных – чего еще ждать от сумасшедшего ефрейтора? Комиссар ГБ 3-го ранга – это, насколько я понимаю, по армейской мерке, генерал-лейтенант? Если Сталин в прошлогодней реформе чинов сохранил вам преимущество перед армией на две ступени.

– Что поделать, наша служба и опасна и трудна, и как будто не видна, то есть куда менее почетна.

– Но насколько мне известно, НКВД и ГРУ у вас совсем разные конторы. А господин Кертнер…

– В момент разговора с вами в Риме исполнял наш заказ. Поскольку, вы согласитесь, что это вопрос больше политический, чем военный? А пару часов назад я получил из Москвы, с фельдкурьером, материалы по вашему и нашему делу. И дозволение товарища Берии принимать решение самостоятельно. Итак, я внимательно слушаю вас, герр группенфюрер.

– Что ж. Я оказался на острове, потому что действительно собирался вывезти папу, как приказал ваш человек в Берлине. Но ваши люди оказались быстрее.

– Положим, у нас не было полной уверенности, что вам по силе выполнить обещанное. Ну, а получив в свое временное распоряжение этот корабль и лучшую в мире спецгруппу, имея цель в пределах досягаемости, глупо было не попробовать самим.

– Но моим предлогом для возвращения в Италию было не это. В настоящий момент я, являясь особо доверенным лицом Гиммлера, выполняю его секретный приказ. Раскрыть заговор в среде военных с целью убийства фюрера. Причем предположительные фигуранты мне уже указаны, списком – и любопытно, что среди них исключительно те, кого можно заподозрить в прорусских симпатиях. В личной беседе со мной рейхсфюрер намекнул, что весьма вероятно, это преступление удастся, и нам надлежит лишь отомстить за него. Выводы сделаете сами, или подсказать?

– Да уж куда нам, сирым и убогим… Гиммлер решил слить Германию британцам?

– Вот тут конкретика мне неизвестна. Но знаю, что есть канал связи в Швейцарии – год назад мы пытались найти с вашими союзниками общий язык по поводу Полярного Ужаса, этого самого, на борту которого я нахожусь, – и расследованием этого феномена я занимался тогда. Но возможно, есть и другие – так что кого, куда и о чем конкретно отправили договариваться с англосаксами, сказать не могу.

– Кстати, что известно в рейхе про подводную лодку К-25?

– Специалистам известно, что это все же корабль, а не нечто сверхъестественное, во что верят многие, даже в кригсмарине. Но остается загадкой, как вам удалось добиться столь невозможных боевых качеств, особенно с учетом вашего отставания в химических технологиях. Знаю, что мой доклад вызвал усиленное внимание к разработке так называемого «крейслауф-двигателя» для субмарин, дизеля, или даже турбины замкнутого цикла, но результаты пока более чем скромны. Также мне известно, что в Торпедном бюро были проведены аресты, поскольку установлено, что торпеды, применяемые К-25, сходны с нашими «цаункениг». Но все попытки установить истину с помощью нашей довоенной агентуры полностью провалились. Еще полгода назад очень большие надежды возлагались на программу «Нибелунги». Но похоже, что результатами ее сумеют воспользоваться в лучшем случае англосаксы, а не мы.

– Что за «Нибелунги»?

– Широкая вербовка ваших людей на занимаемых вами территориях, прежде всего граждан СССР, особенно перспективными считаются прибалты и уроженцы Галиции. Также проводится и в лагерях военнопленных. Предполагается, что эти люди после будут призваны в вашу армию, привлечены для работы в военной промышленности, а кто-то и сделает карьеру, даже в вашем госаппарате. А после с ними выйдут на связь, использовав для разведки, диверсий, да просто как «агентов влияния». Лояльность этих людей обеспечена – их сотрудничество с нами, если вам о том станет известно, это приговор[92].

– Вы понимаете, что подобные обвинения против советских граждан требуют доказательств?

– К сожалению, у меня нет точных сведений. Но я могу указать, кто ими располагает, и где искать. Включая списки этих, завербованных.

– Да, будем благодарны. Это все?

– Нет! Есть гораздо более срочный и важный вопрос. Мне необходимо попасть обратно в рейх. Это и в ваших интересах тоже. И как можно скорее, пока у меня есть шанс замести следы.

– Поясните.

– Я имею выход на реальный, а не мнимый заговор. И фигуранты его, в числе которых например, сам фельдмаршал Роммель, слушать будут только меня. В то же время кое-кто из этих людей включены в список рейхсфюрера. Если я исчезну, велика вероятность, что назначенный моим преемником их изымет – а в гестапо трудно молчать. Вы хотите, чтобы германские войска на Одере дрались против вас с фанатичным упорством, ожидая пока их сменят англосаксы?

– А какой вам интерес?

– А вы думаете, в таком деле оставят живых свидетелей? Когда я буду рейхсфюреру уже не нужен.

– Ну так оставались бы у нас. Через пару дней вы будете в Москве, где с вами очень рады будут побеседовать серьезные люди.

– Осмелюсь просить вас отложить это на время после капитуляции Германии. У меня на то есть достаточно важные причины. Во-первых, моя семья – вряд ли они тогда отделаются концлагерем.

– Вы могли пропасть без вести на Санто-Стефании. Погибли в бою, тела не нашли.

– Вы прекрасно знаете, что в случае людей нашего ранга в первую очередь предполагают плен как наиболее худший вариант. Если нет прямых доказательств иного. Но даже если так – жену, положим, не тронут. А что будет с сыном? Я как раз собирался перевести мальчика в безопасное место, под свое крыло.

– Насколько нам известно, вашему «мальчику» уже двадцать девять лет, и он в чине обер-лейтенанта. Да еще и успел побывать на Восточном фронте.

– И после ранения под Москвой переведен во Францию. В преступлениях против вашего населения не был замечен. И он никогда не был фанатичным наци – и служит в армии, а не в СС.

– Вы понимаете, что если окажется, что ваш сын расстреливал советских военнопленных или сжигал русские деревни вместе с людьми, то он должен будет понести наказание?

– Я за него поручусь!

– Хорошо. Но вы сказали «во-первых». Есть еще причина?

– Можете мне не верить, но я действительно люблю Германию. И считаю, что сейчас как раз тот случай, когда быстрая капитуляция будет во благо, во избежание лишних разрушений и жертв. Вам тоже, кстати, будет выгоднее, чтобы заводы достались вам целыми, а города не были похожи на Варшаву. А так будет, если Германия станет полем боя уже между вами и англосаксами.

– Вы имеете сведения, что союзники намерены нарушить свой долг?

– По крайней мере, достоверно знаю, что здесь, в Италии, они вели против вас грязную игру. И могу передать вам документальные подтверждения. И указать на возможных свидетелей, если, конечно, они не успели сбежать. А также сообщить все, что мне известно об активно ведущемся сейчас американском проникновении на итальянский юг, используя связи мафии. Предполагается, что Неаполь и Сицилия восстанут против нас, но и против вас тоже. А высаженные американские войска – поддержат. Мне самому приходилось допрашивать пойманных инсургентов, и они кричали мне в лицо: «Завтра придут янки и вышвырнут и вас, и коммунистов ко всем чертям!»

– А вы не хотели бы служить в проанглийской Германии?

– Я же сказал, велика вероятность, что там я буду просто трупом. Но допустим, что… Даже если англосаксы захотят держать Германию как щит против вас, они максимально ее ослабят, чтобы не повторилось того же, что в тридцать девятом. Вы собираетесь забрать лишь Кенигсберг, ссылаясь на двухсотлетней давности договор вашей царицы Елизаветы. А они мало того что приберут Эльзас с Лотарингией и Шлезвиг-Гольштейн – так еще, скорее всего, разорвут нас на множество независимых земель. Ведь мелочь в сумме может быть таким же пушечным мясом, как и единая Германия – но в отличие от нее, вовсе не иметь своей общей воли, а послушно идти туда, куда укажет британский или американский фельдфебель. Ну и лично мне служить в тайной полиции какого-нибудь великого герцогства или все же Германии это разница большая. Повторяю, я свой выбор сделал – и готов его отработать.

– Ну и как технически вы предполагаете свое возвращение домой? И как объясните там свое отсутствие?

– Надеюсь, вы сможете без огласки переправить меня в указанное место на швейцарской границе? Где с той стороны есть люди, обязанные даже не рейху, а лично мне. А как я оттуда попаду во Францию и что будет после, это мои проблемы. Здесь же в Италии я, благодаря секретности своей миссии, был известен под другим именем. Впрочем, вы очень мне поможете, если некоторые указанные мной лица в течение самых ближайших дней станут жертвами нападения партизан. Точно знаю, что если не у вас, то у ваших друзей в сутанах есть для того большие возможности. Окончательно же я должен быть на швейцарской границе через три дня, иначе скрыть следы будет очень проблематично. Я все сказал – решение за вами.

– Что ж, может, мы и пойдем вам навстречу. Но потребуется время, чтобы все подготовить, хотя бы один день, или даже полсуток. Мы тоже не заинтересованы тянуть, хотя бы потому, что К-25 может получить приказ выйти в море, а на берегу сохранить ваше инкогнито будет труднее. Но тогда, пока вам все равно нечем заняться, не откажите написать все, что вам известно об итальянских делах, вашей агентуре и обо всем прочем, что могло бы быть нам полезным. Бумагу вам сейчас принесут.

Москва, Кремль, кабинет Сталина, 28 марта 1944 года

Войну за существование СССР мы выиграли. Теперь идет война за его интересы.

Личная библиотека Сталина насчитывала свыше десяти тысяч томов (исторический факт). Причем на страницах многих из них были карандашные пометки, сделанные его рукой. Теперь к этому прибавилось еще несколько тысяч, в электронном виде, оказавшихся на компьютерах пришельцев из будущего (кто усомнится, пусть попробует представить, сколько и чего может быть на ноутбуках экипажа подлодки, уходящей в автономку, где нет и не может быть Интернета). Вычтем сугубо техническую, имеющую ценность для специалистов (как, например, у корабельного врача оказался «Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне» в тридцати пяти томах!), а также художественную, написанную до 1944 года. Все равно останется немало – и товарищ Сталин нередко уделял часы отдыха (в знакомой нам истории отводимые на просмотр советских и иностранных фильмов) прочтению литературы «из будущего». Что-то он бросал, лишь составив впечатление о книге и авторе. Что-то откладывал, наметив найти время после. Что-то приказывал срочно распечатать, просто перефотографировав с экрана, печатающих устройств из будущего было всего два экземпляра, и их берегли для особо важных случаев. Ну а что-то по прочтении просто припечатывал в уме клеймом «бред». К чести потомков, такого было немного.

Да, проповедуй Суворов-Резун в этом времени, он бы точно получил срок за троцкизм! Это ведь Иудушкина идея-фикс – пинками загнать все человечество к счастью! Он же, Сталин, желал по сути того же, но не спеша, всему свое время – когда-нибудь и в США будет социализм, вот только глупостью было бы сейчас форсировать события, снимая ресурсы с более перспективных направлений. Касаемо Европы же – бесспорно, будущий соцлагерь должен включать «страны народной демократии» из той реальности, поскольку проверено опытом, развал же этого лагеря в конце восьмидесятых был вызван прежде всего слабостью и крахом «проекта СССР», а не внутренними причинами. Хотя, конечно, никакой ФРГ тут не будет, одна ГДР, уж мы позаботимся! И более жесткий контроль, чтобы не было ничего похожего на венгерские события 1956-го, ведь предупреждали же мы этого идиота Ракоши по-хорошему, когда надо было власть употребить, а он закусил удила. Попробовал бы так поступить глава союзной республики, мигом бы слетел с поста впереди собственного визга! С Югославией тоже вопрос, слишком товарищ Тито норовист и властолюбив, ну тогда он нам совсем не товарищ, и что с того, что он единственный, кто может объединить и удержать народную Югославию – вопрос, а нужна ли она нам единой? Если там веками существовали отдельно Сербия, Черногория, Хорватия, Македония – кстати, последнюю уже прибрали болгарские товарищи, уверяя, что нет такой нации «македонцы», а есть «западные болгары», благо что и язык почти одинаков! Ну а Чехословакии в этой истории не будет вообще, поскольку и не было такой страны до 1918 года. В той истории нашей ошибкой в Словацком восстании было то, что мы попытались подчинить повстанцев чехам – забыв, что словаки их недолюбливали еще до войны и считали угнетателями, в результате значительная часть восставших разбежалась по домам, не желая воевать за восстановление довоенного чехословацкого государства. Здесь же мы отнеслись с должным уважением к фразе: «День восстания был первым днем словацкой государственности», и в результате словаки, даже не освободив еще до конца свою территорию, попросились республикой в состав СССР – отчего бы не уважить?

Социализм не на штыках – лишь там, где к нему готовы. Как в Северной Италии (но не Южной), где вполне созрели предпосылки для социалистического государства. Но, к сожалению, не во Франции, несмотря на формально мощную компартию, не имеющую, однако, в отличие от итальянских соседей, общенационального авторитета: товарищ Тольятти – это очень уважаемая в Италии фигура, а Морис Торез кем был в той истории – помилованный де Голлем дезертир! И тем более не в Испании, черт бы побрал янки, успевших запустить там свой проект «коммунистов-антисоветчиков» – именно так: коммунисты – и категорически враждебные СССР и советскому строю, зато ориентирующиеся на США, искренне не считая Штаты империалистической державой! Но с Испанией еще будет отдельный разговор.

Будет две Италии? Зато не будет никаких двух Корей, когда мы туда доберемся. Потому что никакой «южнокорейской» нации не существует в природе – в отличие от югоитальянской, где даже язык свой. Но с Азией пока разговор отдельный.

Мы приходим и укрепляемся лишь там, где нас готовы принять. За одним лишь исключением – север Норвегии. Если Финнмарк еще можно назвать прорусским, там этнических русских много, то Лофотены – это куркульско-кулацкое гнездо, к тому же под сильным влиянием англичан! Но товарищ Лазарев привел убедительные аргументы. Так что за Нарвик мы будем стоять насмерть: в конце концов, а что это за страна – Норвегия, про которую еще сорок лет назад никто и не слышал? Ну а недовольные поедут осваивать берега Таймыра, если не подальше.

Мы никогда не будем для Запада хорошими. Впрочем, по его меркам, таких нет вообще – достаточно взглянуть, как в той истории США поступили с Британской империей. Каждый другому – волк, сильного уважают, слабого сожрут и захватят его территорию. Значит – нельзя быть слабым!

Они будут грозить нам армадами бомбардировщиков и атомной бомбой? Но еще неизвестно в этом варианте истории, у кого Бомба появится раньше. А против их самолетов – «капиталисты сами продадут нам даже веревку, на которой мы их повесим», надо постараться и здесь получить от них двигатели, «дервент» и «нин». А то от «гоблина», который мы сторговали у них за Варшаву, пользы мало, слишком сырой. Зато у нас есть двигатели с крылатой ракеты потомков – по их утверждению, версия от того же мотора, что был на Миг-21. Хотя тут большие трудности будут с материалами, а главное, с технологией.

Сталин усмехнулся, вспомнив найденную в электронной библиотеке потомков книгу «Реактивный прорыв Сталина». Как создавалась советская реактивная авиация – да, мы и в той истории шли на пределе, ускорить что-то почти нельзя! Почти – один момент все же есть. У реактивного двигателя есть такое очень неприятное явление, как помпаж – а если говорить в более широком смысле, неустойчивая работа компрессора. С этим намучились уже на этапе высотных поршневых, пытаясь сделать эффективный турбонаддув. И не могли понять, отчего турбокомпрессора, нормально работающие на стенде, на земле, на малых высотах, не развивают мощности на большой высоте, для которой они, собственно, и предназначены. В той истории лишь американцам удалось решить эту задачу, путем огромного перебора вариантов. Здесь же потомки принесли очень эффективный метод расчета, причем не компьютерный, достаточно лишь планшета, карандаша и логарифмической линейки. Позволяющий по малому числу экспериментальных точек рассчитать итоговый вид многомерной функции, даже нелинейной, даже если какие-то параметры не числовые, а качественные, ступенчатые! Там эта методика появилась, когда уже широко использовались ЭВМ, и не получила распространения – здесь же она оказалась очень востребована! Причем там с ее помощью считали как раз устойчивость работы компрессоров газовых турбин! Что позволило, уже в нашей истории, товарищу Доллежалю рассчитать нагнетатель для мотора высотного «Яка». А может ли эта методика считать не только компрессора?

Оказывается, может. Но, как было написано в докладе, считающийся автором (а кого еще было вписать?) старший лейтенант-ракетчик из экипажа потомков настоятельно просил товарищей ученых дать теоретическое обоснование! Аргуметируя – метод, как любой другой, имеет свои границы, вне которых не может быть применен. И установить эти пределы может лишь теория – «я же их не знаю, работая чисто практически, и боюсь, что мне придется отвечать за ошибку, вызванную неправильной постановкой задачи». Справедливо – ученые-математики уже изучают, результат выдать пока не успели. Но ведь сказанное не к одной математике относится?! Любое учение, правило, методика, согласно диалектике, справедливо в каких-то пределах. Это касается и общественных наук тоже?!

Да, Горбачев, Ельцин и прочие были мерзавцами и предателями, но писал еще Маркс в «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»: не может быть такого, чтобы один мерзавец сбил с пути целую нацию, если нация не была готова его принять! Не было идеи – вернее, идея социальной справедливости, наверное, не утратит актуальности и в двадцать первом веке – но не было уже ни программы, ни организации, ни личности, чтобы эту идею вести, а партия в идейном смысле превратилась в клику начетчиков, о которых предупреждал Ленин: «выучить одни лозунги, не зная ни теории ни практики». И он, Сталин, если честно признаться, был лишь хранителем идеи, но не ее творцом. Он умел держать штурвал на курсе, не понимая, что курс уже не совсем отвечает изменившемуся миру. А потомки просто закрепили руль и ушли пьянствовать в каюту. И корабль разбился на камнях – когда окончательно потерялись ориентиры, маяки, и никто уже не понимал, куда плыть и зачем. И он, товарищ Сталин, был в этом тоже виноват – хотя не решился бы сказать этого никому, – потому что сам выбросил за борт всех, кто посмел хоть чуть усомниться. А что будет, когда он уйдет?

И как отличить смену курса, вызванную новыми условиями, от злостного оппортунизма? Уже упомянутый «антисоветский коммунизм» после даст ядовитую ересь «еврокоммунизма». И плюньте в лицо тому, кто говорит, что в спорах рождается истина – может быть, это и имеет место в академических беседах научных светил, но в политике цель всегда – ошельмовать оппонента перед массами, смешать его с грязью и добиться результата, нужного тебе. А ведь выход есть!

Что там говорил товарищ Грамши о «бархатной революции»? И у него есть интересная теория, что коммунистам вовсе не нужна монополия власти – борьба с оппозицией, разумеется, легально-парламентской, играет конструктивную роль. Проверка практикой, учет требований народа – выразителями каких-то его интересов могут быть и оппозиционеры – и накопление опыта. Значит, придется все же итальянским товарищам дать больше свободы – ну, а мы понаблюдаем со стороны, как это будет у них получаться.

И – кадры решают всё! Присмотреться к возможному преемнику – тут интересен товарищ Пономаренко. Или Машеров. Правда, второй молод слишком, но это недостаток проходящий, году к пятьдесят шестому будет уже терпимо. Но может быть еще кто-нибудь – вот только однозначно не Брежнев! Он хорош на посту главы союзной республики, но ни в коем случае не генсека – слишком мягок и хочет всем угодить. И главное, никаких «национальных» группировок! Никаких «нацкомпартий», по крайней мере внутри СССР – зачем нам будущие рассадники сепаратизма? А Украине – особое внимание.

Хотя нет теперь у нас Украинской ССР. Есть российский Крым, как и Донецк, Ворошиловград – эти области с русским населением, одолженные Лениным Украине в двадцать втором, вернули в состав Российской Федерации. Есть Украинская Автономная ССР – бывшая Украина в границах до 1939 года. И есть Галицийская ССР, никакого отношения к Украине не имеющая, бывшая окраина Австро-Венгерской империи, отдельная национальность, свой язык (западный суржик сильно отличается от того языка, на котором говорят, например, на Полтавщине). И судя по тому, что потомки рассказывают про некоего Ющенко и прочую подобную сволочь, проявили мы там к бывшим бандеровцам недопустимую мягкость. Теперь – не дождетесь!

Есть информация, что Черчилль надеется на «авторитетной международной конференции» по вопросу послевоенных границ взять за основу положение на начало войны, то есть на 1 сентября 1939 года, ну а все прочее – будем решать, кому и по какому праву. Так вопрос, Германия Австрию, Чехию, Мемель присоединила когда? И отчего именно 1 сентября – давайте уж тогда Версальский мир. А лучше, сославшись на прецедент, провести референдум, как население решит… ну а мы позаботимся, чтобы на наших территориях оно решило правильно.

По крайней мере, в будущем соревновании с англосаксонским миром у СССР будут намного лучшие «стартовые условия». И знание. Уже не столько о конкретных событиях, как о тенденциях развития послевоенного мира.

А товарищ Сталин ничего не забывал.

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1964 (альт-ист)

Сейчас я хочу ответить на вопрос, до сего дня задаваемый военными историками, – можно ли было взять Берлин в конце февраля-марте 1944 года?

Как командующий Первым Белорусским фронтом могу сказать – нет. Войска устали и понесли потери в Кюстрин-Зееловской битве, израсходовали большое количество боеприпасов. Против нас также играла начавшаяся распутица, противник же мог пользоваться автострадами и железными дорогами – напомню, что перешив путей на нашу колею восточнее Одера, по всем необходимым нам направлениям, был завершен лишь к середине марта. Кроме того, мы имели сведения, что в Померании немцы накапливают значительные силы, готовясь нанести нам фланговый удар, начни мы наступление. Напомню, что Германия еще располагала мобилизационным людским ресурсом, а мощная германская промышленность, несмотря на бомбардировки немецких городов англо-американской авиацией, почти не пострадала и вполне могла обеспечивать вермахт вооружением.

Наиболее уязвимой стороной немцев была уже ощутимая нехватка квалифицированного командного состава и обученных солдат. Но на бумаге немецкие войска, занявшие оборону на Одерском рубеже, выглядели очень внушительно, численно даже превосходя бывшее у них до Зееловского сражения. Гораздо позже, в ходе нашего наступления, выяснилось, что танковые дивизии в Померании, будучи только что сформированы, еще проходили боевую подготовку, личный состав их в большей части не служил прежде в танковых войсках или был почти необученными новобранцами, в технике, а особенно в артиллерии и автотранспорте, имелся значительный некомплект. Что позволило некоторым историкам утверждать, что германское командование вообще не имело плана флангового контрнаступления, поскольку силы, выделенные для этого, совершенно не соответствовали задаче.

Могу возразить, что в нашем планировании, на наших штабных картах, эти дивизии числились полноценными боеспособными соединениями! И мы хорошо помнили, как в ходе Зееловской битвы подобные фланговые удары по правому берегу Одера, нанесенные с обеих сторон, могли поставить наши войска на плацдарме в исключительно опасное положение. А недооценивать противника еще на этапе планирования бывает смертельно опасно.

И, хотя с Зееловских высот был виден свет пожаров в Берлине, совершенно невероятно, чтобы можно было быстро взять этот большой и сильно укрепленный город даже в конце марта, когда в состав его гарнизона входили кроме бывших там в апреле еще пять армейских дивизий. Если даже при обороне его силами галицийских изменников, фольксштурма и ПВО, бои в Берлине затянулись на десять дней. При том что наши войска в районе Берлина, вырвавшись вперед, не имели бы поддержки с флангов. Подводя итог, могу сказать – да, с учетом современных знаний о силах противника и их реальной боеспособности, вероятность успеха была. Но во-первых, в тот момент мы никак не могли этого знать, а во-вторых, за планирование операции с вероятностью, а не уверенностью в победе ставят неудовлетворительную оценку слушателю любой военной академии на экзамене. И не было причин настолько спешить!

Сторонники наступления в феврале-марте приводят главным аргументом то, что в этом случае Советская армия имела возможность встретиться с тогда еще союзниками не за Рейном, а уже на французской территории. А наиболее горячие головы утверждают, что у нас был шанс взять и Париж! Заявляю, что задача наступления вглубь Франции даже не ставилась нашим войскам и в более позднее время! В то же время факт нашей встречи с англо-американцами примерно у франко-германской границы показывает правильность расчетов Ставки, установившей именно такие сроки.

Следует также учесть, что к концу марта были перемолоты последние оставшиеся у немцев значительные силы люфтваффе, в боях над Зееловским плацдармом. Ряд танковых частей вермахта, еще в феврале снятых с Одера и направленных пожарной командой на Западный фронт, уже был сточен там до полной потери боеспособности. В то же время Первый Белорусский фронт успел получить большое число новой техники – как танки Т-54-100 и новейшие машины ИС, поступающие в тяжелые танковые полки взамен КВ-54.В тылах фронта удалось организовать полигон для эффективного обучения экипажей. Была значительно усилена артиллерия, особенно крупных калибров. Развернута аэродромная сеть с искусственным покрытием (металл). Войска отдохнулии пополнились до штата.

Все было готово для наступления на Берлин. И никаких сомнений в успехе уже быть не могло.

Север Франции, под Амьеном, 26 марта 1944 года

Михаель Виттман стоял на башне танка и обозревал в бинокль будущее поле боя.

Забавно, но танк был русский, Т-54. И получил его Виттман благодаря налету «рус фанер», на марше от Зеелова к Берлину. Две или три тени возникли над колонной, совсем низко и почти бесшумно, как летучие мыши, высыпали по нескольку десятков кумулятивных ПТАБов и исчезли прежде, чем приданный батальону «фирлинг» начал беспорядочную пальбу. В итоге сгорели три «штуга» и «пантера», потери положено было восстановить, и на ремонтном заводе в Берлине Виттман увидел этот русский танк. Подорвался на мине, но повреждения ходовой минимальные, сумели вытянуть и привести в боеспособное состояние.

И ведь он, Виттман, сначала не хотел брать этот трофей! После того, как посидел в Т-54 на местах командира, наводчика, мехвода. Эти русские, как спартанцы – все у них до предела аскетично и тесно, а усилия на рычагах непривычно велики. Из плюсов же была мощная пушка, почти не уступающая 88/56 «тигра», к ней подходили бронебойные снаряды от русских зениток, трофеев сорок первого года – хотя конечно, нестандартный боеприпас доставлял проблемы. И конечно, необычно толстая броня, да еще под большим наклоном, так что снаряд легко шел на рикошет – защита лучше, чем у «тигра», и это на среднем танке! По ходовым качествам надо было бы погонять на танкодроме, – но Виттман не раз видел, как такие же Т-54 буквально танцуют на поле боя: с полного хода короткая остановка, выстрел, резкий поворот, сбивая противнику прицел и подставляя свою лобовую броню или ныряя в облако дыма. Хотя у этой машины дымовые гранатометы отсутствовали, снятые за ненадобностью – боеприпасов к ним не было. Также и рация была заменена на стандартную немецкую, а вот оптика осталась прежней, явно не цейсс, но заметно лучше, чем на ранних русских Т-34.

В общем – «тигренок». Повезло и с мехводом, унтер-офицер Финке был танкистом со стажем, застал еще Францию и самое начало русской кампании, был ранен и комиссован, а сейчас, по новым правилам, возвращен в строй. Воевал он на «тройке», что тоже было удачей – те, кто был знаком лишь с «тиграми» и поздними версиями «пантер», где передачи переключались буквально двумя пальцами, причем не требовалось включать-выключать главный фрикцион, вряд ли сумели бы привыкнуть к более примитивному русскому управлению, требующему еще и немалой силы. Впрочем, усилие на рычагах было терпимым – не то что у Т-34 начала войны, когда водителю надо было напрягать спину и давить коленом, здесь физически здоровый человек вполне мог справиться одной рукой[93]. А маневренность у русского танка оказалась просто изумительной, как и проходимость – грязи, в которой вязли «тигры», он просто не замечал.

Весь февраль немецкий фронт у Гавра еще кое-как держался, упруго подаваясь назад, но часто огрызаясь контратаками, иногда даже успешными. Приходилось участвовать и 101-му батальону, потери за все время составили восемь машин, за три десятка уничтоженных «шерманов» и «кромвелей». Американцы не умели взаимодействовать танками и пехотой настолько же хорошо, как немцы, и в последний год русские – и потому внезапный огонь из засад оказывался против них эффективным. Но даже если удавалось нанести англосаксам урон, развить успех своей атакой удавалось очень редко. И постоянная усталость – поскольку днем передвигаться по дорогам и вообще находиться на открытой местности было невозможно по определению, проклятые «джабы», истребители-бомбардировщики, гонялись даже за одиночными повозками и мотоциклистами, то передислокации, пополнение топлива и боезапаса, происходили ночью, а затем наступал очередной боевой день – и если стоя в резерве в тылу можно было выспаться, то на передовой спать приходилось урывками, на закате и перед рассветом. Но храбрые дойче зольдатен держались, и потери янки и англичан были, пожалуй, не меньше, если не больше!

Оборона вокруг плацдарма рухнула первого марта. Никогда еще Виттман не видел такого количества самолетов в небе, и это был враг, а истребители люфтваффе не появлялись вообще! Немецкие позиции были буквально перепаханы, сровнены с землей градом снарядов и бомб – и лишь после этого американцы пошли вперед, неудержимой лавиной, почти не встречая сопротивления. Руан был взят четвертого марта, немцы беспорядочно отступали. Сильнейшей стороной германской армии до сего времени была логистика, когда все необходимое для боя всегда оказывалось в нужном месте в нужное время, теперь это было невозможно, преимущество здесь перешло к американцам. Спасало лишь то, что американская пехота, по меркам ветеранов Восточного фронта, была откровенно слаба, и что американские командиры низового звена, до полкового уровня, заметно уступали немцам. А еще изобилие живых изгородей, где так удобно прятать фаустпатронщиков, и минометы, бывшие на этом театре самым эффективным противопехотным оружием. Но авиация просто душила! Над Зееловскими высотами Виттман видел ожесточенные воздушные бои, люфтваффе отчаянно пыталось вырвать у русских победу. Возле Руана немецкие самолеты были замечены – счесть по пальцам одной руки. А «тайфунов» и «тандерболтов» становилось все больше, хорошо хоть не было ничего похожего на русские бипланы, бомбящие ночью прямо по огоньку зажженной сигареты – в темноте летали лишь бомбардировщики, на цели в тылу. В итоге, начались перебои со снабжением, чего раньше все ж не было, даже ночью не всегда удавалось полностью дозаправиться и пополнить боезапас, у тыловых объяснение было обычное – железнодорожную станцию разбомбили, перегружали на автомашины, едва проскочили в объезд, на шоссе разбит мост, все дороги в воронках.

Два дня назад пришел приказ, совместно с 17-й танковой дивизией нанести контрудар. При выдвижении на исходный рубеж совершено неожиданно наткнулись на англичан – деревня, через которую был указан маршрут движения, оказалась занятой британскими танкистами. Это было удачей, что Виттман в предрассветных сумерках первым сумел различить угловатые коробки «кромвелей», стоящих вдоль улицы колонной. Чертова русская оптика! Хотя в остальном «тигренок» оказался выше всяких похвал, наилучшим образом подходя именно для роли головного дозора или разведки – передвигаясь по любой местности, любым дорогам или вовсе без них гораздо быстрее батальонной колонны. И в состоянии уцелеть во внезапном боестолкновении, а не сгореть в первые же секунды, как легкие машины. Неожиданно полезным было и то, что вид Т-54 сильно отличался от немецких танков, хорошо знакомых англичанам и американцам. Вот и тогда британский часовой на въезде в деревнюлишь махнул рукой с фонариком, вместо того чтобы сразу поднять тревогу.

– Бронебойным заряжай! – скомандовал Виттман. – Удрать не успеем, расстреляют, придется драться. Вперед, и с нами бог!

Там было еще что-то на обочине, «виллис» или легкий броневик – оказалось под гусеницами раньше, чем Виттман успел рассмотреть. Не было слышно за ревом танкового дизеля, успел часовой кринуть или выстрелить, в следующую секунду ударила пушка. С ходу, с тряски – и снаряд угодил не в головной, а в следующий за ним танк, британцы стояли друг за другом, как на расстрел. Дистанция быстро сокращалась, выстрел, выстрел, выстрел – очередной «кромвель» вспыхнул от прямого попадания снаряда всего с двадцати метров! Почему они стоят, даже не пытаются сопротивляться? Да они же без экипажей – вот британцы выскакивают из домов, перебегают улицу, пытаются заскочить в танки – из пулемета по ним, патронов не жалеть! Шевеление справа, за забором, летит граната, слава богу, не под гусеницу, мимо!

– Финке, вправо, дави их!

Страшный удар в борт башни, но броня не пробита, рикошет!

– Финке, разворот на месте! Башню вправо!

Один из «кромвелей», мимо которого мы проскочили, развернул башню, стреляет. Выстрелы одновременно, но английский снаряд пролетел мимо, может даже в каких-то сантиметрах, а мы не промахнулись, горит англичанин!

Последний «кромвель» они тогда уничтожили, когда тот выполз впереди на перекрестке откуда-то справа. Британцы просыпались и становились готовыми к бою, игра становилась смертельно опасной – да сколько их тут? Тут удачно нарисовался поворот налево, с улицы в поле, в темноту – спасение!

Они уходили прочь, а в деревне жарко горело не меньше десятка «кромвелей», взрывались боеприпасы. Только сейчас Виттман почувствовал, что в танке невозможно дышать. У всех германских машин была продувка ствола компрессором после выстрела, у русских был эжектор на стволе – но что было делать с гильзами, источавшими густой белый дым? Пришлось открыть башенные люки, и заряжающий, надев толстые брезентовые рукавицы, поспешно выбрасывал гильзы вон. А Виттман думал, что он скажет оберштурмфюреру Хюббнеру, замещающему его в батальоне – отчего не поспешили на помощь, был ведь шанс уделать этих британцев полностью и бесповоротно! Хотя целая танковая рота, расстрелянная без малейшего своего урона, это тоже отличный результат!

Семнадцатая дивизия к назначенному сроку так и не подошла. Утром узнали, что она на марше попала под бомбовый ковер на перекрестке дорог, теперь англосаксы ночами иногда бомбили и так, по маркерам, сброшенным «тайфунами». Зато поступил новый приказ – выбить британцев из этой самой деревни. Хотя было очевидно, что завтра ее сдадут – но хотя бы нанести противнику ущерб.

И вот сейчас Виттман, осторожно выдвинувшись почти до гребня холма, осматривал поле будущего боя. Там еще чернели коробки сгоревших танков, одиннадцать штук. Но живого и невредимого противника было гораздо больше – и кажется, на этот раз там были не только «кромвели», но и «шерманы», и много пехоты. А в батальоне осталось шестнадцать танков – два «кенига», один «ягдтигр», два «тигра», шесть «пантер», четыре «штуга» и «тигренок», и это с учетом того, что было еще одно пополнение, после Берлина! К вечеру наконец прибыли какие-то ошметки 17-й дивизии – еще два десятка «пантер» и «четверок», неполный дивизион легких гаубиц, батальон бронепехоты, самоходно-зенитная батарея. Командир, штандартенфюрер Клингенберг, был в свое время легендой панцерваффе – в сорок первом он захватил Белград, имея всего один разведбатальон дивизии «Рейх».

– Решились идти засветло, – сказал он после рапорта Виттмана об обстановке, – после того налета, я приказал тряпье, старую резину поджечь, чтобы был дым, так и стояли на дневке, на виду у британского воронья, будто подбитые. Однако же после обеда они снова бомбили – может, что-то заметили, а может, просто бомбы некуда было бросить. И мы решились – один черт, стоя сожгут или на ходу! По пути еще раз налетели, но зенитчики выручили – хотя полдесятка машин потеряли, но и одного англичанина приземлить удалось.

Надо было атаковать – а пространства для маневра не было. Поле размокло, и даже «пантеры» могли двигаться по нему с трудом, надрывая моторы – «четверкам» и «штугам» было легче, ну а «тигренок», как было сказано, грязи и не замечал. Зато «тигры» вообще не могли сойти с дороги. И еще было очень плохо, что у артиллеристов оказалось совсем мало снарядов. Оставалось еще время… странно, даже на русском фронте Виттман никогда не испытывал меланхолии перед боем, только злой решительный азарт! Но сейчас в голову лезли всякие неприятные мысли – вроде той, что семьдесят лет назад по этим же полям и холмам шли лавиной непобедимые гренадеры великого Мольтке, и французы отступали огрызаясь – но на каждый их выстрел пруссаки отвечали десятью и надвигались, втаптывая лягушатников в грязь… а вот теперь и мы в точно таком положении, и одиннадцать британцев, сожженных вчера, и два, три раза по столько же, что сгорят сейчас, если нам повезет, ничего по большому счету не изменят! Похоже, что Германияпроиграла эту войну – но не думать об этом, вообще не задумываться, что будет дальше, а честно исполнять свой долг!

– Вашему танку, штурмбанфюрер, особая задача, – сказал Клингенберг, – проскочить по полю вперед, поставив дымзавесу. Тогда и мы сумеем подойти вплотную. Рейх надеется на вас – удачи!

И была красная ракета, и команда вперед. И внезапный огонь навстречу, гораздо более сильный, чем с немецкой стороны. Британцы хорошо подготовились, подвешивая над полем боя осветительные «люстры», становилось почти так же светло, как днем. «Тигренок» летел по полю, оставляя густой черный хвост непроницаемого дыма. В первую минуту англичане по нему даже не стреляли, решив, что танк горит – затем разобрались и сосредоточили огонь не меньше чем полудюжины стволов.

Будь у Виттмана даже «кениг», его бы сожгли, не дав пройти и половины пути. Но русский танк оказался очень вертким и подвижным, даже на грязном поле, а Финке был хорошим мехводом, он бросал «тигренка» влево, вправо, притормаживал, резко рвал вперед, не давая пристреляться. К тому же большое количество стрелявших мешало и англичанам, наводчики путали разрывы свои и соседей, не могли скорректировать прицел.

Это были не «кромвели»! Наведя оптику на блеснувшую вспышку выстрела, Виттман различил силуэт, похожий на «шерман», но гораздо крупнее и с более длинной пушкой. До цели осталось метров шестьсот, можно было уже достать врага самому! Короткая остановка – прицел, выстрел – и лишь искры из скошенной лобовой брони американца, ответный снаряд пролетел в полуметре над башней «тигренка». Снова вперед, в сторону, «бронебойный заряжай, короткая!» Если нельзя взять их в лоб, то, может, бить по башне, вдруг это окажется слабым местом, как у русских Т-44? Из американца рванулось пламя, взорвался боезапас, этот готов!

Виттман так и не узнал, что в этом бою ему довелось встретиться с самым опасным противником панцерваффе на Западном фронте – тяжелыми самоходками «слаггер», их 90-миллиметровые пушки по баллистике не уступали орудию «кенига». И что появление здесь, в «британской» зоне, 607-го противотанкового батальона 3-й американской танковой дивизии было как раз следствием его собственной ночной атаки, весьма напугавшей британцев. Ирония судьбы была в том, что решись немцы наступать немедленно, у них были все шансы на успех, их встретило бы лишь полтора десятка «кромвелей», примерно равноценных «четверкам», американцы прибыли лишь под вечер.

Виттману удалось подбить еще одного «юбер-шермана», как назвал он своего противника, в марте сорок четвертого «слаггеры» были для немцев еще практически не известны[94]. Затем снаряд ударил в борт, пробил броню и разорвался в боевом отделении. Виттману, как и всему экипажу, повезло умереть мгновенно, даже не поняв, что случилось. Американцы расстреливали замерший танк, пока не сдетонировал боекомплект. Русский Т-54, занесенный судьбой на французское поле, был учтен как «машина неопределенной марки», а танковый ас панцерваффе Микаэль Виттман был включен в реестр немецких потерь как пропавший без вести, его тело так никогда и не было найдено и захоронено.

Утром на остатки 101-го батальона и 17-й дивизии обрушились две тысячи бомбардировщиков (так официально указано в документе, возможна ошибка, приписали лишний ноль). Но для немцев уже не имело значения, две тысячи или двести – когда американцы пошли в атаку, им навстречу не раздалось ни одного выстрела. Генерал Паттон записал в дневнике – когда одна из воюющих сторон может бросить тысячи тяжелых бомбардировщиков в поддержку каждой своей дивизии, победа в войне обеспечена! Амьен был взят американцами 1 апреля. До бельгийской границы оставалось пятьдесят километров. Успешное наступление – это снабжение, и значит, требовались порты – одного Гавра уже не хватало. Нужны были Гент и Антверпен – чтобы успеть в Германию до того, как русские снова придут в движение от Одера на запад. В Объединенном штабе союзников на этот раз не было иллюзий в несокрушимости германского Одерского рубежа, в отличие от Вислы и Днепра. Спор был лишь на тему – после русские остановятся на Эльбе или сразу на Рейне?

А этого допустить было никак нельзя – чтобы у Сталина не сложилось преувеличенное мнение, кто внес наибольший вклад в победу в этой войне.

Лондон, 27 марта 1944 года

Старая добрая Англия праздновала победу.

Немцы пока еще не капитулировали? Но уже было очевидно, что Германия долго не продержится! На востоке лорд Маунтбеттен должен был вот-вот взять Суэц. Во Франции немцы отступали к Парижу. Испания капитулировала – вернее, о том пока шли переговоры, но было ясно, что Гибралтар вот-вот вернется под власть британской короны! Наконец, Италия перестала быть союзником рейха, получив русское вторжение на свою территорию, так что потомкам римлян явно не до марша к Кейптауну – а это значит, что и африканские колонии скоро снова окажутся под британской рукой. И очень возможно, с прибылью – если после той войны Германия потеряла Танганьику и Юго-Западную Африку, перешедшие, конечно же, к Британии, как к наиболее достойному владельцу, то отчего Франция, полноправный союзник Еврорейха, должна сохранить какие-то свои заморские владения? Вы считаете, что колониальная система себя изжила, став убыточной? Может быть, но это вопрос ближайших десяти-пятнадцати лет, вот году к 1960-му и решим… И в самом деле, зачем нам нести бремя прямого управления этими территориями, если достаточно забирать прибыль, оставляя туземцам самим решать свои проблемы?

Именно такие разговоры велись в британских аристократических кругах. В отличие от простонародья, не могущего подняться выше примитивной радости, что «Адольфу приходит конец». Но любой джентльмен, в силу своего положения обязанный грамотно судить о государственной политике, неминуемо должен был задать себе простой вопрос – а что с этой войны получит Британия? Если ничего или слишком мало – то зачем мы вообще воевали? И кто ответит за столь вопиющую политическую ошибку, кто возместит британским гражданам их убытки?

Два достойных джентльмена, бывшие в этот вечер в доме на Даунинг-Стрит в кабинете, обставленном в строгом викторианском стиле, бесспорно принадлежали к высшему обществу. На столе между ними стояла бутылка армянского коньяка. А джентльмены рассуждали о высоких государственных делах.

– Бэзил, каждый раз, когда русский диктатор присылает мне коньяк, случается что-то пагубное для Британской империи. Проливы, Варшава, Нарвик. Наше поражение – да, я не побоюсь этого слова! – на переговорах в Ленинграде. Греция и Балканы, удержать которые в нашей орбите будет крайне проблематично. Я даже в Италии не уверен! Эти грубые тевтоны поступили совсем не по-имперски, ну зачем им было расстреливать короля со всей семьей?! Где мы теперь возьмем для Италии законного монарха? Который мог бы править железной рукой, загнав на место всех левых. Прямо хоть дуче оставить в роли диктатора – разумеется, под нашим внимательным руководством.

– Коммунисты, с русскими за спиной, такого не примут. Идея-фикс русской политики – будущее Европы решится на послевоенной конференции, но до того все, причастные к преступлениям нацистов, должны понести самую суровую кару. А таковыми, по ряду обстоятельств, в подавляющем большинстве оказываются те, кто мог бы быть нам союзниками! И если Сталин не дурак, а пока он показал себя изрядным политиком, совсем не похожим на фаната мировой революции – то он не выведет из занятых им стран свои войска, «пока там не установится порядок», то есть не укрепится прорусский режим. Мы ведь поступили бы точно так же?

– Бэзил, мы же белые люди! С давними имперскими традициями – нести свет цивилизации отсталым народам. Русские же это просто варвары, по какому-то недоразумению внешне схожие с людьми! Это ведь чисто варварская черта – постоянно мешать всем, кто хочет установить в мире порядок. Безусловно, полезная, когда этот кто-то наш враг. Но я надеюсь, что нового Гитлера не появится – до конца этого столетия по крайней мере. Так что примите от меня истину, о которой пока необязательно знать публике: сейчас наш враг номер один – это русские, а не уже обреченные гунны! И вся реальная политика Британии должна будет строиться исходя из того!

– Не так все просто, Уинстон. В драку легко влезть, но из нее куда сложнее выйти. Я очень внимательно просмотрел материалы, что вы мне дали – и комментарии к ним от нашей команды гениев. Дело не только в том, что русские оказались неожиданно сильны – они непонятны! Стереотип видеть их могучим, но тупым и неповоротливым увальнем-медведем – ну а теперь представьте, что с него вдруг спала шкура, и он оказался совсем другим зверем, быстрым и ловким, как леопард, и в то же время умным? Кстати, анализ происходящего в России не показал у них сейчас избыточной силы – скорее, умение дьявольски хорошо распорядиться тем, что есть! Начиная от кадровой политики – очень многие перестановки в их армии и госаппарате, непонятные на тот момент, впоследствии оказываются очень удачными, становится ясно, что это как раз те люди, которые там и должны быть, вот только кто мог знать о том заранее? О науке и промышленности русских информации меньше – но немногое, что есть, позволяет сделать далеко идущие выводы. Так установлено, что новейшие русские радиолокаторы как минимум не хуже наших – и это при том, что их отставание всего три года назад, в начале войны, было огромным! А самонаводящиеся торпеды, ставшие очень неприятным сюрпризом для немцев и по боевым качествам намного превосходящие германский «цаункениг» – как русским удалось заставить акустическую головку работать на сильношумящей парогазовой торпеде? Отрывочные сведения о ракетных самолетах-снарядах, прицельно попадающих по кораблю или береговой цели? Замечу, что все это может быть следствием все той же кадровой политики, ведь сказал же Сталин: «Кадры решают всё». Ну а теперь представьте, что могут натворить гении, заранее поставленные в благоприятные условия и обеспеченные ресурсом – если их гениальность была замечена безошибочно? Что стоит хотя бы их прорыв в искусстве – «Индиана Джонс» и последующие того же рода? Возможно, что русским удалось открыть какую-то методику в психологии или психиатрии – то ли раннее выявление гениев, то ли их производство на потоке. Так что прежде чем обозначать себя врагом русских, я бы очень рекомендовал вам разобраться, с чем же мы в действительности имеем дело!

– Я еще не сошел с ума! И когда это Британия воевала против русских в одиночку? Вполне можно напустить наших кузенов, тем более что и они должны будут очень скоро понять – им и русским в этом мире тесно.

– Фрэнки не согласится. По крайней мере, пока не разбита Япония.

– А вы думаете, это затянется надолго? И если британские газоны подстригали триста лет, то что стоит подождать еще полвека, даже столетие, до краха России? И капля точит камень – проверенный инструмент, УСО, расформировано не будет. Координационный штаб антинацистской революции народов Европы – легко перестроить в такой же антироссийской. Механизм отработан – если раньше нашим расходным инструментом были хивинский хан, бухарский эмир, дикие горцы Кавказа и всякие там поляки, то теперь станут жители Галиции, Прибалтики, крымские татары, кого там еще русские обидели? Для начала можно принять у себя их эмиграцию, «борцов за свободу родины от русского гнета», затем сделать научное открытие о древности великой эстонской цивилизации, злодейски раздавленной на взлете дикими славянами. Ну а дальше – миф заживет собственной жизнью, когда в него поверят! Что я вам рассказываю, Бэзил – так ведь мы делали много раз! С теми же поляками, норвежцами – а всяких туземцев стравливать между собой нам сам бог велел!

– Русские могут пригодиться в будущем. Когда мы и кузены должны будем определиться, кто первый, кто второй…

– Мое глубокое убеждение – нет! Для этого они, как вы заметили, слишком непредсказуемы. И могут быть привлечены лишь в качестве британской колонии де-факто, к этому состоянию приближалась Российская империя перед той Великой войной.

– А после пришли большевики, примерный аналог наших «железнобоких». И все придется начинать сначала.

– Ну, если те события у нас были в огромной степени личной заслугой Кромвеля, то одна пуля или кинжал могли бы крупно изменить историю. Или же есть хороший рецепт управления толпой, называется демократия. Со сборищем посредственностей договориться намного проще, чем с одной личностью. Зато посредственности, как правило, бывают благоразумны, не могут сговориться меж собой против вас и не терпят в своей среде слишком выдающихся, а значит, опасных.

– Тогда, Уинстон, для нас идеальным был бы распад России на множество суверенных демократических республик. Этакая Латинская Америка на периферии Европы – рынок сбыта наших товаров, источник ресурсов, дешевой рабочей силы и пушечного мяса. Мне проработать вероятность такого варианта и пути его достижения?

– Буду благодарен. Но сейчас я позвал вас не за этим. Что вы может сказать о политических последствиях бегства папы из немецкого заключения к русским?

– В Италии – для нас хуже, чем есть сейчас, уже быть не может. Насколько мне известно, на севере все лояльные нам фигуры выведены из игры, и что прискорбно, этот Тольятти, русская марионетка, позиционирует себя как опору порядка, что привлекает к нему даже часть бывших сторонников короля. А на юге этот идиот и мясник Дослер с успехом искореняет любую оппозицию – и прорусскую, и нашу. Кузены, правда, преуспели – но к этому их каналу мы подключиться не можем никак. Или у СИС есть свои люди среди чикагских бандитов? Впрочем, если бы и были… Эту власть категорически не приняли бы на севере! С точки зрения буржуа и пролетариев Турина или Милана, южане – тупая деревенщина под властью высокомерных и спесивых донов. А так как на юге к северянам относятся с полной взаимностью, то предвижу, что будущая история Италии обещает быть веселой – конец монархии, да еще вторжение безбожных коммунистов!

– Шансы объединения Италии под властью дружественного нам или кузенам Юга?

– Очень невелики. Это будет насквозь искусственное образование, сдерживаемое лишь силой. Южане захотят мстить за многолетнее унижение и понимают, что, при равных возможностях, северяне оставят их далеко позади в смысле карьеры, доходов, выгодных мест. Следовательно, можно ждать объявления южанами себя истинными итальянцами, ну а прочих вторым сортом – такой рейх в миниатюре. А учитывая особенности южного правосудия и партизанский опыт северян, там начнется такое, что ирландские фении покажутся примерными бойскаутами. И это если русские окажутся нейтральными, что невероятно.

– Но тогда, Бэзил, можно поступить наоборот. Пусть Тольятти забирает и юг – а мы будем поддерживать борьбу сицилийских патриотов за свою свободу и независимость!

– Перспективно. Но продолжу. Я не верю в долгосрочный союз папы и коммунистов, слишком разные политические силы. Но сейчас папа, хотя бы ради приличия и своего же авторитета, должен будет сделать несколько шагов навстречу Сталину. Касаемо Франции – можно ждать, что де Голль, когда все же туда войдет, встретит поддержку населения гораздо более полную, чем если бы папа был хотя бы в стороне. Наибольшие проблемы будут в Испании – в зависимости от степени договоренности русских со Святым Престолом. Самое худшее, что может случиться – это переход Франко не просто в антигитлеровскую коалицию, а непосредственно на сторону СССР. Тогда как минимум Гибралтара нам не видать. А как максимум – все наши интересы в Средиземноморье остаются в прошедшем времени. Если все северное побережье попадает, в разной степени, под советское влияние – да и с Алжиром вопрос, все ж не колония, а департамент Франции! И к кому тогда отойдет Ливия – к Северной или Южной Италии? Что тогда остается – Египет, Тунис, Марокко? Это британским преобладанием в регионе назвать никак нельзя!

– Что ж, Бэзил, я решил. Наш Второй фронт в Средиземном море станет для нас столь же важным, как западный театр войны. Особенно с учетом того, что силы противника там сильно уступают нашим, а значит, можно ожидать быстрых и значительных успехов! Скорейшее продвижение по африканскому берегу, с запада и с востока – и решительная экспедиция нашего флота с отрядом десантных сил. Мальта, Пантеллерия, затем Сардиния, Балеары, Корсика – мы не можем допустить, чтобы эти территории достались кому попало! И действовать надо быстро, пока у русских там нет значительных военно-морских сил, а итальянский флот небоеспособен. Думаю, что Адмиралтейство сумеет быстро и детально проработать план операции, ничего не упустив?

Роммель Э. Солдаты пустыни / пер. с нем. Л.,1993, 1970 (альт-ист)

Это была бесполезная победа на ненужной войне.

Много позже, когда мне уже в годы моей службы в Фольксармее ГДР приходилось много общаться с русскими генералами, я услышал от них, что «вы, немцы, хорошо умеете выигрывать сражения, но совершенно не привыкли прежде задать вопрос, а нужны ли эти битвы были вообще. И оттого у вас не получается выигрывать войны».

Но о какой победе в войне могла идти речь, когда фельдмаршалыдолжны были подчиняться ефрейтору? Который, обладаякакой-то темной, колдовской волей и звериным чутьем ситуации, сумел увлечь за собой Германию – но, оставаясь не больше чем ефрейтором, так и не понял, когда надо было остановиться. Присоединение Австрии, Судет, Мемеля было насущным желанием германского народа, несправедливо ограбленного и униженного подлым Версалем. Польская кампания также была восстановлением справедливости, ответом на унижение германской нации спесивыми панами – погромы и убийства двадцатого года. Разгром Франции был реваншем за Версаль – и при всей гнусности нацистского режима, следует помнить, что войнуобъявили французы, причем они имели восемь месяцев для беспрепятственной мобилизации и развертывания своей армии, так что кампания сорокового года была все же честным поединком, где вина Германии лишь в том, что ее противник оказался менее искусным в военном деле. Летом сорок первого года ефрейтор, остановись он в этот момент, имел бы все шансы войти в историю вторым Бисмарком, одним из успешнейших и величайших германских политиков, объединившим вокруг Германии всю континентальную Европу. Но ефрейтору слава полководца показалась больше, чем гений политика, и он вообразил себя Наполеоном – забыв, что именно русский поход стал смертельным ударом для корсиканца, хотя многие германские генералы предупреждали об этом. И с этого дня Германия была обречена!

Я скорблю о миллионах русских и немцев, погибших в угоду англосаксонским интересам – ибо теперь неопровержимо установлено, что именно Англия и США сделали все, чтобы план «Барбаросса» стал реальностью. И, вопреки традиционному принципу считать эти страны в числе победителей, я настаиваю на том, чтобы включить их в число главных виновников войны – по крайней мере не меньших, чем Германия! Также не подлежит сомнению – продолжи германская армия свое наступление на восток в тридцать девятом, англичане и французы как минимум остались бы нейтральными, не оказав России абсолютно никакой помощи – а как максимум вступили бы в войну на стороне Германии, чтобы принять участие в разделе территории СССР.

Потому лично я горжусь тем, что в этой войне мне довелось сражаться почти исключительно с подлинными врагами России и Германии. Франция, затем Африканский корпус, Суэц, Багдад, Лиссабон. И в этих битвах Германия не знала поражений! Британцы, трехкратно превосходящие мои войска, отступали в панике, их десятикратного превосходства хватило лишь на то, чтобы остановить меня под Эль-Аламейном, а после был бросок на Багдад, так далеко на восток не удавалось дойти и Бонапарту! Но судьба Германии решалась как раз в эти дни, далеко на севере, в русских лесах и степях. Я вспоминаю пленного британского офицера, которого я сам допрашивал в Каире, имя его уже стерлось из моей памяти, но я не могу забыть его презрительный взгляд: «Вас бьют какие-то русские, что же будет, когда вы столкнетесь с лучшими войсками империи, так что мой плен – это нелепый случай». И признаюсь, что лишь в Италии я понял, какой страшный противник русские, разозленные и научившиеся воевать.

К весне сорок четвертого было уже очевидно, что Германия эту войну проиграла. Но оставалась еще надежда на сколько-нибудь приемлемый мир. Именно ею объясняется позиция моя и моих друзей, вступивших в контакт с представителями русской разведки, но честно продолжающими выполнять свой солдатский долг, пока не достигнута окончательная договоренность. Это была позиция равного партнера, которого должно уважать – а не предателя, исполняющего чужую волю. Мы служили Германии, а не были «агентами Сталина», что бы ни утверждал сэр Уинстон Черчилль в своих мемуарах. Клянусь своей честью, что никто из нас не получал никакого «русского золота» или иного вознаграждения! Лишь спасение Германии было нашей наградой.

Здесь я хочу рассказать о судьбе германских солдат самых западных фронтов. В Марокко у Касабланки была развернута 1-я итало-германская армия генерала Мессе в составе трех корпусов, насчитывающая девять дивизий. Немецкий контингент был представлен 801-й и 999-й легкими дивизиями, и даже в первую из них был включен один итальянский берсальерский полк. Фронт проходил в тех же местах, где двадцать лет назад длилась многолетняя Риффская война испанцев и французов против диких горских племен. Почти сплошные горы с редкими долинами, пустынями в предгорьях, дорог и источников воды мало, европейской цивилизации практически нет, она вся была сосредоточена в приморской полосе, занятой американцами. Особенности театра исключали сплошную линию фронта и использование масс техники, зато огромное значение приобретали разведывательно-диверсионные действия и бой малых групп. Именно под такую тактику создавалась 999-я дивизия, получившая редкое в германской армии название «стрелковой»[95].

До февраля-марта сорок четвертого здесь шли бои местного значения, хотя временами очень ожесточенные. Сложилась обстановка, схожая с Португалией, когда итало-германской армии не хватало сил вырваться с гор на приморскую равнину, при превосходстве противника в артиллерии и авиации и хорошо подготовленной им обороне. Как командующий ГА «Лузитания» могу утверждать, что имея такие же силы, как под Лиссабоном, я сумел бы ликвидировать касабланкский плацдарм – но выделить дополнительные войска на столь удаленный фронт Германия уже не могла. Мы могли лишь удовлетворяться тем, что связываем часть сил янки ине позволяем им развернуть наступление на восток. И ждали – заключения мира.

Следует отметить сложившуюся в 1-й армии атмосферу боевого товарищества. Немцы и итальянцы вместе прошли долгий и славный боевой путь и относились друг к другу с должным уважением. Что имело решающее значение после событий в Риме. Также сыграло роль, что большинство солдат 999-й и 801-й дивизий были южногерманцами, а значит, католиками – и обстановка удаленности от дома, быть вместе перед лицом врага. Потому никаких неприятных эксцессов не было, хотя дружбы тоже прибавить не могло.

Восьмого марта Мессе прислал мне доверительное шифрованное сообщение – о том, что он и его подчиненные приняли решение признать Итальянскую Народную республику Тольятти, оставшуюся после расстрела нами королевской семьи единственной законной властью в Италии, что было подтверждено и католической церковью. Не желая проливать кровь боевых товарищей, он предлагает германским военнослужащим эвакуироваться из Африки и обещает, что не будет при этом вести против них никаких боевых действий, если они также не покажут враждебности. Показательно, что это сообщение было послано мне, а не Кессельрингу, бывшему номинально прямым начальником над Мессе – но, в отличие от меня, никогда не сражавшемуся с ним рядом.

Мной было дано согласие. К которому впоследствии с пониманием отнеслись и в Цоссене, ОКХ не хуже меня понимало, что альтернативой будет гибель наших дивизий без всякой пользы, в то же время во Франции и на Альпийском фронте остро не хватало войск! Генерал Хильденбрандт, командир ХХХ корпуса, взял на себя командование импровизированной корпусной группой во время ее марша к Сеуте. Большой неожиданностью и неприятностью было то, что Испания открыто перешла в лагерь врагов Еврорейха. В итоге Сеуту пришлось брать штурмом – к счастью, потери были невелики. В дальнейшем испанскому коменданту, гарнизону и населению было предложено сохранять спокойствие и порядок на время, пока германские войска не отплывут во Францию – в противном же случае Сеуте придется испытать самый жестокий оккупационный режим, с казнями и взятием заложников. К чести сеньора коменданта и его офицеров, неприятностей не последовало, и Хильденбрандт не нашел повод не сдержать свое слово. Эвакуация происходила с 15 по 20 марта, на французских и реквизированных испанских транспортах, под прикрытием кораблей германской Средиземноморской эскадры – так как Марсель и Тулон 17 и 19 марта подвергались интенсивным авиаударам, а вблизи итальянского побережья были замечены русские подводные лодки, то конечным пунктом первоначально оказались не названные французские порты, а Аяччо на Корсике.

Высадившись, наши африканские дивизии неожиданно оказались на острие боевых действий. Возмущение, уже переходящее в континентальной Франции в открытый пожар, здесь, на Корсике, имеющей древние бунтарские традиции, на тот момент привело к полному исчезновению даже видимости германской оккупационной власти, кроме как в нескольких городах, таких как Аяччо, и то в дневное время. Итальянцы на Корсике и соседней Сардинии также склонялись к признанию власти коммунистов – на Сардинии они даже пытались разоружить немецкий гарнизон, 1006-ю бригаду (два батальона, артдивизион и рота штурмовых орудий). То, что этого не случилось, целиком и исключительно заслуга двух генералов: Фриндолина фон Зенгера, представителя Кессельринга при штабе Бассо, командующего итальянскими войсками на Сардинии, и итальянского генерала Мальи, в нарушение приказа своего же начальства, с помощью батальона чернорубашечников захватившего город и порт Аяччо с узлом связи, обеспечив как высадку 801-й и 999-й дивизий, так и прибытие с Сардинии 1006-й бригады во главе с Зенгером, едва успевшим сбежать от итальянского ареста.

Прибытие на Корсику в общей сумме двадцати тысяч хорошо обученных немецких солдат, с бронетехникой и артиллерией, резко изменилоситуацию в пользу Германии. Причем важным оказалось то, что в 999-й дивизии были именно специалисты «малой войны», привычные к действиям в горах. К 1 апреля все итальянские части, отказавшиеся подчиниться германскому командованию, были разоружены, а французские макизары, с частью перебежавших к ним итальянцев, были загнаны в горы Монте-Чинто и успешно истреблялись. Но, в связи с исключительной угрозой на русском Альпийском фронте, 999-я дивизия была отозвана мной во Францию. Из-за чего на Корсике установилось равновесие, немецкие войска контролировали побережье и прибрежные города, партизаны сидели в горах внутри острова – и так продолжалось до заключения мира.

Этих храбрых немецких солдат не было дома, когда решалась судьба Германии. И напрасными оказались все их победы и пролитая кровь. Ничто, кроме памяти и славы, не напоминает сейчас о тех германских победах в Африке. Но в этом нет вины солдат.

Особенно печальна была судьба 801-й дивизии, которая была разоружена французами. Презренные лягушатники, так и не познавшие на этой войне побед, поставили храбрых немецких солдат, как и их командующего генерала фон Бройха, перед выбором – или десять лет службы в Иностранном Легионе, или суд по обвинению в расправе с корсиканским мирным населением. Выбор был очевиден – и были Алжир, Чад, Сомали, Индокитай, причем немецкие подразделения старались не жалеть. Фон Бройх погиб в битве за Сайгон. И едва один из десяти немцев через обещанные десять лет вернулись домой.

Бесполезные победы, геройство в чужой и ненужной войне. Где истинны лишь воинская честь и боевое товарищество. Славный боевой путь – в сражениях ради чужого интереса.

Знал ли я тогда, что всего через десять лет мне придется снова воевать в тех же местах, имея союзниками русских и евреев? А противниками будут те, кто воевал под моим началом в Арабском Легионе, и опять англичане – которые должны будут заплатить за все!

Лев Маневич, Этьен. Ла-Маддалена, остров и военно-морская база у северного побережья Сардинии, 30 марта 1944 года

Адмирал Да Зара был похож на персонаж из «Капитального ремонта» Соболева – «их превосходительство» Российского Императорского флота. В бытность мою красным командиром Гражданской, приходилось мне общаться с подобными типажами, хотя и не в адмиральских чинах и большей частью сухопутных. Но флотские, оставаясь кастой до самой революции, отличались от армейцев лишь доведением до крайности всех отличительных черт.

Аристократ. Породу издали видать, как у британского лорда. Что не всегда синоним барства – встречались среди них и такие, кто готов был жизнь положить за служение. Но всегда у них грань – «мы», кто историю творит, и прочая толпа, которую должно вести. Пастыри, возможно, что и в хорошем смысле – свое стадо защищать. Пережиток далеких времен, когда малое число таких воинов-рыцарей сражалось, а прочие были у них на подхвате. Что этих рыцарей и сгубило с приходом новых времен и новых правил, «когда страна прикажет быть героем – у нас героем становится любой». Энтузиазм масс – это мало того, что страшная сила сам по себе, так еще и подпитку наверх дает – «благородия» Гражданской, с которыми я воевал, и храбры были, и умелы – но зашорены чересчур и соображали медленнее, мы их по кривой всегда обходили, против их правил. И решительности им не хватало – Руднев варяжский, о котором статья была в «Морском сборнике» к сорокалетию того боя, лучший пример.

Долетели мы благополучно. Святые отцы не подвели, договорившись с адмиралом предварительно, и нам дали знать, Да Зара ждет. И вот, с аэродрома близ Ливорно взлетает курьерский «бостон», не торпедоносец, а переоборудованный в почтовый, с грузопассажирской кабиной вместо бомбоотсека – комфорт, конечно, не тот, что на Ли-2, зато куда безопаснее, скорость на двести километров больше, вооружение мощнее. До половины пути нас сопровождали истребители, на широте Рима они повернули назад. «Мессы» так и не появились – впрочем, их и над Аппенинами почти что нет, и выбили многих, и с бензином у немцев сейчас трудно – в Германии его уже из угля делают, а в Италии лишь то, что привезут, нефтяных скважин на Аппенинах нет. Есть что-то на Сицилии, но мало, а иракская нефть и прежде шла в Рейх с большими затруднениями, а теперь накрылась окончательно.

Что и к Седьмой дивизии Да Зара тоже относится. Закончится мазут – и будут его крейсера прикованы к пирсам.

Почетного караула в нашу честь выстроено не было. Не те фигуры я и отец Серджио – хотя, пожалуй, святого отца сейчас можно за врио кардинала-камерленго (первого зама папы по разведке и безопасности) считать, по крайней мере на территории Италии. Тем более что сам папа вчера вылетел в Москву – с кем он там будет договариваться и о чем, то государственные дела, мне неизвестные. А нас от самолета повезли разместиться и привести себя в порядок, не было у нас времени обозревать знаменитые коралловые пляжи острова и изучать архитектуру «маленького Парижа», как иногда называют городок Маддалена, всего через час мы уже стояли перед адмиралом. Без свидетелей – поскольку я по-итальянски говорил свободно, переводчик не нужен.

Дворец-палаццо, занятый даже не штабом дивизии, а училищем морских кадетов. В зале полутьма, так кажется после солнца снаружи. На стенах картины, тематика не библейская, а военно-морская – ну, это общее для всех морских штабов и училищ. Адмирал жестом предложил нам сесть – кресла не кожаные, а резные деревянные, наверное еще времена Медичи помнят. И задал дежурный вопрос:

– Господа, с кем имею честь? – обращенный больше ко мне – надо думать, отец Серджио был для адмирала фигурой известной.

Я протягиваю свои верительные грамоты. Текст на русском, на итальянском и подпись: «И. Ст.». А ведь по сути это означает, как в старые времена, «полномочный посол в ранге министра» с правом принятия политических решений. Посол великой державы СССР, самой сильной сейчас на европейском континенте.

– И что же вам угодно, синьор Кертнер?

– Ваш ответ, синьор адмирал, – говорю я. – В Италии, после расстрела немцами королевской семьи, есть лишь две политические силы, претендующие на власть: Временное правительство Народной Республики Италия во главе с товарищем Тольятти, признанное и поддержанное Советским Союзом, а также Святым Престолом, и так называемая Социальная республика Муссолини, союзник Германии, ведущая войну против собственного народа. Вероятно, вам известно, как немцы на юге Италии относятся к мирному населению. И лишь отсутствие у них в настоящий момент незанятой военной силы объясняет то, что вас не трогают – пока.

– Добавлю от лица Святой церкви, – заговорил отец Серджио. – Вы и большинство ваших людей – это правоверные католики. И церковь считает своим долгом предупредить, что непричинение вреда слугам дьявола, немецким нацистам, не говоря уже о любом сотрудничестве с ними, это грех, могущий погубить душу. А любой поступок немцам во зло – это истинно богоугодное дело. Известно ли вам, что Адольф Гитлер приказал в своей гордыне и служении силам Тьмы, чтобы все верящие в Иисуса Христа принесли особую присягу, тем самым признав оного Гитлера выше Господа нашего? Так я спрашиваю вас, синьор адмирал, что значит ваше молчание – в битве сил Света с адовым воинством никак нельзя остаться в стороне! Или ваша истинная вера подвергается сейчас испытанию сомнением?

– О сомнении речи быть не может, – ответил Да Зара, – но я хотел бы получить разъяснения. Какова позиция церкви по отношению к русским безбожникам?

– О каких безбожниках идет речь? – спрашиваю я. – Те, кто двадцать лет назад разрушали церкви и убивали священников и монахов, сейчас объявлены в СССР вне закона как последователи Троцкого, врага советского народа. Православная церковь у нас очень уважаема и неприкосновенна. И как вы можете заметить, в Стране Советов с недавних пор весьма почитается память славных предков – погоны в армии, ордена Суворова, Кутузова.

– Однако же отчего правительство Тольятти называется «временным революционным»?

– А вы полагаете, синьор адмирал, что в военное время можно провести демократические выборы в авторитетные для всего народа органы власти?

– В Польше вы пошли и на это.

– И до сих пор наши солдаты вылавливают по лесам недовольных. Зато в Болгарии, Румынии, Венгрии роль подобной «временной» власти играют законные монархи, которых никто не собирается свергать. Очень может быть, что и в Италии такой властью остался бы король, если бы его не расстреляли немцы.

– Монархи – это временная власть?

– Это уж как после решит народ. Если ему захочется и дальше терпеть самодержавие, то так тому и быть. Синьор адмирал, слова товарища Сталина – мы не отказались от идеи мирового коммунизма как самого справедливого общественного строя. Однако мы несем его лишь туда, где нас ждут и готовы принять, и никак иначе. Практика же «советизации на штыках Красной Армии» признана порочной и наказуемой. Естественно, мы потребуем, чтобы в странах, куда мы вошли, для коммунистов не допускались притеснения, и были установлены такие же права, как для всех прочих партий. Это будет справедливо, поскольку именно коммунисты показали себя как наиболее непримиримый враг германского фашизма – а среди эксплуататорских классов и партий очень многие запятнали себя сотрудничеством с оккупантами, что даже на взгляд Святой церкви есть смертный грех. Ну а после – пусть будет честная и легальная политическая борьба, в которой народ сам выберет свой путь. Мы видим свой долг лишь в том, чтобы обеспечить при этом должный порядок.

– Что ж, синьоры, хоть я не коммунист и никогда им не буду – но могу заверить, что с немцами и дуче мне тем более не по пути. Однако я хотел бы получить гарантии, для себя и своих людей, за которых несу ответственность.

– Какие особые гарантии вам нужны, синьор адмирал? Товарищ Тольятти призвал всех итальянцев, кто не запятнал себя преступлениями на службе у нацистов и желает служить Народной Италии, принять участие в войне за свободу Отечества. Рим пока не освобожден, и кровь невинных жертв жаждет отмщения.

– Но мне известно, что дивизии королевской армии, перешедшие к вам на службу, подверглись переформированию и проверке. А кто-то из офицеров был арестован и даже расстрелян.

– Строго по приговору суда и за конкретную вину на службе у немцев или за пролитую народную кровь в январских событиях. И число их было очень невелико, едва один из сотни. Причем в состав трибунала входили представители Церкви.

– Вы ведь русский, синьор Кертнер? А ведете переговоры от лица «суверенного» правительства Тольятти?

– Военное время, синьор адмирал. Все подчинено интересам скорейшей победы. Ну а поскольку именно Советская Армия и Флот – это главная сила, сражающаяся с нацизмом на территории Италии, то логично, если ей пока и будет принадлежать право командовать.

– Входит ли в ваши планы оккупация Сардинии?

– Нет. Советское командование заинтересовано получить здесь – опять же, до конца войны – лишь аэродромы и места базирования флота. Сухопутные войска будут переброшены на остров только в случае, если ваши силы не гарантируют оборону от возможного немецкого десанта.

– Я подумаю над этим. Но полагаю, что проблем не возникнет. У немцев на Сардинии всего одна бригада против целого корпуса генерала Бассо, в оперативном подчинении Супермарины. Причем Бассо, как и я, уверен в повиновении своих солдат.

– Тогда вопрос, как скоро вы, синьор адмирал, будете готовы принять наших офицеров связи? И направить своих в Специю, в главную базу флота?

– Как можно скорее, синьоры. Ведь в ваши планы, насколько я понимаю, не входит, чтобы Сардиния стала объектом претензии англичан? Что же касается немецкого вторжения – то думаю, Гитлер не настолько сошел с ума, чтобы отправить и свой Средиземноморский флот вслед за Арктическим?

И адмирал Да Зара бросил на стол газету, судя по тексту испанскую. Вид базы Специя с одного из ближних холмов – и хорошо узнаваемый силуэт подводной лодки К-25 у причала.

Лазарев Михаил Петрович. Подводная лодка К-25, Специя, 31 марта 1944 года

Ну вот, не было печали – снова шпионские игры!

А всем своим – вставление фитилей. Отчего недосмотрели? А что делать, если, по особенностям географии, здесь вокруг бухты холмы, в хорошую оптику (длиннофокусный объектив) хорошо все разглядеть можно? Вот шпион и разглядел. При чем тут испанская газета? Так оказывается, «жандарм» товарищ Кириллов просветил, в эту войну испанские «папарацци» вовсю пользовались своим нейтралитетом в Европе, пролезая во все дырки. Причем сами они чаще всего шпионами не были – информацию перекупали уже в редакции испанских газет. Был даже анекдотичный случай, когда одну и ту же газету одновременно пытались взять под контроль две серьезные конторы, то ли янки и британцы, то ли разные отделы английской разведки, на самом верхнем уровне разруливать пришлось. И немцы тоже могли – но в нашем случае маловероятно, они бы фото до публикации не допустили. А вот на британцев, как сказал Кириллов, это похоже – посмотреть, какая реакция с нашей стороны будет.

Ну а как передать, никаких проблем. Фототелеграф был изобретен еще в двадцатые, и при европейском капитализме вполне был доступен для частных лиц, в отличие от СССР (где тоже применялся, уже перед войной, для передачи макетов газетных листов, чтобы ночью в Москве утвердили, утром во Владивостоке отпечатали). И здесь, в воюющей Италии, из Милана или Турина вполне можно было отправить снимок в Швейцарию, связь работала, как в мирное время. Ну а у швейцарцев каналы связи с внешним миром были точно, в Англию вряд ли, но в Испанию без труда. Так что можно теперь ожидать, что в британском справочнике Джена в очередном выпуске появятся наконец достоверные фото русской «моржихи», а не тот уродец, что нарисовали в сорок втором, с трехорудийной башней от крейсера «Киров» и авиакатапультой позади рубки.

А как эта задача решалась на севере? Комплект маскировки (прихваченный нами из 2012 года, все ж в сирийский портпланировалось зайти), при котором на месте лодки издали видна какая-то совсем непрезентабельная баржа. Так в Полярном остался – знаю, что по образу и подобию было сделано еще несколько экземпляров для СФ, а сюда перебросить не подумали.

– Так вы, товарищ Лазарев, обязаны были поднять этот вопрос! – сердился Мехлис. – Даже если в штабе недосмотрели. Впрочем, они тоже будут наказаны!

А отчего не обеспечили охрану и патрулирование? Ах, было – но от другой угрозы? Вы, товарищи Смоленцев и Кравченко, правильно решили, что три-четыре километра с горы вполне дострелит, например, 81-мм немецкий батальонный миномет, корабль не потопит, но людей побьет, пожар устроит. И посты на дорогах и тропах, моторизованные и пешие патрули, были в первую очередь нацелены на немецкую разведывательно-диверсионную группу или банду фашистского отребья. И какая, на ваш взгляд, должна быть численность такой бандгруппы? По уставу, на переноску одного миномета с запасом мин требуется шесть человек, если пешим порядком – или один автомобиль типа «виллиса» или пикапа, тут справятся и двое-трое. Но одного миномета явно мало, нужен минимум взвод, а лучше батарея – и кто-то еще должен быть в прикрытии. Итого два-три десятка пеших, или десяток-полтора на двух-четырех автомашинах. Товарищ Смоленцев, тут места очень даже обжитые, фермы, деревни стоят, и население к нам дружественное – какая вероятность, что столь приметная банда осталась бы незамеченной? А вот один человек с фотоаппаратом – это очень легко! И неприятностей нам от этого будет не меньше, чем от минометного обстрела!

Да, недооценивали мы предков! Даже я думал отчего-то, что в этом времени фотоаппараты – это такие гармошки с пластинками, а ведь первый компактный пленочный «Лейка» появился в Германии в 1934-м, в СССР выпускался под маркой ФЭД, а после войны, чуть измененный и улучшенный – «Зоркий». И был это аппарат вполне совершенный, имеющий почти все, что привычно нам до цифровых фотокамер – и сменные объективы, и наводку на резкость по дальномеру. И фототелеграф (он же бильдаппарат, он же факс) казался нам гораздо более поздним изобретением. А навыки чеченской войны, на которой если не сам Брюс успел побывать, так те, кто его учил, однозначно предупреждали, что с господствующих высот следует бояться именно обстрела! Вот и искали прежде всего группы (подобное оружие – коллективное) с чем-то дальнобойно-стреляющим, а безоружного одиночку, если он не выглядел явным чужаком, могли и не задержать.

Так теперь, надо думать, бойцы Третьей Гарибальдийской бригады народных карабинеров свирепствовать будут – постороннему по холмам лучше вообще не ходить! Ну, кроме местных жителей, которым иначе никак. А нам что делать – срочно комплект маскировки сооружать?

Товарищ Мехлис действовал решительно. В тот же день неподалеку от нас встала на якорь баржа. И рабочие базы, итальянцы, начали из досок, фанеры и брезента сооружать подобие нашего «Воронежа» – округлый корпус, высокая рубка, плавник стабилизатора в корме. Конечно, сходство получилось очень условным – но если смотреть с высоты или издалека, да еще ища сходство с фотографией, то вполне можно было перепутать. В дополнение, была усилена ПВО базы, и прежде не слабая – прибыло еще несколько мобильных батарей итальянских 90-мм зениток (пушки в кузовах трехосных грузовиков), заняли позиции на тех же злополучных холмах, вместе с фургонами РЛС (прежде был один, стало три). Наконец, на нашем причале поставили баллоны дымзавесы и батарею 37-миллиметровых автоматов. Ну и, насколько мне было известно, база Специя находилась в зоне ответственности двух истребительных полков авиации ЧФ.

В ночь на 1 апреля мы вышли в море. За нами, через двое суток, должен был последовать флот. Мы должны были, по плану, обеспечить ПЛО – и, как решил Владимирский, «в море вам сейчас безопаснее, чем на базе». Так что охота предполагалась лишь на немецкие лодки, если таковые попадутся. Поскольку немецких транспортов не было не только в Лигурийском море, у Генуи, но даже и между Неаполем и Сардинией. Разведка сообщала, что фрицев очень напугали наши успехи в начале марта – настолько, что их транспорта сейчас грузились не в Неаполе, а в Таранто, и шли дальше вокруг Сицилии, дальше прижимаясь к африканскому берегу, обходя Сардинию с юга, до меридиана Марселя и затем курсом на север. Существовал и «полусухопутный» маршрут, по суше до Реджо-ди-Каламбрия, на самом носке итальянского «сапога», на малых плавсредствах через пролив до Мессины, там снова по суше до Палермо и лишь после на корабли, на запад вдоль Африки, затем на север. Была и вторая оживленная сейчас немецкая коммуникация: от островов Корфу и Итака у западного греческого побережья разбитые на Пелопоннесе части 10-й немецкой армии везли в Таранто, наши этому препятствовали авиацией, впрочем в оповещении «по флоту» упоминались и наши подлодки Л-23, Л-4, Л-6, действующие в Восточном Средиземноморье. А поскольку к востоку от Греции немецкий флот отсутствовал как класс, нашими были уже и Крит, и Кипр, сформирована была и Сирийская вмб с портами Латакия, Хайфа, Триполи – то работа для советских подлодок была лишь на маршруте, от родины Одиссея до итальянского каблука. Для нас же не было проблемы, получив приказ, устроить немцам геноцид на марсельском пути – но задача сейчас была другая.

Четвертый Украинский фронт наконец начал наступление на запад. Пока еще медленно прогрызая, продавливая позиции на итало-французской границе. Местность неудобная, горы Альп подходили близко к морю, и полоска равнины от их подножия до береговой черты (в разговоре называемая «балкон») была немцами очень сильно укреплена. Потому была задумана еще одна «малая земля», десант в обход немецкого фланга на пляжи Ниццы и Монако – какие места!

Сто миль от Специи – доступно даже для малых плавсредств, которых здесь мобилизовали в десантный отряд. Советско-итальянская эскадра в роли сил прикрытия и огневой поддержки – сплаванностьеще оставляет желать лучшего, но со стрельбой по берегу справятся. С воздуха прикроют два наших флотских истребительных полка, а вот против немецких лодок, или если из Тулона выйдет флот, работать должны были мы.

Считая французов, у Еврорейха там два линкора, «Страстбург» и «Шарнхорст» (оба с немецкими экипажами), десяток крейсеров («Зейдлиц» и французы), три десятка эсминцев. И до Тулона едва шестьдесят миль, два часа полного хода! Влезут немцы в драку, ведь не удержатся!

Сколько побед нам не хватает до трехзначного числа на рубке?

Капитан Смоленцев, Брюс, 31 марта 1944 года

Приказ поступил – через пять минут в поход. И куда тебя на этот раз забросит, только бог и командование знают.

Вещи собрать, и на борт. Хотя, какие у нас вещи, кроме необходимого для работы инвентаря? Правда, кое-что – нештатное, под свою руку сделанное. Снова плыть, резать, взрывать – все исполним. А дальше? Вот кончится эта чертова война, немного уже осталось.

Мысли всякие в голову лезут – старею, что ли? Рано вроде – а сколько мне лет, если календарь пересчитать? Здесь два неполных года, там до Провала сюда… Выходит, тридцатника еще нет! Время свершений, возраст вершины, как Юрий Кукин пел. И до дембеля, если не покалечат, тьфу-тьфу! – еще лет двадцать! Это ж выходит, я и Карибский кризис, и всякие интересные африканские события, и даже самое начало Вьетнама еще застану, находясь на действительной службе? Хотя будут ли в этой истории упомянутые события, большой вопрос. Так другие возникнут, не менее интересные.

Отставить разговоры, то есть хандру! Мой прежний командир, кто был еще до Большакова, учил – если тебе хреново без видимой причины, то прокрути в голове обстановку и попробуй мысленно одно убрать, другое, «что будет, если», сразу причину найдешь. Ну, а мне в последние дни Звенигово мое снится, городок такой на Волге, и родители, батяня после службы на Балтфлоте военпредом в Сормове был, а после на пенсию, за год до нашей пропажи там. А мать все при нем была, тихая, незаметная – но дом был в порядке, это в проклятые девяностые годы! Дай бог, чтобы там, как ученые утверждают, «расщепление» произошло, а не провал – и мы бы там тоже остались, в копии. Это что ж, я копия самого себя? Хрен теперь про это узнаешь – раньше, чем в каком-нибудь двадцать втором веке и впрямь машину времени не изобретут. Отец у меня лишь в пятьдесят девятом родится – и дед мой по отцу пока еще пацан четырнадцати лет, по материной линии деда с бабушкой я не знал совсем, умерли они еще до моего рождения. Вот сюр, если сведет судьба через четыре года – внук, то есть я, заслуженный майор или даже подпол (дослужусь, надеюсь!), со звездой Героя и иконостасом орденов, а дед салага, которому только в армию идти?

Причем шутки в сторону – генетику ведь никто не отменял? И чтоб не возникло ситуации, как в голливудском фильме «Назад в будущее», серию уже не помню, где там Марти Макфлай в свою маму влюбился, или она в него – любовь-морковь условностей не знает, но выйдут в итоге дети-уроды, что делать тогда? А поскольку про анализ ДНК в этом времени и не слышали, то приходится наши генеалогические линии отслеживать, как королям или герцогам, НКВД этим занимается, как нам товарищ Кириллов однажды разъяснил, в личном деле каждого из нас есть ссылки на родню там – интересно, как это для кадровиков залегендировали? А если экспонатами истории станем, уж адмирал наш, Лазарев Михаил Петрович, точно будет таковым – и что делать, если какой-нибудь журналист, идейно безупречный и надежный, захочет про нас написать? Любопытно, какие биографии нам сочинят – нельзя ведь всех кадровиков, «первые отделы», в нашу тайну посвящать? Придумать несложно – так ведь там куча сопутствующего быть должна: где, когда, с кем, отчего в тех документах по месту службы не отражено, а никто из сослуживцев вас не помнит? На слишком бдительного попадешь – и выйдет, как в романе автора Томана или Брянцева, у бати моего книга в шкафу стояла – как там бригадир в цеху заметил, что один из его работяг, по документам из деревни той же или соседней с бригадировой, в деталях и именах путается, стали разбираться, оказался американский шпион. И ведь нас всех просто так в отставку не отпустят как носителей тайны ОГВ, «особой государственной важности» – специально под наш случай ввели, «мы из будущего» и все, что к нему относится, выше уровнем, чем «сов. секретно», посвященных, не считая всех нас, наверное, и сотни не наберется на весь СССР. Так что жизнь у нас будет веселая и насыщенная – хоть стреляйся!

На борт. «Воронеж» уходит через полчаса. Экипажу легче – дома, на Севмаше, на берегу жили, любой моряк разницу поймет, ну а в чужом порту все по своим каютам. У нас же казарма на берегу, инвентарь на «додже» подвезли, грузят. А я на стенке – нет, не курю, для подводного пловца хорошие легкие – это все: прокуришь, и уже профнепригоден. На ночное море смотрю и предаюсь размышлениям, как самурай перед боем.

– Синьоре Юри! Мой кабальеро!

И здесь она! После того как папа меня «рыцарем» назвал, по-итальянски кабальеро[96], так Лючия иначе меня и не называет. Взяла на себя адъютантские обязанности, поскольку я у Кравченко остаюсь вроде зама по боевой подготовке и бываю в расположении часто, благо тут и идти всего ничего. И зря смеетесь, если офицер действительно занят своими обязанностями, то заботиться о насущном ему тупо некогда, так что ординарец (а по-старому денщик) это не роскошь, а насущная необходимость. Тут даже Мехлис согласился – сначала выразив недоумение, отчего не привлеку кого-то из солдат своей же роты, на что я возразил, что обученные подводные бойцы и так заняты выше крыши, и к тому же Италия, заграница, так что надежный человек из местных – это лучший вариант.

– Ты ведь вернешься? Я буду ждать!

Киваю. Это не обман – я ведь и сам не могу знать, где после буду. Вот прикажут «Воронежу» прямым ходом домой, на север, и что тогда? А там меня уже ждут – те, кто надо, все видят, и кому надо уже доложили. Вот интересно, чего это лично мне за последнюю неделю сразу четыре письма пришло от девушек, с обратными адресами Архангельск, Мурманск, Молотовск, даже Ленинград – и все с фотографиями, рослые, крупные блондинки! Кто Ане донес, узнаю ведь обязательно – если сам Михаил Петрович в личном письме или «варяг» со стороны, то ладно, а если кто-то из своих? Нехорошо получается стучать на старшего. Убивать и калечить, конечно, не буду, но на тренировке в полный контакт поработаю, чтоб впредь знал, как язык распускать!

– Мне сказали, что у вас женщины алое надевают, когда вас провожают в море? Вот и я тоже. Прости, лучшего не нашлось!

У нее шарфик на шее повязан, как пионерский галстук, концы вперед свисают. Глаза блестят от слез, даже в темноте видно. Эх, галчонок, ну куда бы ты со мной, на север, там снег и морозы! И не разрешат тебе. Да и грех для католички выйти за человека иной веры, а тем более самой от церкви отречься. Ну где ты на русском севере католиков найдешь?

С борта «Воронежа» уже кричат мне – сейчас отходим. Взбегаю по сходням, в последний раз оборачиваюсь – Лючия машет рукой и, кажется, что-то кричит, но я не слышу.

Под утро мы возле Ниццы. Берег здесь поднимается круто, так что нас могут выпустить вблизи, оставаясь в зоне больших глубин. В трех милях от пляжа атомарина всплывает под перископ, вокруг чисто. И две «миноги», на каждой по двое седоков, выскальзывают из торпедных аппаратов.

В Ставку Верховного Главнокомандующего – из штаба 4-го Украинского фронта. Зам. начальника Генерального штаба Антонову, 31 марта 1944 года

На Аппенинском участке фронта идут бои местного значения. С немецкой стороны замечено ускоренное строительство укреплений по линии Перуджа-Гросетто. Немецкая активность в воздухе почти нулевая – есть сведения, что немцы в Италии испытывают острую нехватку горючего, прежде всего высокооктанового бензина.

Частей 10-й немецкой армии, перебрасываемой из Греции, на фронте не замечено. По данным разведки, эти войска, понесшие большие потери оставшись без техники и тяжелого вооружения, дислоцируются в Апулии, Каламбрии, на Сицилии, выполняя карательные функции по отношению к местному населению.

Попытка немцев сформировать на своей стороне союзную итальянскую армию, в целом, провалилась. Из личного состава четырех армейских дивизий и пяти «дивизий береговой обороны», находившихся в центральной и южной Италии, собраны две пехотные дивизии армии ИСР («итальянской социальной республики»): 1-я «Палермо» и 2-я «Наполи», – причем эти части сами немцы не считают надежными из-за низкого боевого духа и склонности к дезертирству. Реальную боевую ценность имеют бригады неро – «черные бригады», банды убежденных фашистов, совокупным числом в еще две дивизии. Эти формирования являются по сути легкой пехотой, без бронетехники и артиллерии, и большей частью используются как каратели в центральной Италии, для борьбы с партизанами и охраны концлагерей. В то же время отмечены попытки заброски их на нашу территорию в качестве разведывательно-диверсионных групп. Наиболее боеспособными частями итальянских фашистов являются стрелковая бригада «Дечиме Мас» и 1-я мотобригада «Бенито Муссолини» (три батальона «аппенинских охотников», егерей-противопартизан, артиллерийский дивизион, дивизион бронеавтомобилей), которая обычно используется как мобильныйкулак в борьбе с партизанским движением.

С военно-экономической точки зрения надежного тыла у немецкой группировки нет (наличие большинства промышленных предприятий на севере, разрыв хозяйственных связей). Имеются незначительные ремонтные мощности и производство боеприпасов в Неаполе и Палермо, в то же время единственный доступный источник нефти (Сицилия) совершенно не обеспечивает потребностей армии и промышленности. Возможность обеспечения продовольствием есть – по имеющимся сведениям, между штабом Кессельринга и помещиками юга Италии достигнуто согласие, по которому первый обеспечивает на территории порядок и неприкосновенность собственности крупных хозяйств, а вторые бесперебойно поставляют продовольствие при условии оплаты в американской или британской валюте.

На оккупированной территории, особенно в центральной Италии, свирепствует нацистский террор. Известно как минимум о двух крупных концлагерях – в районах Фоджа, Гаэта, – куда десятками тысяч бросают итальянских патриотов за самую малую нелояльность по отношению к немецким оккупационным властям. Также полному истреблению подвергаются евреи и (в Риме, Умбрии, Абруцци) священнослужители, объявленные приказом Достлера пособниками врага, в южных провинциях и на Сицилии отношение немцев к церкви более терпимое.

Несмотря на все жестокости, подавить партизанское движение немцам не удается. Только в Риме и его окрестностях действуют тридцать шесть отрядов и групп, с которыми мы имеем регулярную связь. Большинство партизан центральной Италии придерживаются коммунистических взглядов, испытав, по крайней мере в начале своего пути, сильное влияние Красных Гарибальдийских бригад, ведут самую активную борьбу с немецкими оккупантами. На юге же большая часть бойцов-партизан – это дезертиры из королевской армии, а их командиры – или их прежние офицеры, или местные помещики, что влечет склонность к оборончеству, «нас не трогают, и мы не нападаем» – хотя есть информация о проникновении на юг эмиссаров английской и американской разведки, открыто призывающих «когда наступит мир – выгнать прочь и немцев, и русских».

Общий вывод: на Аппенинском участке фронта немцы не способны на масштабное контрнаступление – без поставки извне горючего, боеприпасов, восстановления наличного парка боевой техники.

Потому решение Ставки о вводе 18-й армии, передаваемой в состав 4-го УФ из резерва ГК не на Аппенинском, а на Альпийском участке полностью соответствует обстановке. В настоящий момент 17-й гвардейский стрелковый корпус развертывается западнее Турина, сменив 35-й гвардейскиймск, выделенный для прорыва к Ницце, вместе с 5-м гвардейским кавкорпусом, при поддержке 6-й и 12-й штурмовых инженерно-саперных бригад, гвардейской минометной дивизии (БМ-31), двух гвардейских тяжелых танковых полков (новые танки ИС), тяжелого самоходно-артиллерийского полка (ИСУ-152). Второй французский корпус (командует генерал де Голль) в составе трех пехотных, одной альпийской дивизий и одной легкой механизированной бригады, при поддержке авиадивизии «Нормандия» (один истребительный и один штурмовой авиаполки), будет введен в уже открывшийся прорыв.

Силы противника на данном участке: группа «Байерляйн» (фактически армейский корпус) в составе 16-й панцергренадерской дивизии СС «Рейхсфюрер СС», 35-й панцергренадерской дивизии СС, 16-й фольксгренадерской дивизии. В то же время севернее Тулона находится в резерве танковый корпус «Тропик» (15-я и 21-я танковые дивизии, 800-я мотодивизия «Родос») под командованием генерал-фельдмаршала Роммеля (штаб в Марселе), с 16 марта назначен командующим всеми немецкими войсками в южной Франции (бывшая территория Виши).

Для облегчения прорыва немецкой обороны, штабом 4-го УФ совместно с ЧФ разработан план «Казбек»[97]. Согласно ему, в район Ницца-Монако должен быть высажен десант силами трех бригад морской пехоты (5-я гвардейская, 7-я – обе прибыли из состава Отдельной Приморской армии с о. Крит, а также 1-я итальянская Гарибальдийская «Сан Марко») с задачей перерезать железную и шоссейную дороги, лишив группу «Байерляйн» пути снабжения и отхода. Для артиллерийской поддержки десанта выделены все наличные на театре силы флота ЧФ и эскадры Народной Италии, в составе двух линкоров, пяти крейсеров, тринадцати эсминцев – прикрытие, авиация ЧФ в составе 2-й гвардейской минно-торпедной дивизии, 4-й истребительной, 11-й штурмовой.

Против немецких ПЛ и немецко-французской эскадры из Тулона будут развернуты подводные лодки ЧФ.

Начало операции: 2 апреля – наступление 35-го корпуса на Ниццу. Ночь на 4 апреля – высадка десанта.

Капитан Гриб Михаил Иванович, Герой Советского Союза, командир эскадрильи 6-го гвардейского истребительного полка ЧФ. Над Специей, 2 апреля 1944 года

Вот это была драка! За всю войну лишь над Керчью весной сорок третьего видел такое!

Нас тоже было много. И зенитный огонь над Специей – вот всякого я за войну насмотрелся, особенно когда не охотой занимался, а штурмовиков сопровождал, так сказать могу, огонь был страшный, будто небо горело! Только крупного калибра, наши восемьдесят пять, итальянские девяносто и сотки с кораблей, больше двадцати батарей, под сотню стволов, а еще автоматов до черта. И врасплох застать у немцев не вышло – радиолокаторы, причем на высотах, с хорошим обзором. Предупреждение прошло, минут за пятнадцать – «воздушная тревога, цель массированная, пеленг 190», радар засек километров за сто – сто пятьдесят. Немцы заходили с юго-запада, с моря. Отчего не с северо-запада, с суши – так там наша территория и тоже ПВО, их бы армейцы встретили. И еще замечено именно здесь, в Италии – немцы над нашей сушей драться очень не любили. Вот видел я, что итальянцы – это очень добрый и веселый народ, на нас чем-то похожи – помню, Васька Туманов из второй эскадрильи до полосы не дотянул подбитый, выпрыгнул – а на земле местные, как узнали, что русский, так буквально на руках несли, в машину-пикап погрузили и на аэродром доставили, еще и вкусных подарков дали – вино, сыр, фрукты. Но сбитых немцев здесь в плен не берут совсем, если только сразу к нашим не попадут – итальянцы толпой забивают насмерть, лопатами, мотыгами и всяким дубьем, сам не видел, комендачи рассказывали, зрелище поганое. Ну и мразь же Гитлер, так свою банду распустил, что против нее даже хорошие люди зверьми становятся!

В первой волне у немцев шли «фоки» – штурмовики, наше ПВО подавлять. А над ними «мессы», группа расчистки воздуха. Отчего-то немцы очень редко свои бомберы прикрывали как мы, идя рядом с ними – им привычнее было всей оравой вперед пролететь, путь расчистить. Это, конечно, легче, что истребители общим строем не связаны, могут куда свободнее бой вести. Мы ведь, когда сопровождали своих, то не столько сбивали, как отбивали, отгоняли – и снова занять место в строю. Но зато при таком порядке у бомберов или штурмовиков потери были меньше, причем не только от истребителей. Ведь при немецкой системе, когда истребители над целью появляются, это и для зенитчиков хороший сигнал, несколько минут на подготовку, а это, поверьте, очень много может дать!

Ну и мы сориентировались, кто есть кто. «Фок» штурмовой, модификации Ф, как истребитель никакой, ну может, против бомберов еще да, а против «убивцев», Як-9У, просто неповоротливый утюг, мясо. И стрелка на нем нет, хвост никто не прикроет. Пока первая эскадрилья вязала боем «мессов», плевать с каким результатом, лишь бы дракой их занять, наша вторая и третья следом так хорошо по «фокам» прошлась – не меньше десятка их с дымом вниз, а все остальные бомбы побросали в море, нашим зенитчикам меньше достанется! Я двоих достал. Один точно готов, так закувыркался – видно, что пилот был убит. За второй не уверен, может и подраненный. И на помощь ребятам из первой, они в меньшинстве, ну сейчас по справедливости будет! Все ж не любили немцы «собачью свалку», зато это был наш бой, тем и держались. И стало им кисло, но воздушный бой – это не вольная охота. Ну, насшибаем мы тут себе счета – а толку, если немцы к цели прорвутся? Так что, «сокол-два», бей «фоков» – и валится сверху наша вторая эскадрилья, хорошо причесывая немцам хвост, столбов дыма вижу еще четыре. И опять наверх!

Немцы нашим маневрам не мешали. Потому что подошли еще «лавочкины» четвертой флотской дивизии – третий полк, седьмой полк. Как раз когда появились и бомбардировщики Ю-88, наверное, сотни две. Ну, больше ста точно. И еще «лапти» Ю-87, но меньше, три девятки видел. Да сколько же вас тут еще?

И фрицы упертые, что удивило. Обычно, если ведущего свалить, строй сразу рассыпается, и поодиночке назад. Эти же смыкали ряды и рвались вперед, ну совсем как наши! Наверное, не меньше трети бомберов было сбито – уже и от нас, сначала третья эскадрилья, затем снова наша вторая, вырвавшись из истребительной свалки, отстрелялась по «юнкерсам». Но вот уже база впереди, и разрывы зенитных снарядов в воздухе – это, как было обусловлено, зенитчики нас предупреждают: за эту черту не заходить!

Молодые, наверное, уже без патронов, имитируют атаки? Это «старички», как я, привыкли уже короткие прицельно отсекать. По шестерым стрелял и вроде попал, но лишь за трех уверен, что готовы, один так в море воткнулся, у меня на виду. А над базой такое творится, даже смотреть страшно – и наша в том заслуга, что «фоки» по батареям могли лишь пушками работать, да и свалили мы их еще до того четверть, а то и треть! Ну вот, уже фрицы назад тянутся – и нам как раз команда, шестому полку выходить из боя. У нас у многих уже боекомплект ноль и горючее на пределе – хотя и не так далеко от аэродрома дрались, но расход бензина на крейсерском режиме и в бою отличается в разы! И курс отхода как раз на пересечение с возвращающимися «фоками» – не везти же патроны домой, у кого еще остались? Тем более что и немцы после атаки – краше в гроб кладут: и числом еще убавились, и еще живым от зениток хорошо прилетело. Еще один на мой счет – даже неинтересно, видно было, что подбит и еле управляется. Базу лучше стороной обойти – влепят по ошибке, с того света претензию предъявлять?

А нам навстречу еще наши – то ли 25-й полк четвертой дивизии, то ли уже армейцы. Свежие, с полными баками и боекомплектом – и против побитых немцев, выходящих из боя. Ну сейчас будет им армагеддон!

На базе вижу пожары. Большей частью в городе, но и в гавани у причала что-то хорошо и сильно горит, черный густой дым так и валит. Рассмотреть не удается, все же далеко, и белый дым туманом стелется – ну это нам знакомо, дымзавеса, что-то туда добавляют, чтобы вверх не поднималось, и цвет характерный, как молоко.

Уже после было сосчитано, что немцы достоверно потеряли пятьдесят шесть самолетов, учтено по обломкам на земле и показаниям экипажей, кого выловили в море. Сведения неполные – вот, например, по 1-й и 4-й штурмовым эскадрам (это «фоки» – штурмовики), учли лишь одиннадцать сбитых над портом! А бой над морем, где, как я сказал, только наш полк завалил их полтора десятка? Также и «мессеры» из 50-й и 51-й истребительных эскадр, они вообще до берега не дошли, так их в список включили всего семь штук – это кто выпрыгнуть успел, и подобрали. А только «мои» трое, которые булькнули у меня на глазах и парашютов я не видел? К тому же под нами первыми итальянцы оказались, что-то там их торпедные катера делали – так они наших на борт поднимали, «мир, дружба, сигареты», а немцев или из пулемета, или с ходу по резиновой лодке и под винты, «у них Тиле так поступал, значит, и с ними можно». И сколько фрицев они так в море упокоили, один Нептун знает – наш 25-й полк после продолжил преследование над морем, немцев гнали и били почти до самого их берега у Монако, и в воду они падали, и с дымом уходили, наверняка дотянули не все. Так что хотя нашикатера водоплавающих старательно собирали и опрашивали, какая часть, кто командир экипажа, бортовой номер машины, и все в список вносили, чтобы достоверно немецкие потери определить – друг рассказывал, который в разведотделе служит, – вышло это число заниженным вдвое, если не втрое. Нашему полку засчитали официально восемнадцать, из них мне два – а меж собой потолковав, прикинули, что завалили мы никак не меньше полусотни, у меня четверо точно и трое с сомнением. Так семерых в одном бою – это и в штабе не поверят, скажут, «нам своих хартманов не надо». Это немецкий ас, пленный, по нашему радио выступал, после в газетах был перевод, мы читали, так животы надорвали со смеха, как ему по пятнадцать наших сбитых истребителей писали за один бой – он боекомплект из воздуха брал? Еще было написано, что, оказывается, у немцев за сотню асов есть с трехзначными счетами – вот только не видели мы в воздухе таких мастеров воздушного боя, чтобы нас на голову превосходили. Такая выходит статистика – немецкие счета на десять делить надо, ну а наши на два или три умножать.

В том бою наша вторая эскадрилья потеряла сбитыми троих. Двоих благополучно подобрали, а лейтенант Кузякин так и пропал. В первой эскадрилье четверо, и двое погибших, в третьей четверо – и один. По потерям четвертой дивизии не знаю, но думаю, не выше наших, а пожалуй, и меньше – 25-й полк вмешался, когда все было уже кончено, фрицев лишь добивали. Итого выходит, что потеряли мы около сорока истребителей и пятнадцать человек. И могил не осталось у тех, кто не вернулся – кроме глубокой воды Генуэзского залива. Вечером выпили мы за них по сто грамм, помянули. А самолеты скоро обещали новые прислать.

Зато для немцев это была катастрофа! Потому что в последующие дни, когда наши десант высадили на французский берег и немцы отчаянно пытались сбросить его в море, вот не припомню я в воздухе встреч с крупными группами немецкой авиации, вообще! Появлялись парой, редко четверкой, спеша ударить и тут же удрать. У нас даже азарт был, ну хоть бы встретить, поймать – так убегают, гады, не принимают бой, даже парой на пару! А «лаптежников» я после совсем не видел, до самого конца войны.

Одного лишь не пойму. После объявлено было, что немцы потопили или тяжело повредили в базе нашу подлодку К-25. Что это за корабль, мы были уже наслышаны – но никто под трибунал не попал, даже звездочек с погон ни у кого не сняли! И много позже видели эту лодку, «подводный линкор», целой и невредимой. Разговоры ходили всякие – и много лет спустя я про тот эпизод в исторических книгах читал. И все равно по-разному: то не попали немцы, то попали, но удалось отремонтировать, то вообще не было там подлодки, а была ложная цель, которую и подожгли для вида. И ладно бы в литературе для публики, но ведь и в изданиях «ДСП»!

Капитан Смоленцев, Брюс. Южное побережье Франции, 2 апреля 1944 года

Задание было рутинное – как многое на войне.

Монако, Ницца – Лазурный берег. Место, куда в сезон съезжается вся европейская аристократия и буржуазия – в этом времени Канары еще жуткая дыра, ну а египетский Шарм-эль-Шейх, турецкая Анталья, индийское Гоа и что-то там в Таиланде – ой, не смешите, ну разве что для большого любителя приключений в стиле Индианы Джонса, с джунглями, пустынями, змеями, кладами и совершенно некультурными туземцами. А тут Европа, цивилизация и крупнейшее в мире казино (Лас-Вегаса вроде нет еще?). Слышал, что тут бывало за одну ночь на столах набегали суммы, равные годовому бюджету какой-нибудь Бельгии – и конечно же, заведение в выигрыше всегда. Ясно, отчего суверенное княжество Монако и в более поздние времена процветало, имея уровень жизни выше, чем в соседней Франции, при полном отсутствии какой-либо промышленности и сельского хозяйства. Хотя кроме казино тут еще Океанографический музей есть, которым после Кусто будет руководить.

А для нас – берег, куда через сутки высадится очень злая советская морская пехота. И будет тут жарко, как в той истории на Малой Земле – но думаю, для богатых европейских буратин отстроить себе новые виллы не проблема, ну а если казино сгорит, так тем более потеря невелика. Однажды это едва не случилось – история была как анекдот. Еще до прошлой войны, командир американского крейсера проигрался там вчистую, сначала свои, затем и корабельную кассу. Дальше что, стреляться, или под трибунал? Но янки нашел свой выход. И вот является к главному в казино посланный командиром офицер и требует: «Или деньги назад, или пушки крейсера разнесут вас ко всем чертям, после чего кэп застрелится, так что ему будет все равно – ну а мы ни за что не отвечаем, поскольку приказ старшего по чину исполняли». Деньги вернули.

Так что плевать на антураж, видим перед собой вражеский берег. А что главное при морском десанте? Три вещи. Первое – идеально представлять место высадки, чтобы не случилось как на Тараве (в нашей истории), когда десант на подходе к берегу напоролся на коралловую гряду, непроходимую даже для амфибий, и это в нескольких сотнях метров от японских дотов! Второе – чтобы все по плану и быстро, высаживаться, тут же занимать господствующие высоты и удобные для обороны рубежи, чтоб не было как в Галлиполи прошлой войны, когда британцы неспешно высаживались на пляже со шлюпок, свозили офицерский багаж и даже купались, а турки в это время устанавливали пулеметы на соседних холмах, занять которые никто из командиров десанта и не подумал. Ну и третье – бесперебойная четкая связь с кораблями, чтобы обеспечить поддержку корабельной артиллерии – как угодно, раций нет или подмочили, так флагами, огнями, семафором! Последний компонент штаб обещал обеспечить, Владимирский все ж мужик серьезный и с опытом, в нашей истории именно он Новороссийский десант высаживал и обеспечивал. Второе – тоже, надеюсь, не упустят, но при условии, что мы первую часть ему дадим. Разведка зоны высадки.

Нет, лезть на берег и захватывать герра коменданта не надо. Касаемо расположения и сил противостоящей нам тут 16-й фольксгренадерской дивизии мы уже достаточно знаем от радиоразведки, с аэрофотоснимков, от местной агентуры(подозреваю, и тут святые отцы постарались, хотя возможности и авторитет у них тут меньше, чем в Италии). Но есть и специфика, которую определить можем только мы. Противодесантная оборона – есть ли тут мины и скрытые заграждения на удобных для высадки местах? Подобие противотанковых «ежей», сваренные из рельсов и вкопанные на мелководье, это большая проблема для десантных судов, а «подушек» у нас тут нет, большинство же, насколько я в Специи видел, это всякие шхуны, сейнеры, баржи, что у итальянских товарищей под рукой нашлись – десантные корабли спецпостройки в итальянском флоте отсутствовали как класс. Так что нам задача еще и определить соответствие глубин обозначенным на карте фактическим, наличие камней, мелей, какой грунт – тина, песок, галька, можно ли на него выбрасывать корабль, не разбив, как будут держать якоря, да и бойцам разница, спрыгнув в воду, идти по скользким камням или песочку, по пояс или по грудь, по шею. Ну еще есть мелкие детали – в общем, героизма никакого не предвиделось, мы даже из воды показываться были не должны – только подплыть, рассмотреть, сделать отметки особым карандашом в специальном блокноте. И назад на «Воронеж» – впрочем, был и резервный вариант, по рации связаться, торпедный катер подберет.

С основной задачей управились быстро. Не было тут ни мин, ни заграждений. Ровный и пологий подъем дна, галька и песок – ну просто идеал для высадки, если, конечно, не в шторм. Надо думать, немцы просто не успели – ведь еще недавно здесь был глубокий тыл, врага даже теоретически не наблюдалось – ну а когда в Италии началось, у Гитлера была куча других проблем при катастрофической нехватке ресурсов. Еще желательно было осмотреть причалы, хотя бы вон те, в стороне от пляжа – пехотинцу можно и на отмель с борта спрыгнуть, а пушки, минометы, джипы и просто грузы как на берег подать?

Волна наверху совсем небольшая. Но подгадываю так, чтобы оказаться перед гребнем, высовываю полголовы. На секунду всего, но глаз у меня наметанный. Интересно – большая часть вилл явно нежилые, а вон в той, похоже, живут и сейчас! И какое-то корыто у причала болтается, а больше ничего и не видно на плаву. Познакомимся поближе?

Причал не каменный, мостки на сваях. Хотя по осмотру, пушку-сорокапятку выдержат. А наблюдение за берегом вести, головы высунув из-за опор, так одно удовольствие. Укреплений, даже самых легких, полевых, не замечено. По данным разведки, у немцев здесь на всем побережье есть одна очень мощная батарея у Тулона на мысе Сепет, две линкорные башни, каждая с парой 340-мм пушек, бывшая французская, постройки тридцать второго года. Еще в том же районе, Тулон – Марсель, у французов были пять батарей среднего калибра, пушки за щитами на бетонном массиве. Вся эта сила может серьезно помешать атаке Тулона в лоб, но сюда не достанет. Побережье – это зона ответственности 16-й фольксгренадерской. В вермахте в «гренадерские» переименовывались отличившиеся пехотные дивизии – подобно тому, как у нас давалось гвардейское звание – но приставка «фолькс», появившаяся в конце войны, означала, что огрызок фронтовой дивизии после понесенных потерь доукомплектовывали ополченцами (чтобы отличить от фольксштурмовских, не имеющих даже малого кадрового костяка) – так и эта: полгода назад числилась 16-й авиаполевой (еще один германский гибрид – пехота, переформированная из наземного персонала люфтваффе). И оборонять ей приходится целых шестьдесят километров побережья, из чего следует, что непосредственно здесь могут быть лишь батальон, а то и усиленная рота, и какие-то тылы. Фронт всего в полусотне километров к западу, его держат 16-я и 35-я панцергренадерские (аналог – наши мотострелки). Так есть тут противник или нет?

Ну вот, наблюдаю – на берегу появляется мужик с винтовкой. В штатском, или нет, кажется, китель форменный, на голове штатская кепка. И повязка на рукаве – ну вот он, «френч полицай». Или уже немцы-ополченцы в таком непотребном виде ходят? Так ведь не Берлин нашего сорок пятого, когда действительно были последние защитники рейхстага кто в чем и вооружены кто чем? И бинокль у мужика на груди болтается, но сам он лишь изредка поглядывает на море, не поднося оптику к глазам. Бдишь, значит, высматривая наш десант? Странно вообще-то, поставили бы флотский пост СНиС, как бы наши сделали. Или у немцев флот в загоне, а армейский командир к делу подошел, как к охране сухопутной границы? Мужик к жилой вилле подошел и скрылся внутри. Там, надо полагать, караулка и узел связи – если что-то увидят, звонок в штаб, выдвинутся войска на машинах…Хотя какой у фольксгренадерской дивизии подвижный резерв?

Ладно, домой уже пора! То есть на «Воронеж». И тут с шоссе к той самой вилле подъезжает машина, на вид обшарпанный грузовичок-пикап с башенкой сбоку – знаем, что немцы французам бензинне дают, заставляют ездить на газогенераторах, то есть на дровах или соломе. Подождем, глянем, что там у них. Двое в кабине, в штатском, оружия не видно, двое из дома встречают, все вместе выгружают какие-то ящики и… ешкин кот, это что такое?!

Водолазное снаряжение – уж заспинные баллоны с чем-то спутать сложно! Для чего это караульному отделению? Спасатели при пляже – не смешите, такое и много позже было редкостью, а тут и купающихся нет, холодно! Мы, в теплоизолирующих костюмах двадцать первого века, чувствуем себя как пингвины в Антарктиде. Значит, вовсе это не караульные, а кто тогда?

Лягухи Боргезе? Вряд ли – не их это территория! Тогда скорее, немцы из «соединения К». Знаю, что они сейчас, по сообщению разведки, работают в Голландии – но ведь месяц назад «Воронеж» потопил четыре субмарины с диверс-группами – значит, какая-то часть фрицевских спецов во Франции наличествует? А отчего тут, а не в Тулоне? Так на коротком плече, тут даже до Специи почти вдвое ближе, а если просто высаживаться за нашим фронтом, то даже на подручных малых плавсредствах можно дойти. Ну а самый непрезентабельный вид – это маскировка, сам бы так же поступил на месте немцев, и ведь если бы не баллоны, так и не раскрыли бы!

Охрана, оборона? В тех виллах, что нежилыми кажутся, хоть батальон можно разместить, ну а группу «волкодавов» – противопартизан – никаких проблем. Хотя эти из «соединения К» и сами бойцы зело крутые. Но нет, на немцев это все ж мало похоже, они бы скорее тут открыто гарнизон поставили, как охрану какого-нибудь склада. И не было тут макизаров в нашей истории, так от кого беречься? От нас – тоже вряд ли, тут проще было сделать, как мы с «лягухами» в Специи: катера в патруле, и гранат не жалеть. И даже для опытных егерей трудно вот так себя вести, никак не обнаруживаясь, когда противника нет, и будет ли он, неизвестно – уж кто-то высунуться бы должен?

Зато припоминаю тактику противопартизанских ягдкоманд в Белоруссии. Там немцы вполне могли и не заморачиваться охраной – располагается взвод каких-то, по виду тыловых, в отдельном доме на окраине города, подъезжает грузовик, через час сбрасывает десант на лесной дороге, а в условленном месте через оговоренное время забирает обратно. И не было там особых караулов, не видели охотники себя в роли дичи. Может, и здесь так – решили, что маскировки достаточно? Фронт пока не рядом, крупных партизанских отрядов вроде нашего Ковпака во Франции не бывало, таких чтобы города захватывали, а десяток макизаров для отделения спецуры не противники. Хотя, на месте немцев, я бы мины-противопехотки или хотя бы сигнальные поставил – от внезапного нападения.

Все, что хотели, увидели. Пора возвращаться, не идти же вчетвером на штурм. Ныряем, находим «миноги» и на обратный курс, хватило бы батарей! «Воронеж» ждет нас в заданной точке, на пятнадцатиметровой глубине. Связь по акустике, ныряем в раскрывшиеся торпедные аппараты, всего полторы атмосферы избыточного давления, о кессонке при этом можно не думать. И вот, я докладываю Лазареву о выполнении задания, затем уходит радио в штаб. И можно идти в каюту, отдыхать!

Выспаться не удалось и одной вахты, четырех часов. К нашему донесению о базе «команды К» в штабе отнеслись предельно серьезно и отдали приказ «обнаружить, уничтожить». Поначалу предложили накрыть огнем с кораблей, предварительно высадив группу корректировщиков. Затем решили, что пока цель будет поражена, немчура имеет все шансы разбежаться.

Так что плывем снова. Восемнадцать «пираний», предусмотрительно взятых на борт «Воронежа», и четверо нас. Представляю, как матерился Лазарев, а особенно Сан Саныч, командир БЧ-1, обеспечивая подход атомарины к берегу на расстояние меньше мили. Чтобы нам было легче – плыть приходится своим ходом, «миноги» столько не потянут. Все – назад мы должны вернуться лишь после встречи с высаженным десантом. Время пошло!

У нашей четверки беспузырные аппараты двадцать первого века, у «пираний» акваланги местного изготовления. Надеюсь, что след на воде не будет слишком заметен, а впрочем, на поверхности никаких плавсредств не видно. Тот самый причал находим без особого труда, плохим бы мы были подводным спецназом, не умея ориентироваться под водой. Так как есть еще минута, осматриваю яхту, быстро взобравшись на борт – это не рыбачий баркас, а что-то более приличное, чистое и рыбой не пахнет. Зато есть лесенка-трап для водолазных спусков, а в крохотной каюте я нашел очки для подводного плавания, никакого оружия и боеприпасов не было. На берег!

Сбрасываем акваланги, ласты, маски, топим под причалом, в темпе переоблачаемся по-сухопутному. Ноктовизоры и рации только у нашей четверки, играющей роль командиров групп. Уже стемнело совсем, до высадки десанта осталось три часа. Неожиданностью было то, что жилых домов оказалось два – на вилле, стоящей за определенной нами как цель, тоже горел свет и слышались голоса. Мин на подступах не оказалось, и никакого движения на чердаках соседних домов, где я разместил бы снайперов или пулеметы, в ПНВ было не видно. А голоса вблизи слышны были гораздо лучше, можно было видеть и людей во дворе дальнего дома. Кроме мужчин там женщины и дети – что за черт? Нет, женщины тоже могут быть боевиками, хоть Аню нашу вспомнить, которая теперь Лазарева, и полсотни лично убиенных фрицев на счету. Но киндеры тут с какой стороны?

– Валька, Скунс, прикрываете! Рябой, со мной.

Во дворе семеро – двое мужчин, две женщины, трое детей. Чем заняты – малых выгуливали, потому что дети бегали, а взрослые стояли на крыльце. Оружия ни у кого нет, одеты, примерно как интеллегенция на огородной грядке – по-простому, но видно, что не крестьяне. Нас увидели, напугались, но до визга и обмороков не дошло. Хотя представляю, как мы в их глазах выглядели – десятеро совершенно непонятного вида, но вооруженные до зубов, лица черными полосами раскрашены, и подошли неожиданно, с разных сторон, совершенно не как гости. Их же оказалось в двух домах двенадцать человек – пятеро мужчин, четыре женщины, трое детей. Из оружия – одна лишь старая французская винтовка «лебель», привет с той войны, к ней всего две обоймы патронов. Рации не было, лишь телефон. И довольно неплохая механическая мастерская в гараже, где стояла еще одна автомашина. И самое главное, четыре комплекта водолазного снаряжения, похожего на наши АВМ-3. Но это все выяснилось чуть позже, когда пятерка Рябого в темпе обследовала оба дома, пока моя команда контролировала хозяев, а лично я пытался объясниться с их старшим.

Хотя по возрасту он таковым не был – лет тридцать с небольшим. Но держался увереннее всех и все старался мне что-то втолковать, пока остальные молчали. Ну не везет мне с языками, сколько выучил, а все не то. В 2012 году знал английский, по службе положено, учил испанский, с подачи нашего кэпа, исполнявшего интернациональный долг где-то возле Кубы, перед тем самым походом вбили в меня что-то из арабского, поскольку предполагалось, что в Сирию пойдем. Здесь уже заставили немецкий учить, устроили мне «метод полного погружения», когда вокруг только по-немецки говорят, а с Лючией пришлось объясняться по-итальянски. Но эти-то оказались французами – а я ну совсем не парле ву франсе, хотя итальянский на него похож!

Я его на своем немецком спрашиваю:

– Кто вы такие?

Он тоже в немецком не очень, но достает и сует мне какой-то внушительного вида документ – на итальянском! Бланк с реквизитами «Международный комитет по исследованию Средиземноморья», за подписью итальянского адмирала Таона ди Равеля, выписан на имя – Жак Ив Кусто!

Етишкин кот! Понятно, что я его узнать не мог – его портреты у нас уже в возрасте известны, а сейчас ему лишь тридцать четыре! Но, вспоминая его книгу «В мире безмолвия», как раз про эти времена, и как он свой акваланг изобретал…Там же в другом месте действие происходило: Тулон, Марсель – это рядом, но все же не здесь. Всю войну там Кусто и его команда провели, как они у Монако оказались? Или история стала, с нашей подачи, настолько альтернативной – ну да, там же Достлер зверствовал, а тут после падения Виши была итальянская зона оккупации, полутора месяцев не прошло, как немцы и сюда вошли! Тогда сходится – сумел, значит, Кусто всю свою команду с семьями сюда вывезти, никто под немецкую раздачу не попал, ну а месяц как-то повезло, перетерпели. И что нам теперь с ними делать?

– Всем отбой. Это не враги.

– Теперь вы представьтесь, герр офицер, – настойчиво и с достоинством спрашивает Кусто, – кто вы?

– Советский военно-морской флот, – отвечаю по-русски, – капитан Смоленцев, морская пехота.

По-английски, что ли, попробовать? Сначала расспросить, есть ли тут немцы вблизи. А под конец приказать всем укрыться в подвале, потому что меньше чем через час тут будет очень жарко. И жаль, если сам Кусто или кто-то из его легендарной команды попадет под шальной немецкий снаряд.

Жак-Ив Кусто. В мире безмолвия. М., 1965 (альт-ист)

Я прекрасно понимаю капитулянтов 1940 года. Мы были народом высокой культуры и цивилизации, нам было что терять. Мы были слишком благоразумны, с оттенком смирения и соглашательства. Мы были все такие просвещенные, мыслящие, мечтательные, благородные, европейски образованные и любящие все человечество. Прошлая война, в которой мы одержали победу, взяла с нашего народа страшную дань – треть мужчин цветущего возраста были убиты или искалечены! И стали ли мы счастливее от той победы? Война – это ужасно, цивилизованные люди должны решать свои споры миром. В сороковом так думали многие: «Лучше рабство, чем снова Верден» – это говорили политики с трибун и писали газеты.

Нам не хватало бешеной ярости дикарей, не ценящих свою жизнь – как марокканские риффы, идущие на наши пулеметы с криком: «Аллах Акбар!» И сегодня я уверен, что «странная война» была вовсе не чьим-то предательством, а не более чем страхом перед новым Верденом или Соммой и ожиданием, что противник также боится и не желает этого. Наша великолепная армия, занимающая первоклассные укрепления вдоль границы, казалась несокрушимой – и мы ждали, что после полугода формально объявленной войны, на которой выстрелы были редкостью, наконец начнутся мирные переговоры. Мы никак не думали, что немцы сумеют настолько разбудить в себе диких тевтонских варваров!

Наше поражение было обидным, но не более того. В конце концов, Франция знала и взятие Парижа русскими в 1814-м, и Ватерлоо в 1815-м, и провозглашение Германской империи, кайзеррайха, в нашем Версале в 1870-м. И всегда после Франция находила в себе силы подняться и занять подобающее ей место среди цивилизованных народов. Именно в этом я видел свой личный долг – понимая, что в своей области деятельности мы вырвались далеко вперед, мы должны сберечь, развить, сохранить наши достижения, чтоб преподнести их возрожденной Франции, когда завершится война.

Я уже описал свои чувства при первом погружении с аквалангом весной 1943 года – полет над дном. При том что мы могли свободно нырять на тридцать, сорок метров – в отличие от водолазов с уже известными тогда кислородными аппаратами, для которых четырнадцать метров было пределом! В период с лета сорокового до ноября сорок второго обстановка на юге Франции мало отличалась от довоенной, хотя ощущался уже некоторый недостаток, но все проблемы успешно решались. В наших исследованиях это был важный подготовительный период, рождались идеи и проверялись в самых первых, еще несовершенных конструкциях, а главное, сложилась наша команда, состоявшая, бесспорно, из лучших ныряльщиков Франции.

Ноябрьской ночью сорок второго я и Симона были разбужены в нашей марсельской квартире шумом множества самолетов, летевших на восток. Я настроил радиоприемник на Женеву и узнал, что Гитлер нарушил свое обещание и захватил Тулон, со всем стоящим там флотом. Уже утром мы увидели на улицах Марселя немецких солдат, которые, впрочем, вели себя вполне цивилизованно. Затем было почти полтора месяца томительной неопределенности – и вот, наш Маршал объявил, что Франция отныне входит в Еврорейх. И очень многим, по крайней мере в Марселе, это казалось справедливым – что два великих европейских народа соединяются в конфедерацию во имя общего интереса, кампания сорокового года стала казаться досадным недоразумением. И к чести немцев, они вовсе не препятствовали нашим работам, в отличие от итальянцев, с которыми нам пришлось столкнуться позже – если потомки римлян относились к нам с большим подозрением, не выпуская в море, то даже самые свирепые наци с большим уважением читали мой «мандат» Международного Комитета, оказывая нам содействие, или по крайней мере никак не мешая. Немцы, проявив большой интерес к нашему надводному флоту, весьма презирали французские подводные силы, большинство субмарин тулонской эскадры так и не были введены в строй – германские U-боты были совершеннее. Наверное, оттого и наши работы не вызывали у кригсмарине никакого интереса.

Все лето сорок третьего мы ныряли в Лионском заливе, изучали наши возможности, искали затопленные суда. А где-то шли бои, тысячи французов погибали в русских степях, в Гибралтаре, в Африке, на Ниле, в Сирии и Палестине. А мы извели немало кинопленки на наш первый фильм – «Затонувшие корабли». Фредерик Дюма, Диди, установил рекорд погружения с автономным дыхательным аппаратом – шестьдесят три метра. Хотя и испытал при этом азотное опьянение. Мы открывали для себя подводный мир, как новую, неизвестную страну – и были счастливы. Война казалась где-то далеко, на другом краю земли. Какое дело нам было до нее?

Однако же на горизонте стали сгущаться тучи. Катастрофа на Днепре – о ее размерах не сообщалось, но слишком многие французские семьи получили тогда извещения о гибели или пропаже без вести кого-то из близких. И немцы все чаще стали вести себя не как старшие братья, но как господа – хотя до подлинных зверств оккупации было еще далеко. Заметно хуже стало и экономическое положение – новая валюта, евромарки, «евро», быстро обесценивалась, а хранение и оборот британских фунтов и американских долларов, имевших гораздо большую покупательную способность, было наказуемо, и если поначалу даже немцы смотрели на это сквозь пальцы, то очень скоро они стали беспощадны. За «деньги врага», обнаруженные при облаве и обыске у вас в кармане, можно было легко угодить в концлагерь или в штрафной батальон Остфронта. Если до осени французский флот большей частью стоял в Тулоне или совершал короткие походы к Корсике, Алжиру – то после была Португалия и страшные потери в бою у Лиссабона. Мы потеряли «Дюнкерк», «Марсельезу», «Прованс», многие корабли были повреждены. Пострадали и конкретно мы – из-за огромного объема ремонтных работ, мастерские флота не могли с прежней быстротой выполнять дажесамые малые наши заказы.

Формально не состоя на военно-морской службе, я был избавлен от необходимости слишком часто иметь дело с оккупационными властями. Вопреки широко известному фильму, я не имел никакого отношения к убийству адмирала Тиле – хотя, по воле судьбы, был знаком с мадам Мари Липской, бывал в ее «салоне» и даже присутствовал в ресторане «Шарлемань» в тот вечер 6 декабря[98]. Но я не подозревал, что эта особа, широко известная в высших кругах тулонского и марсельского общества, имела какое-то отношение к подполью – мои же работы в то время не представляли никакого интереса для УСО. Наша цель была более высокого порядка, чем одна из банальных европейских войн. Скажу лишь, что хотя Тиле был, бесспорно, мерзавцем и хамом – что стоила одна лишь его выходка поставить всех нас в зале «Шарлеманя» по стойке смирно и кричать по команде «хайль, Гитлер», или его неуместная для просвещенного двадцатого века жестокость расстреливать и рубить винтами тех, кто спасался с потопленных им кораблей – я не могу оправдать и его убийства. Не ради этого негодяя – а потому, что отныне война шла по другим правилам, где было гораздо меньше благородства.

И воцарился ад. Даже сегодня в Марселе, как и во всей южной Франции, подоккупацией обычно имеют в виду период с декабря сорок третьего года. Раньше тоже были репрессии и существовали концлагеря, самым крупным из которых был Роменвиль – но прежде все же соблюдалась законность, и наказанию подвергались действительно виновные. При Достлере же угодить за решетку и даже быть расстрелянным мог абсолютно любой, понадуманному поводу, мельчайшему подозрению, лживому доносу, родству или даже знакомству с арестованным ранее, весьма распространенным было и взятие заложников по любой причине. Это было ужасно – немцы вели себя с нами, культурной европейской нацией, так, как мы позволяли себе разве что при завоевании Индокитая или Мадагаскара! Оттого при первой возможности наша команда поспешила перебраться в итальянскую зону оккупации, куда входил Лазурный Берег. Там было гораздо безопаснее – если бы не маниакальная подозрительность итальянцев ко всему, связанному с подводным плаванием! Сняв виллу в пригороде Ниццы, мы скучали в безделье, утешая себя лишь тем, что все когда-нибудь кончается. Очень трудно было с питанием, выручали лишь случайно добытые почти два центнера сушеных бобов, да рыба, пойманная с берега. Попытки же отплыть на лодке от причала вызывали угрожающие крики, а затем и стрельбу итальянского патруля. Хотя на берегу итальянцы вели себя гораздо приличнее и приветливее, чем немцы.

Мы ничего почти не знали про Восточный фронт, война казалась от нас бесконечно далеко, если не считать налетов англо-американской авиации на Марсель, Тулон, Лион, Тулузу. Новый 1944 год мы отмечали очень скромно, казалось невероятным, что это Лазурный берег, где совсем недавно кипела веселая жизнь. В январе мимо шли немецкие войска, походными колоннами, на восток, но им не было никакого дела до нас. Затем куда-то пропали итальянцы, и наступила тишина. Радиоприемники были конфискованы, и мы могли узнавать о том, что творится в окружающем мире, лишь со слов немногих соседей и из случайно попавших в руки газет. Информация была самой недостоверной. Вдруг оказалось, что русские уже на Одере и вот-вот возьмут Берлин. Что они уже в Италии, уже рядом. Что они вот-вот ворвутся во Францию и перережут тут всех, не хуже африканских людоедов (о чем особенно много писали немецкие и пронемецкие газеты). Практическим же результатом был визит немецкого офицера, отвечающего за охрану этого участка побережья, с приказом о записи в «фолькспатруль», один человек от квартала был повинен выходить на пляж, чтобы поднять тревогу при попытке высадки русских или английских диверсантов. Мы согласились, тем более что охраннику полагалось оружие – а на опустевших виллах уже случались грабежи.

В тот день нас было на вилле двенадцать человек: Дюма, Тайе с женой и ребенком, кинооператор Клод Хульбрек с женой, мы с Симоной и нашими двумя малышами, еще приехал с женой наш старый друг Роже Гарри, директор марсельской фабрики анилиновых красителей, игравший для нас роль некоего окна в большой свет. Он привез нам не только новости, но и один из аппаратов, переделанный по нашей просьбе в Марселе. Мы не теряли надежды, что завтра все же удастся нырнуть, не привлекая внимания немецкого мотопатруля – ночное погружение считалось слишком опасным. Был обычный скучный вечер, все новости были уже рассказаны. Мы стояли во дворе и смотрели на припозднившихся детей.

Вдруг нас окружили какие-то вооруженные люди, появившиеся ниоткуда, как призраки. Много позже я узнал, как нам повезло, что дети еще не спали – иначе нас бы приняли за немецкую спецкоманду и могли уничтожить без всякого предупреждения. Сначала я решил, что это британские коммандос, и пытался втолковать им, что мы все гражданские лица, не имеющие никакого отношения к этой войне. Затем мы узнали, что это русские – и в первую минуту сильно напугались.

Мне приходилось бывать в России, в тридцатом. И у нас во Франции было много эмигрантов оттуда, и мы знали, что, вопреки сказкам Геббельса, там живут вовсе не дикари-людоеды, а белые люди, внешне похожие на нас. Однако же эта огромная страна, нависающая над европейской цивилизацией, была нам непонятна – в то время как Европа это в большей степени традиция, поступательное плавное движение, русские развиваются скачкообразно. Россия – это постоянный оборотень, метаморфозы которого неожиданны для нее самой, каждую эпоху она иная. Еще мне было известно, что русские совершенно не признают нашего индивидуализма – когда ты, «отдав обществу долг», дальше можешь жить в свое удовольствие. И отличаются крайней нетерпимостью к тем, кто не разделяет их принципов, и беспощадностью к врагам – вдруг они сочтут нас, формально граждан страны, входящей в Еврорейх, ответственными за бесчинства немцев на Остфронте? Будь на их месте солдаты Достлера, они могли бы расстрелять нас всех прямо тут. Мне было страшно – но я считал ниже своего достоинства показывать это, тем более понимая, что не спасло бы.

К моему удивлению, командир русских, услышав мое имя, стал очень любезен. Он совершенно не владел французским – но мы смогли кое-как объясниться на довольно плохом итальянском, вставляя английские и немецкие слова. Прежде он спросил, что мне известно о немцах, где находятся их войска. Я честно ответил, что ближайшая комендатура в четырех километрах по побережью, там же находится один из «опорных пунктов», занятый, насколько я мог видеть, ротой солдат с несколькими полевыми пушками. Шесть таких импровизированных фортов прикрывают почти стокилометровый участок берега, дальше к западу начинается уже зона ответственности морской крепости Тулон. На маяке у входа в порт Ниццы – гарнизон из немецких моряков, а не солдат, но их там мало, десятка два. И еще по приморской дороге ездят мобильные патрули из единственного моторизованного немецкого батальона. Танков и бронеавтомобилей нет, обычные гражданские машины с солдатами в кузовах. Я искренне рассказывал все, что знал – у меня не было никаких причин любить немцев.

– Благодарю! – сказал русский. – А теперь лучше спуститесь в подвал, мсье Кусто, со всеми. Сейчас тут будет очень жарко. А вам еще фильм про какое-нибудь «подводное путешествие» снимать. И не возражаете, если мы временно воспользуемся вашим транспортом – прокатиться до комендатуры?

В подвале было тихо и полутемно, лампочка едва горела. Прошло полчаса или час, и вдруг раздался страшный грохот. С моря стреляли линкоры и крейсера, судя по калибру, тяжелые снаряды рвались, как казалось, совсем недалеко, дом трясся, как при землетрясении, осыпалась штукатурка.

– Стекол не останется, – сказала Симона, едва успокоив напуганных детей, – эти русские могли бы и предупредить, я бы срочно оклеила бумагой!

Обстрел прекратился. Но стали слышны пулеметные очереди в той стороне, где был немецкий опорный пункт и комендатура. И шум с берега, похожий на прибой. Я решился все же выглянуть наружу, дверь не была заперта, и часовой отсутствовал – значит, русские все же не считали нас пленниками?

Пляж и причалы были заняты множеством плавсредств самого разного вида, от яхт и рыбачьих лодок до буксиров и самоходных барж, и с них горохом прыгали на берег солдаты. При кажущемся хаосе, в итоге был железный порядок, толпа мгновенно превращалась в взводы, роты, имеющие свои задачи, с пляжа исчезали бегом, таща минометы, пулеметы, ящики с боеприпасами, какие-то части бежали по дороге, влево или вправо, или за дома. Вдали снова вспыхнула стрельба, быстро завершившаяся, очевидно это были последние минуты немецкого патруля, что десяток немцев мог противопоставить такой силе? В той стороне, где комендатура, что-то сильно горело, и я мысленно поблагодарил себя, что не снял виллу там. Тогда я просто желал реже видеть немцев, сейчас же представлял, какой ад там творится, ведь несколько бортовых залпов линкора должны были снести не только немецкие укрепления, но и несколько кварталов вокруг.

– Идите спать, мсье Кусто, – сказал мне уже другой русский на столь же ломаном итальянском языке, – если немцы прорвутся, мы вас разбудим и вывезем в безопасное место. Конечно же, с вашей семьей и командой.

Утром я обнаружил вокруг оживление. На соседней вилле, похоже, расположился русский штаб, на берегу и во дворе стояли малокалиберные автоматические зенитки, задрав стволы к небу, на причале кипела работа, русские солдаты разгружали баржу, таская ящики и мешки, тут же их грузили в подъезжающие автомобили – американские «доджи» и реквизированные немецкие – в одном из них, со следами пуль на кузове, я узнал «Опель-блиц», в котором еще вчера мимо проезжал патруль. Наша же вилла была занята той самой командой, что побеспокоила нас ночью. Впрочем, они не сильно нас стеснили – самым неприятным для меня было то, что русские заняли нашу мастерскую, вместе с оборудованием, и не дозволяли туда заходить. Зато нас кормили завтраком и обедом из полевой кухни, пища была простая, но сытная – очень густой суп, который русские называли «борщ», подобие мясной каши, именуемое «гуляш», картошка, черный хлеб. На востоке гремело, все сильней и ближе, на западе было тихо. Два или три раза появлялись немецкие самолеты и сразу исчезали, провожаемые бешеным огнем русских зениток. Затем мне показалось, что я слышал и с моря звуки канонады, после я узнал, что это русско-итальянский флот разбил тулонскую эскадру, и с сожалением подумал о судьбе своих бывших сослуживцев, которых немцы, наверное, заставили идти в бой.

Мне все же удалось увидеть, что русские делали в нашей мастерской. На второй день меня позвали помочь разобраться с нашим компрессором. И я с удивлением увидел на стеллажах целый десяток русских аппаратов, явно серийной, заводской сборки, очень похожих на мой «акваланг»!

– Сожалею, мсье Кусто, но мы были первыми, – сказал русский, – АВМ-1[99] состоят на вооружении советского флота с сорок второго. Ну а вы, насколько мне известно, впервые испытали свой лишь в апреле сорок третьего.

Я был чрезвычайно удивлен. В СССР известно о моей работе? Ответ на этот вопрос я получил несколькими днями позже.

Седьмого апреля стрельба на востоке стихла. А к вечеру того же дня на шоссе появились колонны русских танков. Низкие, с длинными пушками, они выглядели гораздо мощнее наших довоенных. Впрочем, мне довелось видеть и те старые машины. Мы все – я, мои друзья, наши семьи – стояли в толпе нарядных жителей Ниццы, когда генерал де Голль торжественно вступал на французскую территорию во главе своих войск. Генерал ехал на танке В-1 – как было объявлено, том самом, на котором сражался в сороковом году. Еще два таких же танка шли следом во главе строя русских Т-34, но с французскими опознавательными знаками. За ними двигалась мотопехота на американских «студебеккерах», солдаты в черных беретах кричали и махали руками.

– Принимай нас, прекрасная Франция, – сказал русский, которого отчего-то называли английским именем Брюс. – Впрочем, как товарищ Сталин решит, так и будет.

Вечером того же дня меня посетил уже другой русский, судя по всему, высокопоставленный чин их тайной полиции НКВД или контрразведки. Впрочем, он был весьма вежлив и сведущ в морских делах.

– Разве вы не слышали, мсье Кусто, что у нас в СССР задача освоения морских богатств была поставлена еще задолго до войны? Сделать, правда, удалось немного – но замыслы были интересные и широчайшие. Может быть, у вас во Франции издадут романы нашего Беляева – про человека-амфибию и подводные фермы. Или Григория Адамова – про «изгнание владыки»: подводные города и заводы с многочисленными портами-ангарами для подводных лодок класса «пионер», подводно-подземные тоннели для круглогодичной навигации по Севморпути. Это, конечно, фантастика, но идеи были всерьез. Ведь «нам нет преград – ни в море, ни на суше». И если товарищ Сталин приказал покорить океан – мы это сделаем, ну кто мы такие, чтобы нарушить волю вождя?

Я слушал и кивал. Не понимая пока, что же требуется конкретно от меня.

– Мсье Кусто, сейчас идет война, – сказал русский, – и никто не может оставаться в стороне. Есть мнение мобилизовать вас и ваших людей в инженерно-гидрографическую службу Свободной Франции. Генерал де Голль не возражает – но поскольку он пока не располагает военно-морскими силами, получать задачи и довольствие вы будете от командования Средиземноморской эскадры СССР. Или от флота Народной Италии, что по сути одно и то же. Если уж у вас есть документ Международного Комитета, подписанный итальянским адмиралом Таоном ди Ревелем – то возможно, вам больше подойдет формально подчиняться итальянцам? Вы вправе оставить с собой ваших людей – и конечно же, должны будете принять в свою команду наших, по штату. Корабль с экипажем, для обеспечения водолазных спусков, мы выделим. Мсье Кусто, я знаю, что вы заняты сейчас экспериментами по усовершенствованию своего аппарата, но у нас, как вы видели, есть серийный образец и писанное наставление по погружениям с ним – все вполне нас удовлетворяет. Впрочем, если вы найдете, что можно улучшить, мы будем этому рады. Если вы согласны, то собирайтесь, считайте себя уже на службе. Базироваться будете пока в Специи, а там посмотрим.

– А если бы я не согласился? – спросил я у русского уже после, когда наша колонна из двух «студебеккеров» с имуществом, двух наших автомобилей и броневика с охраной двинулась на восток.

– Тогда, мсье Кусто, нам пришлось бы обойтись с вами, как с гражданином Еврорейха, отказавшимся сотрудничать, – был ответ. – Ничего страшного, всего лишь заключение в лагерь военнопленных до окончания войны.

В нашей команде было три взвода – водолазы, такелажники, мотористы – итальянцы и русские. Моим помощником «по строевой части» был русский капитан-лейтенант. Основной задачей была расчистка портов – и если «тяжелые» водолазы хорошо справлялись с работами под водой, вроде резки и сварки металла, то аквалангисты были вне конкуренции при разведке. Италия, Южная Франция – война закончилась, но мои перспективы на родине были неясны. Французский флот практически перестал существовать, и что еще хуже, его неспособность помочь Франции в большой европейской войне вместе с плачевным состоянием французских финансов вызвала последующий застой и запустение. Но у меня оставалась работа на упомянутый мной Международный комитет по исследованию Средиземноморья, который отнюдь не прекратил свое существование после войны – теперь там заправляли СССР и Народная Италия при малом участии Югославии, Болгарии, Греции. Была приглашена и моя команда, причем русские были столь щедры, что подарили нам тот самый корабль, с которого мы ныряли еще в сорок четвертом – морской тральщик, переделанный в водолазно-спасательное судно. По заданиям Комитета, мы занимались больше подводной археологией, чем океанологией, искали затонувшие древние суда, в греческих и турецких водах удалось сделать действительно ценные находки.

Я назвал свое первое судно «Калипсо». Затем появились и другие. Когда по инициативе СССР при ООН была основана Международная организация по исследованию Мирового океана и эксплуатации его ресурсов. Центром ее стал Океанографический музей и институт в Монако, место директора которого я получил в пятьдесят первом. Были экспедиции во все моря нашей планеты, и спуски в их глубины, и издание «Энциклопедии океана». Мне не раз приходилось бывать в Москве, Ленинграде, Мурманске, Севастополе, наше сотрудничество с советскими учеными было очень плодотворным, никогда не прерывалось, даже когда наступали политические осложнения.

Но я иногда спрашиваю себя – случилось бы все это, не будь той встречи с русскими в сорок четвертом году?

Тулон. Этот же день (2 апреля 1944 года)

Капитана 1-го ранга Мальгузу, командира крейсера «Алжир», прежде никогда не били.

Гестаповцы ворвались рано утром, выбив дверь, в квартиру, где месье капитан мирно спал с малышкой Франсуазой. Женатым морякам было совершенно необязательно ночевать на борту – и не только женатым, любой француз поймет. Что делать, если мадам Мальгузу еще до Рождества уехала в Париж, где было куда спокойнее, чем на юге, при этом ужасном мяснике Достлере? Когда добрых французов хватали прямо на улице за одно неосторожное слово, услышанное немецким патрулем или переодетым агентом гестапо – или при облаве, если находили документы не совсем в порядке. Но месье Мальгузу был еще нестарым мужчиной и пребывал от последних событий в глубокой меланхолии, которую кто-то должен был развеять! Конечно, командиру положено быть на мостике при утреннем подъеме флага – но дисциплина и порядок на кораблях упала очень сильно после убийства «берсерка» Тиле и ответных немецких зверств. Почти каждый офицер-француз побывал на допросе в гестапо, немцы с маниакальным упорством искали признаки измены – командующий флотом адмирал Дюпен и несколько десятков офицеров были арестованы, кого-то расстреляли, кого-то бросили в концлагерь. А корабли были прикованы к пирсам, выгружен на берег боезапас и даже оружие экипажа, слито топливо. Что не могло не отразиться на службе.

Но он, Мальгузу, совершенно ни при чем! Он никогда не был заговорщиком – всего лишь мирный буржуа, носящий мундир – военная служба ведь такая же работа, не хуже других?

– Это какая-то ошибка, за что меня арестовали? Это произвол!

Ему не дали даже толком одеться, сунули в фургон. Что стало с Франсуазой, капитан не видел – может, немцы отпустят совершенно постороннюю даму? Хотя ходили слухи, что сейчас из гестапо не отпускают никого – у всех туда попавших выбор: или в концлагерь, или на тот свет.

Его бросили в холодную камеру, не дав ни пищи, ни воды. И словно забыли о нем. В голову лезли самые черные мысли. Последнее время и в кают-компаниях, и в матросских кубриках кораблей Тулонской эскадры открыто говорили:

– Мы ничего не должны немцам! И дуракам ясно, что никакой прибыли с этой войны не будет – свое бы сохранить! Итальяшки удачно переметнулись, еще и в число победителей войдут – а мы чем хуже? За семьдесят лет эти проклятые боши трижды на нас нападали, какое тут к чертям германо-французское единство? Жалованье выдают в «евро», на которые сегодня даже на черном рынке почти ничего не купишь, а завтра с этими бумажками лишь в сортир! А ведь в прошлую войну мы с русскими были на одной стороне. Даже наш Маршал наконец понял – и где он теперь, неизвестно, боши даже видимость «союзников» отбросили, ведут себя с добрыми французами хуже, чем мы с неграми на каком-нибудь Мадагаскаре. Мы бошам нужны лишь как пушечное мясо, сдохнуть за их интерес – как там этот, с московского радио говорил, «попали на Верден в чужой, проигранной войне».

И об этих разговорах знал весь флот – а значит, и немцы тоже, ведь их агенты повсюду! Неужели они сейчас решили предъявить счет к оплате – но ведь он, Мальгузу, никогда не был зачинщиком подобных бесед, а лишь не мешал им! И конечно, немцы не станут подозревать его, офицера французского флота, в симпатии к коммунистам – партии пролетариев и клошаров, а не приличных людей! У него нет никакой особой вины перед немцами. Значит, его арест – это ошибка, которая скоро разъяснится!

Двое эсэсманов потащили его по коридору, как неодушевленный объект. Их остановил шарфюрер, сказав:

– Этого не в «отбивочную», Маэстро Фауст займется им сам.

Допросная была похожа на бедно обставленную кухню с кафельным полом и стенами, на полках какие-то банки, тарелки, роскошная коллекция ножей вызвала у француза смутную тревогу. Его усадили и пристегнули к стулу рядом с разделочным столиком, и Мальгузу с ужасом узрел, что оный столик снабжен странного вида зажимами. Его пальцы вставили в них, больно зафиксировали – и оставили капитана в одиночестве на несколько тягостных минут.

Вошел гауптштумфюрер СС, еще молодой, блондин образцово арийской внешности – держа в руке, как ни странно, пучок зелени. Бросил его на столик рядом с руками командира «Алжира-Аахена-Вилката» и стал придирчиво выбирать нож. Мальгузу дернулся, пытаясь отодвинуться от проклятой разделочной доски, но зажимы были прочны, как тиски, а стул привинчен к полу. Немец наконец-то выбрал здоровенный нож и, не обращая внимания на онемевшего француза начал мелко рубить зелень. Блестящее лезвие бешено сновало в считаных миллиметров от кончиков пальцев, ни разу не задев их. Мальгузу терпел минуту, потом заорал:

– Что вы делаете?

– Зелень рублю, – добродушно отозвался эсэсовец, – если ее не измельчить, то она не сможет отдать кушанью всего своего аромата; искусство кулинара состоит в том, чтобы выжать из каждого компонента абсолютно все, что в нем есть, и сделать это изысканно.

– Зачем вы запугиваете меня, – вскрикнул Мальгузу, не отрывая взгляд от мелькающего ножа, – я и так скажу все, что знаю! И я готов в бою доказать верность Еврорейху. Что вы от меня хотите?

Немец будто не услышал. Лишь через несколько секунд, не прекращая своего занятия, бросил небрежно:

– Что вы хотели доказать и зачем? Француз немцу заклятый враг, француз никогда не сможет стать немцем. Не сомневаюсь, что вы никогда не верили нашей пропаганде, а если вы не слушали русское или британское радио – так это вам только в минус. Тогда вы не просто враг, а еще и трусливый враг, что лишает меня удовольствия.

Мальгузу вздрогнул: нож почти коснулся его пальца.

– Может быть, вы надеетесь дожить до прихода русских или англичан, – скучающим тоном продолжил немец, – не буду вас разочаровывать, доживете. Вот только вы будете в состоянии маленького хорошенького кусочка плоти, от которого мы отрежем все лишнее и дадим вам возможность увидеть аналогичную метаморфозу всех ваших родных, друзей, соседей. Особенно одной соседки. Что, малышка Франсуаза вам дороже жены? Как постыдно для воина Еврорейха такое пренебрежение семьей! Если кто-то возьмется вас лечить, то лишь продлит ваши ощущения. Отрастить заново руки, ноги, то, что между них, ну и всякую мелочь вроде носа и ушей современная медицина не в состоянии. В средневековье такое наказание называлось «человек-свинья» и считалось милосердной заменой повешению. Хотя я бы выбрал петлю.

«Повар» в черном мундире наконец отложил нож, ссыпал измельченную зелень на тарелку и, взглянув на полуживого Мальгузу, снял с полки одну из банок. От нее воняло спиртом и еще чем-то нехорошим.

– Хотите доказать, что представляете собой полезный для рейха фрукт? Тогда не прикидывайтесь зеленью, как многие до вас!

Француз сначала не сообразил, что за мелкие белые предметы находятся в банке. Затем он увидел на одном из них кусок ногтя и провалился в забытье, его вырвало. Эсэсовец ловко отскочил в сторону, позвал конвоиров. Мальгузу привели в чувство несколькими ведрами воды, заодно сполоснув стол. Когда француз очнулся, немец спросил участливым тоном:

– Кстати, вы не считаете, что без общества мадемуазель Франсуазы наша компания весьма скучна? – и, обернувшись к конвоиру, уже деловито бросил: – Генрих, обыск в ее квартире что-то дал?

– Ничего, – доложил эсэсман, – но обстановка богатая, не по средствам мадемуазель живет.

– Когда рейх ведет войну на истощение, роскошь преступна, а в руках лягушатников вдвойне омерзительна, – вдруг взорвался Маэстро. – А вы принесли сюда кота этой мамзель?

Мальгузу ошеломленно взирал на упитанного мурлыку, который еще вчера добавлял уют квартире Франсуазы, а теперь злобно шипел в руках охранника.

– Дайте зверюгу мне, ну и жирен же! – приказал гауптштурмфюрер и, обернувшись к французу, дико заорал: – Галльские петухи откармливают шлюхиных котов, когда Германия жрет эрзацы!

И, резко сбавив тон, самым мягким голосом почти промурлыкал:

– Рейху к зимней кампании мех пригодится, а кошатина при правильном приготовлении очень вкусна; эх, на берегах Волги крупные попадались…

Он бросил кота на столик, приказал охраннику привязать или подержать. Затем в руке Маэстро откуда-то появился странного вида нож. И напоследок приказ второму охраннику, необычно учтиво:

– Пожалуйста, поднимите веки нашему дорогому гостю, чтобы не лишить его просмотра захватывающей лекции по биологии.

Мальгузу пришлось получить на свою голову еще не одно ведро воды, прежде чем рассказ о внутреннем устройстве кошачьих завершился. В ушах все еще стоял ужасный вой; француза мутило, и хорошо, что желудок был уже пуст. Со стола убрали «наглядное пособие» и окатили водой. Истязатель (да, истязатель, хоть он ни разу даже не ударил своего пленника) придирчиво осматривал пушистую шкурку.

– Пожалуй, мы немного обокрадем рейх, – задумчиво произнес он, – мы пригласим обворожительную Франсуазу и подарим ей мех на манто, а она в знак признательности преподнесет вам перчатки, а может, и сапожки. Прямо со своих рук и ног – раз она такая пухленькая, с нее не убудет. Куда это вы!

В этот раз Мальгузу одной воды не хватило, и ему вкатили пару легких пощечин. Немец смотрел на него с нескрываемым разочарованием.

– За что не люблю французов, слишком они быстро ломаются; на востоке было куда интересней. Так я могу рассчитывать, что вы выведете свой корабль в море и исполните все приказы нашего адмирала, герра Кранке, преемника великого Тиле? Если вы будете разумны, никто из ваших близких не пострадает, а Франсуаза, по-прежнему гордящаяся своей атласной кожей, с радостью и любовью встретит вас по возвращении. Так будьте же благоразумны! И прошу, на мостике не падайте в обморок – не надо расстраивать кригс-комиссара.

Мальгузу сначала даже не понял, что ему предлагают. А затем испытал дикую радость – что его выпустят отсюда, и все будет, как прежде! Эсэсовец покачал головой, взглянул снисходительно и устало, как учитель на не желающего понимать ученика.

– После того, как мы повеселились в России, нам терять уже нечего. И бояться тоже нечего, кроме Остфронта. Забавно, если окажется, что русские и есть истинные арийцы, и на нас восстали арийские боги – но даже это не меняет ничего. Нам остается лишь идти до конца, каким бы он ни был. А вы пойдете с нами, чтобы нам не было скучно одним. И если вы попробуете соскочить, мы сделаем все, чтобыесли не вы сами, так ваши близкие, друзья, соотечественники – все, до кого мы сумеем дотянуться! – испытали такой же ад, какой ждет нас в завершении пути. Ты понял меня, французская шваль?

Роммель Э. Солдаты пустыни / Пер. с нем. Л.,1993.1970 (альт-ист)

– Напрасно вы так долго тянули, Эрвин. Сколько жизней храбрых немецких солдат можно было бы спасти!

Это сказал мне уже после заключения мира тот, чьего подлинного имени и звания я не знаю и сейчас. Я буду называть его «господин Иванов», потому что он был уже немолод, и в его манерах постоянно проскальзывало что-то от военной аристократии старой Российской империи.

Тогда, в начале апреля сорок четвертого, я не был еще с ним знаком. На тот момент я исполнял обязанности командующего группой армий «Ф», поскольку бывшая ГА «Карантания» была разорвана надвое, и главные ее силы, во главе с фельдмаршалом Кесссельрингом, так и не успевшим окончательно сдать мне дела, отступили на юг Аппенин, а из вверенных мне войск срочно формировался фронт в Южной Франции. Мне, как любому военному профессионалу, было очевидно, что Германия проиграла эту войну. Потому контакты с русской разведкой, сначала через господина Рудински, виделись мне не предательством, а попыткой спасти как можно больше для своей страны. Но я как немец, как солдат полагал, что последующие необходимые действия должны быть актом моей доброй воли, с сохранением контроля над ситуацией – а не безоговорочным принуждением поставленного на колени. И я думал, что еще располагаю каким-то временем и возможностями.

Вверенные мне войска включали вновь сформированную Пятую танковую армию, имеющую в составе мой верный корпус «Тропик» (15-я и 21-я танковые дивизии, пополненные техникой до штата, и дивизия СС «Родос», очень сильная, практически полуторного состава), и корпусную группу «Байерляйн». Еще была так называемая Первая полевая армия, которая представляла собой лишь сборище гарнизонов, разбросанных по огромной территории от Тулузы до Лиона. Кроме того, имелись две парашютные дивизии, наконец вышедшие из Испании, 1-я и 4-я. Группа «Байерляйн» двумя своими первоклассными дивизиями занимала сильный оборонительный рубеж по альпийским перевалам и так называемому «балкону», приморской долине, по которой проходила железная дорога и шоссе из Италии во Францию. Третья дивизия группы, 16-я фольксгренадерская, осуществляла контроль за побережьем, оборона там была построена по принципу отдельных опорных пунктов на расстоянии огневого взаимодействия, с учетом того что в итальянском флоте не было десантных сил, а русские на морском театре были представлены лишь одной слабой эскадрой, это казалось достаточным.

– Не было вас на Восточном фронте, – сказал господин Иванов. – Одесса, еще в сорок первом, Керчь и Феодосия, Новороссийск, Тамань – там потруднее было, чем Лазурный берег в сорок четвертом.

Но я помнил другое. Героический марш 1-й и 4-й парашютных дивизий, застигнутых в Португалии предательством Франко. В то время как горные стрелки Эгльзеера под Порту (в большинстве баварцы, католики), и без того смущенные и растерянные от известий о нападении на Ватикан, да еще и со штурмом, прослушанным в прямом эфире, вынуждены были принять предложение от американского командования, подтвержденного испанцами – освободить дороги и мосты, сесть в глухую самооборону в своем собственном расположении под угрозой уничтожения с воздуха при любой активности – доблестные парашютисты, под командой генерала Треттнера, решили прорываться домой. Район их дислокации был южнее, от Лиссабона до Коимбры, связующее звено между фронтом у Порту и гарнизоном Гибралтара. И, в отличие от севера Португалии, здесь не висела над головой американская авиация с британских аэродромов – зато парашютисты были весьма озабочены возможными репрессиями за расстрелянных в Лиссабоне американских пленных. И вот, две парашютные дивизии отправились в тридцатидневный поход через весь Пиренейский полуостров, с запада на восток, частью на реквизированном у испанцев автотранспорте, частью по железным дорогам, но больший отрезок пути проделавшие пешком по диким испанским горам, неся потери и отбивая атаки как франкистов, так и коммунистической гверильи[100]. Потеряв почти четверть личного состава убитыми и ранеными, 1 апреля они все же вышли на французскую территорию, контролируемую германскими войсками, у Олоне-Сент-Мари. И понесенные ими жертвы не были напрасны – прибавив уважение к Германии при заключении мира. Я полагал, что на вверенном мне участке фронта будет так же – когда здоровые силы в Берлине свергнут и арестуют ефрейтора вместе с его кликой, то я счел бы своим долгом обратиться к другой стороне с предложением справедливого перемирия.

Второго апреля русские начали наступление. Корпус «Байерляйн» стойко оборонялся – но роковым оказалось то, что обе его панцергренадерские дивизии были связаны боями и никак не могли отреагировать на угрозу в тылу. В ночь на 4 апреля русские и итальянцы высадили десант у Ниццы, общим числом больше дивизии отборной морской пехоты, при мощной огневой поддержке с кораблей. Шестнадцатая фольксгренадерская сражалась отчаянно, но была практически полностью уничтожена в ночном бою, не получив приказ на отступление. И русские не только перехватили коммуникации группы «Байерляйн», но даже сумели нанести удар ей в спину, по тыловым частям и базам снабжения. Эта атака была отбита, но положение «Байерляйна» при усиливавшемся натиске русских с фронта стало безнадежным. В ночь на 7 апреля был отдан приказ отходить по горным долинам Приморских Альп севернее Ниццы – на Касталан, Форкалье. Вышла треть людей, потеряв всю технику, артиллерию, тылы.

Первые атаки с запада на русский плацдарм, силами корпуса «Тропик», последовали уже вечером 4 апреля. Но русские позиции с фланга, с севера, были прикрыты горами, непроходимыми для техники. И у меня не было легкой пехоты, способной действовать в горах – парашютисты, так и не успевшие отдохнуть после испанского похода, появились у плацдарма лишь утром 7 апреля. Причиной столь медленной переброски было ужасное состояние французских железных дорог, диверсии макизаров и постоянные американские бомбежки. Единственным танкодоступным направлением по относительно ровной местности было западное, вдоль берега, в пределах досягаемости корабельной артиллерии итальянцев, под частыми авиаударами русских Ил-2. И люфтваффе ничем не могло помочь – 30-я и 76-я бомбардировочные эскадры понесли огромные потери над Специей, практически были уничтожены! Истребительное воздушное прикрытие русских над плацдармом было очень сильным, учитывая близость аэродромов в Италии. В итоге участие люфтваффе свелось к эпизодическим беспокоящим налетам, что было совершенно недостаточно. К тому же оказалось, что русская морская пехота имеет в изобилии противотанковые средства, не только аналог фаустпатронов, но и легкие безоткатные пушки[101] с кумулятивными зарядами, легко пробивающими броню «пантер».

Результатом моего доклада в Берлин был приказ ОКМ Тулонской эскадре – выйти в море, разбить итальянский флот, оказать моей армии требуемую огневую поддержку.

Задача казалась реальной – поскольку итальянцы на море не считались за серьезного противника даже для французов. Имелись все основания считать, что подлодка К-25, считавшаяся единственной реальной силой русской Средиземноморской эскадры, потоплена или тяжело повреждена при бомбардировке Специи 2 апреля. При русском господстве в воздухе над плацдармом, не были замечены в большом количестве бомбардировщики или торпедоносцы, опасные для кораблей.

Шестого апреля объединенный немецко-французский флот вышел из Тулона. Навстречу своему последнему и страшному поражению – от каких-то итальянцев!

Лазарев Михаил Петрович. Подводная лодка К-25, Средиземное море, юго-западнее Ниццы, 6 апреля 1944 года

Контакт, цель групповая, пеленг 260. Эскадра!

И сразу – боевая тревога! Оба реактора выходят на максимальный режим, торпеды готовы принять программу наведения, экипаж стоит по боевому расписанию. Ну а лично я уже в ЦП.

Диспозиция: глубина шестьдесят, ход пока двенадцать узлов. Патрулировали на рубеже, выписывая «восьмерку», миль по двадцать с севера на юг. За нами «Ворошилов» с эсминцами, ходят чуть восточнее, чтобы своим шумом нашей акустике западный сектор не перекрывать. Ну а еще северо-восточнее, берег тут с юго-запада на северо-восток, работает у плацдарма итальянская эскадра, оба линкора типа «Чезаре», крейсера и эсминцы – мешают с землей немецкие танки, пытающиеся сбросить наших в море. Мы прикрываем союзников как от немецких линкоров из Тулона, так и от лодок с Мальорки. Наши выбраны в помощь, потому что взаимодействие с ними уже налажено, опыт есть, как мы их в Специю проводили, и кое-какие тактические приемы с товарищем Басистым уже обговорены – а с итальянцами большой вопрос, еще глубинками угостят, не разобравшись, ну и конечно, секретность. И языковый барьер.

Всплываем на перископную глубину, поднимаем антенну РЛС. Цели на планшете, привязка к пеленгам по ГАС. Противник идет двумя отрядами, в одном три крупные цели, в окружении восьми мелких, в другом целей больше двух десятков, но размером различаются не сильно. Первый отряд идет ближе к берегу и впереди, второй мористее и отстает.

– Радио с «Ворошилова». Авиаразведка докладывает, первая группа – это «Страсбург», «Шарнхорст», «Зейдлиц» и эсминцы; вторая – это французы, крейсера и лидеры.

Ну вот, наконец будет на нашем счету полноценно потопленный линкор, а то и два! Глубина хорошая, так что нам можно без шума разогнаться до тридцати узлов, но зачем, если дичь сама на охотника бежит? Будем стрелять полным залпом, двумя крупнокалиберными «японками» и четырьмя «53», все с наведением на кильватер. Приказываю снова поднять антенну – если немцы и заметят, наплевать, сделать не смогут ничего! А самолеты над нами только наши. Зато первый залп сделаем в полигонных условиях, с точным прицелом.

«Ворошилов» отходит к востоку. Противник накатывается прямо на нас, дистанция по радару восемь миль. Когда до эсминцев передовой завесы остается пять, а до линкоров за ними еще миля, стреляю «японками». Эсминцы не отворачивают. Ну что ж, сами выбрали себе судьбу – если бы шарахнулись в стороны, услышав торпеды, то мы бы, еще сблизившись, отстрелялись бы «пятьдесят третьими» по линкорам, у них хоть и самонаведение, но дальность всего три мили. Но враг попался упорный – так что приказываю нырнуть на пятьдесят, ГАС в активный, уточнить элементы движения цели, данные введены в торпеды, пуск! И уходим на двести, набирая ход, отворот влево – все ж не стоит лезть прямо под противника, если можно избежать!

Акустик докладывает, слышны взрывы, по времени – «шестьдесят пятые японки». Пеленг совпал с одним из линкоров, шум его винтов прекратился. Затем еще два взрыва, попало эсминцам. А две, выходит, не захватили цель, вот снова Бурову отчет писать! Мы же аккуратно завершаем маневр уклонения, доворот на юг, глубина двести пятьдесят, скорость двадцать четыре, разгоняемся еще! А наверху слышу разрывы снарядов. Как раз то, что мы обговаривали с Басистым – стреляет «Ворошилов». Попасть с двенадцатимильной дистанции по эсминцам вероятность мала – но вот противолодочный поиск им срывает качественно! Потому что для этого эсминец должен сбросить ход до малого, а то и вовсе на стоп, слушая шумы, и так же тихо выдвигаться в выбранный квадрат поиска, или по услышанному контакту с лодкой, пеленг влево, вправо, уровень сигнала – сближение… как заниматься этим, когда рядом падают снаряды с крейсера, одного попадания которым эсминцу хватит для очень крупных проблем? А если считать, что дальность стрельбы «Ворошилова» свыше двадцати миль (сорок километров, по-сухопутному, то есть во всем этом радиусе он может прикрыть нас от противолодочников), может, и не потопит, но работать им не даст – а у нас кислородные «японки» бьют на десять миль, тактика получается убойная, по крайней мере, до появления на кораблях ПЛО противолодочных торпед и ракето-торпед. И вот теперь немцы с ней знакомятся вживую.

Выходим курсом точно на французов! Сейчас и вам прилетит. Нет – смотрю на планшет, немцы идут в атаку! Не по нам – по «Ворошилову» с эсминцами. Сигнатуры (акустические «портреты») опознаны, «Шарнхорст» (слышали мы его в Норвежском море весной сорок третьего) и «Зейдлиц» (его однотипных «братьев», «Хиппер» и «Эйген», мы уже утопили), ну значит, это «Страсбургу» от нас попало, а эти двое, разогнавшись до тридцати узлов, прутся курсом на восток-северо-восток! Решили, что попали на позицию обычной субмарины. Тогда да, быстрее вперед проскочить, это выход, не угонится за ними лодка под водой на четырех-восьми узлах, не успеет занять позицию для повторной атаки, пока аппараты перезарядит. Ну а мы успеем!

Успели только-только. Завершили циркуляцию – «родными» торпедами двадцать первого века я рискнул бы и за корму стрелять, задав в программу поворот после пуска, а местными изделиями чревато, хотя такая команда предусмотрена – но проверено опытом полигона, резко снижается вероятность попасть, так что доворот не больше тридцати градусов! Вышли на глубину пятьдесят, скорость сбросили, и пуск всех шести, двух «японок» и четырех обычных, почти что в траверз целей с дистанции в две с половиной мили! И сразу вниз и ход полный – эсминец в опасной близости, идет на нас, явно услышал! Бомбы сбрасывает – но глубину правильно определить не сумел, мы уже на трехстах были, а он на сотню поставил. И ведь почти у нас над головой взорвалось, но много выше, не опасно. А на глубине мы можем бегать быстро и бесшумно, винты здесь не кавитируют, тихие совсем. Ну вот, разошлись далеко в стороны! И взрывы наших торпед – первый был такой силы, что без ГАС было слышно. Погреб у немцев рванул? Могло – торпеда с наводкой на кильватер идет под корму по синусоиде и вполне могла, очередным доворотом, влепиться под кормовую башню.

Акустик докладывает – шум винтов и «Шарнхорста», и «Зейдлица» прекратился. Эсминцы носятся кругами, то ли прикрывают борьбу за живучесть «больших» фрицев, то ли пытаются подобрать экипажи, на скорости, сетками с воды. А это уже интереснее: «Ворошилов» и наши эсминцы приближаются – значит, считают немцев небоеспособными? Ну, и мы поможем – аппараты перезаряжены, маневрируем в позицию для атаки, цель в двух милях впереди нас, стреляем по двум эсминцам последовательно. И отворачиваем вправо, на восток, нашим навстречу, снова уйдя на сто метров в глубину. Давно у нас не было столь динамичной драки – выдержит ли железо? Мы ведь не лодка-истребитель, как «Гепард». Будет после Сереге Сирому головная боль!

Три взрыва, причем один – «шестьдесят пятой». Что стало с эсминцем после ее попадания, даже представить не берусь. Четыре последних уцелевших эсминца полным ходом удирают на запад, к Тулону. А до него всего шестьдесят миль! И даже нам уже не догнать и не достать – мы у них прямо за кормой.

А где французы? В самом начале боя рванули куда-то на юг! Слышим еще их винты, на максимальной дальности. И тоже гнаться бесполезно, скорость у них не ниже нашей, а главное, придется из района выйти, а задачу ПЛО с нас никто не снимал – вдруг немецкая лодка подкрадется? Так что живите пока, мусью! Или вам еще после домой идти?

«Ворошилов» стреляет. Как мы узнали позже, из подбитых нами эсминцев (тип «ле Харди», французы, но с немецкими экипажами) два еще держались на воде, потеряв ход. Один был добит, второй, увидев это, спустил флаг. «Сообразительный», приблизившись, высадил призовую команду. Но главное, оказалось, что «Страсбург» еще не затонул! Два попадания «шестьдесят пятыми» – это впечатляет, но и противоминная защита у этого корабля была прекрасной, а немецкая команда, переведенная с «Ришелье», была хорошо обучена борьбе за живучесть, чем всегда славился германский флот. И линкор упорно не желал тонуть, хотя потерял ход, сел глубоко в воду и накренился на правый борт так, что вода готова была захлестнуть палубу – немцам повезло, что стояла спокойная погода, почти без волны.

И только тут на поле боя появились итальянцы. Спешили «выручать русских братьев», но опоздали, несмотря на близость к месту боя, так быстро все закончилось. Линкор «Кавур», крейсера «Абруцци» и «Гарибальди», эсминцы. Застали картину гибели немецкого линкора и тяжелого крейсера, второй линкор небоеспособен и готов в любой миг затонуть, и три больших эсминца тоже потоплены, еще один сдался, четыре уцелевших – все, что осталось от эскадры, поспешно удирают в Тулон, французы вообще неизвестно где. А на русских кораблях, числом один легкий крейсер и четыре эсминца, ни царапины. Вот так надо воевать, синьоры!

Немцы на «Страсбурге» решили не геройствовать. Впрочем, шансов у них не было никаких. Заниматься спасением фрицев со шлюпок и плотиков пришлось нашим, итальянцы брать на борт немцев не желали категорически. Дальше был муторный процесс, когда с «Ворошилова» заводили буксир – тянуть бронированную тушу в тридцать шесть тысяч тонн было адовой работой, хорошо хоть не Север, почти штиль и расстояние всего ничего, до Специи или Генуи едва полтораста миль. Затем стало легче, подошли буксиры и спасатели-водолеи, и немцы трюмной команды работали как проклятые, понимая, что если не справятся, то конец, мгновенное опрокидывание корабля. А мы бегали вокруг, обеспечивая противолодочную оборону: надо было прикрыть и эскадру, оставшуюся у плацдарма, и отходящий домой караван, – и появление немецких лодок было очень вероятно, после того как обломала зубы эскадра, вот только не базировались постоянно субмарины в Тулоне, а лишь на Мальорке, Балеарские острова, а это четыреста миль на запад, не успеют уже нас перехватить. И мы все же поймали, потопили две немецкие лодки: одну почти у берегов Корсики, вторую южнее Ниццы, на следующий день. А 8 апреля, почти через двое суток, битый «Страсбург» был наконец в Генуе введен в док. И как мне рассказали, самой большой трудностью на берегу было оградить пленных немцев, среди которых был их адмирал, от итальянского самосуда.

Очевидно, по политическим соображениям, эту победу записали итальянцам. Хотя на счету «Воронежа» честно появились «Страсбург», «Шарнхорст», «Зейдлиц» и четыре эсминца. Ну а мне уже после, в Специи, Владимирский вручил меч-катану, личное оружие самого адмирала Кранке, которое тот отдал при капитуляции – сказав, что этот меч раньше принадлежал «великому Тиле», а ему был вручен каким-то японцем. Что мне делать с этим трофеем, я не знал и хотел было подарить Смоленцеву. Брюс с почтением взял клинок, внимательно рассмотрел – и вернул мне.

– Ваша награда, вам и владеть, товарищ Лазарев. Меч ценный – настоящий самурайский, не новодел. Давно о таком мечтал – но хотелось самому добыть.

Ну и ладно – пусть лежит в моей каюте. А в квартире на берегу – на стенку повешу. Не сумел я этого Тиле на севере достать – так хоть меч его мой по праву.

А приключения удравших от нас французов – это уже другая история.

Крейсер «Алжир». Средиземное море, 6 апреля 1944 года

Капитан 1-го ранга Мальгузу еще утром и не подозревал, что совершит подвиг. За который впоследствии получит орден Почетного Легиона. И свое имя на борту одного из первых французских ракетных эсминцев в начале семидесятых.

Если в кают-компании слушали лондонское радио, то в кубриках предпочитали московское. Причем не только особые передачи на французском языке – хотя русские слова были для многих непонятны. Но русские били немцев, которые растоптали, опозорили прекрасную Францию – сейчас даже не пытаясь изображать «сердечный союз».

Боже, какими дураками были французы перед этой войной, крича и в газетах, и с трибун: «Лучше нас поработят, чем снова Верден»! Да, тогда Франция понесла огромные жертвы – зато боши так и не пришли. Теперь же, испугавшись взять оружие для своей защиты, приходится платить своей кровью за чужие интересы, на чужой проигранной войне! Полмиллиона французов сгинули в тех же русских лесах и полях, где надорвался Наполеон, а что получила Франция от «Трафальгара» этой войны – Лиссабона? Еще несколько тысяч погибших и немецкую «благодарность», когда бошам всюду мерещились заговоры и измена. Проклятые боши – даже наш Старик, Маршал, Филипп Петен, втянувший нас в Еврорейх, вдруг отрекся, и был за это арестован, а может, и убит, про его судьбу ничего неизвестно. Хотя обычно когда немцы расстреливают, то широко о том объявляют, для устрашения. Не понимая, что кроме, а нередко и вместо страха они вызывают ненависть. А может, понимают – с чего бы иначе кригс-комиссар ходил по кораблю лишь в сопровождении двух автоматчиков-эсэсовцев?

– Вы все есть французские швайнехунд, трусы и предатели, отсиживающиеся в тылу, пока Германия истекает кровью! – говорил кригс-комиссар, срываясь на визг. – Я лично и немедленно расстреляю любого, кто будет заподозрен в малейшей нелояльности! А кто будет выполнять свои обязанности недостаточно усердно, то по моему рапорту подвергнется заключению в концлагерь! И вы знаете, мерзавцы, что члены семей арестованных – это первые кандидаты отправиться следом?

Вспоминался тот фильм, который шел в Тулоне всего один день – и за который Марселя Карне бросили в концлагерь[103]. Нашествие на землю черного воинства ада – причем предполагалось, что оно будет символизировать русских, вот только глава его был буквально до мелочей похож на того, кем был лишь намечен в прошлый раз. Фильм был со скандалом изъят, Карне арестован – вот только образы стали уже известны наверное, каждому французу! Мальгузу однажды передали, что матросы всерьез спорили: если пристукнуть немца и срезать ему кожу с лица, как маску, под ней окажется зеленая чешуйчатая морда с клыками? Как на русском плакате – в прошлом году еще, в швейцарской газете видел, случайно в руки попала. А фильм когда вышел – так, может, это Карне рисовал с того русского художника? А если не рожа, так что-то другое, наверное, не так – ну не может у немцев быть все как у людей!

И теперь эти человекоподобные ходили по французской земле и смотрели на добрых французов, как на диких негров. На стоящем у соседней стенки «Дюпле» кригс-комиссар больше любил не орать, хватаясь за пистолет, а подолгу философствовать, как в кругу мсье офицеров, так и перед строем – что всюду должен быть орднунг, один хозяин, в семье, в доме, в стране, в Европе, в мире – и, по закону Дарвина, таковым становится сильнейший, а значит, если мы, немцы, победили вас, французов, то вам положено подчиняться с радостью, поскольку это и есть справедливость, когда сильный свободно и по праву берет все, что ему нужно. И все ваши либерте, эгалите есть не что иное, как хаос, лишь путающийся у порядка под ногами.

«Алжир» не был в Лиссабонском сражении из-за неисправности в машинах. После возвращения эскадры в Тулон, дисциплина упала, экипажи явно не рвались в бой – и обязательное прежде прокручивание механизмов по утрам часто не делалось, как и многиепрочие корабельные работы. А поскольку кригс-комиссар ночевать на борту не любил, то и большая часть экипажа появлялась лишь к поверке и обеду – и уже несколько человек пропали неведомо куда: то ли дезертировали, то ли сбежали к макизарам, то ли были этими макизарами убиты, то ли были тайно арестованы гестапо. Хотя последнее было самым маловероятным – чтобы немцы при этом не осложнили жизнь не только виновным, но и их сослуживцам, друзьям?

И вдруг все понеслось вскачь. После Мальгузу узнал, что подобной процедуре в гестапо подвергался не он один, а все французы-командиры и старшие офицеры эскадры, включая адмирала Фовеля, назначенного вместо казненного Дюпена. Приказ выйти в море через двадцать четыре часа – и никакие возражения не принимаются, кто останется в порту, тот больше не нужен рейху, со всеми вытекающими последствиями. Кто успеет принять топливо лишь в один конец, тот так и пойдет. Впрочем, мазута все равно залили едва половину цистерн, немцы больше не дали. Погрузили снаряды в погреба и торпеды в аппараты – с условием, что вставлять в торпеды взрыватели дозволялось лишь по разрешению кригс-комиссара. Провизии был лишь текущий запас, даже заявку в интендантство не успели составить. Но вышли в срок, не вызвав немецкого неудовольствия.

Мальгузу смотрел на серо-голубые силуэты линкоров, крейсеров, эсминцев. Флот выходил из Тулона – морской крепости, оплота Франции в Средиземном море уже несколько веков. «Страсбург», «Кольбер», «Фош», «Дюпле», его «Алжир», «Галисольер», «Жан де Винн», «Могадор», «Вольта», «Индомптабль» – отличные корабли, в отличие от музея разнотипного старья, французского флота прошлой Великой войны, оказавшегося совершенно бесполезным – к этой войне у Франции был настоящий флот! Вот только войну бездарно сдали – на мачте «Страсбурга», как и восьми новейших эсминцев «Ле Харди», реяли немецкие флаги, там были немецкие экипажи, на остальных же французских корабляхрядом с командирами на мостиках стояли немецкие кригс-комиссары в сопровождении вооруженных эсэсовцев. Никогда прежде Франция не имела такого флота – вот только этот флот сейчас шел сражаться за Еврорейх.

– Не надо бояться, месье Мальгузу, – сказал кригс-комиссар. – Русского Морского Черта, или что там у них, разбомбила наша авиация в Специи. Всего три, четыре часа – потопим этих итальяшек и русских, и домой.

От немца пахло спиртным. И Мальгузу понял, что кригс-комиссар тоже боится, но изо всех сил старается этого не показать. В двадцатом веке смешно верить во всяких морских чертей и «летучих голландцев», да и в выводах тогда можно далеко зайти, если сам папа объявил русских коммунистов своими союзниками, а немцев, разгромивших Ватикан, исчадиями ада – то мы тогда кто, на чьей стороне? И если Господь наш за большевиков – то и в глубине должен плавать не черт, а что-то божественное? Нельзя отрицать, что русским с недавних пор поразительно везет, и на суше, и на море! Немецкий флот на Севере даже не побежден, а вырезан, как стадо овец, попавшееся голодной волчьей стае. Если верить справочнику, то виной тому всего лишь русская суперподлодка, развивающая под водой сорок узлов – в отличие от обычных субмарин, она может выписывать вокруг нас круги, атакуя с любого ракурса, несколько раз подряд, да еще у нее какие-то необычайно дальнобойные и мощные торпеды, и бьют всегда без промаха. Страшный противник, которому просто нечего противопоставить – кроме как удирать самым полным ходом, приведя врага за корму. И если немцы говорят, что это уничтожено в Специи, отчего тогда Кранке забрал себе все новые эсминцы, оставив нам лишь старые «бурраски», постройки еще двадцатых? Лидеры, даже такие, как «Могадор» и «Фантаск», это артиллерийско-торпедные, а никак не противолодочные корабли. Они сами лакомая добыча для субмарин – то ли эсминцы-переростки, то ли крейсера-недомерки. А русская «Моржиха», по рассказам, гарантированно топит тяжелый крейсер всего одной торпедой! И если она и впрямь здесь и выйдет сейчас навстречу – господи, неужели сейчас и флоту Франции придется сгинуть здесь, как армии на Днепре?

Через два часа по курсу был обнаружен противник – легкий крейсер типа «кондотьери» и четыре эсминца[104]. Не принимая бой, русские или итальянцы стали отходить на северо-восток.

– Догоним и расстреляем! – заявил кригс-комиссар. – Как британцев у Бреста, когда потопили «Ринаун».

Первым взорвался «Страсбург» – столбы воды у борта были не слишком эффектными, но линкор в тридцать шесть тысяч тонн потерял ход и глубоко осел в воду, взрывы были под днищем, в обход противоторпедной защиты, и вода сразу залила жизненно важные отсеки. Здесь не могло быть мин – больше километра под килем, не бывает таких длинных минрепов. Значит, нас заманивали на позицию субмарины? А если там «моржиха» ходит на глубине?

Почти сразу после – взрывы под двумя эсминцами, левофланговыми в передовой завесе. Видно было плохо, слишком далеко – но выходит, там минимум две подлодки? Или все же эта проклятая «моржиха», она же Полярный Ужас? Тогда немцам надо немедленно поворачивать вправо, на юг, и уходить самым полным ходом! Но «Шарнхорст» и «Зейдлиц», сопровождаемые оставшимися шестью эсминцами, рванулись вперед! В надежде, что если там обычная субмарина – она никак не успеетатаковать снова. Но если там сверхлодка, то немцы обречены.

Мальгузу почувствовал удовлетворение. В конце концов, а чем французы обязаны проклятым бошам? «Страсбург» жаль, отличный был линейный крейсер – хотя держится пока, и Тулон рядом, может и спасут! Германия войну проиграла – так что лишь бы дожить, сберечь себя, совсем немного! А там все будет, как прежде: и трехцветное знамя над крепостью и кораблями, и служба Франции, которая восстанет из пепла, поднимется с колен, как было и в 1815-м, и в 1870-м. Сохранить себя и флот – а немцев не жалко!

Сигнал на мачте головного «Дюпле» – отворот вправо, курс 105, полный ход, противолодочный зигзаг. Вероятно, адмирал Фовель решил, если это русская сверхлодка, то лучше разорвать дистанцию хоть немного – ясно, что приоритетной целью будут немцы! А если это всего лишь обычная субмарина, советская или итальянская, то это не страшно, да и не успеет она нас достать, настолько сместиться в сторону после первой атаки.

– Отчего не идете за флагманом? – заорал кригс-комиссар, хватаясь за кобуру. – Это что, измена?

Мальгузу отчаянно пытался объяснить этому идиоту, что сей маневр не более чем рассредоточение, как на суше перестраиваются из походной колонны в цепь, чтобы не быть мишенью. Вести разговор под стволами автоматов ворвавшихся на мостик эсэсманов было нервозно. Кригс-комиссар орал, что он все видел, запомнил и напишет рапорт, и что по возвращении в Тулон будет проведено расследование.

– И если установят факт измены, то я вам не завидую, месье капитан, подвалы гестапо – это очень неуютное место!

Спор прервал крик сигнальщика:

– «Шарнхорст» взорвался! И «Зейдлиц»!

И русские там, впереди, не отходят, как показалось вначале! Их крейсер стреляет по немецким эсминцам. У русских явное огневое превосходство, и не выйти эсминцам в торпедную атаку днем, при отличной видимости, да и сверхлодка снова может атаковать. И мы – следующие на убой! Поскольку у нас с русскими расходящийся курс, но слишком медленно, если у этой «моржихи» сорок узлов под водой, она успеет нас достать. Вот что придумали советские – пока мы готовились к боям прошлой войны, строили флот для битвы на поверхности. Американцы устремились в воздух, палубная авиация – это главная сила, а корабли лишь аэродромы и охрана. А русские пошли в глубины, изобрели подводные линкоры и крейсера – ну а то, что наверху, это лишь охранение и дозор! Против этого стандартная противолодочная тактика все равно что попытка завязать абордажный бой. Если этот идиот Фовель прикажет повернуть влево и идти немцам на помощь – то мы погибнем все!

– Трусы! Мерзавцы! Изменники! – кригс-комиссар наконец вытащил парабеллум. – Немедленно идти на помощь адмиралу, или я сейчас же пристрелю тебя, как швайнехунд!

Раздался выстрел, неожиданно для всех разнесший голову одному из эсэсовцев. Второй эсэсман обернулся, дал очередь куда-то вниз и тоже упал. И на мостик ворвались матросы, кригс-комиссар выстрелил, убил кого-то, но остальные схватили немца и сбросили сначала на палубу вниз, а затем, потоптав тело ногами, перебросили за борт.

– Что происходит? – рявкнул Мальгузу. – Кто-нибудь мне объяснит?

Вперед выступил рослый унтер-офицер, держа в руках «стен». Жан Бертоми – вспомнил Мальгузу его имя, – кажется, из машинной команды.

– Мы на всякий случай готовились, месье капитан. Кое-каким оружием запаслись. Как увидели, что боши сейчас вас расстреливать будут, так решили… Перебили всех, у нас тоже десяток парней поубивали. Командуйте, месье капитан, что делать будем?

«Это конец, – понял Мальгузу, – немцы мне не простят в любом случае. Снова на допрос, к Маэстро Фаусту? Надеюсь, что до жены не доберутся, ну а бедная Франсуаза – что ж, я ничем не могу ей помочь! И главное, сейчас нас всех будут топить, быстро и жестоко!»

Значит – если господь не хочет нашей гибели, бежим! Поворот на юг, и самый полный. Путь в Тулон для нас закрыт – там гестапо. Идти в Италию – так русские могут и не разобраться, приказать нас атаковать. Да и не в интересах Франции отдавать флот коммунистам!

Сигналят с «Дюпле». Мальгузу со страхом ждал, что сейчас развернутся орудийные башни и откроют огонь – но нет, там или не поняли, или… И эсминцы поворачивают, на параллельный курс; «Тромб», «Бомбард», «Ла Помон» подняли сигналы «присоединяемся к вам»! Там немцев было по двое-трое, а то и один кригс-комиссар, на «мелпоменах», девятисоттонных миноносцах – и всех бошей быстро перебили? А «Кольбер» за кормой повернул нам в кильватер. Может, не разобрался, что случилось? Сейчас столкнемся, из ордера куча, идем прямо на лидеры правофлангового дивизиона!

Столкновения не было. «Керсанд», за ним «Вулверин» тоже отвернули, пропуская крейсера, на палубах там было какое-то движение, и, кажется, слышалась стрельба. А затем была сцена, похожая на финал русского фильма про «Потемкин», достаточно было искры, чтобы вспыхнуло, немцев перебили в минуту. Последними повернули на новый курс головные крейсера, «Дюпле» и «Фош». Французский флот уходил на юго-запад. «Алжир» вырывался вперед.

– Может, договоримся с русскими? – предложил штурман, лейтенант Кламеран. – Чем мы хуже итальянцев?

– Если с вами вступят в переговоры, – ответил Мальгузу, – из-под воды это затруднительно. К тому же лично я не хотел бы идти в услужение к коммунистам.

Сигналят с «Дюпле»: «Каковы ваши намерения?» Адмирал Фовель убит, на флагмане был не десяток немцев, а целый взвод, они успели устроить мясорубку, пока всех упокоили. Кто командует эскадрой? Что ж, должен найтись тот, кто рявкнет: «Вперед за мной», – как Наполеон на Аркольском мосту.

– Поднять сигнал «командую флотом», – приказал Мальгузу. – Крейсерам следовать за мной в кильватер, лидерам, эсминцам и миноносцам развернуться завесами на флангах. И не сбавлять ход!

Сейчас немцы и русские опасны одинаково. Немецкая авиация с Корсики, субмарины с Балеар – надежда лишь, что не успеют отреагировать. Но если русская сверхлодка погонится за нами, нас ждет судьба Арктического флота рейха. Остается лишь надеяться, что «моржиха» сейчас добивает остатки немецкой эскадры. И мы не представляем никакой угрозы для русского десанта, нам только бы спастись! Сохранить для Франции, какой бы ни была ее послевоенная судьба, ее флот, создаваемый с таким трудом и затратами. Ведь у нас еще останутся заморские владения – а значит, будет нужна и морская мощь, чтобы их удержать!

И если русским удалось совершить революцию в военно-морском деле, подобно тому как англичане в начале века, построив «Дредноут», сразу обесценили все многочисленные броненосные флоты – то и у Франции появляется шанс! То, что было изобретено в одной стране, может быть повторено и в другой, и несколько таких подводных линкоров имеют боевую мощь, как весь Роял Нэви – посмотрим еще, кто будет «владычицей морей»! А кто владеет морем – тот владеет морской торговлей. Кто владеет морской торговлей – в конечном счете владеет миром! И отчего бы французам не стать таковыми?

– Месье капитан, радио из Тулона. Немцы запрашивают нас, что произошло, и требуют вернуться.

Вернуться – чтобы попасть в гестапо? Когда уже ощутили дух свободы, что служим сейчас одной лишь Франции и больше никому? Послать бошей подальше, в самых грязных выражениях! Или нет, выиграть хоть немного времени, запутав им мозги, вдруг поможет?

– Отвечайте: «Следуем на Мальту, согласно последнему приказу адмирала»! Очень надеюсь, что Кранке погиб и опровергнуть не сможет. Хоть лишний час, еще тридцать миль!

Самолеты настигли эскадру на широте пролива Бонифачо, между Корсикой и Сардинией. Всего три «дорнье-217» на высоте пять тысяч, с горизонта – французы не сочли их слишком опасными, хотя зенитки крейсеров открыли огонь. Но немцы легли на боевой курс – и управляемая планирующая бомба разорвала «Дюпле» пополам, из шестисот человек экипажа спаслось двести, еще две бомбы упали в море. Мальгузу ждал повторных атак, но бомбардировщики больше не появлялись – все, что еще могло у немцев летать, было занято над плацдармом и в попытках не дать русским довести до порта захваченный «Страсбург». Только летчики 4-й истребительной дивизии ЧФ доложили о десяти сбитых «дорнье», принятых ими за разведчики, ни одному не удалось выйти на рубеж сброса бомб – да и боевой дух люфтваффе после разгрома над Специей был сильно подорван. А U-боты Средиземноморской флотилии не успели перехватить французов, появившись у Корсики лишь на следующий день.

В ночь на 8 апреля французская эскадра вошла в Бизерту. Подобно флоту русских эмигрантов, бежавших из большевистской России двадцать три года назад. Формально это была территория Еврорейха, фактически же гарнизон был французским, из бывших Виши. Эскадра встала на мертвый якорь, потому что топлива не было, шестьсот миль, причем полным ходом на большей части пути, съели все, что было в цистернах. Но это давало законное основание остаться здесь, несмотря на любые окрики из Тулона – по размышлении, Мальгузу решил не объявлять открыто о своем мятеже: еще прилетят самолеты и сравняют порт и город с землей. Да и шанс, что оставшиеся дома семьи не тронут. И малышку Франсуазу тоже.

А с запада наступала на Тунис, по пути принимая капитуляцию итальянских гарнизонов, Первая английская армия: два британских корпуса, один американский и один французский под командой генерала Жиро – человека безупречной репутации, не замаравшегося связью с коммунистами. А ведь француз с французом всегда найдут общий язык!

Москва, 6 апреля 1944 года

«Говорите, Ватикан – самое влиятельное государство в Европе? А сколько у него танковых дивизий?»

Сталин помнил слова, якобы сказанные им самим в той истории. Где вопрос был куда более абстрактный – за отсутствием прямых контактов между Ватиканом и Москвой. И понимал ошибочность своей иронии там. Потому что слово прямо не убивает – но «без духовной опоры и меч не крепок в руке» – слова из фильма «Александр Невский», вышедшего на экран в сорок втором.

Но при папе ссылаться на тот фильм никак не стоило бы. Поскольку именно посланцы Рима там изображались «комиссарами» над тевтонско-фашистской мразью (как назвал псов-рыцарей Эренбург в рецензии на фильм, выражение быстро стало ходовым). А вот другой вопрос, непосредственно связанный с наследием тех лет, или чуть более поздних, обсудить следовало.

– Как долетели, ваше святейшество?

– Благодарю… господин маршал, – Пий Двенадцатый обратился к Сталину по воинскому званию, странно звучало бы в данной ситуации обычное для папы «сын мой». – Хотя в моем возрасте длительные перелеты весьма утомительны. Но ради нашей святой веры…

– Нашей? – спросил Сталин, как только переводчик закончил. – Может, это вас огорчит, ваше святейшество, но среди советского народа очень мало католиков.

– Я имею в виду именно веру в то, что над нами, – сказал папа. – Вы согласитесь, господин маршал, что именно маловерие привело к власти это существо, пока еще сидящее в Берлине. Ничтожное само по себе, но чудовищное именно верой в него многих миллионов. И если вам не угодно поднимать вопрос, стоит ли за этой тварью враг рода человеческого, или Адольф Гитлер всего лишь величайших из человеческих злодеев – хотя для церкви ответ очевиден, – то вы согласитесь, что именно отрицание этим «юберменьшем» всех канонов и признание, что «дозволено все», породило черную веру нацизма. Я знаю, что ваши солдаты идут в бой со словами «за Сталина», так же как христовы воины еще тысячу лет назад шли на битву за Святой Крест. Из этого следует, что на вас, как и на Церкви, лежит ответственность за то, чтобы подобное безумие никогда больше не повторилось!

– Маленький вопрос: Церковь поняла это только сейчас? Знаю про Конкордат, «вы нас не трогайте, мы вас не осуждаем». Могу понять ваше молчание, когда фашисты в сорок первом зверствовали на нашей земле. Но ведь их «черные мессы» начались уже больше года назад, а это прямое выступление против Веры, молчать против которого нельзя. Чего же ждали вы?

– Нам трудно было поверить, что люди могут пасть так низко, – папа развел руками, – и мы не имели тогда неопровержимых доказательств. Но теперь, когда все стало ясным, мы желаем употребить все силы для искоренения зла.

– Что ж, ваше святейшество, в таком случае перейдем к обсуждению взаимно интересующих нас вопросов. Следует ли понять ваши слова, что вы, как и мы, считаете нацизм как учение, а также нацистское государство, нацистскую партию и все прочие организации, такие как СС – непримиримым врагом, мир с которым невозможен?

– А как, по-вашему, церковь должна относиться к врагу рода человеческого? – ответил папа. – И предвижу ваш вопрос, его задал мне один ваш человек еще в Генуе: «Если Бог и Дьявол сосуществуют с начала времен, то, значит, они не могут друг без друга?» Я ответил, что даже Господу не по силам окончательно истребить абсолютное зло, но долг всех верующих – неустанно искоренять его. И в этом церковь предельно последовательна – нацисты сами поставили себя вне всяких законов! И мы теперь не вложим меч в ножны, пока зло еще ходит по земле. И пусть теперь у Ватикана нет армии – хотя смею заверить, что мои палатинцы в Садах Ватикана сражались и умирали подобно вашим защитникам Брестской крепости, видел и я этот фильм. Но иные наши структуры, и в Германии, и в других европейских и не только странах – это очень серьезная сила. Готовая сотрудничать – конечно, если мы придем к соглашению, господин маршал.

– Хотелось бы, чтобы наше соглашение длилось и после победы над фашистской нечистью, – произнес Сталин, – ведь нравится это кому-то или нет, но нам и дальше придется сосуществовать на этой земле.

– А как увязать это с вашим отношением к религии? С известными эксцессами по отношению к верующим, к разрушению храмов.

– Положим, и у вас был Савонарола и ему подобные. Кто призывал истребить всех, кто неправеден – считая таковыми тех, кто «не с нами». И вы знаете, что троцкизм – как раз то течение коммунизма, которое ответственно за названные вами безобразия – сейчас в СССР объявлен вне закона. Православная церковь уважаема, ей в ряде случаев возвращены храмы и монастыри. Конечно, в случае, если в данном месте нашлось достаточное число верующих, чтобы их содержать.

– Тогда ловлю вас на слове, господин маршал. Мне известно, что в Москве с 1911 года существовал католический собор Беспорочного Зачатия Святой Девы Марии. Однако в 1938 году он был закрыт, и в настоящий момент превращен в склад. Может быть, в Москве присутствует и весьма малое число католиков – однако они есть, и сейчас лишены молитвенного места. Я хотел бы просить вас вернуть собор во владение Римской церкви. Причем в случае вашего согласия – содержание собора Рим мог бы взять на свое обеспечение – до дня, когда община сумеет взвалить на себя эту ношу.

– Собор на Малой Грузинской сейчас общежитие, а не склад. И насколько я знаю, в Москве есть действующий и сегодня католический храм Святого Людовика Французского. Который совсем недавно, в феврале, посетил генерал де Голль, найдя его состояние «удовлетворительным».

– Господин маршал, французская церковь хотя и считается частью Римской, но исторически сложилось, что клир и миряне там придерживаются весьма своеобразных взглядов. Потому, при всем уважении к патриотизму и военным талантам де Голля, я не могу считать его экспертом в вопросах веры.

– Хорошо. Собор будет вам возвращен. Ремонт за наш счет, оснащение утварью ваше. Как и персонал. Конечно же, с условием – у нас никого не преследуют за веру, но нарушение наших законов влечет ответственность на общих основаниях, невзирая на сан. Да, и отчего только в Москве? Полагаю, вы поднимете вопрос и о возвращении вам утраченного имущества в других городах на территории СССР? Как и, возможно, открытии новых?

– А это возможно? – папа был слегка удивлен, хотя старался это скрыть.

– Возможна проблема, – Сталин усмехнулся, – кое-какие ваши здания и имущество, особенно в западных областях, были переданы Православной церкви и даже евреям. А с учетом многочисленности той паствы, вероятны беспорядки при попытке отобрать это в вашу пользу. Также, если в здании находится учреждение, то нельзя его выбрасывать на улицу, надо найти замену. Может быть, проще построить новый храм вместо прежнего? Все эти вопросы будут в компетенции особой комиссии, куда войдут представители как от вас и Советской власти, так и от Православной церкви. Однако предупреждаю – в СССР Церковь платит налог за землю, за имущество, за доход. Не будете же вы требовать привилегий, которых у нас и православные не имеют? Так что можете открывать храмы и монастыри – вот только если не найдете нужного числа верующих, готовых взять их на содержание, платить за все придется Риму. А советское государство обязуется не вмешиваться во внутреннюю жизнь католических общин. Естественно, при соблюдении ими наших законов.

– Нас это устроит, – сказал папа, – но я полагаю, вы потребуете что-то взамен?

– Униатская церковь, – ответил Сталин, – основанная в шестнадцатом веке, она возможно и играла тогда миссионерскую роль. Но сейчас она превратилась в лукавого провокатора, рассадника вражды между нами и католической церковью, а заодно в идеологическую основу местных украинских нацистов. Мы представим вам материалы, однозначно свидетельствующие о самом тесном сотрудничестве униатов с гитлеровцами, причем на всех церковных уровнях. И вопрос не терпит отлагательства – сейчас на территории Западной Украины, Белоруссии, Литвы, Латвии, Польши – то есть как раз там, где действует Уния, идет настоящая война с фашистскими бандами, убежавшими в леса, спасаясь от кары за свои преступления на службе у Гитлера. А униатские священники благословляют этих убийц, разбойников и воров, дают им укрытие, снабжают продовольствием, предупреждают о приближении наших войск – и были случаи, когда эти «слуги веры» натравливали бандитов на православные и даже католические храмы, убивали священнослужителей. Все факты, изложенные вот в этом документе, уже переведенном на итальянский, полностью доказаны, там есть и фото и показания свидетелей. Вы говорите, что мы, как и вы, должны отвечать за то, чтобы ужасы фашизма никогда больше не повторились. Тогда мы заявляем, что не можем больше терпеть на подконтрольной нам территории фашистскую, террористическую организацию, в которую, по существу, превратилась униатская церковь. И нам прискорбно слышать, что они называют себя последователями Ватикана. Мы считаем, что униатская церковь не должна больше существовать.

– Ну, Римская церковь готова понять и поддержать ваши меры против столь неверных своих слуг.

– Ваше святейшество, поверьте, что у нас достаточно сил и умения истребить каких-то бандитов. Но нам хотелось бы, чтобы под эти знамена не становились бы последователи. И вы бы оказали нам помощь, объявив о расторжении Унии. Ее не должно больше быть!

– Вы объявите приверженцев Унии вне закона?

– Нет. Я сказал, сама по себе вера – это не преступление. Пусть переходят, по выбору, либо в католическую, либо в православную веру. Все, включая священнослужителей. Ну, а нарушившие закон – на общих основаниях, за совершенные преступления.

– Хорошо. Я расторгну Унию. При условии, что не будет гонений на ее приверженцев исключительно за веру.

– Лишь тех, кто будут уличены в терроризме. И согласитесь, что тут приверженность идеологии должна считаться за отягчающее обстоятельство. Поскольку идейные убийцы – самые опасные.

– Хорошо, господин маршал. Итак, вы желаете заключить Конкордат?[105]

– Да, ваше святейшество. Ну и полагаю, у нас есть и иные общие интересы – в Европе.

– Вы имеете в виду Италию?

– Не только. Весь католический мир. Ведь договариваться выгоднее, чем спорить?

– Что ж, господин маршал. Вы не откажете мне в любезности, чтобы одна религиозная организация в Германии прекратила существование? Тем более учитывая обстоятельства и личности?

– Вы, ваше святейшество, имеете в виду Комитет германских христиан?

– Господин маршал, вынужден вам напомнить, что протестанты по определению не имеют над собой каких-либо освященных Господом структур. Таким образом, с богословской точки зрения, этот Комитет – не более чем банда самозванцев! И они еще смеют судить о принципе Адиафоры, о «Формуле Согласия»? Они смеют утверждать, что призвав по сути к Крестовому походу против Гитлера и его власти, я грубо нарушил эти принципы, ибо «жестокости войны присущи всем сторонам и не позволяют выделить из воюющих сторон какую-либо как предавшуюся сатане». Мало того, создав этот Комитет, они сбивают с пути добрых христиан, хотя и заблуждающихся в протестантской ереси – сманивают их на службу к Гитлеру, тем самым обрекая их души на адские муки. Известно ли вам, что этот бешеный приказал всем католикам Германии, состоящим на военной или гражданской службе, принести ему, фюреру, особую присягу – что уже само по себе кощунство, попытка поставить себя рядом с богом – но протестанты от этого освобождены. Что можно истолковать так, что их ересь по своей сути уже является клятвой Гитлеру.

– Ну, если эти являются убежденными нацистами, то наверняка найдутся и преступления, за которые их можно наказать?

– Так, господин маршал, отчего бы не объявить этот самозваный Комитет преступной организацией, так же как вы это сделали с СС? То есть членство в ней уже являлось бы фактом преступления, за который положена кара.

– Комитет – объявим. А вот всю протестантскую церковь Германии… Только если она как организация будет замечена в поддержке нацистского режима. Вы же считаете, что там есть «добрые христиане, лишь заблуждающиеся в ереси»?

– Господин маршал, а вот тут уже я могу представить вам материалы – с фактами и персонами. Пока неполные – но работа продолжается. И думаю, что когда Германия капитулирует, у вас будет исчерпывающая информация о тяжести вины каждого, с поименным списком.

– Нацистским преступникам не может быть пощады. Без разницы, они в мундирах или в сутанах. Скажите, ваше святейшество, а в Испании ваше влияние достаточно велико?

– А что вы хотели бы от этой страны, господин маршал?

– Нас бы устроила подлинно нейтральная Испания, не входящая ни в какие военные блоки. И господин Франко для этого слишком одиозная фигура. Хотя подойдет для временного диктатора, на переходный период.

– Переходный период к чему?

– А это пусть решит народ Испании на всеобщем референдуме. Республика, или хоть монархия – но тогда с условием торжественного письменного признания монархом ключевых конституционных свобод, провозглашенных Республикой. Стабильность, национальное примирение, освобождение политзаключенных – которые обязуются не заниматься нелегальной деятельностью до проявления результата новой политической линии. Ну а Франко обязуется лишь честно поддерживать порядок – если не хочет ввода оккупационных войск держав-победительниц. После чего он или удаляется на покой, или продолжает службу в испанской армии с признанием всех его заслуг. Впрочем, советско-испанские переговоры, к которым мы хотели бы привлечь и Римскую церковь как посредника и гаранта, это тема отдельной беседы.

– Тогда и я выскажу свое мнение, когда услышу, что вы хотите испанцам предложить. Не скрою, что эта страна всегда считалась наиболее верным сторонником Святого престола, а потому ее судьба вызывает у нас искреннее беспокойство.

– О том поговорим завтра. Ну и последнее – Советский Союз заинтересован в торговле с Латинской Америкой, где ваше влияние сильно. Затруднения вызывает то, что там крайне нестабильная политическая обстановка. И люди, дружественные нам, легко могут стать объектом похищения или тайного убийства. Полагаю, что защита прав человека, как, например, «никто не может быть подвергнут наказаниюиначе, чем по суду и с обвинением за конкретное преступление», не противоречит принципам Католической церкви.

– Вы хотите, чтобы мы защищали там коммунистов?

– Всех. И левых, и правых, и коммунистов, и консерваторов. «Никто не может быть подвергнут» – это правило должно стать всеобщим.

– Что ж, господин маршал, это не противоречит заповедям. Но если уж речь зашла о торговле – то могу ли и я просить вас об услуге? Пока отродья дьявола оккупируют Италию, они подвергли ее ужасному разграблению. Нам известно, что они украли даже редчайшие книги и манускрипты из библиотеки Ватикана, не говоря уже о ценнейших произведениях искусства! И значительная часть этого уже вывезена в Германию – причем есть сведения, что нацистские воры и разбойники намерены после капитуляции предложить что-то вам, в компенсацию за ущерб, нанесенный ими вашей стране! Католическая церковь призывает вас не допустить подобного беззакония! У нас есть полный перечень украденного, так что определить его будет легко.

– Требование справедливое. Я хотел бы лишь просить вас, ваше святейшество, если упомянутая библиотека действительно попадет к нам, дозволить нашим ученым сделать копии документов, имеющих историческую ценность.

– Ну, господин маршал, полагаю, что вы сделали бы это и так, независимо от моего разрешения.

– Ваше святейшество, мы и дальше хотели бы жить в мире с Европой. Но я полагаю, что добрососедские отношения станут крепче, когда стороны лучше знают и понимают друг друга.

Мадрид, 9 апреля 1944 года

Апрель – в Испании весна в цвету. Но кто будет собирать урожай?

Французы стонут: «Выбрали рабство, чтобы не было Вердена – получили в итоге и то, и другое вместе». Испания же год назад выбрала войну, чтобы избежать британской оккупации – теперь налицо и оккупация, и война! Просьба о мире не спасла – да, бомбежки прекратились, зато теперь по испанской земле на восток, к французской границе, идут бесконечные колонны американских войск. Если Гитлер и впрямь продал душу дьяволу – отчего владыка ада не помог ему в ноябре сбросить этих янки в океан? Лиссабон был взят железными дивизиями Роммеля – но на севере американцы удержали плацдарм. И теперь хлынули с него потоком – Пятая американская армия генерала Кларка, числом превосходящая ту, что осенью обороняла Португалию, янки поразительно быстро восполнили потери! Американские солдаты входили в Мадрид как победители – молодые, сытые, здоровые, смеющиеся, война для них как спорт, их дивизии носят имена, как футбольные команды: «Сыны Лузитании», «Клевер», «Сосна», «Пионеры», «Дивизия Каспера» – сейчас эти наглые янки уже не сомневаются в своей победе. Трех недель хватило американцам, чтобы пройти Испанию насквозь, к их чести, без особых бесчинств – понятно, что им не нужна гверилья на коммуникациях, когда нужно Францию делить, ведь русские тоже прорвались через альпийские ущелья и перевалы, нанесяпоражение самому Роммелю, и в составе войск Четвертого Украинского фронта целый корпус генерала де Голля, кандидата в «спасители Отечества» и «претендента на престол».

А что будет после? Американский посол, Карлтон Джозеф Хейс, вернулся в свою резиденцию, оставленную год назад. Но даже он не желает дать внятный ответ о послевоенном статусе Испании – союзник, пусть и запоздалый, по антигитлеровской коалиции, или побежденный враг? «Вы пока помогите нам разбить немцев, а там посмотрим» – вот, по существу, официальная позиция США. И у Хейса еще хватило наглости делать угрожающие намеки, что если каудильо будет слишком несговорчив, то янки могут и коммунистов равной политической силой признать! А еще одной гражданской войны Испания не перенесет – и в отличие от того, что было, сейчас русские рядом и сумеют оказать повстанцам эффективную поддержку.

Остается лишь благодарить Бога, что он пока не допустил в Испанию англичан. Все же в португальской кампании дивизии каудильо сыграли весьма малую роль в сравнении с немецкими, так что у янки не может быть к Испании большого счета – чего нельзя сказать про штурм Гибралтара. Черчилль уже грозил бывшим союзникам рейха взысканиям по всем счетам, требованием огромной контрибуции и оккупацией до тех пор, пока не будет уплачено все до последнего пенса. Хорошо, что сильно бодливому быку бог длинных рогов не дает – и американцы резко воспротивились, чтобы на Пиренеях высадились еще и британские войска. Чтобы после самим трясти Испанию, как грушу – может быть и прав был германский посол, на прощание заявивший: «Вы выбрали сторону, но смотрите, как бы потом вам не пожалеть, когда англосаксы навяжут вам такие условия, что Версаль покажется благотворительностью!»

Хотя Испания, еще не оправившаяся от той гражданской войны, а до того еще шести лет смуты, с тридцать первого года, а до того депрессии, а до того еще и разорительной Риффской войны, сейчас настолько бедна, что даже грабить ее – все равно что стричь кошку: хлопот много, шерсти мало. Если в самом начале этой Великой войны удалось неплохо нажиться на сомнительных сделках, пользуясь положением нейтрала, то за последний год собственного участия все ушло, как в бездну – и военные расходы, и плата за немецкие поставки. И чем эти поставки заменить, неизвестно, Испания даже продовольствием себя не обеспечивает, и если крестьяне еще как-то могут выжить натуральным хозяйством, то чем накормить города и рабочих на заводах? Промышленность и так развалена – еще в сороковом, по программе восстановления флота, было решено построить серию новейших суперэсминцев «Окендо», не уступающих британским «Трайблам» и французским «Могадорам», но даже заложен до сих пор не был ни один из двенадцати запланированных, нет ресурсов![106] И, по секретному докладу министерства внутренних дел, по завершении этой войны пара миллионов человек окажутся без средств к существованию, дома для них не найдется ни работы, ни участка земли, чтобы прокормиться. И это при том, что на руках еще много оружия, а в горах остались и «красные» повстанческие зоны, где власть каудильо чисто номинальная – а из взрослых мужчин каждый одиннадцатый сидит за колючей проволокой по обвинению в антиправительственном мятеже! А ведь придется их выпускать – американцы, да и русские тоже, обязательно потребуют! – и значит, на свободу выйдет еще с миллион голодных, озлобленных, лишенных места в жизни, зато не забывших, как обращаться с винтовкой! О боже, ведь начнется такое, что та гражданская покажется эпохой процветания и милосердия! В завершение, Испанию просто разорвут – даже Салазар, вернувшийся в Лиссабон, разразился гневной речью, что виновные должны заплатить. Тут и французы могут в стороне не остаться, и сепаратизм басков и каталонцев еще не додавлен – в конце концов, зачем победителям, американцам и русским, единая Испания, не проще ли иметь дело с кучей малых государств? Ненавидящих друг друга, воюющих между собой – если это не будет задевать интересов англосаксов, отчего и нет?

Для широкой публики, а для американцев особенно, это был всего лишь визит в Мадрид делегации от Святого Престола. И лишь немногие знали, что один из посланцев не имел никакого отношения к церкви. Зато он предъявил свои «верительные грамоты» с подписью «И. Ст.». Каудильо уже доложили, что «сеньор Кертнер» был замечен в Испании еще в той войне, семь лет назад, затем арестован итальянцами как шпион неопределенной принадлежности, освобожден по требованию Трех держав, и по некоторым сведениям, играл самую активную роль в Красных бригадах. С таким «мандатом» не пошлют наемную пешку – только кадрового офицера в достаточно высоком чине, может и не «чрезвычайный и полномочный посол в ранге министра», но посланник, с правом принятия решений. И хотя между СССР и Испанией пока не было дипломатических отношений, и даже не было заключено формальное перемирие – но в отличие от той войны, русские были рядом, и сильны, даже очень сильны, а Испания, наоборот, и ослаблена, и лишена союзников. А потому, если тогда в тридцать седьмом «сеньор Кертнер», узнай здесь о его подлинном лице, был бы немедленно арестован – сегодня же не проявить к нему должного почтения было даже не глупостью, а еще более худшим, а Франсиско Франко дураком не был. Так что посланника требовалось как минимум вежливо выслушать и в целости отправить обратно. А максимум – в зависимости от его предложений.

Кроме самого каудильо в кабинете присутствовали министр экономики, начальник Генштаба, отец Карлос, генеральный викарий ордена иезуитов Норберт де Буан. Еще оставшийся неназванным полковник – на правах личного друга каудильо. И русский посланец.

– Добрый день, сеньоры, – обратился к присутствующим Франко, – позвольте мне представить вам наших уважаемых гостей: сеньор генеральный викарий ордена иезуитов Норберт де Буан и сеньор… э… Конрад Кертнер, личный представитель маршала Сталина.

Названные гости, встав, коротко приветствовали собравшихся.

– Сеньор Кертнер прибыл к нам с предложениями от уважаемого маршала Сталина, – сообщил Франко. – Прошу вас.

– Сеньоры, позвольте мне сразу перейти к делу, – начал свою речь Кертнер, он же полковник РККА Маневич, – ради вашей прекрасной страны, с которой у меня связаны некоторые воспоминания по тридцать шестому году.

Дежурная любезность, подумал каудильо, как принято среди белых людей. Вежливо улыбаясь, произнося любезности, опустошить ваши карманы и заставить работать на себя. Обыватель может просить полицию защитить его от грабителей – государства же выясняют отношения просто по праву силы.

– Вам должно быть известно, что Британия намерена предъявить вам самые жесткие условия, – говорил сеньор Кертнер, – и прежде всего, категорически считать вас капитулировавшим врагом, участником Еврорейха, а не новообретенным союзником по антигитлеровской коалиции. Что подразумевает уплату контрибуции, суд над военными преступниками, причем возглавляете список лично вы, сеньор каудильо, британскую оккупацию до выполнения этих условий и, возможно, территориальные уступки, как в пользу Португалии, старого английского клиента, так и самой Британии, в дополнение к Гибралтару. Однако США против столь радикальных мер, а СССР еще не определился с позицией. Хотя его голос будет решающим – если мы категорически поддержим англичан, американцы с большой вероятностью уступят. И будет жаль, если в Испании снова начнется смута!

«Это так, – подумал Франко, – и прежде всего, бешеные из Фаланги сцепятся с церковниками. Как было в тридцать девятом, когда эта банда всерьез потребовала увековечить на стенах церквей имена своих героев, погибших в бою с коммунистами, мне едва удалось примирить всех! А есть еще и сепаратисты, и недобитые левые, и монархисты, и еще с десяток игроков… Один я мог удержать их в равновесии – меня не станет, и тотчас же все передерутся насмерть, не за Испанию, а каждый за себя».

Вопреки распространенному мнению, каудильо вовсе не был фюрером. Фаланга была полным аналогом коричневых штурмовиков СА, или чернорубашечников дуче, но, в отличие от них, так и не стала правящей партией. А Франко не был ее вождем, гораздо больше дорожа образом «генерала-диктатора», имея за образецвеликого Мигеля Примо де Риверу, победителя риффов[107], даже его госаппарат в чем-то напоминал карикатуру на королевский двор, при котором ради прославления «мудрого короля» собирались известные журналисты, литераторы и художники, продавшие покровителю свои таланты. И хотя именно Фаланга привела каудильо к власти, он совершенно не собирался ею делиться со своими «штурмовиками», поддерживая и другие политические силы, в противовес. И это было не властолюбие, а развитый инстинкт выживания.

– Вы прибыли, чтобы угрожать мне, сеньор Кертнер?

– Боже упаси, дон Франсиско! В данный момент я всего лишь отмечаю общий интерес Святого Престола и СССР.Согласитесь, что угрозы священнослужителям со стороны слишком радикальных членов вашей Фаланги, а тем более их избиение, даже убийства, поджоги и осквернение церквей плохо сочетаются с образом католической Испании. Также недоумение его святейшества, разделяемое и в Москве, вызывает развернувшаяся у вас шпиономания, когда ваша контрразведка арестовывает ни в чем не повинных людей как агентов Ватикана. Что уже дает нам право принять адекватные меры в ответ.

Каудильо был удивлен. Понятно, что в Италии, после событий в Риме, Церковь вынуждена договариваться с советскими. Однако похоже, речь шла о чем-то большем, чем локальное сотрудничество. Неужели папа и впрямь заключил с безбожниками-большевиками союз, о чем тоже доходили слухи?

А в Фаланге и впрямь многие слишком заигрались. Их место в государстве, это цепные псы – растерзать того, на кого укажет хозяин. А вот срываться с цепи и не признавать хозяйскую руку – не сметь! Отправка «Голубой дивизии» на русский фронт была вызвана желанием не столько помочь Германии, сколько избавиться от наиболее ретивых. Как и после, именно добровольческие «колонны» непримиримых фалангистов, а не армейские дивизии были первыми брошены в огонь под Гибралтаром, в Марокко, в Португалии. Вот только и в Фаланге тоже все понимали, не дураки – как доложили каудильо, там уже слышался ропот. А завтра, по старой испанской традиции, и до бунта дойдет!

Хотя случаи насилия над священниками были не так часты, а сожженные церкви по пальцам можно было счесть. Испания все ж католическая страна, и очень многие помнили, чем обернулось разрушение храмов для республиканцев в той войне. А война разведок шла, это было. Не то чтобы Ватикан считался врагом – но каудильо весьма нервно относился к любой тайной деятельности на своей территории, разумно полагая, что даже дружественная или нейтральная, завтра она может повернуться против тебя. А так как «Опус Деи» хранила традиции старейшей из спецслужб мира, зачастую превосходя и британскую разведку, то удары нередко не достигали цели, приходясь по посторонним людям. К этому Франко относился философски – лучше посадить невиноватого, чем пропустить затаившегося врага.

– Позвольте спросить, сеньор Кертнер, какой же в этом деле интерес СССР? Насколько я помню, у наших стран не было спора на мировой арене. Если не считать то, что завершилось пять лет назад. И это было на нашей территории, скорее мы, чем Россия, являлись в итоге пострадавшей стороной!

– Положим, иные из наших полководцев еще ничего не забыли и не отказались бы переиграть. Но воля товарища Сталина для нас – закон. Вы правильно заметили, у СССР нет и не ожидается непримиримого пересечения интересов с Испанией – зато весьма вероятно, будет с иными державами. Потому для нас выгодна Испания – нейтрал, проводящий свой независимый курс, и мы понимаем, что для того вам необходимы стабильность и богатство. Что ж, может, мы и не будем друзьями – но вполне можем стать добрыми соседями, уважающими интересы друг друга. В то же время для нас категорически неприемлема Испания, идущая в фарватере держав, находящихся в конфликте с СССР – и чтобы предотвратить это, мы пойдем на меры, какие сочтем нужными.

«Кровавый хаос, еще лет на десять, если перевести с дипломатического на нормальный язык, – подумал Франко, – среди левых, ушедших в горы, не менее десяти тысяч все еще считают себя „людьми Ибаррури“. И выполнят любой приказ Москвы – особенно если их накачать оружием и прислать инструкторов, а то и группы осназа, по образуи подобию итальянских Красных бригад. Будь русские одни, этих можно было бы раздавить силой – но в союзе с Церковью Сталин вполне может, имея желание, раздуть в Испании пожар, еще сильнее чем в тридцать шестом году. Вряд ли коммунисты победят, все же очень многие будут против – но если ставить целью не победу, а войну ради войны, страшно представить, что будет со страной!»

– Следует ли понимать ваши слова, сеньор Кертнер, что вы предлагаете нам, в случае, если мы договоримся, первый из вариантов? – спросил Франко. – И если вы столь хорошо знакомы с нашей внутриполитической обстановкой, то у вас есть и конкретные предложения? Причем такие, что не вызовут явной вражды со стороны упомянутых вами иных держав?

– Есть, – кивнул Маневич. – Для начала, вы согласитесь, дон Франсиско, что прежде всего Испании нужна стабильность? Иначе капитал бежит прочь, никто не будет вкладываться в страну, где неизвестно, что будет завтра. А если нет богатства, то нет и довольных. Вы, безусловно, вождь нации, дон Франсиско – но ваша власть не освящена ничем, а значит, любой, кто вас свергнет, будет, цинично рассуждая, столь же законен, как вы. Хватило бы только сил – что в неустойчивой обстановке величина переменная, и у самых верных может возникнуть соблазн. А что бы вы сказали по поводу восстановления монархии? Разумеется, не немедленно, а как позволит обстановка – но объявить о том уже сейчас? И конечно, лично вам будет гарантирован достойный пост – командующего армией, канцлера, премьера, на ваш выбор.

– Странно слышать такое от русского большевика. Вы ведь не беспартийный – насколько я знаю ваши законы, на такой должности, как ваша, это невозможно.

– Дон Франциско, вам должно быть известно, что учение Троцкого с мировой революцией сейчас в СССР вовсе не в почтении. И наша политика – это реализм. Если монархия в Испании – это наиболее эффективное решение, то так тому и быть.

– А отчего вы думаете, что монархия будет более стабильна? У нас не однажды свергали и королей!

– Так, дон Франциско, принятие монархии будет поводом для нового политического курса. Национальное примирение – «все мы прежде всего испанцы, живем в этой стране, это наш дом». С вашей стороны, широкая амнистия коммунистов и социалистов, разрешение деятельности коммунистической и социалистической партий, равно как и общества советско-испанской дружбы. Ну, а СССР обязуется использовать все свое влияние на левые партии, прежде всего на коммунистов, чтобы они ограничили свою деятельность легальной политической борьбой. Аналогично Святой Престол употребит свое влияние на подконтрольные ему политические силы.

– Не все подконтрольны вам и даже его святейшеству, – усмехнулся Франко, – что вы будете делать с бандами Хейса?

Первоначально проблема называлась «Лондонское бюро» (Международное бюро социалистического революционного единства), вбиравшее в себя все антисталинские, антисоветские течения. Процесс был ускорен после московских процессов тридцать седьмого года и усугублен испанской спецификой (анархистские традиции, не принимающие коллективизм). После гибели Республики, такие партии как ПОУМ утратили самостоятельное значение, эмигранты разбрелись по всяческим левым партиям, а бойцы, оставшиеся в Испании, примкнули к коммунистам как к наиболее организованным на тот момент. Что не пошло коммунистам на пользу – отягощенные идейно чуждым балластом, отряды и группы в большинстве утрачивали связь с руководством Испанской компартии, эмигрировавшим в Москву. В этот момент на горизонте появился Карлтон Джозеф Хейс, профессор, интеллектуал, не чуждый левых взглядов, сочетающихся с фанатичным американским патриотизмом. Его стараниями, в Испании появилось невозможное, антисоветские проамериканские коммунисты – хотя в действительности их идейный багаж был сильно разбавлен наследием троцкистов из ПОУМ, а особенно анархистов, это были именно коммунисты в своей основе, в 1944 году составлявшие большинство антифранкистских сил, еще удерживающих целые «партизанские районы». Хотя, как было уже сказано, еще оставались и отряды, подчиняющиеся эмигрантам в Москве[108].

– Не думаю, что американцы будут возражать против разоружения этих отрядов, – ответил Маневич, – как и всех прочих. В новой Испании лишь полиция и гражданская гвардия будут иметь законное право на применение силы, и только для поддержания порядка и защиты прав всех граждан, независимо от их политических взглядов. Именно это будет категорически требовать советская делегация при заключении договора о статусе Испании. И у нас есть все основания думать, что британская сторона нас поддержит – ради уменьшения американского влияния. Да и США, при вашем переходе к монархии, будут гораздо больше заинтересованы в вашей стабильности, а значит, и рынке сбыта, и объекте для инвестиций. – а вот содержание вооруженных отрядов, созданных исключительно для противовеса вам, теряет выгоду и смысл. Впрочем, если американцы проявят упрямство, это лишь замедлит, но не отменит процесс. «Все мы испанцы, независимо от политических пристрастий, и хотим наконец мира в нашей стране – собственность, семья, религия, порядок!» Хорошо будет и мемориал памяти всех погибших на гражданской войне соорудить. А возмутители спокойствия станут изгоями в глазах всей нации, и это при том, что численность и влияние левых и так неуклонно падает.

«Русские и тут правы, – подумал Франко, – ну а британцы? Останутся с носом, если ни советские, ни янки не поддержат их требований! Зато сеньор Кертнер прав, ухватятся за предложение разоружить всех недовольных, а особенно банды Хейса, чтобы уменьшить американское влияние. И мне надо молиться, чтобы США и Англия не сговорились против русских – потому что тогда Сталину и Ибаррури останется лишь вариант «кровавый хаос», всеиспанский пожар. Утешает лишь, что и для СССР это последний, крайний случай».

– Сеньор Кертнер, правильно ли я понял, что наша встреча не более чем предварительная перед некоей четырехсторонней конференцией с участием США и Британии?

– Именно так, дон Франсиско. Ведь необходимо, чтобы послевоенный статус Испании был признан и гарантирован всеми тремя великими державами. И вдобавок Святым Престолом – так что конференция будет пятисторонней. Но если наши позиции будут согласованы, и три стороны будут действовать совместно, а две оставшиеся имеют серьезные противоречия между собой – то у нас имеются очень значительные шансы на успех. Особенно если ваши действия будут подкреплены реформами, политическими и экономическими, одобренными большинством населения.

– Можно подробнее, сеньор Кертнер, какие ваши политические и экономические предложения?

– Охотно, дон Франсиско. Испания признается совместно сражающейся стороной и получает согласованные между Объединенными нациями преференции в плане экономического сотрудничества. Признается действующее правительство как временное – до проведения референдума о конституции и форме правления. Провозглашается переходный период к конституционному правлению, не более двух лет. По завершении которого проводится референдум о форме правления и конституции, текст которой с необходимыми приложениями должен быть разработан авторитетной комиссией испанских юристов с привлечением ранее избиравшихся депутатов Кортесов, как королевских, так и республиканских, и представителей испанского королевского дома. Текст должен быть утвержден.

К окончанию переходного периода должны быть обеспечены общедемократические права и свободы независимо от политических взглядов граждан и идеологии их объединений, кроме признанных нацистскими и фашистскими по приговору законного суда. Освобождение всех политических заключенных. Приведение полиции и жандармерии (гражданской гвардии) к конституционной присяге и их реформирование с помощью комиссии держав-победительниц.

На период реформирования и переподготовки названных конституционных структур, разоружение фалангистов осуществляется армией. Оружие подлежит передаче на армейские склады, кроме личного короткоствольного и охотничьего, которым граждане могут владеть в частном порядке на основе закона. Расформирование штабов фаланги и иных структур, которые могут стать организационной основой попытки мятежа, угрожающей конституционному порядку. Разоружение действующих антиправительственных формирований берут на себя союзные державы, оно будет проводиться на паритетной основе с разоружением фаланги и контролироваться специальной комиссией с участием представителей армии Испании, персонально согласованных с державами-победительницами.

Гибралтар возвращается Британии, дабы не создавать прецедент признания каких-либо требований фашистских объединений и структур.

Испания, принимая статус нейтральной страны, берет на себя обязательство не размещать на своей территории военных, военно-воздушных и военно-морских баз иностранных государств, равно как и воинских контингентов иностранных армий, а также не вступать в военно-политические блоки.

СССР и Испания, взаимно признавая друг друга, отказываются от какой-либо подрывной деятельности против партнера. Что включает в себя, как было сказано, с одной стороны, соответствующее влияние СССР на испанских левых, с другой же стороны, амнистию коммунистов и разрешение деятельности компартии. СССР отказывается от своей доли репараций с Испании и категорически не поддержит грабительских требований Британии. СССР и Испания явно и неявно устанавливают широчайшие экономические контакты. С учетом имевших в прошлом сложностей в отношениях СССР и Испании и необходимости надежнейших гарантий для обеих сторон, гарантом советско-испанского договора, когда он будет заключен, как и секретных соглашений, если таковые будут, становится его святейшество Пий XII.

В кабинете воцарилось молчание потрясенных до глубины души людей. Франко и его ближайшее окружение отнюдь не были тургеневскими барышнями – это были жесткие прагматики, прекрасно умевшие анализировать ситуацию и просчитывать оптимальные варианты, но такого хода они не могли себе представить. С другой стороны, наличие такого гаранта договора снимало практически все проблемы, связанные с отсутствием взаимного доверия сторон.

– Простите, сеньор Кертнер, я бы хотел задать вам несколько вопросов, – перехватил инициативу министр экономики. – Вы упомянули экономические реформы и экономическое сотрудничество – я буду чрезвычайно благодарен вам, если вы сочтете возможным подробнее изложить ваше видение этих проблем.

– Буду счастлив быть вам полезным. До сего дня правительство Испании проводило политику экономической автаркии, государственного контроля за экономикой, расходования значительной части государственного бюджета на армию. Однако когда ситуация в Европе в целом и вокруг Испании в частности изменится, будет разумным изменить и экономическую политику, как-то: экономическую свободу в движении капиталов, инвестиций из-за рубежа и свободу передвижения для населения. Что я понимаю под этим: во-первых, свободу вложения капиталов в привлекательные экономические объекты Испании ценой ликвидации сословных пережитков, оставшихся еще со средних веков; во-вторых, возможность иностранных инвестиций, разумеется при обязательных юридических гарантиях; в-третьих, как это ни печально, но в настоящий момент Испания не может дать работу всем испанцам – но в скором времени, сразу по окончании войны, в Европе будет очень много работы, которую вполне могут получить испанцы, при условии свободы выезда.

Что же касается экономического сотрудничества СССР и Испании, то в первом приближении оно выглядит так, сеньор министр: во-первых, Испания может предложить СССР и его союзникам вино, бренди, оливковое масло и оливки, вольфрам; во-вторых, СССР и его союзники, со временем, смогут предложить Испании нефть и нефтепродукты, пшеницу, разнообразную продукцию машиностроения; в-третьих, в ближайшие годы СССР будет весьма заинтересован в закупке в Латинской Америке весьма значительных объемов следующих товаров: аргентинских говядины и пшеницы, колумбийских говядины и кофе, бразильского кофе, разнообразного минерального сырья; в-четвертых, со временем, СССР будет заинтересован в продвижении своих товаров на рынки Латинской Америки.

– Хочу напомнить вам, сеньор, что СССР принял на сохранение золотой запас Испании, общей массой шестьсот тонн – собирается ли маршал Сталин вернуть это золото? – жестко спросил министр экономики.

– Видите ли, сеньор министр, во-первых, СССР принял на сохранение золото Испанской Республики – сеньору каудильо наша страна пока ничего не обещала; во-вторых, Испания принимала участие в боевых действиях против СССР на стороне Третьего рейха – и как де-факто участник агрессии против СССР, должна будет заплатить за это; в-третьих, часть этого золота – плата Республики за поставки оружия и боевой техники, так что принадлежность этой части испанского золота вообще не является темой для обсуждения, – не менее жестко ответил Маневич.

– Испания не объявляла войну СССР! – заметил начальник Генштаба.

– Сеньор генерал, в меру моего скромного знакомства с нормами международного права, факт участия граждан одной страны, с одобрения их правительства, в боевых действиях против другой страны является не чем иным, как ведением войны, независимо от того, объявлялась ли война официально, – позволил себе сарказм Маневич.

– Сеньор Кертнер, «Голубая дивизия» была добровольческим формированием, – попытался отстоять свою точку зрения начальник Генштаба.

– В таком случае, сеньор генерал, если состояния войны между нашими странами нет, то взятые в плен Советской армией военнослужащие «Голубой дивизии», численность которых составляет около пяти тысяч, насколькомне известно, согласно международному праву не могут претендовать на статус военнопленных, а лишь бандитов, захваченных с оружием в руках. И как таковые в военное время подлежат расстрелу, – парировал Маневич, – неужели вы этого хотите для своих соотечественников? Которые пока что содержатся на общих основаниях, в соответствии с Гаагской конвенцией.

– Сеньоры, позвольте мне высказать свое мнение, – вмешался де Буан, видевший, что обсуждение заходит в тупик. – Мы начали обсуждать экономические аспекты взаимоотношений Испании и СССР – возможно, стоит закончить с ними и только затем переходить к военным и политическим вопросам?

– Благодарю вас, отец Норберт, – взял на себя управление беседой Франко, понимавший, что переговоры находятся на грани срыва, и прекрасно помнящий полученный от папы совет внимательно отнестись к русским предложениям. – Сеньор Кертнер, мне хотелось бы услышать вашу характеристику испанской экономики и, если вас не затруднит, ее перспективы в свете сказанного вами.

– К вашим услугам, сеньор каудильо, – доброжелательно улыбнулся Маневич, также прекрасно понимавший, насколько важна для СССР нейтральная Испания. – Итак, экономика вашей прекрасной страны. Безусловно, в условиях разрухи, ставшей результатом непродуманных экономических экспериментов и гражданской войны, у вас не было альтернативы системе замкнутой экономики с государственным управлением – в противном случае испанские активы были бы скуплены иностранцами по самым низким ценам, что неизбежно привело бы страну к потере экономической независимости.

Тем более у вас не было вариантов в условиях идущей Второй мировой войны – только так можно было добиться хотя бы минимальной эффективности экономики.

Сейчас война подходит к концу – и вам приходится переориентировать экономику на режим мирного времени. Из одиннадцати миллионов взрослых испанцев свыше восьми миллионов находятся за чертой бедности. Впрочем, большинство остальных тоже не могут похвастаться высоким уровнем жизни, так что совокупный покупательный спрос примерно соответствует полутора миллионам средних американцев; финансовая система функционирует на грани гиперинфляции; основные фонды промышленности и транспорта не обновлялись со второй половины 20-х годов; сельское хозяйство имеет крайне низкий уровень механизации, недостаточно применение удобрений, что ведет к низкой производительности труда.

Исходя из этого, Испании необходимы рабочие места, хотя бы с оплатой ниже средней, крупные инвестиции в промышленность, транспорт, сельское хозяйство и, последнее по счету, но не по значимости – рынки сбыта.

Испания просто не располагает внутренним рынком, способным обеспечить хотя бы скромную жизнь большинства испанцев – поэтому ей необходимы внешние рынки. Традиционным рынком сбыта испанских товаров является Европа.

Испании необходимы рабочие места – но при самых благоприятных условиях, они не могут быть созданы в минимально необходимых количествах раньше чем через пять лет. На восстановительных работах в Европе будут необходимы рабочие руки – но в этом вопросе решающую роль играет согласие соответствующих стран. И на этом рынке рабочей силы будет большая конкуренция со стороны военнопленных солдат Еврорейха – которые, как сказал товарищ Сталин, не будут отпущены домой, пока не восстановят ими разрушенное. Также, насколько нам известно, Исмет-паша успел отправить Гитлеру два миллиона турецких и арабских рабочих, по крайней мере эта цифра была заявлена им официально – очевидно, что после капитуляции Германии победители имеют право распорядиться этим ресурсом по собственному усмотрению.

– Простите, я вас перебью, сеньор Кертнер, – вмешался де Буан, – Святой Престол готов рассмотреть вопрос крупных вложений в испанскую экономику, но инвестиции никак невозможны в страну, которая в любой момент может стать полем боя между СССР и США.

Франко внимательно посмотрел на генерального викария ордена иезуитов – это не укладывалось в голове, но все неопровержимо свидетельствовало о том, что Ватикан и Кремль договорились.

Впрочем, судя по изумленным взглядам его сподвижников, они еще не могли в это поверить.

– Простите, сеньор Кертнер, не могли бы вы подробнее рассказать о том, как руководство СССР представляет себе систему закупок в странах Латинской Америки, – первым пришел в себя министр экономики.

– Извольте, сеньор министр, – ответил Маневич. – Создается неофициальный консорциум, половину средств вносит СССР, половину – структуры Святого Престола, Испания предоставляет свои связи и транспортные возможности. Прибыли делятся поровну, по одной трети каждому участнику.

– Я бы хотел уточнить вопросы национального примирения, – сказал Франко. – Вы упомянули о желательности амнистии коммунистам и социалистам, но ничего не сказали об анархистах и поумовцах. И как вы можете представить себе сеньору Ибаррури, мирно занимающуюся парламентской деятельностью?

– Увы, никак! – столь же прямо ответил Маневич. – Поэтому сеньора Ибаррури, как старый и верный друг Советского Союза, будет почетным председателем ИКП, но в Испанию она приедет не раньше чем через пятнадцать-двадцать лет, когда ситуация в вашей стране полностью стабилизируется. То же самое относится и к другим верным, но чуточку слишком горячим друзьям СССР. Со своей стороны, мы рассчитываем на то, что вы сумеете остудить горячие головы среди своих сторонников – нас очень огорчит, если кто-то вдруг начнет убивать наших друзей. Что же касается анархистов и поумовцев, которых и осталось-то не слишком много, они и прежде были не более чем временными союзниками испанских коммунистов. Напомню также, что амнистия касается политических противников, а не уголовных преступников, виновных в зверствах над пленными и мирным населением. Таковые должны ответить по закону. Но именно за конкретно содеянное ими, а не за принадлежность к какой-то политической группировке. И это должен быть открытый суд, со всеми процедурами, обвинением и защитой, а не тайное убийство без разбора.

– К коммунистам это тоже относится? – спросил Франко. – Если будет доказано, что отдельные их представители виновны в упомянутых вами зверствах.

– Ко всем, – ответил Маневич. – Единственно, мы можем просить об участии наших уполномоченных в таком суде. Очень не хотелось бы, чтобы ваше правосудие приобрело сходство с некоторыми странами Латинской Америки, где диктатор отдает приказ в отношении каких-то слоев общества дел не «шить», наказывать лишь за реальные преступления, ну а всех прочих…

Франко промолчал. С учетом того, что повстанческая война в Испании шла с особым и взаимным ожесточением, выполнение последнего пункта обещало – весело будет всем! Впрочем, если русские тоже это понимают, то сообразят вывезти своих замаравшихся в гости к «бешеной Долорес». Ну, а дальше, кто не спрячется – мы не виноваты!

– Если я правильно вас понял, мы сможем демобилизовать армию? – спросил начальник Генштаба. – Оставив лишь необходимое для обеспечения внутреннего порядка.

– В нашей стране есть такая поговорка: «Никто не режет курицу, несущую золотые яйца», – заявил Маневич. – Могу заверить, что при нашей договоренности, со стороны СССР никакой угрозы для Испании не возникнет. А рейху, я думаю, сильно не до вас, и уже никогда не будет иначе. Что до наших союзников – то СССР поддержит ваше стремление к суверенитету, включая экономический, и выводу с вашей территории любых иностранных войск по завершении войны. Кроме Гибралтара – но тут случай особый.

В Гибралтаре пока сидели немцы. Американцы были более озабочены быстрым продвижением к французской границе, чем штурмом крепости, испанцы не имели достаточно сил. Разгром флота Еврорейха у Ниццы сделал положение гарнизона Скалы безнадежным: теперь две немецкие крепостные дивизии не могли надеяться на пополнение, снабжение, эвакуацию. Но память о тысячах американцев, раздавленных танками Достлера в Лиссабоне, была еще слишком свежа, чтобы решиться капитулировать.

– Предполагается ли участие во взятии Гибралтара советских войск и флота? – спросил начальник Генштаба.

– Мне про такие планы нашего командования, как и про предложения англо-американских союзников, ничего не известно, – ответил Маневич, – однако же мы имеем сведения, что англичане высадили в Лиссабоне две свои дивизии. Если они желают подтвердить свое владение Скалой по праву силы, также, как захватили его в 1704 году, мы не возражаем.

«Это правильно! – подумал Франко. – Пусть британцы сами разбивают себе лбы, если им охота. Их собственность (жаль, что не удалось вернуть), ну а мы тут при чем? Хотя, может быть, послать туда несколько «колонн» Фаланги, чтобы еще проредить?

А русские экономические предложения, это спасение для Испании! Конечно, надо выторговать наиболее выгодные условия по конкретным соглашениям – низкие пошлины для испанских товаров на подконтрольных СССР рынках, возврат максимально возможного количества золота, наилучшие условия для испанцев, которые поедут работать в советскую зону влияния. Но в целом – надо соглашаться, маловероятно, что США предложат нам хотя бы половину того, что предложил маршал Сталин! И иезуит прав – никто не будет вкладывать деньги в американский плацдарм на юге Европы, который Советы постараются уничтожить при первом же обострении с англосаксами. Также при отказе у Испании не будет ни европейских рабочих мест, ни доходов от экономического «моста», и доходы от допуска испанских товаров на рынок США вряд ли составят хотя бы половину от таковых на рынке советской сферы влияния – кстати, второе отнюдь не исключает первое».

– Простите, отец Норберт, значит ли это, что Святой Престол признал СССР христианским государством?

– Несомненно, дон Франсиско, что СССР является хоть и ортодоксальной, но христианской империей. Конечно, очень нестандартной, непривычной нам империей, но не имеющей ничего общего с антихристианским большевизмом, – ответил де Буан. – Поэтому Святой Престол и счел возможным заключить с СССР негласный союз. Более того, сейчас рассматривается вопрос о признании русских ортодоксов не схизматиками, а братской церковью.

Да, похоже, что между Римом (вернее, Миланом, там сейчас временная резиденция папы) и Москвой все уже решено. Может быть, в дальнейшем возникнут и разногласия, которые можно будет использовать в своих интересах – в будущем, не сейчас! Ну а пока – то, что предлагают русские, весьма выгодно Испании!

Хотя положение – как у Сиама, конца девятнадцатого века. Который, оказавшись между французским Индокитаем и британской Бирмой, сумел избежать завоевания и превращения в колонию, сыграв на споре между Лондоном и Парижем, а договориться между собой державы не смогли. Но будем реалистами: сегодня Испания на великую державу никак не тянет. А значит, ее судьба – если не стать чьим-то сателлитом, то удачно подстроиться под курс более сильных игроков. И быть нейтралом, «буфером», «мостом» – это все же лучше, чем стать полуколонией, чьим-то «клиентом», как Португалия для Британии.

– Еще один вопрос, сеньор Кертнер. Испания не настаивает на скорейшем возвращении названных вами пленных из состава «Голубой дивизии».

Ну зачем, при всех намеченных событиях, здесь нужны пять тысяч фанатиков, сомнительной лояльности, зато с боевым опытом, выучкой, спайкой? По крайней мере, до конца «переходного периода». Да и после – не будет бедой, если не вернется никто.

Из докладной записки разведывательного отдела ОКХ (верховного командования вермахта), 10 апреля 1944 года

Оценка РККА. Превосходство русских армий в численности танков и их тактико-технических параметрах стало критическим, поскольку последняя германская машина, которая могла бы относительно эффективно действовать на поле боя и при этом была бы достаточно дешевой и массовой[109], более производиться не может, ввиду того что Пльзень уже находится в зоне досягаемости русской фронтовой авиации.

Фирма «Крупп» начинает производство относительно хорошо бронированных ПТ САУ на базе своей разработки 40-го года со 105-мм пушкой испециального «шасси III/IV» (выпускается серийно, в настоящий момент устанавливаются 15-см полевые гаубицы). Однако наверстать время, потерянное в поисках конструкции «фолькстанка» и компенсировать ресурсы, затраченные на развертывание максимально массового производства «Пантер», весьма сложно. Тем более нет смысла в обратной перестройке производства.

Итогом в настоящий момент является полное господство на поле боя обновленного русского Т-54-100 при сохранении достаточного уровня боевых возможностей его предшественника, Т-54-85. Тот факт, что Т-54-100 появились пока только в гвардейских бригадах танковых армий подтверждает нехватку 10-см стволов, устанавливаемых также на стандартных корпусах новых русских морских бронированных артиллерийских катеров, серийный выпуск которых идет в Ленинграде и, как можно заключить из имеющихся данных разведки штаба ваффенмарине, на новые сторожевые корабли, заложенные серией в Молотовске и в Комсомольске-на-Амуре, где 100-мм пушки должны исполнять роль универсальных орудий. Можно предполагать, что речь идет, таким образом, о нехватке мощностей новых производств, развертываемых на Урале.

Боевые свойства нового русского танка ИС пока не очевидны, но судя по силуэту, его защищенность серьезно повысилась, при сохранении тактической подвижности и вооружения предшественников, что может обусловить сокращение тактического пространства, в котором оправдано применение «Тигров II» и рост такового для советских танковых подразделений. Пока этих тяжелых танков на поле боя явно будет немного – исключительно в отдельных ТТП, прежде всего гвардейских.

Особенности организации и тактики бронетанковых и механизированных войск КА. Существенной новостью здесь может считаться лишь широкое применение новейших средств преодоления водных преград с включением соответствующих подразделений в состав танковых соединений. Следует ожидать также, что параллельно полученный русскими опыт применения модульных танко-десантных и пехотно-десантных самоходных тендеров, для действий с моря, будет развиваться и внедряться в повседневную практику на всех приморских направлениях, прежде всего на Балтике, как и применение для первого броска легких амфибий-«vodolet», игнорирующих традиционные минные заграждения. Использование этого приема для высадки в непосредственной близости Пиллау привело к стремительному падению этого города, полному блокированию Кенигсберга и образованию прорыва его оборонительных линий с северо-запада, что серьезно ускорило захват самой столицы Восточной Пруссии и высвободило для переброски в среднюю Германию весьма серьезные силы русских. В итоге, с падением Кенигсберга ни один город в Померании или Мекленбурге, а также на балтийских островах не может считать себя удаленным от линии фронта. Можно считать, что русские вслед за американцами (пока в масштабах внутренних морей) освоили основы проведения десантных операций.

Превосходство русских в разведывательном обеспечении и подавлении радиосвязи противника, ранее уже отмеченное, в настоящий момент продолжает сохраняться в полной мере. Принципы использования для аналогичных целей математических машин д-ра Цузе Z3 и перспективной Z4 требует достаточно продолжительной адаптации систем составления алгоритмов и программ к военным задачам. Возможно, от полугода и дольше, тем более что фюрер озабочен прежде всего использованием данной техники для дистанционного управления пуском и полетом самолетов-снарядов «V».

Взаимодействие русских наземных сил с ВВС также укрепляется. На основании изучения операций в Эгейском море можно считать, что подходы к воздушным десантным операциям у русских становятся более свободными, что они, опираясь на обновленную систему управления и связи, комбинируют воздушные и морские элементы десанта и избавляются от психологических ограничений, ранее сказывавшихся при использовании парашютных и посадочных десантов и вызванных опытом неудач, накопленным в предыдущем периоде войны.

В связи со сказанным, как представляется, для нас открываются возможности создать впечатление растущей русской угрозыу их англо-американских союзников. Выполнение этой задачи могло бы быть возложено на генерала Райнхарда Гелена, начальника отдела «Иностранные армии Востока» (ФХО, Фремде Хеер Ост) уже проводившего подборку необходимых материалов.

Возможности германских войск в ходе продолжения борьбы за Одер на Берлинском стратегическом направлении и Передней Померании (рекомендации)

Шестая ТА СС фактически потерпела сокрушительное поражение, которого, в принципе, можно было избежать, если бы Манштейн счел возможным ограничиться подвижной ПТ обороной, усиленной «Тиграми» на плацдарме, передав панцергренадерские дивизии на восточный берег Одера.

Следовало атаковать противника в рассредоточенных боевых порядках, малыми группами не более рот, разбитых на штурмовые и огневые команды, под прикрытием огневого вала, пока русские не подтянули свою дальнобойную артиллерию – используя рельеф местности и временное превосходство люфтваффе надзоной сражения, оставив танки, особенно «Тигры II» и тем более «Ягдпантеры» только в качестве средств поддержки этой нашей, весьма боеспособной на тот момент, пехоты. Как раз такой боевой порядок принял Мантойфель, обнаружив перед собой сравнительно мало танков противника, русскую пехоту в стандартных боевых порядках, не нарощенных в глубину обороны и спешно окопанную ПТ-артиллерию. Имеет также смысл, используя невысокий силуэт современных лафетов для орудий ПТО (даже 8.8/71), пяти– и шестиствольных ракетных установок (особенно с устройствами дистанционного пуска) и даже обычных минометов, выдвигать их перед атакой на минимальные дистанции к расположению русских войск и маскировать до момента атаки. Для предотвращения преследования русскими танками при выходе из контратаки следует использовать заранее замаскированные гнезда охотников за танками, не участвующих в контратаке. При этом подобные гнезда должны обеспечиваться двумя – тремя маршрутами отхода[110].

В дальнейшем при подготовке контратак желательно максимально учитывать данные рекомендации.

По-прежнему приоритетнейшей целью в оперативном тылу противника следует считать операции против радиогрупп осназ, для чего необходимо задействовать все силы соответствующих подразделений СС и абверкоманд. Организацию тактических действий по поиску и уничтожению подобных групп осназ следует поручить, в сопровождении немецких унтер-офицеров, боевым командам русской Зеленой армии и украинского Нового козачьего войска, способных с помощью новых средств экипировки и вооружения ориентироваться ночью и атаковать с малых дистанций танки, имеющиеся в прикрытии русских радиомашин. Отобранных, тщательно проверенных и подготовленных агентов абвера русской и украинской национальности следует использовать только для проведения предварительной разведки и обеспечения инфильтрации боевых команд на дистанцию атаки. Работа по опознанию захваченного объекта и проведения на месте съемки на пленку, чувствительную к тепловому излучению, может выполняться исключительно германскими офицерами-специалистами, подготовленными к выполнению указанной задачи.

Крайне желателен захват ранее описанной математической машины, но в крайнем случае допускается ее полное уничтожение (в отсутствие возможности точно идентифицировать соответствующую технику, все оборудование группы радиоосназ должно быть сфотографировано, части и детали, указанные в приложении к данным рекомендациям, следует забирать даже с обломков, после чего оставшиеся объекты подлежат максимально полному уничтожению).

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1964 (альт-ист)

Двадцать девятого марта по вызову Ставки я прибыл в Москву, имея при себе план действий 1-го Белорусского фронта по операции «Румянцев» (взятие Берлина). Название, из нескольких предложенных, утвердил И. В. Сталин, заявив, что «раз этот русский полководец брал Берлин двести лет назад, то мы должны не посрамить его памяти».

Поздно вечером того же дня товарищ Сталин вызвал меня к себе в кремлевский кабинет. Он был один. Только что закончилось совещание с членами Государственного комитета обороны. Молча протянув руку, он, как всегда, будто продолжая недавно прерванный разговор, сказал:

– Гитлеровцы сопротивляются с отчаянием обреченных. Все еще надеются на почетный мир, с сохранением за собой не только германской территории, но даже и части завоеванного. Союзные войска во Франции, имея многократное превосходство, все еще не могут выйти ни к Парижу, ни к бельгийской границе. Фашисты ставят в строй всех, кого могут, мобилизуя даже шестнадцатилетних, в части ПВО. Это позволило им даже усилить свои группировки на всех важнейших направлениях против нас. Вот карта, смотрите последние данные о немецких войсках. Думаю, что драка предстоит серьезная…

Потом он спросил, как я расцениваю противника на берлинском направлении. Достав свою карту, я положил ее перед Верховным. По нашим данным, немцы имели здесь группу армий «Висла», включающую пять армий (три на фронте, с севера на юг – 11-я, 3-я танковая, 9-я); в ближнем тылу в районе Бранденбург-Брюк заканчивала формирование 12-я армия, из старших возрастов Гитлерюгенда и военно-спортивных организаций, учебных подразделений Армии резерва, выздоравливающих раненых и отпускников; на правах армии был Штаб обороны Берлина, имеющий в подчинении пять корпусов (10-й, 101-й армейские, особый корпус «Берлин», корпус РОА, корпус «Галичина»); двести батальонов фольксштурма проходили спешное военное обучение[111], всего 70 дивизий, в том числе девять танковых. Немецкая оборона опиралась на хорошо укрепленные рубежи, особенно сильные на зееловском направлении. Метро и широко развитые подземные сооружения давали возможность вражеским войскам осуществлять широкий скрытый маневр. Сам город и его пригороды были тщательно подготовлены к упорной обороне. Никогда еще Красной Армии не приходилось штурмовать столь большие и хорошо укрепленные города, как Берлин – и следовало ожидать, что за свою столицу гитлеровцы будут драться с фанатическим упорством. Но, докладывая вождю, я был уверен – эта задача нам по силам!

Наша разведывательная авиация шесть раз произвела съемку Берлина, всех подступов к нему и оборонительных полос. Порезультатам съемок, трофейным документам и опросам пленных были составлены подробные схемы, планы, карты, которыми снабжались все войска и командно-штабные инстанции до рот включительно. Инженерные части изготовили точный макет города с его пригородами, который был использован при изучении вопросов, связанных с организацией наступления, общего штурма Берлина и боев в центре города. Предполагалось, что по моему возвращению в штабе фронта будет проведена командная игра на картах и макете – в которой должны будут принять участие все командармы, начальники штабов армий, члены Военных советов армий, начальник политуправления фронта, командующие артиллерией армий и фронта, командиры всех корпусов и начальники родов войск фронта и даже начальник тыла фронта, тщательно изучавший вопросы материального обеспечения операции. А затем, в развитие фронтовой игры, должны быть проведены более детальные игры и занятия в армиях, корпусах, дивизиях и частях всех родов войск. Забегая вперед, скажу, что все эти мероприятия были осуществлены с энтузиазмом и несомненной пользой.

Суть немецкого плана обороны – а немцы, бесспорно, ждали нашего наступления! – было сначала измотать нас на подготовленных, хорошо оборудованных позициях, а затем нанести контрудар, по подобию Варшавской битвы двадцатого года. Но не только РККА за двадцать четыре года шагнула далеко вперед – условия были принципиально другие. Тогда Красная Армия выходила к Варшаве после долгого наступления, понеся потери, растянув коммуникации, с отставшими тылами – численно и качественно даже уступая полякам в момент начала их контрнаступления (замечу, что похожая картина была и здесь, по завершении Зееловской битвы – отчего считаю совершенно оправданным отказ тогда от немедленного наступления на Берлин). Но теперь мы имели на Одере исходный рубеж для развертывания, пополненные и отдохнувшие войска, обеспеченные всем необходимым и бесперебойно работающие коммуникации, перешитые на нашу железнодорожную колею. А убеждение, что СССР будет просить мира, следует отнести лишь к разряду беспочвенных фантазий!

Этому плану мы намеревались противопоставить как раз то, что от нас не ждали. В этом смысле Берлинская битва в своем построении имела скорее отдаленное сходство с Халхин-Голом. Используя наше преимущество в количестве и качестве бронетехники, при нашем господстве в воздухе, мы собирались навязать врагу маневренный бой севернее и южнее Берлина, с его последующим окружением.

Я подробно изложил этот план товарищу Сталину. Выслушав, он сказал:

– Действуйте, с учетом обстановки.

Тринадцатого апреля немцы на переднем крае уже не увидели дневной свет, на их головы обрушились тысячи тонн снарядов. Главный удар войска 1-го Белорусского фронта наносили с Зееловского плацдарма. Пятая ударная армия, имея в своем составе 67-ю гвардейскую тяжелую танковую бригаду (новейшие танки ИС), и поддержанная большим количеством артиллерии (включая 6-ю гвардейскую минометную бригаду на БМ-31 и 21-ю тяжелую минометную бригаду, «тюльпаны») наступала на запад, от Зеелова на Мюнхеберг, по кратчайшему пути к Берлину – казалось бы, оправдывая немецкие ожидания. В то же время наступление 3-й Ударной и 47-й армий вдоль левого берега Одера на северо-запад, на Нойлевин, было сначала принято немцами за отвлекающий удар.

Если взглянуть на карту: отделяя Зееловский плацдарм, Одер, текущий на северо-восток, поворачивает здесь на северо-запад. С немецкой стороны фронт здесь держал 27-й армейский корпус, его 232-я пехотная дивизия запирала выход с плацдарма, 357-я пехотная и дальше к северу 542-я рейхсгренадерская, были развернуты по левому берегу реки. Дальше, в районе Цедена, 23-й армейский корпус в составе 23-й, 35-й, 83-й пехотных дивизий оборонял мост и плацдарм на нашем, правом берегу. А к западу от моста, в Эберсвальде, находился 3-й танковый корпус СС, в составе 5-й танковой дивизии СС «Викинг», 16-й панцергренадерской дивизии СС «Хорст Вессель» и 25-й панцергренадерской армейской – первые две, понеся большие потери в зееловской битве, еще не завершили переформирование и пополнение. С левого же фланга наступающих советских войск реальной угрозой мог бы стать 7-й танковый корпус СС, сосредоточенный в Мюнхеберге – однако он был втянут в изматывающие фронтальные бои с нашей 5-й ударной армией. Образно говоря, немцы ждали от нас попытки глубокого рассечения своей обороны и готовились ее отразить – мы же вскрывали немецкий фронт вдоль, с юга на север. Что позволяло нашим наступающим войскам получать эффективную артиллерийскую поддержку не только непосредственно при прорыве немецкого рубежа, но и при дальнейшем продвижении, в пределах дальности огня с правого берега Одера. В то же время немцы не могли применить свой излюбленный прием с отходом во вторую траншею – 357-я пехотная не могла отдать нам левый берег, и потому была обречена погибать в окружении; наконец 542-я рейхсгренадерская, промедлившая с отходом, должна была отступать поперек направления нашего удара и была почти полностью уничтожена, застигнутая в походных колоннах, а не на подготовленном рубеже обороны. Общеизвестно, что расширение «пространства боя» всегда выгодно наступающей стороне, располагающей резервами – с левого фланга Третью ударную прикрывала 47-я армия, а позади уже разворачивалась Первая гвардейская танковая, готовая войти в открывающийся прорыв, и 1-я Польская армия, идущая вторым эшелоном.

Такова была картина на исходе первого дня наступления, к вечеру 13 апреля. На следующий день начал наступление и Второй Белорусский фронт. Неожиданностью для немцев стал наш бомбовый удар по мосту в Цедене – гитлеровцы полагали, что мы заинтересованы захватить его неповрежденным, и лишь теперь поняли, что уничтожение 23-го корпуса было для нас более приоритетной задачей. Одновременно морская пехота форсировала Одер севернее Цедена, с юга же нашей Третьей ударной осталось пройти меньше двадцати километров, чтобы выйти уже по левому берегу на тылы цеденской группировки. Немцы попытались ввести в бой 3-й тк СС, но Советская Армия на третьем году войны показывала более высокий уровень взаимодействия частей и соединений, чем когда-то славящиеся этим германские войска. Пока юго-западнее Эберсвалде развертывалось встречное танковое сражение, 70-я армия Второго Белорусского фронта преодолела Одер, поддержав морскую пехоту, а 23-й немецкий корпус, бросая технику и артиллерию, в панике переправлялся на левый берег на подручных средствах, в то же время 7-й тк СС, увязнув в ожесточенных боях у Мюнхеберга и охваченный сфланга нашей 47-й армией, никак не мог вмешаться в события на севере. Одновременно от Франкфурта начал наступление Первый Украинский фронт.

К исходу второго дня, 14 апреля, Одерский рубеж был прорван на ширине свыше ста километров. Причем на севере, в полосе Второго Белорусского фронта, его обрушение продолжалось до самого Балтийского моря. Подтвердилось наше предположение, что немцы, количественно и качественно уступая нам по бронетехнике и отдав нам господство в воздухе, еще способны упорно обороняться, но не могут успешно контратаковать. Водные преграды не были для нас препятствием, при насыщении войск инженерными и понтонно-мостовыми средствами (как известно, понтонный парк ПМП с незначительными усовершенствованиями состоит на вооружении Советской Армии и сейчас). Показала свое превосходство над врагом и наша артиллерия – артиллерийские дивизии, бригады, в то время как у немцев максимальным уровнем были артполки в составе пехотных или танковых дивизий. Имея на вооружении большое количество реактивных систем залпового огня, тяжелые самоходки ИСУ-152 (на базе танка ИС, появились на фронте одновременно с ним, к началу Берлинской операции), самоходные минометы «тюльпан», советские артиллеристы успешно решали задачу огневой поддержки наступающих танковых частей.

Особенно хочу отметить «солнцепеки» – также впервые массово примененные под Берлином, реактивные установки на шасси Т-54, обычно стреляющие зажигательными снарядами, термитом и напалмом. Было установлено, что немцы пытаются занимать оборону в лесах, развертывая там противотанковые засады в системе с развитым минированием – тщательно замаскированные позиции самоходок-истребителей танков, противотанковых пушек и групп фаустников, причем были подготовлены укрытия, складыбоеприпасов, запасные позиции, пути отхода – так, в лесном массиве между Мюнхебергом и Херцфельде, как оказалось, была расположена 5-я егерская дивизия, в изобилии снабженная новыми гранатометами «панцерфауст-44». По утверждению некоторых наших танковых командиров, в подчиненных им частях потери техники от фаустпатронов были больше, чем от немецких танковых и противотанковых пушек. И это при том, что согласно показаниям пленных, например, упомянутая 5-я егерская дивизия была более чем наполовину уничтожена еще до того, как вошла в боевой контакт с нашими танками! В оправдание артиллеристов могу сказать, что апрельский лес, еще недостаточно просохший, плохо горел.

Зато была успешно сорвана попытка гитлеровцев применить против наступающей Советской Армии химическое оружие. Это должна была сделать 300-я бригада реактивной артиллерии (всего в залпе 108 снарядов калибром 320 мм). Снаряды, начиненные зарином, уже были подвезены на позиции. Но немцы не успели их выпустить по советским войскам, сами попав под удар «катюш» и «солнцепеков».

Как командующий фронтом ответственно заявляю, что в Берлинской операции с нашей стороны не предусматривалось применение боевых отравляющих веществ и боеприпасы с ними не подвозились к фронту, не выдавались в войска. «Инцидент Штаусберг» был не более чем взрывом немецкого склада, при ветре северо-северо-запад создав зараженную зону, протянувшуюся на тридцать километров до Фюстенвальде, на юг, с отклонением к востоку. Напомню, что первым о «применении Советами химического оружия» тогда же заявил Геббельс – и прискорбно, что эта точка зрения иногда встречается и сегодня в трудах западных историков, посвященных Второй мировой войне. Лучшим доказательством ее лживости служит тот факт, что сами немцы, граждане и власти ГДР, никогда по этому поводу не высказывали претензий к Советскому Союзу.

Подполковник Цветаев Максим Петрович, 56-й гвардейский Зееловский самоходно-артиллерийский полк. Западнее Одера, 13 апреля 1944 года

За что я Александра Невского получил? Не знаю. На фронте ведь как: да, бывает, что совершишь что-то совсем уж выдающееся, и тебе за это награду. Но гораздо чаще «по совокупности» – ты дело свое делай, и тебя отметят, когда сочтут. После февральской битвы и пришло, новые звезды тем, кто воевал честно, и на погоны, и на грудь. Слышал после, что кто-то наверху решил: гвардейским полком, да еще именного отличия удостоившимся, майору командовать невместно, «и вообще, скоро на мирные сроки выслуги перейдем». Так и прилетела мне вторая звезда, с орденом впридачу.

Полк наш так «святым воинством» и остается. Пять машин мы потеряли в феврале – и на высотах, и когда Франкфурт-на-Одере брали. Две ремонтники вернули в строй, а три прислали нам с напутствием от церковных, и поп приехал, важный такой, молитву прочел, новенькие самоходки освятил, с таким же рисунком на борту: голова древнерусского воина в остроконечном шлеме, а прочих всех благословил на победу. Причем тут же и какой-то корреспондент был – ну неудобно право, что заграница скажет? У нас же, хоть и «святые», но верующих, чтоб рьяно, и нет совсем – как я, все считают: ты живи, воюй, а если придется, то и умри по чести, ну а за Богом, если он есть, награда не пропадет.

И вот снова те же самые места – у города Зеелов. Бывшего города – он в те дни трижды из рук в руки переходил, две танковые армии по нему топтались туда-сюда, и из всех калибров крошили, включая 240-миллиметровые «тюльпаны», и подвалы огнеметами выжигали, и специально стены подрывали, чтобы завал был или, напротив, проход. И теперь там впору археологам гадать, где дома, а где улицы были – что с жителями стало, я даже представить не берусь. Ну так вам, немчура, наука – нечего было на нашу землю с войной приходить, вот и получите в ответ!

А за рекой Кюстрин, совершенно не пострадавший, ну кроме малого числа разбитых стекол. Потому что сдался сам, быстро, без всякого боя. Гражданские немцы по улицам шастают, к нашим полевым кухням. Наши поначалу с большой осторожностью были, помнили про «вервольф», что если у нас были партизаны и подпольщики, то у немцев тоже могут быть. И действительно, рассказывали, что поначалу видели в переулках перебегающие фигуры в немецкой форме, или в гражданском, но с оружием. Но очень быстро выяснилось, что это не засланные эсэсовцы, а чеченцы, из бывшего в гарнизоне Кюстрина охранного батальона, десятка два их прятались по подвалам, сараям и чердакам, кормясь тем, что удастся стащить, а также стараясь добыть гражданскую одежду вместо мундиров. За что сами немцы охотно сдавали таких «партизан» нашему патрулю или спешили донести в комендатуру. А чтобы сознательные акты саботажа или диверсий – не слышал о том!

Мы готовились. Войска пополнили до полного штата, запасы подвезли, даже автомобильный мост через Одер, немцами разбомбленный, успели восстановить, в дополнение к понтонным переправам. У нас все те же СУ-54-122, а в другие части новая техника поступает, Т-54 уже со 100-миллиметровой пушкой, какие в феврале в одной Первой гвардии были, и тяжелые ИС вместо КВ-54. Хотя я и прежде слышал, что те КВ в разговоре тоже уважительно «Сталинами» звали – слухи ходили, что хотели с самого начала назвать так, в честь вождя, но Иосиф Виссарионович воспротивился по скромности, сказал, КВ с первого дня на фронте известны, так пусть эти тоже КВ будут. Теперь, выходит, уговорили все ж – ну значит, будут называть эти «Ис второй». Надеюсь, что в бою оправдают – пушка у них такая же, как у нас, а броня, рассказывали, в лоб снаряд «королевского тигра» держит с пятисот метров, да и сбоку гораздо солиднее, чем у нас. На вид кажутся чуть ниже и шире КВ, башня просторнее, отчего выглядит более приплюснутой, в ходовой части два ряда катков малого размера, а не одни большие, как у КВ, Т-54 и наших самоходок, и спереди броня углом, как морда или щучий нос, мехвод сидит посередине, а не слева. Сильнее фрицевского «короля», и в то же время лишь немного тяжелее СУ-122-54, до пятидесяти тонн не дотягивают. А главное, есть у них две совершенные новинки – во-первых, стабилизатор пушки, по вертикали уже не скачет на ходу, можно без остановки стрелять, был разговор, что и на некоторых Т-54 такое есть, но я пока не встречал. А во-вторых, прибор ночного видения у мехвода. Не у командира, потому что дальности на полста метров едва хватало, для танкового боя совершенно не годится, а вот для ночного марша, не включая фар, в самый раз. И опять же, слухи ходили, что у осназа такие очки есть, что ночью в них видно как днем, и вдали – думаю, враки, потому что даже танковый прибор слишком велик и тяжел, чтобы на голове его таскать, а еще аккумуляторы к нему сколько должны весить?[112]

Знаю же я эти подробности про новые машины, потому что вроде даже хотели и нас, самоходов, то ли на них перевооружить, то ли командирский танк в полку заменить на ИС, для единообразия калибра. Так что я в «Сталине-2» и внутри посидел, позволили, и даже по полю проехался. Но перевооружать нас все же не стали – другая машина совсем, людям надо привыкать. И командирский – тоже неудобно, если будет от прочих машин полка сильно отличаться, а так Т-54 во всем, кроме пушки и башни, с самоходами единообразен. Потому и правильно, что не стали – до Победы довоюем на прежнем, всем наши машины хороши, не жалуемся.

Помирать, конечно, не хотелось в самом конце войны. Но все понимали, что дальше жить в одном мире с фашистами нам никак нельзя. Тем более что фрицы обнаглели уже настолько, что стали к нам в траншеи свои листовки бросать – не «рус, сдавайтесь», на такое даже у Геббельса ума хватило, а что скоро будет заключен мир, зачем вам кровь проливать, вы в Германию входите, и мы там будем защищать каждый дом, и все такое. Так поверили вам уже однажды, до двадцать второго июня – теперь не поверим! Передышки хотите, чтобы после снова напасть – не дождетесь! Жить охота, конечно – но еще больше хочется, чтобы никогда больше нашим детям и внукам не пришлось с фашистской мразью воевать. Так что – последний бой, и Победа. Пятьдесят километров до Берлина – это, считай, четверть заправки, даже если не по дороге, а напрямик.

Впрочем, затишья на плацдарме и не было. В феврале и где-то до двадцатых чисел марта в воздухе шло такое месилово, что, как у нас шутили, тут скорее сбитым самолетом по башке получишь, чем бомбой. И падали в большинстве фрицы – говорили, что нас прикрывают настоящие асы из гвардейских истребительных полков, да и зениток здесь было просто немерено, от трофейных немецких «носорогов» калибра сто двадцать восемь, до пулеметов ДШК. И на переднем крае было жарко – немцы копались в земле, стараясь окружить плацдарм непрошибаемой полосой укреплений, ну а наши мешали, работа была в основном у артиллеристов, но и пехота без дела не оставалась, пару раз было, мне рассказывали, что немцы строили свой укрепрайон за своей первой траншеей, наши же эту траншею захватывали, и начинались бои в недостроенном лабиринте ходов сообщений, колючей проволоки, минных полей, ночами резались разведгруппы, днем, бывало, доходило и до разведки боем силами до нескольких батальонов при поддержке артиллерии, но наш полк участвовал в этом лишь однажды, поддерживая атаку огнем из-за линии наших траншей, даже передний край не переходили. И потерь не несли – а пехоте иногда доставалось. Но немец был уже не тот – в обороне огрызаться еще мог, и сильно, а вот развить тактический успех контратакой уже не получалось.

Тринадцатого – началось. Скажу, что такого артобстрела я прежде еще не видел. И бомбардировщики шли на запад волнами – наши, судя по тому, что зенитки молчали. «Залпы тысячи орудий слились в протяжный вой», – а что бы написал поэт, увидев и услышав это: «катюши», «тюльпаны» и тяжелые гаубицы в сравнении с пушками тех времен? Мы уже были знакомы с немецкой манерой обороняться – тут и минный лабиринт, и замаскированные противотанковые батареи, и скрытые лежки фаустников, с заблаговременным запасом фаустпатронов. И надо было вычистить все это огневым валом, причем не только фугасами, «катюши» стреляли и термитом, там все сплошь горело, как огненная река, немецкая артиллерия отвечала слабо и эпизодично. В одиннадцать – и мы пошли вперед.

Наш полк был придан Девятому танковому корпусу в составе Третьей ударной. Работа была привычная: идти во второй линии, за танками, и гасить всех опасных. Немецкий передний край мы прошли легко, забота была лишь держаться линии вех, воткнутых саперами. Основу фрицевской обороны составляли «шверпункты», аналог наших «опорных пунктов ПТО», от одной до трех батарей, причем немцы нередко даже противотанковые пушки умудрялись ставить в блиндажах, все окружено двумя-тремя рядами траншей полного профиля, и минометная батарея в окопах, пулеметные дзоты, а иногда и броневые колпаки, и, конечно, проволока и мины. Гарнизон такой полевой крепости составляла, кроме артиллеристов, пехотная рота, которая выделяла пулеметчиков и в траншеи между «шверпунктами». Эти пулеметы также часто были в добротно сделанных дзотах. А вся система огня была построена в расчете на свой фланговый огонь – атакующие прорвутся, где сопротивление слабее, и попадут в мясорубку, на пристрелянных и заминированных рубежах.

Так мы тоже ученые. И – снарядов не жалеть! Впервые в этой битве наши войска массово применили боеприпасы «объемного взрыва» (тогда я про их устройство ничего не знал, они считались секретными, и само название я услышал гораздо позже, уже в Китае). Хотя вроде бы единичные случаи их использования были и раньше – и правильно, надо же было сначала испытать! – но я увидел вблизи их действие лишь тогда, под Берлином. «Хлопушки», как их называли в разговоре наши бойцы, были, по более поздним меркам, откровенно слабоваты, но когда их применяли в большом числе, это было нечто! «Шверпункт» будто выметало огненной метлой – впрочем, и на отдалении от взрыва, или внутри блиндажей, мы находили трупы фрицев без видимых повреждений. Работала 6-я тяжелая минометная бригада, «тюльпаны», на исходном рубеже боеприпасы подавались с грунта, чтобы не тратить возимый боекомплект. Были в танковом корпусе и возимые минометы того же калибра, двести сорок, и более легкие, сто шестьдесят. Говорю про минометчиков, потому что они нас поддерживали при прорыве немецкого фронта, артиллерия была сосредоточена в основном левее, и еще за Одером, на нашем берегу.

И когда вперед шла наша пехота, немцы почти не стреляли. Слышал, что у них в траншее были прикованные цепями пулеметчики из штрафников, или вообще не фрицы. А затем в прорыв вошли мы, как принято было еще на Висле, первый мобильный эшелон наступления, наш девятый танковый, еще двенадцатый мотострелковый и две танковые бригады, 95-я и 108-я – эти больше на подхвате, у них машины старые еще, Т-44, и даже Т-34-85, «пятьдесят четвертые» прежде всего гвардейцам шли, в танковые армии, затем в гвардейские танковые корпуса, ну а отдельные бригады и полки (не гвардия) получали технику в последнюю очередь. Ну, а ИСы были у соседей, в 47-й армии, 70-й гвардейский тяжелый полк, они левее нас наступали, обеспечивая стык с Пятой ударной, идущей прямо на Берлин!

Одер был от нас километрах в четырех справа. И мы шли вдоль него, благо здесь он отклоняется к западу, вглубь Германии. Местность была ровная и открытая, от Одера до железной дороги, протянутой параллельно ему, также километрах в четырех, но левее. Немцы держали оборону у берега, таким образом мы охватывали их с тыла, тем более после обработки нашей артиллерией с правого берега. И снова нашему полку не пришлось сделать ни одного выстрела, в бой вступала пехота, при поддержке танковых бригад. А мы рвались вперед.

Настоящий бой был у деревни, на карте носящей название Нойлевин. Тут у немцев был штаб корпуса, тыловая база, и какие-то части резерва, на позиции рядом стояли тяжелые зенитки, а от берега через деревню шла дорога, и по ней в Нойлевин втягивалась колонна войск. Это спешила отойти с берега гренадерская дивизия, чтобы не подвергнуться участи своих соседей к югу. А звание «гренадерская» в немецкой пехоте – то же самое, что у нас гвардия. Хорошо, что мы так рвались вперед, немцам не хватило получаса, чтобы их походные колонны вошли в Нойлевин, у фрицев даже в деревне дома прочные, камень и кирпич, часто с такими же заборами вокруг – почти укрепрайон!

Слышу в наушниках голос корпусного-9, ставящего мне задачу. Теперь нам придется играть отдельно. Бой на тесных улицах – это проклятие для самоходок, не развернуться из-за капитальных заборов и стен, тут скорее гусеницу себе снесешь, чем дом обвалишь! Зато так удобно подобраться с фаустпатроном, и отделение пехоты при каждой машинене всегда убережет! Танку легче, он может башней крутить – а у нас даже пулеметов нет, кроме тех, что самопально на верхние люки поставили, да еще зенитные ДШК по штату, один на батарею – и то фриц с автоматом вблизи быстрее тебе голову прострелит, чем ты на него успеешь пулемет развернуть! Зато на дальней дистанции одна СУ-54-122 двух, а то и трех «тигров» стоит, проверено! Командир корпуса это тоже понимает, а потому приказ – нам в свалку не лезть, обойти деревню с юга, перекрыть дорогу с того конца и подходы по полю с северо-запада. На случай, если немцы подкрепление пошлют – а должны, ведь их дивизия здесь погибает!

Успеваю еще заметить, как немецкие колонны скрываются за стеной разрывов. Это стреляет приданный передовой бригаде дивизион «катюш», БМ-8 – калибр невелик, но пехоте, застигнутой на открытом месте, мало не покажется! И бьет наша артиллерия, из-за Одера, уже по Нойлевину – надо думать, огневая задача была уже отработана – план составлен, батареи на позициях, лишь нашего сигнала ждут. И выдвигаются вперед наши Т-54, пока не слишком быстро, чтобы мотострелки не отстали, они на марше в грузовиках, а на поле боя по-пешему. Вот не хватает нам чего-то похожего на немецкие «ганомаги», если только их в лоб на сильную оборону не бросать, как фрицы под Зееловом, то очень полезная машина! У нас же (привилегия гвардии) мотострелковый батальон на американских «скаутах» М3. Колонной обходим деревню. А черт!

Зенитная батарея на западной окраине, нам не было ее видно из-за домов. И разведка прошляпила – на моей карте, с нанесенными сведениями о противнике, батарей «восемь-восемь» лишь две: у дороги к берегу и на восток от Нойлевина – а тут еще и третья оказалась! И дистанция всего метров девятьсот!

– Дуб-один, два, три, разворот вправо! Дуб-четыре, влево, прикрой!

Немцы успели дать залп первыми. «Четверке» из первой батареи влепили в борт и подожгли, а у «единички» из второй перебило гусеницу – ведь добьют сейчас, вторым залпом! – и еще два снаряда дали промах. Но у немцев тоже нервы были не стальные, при виде тринадцати самоходок, наводящих на них стволы – ясно ведь, что и мы с такой дистанции не промахнемся, ну а зенитке и прямого попадания не надо. Наш залп, и второй от немцев, ударили одновременно, снова два попадания, но в лоб нас уже не берет, отделались вмятинами, а вот батарею мы накрыли хорошо! Нет, в оптику наблюдаю у одной из пушек какое-то шевеление, стреляю туда «маркером» (снаряд фугасный, но дает при разрыве хорошо заметную вспышку), туда же прилетает от кого-то и «сто двадцать два». Чисто!

А зачем я приказал «дубу-четыре», то есть четвертой батарее, развернуться влево? Так хорошо уже были знакомы с этим приемом – сначала с одной стороны стреляют, а когда развернемся, то совсем с другой, нам в борта, внезапный огневой удар. Причем хорошо маскироваться умели – даже тяжелую противотанковую пушку 88/71 можно в окоп поставить, сверху масксетью или ветошью забросать, не сразу заметишь! А на заранее оборудованном рубеже, как я уже сказал, могли и в дзот поставить, и ложную позицию поодаль, причем такую, что даже выстрелы будет изображать, вспышки и дым, от пиротехники. Так что не зевай и смотри в оба, все неровности и подозрительные места на поле боя. А если не можешь обнаружить – так поставь кого-нибудь в прикрытие. Уже пушка в том направлении, снаряд в стволе, секунды лишь, чтобы прицел поправить и ответить, хоть второй раз выстрелить фрицам не дать. Тем более что четвертая батарея и шла в хвосте, немцы ее пока видеть не могли. А вот слева, от железки и шоссе, вполне мог кто-то появиться!

Плохо, что не было у нас, в отличие от того боя с «королевскими тиграми», приданных «барбосов». И взвода «тюльпанов» тоже не было. Если бы мы самостоятельно действовали, тогда бы нам усиление дали, а так лишь все свое, четыре батареи по пять машин (уже девятнадцать, «четверка» сгорела, но экипаж весь живой, хотя раненых двое!), еще мой командирский Т-54, батальон мотострелков на восемнадцати «скаутах», минометчики, зенитный взвод (две ЗУ-37), саперы и тылы, «все мое с собой», ремонтная летучка Тимофеича и повар Митрофаныч с кухней (оба наших деда, кажется, еще в империалистическую воевали, у нашего кормильца даже Георгий есть, надеваемый, по уставу, наравне с нашей «Славой»).

Что в поле стоим, это нам не нравится категорически. Немецкие танки, конечно, издали увидим, и с фаустами к нам тут хрен подберешься – но если нас тут артиллерией накроют! Мотострелки пытаются проникнуть в Нойлевин, с нашей стороны, чтобы разведать, можно ли там закрепиться, а заодно и убедиться, что зенитки окончательно выведены из строя – через четверть часа откатываются, со стрельбой. Докладывают – там немецкой пехоты, как тараканов, лезут и стреляют из-за каждого угла! И ведь не сдвинешься – наша позиция здесь! Хорошо перекрываем и дорогу к деревне, и поле, и даже до шоссе и железки на юго-западе можем достать. Приказываю окапываться, самоходки ползают, орудуя бульдозерными ножами, ну а пехоте приходится лопатами махать! Но никто не ропщет, все понимают, что при обстреле это шанс на жизнь.

Бой в Нойлевине вроде бы приближался к нам, но не стихал. Затем на дороге из деревни появились два немецких грузовика – странно, фрицы должны были знать, что мы здесь! Белые флаги над кабинами – сдаются, что ли? Через несколько минут ко мне подводят пожилого немца-гауптмана. Азаров, командир разведроты, за переводчика – выясняется, что этот фриц, начальник медслужбы 542-й гренадерской дивизии. А в грузовиках раненые фрицы. Что ж, война для вас кончилась, мы пленных не расстреливаем, чего тебе еще от нас надо?

Как узнал, даже не нашелся сразу, что ответить. Этот фриц требовал пропустить его к своим, поскольку там исключительно тяжелораненые, которым помощь должна быть оказана немедленно, иначе они умрут. Только тяжелораненые, «которые, герр оберст, больше никак не смогут участвовать в войне против вас»! И что-то там про христианское милосердие, нужное даже на войне. Не просил, а требовал – ну и наглец!

– Восемнадцать фрицевских рыл, в кузовах навалом, машины не санитарные, обычные грузовики, – вставляет Азаров, – все лежат тушками, в крови и бинтах, спрятавшихся здоровых не найдено, никакого оружия тоже. Еще этот и двое водил, они же, как утверждают, санитары. А что с теми, забинтованными, то черт знает, они и в самом деле, или притворяется кто-то? Но лично я бы их всех… – тут наш разведчик сделал жест, будто передергивал затвор.

Ясно – у Азарова семья в оккупации осталась, где-то под Витебском, а как освободили территорию, тотак и не нашли, и не узнали, что с ними случилось. И предупреждал же я его – все понимаю, но себя в руках держи, если не хочешь под трибунал. Жалко будет лейтенанта – и разведчик хороший, и в полку со Сталинграда, тогда он еще мамлеем был, после ускоренных курсов, а до того сержантом, в другой части, и тоже в разведке. Дисциплинированный офицер, грамотный и инициативный, воюет отлично, и пленных таскает, выполняя приказ – но вот заметил я, если есть хоть какая возможность фрицев мертвыми делать, то обязательно воспользуется, буквально ходя по грани жизни и своей, и чужой, и трибунала, и, что хуже всего, выполнения боевой задачи! Именно по грани, так что формально не придраться, вроде все сделано и хорошо – ровно настолько себе послабление, насколько ситуация позволяет. Ну вот нахрен он сам во все дыры лезет, даже там, где это ему, командиру роты, уже не требуется, и взводный бы мог, а то и сержант? А в немецком тылу, может, я не понимаю чего, но первая задача разведчика – это информацию добыть и вернуться, и все прочее – это лишь в мере, какая для главной цели необходима. Ну, а Азаров, когда мы в тот раз с «Викингом» дрались, посланный всего лишь наблюдать и огонь корректировать, оказывается, еще и сам из снайперки стрелял! «Да вы не беспокойтесь, я же под шум разрывов стрелял, не обнаружили бы», – и умудрился немецкого генерала Гилле, командира дивизии, уложить! Вот и думай, награждать его за такое, или совсем напротив? Так ведь победителей не судят!

Немец его жест заметил и вроде сбледнул – но держится храбро. Судя по возрасту, он еще ту войну застал, когда по правилам воевали. И неужели надеется, что я его отпущу – мне в трибунал после тоже неохота! Спрашиваю – знает ли он, как ваши поступали с нашими ранеными в сорок первом? Что и сейчас делают СС, если им в руки попасть? Отвечает:

– Если вы расстреляете этих солдат, моя совесть чиста, потому что я сделал все, что мог, не попытаться означало для них смерть гарантированную. Очень может быть, что до госпиталя и так доедут живыми не все. Но тогда лично я могу рассчитывать на плен и соответствующее обращение как некомбатант, никогда оружия не державший?

– Вы все – наши пленные. И как таковым мы не можем дать вам больше, чем своим солдатам. Отправим в свой госпиталь – так же, как своих раненых. Ждите, когда мне доложат, свободно ли шоссе на Цехин. Тогда и отправлю вас, под охраной и конвоем. У меня тоже есть раненые, двое из которых для меня дороже, чем ваши восемнадцать – так что не буду медлить. А сейчас марш в наш обоз, вам укажут. Санинструктора прислать?

Ну вот, эту проблему решил. Других забот хватает! Если немцы сейчас полезут.

Сначала появились «пантеры» – с юга, от железки, где-то через час. Шли по дороге колонной – поле просохло не до конца, а проходимость у бронекошек, при их массе сорок пять тонн, сильно уступала нашей (двигаться и поворачиваться могли, но плохо). Мы встретили их огнем с тысячи пятисот, сожгли восемь штук, остальные отошли. Затем начался обстрел, но снаряды, судя по разрывам калибр сто пять, рвались от нас в поле заметно правее – похоже, что немцы не имели точного целеуказания и опасались попасть по Нойлевину, по своим. А после с запада, от Врицена, на нас густо пошла немецкая пехота, в боевых порядках вижу самоходки, их много, не меньше полусотни, похожи на «мардеры», но ствол длиннее. Неужели фрицы вместо семь-пять восемь-восемь поставили? Ну тогда нам их близко подпускать никак нельзя, задавят числом! А позади «пантеры», десятка полтора, во второй линии – что странно, им же до нас никак не достать. Эшелон развития успеха – нет, тогда бы и мотопехота на «ганомагах» рядом бы была, не одни танки. Противотанковый заслон на случай нашей контратаки?

И тут на поле между нами и немцами падают немецкие же снаряды, оставляя густой дым. Это все-таки не сплошная завеса, но здорово нам мешает – правда, мешает и немцам. Мы открываем огонь, осколочно-фугасными по пехоте, бронебойными по немецкой броне – прямые попадания буквально разносят «мардеры» на части, но и от фугасов, разорвавшихся рядом, самоходки или замирают, или продолжают двигаться, но перестают стрелять. Огоньку добавляют и наши минометчики, всего лишь батальонный калибр, нопехоте хватает – что странно, на самоходки тоже действует! Достает и нас: «тройке» из первой батареи прямо в лоб, пробитие – как после оказалось, из всего экипажа лишь мехвод выжил, и то контуженный. И все той же «единичке» из второй, и снова в гусеницу, такое вот счастье. Похоже, у немцев 88/71, а не просто «восемь-восемь», раз нашу лобовую броню на такой дистанции берет, тут явно больше тысячи метров! Стреляют густо, даже вслепую, сквозь дым – бронебойными, к счастью для мотострелков и обоза.

Немцы прорываются наконец сквозь стену дыма. Странные машины, как «мардеры» – переростки, на корпус легкого танка сверху приделана длинная пушка, совершенно открыто, лишь щит спереди, а расчет, он же экипаж (кроме мехвода, конечно), рядом бежит, по раскисшему полю! Залегает, от нашего огня, затем перебежкой вперед, к остановившейся самоходке, готовятся стрелять.

– Рябко, осколочный!

Получите, суки! Хорошо попало – нет, кто-то вскакивает, машет рукой, к нему несколько фрицев из пехотного строя подбегают, снаряды подавать.

– Осколочный заряжай, – мне и прицел менять не надо!

В наушниках крики и мат. Кажется, у нас еще кого-то подбили, дистанция шестьсот, это как бойня в упор, и наши, и их калибры одинаково броню пробивают, но фрицев пока больше! Однако им здорово от наших пулеметов и минометов достается – стреляют редко, залегают возле машин, заменяют выбывшие номера расчетов, нам работать куда легче! Их пехота пытается броском добраться до нас, в оптику у многих в руках «фаусты» вижу – но поле грязное, быстро не побежишь, да еще с полной выкладкой, и под пулеметами – не только штатными, вижу, кто-то из мотострелков на броню самоходок запрыгнул, и из того, что у нас на люках приделано, по полю поливает. И попятились немцы, не дошли до нас, скрылись в дыму. Самоходки их были выбиты все, и у каждой не меньше чем по десятку дохлых фрицев валялось, весь расчет, и те, кто на помощь подбежал. Причем что любопытно, когда после смотрели, четыре штуки оказались неповрежденными совсем – водилы по-пешему удрали? А «пантеры» так и не появились.

У нас кроме уже названной мной «тройки» достало еще пятерых, причем три машины сгорели. Одна, как заверил Тимофеич, через час будет на ходу. И опять же «святое благословение» – ни один экипаж полностью не погиб! Но девятнадцать убитых, и тридцать раненых – это считая с теми, кто у мотострелков! За считаные недели, а то и дни до Победы!

– Это и есть русский фанатизм, – спросил пленный немец-врач, когда я появился в обозе, четыре сотни метров позади нашей главной линии обороны, – или фатализм? Или вас бы расстреляло бы ваше НКВД, если бы вы отступили?

– Да пошел ты… – отвечаю. – Жить, конечно, хочется, только чтобы вы все при этом сдохли, фашисты проклятые. После того что вы у нас творили – тесно нам с вами на земле. Азаров, переведи!

Немец стал что-то торопливо говорить. Наш разведчик слушал и усмехнулся.

– Спрашивает, вот у него трое детей в Магдебурге, так неужели их тоже расстреляют? И просит забрать их в detdom и воспитать как русских, пусть никогда не узнают про свою родину и родителей, но останутся жить! Он что, издевается над нами?

– Нет, – отвечаю, – культура европейская такова. Если тебя победили, то сиди и не рыпайся. Знаешь, что в Германии партизан отродясь не бывало, даже когда их Наполеон топтал – это только наши, русские, могли взять топоры и вилы – и в леса. Переведи – пусть не трясется. Товарищ Сталин сказал, народ немецкий останется, это фашистов мы уничтожим – тех, кто считает себя избранной нацией. А если он и его дети так не думают – то пусть живут, нам не жалко!

Гремело на юге – где наши от Зеелова шли прямо на Берлин. Гремело на севере, где немцев выбивали с их последнего плацдарма на правом берегу, у Цедена. И шли над нами на запад краснозвездные эскадрильи, а немецкую авиацию в этот день я видел лишь однажды – два «фоккера» прошли в стороне, преследуемые «яками». К шестнадцати часам наконец с юга подошли правофланговые части соседней, Сорок седьмой армии. Теперь в наших руках была и железка, и северная дорога, фронт был от Нойлевина до деревни (или городка, у фрицев это различить трудно) Нойтребин, дальше по восточному берегу озера Китцер-Зее, и по автостраде Врицен-Зеелов. Наконец отправили в тыл раненых – и наших, и фрицев. И продолжили выполнение боевой задачи.

Теперь предстояло штурмовать Врицен. Этот городок стоял в шести километрах на запад от Нойлевина – перекресток дорог, здесь сходились две железки, автострада и северная грунтовка. И речка, прикрывающая с востока, и полоса леса позади. А в тридцати километрах к юго-западу от Врицена – Берлин!

Из протокола допроса, 13 апреля 1944 года

– Фамилия, звание, должность, часть?

– Рядовой Филипп, господин офицер! Простите, не разбираюсь в ваших званиях и погонах. Я не эсэсовец, и даже не немец, я француз! Это только мундир со знаками СС, но это гнусная провокация! Я совершенно не хотел попасть на эту войну, но меня заставили!

– Вы не ответили на вопрос, к какой части принадлежите.

– К 599-му штрафному пулеметному батальону, господин… Мне предлагали идти в армию Еврорейха, воевать в Африке, еще прошлым летом, но я сказал, что война не для меня! И вот, мобилизовали принудительно!

– Если это случилось только сейчас, то следовательно, вы работали на рейх?

– Господин офицер, я был всего лишь актером в «Пти Паради», маленьком парижском театре! Веселил публику, даже в это тяжелое для Франции время! А не был мобилизован, потому что… Мой отец, коммерсант, был близок с кем-то из оккупационной администрации, он хлопотал, чтобы меня не трогали.

– Ваш отец работал на германскую армию?

– Господин офицер, но в бедной, несчастной Франции сейчас без этого нельзя! Кто не работает на войну, тот подлежит мобилизации. А жить более-менее богато может лишь тот, кто наиболее полезен немцам. Но я был дружен с теми, кто, без сомнения, входил в Сопротивление!

– И чем занимались в Сопротивлении лично вы?

– О, господин офицер, быть настоящими бойцами Сопротивления могли лишь истинные герои! Храбрые, как львы, в совершенстве владеющие оружием, обученные всяким тайным штучкам, как в кинобоевиках. Ну, а я был всего лишь маленьким человеком, ничему из этого не обученным. Но я сочувствовал вашей армии и солдатам генерала де Голля, и с нетерпением ждал, когда освобождение придет! А мои друзья говорили про немцев такое… наверняка они или сами были связаны с Сопротивлением, или знали таких людей. А я молчал, никого не выдал, хотя нам было строжайше велено обо всем доносить в гестапо! Я не сказал ничего, даже когда меня арестовали и били на допросе!

– За что вас арестовали?

– Не знаю! Скорее всего, потому что на одном из спектаклей я позволил себе… Я там играл черта, так прилепил ему усики и скорчил рожу, как Гитлер на трибуне, я видел в кино. Наверное, кто-то донес – на следующее утро за мной пришли. Меня держали в невыносимых условиях, жестоко избивали! Затем погрузили в вагон – это было ужасно, как скотину! – и выгрузили уже здесь. Нам сказали, что рейх предоставил нам последний шанс доказать свою лояльность! Но я слышал разговор двух немецких офицеров – о том, что будто бы Гитлер потребовал еще солдат на Восточный фронт, и Кох, ставший во Франции главным, когда Достлера отозвали, отправил арестантов, «потому что они уже пойманы и собраны вместе», и что «если наловить любых других, нет никакой гарантии их большей лояльности».

– Однако же вы оказались в рядах добровольческого батальона СС. Приносили особую присягу?

– Нет! Меня никто не спрашивал! Нас привезли, выдали эти мундиры, оружия не давали – затем объявили, что мы все мобилизованы в войска СС! И что любой из нас будет немедленно расстрелян за малейшее неповиновение, за нахождение без дозволения вне расположения части, за отступление с позиции без приказа, за попытку сдачи в плен! Хотя там впереди русский фронт, а все знают, что эсэсовцев русские в плен не берут. Но нас все равно держали как под арестом.

– Вас лишали свободы?

– Фактически да! Огороженная территория, и вооруженные часовые вокруг. Рота – два взвода по пятьдесят человек. Про остальные роты батальона не знаю, они, наверное, были на участках рядом. Каждый взвод – смена, нас дважды в сутки отводили в первую траншею и приковывали к пулеметам, ключи были только у немецких унтер-офицеров! И – двенадцать часов дежурства, в дзоте, или даже открытом окопе, негде было укрыться! Почти без еды и воды – только фляжка и горсть сухарей. И у нас не было никакого оружия, только пулеметы, тяжелые, станковые, их не поднять и не развернуть.

– МГ-42 на станке?

– Нет, наши «гочкисы», или «модель 08» на салазках[113]. Нам было сказано, если русские пойдут в атаку – то стрелять, это будет единственный способ спасти свою жизнь!

– Однако вы сдались, не выстрелив ни разу?

– Господин офицер, я разумный человек! Когда начался ваш обстрел, я упал на дно траншеи и молил Бога, чтобы он сохранил мне жизнь. А затем я увидел русских солдат, бегущих прямо на меня, их было очень много! И я подумал, что если я буду стрелять, то все равно не отобьюсь, зато гарантированно живым не останусь – а если подниму руки, есть шанс! Первый русский, что добежал до меня, едва не воткнул мне штык в грудь – но заметил, что я прикован, удивился и не стал меня убивать. Уже после другой ваш солдат ударил меня по лицу, крича: «Эсэс!», но это пустяк. Затем русский сержант вынул из моего пулемета ленту и затвор, приказал мне повязать на шею мою же портянку, вместо белого флага, и, как я понял, велел сидеть и ждать, когда за мной придут. И русские пошли дальше – вернулись где-то через час, уже другие, взвалили на меня мой же пулемет, так и не отцепляя, и погнали в свой тыл.

– То есть вы шли вместе с пулеметом, к которому были прикованы? И как далеко?

– Наверное, километра четыре. Там с меня наконец сняли цепь. И еще заставили тащить «гочкис» на склад.

– Значит, и прежде вы имели полную возможность к побегу. Станковый пулемет Гочкиса образца четырнадцатого года весит всего двадцать три килограмма. Исходя из этого, я никак не могу считать, что вы сдались добровольно.

– Господин офицер, я не виноват!! Я не эсэсовец! Я никогда не был на Восточном фронте! Я не убивал русских!

– Не надо так орать. Это всего лишь значит, что ваш статус в плену будет ниже, а режим вашего содержания жестче, чем если бы вы сдались добровольно. Ну и конечно, репатриируют вас позднее, пока не отработаете. Лет пять или десять на стройках народного хозяйства, как трибунал решит.

– Господу слава! Ты услышал меня!

Энциклопедия киноискусства. М., 1970 (альт-ист)

Фильм «Иван-Тюльпан», приключенческая романтическая комедия, снятая на киностудии «Союзэкспортфильм» в 1952 году, первоначально предназначался для французской зрительской аудитории – о похождениях в России молодого солдата наполеоновской армии, благодаря своему характеру попадающего в самые нелепые и смешные ситуации. Фильм изобилует гротескными элементами, высмеивающими заграничное представление о нашей стране (партизаны верхом на медведях, плоды развесистой клюквы, которыми можно питаться круглый год), сюжет также в значительной степени условен (в войну 1812 года французских оккупантов под Петербургом не было, русский царь не мог прятаться от них в загородном имении, и у него не было дочери-командира партизанского отряда, переодевшейся в мужской мундир), также вымыслом являются и «шестиствольный пулемет кулибинской работы» (с кремневым замком и бумажными патронами!), и дирижабль, перемещаемый греблей. Это был, по меткому определению, «хулиганский фильм», первая работа в художественном кино тогда совсем молодого Эльдара Рязанова. Это был один из первых, в значительной мере экспериментальный фильм советского кино, где были широко применены спецэффекты. И это была первая главная роль Жерара Филипа, прежде снимавшегося лишь в эпизодах на «Совэкспортфильме» – роль, принесшая ему европейскую известность и последняя его работа в Советском Союзе.

Интересный факт: Ж. Филип находился в СССР с 1944 по 1953 год в статусе военнопленного французских ваффен СС. По возвращении во Францию он называл это время «своим русским крепостным правом», хотя, в отличие от прочих пленных эсэсовцев, отбывал срок в комфортных условиях съемочной площадки «Совэкспортфильма» и, по признанию критиков, именно там состоялся как киноактер.

Еще один протокол допроса 14 апреля 1944 года

– Фамилия, звание, должность, часть?

– Обер-фельдфебель Ганс Мельнер, 300-я бригада реактивной артиллерии. Фельдфебель первой батареи второго дивизиона первого полка.

– Расскажите о составе вашей части, ее дислокации, поставленных задачах.

– Бригада двухполкового состава, в каждом полку три дивизиона по три батареи. В батарее шесть 28-сантиметровых рамных пусковых установок. Итого сто восемь в бригаде, из техники по штату восемнадцать полугусеничных тягачей, около полусотни автомобилей, до двух тысяч человек личного состава. В наличии был полный боекомплект, так как до начала вашего наступления мы не стреляли. Расположение – лесной массив севернее деревни Штаусберг, огневые позиции были оборудованы фронтом на юго-восток. Поскольку расстояние до линии фронта превышало дальность нашего огня, то вероятно, боевой задачей предполагалось нанести огневой удар по вашим войскам в случае прорыва на Мюнхеберг. Но точно сказать не могу, я все же фельдфебель, хотя и с выслугой начиная с тридцать восьмого года – а не штабной офицер.

– Ставилась ли вам задача применить химические боеприпасы?

– Не могу знать. Солдатам ничего не говорилось. Но думаю, раз эти снаряды подвезли со склада непосредственно на позиции, то собирались. Просто пришел бы приказ, и все!

– Вы сами видели химические снаряды? Как они были складированы?

– Видел. Маркировку ни с чем не спутать – зеленое кольцо с желтым ободком. Хранились в открытых окопах, под масксетями. Солдаты старались от них держаться подальше – мало ли, утечка. И нам было приказано всем постоянно иметь при себе противогаз и резиновый костюм, я и другие фельдфебели ежедневно проверяли у каждого наличие и исправность.

– А обычные боеприпасы были в тех же окопах?

– Нет. Но рядом. Хотя вроде в одном окопе были и вместе – так вышло, что догружали, другого укрытого места не нашлось.

– Если бы вам был отдан приказ стрелять химическими снарядами, вы бы выполнили его?

– Герр следователь, а как можно было иначе? Знали, конечно, что вы после этого в плен не возьмете. И понимали, что тогда и на наши городаначнет падать… Но приказ не выполнить нельзя – орднунг! А пока приказа нет, старались о том не думать. Мы всего лишь солдаты, обязаны исполнять – а отвечать должен тот, кто отдает приказ!

– Что произошло утром 14 апреля? Вы были в расположении части?

– Нет, герр следователь, я был в Штаусберге, по хозяйственным делам. Как раз возвращался, с телегой.

– Ваш тыл не был моторизован?

– Согласно уставу, герр следователь. Тягачи для техники, грузовые автомобили для боеприпасов, легковые для офицеров, мотоциклы для связи, а лошадь с телегой на каждую батарею для хозяйственных нужд. А сейчас, когда с бензином стало не очень, то бывает, что и грузовики повозками заменяют. Или переводят на газогенератор, соломой топить. Но у нас было по-старому, «опель-блиц» и телега. Так вот, я уже подъезжал, когда начался ваш обстрел. Стреляло что-то похожее на наши «небельфереры», но с зажигательным зарядом, и именно по лесу, а не по деревне! И еще были разрывы от тяжелых минометов, а может, и гаубиц! Лес очень сильно загорелся, и начались взрывы нашего боекомплекта. Нам было приказано надеть защитные костюмы и противогазы – впрочем, многие сделали это еще раньше, без приказа, такой едкий был дым. Сначала мы пытались тушить, забрасывая огонь землей, но все так горело, что пришлось сначала отступить на край леса, а затем в Штаусберг, на северную окраину. Ветер нес на нас дым, он как раз дул на юг. И тут вижу, на улице гражданские лежат, мертвые. Со мной было девятнадцать солдат и ни одного офицера. Куда делись все остальные из личного состава, я не видел, не знаю!

Затем появился какой-то обер-лейтенант, тоже в противогазе и резиновом костюме, и подчинил нас себе. Там и еще какие-то приблудившиеся были, кто сообразил защиту надеть, всего, наверное, человек семьдесят. Сначала мы живых искали, чтобы в газоубежище сопроводить, но не нашли никого – может, в домах кто-то и остался, если окна и двери были плотно закрыты. Где-то через час обер-лейтенант приказал нам организованно выходить в безопасное место, на восток.

– Отчего туда?

– Так вокруг Штаусберга лес горел весь, и только на востоке поле. И дорога по открытому месту, в семи километрах деревня Буккоф, тоже на краю леса стоит. Ну и ветер с севера, а по инструкции, выход из места заражения должен быть перпендикулярно к его направлению. Мы по дороге, строем, организованно – только к Буккофу подошли, как и там обстрел, по деревне фугасами, по лесу зажигательными. И на дороге трупы видели – газ и здесь достал. На перекрестке фельджандармы, тоже в противогазах, нас на север послали, к Прецелю, там штаб 303-й дивизии, в его распоряжение. Мы туда – и вдруг увидели русские танки!

– И сдались, даже не пытаясь сопротивляться?

– Герр следователь, так ведь страшно вести бой в химзащите! Любое ранение, пуля или осколок – разрыв костюма, и ты мертвец! Нам говорили, что фосфорорганика убивает, даже если капля попадет на кожу. И лишь увидев русских пехотинцев с открытыми лицами, мы поверили, что можно снять противогазы. Русские, увидев насв полной защитной амуниции, наверное, так удивились, что никого не убили – хотя я слышал, могли просто за наличие противогаза расстрелять. Как бы то ни было, нас взяли в плен, а перед тем как снять химзащиту, дали ведра и приказали обливаться водой, чтобы смыть отраву. Ведер было только пара, потомупосле нас просто спихивали в пруд, я чуть не утонул, но мне кинули с берега веревку. Что со мной будет?

– Ну, раз ваша часть не успела применить химическое оружие против Красной Армии, то претензий к вам нет.

– Слава богу, я буду жить!

Берлин, рейхсканцелярия, 15 апреля 1944 года

– Кто-нибудь, может мне объяснить, что происходит? Манштейн, вы мерзавец! Кто обещал, что Одерский рубеж будет стоять нерушимо – и, по крайней мере, русским придется заплатить за его преодоление настоящую цену? Теперь вы говорите, что оборона Одиннадцатой армии рассыпалась, русские прорвались севернее Берлина, форсировав Одер сразу в нескольких местах! Если генерал Грассер предатель и трус, то так и скажите, пусть им займется гестапо! Русские прорвались – так бросьте в бой стратегический резерв, Третью танковую, и восстановите фронт!

– Мой фюрер, русские собрали против нас впятеро больше войск! А бог всегда на стороне больших батальонов. Двадцать третий корпус в Цедене держался сутки в полном окружении и капитулировал, лишь полностью истратив боеприпасы. А командир Двадцать седьмого корпуса погиб вместе со всем штабом на боевом посту, в Нойлевине, атакованном русскойтанковой армией. Что до нашей Третьей танковой, то она в настоящий момент полностью втянута в сражение севернее Берлина и отступает, не в силах сдержать натиск превосходящих сил русских.

– Манштейн, не вы ли вчера докладывали мне об опасном прорыве и на юге?

– Так точно, мой фюрер. Четвертому и Седьмому танковым корпусам пока удается успешно держать оборону в Фюстенвальде, в междуозерье Шармютцельзее – Нойердорфер-зе и по краю лесного массива до Люббен-Шпревальда. Однако южнее русские уже продвинулись до Луккау и Добберлуг-Киркхайн. Несмотря на огромные потери, уже понесенные славянскими варварами, их натиск не ослабевает…

– Согласно вашим донесениям, за два дня вы уже уничтожили почти миллион русских солдат и десять тысяч танков! Я не поленился, лично просуммировал цифры, что присылали непосредственно из дивизий. По-вашему, Сталин размножает свою армию делением, как амеб? А танки у него возникают из воздуха, по волшебству? Вам дали все лучшее, что имеет Германия! Всего четырнадцать дней назад вы клялись мне, что отстоите Берлин! Мне что, снова выгнать вас со службы, без мундира и пенсии? Вы все – я вижу здесь перед собой лишь стадо баранов с генеральскими погонами! Я и вся германская нация были уверены, что в вашем лице имеют возрожденный гений великого Мольтке, Блюхера, Шарнхорста! А в действительности – толпу кретинов, неспособных справиться с ордой русских дикарей! С этими недочеловками, вот, взгляните на плакат, что сегодня будет развешен по всему Берлину – этим недоразвитых существ вы боитесь? Мне поступить с вами, как с флотом, отдав в полное подчинение СС – если там после позора «Шеера» и «Тирпица» была плеяда славных побед великого Тиле? Так, может, и тут вы вспомните военное искусство, которым вы не владеете в должной мере, спесивые недоумки! Хватит, я не намерен больше терпеть глупость и бездарность! Двадцатого апреля, в свой день рождения, я желаю услышать от вас, что русские разбиты и выброшены за Одер! А кто не подчинится, тот жестоко пожалеет! Убирайтесь, болваны! Все пошли вон!!!

Лондон, 17 апреля 1944 года

Старая добрая Англия наконец вздохнула с облегчением.

Да, гуннам в последний год как-то не везло. Но никто не мог считать немцев слабым противником! А военные неудачи, с кем не бывает – и у нас были Дюнкерк, Сингапур, Тобрук, Каир, а у русских в сорок первом… Однако собственно германская территория пока была не тронута (за исключением восточно-прусского анклава), а берлинское радио кричало, что за свой дом каждый немец будет сражаться, как все триста спартанцев, вместе взятые, и Одерский вал неприступен (судя по пропаганде, улучшенная версия линии Мажино) – конечно, пропаганда на то и пропаганда, но ведь доля правды в ней должна быть? Потому вариант перехода войны в позиционную мясорубку наподобие Вердена и Соммы казался вполне реальным – тем более что русские сводки с фронта недавних дней Зееловской битвы, казалось, такое подтверждали. Вместо сокрушительного разгрома и преследования гуннов на сотни миль, вышло лишь вклинение в немецкую долговременную оборону ценой предельного напряжения и огромных потерь, все как в ту войну – теперь пойдут перепихалочки-потягушечки с многодневными сражениями за каждую «избушку лесника» и сотнями тысяч трупов за каждую сотню метров продвижения. А ведь на западной границе у немцев такой же неприступный рубеж, линия Зигфрида, от швейцарских гор до бельгийских каналов – и экспедиционные англо-американские войска пока не одолели даже французское «предполье», неся там ощутимые потери! Конечно, Германия войну проиграет, это очевидно – но сколько еще потребуется крови и сил! Эта война и так уже длится на полгода дольше, чем та, – а конца и не видно?

А русские молчали. И, как оказалось, копили силы. А когда начали, то разорвали в клочья Одерский рубеж, в первый же день! И Берлин оказался в положении, куда более опасном, чем Париж осенью четырнадцатого года. И никому не верилось, что немцы будут долго сопротивляться, потеряв столицу и лучшие войска. Конец войны показался совсем близким! Правда, оставались еще японцы (неблагодарная сволочь! Забыли, кто помог им войти в клуб цивилизованных держав!) и всякие там индусы и прочие негры, усомнившиеся в праве белой расы управлять миром. Но это, по крайней мере, будет уже привычная Британии война, «где-то там на краю земли», к величию Британской короны, война профессиональной армии, а не чужие бомбы на свои мирные дома. Ну, а если напустить на япошек этих бешеных русских, пообещав им реванш за Цусиму и Порт-Артур – то даже жаль становилось бедного микадо!

Два почтенных джентльмена, в этот вечер уединившиеся в кабинете викторианского стиля, в особняке на Даунинг-стрит, совершенно не разделяли общей радости.

– Уинстон, простите, если вмешиваюсь не в свое дело, но вы явно допускаете излишества. Это обязательно – напиваться, как грузчик из Ист-Энда?

– Бэзил, я д-должен был уничтожить очередной подарок от русского чингисхана! Еще один ящик армянского коньяка – справедливости ради отмечу, этот напиток куда лучше виски!

– Но будьте все-таки воздержанны! Где же ваш государственный ум?

– Мой ум блистал сегодня перед лордами Адмиралтейства. Когда я только попытался предложить им свой Средиземноморский сценарий! Идиот дуче, лучше бы и не брался воевать, если не умеет! Это благодаря ему русские влезли всеми копытами в исконно нашу зону влияния – и совершенно не собираются оттуда уходить! Мы уже потеряли Балканы (про Грецию – особый разговор), Палестину, пол-Италии – и не факт, что мы успеем освободить вторую половину раньше русских! Этот проходимец де Голль все же влез во Францию с юга, как вор через окно. Франко вдруг нашел общий язык с коммунистами – как? И вся эта афера со Святым Престолом, – но о том молчу, даже у стен иногда есть уши.

– О чем был разговор в Адмиралтействе, если не секрет?

– Для вас – нет, Бэзил. Пока мы контролируем в Средиземноморье ключевые точки, у нас козырные карты на руках! Слава богу, успели занять Суэц, Каир, Александрию прежде русских, лорд Маунтбеттен оказался на высоте! И я предупредил Сталина, что Гибралтар и Мальта – мои, не сметь лезть вперед! Но если Гибралтар мы возьмем не сегодня так завтра, без всякого сомнения, то с Мальтой не так все просто. Пантеллерия – как кость в горле, эти острова фактически перехватывают Средиземное море в самой узкой его части! Наши друзья в Италии сообщили, что русские готовят десант на Пантеллерию. Если бы вдруг самолеты с наших авианосцев нанесли неожиданный удар – в конце концов, могли мы ошибиться, принять флот североитальянцев и русских за эскадру дуче? В свое время, при охоте на «Бисмарк», мы свой же «Белфаст» так чуть не потопили, и что? Не война, боже упаси – всего одна «ошибочная» сокрушительная атака, ну а после опознание, извинения, вряд ли Сталин стал бы раздувать конфликт, тоже спустил бы на тормозах – а мы бы благополучно высадили десант, взяв и Пантеллерию, и Мальту. И все могло бы сработать, черт побери! Но все карты спутала эта проклятая русская подлодка, которая уже успела устроить бойню немецкому флоту! «Шарнхорст», уничтожение которого было делом чести для Роял Нэви – потоплен К-25! А адмиралы вежливо указали, что Сталин бы наши извинения принял – вот только после «Илластриес» или «Хоув», или «Энсон» были бы торпедированы «неизвестной» субмариной, предположительно немецкой, у гуннов там их целая флотилия на Балеарах – ведь мы на месте русских поступили бы именно так, отчего же должны ждать от них иного? И уже нам пришлось бы делать вежливую мину при плохой игре – и это еще самый лучший, минимальный вариант! А в худшем случае под раздачу попали бы еще и янки – после чего нам пришлось бы долго объясняться с Вашингтоном! Если, конечно, не хотим начинать с русскими большую войну – в чем нас США точно не поддержат! Одна подлодка, черт побери, пусть и какая-то сверхсовершенная, но всего одна – стала уже фактором большой политики! Даже не козырным тузом, а джокером в рукаве у Сталина – которым он может перебить любую нашу игру! Ведь и русские могут отлично разыграть мой сценарий, в подводном исполнении – когда на наш флот вторжения, идущий к Мальте, нападет якобы «волчья стая» U-ботов, и никто не сможет доказать обратное! Мне на русскую честность и порядочность рассчитывать в игре с такими ставками – не смешите! Лорды Адмиралтейства так не считают. В итоге, мы можем войти в наше Средиземноморье лишь осторожно, на цыпочках, шаг за шагом – сначала Гибралтар, затем Балеары, дальше Корсика и, с дозволения русских, Сицилия. Можно, правда, попробовать войти с черного хода, от Александрии. Но это коммуникация вокруг Африки, и Канал нашими же минами усеян. А русские времени не теряют – Тольятти предложил адмиралу Да Зара пост командующего североитальянским флотом, и адмирал принял! Так что теперь Сталину даже свои войска на Пантеллерию посылать не надо – достаточно приказа итальянского адмирала, чтобы гарнизон законно подчинился! Слава богу, что на Мальте немцы, а не макаронники!

– Так, может, гуннам с юга Италии и Пантеллерию прибрать? А мы освободим?

– В таком случае мы должны сначала дать Кессельрингу снабжение и корабли. Поскольку сейчас под его командой из боевых единиц всего несколько миноносцев – для поддержки десанта и против береговых батарей Пантеллерии выглядят бледно. Что до люфтваффе, то гунны в Италии испытывают огромный дефицит авиабензина. И по нашей информации, Кессельринг ведет переговоры с американцами, через посредничество очень незаконопослушных сицилийских джентльменов – и рад бы сдаться, но боится не удержать фронт против русских, когда они начнут наступать. А начнут обязательно – после переговоров Сталина с папой, вернуть Святой Престол в Рим стало для русских вопросом престижа. Господи, Бэзил, вы помните, какие хитрые многоходовые схемы плели мы перед войной, ради интересов Британии в Средиземноморье? И вот все летит к чертям! Русский медведь нагло ввалился в нашу посудную лавку и уселся посреди – и попробуйте его выгнать!

– Ну, Уинстон, у нас ведь есть козырная карта. Что, если распространить «испанский» план на всю Европу? Подкрепив дипломатию даже не силой – это, пожалуй, будет неуместно, – а общественным мнением? Для начала – побольше и погромче кричать о гуннских зверствах, превратить Германию в филиал ада на земле в глазах толпы. Тем более что материала, и правдивого, тут более чем достаточно! Убедить всех – и наш электорат, и янки, и само же население стран Еврорейха – в своей безграничной виновности! А виновный должен платить – кто против, тот пособник фашизма! Германия, Франция, Испания, Италия, Голландия с Бельгией, кто там еще – все должны будут заплатить нам за нанесенный ущерб, это ведь будет справедливо. Думаю, что и Сталин не сможет возразить. Ну, а дальше все просто – или платите нам совершенно неподъемную сумму – проклятые фашисты, вы еще смеете торговаться за свои преступления? – или идите на политические и экономические уступки, какие мы укажем. Для каждой овцы, намеченной к стрижке, свои – или передача в нашу собственность контрольного пакета всей промышленности, или долг, какой придется платить до конца двадцатого века, или и в самом деле уплата доли золотом, у кого оно осталось, или передача финансов под внешнее управление, как было с османской Турцией – тут полная свобода нашего выбора. И конечно, политика – ограничения для коммунистов и прочих левых, наши военные базы, военный и политический союз. Ну и каяться навек за свое участие в Еврорейхе, молить у нас своего отпущения грехов – и даже не думать, что в обозримом будущем сумеют встать с нами на равных!

– У этого великолепного плана есть лишь одно «но», Бэзил. Если Сталин потребует того же? Как вы предлагаете взыскать контрибуцию с Германии, если русским удастся оккупировать ее целиком? А с Народной Италии, которая заявит, что никакого отношения к режиму Муссолини не имеет – и это при живом дуче, засевшем на юге? Со Словакии, которую СССР имеет намерение включить в свой состав – вы потребуете, чтобы русские оплатили словацкую долю из своей казны? Про Финляндию, Болгарию, Румынию, Венгрию – Сталин прямо заявил, что сначала эти страны будут обязаны оплатить свой долг перед Советским Союзом, ну а после все остальное!

– Что есть возмутительное нарушение международного права, Уинстон. Если в частной жизни должник обязан одновременно расплачиваться со всеми кредиторами, то отчего в политике должно быть иначе?! Если уж каким-то территориям суждено будет отойти в русскую сферу влияния – так пусть уходят абсолютно нищими, а дядя Джо берет их на довольствие, если ему охота! А нам не до благотворительности – нам еще империю восстанавливать и метрополию, и всяких черных вразумлять!

– Согласен, Бэзил. Но я сегодня хотел видеть вас не за этим.

– Я весь внимание, Уинстон.

– Эта русская подлодка. Мне снова требуется ваш аналитический ум. Чины из Технического отдела Адмиралтейства не могут сказать ничего внятного. Потому что их ум сходен с микроскопом: сориентируйте на проблему, и они ее показательно разберут. Но что делать, когда неясно вообще, как такое возможно? Загадка в том, что эта проклятая «моржиха», совершив переход с севера, а это не меньше пяти тысяч миль, и еще крейсируя в Средиземном море около недели, в Специи не дозаправлялась, установлено абсолютно точно! Принимала на борт торпеды – но ни литра топлива или химикатов! Больше того, по нашей информации, ничего подобного в Италию не завозилось, и никаких хранилищ для химии, весьма опасной, как показал американский опыт, ни в Специи, ни в Генуе нет и не сооружается! Если же учесть, что эта субмарина при оценочных размерах в пятнадцать тысяч тонн развивает под водой сорок узлов – то расход топлива должен быть колоссальным! Чисто теоретически, если вся она представляет подобие бидона с горючим вокруг крохотного прочного корпуса – отсюда и ее размеры! – то все равно, по расчетам наших экспертов, ей должно было хватить, с натяжкой, лишь в один конец! И это я еще не касаюсь вопроса, как заставить энергоустановку, стандартную для боевых кораблей, работать под водой, без поступления воздуха! Русские что, перпетуум мобиле изобрели?

– Уинстон, я все же не моряк и не кораблестроитель. Но чисто абстрактно, если взглянуть на вопрос сверху… А что, если русские всего лишь используют возобновляемый источник энергии? Как в их довоенном романе про подлодку «Пионер» – термоэлементы, работающие от разницы температуры воды у поверхности и на глубине? Крейсерский ход полностью на этом, пополняемом ресурсе – ну а запасы химии на борту, лишь чтобы совершить бросок для атаки?

– Уже рассмотрели. Не существует термопар такой эффективности. Хотя вы правы, может быть не термоэлемент, а что-то другое. Но вот что? Наши эксперты рассчитали даже такой вариант, как использование придонных течений. Лодка становится на якорь и выпускает крыльчатку гидротурбины, как на электростанции – заряжая аккумуляторы. Вот только при скорости течения диаметр такой турбины должен быть метров сто. И для обеспечения суток подводного хода со скоростью двадцать узлов (а именно такой, по наблюдениям, экономический ход «моржихи», судя по ее переходам совместно с эсминцами), заряжать аккумуляторы надо не меньше пяти суток! И масса аккумуляторов должна быть в половину ее водоизмещения! При существующей технической базе – и трудно поверить, что русские сумели настолько нас обойти! Но если даже так – где тогда другие образцы их техники, применяющие что-то подобное?

– В то же время ввозимого источника энергии с такими характеристиками не существует. Даже в теории – ну, кроме гипотетического «атомного котла».

– Этот вариант эксперты даже рассчитывать не стали. За отсутствием даже приблизительных данных. Да, теоретически грамм радия может дать энергию, как целый состав с углем. Но никто в мире пока не знает, как эту энергию безопасно извлечь! Как меня заверили в Техническом отделе, возникает огромное количество чисто инженерных проблем, к которым мы даже не знаем, как подступиться! И это при том, что само явление атомного распада открыто всего пять с половиной лет назад, в декабре тридцать восьмого – срок, немногим больше того, который необходим для строительства подводного корабля таких размеров! Даже меньше – ведь «моржиха» появилась у русских летом сорок второго! А у французов «Сюркуф», всего три тысячи тонн, строился семь лет, с двадцать седьмого по тридцать четвертый – ладно, учтем еще Депрессию! Но, при том что русские тратили год-полтора на постройку обычной, средней лодки их типа Щ или С, они никак не могли успеть!

– А объект есть. И значит, истина где-то рядом, Уинстон. Может быть, настолько проста, что мы ее даже не замечаем!

– Как, например, сверхъестественные силы. Или действительно «подводный флот коммунистического Марса», как ходили слухи?

– Уинстон, попробуем зайти с черного хода, раз уж заперта парадная дверь. Можете вы предоставить мне всю информацию, касающуюся этой субмарины? Включая самую бредовую, даже треп пьяных матросов в пивной. И конечно, мне понадобится время, чтобы всю ее проанализировать и вынести свой вердикт.

Капитан Смоленцев, Брюс. Тулон, 13 апреля 1944 года

Принимай нас, прекрасная Франция, – плохо в этом мире быть слабым!

Де Голль о том и в нашей истории с англичанами собачился. Старался своих людей и оргструктуры сберечь для «послевоенного мира», нехай пока союзники Францию освобождают – ну а британские СИС и УСО, наоборот, пусть французы впереди расходным материалом, а не свои. И у нас здесь – и что с того, что у него целый Второй французский корпус, зато там сам ужасный Роммель, страшно! Так что наши впереди, фронт прогрызают – а эти позади, с заведенными моторами, ждут, когда их пустят в уже готовый прорыв.

Только наши так резво взяли вперед, что добежали от Ниццы до Марселя и Тулона. И тут де Голль взвыл, как кот, которому прищемили хвост дверью. Поскольку в Тулоне застряла половина французского флота (другая половина успела в Бизерту сбежать). А как генералу разъяснил наш Владимирский, «что на штык взято, то свято». Нам достались линкор «Ришелье», переименованный немцами в «Фридриха» (битый, стоял в доке), с десяток эсминцев и миноносцев (из них четыре новых, очень даже ничего), подводные лодки (шваль полная, немцы их даже в строй не вводили) и куча всякой вспомогательной посуды. Нашего комфлота можно понять: вот уйдет «Воронеж» назад на СФ, и что останется в Средиземке для защиты государственных интересов СССР – один линкор постройки четырнадцатого года, два легких крейсера, меньше десятка эсминцев? Рядом с флотом Народной Италии несолидно, понимаешь! Ну а тут еще и «Страсбург» прибрали, надеюсь, в строй введут. Все вместе уже сила.

Мы, особая рота морского спецназа, в Тулон попали вместе с Пятой гвардейской бригадой морской пехоты. Зачем – начальству виднее. Может, думали, придется корабли захватывать? Но фрицы драпанули так, что даже взорвать и затопить толком ничего не успели. Поскольку Полярный Ужас в море ждал, который только что уничтожил их эскадру – да и бежать особо некуда, что у немцев осталось в Средиземке: Корсика, Балеары, Гибралтар, Мальта и, конечно, юг Италии с Сицилией – так все перечисленные сами на голодном пайке сидят. И Роммель на север отошел, без сражения, даже удивительно. За ним де Голль рванул, поспешая с опаской, «а вдруг догоню» – ну, может еще успеет, Париж пока еще союзники не взяли. И американцы во Францию наконец вошли, но не с моря, а от испанской границы. Ну а мы оказались в глубоком тылу, приходуем трофеи и ждем приказа. Интересно, Кусто наши в работу запрягли? Всю информацию по нему я Кириллову скинул.

Место дислокации – задворки военного порта. Вокруг склады, мастерские, еще какие-то постройки, заборы, все неплохо сохранилось, не было тут больших боев – так, стычки с удирающими мелкими группами. Пока зона ответственности морпехов, но скоро уже приедут те, кто надо (нет, не те, о ком вы подумали, а технари – с целью инвентаризации нам доставшегося и возможности вывоза, до того как район вернут деголлевцам; впрочем, может быть, решат до конца войны Тулонскую военно-морскую базу ВМФ СССР сформировать, не знаю). Людей не хватает – вот интересно, к нам французы относятся без восторга, но принимая как данность, а итальянцев тихо ненавидят. К местному же персоналу базы доверия нет – но и распускать их нельзя, нам еще имущество от них принимать, так что выделили французам охраняемую зону, в город выпускаем, а на нашу территорию нет! Но все же велено с лягушатниками вежливо, врагами не считать.

Вот не пойму – чинов местной администрации, кто на немцев работали, сам де Голль приказал не трогать, «они всего лишь исполняли свою работу», – а к своим же женщинам, кто прежде с немцами что-то себе позволил, без всякой жалости! Читал я про это, еще в той жизни, в мире-2012 – но другое дело видеть это вживую, когда женщин, наголо остриженных, в чем мать родила (а нежарко!) гонит по улице толпа и свистит, визжит, скачет, как обезьяны, и швыряет всяким дерьмом или из вонючего ведра обливает. Даже если это и в самом деле б…, реально виновные – ну нехорошо это, не по-людски, европейской культурой уж точно и не пахнет; поставьте им в паспорте штамп, чтобы ни один приличный человек замуж не взял, но самим-то зачем вести себя, как дикари мумбо-юмбо? Так вот и пропало у меня безвозвратно представление о французах как о людях изысканной европейской культуры. Обычный европский народ, не хуже и не лучше других!

И кто считает француженок особыми красавицами? О вкусах, конечно, не спорят, но на мой взгляд, абсолютно ничего особенного, даже итальянки куда красивее. Интересно, как там Лючия? Хотя никакая это не любовь, даже с ее стороны, а всего лишь «если я тебя придумала, стань таким, как я хочу», сама в воображении икону нарисовала, ну а я не виноват, что не соответствую, хочу таким быть, какой есть! Повзрослеешь еще, встретишь своего итальянца – тебя же за талисман Третьей Гарибальдийской считают, любой там сочтет за честь! Мне бы со своими делами сердечными разобраться – писем от девушек из Союза уже два десятка в моей полевой сумке лежит, и все с фото, и все крупные блондинки, цвет глаз не видать, цветные снимки пока еще огромная редкость. И обратные адреса – в основном наш север, но также и Ленинград встречается. Неужели Лазарева уже настолько развернулась? Тьфу, заняться чем, чтобы всякие мысли в голову не лезли?

В прифронтовых условиях, тут первое дело отоспаться – поскольку никогда не знаешь, может, после придется сутки на ногах. Но здесь вроде не фронт, так что физуха с тактическими учениями. Заодно лишний раз ознакомиться с окружающим пейзажем, в смысле обороны, нападения, скрытых подступов и возможного отхода. И новичков погонять, из последнего, местного пополнения – старички вроде Мазура и Скунса давно на правах сержантов, ну а молодые, они молодые и есть, даже если с фронтовым опытом, а не прямо из учебки. Оружие, конечно, всегда при себе – я своих учу, всюду, где хоть теоретически возможно появление врага, даже за куст отошел присесть, автомат на шею, ну а привычку в пирамиды составлять оставьте для совсем уж глубокого тыла, и то в кармане полезно иметь что-то малогабаритное. Единственное послабление, что в боевом выходе бы полный боекомплект взяли, которого никогда слишком много не бывает, а тут достаточно по минимуму, ну не может тут быть даже взвода боеспособных фрицев – вот не помню, «вервольф» на французской территории вообще наличествовал как класс? Так морпехи рядом, услышат, и не устроить фрицам засаду, мы тут всего второй день и произвольным маршрутом бегаем, да не всегда по дорожкам, а временами с преодолением препятствий. Мины тут поставить сложно, а на канализационные люки мы вчера еще камни или железо навалили, мало ли что?

Солнышко светит. Температура – градусов пятнадцать: юг. День к вечеру близко. К вечерней сводке успеем – что там под Берлином творится, скоро ли конец войне? Бежим, лезем, причем не колонной, а несколькими тройками, параллельно, как фланги друг другу страхуя. Сейчас поворот, и домой.

И тут из проулка между складами, метрах в ста, раздался истошный крик.

Это же место и время

Серый кот выходил на свою обычную охоту.

Коты не собираются в стаи? Зато стаи есть у собак и людей! И кот успел твердо усвоить, что на территории человеческой стаи, где вожаком его Хозяин, охотиться можно беспрепятственно. Не ради пищи – на кухне коту всегда находились мясные обрезки или потроха, – но ради порядка! У каждого уважающего себя кота должна быть территория, которую подобает обходить дозором, не завелись ли там крысы и мыши.

Кот смутно помнил мягкий диван, лампу под зеленым абажуром и прежних хозяина и хозяйку – но это было бесконечно давно. Теперь у кота был другой Хозяин, правда, он часто пропадал, наверное тоже ходил на охоту, но всегда возвращался, довольный и усталый. Только ему кот позволял себя гладить, а еще играть с собой – как, например, в «цап-царап». У котов скорость реакции где-то вчетверо быстрее человечьей, но Хозяин часто успевал хлопнуть кота по брюху, по боку, даже по голове и отдернуть руку быстрее, чем кот – перехватить лапами. Однако кот учился тоже – нет, он знал, что хозяйскую руку цапать нельзя, но игра была так увлекательна, что не всегда получалось убирать когти! Тогда Хозяин перешел на деревяшку (учебный нож для отработки приемов рукопашного боя) – или же, опустив кота на пол, сам вооружался шваброй или пытался попасть в увертывающегося кота бумажными шариками – в общем игры были самыми разнообразными! Впрочем, люди этой стаи любили играть – сколько раз кот видел, как они сходились друг против друга, не насмерть, но в игре, каждый пытаясь коснуться противника рукой, ногой, ножом, прикладом. Короткие удары в постоянном движении – кот тоже опробовал эту тактику на попавшемся ему семействе крыс и нашел, что она гораздо лучше, вместо одной добычи ему досталось три, а еще можно работать всеми четырьмя когтистыми лапами и зубами. В жизни коты (как и собаки) часто перенимают характер своих хозяев – так представьте кота, живущего при роте спецназа!

Единственно, коту не нравилось, что территория постоянно менялась. И ее каждый раз приходилось обследовать и осваивать заново. Потому, ради осторожности, сначала кот бегал вместе с Хозяином, запоминая границы своих новых владений, затем решался отбегать в сторону, но так, чтобы Хозяин был где-то поблизости, и лишь уже освоившись, позволял себе ходить свободно, уже по знакомому месту. Вот и сейчас кот знал, что рядом бежит Хозяин, с людьми из его стаи – но где было людям, между домами и заборами, угнаться за котом?

И тут из-за угла впереди появился человек. Чужой – и Хозяин, и его друзья пахли совсем иначе. Человек нагнулся, пытаясь схватить кота за загривок, в другой его руке блеснул нож. Хозяин проделывал это куда быстрее!

– Шайзе! – сказал человек, когда кот, извернувшись, вцепился в его руку и зубами, и когтями. И пытался ударить кота ножом – но кот, тотчас же отпустив пораненную руку, прошмыгнул у человека между ног и впился ему сзади в лодыжку, прокусив сухожилие. И отскочил, злобно шипя – шерсть вздыблена, хвост трубой. Человек заорал и сунул руку в карман, доставая пистолет.

– Хальт! Хенде хох, сука!

Кот опустил хвост и недовольно муркнул: «Хозяин, мог бы и побыстрее!»

Маэстро проклинал свою «удачу» и этот день – это надо же было так глупо попасться! Мы все, конечно, патриоты рейха – но Германия войну проиграла, надо смотреть правде в глаза. И огромная разница – бравировать перед подследственными или всерьез задуматься о будущей собственной судьбе. Надо было успеть соскочить с поезда, на всех парах несущегося к обрыву, и отступление немецкой армии давало тому лучшую возможность, не хватало еще попасться по обвинению в дезертирстве, а штрафной батальон Остфронта – это тот же смертный приговор! Правда, здесь, в Тулоне и Марселе, был риск быть узнанным – но и выгода от знания кое-каких людей и маршрутов, в Швейцарию или в Испанию, будет видно! А следователю гестапо несложно добыть и подлинные французские документы (одного из расстрелянных – и по возрасту, и даже внешне похож), и штатскую одежду, и кое-какие ценности (золото и валюта из числа утаенного при обысках) – достаточно, чтобы начать новую жизнь в другой стране. Затеряться при эвакуации, «пропасть без вести», пересидеть в подготовленном убежище, в подвале одного из складов – и вылезти, не сразу, когда русские только что вошли и стреляют во все, что шевелится, но и не тянуть, когда уже будет наведен порядок. И кто заподозрит скромного француза (благо Маэстро, будучи родом из Эльзаса, на этом языке говорил свободно), одного из многих беженцев, сорванных с места войной? Тем более надо всего лишь, выбравшись из порта, найти в городе одного скользкого типа, промышлявшего контрабандой, а еще подрабатывавшего агентом гестапо – он не откажется помочь, не ради любви к рейху, а чтобы не быть выданным. Правда, он может решить, что концы в воду (в виде трупа) надежнее – ну так парабеллум в кармане, и быть начеку, да и не знает этот месье, один я или за мной организация. Все было бы так – если бы не те проклятые консервы!

Маэстро был предусмотрителен, сделав в убежище запас продуктов. Но консервы оказались протухшими – чертова интендантская крыса, ну попадись он мне еще! Двое суток просидеть на одних сухарях и воде, желудок уже сводило – и этот кот, а кошачье мясо совсем как кроличье, если правильно приготовить! Захотелось поужинать, вспомнить Сталинград, только так там и питались – ели котов, собак, ворон и дохлую конину. Так мало того, что кошак оказался необычно ловким, еще и русских черт принес! Причем не патруль из простой пехтуры, а судя по камуфляжу и поведению, егеря-антидиверсы, самый опасный противник, специально натасканный на таких, как он! Попробовать отбиться? Парабеллум в руке, запасная обойма в кармане, убежище рядом, и скоро уже стемнеет… Не получится, их трое – нет, уже шестеро, и кажется, там еще кто-то есть, и все с автоматами и стоят грамотно, даже дернуться не успеет, изрешетят! Умирать очень не хочется – а ведь убьют, прямо здесь и сейчас!

Пистолет стукнул о камень. Маэстро поднял руки. В конце концов, отчего бы мирному французу не иметь оружие, подобранное на всякий случай, в городе ведь наверняка грабежи – особенно туркоарабы из вспомогательной полиции свирепствуют, не думают, обезьяны, что с ними после будет! Архив гестапо уничтожен, он лично проследил, свидетелей из подследственных не так уж много – живых, ну а персонал должен был удирать куда быстрее частей вермахта, не ожидая от русских, да и от освобожденных французов ничего хорошего! Трое русских подходят, а шестеро, вижу их, прикрывают, держат периметр – да, опытные, сбежать от них точно не удалось бы! Поставили лицом к стене, обыскали – тоже умело, не только карманы, но и все места, где может быть что-то спрятано. Документы их старший себе в карман сунул, даже не читая – плохо, значит, в СМЕРШе разбираться будут. И проклятый кот здесь же крутится, пнуть его напоследок – единственное, что остается!

Кот увернулся опять! Высоко подпрыгнул, шипя, как кобра, повис на штанине и впился зубами между ног Маэстро. Гестаповец заорал, пытаясь отцепить этого чертового зверя, и тут же получил жестокий удар по почкам.

– Рук не опускать! – сказал русский. – И не сметь обижать моего кота, урод! Руки на затылок – и пошел!

Кот спрыгнул наземь, подошел к русскому, с урчанием потерся о ногу. Так это не обычный кот, а как собака – служебный, дрессированный! Русских понять невозможно, они и котов могли поставить в строй.

– А еще он вцепляется и выцарапывает глаза, – сказал русский насмешливо, – и любит откусывать уши, нос, пальцы. А когда почует кровь, то совсем звереет, даже я его боюсь, может горло перегрызть. Попал ты, фриц, – все это у тебя еще будет, на допросе.

Маэстро вздрогнул, представив эту процедуру – он любил причинять боль другим, но никак не переносить ее сам. А травить допрашиваемого специально обученным котом – это надо было додуматься, русские варвары, звери! Черт, этот русский же по-немецки говорил, и я показал, что понял! И татуировка под мышкой, группа крови – господи, ведь эсэсовцев они в плен не берут, а сразу ставят к стенке! Если только пленный не представляет оперативный интерес! А я ведь знаю достаточно много!

– Я хочу сделать заявление! Я старший офицер гестапо и готов добровольно сотрудничать с русской контрразведкой!

Капитан Смоленцев, Брюс. То же место и время

А я всего-то приколоться хотел, ну и проверить свой немецкий. Вот фриц пошел, слабоват на расправу! Впрочем, фильм помню, еще по той прежней жизни, «Майор Вихрь», как там абверовец свои услуги предлагает – все по-разумному, война кончается, о себе надо подумать. Ну да это уже не наше дело – сдали мы этого в особый отдел к морпехам, там с ним уже разберутся до конца. А кота Партизана даже не знаем, как наградить – тушенкой, так он и так на кухне жрет от пуза! У англичан, слышал, в этой войне животным настоящие награды вручали – собакам, лошадям, даже почтовым голубям – так у нас это не принято. Валька предложил коту ошейник сшить и на него немецкий Железный крест повесить, а то и два, не жалко – что цепляться и греметь будет, так это лишь как парадная форма! «Ты что, обалдел – фрицевские награды, за хорошее дело?» Так и не решили.

Слушали сводку Совинформбюро. Началось наконец – наши на Берлин наступают! А мы тут застряли – ну, разве с «лягухами» Боргезе сцепиться придется, когда юг Италии освобождать будут? Завершится война через пару недель. Вот юмор, если тоже будет Девятое мая – а я так майора и не получил. А в мирное время… впрочем, что гадать? Да и с самураями еще разбираться придется!

Сглазили – еще до полуночи пришел приказ. Основной состав роты остается здесь – причем один взвод предстоит выделить на ЧФ, тоже, наверное, после в роту и в батальон подводного спецназа развернут! А спецгруппе (список прилагается, все наши, из будущего) срочно отбыть в распоряжение штаба Первого Белорусского фронта, самолет уже выслан. Так это к Берлину – неужели, Гитлера брать будем?

Прощай, Лючия, – вряд ли в Италию вернусь. Хотя кто знает? Ну, кроме командования.

США, Майами, 15 апреля 1944 года

Америка – свободная страна!

Без шуток – что есть абсолютная свобода? Когда любая свободная личность имеет право взять то, что ей нужно. Ну а кто-то по жизни оказался более свободным, чем ты – утешайся, что ты имел такое же право… если бы сумел им воспользоваться! В замшелой Европе были сословия – ну а в Америке все равны (если отвлечься от наличия денег в твоем кошельке и чего-то стреляющего в твоем кармане). А еще американцы очень долго не знали, что такое налоги – подоходный ввели лишь в начале двадцатого века, основным источником пополнения казны были акцизы, о которых «конечный покупатель» и не знал; в тех же редких случаях, когда правительство пыталось как-то обложить своих граждан, поручать это дело приходилось отпетым сорвиголовам, поскольку убийство сборщика налогов еще в девятнадцатом веке считалось в обыденном сознании вовсе не преступлением, а достойным поступком. Вот отчего так – если дать людям абсолютную свободу, то очень скоро явочным порядком окажется, что кто-то свободнее прочих? И вопрос интересный: что хуже – тирания с несправедливым, но все же порядком, или полный криминальный беспредел? Кто сомневается, поинтересуйтесь историей штата Канзас, как там году в 1843 решали вопрос железнодорожного строительства – суть была в том, что по тогдашнему закону земля за несколько миль в ширину от путей отчуждалась в собственность железнодорожной компании, которая продавала или сдавала ее тем же фермерам. Так как ко всем заинтересованным сторонам активно подваливала поддержка, хмурые и злые ребята с чем-то огнестрельным (винчестеров еще не было, а кольт уже изобрели), то через четыре года Канзас превратился в выжженную пустыню, по которой гонялись друг за другом вооруженные до зубов банды числом в сотни, а то и тысячу голов – а губернатор, законная власть, сбежал, опасаясь за свою жизнь. И все вроде хотели прекратить, понимая, что с войны никакой прибыли не получишь, но не могли решить частный вопрос, кому стать железнодорожным магнатом, а кому убираться прочь с пустыми карманами.

Отсюда следует, что сама по себе политическая форма, республика, монархия, да хоть диктатура, еще не является гарантией свободы. Особенно когда к ней прилагается протестантская этика – что бог отмечает угодных ему уже в этой жизни, а значит, личный успех – это все, и не имеет никакого значения, какой ценой я добыл свое состояние и сколько неудачников, богу неугодных, заплатили за мое благо. Но ведь мы все видим себя на месте успешных, и никто – на месте проигравшего, о'кей? Ты можешь утешать себя, что игра честная, и теоретически чистильщик сапог может стать миллиардером и сенатором (что, как ни удивительно, правда – тому подтверждением история клана Кеннеди, кем был их прапрадед) – вот только пряник один, а желающих много, прикиньте вероятность и качества, которые потребуются, чтобы пробиться наверх.

Вы скажете, если взглянуть на список американского высшего общества, не только президентов, но и сенаторов, конгрессменов, членов сенатских комиссий, директоров Федеральных бюро и Комитетов, министров, начальников департаментов и прочее, и прочее, то вы увидите одни и те же фамилии на протяжении многих лет и десятилетий – все члены семей: братья, дети, кузены. Что это, если не подобие дворянства, причем наследственного? Так и тут остается приоткрытой маленькая дверца для талантливых чужаков, и чтобы разбавить кровь – а при неудаче, и найти виновного, не трогая своих. Но все же Америка свободная страна, а не какая-нибудь диктатура – ни один американский президент не мог похвастаться даже неофициальным титулом «вождь нации»; если в Европе правитель должен быть Правителем – агрессивные соседи рядом, и всегда может экстренно понадобиться «кризис-менеджер», то в Новом Свете президент был не более чем «генеральным директором» фирмы под названием Соединенные Штаты. А что бывает с гендиректором, посмевшим пойти против воли учредителей, хозяев капитала? Хотя такое случается очень редко – опасных просто не допускают даже приблизиться к такому посту, – и все равно в аппарате власти существует сложная система противовесов, как, например, вице-президент там вовсе не «старпом» при президенте, а скорее, как раз такой противовес ему, но выдвигаемый президентской же партией!

Если коротко – президент был подобен капитану корабля, в рейсе из порта А в порт Б. Но вот почему именно Б, а не какой-нибудь В или Г, это решали другие. Как правило, не занимающие официальных постов и не стремящиеся на первые полосы газет – все, кому надо, и так знают, кто есть кто.

В гольф-клубе где-то во Флориде был обычный день. Почтенные джентльмены, столпы общества, собрались отдохнуть и побеседовать на свежем воздухе. Необычно много было охраны, полицейские и детективы частных фирм – по периметру все в форме, и вооружены не хуже армейского подразделения, внутри в штатском, с кобурами под пиджаками. Ну а прочий персонал старался незаметно и хорошо делать свою работу, твердо помня, что меньше знаешь – дольше проживешь. Рассказывали шепотом, что в соседнем таком же клубе официант или уборщик (версии различались) пытался продать какую-то услышанную информацию репортерам, или вообще немецким или японским шпионам (тоже варианты) – и после его труп нашли с вырванным языком и выколотыми глазами, попался гангстерам, ай-ай, которых так и не поймали.

– Ну и какого черта? – спросил коренастый джентльмен в ковбойской шляпе. – Кто уверял, что у нас еще есть время? Весь спланированный расклад по Европе летит к чертям, вопреки прогнозам. Это умысел или глупость?

– Мнение авторитетных экспертов из Объединенного штаба, – пожал плечами его собеседник, с военной выправкой, хотя бывший сейчас в штатском, – русские, выйдя на Днепр, могли продолжить лишь через четыре месяца. На Висле – через пять. Одерский рубеж однозначно оценивался нашей разведкой сильнее, чем Висла, – к тому же предполагалось, что уж за свой дом гунны будут драться с фанатическим упорством, недаром же Геббельс уже охрип, наверное, крича, что русские варвары всех зажарят и съедят.

– Пугать гуннов нашествием варваров? – усмехнулся третий из собравшихся на совет, толстяк с сигарой, похожий даже этим на британского премьера. – Любопытный факт, нам и кузенам они грозят своей «свирепой гуннской яростью», а против русских они «цивилизованные европейцы, обороняющиеся от диких азиатских орд». Не находите, что это даже смешно? Я все же считал доктора Геббельса более умелым пропагандистом.

– Не смешно! – вставил четвертый, лощеный джентльмен аристократического вида. – Я тоже думал над этим и пришел к выводу… Мы считали русских белыми людьми, одной с нами расы – а они на самом деле такие же дикари, как негры. И даже германцам, в которых варварское начало развито в наибольшей степени среди цивилизованных народов, это очевидно. Если ученые антропологи пришли к выводу, что африканские негры и австралийцы – это все же разные расы, несмотря на одинаково черную кожу. Так, может, и здесь мы имеем не одну расу, а две – белую европейскую и псевдобелую азиатскую, то есть русскую? Если русские с легкостью находят общий язык с дикарями из азиатских степей, да и не только – вспомните их Миклухо-Маклая!

– Логично, и даже интересно, – заметил «ковбой», – но простите, какое отношение это имеет к нашему вопросу?

– Да самое прямое! – ответил «аристократ». – Если русские – это не белые люди, то значит, у нас не может к ним быть никаких моральных обязательств. Договариваться с ними все равно что с Эфиопией или Сиамом. Кто-нибудь намерен всерьез относиться к договору с Сиамом?

– Так и с кузенами тоже? – прищурился толстяк. – В чем, по сути, разница? Проглотить с потрохами – как только не будет риска подавиться. Однако я полагал, что сначала надо закончить дела в Азии – додавить япошек и прибрать бесхозное имущество: Индию, Голландскую Ост-Индию, Малайю, Индокитай. Ну, а очередь русских придет после – или я неправильно понял, о чем договорились в Ленинграде наш Фрэнки и Джо?

– Плевать на договор! – рявкнул «ковбой». – И пусть это не было сказано явно, но подразумевалось, что русские приберут лишь нищую восточную окраину, всякие там Румынию и Польшу. А они мало того что влезли в Италию, так еще и от Германии хотят отхватить кусок! Русские орды уже готовы штурмовать Берлин – а наши парни пока даже к Парижу не подошли! Надо бы банду Джо придержать – черт, в этом матче искренне болею за гуннов!

– Как? – ответил военный. – Вы что, предлагаете объявить России войну? А что после с желтомордыми делать, хотите, чтобы обиженный Джо с ними сговорился? Простите, но мнение профессионалов однозначно – пока Токио не падет, идти на обострение с СССР нельзя, а вот после… Пока же мы можем лишь разнести в пыль ту часть Германии, что может им отойти, и конечно, дороги и мосты, чтобы затруднить продвижение их армии, максимум возможны пара «ошибочных» ударов по их передовым частям. Воздушные армии и так работают с предельной нагрузкой – но ведь еще и во Франции цели, и что-то надо дать на Тихий океан!

– А кто обещал поставить на колени гуннов одними бомбежками? – спросил «ковбой». – Если даже наши умники сделают… ну вы понимаете, о чем я… Мы уже сбросили на Германию в десять раз больше, чем нам обещали яйцеголовые по самой оптимистичной оценке! И где результат?

– Это же гунны, – сказал «аристократ», – варвары, фанатики. Цивилизованные люди давно бы попросили мира.

– И как тогда вы собираетесь воевать с русскими? – встрял толстяк. – Если они, по вашим словам, еще большие варвары, чем гунны?

– Шесть тысяч бомбардировщиков класса «летающая крепость», – ответил военный, – в строю, если считать с англичанами. В том числе две сотни В-29. Пока две сотни – через два года будет тысяча. И десять тысяч «крепостей». Хватит, чтобы вбомбить весь континент в состояние дикой Африки. А если умники сделают, как обещали… Мы просто продиктуем русским условия капитуляции. Конечно, у дяди Джо крепкие кулаки в виде отличных танковых дивизий – но что они стоят против нашей тяжелой дубинки? У русских просто нет ни самолетов, ни баз, ни авианосных соединений, чтобы в ответ дотянуться до нас, ну а кузены – сорри, джентльмены, война!

– Видел я ваши планы, – покачал головой «аристократ», – в них ключевое будут ли у нас базы, как вы надеетесь. За Британию я спокоен, Францию тоже, и, пожалуй, Норвегию. Ну а Дания, Голландия, Бельгия, Турция, Индия, Китай – уверены, что все это достанется нам? Я – сомневаюсь, видя русский аппетит!

– Окоротим, – сказал военный, – все будет решаться на послевоенной конференции. Может быть, и Германию, и даже Польшу удастся отжать. Фрэнки с Уинни договорились – наши требования будут отталкиваться от границы тридцать девятого года. Ну а все, что сверху, это предмет торга. В-29 с атомными бомбами, взлетающие из-под Варшавы! На месте Джо я бы капитулировал сразу.

– Сталин не идиот, – заметил толстяк, – не согласится ни за что. Да, а Швеция как в вашем плане оказалась? Что-то я не слышал ни о каких переговорах о вступлении ее в наш военный союз.

– А что, когда дойдет до атомных бомб, будет такое понятие, как нейтралитет? – удивился военный. – Как только начнется, шведская территория будет занята нашими войсками, например из Дании и Норвегии, за неделю. После чего на шведские аэродромы перелетают В-29, это будет еще удобнее, чем Польша, – по крайней мере, не надо будет бояться русских танков на взлетной полосе. Штабы на то и нужны, чтобы составлять планы. И не только против шведов – не удивлюсь, если в каком-то сейфе и на случай нападения уэллсовских марсиан что-то лежит.

– Господа, это все прекрасно, но, как я понимаю, в будущем, – сказал «аристократ», – я же хотел подвести итог по первому вопросу. То есть мы никак не можем ускорить события? В военном плане – чтобы встретить русских хотя бы на Эльбе?

– Армия делает все возможное! – развел руками военный. – Если не учитывать политический фактор. Вы говорили, есть некое лицо из германского министерства иностранных дел, имеющее выход на очень влиятельные фигуры в рейхе?

– Переговоры ведутся, но насколько мне известно, согласие пока не достигнуто. Поскольку эти фигуры требуют гарантий.

– Так дайте им эти гарантии, – сказал «ковбой», – все равно их никто не будет выполнять. Рейхсфюрер Гиммлер – фигура влиятельная, но слишком одиозная. И абсолютно не нужная нам после. И кто там еще с ним?

– Он тоже не кретин и все это понимает, – ответил «аристократ», – и единственной своей гарантией видит сохранение за собой какой-то реальной силы. Если бы не русские, то можно было бы и прийти к консенсусу – ради сбережения жизней наших парней, не требовать безоговорочной капитуляции и разоружения Германии, а лишь мир на наших условиях. Но ведь русские не остановятся, а просто разнесут там все к чертям! Мы предложили вариант капитуляции рейха и нашей номинальной оккупации – когда наш ограниченный контингент, не разоружая германские войска, всего лишь входит и занимает позиции на линии соприкосновения гуннов и русских. Ну а после все честно: плохие парни сдаются, и все, как договорились Фрэнки и Джо в Ленинграде, ведь сепаратного мира мы не заключим, а всего лишь отодвинем на восток границу нашей зоны, это ведь не запрещено?

– Так договаривайтесь скорее! – сказал военный. – Что вас не устраивает? Или рейхсфюреру хочется болтаться в русской петле?

– Технические вопросы, вроде размера нашего миротворческого контингента, – ответил «аристократ», – и главное, живой фюрер тут абсолютно неуместен. А вот с этим у наших заговорщиков трудности!

– Допустим, завтра это произойдет, – заметил военный, – и армия будет не готова? Я настаиваю, чтобы штаб получил конкретную информацию – надо ведь рассчитать, какие конкретно дивизии, по какому маршруту, до какого рубежа. Чтобы новое правительство Германии могло получить нашу помощь в самый кратчайший срок!

– Принято, будем держать вас в курсе, – кивнул «аристократ», – а вот теперь я должен сказать: кажется, у нас проблема. Я проконсультировался насчет русской сверхподлодки у очень сведущих экспертов по России, и не дай бог их предположение окажется правдой.

– Можно узнать имена этих экспертов? – спросил толстяк. – Насколько они компетентны?

– Абсолютно, – сказал «аристократ», – это Георгий Вернадский, профессор Йельского университета, сын известного русского ученого Владимира Вернадского. И русский физик, тоже эмигрант, Джордж Гамов, бывший профессор университета Джорджа Вашингтона, сейчас научный консультант Военно-морского ведомства, а еще он друг Альберта Эйнштейна и привлекался к некоторым вопросам по «Манхэттену».

– Вы хотите сказать, что у русских есть свой аналогичный проект? – вскинулся «ковбой». – Но это невозможно! У них не было для этого ни времени, ни ресурсов!

– У них нет своего «Манхэттена» как концентрированного дорогостоящего проекта, – сказал «аристократ», – у них есть большее. Система работ по атомной теме, ведущаяся еще с 1907 года. Если Гамов прав, то русские сделали свое «открытие Мейер» на несколько лет раньше и промолчали. Как в Германии, Отто Гану в марте тридцать девятого устроили разнос, как он посмел обнародовать результат! Русские же, выходит, оказались умнее. И теперь существует вероятность, что у Сталина уже есть и атомный «котел», и бомба.

– Кто? И как? – спросил толстяк с заметным интересом. – Вы хотите сказать, что какой-то русский гений сделал открытие всемирного значения, достойное Нобелевской премии, и промолчал?

– У русских нет личной интеллектуальной собственности, – сказал «аристократ», – все открытия принадлежат государству. И если какой-то безвестный гений сделал это, и ему приказали молчать, решив, что секретность важнее научного престижа – ему ничего не осталось, кроме как подчиниться. Гамов жаловался на «удушающую тяжесть несвободы», что и побудило его бежать – но в то же время он весьма высоко отзывался о талантах русских ученых, не нашедших в себе решимости для столь же смелого шага. Оказывается, для собственно открытия факта атомного распада не требуется ни сложного оборудования, ни больших финансовых затрат – лишь гений и талант экспериментатора, а этого у русских хватает. Вопреки заблуждению, большевики очень уважали технических ученых, берегли их, даже старались создавать условия для работы в самое тяжелое время их Гражданской войны. Получалось отрывочно, по отдельным направлением – но атомная физика туда попала. А после убийства Кирова, одного из русских вождей, была резко повышена секретность. Гамов утверждает, что в 1934 году открытие точно еще не было сделано, он бы знал. А вот после – весьма вероятно.

– И у вас есть предположения о личности подлинного автора открытия? – спросил «ковбой». – Как я знаю, умники весьма ревниво относятся к успехам друг друга.

– А какая разница, – заметил военный, – кто сделал открытие? Важно, что оно у русских есть!

– Вы ошибаетесь, имена важны, – сказал «аристократ». – Гамов называл тех, кто мог быть причастен: Иоффе, Иваненко, Семенов, Фок, Курчатов. Примерно его лет – то есть сейчас должны, по его словам, войти в самый расцвет своего таланта.

– Допустим, сделали, – произнес военный, – но дозвольте побыть адвокатом дьявола. Где русские нашли многомиллиардные средства на развитие проекта?

– Во-первых, у них это было более растянуто во времени, причем еще в мирные годы. Во-вторых, их правило: «за ценой не постоим». В-третьих, дешевизна их рабочей силы. В-четвертых, очень вероятно, что у них была кооперация с Германией, по крайней мере в последний предвоенный год.

– Так вы хотите сказать, что и у немцев есть? – бросил «ковбой». – Этого только не хватало!

– К счастью, нет, – сказал «аристократ», – наиболее вероятной представляется картина, что германское участие сводилось к чисто производственному: изготовление русских заказов – отчего у СССР и вышла серьезная задержка с реализацией своих планов после начала войны. Но и немцы остались ни с чем – не имея научной базы и персонала. Тут надо благодарить сумасшедшего фюрера с его антисемитизмом, опустошившим кадры самой же германской науки. И его же пресловутое «война должна быть закончена тем оружием, которым начата», «свернуть все научные работы со сроком достижения результата дольше, чем один год». А когда спохватились, было уже поздно. Но остались связи, особенно в военно-морских кругах.

– Вы имеете в виду события на Севере в сорок втором?

– И их тоже. Но я имею в виду и постройку самого корабля. Очевидно, что завод в Молотовске был категорически не готов к постройке линкоров, так отчего же русские все же включили его в свою судостроительную программу? И отправили туда несколько тысяч тонн стали, которая после якобы была утилизована? А ведь был опыт еще в начале века, когда еще царский флот заключил соглашение с одной из германских верфей на строительство в Риге серии эсминцев. Причем корабли должны были лишь собираться там – а все детали, до последнего винта, привозиться из Германии. Какая страна в конце тридцатых имела достойный опыт строительства подводного флота и уровень технологии?

– И никто ничего не заподозрил? – удивился военный.

– Признаюсь, что мы, и все прочие, тогда явно недооценивали Россию, уделяя ей недостаточное внимание, – сказал «аристократ». – Ну и у русских все очень закрыто, нет ни свободной прессы, ни парламентских дискуссий. Очень нецивилизованная страна. Нам удалось добыть очень обрывочную информацию, что в сороковом в Молотовске строился даже не военный корабль, а «корпус для опытовых исследований», так это числилось по документам. Причем финансирование шло не по линии флота, а со штампом «Остехбюро». Было у русских такое собрание безумных гениев, якобы упраздненное в тридцать седьмом, причем с расстрелом и самого директора Бекаури, и кого-то из ученых. А на документах даты: сороковой и сорок первый – что ж, как раз тогда у Сталина появились такие учреждения, как «шарашки». Сама мысль о плодотворной научной работе заключенных кажется недопустимой в любой нормальной стране – но в СССР это реальность. Понятно тогда, отчего экипаж корабля был набран из чинов не флота, а НКВД.

– Нонсенс, – засомневался военный, – ставить командовать таким кораблем непрофессионала?

– Вам напомнить «Айову» и ее командира Мак-Кри? К тому же русские выпускали в море не «подводный линкор», а тогда еще «опытовое судно», реальная боевая эффективность которого была неясна им самим. Вполне могли назначить случайно оказавшегося под рукой, зато надежного, и с какой-то минимальной квалификацией – подводник, перешедший служить в НКВД, а отчего нет? Выбор оказался удачным – и этот Лазарев вытянул счастливый билет, получив и погоны адмирала, и кучу наград.

– Допустим. И что мы имеем сейчас?

– Полагаю, что с началом войны русские имели почти готовый корабль на верфи. Почти – потому что им все же удалось за год, самый для них тяжелый, все же ввести К-25 в строй. Не затрачивая особых ресурсов – но о том скажу позже. Ну а когда успех превзошел все ожидания – развернули бешеную активность. Месторождения урана Тюя-Муюн, Уч-Кудук, открытые еще отцом нашего Вернадского, где еще при царе добывали «радиевую соль» – сейчас, как удалось установить, превращены в спецобъекты НКВД, где наблюдается бурная активность, ведется строительство, приняты строжайшие меры секретности – что уже является доказательством. К сожалению, мы еще не знали о том, когда приняли русский срочный заказ у нас весьма специфического оборудования, в настоящее время уже отгруженный, – тут «аристократ» выразительно посмотрел на толстяка с сигарой. – Также отмечено исчезновение многих людей из гамовского списка, там было около полусотни фамилий, попытки выяснить их судьбу ничего не дали, зато наши люди, кто этим занимались, тут же почувствовали на себе внимание НКВД, что тоже показатель.

– И какой же общий вывод? Есть у Сталина бомба или нет?

– По-видимому, сейчас русские пытаются воспроизвести у себя то, что было утрачено, германскую производственную базу. Возможно также, были и людские потери, хотя вряд ли ученых и инженеров со столь уникальными умениями посылали бы на фронт – но в сорок первом в России всякое бывало. Но поскольку они бесспорно превосходят нас в теоретической, лабораторной части, то можно ожидать, сумеют решить чисто технические проблемы. Хотя бы захватив недостающее им в Германии по праву победителя. Попросту – у них есть четкое понимание, что им надо, но пока не хватает ресурсов. У нас есть ресурсы – но мы вынуждены идти на ощупь, вслепую.

На несколько секунд установилось молчание.

– То есть диверсии в проекте – это все же их рук дело? – наконец спросил «ковбой». – Но, черт возьми, мы все-таки запустили реактор, два месяца назад в феврале, насколько мне известно!

– Что также косвенно указывает на русских, – ответил «аристократ». – Несмотря на задержки, мы все же продвигались вперед. Немцы бы пошли ва-банк, даже пренебрегая опасностью быть раскрытыми. А Сталину невыгодно открыто портить с нами отношения. Тем более если он уже достиг цели, придержав фаворита. Судя по номенклатуре оборудования, о котором я упомянул, – тут «аристократ» снова выразительно взглянул на толстяка, – исследовательский реактор у русских уже работает, или должен заработать в самое ближайшее время. Надо все же быть патриотом, а не гнаться за одной лишь прибылью. Вам напомнить слова русского вождя, что «они за золото продадут нам даже веревку, на которой мы их повесим»?

– Вам напомнить ваши дела с другим усатым? – принял вызов толстяк. – И что вы сказали тогда, год назад: «Поскольку я гражданин Америки, то моя прибыль – это прибыль Америки»? Кому вы транспортные самолеты продали, через одну фирму в Испании? А история со шведскими «студебеккерами», и куда они после попали? Вот русские удивятся, если возьмут в трофеи!

– Моя прибыль – это моя прибыль! – зло сказал «аристократ». – Но согласитесь, что те сделки все же не влекли угрозу для нашей страны. Я патриот!

– А что тогда, по-вашему, мой бизнес? – с насмешкой спросил толстяк. – Налоги в нашу казну, рабочие места, загрузка производств, которое иначе простаивало, поскольку соответствующих заказов от иных клиентов не было. И деньги, которые русские честно уплатили, будут пущены в оборот, вложены в нашу экономику. Вот конкретная прибыль для нашей страны – а у другой стороны, у вас, лишь предположения. Основанные на словах двух подозрительных эмигрантов.

– Гамов и Вернадский имеют достаточный вес даже в нашем научном мире, – заявил «аристократ», – и по заверению ФБР, ложный след исключен. Хотя бы по тому, что они оба бежали из СССР раньше, чем русская атомная программа вообще могла иметь место. Гамов стал самым молодым в России членом-корреспондентом русской Академии наук, и он, бесспорно, талантливый ученый – терять такого ради игры с неясным результатом, рассчитанным на несколько лет? И он уверен в своих словах – так что его версия как минимум весьма правдоподобна.

– Шизофренический бред тоже бывает безупречно логичен, всего лишь отталкиваясь от исходной ошибки, – не соглашался толстяк, – и какой бы гений ни был… Не ошибается один лишь Господь! И эксперты из «Дюпон», тоже профессионалы, считают и химическую схему очень перспективной. Установка на берегу работает почти надежно! Предполагается, что через полгода будет представлен и корабельный вариант.

– Надежно? Еще четыре аварии после той, причем одна снова с жертвами! – произнес военный. – И еще неизвестно, что будет на борту! Мне доложили, что пентаборан и трифторид хлора – это настоящие дьяволы, горят, взрываются, все отравляют и разъедают при малейшей оплошности. Да, удалось доказать принципиальную работоспособность такой энергоустановки – но ее эффективность в реальных условиях пока остается загадкой.

– У русских было больше времени ее отладить, – пожал плечами толстяк, – и возможно, и здесь совместно с немцами. У кого в Европе была самая передовая химическая промышленность и наука? Мы пытаемся в темпе пройти путь, на который у той стороны ушло три-четыре года. И, по крайней мере, обогатились ценным опытом работы с фторсодержащими соединениями. По самым скромным расчетам, подводная лодка с химическим реактором может развивать двадцатиузловый ход в течение нескольких часов!

– А русская «моржиха» дает сорок и неограниченное время без пополнения запасов! – заметил военный. – Как такое возможно? Флотские эксперты предположили, что русским удалось открыть какой-то возобновляемый источник энергии, наподобие «Пионера» из их фантастического романа. Кстати, эта книга, «Тайна двух океанов», стала пользоваться спросом и у нас – и ходят слухи, что кое-кто предложил русским ее экранизовать?

– Могу взять в долю, – ответил толстяк, – если флот представит технику и обеспечит натурные съемки. Что до загадки русской «моржихи» – то, джентльмены, для чего мы платим налоги? Которые идут в том числе и на охоту за чужими секретами. А то ведь блеф может выглядеть очень правдоподобно! Как, например, история с «белым радием». Тот писака заказчика знал, или?..

– Или, – подтвердил «аристократ». – Надо же было погасить пожар? Вот и возник этот «независимый», прилюдно рассказавший, как он придумал и запустил всю эту шумиху про «эликсир бессмертия». Ну а после был убит одной из жертв обмана. Конечно, поверили не все – но число эксцессов уменьшилось в разы.

– А пропавший уран? – спросил «ковбой». – Кто сумел? Русские или гунны?

– Неизвестно, – ответил «аристократ», – тут и парни Гувера в тупике. Возможен даже случай, когда русские и немцы работали в кооперации. И мы не можем с достоверностью сказать, была руда похищена и переправлена куда-то, или просто покоится на морском дне с единственной целью замедлить наш проект. И у нас нет никаких доказательств – что ж, это лишь говорит, что против нас работают профессионалы. На войне как на войне. И это закончится, наверное, лишь когда Америка станет единственной силой в мире!

– Но главный вопрос: так есть у Джо бомба или нет? – спросил «ковбой». – И если есть, отчего же он до сих пор ее не применил? Даже когда гунны стояли под Москвой.

– Значит, тогда не было, – ответил «аристократ», – а вот теперь очень может быть. Если уж мы заговорили о бульварном чтиве, то есть еще один след. Такие книжонки ведь вещь не безобидная, они общее мнение готовят. Мелочь, случайность – что наш человек в Москве, купив только что вышедшую фантастику, «второе издание», как было указано, заинтересовался первым, по ссылке – журнал «Вокруг света», пятнадцать лет назад. Как капиталисты хотят уничтожить Советскую Россию – и без объявления войны на Москву летят сотни польских дирижаблей с газовыми бомбами. Но русский гений изобрел облако-противогаз, накрывающее защищаемый объект, дальше как обычно. Так во втором издании, с тем же названием и автором – вместо дирижаблей польские бомбовозы, и бомбы «атомические». А у русских «радиоискатели» и наводимые с земли ракетные самолеты-снаряды. Это, конечно, сказка, – но как изрек один философ, «кажимость тоже одна из сторон истины». Русские готовятся к следующей войне?

– Вы считаете, что Сталин собирается на нас напасть? – задал вопрос «ковбой». – Он все же не похож на сумасшедшего. И у него, при самом лучшем раскладе, будет уйма забот даже не с перевариванием проглоченного, а с восстановлением своего разрушенного! Допускаю, что он уже может агрессивно поглядывать на британцев – но Атлантика не Ла-Манш! Лет через двадцать, тридцать – сколько русским потребуется, чтобы построить флот? Притом что мы не будем стоять на месте!

– Америка должна быть не просто первой, – сказал «аристократ», – ошибка британцев была в том, что они, построив Империю, над которой не заходит солнце, все же дозволили существовать и другим державам. Это был краеугольный камень их политики – стравливать других, за свой интерес. И что с ними сейчас? Эта война должна стать уроком – свою собственную силу нельзя ничем заменить! И на свалку истории отброшены Германия, Франция, Италия, и очень скоро – Япония. О судьбе Британской империи – сомнений нет? Следовательно, одни русские останутся в этом мире неподвластной нам силой, которая потенциально может составить угрозу США. Значит, вот цель и противник для следующей войны. Не обязательно горячей, warwar. Может быть, удастся ограничиться войной торговой, или разложением врага изнутри. Но мы должны быть готовыми как минимум к локальным конфликтам наподобие испанского или абиссинского – просто чтобы при случае дать русским по рукам, поставить на место. А потому мы должны делать все для наращивания военной мощи Америки! Поскольку еще один урок этой Великой войны – затяжной конфликт все же слишком разорителен и непредсказуем. Идеальная война должна быть «блицкригом», когда враг капитулирует, даже не успев мобилизоваться. И сто, нет, сто тысяч бомбовозов с бомбами, взлетающие по единому приказу, без формального объявления войны, это просто идеальный инструмент!

– А что после? – спросил толстяк. – Будете за свой счет восстанавливать разрушенное? А заодно и заселять территорию по-новой?

– Возможны варианты, – вставил военный, – британское правило fleetinbeing, в новых условиях. Показательное разрушение одного города с несколькими миллионами жертв – урок, что будет в случае сопротивления. И уже капитулировавшей стороне придется все восстанавливать, на наши кредиты, хе-хе! А заодно и усмирять своих недовольных. От наших парней не потребуется даже вступать на чужую территорию. Десять тысяч В-29 с бомбами – и исход войны будет заранее известен настолько, что ее даже не потребуется объявлять, а можно сразу принимать капитуляцию.

– А если у них тоже? – засомневался толстяк. – И будет ответ?

– Во-первых, география, – сказал «аристократ». – Если наши базы, в силу естественного расположения, окружают Россию и ее сателлитов, то американская территория для нападения недосягаема – полагаю, что появление чужих аэродромов в Мексике или Венесуэле мы не допустим? Во-вторых, наша промышленная мощь и деньги – очень сомневаюсь, что кому бы то ни было под силу расходовать столько на армию и флот, а значит, содержать их в таком размере! Ну, а в-третьих, я сказал, мы не повторим ошибки британцев – у проигравших не будет никакого «потом», ни малейшего шанса на реванш.

– Бомба дядюшки Джо, – напомнил «ковбой», – количественный перевес бьется качественным превосходством. Если русские снова удивят мир? Так можем мы установить истину?

– Работа идет! – ответил «аристократ». – Несмотря на большие проблемы. До «моржихи» уже пытались добраться и гунны, и наши итальянские друзья, сначала сами, после уже по нашей просьбе. Результат – потеряны уже четыре U-бота и две итальянские лодки. Подходы к Специи очень плотно патрулируются русской авиацией и катерами, а у людей Боргезе недостаточно сил. Кроме того, против нас там и церковь, а это в Италии очень много! Наземная группа, которая, по замыслу, должна была работать с берега, едва унесла ноги, имея потери – там все хорошо охраняется и русскими войсками, причем осназом, и итальянской народной жандармерией, хорошо вооруженной и обученной тем же осназом. Замечу, что в Генуе, Венеции, Турине, Милане контроль над территорией даже слабее. Стоянку К-25 охраняют лучше, чем правительство Тольятти и резиденцию папы – это о чем-то говорит? Мы все равно подберемся к объекту – но нужно время!

– Ждем, – подвел итог военный. – Но все же какая есть надежда?

– Эксперты утверждают, что при работе атомного «котла» возникает характерное радиоактивное излучение, – ответил «аристократ», – которое может быть обнаружено прибором, на довольно большом расстоянии. Этот прибор вполне может быть установлен на самолете, на корабле – достаточно пройти вблизи от русской подлодки, чтобы определить факт наличия на ней атомной машины.

– Ну так действуйте! – сказал военный. – Ставьте ваши приборы, флот выделит и самолеты, и эсминцы. Русские ведь ничего не могут иметь против, если мы просто пройдем или пролетим рядом, без всяких враждебных действий? Лишь бы только обнаружить в море эту «моржиху».

– А пока результата нет, яйцеголовые получат задачу помимо бомбы подумать и над корабельным «котлом», – добавил «аристократ». – В любом случае не помешает.

– Погодите, а что мы решим насчет кражи нашей собственности? – забеспокоился «ковбой». – Или этому бандиту Джо так и сойдет все с рук?

– При случае ответим тем же, – сказал «аристократ», – или же, если удастся добыть доказательства причастности русских к этому делу, стребуем с них за это что-то столь же ценное.

Берлин, рейхсканцелярия, 19 апреля

– Ублюдки, бездарности, кретины! Манштейн, вы мерзавец! Я дал вам все, что вы просили – последние, лучшие войска Германии, наилучшее оружие и диктаторские права! И все ради того, чтобы русские за четыре дня дошли до Эльбы? Кто виноват в развале фронта на севере? Отчего молчит штаб генерала Грасслера – куда делась Одиннадцатая армия, кто-нибудь может мне объяснить? После геройской гибели в бою Двадцать третьего и Двадцать седьмого корпусов, я ждал от их боевых товарищей как минимум такого же упорства! И вот вы докладываете мне, что русские уже в Ростоке и Шверине, теперь и Гамбург, и Любек под угрозой! Они уже нависают над Берлином, как армия фон Клюка над Парижем в четырнадцатом году – мне что, самому вести войска в бой, если вы не годитесь на роль Жоффра?

Вы все – я ведь ничего не забыл, что вы мне обещали! Ничтожества в генеральских погонах, спесивые недоумки! Проиграть столько сражений подряд – это надо постараться! Кто-то доказывал мне, все неудачи имели причиной предательство недостойных союзников, всяких там румын, итальянцев, болгар – ну и кто виноват теперь? Снова «огромность русских орд» – а кто утверждал, что один германский солдат стоит десяти восточных дикарей? Мне надоело слышать объяснения причин поражений – вместо победных докладов! Да, а что делает флот, как сражаются морские дивизии – если уж у русских их моряки под Петербургом дрались, как бешеные дьяволы, то наши славные сверхчеловеки… Отступили на остров Рюген, держат оборону? А отчего не контратакуют? И где 46-й танковый корпус? Что значит «не успел закончить переформирование после Зеелова»? Молчать – я не желаю слушать оправданий!

Я категорически запрещаю отступать без приказа – всем надлежит стоять насмерть и помнить, что позади Германия! За Одером… нет, за Эльбой для нас земли нет! Что значит «русские уже форсировали, захватили плацдарм у Виттенберге»? Кто допустил! Командира 67-го корпуса расстрелять как изменника! Он в русском плену? Приговорить заочно, как только попадет к нам. И семью в концлагерь – и объявить, что так будет с каждым, кто лишь помыслит о бегстве вместо того, чтобы стоять там, где указывает солдатский долг!

Все взвесив, я принял решение – временно отбыть в одну из своих Ставок на западе Германии, поскольку Берлин стал неподходящим местом, чтобы отсюда руководить смертельной борьбой за жизнь Германии – по вашей вине, господа, стыдитесь! Я вызвал сюда единственного полководца рейха, пока еще не знавшего поражений! Генерал-фельдмаршал Роммель спасет германский народ, если это не способны сделать вы! Его свежие, закаленные в боях, победоносные войска еще покажут русским «чудо на Эльбе»! Мы еще разобьем русские орды – или же немецкий народ не имеет права существовать!

Здесь же остается доктор Геббельс со всеми правами моего заместителя. «Крепость Берлин» должна держаться, даже в полном окружении, пока не будет деблокирована – думаю, это случится не позже, чем через неделю. Неужели непобедимая германская армия не способна совершить то, что двадцать четыре года назад удалось каким-то полякам?

Так не обманите моих надежд, ничтожества! Германия не может больше терпеть вашей трусости, глупости, измены!

Из протокола допроса. Утро 20 апреля 1944 года

– Ваша фамилия, звание, должность?

– Гауптман Киршгоф, кеттенфюрер (командир звена) 14-й эскадрильи, первая группа третьей бомбардировочной эскадры люфтваффе.

– Сколько времени вы на фронте?

– На Востоке с лета сорок второго. Герр следователь, я солдат и всего лишь исполнял приказ!

– И за это награждены Железными крестами обеих степеней и Рыцарским крестом? Сколько совершили боевых вылетов против СССР?

– Сто тридцать восемь. Трижды был подбит, но всегда удавалось совершить посадку или выпрыгнуть над немецкой территорией. Последний раз это случилось над Зееловым, два месяца назад. Герр следователь, я не мог отказаться!

– Однако же сейчас вы совершили посадку на наш аэродром, на совершенно исправном самолете. Потеряли ориентировку?

– Никак нет, герр следователь! Решил, что хватит служить безумному ефрейтору и его банде. Всегда сочувствовал идеям Свободной Германии.

– И в сорок втором тоже? Позвольте спросить, какой же была ваша антифашистская деятельность?

– Герр следователь, я честный солдат. И считаю, что надлежит честно исполнять долг перед своей страной – при условии, что от меня требуют реального. А когда меня посылают на верную смерть – простите, но это уже нарушение. Значит, и я тоже свободен от обязанности служить.

– Разве вы не вызвались добровольно?

– Герр следователь, это никак не могло считаться добровольным согласием! Меня вызывали и сказали, что это личный приказ фюрера и я достоин его исполнить. И попробуй отказаться – тут же угодишь в гестапо!

– Какую задачу вам поставили?

– Пройти над Балтийским морем – считалось, что там у вас слабее ПВО. Затем над Финским заливом и к Ленинграду с запада. После сброса бомб тянуть назад, над Прибалтикой, сколько хватит горючего, и выбрасываться с парашютами, попробовать пробраться к линии фронта. Или же разрешалось лететь в Финляндию, в надежде, что там еще настроены прогермански и нас не выдадут.

– Знали ли вы, что за бомбы вам подвесили?

– Конечно, герр следователь! Если аэродромная команда делала это в противогазах и полном комплекте химзащиты.

– Сколько экипажей еще получило такой же приказ?

– Из нашей группы одиннадцать, лучших. Про другие части не знаю. Нам было приказано в полете соблюдать полное радиомолчание, потому я ничего не могу сказать о судьбе остальных. Кто-нибудь дошел до цели?

– А как вы оказались над Восточной Пруссией? Настолько отклонились от курса?

– Герр следователь, я солдат, а не самоубийца! Ваши же объявляли – что виновных в таком в плен брать не станут! И что население на вашей территории делает с пойманными военнослужащими люфтваффе, мы тоже были наслышаны. Что финны не выдадут, верилось слабо. И какие тогда шансы выжить и вернуться – ясно ведь, что билет в один конец! Нам было объявлено, что если что, родных в концлагерь – вот только упустили, что моя семья в Ростоке, который вы уже взяли. А у штурмана, лейтенанта Шульхе, жена и дочь в Ганновере погибли, от американских бомб. Так что он, когда я ему велел, новый курс рассчитал с охотой. Тот аэродром под Пиллау – базировались мы там в сорок третьем, я хорошо его знал. Над морем, на высоте сто, чтобы локаторы не засекли, ночью – чуть ошибешься, и врежешься в воду, но я очень хороший пилот, летаю с тридцать седьмого. Выйти в темноте прямо на полосу, и посадка с полным бомбовым грузом – с ходу, не делая круг. Но я справился – недаром считался лучшим летчиком эскадрильи, а то и всей группы.

– Отчего вы не сбросили бомбы в море? Ведь садиться с ними даже по инструкции запрещено.

– Герр следователь, но я так уже делал однажды, и знал, что Ю-88 на такое способен, выдержит. Зато вы убедитесь в искренности моих намерений. Готов выступить свидетелем, если ваша страна обвинит нашего бешеного ефрейтора в применении запрещенных средств войны. Поскольку химия разрешена лишь против партизан и туземцев – а вы не простите.

– Это кем разрешена?

– Так все знают, и разговоры… Что Сталин с Рузвельтом и Черчиллем договорились. Запретить отравляющие газы против цивилизованного противника – а лишь бунтующих дикарей в колониях травить. Ну и правильно, по-моему! Герр следователь, а кто-нибудь до цели долетел, не дай бог? Я к этому никакого отношения не имею – каждый экипаж выбирал маршрут самостоятельно!

– Успокойтесь, не долетели. Пятеро сбиты, двое оказались в Швеции, еще один, как вы, сел на нашей территории у Таллина, а трое, выходит, пропали без вести. Ни одна химическая бомба на Ленинград не упала.

– Герр следователь, тогда я надеюсь, советская сторона не имеет ко мне никаких претензий?

– Пока не имеет. И как вы видите свою дальнейшую судьбу?

– Я, как многие в Германии сейчас, тоже слушал ваше радио – «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается». И что жизнь не кончается, с проигранной войной. Если мне предоставят возможность, я хотел бы присоединиться к Свободной Германии. Ну а после завершения войны, если Германия будет коммунистической, то вы дозволите ей иметь и свой воздушный флот, военный или гражданский. Где продолжу службу – я все же очень хороший пилот.

Москва, Кремль, 20 апреля 1944 года

– Не герои! – Сталин отбросил прочитанный протокол. – Даже за свою родную землю не умеют насмерть стоять. Как вот этот: летал, воевал, кресты получал – а как жареным запахло, так сам перелетел и руки кверху. У нас даже в сорок первом такое бывало – по пальцам сосчитать. А это Европа! Воевать умеют, но в пределах возможного. А когда сверх того надо – то сразу вспомнят, что «с поражением жизнь не кончается». Хорошо, что не японцы – в камикадзе желающих нет.

Все присутствующие были посвящены в тайну «Рассвета». И знали, что такое камикадзе – которые пока еще и в Японии не появились.

– Не каждому дано, – наконец заметил Василевский, – как у Толстого было, что «наверняка» вынесет не каждый. Так и этот, геройствовал, все ж не трус, раз больше ста боевых вылетов – но когда понял, что живым не останется, то сорвался. И уже все умение, лишь бы чтобы самому уцелеть – плевать ему и на отечество, и на солдатский долг. И зачем нам такой в ВВС ГДР будет нужен?

– Расстрелять просто, – произнес Сталин, – однако же ценный ресурс, сколько будет стоить такого пилота обучить? Пусть в гражданской авиации летает, как это у немцев будет называться – «Люфтганза»? Или поля опрыскивает, или людей спасает – найдем, куда его после. А вот что нам теперь с Германией делать?

– Из числа идущих на Москву и повернувших назад шестеро сбросили бомбы над Белоруссией и Смоленщиной, – доложил Василевский. – Есть жертвы среди мирного населения, возникли очаги заражения. Что дает нам право считать факт применения химического оружия против СССР совершившимся и доказанным. Есть и свидетель, этот вот Киршгоф со всем экипажем, самолетом и нетронутым боеприпасом, и еще двенадцать пленных, кого поймали на настоящий момент. Имеем право нанести по рейху ответный удар и просить того же от союзников.

– По имеющейся информации, до Лондона ни один не долетел, все или сбиты над Ла-Маншем, или повернули назад, – заметил Берия, – но кто-то мог упасть, или так же сбросить бомбы в южной Англии. Так что британцы могут и без нас принять решение. Интересно, что над Швецией ничего – а ведь нам сообщали, что Стокгольм тоже внесен в список. Предположительно, гитлеровцы не хотят отрезать себе путь бегства.

– Заигрался Адольф, пора, наконец, прекратить, – сказал Сталин. – Есть мнение, что больше он СССР не нужен. Если Гиммлер уже почти договорился с нашими союзниками и завтра сам организует покушение. Тем более что обстановка уже позволяет. Борис Михайлович, отчего на Западе такое расхождение с той версией истории?

– Я внимательно изучил информацию по миру «Рассвета», – ответил Шапошников. – Мое мнение, все случилось, как и должно быть. И там имел место кризис немецкой обороны осенью сорок четвертого. У нас же войска второго эшелона, танковые дивизии и парашютисты, тогда спасшие вермахт от полной катастрофы, лишь пробиваются из «парижского котла». Также объяснимо и быстрое падение Антверпена – да, оборонительный рубеж сильный, но в отличие от той реальности, здесь у немцев лишь четыре пехотные дивизии были реальной силой, прочее же или ошметки, боеспособностью не более десяти-пятнадцати процентов от нормы, как корпус СС, или всякая шваль, вроде фольксштурма и насильно мобилизованных «еврорейховцев». Если коротко – то все следствие гитлеровских военных авантюр на удаленных театрах, чего не было в мире потомков. В итоге немецкие войска оказались недопустимо разбросаны, и быстро их уже не собрать. Но обстановка на Западном фронте теоретически также имеет шанс стабилизироваться.

– А можно подробнее, Борис Михайлович? – спросил Сталин. – Какие, на ваш взгляд, у немцев перспективы?

– Париж обречен, – ответил Шапошников. – По имеющимся у меня сведениям, 2-я танковая дивизия Леклерка уже вчера вечером ворвалась на его окраину. И весь корпус де Тассиньи на подходе, и пятнадцать тысяч вооруженных повстанцев внутри. Немцы упорно оборонять Париж не станут, если, конечно, Шернер в здравом уме – не сегодня, так завтра кольцо сомкнется, и будет им судьба Паулюса в Сталинграде. Единственная, на мой взгляд, стратегия, дающая хоть какой-то шанс – это немедленно и с максимальной быстротой прорываться на восток, к рубежу Седан – Верден, с переправой через Сену у Фонтенбло. Да, прямо через тылы де Тассиньи – тут французы фрицев не удержат. Но марш придется совершать днем, под ударами союзной авиации, при ее полном господстве в воздухе, да еще и при нехватке у себя транспорта и горючего. Я бы на месте Шернера решил – оставить в Париже один из корпусов, выбрав наименее мобильный и понесший наибольшие потери; жестоко, но это единственная возможность сохранить хоть часть войск, имеющих реальную боевую ценность. И по некоторым данным – уточнение ожидается, – немцы так и поступили. Если так, то предполагаю, что один из танковых корпусов и парашютистов с остатками пехоты им все же удастся вытащить, хотя потери в технике ожидаю на уровне девяноста процентов, все поврежденные машины придется бросать, ну а личному составу, оставшемуся без транспорта, спасаться по возможности. В то же время добивание союзниками группы Шернера, Седьмой и Седьмой Танковой армий дает очень хороший шанс нашему другу Роммелю уйти за Рейн – его дивизии гораздо южнее, воздействие союзной авиации на том маршруте намного меньше. Причем «преторианцы» Роммеля – танковый корпус «Тропик» (15-я и 21-я танковые дивизии), 999-я пехотная, 1-я и 4-я парашютные, уже в Германии – что, собственно, и позволяет перейти к нашему плану. Но замечу, что у союзников уже должна наступить оперативная пауза, так что при желании продолжать войну, немцы будут иметь время для организации обороны по германо-французской границе. Тем более что в нашей истории они в гораздо меньшей степени успели разоружить укрепления линии Зигфрида, ради Атлантического вала. Общий вывод – рейх еще имеет на Западе некоторые тактические перспективы. Стратегически же он уже безнадежно проиграл.

– И спор уже идет вокруг очертаний будущего послевоенного мира, – сказал Сталин, – и если «Большая рыбалка» удастся, это спасет жизни тысяч наших солдат. Товарищ Василевский, войска сумеют совершить бросок на глубину от двухсот до четырехсот километров за три-четыре дня, если сопротивление германской армии перед ними резко ослабеет?

– Второй Белорусский за четыре дня до Эльбы дошел, там еще двести километров, и упремся в голландскую границу. На юге будет труднее – но, думаю, справимся.

– Тогда, товарищ Берия, даю санкцию на «рыбалку». Не подведите. Надеюсь, что товарищи из «Рассвета» окажутся на обычной высоте. Под вашу ответственность!

Берия кивнул. И подумал, что в товарищах «из будущего» он не сомневается, а вот если фрицы подведут… Что ж, тогда он позаботится, чтобы эта сволочь Рудински, когда его удастся поймать, провел остаток своей жизни в лубянском подвале, делясь своими секретами. А Зейсс-Инкварт с Борманом гарантированно пойдут на эшафот со всеми прочими «Г».

Москва, 20 апреля 1944 года

По московским улицам шли немцы.

Не пятьдесят семь тысяч, как было в иной истории, тремя месяцами позже, а целых сто. Сто тысяч пленных, из числа взятых на Висле, в Восточной Пруссии, в Померании, в Моравии, в Австрии, в Италии – за последние два месяца. Солдаты, унтера, офицеры. И генералы впереди, как положено, во главе с фельдмаршалом Леебом, командующим группой армий «Север», сдавшимся в Кенигсберге.

И если высшие чины были по уставу, в парадных мундирах со всеми регалиями, то солдаты – в потертой форме, нечищеных сапогах, даже без ремней. По контрасту с охраной, бойцами НКВД, одетыми как на парад, даже примкнутые штыки новеньких карабинов СКС сверкают на солнце. Поперечные улицы были перекрыты бронетранспортерами и «студебеккерами», тоже с солдатами НКВД, патрули стояли у всех подворотен. Но это было лишь на случай, если немцы попробуют бежать – прохожим, гражданским и военным, никто не препятствовал, не разрешалось лишь выходить на проезжую часть во время марша колонны.

В Северодвинске, Ленинграде, Сталинграде, Харькове, Киеве, Минске к подобным зрелищам давно привыкли, хотя в намного меньшем масштабе – там немцы, к которым прочно прилепилось откуда-то взявшееся слово «гастарбайтеры», каждое утро строем под конвоем маршировали к месту работ – убирать мусор, восстанавливать разрушенное, просто благоустраивать территорию, ну а кому повезет, работать за станками в теплых цехах – а вечером так же возвращались в казармы. Но москвичам это было в новинку, не было в Москве больших разрушений от бомбежек, и на заводах как-то обходились пока без привлеченной рабсилы. Потому люди на тротуарах часто останавливались и смотрели – с пренебрежением, с брезгливостью. Вот ненависти было мало, ведь этот враг был уже побежден – хотя после бойцы конвоя рассказывали, как к ним обращались: «Отдайте хоть одного, своими руками задушить».

Сами немцы принимали это как должное. Европейские традиции, еще с римских времен, когда за колесницей полководца-триумфатора гнали взятых пленных – сейчас же, в двадцатом веке, никто не собирался приносить пленников в жертву, и даже обращать в пожизненое рабство; ну а потешить публику и заставить работать, тут русские были в своем праве – праве сильного, которое никто не отменял. К тому же эти немцы уже успели узнать, что русский плен совсем не так страшен, как про него рассказывал Геббельс, тут никого не забивают до смерти, не морят голодом, не скармливают заживо сторожевым медведям – а требуют работу в пределах разумного, и даже платят за это какие-то деньги! Есть, конечно, и наказания – за неповиновение, за нерадение в работе, за попытку побега, за порчу инструмента – но это было вполне справедливо. И что русские сразу изолируют всех эсэсовцев, гестаповцев, кригс-комиссаров, членов НСДАП и всех уличенных в зверствах с русскими пленными и гражданскими, и что с этой категорией дальше происходит, неизвестно, то ли всех поголовно расстреливают, то ли отправляют в ужасные штрафные лагеря в Сибирь, где круглый год лежит снег, а под окнами рычат голодные белые медведи – так разве мы в начале войны не были настолько же жестоки с их комиссарами и евреями? Ну, а честным солдатам ничего не грозит – лишь отработать, сколько положено, и домой, ведь скоро уже кончится эта война!

На одном из перекрестков среди публики стоял русский генерал. И сам фельдмаршал Лееб вскинул два пальца к козырьку фуражки, и идущие рядом сделали так же. Стремление к орднунгу есть неотъемлемая часть германского военного! А генерал-майор победившей армии был сейчас неизмеримо выше, чем капитулировавший фельдмаршал.

Но кто это там впереди? Французы?! В армии де Голля была принята форма русского образца, лишь с французскими погонами и нашивками – но в тылу считалось шиком надевать довоенные мундиры, из старых запасов, снабжения армии Виши. А были и такие, кто заказывал пошить или перешить форму по тому образцу – чтобы вступить в родную Францию в подобающем виде! С десяток этих петухов стоят и смотрят на германский позор. Мы что, и им проиграли?

Фон Лееб позже клялся, что приказ отдал не он. Но раздалась команда, и по немецкому строю будто пробежала волна, и шаркающая ногами толпа бродяг за секунду превратилась в армию. Взгляд поднять, плечи развернуть, равнение направо – на лягушатников! – шаг держать, рраз, рраз! Русские нас победили, и это честно, но эти тут что делают, среди триумфаторов? Трусливое свиное дерьмо, может, ваши отцы и были солдатами, под Верденом и Соммой – но в эту войну, когда мы начали, то не успевали догонять ваши удирающие войска! Вы даже не захотели защищать свой Париж, объявили его «открытым городом», согнулись перед нами и лизали наши сапоги – но с охотой присоединились к нам, тогда еще стоявшим на Волге, чтобы успеть отхватить свою долю от нашей добычи. И бежали первыми – это вы, лягушатники, виноваты, что нас разбили на Днепре! За свое место под солнцем надо драться – мы попытались и проиграли, но это было честно, а вы опять хотите примкнуть к победителю и схватить чужой кусок? Если Германия капитулирует перед русскими, это будет орднунг, сильный всегда прав! Но перед шавками, успевшими сменить хозяина – это вопиющее нарушение порядка! Строй держать! Ногу тянуть! Левой, левой!

Конвойные заволновались, и собаки на поводках залились лаем. Кто-то из русских понял, в чем дело – и французов будто корова языком слизнула, а на их месте откуда-то возникли солдаты, в полном боевом снаряжении, в касках и камуфляже, вооруженные не карабинами, а автоматами АК, все рослые и злые – возможный беспорядок пресечь со всей решительностью! Русские и тут оказались предусмотрительны, у них орднунг не хуже немецкого! Такому врагу не стыдно и проиграть.

Строй пленных снова стал толпой – расхристанной, идущей не в ногу. Больше за все время марша никаких происшествий не случилось, попыток побега и бунта не было – не нашлось дураков и самоубийц. А позади немецких колонн ехали поливальные машины, как в иной истории, оставшейся неизвестной москвичам, что сейчас смотрели на шествие побежденных врагов. Конечными пунктами пути были, как и тогда, Савеловский, Рижский, Курский вокзалы – где пленных оперативно грузили в эшелоны и отправляли в места назначения. К 19 часам командующий Московским военным округом генерал-полковник Артемьев доложил Сталину об успешном завершении операции (как и в мире «Рассвета»). Иосиф Виссарионович усмехнулся в усы – он ведь ничего не забывал!

Пусть это действие состоится – с тем же результатом, что и там. Именно в день рождения фюрера – ему подарком. И еще – может быть, чисто теоретически, и в нашем будущем поднимут голову фашиствующие недобитки, как недостертая плесень – но даже у них этот день будет ассоциироваться не с очередным юбилеем величайшего мерзавца и преступника двадцатого века, а с годовщиной «парада позора», вошедшего в эту историю, как положено, увековеченного на кино– и фотопленке, на передовицах всех советских газет – да и иностранные журналисты и фотографы присутствовали! И кто теперь посмеет выбросить из истории этот день?

Ну а французы принесли официальную жалобу – что взять с дураков? Сталин посмеялся, затем сказал:

– Передайте де Голлю: «беречь себя и своих людей» для будущего мира – это, конечно, похвально. Но каким станет этот мир, определяется сейчас, в том числе и пролитой кровью. Вы отказались покориться Гитлеру, это хорошо. Но какой вклад Свободная Франция пока внесла в победу?

Роммель Э. Солдаты пустыни. / пер. с нем. Л.,1993, 1970 (альт-ист)

Отступлениями не выиграть войну. Но можно подготовить будущую победу. Или хотя бы приемлемый мир.

Именно так я видел перспективы Германии весной сорок четвертого. Было очевидно, что выиграть эту войну нельзя – значит, стоял вопрос о заключении мира на достойных условиях (о безоговорочной капитуляции не хотелось и думать). И мне было ясно, что главной ошибкой Германии в этой войне было решение напасть на Россию – забыв, что и Фридрих, и Бисмарк предостерегали нас от этого шага. Также неизменно, что от любых русско-германских конфликтов в выигрыше оказываются исключительно англосаксонцы – а вот от союза Германии и России всегда приходила обоюдная и ощутимая польза. А оттого краеугольным камнем политики новой Германии должен стать союз с восточным соседом или как минимум обеспечение его дружественного нейтралитета. Мои контакты с русскими, на тот момент воевавшими с нашей страной, следует рассматривать именно в этом смысле – и по моему глубокому убеждению, не может считаться изменой то, что в конечном счете идет на пользу Отечеству.

Я ошибался лишь в одном. Считал, что у меня еще есть время. Германия все же была одной из великих держав, и столь быстрое ее падение казалось невероятным. А роль равного партнера на переговорах куда привлекательнее, чем просителя у чужого стола!

На первый взгляд, положение не казалось катастрофичным. Болезненной была лишь потеря Восточной Пруссии – в остальном же территория собственно Германии была почти не тронута, под нашим контролем оставались значительная часть Франции, Бельгия, Голландия, Дания, половина Норвегии; заводы исправно снабжали армию вооружением, не было ничего подобного голоду конца прошлой войны; физические качества и боевой дух поступающего пополнения выглядели достаточно высокими. Конечно, мне было известно, и не только от официальной пропаганды, про большие жертвы гражданского населения от англо-американских бомбежек, про ограничение выпуска товаров потребления, про снижение призывного возраста, про недостаточное качество нашего вооружения в сравнении с русским – но, пребывая вдали от Германии, мне не доводилось видеть своими глазами разбомбленные до основания кварталы Мангейма; в мою армию не шли мальчишки семнадцати, и даже шестнадцати лет, как в фольксгренадерские батальоны и части ПВО; для меня было потрясением увидеть, что газогенераторные автомобили на дровах и соломе, на которых в оккупированной Франции ездило даже гестапо, не говоря уже о гражданских французах – в Германии встречаются на улицах даже в большем числе. Все это тогда казалось мне чем-то абстрактным, и я считал вполне возможным по исходе этой войны получить мир не хуже довоенного – ценой отказа от скомпрометировавшего себя нацистского режима. А пока мы отступали к своим естественным границам, огрызаясь и сохраняя полный боевой порядок. Хотелось верить, что сообщения берлинского радио «о планомерном сокращении линии фронта» можно истолковывать только так.

Девятого апреля, несмотря на крайне опасное положение на приморском участке фронта, где русские, соединившись с высаженным на берег десантом, угрожали Тулону и даже Марселю, я был вызван на совещание в Страсбург. Это было вызвано исключительной тяжестью общего положения Германии. На наиболее опасном фронте, по Одеру, было подозрительное затишье, весьма похожее на то, что было на Висле всего три месяца назад. Угрожающее положение было южнее, где русские готовы были вторгнуться в пределы Германии из Чехии и Австрии, почти полностью занятых их войсками. Наступление англичан и американцев в северной Франции развивалось медленно, но неотвратимо, очень душила их авиация. Американцы наконец перешли испанскую границу и могли угрожать с фланга и тыла моим армиям. Группировку Кессельринга (14-я армия, корпусные группы 10-й армии и наиболее упрямые в своей верности Муссолини итальянцы), застрявшую в южной Италии, вообще не стоило принимать в расчет, как и войска на Корсике, Балеарах, в Гибралтаре – ясно, что вывести их оттуда не удастся, и все, что они могут, лишь стоять насмерть, потребовав от противника затрат на свою блокаду, а затем на уничтожение.

На этом совещании состоялся крайне напряженный и неприятный разговор между мной и Шернером (командующий войсками группы армий «D», север Франции). Его план состоял в том, чтобы стоять насмерть на всех фронтах, использовать все возможности, чтобы огрызнуться уповая на то, что у противника дрогнут нервы и он откажется от своих намерений. Можно будет настаивать хотя бы на перемирии на Западе и прекращении бомбардировок, обратив все усилия против Остфронта. Я же предлагал отойти к границам Германии, одновременно восстанавливая целостность фронта и, с позиций восстановления системы управления войсками и снабжения, угрожая противникам резким ростом потерь при продолжении войны, сделать всем предложение о заключении – немедленно – перемирия, а в ближайшей перспективе мира. Проблема была в том, что моя стратегия была несовместима с текущим политическим руководством Германии и требовала его устранения; конечно, это не произносилось вслух. Понимал ли это Шернер – да, несомненно, но лишь на интуитивном уровне. Поскольку не приводя существенных возражений против чисто военного аспекта, упрямо повторял, что «фюрер такого не дозволит», «это будет неприемлемо, по политическим соображениям».

Согласия достичь так и не удалось. Хотя я отлично помнил, как в Италии Достлер выделил войска для «политической» операции в Ватикане, о которой я не был даже предупрежден – и это стало одной из причин поражения моей армии в долине реки По. Результатом совещания был компромисс – поскольку угроза для моей группы армий «G» была очевидной, а юг Франции имел намного меньший приоритет перед Одером, то я получил дозволение ОКХ применить свой план, но только к своим войскам. Шернер же сумел настоять на своем, и это стало причиной тяжелейших потерь, а фактически разгрома ГА «D» в последующих боях – при том, что его маршрут для отступления был почти втрое короче моего, особенно с учетом ужасного состояния французских дорог и саботажа местного персонала, граничащего с открытой враждебностью.

На том совещании присутствовал и Рудински, имевший после со мной разговор наедине. Он сумел убедить меня, что медлить больше нельзя. Русский «паровой каток» готов вот-вот прийти в движение, и он раздавит Германию, вне зависимости от наших усилий. И тогда с нами уже не будут разговаривать, вообще. Я уже знал о предварительных условиях мира, которые предлагал Сталин, они предполагали существование единой, пусть и коммунистической, Германии, даже с дозволенной фольксармее – в то время как англосаксы всерьез хотели расчленить нашу страну или же как минимум отторгнуть от нее еще более значительные территории, чем в ту Великую войну, заставить нас платить огромную контрибуцию, лишить права иметь вооруженные силы – словом, это должен быть сверх-Версаль, еще большее угнетение и унижение, и это считалось мягким вариантом! А что же тогда жесткий?

– Например, план Моргенау, – сказал Рудински, – где, в дополнение ко всему перечисленному, нам запрещат вообще иметь промышленность, а численность населения подвергнется контролю, включая принудительную кастрацию. Я не шучу – поверьте, что сейчас мы еще можем спасти Германию, пока наша лояльность и голова сумасшедшего ефрейтора являются товаром для русских. Завтра – уже может быть поздно.

Так возник наш заговор – в отличие от прежних абстрактных бесед, получивший четкость военного плана. Рудински обеспечивал информацию, я – силовую поддержку. А вот непосредственными исполнителями… именно Рудински предложил позвать русских!

– Неизвестно, как поведут себя наши солдаты при виде фюрера, – сказал он, – и в то же время, не обижайтесь, герр фельдмаршал, я высоко оцениваю ваших парашютистов, как и егерей из 999-й, но русские «те, кто приходят ночью» – это класс более высокий. Вам приходилось о них слышать – ну а я их видел, причем в работе, так что мне даже жаль парней из «Лейбштандарта». От вас потребуется принять команду этих сверхсовершенных убийц, окружить район, проследить, чтобы никто не помешал, а внутри все стихнет, обеспечить погрузку и отправку. Но блокада должна быть плотной, вплоть до возможности отражения танковой атаки! Ну а я обеспечу информацию – когда и в каком месте будет дичь.

– Так не пойдет, – ответил я, – на развертывание и выдвижение войск, если необходимы значительные силы, требуется время. Кроме того, есть еще одно обстоятельство. В этом деле мы можем доверять обер-бургомистру Штутгарта, он обеспечит нам прикрытие по гражданской и партийной линии. Но только на территории «гау Вюртемберг»![114]

– Согласен, – сказал Рудински, – но лучше, чтобы и он не знал главной цели. Официально, вы вполне можете выдвинуть войска на учения. Со следующим уровнем секретности – «мероприятия по охране», не будем говорить кого. Ну а о третьем тайном дне знать будут лишь я и вы. Надеюсь, что ваши люди достаточно дисциплинированы, чтобы безупречно точно, ничему не удивляясь и не задавая вопросов, выполнить ваш приказ?

Утром 22 апреля на аэродром в Мангейме приземлились четыре самолета без опознавательных знаков. Это были «дугласы», основной транспортник у русских и американцев – впрочем, некоторое их количество, закупленное через Испанию год назад, было и в люфтваффе. Мне пришлось обеспечивать их пролет через линию фронта, дав секретные радиопозывные. Начальник авиабазы получил от меня самые строгие указания – обеспечить секретность, охрану, все для пребывания экипажей в течение суток. Наверное, наземный персонал принял все за какую-то операцию абвера.

Конечно, перемещение фюрера было большим государственным секретом. Но ведь бюрократия – это наука точная: управление железных дорог должно быть в курсе, чтобы не нарушать расписание других поездов. И охрана должна быть в курсе о месте опекаемой фигуры. И Рудински сумел добыть и передать мне информацию о времени и маршруте. Много позже я узнал, что у русских в охране их вождя, Сталина, был гораздо больший орднунг – охрана контролировала не только поезд, но и пути на всем протяжении, все станции, мосты, стрелки, и любое действие возле железной дороги не могло укрыться от внимания НКВД, а тем более выдвижение войск! Подобное было и у нас – но лишь при визите важных персон на оккупированную территорию, в самом же рейхе обязанность обеспечения порядка и недопущения подозрительных лиц возлагалась на персонал железной дороги. Согласно особой инструкции, могли привлекаться и армейские части – сама же охрана, подчиненная фюреру, контролировала лишь сам поезд! Что сыграло решающую роль.

Я не отказал себе в праве встретить гостей лично. Поскольку предыдущие трое суток практически непрерывно ездил по расположению вверенных мне частей, это не могло вызвать особого подозрения. Рудински присутствовал тоже. Может быть, утром, когда донесение о нашей встрече ляжет на стол кому-то из чинов гестапо, это могло бы навести на подозрения. Но мы оба знали, что если все удастся, игра пойдет по совсем другим правилам. Ну а если же нет…

– Тогда лично мне останется лишь срочно грузиться в один из этих самолетов, – произнес Рудински, – и вам тоже советую: тогда русский плен для вас самое безопасное место. Но я думаю, что у этих парней осечки не будет. Надо знать русских – когда они твердо решили, победить или умереть. Я – знаю. Как и то, что этих конкретных русских убить очень непросто. И если я не ошибаюсь, то пришлют именно их – лучших.

Русских было пятьдесят шесть человек. Причем из первого севшего самолета выскочили лишь двое – узнав Рудински, один из русских, очевидно, подал условленный сигнал, и приземлились остальные. Они все были в камуфляжной форме итальянского образца, иногда используемой и нашими егерями, так что на вид вполне могли сойти за своих – тем более что в войсках СС нередко применялось и трофейное оружие; также в сорок четвертом году там нередко можно было встретить русских или украинцев. Вооружены они были в большинстве автоматическими карабинами Калашникова, у некоторых были снайперские винтовки, гранатометы, похожие на наши «офенроры», несколько ручных и даже пара крупнокалиберных пулеметов, у каждого был довольно объемистый рюкзак; хотя по договоренности, мы помимо транспорта предоставляли и взрывчатку, русские привезли и свой запас.

Я спросил, кто старший – разумно предположив, что в подобную миссию должны назначить говорящих по-немецки. Подошел один, внешне ничем не отличающийся от прочих, приветствовал меня на русский манер, приложив руку к каске всей ладонью. Мне показалось, что он меня узнал.

– Надеюсь, у ваших людей хватит выдержки не хвататься за оружие без нужды, – сказал я. – Вам ничто не угрожает, мы выполним договор. Как вы просили, мы предоставляем восемь грузовых трехтонных автомобилей, полностью заправленных, пятьсот килограммов тротила, десять пулеметов МГ-42, по две тысячи патронов на каждый, два батальонных восьмисантиметровых миномета с сотней мин на ствол, по тридцать лопат, кирок и ломов – все уже в кузовах. Вот карта с нанесенной обстановкой. Мы не заходим внутри этой границы и отвечаем за то, чтобы не зашел никто другой. Мои солдаты знают лишь, что идет спецоперация, и лучше не оглядываться за спину и не задавать вопросов, а только ждать, когда стихнет. Вот здесь – место прохода в охраняемую зону, впрочем, вас туда сейчас и доставят. Как только закончите, дадите условленный сигнал, вас вместе с грузом пропустят обратно. И уж простите – но если через час после начала боя сигнала не будет, то сначала моя артиллерия откроет массированный огонь, а затем пойдут танки и мотопехота с категорическим приказом пленных не брать и вообще не оставлять там, внутри, живых. Сейчас прошу в машины, следуйте за мной. Есть вопросы?

– Вопросов нет, герр фельдмаршал, – ответил русский на безупречном хохдойч. – Только тогда и мы вас предупредим. Мы свою работу сделаем хорошо. Но если вы предадите – персонально за вами после придут. Пусть не мы – но такие же.

– Советовал бы вам отнестись к этому со всей серьезностью, – сказал Рудински уже в машине, – до нас с вами им добраться куда легче, чем до ефрейтора.

Капитан Смоленцев, Брюс, 22 апреля 1944 года

Ну что за дело на этот раз? Да, всего лишь Гитлера поймать! Нет, серьезно? Да серьезно! Блин!!!

Из Тулона – в Чехию, аэродром под городом Пльзень, полоса Второго Украинского фронта. Встречает наш Большаков, уже контр-адмирал (а ведь в 2012 вместе на глубину ходили), с ним еще кто-то, лицо вроде знакомое, на молодого Брежнева похож. Располагайтесь – и через час сбор на постановку задачи. Как не раз уже бывало.

У нас после папы настроение благодушное. И Победа уже скоро. Кого на этот раз? Как узнали, одни междометия!

Но задача поставлена, надо работать. Всегда мечтали Гитлера поймать – теперь планы составляем Гитлера поймать, что огромная разница. Хотя уже после откровений герра Рудински в Риме мы догадывались, какая игра начнется. Теперь узнали, что специально под эту операцию приказом самого Сталина создан объединенный штаб НКГБ и ГРУ – как я понял, куратором оттуда этот «брежнев», кто больше слушает, чем сам говорит. И ведь точно, какая-то историческая личность – уверен, что я его физиономию то ли в книжке видел, то ли еще где, в иной исторической реальности, шестьдесят лет тому вперед. Фамилия, которой он представился, ни о чем не говорит – ну да это мы знаем: сколько имен, например, у Судоплатова было «при исполнении»? Но это точно не он, тот портрет я помню.

Своими силами точно не справимся. Рейх не Белоруссия и не Ленобласть – и население резко враждебное, и местность густонаселенная, и лесов нет, прятаться негде. Работать теоретически возможно лишь под маской немцев же, и то спалиться легче легкого на любой мелочи – такие, как Николай Кузнецов или Роберт Кляйн, это уникумы, кто с немцами так долго общался, что до мелочей на настоящих фрицев стали похожи. Но допустим, до места дошли, объект взяли – а отходить как, ведь все вокруг будет стоять на ушах, фюрер едет, по всей территории орднунг! А задача по возможности живым – а все немцы вокруг станут слепыми, глухими и тупыми, как валенок?

Ага, кто нам мешает – тот нам и поможет. Что сами немцы за нас, это сильно! Роммель и Рудински – любопытно мне, чья была идея, что «это сделают совсем посторонние люди, и не из нашего района»? Нам вообще отработать, как какой-нибудь антитеррор-группе в мирное время – нет, уважаю мужиков, но «на место доставили, там отработали, в автобус, и отбой», в то время как у войсковых диверсов подход к объекту и отход после запросто могут быть куда более трудной задачей, чем собственно работа на месте.

Нет, Берлин или иное «вольфшанце» штурмовать не придется. Но вот поохотиться на фюрера в процессе переезда – вполне реально. Особенно если нас информацией обеспечивают и всякие благоприятствующие обстоятельства создают.

Специальный поезд Гитлера состоял из пятнадцати вагонов: вагон Гитлера, вагон имперского руководителя прессы, вагон с узлом связи, два салон-вагона, вагон-баня, два вагона для свиты и гостей, два спальных вагона, два багажных вагона, вагон для охраны, две бронеплощадки с зенитными скорострельными артиллерийскими установками калибра 20 мм, связанные между собой телефоном.

Вагон Гитлера был довольно просторным. Начиная с 1942 года Гитлер в нем обедал во время поездок, в то время как раньше он обычно ходил на обед в салон-вагон. В вагоне кроме купе Гитлера имелись также отдельные купе для личного его адъютанта, для адъютанта вооруженных сил и для личного слуги – штурмбанфюрера Линге. Было учтено также особое пристрастие Гитлера часто принимать теплую ванну, для чего в его вагоне было оборудовано специальное помещение. Одно купе в вагоне было оборудовано для него в виде небольшого служебного кабинета.

Вагон не был бронирован. В 1944 году было запланировано устройство в вагоне бронированного купе для Гитлера, однако это мероприятие не успели провести.

Весь обслуживающий персонал, начиная с 1938 года, был постоянным и контролировался тайной полицией. Все пассажиры, включая офицеров, были занесены на специальный учет имперской службы безопасности. Так как состав сопровождающих лиц был почти всегда одним и тем же, эти задачи были значительно облегчены.

Подъездные пути и перрон строжайше охранялись службой безопасности и железнодорожной полицией. Пассажиры сопровождались железнодорожной полицией к представителю СД и последним – к личному адъютанту Гитлера. Багаж гостей из их домов в поезд доставлялся чинами батальона СС в присутствии пассажиров. Каждое место багажа было снабжено точным адресом владельца. Багаж, доставленный каким-либо иным путем, в вагон не допускался. Нахождение на перроне постороннего багажа и посторонних лиц строго запрещалось. Продукты для спецпоезда доставлялись железнодорожной компанией «Митропа» в присутствии начальника салон-вагона СА гауптштурмфюрера Крюкена. Также под тщательным наблюдением происходила заправка водой.

Ремонт вагона производился только постоянным обслуживающим персоналом. В случае направления вагона для ремонта в депо все время при этом присутствовал комендант вагона. Для ремонта привлекались особо проверенные рабочие и инженеры.

Пустой поезд охранялся двумя сотрудниками СД, одиннадцатью чиновниками железнодорожной полиции и тридцатью девятью зенитчиками.

Маршрут держался в строжайшем секрете, причем составлялся таким образом, что нельзя было понять, когда Гитлер будет пользоваться поездом. Гостям приход Гитлера объявлялся примерно за час до этого. Зачастую Гитлер вместе с охраной входил или выходил из поезда с другого вокзала, нежели гости.

В ночное время все вагоны были заперты, за исключением вагона охраны. Железнодорожные станции были закрыты, чтобы посторонние лица туда не могли пройти.

Впереди спецпоезда на определенной дистанции двигался добавочный поезд.

Это – наша история, показания генерал-лейтенанта полиции Ганса Раттенхубера, отвечавшего за этот участок охраны фюрера. Кстати, в 1939-м все это было в компетенции генерал-майора Роммеля, тогда коменданта штаб-квартиры Гитлера, с этой должности он ушел в комдивы Седьмой танковой, французская кампания сорокового, ну а после был уже Африканский корпус – ну а теперь, значит, в заговорщики подался… И к нашему сожалению, история и тут изменилась – поскольку заговор 1 марта 1943 года, о котором в нашей реальности фюрер так и не узнал, здесь сыграл ту же роль, что у нас 20 июля. Теперь поездов охраны не один, а два. Шесть бронеплощадок, по одной в голове и хвосте каждого из трех эшелонов, на каждой не один 20-мм автомат, а башня с четырехствольным «фирлингом», против пехоты это та еще метла! И в отличие от нашей реальности (где бронировать вагоны планировали, но не успели), здесь даже в окнах бронестекла.

Испытания, которые проводились периодически, показали, что броня выдерживала обстрел автоматическим оружием, пулеметом, и не оставались вмятины от взрыва гранат. Стекло выдерживало семь винтовочных выстрелов в одну точку. Эти технические показатели вполне отвечали требованиям безопасности, так как трудно было рассчитывать на длительный обстрел во время поездки.

Наличествовали фары-прожектора – по два на каждом вагоне, на турельных станках вместе с пулеметами при боекомплекте 1200 патронов на ствол. В каждом купе имелись хорошо замаскированные и быстро открывающиеся кобуры для автоматов и пистолетов, в помещениях охраны – укладки для фаустпатронов.

Фактически – бронепоезд, с оборудованными огневыми точками и экипажем в полноценную роту. Плюс два бронепоезда охраны – итого батальон, из полка охраны «Лейбштандарт», подчиняющийся непосредственно Гитлеру. Чтобы такое одолеть, нужны танки или батарея гаубиц на прямой наводке – диверсам с легким стрелковым добыча явно не по зубам. Но были в охране и слабости – во-первых, контроль железнодорожного пути по маршруту возлагался на местные власти, полицию и войска, во-вторых, поезд шел не нарушая расписания прочих поездов. И при этом полагаться на «неожиданность», что точный маршрут фюрер-поезда определялся буквально в последний момент?! Не приходило в голову, что заговорщики, имеющие достаточно возможностей, чтобы влиять на график движения – тем самым задают и «внезапно» выбранный маршрут и особого поезда? А как сказал чин из Москвы, «в заговоре не только генералы, но это вам для выполнения задачи знать не нужно».

А что делать, когда объект в поезде? Прочтите Федорова, «Подпольный обком» и «Последняя зима» – можно и других, но именно федоровское соединение специализировалось в работе по железной дороге и имело в этом наибольший опыт. «Толу Балицкий не пожалел – заложил килограммов тридцать. Паровоз разнесло на куски, обломки так и свистели над головами у нас, залегших в окопчиках у полотна». А класть мину под полотно за пятнадцать минут, ночью, бесшумно, на охраняемом участке между проходами патруля, успев замести следы – это не фантастика, а реальность! И наконец, был у партизан и способ, когда надо было уничтожить поезд целиком – закладывали несколько зарядов по всей длине, соединенив детонирующим шнуром, так что состав взлетал весь! А Кравченко Федор Иосифович, бывший у Федорова комбатом, и кое-кто из тех самых его кадров – в Третьей Гарибальдийской! Дальше объяснять?

Мы ведь сейчас как «особая группа Ставки» из романа Конюшевского. Имеем право требовать всё – и снабжение, и людей, и любую помощь. Так что придется затребовать кравченковских орлов, благо «народным карабинерам», в которые переформируют гарибальдийцев, диверсы не особо и нужны. Можно и сливки попросить – таких людей из легенды, как Клоков, Павлов, Резуто, – знаю от Кравченко, что их на Восток посылали, так вроде там завершено уже? Но, по моему разумению, куда лучше сработанная команда, с которой есть личный опыт взаимодействия.

Еще снайперов, и лучше «тяжелых» – знаю из переписки, что Печенгскую дивизию, где служат хорошо знакомые мне Пилютин с Булыгиным, с которыми мы под Нарвиком на егерей охотились, перебросили на Второй Белорусский после сокращения сил Ленфронта (нет в этой реальности Курляндского котла, так что теперь Ленинградский фронт – это одна активная армия в Норвегии и всякие военные объекты и гарнизоны на территории от Мурманска до Ханко). Так что, мужики, уж простите, что на такое дело подписываю – но конкретно вы можете лишний процент вероятности успеха обеспечить и меньшие наши потери. «Фузея», что модель первая, калибра 14.5, что вторая, 12.7, это по сути противотанковое ружье с прецизионным стволом и оптикой, подобие тяжелой снайперки, состоявшей на вооружении российской армии в двухтысячных. Хотя до настоящей В-94 ей далеко – там была не просто оптика, а настоящая СУО, с лазерным целеуказателем и баллистическим компвычислителем. Но и работать придется накоротке, и не поверю, что фрицы на вагоны танковую броню поставили, вес бы вышел совсем неподъемный. А наше ружье ПТРС вполне нормально било и немецкие танки начала войны, до появления бронекошачьих.

Да, славная будет охота! Навек в историю войдем! За такое и помирать не жалко. Жалко лишь, что сыновей оставить не успел – если что, вспомнить меня будет некому. Брат лишь младший остался, там, в параллельно-будущем мире «2012». Хотя Лючия в последний раз говорила что-то… Ага, через девять месяцев, к тому времени выйдет она замуж за какого-нибудь Марио или Пьетро, меня забудет. Тьфу, отставить пораженческое мышление – в нашем деле если начинаешь о смерти думать, то накличешь, есть такая примета. Так что делай что должно, и чтобы как лучше – а после поглядим, кому жить, а кому нет! И если опытным путем доказано, что параллельные миры есть – то может быть, еще куда-нибудь перенесусь и там путь свой пройду.

Снабжение нам выделили без разговоров и волокиты. Газовые и светозвуковые гранаты, в объеме купе – контузия и слепота всем обеспечена. Ну и конечно, взрывчатка – причем не чистый тротил, а ТГА, смесь с гексогеном и алюминиевым порошком, на восемьдесят процентов сильнее. Детонаторы, провода, шнуры ДШ, подрывные машинки, коммутаторы, аккумуляторы, да и радиовзрывателей не жалко, последние остатки из двадцать первого века. Саперный инструмент, все это закапывать – хотя его можно и у фрицев попросить, зачем лишний груз? И «огневой мощи слишком много не бывает»: два гранатомета АГС – все же сумели предки сделать аналог «пламени», чуть похуже, но вполне сопоставим – и восемь «Рысей» с полным ассортиментом – и кумулятивные, и зажигательные, и дымовые, и главное, термобарические (еще один респект предкам)! И куча прочих мелочей. Как, например, красящие пистолеты для пейнтбола (тоже здешнего уже изготовления!) – для тренировок. Потому что был предусмотрен и полигон – заброшенная железнодорожная ветка, на ней несколько пассажирских вагонов – чтобы отработать быстрое проникновение и бой в тесном пространстве с имитацией подрывных зарядов, двери и окна вскрывать.

Уже на второй наш день здесь, шестнадцатого утром, прибыли «гарибальдийцы». Кравченко лично возглавил команду, четырнадцать человек, самых лучших отобрал, уже сработанных в пары (МЗД обычно вдвоем ставили), из них десять инструкторов. Стоп, а отчего пятнадцать в строю? Подхожу к бойцу невысокого роста, в конце строя. Так, кого мне за это убивать?! Мы тут не в войнушку играем!

И тут Лючия с размаху влепляет мне пощечину. И кричит по-итальянски – я и слова вставить не могу. И не понимаю почти ничего – когда вот так, скороговоркой. Что-то про «кобелино», и еще вспоминаю, она это раньше исключительно про немцев говорила, «непереводимая игра слов». Гарибальдийцы смотрят с пониманием, местные товарищи с обалдением, я спасаюсь бегством, кричу Кравченко:

– Федор Иосифович, что это за цирк?

– А ты попробуй от нее избавься! – оправдывается тот. – Как вы все исчезли, она успела меня извести, и отца Серджио, к товарищу Мехлису прорвалась, и говорила, что до самого папы и даже товарища Сталина дойдет! И ведь добралась бы – ой, бисова девчонка, что в голову вбила, ничем уже не вышибешь!

Стоящий рядом Валька ухмыляется: «Ну ты, командир, попал!»

Последующее объяснение опущу. Утром, злой и невыспавшийся (попробуйте!), гоню свою команду на вагоны. Ладно, птичка-Лючия, раз напрашиваешься, так покажем тебе, где раки зимуют – сама убедишься, что в настоящем деле ты будешь балластом. Нет, кое-чему я ее еще там, в Италии, натаскать успел, на тренировки она ходила со старанием. И даже в нескольких боевых операциях участие принимала – бегала со всеми и стояла у меня за спиной, когда мы немцам дорожный террор устраивали. Но вот сейчас я тебя гонять буду, как самого последнего салабона, пока сама пощады не попросишь!

Разминка, гимнастика – ну это ладно! В Италии тридцатых деревенская девушка, если уж в детстве не умерла, при этом уровне медицины, имеет достаточное базовое здоровье и физические данные, слабые и болезненные просто не выживали. Двигается достаточно ловко и быстро – так мы только начали! И проникновение в вагоны через окна (открытые, чтобы стекол каждый раз не бить), это тоже всего лишь упражнение – в реальности тут сначала будет магнитная мина на борт. Если там броня, успеть укрыться, куда бог укажет – под вагон, или в канаву, – неизвестно ведь, будет поезд на рельсах стоять, после взрыва десятка зарядов по двадцать кило? А теперь дуэльный штурм – разбиться на две команды и по сигналу атаковать вагон с разных сторон, и внутри мочить друг друга краской разных цветов, в кого попали, тот «убит», вне игры, и сам не стреляет!

Ничего себе! Лючия не чемпион, конечно – но явно не аутсайдер! Мелкая, верткая, быстрая – и стреляет на близкой дистанции очень даже ничего! А вот сейчас я тебя персонально проверю, в дуэли!

Все как в ковбойских фильмах. Площадка, нас двое, по сигналу выхватили, и огонь! Вот только, в отличие от киношных ганфайтеров, столбом стоять не надо! Выхватывая пистолет, одновременно резко ухожу вниз и вбок, выстрел, рыбкой вперед, пистолет в двух вытянутых руках, выстрел, перекатываюсь назад, прижимаясь к земле, выстрел! И мне в плечо влетает шарик краски.

Поднимаюсь, иду к Лючии. Ей тоже от меня попало, один раз, в бок. Мать-перемать, да что это такое, я разучился, или уже постарел?!

– Я каждый день тренировалась, синьоре Юри, – говорит эта чертовка, – как ты мне сказал, пальцем на предмет показывать, не целясь – а после проверить. Затем так же с пистолетом. Могу даже с двух рук, но тут куда хуже выходит. Синьоре Юри, признаюсь, что я играла нечестно – я ведь видела, как ты этот прием раньше делал, и знала, куда целить.

Я озверел. Между прочим, правильно заметила – а то я, равных противников не встречая, и в самом деле стал повторяться! К концу дня даже я заметно устал, кто-то из парней держался на одном самолюбии, ну а эта бесовка еще пытается улыбку изобразить! Наконец отбой, умыться – душ, сделанный из бочки на козлах, это не роскошь, а хорошо усталость снимает, особенно если прохладный! – и эта чертовка все рядом вьется. Спрашиваю ее, а если в рукопашке на тебя двое здоровенных эсэсманов? Мы уже дома, она нагибается к своему снаряжению, берет что-то, оборачивается – и у нее на поясе целых четыре «беретты», модель 1934 года, калибр 7.65.

– На тридцать шесть (дальше снова «игра слов», смысл – грязные отродья дьявола) хватит, – говорит Лючия. – Но вы утомились, мой кабальеро, позвольте я вам приготовлю ужин?

Это после того, как она отбегала столько же, сколько я? И если на учении при всех обращалась исключительно официально, как положено бойцу с командиром – то сейчас сладкий голосок, «мой кабальеро»! Свои вещи перетащила, собирается вместе со мной устроиться – нас в домиках поселили, мне отдельную комнатку как командиру, и эта девчонка уже хозяйничает, как у себя? Но стоит лишь мне выразить сомнение, как ангелочек тотчас обращается в фурию – уперев руки в бока, гневно спрашивает:

– А отчего в Италии было можно, а сейчас нельзя, или у тебя уже какая-то появилась?

И кто говорил, что итальянки мягки и во всем покорны мужчинам?!

Ладно, птичка, сама напросилась – и еще несколько дней подготовки впереди! А мне действительно нужен ординарец, по итальянскому опыту – забот куча, о своем быте часто просто подумать не успеваешь. Вот только ужин в постель – это лишнее. Нас, перед операцией, кормят без всякой нормы, сколько влезет!

Еще через день прибыли затребованные снайперы. Приветствие Пилютину с Булыгой, знакомство с остальными (не было у гарибальдийцев «тяжелых» снайперов с «фузеями», пришлось брать со стороны). Их от штурма вагонов избавил, зато физуха с рукопашкой в начале дня были обязательны для всех. И минеры тренировались быстро и слаженно закапывать под насыпь гостинцы – если ставить им в помощь еще пару человек с большими лопатами и работать не пригибаясь, то управлялись за семь-восемь минут! Ну, а «штурмовикам» приходилось тяжелее всех. Теперь обороняющаяся команда заранее занимала позицию в вагоне, ну а наступающим надо было проникнуть внутрь и выбить всех с минимальными своими потерями. «Убитых», конечно, было много – но ведь мы «условно» не применяли гранат, и как смоделировать подрыв поезда на минах, много ли останется боеспособных? Не один заряд под паровозом – а десять, двадцать, разнесенных по всей длине состава. Трудность была лишь рассчитать, какой вагон нужен нам, чтобы не трогать его. Считая стандартную длину вагона двадцать пять метров – и что немцы, насколько нам было известно, порядок вагонов в поезде не меняли, все же к планировке квартиры даже фюрер привыкает, да и неудобно, к примеру, в вагон-ресторан через казарму охраны ходить.

Кстати, большинство привлеченных в нашей команде всего за несколько часов до вылета узнали о подлинной цели операции – кто будет в поезде, на которой мы охотимся, и что по возможности объект надо взять живым. Услышали в ответ восторженные матюги – и даже возмущение, что раньше не сказали, «тогда бы с удвоенной силой тренировались». А уж как реагировали итальянцы… Однако же вызывало опасение – а вдруг они не удержатся и прежде времени начнут стрелять в «слуг сатаны»?

– Так парни проверенные, – отвечает Кравченко, – в деле уже бывали. Знают, что это – в засаде ждать приказа. И со своими «первыми номерами» хорошо сработались. Не подведут!

А вот на тебя, птичка-Лючия, положиться можно? Без обид – не просто к немцам в тыл идем, а прямо к ним в гости, хоть этот Руди и клялся, и вроде бы не дурак – но черт его знает! Да и гестапо может уже все под колпаком держать, и в час икс минус сколько-то накрыть всех. Раньше легче было, в смысле, что любой фриц враг, а теперь как отличить, кто нам в помощь, а кто нет? Стремно было даже мне – бывают люди без страха совсем, но именно единицы и на уровне психического отклонения – тут главное, страх тебя парализует или мобилизует, заставляет делать глупости, или злости прибавляет? Так что ты, галчонок, здесь останешься и будешь молиться за нас. Чтобы у нас вышло – в ад спуститься и главного черта в мешке притащить.

А она отвечает:

– Данте в ад спускался и вышел, я книжку читала. И раз папа сказал, что каждый, кто Гитлеру вредит, получает прощение, каким бы грешником ни был – то значит, и среди немцев заблудшие могут быть, которые спасутся. Потому не тревожься, я буду делать лишь то, что ты мне прикажешь, – и чуть не плачет, вот на колени сейчас станет и будет умолять! Да что ты можешь там делать? – А спину тебе прикрывать, у меня это получается хорошо.

Долетели удачно – немецкая авиация уже почти отсутствовала как класс. И линия Камхубера, мощный рубеж ПВО, была развернута от налетов на Германию с севера. В этой реальности в Италии не было аэродромов союзников, никто отсюда фрицев не бомбил. Получив сигнал, что приземляться безопасно, все равно держали оружие наготове. Что нас встречал не один герр Рудински, но и сам Лис Роммель, было сюрпризом, и приятным – не стал бы он собой рисковать, если бы замыслил ловушку. Самолеты загнали в какой-то дальний угол авиабазы, выставили охрану – да, именно охрану, а не группу захвата, периметр держать и посторонних не пускать, даже полевую кухню притащили, для экипажей. С Роммелем разговаривал Серега Куницын, Скунс, как доверенное лицо командира – я не настолько безупречно знаю немецкий. В грузовиках было все, что мы просили, немцы и тут сыграли честно. Погрузились, поехали – впереди полугусеничный бронетранспортер с зениткой, охрана фельдмаршала, и еще позади его «оппель-адмирала» два вездехода с взводом солдат, причем, по виду, опытных, егерей (у фрицев лишь они и СС носили камуфляж). Дальше мы – и еще фельджандармы на мотоциклах, в голове и хвосте колонны.

Место действия: железная дорога Айнсбах – Хайльбронн, в Вюртемберге. Местность слегка холмистая, небольшие перелески, разделяющие вспаханные поля, железка в этом месте поворачивает с юго-запада на запад. Дальше мост через речку Бюлер, текущую по глубокому оврагу, так что если поезд туда навернется (а мост мы заминируем), мало кто выживет, никакие броневагоны не спасут! Долина речки вся «зеленка», но партизанам там прятаться я бы не советовал – на западном берегу Бюлера совсем рядом от моста деревня Бух, поля и хорошие дороги, укрыться просто негде, зато войска перебрасывать для облавы очень легко. К востоку от моста, откуда мы и подъезжаем, идет шоссе, сначала параллельно рельсам, но дальше не поворачивает вместе с железкой, а направляется дальше к югу, там городок Тальхайм. На запад, к мосту, отходит грунтовая дорога, по которой можно подъехать прямо к месту «работы». В целом местность – как в наше время ближние окрестности Питера или Москвы. Вот только не забыть, что враги кругом.

На окраине Тальхайма вижу танки, точно сосчитать не могу, далеко, но не меньше десятка, «пантеры». На нас никто не обращает внимания: орднунг, идет войсковая колонна, сопровождаемая фельджандармами – значит, так надо. Сворачиваем с шоссе на грунтовку, проезжаем мимо одинокой фермы, на перекрестке останавливаемся. Через минуту рядом откуда-то возникает герр Рудински, выхожу из кабины «оппеля» ему навстречу.

– Дальше вы сами, – говорит немец, – вот здесь будет ваша точка выхода. Пост от 999-й дивизии, командир получил приказ, пароль «Рим», отзыв «Мюнхен», вас выпустят. Поезд проследует здесь в 16:43, у вас еще больше пяти часов. Касаемо бронепоездов сопровождения: если в момент, когда вы начнете, они будут вне периметра, мы отсечем их огнем, если же успеют проскочить внутрь, это уже будет ваша забота. Ну а если не управитесь – уж простите, по истечении времени «небельверферы» все там сметут, после чего пойдут танки добивать уцелевших, войскам будет дан категорический приказ, внутри обозначенной зоны никого не брать в плен. От себя добавлю, что герр фельдмаршал, как и я, очень хотел бы удостовериться, что объект у вас или мертв – но не окажется завтра живой и во власти! Еще герр фельдмаршал просил бы вас по возможности бережно отнестись к временно переданному имуществу и вернуть машины в наилучшем состоянии. И удачи вам с пухом – так, кажется, русские желают?

– Ни пуха ни пера, – поправляю я его. – И к черту!

Гуляем по путям. Кравченко впереди, идет не спеша – все замечает, рассчитывает, составляет план. Ну а мы позади, смотрим и слушаем – по неписаному партизанскому закону, непосредственно у железки командование переходит к минерам. Солнце светит, пейзаж мирный совсем… как когда-то еще пацаном, с батей в такие же апрельские дни на вальдшнепов охотиться ходил, тоже по путям пара километров от дачного поселка до леса. И ужас, что мы очень скоро с этим пейзажем сделаем!

Доходим до моста. На карте речка Бюлер – это скорее ручей, а в натуре – гранд-каньон какой-то: глубина метров двадцать, ширина полтораста, вода на самом дне. Если этот мост рвануть, когда на нем поезд, то всех в мясо, выживших не будет! Но нам фюрер нужен живой – а потому приходится изощряться.

Идем назад. В полусотне метров от моста Кравченко кладет на рельс камешек. Секунду подумав, перекладывает его в паре метров дальше – здесь будет первый заряд! И так на протяжении почти километра. Шестнадцать зарядов, с разными интервалами, разного веса – от пяти до двадцати кило (напомню, что «ТГА» – в пересчете на тротил – это будет почти как 305-мм снаряд главного калибра линкора «Марат»), способа подрыва – радиовзрыватели на каждый «куст» из двух, трех, четырех близко расположенных, соединенных детонирующим шнуром, предусмотрен и кабель на электродетонатор, ну а заряды на мосту и самый ближний к нему имеют установку «на нажим», причем взводиться они должны после прохода головного бронепоезда с охраной. И начинаем работу!

Работают все. Ну почти – наши снайперы на позиции, держат местность, еще одну пару минеров с тройкой моих спецназеров Кравченко послал установить сюрприз еще километром дальше, это на концевой бронепоезд, если он прорвется. Тройка у машин, тыл охраняет, три тройки со снайперами – а восемнадцать человек у минеров на подхвате и для грубой работы, ямы под шпалами роют, в размеченных местах, взрывчатку таскают. Лишь Кравченко и я ходим, штаб изображаем, ну и Лючия за адъютанта, у меня за спиной. Больше всего возни не с зарядами, а со шнурами и кабелями было, их ведь тоже надо закопать или замаскировать. А на мосту Кравченко сам работал, с шестеркой своих, мы лишь мешки подносили, с немецким тротилом, туда он весь почти и ушел. И еще окопы рыть надо!

– Старшой, если Гитлера увижу, стрелять? – спрашивает подошедший Булыгин. – Если приказ был живым его. А за дохлого не ясно – то ли Героя, то ли трибунал?

– Ты что, Адольфа от прочих отличишь в прицел, издали? – отвечаю я. – Сказал же: валите всех, кто не наши, кого увидите вне поезда. Но приоритетно – огневые точки. Ваш калибр любую их броню прошьет. Ты, главное, нас с фрицами не перепутай!

– Обижаешь, старшой! – говорит Булыгин. – А правда, что там и фрицевские бабы в поезде есть, всякие там радистки, секретарши? Их тоже валить?

– Е-мое, тебе приказ непонятен? Ты подумай, какие это бабы, к самому Гитлеру допущены! Фашистские фанатички, из тех, кто абажуры из кожи узников концлагерей себе заказывали! Не женщины, а твари – я бы такой даже ради этого самого побрезговал бы, не стал! Вали всех – дышать будет легче!

Копаем. Когда рядом взрываются почти что двенадцатидюймовые, рядом лучше не стоять! Помню, как у Зеелова побывал под обстрелом французской тяжелой батареи, калибр триста сорок, так было страшно, честно скажу… Андрюху нашего убило! Тогда голову поднимаю, как завершилось – и вижу опрокинутый танк, не разбитый, а именно опрокинутый близким разрывом. Теперь же у вас лишь немногим слабее прямо под вагонами рванет – ой, что будет! Если Кравченко все правильно рассчитал, то бесноватый на всю оставшуюся недолгую (до петли) жизнь останется заикой. Надеюсь, что на этот раз фюреру его удача не поможет – трижды ведь на него покушались, и везло, ну теперь не выйдет! Если только он в поезде есть, то или сдохнет, или с нами! Вот ведь точно: ждать и догонять – хуже нет!

Апрель – зелени настоящей нет еще. Можно видеть дома города Тальхайм, отсюда километра полтора. Что мне нравится в немцах, так это их орднунг: запрещено, и все тут – хотя если бы и у нас армейское подразделение оцепило район с приказом: «Спецоперация, внутри работают те, кто надо, а вам лишь смотреть, чтобы никто не вошел, ничему не удивляться и вопросов не задавать», – нашлись бы желающие проверить? Много после и обыватели в городе, и даже эти зольдатен будут нам благодароны за освобождение от гнета нацизма – так, наверное, пропишут в книгах по истории, лет через двадцать? Надеюсь, что маршрут не изменят и время следования не изменят. А живой будет Гитлер или нет… вообще-то хотелось бы увидеть его в петле, а то что за смерть, когда он даже почувствовать не успеет? А если фантасты правы, и мы после всего лишь в другой параллельный мир переселяемся, и значит, эта мразь тоже? Вселится хоть в диктатора, хоть в чикатилу, это как повезет – знал я давно, на гражданке, одну мелкую сволочь, с очень подленькой философией, совсем ничтожного человечишку – но если бы ему волю дать, такой бы фюрер получился! А, плевать – делай что должно, что правильным считаешь, и все тут!

Лючия у меня за спиной – галчонок, ну что бы тебе дома нас дожидаться! Все же не ваше это дело, война – если только не Отечественная, когда для всего народа вопрос, жизнь ли смерть. Так ясно уже, что наша победа, и сами уже управиться можем, без вас. А уж если ты не ошиблась и правду мне вчера сказала…

Что сын у меня будет в этой реальности. Или дочка. И как ты в СССР поедешь – иностранка, католичка, к теплу привыкшая – да еще при том, что я сам по себе живой секрет уровня «ОГВ», особой государственной важности, как все гости из будущего? Хотя вопрос – с иностранками нельзя, а с теми, кто из соцстран, как Народная Республика Италия? Или с принявшими советское гражданство? И вроде бы католицизм у нас врагом не считается, о чем там папа со Сталиным договорились? А Лючия она такая, вполне может и до Кремля, и до Святого Престола дойти!

– Волк-3. Бронепоезд.

– Центр. Пропустить.

Доклад от «восточной» группы. И ответ ей, что мы готовы и укрылись, немцы ничего не должны увидеть. Все следы работы на полотне зарыты, окопчики замаскированы. Ну а перехватить наш разговор по УКВ – это фантастика. Последние остатки прежней роскоши – радиогарнитуры двадцать первого века, с шифраторами – не зная код, даже на этой частоте услышишь лишь шипение вместо разговора.

Проскочит, не заметит? Должен спешить, не останавливаться, не замедлять ход – за ним же спецпоезд фюрера, всего в километре позади, это меньше минуты ему идти, чтобы угроза столкновения возникла! Идет быстро, по моей оценке, за семьдесят км. Уж могли бы заговорщики какой-нибудь товарняк вперед выпустить, чтобы путался под ногами, не давал разогнаться? Ага, и нам бы работать не дал! Наверное, такие товарные сейчас параллельные маршруты блокируют, чтобы лишь здесь можно было быстро проехать. Фюрер и разогнался!

Ну вот, проскакивает мимо – впереди две платформы, на одной просто мешки с песком, на другой из-за таких же мешков видны каски и стволы. Затем две бронеплощадки, башенные, каждая с четырехствольным «фирлингом», бронепаровоз, снова две бронеплощадки, и две платформы. Вагоны крупнее, чем БТР, так что там в каждом может быть по шестнадцать солдат десанта, пехотное отделение, и на платформах по столько же – итого, по нашей мерке, рота. Без остановки – а по меркам партизанской войны у нас, перед мостом вполне мог остановиться, высадить десант, осмотреть путь. Но не было тут партизан – и немцы бдят лишь потому, что положено, а не от души.

Шум слева, от ушедшего бронепоезда. Стихнуть не успел – уже справа доносится. Вот он, «Америка», имеющий собственное имя поезд фюрера! Идет. Представляю, что сейчас Кравченко чувствует – профессор минно-взрывного дела, спустивший под откос не один десяток вражеских эшелонов. Пожалуй, и я с ним тут соперничать не могу – все ж для подводного спецназа эта задача не была профильной, мы, конечно, умели взрывать все, но чтобы такой опыт? В самых разных условиях, различными средствами – то, что Кравченко задумал сейчас, это принцип «нахалки», когда партизан, замаскировавшийся у путей, выскакивает и ставит мину прямо перед поездом, уже не успевающим затормозить – нет, никто у рельс не лежал, я имею в виду точнейший расчет на глаз, скорости поезда, времени и расстояния. Чтобы немцы начали гасить скорость – а то при восьмидесяти километрах мясорубка в вагонах гарантирована и без падения в овраг. Так сработать должны не одни мины!

У партизан были и такие операции – подрыв поезда с взятием «языка» и документов из штабного вагона. Проводились, как правило, по приказу с Большой земли, и партизаны их очень не любили, поскольку потери, причем самых ценных людей, минеров, были велики. И у нас было бы так – если бы не радиовзрыватели, координация действий по радио и «тяжелые» снайперы – отсутствующие в это время в той истории, откуда мы пришли. «Фузея» все ж не совсем ПТР, меткость у нее повыше. А снайперы, с ней работавшие, в этой Советской Армии выбирались из лучших. А Герой Советского Союза Пилютин действительно стрелял как бог – особенно зная, кого он сейчас должен остановить! Вопреки общему мнению, целиться надо не в паровозный котел – арматура занимает не так много места, и утечка пара не будет настолько критична, чтобы остановить поезд быстро. Партизаны стреляли из ПТР в цилиндры, а вот это уже не лечится никак.

– Давай! – как выдохнул Кравченко в эфир. – Гром! Гром!

Как было условлено. Чтобы сэкономить даже секунду, не тратя ее на позывные. Одно кодовое слово, означающее: «Начать!» У Пилютина, в трехстах метрах от нас, такая же гарнитура. И наихудшие условия стрельбы – поезд выходит из поворота, и стрелять надо с внешней стороны. Двум другим снайперским расчетам легче – они внутри закругления, цель лучше им видна.

Удары «фузей», больше десятка выстрелов за десять секунд. Вижу клубы пара у обоих паровозов – а ведь попал Петр Егорыч, и попал хорошо. Что на другой стороне поезда, мне отсюда не видно. И поезд замедляет ход, не так быстро, как хотелось бы, но точно замедляет! А когда остановится, то не сможет и сдвинуться с места – сейчас же его несет вперед, он уже на нашем «минном поле»! Но взрывать рано – надо, чтобы он оказался в удобном положении для работы штурмовых групп.

Слышу крик офицера на передней бронеплощадке. Обе зенитки крутят стволами, изготовились открыть огонь – но цели не видят! Снайперы отошли на запасные позиции, не стреляет никто. А вот охрана в поезде изготовилась по-боевому, это плохо. Смотрю, как на третьем с конца вагоне на крыше откидываются люки и выдвигаются турели со спаренными пулеметами, как на бомбардировщиках. И в бортах вагонов открываются амбразуры и высовываются пулеметные стволы – по одному на вагон, очевидно, в купе охраны. И что хуже всего, там, в поезде, радист уже надрывает эфир. Вот посмотрим, сдержит ли Роммель свое слово!

Мимо проплывает первая бронеплощадка, могу различить даже лица солдат. Меня не видно – ну разве что глаза в щели за корягой, не такие немцы аккуратисты, чтобы убирать весь валежник и сухую прошлогоднюю листву. Окопчики наши хорошо укрыты, сверху присыпаны под окружающий фон. Поезд тащится бесконечно долго, тормозит все же! Реакция машиниста была для нас самым большим вопросом – затормозит или будет тянуть сколько можно? Впрочем, если бы не затормозил, там бы его ждали мины у моста. И сам мост, который пришлось бы взрывать вместе с паровозом и головными вагонами.

А если бы работали ночью? Было предложение поставить у моста чучело с красным фонарем – геройский дойче обходчик заметил непорядок! Сделать из палок, тряпок и немецкой шинели несложно, можно даже веревку протянуть и дергать, чтобы фонарь качался – в темноте издали не различат, а вблизи уже будет поздно – а мост взрывать, когда на него малой скоростью въедет паровоз. Или просто рвануть мост перед поездом, что бы сделал любой нормальный машинист, увидев это, да включил бы тормоза! Но тоже риск – выходя из поворота, да еще под уклон, мог промедлить буквально несколько секунд, и тогда пришлось бы взрывать по-полной, а после искать в железном месиве, который из трупов фюрер. Так что при обсуждении решили, что вариант с обстрелом днем даст нам больше шансов найти объект живым. График движения мы менять не могли – а вот выбрать место, которое поезд проходил засветло, оказалось реальным.

Минами в голове, по нашему плану, Кравченко распоряжался лично. Два провода, дублирование, и это в дополнение к радиовзрывателю – а на случай, если бронеплощадка каким-то чудом окажется боеспособной, наготове стрелок с «рысью» (аналог из двадцать первого века – «шмель», эффект как у 122-мм гаубичного снаряда). Слышу его голос по радио:

– Волку-2, штаб, готовь!

Это он предупреждает тех, кто должен работать по хвосту поезда. Чтобы определились с участком подрыва. Мы ведь могли ошибиться с точной длиной состава, или к местности привязать с неувязкой, потому и заложили несколько минных «кустов». Сейчас «Волк-2» должен, видя, где конец поезда, уже «держать палец на спуске» подрыва нужного заряда.

– Бью! – Этого мог бы и не говорить. Земля вздрогнула, сразу три больших заряда по двадцать кило – это по тридцать шесть, если бы тротилом! В зоне поражения должны быть и передний броневагон, и оба паровоза, и головным вагонам достанется! А то, что в хвосте вижу лучше – там все разлетается обломками, как в голливудском кино про торнадо, вагон с пулеметными башенками буквально встает на дыбы и разламывается пополам. Значит, и большей части охраны поезда уже нет!

– Центру, я штаб, бью середину!

И разверзается земля под вагонами в середине, что еще стоят на путях – скорость была уже где-то тридцать-сорок, так что после взрывов в голове «гармошки» не получилось, вагоны друг на друга не полезли. Но вот сейчас фрицам, кто внутри, мало не показалось! Вагоны бронированы, а днище осталось легким – и сила взрыва снизу пошла в полузамкнутую прочную скорлупу, у всех стоящих должно ноги переломать, у сидящих компрессионный перелом позвоночника, разве что лежа на мягкой койке можно отделаться синяками! А сами вагоны с рельс сошли, перекосились – но не опрокинулись. Но много ли внутри осталось боеспособных?

Нельзя терять времени – пока выжившие еще в шоке, не разобрались в обстановке до конца. По нашей информации, вагон Гитлера должен быть восьмым или девятым. И восемь троек срываются вперед, на зачистку – этих номеров и смежных, для верности.

Проникновение в поезд, с вскрытием дверей и окон, это была одна из наших штатных задач еще в прошлой жизни (да и сейчас мы ее хорошо отработали, как я уже рассказал). Влетаю внутрь… это я удачно зашел!

Вагон самого фюрера, точно такого же внешнего вида, как другие в поезде, отличался лишь внутренним устройством. В передней трети находилось жилое помещение с длинным столом и восемью стульями. Через проход размещались купе, сначала жилое и спальное купе Гитлера с ванной, а затем – два купе для обоих шеф-адъютантов, еще одно – для двух слуг и служебные (в том числе кухня).

Правильно было написано в мемуарах, не помню кого! Вот в жилом помещении на треть вагона я и оказался, к великому изумлению присутствующих. Жаль, толпы герр генералов в мундирах со всеми регалиями не было – а как славно бы пустить очередь поверх голов, и все мордами в пол, суки! Присутствовали только трое.

Эсэсовец в черном мундире, на вид не пострадавший и боеспособный. Женщина, с залитым кровью лицом – головой ударилась? И сам.

Он сидел в огромном кожаном кресле. Что, наверное, и спасло ему жизнь – хорошо самортизировало толчок. Но все же и ему досталось, судя по тому, как стояли рядом эсэсовец и женщина – оказывали ему помощь? Или подняли и усадили в это кресло? Ударить тут должно не слабо – пол под заметным наклоном, стол сдвинулся к стене, стулья (восемь или нет, не считал) опрокинуты, разбросаны какие-то обломки и осколки. А этот мордой определенно похож! Слышал я, что у Гитлера двойники были – но возил ли он их в поезде? И по мемуарам (подтвержденным рассказом Рудински), такой вагон в поезде был один – еще два «салон-вагона» были именно салонами, во всю длину. Смотрит, гад, на меня, глаз мутный – точно, досталось ему, но живой и даже в сознании! Ну, здравствуй, Адольф!

Стреляю в эсэсовца как наиболее опасного, он падает. Женщина визжит, тон переходит в ультразвук. У фюрера проясняется взгляд, он открывает рот – интересно, что скажет? Дверь за спиной у них вылетает от мощного пинка, и из прохода врываются Рябой с Финном – третьего на подстраховке оставили? Влад и Мазур рядом со мной, рассредоточились, контролируют обстановку. И Лючия позади меня… и смотрит на Гитлера, как очень злая и голодная кобра! Она же его сейчас пристрелит как главаря сил ада на земле! Галчонок, не надо, не лишай мести и всех нас, и весь советский народ – жить эта мразь будет недолго. Говорю по-русски. Ну все, сейчас вяжем этого и уходим!

Черт, отвлекся на Лючию! Откуда у немки в руке появился пистолетик? Влад не видел, я ему линию перекрыл, Мазур на фюрера смотрел раскрыв рот, а Рябой с автоматом стрелять не мог, нас бы положил! Страшный удар в грудь, падаю на пол, натыкаюсь на опрокинутый стул. И тут Лючия в невероятном прыжке перелетает через здоровенный стол, припечатывая немку обеими ногами, обрушивается на нее – за секунду до того, как успевает подскочить Рябой.

Я поднимаюсь. Вроде особой боли не чувствую, куда это мне попало? В карман разгрузки, где магазины к автомату! И пистолетик смешной, подбираю, ну точно калибр 6.35, Аня Лазарева с похожим бегала – парабеллум бы насквозь прошиб, и стал бы я как минимум трехсотым! Лючия на полу лупит немку, слышен лишь визг, хрип и выкрики на итальянском. Рябой стоит над ними с автоматом – вроде его помощь не нужна?

– Прекратить! – рявкаю. – Этого пакуем. Влад, отвечаешь! Мазур, дома накажу за раззявость, а пока собрать документы, какие найдешь! Рябой, что у вас?

– Порядок, – отвечает тот, наконец отвлекшись от созерцания дерущихся женщин, – в крайнем купе два эсэсмана были, один жмур, второму мы помогли. И еще одного в коридоре – а больше никого нет.

– Можно я пристрелю эту (непереводимое итальянское слово, означающее крайнее неуважаемую женщину), мой кабальеро? – спрашивает Лючия, поднявшись и наконец вспомнив про свои «беретты».

– Отставить! – я оглядываю избитую немку. А кто она вообще такая? Портрет Гитлера мне хотя бы по карикатурам знаком, а вот как Ева Браун выглядела? Если в той истории она со своим любимым Адольфом оставалась в Берлине до конца, то, может быть, и здесь? Черта с два опознаешь – была вся физиономия в крови, так еще и Лючия хорошо коготками прошлась, как только глаза не выцапала? Берем тоже – пристрелить всегда успеем!

А фюрер так и не произнес ни слова, когда ему Влад руки вязал – хрен развяжется! Подхожу, смотрю в упор. И говорю:

– Осназ Красной Армии. А тебя, урод, ждет дорога дальняя, на Лубянку, и петля в конце. Доигрался!

И бью в морду. Не по-настоящему – так бы я его убил – а как мальчишки дерутся, в нос, до крови, чтоб лишь больно и унизительно. Фюрер дергается… и начинает что-то орать! С моим немецким, я ничего не могу понять, какой-то бессвязный набор слов! Он что, умом тронулся от такого? Так мы не виноватые – какой есть, товарищу Сталину его представим, а после пусть с ним в застенках кровавой гэбни разберутся!

Тут Лючия тоже влепляет Гитлеру оплеуху. А ну прекратить самодеятельность!

– Мой кабальеро, ты же сам велел: «Делай, как я»?

Грохот откуда-то с головы состава. Бой продолжается? Так выстрелов не слышно!

– Штаб, что там у вас?

– Центр, я Штаб, порядок. Мост взорвали, вместе с бронепоездом!

После уже мне Кравченко рассказал, что головной бронепоезд, очевидно по радио услышав: «На нас напали, обстреливают», решил вернуться. И что он мог видеть с той стороны – особый состав потерпел крушение по ту сторону каньона, метров за пятьсот, но вроде боя там нет, не стреляют. На вызовы по радио ответа нет, стрелять в направлении поезда фюрера боже упаси, и что произошло, толком непонятно! Нет, могли бы фрицы и десант высадить и по мосту пустить – но то ли решили, что так быстрее, то ли понадеялись, что это обычное крушение, диверсантам проще было бы мост взорвать, – но сунулись на мост, на скорости. А там полтонны тротила под опорами – и Кравченко не зевал. Выживших быть не могло, когда все это с двадцати метров в овраг с разгона рухнуло!

А стрельбу слева, с северо-востока, мы услышали чуть позже. Это концевой поезд охраны чуть отстал, и теперь его расстреливали самоходки. Как Роммель после будет это объяснять – не наши проблемы.

Из одного из соседних вагонов наши вытащили очень толстого фрица – ну совсем как Геринг, может все же он? – в бессознательном состоянии, до машины его переть пришлось вшестером. Фриц был явно в немалых чинах, судя по мундиру, и в сопровождении адъютанта, пострадавшего относительно мало (оказал сопротивление и был побит и помят). Больше в поезде живых не осталось – еще нескольких раненых, не показавшихся нам ценными. Мы добили, а по неосмотренным вагонам отработали из «рысей», и хорошо же горело! Неиспользованные мины подорвали – восстанавливать путь – это тоже проблема фрицев. Хотя радиовзрывателей было жалко – но после такого еще и снимать мины, поставленные на неизвлекаемость? Прочтите у Федорова, что это за процедура!

Вызывало опасение, выпустят ли нас немцы. Нет, в обусловленной «точке выхода» нормально обменялись пароль-отзыв, после чего в сопровождении фельджандармов продолжили путь. В Тальхайме нас встречали все те же: сам Роммель, Рудински и еще какой-то штатский. Нас вежливо попросили (не приказали) показать пленных. Осмотром остались довольны – причем Гитлер пришел в дикую ярость и стал орать:

– Предатели, продали русским меня и отдали Германию азиатским ордам!

Роммель же ответил что-то типа:

– Я служу не вам лично, а Германии, и я решил, что так будет лучше для нее.

После было – путь до аэродрома, погрузка, взлет. В самолете я вырубился, и проснулся, уже когда мы садились. Помню толпу энкавэдэшников, которым мы сдали наших пленных. И встречавших нас Большакова с московским куратором, чью фамилию я так и не мог вспомнить. А потом было самое муторное – написание подробного отчета.

Толстяк действительно оказался Герингом. Вот любопытно, это байка или правда, что он был знаком со шведкой Астрид Линдгрен, и она приписала своему Карлсону «некоторые черты от одного пилота прошлой Великой войны» и его же характерные фразочки вроде «я в меру упитанный мужчина в самом расцвете лет» и «пустяк, дело житейское»? Читал я когда-то о том в инете. Немка, которая меня чуть не убила, оказалась все же не Евой Браун, а секретаршей, Гертрудой Хумпс. А вот тот, кого мы приняли за адъютанта Геринга, оказался адъютантом же, но самого Гитлера, Николаусом фон Беловым, который в нашем времени о том мемуары написал. Вот интересно, что он сейчас напишет, и напишет ли вообще?

Ну а я получил вторую Звезду – надо полагать, по совокупности, и за папу, и за Гитлера (первая была за уран от «Манхэттена»). И отдельно еще обещанную награду от Ватикана, вместе с Лючией – но это уже другая история.

Тальхайм, 22 апреля, вечер

Это было очень странное совещание. Помимо фельдмаршала Роммеля за столом были четверо в штатском. Разговора не было, висело молчаливое напряжение, пили чай. Наконец вошел адъютант.

– Принято радиосообщение, – доложил он. – «Посылка пришла».

– Самолеты благополучно приземлились, – сказал один из штатских, когда адъютант вышел. – Ну что, теперь можно перейти к обсуждению. Герр фельдмаршал, представьте меня вашим гостям!

– Господин Иванов, – ответил Роммель – простите, иного вашего имени и звания не знаю. Но я полагаю, что сейчас это не столь важно?

Русский кивнул.

– То, что случилось, это всего лишь начало. Скажите, господа, а что теперь намерены делать вы?

– Я полагал, что все уже решено! – ответил Роммель. – Поскольку главой нашего объединенного заговора, по заверениям герр Рудински, присутствующего здесь, является герра Зейсс-Инкварт. То нам надлежит, обеспечив вооруженной силой должный орднунг на территории Бадена и Вюртемберга, ждать дальнейших политических решений, первым из которых будет заключение мира. Не так ли, господа?

Двое штатских кивнули. Рудински усмехнулся, первым поняв, куда клонит господин Иванов.

– Тому есть три возражения, – заявил русский. – Во-первых, как вы представляете, управление Вюртембергом из Амстердама, притом что между нами территория, занятая враждебными нам силами? Во-вторых, СССР имеет перед союзниками обязательства, не заключать сепаратного мира, так что признать ваше правительство законным не сможет. В-третьих, герр Зейсс-Инкварт слишком одиозен и запятнал себя, а потому никак не может занять любой пост в правительстве будущей ГДР. Нет, мы выполним свои обязательства и гарантируем ему жизнь – но категорически не можем принять его главой Сражающейся Германии.

– Поясните! – резко бросил Роммель. – Или вы хотели сказать Свободной Германии?

– Сражающейся Германии, – ответил господин Иванов. – Американцы называют это «ко-беллирегент» – «совместно воюющие формирования». Лучший пример – это, конечно, Сражающаяся Франция де Голля. Что позволяет СССР признать вас как таковых. И не сказано, что это относится исключительно к военным, а не гражданским структурам – это касается вас, герр Штрелин и герр Герделер! Союзник, имеющий армию и территорию с гражданской властью на ней, в то же время без юридического лица государства – такая правовая лазейка. Однако же как де Голль станет завтра официальной французской властью, так и вы будете управлять Новой Германией – ведь других политиков вашего уровня, не совершивших преступлений на службе нацистскому режиму, здесь просто нет.

– Полагаю, что понятие «сражающаяся» накладывает на нас определенные военные обязательства?

– Мы никого не неволим. Не желающие воевать против бывших товарищей – складывают оружие и идут в наш плен, на общих основаниях. А оставшиеся в строю – должны подчиняться приказам нашего командования, так же как Армия Народной Италии или Второй корпус де Голля. Простите, герр фельдмаршал, но мы никак не можем потерпеть на занятой нами территории не контролируемые нами войска неизвестной лояльности. Конечно, будет проведена фильтрация – виновные в военных преступлениях против советских граждан должны быть наказаны. Ну, а после заключения мира ваши солдаты и офицеры будут демобилизованы, или же продолжат службу в фольксармее, там будет видно.

– Будут беспорядки. Как вы представляете себе названную вами «фильтрацию» среди неразоруженных войск?

– Господа, я полагаю, что обеспечить порядок будет не только в наших, но и в ваших интересах! Насколько я мог видеть, эти земли сравнительно мало пострадали от англо-американских бомбежек, здесь еще не знают настоящих ужасов войны. В то же время, промышленный район Бадена и Вюртемберга мог бы стать важной производственной базой ГДР. И будет очень жаль, если все это превратится в поле боя – поверьте, что мы этого не хотим! Нам это будет что-то стоить – но Германии в итоге это обойдется куда дороже.

– Эрвин, я думаю, что мы должны согласиться со столь любезным предложением, – сказал Карл Штрелин, фактически полноправный хозяин «гау Вюртемберг», – или же вы, с верными вам дивизиями, можете обеспечить этой земле безопасность от вторжения? Русского или американского, без разницы, чьи бомбы будут разрушать дома и убивать мирных граждан. Притом что, боюсь, на нас ополчатся и войска, сохранившие верность фюреру – для которых мы мятежники, подлежащие казни.

– Поддерживаю! – заявил и молчавший до сих пор Карл Фридрих Герделер, скромный советник концерна BOSHAG в Штутгарте. – И мы не обязаны ждать распоряжений Зейсс-Инкварта: где Голландия, и где Вюртемберг? У меня вопрос к герру Иванову. Какие, на ваш взгляд, должны быть наши первоочередные действия? Объявить во всеуслышание о рождении Сражающейся Германии? Или пока следует сохранить в тайне?

– Завтра на вас с севера двинутся войска СС, – ответил русский, – и пощады никому давать не будут. А с запада наступают американцы, что также совершенно излишне. Герр фельдмаршал, действовать надо немедленно! Во-первых, по информации герр Рудински, в пределах вашей досягаемости находится часть высших военных и политических учреждений Германии, совершающих переезд из Берлина во Франкфурт на Майне и Штутгарт по железной дороге и автотранспортом. Надо немедленно их арестовать, иначе завтра они будут организовывать наступление против вас. Во-вторых, надо как можно скорее установить связь и оперативное взаимодействие с советским командованием. На одном из наших аэродромов уже находится в готовности к вылету группа наших представителей достаточно высокого ранга – вам нужно лишь передать условленную радиограмму в знак согласия их принять. В-третьих, после этого необходимо обратиться к германскому народу, по радио и в прессе, с разъяснением политической программы. Одновременно и СССР выступит с соответствующим заявлением – чтобы гарантировать вашу западную границу от наступления американцев. Но действовать надо быстро – счет идет даже не на часы, минуты! Герр Рудински?

– Полностью поддерживаю коллегу, – сказал старый сыщик, – у нас сейчас есть уникальный шанс обезглавить противника. Пока поезда и автоколонны, эвакуирующие личный состав и архивы, находятся в нашей зоне контроля. Обезвредить тех, кто может стать для нас опасным. Герр Иванов, фигуры из вашего списка вам обязательно нужны живыми, или по возможности? Честно предупреждаю, что всех нам не достать – лишь тех, кто находится на территории гау Вюртемберг.

– Мы все понимаем, – кивнул господин Иванов, – но все-таки вряд ли одобрим, если большая часть людей и архивов, в которых мы заинтересованы, исчезнет неизвестно куда.

«Будто мы не заинтересованы! – подумал Рудински. – Какие имена в списке: Кальтенбруннер, Шелленберг, Мюллер, Кейтель, Йодль, и еще не один десяток! Те, кто могут сильно осложнить жизнь и нам, новому правительству Германии – или, как русский называет, ГДР. И рейхсфюрер – ты уж прости, друг Генрих, но в новом мире ты абсолютно лишний. С Зейсс-Инквартом могут быть проблемы – хотя русские обозначили, что не подпустят к власти ни его самого, ни кого он там набрал в свою команду, но вдруг передумают? Что ж, если в твоем Амстердаме за тебя возьмутся всерьез – там не будет рядом русских штыков, чтобы защитить!»

– Тогда я вас покину, господа, – сказал Роммель. – Герр Иванов, шлите свою депешу. Полагаю, как только взаимодействие на уровне штабов будет налажено, от нас потребуется впустить русские войска на нашу территорию? Замечу, что «братство по оружию» будет сильно затруднено трудностью опознавания. Мне известно, что имеющиеся у вас польские, словацкие, итальянские, болгарские, румынские части используют вашу технику, а нередко и носят вашу форму – однако же для моих солдат это абсолютно неприемлемо! Хотя от ваших Т-54 я бы не отказался.

– Думаю, вам будет выделен отдельный участок фронта, – ответил Иванов. – Например, «альпийская крепость». Герр фельдмаршал, я бы хотел обратить ваше внимание, что сейчас вам предстоит работа уже не заговорщика, а по сути, командующего фольксармее будущей ГДР. Взятие под контроль обломков вермахта, минимизация жертв среди солдат и гражданского населения, обеспечение законности при капитуляции. И – но это неофициально! – минимизация присутствия в Германии англо-американцев. Советую вам подключить генерала Штудента – насколько мне известно, сейчас находящегося в Бадене на излечении, – учитывая его авторитет среди парашютистов и паралич управления со стороны штабов групп армий. Также, мне передали, вы можете всецело полагаться на своего адъютанта, «пока еще не одноглазого» – кстати, может, вы объясните мне, что означают эти слова?

– Я учту это, – сказал Роммель, – а что касается полковника Штауфенберга, смысл последних ваших слов мне так же непонятен, как и вам[115]. Это всё? Тогда я вас покидаю – мне нужно отдать необходимые распоряжения.

– Еще вопрос, – произнес Герделер, – а какова будет моя роль во всем вашем плане?

– Я думаю, герр канцлер (или все же президент), это очевидно? – ответил русский. – Я уже сказал, что никто не собирается советизировать Германию. Хотя коммунисты будут, несомненно, очень влиятельной политической силой, может, даже ведущей. Но никоим образом не монопольной.

– Гут! – кивнул Карл Фридрих Герделер, политик, в тридцать третьем году в борьбе за пост канцлера бывший прямым конкурентом Гитлера. Но Гинденбург (не народ Германии) сделал тогда иной выбор. В иной исторической реальности Герделер присоединился к «заговору 20 июля», считался у заговорщиков кандидатом на пост канцлера новой Германии, после скрывался, но был арестован и казнен в тюрьме Плетцензее 2 февраля 1945 года. В этой – он уже просчитывал будущий политический расклад.

Чтобы стабилизировать ситуацию, нужна твердая власть. Сталин уже доказал, что умеет править железной рукой. И быть русским вассалом, возможно, будет не так плохо, особенно в эти и без того трудные времена?

В Ставку Верховного Главнокомандующего. Докладная записка о положении на Западном фронте. За подписью зам. начальника Генерального штаба Антонова, 24 апреля 1944 года

Освобождение Франции от немцев практически завершено.

Войска Четвертого Украинского фронта, нанеся решительное поражение немецкой группе армий «G» под командованием Роммеля, продвинулись до рубежа, швейцарская граница в района Женевы, левый берег р. Рона, Лион, по берегу Роны до Арля, побережье до Монпелье. Пятнадцатого апреля у г. Сент-Этьен произошла встреча с передовыми частями Пятой американской армии. Установлено разграничение советской и американской зон оккупации по Роне, на западе и на севере.

Быстрое продвижение Пятой американской армии от Пиренеев на север и северо-восток обусловлено тем, что на этом театре у германского командования не было боеспособных войск, после передачи всех танковых и вышедших из Испании парашютных дивизий в группу армий «G». Испанская граница и территория до Лиможа находились в зоне ответственности 1-й немецкой армии, включающей в себя восемь пехотных дивизий, укомплектованных преимущественно резервистами старших возрастов, боевой опыт которых, в отличие от «португальских ветеранов» Роммеля, ограничивался лишь периодическим использованием против французского Сопротивления. И эти дивизии, имея явно недостаточное количество артиллерии, транспорта, средств связи, были разбросаны по большой территории буквально побатальонно, совершенно не имея возможности построить устойчивую оборону. Следует также отметить значительную помощь союзникам от Сопротивления, которое как минимум обеспечивало американцев разведкой и проводниками. Точно так же проамериканские отряды ИКП (под руководством С. Каррильо) в самом начале обеспечили Кларку прорыв Пиренейского рубежа и выход в тыл 276-й немецкой пд, удерживающей перевалы.

Также следует отметить роль массированной авиационной поддержки наступления силами 12-й воздушной армии ВВС США. Были полностью подавлены не только попытки немцев перегруппироваться, отвести войска, подвезти пополнения и снабжение – но и вообще всякое передвижение по дорогам, даже для гражданских французов. Малое время полета до цели обеспечило американцам возможность воздушного террора против немногочисленных и совершенно неопытных немецких войск.

Город и порт Бордо, обороняемый 158-й резервной дивизией очень слабого состава (четыре батальона и две охранные роты, часть личного состава ПВО и береговой артиллерии – семнадцати-, и даже шестнадцатилетние) и морскими группами «Вюрц» и «Шерцер» (каждая эквивалентна усиленному батальону, сформированы из экипажей малых кораблей и катеров), был взят 16 апреля Седьмым американским корпусом, причем порт совершенно не был разрушен и даже не заминирован. Уже 22 апреля там начал выгрузку прибывший из Англии свежий 21-й АК США. Девятнадцатого апреля была взята Ла-Рошель, двадцатого – Пуатье. В настоящее время Пятая армия выходит в долину Луары, не имея перед собой противника, кроме отдельных мелких гарнизонов и комендатур.

На севере Первая и Третья армии США уже 16 апреля совершили глубокий охват Парижа, в котором началось антифашистское восстание. Однако вместо того чтобы продолжить движение навстречу армии Кларка, с встречей в районе Тура, было принято решение, предположительно по настоянию командующего 12-й группой армий генерала Брэдли и командира 1-го французского корпуса де Латтра, о немедленном наступлении на Париж. Это позволило немецкой ГА «D» Шернера выйти из окружения, хотя и с очень тяжелыми потерями от ударов авиации. Девятнадцатого апреля в Париж вступила 2-я танковая дивизия Леклерка, но лишь 22 апреля удалось окончательно сломить сопротивление немецкого 47-го танкового корпуса, оставленного прикрывать отход главных сил (3-я и 5-я танковые, 15-я панцергренадерская дивизии полностью уничтожены, остатки пленены).

Второй французский танковый корпус де Голля 18 апреля занял Дижон. Утром 22 апреля его передовые отряды находились в Труа, в 150 км к юго-востоку от Парижа, когда был получен приказ за подписью Эйзенхауэра, категорически требующий сменить направление наступления на восточное, к Нанси – даже с угрозой «при самовольном движении к Парижу, ваши войска могут быть приняты нами за врага». Хотя эта резкость имеет некоторое оправдание, так как наступление де Голля на север, строго говоря, не имело военного значения и лишь мешало армии Кларка, главной причиной все же следует назвать то, что, не решаясь пока на подобную грубость в отношении СССР, американцы не стесняются с тем, кого считают советским ставленником.

Первая Канадская и Вторая Британская армии завершают освобождение Бельгии. Седьмая и Пятнадцатая немецкие армии занимают рубеж Арденны – канал Альберта, поддержанные с приморского фланга и тыла 25-й армией, развернутой в Голландии и на побережье. Следует ожидать стабилизации обороны на срок минимум до начала мая.

Германское контрнаступление в настоящий момент невозможно, по причине отсутствия ресурсов. Так, 58-й танковый корпус 7-й танковой армии при отступлении потерял свыше восьмидесяти процентов техники и около шестидесяти процентов личного состава. Представляется крайне маловероятным снятие сколько-либо значительных сил с советско-германского фронта. Стратегических резервов в настоящий момент Германия не имеет.

Вывод: не позднее 1 мая следует ожидать вступления англо-американских войск на германскую территорию с запада.

Амстердам, 24 апреля 1944 года

Такая мирная Голландия. Тихий островок посреди пылающей Европы.

Немецкое вторжение в мае 1940-го прошло почти не замеченным. Вермахт начал наступление 10 мая, уже 13-го числа королевский двор бежал в Англию, еще через сутки капитулировала полностью отмобилизованная, полумиллионная голландская армия, занимавшая позиции за множеством удобных для обороны водных преград. Официальный предлог обычный – «чтобы не подвергать страну ужасам и разрушениям войны». Но дело было вовсе не в трусости.

Ведь Голландия и Германия всегда имели самые тесные, дружественные связи. Именно в Нидерланды после той Великой войны переселились многие оружейные фирмы побежденной Германии. Достаточно вспомнить самолеты «фоккер» или субмарины, после ставшие прототипами для U-ботов (так что голландский вклад в «ковку фашистского меча» в двадцатые годы был не меньше, если не больше советского). И бизнесом не ограничивалось – в тридцатые Гитлер и его партия были у многих голландцев образцом для подражания. Здесь были и свои нацисты, NSB, «национал-социалистическое движение», во главе со своим фюрером Мюссертом – возникшая самостоятельно, в одно время с НСДАП, по ее образу и подобию, и эта партия была достаточно многочисленна и сильна, чтобы участвовать в провинциальных и парламентских выборах – ну, а бить коммунистов и евреев – это святое! Достаточно много было и людей смешанной крови, и даже этнических голландцев, которые сами называли себя «германо-голландцами». Стоит ли после удивляться, что нидерландское правительство и командование армии даже в апреле сорокового не верило в возможность гитлеровской агрессии и категорически отказывалось составлять с англо-французами какие-либо военные планы?

Зачем же тогда было нападать? Так была в верхушке и довольно сильная «английская» партия – симпатии симпатиями, а бизнес бизнесом, знакомо вам такое имя – «Роял Датч Шелл»? Что вызывало и некоторые неудобства (для Берлина). Да и разве это была война? Почти аншлюс – ну, немного пострелять пришлось, да Роттердам попутно разбомбили (недостаточно быстро капитулировал). А в общем все продолжалось, как прежде! Даже политические партии (кроме коммунистов, конечно) не были запрещены, все чиновники оставались на своих постах, полиция исполняла свои обязанности – и общенациональные лозунги были: «делать деньги вместе», «вместе учиться, работать, веселиться и влюбляться». Промышленность исправно работала на нужды рейха, с голландских верфей массово сходили сторожевые корабли, тральщики, торпедные катера, вспомогательные суда для кригсмарине. Маленькая Голландия дала вдвое больше добровольцев в ваффен СС, чем огромная Франция! А когда немцы всерьез заговорили о заселении «восточных территорий» голландскими фермерами, от желающих не было отбоя, было даже создано несколько «образцовых» хозяйств в Прибалтике и на Украине! Голландцы же показали и наибольшее (после поляков) в оккупированной гитлеровцами Европе рвение по истреблению евреев – причем их выслеживала, арестовывала, охраняла за колючей проволокой голландская полиция, до того как выдать на расправу немцам. А было ли голландское Сопротивление? Несколько чисто разведывательных групп, заброшенных из Англии, а все остальное… Реальный рассказ одного из таких «героев»:

– Я участвовал в сопротивлении фашистам!

– А как вы сопротивлялись?

– Когда немцы заходили в наш бар, мы не вставали[116].

Так что когда Гитлер предложил, Голландия с легкостью и радостью интегрировалась в Еврорейх, недоумевая лишь, а отчего раньше не пригласили.

Жизнь была не хуже, чем в Германии! А в последние полгода в чем-то даже лучше: не бомбили англичане и американцы голландские города – лишь изредка военные объекты. Зато немцы все чаще вели себя не как друзья, а как нахальные и противные соседи – и платили «евромарками», стоившими все меньше, и увеличили фермерам обязательную норму сдачи сельхозпродуктов; куда-то исчез бензин – конечно, ездить можно и на велосипеде, но как товар привезти? Ну а что эти тевтонские варвары стали творить с предметами искусства?!

Или и впрямь заговорщики-коммунисты таили тесные планы, вовремя раскрытые гестапо? Такие приличные люди, владельцы частных коллекций, вдруг арестовывались и обвинялись в шпионаже или причастности к Сопротивлению! Большинство после отпускали, очевидно, убедившись в невиновности – но были и такие, кто исчезал бесследно! А вернувшиеся отчего-то избегали впредь показывать свои коллекции даже близким друзьям. Но ведь не могут немцы, цивилизованная и культурная нация, не то что какие-то славянские варвары, унизиться до банального грабежа? Они даже любезно предложили вывезти на сохранение богатейшие коллекции Рейхсмузеума в Германию, когда англичане хотели бомбить Амстердам – о том заявил сам Зейсс-Инкварт, имперский наместник, не может же он лгать?

Ну и конечно, горе было тем, чей сын, муж, отец, брат уже никогда не вернется с Восточного фронта. Проклятые русские, ну что вам стоит потесниться, у вас так много лишней земли, на которой вы по прирожденной лени не умеете хозяйствовать – а трудолюбивые голландцы вынуждены отвоевывать у моря каждый клочок, и то не всем хватает! В то, что русские придут сюда, не верил никто – там же вся Германия лежит на пути, немецкая армия не допустит! И слава Зейсс-Инкварту, уже с Рождества голландцев не посылают вдаль от дома – а оставляют в войсках, размещенных в Нидерландах, ну еще в соседней Бельгии или Дании. В армии почетно, и жалованье идет не в евро, которыми скоро стены оклеивать, а в настоящих рейхсмарках – так что добровольцев было много, и дивизии 25-й германской армии генерала Блюментритта были укомплектованы полностью, что даже в частях СС теперь было редкостью! Правда, боевой опыт и выучка большей части пополнения оставляли желать лучшего – зато боевой дух был высок! Война была все заметнее – стреляли зенитные батареи по американским воздушным армадам, летящим бомбить рейх, а на бельгийской границе уже появились англичане. Но голландцы не могли и думать, что на их земле, не слышавшей выстрелов со времен Наполеона, вновь развернутся бои!

Колонны войск и техники вошли в мирный Амстердам в ночь на 24 апреля. И вдруг атаковали бывший королевский дворец, теперь резиденцию Зейсс-Инкварта. Одновременно были захвачены гестапо, комендатура, узлы связи, все ключевые объекты – иногда с боем, иногда без. Наверное, у вошедших были тут свои люди. Сопротивлявшихся безжалостно расстреливали артиллерией, давили танками – и мирные голландцы предпочитали не выходить из дома. Неужели русские пришли? Надо утром, с белыми флагами, вывесить и красные, в знак лояльности – вот только простыни есть, а алую ткань где взять? Или это английский десант? Тогда совсем хорошо – ведь наша королева бежала именно в Лондон, она вернется, и все будет, как до войны.

К утру бои стихли. Разрушений было немного, хотя отдельные здания были разбиты и сгорели. На улицах можно было видеть раздавленные танками повозки, киоски, снесенные ограды и столбы – несколько танков и бронемашин тоже остались там, подбитые и сожженные. Лежали неубранные трупы в немецкой форме – и ходили победители, тоже в серо-зеленых или камуфляжных мундирах. Немцы стреляли в немцев – и слава богу, им не было дела до обывателей.

Королевский дворец почти не пострадал – небольшой пожар, который уже потушили, и выбитые окна. И сменился караул – вместо эсэсовцев из 34-й «голландской» дивизии «Ландшторм Недерланд» стояли хмурые парни из «Тотенкопфа». «Мертвая голова» – особая организация в альгемайне СС, не путать с одноименной дивизией, личный состав которой набирался из этой же структуры! – отвечала за охрану важных и секретных объектов и концлагерей на территории рейха, и имела репутацию «СС внутри СС». Это были отборные головорезы, фанатично преданные своему рейхсфюреру и нацистской идее. У тыловых голландцев без боевого опыта против них не было шанса, тем более при внезапном нападении. Впрочем, победители пленных не расстреливали, а лишь разоружили и заперли в их же казармах – в ожидании, что решит рейхсфюрер.

– Итак, герр Зейсс-Инкварт, ваша авантюра провалилась, – сказал Гиммлер, развалившись в кожаном кресле, принадлежавшем бывшему хозяину, стоявшему сейчас перед ним. – Вы понимаете, что я имею полное право расстрелять вас без всякого суда как изменника? Прямо во дворе – десяток солдат с фельдфебелем, и приказ «фойер»! И это еще будет милосердием с моей стороны – предателей обычно вешают. Но я могу еще и передумать – а может, и сохраню вам жизнь. В зависимости от вашей искренности.

– Думаю, вы проживете немногим дольше, – ответил бывший имперский наместник. – Неужели вы думаете с тем, что у вас есть, обороняться от русских и англичан? Бежать некуда – Швеция рядом, но, вашими стараниями, она сейчас очень недружественный нейтрал. И валенберговский паспорт не поможет, даже если вы им запаслись. Вы всего лишь разозлите врагов, и они тогда сотворят с несчастной Германией то же самое, что мы на «восточных территориях» еще два года назад.

– Не играйте в патриота! – отрезал Гиммлер. – В вашем случае наличествует лишь голый прагматизм. По малодушию разуверившись в победе рейха, вы решили, что англосаксы предъявят вам счет за голландских евреев, ну а русским вы просто не успели навредить. И к тому же надеетесь откупиться украденным из музеев – неужели вы думаете, что русские возьмут у вас в уплату «Ночной дозор» Рембрандта? И даже если так – что мешает им просто взять, а после избавиться от вас?

– Вы всегда были и остались лавочником, Генрих, – ответил Зейсс-Инкварт, – в приличном обществе подобает соблюдать правила. О каком украденном речь – все законно куплено у владельцев, о чем имеются документы. Иных бумаг и свидетелей не осталось – чтобы доказать обратное, целой армии законников придется трудиться до конца века! И есть огромное количество не столь известных полотен кисти того же Рембрандта, однако же стоящих огромных денег. А лет через десять вполне может всплыть и «Дозор», спасенный каким-нибудь патриотом, уж историю придумать несложно. Не говоря уже о том, что когда русские потребуют от нас возместить сожженные дворцы Петергофа и других мест, лучше ведь будет расплатиться чужим, а не своим? Вот только, Генрих, в этом деле все замкнуто на меня – и с моей смертью будет утеряно. А зная вас, не поверю, что вы упустите даже не миллионы – миллиарды. Хватит и вам, и мне – и на то, чтобы жить безбедно, и на возрождение Германии после.

– Артур, вы просто на удивление наивны, – сказал Гиммлер. – Мои люди были возле вас с самого начала. Я могу на память назвать вам с десяток тайников и каналов, куда ушли ваши сокровища. И кстати, я бы на вашем месте не настолько доверял швейцарским банкам. Когда победители будут искать золото рейха, думаете, швейцарцы откажут?

– А бумаги к каждому сокровищу, подтверждающие законность владения, тоже у вас? – усмехнулся Зейсс-Инкварт, – и списки тех, на чье имя лежат вклады? Не нацистов и даже нередко не немцев – вполне добропорядочных граждан. Англосаксы никогда не посягнут на право частной собственности – скорее небо на землю упадет. У меня куда больше, чем у вас, бюрократического опыта – я хорошо знаю, что бумага, подтверждающая факт, бывает важнее самого факта. Тот же Рембрандт, без документов, свидетельствующих о законности вашего приобретения – это опасная улика. А с документами – ценность, легко обращаемая в деньги.

– Развязать язык можно любому, – произнес Гиммлер, – так не проще ли мне…

– А у вас есть на это время? – спросил Зейсс-Инкварт. – Вы никак не сможете быстро проверить сказанное мной. Как скоро русские будут здесь, с учетом того, как быстро они вырвались от Одера? Гамбург вот-вот падет, Берлин окружен, южные земли потеряны полностью. От Германии остался огрызок, быстро сокращающийся, скоро его захлестнет волна. И никто сейчас не заключит с нами мир – уже поздно! Надеюсь, вы не намерены всерьез воспринимать сказанное Геббельсом: «Если германская нация не сумела покорить даже славян, она не имеет права на жизнь»? Мы сейчас можем выжить лишь русским или англосаксонским вассалом, нравится это вам или нет. Я выбрал сторону – потому что именно Сталин, скорее всего, возьмет всю, или почти всю Германию. Вы можете предложить иной вариант?

– В вашей логике есть изъян, – сказал Гиммлер, – допустим, я вам поверил, что судьба нации беспокоит вас лично больше, чем своя. Германо-российский союз всегда был и будет кошмаром для британцев, и они сделают все, чтобы он не состоялся. Ну а янки – это те же альбионцы. Потому если англосаксы займут хотя бы часть германской территории, после они будут заинтересованы требовать одновременного вывода и своих, и русских войск. И Германия останется суверенной – конечно, на нас наложат ограничения, а заставят уплатить по всем счетам, но это все же лучше, чем стать русским протекторатом.

– Я реалист, – сказал Зейсс-Инкварт. – У вас есть план? И средства для его осуществления?

– Ваш договор с Роммелем, – произнес Гиммлер. – Сражающаяся Германия была предусмотрена, или это импровизация? Вы знали?

– Я похож на Барраса, который, на свою голову, вытянул наверх Бонапарта? Лис никогда не казался мне политической фигурой. Я должен был учесть влияние его приятеля, Штрелина. А что в игре там окажется и Герделер, вовсе не было предусмотрено планом.

«Мерзавец Рудински! – подумал Гиммлер. – Что за времена, когда предают, казалось бы, самые верные! Вместо того чтобы после убийства фюрера арестовать виновных – даже если автором последующего был Герделер, или русские, вот не поверю, что ты ничего не знал! А может быть, с самого начала вел свою игру – что говорил ты мне когда-то, “все за Отечество, когда его интерес совпадает с моим собственным», – тоже почуял, чем кончится для тебя персонально, и решил соскочить? А Роммель – по иронии судьбы, последний из полководцев Германии, к кому фюрер сохранял доверие? И уж меньше всего ожидал, что Зепп Дитрих, который должен был при необходимости усмирять мятеж, объявит о своем подчинении Роммелю! Первый танковый корпус СС – дивизии “Лейбштандарт”, “Дас Рейх”, “Гогенштауфен” – и в Сражающейся Германии, это при том что эсэсовцев русские и в плен-то не берут. Интересно, что Сталин будет делать с такими союзниками? Впрочем, у Зеппа всегда был крестьянский ум – что выгодно здесь и сейчас. В результате войска 24-й армии, оборонявшей Баварию, просто рассыпались, оказавшись под русским ударом с фронта и Сражающейся Германии с тыла – хотя там даже до боя нередко не доходило, кто-то переходил на сторону изменников, кто-то сдавался в плен, желающие воевать отступили к югу, в «альпийскую крепость», в стратегическом плане столь же бесполезную, как Сицилия. В итоге пали Мюнхен, Нюрнберг, вся территория южнее линии Эрфурт – Франкфурт-на-Майне – Майнц потеряна (кроме анклава в австрийском Тироле). Теоретически русские контролируют там все до французской границы – реально же им потребуется какое-то время, чтобы навести орднунг со «сражающимися германцами», разделить зоны ответственности, отфильтровать ненадежных, наладить взаимодействие. И на севере русские пока застряли, бросив силы на окружение Берлина – а на запад не идут, топчутся перед Гамбургом и Килем. Значит, у меня еще есть шанс!»

– Русские вас списали, Артур, – сказал Гиммлер, – решили, что Герделер или Роммель – это более подходящая фигура. И благодарите судьбу, что вы мне нужны – как глава общегерманского правительства.

– Одного из пяти? – усмехнулся Зейсс-Инкварт. – «Сражающиеся» в Штутгарте, причем вполне легитимны, назначил же фюрер Роммеля военным министром? Мы здесь. Геббельс в Берлине – судя по тону радиопередач, он считает себя наиболее законной властью. В Ганновере собралось правительство «по завещанию фюрера – на случай моей смерти», во главе Роберт фон Грайм и Август Ханке. Борман и Шпеер в Гамбурге тоже успели о чем-то объявить. Ах да, еще «клуб Крейзау» – это уже шесть, но этих умников никто всерьез не принимает. Не много ли правительств для одной страны? Или предлагаете еще и гражданскую войну устроить?

– Геббельса можно сбросить со счетов, – заявил Гиммлер, – завтра русские сделают из Берлина Варшаву. Борман, если уже не сбежал из осажденного Гамбурга на север и за пролив в Швецию, завтра появится здесь. И ганноверцы – по той же причине. У вас тут самое безопасное место – и свежие, еще нетронутые войска, и даже флот. Есть что предложить англичанам – всю Голландию, вместе с прилегающей территорией рейха. Накормить русских тем же блюдом, что Роммель нас.

– Что требуется от меня?

– Уже деловой разговор, – заметил Гиммлер. – Во-первых, придумайте объяснение для своей «голландской» армии и персонально герра Блюментридта. Как вы правильно заметили, гражданская война нам тут не нужна совсем. Во-вторых, герр имперский наместник и министр, объявите, наконец, что принимаете ношу верховного правителя Германии, все обдумав и решив. В-третьих, свяжитесь с Гамбургом и Ганновером, чтобы прекратить анархию. В-четвертых, ваше обращение к англичанам. Я ничего не упустил?

Берлин, 29 апреля

По улице с криком скакала пьяная вооруженная толпа. Это отступала 14-я дивизия СС.

Фронт держался пять дней и, наконец, лопнул. Русские ворвались в город. Позади была слышна стрельба, это добивали остатки Одиннадцатой панцергренадерской. И судя по калибрам, задержка долгой не будет – залп «катюш» сметал с улицы все живое на протяжении квартала, тяжелая мина «тюльпана» одним попаданием обрушивала многоэтажный дом. Эсэсовская пехота, полностью вооруженная «штурмгеверами» и новыми гранатометами «44», пожалуй, не уступала русской – но было ее слишком мало. Отброшенные в Берлин остатки 101-го корпуса были растерзаны еще в боях на подступах к городу, 10-я танковая СС «Фрундсберг», 11-я панцергренадерская СС «Норланд», 5-я егерская, 9-я парашютная, 303-я и 307-я пехотные – каждая из них даже в начале осады, пять дней назад, реально была равна в лучшем случае усиленному полку. И кого-то еще русские давили в лесах под Коттбусом, к юго-востоку. Геббельс еще кричал по радио, что надо продержаться немного, с запада уже идет Двенадцатая армия, что русские разбиты на Эльбе и отступают, но в это не верил уже никто – помня, как этот же хромоногий еще недавно так же орал про неприступность Одерского рубежа.

Бежали те, кого к «истинно арийской расе» причислил сам фюрер. За пару дней до того как удрать бросив на смерть – это все равно, что бычка перед убоем в паны произвести! Четырнадцатая дивизия СС «Галичина», 2-я дивизия УНА «Карпатская Сечь», отдельная бригада «Свободная Украина» – героям слава! Украина – це Еврорейх! Но все равно жалко, когда наконец нас признали цивилизованными европейцами, не имеющими никакого отношения к диким славянам, и вдруг сдохнуть под гусеницами русских танков? Нет даже надежды сдаться – всем известно, что эсэсовцев и предателей русские в плен не берут.

Хотя пять дней берлинской осады поначалу были славным временем! Когда можно было всерьез ощутить свою принадлежность к высшей расе, даже более высшей, чем сами немцы! В первые дни, когда по Берлину ездили передвижные трибуналы, обычный стол с красным бархатом в кузове грузовика, за ним трое эсэсманов судьями и взвод гарных хлопцив для орднунга и приведения в исполнение! Суд за дезертирство скорый – расстрелять, три секунды на приговор, давай следующего! Ну а что из приговоренных половина – это щенки, самовольно решившие домой забежать, чтобы новенькой формой ПВО похвастать – так не вы ли еще недавно от щирых козаков нос воротили, себя считая превыше, ну так получите, мордой в грязь! За дезертирство сразу к стенке, прочих же в Нойкельн – там пару домов освободили для «дахау», не в Моабит же всякую шелупонь гнать – за слушание запрещенного радио, за родственника-дезертира, за утаивание продуктов, за хранение валюты, за пораженческие разговоры! Целыми семьями, вместе с фрау и киндерами – чтобы не было соблазна сбежать с работ по разборке завалов и строительству укреплений. Наши же хлопцы по квартирам ходили – хватать, на кого донесли – пяток козаков с немцем-шуцманом, чтоб адрес указал. Ох, и развлеклись же, если там фройляйн были – а то ведь пока «неарийцами» считались, хлопцам на немецких баб даже взглянуть было нельзя – «покушение на чистоту арийской крови», и расстрел! Ну вот, сполна вкусить успели, отыгрались!

– Ще не вмерла Украина, и слава и воля! Ще нам, братья молодые, улыбнется доля!

Нет, по справедливости, германцы еще в сорок первом объявили украинцев если не настоящими арийцами, то ариизированным племенем. Розенберг хотел сделать силу, противостоящую русским, – и из-за этого даже крупно собачился с Кохом, рассматривающим население подчиненного ему «рейхскомиссариата Украина» исключительно как рабочую скотину[117]. А Геббельс однозначно поддерживал Розенберга – и был крайне раздражен Кохом за то, что тот приказал взорвать Успенский собор в Киеве с формулировкой: «Это был объект национальной гордости украинцев»[118]. Но как могли немцы оказаться слабаками, позволить москалям себя разбить? И теперь германцам, как припрет, так хенде хох и в плену баланду жрать – а храбрым козакам что делать?

– Ой, Богдане – Зиновию, проклятый гетьмане. За что продал Украину москалям поганым? Чтоб вернуть ей честь и славу, ляжем головами. Наречёмся Укрорейху верными сынами.

Мы ведь честно служили фюреру, истребляя его врагов! И пользовались его доверием, в отличие от русских – в то время, как у Власова никакой «армии» не было, он лишь по лагерям ездил, в «хиви» и полицаи вербовал, УНА уже включала в себя как элиту целую дивизию «Галичина», вымуштрованную шарфюрерами учебных центров ваффен СС, так и многочисленные полицейские полки и батальоны с восточной Украины, как номерные, так и именованные, например «Харьков», под командой некоего Александра Посевина, бывшего сержанта РККА, или 61-й имени Богуна, 62-й имени Тараса Шевченко[119]. Именно «лыцари» с Украины были основой «полицейского корпуса», который надолго запомнит бунтующая Варшава – а на Востоке и вспоминать некому, там живых не оставляли вообще, даже баб, стариков и детей!

– Хайль Бандера! Героям слава!

А чем немцы отличаются от прочих унтерменшей? Точно так же дохнут, прислоненные к стенке, а их фрау так же визжат, когда их приходуют, уж мы-то насмотрелись! Вон, гражданский какой-то ползет, интересно, что они жрут? Продукты из продажи в первый день исчезли, а затем и сами магазины закрылись. А ну стоять, карманы вывернуть – бумажник к черту, рейхсмарками, не говоря уже о евро, завтра лишь в сортире подтереться, а часы хорошие, мне нужнее будут! Возмущаешься – а в морду тебе, и сапогами, сапогами! Скажи «данке», что живым отпускаем! При любом раскладе, что бы завтра ни было – в кармане золотишко, ценности, валюта никак не помешают. Это к тому, что ювелирная лавка впереди, судя по вывеске – заперта, ну так в дверь прикладом! И поспрашивать хозяев, куда все припрятали, уж это мы умеем – развязывать языки!

Москалей же вблизи пока нет? Продержится «Нордланд» еще хотя бы час, даже полчаса? А большего и не требуется – погром устроить, качественно и быстро, этому отважных козаков учить не надо! Немцы ведь народ зажиточный, у каждого что-то припрятано, ценное, и в карманы влезет, или в мешок. И никто не помешает – эсэсовцы, полк из «Гроссдойчланд», и сводная группа бригаденфюрера Монке, из дивизий «Лейбштандарт» и «Гитлерюгенд» – вернее, их остатков, кому посчастливилось вырваться из Зееловской мясорубки – охраняют лишь правительственный квартал и прилегающие к нему, фронтовым частям сильно не до нас, когда москали наступают, ну а фольксштурм можно в расчет не брать, это те еще вояки, их сейчас кто угодно организует – и железнодорожники, и почтовое ведомство, и фабричная охрана. Гуляй, хлопцы, – хоть час, да наш!

– Гей же, братья, смело возьмемся за дело! Пойдем воевать, славу добывать.

Все было привычно – точно так же еще вчера выбивали двери, врывались в квартиры, чтобы хватать «изменников». Сейчас даже проще – не надо никого никуда тащить, можно и на месте. Если есть фрау и фройляйн, замечательно – и утехам на войне должно быть место, и у баб наверняка хоть какое-то золотишко в наличии, сережки или колечко! Если есть киндеры – тоже хорошо, ну как хозяева будут молчать, когда их чадо режут на кусочки, а совсем мелких головкой об угол – вот что будет, если спрятанное не отдадите! Дед, отставник, еще в ту войну, наверное, служил, пистолет выхватил – очередь в упор, и всех в квартире тоже кончили – естественно, после того как все ценное забрали. Чтоб другим неповадно было. А ведь если к москалям попадем, это шанс – объявить себя антинемецким восстанием! Может быть, и не расстреляют тогда.

– Душу, тело мы положим за нашу свободу. И покажем, что мы, братья, козацкого роду!

Вчера еще пели в строю «арийского роду». Сказал же сам Геббельс, что великие древние укры – это одно из арийских племен! И как викинги на севере, в Новгороде, так и укры на юге, в Киеве, принесли свет цивилизации на восточные земли, ну а славяне это даже не народ, а «slave» – рабы, наловленные украми по лесам разноплеменные дикари! Но пал Киев, растоптанный сначала хазарским еврейством, а после татарами, от которых и произошли москали. Теперь пришло время восстановить справедливость. Жалко, что Гитлеру это не удалось – а может, и к лучшему? Ну зачем нам с германцами властью делиться – пусть лучше миром владеют великие укры!

– Сгинут гады москаляки, как роса на солнце. Станем вольными царями на своей сторонке. Пусть от моря и до моря будет Украина. Тыщу годин ей стояти, на врагам погибель!

Водка давала храбрость. Москали уже казались совсем не страшными – совсем как унтерменши из РОА, 600-я дивизия генерала Буняченко, и 650-я генерала Зверева, с ними у бравых оуновцев даже здесь была вражда, били хлопцы москалей, когда случайно встречали, смертным боем… или они нас, если их было больше. Но все же их фюрер высшей расой не признал, так в недочеловеках и оставил! И правильно – за все обиды, что козаки веками от москалей терпели, мы ничего не забыли, не простим! Еще придет наше время, русских до Москвы гнать будем, что немцам не удалось – мы арийцы или нет? На белых конях по Красной площади проедем, а в Киеве будет столица Укрорейха, от океана до океана! А дальше чтоб не карта, а целый глобус Украины был, на весь земной шар.

– Вспомним злые времена, лихую годину. Тех, кто смело защитил матерь Украину. И Мазепа, и Петлюра, и Степан Бандера своим именем зовут на святое дило…

Мельниковцы ворчали из «Карпатской Сечи»: «Чего про Бандеру вставили, а про нашего нет?» А какая разница – нехай паны меж собой разбираются, а хлопцам лишь бы жилось богато! Мешки за плечами уже неподъемные, славно разжились добычей – так богатство лишним не бывает, хоть в карты будет что поставить! Золотишко в кармане, это из того ювелирного… вот только не дай бог кто-то из хлопцев увидит, еще придушат ночью, чтобы отобрать! С золотом в кармане и в бой не так страшно – мысль будет греть, что коль уцелею, то не с пустыми руками останусь! Ну и здесь, в Берлине, даром что день может быть последний – зная где, все купить можно, любые лакомства и удовольствия, но лишь за валюту, владение которой официально запрещено, и за золото – рейхсмарки уже не стоят почти ничего, а за евро просто в морду могут дать. И за барахло, конечно, на обмен – хорошо сегодня добычу взяли, хоть день, да наш! И никакого наказания – этот район через час под москалями будет, на них все и спишем, если спросят, ведь все же слышали, что Геббельс говорил про зверства русских дикарей!

Стрельба на улице быстро стихла. Патруль из фолькстштурма, несколько дедов и щенков там лежать и остались. И кого-то из хлопцев положить успели – нет, шевелится кто-то, да кто же у нас сейчас с ранеными будет возиться? Так что прощевайте, козаки, что сделать для вас мы можем, так это избавить от мучений, когда вас отступающие фронтовики найдут или москали – а заодно и от содержимого ваших карманов, нам оно нужнее! Без обиды – жизнь такая, как в лесу: сегодня ты волк, всех рвешь, завтра тебя, когда ослабеешь.

И тут на перекрестке впереди появляется полугусеничный бронетранспортер с зениткой. И без всякого предупреждения косит очередями всех, кто с улицы убраться не успел! Эй, германцы, так мы не договаривались, нас-то за что? Двадцатимиллиметровый снарядик чоловика в клочья разбрызгивает – живыми остались лишь те, кто успели назад в подъезды и подворотни заскочить! Пытаются садить по расчету из окон, но стрелять неудобно, особенно тем, кто по правой стороне, уж очень сильно в бок выцеливать, а зенитка даже кирпичи пробивает, так что хлопцы очень скоро эту затею оставили – кто-то пытается по-тихому смыться, черным ходом во двор и на соседнюю улицу… у нас двор не проходной, лишь в подворотню и под очереди «флака»!

Проклятье, так ведь москалей дождемся! Чье-то лицо в окне мелькнуло – гранату туда, просто так, чтобы и вы с нами сдохли! Или сейчас по квартирам снова, переодеться в гражданское, оружие бросить – может, москали и не поймут сразу? Жильцов придется всех в расход, свидетели – так трупы в подвал покидать, мы знать не знаем, кто они!

И тут на улице разрыв, совсем близко. И зенитка наконец заткнулась. О боже, спасибо, что ты молитвы наши услышал, скорее уносим ноги! Не унесли…

В конце улицы уже русские танки, а перед ними очень злая русская пехота бежит вдоль стен, бронетранспортер с зениткой прямым попаданием разворотило. Сейчас нас убивать будут, хлопче – спасайся, кто может! А кто не может – прими, боже, козацкие души.

Берлин, тюрьма Моабит. Этот же день

Человек, сидевший в одиночной камере, уже потерял счет дням.

Четыре шага вдоль, столько же поперек. Железная кровать, привинченная к полу, такой же столик, умывальник и отхожее место в углу – вот и все убранство. Маленькое зарешеченное окошко под самым потолком, не дотянуться, даже не взглянуть.

Заскрежетал ключ, и дверь открылась. И вошел тот, кого узник меньше всего ожидал увидеть здесь. Лежащий до того на кровати, арестант молча поднялся и сел. Приветствовать гостя и даже здороваться явно было излишним.

– Наш спор подходит к концу, – вошедший будто продолжил давно начатый разговор, – и мой тоже. Все мы когда-нибудь умрем – сегодня ваша очередь, первым.

– И ради этого стоило ждать столько? – спросил узник. – Что ж, после одиннадцати лет в одиночке уже перестаешь бояться. И я на столько же лет вас старше – так что пожить успел и ни о чем не жалею. А вот будет ли такое у вас – быть уверенным, что прожили правильно, когда и вам придется помирать?

– История рассудит, – сказал вошедший, – как уже рассудила меня, с тем «мелким буржуа», которого я призывал выгнать из партии. Вы можете гордиться, что пережили его. Хотя возможно, он еще не умер, но это ненадолго.

– Переворот? – спросил арестант. – А вы, вероятно, стремитесь в спасители Германии? Вы ведь, помимо своего основного поста, все еще гаулейтер Берлина? Вот только долго ли вы усидите на месте фюрера – русские ведь уже у границ! Не спрашивайте, откуда я знаю – мышка на хвосте принесла. Да и взрывы бомб слышны и здесь.

– Ваши сведения устарели, – сказал Йозеф Геббельс, рейхсминистр пропаганды, гаулейтер и имперский комиссар обороны Берлина, – русские не у границ, а уже выходят на Рейн. Мы в глубоком тылу и в осаде – то, что вы слышали, это не бомбы с самолетов, а русские пушки. Фюрер выехал из Берлина неделю назад – и вместе с рейхсмаршалом попал к русским в плен, о том уже три дня как написали все газеты, кроме наших. И глупо надеяться, что Сталин оставит жизнь своему злейшему врагу, после всего, что было! Скажу еще, что русские обеспокоены вашей судьбой и обещали, что в случае вашей казни их месть будет безжалостной. Наверное, в Москве уже видят вас будущим канцлером – как в Болгарии сейчас сидит ваш приятель Димитров. Но поскольку я на пощаду не надеюсь – то мне безразличен еще один приговор. Это я, а не фюрер подписал приказ о вашей казни. Но вы можете радоваться – я переживу вас совсем ненадолго. Берлин падет максимум через неделю. И в отличие от вас, у меня здесь семья, которая разделит мою судьбу.

– Жалко, – сказал арестант, – что лишь чуть-чуть не доживу, не увижу своими глазами. Новую, коммунистическую Германию, которая будет уже завтра. Но выходит, что я выиграл наш спор?

– Фюрер проиграл, – ответил Геббельс, – вообразил себя Наполеоном, решил, что любой узел можно разрубить. А мог тогда выиграть я – мое «Письмо к другу коммунисту», написанное еще в тридцатом, вы не читали, конечно? Вы не думали, отчего вам сохранили жизнь? Помните, кого вы называли бифштексами – «коричневые снаружи, красные внутри», – как после тридцать третьего в НСДАП от коммунистов переходили целыми организациями? Вы были нужны не только как враг, которого следовало уважать, но и как символ прошлого, а возможно, и будущего согласия. Ведь покорить можно не только враждой, но и дружбой – взгляните, что сейчас янки делают с Британией, точно так же был шанс у Германии против СССР. Без всякого «плана Ост», дружба-фройдшафт, превратить Россию в сырьевой и сельскохозяйственный придаток рейха. У этого плана было лишь два недостатка: он был слишком долговременный и не увязывался с расовой теорией. И еще проклятые французы – ну кто ожидал, что они так быстро позволят себя разбить, после такого головы закружились у многих, казалось, что военной силой можно справиться быстро и легко. Но и вы не выиграли, не обольщайтесь – игра еще не закончена.

– Пока не закончена, – сказал Эрнст Тельман, председатель ЦК КПГ, глава боевой организации «Рот-фронт» и депутат рейхстага, – но завтра Красная Армия возьмет Берлин. И наконец возникнет коммунистическая Германия.

– И что дальше? – спросил Геббельс. – Все повторится, вот только на нашем месте против России окажутся янки. Которые не будут спешить и не связаны расовым мышлением. И русским придется или вести против них уже следующую Великую войну, или принять их дружбу, которая окажется для них губительной. А дальше – или всемирное господство англо-еврейской плутократии, или возрождение национал-социализма у проигравшей стороны! Но о том узнают уже следующие поколения.

– Им и бороться, – ответил Тельман. – Жизнь – это не тихая гавань. Всегда будут опасности, которые придется одолевать.

– Может быть, – произнес Геббельс, – а может, и нет. Все даже не в руках божьих, поскольку мы атеисты – а в руках слепого случая, судьбы. Простите, камрад, но мне пора. И служебные обязанности – надо подготовить семью. А вам, может, все же позвать священника?

– Расстрел? – спросил Тельман.

– Гильотина, – сказал Геббельс. – Считайте это моей мелкой местью за все, что ваша партия сделала для рейха.

Лондон, 29 апреля 1944 года

Вторая Великая война подходила к концу.

Правда, в отличие от всех прежних войн, ведущихся Британией, послевоенный мир был явно не лучше довоенного. И это еще без учета того факта, что предстояло колонии отвоевывать назад. Но ведь не проиграли же!

Большинству населения было радостно, что очень скоро перестанут приходить похоронные извещения и вернутся домой их сыновья, мужья, братья. Некоторое беспокойство выражали военные корпорации, предвидя уменьшение заказов. Но никто не знал о разговоре между двумя почтенными джентльменами за запертыми дверями в особняке на Даунинг-стрит. И ни один из собеседников не оставил о том упоминаний в мемуарах.

– Уинстон, судя по коньяку на вашем столе, вы опять получили поздравление?

– Согласитесь, Бэзил, было бы странно, если бы Сталин не прислал очередной ящик и в этот раз. Хотя ему следовало бы разделить заслуги «с немецкими и итальянскими товарищами», как сообщило московское радио и газеты.

– Информация подтвердилась – не ошибка и не блеф? Хотя такой уровень…

– Все наши источники в Германии подтверждают. Поезд Гитлера на немецкой территории был остановлен неизвестными, прямо как в американских вестернах, охрана нейтрализована (некоторые из наших экспертов предполагают даже, что были применены отравляющие или усыпляющие газы), после чего нападавшие исчезли в неизвестном направлении, прихватив с собой Гитлера и Геринга. И лишь тогда немецкие войска, находившиеся от места событий где-то в полумиле, поспешили на помощь и якобы вели с оставшейся группой прикрытия нападавших ожесточенный бой с применением артиллерии и танков. В ходе боя вся упомянутая группа якобы была уничтожена… а вот дальше начинается интересное. Роммель и «случайно» оказавшиеся там же Герделер и Штрелин – досье на них вам, Бэзил, передано, да вы и сами должны помнить, что это за фигуры! – объявляют о создании Сражающейся Германии. Такова официальная версия – в которой вы, со своим аналитическим умом, наверняка заметили нестыковки.

– Уинстон, с военной точки зрения ложь очевидна. Уверен, что вы уже советовались с экспертами по специальным операциям из САС, которые объяснили, что устроить такое на вражеской территории, набитой вражескими войсками, да еще с захватом и эвакуацией объекта, невозможно. Как минимум немцам вблизи было приказано не вмешиваться. Ясно, почему потребовалась чужая спецгруппа – если бы немецкие солдаты, даже исполняя приказ своих командиров-заговорщиков, вдруг как-то поняли бы, что ведут бой с охраной фюрера (а посвящать в заговор еще и солдат – это был бы нонсенс) – последствия могли быть непредсказуемыми. В вермахте очень развита слепая дисциплина – когда приказ, особенно если он не выглядит чем-то из ряда вон выходящим, исполняется точно и без всяких вопросов. Не удивлюсь, если и самолет, на котором вывозили Гитлера к русским, был из люфтваффе – не так сложно найти особо доверенный экипаж, в точно оговоренное время доставивший груз в нужное место, пусть даже на русский аэродром. Это все частности – я же полагаю, Уинстон, вас интересует политическая оценка, вы хотите сравнить мой анализ на основе прошлой информации с тем, что произошло, и я пока не знаю.

– Я внимательно вас слушаю, Бэзил. Коньяк?

– Спасибо, не надо. Предпочитаю держать голову трезвой. И вам бы советовал.

– Бэзил, я держу себя в руках. И совершенно не желаю, чтобы его величество, обеспокоясь, пригласил бы меня на аудиенцию в Балморал, а не в Букингемский дворец[120]. Уверяю вас как старого друга, что пью строго в меру. Итак?

– Ну что ж… По переданной мне информации, Роммель выражал недовольство фюрером – чем сейчас в Германии никого не удивишь – и вроде бы, очень расплывчато, дал предварительное согласие на участие в заговоре Зейсс-Инкварта. Однако никаких конкретных приказов от этой персоны на мятеж он не получал – чему подтверждением полная неготовность самого Зейсс-Инкварта к последующим событиям. Также в названном заговоре никак не были задействованы Герделер и Штрелин – однако они в нужный момент «случайно» оказались в каком-то насквозь провинциальном городке Тальхайм, причем вместе с Роммелем, и как раз в тот момент, когда буквально рядом неизвестные диверсанты захватывают фюрера.

– Скажу больше – по данным разведки, и войска 15-й танковой, и 999-й пехотной дивизий переместились в этот ничем не примечательный район буквально за сутки-двое до часа икс. И это как раз те части, на которые Лис может рассчитывать как на свою личную армию.

– Даже так? Но, Уинстон, это всего лишь частности. Роммель приказал, войска выдвинулись, что-то обеспечили – это все технические детали. Меня же привлекли два момента. Русские – это понятно, а итальянцы тут при чем? Но об этом чуть позже – прежде обращу внимание на факт, кто пригласил в дело Герделера? Штрелин с Роммелем были знакомы и прежде, Лис вполне мог обратиться к тому, кто олицетворяет всю гражданскую власть на той территории, это логично. А Герделер, совершенно не имеющий отношение к Вюртнбергу и не занимающий официальных постов, как там оказался? А вот тут возникает еще одна примечательная фигура – некто Рудински, доверенное лицо Гиммлера. Именно он был замечен в Италии, как раз во время римских событий принимал самое прямое участие как в охоте на папу, так и, что кажется странным, в его освобождении – точной информации нет, но достоверно известно, что он вернулся в рейх через контролируемую русскими территорию и Швейцарию. Именно он притащил Герделера – после чего Роммель как будто сорвался с цепи! А днем позже Гиммлер оказался вдруг в Голландии и устроил переворот – после того как вюртенбергские заговорщики, не ограничившись фюрером, устроили охоту на всех прочих фигур из верхушки рейха, оказавшихся в их досягаемости. И даже если кого-то не поймали – систему управления государством и армией разрушили и парализовали капитально. О лучшей расчистке игрового поля Гиммлер не мог и мечтать!

– То есть вы считаете Гиммлера главным режиссером этого спектакля?

– Одним из режиссеров. Моя версия, что заговор был многоуровневым. Зейсс-Инкварт действительно замышлял против фюрера. Гиммлер, узнав о том, задумал использовать это в своих целях. Но не учел, что его исполнитель, Рудински, по-видимому оказался адептом «Опус деи». И, не найдя лучшего выхода, подключил русских – сначала к спасению папы, ну а после… Святоши очень злопамятны и умеют мстить! Не зная точно, о чем Пий Двенадцатый договаривался в Москве со Сталиным, могу с высокой степенью вероятности предположить, что одним из пунктов было требование головы его заклятого врага. Тогда в дело включается НКВД вместе с боевиками «Опус деи», те самые итальянцы в составе спецгруппы – не то чтобы папа не доверял русским, но считал обязательным проконтролировать процесс – Рудински летит обрабатывать Роммеля, а Зейсс-Инкварт пребывает в блаженном неведении. В то же время Гиммлер явно что-то знал и к чему-то готовился. Что позволяет предположить с его стороны и более сложную игру.

– Отчего бы не предположить, что тайным адептом был сам Роммель – католик, южанин? Если «служение Господу искупает любой грех» – для публики их адептам дозволяется быть хоть атеистом, хоть даже муллой, – то отчего бы нельзя германским фельдмаршалом?

– Нельзя исключать, Уинстон, но все же маловероятно. Тогда бы он начал активную игру гораздо раньше. И гораздо лучше сыграл бы в Италии, на своем полководческом поле – чтобы защитить Рим от вторжения русских. Не забывайте, что в тот период позиция Ватикана была дружественной нам, а не СССР!

– Выходит, мы сами сыграли против себя, затеяв план? И теперь именно по нашей вине папа резко сменил ориентацию?

– Уинстон, я предупреждал о том еще тогда. Нельзя было недооценивать разведку Святого Престола – более старшую и опытную, чем СИС. Один человек, этот Рудински, на нужном месте, в нужное время – и все полетело коту под хвост! И вы можете поручиться, что и у нас абсолютно надежные, доверенные люди на деле не являются тайными адептами, готовыми выполнить любой приказ, когда он поступит? Абсолютно не думая о себе – ведь погибшим будет гарантирован рай, ну а отказавшиеся губят свою душу. Совсем как у Горного Старца с его ассасинами – только он и мечтать не мог о таком размахе и технической мощи!

– Почему бы мне, Бэзил, не подозревать тогда и вас? Хотя вы ведь тоже тогда поддержали меня – своим аналитическим умом. Так что гнев Господень, карающий всех причастных, страшен и для вас тоже.

– Уинстон, насколько я знаком с предметом… Сейчас все ж не Средневековье, и за покушение на себя, в нарушение Вестфальских установлений (да, тех самых, семнадцатого века, заключенных сразу после Тридцатилетней войны), Святой Престол может потребовать политической крови виновника. Причем не будет иметь значения, чужими руками или собственными было оное деяние совершено – все ведь все понимают! Но при этом церковь не станет сама разрушать этот фундамент – так что вам, Уинстон, при самом максимальном гневе святош, грозит всего лишь немедленная отставка без возможности занятия в будущем любых постов в правительстве. А вот я, скорее всего, окажусь жертвой автомобильной катастрофы или тихо умру от сердечного приступа. Нам остается лишь молиться, чтобы наша подлинная роль осталась для Ватикана неизвестной. И исходить из факта, что пока Советы и Римская церковь выступают единым фронтом – проводя свою политику. Ведь нам тоже до сих пор не предъявили никаких условий?

– Эта игра будет очень тяжела для Британии, друг мой. Черные захватили почти все пространство доски – то, что после будет подлежать разделу меж победителями. Вот последний, самый свежий отчет о положении на фронтах, можете прочесть. Если коротко: русские не теряли времени, вместе с их новым союзником Лисом Роммелем. Можно считать, что вся Бавария, Баден и Вюртенберг под их контролем. Если там и остались очажки сопротивления, то их скоро раздавят, сомнения нет. Вчера русские взяли Франкфурт-на-Майне, сегодня Гамбург и Ганновер и, скорее всего, завтра падут Бремен и Киль, ганноверское правительство неизвестно где. Подлинной катастрофой для немцев стало то, что у них просто нет войск на новую линию фронта поперек Германии, чтобы отсечь взбунтовавшийся Юг! И в армии резко выросло дезертирство и упал боевой дух – как в конце той войны, когда их дивизии уже не хотели сражаться. Я говорю сейчас про вермахт, а не СС. Что творится в середине, в треугольнике Дортмунд – Кельн – Кассель, даже сказать затрудняюсь, какая-то жуткая чересполосица, туда вломились русские вместе с их новоиспеченными союзниками, причем часть немецких войск там предпочла сложить оружие или даже присоединиться к Сражающейся Германии. В то же время достаточно много и таких, кто с боями пробивается на запад, в Голландию или к нам.

– Мы давали гуннам какие-то обязательства?

– Конечно же нет! Ими движет лишь чувство европейской солидарности перед угрозой варваров-славян. И мы мало чем можем помочь этим несчастным – лишь разместить в своих лагерях тех, кто добежал. Сталин категорически предупредил нас и янки, чтобы ни в коем случае не заходили за Рейн, «во избежание ошибок опознавания», из чего следует, что все восточнее он уже категорически считает своим. А наш Западный фронт пока без изменений – в нашей полосе все еще идут переговоры с «голландским» правительством. Вроде Гиммлер уже склоняется к капитуляции, ну а в американской зоне фронт встал по линии Седан – Верден – Мец, у немцев остаются Эльзас с Лотарингией, куда успел отойти Шернер, и Люксембург с юго-востоком Бельгии. Шернер пока сдаваться не спешит, и правильно делает, у французов к нему счет лишь чуть меньше, чем к Достлеру, – но после отступления от Парижа у него сил, а особенно техники, не хватит, даже чтобы Роммеля атаковать, лишь сидеть в обороне на занимаемых позициях. Но и американцы просят оперативную паузу, чтобы тылы подтянуть, они от Руана без остановки шли, и к наступлению будут готовы не раньше 1 мая, только Паттон проявляет активность. Зато в Эльзас от Нанси лезет де Голль, опять путаясь под ногами у янки. В Италии русские тоже двинулись вперед, Рим пока не взяли, но вряд ли Достлер продержится. А Кессельринг из Палермо уже открыто умоляет: «Спасите, кто-нибудь, возьмите меня в плен». Что будет с Достлером, когда он попадет в руки святош или русских, что одно и то же, даже представить страшно – персонально для него могут вспомнить и про аутодафе! В Норвегии все тихо, русские как заняли Тронхейм, так на юг и не идут, любезно уступают нам. Еще датчане вышли на связь с нашим послом в Швеции и заверяют, что не имеют никакого отношения к Еврорейху, договор с которым полгода назад был принужден грубой силой, и спрашивают, что им делать, чтобы считаться не враждебной страной, а жертвой немецкой агрессии. Это всё.

– Что ж, Уинстон, наша задача – прибрать все, что осталось, куда русские не успели еще дотянуться. Как я понял, главная проблема тут Гиммлер с его неуступчивостью. Так дайте ему любые гарантии, обещайте этому мерзавцу все, что он хочет – а вешать будем потом! Думаю, что по отношению к этой персоне – никто в мире после не возмутится нарушением любых самых священных клятв и самых незыблемых подписанных обязательств. Если только…

– Договаривайте, Бэзил. Я уже ничему не удивлюсь и не огорчусь.

– А если Рудински работал не на папу, а все же на Гиммлера? Который, в отличие от Геббельса, сам является довольно беспринципной фигурой. Решившей, что падение Германии – это пустяк в сравнении со спасением собственной шкуры? Тогда вся ситуация с заговором – это не более чем расчистка поля, а голова фюрера – брошенный русским аванс. И этот мерзавец сейчас выбирает, к кому склониться – и если мы нажмем, то он просто перекинется к русским, вместе с Голландией, черт побери!

– Дьявол! Мы не готовы пока наступать немедленно на голландском фронте! И если вы правы, то нет никакой гарантии, что завтра же перед нами не окажутся уже русские войска!

– Тут, Уинстон, я бы советовал напрячь парней из СИС, чтобы они установили истину. И не забывать про свое на других театрах. Например, Мальту надо срочно брать, пока американцы не подсуетились – а то ведь у них хватит наглости забыть ее нам вернуть, если займут сами первыми! И Гибралтар, где пока еще сидят гунны – мы не можем больше ждать, пока у них кончится провизия и они сдадутся сами! И Данию тоже – сразу после Голландии. Да, и левый берег Рейна – кстати, вы хотите отдать его французам?

– Бэзил, я так понимаю, ваш вопрос риторический? После того, как весь мир посмеялся над инцидентом на московском параде пленных. И слов Сталина: «Кто назовет хотя бы одну победу французского оружия в этой войне?» Если де Голль хотя бы заикнется мне о «компенсации за страдания Франции», я отвечу ему то же самое, что Клемансо сказал итальянцам в Версале![121]

– Но и Свободная Германия в столь урезанном виде выглядит несолидно.

– А кто говорит о Германии? Если есть Великое герцогство Люксембург, так отчего не быть независимому герцогству Пфальц? Или республике – если мы герцога не найдем. Так же и Западная Рейн-Вестфалия… а впрочем, название тоже нетрудно придумать. И вообще, будем настаивать на разделении страны-агрессора на отдельные провинции – это ведь естественное состояние германской нации, в коем она пребывала со времен римлян до Бисмарка, всего семьдесят лет назад!

– То есть, Уинстон, мне уже продумать, что мы потребуем от русских на будущем «Версале»?

– Именно так, Бэзил! И запомни мои слова – чувствую, что эта конференция станет куда более страшной битвой, чем Эль-Аламейн и Сталинград!

«И моей лебединой песней, – подумал Черчилль, – если все же удастся по итогу получить для Британии мир лучше довоенного. И отбросить в естественные пределы зарвавшихся русских! Костьми лягу – но сделаю так!»

Подполковник Цветаев Максим Петрович, 56-й гвардейский Зееловский самоходно-артиллерийский полк. Берлин, 29 апреля 1944 года

Ну вот, мы в Берлине! Дошли наконец!

А в остальном сплошные минусы. Бой в городе – это проклятие для танка, а тем более для самоходки: пушку не развернуть, пулемета нет, и вынос ствола вперед намного больше, только и смотришь, как в переулок вписаться. Зато из каждой подворотни может стрельнуть фаустник, тут им раздолье, в отличие от поля. И боковые переулочки опасны – запросто могут оттуда, из артиллерийской засады, влепить в борт! Короче, без пехоты, причем обученной взаимодействовать с броней, нам в городе нечего делать, кроме как геройски гореть!

Но были мы в городе нужны! Уж больно хорошо немцы подготовились, тут во многих домах оборудованы долговременные огневые точки, с бетонными или броневыми колпаками, и баррикады из цельных бетонных блоков, и пушки, на прямую наводку выдвинутые. Танков в самом Берлине было на удивление мало – а вот пушек, зениток и самоходок, как грязи! Калибр 128, причем не только зенитки, но и тяжелые противотанковые, на нормальном лафете, две станины, два колеса. И, опять же, за укрытием, лишь ствол наружу – не город, а сплошной укрепрайон! И вот тут мы были нашей пехоте гораздо более полезны, чем танки – наш калибр сто двадцать два любой дот выносит одним попаданием! Тактика была давно отработана – двигаемся по улице побатарейно, или даже повзводно, и при каждой батарее рота пехоты – один взвод по улице впереди, к стенам прижимаясь, и взвод слева, взвод справа, двигаются дворами, позади самоходок бэтээры, пулеметами обвешанные, на них в первую очередь крупняки ДШК ставили, а не на самоходки, в бою у заряжающего своей работы хватает, чем из верхнего люка высунувшись стрелять, а ПВО на марше колонны свою актуальность утратило, давно мы немцев в небе и не видели. Ну и совсем позади минометчики, а если «тюльпан», один или два, то совсем хорошо!

Гладко на бумаге. И отлично работало в маленьких городках (или это деревни в Европе так выглядят?), где дома двух-, ну трехэтажные, не слишком большие, и дворами легко пройти можно, на крайний случай все эти сараи и заборы гусеницами снося. Так и в Берлине предместья прошли мы, не сильно и устав. А ближе к центру, где настоящий каменный город, многоэтажные дома с дворами-колодцами, вплотную друг к другу, и улицы петляют и сходятся, да еще каналы и набережные, и не всякий мост наш вес выдержит… И как во всем этом лабиринте полком как единым целым управлять и с соседями взаимодействовать? Хорошо, у пехоты рации «шитики» сейчас даже в ротах по две штуки. И о позывных сговорено, слышу я и своих всех, и соседей. Но все равно, частью в городском бою управлять – это искусство! Мы уже привычные, а вот как в самом начале было?

И снайперы повсюду, черт бы их побрал! Эти дома хрен быстро проверишь, все их квартиры, подвалы и чердаки! Тем более что фрицы, замечено, часто в гражданском воюют – очень удобно, оружие спрятал, и «их бин мирный житель». А из окон стреляют – и иногда довольно метко. Как людей жаль: Победа уже скоро, и похоронки писать?

Ну и жестокостью приходилось, куда деться? Кого ловили в штатском, но с оружием – к стенке, без разбирательства! А еще, помню, на Зееловском плацдарме довелось мне говорить с одним из разведки, имя у него было странное – Брюс, или позывной такой? И он сказал, как верфольфов узнать можно. Нет, не только по татуировке группы крови, не все же у них СС – а по характерному синяку на плече, благо немецкая винтовка «лягается» гораздо сильнее нашей трехлинейки. Интересно, что после я это в наставлениях увидел, когда Берлин уже пал. А тогда просто приказал мотострелкам немцев раздевать и плечо смотреть: синяк – значит, ясно, кто ты! Есть возможность в тыл отправить, тогда пусть с тобой особый отдел разбирается, ну а нет – по обстановке, обычно до ближайшей стены.

Два раза наступали «прорывом» – на скорости, проскочить и занять удобное место и держаться там, пока наши не подойдут. А чаще – медленно и неумолимо, зачищая территорию, квартал за кварталом. За два дня потеряли семь машин из двадцати – одну Тимофеич обещал восстановить, три оттащили в рембат, две сгорели, и одну вытащить так и не смогли, уж больно место было поганое и простреливалось насквозь! Но опять же, благословение «святого полка» – ни один экипаж полностью не погиб, даже из тех самоходок, что сожгли. До того дня.

Зато трофеями прибарахлились. Немецкие самоходки, с какими мы у Нойлевина на Одере дрались – убожество полное, на легкое шасси с противопульной броней поставлена сверхмощная пушка от «королевского тигра», даже без башни, лишь со щитом, расчет в бою с земли работает. И расчет легко выбивается минометами или близко подошедшей пехотой. Две штуки и подобрали, фрицев перебили, машины в порядке – решили, что держать их во второй линии вполне сойдет, и два ствола лишних точно не помешают, экипажи на них нашлись из «безлошадных», снарядов на разбитой немецкой зенитной батарее набрали целый грузовик.

Одним из таких безлошадных наш Скляр оказался, из первой батареи. Как на Днепре когда-то на «тигре» катался, так теперь на «безбашенной». И ведь отличился, когда на нас «горынычи» полезли откуда-то сбоку! Танки, ну прямо привет из прошлой войны: кино помню, «Мы из Кронштадта», там английский танк был такой. А Скляр сказал, что как в «Индиане Джонсе» – нет, там я помню, танк резво так бегал, а эти едва ползли. Зато как пыхнет огнем, с трех сторон сразу – и наша пехота как-то вмиг с улицы пропала, во дворы – гранату не добросить, из РПГ не достать, а сжечь может запросто! Зато Скляр первым успел. Пушку развернул и вмазал. И «горыныч» трехголовый просто лопнул, как огненный пузырь – во всю ширину улицы пламя, и дым до небес! Тут и наши самоходки стали стрелять, еще двух сожгли, даже не выскочил вроде никто, один уполз, за дымом спрятавшись. После пехотинцы из Шестидесятой мотострелковой (которых мы поддерживали) рассказали, что в городе и против пехоты это самый опасный зверь, гораздо страшнее «пантеры» – только сзади его взять и можно, спереди и с боков он жжет все, и близко не подойти, ему и пехотное прикрытие не нужно. А броня у него совсем никакая, и пушка слабая, и подвижность тьфу, гусеницы корпус охватывают, движок для его веса явно слаб. Но против одной лишь пехоты – зверь!

А вот под конец и мы нарвались. Площадь там была, к ней улицы лучами, а с той стороны он и стоял – «Маус», мы такой в феврале под Зееловом видели, один лишь раз. Ваня Литвин первым сгорел, машина номер четыре, из первой батареи. Затем Саша Симоненко, «единичка» из второй, боекомплект рванул, весь экипаж в рай, не помогло и святое благословение. У Коли Капустина, «тройки» из второй, гусеницу перебило, чуток промазал фриц. Хорошо, ребята сообразили, выскочить успели и за угол, до того как следующим снарядом «Маус» самоходку разнес. Причем сам немец от нас три или даже четыре снаряда получил точно, «королю» бы хватило – а этот стоит и стреляет! И «тюльпана» под рукой нет, из которого эту «мышь» проклятую тогда у Зеелова достали!

Успели назад в улицы оттянуться. Положение патовое. Немец там один, нас четверо – все, что от двух батарей осталось, еще мой командирский Т-54, пара немецких вундервафель, пять «скаутов», которые не в счет, и неполная рота пехоты. И у немца там поддержка есть – в крайний дом пробравшись, заметили кроме «Мыша», еще один танк «четверку», три «штуга» и до роты пехоты – ну, это несерьезно. Сейчас третья и четвертая батареи подойдут, станет нас девять СУ-122 и мой танк. Хотя лучше в обход отправить, чтобы могли немца в борт бить! Радирую, они подтверждают, ждем. Через полчаса докладывают, вышли на позицию.

– Отчего так долго?

– Так бой вели, еще одну машину потеряли.

– Еще одну, блин?!

– Да ничего серьезного, ленивец разбило и гусеницу перебило, экипаж весь цел.

Докладываю обстановку в штаб корпуса, слышу матюги. Надо вперед продвинуться, иначе фланг соседей слева подставляем. Значит, начинаем концерт. «Мышь» – зверь опасный, вот только башня у него крутится еще медленнее, чем у «тигра». С наблюдательного пункта докладывают:

– «Мышь» нас караулит, пушку повернул. Дуб-три, четыре, начинайте!

– Дуб, я Дуб-четыре, вижу только башню, корпус скрыт.

Ну, пошла потеха! Третьей и Четвертой было приказано не геройствовать, как только немец на них развернет ствол и станет «крестить», то немедленно рвать назад, в укрытие. Максимальная скорострельность – а вы попробуйте с двадцатипятикилограммовым снарядом, и еще гильза раздельного заряжания пятнадцать кило! Первый выстрел можно зарядить заранее, а вот второй дашь секунд через двадцать, хоть расшибись. Немец за это время уже успеет развернуть пушку, да еще и мелочь с той стороны стреляет, не смертельно, в лоб нас им не пробить, но работать мешает.

Бьем в восемь стволов, в лоб и справа. Результат пока нулевой. Зато кто-то угостил немецкую «четверку», горит хорошо! И один из «штугов» готов! Я тоже выдвигаюсь, прячась за горящей самоходкой – получи, фашист, и мои восемьдесят пять! Да когда ж ты сдохнешь, только на моих глазах три попадания!

– Дуб-четыре, черт тебя возьми, я же сказал, назад!

Увлеклись, бьют без перерыва! Немец разворачивает башню уже на нас, у меня только злость. Да сколько в тебя всадить, тут дистанция пятьсот, даже мой калибр «тигра» бы взял точно, а «короля» очень вероятно, у немцев под конец броня были очень паршивая, кололась, как стекло!

А ведь достали мы его! Дымок вроде пошел и пропал, а башня так и застыла. После оказалось, снаряд, то ли мой 85-й, то ли 88-й Скляра, рикошетом от нижней части маски пушки ударил в корпус. Пробитие, пожар движка (потушен автоматическими огнетушителями, но «Мышь» обездвижен, плюс башня поворачивается только на том, что в аккумуляторах). И почти сразу же наш сто двадцать два ударил прямо в орудийное «рыло», общее для двух стволов, выведя их из строя. Двух «штугов» и пару «ганомагов» вынесли уже походя, не напрягаясь. Переходим на фугасы, и немецкая пехота, оказавшись под перекрестными огнем и потеряв всю приданную броню, предпочитает не геройствовать, откатывается назад.

Рвем через площадь. Откуда-то справа выкатываются машины третьей и четвертой батарей. На минуту останавливаюсь рядом с «Мышью», выглядит танк ну очень внушительно, и ведь так и не горит, и видимых повреждений не видно, хотя вся броня исклевана следами попаданий, и похоже, не только за этот бой. А люки закрыты – экипаж еще там?

Уже наши пехотинцы лезут на танк, завешивают приборы наблюдения плащ-палатками. Двое караулят люки, кто-то бежит к моему Т-54 одолжить ведро солярки.

Зря потратили горючку. Потому что немцы, наконец учуяв запах и сообразив, что для них конкретно сейчас запахнет паленым, наконец открывают люки и выползают наружу. Все контуженные, но никто не ранен. При последующем осмотре у этого экземпляра танка броня оказалась на уровне – ни одного откола. И двести десять миллиметров на башне, со всех сторон, под рациональным углом наклона! Неудивительно, что держал наш калибр с пятисот метров!

А у нас – шесть похоронок только среди экипажей, и пехоте досталось. Немцы в Берлине через три дня капитулировали, второго мая! Чуть-чуть людям не повезло дожить!

Знамя на Рейхстаге без нас поднимали. И Имперскую канцелярию тоже брали не мы. Жалко, Геббельс яд принять успел – а то бы и его хорошо для коллекции, к Гитлеру и Герингу, для суда.

А вот «огненный дом» в день последний я видел и не забуду никогда. Страшно, когда экипаж в машине заживо горит – но это было куда страшнее. Фашисты под конец своих уже не щадили – Геббельс приказал берлинское метро затопить, вместе с укрывшимися там ранеными и гражданскими. Вот оно – звериное лицо фашизма!

После, в Китае, я насмотрелся, что американцы творят. Те, кто нам на Рейне улыбались: «Френдс!» Как товарищ Сталин сказал, сначала на нас Гитлера натравили, а не вышло, так сами прикидывали, как бы напасть. А до того весь мир под себя подгребали – негров, индусов, китайцев, кто пытался освободиться от колониального ярма – ведь не закончилась война со взятием Берлина и капитуляцией Германии, продолжалась по далеким странам еще долго. Продолжение этой войны – или уже первые выстрелы следующей, вроде того как были Испания и Халхин-Гол?

Так не взыщите – после этой войны нас уже ничем не напугаешь. Самая страшная война, какую до того мир знал – и мы в ней победили! Война нас сделала по-настоящему единым, советским народом – не русским, а советским, где нет разницы, кто ты: русский, белорус, украинец, казах, узбек, татарин. А кто скажет, есть избранный народ, а все прочие для него грязь, удобрение – тот фашист! И без разницы, в каком виде он на этот раз вылезет, в американском обличье – или хоть в украинской вышиванке. Фашистов надо уничтожать – больше с ними делать абсолютно нечего!

Снова фашисты где-то вылезли? Бронебойным – заряжай!

Младший сержант Степанюк Алексей Сидорович. Что было в Берлине, 1 мая 1944 года

Ну вот, войне конец. По радио передали, наши Гитлера в плен взяли, недалеко он из Берлина убежать успел! А мы последнюю фашистскую шваль вычищаем, самых упертых, кто по своей воле в Берлине остался, за свою фашистскую веру насмерть стоять. Были и у них идейные, как нам товарищ политрук говорил – оттого и война такая долгая и страшная получилась. Но наша идея сильней была всегда – а теперь у нас и оружие лучше, и воевать научились. Так что скоро уже и последним фашистам конец!

Первый зубец на петлицы я перед Одером получил. Когда войска пополняли, сержант наш стал замкомвзвода, ну а меня на его место. Воюю со Сталинграда, особых подвигов не совершил пока, но и грехов не имею. Фрицев на моем счету десятка три наберется точно, это про кого с гарантией уверен, что мои и насмерть, ну а сколько всего, бог сочтет – в бою ведь не всегда различишь, я не снайпер, чтобы персональный учет вести. Воевал по чести и совести – с чем домой и приду. И даже ранен всерьез не был, вот везло как-то!

Хотя смерть всегда рядом. Вчера вот мог ее от кирпича принять! Идем, как обычно, цепочкой вдоль стены – за нами пара танков и броневики, для уличного боя незаменимы – крупнокалиберный пулемет на окна смотрит вверх, нас прикрыть, а то у фрицев тут снайперов развелось немерено! Хотя какие это снайперы, так, обычная пехота – высунет ствол из окна, стрельнет и спрячется! Может и пулемет, особенно если дом расположен удачно, на перекрестке или по краю площади – но это уже танкистов забота, вторую очередь обычно дать уже не успевает. Но все равно потери несем, во втором взводе так троих сразу убило и троих ранило – шли как положено, и вдруг граната с верхнего этажа, им под ноги, где тут на тротуаре укроешься? Так что увидев в окне хоть какое шевеление, ДШК бронетранспортера бьет туда не медля. Вот и тогда врезал, кирпичи полетели, обломками, нам на головы! Едва успели к стене прижаться, и то мелкий осколок ощутимо по каске врезал, а целых полкирпича рядом в асфальт, а ведь убило бы, если попало! После пулеметчик оправдывался, что лучше уж кирпичи, чем граната.

Фрицы здесь бьются ну совершенно по-разному: за тот дом на круглой площади – вот язык сломаешь, что за немецкие названия! – такая драка была, прямо как в Сталинграде, даже до рукопашной дошло в один момент. Или снайпер, на этот раз настоящий, нас целых четверть часа один держал, пятеро убитых и раненых у нас от него было – пока отделение из второго взвода дворами обошло, в тот подъезд забежало – и через пару минут вылетел еще живой фриц из окна с четвертого этажа, головой вниз на асфальт. Его винтовку с оптикой наш взводный после нашему «старшему стрелку» Рощину вручил – все лучше, чем мосинка с диоптром. А нередко было, что фрицы откровенно слабоваты оказывались – видим, что мы обходим, сразу удирают. Хотя такого, чтобы чуть что, и хенде хох, это у фрицев я лишь под самый конец видел, в первые дни они нам так не сдавались.

Нам говорили, что в Берлине целых четыре или пять дивизий предателей, власовцев и бандеровцев – продавшихся настолько, что за Гитлера будут драться до конца. Причем много и таких, кто специально подготовлен для шпионажа и диверсий в нашем тылу – потому бдительность постоянно! Те, кто надо, бдят – но и всем прочим тоже не зевать! Ну и как мы должны были узнать, шпион или нет – мы же пехота, а не особисты, хитрым штучкам не обучены!

Вчера и вышло. Иду, ну почти что в расположении части – то есть по какой-то там штрассе, мы, кто не на самой передовой, там и устроились временно. Хоть землянки не надо рыть, и то хорошо! До передовой с полкилометра, но отсюда не видно, дома удачно закрывают, разве что мина может прилететь, так что лучше перемещаться от подворотни к подворотне. Время уже под вечер, тепло. И четверо навстречу, по виду наши. И вот что-то мне глаз кольнуло, какая-то неправильность. Смотрю на них задумчиво – первая мелочь, но цепляющая, что они посреди улицы топают. Немец, как я сказал, огрызается еще иногда, минометный обстрел редко, но случается, да и привычка от боя осталась – ну не ходили мы так вблизи передовой, а через улицу быстрым шагом, высмотрев уже подворотню на той стороне, куда нырнуть, вой мины услышав. И что это они с полной выкладкой идут, с подсумками и вещмешками?

Старший их, кто впереди шел, тоже увидел, как я смотрю, ко мне повернулся, закурить попросил. Я его, а заодно и остальных, успел рассмотреть внимательно.

– Некурящий я, – отвечаю, – а вы, случайно, не в «хозяйство тринадцать-четыре» идете?

– Нет, – отвечает, – полковая разведка мы. Бывай, пехота.

И дальше идут. От меня отошли шагов на десять, у меня уже АК в руках, предохранитель вниз до упора со щелчком – эти дернулись, но поздно, всех их положу, если что!

– Стоять, суки!

И короткую очередь в воздух. Позже уже сообразил – повезло мне, что в своем расположении был, в чужом подразделении еще неизвестно бы как повернулось – а в своей роте, и даже батальоне меня знали очень хорошо, второй год служу – так что когда повыскакивали на шум, то сразу поняли, кто свой, а кто чужой. Те права качать пытались – но и взводный наш, и другие «старички» быстро рассмотрели то же, что и я. Разоружили мы этих субчиков, мордами вниз положили в соседнем дворе, послали за особистами.

Как я понял, что это не наши? Так на фронте уставной внешний вид никогда не соблюдается до мелочей, отклонений куча. Но лишь постороннему кажется, что в этом полный произвол! Считайте.

У двоих из четверых разгрузочных жилетов не было! Хотя это, строго говоря, вещь к ношению не обязательная, при полной выкладке надевают всегда, хотя в уставе про то ничего не сказано. А около передовой тем более – и всякое железо в карманы пихают, авось от осколка убережет.

У тех, кто без разгрузок, гимнастерки были хорошо видны. Форму лишь на моей памяти меняли дважды – я еще застал довоенного образца, отложной воротник под петлицы и два нагрудных кармана. Когда ввели погоны, то воротник стал стоячим – но эта форма оказалась неудачной, поскольку и петлицы для боевых подразделений не отменили – и уже с весны сорок третьего воротник снова стал отложным, но карман на груди лишь один, слева. При том, что не всегда все успевали заменить, да и у фронтовиков была распространена вера в «счастливые гимнастерки, в которой меня не убьют» – даже сейчас увидеть можно все, что угодно: и первую, и вторую, и третью. Так у этих была именно самая первая, с двумя карманами – и новая, почти не изношенная! Чего быть никак не могло!

И уж погоны при ней, это тоже… Считалось, по уставу, что петлицы для ношения по-боевому, когда погоны под разгрузочным жилетом или бронекирасой (у штурмовиков-«бронегрызов») не видны – а погоны по-парадному и повседневному. Но вот откуда-то пошло у фронтовиков – категорически на боевую форму погоны не пришивать! Всем, кто «разгрузку» носит – пехота, а также саперы, связисты (кто тоже на передовой бывает), артиллеристы ПТО. У танкистов, артиллеристов тяжелых, зенитчиков – погоны, но без петлиц. Пришить одновременно и погоны и петлицы с сержантской «пилой» мог лишь какой-нибудь тыловой писарь или хозяйственник – но никак не полковая разведка, они-то всегда себя ставят как «фронтовики среди фронтовиков».

У старшего сапоги были не кирзовые, а яловые, офицерские, и тоже, похоже, довоенного образца. В принципе, заслуженный старшина мог отдельные офицерские вещи носить, на это на фронте сквозь пальцы смотрели – вот только не выдавали таких уже очень давно, и как бы «полковой разведчик» в них по окопам лазал и в немецкий тыл, за три года не сносив?

Оружие. У всех ППШ, причем у двоих с круглым диском! А это на фронте давно уже редкость, больно неудобно набивать. И бывало у них, что конкретный диск лишь к конкретному автомату подходит, а на другом может и заесть. Нет, в пехоте все же могло быть – но у разведчиков? И ни одного АК-42 на группу? И несли оружие по-уставному, «на ремень», причем все! Когда бывалые фронтовики сейчас часто носят «как осназ», или на левом плече, не за спиной, а впереди (а вы попробуйте – так гораздо быстрее изготовиться к бою), или как у меня сейчас было, на шее, но ремень максимально вниз отпустить, так что рука прямо у спуска.

Ну и нет никакого «хозяйства тринадцать-четыре»! И ты не переспросил, а что это за хозяйство такое странное – обычно, говоря «хозяйство», дальше называют фамилию командира, а не номер.

И конечно, разведчиков я видел не раз. И всегда, когда они на передовую приходили, был при них сопровождающий, от нашего подразделения – если только не были те разведчики в том конкретном батальоне или роте уже хорошими знакомыми.

А ведь любой, кто армию видел со стороны, ничего этого бы и не заметил. Даже салабоны из последнего пополнения, в январе-феврале прибывшего, так и не поняли, как я узнал – пока я после им не разъяснил.

Шпионы и оказались. Потому что пока особистов ждали, у одного из этих сдали нервы, и он стал выкрикивать что-то вроде «сталинские холуи», «мы за Россию, но без коммуняк», и даже «не стыдно вам, гады, своих на смерть сдавать!» Взводный приказал «заткнуть этому пасть», я и заткнул – сапогом, с размаха, по роже. Хотя западло это, лежачего бить, даже в кулачных боях «стенка на стенку» – развлекались мы пацанами перед войной – считалось позором. Так ведь людей – а это фашисты! И если русские фашисты – то еще хуже. Значит, вы сознательно наше, самое передовое учение отбросили и Гитлеру служить пошли – и нет по отношению к вам у нас никаких честных правил. Сдохните – и пес с вами!

Звериная у фашизма суть – без крови не может. Когда убивать уже некого – убивают своих. Здесь, в Берлине, насмотрелись мы – на территории, куда только входим, уже расстрелянные под стенами лежат, а нередко и повешенные, на фонарях, на балконах. Эсэсовские трибуналы, за малейшее сомнение, приговор приводили в исполнение немедленно. Немецкий госпиталь помню, где мертвые все – своим же раненым яд вкололи. А затопленное метро в самом конце – сколько народу там погибло? Жалко, что Геббельса живым не удалось взять, чтобы сами немцы ему приговор вынесли! «Если арийская раса не может покорить мир, то она не имеет права жить».

Лежим мы на краю площади. Или это бульвар был, или проспект – в общем, пустое место, по краю деревья торчат, за ними дома. С той стороны стреляют, и сильно – головы не поднять! А чуть поодаль огромное здание, на целый квартал, и все горит! И в доме люди – крики даже сквозь шум боя слышны! И решетки на окнах первого и второго этажей – тюрьма? Там наших сейчас убивают?!

– Там фрицы своих держат, – сказал взводный, – разведка доложила. Тех, кто недостаточно усердно с нами воевал. Сейчас наши танки подойдут, и двинем – не хватало еще лишние похоронки нарабатывать ради немчуры. По мне, чем меньше их останется, тем лучше!

И фрицевские танки по площади ползают – три «горыныча», огнеметных, еще один паленый от нас стоит метрах в ста, удачно его из «рыси» достали. Мы лежим, на пожар смотрим. Дом каменный, а горит внутри, как керосиновый склад – пламя из окон и над крышей! И немецкие танки плюют в окна огнем, еще добавляют! Нам их ничем не взять – для «рыси» и РПГ далеко, артиллерии нет, Т-54 еще вчера три штуки было, вместе с нашей ротой, час назад последний из них «фауст» в борт словил – чем ближе к центру, тем сильнее фрицы сопротивляются, стреляют из каждого окна, из каждой подворотни, из-за каждого угла, и не только ружейно-пулеметным, легких самоходок у немцев много, и зениток тут в каждом сквере натыкано – вон и тут, за деревьями, батарея стояла, ее наши минометами накрыли хорошо. Трупы на площади, особенно у обращенного к нам торца горящего дома. Ворота там, из которых сразу взвод немцев выскочил, как мы подошли – и прямо под наши пулеметы, тут дистанция метров полтораста. Кто назад не заскочил, те так и валяются. Не просто солдаты, эсэс, раз своих не пожалели, поджигатели – ранцевый огнемет вижу у одного из дохлых. На такое взглянуть, и никакой пропаганды не надо – вот они, фашистские зверства, в натуре!

На крыше горящего дома какое-то шевеление – видно плохо из-за пламени и дыма, и дальний от нас конец. И вниз тело летит, затем еще одно, и еще. Сами прыгают, чтобы не сгореть – на асфальт и камни с крыши шестого этажа!

– Лейтенант, точно там наших нет?

– Сказано же, нет – туда Геббельс приказал «недостаточно лояльных» поместить и на работу выгонять.

Ну и хрен с вами, фрицы, – а может, это и не арестанты вовсе, а каратели, кто убежать не успел, мы ведь в ворота кого-то загнали?

И тут на ближней от нас стороне в окне второго этажа кто-то мелкий через решетку протискивается – или его проталкивают? Решетки на окнах – взрослому человеку не пролезть. Там что, дети? Точно, руки наружу, киндера своего пропихнули, если уж самим не спастись. Там высоты метра три – может, и не расшибется? Суки – пулеметная очередь по стене прошлась, один из танков башню развернул, стреляет!

Из того, что в газете после написали, подумать можно, что я сам туда полез, без приказа. А я отвечу – а как же дисциплина? Что за армия, где каждый куда хочу, туда и кручу – нас натаскивали на действия вдвоем, втроем, в составе отделения, взвода. Вбивали, что выйдя из строя, ты ослабляешь общий механизм. И не добежал бы я сто метров по голому простреливаемому месту. И не надо так плохо о людях думать, что из всех у одного меня совесть есть. А другие? Ротный наш, видя такое непотребство, и распорядился – минометчикам дать залп дымовыми и организовать спасение, ну а наш взвод самый правофланговый был, бежать ближе всего. Шестеро нас и рванули – мое отделение, что от него осталось. Где бегом, где пригибаясь – мать честная, тут у стены на воздухе за десять шагов жар невыносимый, как там внутри кто-то еще живой? Киндеров успели выпихнуть троих, еще одного мы на растянутую плащ-палатку принять успели. Кричим снизу – есть там еще, давайте, поймаем!

А наверху лишь огонь из того окна. А дым рассеивается понемногу, хотя минометчики еще постарались. И тут из дыма прямо на нас танк лезет – рыло огнемета вперед торчит, два по бокам. Мы назад, немчиков этих похватали – из четверых мелких один и не шевелится совсем, двое плачут и пищат, только один вроде не пострадал, да разве ребенок быстро бегать может? Дали бы эсэс по нам из пулемета, лежали бы мы там все – но они, по сволочной своей натуре, покуражиться решили, чтобы поближе и сжечь всех! «Горыныч» хоть и медлительный, но все же быстрее ползает, чем человек бежит, а оказаться от него ближе сотни шагов – верная смерть: пыхнет огнем по широкому сектору, и в окопе, и в воронке не укроешься! Бежим, как никогда до того не бегали, я киндера тащу, пуд лишнего веса на плече – и бросить бы, тогда спастись шансов больше, да западло это, чему быть, того не миновать. И не оглянешься, где танк, далеко ли.

И тут рвануло-полыхнуло позади, аж страшно. Это самоходки наши наконец подошли и врезали по фрицам тяжелым калибром, что и «тигра» расшибет. А «горыныч» лишь пехоте опасен, против танков он овца: броня тонкая, пушка слабая, медлительный, зато цистерна с огнесмесью внутри – от прямого попадания вспыхивает, как банка бензина в костре. И пошли наши вперед, еще двух «горынычей» походя расстреляли. И вроде даже еще кого-то из горящего дома спасти сумели – решетку на окне буксирным тросом зацепили и дернули.

Киндер, кого я вынес, девочка оказалась, лет четырех, беленькая, глаза синие. Как зовут, бог весть, я ее санинструктору на руки сдал, и назад. А оказалось, что с самоходчиками, которые «святой полк», знаменитый на весь Первый Белорусский, в этот день корреспондент из Москвы был, он меня вечером уже разыскал, поспрашивал. И вот, статья в «Правде»! И фотография моя на первой полосе. С которой после, как говорят, памятник лепили, что и сейчас в Трептов-парке на горе стоит – бронзовый русский солдат с немецкой девочкой на плече, в другой руке автомат АК. Так я в историю и попал, сам не ожидая.

А тогда после подвели мы к стенке пойманных фрицев, кто убежать не успел. Оказались они и не фрицами вовсе – один на коленях ползал и кричал:

– Я в советском Львове родился, меня заставили!

Другой лишь зыркал зло, как волк, и только один раз проорал:

– Ще не вмерла Украина!

Правильно, что приказ был таких в плен не брать. Выстроили этих бандер, или Бендер (тьфу, их и так, и сяк обзывали) у стенки соседнего дома, и напоследок ротный наш спросил:

– Пошто людей сожгли, ироды?

А самый борзый возьми и ляпни:

– А они сами сгорели! Смерть немецким оккупантам!

Тут ротного прямо перекосило. Единственное цензурное, что он сказал:

– Повесить! Вот на этих деревьях и фонаре. Расстрел для них – много чести!

Так веревок не нашлось, а самоходчики на просьбу одолжить канат – узнав, зачем, послали по очень дальнему адресу. И тут кто-то про огнемет вспомнил, у одного из дохлых фрицев у ворот. А вот интересно, в нем еще заряд остался? Оказалось, есть – опытным путем и установили, на этих бандерах. Подробности – не для печати.

После нас дивизионный прокурор допрашивал – и ротного, за то, что допустил.

– Что за средневековье устроили – вспомнили про аутодафе?

Кончилось все бумагой, что эти недобитки пытались захватить трофейное оружие, а мы отбивались, и под руку огнемет попал. Показания оформили и посоветовали молчать. А может, и сверху команда пришла дела не заводить – не дураки же начальство, чтобы поверить, будто бандеры на нас врукопашную решились, а мы защищались? И рассказы по всему фронту ходили, как наши брали Освенцим – фильм про «обыкновенный фашизм» все смотрели, но своими глазами все это увидеть – совсем другое дело. Так коменданта, которому не повезло сбежать, на кол посадили, грамотно – и эта сволочь сутки подыхала, там в Тувинской добровольческой были те, кто умел. И тоже никого не наказали! После чего возле концлагерей фрицы, даже обычный вермахт, оборону занимать боялись – вдруг наши примут за лагерную охрану? И эти щеневмерлики не люди вовсе, а зверье, которое жить не должно, раз даже детей не жалеет и за собой вины не видит!

А так, к немцам, которые не эсэс и сами сдавались, злобы не было. И не только к немцам – колонну пленных помню, все маленькие, узкоглазые, черноволосые – что, самураи Гитлеру в помощь прислали? Товарищ политрук сказал, что это вьетнамцы, Третий Аннамский полк бывшего Французского Иностранного легиона, который немцы включили в дивизию «Шарлемань»[122] – те, кто уцелел. Говорили нам, что и среди пленных берлинского гарнизона были кроме немцев и голландцы, бельгийцы, французы, датчане – вся Европа объединилась против нас в Еврорейх, и победили мы!

В тот день, 1 мая, в Берлине все как-то сразу и закончилось. Когда Геббельс принял яд, до того приказав всем немцам умереть, фрицы вместо самоубийства стали массово бросать оружие и разбегаться или сдаваться в плен. Кроме эсэсовцев и предателей – с этими у нас разговор был короткий. И никаких «дойче партизан» не было, хотя нас предупреждали насчет «вервольфа», и мы даже после капитуляции долго еще были начеку – слышал, что на западе Германии и было что-то: диверсии, выстрелы из-за угла – но не в Берлине! Может быть, оттого, что здесь немцы успели на своей шкуре узнать, что такое фашизм, в самые последние дни?

Радость была – что скоро домой, наконец. Верили, что мир – надолго.

Генерал Джордж Паттон, командующий Третьей американской армией. В 60 км к западу от Рейна, 3 мая 1944 года

Я хорошо знаю историю, джентльмены. Война – это продолжение политики, как и политика – это продолжение войны, иными средствами. Когда противник ослабнет настолько, что может стать добычей, напасть – когда же продолжение войны становится слишком дорогостоящим, предлагать мир «лучше довоенного». Естественно, для нас. И продолжать ослаблять врага – торговлей, дипломатией, да хоть «огненной водой» или зараженным тряпьем в подарок. А после снова напасть.

В своей лиге мы уже чемпионы – надо выйти в высшую, всемирную. Пока с этим плохо – у нас в активе разве что выигранный матч с Испанией, далеко не фаворитом, полвека назад. Но мы быстро учимся – когда корсиканский предтеча фюрера первый «Еврорейх» хотел основать, нас было всего тринадцать штатов на Восточном побережье, и меньше чем через столетие мы уже объявили «доктрину Монро» на половину земного шара! А после этой войны останутся лишь три силы: мы, кузены и русские – япошек мы все вместе непременно дожмем. Ну а потом, простите, ничего личного – хозяин в мире должен быть один! Совсем не обязательно всех завоевывать в новый Амерорейх – и наши либертианцы не поймут, и неэффективно. Достаточно, если все прочие игроки будут нам свою прибыль отдавать, как всемирному казино – ну а свои проблемы суверенно решают сами.

Вот только где выгода Америке от этой войны – если все плоды в Европе соберут русские и британцы? Потому – вперед, американская кавалерия! Все кавалерийские дивизии давно уже на танках, но названия остались, не одним же британцам традиции хранить! Ну и гонор перед «молодыми» танковыми дивизиями, славного боевого прошлого не имевшими. Как «дивизия Кастера», семьдесят лет назад рубившего в капусту бунтующих краснокожих, сейчас браво давит гусеницами «шерманов» этот говенный Еврорейх.

Наше наступление началось 30 апреля. Мец, Нанси – исторические места, здесь пруссаки разбили армию Мак-Магона, в те же годы, когда у нас Кастер усмирял восставших шайенов и сиу. Теперь здесь проходила американская армия на восток – посмотрим, как у немцев, чемпионов мировой лиги в военном искусстве, выйдет сейчас сыграть против крутых американских парней! Двенадцатый и Шестнадцатый армейские корпуса, легко сбив слабые немецкие заслоны, ворвались на территорию Германии, где никогда еще не ступал сапог американского (и британского!) солдата. В небе было тесно от наших самолетов – а люфтваффе не появлялись вообще. Местность была похожа на наш Средний Запад – леса и поля среди холмов и невысоких гор, подходящая для обороны – но никаких военных приготовлений мы не заметили, не было ни позиций, занятых войсками, ни минных полей, ни подготовленных к взрыву мостов. Тем более 82-я десантная, сброшенная одновременно с началом нашего наступления, успешно захватила железнодорожный и шоссейные мосты через Саар, у города Диллинген – что открывало перед нами путь на Нойль-Кирхинген и дальше на Кайзерслаутен. Это было индустриальное сердце Германии – заводы, угольные шахты, и мы занимали это практически без боя! Севернее нас, в Трире, отделенном от нас горами Шварцвальдер, занимал позиции 58-й немецкий корпус, но мы не опасались его контрудара – зная, что после отступления из Франции у немцев выбита почти вся техника и большие проблемы с горючим. К югу от нас держали оборону спешенные парашютисты – храбрые солдаты, но без бронетехники и тяжелой артиллерии и маломобильные.

Мы очень опасались нападений «вервольфа», предполагая это чем-то похожим на русских партизан, о которых недавно смотрели русский же фильм той же студии, что подарила миру «Индиану Джонса». Потому гражданским немцам было небезопасно смотреть на прохождение наших колонн, как и находиться в высоких зданиях, пригодных для снайперов и корректировщиков – еще французы жаловались, что по пути движения американских войск не остается ни одной нерасстрелянной церкви с колокольней, но жизнь наших солдат дороже! Однако никаких инцидентов не случилось, и наибольшие трудности были организовать движение колонн, чтобы не возникало беспорядка. Немцы умеют строить отличные автострады, ничем не хуже, чем у нас в Штатах, – но даже они не могли вместить огромного количества боевых и транспортных машин двух наших корпусов. Этот вид вызывал у меня не только восхищение, но и страх – если у немцев за холмами стоит артиллерия, будет бойня. Успокаивало лишь, что весь маршрут нашего движения плотно прикрывался авиацией, отслеживающей заранее любую вражескую активность впереди. Несколько раз «тандерболты» наносили удар по местам, показавшимся подозрительными. Если при этом был нанесен ущерб немецкой гражданской собственности – что делать, война!

В Кайзерслаутерн нас не впустили. Командир разведывательного отряда доложил, что встретил русских, они перекрыли дорогу и утверждают, что дальше уже начинается их территория. Сначала русских был десяток солдат во главе с лейтенантом, но когда я подъехал, в сопровождении штаба и охраны, то увидел не меньше батальона русской мотопехоты, выдвинувшейся со стороны города. Последовал мой напряженный разговор с русским офицером в чине майора или капитана, – по его словам, эти русские были передовым отрядом танкового корпуса, только что занявшего Кайзерслаутерн и в настоящий момент принимающего капитуляцию гарнизона. На мои возражения, что Сталин назвал зоной русских интересов лишь правый берег Рейна, русский ответил, что нас лишь предупреждали о невхождении туда, но ничего не говорилось о будущей границе зон оккупации.

– Военная необходимость, господин генерал. Когда мы вошли в Мангейм, то не увидели на другом берегу союзных войск – зато там были немцы, которых никак нельзя было оставить неразоруженными. Если бы вы были чуть быстрее, то избавили бы нас от этого труда.

А в это время мои солдаты с радостью общались с русскими, чему мало мешал даже языковый барьер – фотографировались, обменивались сувенирами. Меня удивило, что если наши американские парни были все молодые, сытые и здоровые, «железные парни Метца», как звали солдат нашей 95-й пехотной дивизии, то у русских довольно много было людей старшего возраста, имевших совсем не воинственный вид – однако же именно они прошли две трети Европы, от Волги до Рейна. Это было несправедливо по отношению к Америке! Я связался с высшим командованием и с разочарованием получил категорический приказ с русскими в конфликт не вступать!

Свидетельствую, что случившееся было следствием предательства Роммеля, сумевшего привлечь на свою сторону и генерала Штудента, отдавшего соответствующий приказ 1-й и 4-й парашютным дивизиям (последняя из которых как раз и была ответственна за Кайзерслаутерн, Людвигсхавен и Мангейм). В итоге, в полосе Третьей американской армии линия между зонами оккупации прошла от Рейна по рекам Наэ, Глан, Лаутер, дальше по горам Пфарцервальд до французской границы; севернее же русские, еще 1 мая взяв Висбаден и Бонн, также продвинулись от Рейна на запад – в итоге, результатом нашего отчаянного наступления стало лишь занятие крохотного участка Германии от Саарбрюкена до Трира (еще севернее, от Аахена до Кобленца, удалось продвинуться Первой армии). И это была вся американская оккупационная зона в собственно Германии, не считая Эльзас-Лотарингии – после оставленная нами в обмен на уход русских с юга Франции и из восточных провинций Нидерландов!

Но я никогда не забуду позорную картину, как поток американской военной мощи останавливается на дороге перед русским шлагбаумом, за которым горстка советских солдат, совершенно не грозного вида.

Может быть, мы, американцы, и не имели европейского военного опыта – но мы очень быстро учились. И я никогда не отрекусь от своих слов, позже сказанных мной в Париже генералу Эйзенхауэру в присутствии многих достойных свидетелей.

Если бы мне был отдан приказ, я бы, с моей великолепной армией, взялся пройти за полгода от Рейна до Москвы – сделав то, что не удалось проклятому неудачнику Гитлеру!

Если бы мне тогда был отдан приказ.

Юрий Смоленцев, Брюс. Дважды Герой Советского Союза и командор ордена Св. Сильвестра

Как я День Победы встретил? В Берлине, конечно!

Фюрера пойманного кому надо сдали – думаете, отпустили нас отсыпаться? Каждому надлежит самый подробный отчет написать – с последующими уточнениями и выявлением расхождений! Документы, что мы захватили (а выгребали из вагона все бумаги и в дикой спешке) – где, и в каком порядке лежали. К итальянским товарищам особых переводчиков приставили, не нас. Успокаивало лишь, что Гитлера с Герингом трясти будут куда круче – мы сейчас отпишемся, и свободны, а из них еще душу вынут, как они готовили страшное преступление против всего человечества.

Главным был тот, на молодого Брежнева похожий – вспомнил я, наконец, его портрет, – еще одна легенда советской разведки, Наум Исаакович Эйтингтон. Он командовал, когда в сороковом Троцкого убили. Нет, к нам у него никаких подозрений не было – но как я понял, главный вопрос был, а тот ли фюрер, не двойник? Решили все же, в первом приближении, что тот самый.

Лючия и через это испытание прошла успешно. И даже с радостью – ее первый вопрос ко мне был после:

– Мой кабальеро, это значит, все окончательно признали меня в твоем отряде?

Галчонок, ну вот скажи, какого черта ты на немку врукопашную бросалась – а если бы она и в тебя шмальнула? Повезло лишь тебе, что ты сбоку стояла, ей повернуться было неудобно, да еще и вправо. А зачем ты ей на полу мордобой устроила – нет, мне не ее жалко, а тебя, если бы она сообразила твой же пистолет у тебя из-за пояса схватить, у нее же руки были свободны, пока ты ее физиономию полировала – опять повезло тебе, что эта Гертруда, или как ее там, падая, долбанулась головой. Я чему тебя учил – ну да, знаю, в первом настоящем бою многое из головы вылетает (так что и то хорошо, что в драку бросилась, а не стояла столбом и не побежала с визгом, и такое случается) – но ты понимаешь, что только чудом там лежать не осталась?

– А каким же был твой первый бой, мой кабальеро?

Галчонок, мне просто повезло, что был очень хороший наставник (наш Андрей Витальевич, что сейчас в Москве заправляет) и гораздо более долгий срок тренировок, когда нужные действия уже в рефлексы вбиваются. Ну и начинал я еще до этой войны, на войне иной, меньшей – но о том рассказать не могу. И то, ты пойми, при всей моей выучке все равно убить могут, нет гарантии стопроцентной. А так как суют нас в самое пекло, даже когда войны нет – то шанс до старости дожить у меня куда меньше, чем у какого-нибудь крестьянина из твоей деревни.

– Так и должно быть – ты ведь рыцарь!

Куда деться, раз сам папа так назвал. Но женщин-рыцарей не бывает! У нас принято, что женщины в строй, это когда война насмерть – иначе же выходит, что мы, мужики, плохо свой воинский долг исполнили. Убьют тебя в следующем бою, не всегда же везет! А я, уж прости, только тебя прикрывать не могу – в бою у каждого своя задача есть! Одно хорошо, войне уже совсем конец – так что поедешь ты, птичка-Лючия, домой, в свою солнечную Италию. Ну а я – на свой Северный флот.

И тут она заплакала. А после сказала твердо:

– Мой кабальеро, но пока мы вместе, ты мой!

Еще целые двое суток нас не трогали! Решали, наверное, куда нас дальше – обратно на юг, где наши Рим должны брать, или… Решили все же на север! В распоряжение штаба Первого Белорусского – в Берлин! Всей группой – мы ладно, а что там минерам-подрывникам делать? Но начальству виднее – будем, значит, «спецгруппой Ставки», как в давно прочитанном романе Конюшевского. У него, кажется, Берлин в сентябре сорок четвертого же брали – ну а мы к маю управимся. Неужели и тут будет – девятого числа?

Прибыли мы двадцать пятого. И весь штурм прокантовались в тылу! Нас по замыслу на Имперскую канцелярию нацеливали – Геббельса живым брать. Нет, постреливали и возле нашего расположения – но даже переодетых шпионов поймать не свезло. Как нам рассказывали, один сержант сразу четверых опознал и задержал! Вообще, гарнизон в Берлине был ну очень пестрый – как и в нашей истории, основную массу полевых войск немцев удалось отрезать и окружить в лесах под Котбусом, к юго-востоку, в городе были ошметки фронтовых частей, пэвэошники, фольксштурм и, главное, предатели, власовцы и бандеровцы! Именно эта сволочь и составляла здесь «последних защитников Рейхстага»! Под самый конец остатки дивизии Буняченко, и Власов с ними, пытались прорваться на запад, далеко не ушли, генерал-предатель точно так же попал в плен, и после был повешен. А бандеровцы, засевшие в здании рейхстага, сдались, после того как наше командование пообещало, что вешать и расстреливать на месте без суда, как обычно поступают с изменниками, их не будут. В плен на общих основаниях – вот только по этому порядку предусмотрено было, что выявленным при фильтрации эсэсовцам, нацистам, предателям и виновным в зверствах положен не лагерь, а расстрел, так что ничего щирые казаки не выиграли, кроме немногих лишних дней жизни.

А Геббельс самоубился. Вместе с семьей, как и в нашей истории. И приказал поступить так же всем берлинцам: «лучше быть мертвым, чем под Советами». Только это был уже перебор – услышав такое, из немцев будто стержень выпал, сдача в плен солдат вермахта приняла массовый характер. Лишь эсэсовцы и предатели, из наиболее фанатичных, пытались бежать из Берлина на запад – даже спрятаться здесь им не светило, поскольку бандеровцы и власовцы умудрились даже здесь в последние дни устроить немецкий погром с грабежом – так что население Берлина с большой охотой сдавало не успевших удрать в нашу комендатуру. В целом же город был не столько разрушен, как буквально пропах смертью – трупов было очень много, как болтающихся на фонарях, балконах, деревьях, так и валяющихся под стенами, рабочие команды из пленных фрицев не успевали убирать. Это были все немцы – наших похоронили с почестями под курганом в Трептов-парке, где после встанет статуя советскому Солдату-освободителю. Собирать же дохлых фрицев руки не доходили, тем более что много было казненных еще в начале осады, по приговору эсэсовских трибуналов. Но жизнь налаживалась – помню, что уже четвертого мая в городе начали работать коммунальные службы, немцы вместе с нашими саперами восстанавливали коммуникации, электричество и водопровод, в некоторых кварталах даже появилось освещение. А кормились берлинцы в основном из наших полевых кухонь, выстаивая долгие очереди с мисками и котелками.

Тридцатого апреля погиб Скунс, Серега Куницын, ленинградец, из «пираний» самого первого набора. Он был с нами с ноября сорок второго, когда мы плыли через Неву брать Восьмую ГРЭС. Днепр прошел, Петсамо, Вислу, освобождение папы и захват фюрера – и чуть не дожил до Победы. И погиб глупо…

Помню, как я еще зимой, до Италии, был на «семинаре по обмену опытом» будущих «штурмовиков». Не тех тварей и мразей, что присвоили себе в нацистской партии это имя – а настоящих, кому положено малыми группами, на острие атаки, прогрызать эшелонированную оборону. «Спецы» почти со всех родов войск – здесь, почти инстинктивно, своим подобием спецназа обзаводились многие виды войск и мало-мальски значимые учреждения. Даже железнодорожникам приходилось решать вопросы борьбы с минами на рельсах и около – и думать, как бороться с небольшими отрядами снайперов и пулеметчиков. Так что были там ребята и из НКПС – причем не самые худшие. Ну и конечно, морская пехота, батальонная разведка, бывшие партизаны (переформированные в войска НКВД, очищающие нашу землю от всякой «лесной» мрази), даже связисты и снабженцы. Как вам: особый противодиверсионный взвод в корпусном батальоне связи! Даже с «испанцами» довелось встретиться, язык наконец вспомнить. Пока на фронте было затишье – мы учились друг у друга и учили друг друга. Точнее, брат – брата…

Господи… «Плохая им досталась доля, немногие вернулись с поля». Я не большой любитель поэзии, но еще застал то время, когда уж пару вещей Лермонтова средний школьник вроде меня учил. На импровизированных лекциях и семинарах, на стрельбище, в импровизированном спортзале и на полигоне типа «дома убийц», подобие которого уже вводит в оборот САС – думалось мне только об одном. Только бы побольше этих ребят, да и девчат тоже (снайперш, медсестер, радисток) дожило до мирных времен, завело детей, которые в свою очередь когда-нибудь тоже… Только бы побольше осталось в живых тех, кто станет в будущем гениальным ученым, толковым инженером, талантливым писателем. Да хоть спортсменом! Поди теперь угадай, родятся ли вообще Лев Яшин, Эдуард Стрельцов, Олег Блохин, Арвидас Сабонис, Владимир Ткаченко? А если родятся – станут ли теми, кем стали в нашем будущем-прошлом?

И что мы могли подсказать эти крепким, битым жизнью мужикам, попавшим в «особые подразделения» с фронта такой войны? Все наше превосходство двадцать первого века – это тот опыт, который они же получили, осмыслили и передали тем, кто в забытых уже годах учил и натаскивал нас. Можно и нужно выделываться перед зелеными салагами, которые должны быть уверены, что их командир и наставник – царь и бог, и если сделаешь, как он, тебя не убьют. Но с этими ребятами мы были на равных – даже в спарринге мне пару раз влепляли качественно, в реале был бы я как минимум «трехсотый». Так что из «моих» лекций на тему «Оптимальные действия штурмовых групп в городских условиях» – впереди была Германия, и мы ждали, что бои будут яростные, как Будапешт, Бреслау, Берлин нашей истории – на собственно тактику уходило где-то две трети отведенных мне часов. Зато мы превосходили местных товарищей в сволочизме и безжалостности, которой нас научило наше подлое время. Видите дырку – бросьте гранату. Не посылайте человека туда, куда можно послать пулю. Вы уже победили в этой войне – вам теперь осталось только выжить. Видите немца, поднявшего руки, идущего сдаваться – немедленно стреляйте, если хоть что-то показалось подозрительным. Стреляйте на подозрительный звук, не заходите в закрытую комнату, не высадив в нее рожок из ППС, и святой ленин вас, придурков, упаси верить в дружбу народов. Она будет когда-нибудь потом – а пока знайте: тут все мечтают вас убить. От мала до велика. Дайте им шанс – они убьют. Потому – никаких шансов врагу. Стреляйте первыми. Потом, после войны, будет другое время – но не сейчас.

Даже эти, прошедшие самый ад войны, казалось бы озлобившиеся, рано повзрослевшие парни и девчата – они очень плохо понимали такое. Уже после, в Италии, лично наш «жандарм», наблюдая, как и чему я обучаю гарибальдийцев, резко сказал мне наедине:

– Ты, придурок, хотя бы иногда думай, кому, когда и как что-то говоришь.

Тогда я этого не понимал. Но сейчас, в самом конце жизни – наверное, стоит признаться, что и я был среди тех, кто сеял зло. С самыми лучшими намерениями, желая спасти своих братьев по оружию – но тем не менее. Уверен, кто-то из моих «студентов» именно так и действовал – сперва в Берлине, потом в той же Италии, в необъявленной и вечной войне с бандитами и фашистскими недобитками, потом – в Китае, Африке, на Ближнем Востоке и черт знает где еще. Сначала стреляй – после будем разбираться.

В тот день нам нужно было всего лишь проверить пару домов. Нас не ставили на линию атаки – но в квартале, где мы расположились, иногда постреливали. Даже не снайперы, потому что обычно не попадали. Подозрительная дырка, ход в подвал – как уже много раз бывало, действия отработаны, «сейчас разберемся и пойдем обедать». Первым делом туда гранату, кто не спрятался, мы не виноваты. Даже шик был, рычаг отпустить, произнести «двадцать один» – это минус одна секунда, и тогда лишь кидать – мы все равно за стеной, а у немцев меньше времени, чтобы лечь. Валька шел первым, он кидает, за ним Скунс, прикрывает. Запал шипит уже – и тут в дырке показывается киндер лет восьми.

А «фенька» уже целую секунду в руке, еще через три рванет. Валька и сообразил, крикнул Сереге:

– Ложись! – гранату в угол двора, со всей силы, успел еще киндера пихнуть в подвал и сам рыбкой за кучу кирпича. Все сделал грамотно, я от соседнего дома видел. И Скунс тоже ворон не ловил, залег. Валька цел, немцы тоже (там в подвале целое семейство гражданских сидело, наружу нос боялись высунуть – «русские варвары» убьют). А Сереге Куницыну всего один осколок – в голову.

Разбирательства не было – всем все было ясно. И лежит сейчас наш Серега в Трептов-парке навеки под монументом. Цветы каждый год, девятого мая. День Победы здесь тоже девятое – и, наверное, не случайность, знал ведь товарищ Сталин, на какую дату подписание капитуляции немцам назначать! Ну а для меня лично, для всех нас, кто «из будущего», этот день был не конечной станцией, а промежуточной остановкой – знали мы, что не будет нам вечного мира! Снятся ли мне сейчас, уже на старости, кошмарные сны? Редко. Все мы – и те, кто пришел из будущего, и те, кто шел в новое будущее вместе с нами (как тот же «пиранья» Костя Мазур, до сих пор вроде бы не осчастлививший царство Нептуна своим визитом), повидали предостаточно дерьма и крови, чтобы не страдать выдумками подсознания. Нам и наяву хватало приключений. Знаете, как говаривал один джедай в некой выдуманной, но очень реалистичной книге: «Там, во сне, в сражении я все делаю правильно. В свой кошмар я попадаю, когда просыпаюсь».

Да, в этой реальности мы прошли не пол-Европы, а две трети ее. И обрели совершенно неожиданных союзников. Тогда из Берлина нас вдруг вызвали обратно в Италию: «дело политическое, товарищ Смоленцев», поскольку отношения с Католической церковью для СССР сейчас очень важны – оказалось, не забыл папа свое обещание, когда назвал меня «рыцарем» и сказал про награду. Орден Святого Сильвестра – всем, кто фюрера брал, четвертая, рыцарская степень, а кто из нашей команды еще и папу с острова вытаскивал, тем третья, командорская. Лазарев тоже «рыцаря» получил. И Лючия тоже стала «рыцарем», вернее «дамой». Ну, а что после было…

– Ради укрепления дружбы между СССР и Италией, Советское правительство положительно отнесется к браку между вами, товарищ Смоленцев, и Лючией Винченцо, при условии принятия ею советского гражданства.

Сам товарищ Сталин узнав, посмеялся и дал «добро». Сказал мне Мехлис, в присутствии папы и всех наших. Что, без меня меня женили уже? А Лючия, это услышав, сияет, как орденский крест на ее груди! Ну и что мне оставалось делать?

Так и получил я тогда – официальное звание «рыцаря», еще жену, с которой мы уже сколько лет (трое сыновей, две дочери, скоро и внуки будут), и еще от наших майорские погоны и второго Героя. Но недолгим был праздник – уже через неделю вылетели мы к новому месту службы. И завертелось…

Что было страшней, Отечественная война или то, во что мы вляпались после? Даже не со всеми этими конфликтами на половине шарика – это дело знакомое и где-то даже житейское. Наша земля, с которой мы так удачно (для всех нас… а вот для этого мира – вопрос, знаете ли) провалились в 1942-й – тоже та еще райская куща.

Перестройка СССР после войны – вот что стало настоящим кошмаром. Перестройка реальная, не тот фарс из наших времен. Очень многое, что потом, в годы горбачевской перестройки, все сильнее и сильнее портило жизнь Советскому Союзу – оно уже либо сложилось, либо начинало складываться в те самые годы, куда угораздило попасть нам. Начинало… но к счастью, не сложилось окончательно. И к счастью – как раз сейчас было с этим кому побороться. Я не одного товарища Сталина имею в виду. В том мире один автор-детективщик, бывший военный, прошедший первую Чечню – хорошо написал, что планы составляют мудрые генералы… но как все на самом деле будет реализовано, зависит только от солдат и офицеров помладше[123].

Но главным я считаю даже не то, что мы чуточку помогли переиграть Великую Отечественную. Без нас бы выиграли, как в той истории – и на победителей я насмотрелся! Делать из этих людей гвозди – сущее расточительство, из них и космические корабли делать не стоит. Самое главное – что в этой войне сложилось настоящее боевое братство самых разных национальностей. Сложилась, если хотите, мафия – в том смысле, что семья. Появилась весьма многочисленная прослойка тех, кто ставил своих боевых братьев выше клановых и родовых понятий.

И вот то, что таких людей выжило чуточку больше, чем в нашей Отечественной – наверное, самая главная заслуга нашего экипажа. И конечно, всех тех, кто нашу информацию принял и реализовал – мы-то сами по себе ни черта не сделали бы, так, утопили бы несколько водоплавающих железяк. После ведь было по-настоящему страшно – и плюньте в лицо тому, кто пишет книги про «попаданцев», одним махом крутящим колесо истории! Столкнувшись с тем, что началось в СССР после, мы впервые поняли, что не такие уж мы в этом мире крутые и всезнающие.

Средняя Азия. Прекрасная, благословенная Средняя Азия, где при толковой мелиорации можно снимать пару урожаев невероятно вкусных фруктов в год, где растет «белое золото» – хлопок, так нужный и в мирной, и в военной промышленности, где в земле лежит так много нужных элементов таблицы Менделеева. Проклятая и ненавистная Средняя Азия, где эта самая земля потребует от тебя полностью выложиться, прежде чем поделится своими сокровищами. Где революция, а потом и Гражданская война – изменили так мало… В той же соседней (всего-то через Каспий) Грузии еще в 30-х коммунисты считали нормальным наниматься прислугой к якобы бывшим князьям. Там все четко знали, что жить в нищете и прислуживании своим баям – это нормально. И не было никакой законности, кроме слов местных «аристократов». Помесь омерты, итальянского заговора молчания, и самой дикой средневековщины вроде работорговли и многоженства.

Формально война с этим началась еще до окончания Великой Отечественной – когда Сталин решил радикально перекроить республиканское устройство СССР. А фактически – изменения начались только после того, как в Ташкент, Бухару, Самарканд, Термез, Грозный, Тбилиси, Баку вернулись опаленные войной люди. Которые сказали «хватит!» – и лоб в лоб, кость в кость схлестнулись с прежним миропорядком.

Они стали самыми верными союзниками «инквизиции» Пономаренко – и сколько же их полегло в этой войне с дикостью Средневековья. Некоторые из наших тоже не вернулись с этого «третьего фронта». Мы были очень хорошими боевиками, очень, но конспирации нас почти не учили – это нам просто никогда не было нужно. Кое-что мы усвоили на фронтах Отечественной – но выдать себя за своего на улицах даже многонационального и многоликого Ташкента никто бы из нас не смог. Сейчас, после стольких лет, я понимаю, что по большому счету это их заслуга, что на территории СССР, уж извините за тавтологию, сейчас существует только СССР. Их, а не наша. Если бы в Грозном в сорок седьмом с нами не было Ильяса, «противотанкиста» с Южного фронта – черта с два мы вообще живыми бы остались, молчу уж про задание. Как и в Самарканде в сорок девятом – без улыбчивых близнецов, называвших себя Али и Олли (надо думать, кто-то из этих узбеков, земля им пухом, пересекался с союзниками, оттуда имечко и подхватил), лежать бы мне, и еще кое-кому, в безвестной могиле. А Львов в пятьдесят пятом (напомню, что нет в этом Союзе Украинской ССР), такой нарыв там вскрыли, благодаря старшине Степанюку (тот самый, с которого монумент в Берлине лепили, на дембеле после войны не усидел) и главстаршине Сергею Тюленеву (тоже тот самый, из «молодогвардейцев», которые в этой истории все живые, наши в Краснодон на три месяца раньше вошли), его наш контр-адмирал Большаков (в советской морской пехоте здесь столь же почитаем, как был дядя Вася в ВДВ там) лично в «инквизицию» рекомендовал. И даже в Белоруссии были этакие тихие омуты с прилагающимися чертями. Низкий поклон Косте Мазуру, которого таки прозвали «пираньей» (в кругу посвященных, в который его все-таки допустили со временем, ходило также прозвище «Костик из будущего») – мы-то просто выполняли очередное задание, а вот он бился вдобавок еще и за свою малую родину. И славно бился.

Слышал, даже нашей «адмиральше» очень прилично прилетело в Ташкенте, дошло до реанимации. А ведь по идее, она к тому времени давно уже должна была из штабов командовать, с высокого холма руководящие указания раздавать. Черт, ведь на волоске же иногда все висело…

Получилось у нас не всё. Более того, психолог (точнее уж – психиатр) нашей команды, все свои силы и свою печень положивший на поддержание нас в нормальном тонусе, добрую четверть всех «лечащих» диалогов сводил к одному, очень простому пункту. Речь у старины Лыкова (любителями Бушкова быстро покрещенного Лымарем – а что, похож очень) выглядела примерно так (обычные среди армеутов матюги опустим, а саму речь чуточку облагородим):

– Ребята. Вы не спринтеры, вы – стайеры. И те, кто придет за вами – тоже. Вы что, хотите победить все зло подряд за следующую пятилетку? А пятилетку желательно в три года? Хрен вам всем. Работы хватит и вашим детям, и внукам, и даже правнукам кое-что перепадет. И кстати, орлы вы мои водоплавающие и акулы летающие, – обязательно озаботьтесь этим вопросом. Семья, товарищи – это святое. Что значит, «поповские байки»? Товарищ Сергеев, вы, конечно, коммунист, но вы Бога-то побойтесь!

И снова 1944 год, 9 мая, Копенгаген

Скромно одетый господин в очках, протянувший таможеннику билет на паром до Мальме, не привлек ничьего внимания. Хотя война завершалась (по слухам, немцы в Ганновере уже подписали капитуляцию, или вот-вот подпишут), нейтральная Швеция казалась куда более безопасным местом для всех. И конечно, более сытым.

– Цель вашей поездки, герр Фихте? – спросил шведский таможенник (поскольку паром уже считался территорией Шведского королевства). – Кстати, вы немец?

– Подданный Дании, – ответил пассажир, – родители были уроженцами Шлезвига. Еду в Стокгольм по служебным делам.

Где достойный герр служит, было ясно из его бумаг. Какой-то клерк среднего звена валенберговской конторы. В его саквояже, кроме туалетных принадлежностей и смены белья, не было ни ценностей, ни валюты, что обычно стремились взять с собой беглецы – лишь какие-то документы с цифрами, украшенные валенберговской печатью. Что ж, всем, и таможне, было известно, что фирма Валенберга, помимо благой цели спасения евреев от нацистского истребления, занималась еще и поставкой в Еврорейх потребительских товаров из нейтральных стран, и даже из Англии и США – конечно, выручка шла исключительно на помощь бедным и беглым евреям, но умные люди ведь все понимают! А война вовсе не отменяет долгов за товар или обязательств его поставить – так что отправка наиболее ценных бумаг в центральный офис не по почте, а с доверенным курьером выглядела вполне оправданной, и шведских законов никак не нарушала! Браунинг в кармане пассажира формально был под запретом – но ведь время сейчас очень неспокойное! Что стоит поступок русских – «в знак доброй воли» депортировать в Швецию взятых в плен «добровольцев», служивших в армии Еврорейха! Когда очень уважаемые газеты пишут, что эти люди на самом деле были преступниками – ворами, бандитами, убийцами, грабителями! И прежде не отличаясь законопослушностью, после службы в ваффен СС, они стали настолько оголтелыми головорезами, что не могут жить, никого не убивая – и целых три тысячи этих чудовищ уже находятся в Швеции. Боже, куда катится мир! Так что позволим этому господину, вполне мирного вида, иметь при себе оружие для самозащиты.

Человек занял место в каюте. Идея взять документы служащего конторы, а не обычный валенберговский паспорт, оказалась удачной. Проклятый швед роздал в Европе столько своих «Sweden-Pass», что наличие их у каждого сколько-нибудь значимого чина в рейхе стало секретом Полишинеля даже для обывателей, не говоря уже о разведках и полициях! И теперь шведы требуют от всех въезжающих по этим паспортам, страшно сказать, продемонстрировать факт обрезания! И заносят имена в особый реестр, на полицейском контроле. А служащий компании, судя по отметкам в бумагах, уже не раз совершающий подобные вояжи, это совсем другое дело!

И слава богу, таможенник не обратился ко мне на датском! Язык не то чтобы труден, но произношение очень оригинальное – как сказал один человек, если бы жо… умела разговаривать, она говорила бы по-датски. Впрочем, роль датского подданного – это лишь до Стокгольма, а может, и меньше. За подкладкой саквояжа есть документы совсем на другое имя и национальность. И лишь шелупонь возит деньги и ценности, когда есть банковские счета. На текущие расходы, например, открыт в стокгольмском банке «на предъявителя», и список в бумагах, которые этот осел принял за мирную бухгалтерию. Стоящую миллиарды – здесь хорошая доля от того, что награбил весь Еврорейх, и не только золото и валюта, но и произведения искусства, и компрометирующие бумаги, за которые иные из богатых и влиятельных личностей хорошо заплатят, и техдокументация на всякие интересные вещи, за которые тоже могут много дать. Все это лежало в сейфах швейцарских, шведских (и даже французских, голландских, бельгийских – вряд ли победители не станут уважать частную собственность, никак не связанную с рейхом) банков. А счета, пароли, вся информация – здесь!

Генрих Гиммлер впервые позволил себе улыбнуться. Будущее уже не казалось столь мрачным – когда у тебя в кармане состояние больше, чем у Морганов и Дюпонов. Ну а Германия – что ж, жизнь не кончается с гибелью рейха!

Москва, Кремль. Вечер 9 мая 1944 года

Иосиф Виссарионович Сталин захлопнул крышку ноутбука. Идиотская песенка из фильма, просмотренного вчера, крутилась в голове. Час назад отгремел праздничный салют – ликующий народ с улиц не разошелся, наверное, и сейчас.

«А нам надо готовиться уже к будущим войнам. Не обязательно „горячим“, или как там на Западе говорят, warwar. Но и к ним тоже – если почуют слабину, нападут!

Надо признать, США очень опасный противник. Не тупой буржуй, стоящий с дубинкой над несчастным пролетарием – нельзя недооценивать врага! Американский проект есть – динамичный, гибкий, умеющий мобилизовать свои ресурсы и умы. Общество с мощным зарядом энергии, нацеленное на идеал и через протестантскую этику непротиворечиво связавшее это движение с капиталом. Умеющее отвечать на любой вызов и воздействовать не одной грубой силой, как рейх, а при необходимости притворяться другом, действовать исподволь. «Мы – френдз», но всегда иметь главной целью твое ослабление, ну а потом… Поинтересуйтесь историей их индейцев, теперь они хотят распространить это на весь мир!

Но мы можем победить! Основа мощи США – их промышленность, экономика. Так по данным потомков, если брать отношение нашего валового продукта к их, то мы догоняли, и быстро, с десяти процентов в 1945-м до почти половины в 1970-м! Если бы не наши собственные внутренние проблемы, завершившиеся перестройкой, черт возьми!

Два года назад, ознакомившись с информацией из будущего, Сталин решил, что гниение бурно разовьется уже после его, Сталина, смерти. Как же он ошибался! Более внимательно прочтя все документы, и читая доклады с мест, полученные уже здесь, распорядился «разобраться и проверить»! Пока лишь взглянуть, не бить сплеча.

Многотысячная сеть потребительских кооперативов и артелей на Украине, созданная еще под немцами – и под контролем бандеровцев сейчас! Не только на Западной, но и на Восточной: в одном лишь Киеве насчитали 643 потребительских и 28 производственных кооперативов, 48 районных потребительских обществ, в Харькове таковых 150 – и агентура, и экономический фундамент! Один из создателей этой сети, некто Перевергун, кадр еще с петлюровских времен, замеченный как активный член УПА, сейчас занимает высокий пост в Киеве и числится «жертвой фашизма»! А Кавалеридзе, при немцах отвечавший за культуру в киевской управе (ясно, что он нашим советским людям внушал, что «честность, прилежание и покорность немцам являются Божьей заповедью»), не только не был репрессирован, но и там, в иной истории, умер народным артистом УССР… ну это мы исправим, а сколько еще таких?! Что начнется в 1946 году, когда подобная мразь централизованно, по директиве (сейчас это лишь самодеятельность!) активно полезет в местные органы власти, партийные комитеты, милицию и прокуратуру! Возникнет то, что на Западе назвали бы «мафией» – классический симбиоз теневой экономики, власти и бандитов – и это отнюдь не будет изжито с разгромом схроновых боевиков! Больше того, читая про разгром бандеровщины, Сталин несколько раз натыкался на упоминания, что от лесных банд нити шли наверх, но расследовать это госбезопасности было запрещено приказом свыше! Павшую схроновую пехоту быстро заменили местным криминалом, денежные потоки переключили на себя, но и об идее самостийности не забыли – как вышло, что в Львовском и Черновицком университетах (разрешено преподавание на украинском) открыто говорили об «украинской государственности», сохранив тем самым традицию, идею, тотчас же расцветшую пышным цветом сразу после 1991 года?

Даже прибалтийские «лесные» не были настолько опасны – во-первых, там было все более открыто, никто не надевал маску «борцов с немцами», а потому гораздо больший процент врагов угодил под раздачу при освобождении, с явными предателями не церемонились. Во-вторых, там не было столь мощной экономической основы. Конечно, «лесные» облагали данью владельцев хуторов, но системы не возникло. В-третьих, там все локализовалось Прибалтикой, а бандеровский спрут тянул щупальца даже в русские земли – повсюду, где украинцев воспринимали как своих. И прибалтийская мразь, в отличие от западноукраинской, реально была раздавлена – но ожила, когда домой стали возвращаться отсидевшие и амнистированные, а особенно в перестройку, привлекшую из-за рубежа откровенных врагов.

А национализм в Казахстане и Средней Азии, в те же годы оставшийся незамеченным – списанный на уголовщину, хотя русских там били и грабили под политическими лозунгами? «Первые межэтнические конфликты, произошедшие в послевоенные годы, были связаны с программой освоения целины, когда в Казахскую ССР было переселено около шести миллионов русских и украинцев из РСФСР и УССР. Что создало значительный демографический перекос населения, усилил конкуренцию на рынке труда и жилья. Изъятие земель для целины лишило казахское население возможности заниматься традиционно пастбищным скотоводством, что привело к значительному ухудшению их материального положения. Однако межэтнические конфликты правоохранительными органами на местах были квалифицированы как совершение уголовных преступлений большой группой лиц или массовое хулиганство и широко в средствах массовой информации не освещалась. Власти старались скрыть от общественности подобные факты». Целиноградские беспорядки 1979 года, прямо организованные республиканскими властями. И еще, и еще… а корень у всего один!

Это не пережитки прошлого! А «советский» национализм, возникший уже в наше время… формирующийся сейчас! Когда нацэлита на местах, вообразив себя удельными князьками, подгребает под себя товарно-денежную массу и реальную власть. Да ведь и бандеровщина – это не «обломки старого», а побочный плод нашего революционного движения, лишь с националистическим уклоном – того же сорта, что и Бунд, армянские дашнаки, азербайджанские мусаватисты или иные басмаческие «ханы» и «эмиры» – переродившееся уже в 1920-е из социализма в национал-социализм. И он, Сталин, этому способствовал, что территория Донбасса была ошибочно включена в состав УССР. Это еще ничего, как включили так, и вернули – но ведь и проводили принудительную украинизацию, запрещали в Мариуполе, Донецке, Ворошиловграде русский язык и заставляли госслужащих ходить в вышиванках[124] Из-за веры, что любое национальное развитие во благо!

Да, следует признать – раннебольшевистская «ленинская» национальная политика была ошибкой. И, наверное, главной бедой было, что во власть полезли левацкие авантюристы, карьеристы, а то и откровенная сволочь – причем нередко из прежних элит, которым ставили гораздо меньше преград в 20-е, по сравнению со старой русской элитой, угнетенные же народы! Люди молодые, энергичные (того же типа, как Чингисхан, по Льву Гумилеву), легко делали успешную советскую карьеру, внутри оставаясь «восточными большими людьми». Как, например, Нуритдин Мухитдинов – в 50-е Первый в Узбекистане, которого даже Хрущев на XXII съезде с трибуны обвинил в «байских привычках, насаждении узбекской групповщины, никчемном руководстве и плохом воспитании как члена партии». Согнали его с поста… и в Центральный аппарат, в Москву! «Возьмите у граждан брак и выдайте им другой». Стоит ли после удивляться «рашидовскому» делу?

А ведь «к шестнадцати гербам гербы добавятся другие». Семнадцати – Карелию в АССР уже разжаловали, зато Монголия и Тыва вошли. А еще Синьцзян на очереди, наш «сухэ-батор» там копытом бьет, товарища Мао слушать не желает, хочет прямо в СССР, а себя лично – в ВКП(б). И ведь придется взять – зная, что там в недрах, и что такое маоизм – вот только там до черта горючего материала, масса бежавших и в 1916-м, когда царские каратели бунт Амангельды Иманова давили, и в 1934-м, уже от нас. И пускать туда «нацинтеллегенцию» левацкого образца – все равно что щуку в пруд, учить ведь будут: «Русских бей»! Да еще там британские консульства, в Кашгаре, Кульдже, Урумчи. «Афганистан» не получим за тридцать лет до того?

Что ж, большевики умеют признавать свои ошибки. Вернее, уточнять, с учетом текущего момента. Если не может быть абсолютной свободы для личности, которая тогда станет свободой убивать и грабить – то отчего это должно допускаться для наций? Если вы хотите вступить в общность СССР, то развивать и поддерживать надлежит лишь то, что не вредит СССР. Не нравится – скатертью дорога, мы никого к себе не тянем. Это – лишь для нововступающих. А с теми, кто уже – будем разбираться.

В конце концов, любых бандитов можно раздавить. Создать, как в той истории, «специальные моторизованные части милиции» на бронетехнике, местной власти не подчиненные, жестко нацеленные на противодействие любым бандформированиям; спецотряд «Кобальт» в Средней Азии, поисково-ликвидационные моторизованные группы в Сибири («обнаружить, уничтожить» – на месте, без всякого суда, беглых зеков и мелкие бандгруппы). Сформировать такое можно и сейчас, зачем ждать десять лет – взяв личный состав из СМЕРШа, чтобы не раздевать территориалов. Но что делать с верхушкой, которая уже недовольна нацреформами, из ССР в АССР – не на местах, а здесь, в Москве? Пока лишь глухой ропот, никакой «Болотной», боже упаси – но было даже при моей жизни как минимум два случая (нашел с информации потомков), когда я должен был уступить. Солидарное лишение поддержки военными в одном случае и партийными группами во втором. Вызвать аналогичную реакцию внутрипатрийная группа попробовать может, вполне! Не говоря уже о том, что убить еще проще – если правду написали в том документе (кому еще доведется читать отчет о вскрытии собственного тела!), что отравили меня тогда? И ведь наверняка заклятые союзники к этому руку приложат, и недовольных будет много! Даже Бушков пишет, что моя смерть была прямо вызвана тем, что вся партийная верхушка почуяла угрозу. Он, конечно, писатель – но ведь и в других документах подтверждение есть!»

Сталин хищно ухмыльнулся. Покрутил в руке пустую трубку – к своему здоровью, в свете будущих событий, следовало относиться предельно бережно! Все же тогда он расслабился, отпустил поводья, поверил, старый дурак, что дальше по накатанной пойдет. Не дождетесь теперь! Ну а враги, что здесь, за рубежом, что в будущем, может быть и нашем, будут кричать про «кровавых опричников, уничтожавших светочи культуры», там журналы «Звезда» и «Ленинград», здесь, например, западноукраинские университеты – так пускай клевещут, на то они и враги!

«Пожалуй, на Лаврентия положиться можно. Не дурак – знает и понимает, что без меня долго не проживет. И в своих нацзаблуждениях искренне раскаивается. Но вот про кое-кого из его ставленников на местах этого сказать нельзя – будем разбираться!

А у Бронзового Солдата, что встанет в Берлине, будет все же не меч, а АК. Поскольку теперь мы смотрим не назад, а вперед. Было там у товарища Сталина такое заблуждение, что история подходит к своему завершению, совершенству – коммунизму. Зря.

Лишние десять лет. Прожить бы еще, не до пятьдесят, а до шестьдесят третьего. Чтобы выиграть последний бой – самый важный в своей жизни. А после пусть кладут в Мавзолей, или предают забвению – это пустяки. Если успею исправить ошибки, допущенные в Советском проекте и видимые мне сейчас.

США пока еще друг, по крайней мере при живом Рузвельте. А максимум – пока Япония не будет разбита. А вот от британцев уже следует ждать активной игры против – УСО ведь так и не расформировано, интересно, против кого? Ответ очевиден.

Война завершилась? Война лишь начинается! И если враг этого еще не понял, считает, что может плести козни в тишине – ему же хуже!»