Врата Смерти

ГЛАВА 15

— А-а, собачья упряжка! — рявкнул матрос.

Голос у него был под стать спертому воздуху в трюме.

— Теперь эти слова превратились в проклятие, какого не пожелаешь даже врагу. Сколько их там, голодающих беженцев? Тридцать тысяч? Сорок? И конечно же, громче всех в этой ораве вопит знать. Бьюсь об заклад: Кольтен либо бросит их дожидаться Клобука, либо сам сгинет вместе с ними.

Калам молча водил ладонью по влажной обшивке трюма. Опять где-то течь! Назовите корабль «Затычкой», и он стократно оправдает свое название.

— Кольтен и не такое переживал, — сказал он матросу.

Тот скинул со спины тюк и выпрямился.

— Полюбуйся на это добро. Нравится? Все это забили в трюмы раньше, чем запасы воды и провианта. Корболо Дэм переметнулся к мятежникам, соединился с армией Камиста Рело. Сколько там солдат? Пятьдесят или шестьдесят тысяч. Теперь ему прямая дорога к берегам Ватара. Встанет там и еще племенами заслонится. Тогда уж виканскому псу точно конец.

Матрос постучал по обшитым парусиной ящикам.

— Тяжеленькие, будто золотом набиты… Думаю, так оно и есть. Не все слухи пустые. Аренский прыщ… здешний Железный кулак… он держит нос по ветру. Гляди: везде его печати. Торопится вывезти нахапанное… А иначе зачем бы с нами плыть имперскому казначею Арена?

— Может, оно и так, — равнодушно отозвался Калам, пытаясь найти себе место посуше.

— Я так понимаю: тебя на корабль конопатчик пристроил? Верно? Говорил: надо помочь человеку — местная баба его вконец задолбала. Рад поди, что концы обрубаешь? Так оно всегда. Только тесно здесь будет. Казначей с охраной да еще два надушенных хлыща.

— А эти еще откуда? — насторожился Калам.

— Один поднялся на борт только что. Внешне не прискребешься: учтивый, манеры так и прут. Но, как говорят, сколько розового масла в задницу не лей… Думаю, ты меня понял.

Калам усмехнулся.

«Не совсем, соленая ты душа, но кое о чем догадываюсь».

— Ну а второй что за гусь будет? — спросил он матроса.

— Скорее всего, той же породы. Я его даже и не видел. Поднялся на борт вместе с капитаном. Говорят, местных кровей. Может, ребята и врут. Мы-то сами в аренской кутузке сидели. Ну и порядочки у них. Не успели на берег сойти — караульные обступили. Скажи им то, скажи им это. Нашим обидно стало… поперли на них… Если б не капитан, нам бы сейчас каторжные работы светили за нападение на солдат доблестной малазанской армии.

— Где стояли в последний раз перед Ареном?

— В Фаларе. Красотки там, доложу тебе! Рыжие, рослые, как рот раскроют — такого наслушаешься. Да, веселое у нас там было времечко!

— А что привезли сюда?

— Оружие. Теперь будет валяться в здешнем арсенале, ждать, пока Тавора приплывет со своей флотилией. Нагрузили нас по самое пузо. Так из Анты и перли. Прибыльное это дельце — оружие возить.

— Смотрю, кораблю даже не дали постоять для толковой починки.

— А когда у них находится время? Спешка. Ты уж сделай, что сможешь.

Калам выпрямился, повернувшись лицом к матросу. Тусклый фонарь едва освещал его лицо.

— Извини, приятель, но ты меня спутал. Я вовсе не из тех, кого нанял конопатчик.

Матрос почесал затылок.

— А тогда кто?

Калам обтер руки о свой плащ.

— Я — второй надушенный хлыщ.

Матрос смущенно засопел.

— Ты уж прости меня, добрый господин. Лишку я сболтнул, — сбивчиво произнес он.

— Сам не люблю хлыщей, так что вполне тебя понимаю. Тебя удивляет, что это я полез в трюм обшивку щупать? Капитан мне рассказал, чем грешит ваша посудина. А я — человек предусмотрительный. Решил сам взглянуть.

— Посудина на плаву, хотя, сколько помню, с сухим трюмом никогда не ходили. Но у капитана есть усердные ребята. Он их поставит на помпу, и они будут торчать здесь безвылазно. Доплывем, не волнуйся. Недаром у капитана есть счастливая рубаха.

— Видел я его рубаху, — пробормотал Калам.

Он прошелся мимо штабеля ящиков, на каждом из которых красовалась личная печать Пормкваля. Он добрался до трапа и, ухватившись за перила, спросил матроса:

— А как сейчас в Сахульском море? Есть опасность нарваться на мятежников?

— Спрашиваешь! Там все жарче и жарче. Хорошо еще, казначею в охрану выделили двадцать военных моряков. «Затычка» — не корвет, чтобы на всех парусах уйти от погони.

— И вам не дали ни одного сопровождающего корабля?

— Пормкваль приказал флоту адмирала Нока охранять вход в гавань. Пока плывем по Аренскому заливу, и до выхода в Джальходинское море нас еще как-то будут прикрывать его корабли. А дальше — сам понимаешь.

«Затычка» тяжело покачивалась у причала имперской военной гавани. Грузчики и матросы безостановочно заполняли все пространство корабля, и Калам с трудом ухитрялся не мешаться у них под ногами. Наконец он присмотрел себе местечко на корме, возле штурвала. Оттуда было удобно наблюдать за всем, что творилось на палубах корабля и на причале. У соседнего массивного каменного причала стоял большой военный корабль. Час назад оттуда вывели по сходням лошадей, приплывших с Квон Тали. Не все животные выдержали превратности долгого плавания, и теперь матросы выносили разрубленные куски лошадиных туш. Умирающих лошадей забивали еще в дороге, а конину, с благословления корабельного лекаря, солили. Шкуры тоже шли в дело (куски кожи на корабле никогда не бывают лишними). Конскими головами и костями матросы распоряжались по своему усмотрению. За оградой уже толпились многочисленные охотники купить этот товар.

Калам не видел капитана с тех самых пор, как пару дней они поднялись на борт «Затычки». Ассасину показали довольно тесную каюту, заказанную и оплаченную для него Салком Эланом. Затем капитан поспешил в тюрьму — вызволять свою драчливую команду.

«Салк Элан. Жду не дождусь, когда тебя увижу».

Со стороны сходней послышались громкие голоса. Калам повернул голову. На борт поднимался капитан. За ним шел высокий сутулый человек средних лет с худощавым вытянутым лицом. Его костлявые щеки, по последней придворной моде, были присыпаны голубой пудрой. Однако наряд его щегольством не отличался: простая полотняная одежда, какую носят напанские моряки, поверх которой был накинут теплый морской плащ. Его сопровождали двое массивных краснолицых телохранителей с черными бородами и такими же черными, плохо завитыми усами. На головах у них поблескивали шлемы с налобниками, тело защищали кольчужные доспехи. У пояса висели кривые сабли. Калам безуспешно пытался сообразить, откуда родом эти молодцы. И телохранителям, и их господину было не слишком уютно стоять на слабо покачивающейся палубе.

— А вот и казначей Пормкваля пожаловал, — негромко произнес кто-то за спиной Калама.

Удивленный ассасин повернул голову и увидел говорившего. Тот стоял, облокотившись на перила. «На расстоянии одного удара кинжалом».

— Мне очень верно тебя описали, — с улыбкой проговорил человек.

Он был молод, сухощав, одет в шелковую рубашку болотно-зеленого цвета. Каламу даже понравилось его достаточно миловидное лицо, однако излишняя жесткость не позволяла ассасину назвать это лицо дружелюбным. На длинных пальцах незнакомца поблескивали кольца.

— Кто ж тебе меня описал? — хмуро спросил Калам.

— Наш общий друг в Эрлитане. Позволь представиться: я — Салк Элан.

— Нет у меня никаких друзей в Эрлитане.

— Хорошо, я не так выразился. Это был человек, который тебе задолжал, а я, в свою очередь, задолжал ему. Вот мне и пришлось заняться твоим отъездом из Арена. Теперь ты уезжаешь, и мои обязательства заканчиваются. Не думал, что все это растянется на такой срок.

Что ж, Салк Элан говорил вполне искренне и, возможно, рассказал больше, чем требовалось.

— Знакомые игры, — усмехнулся Калам.

— Мебра доверил тебе передать Шаик книгу Дриджны. Ты это сделал. Мебра считал, что ты держишь путь в Арен. Еще он думал, что с твоими… дарованиями ты вознамеришься перенести огонь священного дела Дриджны в сердце империи. Правильнее сказать, посредством одного сердца. Не стану утомлять тебя подробностями. Возле портала имперского Пути в Арене я поставил нечто вроде сигнальной веревки, и едва ты за нее задел, как начала разворачиваться цепь заранее подготовленных действий.

Салк Элан обвел глазами городские крыши. Он улыбался.

— Увы, мои здешние приготовления чуть не оказались под угрозой. Что хуже всего, за мою голову даже назначили вознаграждение. Уверяю тебя, это какое-то чудовищное недоразумение. Однако я мало верю в имперское правосудие, в особенности если дело касается личной гвардии Пормкваля. Так что я оплатил на этой посудине не одну, а две каюты. Моя напротив твоей.

— Капитан показался мне вполне надежным человеком, — сказал Калам, скрывая нарастающую тревогу.

«Если Мебра догадался, что я собираюсь убить императрицу, сколько еще таких догадливых? И этот Салк Элан… у парня язык без костей… если только не пытается что-нибудь прочесть у меня на лице. Давнишняя уловка. В нынешних условиях вполне оправданная…»

С нижней палубы долетал раздраженный голос казначея. Он взвизгивал, в чем-то упрекая капитана. Тот если и отвечал, то вполголоса.

— Ты прав: капитан вполне надежный человек, — согласился Салк Элан. — Просто он верит в нереальные вещи.

Что ж, Элан лишь подтвердил его собственное мнение насчет капитанского характера.

«Чудак, он верит в силу выданных ему "имперских документов". Пергамент, на котором они написаны, — и тот стоит дороже».

— И вот что еще в нем меня настораживает, — продолжал Элан. — Капитан — человек весьма незаурядного ума, и ему нравится забавляться разными иносказаниями и туманными намеками. Не сомневаюсь, когда вы встретились с ним в «Шторме», он таких словесных кружев наплел, что вогнал тебя в недоумение.

Вопреки своему настроению, Калам улыбнулся.

— Тогда понятно, почему он мне сразу чем-то понравился. Элан негромко и понимающе засмеялся.

— Думаю, нам втроем будет о чем поговорить вечерами, за ужином в его каюте. Ужасно, когда в пути не с кем словом перекинуться.

Подавляя свою улыбку, Калам сказал:

— Больше я не сделаю такой ошибки и не подставлю спину под твой удар, Салк Элан.

— Понятное дело, ты отвлекся, — невозмутимо ответил Элан. — Вряд ли представится другой такой случай.

— Рад, что мы поняли друг друга. А то, знаешь, в твоих объяснениях больше дыр, чем в днище этой посудины.

— Говоришь, ты рад? Откуда такая сдержанность, Калам Мехар? Я просто счастлив, что мы так здорово поняли друг друга!

На нижней палубе казначей продолжал распекать капитана. Матросы побросали работу и вовсю глазели.

— Какое возмутительное нарушение всех правил приличия! — брезгливо поморщился Элан.

— Но на корабле хозяин не этот горлопан, а капитан, — возразил ему Калам. — Если бы он захотел, он бы мигом заставил казначея умолкнуть. Сдается мне, капитан нарочно позволяет ему побушевать.

— И все же я предлагаю спуститься вниз и прекратить этот поросячий визг.

Калам покачал головой.

— Нечего совать нос не в свои дела. Кто мы такие? Впрочем, это мое мнение. Ты волен поступать, как желаешь.

— Нет, Калам, это наше дело. Надо знать матросов. Казначею они не посмеют слова сказать, но нам за невмешательство будут мстить. Или ты хочешь, чтобы кок подавал нам кашу, предварительно плюнув туда?

«А ведь этот хлыщ прав».

Салк Элан стал спускаться. Он держался уверенно и чуть нагловато. Калам постоял еще немного и тоже двинулся вниз.

— Эй, благородный господин! — крикнул Элан.

Казначей и его телохранители разом повернули головы.

— Надеюсь, вы хорошо понимаете, что терпение капитана имеет предел, — продолжал Элан, подходя ближе. — На большинстве кораблей вы и ваши изнеженные слуги давно оказались бы за бортом и сейчас лежали бы на дне, радуя глаз проплывающим рыбам.

Один из телохранителей взревел и шагнул навстречу Элану. Волосатая рука сжала эфес кривой сабли.

Казначей был мертвенно-бледен. Невзирая на жару и теплый напанский плащ с капюшоном, его лицо оставалось сухим.

— Ах ты, наглый выползок из задницы старого краба! — запищал он. — Убирайся в свою дыру, проклятое дерьмо, а не то я сейчас крикну стражу и тебя закуют в цепи!

Казначей поднял тощую руку с длинными пальцами.

— Мегара, отделай этого наглеца, чтобы впредь помнил!

Телохранитель, не снимая руки с эфеса, шагнул к Салку Элану.

— Прекратить безобразие! — зычно крикнул капитан. Полдюжины матросов встали между усатым телохранителем и Эланом. В руках угрожающе покачивались ножи и стилеты. Телохранитель потоптался на месте, затем отступил. Довольно улыбаясь, капитан посмотрел на казначея.

— А теперь мы с господином казначеем продолжим разговор у меня в каюте. Пока мы с ним мило беседуем, мои матросы стянут с его телохранителей эти мешковатые кольчуги и спрячут подальше. Затем верных слуг господина казначея хорошенько вымоют, после чего корабельный лекарь осмотрит их на предмет завшивленности. Сразу предупреждаю: насекомых на борту «Затычки» я не терплю. Ну а когда изгнание презренных насекомых завершится, пусть эти молодцы потаскают ящики своего господина и прочее имущество, за исключением тяжеленной деревянной скамьи. На корабле она нам ни к чему, а вот таможенному офицеру очень даже пригодится. Он сразу станет выше ростом и благословит наше отплытие. И последнее. Ругаться на корабле имею право только я. У остальных такого права нет. На этом моя краткая напутственная речь закончена.

Если казначей и намеревался что-то возразить, обморок его опередил. Казначей шумно грохнулся на палубу. Телохранители повернули головы и очумело уставились на своего хозяина.

Полюбовавшись зрелищем бездыханного тела, капитан сказал:

— Разговор придется отложить. Снесите его вниз и снимите этот дурацкий плащ. Нашему лекарю добавится работы, а ведь мы еще даже якорь не поднимали.

Он повернулся к Каламу и Салку Элану.

— А вас, господа, я приглашаю к себе в каюту.

Капитанская каюта была немногим больше той, что отвели Каламу. Ассасина удивила крайняя суровость обстановки. Капитан долго разыскивал в шкафчике кружки. Наконец он их все-таки нашел и наполнил местным кислым элем. Не произнося никаких тостов, капитан осушил половину своей кружки, обтер рукавом рот. Глаза его беспрестанно перемещались, останавливаясь то на Каламе, то на другом пассажире.

— Правила поведения на борту просты, — морщась, сказал он. — Держаться подальше от казначея и не ввязываться с ним ни в какие разговоры. Положение крайне неопределенное. Сегодня я узнал, что арестовали адмирала Нока.

Калам поперхнулся элем и спешно отставил кружку.

— Арестовали? По чьему приказу?

Капитан хмуро разглядывал сапоги Элана.

— Пормкваля, кого же еще? Это был единственный способ запереть флот в заливе.

— Но императрица…

— Она вряд ли знает. Из города уже давно, несколько месяцев назад, исчезли все «когти». Тоже весьма странно.

— А без них Пормкваль почувствовал себя полновластным хозяином Арена, — предположил Салк Элан.

— Почти полновластным, — сказал капитан.

Он допил эль и налил себе еще.

— Во всяком случае, его казначей явился на борт со странной писулькой. На время плавания Пормкваль дал ему неограниченные права. Каково? Эта ходячая вешалка даже может сместить меня, если пожелает. И хотя у меня есть имперский мандат, ни я, ни моя команда не являемся военными моряками. Почему я и сказал, что положение крайне неопределенное.

Калам тоже допил эль, но больше наливать не стал.

— Рядом с нами стоит имперский грузовой корабль и, похоже, также готовится к отплытию. Так почему же Пормкваль не отправил своего казначея со всем добром туда? Их посудина больше, новее и лучше охраняется.

— Верно. Только Пормкваль распорядился по-своему. Корабль отходит вслед за нашим. Но там поплывет семейство Железного кулака, его слуги и, конечно же, его драгоценные племенные жеребцы. Для ящиков места не осталось.

Капитан обвел глазами каюту. Чувствовалось, ему не по себе.

— Когда надо, «Затычка» плывет очень быстро. Это все, что могу сказать… Давайте еще по кружечке. Военные моряки для казначейской охраны уже на борту. Через час снимаемся с якоря.

— Неужели так оно и есть? — пробормотал Салк Элан.

— Ты о чем? — спросил Калам, шедший вслед за ним по тесному корабельному коридору.

— Да о положении в городе.

Элан громко рыгнул.

— Никогда еще не пил столь скверного эля. Как будто на дохлых лягушках настаивали.

— Чтобы в Арене не было ни одного «когтя»… возможно ли такое? — спросил Калам.

Салк Элан слегка пожал плечами.

— Арен совсем не тот, что прежде. В городе полно жрецов и солдат. Тюрьмы переполнены невиновными. Мне говорили, что прозорливые люди давно поторопились убраться отсюда. Кажется, будто Пормкваль воюет против своих, а фанатики Шаик продолжают убивать pi сеять хаос. Я слышал, что и магические Пути сильно изменились. Но это ты, наверное, знаешь лучше меня.

— Я могу считать это ответом на свой вопрос?

— А я, по-твоему, кто? Близкий друг «когтей», посвященный во все их дела? Я не только всегда старался обходить этих головорезов как можно дальше, но и подавлял в себе всякое любопытство насчет их змеиного гнезда.

Элан вдруг просиял.

— А может, казначей не очнется после солнечного удара? Приятная мысль.

Калам молча повернулся и открыл дверь своей каюты. Салк Элан к себе не пошел, а направился на главную палубу.

Ассасин встал, привалившись спиной к дверному косяку.

«Лучше угодить в ловушку, которую видишь, чем в невидимую», — подумал он.

Однако мысль эта была малоутешительной. Может, никакой ловушки и нет. Паутина, сплетенная Меброй, тянулась очень далеко. Калам всегда знал об этом, и сам не раз обрывал ее зловещие нити. Похоже, Мебра его не предавал. Как-никак, Калам выполнил свое обещание и вручил Шаик книгу Дриджны. Скорее всего, Салк Элан — маг. Да и в сражении не новичок. Он совсем не испугался, когда телохранитель казначея пошел на него с саблей.

Обе эти мысли продолжали будоражить его. А скверный эль продолжал будоражить желудок Калама.

Пока племенных жеребцов Пормкваля вели к причалу, в гавани воцарился настоящий хаос. Лошади упирались, били копытами по камням, и не только по камням. Они норовили укусить всех, кто подворачивался им под морды и копыта: конюхов, солдат, грузчиков и разношерстных малазанских чиновников. Главный конюший Железного кулака сбился с ног и охрип, пытаясь восстановить хоть какой-то порядок. Своей суетой и размахиванием руками он еще сильнее взбудоражил животных.

Одного из жеребцов держала под уздцы женщина. Если она чем-то и выделялась среди прочих конюхов, то лишь своим спокойствием. Когда коней повели по сходням на корабль, она взошла туда одной из первых. Главный конюший знал в лицо всех конюхов и слуг, но его внимание разрывалось в разные стороны, и он даже не заметил незнакомую женщину с незнакомым конем.

Минала видела, как пару часов назад из гавани отплыла «Затычка», приняв на борт два взвода хорошо вооруженных военных моряков. Некоторое время корабль шел на веслах. Примерно в четверти лиги от берега его ожидали военные галеры — эскорт на время прохода по Аренскому заливу. «Затычка» подняла паруса и стала медленно уменьшаться.

На корабле, куда пробралась Минала, охраны было больше. Она насчитала семь взводов. Это и понятно: Джальхадинское море кишело судами мятежников.

Этот корабль строили для перевозки лошадей и скота, а потому продумали, как заводить животных в трюм и поднимать наверх. Вместо привычного пандуса на палубе была устроена клеть, опускаемая и поднимая несколькими лебедками. Первых четырех коней уже провели внутрь клети.

Жеребец Калама беспокойно мотал головой и пофыркивал. Седой конюх, стоявший рядом с Миналой, не мог отвести глаз от коня.

— Последнее приобретение Пормкваля? — спросил он.

Минала кивнула.

— Замечательный конь. У нашего Железного кулака прекрасный глаз.

«И не менее впечатляющее бесстыдство. Даже свое бегство он выставляет напоказ. Не сомневаюсь, когда он окончательно уберется из Арена, то заберет с собой и весь военный флот. Ах, Кенеб, в какую яму мы тебя затащили!»

Калам говорил ей: «Уезжай из Арена». Те же слова она сказала при расставании Сельве, но было поздно. Кенеб оказался под началом Блистига, командующего аренским гарнизоном. Ни о каком отъезде не могло быть и речи.

Минала чувствовала, что больше никогда не увидит родных.

«И все ради чего? Я отправляюсь вслед за человеком, даже не понимая, испытываю ли я к нему хоть какие-то чувства. Да, Минала, в твоем возрасте нужно бы уметь обуздывать порывы».

Далеко на юге тянулась серо-зеленая полоска, подрагивая в потоках горячего воздуха. Впереди лежала бесплодная каменистая равнина. По ней шла мощенная битым кирпичом дорога — ответвление от Имперской дороги.

Авангард армии Кольтена достиг перекрестка. Если ехать на восток или юго-восток, местность скоро изменится. Появится растительность, замелькают деревушки и городки. В тех краях, на берегу Джальхадинского моря, стоял священный город Убарид.

Дым далеких пожаров придавал южной части горизонта сероватый оттенок.

Откинувшись в седле, Дюкр вместе с остальными слушал словоизлияния капитана Сульмара.

— …согласие в этом будет полным. Мы должны выслушать Нефария и Пуллика. Нельзя забывать, что беженцы сильнее всех страдают от тягот пути.

Изуродованный капитан Лулль презрительно фыркнул. Сульмар заметно побледнел, но продолжал говорить:

— Беженцев держат на голодном пайке. Конечно, в Ватаре полно воды, но за рекой снова начинается пустыня.

Балт запустил пальцы себе в бороду.

— Наши колдуны ничего не чуют. Но пока мы еще далеко. Сначала нужно пройти по этой равнине, переправиться через широкую реку и миновать лес. Сормо сказал, что духи земли могут прятаться очень глубоко.

Дюкр взглянул на юного колдуна. Тот сидел на своей лошади, опустив плечи и спрятав лицо за капюшоном. Руки, сомкнувшиеся на седельной луке, заметно дрожали. Нил и Нетра все еще не оправились после бойни на Гелорском хребте. Они не показывались из своей повозки, и у Дюкра даже закралась мысль, живы ли они.

«У нас осталось всего три мага… а может, всего один, ибо эти двое либо мертвы, либо до крайности слабы. Каждая неделя нашего проклятого странствия делает Сормо на десять лет старше».

— Тактические преимущества должны быть для вас очевидны, — возобновил свою атаку на Кольтена Сульмар. — Даже разрушенные, стены Убарида могут послужить лучшей защитой, чем пустыня без единого холмика.

— Хватит! — рявкнул Балт.

Сульмар умолк, плотно сжав бескровные губы.

Дюкр поежился, но вовсе не из-за наступавшей вечерней прохлады.

«Виканцы тебя не поймут, Сульмар. Ты занимаешь слишком высокий пост, чтобы идти на поводу у беженцев и действовать в ущерб общей стратегии Кольтена. Узнать бы, что таится под твоей личиной, капитан. Думаю, когда ты попиваешь вино в обществе Нефария и Пуллика Алара, ты совсем другой. Там истинный ты…»

Кольтен не одернул Сульмара и не отчитал его. Распекать было не в правилах главнокомандующего. Все подобные речи, как и напыщенные требования знати, Кольтен встречал с презрительным и холодным равнодушием. Если для соплеменников такое поведение было привычным, Сульмар и подобные ему едва сдерживали переполнявшую их злобу.

Чувствовалось, что в этот раз Сульмар был намерен изложить позицию знати до конца.

— Мы не может учитывать только военные интересы, господин Кольтен. Есть же еще, так сказать, и гражданская точка зрения…

Лулль не выдержал:

— Господин Балт, прошу срочно повысить меня в звании, чтобы я смог отлупить этого прихвостня, пока на нем живого места не останется. В противном случае, Сульмар, — оскалил зубы Лулль, — мне придется разобраться с тобой наедине.

Сульмар ответил ему молчаливой усмешкой.

— Никакой гражданской точки зрения нет, — сказал до сих пор молчавший Кольтен. — Возможно, мы и сумеем отбить Убарид, но окажемся в смертельной ловушке. Нам не выдержать одновременного нападения с суши и моря. Втолкуй Нефарию мои слова. Это мой последний приказ тебе.

— Как понимать, последний?

Кольтен не ответил.

— А так и понимать, что последний, — пробасил Балт. — Ты будешь разжалован и с позором изгнан.

— Прошу прощения, но это не во власти господина Кольтена.

Кольтен повернул голову.

«Неужели Сульмар все-таки задел виканца за живое?» — подумал Дюкр.

— Мое поступление на имперскую военную службу было закреплено соответствующим приказом. Считаю необходимым напомнить вам, господин Кольтен, что сила малазанской армии строится не только на безоговорочном подчинении приказам, но и на свободе изложения своих воззрений по тому или иному вопросу. Я не отказывался подчиняться вашим приказам, господин Кольтен. Но у меня есть право требовать надлежащего протоколирования своей точки зрения. Если желаете, я могу напомнить соответствующие артикулы устава, где говорится об этом.

Снова воцарилось молчание. Потом Балт, наклонившись к Дюкру, спросил:

— Историк, ты все понял?

— Как и вы, господин Балт.

— Его точка зрения будет надлежащим образом запротоколирована?

— Конечно.

— Он требует судебного разбирательства. Значит, понадобится адвокат. И потом, суд не может происходить без присутствия Железного кулака.

Дюкр кивнул.

— А где у нас ближайший Железный кулак?

— В Арене.

Балт задумчиво кивал.

— Что ж, тогда мы должны поскорее добраться до Арена и решить все дела по малазанским законам.

Он повернулся к Сульмару.

— Если, конечно, капитана волнует судьба его карьеры. Иногда мне кажется, ему важнее быть хорошим в глазах Собрания знати.

— Взятие Убарида позволит нам рассчитывать на помощь флота адмирала Нока, — заявил Сульмар. — Мы сможем быстро и без риска добраться до Арена по морю.

— Ты, должно быть, забыл, что флот адмирала Нока находится в Арене? — усмехнулся Балт.

— Нет, господин Балт, я это прекрасно помню. Но как только там узнают, что Убарид снова в наших руках, адмирал сразу же выведет корабли из Арена.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что корабли на всех парусах помчатся к нам? — Усмешка Балта превратилась в презрительную гримасу. — У меня голова идет кругом от твоих рассуждений, капитан. А теперь послушай мои. Пормкваль держит свою армию в Арене. Там же, в гавани, стоит весь наш семиградский флот. Но за все эти месяцы Железный кулак ничего не предпринял. Он мог бы давным-давно послать нам на подмогу либо армию, либо флот, однако не послал… Ты, как вижу, вырос в богатой семье. Наверное, видел ночную охоту с факелами? Знать любит этим развлекаться. Нарвутся в лесу на оленя, ослепят его светом факелов. Олень с испугу останавливается как вкопанный, не в силах шевельнуться… Пормкваль сейчас чувствует себя не лучше, чем тот олень. Мы можем оказаться в трех милях от Арена, но даже тогда он не бросится нам на выручку. Ты никак всерьез думаешь, что наше появление в Убариде заставит Пормкваля начать действовать?

— Я больше имел в виду адмирала Нока…

— Который, возможно, мертв, болен или брошен в тюрьму. Иначе он не стал бы прохлаждаться в Аренской гавани. В Арене один правитель, который все решает сам. Неужели ты хочешь отдать свою жизнь в его руки, капитан?

Сульмар насупился.

— Похоже, мне так и так придется это сделать.

Он стал натягивать перчатки.

— И еще, как я понял, мне больше не разрешается высказывать свои взгляды.

— Высказывать их тебе никто не запрещал, — возразил Кольтен. — Только не забывай, что ты служишь в Седьмой армии.

— Прошу меня извинить, господин Кольтен, за необоснованные предположения. Времена нынче тяжелые.

— А я даже и не знал об этом, — улыбнулся Балт.

Сульмар вдруг повернулся к Дюкру.

— Господин историк, а что вы думаете по этому поводу?

«А-а, тебе беспристрастный свидетель понадобился!»

— По какому именно, капитан?

Сульмар натянуто улыбнулся.

— Вот вы — человек не военный. Вам понятнее тяготы и мучения беженцев. Что бы вы выбрали: Убарид, до которого сравнительно недалеко, или путь через Ватар, лес и пустыню? Как по-вашему, выдержат ли беженцы переход до Арена?

Вопрос не был простым, и Дюкр не хотел прятаться за спину Кольтена, торопливо объявив, что поддерживает позицию виканца.

— Опаснее всего иметь дело с армией предателя-перебежчика, — сказал он через несколько минут. — Победа на Гелорском хребте дала нам время зализать раны.

— Едва ли, — возразил Сульмар. — Наоборот, нас теснят все сильнее и сильнее.

— Согласен, теснят, и по вполне понятным причинам. Теперь нас преследует Корболо Дэм. В недавнем прошлом — наместник. Он — опытный командир и хороший стратег. Камист Рело — маг, а не полководец. Он угробил свою армию, уповая исключительно на численное превосходство. Корболо не позволит себе такой глупости. Если противник окажется на берегу Ватара раньше нас, нам конец.

— Вот видите! — воскликнул приободренный Сульмар. — Разве это не причина, чтобы повернуть на Убарид и отбить город у мятежников?

— Не сомневаюсь, мы отбили бы его, но наше ликование оказалось бы недолгим, — ответил Дюкр. — Корболо двинулся бы вслед за нами, дав нам не больше двух дней, чтобы хоть как-то приготовиться к обороне. Вы правильно сказали, капитан: я — человек не военный. Стратег из меня никудышный, но даже я понимаю: взятие Убарида было бы равносильно самоубийству.

Балт вдруг стал озираться по сторонам, будто искал кого-то.

— Давайте-ка спросим мнение виканского пса, чтобы узнать и его точку зрения. Сормо, где эта убогая псина, что вечно отирается возле тебя? Косой, кажется, его кличка.

Колдун приподнял голову.

— Ты и в самом деле хочешь знать? — хриплым усталым голосом спросил он.

— Хочу.

— Прячется в траве, в семи шагах от тебя.

Все (даже Кольтен) начали озираться, ища собаку. Наконец Лулль сумел ее заметить и махнул в том направлении. Прищурившись, Дюкр разглядел среди высокой жесткой травы пятнистый комок.

— Только вряд ли у пса есть свое мнение, — добавил Сормо. — Куда ты поведешь, туда Косой и пойдет.

— Значит, он — настоящий солдат, — усмехнулся Балт.

Дюкр подъехал к перекрестку и стал смотреть на безупречную гладь Имперской дороги, тянущейся на север. Ее строили для быстрого передвижения войск. Камни на дороге были подогнаны почти впритык, а ее ширины хватало для шеренги в пятнадцать всадников. «Собачья упряжка» Кольтена растянулась по дороге на целую лигу. Спереди и по бокам ехали всадники виканских кланов.

— Совещание окончено, — объявил Кольтен.

— Доведите все до сведения своих младших командиров, — сказал Балт, обращаясь к Луллю и Сульмару.

Последние слова были излишними; любой солдат понимал, что дальнейший их путь лежит к берегам реки Ватар. Совещание помогло Кольтену узнать разные точки зрения, в особенности — противоречивую позицию Сульмара.

Дюкру было где-то жаль капитана, на которого жестко и неумолимо давили Нефарий и Пуллик Алар. Как-никак, Сульмар сам происходил из знати, и боязнь в чем-то не угодить своему кругу делала его собственное положение невыносимым.

В свое время император Келланвед провозгласил: «Малазан-ская армия должна подчиняться единому и единственному уставу». Это было на заре его правления, во время первой «чистки» и «перестройки» прежней армии. «Единый устав, один правитель…» Они с Дассемом Ультором заявляли, что боевые заслуги и личные качества являются единственными критериями в продвижении по службе. В кругах высшего командования армии и флота это сразу же вызвало борьбу за власть… А потом на дворцовых ступенях пролилась кровь. Говорили, что Ласэна показала свои «когти». Ей бы нужно было еще тогда усвоить урок и подавить недовольство знати. Она не отваживалась. Второе «очищение от высокородной скверны» произошло слишком поздно.

Мысли Дюкра прервал подъехавший к нему Лулль.

— Едем со мной, старик. Это вам обязательно нужно видеть.

— Что еще?

Улыбка на изуродованном лице Лулля всегда казалась зловещей.

— Потерпите.

— Знаете, капитан, за эти месяцы я сделался необычайно терпеливым.

«Жду смерти, а мое ожидание все затягивается и затягивается».

Лулль сразу поймал смысл слов историка. Прищурив единственный глаз, он поглядел на северо-запад. Армия Корболо Дэма находилась в трех днях пути отсюда и быстро приближалась.

— Между прочим, это официальное приглашение.

— Прекрасно. Тогда поехали.

Кольтен, Балт и Сормо свернули на ответвление. Спереди слышались голоса всадников. Передовые части Седьмой готовились покинуть Имперскую дорогу. Впереди троих виканцев бежал Косой.

«А мы следуем за ним. Да, не зря мятежники дали нам такое прозвище».

— Как наш бравый капрал? — спросил Лулль, пока они ехали в расположение его полка.

На Гелорском хребте Лист получил довольно опасное ранение.

— Поправляется. Сейчас впору самих лекарей лечить. Они все переутомлены и обессилены до крайности.

— Слышал.

— Они переусердствовали с магией, и магическая сила начала разрушать их тела. Сам видел, как один лекарь снимал с огня котелок. Не сказать, чтобы тяжелый, но рука у него вдруг хрустнула, как прутик. Знаете, капитан, это испугало меня намного сильнее, чем многие смерти, которые довелось видеть.

Лулль поправил повязку, прикрывавшую изуродованную глазницу.

— Здесь вы не одиноки, старик.

Дюкр умолк. Он знал, что Лулль едва не умер от заражения крови. Доспехи скрывали изуродованное тело, а лицо теперь больше напоминало оскаленную морду демона. Завидев Лулля, люди стыдливо отворачивались. Даже его солдаты, сами покореженные войнами, никак не могли привыкнуть к новому облику командира.

«Если у "собачьей упряжки" и есть лицо, это лицо капитана Лулля».

Они ехали мимо марширующих солдат, вслушивались в смех и грубые шутки. Дюкра узнавали, махали ему руками. Историк тоже махал в ответ и улыбался, но как-то вымученно. Победа на Гелорском хребте… вернее, цена этой победы ввергла солдат в тягостную меланхолию. Сейчас моральный дух войск снова поднялся, однако грядущее сражение у берегов Ватара уже начинало давить их своей неотвратимостью.

— Вы что-нибудь знаете про лес по другую сторону реки? — спросил капитан.

— Там растут кедры. Гордость убаридских корабелов. Когда-то эти леса тянулись по обоим берегам Ватара, но сейчас остались лишь на южной стороне. Впрочем, и там вблизи залива их успели вырубить.

— И эти глупцы не догадались сажать новые кедры?

— Когда угроза исчезновения кедра стала очевидной, кое-кто пытался восстановить лес, однако пастухи успели предъявить свои права на те земли. Козы, капитан. Эти бестии способны мгновенно превратить любой райский уголок в пустыню. Они объедали молодые побеги, дочиста обгладывали кору с ветвей. Говорю вам: для леса козы сродни пожару. Правда, вверх по течению леса еще вполне обширные. Нам придется целую неделю двигаться лесом.

— Я тоже слышал об этом. Наконец-то отдохнем от нескончаемого солнца.

«Неделю, а может, и больше. Возможно — целую вечность. Как Кольтен собирается защищать людей от нападения в лесу, где на каждом шагу нас может поджидать засада? Там трудно развернуться и мгновенно нанести ответный удар. Рано Сульмар забеспокоился о пустыне за лесом. Нам бы сначала лес миновать. Интересно, остальные подумали об этом, когда слушали Сульмара?»

Они ехали мимо повозок с ранеными. В воздухе стоял тяжелый, зловонный запах гниющей плоти. Ускоренное лечение помогало не всем. Солдаты метались в горячке и бредили. Помрачение рассудка открыло им дверь в другие миры, не менее кошмарные. Кое-кому из бедняг облегчить участь могло лишь вмешательство Клобука.

Слева по травянистой равнине брело стадо, охраняемое виканскими собаками и всадниками из клана Горностая. На подходе к Ватару животных придется забить, поскольку в пустыне их будем нечем кормить. Как сказал Сормо, там нет духов земли.

Историк глядел на животных. Их путь был столь же длинен, как и путь людей. Месяцы страданий.

«У нас общее проклятие — жажда жизни».

К счастью, бессловесные скоты не знали, что их судьбы уже предрешены.

«Но в последние мгновения все может измениться. Даже самые тупые и неповоротливые создания вдруг начинают чувствовать свой неминуемый конец. Говорят, ощущение приближающейся смерти — это дар Клобука. Жестокий дар».

— У той лошади выкипела вся кровь в жилах, — вдруг сказал Лулль.

Дюкр кивнул; ему не требовалось спрашивать, о какой лошади идет речь.

«Та кобыла спасала жизни и этих скотов, и боевых лошадей. Неудивительно, что она сгорела изнутри».

У историка защемило сердце.

— Говорят, у Нила и Нетры навсегда остались на руках черные отметины, — продолжал капитан.

«У меня тоже, хотя и невидимые».

Дюкр видел этих юных колдунов, свернувшихся калачиком под пологом повозки.

«Виканцы хорошо знают: за дар магической силы всегда приходится платить. И потому они никогда не завидуют избранным, ибо эта сила — не игра, не символ славы и богатства. Мы видим то, чего предпочли бы не видеть: магическая сила тверда, как железо, жестока по природе своей и стремится все разрушить вокруг себя».

— Ваше молчание заразительно, старик, — тихо произнес Лулль.

И вновь Дюкр лишь кивнул в ответ.

— А мне не терпится встретиться с Корболо Дэмом. И наступит конец. Знаете, я перестал видеть события в отдаленной перспективе, как Кольтен.

— Вы уверены, что ему это видится по-другому, нежели вам?

Лулль поморщился, отчего гримаса на его лице стала еще страшнее.

— Боюсь, в молчании Кольтена уже не ощущается победы, — сказал Дюкр.

— Как и в вашем, старик.

Историк пожал плечами.

«Против нас восстало все Семиградие. Удивительно, что мы до сих пор еще живы. Думать о чем-то отдаленном я просто не могу; мне достаточно этой нехитрой правды. Я читал достаточно повествований о войне… какая-то помешанность на сражениях, постоянный перекрой карт. Героические атаки и сокрушительные поражения. А на самом деле все мы — не более чем мелкие излучины страданий на большой реке боли. Клобук тебя накрой, старик, тебе самому тошно от своих слов — так зачем еще выплескивать их на других?»

— Нужно перестать думать, — сказал Лулль. — Кажется, мы уже перешли эту черту. Теперь мы просто существуем. Посмотрите на всех этих волов, овец, коз. Мы с вами похожи на них. Бредем под солнцем, гонимые на бойню.

Дюкр замотал головой.

— Похожи, да не совсем. Мы не можем отказаться от мыслей. Легко сказать — перестать думать. Это вас не спасет, капитан.

— А мне плевать на спасение, — почти крикнул Лулль. — Просто способ жить.

Они подъехали к расположению полка. Вместе с пехотинцами Седьмой там стояло с полсотни мужчин и женщин, весьма странно одетых и не менее странно вооруженных. Все они мгновенно повернули головы к подъехавшему Луллю.

— Пора опять становиться капитаном, — пробормотал Лулль. Он произнес это таким сокрушенным тоном, что историку обожгло сердце.

Сержант скомандовал «смирно». Разношерстное воинство неуклюже, но с усердием попыталось выполнить приказ. Лулль оглядел их, затем спрыгнул с лошади и направился к ним.

— Полгода назад вы лебезили перед знатью, стараясь им угодить, — начал свою речь капитан. — Вы не смели поднять глаз. За малейшую провинность вас заставляли лизать языками полы, и вы хорошо запомнили вкус пыли. Вы безропотно подставляли спины под плетки своих хозяев. Вы жили немногим лучше скотов — в жалких лачугах, где вы зачинали и рождали детей, которым было уготовано такое же будущее. Полгода назад за всех вас я бы и гроша ломаного не дал.

Он замолчал и подал знак сержанту.

Вперед вышли солдаты Седьмой армии, держа в руках сложенную форменную одежду. Она была далеко не новой и, скорее всего, снятой с убитых товарищей. Выцветшая, залатанная, подштопанная. К обмундированию прилагался железный медальон — копия ошейника для виканских сторожевых псов. На цепочке висела голова виканской собаки с полузакрытыми глазами. В отличие от настоящих собак пасть железного зверя не была оскалена.

Историку свело судорогой живот.

— Вчерашним вечером к Кольтену приходил посланец от Собрания знати. Вместе с ним слуги приволокли тяжелый ящик, доверху набитый золотыми и серебряными джакатами. Знать согласилась вернуть уплаченный ей выкуп, потому что эти изнеженные люди устали сами себе стряпать еду, чинить одежду и… подтирать собственные зады.

Раньше подобные слова заставили бы слушающих опустить глаза и что-нибудь пробормотать себе под нос. Ничего особенного: одним плевком в лицо больше. Но сегодня бывшие слуги засмеялись так, как смеялись в детстве над не слишком приличными шутками.

«Быдло так не смеется», — подумал Дюкр.

Лулль подождал, пока смех стихнет.

— Кольтен ничего не ответил посланцу знати. Кольтен повернулся к нему спиной. Главнокомандующий знает, что можно и чего нельзя купить за деньги.

Обезображенное лицо Лулля снова помрачнело.

— Наступает время, когда жизнь уже нельзя купить ни за какое золото. И возврата в прежнюю жизнь не будет. Теперь вы — не слуги, а солдаты. Солдаты Седьмой армии. Каждый из вас будет служить во взводах моего полка. Ваши новые боевые товарищи примут вас как равных. Им нет дела, кем вы были раньше.

Он повернулся к сержанту.

— Раздать обмундирование и развести новых солдат по их взводам!

Дюкр молча следил за ритуалом посвящения в воинское братство. Сержант выкрикивал имя бывшего слуги, выдавал форму, и к новому солдату подходили воины его взвода, уводя с собой. Он не заметил ничего показного, ни малейшего оттенка фальши. Как и все малазанские военные ритуалы, этот был достаточно сдержанным. Кое-кому из новобранцев перевалило за сорок, но возраст не имел значения. Тяжелая жизнь закалила их, а два тяжелых сражения научили выживать в любых условиях.

«Они будут стоять до конца».

Капитан подошел и встал рядом с Дюкром.

— Останься они слугами, у них была бы возможность сохранить себе жизнь. Не один хозяин, так другой. Слуги всегда в цене. А теперь, взяв в руки оружие, они погибнут. Чувствуете, какая тишина? Знаете, что она знаменует? Уверен: знаете, причем очень хорошо.

«Знаю, капитан. Клобук смеется над нашими жалкими потугами остаться в живых, и люди это чувствуют».

— Напишите об этом, старик.

Дюкр еще никогда не видел капитана таким раздавленным.

Капрал Лист получил свое ранение довольно странным образом: спасаясь от града вражеских стрел, он спрыгнул в канаву. Правая ступня угодила на острие торчащего из земли копья. Железо пропороло ему сапог и вонзилось в тело возле большого пальца.

Пустяковая рана. Сам Лист поначалу даже не обратил на нее внимания. Однако бывалые солдаты сильнее всего боялись как раз небольших колотых ран. От них воспалялись суставы, и не только вокруг раны. Иногда воспаление доходило до горла и челюстей. Горло переставало пропускать пищу, и раненый умирал от голода.

Виканские знахарки умели врачевать такие раны, но их запас целебных трав давно истощился. Оставался единственный способ лечения — тщательное прижигание раны. Вскоре после битвы на Гелорском хребте воздух наполнился отвратительным запахом горелых человеческих волос и не менее тошнотворным сладковатым ароматом прижигаемого человеческого мяса.

Дюкр застал капрала за разработкой ноги. Лист, прихрамывая, ходил по кругу. Выражение на бледном потном лице парня было самое решительное. Заметив подъехавшего историка, Лист поднял голову.

— Знаете, я даже могу ездить в седле, но не больше часа. Потом нога немеет. Мне говорили, что она снова может воспалиться.

Четыре дня назад, когда раненого Листа везли на волокушах и Дюкр ехал рядом, парень выглядел умирающим. Измученная виканская знахарка осмотрела его тогда, мрачно покачала головой и стала ощупывать вспухшие миндалины. Историк впервые заметил, что у капрала совсем недавно начала пробиваться бородка.

Закончив осмотр, старуха-знахарка перевела взгляд на Дюкра. Это была та самая виканка, что накануне миссии предложила ему подкрепиться.

— Парень совсем плох, — шепнул ей Дюкр.

Старуха порылась в карманах своего плаща, сшитого из шкур, и вынула комочек, похожий на катыш заплесневелого хлеба.

— Это явно проделки духов, — сказала она по-малазански.

Потом знахарка нагнулась, обхватила пальцами раненую ступню Листа (нога не была перевязана) и приложила комочек к ране, прикрепив кожаной полоской.

«Другая проделка, которая заставит Клобука хмуриться», — подумал тогда историк.

Похоже, так оно и случилось.

— Тебе скоро нужно будет возвращаться в строй, — сказал Дюкр.

Лист кивнул.

— Я должен вам кое-что сказать, господин Дюкр. Когда я валялся в горячке, у меня были видения грядущих событий.

— Иногда это бывает.

— Чья-то рука… думаю, это была рука одного из богов, схватила мою душу и понесла ее через дни и недели в будущее.

Лист отер пот.

— Я увидел земли, к югу от Ватара… Там место древних истин.

Дюкр насторожился.

— Древних истин? Что значат эти слова, капрал?

— Давным-давно в тех краях произошло что-то ужасное. Земля там… она безжизненная.

«Интересно, парень. Такие вещи если кто и знает, то лишь Сормо и Кольтен с Балтом».

— А руку бога ты видел?

— Нет, но я чувствовал ее. У руки бога были длинные, невероятно длинные пальцы. И суставов на них было больше, чем на человеческих. Иногда эта невидимая рука снова хватает меня, и я трясусь в ее ледяных пальцах.

— Помнишь, мы говорили о кровопролитном сражении, которое в древности произошло на берегах Секалы? Может, твои видения как-то связаны с ним?

Лист хмуро покачал головой.

— Нет, господин историк. То, что видел я, намного древнее. «Собачья упряжка» Кольтена медленно сворачивала с Имперской дороги. Шум и крики долетали даже сюда.

— Я поеду рядом с твоими волокушами, и ты подробно опишешь мне все свои видения, — сказал Дюкр.

— Но они могут оказаться всего лишь бредовыми картинами.

— Могут. Однако ты веришь в их истинность… и я тоже.

Дюкр еще раз обвел глазами равнину.

«Пальцы с многочисленными суставами. Нет, капрал, это не рука бога; но существо, увиденное тобой, наделено такой силой, что вполне могло показаться тебе богом. Уж не знаю, почему избрали именно тебя, чтобы показать видения давнишних ужасов. Рука, протянувшаяся из темноты, — это рука джагата».

Фелисина сидела на обломке камня, обхватив себя руками и уперев взгляд вниз. Она медленно раскачивалась из стороны в сторону. Эти движения успокаивали ее разум. Она казалась себе обыкновенным сосудом с водой.

Геборий затеял спор с воином-великаном. Спор касался Фелисины, пророчеств, превратностей судьбы и отчаяния фанатиков. Тоблакай и бывший жрец Фенира невзлюбили друг друга с первых же слов, и количество изливаемого словесного яда только возрастало.

Второй воин, Леом, молча застыл неподалеку, опустившись на корточки. Он охранял священную книгу Дриджны и ждал момента, когда Фелисина окончательно поверит, что она и есть возрожденная Шаик.

«Возрожденная. Обновленная. Явившаяся в сердце Дриджны. Приведенная сюда не имеющим рук, которого направляло дыхание богини. Богиня ждет. И Леом ждет, ибо Фелисина — ось вращения нового мира».

Улыбка тронула губы Фелисины. Она слышала отзвуки душераздирающих криков. Все, что осталось от десятков тысяч погибших в древности. Ей вспомнился Кульп, густо облепленный крысами; его обглоданные кости, клок окровавленных седых волос. Бодэн, сгоревший в огне, зажженном собственными руками.

«Какая ирония. Он утверждал, что живет по своим правилам, и умер с теми же словами, бросая вызов богам. Он отдал за меня жизнь, однако продолжал упрямо твердить, что делает это добровольно. Все это невольно погружает в молчание».

Древние смерти, теряющиеся в бесконечной дали; слишком далекие, чтобы услышать хотя бы слабый шепот умирающих.

«Горе вклинивается в разум, как насильник — в тело. Я слишком хорошо знаю это ощущение. Нужно успокоиться, и тогда не будешь ничего чувствовать: ни насилия, ни горя».

Рядом послышался стук задеваемых ногами камней. Геборий. Фелисина не подняла головы; она безошибочно ощущала его присутствие. Бывший жрец Фенира что-то бормотал себе под нос, потом замолчал.

«Насильственная тишина», — с усмешкой подумала Фелисина.

Наконец старик заговорил:

— Послушай меня, девочка. Они собираются уходить отсюда. До оазиса, где лагерь Шаик, далеко. Воду в дороге найти можно, но пищи крайне мало. Тоблакай заявил, что будет охотиться. Странствующие и диверы распугали всю дичь. Я не стал ему это говорить. Раскроешь ли ты книгу Дриджны или нет, но уходить отсюда нам все равно придется.

Фелисина молчала, продолжая раскачиваться.

— Меня разъярили их бредовые утверждения. В иное время я бы настойчиво отговаривал тебя от принятия этой роли, но сейчас… Нам нужна помощь этих двоих. Нам нужно добраться до оазиса. А они знают Рараку лучше, чем кто-либо. Если мы с тобой рассчитываем выжить…

«Как странно звучит это слово — выжить».

— Я предлагаю тебе согласиться, — продолжал Геборий. — У меня открылось… внутреннее видение, и слепота мне не такая уж помеха. Ослепнув, я заново обрел свои руки. И вместе с тем моих сил недостаточно, чтобы оберегать тебя, Фелисина. Скажу тебе больше: нет никакой уверенности, что эти воины беспрепятственно отпустят нас, если мы захотим уйти. Надеюсь, ты понимаешь смысл моих слов.

«Понимаю, старик. Ты хочешь жить».

— Вставай, девочка! Нужно принимать решение.

— Шаик подняла мятеж против империи, — сказала Фелисина, продолжая глядеть себе под ноги.

— Это был крайне глупый шаг.

— Но Шаик хотела ввергнуть наши войска в кровавую пучину.

— История знает подобные мятежи. Они всегда заканчивались одинаково. Благородные идеалы лишь заставляют Клобука снисходительно улыбаться, но на самом деле все они — не более чем красивые и звонкие фразы о справедливости.

— О какой справедливости ты толкуешь, старик? Императрица должна ответить на вызов Шаик.

— Да.

— Она должна отправить сюда с Квон Тали сильную армию.

— Возможно, эта армия уже плывет сюда.

От внезапной мысли Фелисина похолодела.

— А кто командует этой армией?

Ее вопрос заставил Гебория содрогнуться. Она слышала, как он шумно втягивает воздух.

— Фелисина…

Она резко взмахнула рукой, будто прогоняя овода, и встала. Леом сидел в той же позе, не сводя с Фелисины глаз. Его обожженное солнцем лицо вдруг показалось ей ликом пустыни Рараку.

«Он жестче Бенета и начисто лишен эмоциональных ужимок. Он суровее Бодэна. Да, в этих холодных темных глазах чувствуется ум».

— Мы идем в лагерь Шаик, — объявила она Леому.

Воин бросил мимолетный взгляд на книгу Дриджны, затем опять вперился глазами в Фелисину.

— Или ты бы предпочел пробиваться сквозь бурю? Пусть богиня подождет еще немного, а потом уже обрушивает новую волну своей ярости на пустыню.

В глазах Леома только на миг мелькнуло недоверие. Затем он молча склонил голову.

— Фелисина, — торопливо зашептал Геборий, — ты хоть представляешь…

— Лучше, чем ты, старик. А сейчас помолчи.

— Возможно, наши пути теперь разойдутся…

Фелисина повернулась к нему.

— Нет. Думаю, ты мне понадобишься, Геборий.

— В качестве твоей совести? — горько улыбнулся он. — Я — никудышный выбор.

«Ошибаешься, старик. Ты — лучший выбор, и я считаю, что мне повезло».

Путь, по которому они шли, когда-то был дорогой, пролегающей по изломанной вершине хребта. Вдалеке хребет упирался в плоскую гору. Иногда в песке попадались остатки камней, которыми была замощена эта древняя дорога. Белые, гладкие, они напоминали человеческие кости. Тропой пользовались и поныне.

Тоблакай двигался впереди, скрытый охристой дымкой. Леом, Фелисина и Геборий шли следом. Шли без спешки, почти не разговаривая друг с другом. Необычайная худоба Леома в сочетании с бесшумной ходьбой пугала Фелисину. Иногда ей казалось, что перед ней призрак. Призраком выглядел и Геборий, слепо ковылявший за нею.

Обернувшись назад, Фелисина увидела, что старик улыбается.

— Что тебя развеселило? — спросила она.

— А на дороге-то мы не одни, девочка. Тут весьма тесно.

— Опять те же призраки, что и в развалинах подземного города?

Он покачал головой.

— Эти помоложе будут. Они из другой эпохи, которая началась после крушения первой империи.

Леом остановился, обернулся и вопросительно поглядел на Гебория.

Невидящие глаза скользнули по воину, и улыбка бывшего жреца стала еще шире.

— Да, Леом. Рараку обнажает передо мной свои тайны.

— Почему?

Геборий растерянно пожал плечами.

— А почему это так тебя взволновало, Леом? — спросила Фелисина.

«Глупый вопрос; тебя это не могло не взволновать». Глаза пустынного воина в упор глядели на нее и на старика.

— Кто тебе этот человек?

«Если бы я сама знала, Леом».

— Мой спутник. Мой историк. Раз мне суждено жить в Рараку, его опыт особенно ценен для меня.

— Он не имеет права знать тайны священной пустыни. Он просто украл их, как вторгшийся сюда чужеземный грабитель. Если желаешь узнать тайны Рараку, загляни в себя.

Наверное, хорошо, что она удержалась от смеха. Горьким бы был этот смех и пугающим. Даже для нее.

Путь продолжался. Утренний воздух делался все жарче. Небо приобретало огненно-золотистый цвет. Хребет сузился. В этих местах дорога сохранилась лучше, и теперь ноги путников ступали по массивным каменным глыбам. Тоблакай дожидался там,

— 640-где на дороге темнели большие ямы. В одной из них негромко журчала вода.

— Под дорогой проложен акведук, — сказал Геборий. — Когда идут ливни, он переполняется и заливает все ямы.

Тоблакай нахмурился. Леом взял бурдюки и спустился в яму. Геборий присел отдохнуть. Пристроившись возле камня, он запрокинул голову и сказал:

— Прости, что мы заставили тебя ждать, тоблакай, не желающий открывать свое имя. Тебе хотелось напиться, но яма слишком узка, и ты никак не можешь просунуть туда голову.

Великан диковато ухмыльнулся, обнажив заостренные зубы.

— Когда я убиваю людей, то кое-что от них оставляю себе на память и привязываю к поясу. Скоро там появится и кое-что от тебя.

— Он говорит про твои уши, Геборий, — подсказала Фелисина.

— Я понял, девочка. Он говорит про уши, а ему не дают покоя души тех, кого он зверски убил. Души мужчин, женщин. Он и детей убивал. Скажи, тоблакай, дети умоляли тебя пощадить их? Они плакали, цепляясь за убитых матерей?

— Если и плакали, то не больше, чем взрослые, — пробурчал великан, однако Фелисина видела, как он мгновенно побледнел.

Нет, его взбудоражила не память об убитых детях. В словах Гебория заключалось что-то еще, и тоблакай это уловил.

«Души убитых. Они не дают ему покоя, без конца напоминая о совершенных им злодеяниях. Прости, тоблакай, но ты не вызываешь у меня сочувствия».

— Тоблакай не живут в здешних местах. Что тебя позвало в Рараку? Мятеж, позволяющий безнаказанно убивать кого угодно? Откуда ты сюда приполз, чудовище?

— Я тебе сказал все, что должен был сказать. И не приставай ко мне с разговорами. В следующий раз я заговорю с тобой перед тем, как тебя убить.

Из ямы вылез Леом. Его волосы были опутаны порванной паутиной. На спине в бурдюках булькала вода.

— Убивать ты будешь только по моему приказу, — сердито бросил он тоблакаю, затем сверкнул глазами на Гебория. — А я пока такого приказа не отдавал.

Фелисине подумалось, что этот великан обладает бесконечным терпением и такой же непоколебимой уверенностью в собственной правоте. Тоблакай встал, взял от Леома бурдюк и молча двинулся дальше.

Геборий провожал его невидящим взглядом.

— Его деревянный меч насквозь пропитан болью, — сказал старик. — Думаю, ему тяжко спится по ночам.

— Он почти не смыкает глаз, — ответил Леом. — Так что лучше прекрати его дразнить.

Бывший жрец Фенира осклабился.

— Ты, Леом, не видишь, как призраки убитых тоблакаем детей буквально кусают его за пятки. Я, к сожалению, вижу. Но я обязательно постараюсь держать язык за зубами.

— В его племени не терзались сложностями мира, — сказал Леом. — Признавали только родню, а все, кто к ней не относился, считались врагами… Ладно, довольно об этом.

Возле горы дорога снова расширилась. По обе стороны виднелись продолговатые глыбы из красноватой обожженной глины, длина которых двое превосходила ширину. Пыль ограничивала видимость, но все же Фелисине удалось разглядеть великое множество таких глыб, беспорядочно раскиданных по горе. Они странным образом окаймляли развалины города.

Теперь дорога уже не пряталась под песком. Широкая и прямая, она вела к городским воротам. Время, песок и ветер разрушили их почти до основания. О существовании ворот напоминали лишь белые камни высотой не выше колена. Разрушен был и весь город.

— Медленная смерть, — прошептал Геборий.

Тоблакай уже достиг развалин ворот.

— Нам нужно добраться до гавани, — пояснил Леом. — Там есть тайник с запасами пищи… если только его не разграбили.

Под ногами хрустела мозаика черепков: красно-коричневых, серых, черных и бурых.

— Теперь если я вдруг разобью какой-нибудь горшок или чашку, то обязательно вспомню эти черепки, — сказала Фелисина.

— Я знал ученых, которые хвастались, что по остаткам утвари могут рассказать об исчезнувших государствах, — усмехнулся Геборий.

— Здесь бы они просто визжали от восторга.

— Я бы с удовольствием поменялся местами с кем-нибудь из них, — сказал старик.

— Ты шутишь, Геборий.

— Клянусь клыками Фенира, нет. Знаешь, девочка, я — не любитель приключений.

— Скажи лучше, что поначалу ты не был любителем приключений. Но потом твоя жизнь разлетелась вдребезги, как эти древние горшки и миски. И она уже тебя не спрашивала, любишь ты приключения или нет.

— Воздаю должное твоей наблюдательности, Фелисина.

— Невозможно воссоздать заново то, что прежде не было разбито.

— А ты с возрастом становишься все рассудительнее, девочка.

«Больше, чем ты думаешь».

— Теперь ты скажешь, что жизнь не открыла тебе никаких истин. Так, Геборий?

— Не совсем. Одну я все-таки узнал: истин не существует. Ты поймешь ее через много лет, когда на твой жизненный путь упадут тени Клобука.

— Истины существуют, — не оборачиваясь, возразил Леом. — Например, Рараку, Дриджна. Вихрь Дриджны и Откровения Дриджны. А еще — оружие в руке и поток крови.

— Не ты отправлял нас в это путешествие, Леом, — огрызнулся Геборий.

— Она говорила, что ваше путешествие совершается во имя возрождения. А возрождение всегда сопряжено с болью, и только глупцы могут ожидать радостного ликования.

Геборий ему не ответил.

В городе было тихо, как на кладбище. Только остатки фундаментов и внутренних стен позволяли судить о некогда стоявших тут зданиях. Город был построен с геометрической точностью; улицы и переулки расходились концентрическими полуокружностями, прорезанные лучами других улиц. Последний полукруг граничил с гаванью. Впереди виднелись остатки крупного здания: возможно, дворца. Камни, что находились в его центральной части, сохранились лучше, поскольку были защищены от ветров.

— Что скажешь, Геборий? В этом городе тоже кишмя кишат призраки?

— Я бы так не сказал, девочка. Здесь не было жестокой бойни. Я ощущаю лишь печаль. Тихую и подспудную. Городам свойственно умирать, потому что города повторяют путь самих людей: рождение, кипучая юность, зрелость, старость и, наконец… прах и черепки. В последний век жизни этого города море уже отдалилось от него. Но город ненадолго ожил, вдохнув в себя чужое влияние. Следы этого всплеска мы увидим в гавани.

Несколько шагов Геборий шел молча.

— Знаешь, Фелисина, я теперь начинаю лучше понимать жизнь Властителей. Они живут сотни, тысячи лет. Они видят, как рождаются, расцветают и сходят на нет города и империи. Видят всю тщетность человеческих усилий: ведь то, чем люди гордятся сегодня, завтра рассыплется в прах. И сердца Властителей поневоле становятся жесткими и холодными. А как иначе?

— Это путешествие приблизило тебя к твоему богу. Слова были столь неожиданными для Гебория, что старик замолчал.

В гавани Фелисина увидела свидетельства недолгого возрождения этого города. Четыре громадных канала. Их прорыли, чтобы соединить город с отступившим морем. Каждый был шириной в три городских улицы и почти таким же по глубине.

— Последние корабли плавали уже по этим каналам. В отлив каналы существенно мелели, и крупным судам приходилось терпеливо дожидаться прилива… Когда акведуки окончательно пересохли, в городе оставалось несколько тысяч жителей… Это, девочка, одна из историй Рараку. Было множество других, куда более жестоких и кровавых. Хотя не знаю, какая гибель трагичнее.

— Ты напрасно забиваешь голову мыслями о прошлом, — начал Леом, но крик тоблакая заставил его умолкнуть.

Великан спустился в один из каналов. Леом побежал к нему. Фелисина хотела двинуться следом, однако холодные невидимые пальцы Гебория сжали ей руку. Дождавшись, пока Леом отбежит на достаточное расстояние, старик шепнул:

— Мне страшно, девочка.

— Ничего удивительного, — огрызнулась Фелисина, будто маленькая девочка, которую не пустили поглазеть на нечто интересное. — Ведь тоблакай намерен тебя убить.

— Этого глупца я не боюсь. Меня страшит Леом.

— Он был телохранителем Шаик. Я не сомневаюсь в его преданности. Меня лишь удивляет, что они с тоблакаем не сумели защитить Шаик.

— Леом не фанатик, — отозвался Геборий. — Он может устроить какой-нибудь шумный маскарад, чтобы заставить тебя поверить в это, но в нем я ощущаю двойственность. Он не считает тебя возрожденной Шаик. В это я не поверю даже на мгновение. Просто он понимает, что армия мятежников нуждается в молодой и сильной предводительнице. Скорее всего, настоящая Шаик была морщинистой высохшей старухой. Вот четверть века назад она действительно представляла силу. Подумай: а вдруг ее телохранителям просто не захотелось рисковать жизнью, спасая дряхлый живой символ?

Веки Гебория все еще оставались припухлыми. Гной, вытекающий из глаз, успел превратиться в корку, а сами зрачки подернулись серой пеленой.

— Ну что ж, раз они затеяли более крупную игру, мне самое время в нее включиться.

— Думаю, не они, а прежде всего Леом. Однако он рассчитывает, что ты будешь играть по его правилам. Учти: представлять тебя мятежному воинству будет он. Стоит ему только заикнуться о своих сомнениях, и тебя растерзают на куски.

— Я не боюсь Леома, старик, — усмехнулась Фелисина. — Таких мужчин я хорошо понимаю.

Геборий поджал губы. Фелисина выдернула свою руку и пошла к каналу.

— В сравнении с ним Бенет был просто маленьким несмышленышем, — бормотал двинувшийся за ней старик. — Разбойник, забияка, повелитель горстки жалких, опустившихся каторжников. Да, он любил покрасоваться. А кто не любит, если есть такая возможность? Напрасно ты цепляешься за воспоминания о Бенете. Точнее, даже не за воспоминания, а за ощущения, которые он в тебе вызывал. Вот они были совершенно ложными.

Фелисина резко остановилась.

— Да что ты вообще знаешь? — почти прошипела она, дрожа от ярости. — Думаешь, я боюсь мужчин? Боюсь того, что они могут со мной сделать? И конечно, ты думаешь, что успел меня изучить? Может, еще начнешь утверждать, будто знаешь мои мысли и чувства? Ты просто высокомерный идиот, Геборий!

Смех старика ударил ее наотмашь, заставив замолчать.

— Милая девочка, а зачем тогда я тебе нужен? В качестве говорящей зверюшки, чтобы развлекать тебя беседами? Может, прикажешь вырвать мне язык? Вот тогда я точно превращусь для тебя в слепую, безгласную скотину.

— Перестань, Геборий, — уже без раздражения попросила Фелисина. Она вдруг почувствовала, что их разговор отнял у нее силы. — Если когда-нибудь мы научимся понимать друг друга, нам не понадобятся слова. Наши языки умеют разить острее мечей. Так давай уберем их в ножны. К чему нам раны?

Геборий запрокинул голову.

«Как быстро он перенял эту манеру, свойственную многим слепым».

— Последний вопрос. Скажи, зачем я тебе нужен?

Фелисина подыскивала слова, не зная, как он отнесется к правде. Лгать старику ей не хотелось. «Совсем недавно я бы без раздумий бросила тебя одного среди пустыни».

— Потому что рядом со мной ты останешься в живых, Геборий. Достаточно, что я прогнала Бодэна.

Не опуская головы, Геборий вытер пыльный лоб.

— Думаю, мы с тобой все-таки научимся понимать друг друга.

К каналу вели широкие каменные ступени. Их было более сотни. На дне высохшего русла виднелась каменная стена с выступами для закрепления шатровой ткани. Чувствовалось, стену сложили гораздо позже, когда Рараку перестала быть морем. Такие же камни окружали закопченный очаг.

Дурные предчувствия Леома оправдались: кто-то успел разграбить тайник с провизией. Рядом валялась груда вывороченных камней. Но крик тоблакая был вызван совсем не этим. На земле валялись семь наполовину съеденных трупов, густо усеянных мухами. Их убили всего несколько часов назад; кровь на тонком белом песке еще не успела застыть. Неподвижный воздух был до предела пропитан невыразимым зловонием.

Ступени запечатлели следы звериных лап, перепачканных в человеческой крови. Следы вели вверх. Леом долго разглядывал их, присев на корточки, затем повернулся к тоблакаю.

— Если собрался его преследовать, тут я тебе не помощник.

Великан щелкнул зубами.

— Я и не просил о помощи.

Тоблакай сбросил на песок бурдюк с водой, подстилку, затем достал свой деревянный меч. Он легко, словно прутиком, поигрывал этим увесистым оружием.

Вопреки недавнему требованию молчать Геборий все же спросил его:

— Собрался выследить и убить странствующего? Если в твоем племени все столь же глупы, как ты, можно считать, что ты почти прожил свою жизнь. Но я не стану скорбеть о твоей гибели.

Тоблакай, памятуя данное обещание, не ответил Геборию. Великан зловеще улыбнулся и сказал, поворачиваясь к Леому:

— Я — мститель Рараку, карающий тех, кто вторгается в пределы священной пустыни.

— Если это так, тогда отомсти за моих соплеменников, — сказал ему воин пустыни.

Перепрыгивая через три ступени, тоблакай стал подниматься вверх. Он, не останавливаясь, добрался до самого верха. Там он ненадолго замер, изучая следы, потом скрылся из виду.

— Странствующий убьет его, — сказал Геборий.

Леом спокойно пожал плечами.

— Возможно. Правда, Шаик заглядывала далеко в его будущее.

— И что она увидела?

— Пророчица редко говорила о своих видениях. Помню только, что будущее тоблакая повергло ее в ужас.

— Пророчица Дриджны могла ужасаться? — удивилась Фелисина.

Лицо Гебория напряглось. Он словно услышал подтверждения собственных ощущений, связанных с будущим.

— Леом, расскажи мне о других ее видениях.

Леом стаскивал обезображенные трупы в одно место. Услышав просьбу, он поднял голову и взглянул на Фелисину.

— Когда ты откроешь священную книгу, эти видения придут к тебе. Таков дар Дриджны, один из многих.

— Ты что же, предлагаешь мне по пути к оазису совершить этот ритуал?

— Не предлагаю. Ты должна его совершить. Он подтвердит, что ты и в самом деле являешься возрожденной Шаик.

— И как это подтвердится? — спросил Геборий.

— Если она лжет, ритуал погубит ее.

Когда-то этот холм был настоящим островом, и вокруг него плескалось море. Теперь его окружала равнина с глинистой, растрескавшейся землей. Еще сохранились серые пни, к которым привязывали лодки. Были причалы и посолиднее. Они тянулись вдоль тогдашней береговой линии. В давние времена пространство под причалами забивалось разным мусором, бросаемым с кораблей. Мусор давно успел окаменеть, но даже и сейчас в его потемневших слоях кое-где поблескивала рыбья чешуя.

Примостившись возле Скрипача, Маппо следил за Икарием, поднимавшимся по хлипким остаткам волнолома. Позади трелля, в окружении стреноженных лошадей, стоял Крокус. Все это время он был непривычно молчалив. Движения его стали более скупыми, будто парень принял на себя некий странный обет. Сам того не осознавая, Крокус все больше подражал Икарию, его жестам и манере говорить. Маппо это не радовало, но и не огорчало. Он знал об этой особенности своего друга, хотя тот никого не старался расположить к себе.

«Лучше бы парень подражал Скрипачу, — думал Маппо. — Этот солдат — удивительное создание».

— Икарий как будто знает, куда надо лезть, — заметил сапер.

Маппо вздрогнул.

— Значит, наши ощущения совпали, — нехотя признался он.

— Вы уже здесь бывали?

— Я нет, а Икарий… да, он здесь не впервые.

— А сам он как узнает, что уже бывал тут?

Трелль только покачал головой.

«Он не должен этого вспомнить. Раньше он не помнил. Но благословенные преграды забвения рушатся! Повелительница снов, верни Икарию блаженство неведения. Прошу тебя, верни…»

— Полезли и мы, — сказал Скрипач, вставая на ноги.

— Что-то не тянет.

— Как знаешь.

Скрипач полез вслед за полуджагатом, успевшим скрыться в развалинах города, простирающихся за волноломом. Вскоре туда же направился и Крокус. Трелль поморщился.

«Должно быть, я старею, если боюсь, что лишусь рассудка в этих развалинах».

Прежде чем добраться до волнолома, нужно было миновать коварную осыпь, состоящую из обломков дерева, кирпичей, кусков штукатурки и черепков. Одолев половину осыпи, Скрипач остановился. Он протянул руку и вытащил из груды обломков посеревший кусок дерева.

— Гляди-ка, — обратился он к Крокусу. — Дерево превратилось в камень.

— Окаменело, — ответил Крокус. — Помню, дядя рассказывал мне, как все происходит. Дерево пропитывается каменными солями и само становится как камень. Но не за год-два, а за тысячи лет.

— Зато верховный маг, которому доступна магия Пути Дрисса, сотворил бы такое окаменение за считанные секунды.

Маппо, который все-таки присоединился к ним, извлек посудный черепок. Внешне этот черепок небесно-голубого цвета был тонким, как яичная скорлупа, но отличался изрядной прочностью. На черепке сохранился кусочек рисунка: черные с зеленоватым отливом линии изображали туловище. Рисунок был грубым. Скорее всего, его сделала рука человека, поскольку туловище явно было человеческим. Маппо размахнулся и зашвырнул черепок подальше.

— Этот город погиб задолго до того, как исчезло море, — сказал Скрипач, продолжая подъем.

— Откуда ты знаешь? — послышался сзади вопрос Крокуса.

— Здесь все источено и разрушено водой. Волны дырявили эту стену. Век за веком. Не забывай, я вырос в приморском городе. Я видел, на что способна вода. Прежде чем строить новые причалы в Малазе, император приказал вычистить и углубить дно Малазанского залива. Мы бегали смотреть, как из-под воды обнажаются старые волноломы и все прочее.

Скрипач добрался до верха и снова остановился, чтобы передохнуть.

— Тогда-то и стало понятно, что Малаз древнее, чем думали.

— И со временем уровень моря там не опускался, как здесь, а поднимался, — заключил Маппо.

— Ты прав, трелль.

С вершины волнолома открывался вид на разрушенный город. Природная стихия немало потрудилась над ним, однако еще до ее слепых ударов этот город кто-то жестоко разрушил. Почти все здания представляли собой груды обломков — свидетелей чьей-то неимоверной силы и безудержной ярости. Остальное пространство заполняли колючие кустарники. Рядом с ними тянулись вверх кривые узловатые деревья.

Примечательной особенностью этого города было обилие статуй. Когда-то они стояли в промежутках широких колоннад, заполняли ниши едва ли не в каждой стене. Повсюду валялись обломки мраморных тел. Манера изображения была той же, что и на голубом черепке. Фигуры показались треллю слишком уж знакомыми.

«Легенда, которую рассказывали на просторах Джаг-одхана… легенда, слышимая мною от старейшин племени…»

Икарий скрылся из виду.

— Куда дальше? — спросил Скрипач.

На темной коже Маппо проступил пот. Внутри слабо шевельнулось предчувствие. Он шагнул вперед.

— Ты что-то почуял? — допытывался Скрипач. Маппо едва слышал вопрос сапера.

По развалинам было трудно представить себе первоначальный вид города. Но у Маппо имелся свой способ воссоздания. Он дословно помнил легенду, ритм ее повествования. Язык древних треллей был гораздо точнее и емче. Народ, не обладавший письменностью, довел использование слов до невероятного совершенства. Слова передавали числа, измерения, состав и свойства всех вещей. Слова несли в себе тайные карты, точные расстояния, устройство человеческого разума, историю событий, описание городов, континентов и магических Путей.

Племя, которое несколько веков назад приняло к себе Маппо, хранило древние традиции и отвергало все изменения, коснувшиеся жизни треллей. Старейшины племени торопились передать эти традиции Маппо и его сверстникам, чтобы они сохранили удивительную силу слова, силу повествования, силу памяти.

Маппо знал, куда отправился Икарий и что искал его друг в этом городе. Сердце треля бешено колотилось. Он шел все быстрее, перепрыгивая через обломки и не обращая внимания на колючки, которые впивались даже в его толстую кожу.

«В каждом городе первой империи было семь главных улиц. Духи неба чтили это священное число. Они взирали на семь скорпионьих хвостов, семь жал, обращенных к песчаному кругу. На этот круг внимательно глядели все, кто делал приношения Семи божествам».

Скрипач что-то крикнул ему вслед, но трелль не ответил. Он выбрался на одну из извилистых улочек и двинулся к центру города. Когда-то здесь стояло семь тронов, сделанных в виде скорпионьих хвостов, и каждый был высотой в семьдесят семь локтей. И каждый был разрушен ударами мечей, грозным оружием в руках, направляемых такой яростью, что ее невозможно представить.

От большинства приношений и даров, заполнявших песчаный круг, остались лишь воспоминания. Но Икарий нашел то, что подспудно искал. Он стоял с запрокинутой вверх головой, разглядывая странное сооружение. Странный механизм.

Металлические части этого механизма не превратились в ржавую пыль. Они по-прежнему исправно двигались, однако движение было невидимым для глаз смертных. На мраморном постаменте стоял наклонный мраморный диск. Гладкую поверхность покрывали многочисленные письмена и символы. Диск глядел прямо на солнце, хотя огненный шар светила был едва различим сквозь золотистую дымку.

Маппо медленно подошел к Икарию и остановился в двух шагах от него.

— Как такое возможно, друг? — спросил Икарий, ощутивший его присутствие.

Это был голос заблудившегося ребенка, и бесхитростный вопрос острым шипом вонзился треллю в сердце.

— Понимаешь, Маппо, это моя работа, — продолжал полуджагат. — Мой… дар. Во всяком случае, так здесь написано. Скажу тебе больше: я не без причины отметил год постройки. И видишь, как диск повернулся… я вижу, он указывает на тот год… значит, я могу подсчитать…

У него дрогнул голос.

Маппо обхватил себя руками. Трелль сейчас не мог ни говорить, ни даже думать. Боль и страх наполняли его душу, пока и он не почувствовал себя ребенком, оказавшимся один на один с кошмаром.

— Скажи мне, Маппо, почему те, кто разрушил этот город, не уничтожили и мое Колесо? Конечно, оно пронизано магией, предохраняющей от природных стихий… Но ведь и семь тронов… и многие дары… они тоже имели магическую защиту. Оказывается, все можно сломать. Почему, Маппо?

Только бы он сейчас не обернулся! Только бы не видеть его лица, его глаз.

«Самый страшный детский кошмар, когда ребенок видит лицо отца или матери, с которого стерты все следы любви и заменены холодным намерением, слепым отрицанием или просто равнодушием… и тогда ребенок кричит от страха и слабости».

Не оборачивайся, Икарий! Мне страшно увидеть твое лицо.

— Наверное, я допустил ошибку, — все тем же спокойным, невинным тоном произнес Икарий.

Сзади слышались шаги Скрипача и Крокуса. Что-то заставило их ступать тихо и медленно.

— Я ошибся в измерениях. Что-то не так записал. Это же древний язык. Я плохо помнил его еще тогда, когда строил Колесо. Знания, что остаются во мне, кажутся верными, но, может, я вовсе уж не так совершенен, как мне думалось? Что, если моя уверенность — всего лишь самообман?

«Да, Икарий, ты несовершенен».

— Я подсчитал: последний раз я был здесь девяносто четыре тысячи лет назад. Понимаешь, Маппо? Девяносто четыре тысячи. Несомненно, в расчеты вкралась какая-то ошибка. Разве эти развалины могли бы выдержать столько времени? Они давно бы рассыпались в прах.

Маппо пожал плечами.

«А много ли мы в действительности знаем?»

— Возможно, сказывается сила магии…

«Возможно».

— Но кто же разрушил город?

«Ты, Икарий. Но даже тогда, когда гнев ослепил тебя, что-то в тебе признало творение собственных рук и не позволило его уничтожить».

— Кем бы они ни были, они обладали большей силой, нежели мы, — продолжал Икарий. — Сюда пришли тлан-имасы. Они пытались оттеснить врага… Да, был давнишний союз между жителями этого города и Молчаливым Владыкой. Они разрушили все, и теперь мы находим в песке только кости. Тысячи костей. Маппо, что за страшная сила уничтожила город? Ведь не джагаты. Даже во времена своего могущества они так не зверствовали. Да и качен-шемалей тогда уже давно не было. Я просто теряюсь в догадках, Маппо…

На плечо Маппо легла мозолистая рука. Скрипач сдавил ему плечо, потом убрал руку и подошел к Икарию.

— Ответ достаточно прост, — сказал сапер, вставая рядом с Икарием. — Город разрушила сила кого-то из Властителей. Только гнев бога или богини мог произвести такое разрушение. Должно быть, ты слышал немало легенд о древних империях, слишком высоко возносившихся в своей гордости. Прежде всего, кем были Семь божеств? Кем бы они ни были, их здесь почитали: и в этом городе, и в других городах Рараку. Смотри, с какой яростью уничтожались семь тронов. Сдается мне, то была личная месть. Но кто — это мы вряд ли узнаем. Разум смертного человека здесь бессилен. Я не могу представить никого из известных мне Властителей способным на такое чудовищное разрушение.

— Нет, воин, они могли пойти на такое, — возразил несколько приободрившийся Икарий. — В дальнейшем они научились действовать тайно и чужими руками. Их прежний способ расправы был слишком опасен во многих отношениях. Думаю, ты ответил на мой вопрос.

Сапер равнодушно пожал плечами.

Сердце Маппо забилось ровнее.

«Только не ломай больше голову, почему из всего города уцелело лишь твое Колесо». Роняя капли пота на песок, Маппо глубоко вздохнул. Он поглядел на Крокуса. Парень стоял с отсутствующим видом, словно не понимал, зачем они так долго толкутся возле этого Колеса. Тем не менее Маппо все понял.

«А ты взрослеешь на глазах, парень».

— Девяносто четыре тысячи лет… должно быть, я ошибся, — сказал Икарий.

Он отвернулся от своей постройки и слабо улыбнулся треллю. У Маппо все поплыло перед глазами. Он кивнул и отвернулся, сражаясь с нахлынувшим чувством печали и горечи.

— Кажется, нам пора возобновить поиски Апсалары и ее отца, — сказал Скрипач.

Икарий резко встряхнул головой, прогоняя оцепенение.

— Да. Мы совсем близко от них… и еще от многого.

Все эти столетия он помнил ночь своего расставания с племенем. Особый ритуал освободил тогда Маппо от всех его прежних обязательств. Он стоял на коленях в дымном шатре старейшей шаманки племени.

— Я должен знать больше, — шептал тогда Маппо, — Если безымянные поручают мне миссию, я должен знать о них. Поклоняются ли они какому-либо из богов?

— Когда-то поклонялись, но не сейчас, — ответила старуха. Она не смотрела ему в глаза. Намеренно или нет — этого Маппо тоже не знал.

— Бог их отверг, отринул от себя. Это случилось во времена первой империи, которая вовсе не была первой. Еще задолго до ее появления у тлан-имасов существовала своя первая империя… Они были левой рукой, другое сообщество — правой. Обоим сообществам предстояло объединиться, чтобы вести за собой. Но те, кому предстояло стать неназванными, ушли по тропе тайн…

Шаманка замолчала, рубанув рукой воздух. Такой жест Маппо видел впервые. То был… жест джагатов.

— Тайны иных миров сбили их с пути. Они встретили нового господина и поклонились ему. Это все, что могу сказать тебе.

— И кто же этот новый господин?

Старуха лишь покачала головой и отвернулась.

— А чьи силы сокрыты в их посохах? — допытывался Маппо.

Шаманка не ответила ему и на этот вопрос. Впоследствии Маппо нашел ответ (во всяком случае, он так считал). Увы, ответ не принес ему утешения.

Они покинули бывший остров с развалинами древнего города и двинулись по глинистой равнине дальше. Небесный свет постепенно слабел, готовясь перейти в короткие сумерки. Их лошадей мучила жажда, но даже Икарий и Маппо не могли найти хотя бы слабенький источник воды. Трелль не представлял, как Апсалара с отцом ухитряются путешествовать по этим засушливым местам да еще все время опережать их на день пути.

«И эта тропа, и наша цель никак не связаны с Шаик. Нас увели далеко в сторону от мест, где можно столкнуться с мятежниками. И место убийства Шаик, и оазис находятся совсем в другой стороне. Скрипач знает, куда мы идем. Но откуда он это узнал — сапер упорно не рассказывает. Тем не менее мы с Икарием догадываемся. Возможно, один только Крокус остается в неведении, однако я могу недооценивать этого парня. Внешне он остался прежним, зато сильно вырос внутри… Мы идем туда, куда ты так стремился попасть, Скрипач».

Равнина погружалась в сумерки, однако тающий дневной свет еще позволял разглядеть огромное количество следов. Следы смыкались. От одного их вида Маппо стало не по себе. Странствующие и диверы. Их были десятки. Они тоже шли вслед за Апсаларой и ее отцом.

Крокус вел лошадей и потому шагал позади всех. Равномерно цокали копыта усталых животных, как вдруг парень громко закричал. Трелль бросился к нему. Крокус валялся на земле, крепко сцепившись с невесть откуда взявшимся человеком. Сумеречные тени скрывали лицо незнакомца. Парню удалось припечатать противника к земле и крепко сжать ему запястья.

— Ах ты тварь! — рычал Крокус. — Я же знал, что ты ошиваешься где-то рядом. Я почуял тебя еще до острова. Ты все время следил за нами. Но и я следил за тобой. Я знал: рано или поздно ты мне попадешься.

Подбежавшие спутники Крокуса сразу узнали его противника. Искарал Паст! Верховный жрец оставил попытки вырваться.

— Еще какая-то тысяча шагов, и обман был бы полным, — бормотал он. — Вы видели следы моего потрясающего успеха? Я всех спрашиваю! Неужели вы все — такие непроходимые тупицы? Или ужасающе жестокие? Как видите, даже на обвинения этого юного дуралея я отвечаю смиренным молчанием!

— Можешь его отпустить, — сказал Крокусу Икарий. — Он не сбежит.

— Отпустить? Нет, уж лучше его вздернуть.

— Неплохая мысль, парень, — улыбнулся Скрипач. — Только давай сначала найдем дерево.

Крокус выпустил верховного жреца. Искарал встал, но спины не разогнул. Сейчас он был похож на крысу, решающую, в какую сторону улизнуть.

— Они увеличиваются. Растут в страшных количествах. Хватит ли во мне смелости пуститься вслед за ними? Посмею ли я испортить себе праздник? Ведь мне суждено увидеть завершение моих потрясающе мудрых усилий. Все замаскировано, все неопределенно, и они ничего не знают!

— Теперь ты пойдешь с нами, — сердито произнес Крокус, дотрагиваясь до кинжалов на своем поясе. — Что бы ни случилось, ты пойдешь с нами.

— Конечно, мой мальчик!

Искарал повернул к нему трясущуюся голову.

— Я и так спешил, чтобы догнать вас. — Старик втянул голову в плечи. — Ну вот, он уже готов мне поверить. По лицу вижу. Ах ты, слабоумный тупица! Кто сравнится по уму с Искаралом Пастом? Никто. Просто я должен переживать свою победу внутри. Тихо, незаметно. Ключ к пониманию скрыт в неведомой природе магических Путей. Можно ли разломать их на отдельные куски? Да, отвечаю вам, можно. В этом и скрыта тайна Рараку! Все, кто блуждал здесь, странствовали не в одном, а во множестве миров. И никто даже не догадывался об этом. Наши предшественники тоже этого не знали. Сердце Рараку — спящий великан. Это и есть истинное сердце священной пустыни, а не мутный оазис, заполненный стадом двуногих баранов!

Искрал Паст оглядел четверых путников.

— Что глаза вылупили? Мы должны уже быть в пути. Всего тысяча шагов, и вот оно, истинное желание твоего сердца. Оно там, в какой-то тысяче шагов.

Крокус схватил верховного жреца за воротник и толкнул его вперед.

— Идем!

— Ах, как приятно видеть это искреннее нетерпение юности, — пробормотал Искарал. — Какие ласковые, дружелюбные жесты. Я невольно умиляюсь.

Маппо посмотрел на Икария и увидел, что полуджагат тоже глядит на него. Их взгляды встретились.

«Магические Пути, разломанные на отдельные куски. Что же, Клобук вас всех накрой, случилось с этой землей?»

Этот вопрос он задал другу мысленно. Следом явилась другая мысль: «Легенда утверждает, что Икарий появился где-то здесь, что он вышел из Рараку. Магический путь, разорванный на куски… Рараку меняет всех, кто ступает на ее растрескавшуюся землю. Боги милосердные, мы и впрямь приближаемся к месту, породившему кошмары Икария!»

Путь продолжался. Небесная бронза сменилась непроницаемой чернотой. Звезд не было. Казалось, что черная пустота опускается все ниже, чтобы окутать и поглотить путников. Бормотания Искарала Паста стихли, исчезнув в этой черной пустоте. Маппо видел, что Скрипачу и Крокусу стало намного труднее идти, однако они упрямо шагали дальше, вытянув вперед руки.

Икарий, как всегда шедший впереди, вдруг остановился и повернулся. Маппо кивнул ему, дав понять, что и он заметил два силуэта, до которых было полсотни шагов. Это они — Апсалара и… слуга.

«Мы не знаем настоящего имени этого человека. Слуга да слуга. Даже у собаки есть кличка».

Икарий схватил вытянутую руку Крокуса.

— Мы нашли их, — тихо проговорил он.

От этих слов все остальные тоже остановились.

— Мне кажется, они ждут нас… возле порога.

— Порога? — воскликнул Скрипач. — Быстрый Бен ни о чем подобном не говорил. Что еще за порог?

— Узловатый и изломанный кусок магического Пути! — прошипел у него за спиной Искарал Паст. — Глядите же, как Путь Рук загнал всех внутрь! Эти глупцы все полезли туда, все до единого! Верховному жрецу Тени было велено создать ложную тропу. Глядите, как блестяще он справился с повелением! Крокус обернулся на звук его голоса.

— Но зачем отец Апсалары привел нас сюда? Чтобы толпа странствующих и диверов набросилась на нас и растерзала?

— Да, мальчишка, соображения у тебя — как у дохлого крота! — Искарал Паст вновь затанцевал на месте. — Если только слияние не убьет его первым! Ха-ха! И потом заберет ее, сапера и тебя, парень. Тебя! О том, что ждет внутри Пути, спроси Икария. Ждет подобно стиснутой в кулак руке, которая держит этот кусок иной реальности!

Апсалара с отцом пошли им навстречу.

Маппо не раз мысленно представлял себе эту минуту, однако увиденное не имело ничего общего с его мыслями. Крокус пока что не видел предмета своих поисков. Парень выхватил кинжалы, направив их туда, откуда раздавался голос Искарала Паста. Икарий стоял у него за спиной, готовый в любое мгновение разоружить Крокуса. Зрелище было почти потешным: Крокус ничего во тьме не видел, а Паст заставил свой голос звучать из десятка мест одновременно. Сам же он продолжал выплясывать.

Бормоча проклятия, Скрипач достал из мешка старый фонарь и принялся высекать огонь.

— Вы осмелитесь туда войти? — гнусавил Искарал Паст. — Отвечайте: вы осмелитесь? Говорите же!

Апсалара остановилась возле Маппо.

— Я знала, что вы доберетесь сюда… Крокус! Я здесь.

Крокус встрепенулся, торопливо пряча кинжалы в ножны.

Огниво Скрипача выбросило сноп ярких искр.

Крокус обнял Апсалару и застыл, крепко прижимая ее к себе.

«Ах, парень, если бы ты знал, что не только внешняя темнота скрывает от тебя ту, которую ты так отчаянно искал», — подумал Маппо.

Сейчас никто не владел разумом Апсалары, однако то, что некогда подавляло ее сознание, постепенно становилось ее собственным сознанием. Это встревожило Маппо, отравляя ему радость встречи.

Икарий подошел к треллю.

— Тремолор, — прошептал он.

— Да.

— Некоторые считают, что Азаты по природе своей благотворны. Они появляются, чтобы сдерживать неуправляемые магические силы. Там, где они встают, миру грозит большая опасность.

Трелль кивнул.

«Этот обломок магического Пути — будто заноза в теле Рараку. Но еще хуже блуждающий обломок, несущий с собой хаос и разрушение. Искарал Паст не солгал: Тремолор удерживает страшный обломок, не пуская его дальше… Каким же адом стала Рараку…»

— Я ощущаю: внутри Пути полно странствующих и диверов, — сказал Икарий. — Они из кожи вон лезут, пытаясь найти дом Азата.

— Считая его воротами.

Зажженный Скрипачом фонарь светил всего на несколько шагов. По земле разливалось подрагивающее желтоватое пятно. Сапер подошел к Маппо.

— Ворота здесь действительно есть, но не те, что ищут переместители душ. Им туда все равно не попасть — их поглотят корни Азата.

— Быть может, и нас тоже, — раздался незнакомый голос. Они впервые услышали голос отца Апсалары.

— Я буду вам очень благодарен, если вы все вместе отговорите мою дочь. Объясните ей, что попытки проникнуть внутрь Азата крайне опасны. Это касается не только Апсалары, но и всех вас.

— Странное дело, — удивился Скрипач. — Да, мы искали Тремолор, но привел к нему нас ты. И вдруг теперь ты начинаешь нас отговаривать. Значит, ты отправился сюда, выполняя приказ Искарала Паста?

— Как твое настоящее имя? — спросил его Маппо.

— Реллок, — ответил отец Апсалары.

Взглянув на Скрипача, он медленно покачал головой.

— Я не могу судить о замыслах Искарала Паста. Я лишь выполнял то, что он мне велел. Это было моим последним заданием, чтобы выплатить долг. Я всегда плачу долги, даже богам.

— Понимаю. Они вернули тебе утраченную руку, — сказал сапер.

— Не только это. Они спасли жизнь мне и дочери, когда в наши места явились гончие Тени. Сам знаешь, все остальные там погибли.

— Только это были их гончие, Реллок, — хмуро заметил Скрипач.

— Даже если и так. Поймите, это ложная тропа. Переместители душ уже заблудились. Она уведет их…

— Подальше от настоящих ворот, — согласился Икарий. — А настоящие находятся под храмом Паста.

— Нам с дочкой нужно было свернуть с ложной тропы, — продолжал Реллок. — Мы расставили приманки, а сами спрятались в тени. Переместители душ бросились по ложной тропе и оказались в ловушке. Если мне суждено умереть в родной деревне, меня не пугает долгий путь к Итко Кану.

— Надо же, Реллок мечтает вернуться к рыбачьим сетям, — скрипуче захохотал Искарал Паст. — Но твоя деревня сильно изменилась. Вспомни, сколько лет прошло. Как же ты глуп, Реллок! Боги водили твоими руками, когда ты заманивал странствующих и диверов в ловушку, а ты хочешь снова вытаскивать сети! Лицо, обожженное солнцем, ноги по колено в воде. Да ты — образцовый подданный империи! Ласэна непременно должна была бы обратить на тебя внимание!

Скрипач сходил за арбалетом, взвел пружину и поставил на стопор.

— Вы решайте сами, а я пойду внутрь.

Он оглянулся на лошадей.

— Лошадь придется оставить.

Подойдя к своему жеребцу, Скрипач начал снимать упряжь.

Он вздохнул, потрепав верного спутника по бокам.

— Я гордился тобой, друг. Ты ни разу меня не подвел. Но со мной тебе идти нельзя. Останешься здесь и поведешь остальных к лагерю Шаик.

Вскоре были расседланы все лошади.

— Я тоже пойду внутрь, — сказал Икарий.

Маппо закрыл глаза, моля богов, чтобы утихла буря в его душе.

«Боги, я трус. Законченный трус».

— А ты, друг? — спросил его Икарий.

Трелль кивнул.

— Зачем вам лагерь Шаик? Вы все пойдете внутрь, — бубнил Искарал Паст, продолжая свой безумный танец. — Мы будете искать ответы, а потом новые ответы и так без конца. Но в мыслях своих я насмехаюсь над вами и предупреждаю вас. Только вы не слышите моих слов. Берегитесь трюков и ловушек! По сравнению с Азатом мои бессмертные повелители — просто малые дети!

ГЛАВА 16

Куда ни глянь, пространство леса заполняли бабочки. Они сливались в единую бледно-желтую завесу, и сквозь нее едва проглядывали темно-зеленые ветви кедров. По берегам реки Ватар тянулись высокие густые заросли папоротника-орляка. Только в одном месте — там, где шла дорога, — они расступались.

Дюкр отъехал от колонны всадников, с которой двигался все это время, и остановился на невысоком холме. «Собачья упряжка» Кольтена растянулась более чем на лигу. Каждое звено этой живой цепи держалось из последних сил. Ветер подхватывал густые клубы пыли и нес на север.

Холм был опоясан кругами из массивных остроугольных валунов. Центром каменных окружностей являлась вершина. Дюкр стал припоминать: ведь где-то он уже видел такие холмы. Вот только где? Он так и не вспомнил.

Воздух был жарким и каким-то… тревожным. Может, ощущение было вызвано самим холмом, а может — грядущим сражением. Доискиваться причин Дюкру не хотелось.

К нему, стоя в стременах, скакал всадник. Историк поморщился: опять капрал глупит! Уверяет всех, будто совсем выздоровел. Мальчишка! Доскачется, что останется хромым на всю жизнь.

— Наконец-то я вас нашел, — выпалил Лист.

— Капрал, сколько раз тебе повторять, что ты ведешь себя как последний идиот?

— Я согласен, господин историк. Но с западного арьергардного фланга передали срочную новость: там заметили передовые части армии Корболо Дэма.

— С западного? Кольтен оказался прав: этот перебежчик вознамерился пересечь реку раньше нас.

Лист кивнул, вытирая вспотевший лоб.

— Наши насчитали около тридцати кавалерийских полков.

— Если нам придется продираться сквозь них к броду, это конец.

— Вы правы. А основные силы армии Корболо укусят нас за хвост. Потому-то Кольтен и собирается послать вперед клан Глупого пса. Он просит, чтобы вы ехали с ними. Путь будет нелегким, но ваша кобыла выдержит. Наши лошади слабее.

«Боги милосердные, да я все колени отбил о ее костлявые бока. Что же тогда говорить про остальных лошадей?»

— Но до реки еще шесть лиг пути, — сказал Дюкр.

— Почти семь.

«В иное время и при иных обстоятельствах это было бы приятной прогулкой. Но только не на отощавшей лошади».

— Мы едва успеем туда добраться и подняться на гору, как отряды Корболо атакуют нас.

— Но противник устал не меньше нашего, — неуверенно возразил капрал.

«По голосу чувствую: ты и сам не веришь своим словам, капрал. Ты прекрасно знаешь, что им не пришлось выдерживать сражение за сражением. К тому же численностью они втрое превосходят нас».

— Мы запомним эту «прогулочку», — проворчал Дюкр.

Лист рассеянно кивнул; он разглядывал лес.

— Никогда не видел столько бабочек. Живая завеса, — сказал он, повторяя слова Дюкра.

— Они, как и птицы, тоже перелетают с места на место.

— Говорят, река совсем обмелела.

— Что ж, хоть одна приятная новость.

— Но место переправы не слишком-то широкое. В остальных очень крутые берега.

— Капрал ты так и продолжаешь ездить, дергаясь то в одну, то в другую сторону?

— Не беспокойтесь, господин историк. Я чередую тяжесть тела.

— Помнишь, ты рассказывал мне о своих видениях? Там что-нибудь было насчет реки?

Лицо капрала окаменело.

— Река — это граница, господин историк. За нею остается прошлое.

— А что скажешь про эти каменные кольца?

Лист обвел глазами холм.

— Клобук меня накрой! — пробормотал он, стараясь не смотреть на историка.

Дюкр кое-как изобразил улыбку и натянул поводья.

— По-моему, клан Глупого пса готовится выехать, — сказал он. — Опаздывающих они не любят.

На подъезде к ожидавшим его виканским всадникам Дюкр услышал пронзительное собачье тявканье. Между сторожевыми псами носилась кудлатая собачонка, из-за которой историк тогда обрушил на себя гнев Пуллика Алара.

«Значит, они тебя не съели».

Похоже, собачонка ничуть не тосковала по прежнему житью, а утрату прежнего лоска считала малой платой за обретенную свободу.

— А я-то думал, от этой «слюнявки» давно только косточки остались, — сказал Дюкр.

— Лучше бы остались, — поморщился Лист. — У меня уже в голове звенит от ее лая. Взгляните, с каким напыщенным видом она держится. Наверное, от прежнего хозяина научилась. Ведет себя так, словно она — вожак стаи.

— А вдруг? Знаешь, капрал, она умеет преподнести себя, да еще с уверенным видом. И смотри, ни у кого из этих псов даже лапа не поднимется, чтобы утихомирить ее. Они привыкли подчиняться.

Завидев Дюкра и капрала, Кольтен развернул свою лошадь.

— Историк, ты хоть раз видел командира саперов? Я начинаю думать, что его попросту не существует, а саперы командуют собой сами.

— Я его не видел, однако уверен, что он до сих пор жив.

— А мне сдается, что у саперов вообще не было командира и они еще с Хиссара дурачат мне голову.

— Сомневаюсь, господин Кольтен. Чтобы месяцами изощренно обманывать вас… И ради чего?

— Думаешь, они не способны на обман?

— На такой — нет.

Кольтен ждал, но Дюкру было больше нечего сказать, и командующий переменил тему.

— Ты едешь вместе с кланом Глупого пса?

— Да. И настоятельно прошу, чтобы капрал Лист ехал с основной частью войск.

— Господин Дюкр… — взмолился капрал.

— Никаких возражений, парень! — отрезал ему Дюкр. — Он еще не выздоровел после ранения, господин Кольтен.

Кольтен кивнул.

Неожиданно между виканским полководцем и историком вклинился на своей лошади Балт. Брошенное им копье полетело в траву. Собачонка испуганно завизжала и бросилась прочь, подпрыгивая, будто ком глины.

— Клобук ее накрой! — зарычал Балт. — Опять промазал!

— Тогда понятно, почему у нее глотка не закрывается, — усмехнулся Кольтен. — Ты же каждый день грозишься ее убить.

— Неужели вам не справиться с плюгавой собачонкой? — удивился Дюкр.

— Попридержи язык, старик! — огрызнулся свирепый виканец.

— Пора ехать, — сказал им Кольтен.

Дюкр повернулся к нему и увидел подъехавшую Нетру. Юная колдунья была бледной. Чувствовалось, она глубоко погружена в себя. Темные глаза все еще наполняла боль, однако в седле Нетра держалась прямо. Дюкр ужаснулся, увидев почерневшие кисти худеньких рук. Даже кожа под ногтями почернела, будто ее опустили в смолу.

Зрелище было тягостным, и историк отвел взгляд.

У кромки леса их встретил вихрь кружащихся бабочек. Лошади испуганно заржали и встали на дыбы. Передняя цепь всадников остановилась, и кое-где в нее врезались ехавшие сзади. Зрелище, которое совсем недавно завораживало своей красотой, стало сущим проклятием, покалечившим лошадей и людей. Лошади отказывались двигаться дальше. Они били копытами, трясли гривами, кусали насекомых, облепивших им глаза. И тогда вперед бросились два десятка виканских псов. Они бежали, оставляя за собой бледно-желтый след. Испуганные насекомые разлетелись по обе стороны дороги, освободив проезд.

Дюкр отплевывался. Крылышки бабочек, попавших ему в рот, на вкус напоминали мел. Промелькнувшая мимо собака заставила его забыть про живую стену и недоверчиво замотать головой. Историку показалось, будто пес по кличке Косой бежал, неся в зубах… кудлатую собачонку.

Порядок был восстановлен. Всадники пустили лошадей легким галопом. Ритм движения освобождал голову от мыслей. Дюкр не впервые ездил вместе с виканцами. Сейчас чего-то недоставало. Ах да! Всадники ехали молча: ни задиристых шуток, ни походных песен. Только цокот копыт и шелест тысяч крылышек. Бабочки вились у них над головами, сопровождая отряды к реке.

Поездка утратила черты реальности; она утратила протяженность во времени. Дюкру казалось, что отряд плывет по реке тишины, являясь единственным источником звуков в мире безмолвия. Заросли орляка и почерневшие стволы мертвых деревьев сменились молодыми кедрами, весьма редкими, чтобы назвать их лесом. О старых высоких кедрах напоминали лишь пни. А бабочки продолжали свой безумный танец, теперь уже на фоне темно-зеленых кедровых ветвей. Вскоре от этого зрелища у Дюкра заболела голова.

Виканцы подстроились под бег своих собак. Псы были неутомимы и выносливы. Лошади и всадники уступали им в том и в другом. Полностью останавливаться не решались, но каждый час переводили лошадей на медленный шаг, давая измученным животным хотя бы такой отдых. Запасы воды в бурдюках, запечатанных воском, заканчивались. Воду пили по глотку. Собак эти паузы раздражали, и они нетерпеливо бегали вокруг всадников.

Главная задача оставалась прежней: добраться до берега Ватара первыми. Кавалерия Корболо Дэма, скорее всего, поедет через молодой лес. Вот там-то назойливые бабочки могут оказаться неожиданными союзницами виканцев. Продраться сквозь бледно-желтую стену будет не так-то просто.

Где-то на пятой лиге к привычным звукам добавилось какое-то непонятное шуршание. Оно доносилось с запада. Поначалу Дюкр не обратил на него внимания, однако потом его поразила неправильность ритма. Звук усиливался, потом вдруг обрывался. Пришпорив лошадь, историк подъехал к Нетре.

Юная колдунья понимающе кивнула.

— С ними едет маг. Он расчищает дорогу, — сказала она.

— Значит, магические Пути снова стали доступны?

— Да, уже целых три дня.

— Но чем этот маг уничтожает бабочек? Огнем? Ветром?

— Нет, он просто открывает свой Путь. Бабочки залетают туда и исчезают. Заметь: каждый раз ему нужно все больше времени для восстановления сил. Это слышно по звуку. Маг начал уставать.

— Хоть это успокаивает, — пробормотал историк. — Мы успеем переправиться до подхода Дэма?

— Я очень надеюсь.

Кедровый лесок расступился, и они вновь выехали на равнинное пространство. С запада на восток тянулась гряда каменистых холмов, проступающих сквозь полчища бабочек. Дорога пошла под уклон. Вдалеке бледно-желтый ковер уже не трепетал в воздухе, а плыл по течению.

«Река Ватар. Бабочки избрали ее для своей похоронной процессии. А ведь часть их доплывет до самого моря», — подумал Дюкр.

Место переправы было обозначено двойной линией деревянных столбов. На каждом виднелась привязанная тряпка, отчего столбы казались линялыми знаменами неведомой утонувшей армии. Рядом с переправой покачивался на волнах большой корабль.

Увидев судно, Нетра шумно втянула воздух. Дюкр ощутил дрожь во всем теле.

Корабль сильно пострадал от пожара. Он был весь черный, и на его обгоревшую поверхность не садилась ни одна бабочка. Из весельных щелей хаотично торчали весла; многие были поломаны, а возле погруженных в воду накапливались желтые груды мертвых насекомых.

Клан Глупого пса вплотную приблизился к восточному берегу Ватара. Но их опередили! Нет, не передовые части армии Корболо Дэма, и даже не его дозорный отряд. Под навесом из куска парусины, укрепленным на кольях, сидели трое. Рядом чадил костер.

Виканские собаки не бросились на них, а окружили, стараясь держаться на почтительном расстоянии. Более того, они начали виновато поскуливать.

Историк и Нетра подъехали ближе. Один из незнакомцев встал и шагнул им навстречу. Его лицо и руки имели странный бронзовый оттенок.

Лохматая собачонка с неистовым лаем бросилась к нему и вдруг затихла. Крысиный хвостик дружелюбно завилял. Человек нагнулся, взял псину на руки и стал чесать ее шелудивые уши. Кивнув на притихших виканских собак, он спросил по-малазански:

— И кто же хозяин этой трусливой своры?

— Я, — ответила Нетра.

— Похоже, — пробормотал незнакомец.

Дюкр прищурился. Троица под навесом показалась ему странно знакомой.

— Как понимать твои слова? — спросил он.

— В самом прямом смысле. Я по горло сыт общением с девчонками, любящими покомандовать. Забыл представиться: капрал Геслер. А это — «Силанда», наш корабль.

— Сегодня немногие решились бы дать кораблю такое имя, — сказал историк.

— Мы его не выбирали. На корабль попали… долго рассказывать. Теперь хотим уплыть подальше отсюда.

Он кивнул в сторону застывших виканских всадников.

— А это, надо понимать, — все, что осталось от виканцев, которые когда-то приплыли в Хиссар?

— Почему вы нас ждали здесь? — не отвечая на его вопрос, спросила Нетра. — Кто вам сообщил, что мы появимся на переправе?

— Успокойся, девочка. Никто. Мы уже были на траверзе Убарида. Собирались зайти в гавань, но по обилию кораблей мятежников поняли, что город в их руках. Тогда мы затаились здесь, чтобы ночью выйти в открытое море. Поплывем в Арен.

— Клобук вас накрой! — воскликнул Дюкр. — Да вы же — те самые моряки из таверны в рыбачьей деревне! Мы встретились в ночь мятежа.

Геслер присмотрелся к нему.

— Похоже, и я тебя узнал. Ты тогда был вместе с Кульпом. Верно?

— Это он, — подтвердил Буян, вставая с толстого мотка каната, на котором сидел. — Клянусь копытом Фенира — вот уж не думал снова тебя увидеть.

— Наверное, вам есть что рассказать.

— Это уж точно, — согласился Буян.

Нетра внимательно разглядывала обгоревшую «Силанду».

— Капрал Геслер, а где твой экипаж?

— Перед тобой, юная командирша. Все трое.

— Но на таком корабле должно быть больше матросов. Где остальные?

— Мертвы.

Если бы не жуткая усталость, историк наверняка бы подметил, что капрал как-то уж больно равнодушно говорит о погибших товарищах.

Восемьсот всадников из клана Глупого пса построили три загона для лошадей. Их разместили в центре, после чего по периметру лагеря соорудили оборонительные заграждения. Дозорные, отправившиеся на запад, вернулись почти сразу же и сообщили о прибытии передовых частей армии Корболо Дэма. Выставив усиленный караул, виканцы продолжили укреплять свой лагерь.

Дюкр и Нетра остались возле навеса. У всех троих моряков кожа имела странный бронзовый оттенок. У всех троих не было бород, а волосы на голове только-только начали отрастать, как после стрижки наголо.

В голове историка теснился целый рой вопросов, однако он молчал и внимательно разглядывал «Силанду».

— Капрал, а ведь на мачтах висят жалкие обрывки парусов. Такой корабль — не баркас. Как вы поплывете в открытое море? Двое сядут на весла, а ты встанешь на руль?

Геслер повернулся к Буяну.

— Готовь оружие. Мне эти назойливые виканцы уже поперек горла. Ты, Честняга, давай к ялику. Чувствую, нужно уносить отсюда ноги, и побыстрее.

Отдав распоряжения, он сказал Дюкру:

— «Силанда» может идти и без парусов, а как — у меня нет времени тебе объяснять. Этот виканский сброд готовится к сражению. По лицам вижу: они не надеются выйти из битвы живыми. Человек сто взять на борт я могу. Только сразу предупреждаю: на борту есть… некоторые странности. Это чтоб потом никто не поднимал шум и не жаловался.

— Если желаешь знать, капрал, «виканский сброд» — часть Седьмой армии. А вы трое — военные моряки.

— Когда-то были. И служили, если помнишь, в береговой охране. Мы никогда не подчинялись Седьмой армии. Мне все равно, кто ты. Пусть даже родной брат Кульпа. Но если ты будешь пытаться командовать мною, сначала расскажи, где ты потерял или бросил форму офицера Седьмой армии. Может, мне понравится твоя сказка, и я даже начну называть тебя «господином Дюкром». А может, и нет, и тогда я просто расквашу тебе нос.

Дюкр заморгал.

«Как же, теперь вспоминаю: наша встреча в таверне тоже началась с грубостей и угроз».

— Послушай, капрал, — нарочито ровным и размеренным тоном продолжал он. — В глазах нашего главнокомандующего Кольтена вы остаетесь военными моряками. Ему будет интересно выслушать ваш рассказ. И мне тоже, поскольку я — имперский историограф. Командование береговой охраны находилось в Сиалке; следовательно, капитан Лулль является вашим командиром. Не сомневаюсь, он тоже захочет послушать про ваши странствия. И наконец, сюда направляются еще два клана виканцев вместе с остатками Седьмой армии и малазанскими беженцами, которых почти сорок пять тысяч. Так что, откуда бы вы сюда ни приплыли, вы снова попали в ряды имперской армии.

Буян подошел почти вплотную к Дюкру.

— Знаешь, историк, Кульп нам много о тебе рассказывал. Вот только не помню, было ли там хоть что-то хорошее.

Он подхватил с земли арбалет, сжав оружие своей сильной безволосой рукой.

— Скажу тебе больше: он мечтал встретиться с тобой. Это ведь по твоей вине нас затянуло в такие дебри, что даже Клобуку не снились. Жаль только, здесь нет того гнусного ядовитого старикашки, ради которого было затеяно идиотское плавание к отатаральскому берегу. Знаешь, как говорил Кульп? «Я бы связал эту жабу покрепче и затолкал Дюкру в глотку».

— И он не шутил, — добавил Геслер. — Видел бы ты его лицо!

Дюкр равнодушно пожал плечами, будто речь шла о каком-то пустяшном событии.

— Мне нужно знать, что случилось с Кульпом.

— Мы бы тоже не отказались, потому что мага, как понимаешь, с нами нет.

К Нетре подошли двое клановых командиров. Слушая их слова, юная колдунья хмурилась.

— Что случилось, Нетра? — спросил Дюкр, сразу забыв о спесивых моряках.

Кивком головы она отпустила командиров, потом сказала:

— Вражеская конница встала лагерем совсем близко от нас — в трехстах шагах вверх по реке. Они не готовятся к нападению, а рубят деревья.

— Деревья? Но ведь оба берега достаточно крутые.

Нетра молча кивнула.

«Либо деревья понадобились им для укреплений, либо… сам не знаю. Делать здесь наплавной мост — просто бессмыслица».

— Можем сплавать туда на ялике и разнюхать, что к чему, — предложил Геслер.

Нетра пристально посмотрела на капрала.

— Что с вашим кораблем? — торопливо спросила она.

— Поджарились немного, но посудина еще годна для плавания.

Юная колдунья не ответила и снова впилась глазами в Геслера. Капрал поморщился, расстегнул свою обгоревшую куртку и извлек костяной свисток, висевший у него на шее.

— Команда мертва, но грести они могут.

— Хотя и обезглавленные, — подмигнул историку Буян и улыбнулся. — Я всегда говорил, что хорошему матросу голова не нужна.

— Большинство гребцов — тистеандии, — добавил Геслер. — Есть и люди, но их можно по пальцам пересчитать. А те, что в капитанской каюте… Буян, как Геборий их называл?

— Тистедурии.

Геслер кивнул.

— Так вот, мы вместе с Кульпом исполнили твое пожелание и вытащили Гебория с острова. Вместе с ним были еще двое. Скверно, что всех их мы потеряли во время бури.

— Их что, смыло за борт? — спросил Дюкр, в голове которого вновь закружились вопросы. — Они мертвы?

— Мы сами ничего не знаем, — сказал Буян. — Даже не можем сказать, удалось ли им спрыгнуть за борт. На корабле вспыхнул пожар. Считай нас свихнутыми, но мы не уверены, что в то время корабль плыл по воде.

Историка бесила эта вечная солдатская привычка недоговаривать одно и привирать в другом. Ему хотелось просто задушить этих ухмыляющихся матросов. И в то же время ему хотелось зажать покрепче уши и повалиться на землю. Вернее, на ковер из тел мертвых бабочек.

— Историк, ты поедешь вместе с ними, — сказала ему Нетра. — Только ни в коем случае не приближайтесь к берегу. Вражеский маг устал, так что о нем можете не волноваться. Я должна понять, что же они задумали.

«Я тоже очень хочу это понять».

Геслер осторожно тронул Дюкра за плечо.

— Пошли. По дороге Буян расскажет, что с нами приключилось. Ты не думай, мы ничего не собираемся скрывать. Просто нам самим мозгов не хватило понять, во что же мы вляпались. А когда мы расскажем тебе свою историю, ты расскажешь нам, как Кольтену и всем остальным до сих пор удается держаться на плаву. Наверное, твоя история будет поинтереснее нашей.

— Видишь, сколько бабочек?

Вода казалась почти стоячей.

— Их там в глубину — на целый локоть будет. Хорошо, что они плывут медленнее, чем течение внизу. Иначе бы нам тяжко пришлось. А так еще и шум весел глушат.

— Здесь хоть вода. Мы, бывало, плыли…

Геслер не договорил.

— Догадываюсь, — сказал Дюкр.

Они плыли уже больше часа. Буян и Честняга без передышки работали веслами, однако ялик сумел одолеть лишь половину расстояния. Даже густой ковер из мертвых бабочек не мог полностью остановить сильного течения реки Ватар. После места переправы северный берег очень скоро превратился в крутой утес, поросший ползучими растениями. Лодка приближалась к излучине.

Пока плыли, Буян, как умел, рассказал историю их странствий. Говорить он был не горазд. Косноязычие и полное отсутствие воображения делали его рассказ более правдивым и убедительным. Теперь Дюкр пытался понять смысл услышанного и связать воедино разрозненные нити. Он понял, что корабль занесло в магический Путь, где вспыхнул пожар, сделавший кожу моряков бронзовой. Историк поражался силе Буяна и Честняги: матросы гребли за четверых. Дюкру хотелось самому оказаться на борту «Силанды». И в то же время эта мысль пугала его. Он не обладал восприимчивостью Нетры, но все равно чувствовал, что над кораблем висит невидимый покров ужаса.

— Взгляни-ка туда, — прервал размышления Дюкра Геслер. Лодка почти достигла излучины. Отколовшийся и упавший в воду кусок скалы сузил русло, заставив воду с шумом прорываться сквозь тесный канал. Вместе с потоком неслись большие клочья пены. На высоте десяти локтей через реку были перекинуты веревки. По ним, используя особые люльки, переправлялись убарийские лучники.

— Легкие цели, — заметил сидевший на руле Геслер. — Буян у нас стрелок отменный. Честняга, сумеешь удержать лодку на месте?

— Попробую, — коротко ответил молодой матрос.

— Постойте, — вмешался Дюкр. — Я не сомневаюсь, что Буян ловко сшибет их. Но это осиное гнездо сейчас лучше не ворошить. У мятежников солдат намного больше, чем у нас. И потом, видите, сколько их уже переправилось на другой берег? Там сейчас не меньше сотни человек.

Историк замолчал, пытаясь предугадать действия противника. На утесе северного берега повсюду мелькали фигуры солдат Корболо Дэма, рубящих кедры.

— Не верю, чтобы они задумали строить мост, — пробормотал Геслер. — Смотрите! Кто-то сверху следит за нами.

Дюкр тоже заметил вражеского наблюдателя.

— Наверное, это их маг. Если мы не покажем зубы, он тоже не станет кусаться.

— Сшибить бы его сейчас, и дело с концом, — предложил Геслер.

Дюкр покачал головой.

— Большего мы уже не увидим. Поплыли назад, капрал.

Основные силы армии Корболо Дэма заняли позиции по обе стороны переправы. Солдаты свалили почти все деревья. Стволы они очищали от ветвей и уносили в лагерь. Два лагеря разделяла узкая полоса ничейной земли шириной не более семидесяти шагов.

Когда Дюкр с матросами вернулся в свой лагерь, Нетра сидела под навесом. Глаза юной колдуньи были закрыты. Историк ждал, не решаясь ее тревожить. Возможно, у нее сейчас происходил важный разговор с Сормо. Через несколько минут Нетра вздохнула и, не открывая глаз, спросила:

— Расскажи, что видел.

— Мы доплыли до излучины. Противник перебросил через реку веревки и переправляет на тот берег своих лучников. Что происходит, Нетра? Почему Корболо Дэм не атаковал? Он бы мог раздавить нас здесь и даже не вспотеть.

— Кольтен находится в двух часах пути отсюда. Наверное, вражеский командир ждет.

— Тогда ему бы стоило усвоить урок самонадеянности, сгубившей армию Камиста Рело.

— Тут нечему удивляться. Кольтен — новый наместник. Дэм — бывший. Возможно, он смотрит на эту битву и как на свой личный поединок.

— Что ж, Ласэна была права, когда сместила Дэма.

— И вместо него выбрала Кольтена. Корболо тогда ясно показали, что выше ему никогда не подняться. Наверное, отступник решил убедить нас в обратном. Когда мы сражались против Камиста Рело, тот уповал на грубую силу. Здесь нас ожидает битва ума и хитрости.

— Кольтен рискует угодить прямо в пасть дракону. Причем все достаточно открыто, никаких отвлекающих уловок.

— Но Кольтен не станет останавливаться, — сказала Нетра.

— В таком случае мы наблюдаем обоюдную самонадеянность!

Нетра открыла глаза.

— Где капрал?

— Где-то рядом.

— «Силанда» должна взять на борт столько раненых солдат, сколько поместится. Таких раненых, кто через некоторое время поправится и встанет в строй. Корабль пойдет в Арен. Кольтен спрашивал: желаешь ли ты их сопровождать, историк?

«Я ошибся: виканцем движет не самонадеянность, а фатальное принятие своей участи».

Услышав такой вопрос, нужно было бы внимательно его обдумать, все взвесить, тем более что Кольтен вряд ли ждал мгновенного ответа. Но еще раньше, чем все эти мысли прокрутились в мозгу Дюкра, его губы уже ответили:

— Нет.

Нетра кивнула.

— Он знал, что ты откажешься сразу же, как узнаешь. Только откуда Кольтену это известно?

Дюкр удивился: его же спрашивала не просто девочка, а колдунья.

— Нетра! Что тебя удивляет, если Кольтен — виканец?

— Думаешь, все виканцы обладают проницательностью магов? Ошибаешься, историк. Кланы выполняют приказы Кольтена и молчат. Ты скажешь, они молчат, поскольку хорошо понимают его замыслы. Нет. Наше молчание вызвано… трепетом перед Кольтеном, что ли. И отчасти страхом.

Дюкру было нечего ей ответить. Он поднял голову к небу, где по-прежнему царил бледно-желтый цвет.

«Бабочки перемещаются. Они живут не разумом, а природными побуждениями. Они бездумно бросаются в поток, грозящий им смертью. Бабочки танцуют перед Клобуком, и каждый их шаг предопределен и выверен. Каждый шаг…»

Кольтен подошел, когда стемнело. Воины из клана Вороны образовали живой коридор, по которому двигались передовые части. Вслед за ними катились повозки с ранеными, отобранными для плавания в Арен.

Достаточно было мельком взглянуть на виканского полководца, чтобы понять его предельную усталость. На лбу и щеках Кольтена прибавилось морщин. Спешившись, он сразу же направился туда, где его ждали Дюкр, Нетра и Геслер. Следом за Кольтеном подошли Балт, Лулль, Сульмар, а также Лист. Позади всех шагали Сормо и Нил.

Лулль остановился перед Геслером. Капрал взглянул на изуродованное лицо капитана и помрачнел.

— Я помню вас более красивым, господин капитан.

— Я тоже кое-что помню, Геслер. Когда-то ты был капитаном, затем спустился до сержанта, а теперь капрал. Как говорят, карьера задом наперед.

— Верно, господин капитан. Сапогами в небо, мордой в навоз.

— Смотрю, из твоего взвода уцелело только двое?

— Официально только один. Этот парень — новобранец. Его толком и зачислить не успели. Считайте, только мы с Буяном и остались.

— Буян? Уж не тот ли Буян, что служил адъютантом у наместника Картерона?

— Давно это было.

— Боги милосердные! — Лулль повернулся к Кольтену. — Да это же люди из старой гвардии императора… Вон куда их загнали! В береговую охрану.

— Кстати, тихое было местечко, пока мятеж не начался, — сказал Геслер.

Лулль развязал тесемки шлема, снял его с головы и провел рукой по жидким, мокрым от пота волосам.

— Позови сюда этого парня, — велел он Геслеру.

Капрал махнул рукой, подзывая Честнягу.

— Теперь ты официально зачислен в военно-морские силы, — сказал ему Лулль.

Честняга отсалютовал, придавив большим пальцем согнутый мизинец.

Балт усмехнулся. Лулль нахмурился.

— Где ты научился этому жесту, парень? Впрочем, ладно, не буду допытываться… А что касается тебя, Геслер, и Буяна…

— Если вы вздумаете нас повысить в звании, я влеплю вам хорошую оплеуху в то, что осталось от вашего лица. А Буян просто собьет вас с ног.

Произнеся эти более чем странные слова, Геслер тут же улыбнулся.

Балт протиснулся к Геслеру и встал почти впритык. Казалось, они сейчас упрутся друг в друга носами.

— Может, и мне влепишь оплеуху, капрал? — спросил Балт.

Геслер продолжал улыбаться.

— Непременно. И уж если быть совсем откровенным, достанется и Кольтену. После этого можно смело отправляться к Клобуку.

Все замолчали. Так шутить с Кольтеном не отваживался никто.

И вдруг Кольтен… громко расхохотался. Дюкр и все остальные молча смотрели на него. Кольтен, который и улыбался-то не чаще раза в месяц, смеялся.

Бормоча себе под нос, Балт отошел от Геслера. Встретив вопросительный взгляд историка, он просто покачал головой.

На смех Кольтена отозвались виканские псы. Будто призраки, они появились из темноты и окружили людей.

Все еще вздрагивая от смеха, виканский полководец повернулся к Геслеру.

— А что бы на это сказал сам Картерон Краст?

— Он бы въехал мне в…

Геслер не договорил. Кольтен ударил его кулаком в нос. Голова капрала запрокинулась назад, он потерял равновесие и повалился на землю. Звук был такой, будто упала каменная глыба. Кольтен тряс ушибленной рукой. Подошедший Сормо осмотрел его запястье.

— Боги милосердные, да у тебя же кость раздроблена. Все повернулись к капралу. Геслер сидел на земле. Из разбитого носа хлестала кровь.

Нил с Нетрой, странно поглядывая на капрала, почему-то отошли подальше. Дюкр схватил юную колдунью за плечо.

— Что-нибудь случилось?

— Его кровь, — шепотом ответил Нил. — Этот человек почти совершил восхождение!

Геслер этих слов не слышал. Он глядел на Кольтена.

— Пожалуй, я соглашусь на повышение в чине, — сказал он виканцу, не разжимая губ.

«… почти совершил восхождение. Однако Кольтен…» Мысль Дюкра оборвалась. Он заметил, с каким благоговейным трепетом Нил и Нетра взирали на Кольтена.

«Кольтен разбил Геслеру лицо. Геслер… Восхождение — это значит стать одним из Властителей. Но куда восходит капрал?»

Историку вспомнилось их недавнее плавание. Чтобы грести так неутомимо, Буяну и Честняге не хватило бы обычных человеческих сил… Следом он вспомнил косноязычный рассказ об огненном Пути.

«Боги милосердные! Значит, они трое… И Кольтен тоже!» Все были ошеломлены случившимся и не сразу услышали цокот копыт. Первым спохватился Лист.

— Господин Балт, сюда кто-то едет.

Кольтен и Сормо не пошевельнулись. Остальные повернули головы. В сопровождении десятка воинов из клана Вороны сюда ехал убарийский офицер в серебристых чешуйчатых доспехах. Его смуглое лицо обрамляла борода. Завитки усов были выкрашены в черный цвет. Руки убарийца были прижаты к бокам ладонями наружу. Этим он показывал, что явился сюда без оружия и намерен говорить, а не сражаться.

— Корболо Дэм, смиренный служитель Шаик и командующий Южной армией воинства Дриджны шлет привет командующему Кольтену и офицерам Седьмой армии.

Балт шагнул вперед, но посланцу ответил сам Кольтен. Засунув покалеченную руку за спину, виканец сказал:

— Прими нашу благодарность, посланец. Что нужно Дэму от нас?

Из темноты вышли еще несколько человек, среди которых Дюкр узнал Нефария и Пуллика Алара.

— Корболо Дэм желает исключительно мира. Дабы показать искренность своих намерений, он не стал нападать на передовой отряд твоих виканцев, которые появились здесь днем. Ты знаешь: численность наших войск превосходит вашу, и Дэм мог бы с легкостью уничтожить твоих солдат. Однако он не хочет напрасного кровопролития и предлагает взглянуть правде в лицо. Малазанская империя утратила власть над шестью из Семи священных городов. Все земли к северу свободны. Пора прекращать эту войну. Более того, мы могли бы обсудить вопрос о независимости Арена на выгодных для императрицы Ласэны и имперской казны условиях.

Кольтен молчал. Посланника это несколько смутило, однако он продолжал:

— Вот тебе еще одно доказательство наших мирных намерений. Мы позволим вашим беженцам беспрепятственно переправиться на другой берег Ватара. Корболо Дэм прекрасно осведомлен, что несколько десятков тысяч беженцев тяжким бременем лежат на твоих плечах и являются непомерным грузом для твоей армии. Твои воины блестяще умеют сражаться, чему мы не раз были свидетелями. Наши воины восхищаются таким достойным противником.

Посланец Дэма бросил взгляд на малазанских аристократов.

— Те, кто избрал солдатское ремесло, не вправе жаловаться на тяготы войны. Но почему должны страдать эти достойные граждане? Они хотят спокойно жить и не думать, что каждый день может оказаться последним в их жизни.

Он вновь повернулся к Кольтену.

— Ваш путь по пустыне, что начинается сразу за лесом, и так будет очень тяжелым. Мы не станем преследовать вас и умножать число ваших страданий. Ступайте с миром. Пусть ваши беженцы утром переправятся на другой берег. Тогда и ты, и твои солдаты убедитесь, что обещания Корболо Дэма не были пустыми словами. При этом вы ничем не рискуете.

Из кружка аристократов вышел Пуллик Алар.

— Совет знати доверяет слову чести Корболо Дэма, — объявил он. — Позвольте нам с раннего утра начать переправу на другой берег.

Дюкр поморщился.

«Похоже, они за спиной Кольтена успели снюхаться с Дэмом».

Кольтен будто и не слышал слов Алара.

— А теперь, посланец, слушай мой ответ и передай его Корболо Дэму. Я отвергаю его предложение. Никаких новых переговоров не будет.

— Но, господин Кольтен…

Виканец повернулся спиной. В свете костра блеснули перья на его рваном плаще. Всадники из клана Вороны окружили посланца, заставив его развернуть лошадь.

Пуллик Алар с Нефарием бросились к офицерам.

— Он должен еще раз внимательно продумать это предложение, — забубнил Пуллик Алар.

— Прочь с моих глаз, а не то прикажу спустить с вас шкуру. Для шатров сгодится. Убирайтесь!

Нефарий и Алар ушли.

Балт поискал глазами Геслера.

— Готовь корабль к отплытию, капитан.

— Слушаюсь, господин Балт.

— Все как-то наперекосяк, — пробормотал стоявший рядом с историком Буян.

Дюкр молча кивнул.

Под ногами была все та же растрескавшаяся глина. Леом вел их ночью. Шли в полной темноте; песчаная дымка не пропускала звездного света. Тем не менее пустынный воин безошибочно привел Фелисину и Гебория к другому тайнику, расположенному под известковой глыбой. Леом достал оттуда свертки с хлебом особой выпечки, который долго не черствеет. Следом он вынул вяленое мясо и сушеные фрукты. Фелисина уселась на прохладную землю и обхватила себя руками, чтобы согреться и унять дрожь. Геборий примостился рядом.

— О тоблакае — ни слуху ни духу, — сказал он. — При благосклонности опоннов его кусочки сейчас перевариваются в желудке странствующего.

— С этим тоблакаем в бою мало кто сравнится, — возразил Леом, раздавая пищу. — Потому Шаик и выбрала его.

— И явно просчиталась, — усмехнулся бывший жрец Фенира. — Шаик мертва. Более убедительного доказательства ее просчета не придумаешь.

— У нее был третий телохранитель, который ни за что не допустил бы ее гибели. Однако Шаик посчитала его помощь излишней. Я безуспешно пытался переубедить пророчицу. Каждый из нас попадает в свои ловушки, предопределенные судьбой.

— Удобное рассуждение, — заметил ему Геборий. — Скажи, а ее пророчества с такой же ясностью говорили и о конце мятежа? Что будет дальше? Полная победа Дриджны? Правда, в этом кроется внутреннее противоречие, но мы оставим его без внимания.

— Рараку и Дриджна едины, — сказал Леом. — Они вечны, как вечны хаос и смерть. Что такое ваша Малазанская империя? Недолгая вспышка пламени, которое уже гаснет. Из тьмы мы рождаемся и во тьму возвращаемся. Вас пугают эти истины, и вы в страхе их отбрасываете.

— Я — не кукла, которую можно дергать за веревочки, — сердито бросила ему Фелисина.

В ответ Леом негромко рассмеялся.

— Если Шаик желала видеть своей преемницей такую куклу, тебе лучше вернуться к трупу пророчицы и ждать, когда явится кто-нибудь посговорчивее меня.

— Превращение в Шаик ничуть не разрушит твою мнимую независимость, — ответил Леом. — Если, конечно, ты сама не пожелаешь избавиться от заблуждений.

«Слушайте нас. Вокруг — кромешная тьма. Мы — трое бесплотных лицедеев, затеявших пустой разговор на этой сцене, затерянной в глубине пустыни. Рараку смеется над нашими телами, оставляя лишь звуки голосов, сражающихся с тишиной».

Послышались осторожные шаги.

— Подходи и садись есть, — позвал Леом.

Кто-то проскользнул совсем рядом с Фелисиной. В нос ударил резкий, тяжелый запах сырого мяса.

— У медведя оказалась белая шкура, — загремел в темноте голос тоблакая. — Мне даже почудилось, что я вернулся в родные края, на Лидероа. Там у нас таких зверей зовут нетаврами. Но с этим мы сражались не среди снегов и льда, а на песке и камнях. Я сумел притащить сюда только шкуру, голову и когти. Зверь был раза в два крупнее всех нетавров, каких я видел.

— Мне не дождаться рассвета, чтобы увидеть это чудо, — сказал Геборий.

— Нам остается день пути до оазиса, — сказал Леому великан. — Она должна совершить ритуал.

— Четыре голоса, — прошептала Фелисина. — Нет ни плоти, ни костей. Только слабые звуки, заявляющие о себе. Четыре разных воззрения на мир. Тоблакай исполнен чистой веры, но настанет день, и он ее полностью утратит.

— Началось, — прошептал Леом.

— Геборий — изгнанный жрец, в котором сейчас нет веры, но который обретет ее вновь. Леом — выдающийся обманщик, чьи зрячие глаза глядят на мир еще циничнее, нежели слепые глаза Гебория, и кто упорно обшаривает тьму, силясь отыскать в ней… надежду.

Она замолчала. Все сидели, боясь шевельнуться.

— И наконец, Фелисина. Кто же эта женщина в детских одеждах? Ее тело обещает наслаждения, но само их лишено. Черты ее характера отпали одна за другой. За каждым жестоким словом, произнесенным ею, таится страстная мечта о доброте. Она ни во что не верит. Пустой сосуд, очищенный огнем. У Гебория есть невидимые руки. От них исходит сила; они касаются истин, которые ему не понять. Руки Фелисины… их нежно касались и грубо хватали, они были скользкими и грязными, но в них так ничего и не осталось. Жизнь, будто призрак, протекла сквозь пальцы.

Фелисина опять ненадолго умолкла.

— Знаешь, Леом, все было каким-то неполным, незавершенным, пока мы не набрели на тебя и на твоего спутника с душой ребенка. Достань книгу.

Леом послушно развязал мешок, вынул тяжелый сверток и снял кожу, в которую тот был упакован.

— Открой ее, — потребовала Фелисина.

— Это ты должна ее открыть. И не сейчас, а на рассвете. Таков ритуал.

— Открой, — повторила она.

— Ты…

— Где же твоя вера, Леом? Неужели ты не понимаешь? Испытание прохожу не только я одна. Оно и для всех вас. Давай, Леом, открывай книгу.

Шумное дыхание воина постепенно успокоилось, сдерживаемое яростной волей. Негромко скрипнул кожаный переплет.

— Что ты видишь, Леом?

— Ничего. В такой темноте невозможно что-либо увидеть.

— Тогда взгляни еще раз.

Спутники Фелисины тихо вскрикнули. От книги Дриджны исходило золотистое мерцание. Со всех сторон послышался шепот, быстро сменившийся грохотом.

— Вихрь пробуждается, но не здесь, не в сердце Рараку. Что ты видишь теперь, Леом?

Дрожащими пальцами он открыл первую страницу, затем вторую, третью.

— Быть этого не может! Она пуста! Все страницы!

— Ты видишь только то, что способен увидеть, Леом. Закрой книгу и передай ее тоблакаю.

Великан присел на корточки. Его могучие, со следами крови, руки без колебаний приняли книгу Дриджны. Теплый свет озарил его лицо, когда он склонился над первой страницей. По израненным щекам потекли слезы.

— Смотри, какая красота, — прошептала ему Фелисина. — Красота заставляет тебя плакать. Знаешь, почему тебе бывает так плохо? Пока еще не знаешь, но однажды… Закрой книгу, тоблакай… Теперь твой черед, Геборий.

— Нет.

Леом потянулся за кинжалом, однако рука Фелисины остановила его.

— Нет, — повторил бывший жрец. — Мое прикосновение.

— Да. Твое прикосновение.

— Нет.

— Однажды ты проходил испытание, Геборий, и не выдержал его. Твой провал был сокрушительным. Теперь ты боишься, что снова потерпишь неудачу.

— Дело не в этом, Фелисина, — твердым, уверенным тоном возразил Геборий. — Меньше всего я опасаюсь провала. Я не желаю участвовать в ритуале и дотрагиваться своими руками до этой проклятой книги.

— Так ли нужно, чтобы он открывал книгу? — зарычал тоблакай. — Он все равно слеп, как энкарал. Позволь мне его убить, возрожденная Шаик. Пусть его кровь скрепит этот ритуал.

— Позволяю.

Тоблакай метнулся к Геборию и занес над головой старика свой тяжелый деревянный меч. Если бы удар достиг цели, бывшего жреца ждала бы мгновенная смерть. Его мозги разлетелись бы окрест на десять шагов. Но вместо этого руки Гебория ярко вспыхнули: одна — цветом высохшей крови, другая — зловещим зеленоватым цветом. Вторая рука больше напоминала мохнатую звериную лапу. Руки Гебория упредили удар, крепко сжав великану оба запястья. Деревянный меч упал в темноту.

Тоблакай взвыл от боли. Геборий выпустил его руки и вместо этого схватил великана за шею и пояс. Подняв его над головой, он отшвырнул тоблакая, и тот грузно ударился о землю. Глинистая поверхность содрогнулась, и все трое ощутили ее толчок.

Геборий попятился назад. Его лицо было перекошено от ужаса. Яростный гнев, охвативший его, погас.

— Мы видели твои руки, — сказала ему Фелисина. — Твой бог никогда не отворачивался от тебя, Геборий, что бы ни утверждали жрецы. Они верили, будто лишают тебя рук. Но они ошиблись. Все эти годы ты готовился.

Геборий упал на колени.

— Ты заново обрел веру, — сказала ему Фелисина. — Знай же: Фенир никогда не отворачивался от тебя, Геборий Легкокрылый. Размышляй об этом, и пусть покой снизойдет в твою душу.

В темноте громко стонал тоблакай. Фелисина встала.

— А теперь, Леом, подай книгу мне. Рассвет близок.

«Ну вот, Фелисина, ты опять готовишься уступить чужой воле. Готовишься возродиться телом и душой. В последний ли раз? Нет, конечно же нет…»

Едва начало светать, Икарий повел всех к отрезку магического Пути, охраняемого Азатом. Скрипач сдернул с плеча арбалет, а фонарь отдал Крокусу. Затем он посмотрел на Маппо. Трелль пожал плечами.

— Преграда, что-то вроде мутной завесы. Другую сторону не видно.

— Они не знают, чем это грозит, — прошептал Искарал Паст. — Огонь вечной, неутихающей боли… ах, зачем я трачу слова, пытаясь их хоть как-то подготовить? Хватит. Больше ни слова. Ни за что! Слова — слишком большая драгоценность, чтобы растрачивать их понапрасну. Лучше я смиренно помолчу, пока они еще топчутся на месте, а их собственное невежество — плохой подсказчик.

Скрипач махнул арбалетом.

— Ты, Паст, пойдешь первым.

Верховный жрец Тени даже рот раскрыл от удивления.

— Я? — заверещал он. — Ты никак спятил?

Он втянул голову в плечи.

— Ну вот, я их опять облапошил. Даже этот потрепанный жизнью солдат ничего не заподозрил.

Пробормотав что-то себе под нос, Крокус сделал шаг вперед. Держа фонарь над головой, он пересек преграду и сразу же исчез из виду. Икарий немедленно шагнул вслед за ним.

Ложе арбалета уперлось Искаралу Пасту в спину. Когда жрец с сапером тоже оказались по другую сторону преграды, Маппо спросил Апсалару и ее отца:

— Однажды вы уже проходили сквозь эту завесу. Она вас помнит?

Реллок кивнул.

— Ложная тропа. Нужно было убедиться, что странствующие и диверы повалят в ловушку.

— Что это за Путь? — спросил Маппо у Апсалары.

— Не знаю. Он сильно поврежден, поэтому трудно узнать его природу. И память мне ничего не подсказывает.

Маппо вздохнул и подвигал плечами, разогревая затекшие мышцы.

— Почему мы привыкли считать, что существуют лишь известные нам Пути Древних: Теллан, Омтоз Феллак, Куральд Гален?

Вопрос остался без ответа: ни Апсалара, ни тем более ее отец ничего об этом не знали.

Возле самой завесы у Маппо заложило уши. Он глотнул слюну, и уши с громким щелчком открылись. Трелль моргал; все его чувства пытались справиться с невидимым потоком, который несся на них. Как и все его спутники, Маппо оказался в лесу с высокими деревьями. Преобладали ели, кедры и красное дерево. Стволы густо покрывал мох. Сверху струился голубоватый солнечный свет. В воздухе пахло гнилью. Жужжали насекомые. Красота этих мест целительным бальзамом разливалась по душе трелля.

— Сам не знаю, чего я ждал, но только не такого, — пробормотал Скрипач.

Впереди возвышалась огромная глыба известняка. Она была выше Икария. Солнце делало ее бледно-зеленой. Глыба была густо покрыта ямками и бороздками.

— Солнце здесь никогда не движется по небу, — сказала Апсалара. — Оно постоянно висит на этом месте. Наверное, потому и рисунки на известняке сразу замечаешь, как подойдешь сюда.

У основания глыбы и по бокам виднелись многочисленные изображения рук и отпечатки лап. У всех был одинаковый, кроваво-красный цвет.

«Путь Рук»?

— Опять твои уловки, верховный жрец? — спросил Маппо, поворачиваясь к Искаралу Пасту.

— Единственная известковая глыба в этом лесу, выбеленная жарким солнцем иного мира и свободная от мхов и лишайников? Не думал, трелль, что ты настолько тупоголовый.

Паст снисходительно улыбнулся.

— Тогда изволь выслушать мои смиренные объяснения. Я совершенно не причастен к ее появлению. Как, по-твоему, я мог переместить такую громадину? А взгляни на древние письмена, на все эти завитки, бороздки и ямки. Разве их подделаешь?

Икарий приблизился к известковой глыбе и стал вглядываться в причудливые узоры на ее поверхности.

— Похоже, все это настоящее. Глыба как-то связана с Телланом — Путем тлан-имасов. Мне такие камни встречались в их священных местах. Их ставили на вершинах холмов, чтобы было видно издали. Но не ждал, что странствующие и диверы дойдут до такой нелепости.

— А при чем тут они? — выпалил Искарал Паст. — И почему ты остановился?

— Потому что ты мешаешь мне идти.

— Ложь! Мне только и остается, что запихнуть свое недовольство в мешок вроде того, что таскает трелль. Забавный у него мешочек: А может, внутри скрыто что-то еще? Возможность сама является… возможной. Правдоподобие — правдоподобным, а определенность — определенной. Мне остается лишь благодушно улыбнуться тебе, Икарий, дабы ты видел мое долготерпение, с каким я принимаю твои гнусные оскорбления. Несомненно, во мне больше величия, чем в тебе, полуджагат. Я все равно вижу твою истинную суть, и никакие увиливания тебе не помогут.

Искарал Паст вдруг повернулся в сторону леса и стал всматриваться и вслушиваться.

— Ты что-нибудь слышишь? — невозмутимо спросил его Икарий.

— Слышать? Здесь? — огрызнулся верховный жрец. — А почему ты спрашиваешь?

— Вы углублялись в лес? — спросил у Апсалары Маппо.

Она покачала головой.

— Я понял намек, — сказал Скрипач. — Думаю, надо идти дальше и не ломать голову над загадкой этого камня.

Других предложений не было.

Они двинулись дальше. Скрипач с заряженным арбалетом шел впереди. В арбалет была вставлена стрела с «морантским гостинцем». За сапером шел Икарий, лук которого висел на плече, а меч покоился в ножнах. Вслед за Икарием шел Паст, потом Апсалара с отцом. Замыкали процессию Крокус и Маппо.

Икарий умел молниеносно отвечать на угрозу, откуда бы она ни исходила. Маппо такой способностью не отличался и потому заблаговременно достал свою костяную булаву.

«Неужели и впрямь я таскаю в этом потертом мешке частицу магического Пути? И каково моим жертвам, которых я там запер? Впрочем, быть может, я отправил их в рай? Эта мысль хоть немного облегчает мою совесть».

Треллю часто доводилось путешествовать по старым лесам, и нынешний мало отличался от остальных. Порхающих птиц здесь не было, а редкое щебетание доносилось откуда-то издали. Насекомые, деревья и кустарники — вот и все признаки жизни в этом лесу.

«Если у тебя богатое воображение и ты склонен к фантазиям, как легко населить лес призраками, духами, таинственными зверями, окрасив все в мрачноватые тона, густо приправленные первозданной жутью. Пожалуй, здесь каждый почувствует себя маленьким ребенком, замирающим от страшной сказки… А если у тебя нет богатого воображения, лес покажется тебе пустынным и малоприветливым, и все».

И все же Маппо нашел настоящее, а не придуманное отличие этого леса от виденных прежде: изобилие толстых изогнутых древесных корней. Они тянулись по земле, сплетаясь в причудливую сеть. Воздух постепенно становился прохладнее; из него исчезали лесные запахи. Деревья тоже начали редеть. Теперь они все дальше отстояли друг от друга. Однако корни по-прежнему связывали их. Пожалуй, корней было даже чересчур много. Маппо смотрел на их изгибы, и в памяти шевелились неясные, но тревожные воспоминания.

Дальность обзора увеличилась; теперь лес просматривался на полтысячи шагов. В голубоватом влажном воздухе дальняя граница выглядела частоколом переплетенных ветвей. Солнце висело, как приклеенное, посылая ровный, безжизненный свет. Путники двигались молча; единственными звуками были удары их сердец, шуршание одежды и поскрипывание доспехов. Обилие корней заставляло постоянно глядеть под ноги.

Еще через час они вышли из леса. Впереди лежала темная, слабохолмистая равнина. Скрипач остановился, и вместе с ним остановилась вся процессия.

— И что вы думаете об этом? — спросил он, кивая в сторону унылой равнины.

Хотя лес остался позади, корни не исчезли. Они сплетались в подобие ковра и тянулись во все стороны.

Икарий присел на корточки и провел руками по толстым завиткам корней. Он закрыл глаза, потом кивнул.

— Азат, — коротко произнес Икарий.

— Тремолор, — в тон ему добавил Скрипач.

— Не припомню, чтобы Азат выглядел так, — сказал Маппо.

«И опять ты лукавишь, дружок», — мысленно отругал он себя.

— Я тоже видел Азат, — вступил в разговор Крокус. — В Даруджистане. Там Дом Азата появился в саду, прямо из-под земли, и сначала был похож на большой пень. Я собственными глазами видел, как он рос, чтобы поглотить магический Желудь, принадлежавший джагатскому великану.

Маппо внимательно поглядел на парня.

«Хорошо, если Икарий не обратил внимания на эти слова».

Затем он спросил друга:

— Что еще ты чувствуешь?

— Сопротивление. Боль. Азат находится в осаде. Строптивый отрезок магического Пути пытается вырваться из цепких объятий Азата. Есть и дополнительная угроза.

— Ты про странствующих и диверов?

— Да. Тремолор чувствует тех, кто его ищет.

Искарал Паст скрипуче рассмеялся, но, поймав на себе сердитый взгляд Крокуса, замолчал и втянул голову в плечи.

— Наверное, нас он тоже чует, — сказал Скрипач.

— Конечно, — кивнул Икарий.

— Значит, он будет защищаться, — предположил трелль.

— Если сможет.

Маппо поскреб подбородок. «Сможет. Он же живой».

— Нужно устроить привал и немного поспать, — объявил Скрипач.

— Нет! Спать никак нельзя, — завизжал Искарал Паст. — Мы должны идти дальше!

— Азат никуда не денется, — тоном, не терпящим препирательств, возразил сапер. — А вот если мы не отдохнем…

— Я согласен со Скрипачом, — поддержал его Икарий. — Сейчас мы ни на что не годимся.

Костра разводить не стали. Скудная трапеза была короткой, после чего все улеглись спать. Не спалось лишь Реллоку и Маппо.

— Реллок, почему ты так послушно выполнял приказы Искарала? — тихо спросил Маппо. — Он заставил тебя вести Апсалару в жуткие места, где каждый шаг грозил смертью.

Старый рыбак поморщился, подбирая слова для ответа.

— Я знаю, как жить с одной рукой. Мне вернули вторую. И потом, нам с дочкой сохранили жизнь.

— Ты уже рассказывал, что тебя отправили к Искаралу, в его храм-крепость среди непроходимых песков. И ты послушно туда отправился. Потом тебя заставили рисковать жизнью единственной дочери… Прости, если тебя задевают мои слова. Я не хочу тебя обидеть, Реллок. Мне лишь хочется понять.

— Она совсем не та, какой была, когда мы жили в деревне. Она уже не ребенок. Даже имя у нее другое, а на прежнее не откликается.

Реллок лег, заложив руки за голову.

— Что было, то было. Прошлого назад не вернешь.

Он взглянул на Маппо.

— Надо довольствоваться тем, что имеешь. Моя дочь многое узнала.

Он отвел взгляд и прищурился, будто видел то, что открывалось только ему.

— Страшные вещи она узнала. Но в чем-то она осталась прежней. Я это вижу. Она много знает, но одного знания недостаточно.

Реллок снова поморщился, затем мотнул головой.

— Прости, добрый господин. Не умею объяснить.

— Пока что я отлично тебя понимаю.

Реллок вздохнул.

— Она во всем ищет причины. Даже в мелочах. Может, это мне так видится. Она узнала кое-что главное о мире. Ведь это как… как выйти в море на лов. Там сразу понимаешь: нигде нет безопасных мест. И настоящих знаний тоже нет.

Реллок с кряхтением встал.

— Поговорил с тобой, и голова разболелась.

— Прости меня, — Смущенно сказал Маппо.

— Если мы доберемся домой, хоть будет, кому за мной присматривать.

Реллок снова улегся и свернулся калачиком. Маппо пошел туда, где оставил свой мешок.

«Да, мы узнаем, что безопасных мест в мире не существует. Не знаю, веришь ли ты в богов, Реллок. Скорее всего, веришь, ты же рыбак. Так пусть твои боги вспомнят о своем потерянном сыне».

Маппо ворочался с боку на бок, но сон не шел. Где-то рядом послышались шаги, затем раздался тихий голос Икария:

— Ты рано проснулась, Апсалара. Поспи еще.

Трелля ошеломил ее ответ:

— Мы с тобой очень похожи.

— Чем? — спросил Икарий.

— И у тебя, и у меня есть защитник, но они оба не в состоянии нас защитить. Особенно от нас самих. Они преданно бредут за нами, готовые на каждом шагу помогать, но сами совершенно беспомощны что-либо сделать.

Икарий ответил ей сдержанно и довольно сухо:

— Ты ошибаешься. Икарий мне друг и спутник, а Реллок тебе — отец. Я понимаю его желание защитить тебя. Отцу небезразлична судьба дочери. Но у нас с Маппо другие отношения.

— В самом деле?

Маппо затаил дыхание, готовый в любую секунду встать и прервать этот опасный разговор.

— Наверное, ты прав, Икарий, — подумав, согласилась Апсалара. — Мы с тобой не так похожи, как мне казалось. А что ты будешь делать со своими воспоминаниями, когда их найдешь?

«Рано я успокоился!»

Но теперь Маппо уже не хотелось вмешаться. Наоборот, он замер, чтобы не пропустить ни слова из ответа на вопрос, который сам он никогда не решался задать Икарию.

— Твой вопрос, Апсалара… он меня удивляет. Ты вот что делаешь со своими воспоминаниями?

— Они не мои… во всяком случае большинство из них. Моих собственных совсем немного. Они из детства… Помню, как взрослые торговались на рынке, покупая бечеву для сетей… Потом помню, как мы с отцом стоим над могилой матери. Вся могила в цветах. Я дотрагиваюсь и вместо живой материнской руки вдруг ощущаю жесткие лишайники. Я была совсем мала и не понимала, что такое смерть и почему мама больше никогда не придёт.

— У тебя так мало своих воспоминаний? — удивился Ика-рий.

— Да. Больше чужих. Например, воспоминания деревенской «свечной ведьмы». Когда Котиллион решил завладеть моим сознанием, она попыталась меня защитить и погибла. Она потеряла мужа и нескольких сыновей, убитых во имя славы и могущества империи. Наверное, ты подумаешь, что все ее воспоминания были пронизаны только горем и болью. Нет. Она не смогла защитить своих близких. И тогда она загородила меня. Она обняла меня… и продолжает обнимать до сих пор.

— Какой необыкновенный дар…

— Да, Икарий. Она была восхитительной женщиной… Ну, и еще во мне живут более поздние воспоминания. Одни принадлежат смертному ассасину, другие — Властителю. Ассасины поклоняются своему богу — богу безупречных действий. Это жестокий бог. Ассасины готовы, не раздумывая, пожертвовать своей жизнью ради более высоких целей. Постепенно у них ничего не остается, кроме этих высоких целей. Таким был Танцор. Он убивал не ради денег и не ради собственной славы, хотя многие обвиняли его в этом. Танцор считал себя человеком, который восстанавливает справедливость. Честным, порядочным, благородным. Но богу безупречных действий плевать на великодушие и благородство. Мало кто знает, что Танцор мог бы расправиться с Ласэной, однако какая-то часть его души прониклась пониманием ее поступков. Она ведь тоже избрала более высокую цель — благополучие империи — и принесла в жертву… нет, не собственную жизнь, а жизни двух людей, которых считала своими друзьями.

— Тогда внутри тебя — настоящий хаос.

— Да, Икарий. Таков груз воспоминаний во всей их полноте. Вот ты мечтаешь, что вместе с воспоминаниями к тебе придут знания, а с ними — понимание. Но каждый найденный тобой ответ породит тысячу новых вопросов. Мы попадаем в разные жизненные обстоятельства. Принято считать, что мы их сами притянули своими мыслями и поступками. Но как и почему — об этом мы почти ничего не знаем. Воспоминания — это груз, который невозможно сбросить с плеч.

— Я бы с радостью согласился взвалить такой груз на свои плечи, — с очевидным упрямством произнес Икарий.

— Позволь дать тебе совет. Не говори об этом Маппо… если он тебе дорог и ты не хочешь еще сильнее разбить ему сердце.

В висках трелля бешено стучала кровь. От удерживаемого дыхания болела вся грудь.

— Я не понимаю твоего совета, Апсалара, — признался Икарий, — но верю, что у тебя есть основания так говорить.

Маппо старался выдыхать понемногу, чтобы не было слышно его дыхания. Из уголков глаз катились слезы.

— Я не понимаю, — почти шепотом повторил Икарий.

— Однако ты очень хочешь понять.

Икарий не ответил. Прошло несколько минут.

— Довольно, Икарий, — сказала Апсалара. — Вытри глаза. Джагатам не свойственно плакать.

Сон упорно избегал Маппо. Трелль подозревал, что и остальным их тягостные мысли не дают уснуть. Исключение составлял лишь Искарал Паст. Во всяком случае, его громкий храп не был уловкой.

Вскоре Маппо услышал, как Икарий поднялся. Подойдя к его подстилке, полуджагат своим привычным ровным тоном произнес:

— Пора, друг. Вставай.

Они быстро свернули лагерь. Маппо еще увязывал свой мешок, когда Скрипач зашагал дальше. Сапер чувствовал себя, как солдат перед битвой, и осторожность сочеталась в нем с решительностью. Вслед за сапером потянулся верховный жрец Тени.

Маппо тронул Икария за руку.

— Друг мой. У Домов Азата есть одна особенность: они стремятся поработить тех, кто обладает силой. Ты понимаешь, насколько это опасно для тебя?

— Не только для меня, — улыбнулся Икарий. — Ты всегда недооценивал себя, как будто не видел, кем ты стал за эти столетия. Если мы хотим продолжить наше путешествие, нужно не страшиться Азата, а доверять его доброй воле и пониманию.

Все остальные уже ушли. Апсалара мельком оглянулась на двоих друзей, но ничего не сказала.

— Как можно доверять тому, чего мы не понимаем? — недоумевал трелль. — Ты хоть представляешь, каково сознание Азата и есть ли вообще у него сознание?

— Я ничего не представляю. Скажем так: я ощущаю некое присутствие. Если я способен чувствовать его присутствие, Тремолор может почувствовать мое. Тремолору сейчас тяжело, Маппо. Он бьется за правое дело, но вынужден сражаться в одиночку. Я намерен помочь Азату. Так что у Тремолора есть выбор: принять или отвергнуть мою помощь.

Маппо изо всех сил пытался скрыть свое отчаяние.

«Друг мой, ты предлагаешь помощь, не подозревая, сколь быстро этот меч может повернуться в другую сторону. В своем неведении ты чист и благороден. Но если Тремолор знает тебя лучше, нежели ты сам, решится ли он принять твою помощь?»

— Друг, тебя что-то волнует? — спросил Икарий.

В глазах полуджагата мелькнула настороженность. Маппо поспешно сделал вид, будто следит за уходящими спутниками.

«Что меня волнует? Я стараюсь тебя предостеречь, друг мой. Если Тремолор тебя заберет, мир освободится от серьезной угрозы, но я потеряю друга. Хуже того, я предам тебя, обрекая на вечное заточение. Древние и безымянные, возложившие на меня эту миссию, сказали бы, что я должен действовать решительно и не позволять сомнениям ослабить свою решимость. Но им нет дела до любви и дружбы. И молодому воину-треллю тогда тоже не было дела. Он согласился без колебаний, поскольку даже не знал, во что это выльется. У него тогда не было ни капли сомнений. И еще очень долго он не сомневался, что делает благое дело».

— Прошу тебя, Икарий, давай повернем назад. Друг мой, опасность слишком велика.

«Друг мой. Наконец-то, Древние, я могу признаться вам: вы сделали неправильный выбор. Я трус».

— Знаешь, Маппо, — медленно, словно нехотя признался Икарий, — я силюсь понять, но так и не понимаю. Внутри тебя бушует война. Она разбивает твое сердце. Тебе пора бы догадаться…

— О чем? — хрипло спросил трелль, по-прежнему не глядя Икарию в глаза.

— Что я готов отдать за тебя жизнь, мой единственный друг, брат мой.

Маппо сжал голову руками.

— Нет, — прошептал он. — Не говори так.

— Прошу тебя, помоги мне прекратить эту войну.

Трелль порывисто вздохнул.

— Город времен первой империи… мы проходили через его развалины… там, на холме, который когда-то был островом…

Икарий ждал.

— Он разрушен… твоими руками, Икарий. Ты был охвачен слепой яростью, и равных ей по силе не существовало. Огонь этой ярости неизменно выжигает в тебе все воспоминания о содеянном. Я ведь давно наблюдаю за тобой. Вижу, как ты роешься в холодной золе минувших событий, стремясь вспомнить, кто же ты есть на самом деле. А я всегда стою рядом… я дал клятву сделать все, чтобы такое никогда не повторилось… Да, Икарий, ты разрушил не только этот город. Ты уничтожил и другие города вместе с их населением. Ты стирал с лица земли целые народы. И когда ты начинал убивать, не было силы, способной тебя остановить. Ты убивал до тех пор, пока все вокруг тебя не превращалось в безжизненную пустыню.

Икарий молчал, а Маппо не осмеливался поднять на него глаза. У него саднили руки, все еще сжимавшие голову. Боль была его внутренней бурей, и трелль из последних сил не давал ей выплеснуться наружу.

— Тремолор все это знает, — глухим, холодным голосом произнес Икарий. — Азату ничего не остается, как поглотить меня.

«Если это возможно, испытания для тебя начнутся еще на подступах к Тремолору. Ведь в гневе ты можешь поднять руку и на Азат. Боги милосердные, никогда еще мы с тобой не подходили к опасной черте вплотную!»

— Я думаю, пройденный тобой путь изменил тебя, Икарий. После стольких странствий ты наконец вернешься домой.

— Где это начиналось, там должно и кончиться. Я пойду к Тремолору.

— Друг мой…

— Нет, Маппо, не удерживай меня. Ты должен понимать: после того, что я узнал, мне нельзя свободно разгуливать по земле. Нельзя.

— Если Тремолор заберет тебя, ты не умрешь, Икарий. Твое заточение будет вечным, и самое тяжкое — ты будешь постоянно помнить об этом.

— За свои преступления я достоин еще худшего наказания. Трелль пронзительно закричал от раздиравшей его боли. Икарий положил ему руку на плечо.

— Идем со мной к моей темнице, Маппо. Делай, что должен и что делал всегда: не давай вспыхнуть моему гневу. Не позволяй мне начать сражение с Тремолором.

«Икарий, молю тебя…»

— Поступай так, как должен поступать друг. А если я потеряю всякий стыд и начну предлагать тебе… подарки за помощь… поворачивайся спиной и уходи. Мы должны покончить с этим.

Икарий встряхнул головой. Все его существо выражало готовность предстать перед высшим судом.

«Трус! — мысленно обругал себя Маппо. — Что тебе мешает хорошенько ударить его сейчас? Он лишится чувств, ты вытащишь его из этого проклятого места, и он ничего не вспомнит. А потом ты уведешь его в другом направлении, и все снова пойдет своим чередом, как было до сих пор…»

— Идем, Маппо. Нас заждались. Вставай.

Трелль не сразу сообразил, что лежит на земле, сжавшись в тугой комок.

— Вставай, Маппо. Осталось совсем немного. Сильные руки подхватили трелля и помогли встать. Маппо пошатывался, будто пьяный или ослабевший после болезни.

— Идем, Маппо. Иначе я не смогу называть тебя другом.

— Я… я поступил с тобой нечестно.

— Наверное, мне нужно и впрямь хорошенько разгневаться, чтобы в тебе вспыхнула решимость. Отбрось сомнения. У тебя слишком доброе и чувствительное сердце, Маппо. Но сейчас ты должен послушаться голоса разума.

«Даже твои словесные нападения полны любви ко мне. Боги, за что мне такая пытка?»

— Маппо, наши спутники наверняка слышали этот разговор. Они в недоумении. Что мы им скажем?

Трелль с грустью покачал головой.

«Ты так и остался по-детски непосредственным и наивным, Икарий. Они давно знают».

— Пошли, Маппо. Дом заждался своего блудного сына.

— Это должно было случиться, — пробормотал Скрипач, увидев их.

Маппо пристально оглядел всех. Они знали! Это знание было ясно написано на их лицах, у каждого по-своему. Морщинистое лицо Искарала Паста еще сильнее сморщилось от язвительной улыбки. Похоже, верховный жрец предвкушал забавное зрелище, но одновременно страшился непредсказуемых последствий. В его улыбке было и что-то еще, чего Маппо не мог понять… У Апсалары, похоже, исчезла всякая симпатия к Икарию, и сейчас она глядела на него как на возможного противника. Вряд ли она думала о поединке, но на ее лице впервые отражалась неуверенность в собственных силах… Глаза Реллока говорили о покорности судьбе. Он чувствовал, что дочери грозит опасность, но понимал, что в случае чего ему отведена роль очевидца, и не более того.

Пожалуй, только Крокус ничего не понял. Он по-прежнему восхищенно смотрел на Икария.

«Знать бы, парень, что именно тебя в нем восхищает».

Они стояли на холме. Земли под ногами не было видно — только хаотическое сплетение корней. Дальше корни поднимались узкими уступами, образуя толстые стены проходов по обширному лабиринту. Казалось, некоторые корни движутся. Сощурив глаза, Маппо следил за их беспрестанным движением.

— Если Тремолор захочет меня поглотить, прошу всех: не препятствуйте ему, — сказал Икарий. — Не пытайтесь меня спасти. Наоборот, помогайте ему, как только можете.

— Глупец! — каркнул ему в ответ Искарал Паст. — Ты-то Азату нужнее всех! Тремолору сейчас настолько тяжко, что даже опонны готовы его пожалеть. Тысячи странствующих и диверов сходятся воедино! Тремолор в отчаянии! Мы с моим богом сделали все, что было в наших силах. Но кто нас поблагодарил? Кто по достоинству оценил нашу жертву? Ты не должен нас подвести, Икарий! Слышишь?

Будто не замечая остальных, Икарий спросил Маппо:

— Я готов защищать Азат. Скажи, могу ли я сражаться… без той бурлящей ярости?

— Ты можешь остановиться у порога и не дать ей овладеть тобой.

«Только порог очень близок. Сумеешь ли ты удержаться, друг мой?»

— Ты пока не лезь, — сказал Икарию Скрипач, еще раз проверив свой арбалет. — Сначала мы сами попробуем.

— Искарал, значит, ты действовал не один? — сердито спросил Крокус. — Тобой управлял твой бог?

— Ха-ха! Уж не собираешься ли ты командовать нами, парень? Мы только свели всех игроков вместе. Большего от нас и не требовалось.

Крокус выхватил кинжал и слегка кольнул Искарала Паста в шею.

— Нет, это не все! Зови своего бога, проклятый старикашка! Без его помощи нам не обойтись.

— Но это опасно…

— Еще опаснее, если ты не сделаешь, что я велю. А вдруг Икарий уничтожит Азат?

Маппо затаил дыхание.

«Вот не ожидал, что парень так глубоко все понимает». Стало тихо.

Икарий сокрушенно отступил назад. «Да, друг мой. Это в твоих силах».

Искарал Паст моргал, сопел, затем резко закрыл рот, отчего щелкнули его зубы.

— Не предвидел я этого, — тоном напроказившего ребенка произнес он. — Все, что может вырваться наружу… даже страшно подумать!.. Да отпусти меня, наконец! — прошипел он Крокусу.

Крокус отошел, убрав кинжал.

— Повелитель Теней… мой досточтимый господин… он пребывает в раздумье. Да! Он напряженно думает! Его ум настолько необычаен, что он способен перехитрить даже самого себя!

Дико вытаращив глаза, Искарал Паст вдруг принялся всматриваться в лес. Вскоре оттуда послышалось отдаленное рычание. Верховный жрец Тени улыбнулся.

— Припрятал он их там, что ли? — вслух подумала Апсалара.

Из лесу выскочили гончие Тени. Они неслись вприпрыжку, будто стая волков, хотя каждый зверь был величиной с пони. Впереди бежала Слепая. За нею — ее самец Барэн. Геара и Шан бежали рядом. Замыкал стаю их вожак Клык.

Маппо вздрогнул.

— А я думал, их семеро.

— Двоих прикончил Аномандер Рейк, — сказала Апсалара. — Это случилось на Ривийской равнине. Тогда Рейк потребовал от Котиллиона, чтобы тот освободил мое сознание.

— Рейк? — удивился Крокус. — А я и не знал. Ты никогда не рассказывала.

— Так ты, парень, тоже знаешь Аномандера Рейка, повелителя Дитя Луны?

— Встречался с ним… однажды.

— Интересно было бы услышать, — сказал Маппо.

Крокус кивнул и поджал губы.

«Маппо, ты — единственный глупец, верящий, что мы выпутаемся из столкновения с гончими Тени».

Сколько они с Икарием ни странствовали, на их пути никогда не оказывались эти странные существа, о которых ходило столько легенд и слухов. Тем не менее Маппо хорошо знал их имена и описания. Больше всего его пугал Шан — сгусток движущейся темноты с ярко-красными щелками глаз. Если остальные гончие больше напоминали солдат, похваляющихся своими шрамами, Шан держался как настоящий ассасин. Всего лишь секунду его глаза задержались на Маппо, но треллю хватило и этого. Волосы на затылке Маппо встали дыбом.

— А собачки совсем не злые, — проворковал Искарал Паст.

Маппо поймал на себе внимательный взгляд Скрипача. Оба мгновенно поняли друг друга. Сапер едва заметно кивнул. Трелль вздохнул, медленно моргнул, затем повернулся к Икарию.

— Друг мой…

— Я жду их, — прогремел ему в ответ Икарий. — И давай больше не будем об этом.

Гончие молча подбежали и окружили путников.

— А теперь мы отправимся в лабиринт, — сказал Искарал Паст.

Из лабиринта донесся негромкий, но жуткий вопль. Верховный жрец Тени лишь усмехнулся. Гончие повернули головы на звук и довольно равнодушно понюхали стоячий воздух. Чувствовалось, они все знают заранее, и в мире, где они живут с незапамятных времен, для них не осталось никаких тайн.

Верховный жрец Тени вдруг опять пустился в свой дурацкий танец. Дергаясь и кривляясь, он приблизился к Барэну. Зверь едва мотнул головой — и Паст уже валялся на земле.

Скрипач протянул ему руку и помог подняться.

— Ты все-таки умудрился рассердить своего бога.

— Чепуха, — выдохнул Искарал Паст. — Песик был настолько рад меня видеть, что не сдержал своих дружеских чувств.

Дальнейший путь лежал в глубь лабиринта, над которым висело серо-стальное зеркальное небо.

Дюкр, Балт и капитан Лулль сидели под навесом, попивая некрепкий травяной чай. Подошедший к ним Геслер еще не вполне оправился после удара Кольтена. Расквашенный нос сильно вспух, а голос капрала приобрел несколько плаксивую интонацию.

— Корабль нагружен до предела. Пока прилив высок, надо отчаливать.

— Сколько вам плыть до Арена? — спросил капитан Лулль. — Вы же не под парусами пойдете.

— За три дня они нас домчат, — ответил Геслер, имея в виду обезглавленных гребцов. — Не беспокойтесь, мы по дороге не потеряем ни одного вашего раненого.

— Откуда такая уверенность, капрал?

— На борту «Силанды» времени нет. Отсеченные головы до сих пор кровоточат, хотя прошли годы или даже десятки лет, с тех пор как их отделили от тел. Никаких признаков разложения. Фенир мне свидетель: у нас на корабле даже бороды не растут.

Лулль усмехнулся.

До рассвета оставалось не более часа. Лагерь Корболо Дэма не затихал целую ночь, однако все попытки разузнать о происходящем там наталкивались на магическую преграду. Преодолеть ее юные виканские колдуны не могли. Неизвестность будоражила и их, и всех остальных.

— Да хранит Фенир всех вас, — сказал Геслер.

Дюкр встретился с ним глазами.

— Довезите наших раненых, капрал.

— Непременно. Может, мы даже сумеем вытолкнуть флот Нока из гавани или устыдим Пормкваля и заставим его двинуться вам на помощь. Я знаю Блистига — командующего аренским гарнизоном. Хороший человек. Вот он бы сразу отправился вам на подмогу. Но на нем лежит оборона Арена. Может, нам с ним удастся растрясти Пормкваля.

— Хорошие слова, — пробормотал Лулль. — Ладно, капрал, не висни тут над нами. Теперь и ты стал таким красавчиком, что у меня кишки узлом завязываются, как посмотрю на тебя.

— Кстати, на корабле полно тистеандийских глаз. Не желаете подобрать себе? Время еще есть.

— Да уж лучше со своим останусь, но благодарю за предложение.

— Не стоит благодарности. Счастливо оставаться, историк. Прости, что не уберегли Кульпа и Гебория.

— Вы и так сделали почти невозможное.

Геслер пожал плечами. С ялика ему нетерпеливо махал рукой Честняга. Капрал уже собрался уходить, но задержался.

— Господин Балт!

— Чего тебе?

— Извинитесь за меня перед Кольтеном. Ведь я же сломал ему руку.

— Сормо уже все исправил. Но твои извинения я ему передам.

— Только сейчас заметил, командир, — усмехнулся Геслер. — У вас с капитаном Луллем на двоих три глаза, три уха и почти целая голова волос.

— И что ты хочешь этим сказать? — насупился Балт.

— Ничего. Так, к слову пришлось. До встречи в Арене.

Дюкр смотрел, как ялик медленно движется по желтому ковру реки.

«До встречи в Арене? Слабая у нас надежда на эту встречу, но спасибо на добром слове».

— Я навсегда запомню, как Геслер пожертвовал носом, только бы настоять на своем, — сказал Лулль.

Балт усмехнулся, выплеснул остатки чая на глинистую землю и встал. Его суставы громко хрустнули.

— Племяннику нравятся такие люди, капитан.

— Скажите, господин Балт, Кольтен не поверил вчерашнему предложению? — спросил Дюкр.

Балт смерил его взглядом и пожал плечами.

— Тогда бы он тебе так и сказал.

— А вы-то сам что думаете?

— Я слишком устал, чтобы думать. Если у тебя достанет смелости узнать мысли Кольтена на этот счет, спроси его сам.

Балт растворился в предрассветной мгле.

— Мне не терпится прочитать вашу историческую хронику о «собачьей упряжке», старик, — сказал Лулль. — Жаль, я не видел, как Геслер грузит сундук с вашими рукописями.

Дюкр тоже встал.

— Похоже, этой ночью мы способны только на колкости.

— Может, через сутки все изменится.

— Изменится, только непонятно, в какую сторону.

— А я думал, у вас появилась женщина. Я ее видел. Из наших. Кстати, как ее зовут?

— Не знаю. Мы провели вместе всего одну ночь.

— Никак кинжал оказался слишком мал для ножен?

Дюкр улыбнулся.

— Просто мы решили, что не стоит повторять ту ночь. У каждого из нас хватает потерь.

— Тогда вы оба просто дураки.

— Подозреваю, что да.

Дюкр шел по бессонному и беспокойному лагерю. Разговоров почти не было слышно, люди лежали молча. Сначала он не понимал, куда идет, но ноги сами вынесли его к командному шатру Кольтена.

Командующий стоял возле шатра в окружении Сормо, Нила и Нетры. Правая рука Кольтена все еще была распухшей, а капли пота на побледневшем лице показывали, что ускоренное лечение далось ему нелегко.

— Где капрал Лист? — спросил Сормо, завидев историка.

— Я его не видел со вчерашнего дня. А что?

— У него были видения.

— Да. Лист мне рассказывал.

Сормо совсем по-взрослому наморщил лоб.

— Мы перестали чувствовать будущее. Земля, что лежит за лесом, полностью опустошена. Она выжжена до… безжизненности. Что тебе рассказывал капрал?

— Лист говорил, что когда-то там была страшная война. Очень давно. Никто уже и не помнит, когда это было и кто с кем воевал. Но эхо битвы запечатлелось в каждой песчинке, в каждом камне.

— И все-таки, неужели Листу не рассказали, кто воевал и с кем?

— Его видения еще не кончились. Может, он и узнает. Капрал говорил, что его сопровождает во сне какой-то призрак.

Дюкр замолчал.

— Призрак джагата, — добавил он, вспомнив рассказы капрала.

Кольтен слушал вполуха, разглядывая светлеющее небо на востоке.

— Господин Кольтен. Я хотел спросить насчет предложения Корболо Дэма, — начал Дюкр.

Ему помешал топот ног бегущего человека. Историк вгляделся в приближающуюся фигуру и узнал, кто это.

— Тумлит. Из Собрания знати, — сообщил Дюкр. Старик, близоруко щурясь, поискал глазами Кольтена и остановился.

— Господин командующий! Случилось самое страшное, — запыхавшись, произнес он.

Кольтен молчал. Дюкр только сейчас услышал гул, доносившийся из лагеря беженцев.

— Что случилось, Тумлит? — спросил он аристократа.

— Здесь побывал еще один посланец Дэма. Он тайно встречался с Советом знати. Я пытался отговорить их от этой встречи, но Нефарий и Пуллик Алар вытолкнули всех, кроме тех, кому они доверяют. Господин Кольтен, я узнал, что беженцам предложено перейти реку. Корболо Дэм распорядился не чинить им никаких препятствий и даже заявил, что они находятся под его благосклонной защитой.

— Каждый идите в свой клан, — велел юным колдунам Кольтен. — Пошлите ко мне Балта и капитанов.

Воздух наполнился громкими криками виканских солдат. Они безуспешно пытались сдержать лавину беженцев, несущихся к переправе. Кольтен подозвал к себе бегущего солдата.

— Мой приказ предводителям кланов: убраться с дороги. Нам все равно не сдержать это стадо.

«Он прав. Мы не сумеем остановить этих глупцов, поверивших обещаниям Корболо Дэма».

К шатру подбежали Балт и старшие командиры. Судя по отданным им приказам, Кольтен готовился к самому худшему. Отпустив командиров, Кольтен отдал распоряжение историку:

— Отправляйся к саперам. Мой приказ: внедриться в толпу беженцев. Форму сменить на обычную одежду. Все знаки отличия снять.

— Это излишне, господин Кольтен. У саперов давно уже нет ни формы, ни казенного оружия. Но я скажу, чтобы они поснимали шлемы.

— Иди!

Дюкр отправился искать саперов. Небо светлело. Бабочки никуда не исчезли. Они по-прежнему густо висели над рекой, и от их мерцающих крылышек историку почему-то сделалось не по себе. Он добрался до змеящегося потока очумевших беженцев, кое-как протолкнулся на другую сторону и остановился возле пехотинцев. Те больше не делали никаких попыток вмешаться, превратившись в бесстрастных наблюдателей.

Наконец Дюкр заметил саперов. Они сидели на почтительном расстоянии от дороги, почти у самой кромки караульных постов. Беженцы их вообще не занимали. Саперы были поглощены сматыванием веревок. Когда историк подошел к ним, лишь немногие подняли головы.

— Кольтен приказал вам влиться в ряды беженцев, — сказал Дюкр. — Никаких возражений. Снимите шлемы, чтобы не выделяться из толпы.

— А кто возражает? — пробасил коренастый широкоплечий солдат.

— Что вы еще затеяли с веревками? — с подозрением спросил Дюкр.

Сапер поднял голову. На мясистом израненном лице блеснули щелочки глаз.

— Мы тут кое-что разнюхали, но это не твоего ума дела, старик. И чем скорее ты перестанешь задавать вопросы, тем скорее мы закончим наши дела.

Из лесу выбежали трое солдат. Один размахивал косичкой, на которой болталась отрубленная голова. Кровавые брызги летели во все стороны.

— Пусть-ка теперь покивает с шеста, — ухмыльнулся солдат и вдруг швырнул свой трофей на землю.

Голова с глухим стуком упала. Никто даже не обратил на это внимания.

Дюкра удивило, как это саперы, не отличавшиеся особой дисциплиной, ухитрились разом закончить все приготовления. Мотки веревок, шлемы и арбалеты были спрятаны под мешковатыми малазанскими плащами и телабами. После этого саперы незаметно влились в поток беженцев.

Дюкр не знал, к кому ему примыкать. Беженцы торопились к броду. Историк знал, что глубина там по пояс, ширина прохода — не более сорока шагов, а дно глинистое и довольно вязкое. Крылышки бабочек отражали утреннее солнце, и над головами людей вспыхивали и гасли тысячи бледно-желтых лучиков. Чтобы переправа не превратилась в полный хаос, Балт все-таки послал дюжину виканских всадников. Они должны были первыми переправиться через Ватар и хоть как-то управлять человеческим стадом. За ними ехали кареты и повозки знати, рассчитывавшей пересечь Ватар, не замочив ног. Саперы бесследно растворились в общей толпе, и сколько Дюкр ни искал их глазами, найти так и не мог. Сзади неслись душераздирающие крики забиваемого скота.

Пехотинцы обоих флангов готовили оружие. Кольтен явно предвидел, что придется защищать арьергард.

Дюкр мешкал. Если примкнуть к беженцам… Историк тоже не верил в «жест доброй воли». Переправа может оказаться ловушкой, и тогда там начнется паника. Разница невелика: быть задавленным согражданами или погибнуть от стрелы мятежников.

«Клобук накрой этого Корболо Дэма; похоже, мы и впрямь зависим от его милости!»

Его тронули за руку. Историк обернулся и увидел Безымянную морячку.

— Идем, — сказала она. — Нам приказано поддержать саперов.

— Нам что, лезть в толпу? — удивился Дюкр. — Смотри, повозки уже дошли до середины реки, и ничего.

— А ты взгляни, куда повернуты головы тех, кто идет пешком? Не вперед, а вбок. Мятежники построили плавучий мост… отсюда его не видать… и на мосту полно копьеносцев.

— Копьеносцев? Что они там делают?

— Пока что смотрят и ждут. Пошли, мой дорогой! Скоро на переправе будет очень жарко.

Они влились в поток беженцев, упрямо тянущийся к переправе. Вскоре Дюкр убедился, что предчувствие не обмануло Кольтена: противник ударил с тыла. Сквозь гам голосов слышался приглушенный звон оружия. Увидеть происходящее там было невозможно. Толпа беженцев еще быстрее понеслась вниз, к броду. Боковой обзор был полностью закрыт. Просматривался только запруженный людьми брод и желтоватая вода реки Ватар. Беженцы торопились перебраться на другой берег. Они неслись, забыв, что ширина брода не беспредельна. Тех, кто оказывался сбоку, отпихивали на глубокие места. Теперь к мертвым бабочкам прибавились пока еще живые люди. Они отчаянно мотали головами и били по воде руками, пытаясь выбраться на спасительную полосу брода. Но течение подхватывало их и тащило прямо к наплавному мосту с копьеносцами Корболо Дэма.

Над бродом стоял стон ярости и отчаяния. Теперь головы беженцев были повернуты вверх по течению. Дюкр сразу догадался: второй плавучий мост! Умный расчет — запереть брод с обоих боков!

Выбравшись на другой берег, виканские всадники с луками наготове понеслись к небольшой рощице. Оттуда грянул залп стрел, кося людей и лошадей. Следом на каменистый берег выкатились повозки знати. Этим дали проехать немного дальше, а затем волы разделили участь лошадей.

Беженцы оказались запертыми со всех сторон.

Остановить человеческую лавину было уже невозможно. Здравый смысл остался где-то за пределами Ватара. Дюкр вдруг обнаружил, что и он кричит во все горло, добавляя свой голос к сотням других. Его несло в желтоватую грязную воду. Не успев еще достичь ее кромки, он мельком увидел второй мост мятежников. Мост был до отказа набит копьеносцами и лучниками. По обоим берегам его сопровождали вражеские солдаты. Орудуя веревками, они помогали течению подгонять мост к броду.

Сквозь завесу порхающих бабочек в беззащитных людей летели стрелы. Бежать было некуда, прятаться — негде. «Жара», предсказанная Безымянной морячкой, собирала обильный урожай. Безоружные, не имеющие доспехов люди гибли, едва успев вскрикнуть. Живые бросались во все стороны, не понимая, что везде их подстерегает смерть. Взрослые давили детей, даже не замечая этого.

Рядом с Дюкром зашаталась и упала женщина с ребенком на руках. Историк успел ее подхватить, но было поздно. Стрела насквозь пробила младенца и вонзилась матери в грудь. Дюкр закричал от ужаса и бессилия.

К нему пробилась Безымянная морячка, вложила в руки конец веревки.

— Держи крепко и ни в коем случае не отпускай. Даже если и свалишься в воду, не утонешь!

Дюкр обмотал веревку вокруг запястий. Безымянная морячка скрылась в толпе. Веревка натянулась и потащила историка вперед.

Дождь стрел не утихал. Одна из них царапнула историка по щеке, другая ударилась в плечо, но кольчуга не пустила ее дальше. Дюкр ругал себя последними словами: ну зачем он привязал шлем к поясу, а не нахлобучил на голову? Теперь от шлема остались лишь воспоминания.

А веревка неутомимо тащила его вперед, сквозь толпу; иногда над головами, иногда под ногами беженцев. Несколько раз Дюкра затягивало под воду, но вскоре он опять выныривал, кашляя и отфыркиваясь. Где-то на середине реки он заметил над головой вспышку магического огня. Раздался гром, потом Дюкра вновь потащило под воду, и он проскользнул между двумя отчаянно вопящими беженцами.

Переправа казалась бесконечной. Картины, мелькавшие перед его глазами, потеряли всякий смысл. Наступило полное оцепенение всех чувств. Его, словно бесплотной дух, несло через историю человечества. Нескончаемый путь боли, страданий и бесславных смертей. Чем же провинились все эти люди, если судьба бросалась в них стрелами с железными наконечниками?

«Спасения нет. Может, в этом и заключается главный урок истории? А смерть — это гость, который никогда не запаздывает».

Веревка тянула Дюкра по мокрым, запачканным глиной трупам, по окровавленной земле. Стрелы больше не сыпались с неба, а летели низко со всех сторон. Историка занесло в глубокую колею. Путешествие окончилось возле спиц тележного колеса.

— Отпускай веревку! — велела ему Безымянная морячка. — Мы уже здесь, Дюкр.

«Здесь. На другом берегу Ватара. А… зачем?» Дюкр протер глаза. Не поднимаясь во весь рост, он впервые за все это время осмотрелся. Тела виканских всадников, саперов и моряков валялись вперемешку с мертвыми и издыхающими лошадьми, и каждое было до предела усеяно вражескими стрелами. Повозки знати откатили в сторону, выстроив полукругом. Но для обороны они не пригодились; сражение шло дальше, в лесу.

— Кто из наших там бьется? — спросил Дюкр.

Безымянная морячка невесело усмехнулась.

— Остатки саперов, моряки и… несколько уцелевших виканцев.

— И это… все?

— Да. Остальным сейчас не лучше. Оба виканских клана и Седьмая армия сражаются на том берегу. Мы можем рассчитывать только на себя, старик. Если не прорвемся через лес…

«Нас уничтожат», — мысленно договорил он. Женщина протянула руку и подтащила труп убитого виканца. Она сняла с его головы шлем и отдала Дюкру.

— Он подойдет тебе лучше, чем мой. Вставай, старик. Пора.

— Кто нам противостоит?

— Полка три наберется. В основном лучники. Корболо никак не ожидал, что впереди беженцев пойдут солдаты. Он-то хотел прикрыться беженцами и не пустить нас на этот берег.

— Похоже, Корболо знал, что Кольтен отвергнет его предложение, а знать примет.

— Похоже… А смотри-ка, стрел падает все меньше. Саперы их теснят… Боги милосердные, ну и заварушка! Подбери себе оружие — и двинули на подмогу. Такое нельзя пропустить.

— Иди одна, — сказал Дюкр. — Я останусь здесь. Мне нужно видеть…

— Да тебя здесь быстро грохнут, старик.

— Такова участь имперского историка. Иди, не жди меня! Безымянная морячка кивнула и двинулась ползком, огибая тела убитых.

Историк нашел себе круглый щит. Он взобрался на крышу ближайшей повозки и чуть не наступил на сжавшегося в комок человека. Тот трясся всем телом.

— Нефарий?

— Умоляю, спасите меня!

Не обращая внимания на плаксивые мольбы аристократа, Дюкр повернулся к реке.

Беженцы, сумевшие достичь южного берега, поняли, что в лесу их ждет гибель, и рассеялись вдоль береговой линии. Наткнувшись на солдат противника, управлявших плавучим мостом, разъяренные люди окружили их и голыми руками растерзали в клочья.

Вода в реке из бледно-желтой стала ярко-красной; число трупов непрерывно росло. Вскоре обнаружился еще один существенный недочет в замыслах Корболо Дэма: лучники исчерпали запас стрел. Мост неумолимо несло к броду. Копьеносцам не оставалось иного, как вступить врукопашную с безоружными беженцами. Возможно, при иных обстоятельствах вооруженные мятежники одержали бы верх. Однако сейчас они столкнулись с бурлящей яростью тех, кому было нечего терять. Страх остался далеко позади. Беженцы хватались за острия копий, не думая об израненных руках. Другие торопились расправиться с лучниками, пытавшимися спрятаться за спинами копьеносцев. Мост стал крениться, потом еще сильнее и, наконец, перевернулся. Еще через мгновение в воде, среди обломков моста, барахтались беженцы и их противники.

А бабочки продолжали парить над этим хаосом воды, крови и смерти. Десятки тысяч живых желтых цветов.

Вновь прогремел гром магического удара. Дюкр повернул голову на звук. Посередине брода, плотно окруженный человеческим месивом, на лошади восседал Сормо. Он ударил по другому плавучему мосту. Снопы искр накрыли солдат Корболо Дэма, и сейчас же вверх взметнулись струи крови, окрашивая бабочек в ярко-красный цвет и сбивая их вниз.

Одна за другой в юного колдуна вонзилось четыре стрелы. Еще шесть досталось его лошади. Обезумев от боли, животное метнулось вбок и свалилось с брода в глубину. Падение вытолкнуло Сормо из седла, и лошадь накрыла его собой.

У Дюкра перехватило дыхание. Он пристально вглядывался в то место, где скрылся юный колдун. Вскоре худенькая рука Сормо показалась чуть поодаль. Ее сейчас же окружили бабочки. Казалось, все насекомые, что кружили над рекой, поспешили сюда. Даже бойня на переправе, казалось, замерла, наблюдая это странное явление.

«Боги милосердные, ведь они прилетели… за его душой. И почему-то не вороны, как всегда бывает у виканцев, а бабочки. Что же творится?»

Сбоку раздался испуганный голос Нефария:

— Что там? Мы победили?

Дюкр ему не ответил. Рука Сормо давно скрылась под колонной из бабочек, а колонна все росла и росла, увеличиваясь в высоте и ширине.

— Так мы победили? — уже требовательнее спросил Нефарий. — Вы видите Кольтена? Позовите его сюда. Мне нужно с ним поговорить.

Тишину нарушил свист виканских стрел, выпущенных по уцелевшим солдатам на втором мосту. Клан Сормо завершил начатое колдуном: с лучниками и копьеносцами было покончено.

С северного берега к переправе спешили пехотинцы Седьмой армии, чтобы прекратить побоище. Из окрестных лесов выехали всадники клана Горностая, оглашая воздух своими жуткими победными криками.

Дюкр оглянулся назад. Малазанцы ползли к лесу: горстка моряков и менее трех десятков саперов. Град стрел, летевших в них, делался все неистовее.

«Боги, да пощадите же вы этих людей! Они и так совершили невозможное. Не требуйте от них большего!»

Беженцы толпились на южном берегу, не зная, куда податься и где спрятаться. Дюкр выпрямился во весь рост и, сложив ладони рупором, крикнул:

— Малазанские беженцы! Все, кто в силах сражаться! Рядом с вами достаточно оружия. Берите его и бегите в лес, иначе бойня повторится! Лучники возвраща…

Воздух потряс рев тысяч глоток. Земля содрогнулась от топота ног. Беженцы даже не стали нагибаться за мечами и копьями. Как и на переправе, они с голыми руками бросились на вражеских лучников. Их уже не волновала собственная жизнь или смерть. У них не осталось ничего, кроме желания отплатить за случившееся сполна.

«Мы все становимся безумцами. Я вижу это впервые. Ни в одной хронике я не встречал и намека на нечто подобное. Боги, в кого же мы превращаемся?»

Беженцы ураганом пронеслись мимо малазанских позиций. Равнодушные к летящим стрелам, они углубились в лес, сразу же наполнившийся их криками и стонами.

Нефарий тоже встал.

— Где Кольтен? Я требую…

Дюкр схватил аристократа за шелковый шарф и притянул к себе. Нефарий испуганно засучил руками.

— Ну что, Нефарий? Как вам честное слово и милосердие Корболо Дэма? Сколько тысяч заплатили своей жизнью за доверчивость Совета знати? А сколько наших солдат погибло? Сколько виканцев осталось здесь лежать, защищая вашу шкуру?

— Отпусти меня, жалкий раб! Ничтожество! Мы еще припомним…

Глаза Дюкра застлал красный туман. Историк обеими руками сдавил дряблую шею аристократа. Нефарий выпучил глаза. Его лицо посинело.

Кто-то ударил Дюкра по голове. Кто-то с силой обхватил рукой его собственную шею и сдавил ему горло. Историк разжал руки. Нефарий зашатался и рухнул с крыши повозки.

А потом вокруг стало темно.

ГЛАВА 17

Капитана раскачивало, но морские волны были здесь ни при чем. Наливая вино в четыре щербатых бокала, он не забыл угостить и стол.

— Пока втолкуешь этим тупоголовым матросам самые простые вещи, жажда замучает. Надеюсь, закуска не заставит себя долго ждать.

Казначей Пормкваля, не считавший собравшееся общество достойным знать его имя, удивленно изогнул крашеные брови.

— Послушай, капитан, мы ведь только что ели.

— В самом деле? Тогда это объясняет беспорядок на столе, хотя беспорядок требует большего объяснения, ибо он просто ужасен.

Капитан ткнул пальцем в сторону Калама.

— Вот ты, уроженец Семиградия, скажи мне. У тебя наверняка медвежий желудок, и он переварит что угодно. Но скажи: это вообще можно есть? Говори правду! Я слышал: в Семигра-дии выращивают фрукты, чтобы поедать червей, которые в них заводятся. Тамошние жители выковыривают червяка, а яблоко выбрасывают. Верно? В этой привычке — все ваше отношение к миру. Думаю, ты не обидишься. Ведь мы здесь все — друзья… Так о чем мы говорили?

Салк Элан взял протянутый бокал и, прежде чем отхлебнуть, осторожно понюхал содержимое.

— Меня удивляет, капитан, что наш уважаемый казначей не перестает донимать вас своими жалобами.

— Да ну? — Капитан перегнулся через стол и вперился глазами в казначея. — Жалобы? На моем корабле? Вы должны были изложить их мне в кондицифи… конфициди… в общем, наедине.

— Что я и делал. Неоднократно, — усмехнулся казначей.

— А я должен их рассмотреть и, как надлежит капитану, принять надлежащие меры.

Капитан с чувством исполненного долга снова сел и откинулся на спинку стула.

— Так. О чем мы еще говорили?

Салк Элан поймал взгляд Калама и подмигнул.

— Мы обсуждали кое-какие досадные помехи, с которыми столкнемся, если два капера, преследующие нас, захотят познакомиться с нами поближе.

— Никто нас не преследует, — возразил капитан. Он залпом осушил бокал и наполнил снова.

— Просто эти каперы идут вровень с нами, что, как вы должны понимать, совсем не одно и то же.

— Согласен, капитан, — сказал Салк Элан. — Возможно, я не столь отчетливо вижу разницу.

— Вот это-то и печально.

— А ты мог бы потрудиться просветить нас, — заметил казначей.

— Как вы сказали, господин казначей? Просветиться потрудить? Замечательное предложение! Вы — необыкновенный человек!

Он с довольным лицом плюхнулся на стул.

— Им нужен ветер посильнее, — сказал Калам.

— Да, иначе им не убыстрить ход, — согласился капитан. — Этим трусам, у которых моча цвета скверного эля, хочется выплясывать вокруг нашего корабля. Я бы предпочел встретиться с ними лицом к лицу, а они шныряют и уворачиваются, как нашкодившие псы.

Он вдруг пристально поглядел на Калама.

— Поэтому мы застигнем их врасплох. Мы сами атакуем их на рассвете! Резкий поворот против ветра. По-морскому — оверштаг. Матросам — подготовиться к высадке на борт вражеского судна! Я больше не допущу ни одной жалобы касательно «Затычки». Если я услышу хоть какое-нибудь недовольное блеяние, я самолично оттяпаю этому «ягненку» палец. Если не замолчит — второй, и так далее. И все пальцы приколочу к палубе. Тук-тук!

Калам закрыл глаза. Вот уже четыре дня, как их корабль простился с эскортом и шел на попутном ветре, делая по шесть узлов в час. В дополнение к имеющимся парусам матросы натянули все куски парусины, какие имелись на «Затычке». Стонали снасти, угрожающе скрипели переборки, однако оторваться от двух пиратских судов не удавалось. Они по-прежнему крутились вокруг «Затычки».

«И этот безумец собрался брать пиратов на абордаж! — Как ты сказал? Атакуем? — испуганно переспросил казначей. — Я же запретил любые неразумные действия!

Капитан, осоловело моргая, повернулся к казначею.

— Это почему? — тихо спросил он. — Как говорят, зеркальце потускнело, и его надо хорошенько протереть… Сегодня ночью. Они этого никак не ожидают.

С самого начала плавания Калам почти все время проводил у себя в каюте, появляясь на палубе лишь в предрассветный час. Ел он на камбузе вместе с командой, что также сокращало число неожиданных встреч с Салком Эланом и казначеем. Но этим вечером капитан настоятельно потребовал, чтобы Калам присоединился к их ужину. Дневное появление пиратов разожгло в нем любопытство. Ассасину захотелось узнать, как капитан ответит на откровенную угрозу, поэтому он не стал отговариваться, а принял приглашение.

Салк Элан и казначей явно заключили перемирие, ибо их пикирование больше не выходило за пределы случайно брошенных колких фраз. Оба старались говорить исключительно на обыденные темы, и чрезмерная вежливость этих разговоров показывала, что каждый держит себя в узде.

Но настоящей загадкой для Калама был сам капитан «Затычки». На камбузе ассасин стал невольным слушателем разговора между первым и вторым помощниками и понял, что капитана на судне уважают и относятся к нему со странной любовью. Так любят собаку с непредсказуемым характером. Погладь ее один раз — она завиляет хвостом; погладь второй — она оттяпает тебе руку. Капитан с удивительным проворством надевал разные маски, меняя их, когда вздумается. Он обладал своеобразным чувством юмора, которое воспринималось не сразу и поначалу изрядно раздражало. Сейчас Калам чувствовал, что слишком засиделся в обществе капитана. У него болела голова от скверного вина и от необходимости следить за витиеватостями капитанских мыслей.

И все-таки капитан затеял этот ужин не просто так. Его болтовня ни о чем преследовала четкую и вполне определенную цель. Капитан как будто одновременно говорил на двух языках: поверхностном, полном цветистого красноречия, и тайном.

«Могу поклясться: этот паяц пытается мне что-то сказать. Что-то очень важное».

Калам слышал о существовании магии, обволакивающей разум жертвы. Человек понимает: за внешними словами кроется нечто очень важное, но никак не может пробиться сквозь стену этих слов.

«Похоже, и меня затянуло в такую же нелепицу. Недаром говорят, что навязчивый бред — пожизненный спутник ассасинов, от которого не освободиться. Эх, переговорить бы сейчас с Быстрым Беном…»

— Ты никак спишь с открытыми глазами?

Калам заморгал, не особо дружелюбно поглядывая на капитана.

Салк Элан учтивым, мурлыкающим голосом пояснил:

— Хозяин этого прекрасного быстроходного парусника говорил о странном протекании времени. С тех пор как мы оказались в открытом море, оно изменило свой ход. Теперь всем желательно знать твое мнение.

— А что тут особенного? Насколько помню, четыре дня назад мы вышли из Арена, — буркнул ассасин.

— Значит, четыре? — спросил капитан. — Ты уверен?

— Я не понимаю смысла вопроса.

— А ты прислушайся к нескончаемому шелесту. Может, поймешь.

— К чему?

«Ах да, к шелесту. Ведь он ничего не скажет напрямую».

— Насколько понимаю, на борту «Затычки» есть и другие песочные часы?

— Официальное время измеряется только по одним часам, — сказал Элан.

— А все остальные расходятся с их показаниями, — добавил капитан, в который уже раз наполняя свой бокал. — Четыре дня… или четырнадцать?

— Наша беседа перетекает в философское русло? — насторожился казначей.

— Никакой философии, — ответил между двумя рыганиями капитан. — Мы вышли из Арена, когда луна была в первой четверти.

Калам припомнил прошлую ночь. Он стоял на полубаке. Небо было удивительно чистым. А луна? Была и луна. Она плыла по горизонту, под самым созвездием Кинжала. И находилась… в третьей четверти. Быть этого не может!

— Десяток жуков-долгоносиков измеряют время не хуже песочных часов, — продолжал капитан. — Через пару недель в муке обязательно найдешь десяток этих тварей. Если, конечно, мука не была гнилой с самого начала. Правда, кок утверждает обратное.

— Он клялся, что сегодня приготовил нам ужин, — улыбнулся Салк Элан. — Но наши желудки тоже утверждают обратное. И все равно, спасибо за рассеивание наших сомнений.

— Знаешь ли, Элан, это чувствительный укол, хотя моя шкура достаточно толстая, и к тому же я отличаюсь изрядным упрямством.

— Потому-то я и не могу не восхищаться тобой, капитан. «Клобук их накрой! Похоже, эти двое нагородили целую завесу слов, только бы ничего не сказать!»

— В конце концов, человек убеждается, что нельзя доверять даже ударам собственного сердца. А уж тем более — ударам чужого сердца. Может, я недостаточно сообразителен, но я вконец утратил нить нашего разговора.

— Капитан, меня сильно удручают твои слова, — признался казначей.

— Вы не одиноки в этом, господин казначей, — сказал Салк Элан.

— Я чем-то вас обидел?

Капитан заметно покраснел, а с лица начисто пропала пьяноватая ухмылка.

— Обидел? — вытянул губы казначей. — Нет. Ты меня озадачил. Я вынужден сделать вывод, что ты не вполне владеешь своим разумом, а потому, ради безопасности корабля, у меня не остается иного выбора…

— Выбора? — взорвался капитан, вскакивая со стула. — Слова не менее опасны, чем песок. Песок скользит у тебя между пальцев, но он способен засыпать тебя с головой! Я тебе покажу безопасность, вонючий кусок сала!

Капитан подошел к двери каюты, сдернул со стены плащ и попытался просунуть руки в рукава. Салк Элан не пошевелился. Натянуто улыбаясь, он следил за происходящим. Капитан таки сумел натянуть плащ. Распахнув дверь, он выбежал в коридор и громогласно стал звать первого помощника. Из темного коридора доносился топот его тяжелых сапог.

Дверь качалась взад-вперед, поскрипывая плохо смазанными петлями.

Казначей открыл рот, потом закрыл и тут же открыл снова.

— Какой выбор? — прошептал он, адресуя свой вопрос в пространство.

— Да уж не ваш, — растягивая слова, ответил Элан.

Казначей повернулся к нему.

— Не мой? А чей же еще? Кому доверена аренская казна?

— Это официальное название, не правда ли? Есть и другое название: награбленное Пормквалем. На всех ящиках в трюме красуются его печати, а не имперский скипетр.

«Итак, Салк Элан, ты уже успел побывать в трюме? — мысленно заключил Калам. — Интересно».

— Любое недозволенное прикосновение к этим ящикам карается смертью, — прошипел казначей.

Элан отбросил всякую учтивость и больше не скрывал своего презрения.

— Что заставляет вас заниматься воровским ремеслом? Точнее, быть соучастником вора?

Казначей побелел. Он молча встал и, цепляясь за стены (качка была довольно ощутимой), вышел из каюты. Салк Элан взглянул на Калама.

— Что скажешь про нашего капитана, мой немногословный друг?

— Тебе — ничего, — огрызнулся Калам.

— Твое упрямое стремление избегать меня — младенческая глупость.

— Либо терпи мою глупость, либо я прикончу тебя на месте.

— Странно мне это слышать от тебя, Калам. Особенно после всего, что я для тебя сделал.

Ассасин встал.

— Можешь не сомневаться, Салк Элан: я отплачу этот долг.

— Для этого достаточно просто не чураться меня. На этом корабле вряд ли найдутся более интересные собеседники, чем ты.

— Я не нуждаюсь ни в чьей симпатии, — сказал Калам и тоже направился к двери.

— Ты превратно меня понял, Калам. Я отнюдь не враг тебе. Наоборот, у нас много общего.

Ассасин остановился на пороге.

— Если ты ищешь со мною дружбы, Салк Элан, то этим умозаключением ты отбросил себя далеко назад.

Калам покинул капитанскую каюту и пошел к выходу на палубу. Там, невзирая на поздний час, было не протолкнуться от матросов. Одни внимательно осматривали все переборки, шпангоуты и прочий такелаж, другие возились с парусами. Уже пробили склянки десятой вахты. Небо затянули густые облака. Звезд не было видно.

К Каламу подошел на удивление трезвый капитан.

— Ну, что я говорил! Потускнело зеркальце.

Приближалась буря. Ассасин чувствовал ее по завыванию ветра, который метался по палубе, как загнанный зверь.

— С юга идет, — засмеялся капитан, хлопая Калама по плечу. — Мы понесемся прямо на своих преследователей. На всех парусах, с палубой, полной матросов. Мы передавим им глотки, и они даже пикнуть не успеют! Вот тогда поглядим, какие они храбрые. Посмотрим, как они будут ухмыляться, когда наши мечи окажутся возле их глоток.

Капитан наклонился и, дыша перегаром, добавил:

— Проверь свои кинжалы, приятель. Думаю, им сегодня найдется работенка.

Он оставил Калама, отправившись раздавать приказы команде. Вспомнив внезапно перекосившееся лицо капитана, ассасин подумал: «Не такой уж я безумец. Похоже, у этого человека и впрямь не все в порядке с мозгами».

От резкого поворота судна затряслась палуба. Одновременно на «Затычку» обрушилась буря. Шквал понесся впереди корабля. Ветер угрожающе гудел в наполовину свернутых парусах. Не обращая внимания на разгул стихии, матросы продолжали готовиться к атаке.

«Сражение во время шторма? Неужели капитан уверен, что его матросы перепрыгнут на качающуюся палубу пиратского судна и затеют сражение? Или он ждет от них нечеловеческой храбрости, опять-таки граничащей с безумием?»

Откуда-то из темноты появились телохранители казначея и окружили Калама с двух сторон. Ассасин поморщился. Этих лбов с самого начала плавания донимала морская болезнь. Вывернуть на палубу содержимое своих желудков — вот, пожалуй, и все, что они сейчас могли. Однако оба были настроены решительно. Их руки покоились на оружии.

— Хозяин желает говорить с тобой, — рявкнул один из телохранителей.

— А у меня что-то нет желания, — в той же манере ответил Калам.

— Он желает говорить прямо сейчас.

— Или что, вы убьете меня своим дыханием? Ваш хозяин умеет разговаривать и с трупами?

— Хозяин приказывает…

— Если он хочет говорить со мной, пусть вылезает сюда. У меня нет никакого желания тащиться в его каюту.

Калам думал, что его попытаются увести силой, однако телохранители молча удалились. Ассасин постоял еще немного, затем прошел туда, где перед полубаком сгрудились два десятка военных моряков из охраны Пормкваля. Калам повидал достаточно штормов. Ему пришлось плавать на галерах, тяжелых грузовых кораблях и триремах, пересекать три океана и полдюжины морей. Для него этот шторм пока что был вполне терпимым. Для военных моряков — тоже. Хмурые и даже угрюмые (кто станет улыбаться перед сражением?), они точными, выверенными движениями готовили арбалеты. Потайные фонари бросали узкие направленные лучи неяркого света.

Калам искал глазами командира, пока не заметил женщину в форме лейтенанта.

— Лейтенант, мне нужно с тобой поговорить.

— Не сейчас, — отмахнулась она, падевая шлем и подтягивая завязки нащечников. — Иди вниз.

— Капитан намерен брать пиратов на абордаж.

— Без тебя знаю. Когда это начнется, нам вовсе не нужны зеваки, ошивающиеся на палубе.

— Чьим приказам ты подчиняешься? Приказам капитана… или казначея?

Женщина полоснула Калама сердитым взглядом.

— Убирайся вниз!

Моряки выжидающе подняли головы.

— Лейтенант, выслушай меня. Я тоже служил в имперских войсках.

— И в какой же армии?

Каламу не хотелось открываться, но он все-таки сказал:

— Во Второй. Девятый полк. «Сжигатели мостов».

— Чем докажешь? — по-прежнему хмуро спросила лейтенант.

— Да, парень, чем? — подхватил бывалый моряк с проседью в волосах. — Кто у тебя был сержант? Назови имена.

— Бурдюк. Назвать других? Неуемный. Тормин. Достаточно?

— Так ты… капрал Калам? Ассасин вцепился в него взглядом.

— А ты кто?

— Никто, господин капрал, и давно уже никто. Моряк повернулся к лейтенанту и кивнул.

— Мы можем на тебя рассчитывать? — спросила она.

— В лобовую атаку не пойду, но буду поблизости.

— У казначея есть официальные бумаги, капрал. Мы вынуждены ему подчиняться.

— Если вам придется выбирать между казначеем и капитаном, думаю, вы выберете второго. Этот напыщенный выскочка не доверяет вам.

Женщина поморщилась, будто ей в рот попало гнилье.

— Атака, конечно, безумие, но… смелое безумие.

Калам кивнул, ожидая дальнейших слов.

— Наверное, у казначея есть свои причины.

— Если дойдет до расправы с ним, телохранителей оставьте мне.

— Обоих?

— Да.

— Если акулы отравятся казначеем, значит, так тому и быть, — добавил бывалый воин.

— Только постарайтесь, чтобы в момент кормежки акул никого из вас поблизости не было.

— Ну, это мы понимаем, — впервые за весь разговор усмехнулась женщина.

— А теперь запомните, — громко, чтобы слышали все, сказал Калам. — Я — обыкновенный штатский, который решил убраться подальше от Арена.

— Мы никогда не верили во все россказни про вас, — бросил Каламу кто-то из моряков. — Надо же додуматься: Дуджека Однорукого объявить вне закона!

«Как же ты прав, солдат».

Калам махнул морякам и двинулся в обратный путь по палубе.

Корабль был чем-то похож на медведя, продирающегося сквозь густой кустарник.

«Медведь, который по весне едва успел выбраться из берлоги. Отощавший, с красными от долгой спячки глазами и впалым брюхом, урчащим от голода… А впереди уже затаилась пара волков, рассчитывающих на внезапность нападения…»

Капитан стоял у штурвала. Рядом, держась за мачту, стоял его первый помощник. Оба всматривались в темноту — не мелькнет ли пиратское судно.

Калам открыл рот, чтобы заговорить, но его опередил крик первого помощника:

— Цель справа по борту, капитан! Поворот на три четверти румба! Нас несет прямо на них!

В сумраке едва проступали очертания низко сидящего одномачтового пиратского судна. До него было не более сотни шагов. «Затычка» шла прямо на вражеский корабль.

«Пожалуй, лучших условий не придумаешь», — одобрительно подумал Калам.

— Всем приготовиться к атаке! — заорал капитан, перекрывая гул шторма.

Первый помощник рванулся вперед, отдавая свои приказы команде. Военные моряки залегли на палубе, готовясь к нападению. С пиратского судна слышались неясные крики. Квадратный парус выгнулся до предела под напором ветра. Пираты делали последнюю отчаянную попытку избежать столкновения с «Затычкой».

Если боги и усмехались, глядя на эту сцену, их усмешка больше напоминала оскал трупа. Перед самым столкновением волна подняла «Затычку» и швырнула на заостренный нос пиратского судна. Раздался громкий треск; бурлящие волны покрылись десятками обломков. Столкновение лишило Калама равновесия. Не успев схватиться за перила, он свалился с полубака на палубу и покатился дальше, больно ударившись плечом.

Над головой угрожающе хрустнула мачта. Среди струй дождя бились паруса, похожие на крылья призрачного чудовища.

От столкновения «Затычку» накренило. Оба судна сцепились намертво. Отовсюду слышались крики матросов, но Калам почти ничего не видел. Плечо вспухло. Ассасин закусил губы и попробовал встать. Последний из военных моряков перепрыгивал через правый борт судна, чтобы спуститься на палубу пиратского корабля. Точнее, на ее обломки. Сквозь завывания ветра Калам услышал лязг оружия.

Ассасин оглянулся по сторонам, надеясь увидеть капитана. Полубак был пуст. За штурвалом никто не стоял. Ветер гонял обломки рангоутов. Калам стал пробираться к корме.

Сцепившимися кораблями управляла только стихия. Волны хлестали по правому борту «Затычки», заполняя палубу клочьями соленой пены. На пути у Калама оказался лежащий ничком человек. Из носа и горла струилась кровь, торопливо смываемая морской водой. Человек был мертв. Калам пригляделся и узнал в нем первого помощника. Ассасин осторожно переступил через труп и двинулся дальше.

«Странно, при такой качке — и никаких признаков морской болезни».

Калам добрался до полубака… У рулевого было снесено полчерепа. Остатки тела держались на нескольких лоскутах кожи. Этого человека убила не стихия. Его ударили сзади в шею. Убийца держал меч обеими руками. Рулевой был убит еще до столкновения кораблей. Обломки рангоутов еще больше изуродовали мертвое тело.

Капитана он нашел лежащим невдалеке от мачты. Рядом лежал один из телохранителей казначея. Два обломка торчали у него из горла и груди. Увидев кривую саблю, Калам сразу понял, кто убил рулевого. Мертвый телохранитель и сейчас крепко сжимал ее эфес. Видимо, следующий удар он готовил для капитана, но тот успел схватиться за лезвие. У капитана были располосованы все пальцы, из которых безостановочно лилась кровь. Еще одна рана покрывала капитанский лоб, однако ровное дыхание свидетельствовало, что капитан по-прежнему жив.

Калам осторожно разжал ему пальцы и оттащил капитана в сторону.

«Затычка» наконец-то расцепилась с пиратским судном и сейчас же нырнула вниз. В следующее мгновение волны опять вздыбили корабль, окатив палубу новым водопадом. На полубаке появились люди. Один встал к штурвалу, другой опустился на корточки рядом с ассасином.

Калам увидел перед собой окровавленное лицо Салка Элана.

— Капитан жив? — спросил Элан.

— Да.

— Мы еще не вылезли из заварушки.

— Ну и Клобук с ней! — бросил ему Калам. — Нужно отнести капитана вниз.

— Правый борт весь в пробоинах. Матросы без конца откачивают воду.

Они осторожно подняли капитана.

— Что с пиратским судном?

— В щепки.

Они стали осторожно спускаться по скользким ступеням.

— Вышло совсем не так, как мыслил казначей, — сказал Калам.

— А мы с тобой оказались на одном пути, — ответил ему Салк Элан и остановился.

— Где этот выродок?

— Командует «Затычкой». Представляет дело так, будто мы случайно столкнулись с другим судном, не разглядев его из-за шторма. Говорю тебе, балаган еще не кончился.

— Не все сразу, — проворчал Калам.

В коридоре, куда они спустились, вода была по щиколотку. «Что же тогда делается в трюме?» Похоже, «Затычка» превращалась в решето.

— А ты, смотрю, произвел впечатление на военных моряков, — сказал Элан, когда они подошли к двери капитанской каюты. — Чем же ты на них надавил?

— Ничем. По званию я младше их лейтенанта.

— Значит, былая слава. Но лейтенанта ты настолько впечатлил, что она уже поцапалась с казначеем.

— Из-за чего?

— Этот идиот настаивает на капитуляции. Они осторожно положили капитана на койку.

— Он, никак, собирался перекинуть монеты на первое судно? — спросил Калам.

— Вряд ли. Эта посудина должна была расправиться с капитаном и командой. Помнишь, как он задергался, когда услышал про атаку?

— Помню. Что ж, мы купили себе передышку. Помоги мне снять с капитана одежду.

— М-да, досталась его рукам.

— Придется зашивать раны, потом бинтовать.

Салк Элан смотрел, как ассасин укрывает раненого одеялом.

— Думаешь, он выживет?

Калам не ответил. Он осматривал рваные раны на капитанских руках.

— Надо же, голыми руками остановил удар кривой саблей.

— На такое не каждый решится. Слушай, Калам, как мы с тобой вляпались во все это?

Ассасин пожал плечами.

— Как вляпались — не знаю. Но ты прав: мы оказались на одном пути. И никто из нас не желает окончить его в брюхе акулы.

— Я расцениваю это как предложение действовать сообща.

— Да, но только на время. Не жди, Элан, что я поцелую тебя в щечку и пожелаю спокойной ночи.

— Что, даже разочек не поцелуешь?

— Ты бы лучше поднялся на палубу и поглядел, как там. Я сам с ним управлюсь.

— Торопись, Калам. Капитан и так потерял много крови.

— Знаю.

Салк Элан ушел. В каюте Калам разыскал мешок с лекарскими принадлежностями и стал зашивать израненные руки. Он закончил с одной рукой и взялся за вторую, когда капитан застонал.

— Потерпи, капитан. Еще немного, заштопаю тебе и другую руку.

— Я его перехитрил, — прошептал капитан, не открывая глаз.

— Мы так и подумали, — ответил ассасин, продолжая орудовать иглой. — А теперь помолчи и дай мне закончить.

— Пормквалю тоже не поздоровилось.

— Ошибаешься. По-моему, на нем ни одной царапины. А в остальном… говорят, подобное притягивает подобное.

— Ты и этот напыщенный хлыщ… тоже притянули друг Друга?

— Спасибо за наблюдение. Я постоянно это слышу.

— Но это уж ваша забота, — сказал капитан.

— И лейтенанта тоже.

Капитан через силу улыбнулся. Глаза он так и не открывал.

— Хорошо, — прошептал он.

Калам отодвинулся и протянул руку за бинтами.

— Сейчас тебя перевяжу. Да, забыл порадовать: тот телохранитель мертв.

— Так он сам себя и угробил. От первого удара я увернулся. Он саблей рубанул по веревкам. Не по тем. Ну и заработал себе деревяшку в глотку… Чувствуешь, Калам? Мы по-прежнему плывем. Спасибо богам: они смотрят на нас сверху. И помогают. «Затычка» порядком набрякла. Но держится на плаву.

— Пока держится. Мы залатали все дыры, какие могли. Все тряпки в ход пошли.

— Ну, недостатка в тряпках у нас никогда не было.

— Перевязал я твои руки, — сказал Калам и встал. — Теперь поспи. Ты нам нужен здоровым, причем скоро.

— Вряд ли я поправлюсь. Не забывай, остался второй телохранитель. Он меня добьет, едва представится возможность. Живой я мешаю казначею.

— Мы об этом позаботимся, капитан.

— В прямом смысле?

— В прямом.

Калам вышел из каюты. По пути на палубу он выдвинул свои кинжалы из ножен.

«В самом прямом смысле, капитан».

Буря стихла. Небо на востоке светлело, приобретая нежно-золотистый оттенок. «Затычка» вновь шла прежним курсом. С полубака были тщательно убраны все следы ночного столкновения. Матросы занимались привычным делом, хотя Калам сразу заметил напряженность на их лицах.

Казначей и второй телохранитель стояли возле центральной мачты. Новоявленный капитан не сводил глаз с приближавшегося пиратского судна. Расстояние уже позволяло увидеть людей, сгрудившихся на тамошней палубе. Внимание телохранителя было сосредоточено на Салке Элане, стоявшем у лесенки на полубак. Их разделяло не более десяти шагов. Матросы чувствовали: что-то назревает, но не делали ни малейших попыток вмешаться.

— Возложили на себя обязанности капитана? — спросил Калам.

Казначей резко кивнул, стараясь не встречаться с глазами ассасина.

— Я намерен выпутаться из сложившегося положения.

— Точнее, бросить им кость. И сколько это будет? Три четверти груза? Или весь? А потом вы предложите себя в качестве единственного заложника. Очень великодушно.

Казначей побледнел.

— Тебя это не касается, — выдавил он.

— Разумеется. Но меня касается убийство капитана и его старших помощников, поскольку это увеличивает опасность плавания. Если команда и не знает наверняка, то догадывается, чьих это рук дело.

— За порядком следят военные моряки. Советую удалиться в свою каюту. Там с твоей головы не упадет ни один волос. Но только попробуй вмешаться, и отправишься кормить акул.

Калам взглянул на приближающийся пиратский корабль.

— Думаешь договориться с пиратами? А что им помешает перерезать тебе глотку и уплыть со всем добром? — спросил ассасин, незаметно перейдя на «ты».

Казначей тоже этого не заметил.

— Сомневаюсь, что мой дядя и двоюродные братья станут меня убивать, — сказал он. — А теперь я настоятельно предлагаю тебе отправиться в каюту и не высовывать оттуда носу.

Игнорируя его совет, Калам прошел к военным морякам.

По их рассказам, ночное сражение с пиратами было яростным и коротким. Мало того что корабль развалился у тех под ногами — обезумевшая команда затеяла еще и потасовку между собой.

— Это больше походило на бойню, — призналась лейтенант. Моряки поглядывали на протекающую обшивку, торопясь заткнуть очередные дыры.

— Наши не получили ни одной царапины, — добавила женщина.

— Вы разобрались что к чему? — тихо спросил Калам.

— Более или менее. А почему ты спрашиваешь, капрал?

— Казначей прикажет вам сложить оружие.

— Ого! А потом пираты перережут нам глотки и пошвыряют за борт? Не знаю, какие документы получил этот казначей, но здесь дело попахивает государственной изменой.

— Пусть он украл у другого вора, однако я понимаю, о чем ты говоришь.

Калам встал.

— Я переброшусь парой слов с командой, потом вернусь сюда.

— Слушай, Калам, а почему бы нам прямо сейчас не расправиться с этим казначеем и его шавкой-телохранителем?

— Не стоит нарушать правил, лейтенант. Оставь убийство тем, чьи души уже запятнаны кровью.

Женщина понимающе кивнула.

Калам разыскал матроса, с которым говорил тогда, в трюме. Матрос стоял на полубаке и сворачивал канат. Всем своим видом он показывал, что очень занят.

— Слышал, ты спас капитана, — шепнул матрос, увидев Калама.

— Спас-то спас, но он не в лучшем состоянии.

— Понимаю. Наш кок стоит у его каюты. С тесаком. А кок у нас такой — может тесак и в ход пустить. Я даже видел, как он этим тесаком бреется. Кожа гладенькая, как грудки у невинной девушки.

— Кто теперь вместо помощников капитана?

— Если ты спрашиваешь, кто делает так, чтобы корабль плыл вперед, а не ко дну, и кто не дает ребятам бездельничать, так это я. Только новый капитан не больно-то хочет ко мне прислушиваться. А его верзила, едва море успокоилось, приказал лечь в дрейф.

— Чтобы груз из трюма перекочевал на соседний кораблик?

Матрос кивнул.

— А потом?

— Если новый капитан не соврал, они нас отпустят.

— С чего бы это им быть такими добренькими? — усмехнулся Калам.

— Я тоже про это все время мозгую. Глаза-то нам не повыковыриваешь. А ребята много чего видели. И как с капитаном нашим обошлись — тоже. Злы они на нового хозяина.

Их разговор прервал топот кованых сапог. Телохранитель казначея вел военных моряков на нижнюю палубу. Калам поймал взгляд лейтенанта. Вид у женщины был угрюмый и несколько растерянный.

— Боги решили позабавиться, — процедил сквозь зубы матрос. — Пираты совсем рядом.

— Сейчас и мы позабавимся, — едва слышно произнес Калам.

Он повернул голову. Салк Элан как будто ждал этого момента. Ассасин кивнул, и Элан с подчеркнутой небрежностью отвернулся. Руки у него были спрятаны под плащом.

— Пиратов не меньше полусотни, — сказал матрос — Вооружены до зубов. Надо наших ребят поднимать.

— Пиратов оставь военным морякам. Команде скажи, чтобы не встревали. Понял?

Матрос торопливо кивнул и исчез.

Калам спустился на нижнюю палубу, где между казначеем и лейтенантом происходил не самый приятный разговор.

— Я, кажется, велел сложить оружие, — раздраженно повторил казначей.

— Мы этого не сделаем.

Такого поворота событий казначей не ожидал. Трясясь от ярости, он подал знак телохранителю. Но великан успел сделать всего один шаг. Сдавленно вскрикнув, телохранитель схватился за нож, торчавший из его горла. Кровь заливала ему доспехи. Шатаясь, он рухнул на палубу и затих.

Салк Элан нагнулся над убитым, чтобы извлечь свой нож.

— Мы решили сыграть по-своему, дорогой господин казначей.

Ассасин встал за спиной у казначея и уперся острием кинжала в его затылок.

— И чтоб не пикнул и не шевельнулся. Понял?

Он повернулся к военным морякам.

— Лейтенант, подготовиться к отражению атаки.

— Слушаюсь, господин капрал.

Она произнесла эти слова без тени усмешки.

Пиратское судно находилось почти рядом с бортом «Затычки». Пираты суетились, готовясь перепрыгнуть на беззащитный (как они думали) корабль. Однако остов «Затычки» был выше. Пираты не видели ни палубы, ни тех, кто там затаился. Правда, один из них догадался полезть по мачте к «вороньему гнезду».

«Поздно спохватились, дуралеи», — мысленно усмехнулся Калам.

Капитан пиратского судна (надо полагать, это и был дядя казначея) прокричал приветствие.

— Поздоровайся с ним, — прошептал казначею Калам. — Может, твои родственнички и пощадят тебя. Тебе их лучше знать.

Казначей помахал рукой и выкрикнул ответ. Оба корабля разделяло не более десятка шагов.

— А теперь слушайте внимательно, — сказал Салк Элан корабельным матросам. — Как только они подойдут совсем близко — цепляйте их крючьями. Ни в коем случае не дайте им уйти, иначе получим хвост до самого Фалара.

Пиратский матрос одолел половину расстояния до «вороньего гнезда». Он вытянул шею, чтобы получше рассмотреть происходящее на палубе «Затычки». Его товарищи уже перебросили канаты. Корабли сблизились.

Арбалетная стрела оборвала предостерегающий крик пиратского матроса. Сам он рухнул на палубу.

Едва первые незваные гости начали карабкаться на борт «Затычки», Калам схватил казначея за воротник и поволок прочь.

— Ты допустил ужасную ошибку, — прошипел казначей.

Военные моряки дали залп по нападающим. Первая атака захлебнулась.

Тревожный крик Салка Элана заставил ассасина обернуться… Над кораблем, за спинами военных моряков, зависло крылатое чудовище. Размах его крыльев был не менее десяти шагов. Желтая чешуйчатая шкура ярко блестела в свете утреннего солнца. Шея оканчивалась удлиненной змеиной головой. В раскрытой пасти поблескивали длинные острые зубы.

«Боги милосердные! Энкарал! Откуда он здесь, в такой дали от Рараку?»

— Я тебя предупреждал! — захихикал казначей.

Крылатое чудовище врезалось в гущу моряков. Острые когти легко продирали кольчуги и срывали с голов шлемы.

Калам с размаху ударил казначея кулаком в лицо. Тот потерял сознание и повалился на палубу. Из носа и глаз пошла кровь.

— Калам! — крикнул Салк Элам. — Оставь мага мне. Помоги морякам!

Мага? Конечно, появление энкарала в открытом море было больше похоже на магическую уловку. Эти твари крайне редко встречались даже в пределах Рараку. За все время странствий по пустыне ассасин ни разу не столкнулся с громадной крылатой ящерицей.

Пока Калам бежал, чудовище растерзало семерых моряков. Крылья энкарала тяжело ударяли по палубе, а когтистые лапы искали новых жертв.

Пираты лезли на борт «Затычки». Им противостояла горстка военных моряков, в числе которых Калам заметил и лейтенанта.

Времени на раздумья у Калама не было, а на что способен Салк Элан, он не знал.

— Сомкните щиты! — крикнул он морякам и прыгнул вниз.

Энкарал заметил его и раскрыл пасть. Зубы чудовища находились совсем рядом с лицом Калама. Ассасин пригнулся и ударил энкарала между ног. Лезвие кинжала полоснуло по чешуйкам и переломилось, будто прутик. Выругавшись, Калам бросил кинжал и взобрался энкаралу на спину. Чудовище вертело головой, однако дотянуться до него не могло.

С палубы пиратского судна донесся характерный хлопок. «Магический удар».

Зажав в одной руке кинжал, другой ассасин обхватил изогнутую шею энкарала. Лезвие рвало перепонки крыльев, оказавшиеся на удивление тонкими. Энкарал повалился на палубу, где на него набросились с мечами моряки. Там, где не помогали ножи и мечи, в ход пошли копья. Из-под чешуек хлынула кровь. Энкарал забился в предсмертных судорогах.

Вся палуба превратилась в поле сражения. Пираты расправлялись с последними военными моряками. Калам спрыгнул с туши издыхающего энкарала, перебросил кинжал в левую руку, а правой подхватил короткий меч, валявшийся рядом с убитым моряком. Это было как нельзя кстати, ибо в следующее мгновение ему пришлось отражать удары двоих пиратов, вооруженных кривыми саблями.

Калам прыгнул на обоих противников, одновременно ударив их своим оружием. Кинжал застрял между ребрами нападавшего. Пират зашатался. Калам стащил у него с головы шлем и нахлобучил себе на голову. Шлем оказался слишком мал. Кривая сабля второго нападавшего сбила шлем, и тот, пролетев немного, с грохотом запрыгал по липкой от крови палубе.

Теперь Каламу противостояли уже шестеро пиратов. Салк Элан ударил по ним сзади, разя обеими руками. Троих он уложил сразу. Калам бросился на четвертого и одеревеневшими пальцами сжал ему горло.

Вскоре звон оружия стих. Палуба была усеяна человеческими телами. Некоторые стонали, иные кричали и бились в последних судорогах, но большинство замерло навсегда.

Калам припал на одно колено, восстанавливая сбившееся дыхание.

— Ну и свалка! — пробормотал Салк Элан, стирая кровь со своего оружия.

Ассасин поднял голову. Изысканная одежда Элана была прожжена и запачкана кровью. В крови была и половина его лица. Одна бровь обгорела. Элан тяжело дышал. Чувствовалось, каждый вдох отзывается болью в его теле.

Калам оглядел палубу. Корабельные матросы нагибались над лежащими телами, отыскивая живых. Из военных моряков уцелело всего двое. Лейтенант погибла.

К ассасину подошел матрос, взявший на себя обязанности первого помощника.

— Кок попросил узнать, — начал матрос.

— Что узнать? — удивился Калам.

— Эта большая ящерица… она съедобная?

Салк Элан засмеялся и тут же зашелся кашлем.

— Редкое лакомство, — ответил Калам. — В Панпотсуне кусок ее мяса идет за сотню джакатов.

— Ты не возражаешь, если мы заберем с пиратского судна кое-какие припасы? — спросил матрос. — Им уже не понадобятся.

Ассасин кивнул.

— Я пойду с тобой, — сказал Салк Элан.

— Почту за честь.

— А что делать с казначеем? — спросил другой матрос. — Эта гнусь еще жива.

— Оставьте его мне, — ответил Калам.

Казначей находился в сознании и видел, как к его телу привязывают мешки с монетами. Он вращал широко раскрытыми глазами и мычал, пытаясь вытолкнуть кляп. Калам вместе с Эланом подняли отяжелевшего казначея и, несколько раз качнув, швырнули за борт.

На плеск устремились акулы. Но они были слишком сыты и не захотели плыть за казначеем в глубину.

Пиратский корабль горел очень долго. Он успел превратиться в точку на горизонте, а столбы дыма продолжали тянуться в небо.

Над священной пустыней Рараку вновь поднялся вихрь Дриджны. Его ширина достигала целой лиги, а гул ветра превратился в протяжный стон, от которого хотелось поплотнее заткнуть уши. Но в самом сердце пустыни царило спокойствие и с неба струился золотистый свет.

Впереди, будто выбеленные кости, из песка поднимались Щербатые утесы. Леом, шагавший впереди, неожиданно остановился.

— Нам придется пересечь место, населенное духами, — сказал он.

Фелисина кивнула.

— Они древнее пустыни. Сейчас они пробудились и наблюдают за нами.

— Скажи, возрожденная Шаик, они намерены причинить нам вред? — спросил тоблакай, хватаясь за свой деревянный меч.

— Нет. Возможно, им любопытно, но вообще-то они безразличны к нам. А ты что чувствуешь? — спросила она Гебория.

Бывший жрец Фенира брел, глубоко погруженный в себя и свои думы. Услышав вопрос, он вздрогнул, будто каждое слово впилось ему в кожу.

— Чтобы испытывать безразличие, вовсе не нужно быть бессмертным духом, — пробормотал старик.

Фелисина внимательно поглядела на него.

— Ты стремишься убежать от радости возрождения, Геборий. Это не может длиться долго. Ты боишься вновь стать человеком.

Он горько и язвительно рассмеялся.

— Что, не ожидал услышать от меня таких мыслей? — спросила Фелисина. — Как бы тебе ни была противна моя прежняя жизнь, еще противнее для тебя расстаться с той капризной девчонкой.

— Ты продолжаешь погоню за властью, Фелисина, и эта погоня заставляет тебя думать, будто вместе с властью ты получишь и мудрость. Что-то можно получить в дар, а что-то нужно заработать.

— Он сковывает тебя кандалами своих поганых слов, возрожденная Шаик, — прорычал тоблакай. — Убей его.

Фелисина покачала головой.

— Мне не даровали мудрость, но мне даровали мудрого человека. Его общество, его слова.

Геборий поднял на нее невидящие глаза.

— Я думал, ты не оставила мне выбора, Фелисина.

— Тебе это только казалось, Геборий.

Она видела, что внутри старика происходит борьба. По сути, эта борьба никогда и не прекращалась.

«Мы прошли с тобой по землям, обезумевшим от войны, и все это время каждый из нас воевал с самим собой. Дриджна — всего лишь зеркало, поставленное перед нами…»

— А знаешь, Геборий, я от тебя научилась одному полезному качеству.

— Какому же?

— Терпению, — ответила Фелисина, дав знак Леому продолжать путь.

Через какое-то время они подошли к новой цепи выветренных скал. Было трудно себе представить, что в давние времена здесь совершались священные ритуалы. На поверхности скал отсутствовали какие-либо изображения и письмена, а валуны лежали хаотично.

И все же Фелисина ощутила: место полно духов, некогда сильных, теперь превратившихся в отзвук. Они просто следили за путниками, как смотрит слабый и больной человек, у которого хватает сил лишь приподнять голову. За скалами начиналось обширное понижение. Леом рассказывал, что именно там море умерло окончательно. Сейчас над впадиной висело густое облако пыли.

— Оазис находится почти в самом центре, — сказал Леом, который теперь шел рядом с Фелисиной.

Она молча кивнула.

— Нам осталось пройти меньше семи лиг.

— У кого из вас вещи Шаик?

— У меня.

— Отдай их мне.

Леом молча снял с плеча мешок, развязал тесемки и начал выкладывать вещи убитой пророчицы. Небогатая одежда, простенькие кольца, серьги, браслеты. Последним Леом достал кинжал с тонким заржавленным лезвием. Только острая кромка была свободна от ржавчины.

— Меч Шаик ожидает тебя в лагере, — сказал Леом. — Позволь тебе подсказать: браслеты пророчица носила только на левом запястье, а кольца — на левой руке.

Он ткнул пальцем в переплетенные кожаные шнурки.

— А их она носила на правой руке.

Взгляд Леома стал суровым и непреклонным.

— Тебе следует надеть все, как я сказал. Без изменений.

— Чтобы обман удался? — улыбнулась Фелисина.

Леом вперил глаза в землю.

— Тебе могут… воспротивиться. В особенности верховные маги.

— Которые готовы подогнать общее дело под свои прихоти, создать противоборствующие кучки единомышленников и начать войну за власть внутри лагеря. Они бы уже начали эту войну. Их останавливает неопределенность: маги не знают, жива Шаик или нет. Но поле битвы у них готово.

— Пророчица… — выдохнул Леом.

— Наконец-то ты с этим согласился.

Леом поклонился.

— Никто не смеет отрицать силу, снизошедшую на тебя, и все же…

— И все же сама я не открывала священной книги.

— Нет, не открывала.

Фелисина оглянулась. Тоблакай и Геборий стояли неподалеку, прислушиваясь к их разговору.

— То, что должно мне открыться, находится не на страницах книги Дриджны, а внутри меня. Сейчас еще рано.

Она вновь заглянула Леому в глаза.

— Ты должен мне верить.

Фелисина видела, как напряглось его лицо.

— Тебе всегда было трудно решиться на это. Правда, Леом?

— Кто это сказал?

— Мы оба.

Пустынный воин молчал.

— Тоблакай!

— Слушаю тебя, возрожденная Шаик.

— Как бы ты убедил того, кто сомневается?

— Мечом.

Геборий пренебрежительно хмыкнул.

— А ты? — спросила Фелисина. — Что бы ты сделал с сомневающимся?

— Ничего. Я продолжал бы жить, как живу, и, если бы я оказался достойным доверия, сомневающийся рано или поздно сам поверил бы мне.

— Если только…

— Если только человек вообще никому не верит. И в первую очередь — себе.

Фелисина выжидающе смотрела на Леома.

— Ты не можешь силой заставить другого поверить тебе, девочка. Он будет тебе повиноваться, но повиновение — это не вера.

— Леом, ты рассказывал мне о странном человеке. Он ведет остатки армии и несколько десятков тысяч беженцев. Они делают все, что он велит, и безраздельно верят ему. Как этому человеку удалось добиться такого доверия?

Леом покачал головой.

— Ты когда-нибудь следовал за таким вожаком?

— Нет.

— Значит, ты по-настоящему ничего не знаешь.

— Не знаю, пророчица.

Зайдя за скалу, Фелисина сбросила с себя прежние лохмотья и облачилась в одежды Шаик. Она надела на себя простые украшения, показавшиеся ей странно знакомыми. Собрав остатки старой одежды, Фелисина смотала ее в тугой комок и зашвырнула подальше. Она долго стояла одна, разглядывая теряющуюся в пыли впадину, затем вышла к спутникам.

— Идемте. Верховные маги начали терять терпение.

— Твой новый первый помощник утверждает, что до Фалара всего несколько дней ходу, — сказал Калам. — Все только и говорят о попутных ветрах.

— Обычное дело, — ответил капитан. Вид у него был довольно кислый.

Ассасин наполнил кружки. Хотя раны, нанесенные капитану телохранителем казначея, почти зарубцевались, он не вставал с койки. Рана на голове оказалась серьезнее поврежденных рук. Когда капитан говорил, он почему-то вздрагивал, хотя речь его была ясной и связной. Но цепочки слов выходили из его рта с заметным трудом. Былое красноречие к нему не вернулось, однако разум капитана оставался таким же острым и восприимчивым.

Интуитивно Калам чувствовал, что его присутствие придает капитану силы.

— Вчера под вечер впередсмотрящий заметил судно, идущее следом за нами. По его мнению — малазанский грузовой корабль. Если парень не ошибся, этот корабль обогнал нас ночью, пройдя без огней. Во всяком случае, утром его нигде не было видно.

Капитан усмехнулся.

— Не сомневаюсь, на том корабле тоже ломали головы, кто мы такие. А вдруг пираты?

Калам глотнул разбавленного вина.

— Минувшей ночью умер последний военный моряк. Что у тебя за лекарь на судне? Их же можно было спасти.

— Мне он тоже не по нраву. Вечно нужно поддать коленкой под зад, чтобы начал шевелиться. Пришли его сюда, я ему мозги прочищу.

— А что толку? Тех ребят уже не вернешь. Да и он лежит мертвецки пьяным. Дорвался до пиратского эля.

В глазах капитана что-то вспыхнуло, будто луч маяка, предупреждающий о мелях.

— Я так понимаю, не все на корабле гладко, — сказал Калам.

— Конечно. У капитана голову перекосило, кто ж станет отрицать! Язык весь в колючках. А в ушах — будто желуди в перегное, из которых вот-вот вылупится невидимое. Вылупится!

— Ты бы мне хоть рассказал, что к чему. Это же твой корабль.

— Что я тебе расскажу? Что? — Дрожащей рукой капитан потянулся к кружке. — Нельзя удержать то, что далеко отсюда. Я так всегда говорю. И от удара нельзя удержаться. Вот желудь и выкатился и полетел неведомо куда.

— Посмотри, руки у тебя почти зажили, — сказал Калам, пытаясь оборвать этот бред наяву.

— Да. Почти.

Капитан отвернулся, как будто разговор его доконал.

— Потерпи немного, — поднимаясь, сказал Калам. — Как только бросим якорь в Фаларе, найдем тебе хорошего лекаря, сведущего в магическом исцелении.

— Побыстрее бы туда добраться.

— Идем туда на всех парусах.

— И при попутном ветре.

— Да.

— Только знаешь, вблизи Фалара не бывает попутных ветров.

Выйдя на палубу, Калам привычно оглядел горизонт и поднялся по ступеням полубака.

— Ну и как он? — спросил Салк Элан.

— Скверно.

— Раненая голова всегда выкидывает такие фокусы. Чуть что сдвинулось внутри черепной коробки, и ты будешь стоять на коленях перед плюгавой собачонкой, умоляя ее выйти за тебя замуж.

— Посмотрим, что скажут нам в Фаларе.

— Если повезет, поищем ему в Бантре хорошего лекаря.

— В Бантре? При чем тут Бантра, если до главных островов архипелага остались считанные лиги?

Салк Элан пожал плечами.

— Кажется, там родная гавань «Затычки». Может, ты не заметил, тогда подскажу: наш новый первый помощник с головы до ног опутан суевериями. Такое ощущение, что в нем уживается целая толпа очумелых матросов и все они вылезают одновременно. Уж если ему что в голову втемяшилось, его не свернешь. Клобук мне свидетель: я пробовал.

Их разговор прервал крик впередсмотрящего.

— Слева по борту — вижу паруса. Шесть… семь… десять кораблей. Целая флотилия!

Калам с Эланом бросились к левому борту, но не увидели ничего, кроме волн.

— В каком направлении они плывут? — крикнул с нижней палубы первый помощник.

— В северо-западном. Мы пересечемся с ними!

— Флотилия, — сказал Калам.

— Да, друг мой. Имперская флотилия адъюнктессы Таворы.

Салк Элан натянуто улыбнулся Каламу.

— Если ты подумал о крови, которая вскоре зальет твой родной континент… благодарение богам, мы плывем в другую сторону.

Теперь имперская флотилия была видна и с полубака.

«Корабли Таворы, везущие солдат и лошадей. За ними на лигу тянется отвратительный шлейф из отбросов, дерьма и трупов: человеческих и конских. На дармовое угощение сплываются все акулы и дхенраби. Долгое плавание всегда губительно сказывается на моральном духе солдат. Они звереют и рвутся в бой. В часы томительного безделья они подогревают себя рассказами о зверствах, учиненных над малазанцами в Семиградии. Огонь ненависти пылает, выжигая из солдатских душ последние крупицы милосердия».

— Голова змеи на длинной имперской шее, — тихо сказал Элан. — Ты ведь бывалый воин, Калам. Скажи, неужели какая-то часть тебя не хотела бы сейчас стоять на палубе одного из тех кораблей, равнодушно поглядывая на одинокое торговое судно, идущее к Фалару? Ты смотришь на этот жалкий корабль, а внутри тебя все полно спокойной и неумолимой решимости. Ведь ты плывешь, чтобы исполнить волю Ласэны и покарать бунтовщиков. Ты знаешь: империя всегда мстит своим врагам в десятикратном размере. Не разрывается ли сейчас твоя душа между двумя кораблями? Я правильно угадал твои мысли?

— При всем твоем ярком воображении, Элан, к моим мыслям тебе не подобраться. Ты меня не знаешь и никогда не узнаешь.

Салк Элан вздохнул.

— Мы же сражались с тобой рука об руку. Мы стали соратниками. Спасением от пиратов капитан и матросы далеко не в последнюю очередь обязаны нам. Наш общий друг в Эрлита-не кое-что подозревает о твоих истинных намерениях. Представляешь, насколько легче тебе будет исполнить задуманное, если я окажусь рядом?

Калам медленно повернулся к Элану.

— Какое задуманное? — едва слышно спросил он.

Салк Элан игриво пожал плечами.

— А мне все равно какое. Ты же не чураешься спутников, правда? Сколько лиг ты прошел вместе с Быстрым Беном по дорогам Генабакиса? А Портала Кнастру из Карашимеша помнишь? Ты тогда еще не был солдатом империи. Стоит взглянуть на историю твоей жизни — каждому понятно: рядом с тобой всегда кто-то находился… Что ты скажешь на это?

Калам несколько раз моргнул, изображая недоумение.

— А с чего ты взял, что сейчас я одинок? Неуверенность, отразившаяся на лице Салка Элана, была мимолетной и сейчас же сменилась прежней улыбкой. Но ассасину хватило этого мгновения, чтобы внутренне торжествовать.

— И где же прячется твой дружок? — с деланной небрежностью спросил Элан. — Уж не на мачте ли, в корзине впередсмотрящего?

— А где же еще?

Калам повернулся и двинулся вниз по лестнице. Он спиной чувствовал взгляд Элана.

«Маги на редкость самонадеянны. Ты уж прости, приятель, что я наделал дырок в твоей самонадеянности».

ГЛАВА 18

У сплетения корней, закрывавшего вход в лабиринт, они наткнулись на четыре трупа. Мертвецы лежали в скрюченных позах, с раздробленными руками и ногами. Скомканные темные одежды заскорузли от высохшей крови.

Маппо сразу понял, кто они, и не особо удивился.

«Безымянные… Жрецы Азата, если у Азатов вообще есть жрецы. Сколько же холодных рук вело нас сюда? Меня… Икария… в эту запутанную сеть корней… в Тремолор».

Подошел Икарий. Он увидел сломанный посох, валявшийся рядом с одним из мертвецов.

— Где-то я уже видел такой посох, — сказал он.

— Где? — насторожился трелль.

Икарий виновато улыбнулся.

— Знаешь, Маппо, мне приснился сон. — Он вновь повернулся к убитым. — Сон начался, как начинались все такие сны… Я куда-то брел. Мне было больно, но не от ран. И оружие мое не было запятнано кровью. Боль грызла меня изнутри. Я чувствовал, что когда-то получил знания, а потом их утратил.

Маппо глядел ему в спину, силясь понять смысл.

— А потом я подошел к окраине какого-то города, — бесстрастным тоном продолжал Икарий. — Он был разрушен. Не обошлось без магии; я видел, как ее удары опалили землю… Магия ощущалась и в воздухе. На улицах повсюду валялись мертвые тела. Воздух… нет, даже не воздух… это было жуткое зловоние. А над головой у меня кружились Большие Вороны, прилетевшие попировать. Их карканье напоминало зловещий смех.

— Икарий…

— Не перебивай меня, друг… Я шел дальше и вдруг увидел женщину, одетую так, как одевались в древности. Жрица. Она держала посох, от которого исходила магическая сила. «Что ты сделала?» — спросил я ее. «Только то, что требовалось», — тихо ответила она. Мое появление испугало ее, и от этого мне почему-то стало грустно. «Тебе нельзя странствовать одному», — сказала мне жрица.

Маппо слушал, боясь пропустить хоть одно слово.

— Ее слова пробудили во мне ужасные воспоминания. Замелькали лица… все они были мне знакомы. Они были моими спутниками, соратниками. Мужчины, женщины. Я понял, что никогда не оставался один; кто-то постоянно находился рядом со мной. Иногда мои спутники исчислялись десятками и даже сотнями. От этих воспоминаний мне сделалось больно и стыдно, ибо я предал их всех.

Трелль медленно кивал.

— Теперь я понимаю, Маппо. Все они, подобно тебе, были моими хранителями. И все не сумели меня уберечь. Возможно, я их убил собственными руками.

Икарий вздрогнул.

— Жрица увидела все, что было написано на моем лице. Потом она кивнула. Ее посох вдруг засветился от магической силы… А дальше я оказался на безжизненной равнине. Один. Боль ушла. Там, где она обитала, сейчас пусто. Я почувствовал: мои воспоминания уходят… да, уходят. И это был всего лишь сон. А потом я проснулся.

Икарий хотел приветливо улыбнуться другу, но улыбка получилась жутковатой.

«Это немыслимо! Какое искажение истины! Я же видел следы побоища своими глазами. Я говорил с той жрицей. Кто-то по злому умыслу наслал на тебя этот сон».

Только сейчас Маппо и Икарий заметили подошедшего Скрипача.

— Стражи у входа, — сказал сапер, кивая в сторону убитых. — Не смогли устоять.

— В землях Джаг-одхана их называют безымянными, — подсказал ему Маппо.

Услышав эти слова, Икарий встрепенулся.

— Их орден давно перестал существовать, — сказала Апсалара.

Заметив удивленные взгляды спутников, она пожала плечами:

— Это не мои знания. Память Танцора.

— Пусть Клобук поскорее заберет их поганые души! — взвизгнул Искарал Паст. — Надменные выродки — вот они кто! Как вообще они смели требовать такое?

— Что требовать? — спросил Скрипач.

— Ничего! Все равно не поймешь.

Он обхватил себя руками, будто загораживался от пронизывающего ветра.

— Как же! Они — служители Азата. А мы кто? Жалкие костяшки на игральной доске? Мой господин истребил их по всей империи. Танцор называл это «достойным занятием для "коготков"». Он выпалывал сорняки, выдирал с корнем колючки, чтобы не впились императору в бок. Истребление и осквернение. Безжалостное. Оставалось слишком много несокрытых тайн — проходов к силе и власти. О, как они противились вступлению моего господина в пределы Мертвого дома…

— Искарал! — одернула его Апсалара.

Верховный жрец Тени втянул голову в плечи, словно его ударили.

— Кто говорил сейчас твоими устами? — спросил у Апсалары Икарий. — Кто его предупредил?

— Иногда воспоминания того, кто завладел твоим сознанием, бывают полезны. Но это никак не оправдывает вмешательство в чужое сознание, Икарий.

Икарий поежился. Крокус бросился к ней.

— Апсалара!

— Успокойся. Это я, а не Котиллион. Знаешь, я устала от постоянных подозрений, будто он по-прежнему прячется в глубинах моего сознания и управляет мной. Пойми же: когда это произошло, я была несмышленой девчонкой из рыбачьей деревни. Но с тех пор я выросла.

Реллок громко вздохнул.

— Доченька, с тех пор мы с тобой оба изменились. Слишком тяжелый путь мы прошли, и на это не закроешь глаза.

Он морщил лоб, подбирая слова.

— Ты приказала Искаралу замолчать. Икарий расценил это как тревогу Танцора… Коти л л иона, который опасается раскрытия своих тайн. Так что подозрения Икария вполне понятны.

— Только я уже не рабыня, какой была тогда. Я сама решаю, как мне поступить с имеющимися знаниями. И я здесь не потому, что меня сюда послал Котиллион.

— Достойный ответ, Апсалара, — сказал Икарий. — Маппо, друг мой, что еще тебе известно о безымянных?

— Наше племя принимало их у себя как дорогих гостей, но они редко бывали у нас. Мне думается, они считали себя служителями Азата. Если легенды треллей не врут, орден безымянных появился очень давно, еще во времена первой империи.

— Их извели под корень! — крикнул Искарал.

— Скорее всего, лишь в пределах Малазанской империи, — ответил ему Маппо.

— Друг мой, ты опять утаиваешь что-то важное, — упрекнул трелля Икарий. — Я хочу знать.

— Хорошо, Икарий. Я тебе скажу. Безымянные с самого начала подыскивали для тебя спутников и делали это постоянно.

— Зачем?

— Не знаю. Но раз ты спросил… Может, они принесли какие-то клятвы. А может, хотели защитить Азат.

— Клобук меня накрой по самые щиколотки! — выдохнул Реллок. — Наверное, ты очень провинился перед ними.

Все удивленно посмотрели на отца Апсалары. Молчание затягивалось.

— Идемте дальше. В лабиринт, — наконец сказал Скрипач.

Они стремились вырваться. Они умоляюще тянулись из щелей в переплетениях корней, почти уверенные в тщетности своих молений и все равно на что-то надеющиеся. Они извивались, хлестали воздух и снова опадали… десятки страшных конечностей, принадлежащих тем, кого пленил Азат. Среди них были и человеческие руки, но немного.

Скрипач даже не пытался представить тела и головы тех, кому принадлежали эти конечности. Он знал: реальность, надежно спрятанная в темницах Азата, была несравненно страшнее любых его кошмарных фантазий.

Живая темница Тремолора держала в заточении демонов, древних Властителей, а также существ настолько чужеродных людям, что сапера прошибла дрожь при мысли, какой же жалкой песчинкой является он в сравнении с ними. Плененные люди были всего лишь листочком на громадном дереве, не поддающемся воображению. Все кровопролитные сражения минувших лет, весь нелегкий путь сюда показались Скрипачу жалкими потугами. Вся его отчаянная храбрость тонула в отзвуках давних эпох. Он боялся даже вообразить битвы, некогда сотрясавшие древний мир. Казалось, тот мир постоянно висел на волоске от противоборства гигантских необузданных сил.

Битвы продолжались и сейчас, в подземных пространствах Азата. Далеко не все умоляли о пощаде. Лабиринт сотрясался от попыток вырваться наружу. Корни скрипели, как снасти корабля под напором ветра. Крики, рев, стоны, вопли… голоса были единственным, что вырывалось на свободу.

Сжимая скользкое от пота ложе арбалета, Скрипач шел дальше. Он старался держаться на середине прохода, подальше от жутких рук и лап узников. Впереди проход упирался в стену и резко сворачивал вправо. Там сапер остановился, припал к корням под ногами, затем оглянулся на своих спутников и гончих.

Из пяти гончих остались лишь трое. Шан и Геара исчезли, разбежавшись в разные стороны. Где они сейчас и что с ними — Скрипач не брался даже гадать. Между тем Барэн, Слепая и Клык вовсе не тревожились из-за их отсутствия. Слепая бежала сбоку от Икария — ни дать ни взять верный четвероногий спутник полуджагата. Барэн трусил сзади, а Клык — пятнистый, мускулистый зверь — замер в нескольких шагах от Скрипача, не сводя с него своих влажных коричневых глаз.

Сапер содрогнулся и невольно взглянул на Икария.

«Слепая совсем близко от него… совсем рядом».

И он, и Маппо ясно понимали все последствия этого. Если Повелитель Теней сумеет договориться с Домом Азата, Икарий может достаться ему. Гончих Тремолор не тронет. Как бы ни было велико желание изъять древних четвероногих ассасинов из этого мира, Тремолор не сделает такой попытки. Икарий никак не восполнил бы собой их потерю.

Маппо стоял рядом с Икарием, сжимая в руках обожженную костяную булаву. Скрипачу стало жаль трелля. Маппо сейчас буквально разрывало изнутри. Он сейчас не только оборонялся от возможного нападения переместителей душ. Трелль боялся расстаться с Икарием, которого любил как брата.

Рядом с Реллоком стояли Крокус и Апсалара. Парень держал наготове свои кинжалы. Скрипач глянул на его пальцы — они спокойно сжимали рукоятки.

«Парень взрослеет. Начинает понимать, что туго натянутая пружина может лопнуть».

Сапер не решался двинуться дальше. Что-то интуитивно удерживало его здесь, у поворота.

«Дальше ни шагу. Ждать. Только… чего?»

Он в очередной раз обвел глазами своих спутников и вдруг заметил, как у Клыка поднимается шерсть.

Скрипачу показалось, что странствующий появился прямо из воздуха — огромный бурый медведь размером с карету. Лапы и руки узников вцеплялись в его мех, но он не обращал внимания. На одной лапе у него был вывернут сустав, и кость с запекшейся кровью торчала прямо из шкуры.

Скрипач распластался на корнях. Кора была горячей и липкой, словно и она потела. Он не успел даже крикнуть, чтобы предупредить остальных. Впрочем, они и сами увидели медведя.

Пространство над головой вдруг потемнело. Скрипач догадался: медведь перепрыгнул через него. Пахнуло запекшейся кровью. Сапер быстро перевернулся на бок и поглядел ему вслед.

Однако противниками медведя были не люди и не гончие Тени. Его внимание поглощал кроваво-красный энкарал, зависший в воздухе, — еще один странствующий. Энкарал негодующе кричал и шипел. Медведь замахнулся здоровой лапой, однако крылатая тварь сумела увернуться, оказавшись в досягаемости булавы Маппо.

Трелль ударил чудовище сплеча, держа булаву обеими руками. Скрипач только ахнул; он даже отдаленно не представлял себе всей силы этого удара. Клыкастая головка булавы проломила выпуклую грудь энкарала, раскрошив ему ребра. Летучая тварь величиной со здоровенного теленка рухнула на узловатые корни. Громко хрустнули хрящи крыльев. Шея толстой змеей метнулась вперед. Из глаз и ноздрей хлынула кровь.

Энкарал был мертв. Лапы, когти и руки узников жадно впились в него со всех сторон.

— Нет! — закричал Маппо.

Скрипач сразу же подумал об Икарии и повернул голову в его сторону. Однако заботой трелля был сейчас не его друг, а, как ни странно, громадный медведь, которому Клык впился в бок.

Странствующий с ревом рванулся вбок и привалился спиной к стене. Немногие из протянутых лап могли удержать могучего зверя, но одна как будто дожидалась его. Зеленой змеей она обвилась вокруг толстой шеи. Сила этой лапы превосходила силу странствующего.

Клык вцепился медведю в лапу и, резко мотнув головой, оторвал ее от тела.

— Месремб! — неистово закричал трелль, вырываясь из рук Икария. — Он же союзник!

— Какой союзник? Это странствующий! — взвизгнул Искарал Паст и завертелся на месте.

У Маппо опустились плечи.

— Друг, — прошептал он. Скрипач все понял.

«Одного друга, трелль, ты сегодня уже потерял».

Тремолор спешил забрать обоих переместите лей душ. К ним потянулись змеящиеся корни. Оба существа теперь глядели друг на Друга, пригвожденные к противоположным стенам — местам их вечного заточения. Невзирая на оторванную лапу, медведь продолжал сопротивляться, однако даже его поразительная сила была ничто в сравнении с силой Азата и зеленой лапы. Ее хватка становилась все жестче. Месремб задыхался; красные ободки вокруг темно-карих глаз посинели. Он выпучил глаза.

Клык как ни в чем не бывало пожирал оторванную лапу вместе с костями и мехом.

— Маппо, взгляни на эту зеленую лапу, — обратился к другу Икарий. — Ты понимаешь? Заточение Месремба не будет вечным. Клобук возьмет его душу и дарует ему смерть, как даровал энкаралу.

Корни, обволакивающие обоих странствующих, почти соприкасались.

— У лабиринта появляется новая стена, — сказал Крокус.

— Тогда надо поторапливаться, — ответил Скрипач, только сейчас поднявшийся на ноги. — Всем отойти подальше!

Они снова шли молча. У Скрипача дрожали руки, сжимавшие арбалет. Совсем недавно он видел выплеск такой необузданной силы, что оружие, верно служившее ему долгие годы, казалось жалкой игрушкой. У него оцепенел разум.

«Нам не выжить. Не поможет и сотня гончих Тени. Переместители душ слетелись сюда тысячами. Они здесь, рядом с Тремолором, но в Дом Азата проникнут только самые сильные… Самые сильные. Осмелимся ли и мы войти внутрь, дабы найти путь к Мертвому дому в Малазе? Мы — второстепенные игроки… но среди нас есть тот, кого даже Азат страшится».

Отовсюду неслись звуки отчаянной битвы. В других проходах лабиринта бушевал кошмар, и Скрипач знал, что им никак его не миновать. Звуки становились все громче, все ближе.

«Мы подходим к Дому Азата. К месту всеобщего слияния».

Скрипач остановился, обернувшись к спутникам. Его поняли без слов. Лица и глаза подсказывали: всем и так ясно, в какую заваруху они попали.

Впереди раздался громкий стук когтей. Откуда-то выскочил Шан. Его бока вздымались от быстрого бега. Шкура Гончей была сплошь покрыта ранами.

Вслед за Шаном донесся крик Икария:

— Тебя предупреждали, Гриллен! Предупреждали!

Маппо обхватил друга. Внезапная вспышка гнева, поразившая Икария, вызвала в результате почти полную тишину. Все как будто затаили дыхание. Полуджагат стоял неподвижно, но у трелля от неимоверного напряжения тряслись руки. Маппо застонал, и в его стоне было столько боли, отчаяния и страха, что у поникшего Скрипача потекли слезы.

Из-за спины Икария появилась Слепая. Сапер увидел ее окровавленный хвост и вздрогнул.

К Шану подбежали Клык и Барэн, создав живое заграждение. Скрипач попятился назад. У него подкашивались ноги, будто он залпом осушил здоровенный кувшин вина. Сапер глядел на Икария. Преддверие ужаса кончилось. Они подошли к черте, за которой начинался настоящий ужас.

Гончие чуть отступили, и Скрипач торопливо пробежал мимо них. Впереди маячила новая стена. Она стремительно разрасталась.

Девочке было от силы лет двенадцать. Кольчугу ей заменяли расплющенные монетки, пришитые к кожаной рубашке. Она держала копье, довольно тяжелое для ее детских рук. Вряд ли она смогла бы сражаться этим взрослым копьем, однако лицо юной воительницы было исполнено решимости.

Возле пыльных босых ног стояла корзинка с несколькими венками, сплетенными из цветов.

— А ты здорово умеешь плести венки, — похвалила девочку Фелисина.

Юная дозорная взглянула вначале на Леома, затем на тоблакая.

— Опусти оружие, — велел ей пустынный воин. Копье уткнулось дрожащим острием в песок.

— Преклони колени перед возрожденной Шаик, — суровым тоном потребовал тоблакай.

Девочка мгновенно простерлась на песке. Фелисина нагнулась и погладила ее по голове.

— Вставай. Как тебя зовут?

Девочка боязливо встала и покачала головой.

— Наверное, одна из сирот, — сказал Леом. — Может, еще не проходила ритуал наречения. У нее нет имени, но она готова отдать за тебя жизнь, возрожденная Шаик.

— Если она готова отдать за меня жизнь, она тем более заслуживает имени. Не должно быть безымянных сирот.

— Как пожелаешь. Но кто-то должен за них поручиться. Таков ритуал.

— Я сама поручусь за них, Леом.

Границы оазиса отмечала невысокая полуразрушенная стена из кирпича-сырца. За нею росли редкие пальмы. Под ними сновали крабы. Невдалеке замерло небольшое стадо белых коз, устремив на пришельцев светло-серые глаза.

Фелисина взяла один из сплетенных девочкой венков и вместо браслета надела себе на правую руку.

Они продолжали путь к центру оазиса. Воздух становился прохладнее. Деревья отбрасывали тень (тенистые аллеи Анты остались в другой жизни). Судя по развалинам, когда-то здесь был большой город с садами и просторными дворами, прудами и фонтанами. Прежнее великолепие едва угадывалось по выступавшим из песка обломкам.

Лагерь окружали загоны для скота и лошадей. Лошади выглядели здоровыми и сытыми.

— Велик ли оазис? — спросил Геборий.

— Разве духи не рассказали тебе об этом? — удивилась Фелисина.

— Я не стал тревожить духов. Древний город разрушило не время, а завоеватели. Они уничтожили последний из островных городов первой империи. Теперь о нем напоминают лишь тонкие черепки небесно-голубого цвета. Грубые красно-коричневые — это память о завоевателях. От утонченного и изысканного к грубому и неуклюжему — таков общий узор истории. Он повторялся во все эпохи. Я устал от этого. Очень устал, до глубины души.

— Оазис очень велик, — ответил старику Леом. — Здесь сохранились участки плодородной земли. На них мы выращиваем зерно и корм для скота. Остались небольшие кедровые рощи, а древние пни превратились в камень. Мы не испытываем недостатка в пресной воде. Есть пруды и даже озера. При желании мы вообще могли бы не покидать этих благодатных мест.

— А каково население оазиса?

— Одиннадцать племен. Сорок тысяч превосходно обученных кавалеристов, каких не сыщешь в мире.

Геборий усмехнулся.

— А что сможет сделать кавалерия против многочисленных полков пехоты?

Леом тоже усмехнулся.

— Всего лишь изменить ход войны, старик.

— Это уже пытались сделать, — ответил ему Геборий. — Успех малазанской армии кроется в ее умении приспосабливаться, менять тактику. Порою — прямо на поле боя. Думаешь, империя никогда не сталкивалась с вражеской кавалерией? Нет, Леом. Сталкивалась неоднократно и всегда подчиняла их своей власти. Виканцы и сетийцы — наглядное тому подтверждение.

— И как же империя добивалась успеха? — спросил Леом.

— Мои исторические интересы лежали в другой области. Будь у вас здесь библиотека с малазанскими книгами… прежде всего — с сочинениями Дюкра и Таллобанта, — ты бы и сам прочел. Разумеется, если умеешь читать вообще и на малазанском в частности.

— Определите границы их земель и составьте подробную карту их сезонных перемещений. Дальше вам необходимо захватить и удерживать источники воды, а также построить крепости и фактории. Торговля ослабляет оторванность вашего врага от остального мира, а в этой оторванности и скрыта главная сила племен. Остальное зависит от вашего терпения. Вы либо выжигаете все пастбища и убиваете весь скот, либо терпеливо ждете. В ваши поселения обязательно потянется молодежь из вражеских племен. Встречайте их приветливо, обещайте им военную славу и возможность безнаказанно грабить чужие земли, требуя взамен, чтобы они из беззаботных кочевников Преврати-те — лись в боевой отряд. Так вы будете переманивать на свою сторону молодую поросль вражеских племен. При надлежащем терпении вы добьетесь того, что вас перестанут считать врагами, и только старики и старухи будут вздыхать об утраченной независимости… Вот так-то, Геборий.

— Приятно, что здесь знают наших историков.

— Да, старик. У нас есть библиотека, и большая. Таково было повеление Шаик-старшей. «Вы должны знать врагов лучше, чем они знают самих себя». Но это не ее слова. Так говорил император Келланвед.

— Верно, хотя осмелюсь заметить, не он первый это понял. Племена, живущие в оазисе, построили свой город, хотя их убогие глинобитные хижины, мало отличающиеся от конюшен, не могли даже отдаленно соперничать с изяществом древних зданий. По песчаным улицам бегали дети. Волы и мулы медленно тянули повозки, едущие с базара. Откуда-то выскочило несколько собак, однако белая медвежья шкура на плечах тоблакая быстро отбила у них всякое любопытство.

Появление Фелисины, Гебория и их сопровождающих, конечно же, не осталось незамеченным. Вокруг них начала собираться толпа. Фелисина ощущала на себе тысячи глаз, слышала обрывки разговоров.

«Шаик, и вроде не она… Нет, все-таки Шаик — ведь рядом с нею ее преданные телохранители: Леом и тоблакай. Эти великие воины исхудали, странствуя по пустыне. Пророчество говорило о возрождении и обновлении. Шаик вернулась. Возрожденная Шаик. Она вернулась».

— Возрожденная Шаик!

Два этих слова напоминали шум волн, становясь все громче. А толпа продолжала расти. Весть о возращении Шаик уже достигла дальних границ оазиса.

— Надеюсь, у них тут есть нечто вроде площади, — пробормотал Геборий. — Когда, девочка, мы с тобой в последний раз шли по запруженной народом улице?

— Лучше двигаться от позора к торжеству, чем наоборот. Ты согласен, Геборий?

— Конечно.

— У нас перед дворцом-шатром есть площадь для парадов, — сказал Леом.

— Дворец-шатер? Ах да, символ быстротечности времени. Традиция, сила древних привычек и все такое.

Леом повернулся к Фелисине.

— Возрожденная Шаик, непочтительность твоего спутника может повредить тебе. Особенно когда мы встретимся с верховными магами.

— К тому времени он предусмотрительно закроет рот.

— Так-то будет лучше.

— А еще лучше отрезать ему язык, — прорычал тоблакай. — Тогда нам будет нечего опасаться.

— Нечего? — засмеялся Геборий. — Ты все еще недооцениваешь меня, дуралей. Я слеп, но вижу. Отрежь мне язык, и я заговорю во весь голос!.. Не волнуйся, Фелисина, я соображаю, что к чему.

— Думаю, что нет, если продолжаешь называть ее прежним именем, — сердито бросил ему Леом.

Фелисина не стала вмешиваться в их спор. Невзирая на острые слова, между ними троими возникла некая общность. Нет, отнюдь не дружба. Какая может быть дружба, если Геборий и тоблакай испытывали взаимную ненависть? Общность эта имело иное свойство.

«Их объединило мое возрождение, хотя каждый видел его по-своему. Образовался человеческий треугольник, вершиной которого является Леом — человек, у которого нет никакой веры».

Они приближались к центру оазиса. Фелисина увидела круглое возвышение, окружавшее фонтан.

— Сначала мы завернем туда, — сказала она.

— Зачем? — удивился Леом.

— Я хочу поговорить со своими приверженцами.

— Сейчас? До встречи с верховными магами?

— Да.

— И ты готова заставить магов ждать? Учти: они — самые могущественные люди во всем оазисе.

— Неужели Шаик это должно заботить? Разве мое возрождение требует их благословения? Когда я возрождалась, их рядом не было.

— Но…

— По-моему, Леом, тебе самое время заткнуть пасть, — весьма добродушно бросил ему Геборий.

— Тоблакай, расчисти мне проход, — потребовала Фелисина.

Великан взмахнул мечом, указывая на возвышение. Он ничего не сказал. Слова и не требовались. Толпа мгновенно расступилась и затихла.

У ступеней, ведущих наверх, Фелисина сказала:

— Как только я поднимусь, назови меня. Громко, во всю мощь твоих легких.

— Слушаюсь, Избранная.

— Еще один идиотский титул, — пробормотал Геборий.

Фелисина медленно поднималась по каменным ступеням.

«Возрожденная Шаик, темный покров Дриджны, опустившийся на Рараку. До этого я была Фелисиной, капризной девчонкой, жившей в богатой части Анты. А потом я была шлюхой на отатаральском руднике… Открой священную книгу и заверши ритуал… Ты глядела в лицо хаоса, пока шла сюда по пустыне. Хаос никуда не исчез. Он притаился в этой толпе. Ритуал требует, чтобы ты навсегда распрощалась со своей прежней жизнью. Открой священную книгу… Кто бы подумал, что пустынная богиня так легко согласится на эту сделку? Она знает мое сердце и все же дарует мне свое доверие. Я заключу сделку. Я знаю, что получу силу и власть. Но Фелисина никуда не исчезнет. Ее окаменевшая, израненная душа так и будет парить над пропастью хаоса. И Леом это знает…»

— Все — на колени перед возрожденной Шаик! — загремел в жарком неподвижном воздухе могучий голос тоблакая.

Тысячи собравшихся послушно встали на колени и склонили головы.

Фелисина прошла на возвышение, ощущая, как в нее вливается сила Дриджны.

«Дорогая богиня, моя бесценная покровительница, почему же так тонка струйка твоей силы? Или ты, подобно Леому и этой толпе, ждешь подтверждения моих слов? Хочешь убедиться в искренности моих намерений?»

Но даже этой струйки хватило, чтобы ее тихие слова донеслись до ушей всех собравшихся, включая трех верховных магов. Они стояли под аркой, ведущей на парадную площадь.

«На ногах стоят, а не на коленях!»

— Поднимитесь с колен, верные мне.

Трое магов, сами того не желая, вздрогнули, будто ее слова были обращены к ним. «Я вижу, где вы».

— Вихрь Дриджны бушует над Семиградием, но здесь, в самом сердце священной пустыни Рараку, тишина и покой. Иначе и быть не может, ибо я вернулась. Но я вернулась не для того, чтобы наслаждаться покоем. Священный мятеж, поднятый во имя освобождения Семиградия от малазанских поработителей, продолжается. Волны вражеской крови захлестывают континент. Мои служители командуют большими армиями. Они освободили почти все священные города нашей земли.

Фелисина умолкла, чувствуя, как струйка силы превратилась в струю, а затем и в поток, наполняющий ее тело.

— Верные мои! Вас вдохновляют победы, одержанные нашими славными воинами. Но все они были лишь приготовлением к решающей битве. Приготовление завершилось. Малазан-ская императрица грозит покарать Семиградие. Она послала в Арен флотилию из многих кораблей. Сюда плывет целая армия, возглавляемая ее адъюнктессой, чей разум доступен мне, словно развернутая карта. У адъюнктессы нет тайн, которые не были бы мне известны.

Верховные маги стояли неподвижно. Они вообще могли бы сейчас скрыться с ее глаз — Фелисина знала все о каждом из них. Знания, пришедшие к ней, конечно же, принадлежали Шаик-старшей. Фелисина видела лица магов, будто находилась совсем рядом. Они тоже ощущали ее близкое присутствие. Отчасти ее восхищало мужество магов: ни один мускул на их лицах не дрогнул… Старейшим из троих был морщинистый, высохший Бидиталь. Это он разыскал тогда настоящую Шаик, ведомый своими видениями. Она была совсем девчонкой. Сейчас мутные глаза Бидиталя были устремлены на нее.

«Вспомни ту девчонку, Бидиталь! Вспомни, как грубо и жестоко ты овладел ею в вашу первую и единственную ночь, дабы выжечь из нее все плотские наслаждения. Ты сломил ее внутри, сделал бесчувственной, оставив невидимые шрамы. Зато ты был доволен: отныне ни мечты о любимом, ни желание стать матерью не отвлекут будущую пророчицу от служения пустынной богине. Но я ничего не забыла, Бидиталь. И в пылающей пропасти хаоса для тебя уже готово место. Ты тоже об этом знаешь. А пока — служи мне. На колени!»

К ее привычному зрению добавилась еще одна картина, как будто она смотрела на происходящее откуда-то издали, являясь отрешенной наблюдательницей. Бидиталь с явной неохотой опустился на колени. Внимание Фелисины переместилось к другому верховному магу.

«Фебрий, самый трусливый и коварный из моих верховных магов. Ты три раза пытался меня отравить, но сила Дриджны выжигала яд из моих жил. И если возмездие не обрушилось на твою голову, думаешь, мне ничего не известно о твоих гнусных замыслах? Думаешь, я не знаю твоей давней и самой страшной тайны — как ты сбежал от Дассема Ультора накануне решающей битвы, предав его и дело, которому служил? Однако пока ты мне нужен. Ты, словно живой магнит, притягиваешь новых моих предателей. Что медлишь? На колени, ублюдок!»

Вместе с мысленным приказом Фелисина послала волну силы, которая опрокинула Фебрия. Жалобно всхлипывая, верховный маг растянулся на мягком песке.

«А теперь ты, Леорик, единственный, кто представляет для меня загадку. Ты владеешь удивительным магическим искусством. Как здорово ты умеешь окружать себя непроницаемыми стенами. Мне неизвестны твои мысли. Я не знаю, насколько ты верен мне. Хотя ты и кажешься лишенным веры, я считаю тебя наиболее надежным из всех троих. Как и Леом, ты трезво смотришь на вещи. Каждое мое решение, каждое слово ты взвешиваешь на своих внутренних весах. Так что взвешивай меня и сейчас, верховный маг. И решай».

Леорик опустился на одно колено, склонив голову. Фелисина улыбнулась.

«Половинчатое повиновение. Очень трезвый жест, Леорик. Я восхищаюсь тобой».

Лицо верховного мага скрывалось под капюшоном, однако Фелисина увидела его ответную лукавую улыбку.

Речь возрожденной Шаик еще не была окончена. Фелисина вновь обратилась к покорной толпе.

— Дети мои! Мы должны выступить в поход. Но этого недостаточно. Мы должны возвестить о том, что выступаем в поход. Об этом должны узнать повсюду.

Фелисина — нет, возрожденная Шаик — воздела руки.

Над нею, вытягиваясь в столб, закружилась золотистая пыль. Столб рос, ширился. Наконец он устремился в небо и прорвал золотистую завесу. Впервые за многие месяцы над головами собравшихся открылся голубой небесный купол.

А золотистый столб рос, поднимаясь все выше и выше.

«Вихрь Дриджны — всего лишь знак. Знамя Дриджны, копье Откровения. Это знамя будет развеваться над всем Семиградием, и каждый, имеющий глаза, его увидит. Наконец-то война начинается. Моя война».

Фелисина запрокинула голову и прикрыла глаза. Магическим зрением она охватывала весь небосвод.

«А теперь, дорогая сестрица, ты начнешь пожинать плоды своих деяний».

Скрипач выстрелил. Огненные брызги расплескались по крысиному полчищу, заживо поджарив несколько десятков этих тварей.

Спутники сапера торопились укрыться от кошмара, устроенного Грилленом.

— Этот дивер украл немало могущественных жизней, — сказала Апсалара.

Маппо, из последних сил сдерживающий Икария, кивнул.

— Прежде он не показывал такой… прыти.

Прыти! Скрипач усмехнулся, мысленно повторив это слово. Когда они в тот раз набрели на Гриллена, крысы исчислялись сотнями. Теперь же пищащих тварей были тысячи. Нет, десятки тысяч. Один Клобук мог подсчитать точное их количество.

Геара старалась отыскать боковые проходы, чтобы обойти Гриллена и его кошмар стороной. Иного не оставалось. Спутники Скрипача послушно устремились за Гончей.

«Да, иного не остается… если только Икарий не утратит власть над собой… Боги, как он близок к этому!»

Сапер запустил руку в мешок. Его пальцы нащупали «шипучку». Вытаскивать снаряд он не стал, а вытащил еще одну «огневушку». Времени прикреплять ее к стреле не было (впрочем, не было и самих стрел). От крыс Скрипача отделяло не более полдюжины шагов. Пора! Он размахнулся и швырнул «огневушку».

«Не угодно ли жареной крысятинки?»

Крысы подминали под себя языки пламени и продолжали ползти вперед.

Сапер бросился бежать. Он едва не налетел на окровавленные челюсти Шана. Увернувшись в сторону, Скрипач повалился на корни, потом вскочил.

— Нужно бежать! — крикнул он своим оцепеневшим спутникам.

— Куда? — усталым, взрослым голосом спросил Крокус. И в самом деле — куда? Крысы заперли их в узком отрезке прохода, двигаясь с обеих сторон.

Четверо гончих бросились к дальнему концу, чтобы вступить в битву с крысами. Шан занял место Слепой, оказавшись совсем рядом с Икарием.

Случилось то, чего так опасался Маппо: Икарий утратил власть над собой. Он взревел от ярости и оттолкнул от себя трелля, Маппо не удержался на ногах и упал, звучно ударившись о корни.

— Всем лечь! — крикнул Скрипач.

Его рука, засунутая в мешок, крепко сжала последнюю «шипучку».

Гнев обуял Икария. Издав боевой клич, полуджагат выхватил свой меч. Корни ответили ему громким треском. Стальное небо стало ярко-красным. Во все стороны полетели брызги древесного сока. Азат почувствовал угрозу.

Шан попытался атаковать Икария, но был отброшен в сторону. Икарий просто отмахнулся от него. Все внимание обезумевшего полуджагата было направлено на крыс.

Не спуская глаз с Икария, Скрипач выхватил «шипучку» и швырнул в ползущую черную массу… Но это был не «морантский гостинец». Брошенная им морская раковина ударилась о корни и разлетелась вдребезги, будто стеклянная.

За спиной что-то громко хрустнуло. Скрипач не обернулся. Вскоре все звуки исчезли, поглощенные странным шепотом, доносящимся из осколков раковины.

«Подарок таноанского жреца!»

Шепот превратился в не менее странную песню.

Крысы, надвигавшиеся с обеих сторон, повернули назад, но отступать было некуда. Звук поглощал их. Он пожирал их мясо, оставляя лишь шкуру и кости. С каждой уничтоженной крысой звук становился все громче.

Тысячи крысиных глоток издали отчаянный писк — это Гриллен кричал от боли и ужаса. Но песня разбитой раковины поглотила и этот крик.

Скрипач плотно зажал уши. Песня продолжала звучать внутри. Голос, выводивший ее, принадлежал существу иной природы — бессмертной и более совершенной, нежели человеческая. Сапера скрючило. Его широко раскрытые глаза едва замечали происходящее вокруг.

Все спутники Скрипача тоже лежали на корнях. Гончие Тени дрожали, будто испуганные щенята. Маппо навис над бездыханным Икарием. Пальцы трелля сжимали костяную булаву. По его лбу текла кровь, огибая вырванные клочки рыжих волос. Наконец Маппо откинул булаву и зажал себе уши.

«Боги милосердные! Этот голос убьет не только крыс, но и всех нас. Остановись! Умолкни!»

Наверное, он сходил с ума. Скрипач ощущал это по своим глазам. Теперь они показывали ему лавину вспененной серой воды. Она текла по проходу, и стены не могли преградить ей путь. Скрипач видел то, что было внутри водной лавины, словно она превратилась в жидкое стекло. Чудовищные нагромождения обломков кораблей… камни, оплетенные водорослями… ржавые куски металла… кости, черепа, окованные бронзой сундуки, ломаные мачты и остатки такелажа… жуткая память о бесчисленных и давно исчезнувших государствах… лавина былых трагедий.

Волна накрыла всех, придавив своей чудовищной тяжестью… и вдруг схлынула, не оставив ни капли влаги. Зловещая песня смолкла. Тяжело дышали люди. Скулили гончие.

Скрипач приподнялся на локтях. Недавний потоп не ставил внешних следов, но душу сапера наполняла глубокая печаль, причины которой он не знал.

«Защитная магия. Странная шутка таноанского жреца. А я-то собирался продать эту штуку в Гданисбане. Потом и вовсе забыл о ней. Вот тебе и "шипучка"!»

Дивер со своими крысами сгинул, однако в воздухе все равно ощущалась какая-то тяжесть. Скрипач поднял голову. Маппо с булавой наготове стоял над Икарием. Тот по-прежнему был без сознания. Рядом расселись взъерошенные гончие.

Скрипач дотянулся до арбалета.

— Эй, Искарал! — крикнул он. — Успокой наконец своих псов!

— Сделка должна быть выполнена! Азат поглотит его! — прошипел верховный жрец Тени, все еще очухиваясь после таноанской магии. — Отойдите от него!

— Нет! — взревел трелль.

Скрипач остановился в нерешительности.

«Маппо, ты же помнишь. Икарий сам тебя просил. Это его добровольный выбор».

Тем не менее, сапер засунул в пустой мешок руку и сделал вид, что нащупывает очередной «морантский гостинец».

— Я тебе сказал: убери гончих. У меня осталась последняя «шипучка», но на них хватит. Даже если они сделаны из чистого мрамора, после взрыва от них не останется ничего. Ты слышишь меня, Искарал Паст?

— Проклятые саперы! И кто только придумал таких безумцев?

— Келланвед, кто же еще. Теперь он — Властитель, твой бог. Можешь считать, что саперы появились по божественной воле.

— Сделка, — опять забубнил Паст.

— Подождет твоя сделка… Маппо ты его сильно шмякнул? Сколько еще он будет в таком состоянии?

— Сколько мне понадобится, друг.

— Прекрасно. Паст, вели своим щенятам убираться восвояси. Мы что-то здесь засиделись.

Верховный жрец перестал мельтешить перед глазами. Посмотрев на Апсалару, он заискивающе улыбнулся, будто ища поддержки.

— Ты слышал, что сказал Скрипач? — довольно сердито спросила она.

Улыбка мигом погасла.

— Нынешняя молодежь не умеет повиноваться. Прискорбно, ибо так быть не должно. Ты согласен, Реллок?

Отец Апсалары поморщился.

— Ты слышал ее ответ.

— Ты ей слишком много потакаешь. Избаловал девчонку! Увы, ты не оправдал моих надежд. И что теперь остается?

— Остается идти дальше, — сказал ему Скрипач.

— Тут совсем близко. — Крокус махнул рукой. — Видите? Там Тремолор.

Маппо перевесил булаву через плечо и осторожно поднял Икария на руки. В его широких сильных руках полуджагат казался тряпичной куклой. В движениях Маппо было столько нежной заботы, что Скрипач не выдержал и отвернулся.

ГЛАВА 19

Мешарн толеданн — День Чистой крови — более точного названия случившемуся на переправе через Ватар не было. После бойни еще почти неделю река непрерывно несла в Джальхадинское море трупы и куски трупов. Вода утратила свой обычный цвет, став багрово-красной и даже черной. Несколько дней подряд местные рыбаки не выходили в море, где плавали распухшие человеческие тела и пировали акулы.

Страх никому не отдает предпочтения. Он не выбирает. Он просто охватывает своими скользкими липкими когтями племена кочевников и города, заражая их собою… Весть о побоище на Ватарской переправе испугала многих в Семиградии. Континент облетела и другая, не менее устрашающая весть: к Арену движется малазанская флотилия, возглавляемая женщиной с железной волей. Ужас ватарских событий не поколеблет эту женщину. Случившееся станет для нее точильным камнем, дабы еще сильнее заострить меч возмездия.

Армия Корболо Дэма была разбита, но не уничтожена. У него оставалось главное преимущество, которого не имел Кольтен: Дэм мог собрать новую армию.

Кедровый лес, начинавшийся за южным берегом Ватара, рос не на равнине, а на крутых известковых горках. Поэтому дорога то ползла вверх, то стремительно ныряла вниз. И чем дальше углублялась в лее потрепанная «собачья упряжка» Кольтена, тем старше становились кедры. Но долгожданная прохлада под пологом леса почему-то не радовала.

Жалея лошадь, Дюкр вел ее под уздцы. Рядом с ним грохотала на камнях повозка с ранеными солдатами. Их затолкали туда столько, сколько влезло. На козлах сидел капрал Лист. Его хлыст то и дело опускался на потные спины лениво бредущих волов.

Разум Дюкра леденел всякий раз, когда историк возвращался к скорбному списку потерь. Переправа через Ватар забрала жизни более двадцати тысяч беженцев; от числа утонувших, убитых и раздавленных детей становились дыбом волосы. В клане Глупого пса осталось менее полутысячи боеспособных воинов. Два других клана находились не в лучшем положении. Седьмая армия потеряла убитыми, ранеными и пропавшими без вести семьсот солдат. Осталась всего горстка саперов. Погибли три семейства аристократов. Знать говорила только об этой потере и грозила Кольтену всевозможными карами. Этим спесивым людям было все равно, что погиб Сормо Энат, а в нем — еще восемь колдунов. Сила, опыт, мудрость — все ушло под воду Ватара. Виканцам перебили хребет.

Несколько часов назад во время краткого привала к историку присоединился капитан Лулль, чтобы вместе перекусить. Скромная трапеза проходила почти молча, как будто оба заранее договорились не упоминать ватарскую переправу. Зачем сотрясать воздух словами, если он и так наполнен жуткими воспоминаниями? Если каждый шорох напоминает о жуткой бойне? Зачем говорить о том, чем заполнены мысли?

Лулль медленно убирал в мешок остатки провизии и вдруг замер. Дюкр увидел, что у капитана дрожат руки. Историку сделалось неловко, и он поспешно отвернулся. На козлах спал капрал Лист, запертый в темницу сновидений.

«Мне ничего не стоило растолкать парня, однако потребность в знаниях перевесила благие намерения. Я знал, как достаются Листу эти сны, и все же не разбудил его. Оказывается, стать жестоким очень просто».

Потом капитан вздохнул и торопливо сложил еду в мешок.

— Скажите, вы ощущаете потребность хоть как-то объяснить все это? — вдруг спросил Лулль. — Вы же столько прочли о войнах и сражениях. Вы знаете рассуждения других людей из других эпох. Как простой смертный воспринимает подобное? Все эти ужасы, которые видит и через которые проходит? Наступает ли такой момент, когда увиденное и пережитое — не важно, солдат ты или беженец, — бесповоротно что-то меняет внутри? Кем мы тогда становимся? В меньшей степени людьми или в большей? Может, это и есть человеческая суть, и война просто вытаскивает наружу все, что в мирной жизни надежно спрятано внутри?

Дюкр ответил не сразу. Он сидел, разглядывая каменистую землю под ногами. Лулль ждал ответа, и историк заговорил:

— Друг мой, у каждого — свой порог, свой предел. Нам кажется, будто окружающий мир неузнаваемо изменился. На самом деле изменился лишь наш взгляд на мир. Мы стали глядеть под другим углом зрения. Научились видеть, не пропуская увиденное в чувства. Научились плакать, одновременно глядя на свое горе как бы со стороны. Здесь нет места ответам, ибо в нас выгорели все вопросы. А в большей ли степени мы теперь люди или в меньшей — это вам решать.

— Но ведь, наверное, с чем-то подобным сталкивались ученые, жрецы, философы?

Дюкр опустил голову, чтобы Лулль не видел его улыбки.

— Конечно сталкивались. Знаете, что роднит всех, кто переступил через этот порог? Им очень сложно описать свое новое состояние. Да и почти нет желания объяснять его другим. В их новом состоянии разум не главенствует. Там мысли бродят свободно. Зачастую они неясны и бессвязны. А иногда просто теряются.

— Теряются, — повторил Лулль. — Вот и я такой же… потерянный.

— Я тоже потерянный. Но нам с вами уже достаточно лет. А взгляните на детей. Меня оторопь берет, когда я встречаюсь с их глазами.

— И все-таки, Дюкр, как относиться ко всему этому? Я должен знать, иначе просто свихнусь.

— Относитесь к этому как… к ловкости рук, — сказал историк.

— Что-о?

— Мы с вами не маги, но достаточно насмотрелись на выплески магической силы, необузданной и смертельно опасной. Мы замирали от восхищения и ужаса, зная, скольких магов сгубила неосторожность. А теперь вспомните фокусников, которых видели в детстве. Ловкостью своих рук они ткали иллюзорный мир, заставляя нас верить в его реальность. Мы верили и тоже замирали от восхищения.

Капитан Лулль долго молчал. Затем встал.

— Это и есть ваш ответ?

— Увы, это все, что пришло мне в голову. Простите, если такого ответа вам недостаточно.

— Нет, старик, вполне достаточно. Мне должно этого хватить, правда?

— Правда, капитан.

— Ловкость рук, — повторил Лулль.

Историк кивнул.

— И не просите большего, ибо наш мир не даст вам ответа.

— Но все-таки где мы найдем ответ?

— Там, где мы еще не ищем, — ответил Дюкр и тоже встал.

«Собачья упряжка» стронулась с места и поползла вверх по склону.

— Когда вы разучитесь и плакать, и улыбаться, вы найдете ответ.

— Пока, старик, — сказал Лулль, забираясь в седло.

— Пока, капитан. Дюкр глядел ему вслед.

«Не стал ли я сам таким фокусником, раздающим лживые успокоительные мысли?»

Сейчас он вспомнил о тогдашнем разговоре. Мысль о терзаниях Лулля была одной из бессвязных мыслей, забредавших в его воспаленный мозг и незаметно исчезающих оттуда.

А путь продолжался. И опять из-под ног, копыт и колес поднимались облака пыли. Только бабочек, что вились над головой, теперь можно было пересчитать по пальцам.

Корболо Дэм двигался следом, кусая «собачью упряжку» за изуродованный хвост. Он выжидал, подыскивая более подходящее место для нового крупного сражения. Наверное, даже его ужасали немые свидетельства прошлого, скрывавшиеся в глубинах Ватарского леса.

Среди высоких кедров начали попадаться окаменевшие деревья иной породы. В их узловатых, скрюченных ветвях виднелись такие же окаменевшие предметы. Жертвенные приношения. Дюкр хорошо помнил, как видел нечто подобное на месте древней святыни, в бывшем оазисе к северу от Хиссара. Помнится, тогда его поразили бараньи рога, словно бы вросшие в ветви. Здесь тоже были окаменевшие рога, хотя среди кедров они производили не такое зловещее впечатление, как в том оазисе.

«Тлан-имасы. Это они. Их высохшие, морщинистые лица глядят на нас отовсюду. Их темные глазницы следят за нашим продвижением по лесу. Здесь место погребения, но не смертных предков тлан-имасов, а их самих. Существ, шагнувших за грань жизни и смерти».

Историк вспомнил видения капрала Листа о древних войнах. Теперь явь показывала ему последствия этих войн. Разрушенные временем каменные надгробия. Некоторые из них были украшены прихотливой каменной резьбой. Они высились, словно пальцы каменной руки. Сколько костей было погребено под каждым из таких «пальцев»?

«Когда отгремели войны, оставшиеся в живых принесли сюда тела своих погибших товарищей, сделав лес их вечным домом. Их недаром называли неумершими. Души тлан-имасов не могли пройти через врата Клобука; они не могли покинуть темницы, где томились их иссохшая плоть и кости. Даже само погребение условно, ибо их останки по-прежнему глядят друг на друга и на редких смертных путников, которых заносит в Ватарский лес».

Видения капрала Листа были слишком яркими и живыми; они погружали несчастного парня в такие глубины, куда лучше не спускаться. Получаемые знания отнимали силы не меньше, чем сражения.

«Как странно устроена человеческая природа. Я знаю, что рассказ о новых видениях будет еще одним свидетельством зверств и ужасов былых времен. Разве нам мало собственных? И тем не менее я жажду услышать каждый новый его рассказ».

По пути стали попадаться нагромождения валунов, увенчанные каменными черепами. Лист объяснил историку, что валунами отмечены не только места погребений, но и места сражений, когда преследуемые джагаты вдруг останавливались и остервенело бились с тлан-имасскими кланами.

Под вечер дорога опять начала подниматься вверх и вывела их на каменную равнину, где известняк уступил место красноватому граниту. Вместо валунных нагромождений появились спирали, эллипсы и коридоры из валунов. Там, где они проходили, деревьев не было. Кедры как-то незаметно сменились соснами. Окаменевших деревьев стало меньше.

Дюкр и Лист двигались в последней трети «собачьей упряжки». Сзади раненых прикрывала заметно поредевшая пехота. Едва только последняя повозка, а также немногочисленный уцелевший скот достигли равнины, часть солдат сразу же рассыпалась по возвышениям и влезла на деревья, заняв наблюдательные и оборонительные позиции.

Лист остановил повозку, подпер калабашками ее колеса и посмотрел воспаленными глазами на Дюкра.

— Неплохой обзор, — сказал историк.

— С такой высоты всегда бывает неплохой обзор, — ответил капрал. — Если мы пройдем к началу колонны, то увидим первых.

— Каких первых? — не понял Дюкр.

Капрал побледнел. Должно быть, на него опять нахлынули картины далекого прошлого, видимые иными, нечеловеческими глазами. Потом он вздрогнул и вытер вспотевшее лицо.

— Я вам покажу.

Дюкр молча пошел за ним.

До ватарского побоища устройство лагеря всегда происходило довольно оживленно и шумно. Сейчас солдаты и беженцы двигались, словно деревянные куклы. Никто не ставил шатров; люди просто разворачивали подстилки, устраиваясь прямо на камнях. Историк вспомнил, как прежде взрослым приходилось одергивать расшалившихся детей. Нынче дети сидели по-старчески неподвижно, опустив головы.

Таким же был и лагерь виканцев. Всех, кто пережил ватарскую переправу, не отпускали мысленные картины недавних ужасов. Они сопровождали каждое движение, каждый взмах руки или поворот головы.

Казалось, у выживших отмерли все чувства. Но одно осталось: гнев. Злость. Горячая. Упрятанная очень глубоко. Это было последнее, что давало им силы жить.

«Так мы и живем, потеряв счет дням. Мы воюем на два фронта: с внешним противником и внутри самих себя. И на обоих фронтах мы бьемся яростно и решительно. Похоже, не один Лулль — мы все попали в мир бессвязных мыслей».

Лист привел историка туда, где стояли Кольтен, Балт и капитан Лулль. Перед ними ломаной линией выстроились уцелевшие саперы.

— Хорошо, что пришел, историк. Ты должен был это увидеть, — сказал Дюкру Кольтен.

— Я что-то пропустил?

— Пока еще ничего, — улыбнулся Балт. — Нам удалось решить чрезвычайно трудную задачу — собрать всех саперов вместе. Наверное, им было проще воевать с Камистом Рело. Там они чувствовали себя увереннее. А здесь… посмотри: они все время озираются по сторонам, как будто ждут засады или чего похуже.

— А вдруг?

Впервые за эти дни Дюкру захотелось улыбнуться. Улыбка Балта стала еще шире.

— Все может быть.

Кольтен вышел вперед.

— Я знаю: вы не больно-то цените награды за храбрость и прочие знаки отличия. Но что еще у меня остается? Сегодня ко мне приходили трое предводителей кланов, и каждый предлагал принять вас в свой клан. Возможно, вы не знаете, что стоит за таким редчайшим предложением… Впрочем, по вашим лицам вижу, что знаете. Я ответил им от вашего имени, поскольку знаю малазанских саперов лучше, чем большинство виканцев, включая и предводителей. После этого они забрали свои предложения назад.

Кольтен умолк, оглядывая саперов.

— Но я хочу, чтобы вы знали: этими предложениями они показали, насколько уважают и ценят вас.

«Ах, Кольтен! Даже ты недостаточно понимаешь саперов. Тебе их хмурые взгляды кажутся выражением недовольства и даже презрения. А ты когда-нибудь видел этих людей улыбающимися?»

— Но я обязан соблюсти традиции малазанской армии. Думаю, здесь вы возражать не станете. Когда мы переправлялись через Ватар, нашлось достаточно очевидцев ваших поступков. Я говорю не только о тех, кто сейчас стоит здесь, но и о ваших погибших товарищах. Мы сплели обрывки воспоминаний и составили более или менее целостную картину. Не побоюсь сказать: без того, что вы сделали, мы бы, скорее всего, проиграли сражение. А вам повезло, что среди вас нашелся солдат, взявший на себя обязанности командира. Его неоднократно видели в разных местах, и всегда он действовал спокойно и толково.

Саперы стояли, не шевелясь. Их лица стали еще мрачнее и даже свирепее.

Кольтен остановился перед одним из саперов. Дюкр хорошо помнил этого солдата: коренастого, полноватого, лысого. Лицо сапера было на редкость уродливым; глаза поблескивали узенькими щелочками, а сплющенный нос отличался какой-то диковинной крючковатостью. Его не смущало, что на нем надеты куски (именно куски) доспехов, снятых с убитого мятежника. Шлем, болтающийся на поясе, украсил бы собой даруджи-станскую лавку древностей. На поясе сапера висел и другой предмет, назначения которого Дюкр долго не мог понять, но потом догадался: это были остатки бронзового щита. На плече у него болтался закопченный арбалет, густо оплетенный ветками и прутьями. Издали могло показаться, что сапер таскает с собой куст.

— Пришло время повысить тебя в звании, — сказал саперу Кольтен. — Отныне, солдат, ты — сержант.

Новоиспеченный сержант не проронил ни звука, только еще сильнее сощурился.

— Вообще-то не мешало бы отсалютовать, — пробурчал Балт.

Другой сапер откашлялся и беспокойно покрутил себе ус.

Капитан Лулль это заметил.

— Хочешь что-нибудь сказать?

— Да так, два слова.

— Давай, говори.

Сапер поежился.

— Он, это… пару минут назад был капитаном. Господин Кольтен разжаловал его в сержанты. Это же капитан Мясник, командир саперов… Теперь бывший.

Наконец Мясник открыл рот.

— Раз я теперь сержант, я покажу, кого предлагаю вместо себя.

Протянув руку, он за ухо вытащил женщину и поставил рядом.

— Она была у меня сержантом. Звать Растяпой.

Когда Дюкр увидел глаза Кольтена, в них было столько неподдельной радости, что вся дневная усталость, все тяготы минувших дней просто исчезли. Виканский полководец изо всех сил старался остаться серьезным. Дюкр и сам кусал губы. Посмотрев на Лулля, он увидел, что капитан сражается с одолевавшим его смехом. Лулль подмигнул ему и беззвучно прошептал два слова. Историк понял: «Ловкость рук».

Интересно, как Кольтен выпутается из этой ситуации? Виканец придал своему лицу суровое выражение и посмотрел на Мясника, а потом на Растяпу.

— Что ж, отличная замена, сержант. Капитан Растяпа, советую тебе во всем слушаться своего сержанта. Поняла?

Женщина замотала головой. Мясник скорчил гримасу.

— Она не привыкла, господин Кольтен. Я-то никогда не спрашивал у нее совета.

— Насколько я знаю, когда ты был капитаном, ты ни у кого не спрашивал совета.

— Это точно.

— И не являлся на штабные собрания.

— Верно. Не являлся.

— А почему?

Мясник неопределенно пожал плечами.

— Он всегда говорил: «В штаб не ходишь, крепче спишь», — ответила за бывшего командира Растяпа.

— Кому не хочется крепко выспаться! — проворчал Балт.

— И что же, капитан, он спал? — спросил Кольтен. — В такие-то времена?

— Да, господин Кольтен, — ответила женщина. — Он и на ходу спать умеет. Идет и храпит, да так, что мешок с камнями за спиной трясется.

— А камни еще зачем?

— Наш Мясник часто ломает мечи. Тогда он швыряется камнями. И еще не было случая, чтобы он промахнулся.

— Врешь! — возразил Мясник. — А та плюгавая собачонка?

Балт едва не задохнулся от смеха, затем смачно плюнул.

Кольтен стоял, заложив руки за спину. Дюкр видел, как побелели костяшки плотно стиснутых кулаков. Почувствовав на себе его внимание, виканец позвал:

— Историк!

— Слушаю, господин Кольтен.

— Ты это запишешь?

— Непременно. Слово в слово.

— Замечательно. Саперы, вы свободны.

Они стали разбредаться, бормоча себе под нос. Кто-то похлопал Мясника по плечу и получил в ответ испепеляющий взгляд.

Кольтен глядел им вслед, потом вернулся туда, где стояли Балт, Дюкр и Лулль.

— Клобук их всех накрой! — с не свойственным ему восхищением произнес Балт.

— Ваши солдаты, господин командующий, — улыбнулся Дюкр.

— Да, — сказал Кольтен, вдруг просияв от гордости. — Да. Если честно, я не знал, что делать.

— Вы действовали превосходно, — усмехнулся Лулль. — Такого ведь не придумаешь. Отныне легенда о капитане, произведенном в… сержанты, пойдет гулять по свету. Если до этого вы им просто нравились, то теперь они вас полюбили, господин Кольтен.

— Но за что? — изумился Кольтен. — Я разжаловал человека за… бесподобную храбрость!

— Вернули его туда, где он чувствует себя на месте. А это подняло значимость всех остальных. Неужели вы этого не заметили?

— Но ведь Мясник…

— Бьюсь об заклад: он еще никогда не был так счастлив. Мне этого не объяснить. Только сапер знает, что думает другой сапер и что им движет… да и то не всегда.

— Зато теперь, племянник, у тебя новый капитан, — сказал Балт. — Уж она-то явится на собрание без опозданий и все рванье на себе заштопает.

— Не дождетесь, — возразил Лулль. — Она была бы рада дернуть на все четыре стороны.

Кольтен покачал головой.

— А ведь они победили, — сказал он, не скрывая своего удивления. — Эту битву я проиграл.

Они ушли, продолжая обсуждать случившееся. Дюкр остался один.

«Может, и не ложь… Улыбки после стольких слез. Кажется, пустяки. Абсурд. Но, наверное, в этом и кроется ответ».

Он огляделся и кивком головы подозвал Листа.

— Капрал, помнится, ты обещал мне что-то показать.

— Да. Идемте, здесь недалеко.

Они подошли к развалинам массивной башни. Дальше располагались сторожевые позиции виканцев. Первый этаж башни солдаты превратили во временное хранилище, поставив караульным однорукого парня.

Лист дотронулся до громадных камней фундамента.

— Это джагатская постройка, — сказал капрал. — Вы ведь знаете, они жили порознь. Ни деревень, ни городов. Только вот такие уединенные жилища.

— Что ж, они ценили уединение. Я могу их понять.

— Они боялись соплеменников не меньше, чем тлан-имасов. Дюкр оглянулся на виканского солдата. Парень спал стоя, привалившись к стене.

«Раньше бы виканец себе такого не позволил. Но у нас истощаются силы и мы засыпаем где придется».

— Сколько же лет этой башне? — спросил он капрала.

— Трудно сказать. Сотня, две, может, и все три.

— Но не лет же?

— Разумеется, нет. Тысячелетий.

— Как же это было давно, — вздохнул Дюкр.

— Здесь было самое первое жилище. Потом их теснили все дальше и дальше. Последняя башня — она уже далеко за лесом, в центре равнины.

— Теснили, — повторил историк. Лист кивнул.

— Каждая осада длилась сотни лет. Тлан-имасы теряли множество воинов. Джагаты отнюдь не были кочевниками. Когда они выбирали место…

Он вдруг замолчал.

— Так это была одна из многих войн?

Лист подумал, затем покачал головой.

— Видите ли, у джагатов существовала удивительная родственная общность. Когда матери стала грозить опасность, к ней на подмогу вернулись дети. Потом отец. Война стала яростнее…

— Наверное, эта джагатка была удивительной женщиной, — предположил историк.

Бледный, с плотно сжатыми губами, Лист сорвал с головы шлем и провел рукой по вспотевшим волосам.

— Да, — прошептал он.

— Она служит твоим проводником в снах?

— Нет. Ее муж.

Воздух слегка задрожал, и это заставило Дюкра обвернуться. На севере в небо поднимался золотистый огненный столб. Он становился выше и выше.

— Боги милосердные, — пробормотал Лист. — Это еще что?

В мозг Дюкра ворвалось одно-единственное слово. Оно подмяло под себя все мысли. Историк не просто догадался; он знал, что это. Единственное слово, являющееся ответом на вопрос Листа.

— Шаик.

Калам сидел в сумраке каюты, прислушиваясь к ударам волн и пронзительным завываниям ветра. Море штормило, и «Затычку» то вскидывало вверх, то бросало едва. ли не на самое дно. Ассасин закрыл глаза, иначе с каждым броском каюта начинала расползаться по всем направлениям сразу.

Должно быть, тот корабль тоже сражался сейчас со взбесившейся стихией. Впередсмотрящий успел заметить судно за несколько минут до появления зеленоватого светящегося облака, принесшего с собой эту бурю. Мысли о корабле упрямо вгрызались Каламу в мозг.

«Наверное, это все тот же корабль. Ответ простой, только верный ли? Значит, пока мы торчали в заднице, именуемой родной гаванью «Затычки», их корабль преспокойно дошел до Фалара и там пополнил запасы всего необходимого. И им не нужно было таиться, как нам».

Но даже если все было именно так, в голове ассасина оставалась тьма других вопросов, требовавших ответа. Малые тревоги сливались в одну большую, как отдельные голоса сливаются в общий гул. Каламу осточертело это плавание, вода со всех сторон, одинаковые дни и ночи.

«Нет, парень, ты уж не ври самому себе. Тебя волнуют уменьшающиеся запасы пищи и пресной воды. Но еще сильнее тебя мучают бредовые разговоры капитана о песочных часах и его странные намеки, что на борту этого проклятого корабля время течет по-иному».

Мысли опять вернулись к тому кораблю. До Калама только сейчас дошло, что он должен был бы давным-давно их обогнать. А ведь не обгоняет. Затем он подумал о Салке Элане.

«Маг, по запаху чую. Но если он сумел так искусно затуманить мозги всей команде… он рангом никак не ниже верховного мага. Только плохо верится, что среди шпионов и доверенных лиц Мебры есть верховные маги».

Калам не сомневался: Элан оплел себя плотной сетью обмана. Такова уж природа этого человека. Но за какую ниточку потянуть, чтобы добраться до его истинной природы?

И наконец, время.

«Сколько же дней мы плывем? Напрасно я не делал зарубки на стенке каюты. Со временем явно что-то происходит. То дуют попутные ветры, где их отродясь не было. Теперь этот шторм, несущий нас на юго-запад. Откуда он налетел? Незыблемые законы мореплавания утверждают: бури всегда приходят из океанских просторов, а не с берегов. Но эта примчалась со стороны Фаларийских островов. И это в сухое время года, когда на море едва ли не полный штиль!»

Очередная волна подбросила Калама на койке.

«Знать бы, кто затеял с нами эту игру. И если Салк Элан к ней причастен, какова его роль?»

Ворча себе под нос, ассасин поднялся с койки, подхватил мешок и выбрался в коридор.

По звукам трюм напоминал осаждаемую крепостную башню; удары волн ничем не отличались от ударов каменных ядер. Между ящиков и тюков клубился туман. Пахло сыростью и солью. Калам брел по щиколотки в воде. Он не опасался натолкнуться на кого-либо из матросов — сейчас все они были на палубе, стараясь удержать «Затычку» на плаву. Калам пододвинул себе ящик. Порывшись в мешке, он извлек невзрачный камешек и положил на крышку ящика. Камешек лежал, словно приклеенный.

Ассасин вытащил из ножен кинжал и рукояткой ударил по камешку. Тот разлетелся на мелкие куски. В лицо Каламу ударила струя горячего воздуха. Он склонился над осколками и позвал:

— Эй, Быстрый Бен! Ты меня слышишь? Пора!

Ответом ему были все те же удары волн.

— Быстрый Бен, Клобук тебя накрой! Ты меня слышишь? Воздух задрожал, как будто под ногами был не мокрый трюм, а раскаленный песок пустыни. В ушах ассасина зазвучал знакомый голос:

— А ты хоть знаешь, когда мне в последний раз удалось поспать? Здесь все несется прямо к Клобуку в задницу. Ладно, Калам, где ты и что тебе нужно? И давай побыстрее — я жутко хочу спать.

— А я-то думал, ты — моя «нужная карта в рукаве»!

— Ты уже в Анте? Во дворце? Вот уж не ждал…

— Спасибо за оценку моих способностей, — перебил его ассасин. — Только вынужден тебя огорчить. Я не в логове Ласэны, дурень. Я в море. В трюме корабля. По щиколотку в воде.

— А мы тут по уши в дерьме. Понимаю, ты просишь опять открыть тебе Путь. Увы, вторично я этого сделать не могу.

— Понимаю. Значит, когда я окажусь во дворце, то должен буду рассчитывать только на себя. Мило, хотя мне пора бы привыкнуть. Скажи, как тебе место, где я сейчас? Что ты ощущаешь? На этом корабле все идет наперекосяк. Я хочу знать, что происходит и кто тот шалун, затеявший игру.

— Это все?.. Хорошо… Подожди минутку, дай мне сосредоточиться.

Калам ждал. Быстрый Бен протянул к нему невидимые нити. Знакомое ощущение. Расстояние перестало существовать; взводный маг находился совсем рядом. Потом ощущение пропало.

— М-да, — растерянно произнес Быстрый Бен.

— Что ты разнюхал? Говори, не тяни время!

— Ты в беде, дружище.

— Ласэна подстроила?

— Не уверен. Во всяком случае, прямого ее вмешательства я не ощущаю. Похоже, Калам, корабль занесло в магический Путь. Весьма редкий из доступных смертным. Ты сбит с толку. Я угадал?

— Значит, я верно это почуял. Но кто все устроил?

— Может, кто-то из плывущих на твоем корабле, а может, и нет. Возможно, маг находится на другом судне, идущем рядом, но ты его ни за что не увидишь. На борту есть ценный груз?

— Что-то помимо моей шкуры?

— Да, что-то помимо твоей шкуры.

— Только добро, награбленное одним ворюгой высокого полета.

— Понятно. И кому-то нужно, чтобы это добро побыстрее попало в определенное место. А когда оно туда попадет, этот кто-то постарается, чтобы все накрепко забыли, где они приставали к берегу и разгружали трюм. Конечно, это только мои догадки, Калам. Я могу сильно ошибаться.

— Спасибо, утешил… Ты говорил, сами сидите по уши в дерьме. Как там наши? Как Бурдюк? Как Дуджек?

— Пока держимся. А как там Скрипач?

— Чего не знаю, того не знаю. Мы решили идти порознь.

— Но зачем, Калам? Ты же понимаешь…

— Понимаю. Тремолор. Это была твоя задумка, Быстрый Бен?

— Если только Дому ничего не угрожает, все должно было бы великолепно сработать. Но там творится Клобук знает что. Все Пути просто огнем пылают. Ты случаем не раскидывал колоду Драконов?

— Нет.

— Тебе повезло.

Догадка больно резанула Калама:

— Путь Рук?

— Путь… — Голос мага зазвучал выше: — Калам! Если ты знал…

— Ничего мы с тобой не знали!

— У них может появиться шанс, — сказал Быстрый Бен. — Учитывая, что Печаль…

— Если помнишь, девчонку теперь зовут Апсаларой.

— Не важно. Дай-ка мне подумать.

— Опять начнешь громоздить свои умственные лабиринты, — проворчал Калам.

— Дружище, мне трудно поддерживать связь. Я очень устал… вчера потерял много крови. Колотун говорит…

Голос Быстрого Бена оборвался. Калам остался в туманном трюме один.

«Значит так, капрал. Рассчитывать можешь только на себя. Скрипач… хитрый ты, придурок! Как мы не учли этого заранее? Древние врата… Тремолор».

Калам еще долго сидел на корточках перед ящиком. Потом встал, смахнул с крышки обломки камешка и побрел наверх.

Капитан не спал. К тому же он был не один. Салк Элан приветливо улыбнулся вошедшему Каламу.

— А мы тут говорили о тебе, — сообщил Элан. — Думали, как ты воспримешь новость. Не огорчит ли она тебя?

— Смотря какая новость, — насторожился Калам.

— Этот шторм… нас очень сильно сносит с курса. И далеко.

— А точнее?

— Скорее всего, когда шторм утихнет, мы пойдем в другую гавань.

— Значит, не в Анту?

— Скажем так: сначала не в Анту.

Ассасин взглянул на капитана. По нему было видно, что его не радует такой поворот событий, но он смирился с неизбежным. Калам мысленно воспроизвел карту Квон Тали.

— Корабль пойдет в гавань Малаза? На остров?

— Я еще ни разу не был в этой «выгребной яме империи», — улыбнулся Салк Элан. — Мне просто не дождаться минуты, когда мы бросим там якорь. Надеюсь, ты не откажешься показать мне самые примечательные места бывшей столицы?

Калам ответил такой же улыбкой.

— Можешь на меня рассчитывать, Салк Элан.

Они остановились передохнуть. Душераздирающие крики и пронзительные вопли, несшиеся из других частей лабиринта, почти лишили путников сил. Маппо опустил Икария на корни и склонился над своим бездыханным другом. Трелль чувствовал, как Тремолор желает заполучить эту жертву. Маппо закрыл глаза.

«Безымянные вели нас сюда. Они гнали Икария к Азату, как гонят жертвенную козу, предназначенную какому-нибудь богу. А их руки в случае чего остались бы чистыми. Кровь и предательство запятнали бы мои руки».

Маппо пытался воскресить в памяти картину разрушенного родного города, но на нее наплывали тени. Прежняя уверенность уступила место сомнениям. Трелль больше не доверял своим воспоминаниям.

«Глупец! — пробовал он урезонить себя. — Икарий уничтожил десятки таких городов. Какой бы страшной правдой ни была гибель твоего родного города…»

Он стиснул кулаки.

«Мое племя… наши шаманки… они не выдадут меня. Разве можно считать сны Икария доказательством вины? Он ведь ничего не помнит. Он не помнит реальных событий. Его самообладание смягчает самую страшную правду, притупляет углы… размывает краски, пока не возникнет новая память. Я понимаю: доброта Икария — это она поймала меня в ловушку…»

У него заболели плотно сжатые кулаки. Окровавленное лицо Икария было безмятежным. Казалось, он просто спит после тяжелой работы.

«Тремолор не получит тебя. Я не собираюсь служить орудием безымянных. Если они захотят забрать тебя, пусть явятся за тобой сами, но вначале им придется иметь дело со мной».

Маппо поднял голову и взглянул в сердце лабиринта.

«Слушай, Тремолор. Только посмей протянуть к нему свои корни, и ты ощутишь гнев воина-трелля. Он вспомнит свои былые битвы, древние духи наполнят его плоть, которая закружится в убийственном танце. Я тебя предупредил. Теперь ты знаешь, что я не буду покорным зрителем».

— Говорят, Азат держит в плену даже богов, — сказал у него за спиной Скрипач.

Маппо повернулся к саперу. Скрипач разглядывал стены, скрывавшие узников Азата.

— Я вот сейчас подумал: сколько же древних богов заточено здесь? За тысячи лет даже их имена забылись. Когда они в последний раз видели дневной свет? Когда могли просто пошевелить руками и ногами? Можешь себе представить, что так будет продолжаться всю вечность?

Он повертел в руках свой арбалет.

— Но если Тремолор погибнет… представляешь, какое безумие выплеснется в наш мир?

— Зачем ты бросаешься в меня острыми стрелами? — прошептал трелль.

— Стрелами? — искренне удивился Скрипач. — Может, ты решил, что мне жалко пленников Азата? Я вдруг представил, каково им там. Но для меня это место — как мешок со змеями на голове.

— Тебе нечего опасаться, воин. Ты Тремолору не нужен.

Скрипач криво улыбнулся.

— Иногда хорошо быть никем.

— Зря насмешничаешь, сапер.

Скрипач погасил улыбку.

— Разве ты не чувствуешь, трелль? Тремолор здесь не единственный, кого обуял голод. Нас ощущает каждый узник. Может, тебя и Икария они еще побаиваются, но остальные им не страшны.

Маппо отвернулся.

— Прости меня, Скрипач. Я как-то не подумал о других. Но можешь не сомневаться: я готов защитить вас, если понадобится. Идти вместе с таким, как ты, — большая честь для меня.

Скрипач отрывисто кивнул и расправил плечи.

— Солдатский здравый смысл. Жизнь научила все предусматривать.

— Понимаю.

— Ты тоже меня прости, если я тебя обидел.

— Ты меня лишь слегка кольнул, чтобы разбудить. Чувствовалось, что Искарала Паста их разговор не кольнул, а ощутимо уколол.

— Давай, лей грязь в лужу! Выворачивай его преданность во все стороны! Замечательно! Пока возможные жертвы увязают в бессмысленных перепалках, мудрые молчаливо наблюдают. Представьте себе, я хорошо изучил Тремолор и его молчание считаю тактической уловкой. Молчание. Легкая насмешливая улыбка предполагает, что я знаю больше, чем на самом деле. Она придает мне ореол таинственности и знаний. Никто и не догадывается о моем замешательстве, об обманных иллюзиях и иллюзорных обманах! Под мраморной облицовкой скрывается хрупкий песок. Смотрите, как они глядят на меня и удивляются… да, они все удивляются тайному источнику моей мудрости.

— А может, нам прикончить его? — спросил Крокус, кивнув на Паста. — То ноет и жалуется, то превозносит себя до небес.

— Кто ж тогда нас будет развлекать? — ухмыльнулся Скрипач. — Засиделись мы. Пора двигаться.

— Благодаря разбалтыванию секретов, — уже совсем другим голосом произнес верховный жрец Тени, — они считают меня умным и образованным.

Когда все обернулись к нему, Искарал Паст лучезарно улыбнулся.

Из лабиринта вылетел рой ос и пронесся над головами путников, не обратив на них никакого внимания. У Скрипача заколотилось сердце и прервалось дыхание. Диверы! Их он боялся больше, чем странствующих. Одно дело звери, но насекомые…

Икарий все так же безжизненно покоился на руках Маппо. Трелль глядел поверх головы сапера — в сторону Тремолора. Он даже не пытался прятать свои страдания, и они по-детски бесхитростно отражались у него на лице. От Маппо исходил беззвучный крик о помощи.

Скрипач встряхнул головой, заставив себя оторваться от Маппо и его скорбной ноши. Апсалара, ее отец и Крокус шли сразу за треллем, создавая ему живую защитную стену. Вслед за ними двигались гончие и Искарал Паст. Пять пар звериных глаз и одна человеческая, и в каждой — ожидание. Сапер не сомневался: и гончие, и верховный жрец Тени ждали, когда Тремолор поглотит Икария.

«Но ведь Икарий сам об этом просил, отчего сердце Маппо разрывается еще сильнее. Цена уступки ничтожна в сравнении с болью отказа. Однако трелль готов пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти Икария. Да и мы все, наверное, — тоже. Никто из нас — даже бесчувственная Апсалара — не согласится молча стоять и смотреть, как Азат его поглощает. Наверное, все мы — глупцы, а Маппо — самый отъявленный глупец».

— О чем задумался, Скрипач? — спросил Крокус. Похоже, у парня было что-то на уме.

— У саперов есть такая присказка: глупость лупоглазая. Крокус понимающе кивнул.

Битва в других частях лабиринта перешла в завершающую стадию. Самые могущественные из странствующих — те, кто уцелел и добрался сюда, — повели наступление на Дом Азата. Воздух сотрясали их невообразимые крики. Тремолор защищался единственным доступным ему способом: пленяя и поглощая нападавших. Но их было слишком много, и они наступали слишком быстро. Отчаянно хрустело и трещало дерево. Сплетаемые клетки рушились. Казалось, целая орда лесорубов неутомимо валила деревья. Азат был не в силах их остановить.

— Мы опаздываем! — зашипел Искарал Паст.

Гончие беспокойно крутили головами.

— События усложняются. События! Могу ли выразиться еще яснее?

— Но он нам нужен, — возразил Скрипач, понимая, что речь идет об Икарий.

— Мы только напрасно тратим время! — ответил верховный жрец Тени. — Трелль мог бы швырнуть его, словно мешок с зерном!

— А я могу и изменить его намерения, — огрызнулся Маппо. — У меня еще остались денальские снадобья, которые я прихватил из твоего храма.

— Хватит препираться! Идем дальше, — сказал сапер.

Кто-то преследовал их сзади, наполняя воздух резким кислым запахом. Внимание гончих переместилось туда. Они беспокойно принюхивались.

Сзади опять раздался пронзительный крик, затем донеслись звуки яростного сражения, которые внезапно оборвались.

— Дождались! — прошипел Паст, прячась за спины гончих. — Сейчас появится!

Скрипач обернулся и вскинул арбалет. Но вместо чудовища из-за поворота наполовину выскочило, наполовину вылетело мохнатое существо. От его коричневой шерсти поднимались тонкие струйки дыма.

— Ай! — завопил Паст. — Они меня доконают!

Крокус бросился назад, пробежав между Шаном и Геарой, словно они были парочкой ленивых мулов.

— Моби!

Крылатая обезьянка вспорхнула к нему на руки. Крокус поморщился.

— Да, приятель, вонь от тебя, как от отхожего места за воротами Клобука!

«Моби?.. Неужели та самая тварь?»

Скрипач поглядел на Маппо. Трелль почему-то хмурился.

— Бхокарал! — Слово выскочило изо рта Искарала Паста, будто злобное ругательство. — Тоже, нашел себе ручную зверюшку! Безумие какое-то!

— Ты прав, старик. Эта зверюшка принадлежала моему покойному дяде, — сказал Крокус.

Гончие тихо отодвинулись подальше. «Думаю, парень, этот Моби — нечто большее, чем проказливое домашнее животное».

— Твой союзник, — сказал Маппо.

Крокус неуверенно кивнул.

— Один Клобук знает, как он нашел нас. И как вообще уцелел…

— Обманщик! — с упреком бросил парню Искарал. — Говоришь, домашняя обезьянка? А может, спросим у переместителя душ, который валяется за поворотом? Впрочем, спрашивать бесполезно: его же разнесло на куски.

Крокус молчал.

— Опять мы теряем время, — спохватилась Апсалара. — Пошли дальше.

— А как ты объяснишь изощренный обман, который обволакивает нас? — накинулся на нее верховный жрец Тени. — Мы вот-вот станем жертвой гнусного предательства. И вот его виновник, вцепившийся парню в рубашку.

— Заткни пасть, трус! — рявкнул Скрипач. — Оставайся здесь вместе со своими гончими.

Сапер вновь повернулся лицом к Тремолору.

— Гляди, Маппо. Похоже, впереди больше нет преград. Что, если мы не пойдем, а побежим к нему?

— Можно попробовать.

— Как ты думаешь, он откроет нам дверь?

— Не знаю.

— Там и проверим.

Трелль кивнул.

Отсюда Тремолор был как на ладони. Дом окружала невысокая стена из вулканического туфа. Единственным проходом в ней были узкие ворота, окаймленные аркой из плюща. Строительным материалом для Тремолора, скорее всего, служил темно-желтый известняк. Вход в дом располагался между двумя асимметричными двухэтажными башнями без окон. От ворот ко входу, скрытому в тени, вела извилистая дорожка, выложенная плитками. Во дворе на холмиках росли низкие изогнутые деревья.

«Тремолор. Родной брат Мертвого дома в Малазе. Почти так же выглядит и Дом Азата в Даруджистане. Все они похожи. Никто не знает (и, возможно, уже не узнает), когда и откуда появилось это слово — Азат».

— Говорят, все Дома Азата связаны между собой, — негромко сказал Маппо, обращаясь к саперу. — А еще я слышал, внутри них время перестает течь.

— И еще говорят, что их двери открываются не перед всеми. Почему — неизвестно, — отозвался Скрипач, морща лоб.

К ним подошла Апсалара.

— Что, девочка, не терпится попасть внутрь? — невесело усмехнулся сапер.

— Знаешь, Скрипач, тот, кто поработил мой разум… почему-то Азат его принял и впустил.

«Ты права. Я знал об этом и раньше. Но почему сейчас мне стало так неприятно от твоих слов?»

— И как же попадают внутрь? Знают условный стук в дверь? А может, где-то под плитками лежит ключ?

Ее улыбка погасила его беспокойство.

— Все намного проще. Нужна лишь смелость.

— Ну, этого нам не занимать. Как, все готовы?

— Все, — ответил Маппо.

Апсалара двинулась трусцой. Остальные последовали за ней.

— Брошенной тобой раковиной уничтожено немало странствующих и диверов, — сказал Маппо. — Магическая сила и сейчас продолжает расправляться с ними. Думаю, мы показали Азату свою смелость и дружественные намерения.

— Хорошо, если так.

— Так, сапер.

— Но почему смертоносная песня не уничтожила и нас? — спросил Скрипач. — Магическая сила не отличается особой разборчивостью.

— Ты спрашиваешь это у меня? Я не знаю. Раковину подарили тебе.

— Мне подарил ее один странник духа. Я спас его маленькую внучку.

— Можешь назвать его имя?

— Кимлок.

Когда Маппо заговорил снова, в его голосе ощущалась непонятная подавленность.

— Как бы этот Кимлок ни любил свою внучку, его подарок несравним с тем, что ты сделал для него. Скажу тебе больше: он подарил тебе не просто магическую вещицу на все случаи жизни. Ты ему не рассказывал, что намереваешься искать Тре-молор?

— Нет. Это я хорошо помню.

— А он не прикасался к тебе? Допустим, пальцем или ладонью?

— Он хотел узнать историю моей жизни. Я отказался. Может, он и коснулся меня, а я не заметил.

— Скорее всего, так оно и было.

— Я не сержусь на него за это.

— Сдается мне, он знал, что тебя ожидает.

А в лабиринте продолжалась битва с Тремолором. По-прежнему трещали корни под натиском странствующих и диверов. Казалось, ничто не могло остановить их упрямого приближения к дверям Дома Азата.

Апсалара прибавила шаг, потом бросилась бежать, устремившись к арке ворот.

— Подожди! — заорал Скрипач, вращая головой по сторонам. — Я чувствую, нам подстроена новая ловушка!

Он не ошибся. С неба хлынул поток ледяной воды. Из открывшегося магического Пути показалась голова громадного дхенраби, обвитая водорослями. До чудовища было не более полусотни шагов.

Осиный рой устремился навстречу дхенраби и бесследно исчез в его пасти.

Из разверзнутого портала вынырнули еще три дхенраби. Соприкасаясь с корнями лабиринта, вода прожигала их насквозь. Потом она исчезла. Дхенраби остались висеть в воздухе.

Скрипач мгновенно вспомнил их плавание по Кансуанско-му морю. Но тогда им угрожал один странствующий. Здесь была целая стая. Диверы. А в мешке — ни одной «шипучки».

Только сейчас Скрипач ощутил, какой могучей силой обладают гончие. Волны этой силы напоминали дыхание драконов. Магия. Древняя, как сами гончие. Ее потоки понеслись к дхенраби. Шан набросился на первого дхенраби — вожака стаи. Он бесстрашно прыгнул в усеянную острыми зубами пасть и… исчез в ней. Дхенраби попятился назад. На его морде отразилось нечто вроде недоумения.

Геара бросилась на второго дхенраби. Тот повел себя по-иному: он не проглотил Гончую, а прокусил ее сотнями своих острых зубов, заживо сдирая шкуру. Поток магической силы иссяк, но Геара не сдалась. Ей удалось прорваться внутрь дхенраби, устроив ему и себе мучительную смерть.

Клык и Барэн помчались к остальным двум чудовищам. На месте осталась только Слепая.

Первый дхенраби бился в судорогах, силясь удержать закрывающийся Путь. Его громадное тело сминало стены лабиринта. Лапы и руки пленников Азата неистово махали, надеясь вырваться из заточения. Вскоре рядом с первым упал и второй дхенраби.

Крокус схватил Скрипача за руку и насильно развернул лицом к Тремолору.

— Оставь это зрелище гончим. К нам летят новые гости. Сапер поднял голову и увидел: с другой стороны к Тремолору приближалась живая черная туча. Мухи-кровососки!

Забыв о дхенраби и о гончих, путники побежали к Тремолору.

Пробегая под аркой, увитой высохшими безлистными стеблями плюща, Скрипач увидел, что Апсалара уже достигла крыльца. Обеими руками она взялась за тяжелое кольцо дверного засова и стала его поворачивать. У нее напряглись руки и плечи.

Дверь не открывалась. Апсалара сделала новую попытку и отошла. Скрипачу показалось, что дверь оттолкнула ее. Когда остальные подбежали к крыльцу, Апсалара повернулась к ним. У нее было испуганное и растерянное лицо.

«Тремолор не пожелал открыть нам двери».

Сапер остановился и вскинул голову.

Живая черная туча неумолимо наползала.

Там, где красноватый гранит вновь скрывался под известняком, а внизу, насколько видел глаз, простиралась глинистая равнина, им встретилась первая джагатская гробница.

Лишь немногие из дозорных и солдат головных отрядов «собачьей упряжки» обратили на нее внимание. Ее приняли за древний могильный столб. Удлиненная каменная глыба клонилась к югу, словно указывая направление на Арен.

Пока солдаты готовили повозки к спуску с крутого склона, капрал Лист повел Дюкра к этой гробнице.

— Их младший сын, — тихо сказал капрал, глядя на грубо отесанный камень.

Историку было жутковато глядеть на парня. Дюкру казалось, что сейчас он смотрит в лицо отцу, горюющему о потере любимого сына. За двести тысяч лет это горе ничуть не изгладилось и осталось таким же обжигающим, будто юного джагата убили только вчера.

«Его призрак и сейчас несет здесь караул».

В этой простой мысленной фразе не было никакой особой мудрости, однако у историка перехватило дыхание.

«Дано ли нам понять?»

— Сколько ему было? — хрипло спросил Дюкр.

— По меркам джагатов, он считался еще ребенком. Тлан-имасы заманили его сюда обманом. Но даже этот «малыш» забрал с собой немало их жизней. Когда же им удалось его убить, они изуродовали тело, вырвав оттуда все кости, а потом спрятали следы своей расправы под каменной плитой.

Дюкр умел думать отстраненно о событиях далекого прошлого, не испытывая ни потрясения, ни отчаяния. Однако от безыскусного рассказа Листа у историка защипало в горле. Он опасался, что сейчас его мозг наполнится лавиной образов, как будто видения капрала могли передаться и ему. Дюкр заставил себя отвернуться и стал наблюдать за солдатами и виканцами, спускавшими повозки. И те и другие работали в полном молчании, перебрасываясь словами лишь по необходимости. Но и тогда они говорили почти шепотом.

— Да, — сказал Лист, прочитав мысли историка. — Отцовское горе неподвластно времени. Даже духи земли были вынуждены покинуть эти места, боясь потерять рассудок. Нам нужно как можно быстрее выбраться отсюда. И надо объяснить это Кольтену.

— А что ждет нас впереди, на Ненотской равнине?

— Сказать по правде, там будет еще хуже. Тлан-имасы расправлялись не только с детьми. Сколько страдающих душ придавлено такими вот глыбами!

— Но зачем им нужно было воевать? — вырвалось у Дюкра. Задним числом ему стало даже стыдно. «Спрашиваю у мальчишки то, что должен был бы знать сам». Однако Лист вполне спокойно отнесся к его вопросу.

— Войны нуждаются в причине не больше, чем ураганы. И то и другое просто возникает. «Мы не такие, как они. Они не такие, как мы» — вот вам и причина. А захват земель или упреждающие удары — все это попытки прикрыть самую простую причину — непохожесть одних на других.

— Но ведь тлан-имасы оказались грозными противниками. Неужели джагаты никогда не пытались хоть как-то урезонить соплеменников?

— Если оставить в стороне джагатских тиранов, испорченных властью… находились здравые головы. Пытались, и не раз. Но у джагатов была врожденная надменность, и там, где нужно было поступиться своими интересами, она всегда одерживала верх. Каждый джагат — будь то мужчина или женщина — замыкался исключительно на себе, на своих нуждах и потребностях. Страдая от тлан-имасов, джагаты тем не менее относились к ним как к муравьям, ползающим в траве, или как к самой траве. Ну, есть и есть. Мешают — раздавим. Тлан-имасы были более молодой, горячей расой, и их такое пренебрежительное отношение сильно задевало.

— Настолько, что они решились на клятву «отказа от смерти»?

— Думаю, поначалу тлан-имасы не понимали, насколько трудно им будет уничтожить джагатов. Джагаты существенно отличались от тлан-имасов в одном: они не выставляли свою силу напоказ. Их самооборона была пассивной. Они отгораживались льдом. Ледники покрывали земли вплоть до целых континентов. Замерзали моря. Тлан-имасам было не пробраться сквозь эти преграды и не обеспечить себя пищей.

— И тогда они создали «ритуал бессмертия».

— Да, чтобы перемещаться легко, словно прах. А в эпоху льда праха было более чем достаточно.

Дюкр заметил Кольтена, стоящего у начала спуска.

— Какова длина самого опасного отрезка дороги? — спросил он Листа.

— Не менее двух лиг. А дальше начинается Ненотская равнина с ее травянистыми холмами и… племенами, ревниво оберегающими свои скудные источники воды.

— Пойду-ка я переговорю с Кольтеном, — сказал Дюкр.

— Обязательно расскажите ему, господин историк.

Да что там трагедии седой древности! «Сухой поход», как потом окрестили путь от Ватарского леса до Арена, стал летописью трагедий сегодняшнего дня. Впереди «собачью упряжку» Кольтена поджидали три больших и сильных племени. Два из них — трегины и биларды — бросались на истерзанную колонну, словно змеи. Третье племя — хундрилы — обитало на западной оконечности равнины. Столкновений с ними пока не было, хотя все шло к тому.

Невзирая на решение перебить весь скот, какую-то часть все же оставили, и она (что не менее странно) уцелела в кошмарах переправы. Однако правы были те, кто предрекал несчастным животным смерть от жажды. Так и случилось: они просто падали по дороге. К упавшей корове или козе тут же бросались свирепые виканские псы и требовали, чтобы она вставала и шла дальше. Но чаще упавшее животное уже не поднималось. Тогда его добивали люди. При разделке туши было трудно сказать, чего там больше: костей или тощего жилистого мяса.

К жажде незаметно присоединился голод. Многие жадно поглядывали на лошадей, однако виканцы категорически отказывались убивать своих четвероногих спутников и защищали их с неимоверной решимостью. Любые попытки убить виканскую лошадь могли стоить жизни, и потому смельчаков не находилось. Жалея лошадей, виканцы шли пешком, ведя их под уздцы. Совет знати направил Кольтену петицию, настоятельно требуя купить сотню лошадей. Петицию вернули Нефарию измазанной человеческими экскрементами.

«Змеиные укусы» трегинов и билардов становились все более частыми и наглыми. Стычки с ними происходили едва ли не на каждой лиге пути. Это говорило только об одном: мятежники готовят новое сражение, до которого остаются считанные дни.

А на хвосте у «собачьей упряжки» по-прежнему висела армия Корболо Дэма. В нее влилось пополнение из Тариана и других прибрежных городов и селений. Сейчас она снова в пять раз превосходила нынешнюю численность Седьмой армии и виканских полков. Похоже, Кольтена опять пытались зажать в клещи. Но пока Дэм не спешил и выжидал.

«Собачья упряжка» тоже получила пополнение, только не солдатами, а беженцами из Билана. Еле двигаясь, она приближалась к выходу из Ненот-одхана, где с юга к горизонту уходила цепь холмов. Дорога шла по единственно возможному месту — широкой долине давно пересохшей реки. Восточной границей долины служили Биланские холмы, а западной — Санифирские. Через семь лиг дорога выходила к Санимону — древнему кургану, огибала его и вступала в пределы Санит-одхана. Дальше она тянулась по Геленской равнине, Дожал-одхану и так — до самого Арена.

Кольтен предполагал, что враждебные племена встретят их у входа в Санимонскую долину. Но этого не случилось. Долина была пуста. «Собачья упряжка» казалась единственным признаком жизни в этих забытых богами местах. И только под самый вечер, когда с обеих сторон показались окаймляющие долину холмы, впереди появились очертания военных лагерей двух племен. Трегины и биларды решили дать сражение у выхода из Санимонской долины.

— Мы вымираем, — сказал Лулль, когда они с Дюкром шли к шатру командующего. — В самом прямом смысле. Я сегодня потерял одиннадцать солдат. У них от жажды распухли глотки, и туда перестал проходить воздух.

Лулль отогнал назойливую муху, вертящуюся возле его изуродованного лица.

— Я от пота уже плаваю внутри доспехов. Еще немного, и мы все станем похожи на тлан-имасов.

— Что-то я не понял аналогии, капитан.

— Я и не ждал, что вы поймете.

— Знаете, что пьют виканцы? Конскую мочу.

— Мои ребята тоже. А потом ржут во сне. Некоторые отравились и умерли.

Их обогнали трое собак: свирепый виканский кобель ко кличке Косой, такая же сильная жилистая сука и плюгавая собачонка, бежавшая следом.

— Представляете, старик, эти твари нас переживут!

На стремительно темнеющем небе вспыхнули первые звезды.

— Боги, как я устал, — прошептал Лулль.

Историк молча кивнул.

«Да, друг. Мы слишком давно находимся в пути и теперь вплотную подошли к Клобуку. Он с одинаковой готовностью принимает и смирившихся, и бунтующих. И всех встречает приветственной улыбкой».

— Послушайте, старик, вы ничего не ощущаете? Что-то носится в воздухе.

— Ощущаю.

— Может, это Клобук раскрывает нам свой Путь?

— Не знаю, капитан. Может, и так.

Они вошли в командный шатер Кольтена. Нил с Нетрой — последние из оставшихся колдунов, Сульмар, Кеннед, Балт и сам Кольтен… Каждый являл собой насмешку над былой силой и волей.

— А где Растяпа? — спросил Лулль, садясь на свой излюбленный походный стул.

— Наверное, внимательно слушает своего сержанта, — ответил Балт.

И у него от прежней усмешки осталась одна тень. Кольтен поднял глаза, дав понять, что посторонним разговорам сейчас не место.

— Сегодня вечером или ночью может что-то произойти. Большего сказать не могу. Колдуны почуяли чье-то приближение, и только. Нам нужно готовиться.

— Что ты почувствовала? — спросил Дюкр у Нетры.

Юная колдунья вздохнула и неопределенно пожала плечами.

— Что-то неясное. Беспокойство. Возмущение. Мне было не поймать эти ощущения.

— Тебе это что-нибудь напоминает? Ну хотя бы отдаленно?

— Нет.

«Возмущение. Интересно, чье?»

— Беженцев собрать поплотнее и переместить поближе к войскам, — приказал своим капитанам Кольтен. — Удвоить число караульных.

— Господин Кольтен, у нас завтра сражение, — возразил Сульмар.

— Я помню и понимаю: людям нужно отдохнуть.

Виканский полководец стал расхаживать взад-вперед. Дюкр заметил, что теперь Кольтен ходил медленнее, а его походка утратила легкость и изящество.

— Мы все ослаблены. Я это тоже знаю. И что воды у нас не осталось — тоже.

Дюкр невольно вздрогнул.

«Сражение? Нет, завтра произойдет не битва, а бойня. Солдаты не в состоянии сражаться. Они не могут защитить самих себя, не говоря уже о раненых и беженцах».

Историк прочистил заскорузлое горло и остановился.

«Мне не произнести даже нескольких слов. Здесь все по-своему правы».

Кольтен смотрел на него.

— У нас нет сил, — тихо сказал историк.

«Победителей не будет. Мы с мятежниками просто перебьем друг друга».

— Солдаты не в состоянии копать траншеи, — прозвучал в гнетущей тишине голос Лулля.

— Тогда пусть роют ямы.

— Слушаюсь.

«Ямы. В лучшем случае лошадь просто споткнется. В худшем — сломает ногу».

Собрание неожиданно закончилось. Непонятная угроза, которая до сих пор лишь ощущалась, стала почти зримой. Послышался громкий треск. Воздух заполнился каким-то липким туманом.

Кольтен и все остальные выбрались из шатра. Здесь, под звездным небом, туман был еще гуще и маслянистее. Лошади ржали и били копытами. Угрюмо завывали виканские псы. В тумане, словно призраки, мелькали солдаты, звеня оружием.

Потом за дальними сторожевыми постами что-то затрещало так, словно разорвалось небо… Из тумана выскочили три бледных коня в упряжке; за ними — еще три и еще. Следом выкатилась карета, которую они тащили, — безвкусно разрисованный дом на колесах. Стенки кареты в нескольких местах были опалены. Карета катилась на громадных, выше человеческого роста, колесах с толстенными спицами. В воздухе запахло паленой шерстью. От лошадиных спин поднимались струйки дыма. Похоже, что дымились и трое возниц на козлах.

Лошади неслись галопом, торопясь либо поскорее выбраться из магического Пути, либо уйти от погони. Карету мотало из стороны в сторону. Она подпрыгивала на камнях, двигаясь прямо на караульные посты.

Виканцы благоразумно расступились.

Возницы изо всех сил натягивали поводья и кричали, пытаясь остановить лошадей. Но те продолжали нестись, заставляя возниц подпрыгивать на высоких козлах. За вихляющей каретой тянулось облако пыли, дыма и… возмущения. Вот откуда это ощущение, не дававшее покоя не только Дюкру, но и всем остальным! Гнев исходил от магического Пути и бога, с которым тот был связан.

Вскоре из тумана выехало еще две кареты, старавшихся не столкнуться друг с другом и не налететь на переднюю. Едва только она остановилась, изнутри стали выпрыгивать воины в доспехах. Они что-то кричали и размахивали почерневшими от копоти мечами. Когда остановились и две другие кареты, громко зазвонил колокол.

Чужеземные воины тут же прекратили кричать и размахивать оружием. Замолчал и колокол. Взмыленные лошади мотали головами, шевелили ушами и широко раздували ноздри.

Первая карета остановилась всего в пятнадцати шагах от Дюкра, Кольтена и всех, кто вышел из его шатра. Историк присмотрелся: в ручку дверцы впилась… отрубленная человеческая рука. Неожиданно ее пальцы разжались, и рука упала.

Лязгнул внутренний засов. Несоразмерно маленькая дверца распахнулась, и оттуда, едва протискиваясь грузным телом, стал вылезать человек в шелковых одеждах. Одеяние его было мокрым от пота. Чувствовалось, спуск требует от него изрядных усилий. Пот покрывал и его круглое лицо. В одной руке человек держал закупоренную бутылку.

Незнакомец подошел к Кольтену.

— Вам, господин, предстоит за многое ответить, — сказал он по-малазански, но с заметным акцентом.

Затем он улыбнулся, обнажив зубы, украшенные золотыми и бриллиантовыми накладками.

— Ваши подвиги сотрясают едва ли не все магические Пути! Ваше странствие, будто стена огня, проносится по улицам Даруджистана и множества иных городов, сколь бы далеко они ни находились. Разве вы не чувствуете, как отчаянно люди молят своих богов об успехе вашего похода? Они думают о вас, строят грандиозные замыслы спасения ваших солдат и беженцев. Вы даже не представляете, сколько у вас бескорыстных помощников! В конце концов всем им не оставалось иного, как обратиться к нам — в Тригальскую торговую гильдию — и оплатить наше рискованное путешествие сюда. Впрочем, — уже тише добавил он, — все наши путешествия крайне опасны и рискованны.

Незнакомец откупорил бутылку.

— Великий город Даруджистан и его щедрые жители, забыв о недавних попытках вашей ненасытной императрицы завладеть городом и поработить их, послали вам этот дар! Со мною отправились пайщики Тригальской гильдии. — Он махнул в сторону тех, кого Дюкр поначалу принял за солдат. — Должен вам сказать, это самые отвратительные, скандальные и алчные люди, какие только существуют в мире, но сейчас речь о другом. Мы добрались к вам, и никто не посмеет утверждать обратное. И пусть отсохнет язык у всякого, кто решится обвинить жителей Даруджистана в равнодушии к чужим бедам. Нет, господин Кольтен! Они искренне восхищены вашими подвигами и вашей несравненной стойкостью.

Человек вдруг прервал свою цветистую речь. Лицо его стало серьезным. Затем уже без всякого пафоса он сказал:

— Алхимики, маги и колдуны Даруджистана тоже внесли свой скромный вклад, но их дар невидим. Скоро вы сами ощутите его. Что же касается даров видимых, то сообщаю: мы привезли вам пищу и воду. Итак, Кольтен из клана Вороны, командующий Седьмой армии и предводитель «собачьей упряжки», примите этот дар.

Грузного человека в потных шелковых одеждах звали Карполан Демезанд, и был он уроженцем Тригаля — небольшого города-крепости на юге Ламататской равнины. В честь родного города он назвал и свою гильдию. Она появилась в результате довольно сомнительного альянса между несколькими магами (в число которых входил и Карполан) и «отцами города» — весьма разношерстной публикой, состоящей из бывших пиратов и иных грабителей. Гильдия взялась за такую опасную и рискованную доставку грузов, что прочие торговцы просто бледнели. Каждый караван защищался хорошо вооруженным отрядом пайщиков, имеющих свою долю в гильдии и потому заинтересованных в благополучной доставке товаров. Надо добавить, что пайщики были людьми разносторонних способностей, что являлось отнюдь не лишним, поскольку Тригальская торговая гильдия перевозила грузы не по дорогам, а по магическим Путям.

Помимо Кольтена собеседником Демезанда в командном шатре был лишь Дюкр. Все остальные спешно разгружали кареты.

— Мы понимали, за какое трудное и опасное дело беремся, — лучезарно улыбаясь, сказал Карполан Демезанд. — Этот гнусный Путь Клобука прилип к вам плотнее, чем саван к трупу… простите, если вас покоробило такое сравнение. Здесь вся хитрость в том, чтобы ехать как можно быстрее, нигде не останавливаясь, а затем с такой же скоростью вернуться обратно. Мне пришлось применить все свои магические способности. Тяжкое это путешествие, хотя и выгода для нас немалая.

— Меня вот что удивляет, — признался Дюкр. — Отсюда до Даруджистана полторы тысячи лиг. Откуда жители города знают о происходящем здесь и почему их это так заботит?

Карполан сощурился.

— Возможно, я несколько преувеличил. Подбавил жару для поднятия боевого духа ваших солдат. В действительности дело обстоит так. Воины, которых не так давно собирались послать на завоевание Даруджистана, сейчас ведут нелегкую войну с Паннионской областью. Ею правит безумец, объявивший себя пророком и присвоивший себе право решать, кому как жить. Если бы он мог, то давно бы поглотил «город голубого огня», как мы зовем Даруджистан. Дуджек Однорукий — некогда Железный кулак империи, а теперь этой же империей объявленный изменником — стал нашим союзником. Его в Даруджистане хорошо знают и уважают.

— Ты не все сказал, — тихо произнес Кольтен.

Карполан еще раз улыбнулся.

— Разве эта вода не сладостна? Позвольте налить вам еще одну кружку.

Кольтен с историком следили, как нежданный гость наливает воду в медные кружки, расставленные на столике. Наполнив их, Карполан вздохнул и откинулся на плюшевое кресло, которое специально принесли из его дома-кареты.

— Дуджек Однорукий.

Это имя он произнес со смешанным чувством уважения и презрения (если такое возможно).

— Он шлет вам привет, господин Кольтен. Гильдия открыла свою контору в Даруджистане совсем недавно. Как вы понимаете, мы не кричим о себе на всех тамошних перекрестках. Мы оказываем, так сказать, тайные услуги. Или скрытые. Мы доставляем не только обычные товары, но и сведения, а также переправляем в нужные места самих людей.

— Значит, движущей силой вашей миссии явился Дуджек Однорукий? — спросил Дюкр.

Карполан кивнул.

— И конечно, денежная поддержка некоего сообщества даруджистанских магов. Когда мы обсуждали подробности миссии, Дуджек мне сказал: «Императрице нельзя терять таких полководцев, как Кольтен из клана Вороны».

Торговец улыбнулся.

— Удивительные слова для «изменника империи», которого незамедлительно повесили бы, окажись он в Анте.

Карполан перегнулся через стол, протянул руку и разжал сомкнутые пальцы. На мясистой ладони, поблескивая серебряной цепочкой, лежал продолговатый пузырек из дымчатого стекла.

— А это вам — от пугающе загадочного мага из «сжигателей мостов».

Торговец протянул пузырек Кольтену.

— Маг просил, чтобы вы надели его подарок на шею и носили постоянно.

Виканец нахмурился, продолжая неподвижно сидеть.

— Как видите, Дуджек был готов злоупотребить своим положением…

— Изменник империи, злоупотребляющий своим положением?

— Представьте, я задал ему такой же вопрос. И знаете, что он мне ответил? «Не надо недооценивать императрицу».

Воцарилось молчание. Кольтен и Дюкр, каждый по-своему, переваривали смысл произнесенных Карполаном слов.

«Мало того, что империя увязла в войне за овладение Генабакисом. Появилась новая угроза — паннионский пророк. Воевать против него в одиночку да еще на чужой земле? А если нет… как заполучить союзников среди недавних врагов, как объединить силы с борьбе против общей угрозы? Наконец, как победить привычное недоверие и все сделать без лишнего шума? И тогда императрица решилась на отчаянный шаг — объявить изменниками лучшую из своих армий на Генабакисе, чтобы у ее командира не было "иного выбора", как отринуть власть Ласэны. Дуджек оставался верным ей до последнего. Даже глупейший, скверно продуманный и нелепый замысел Тайскренна — расправиться с последним из старой гвардии — не поколебал верности Дуджека. Но объявление его «изменником» стало последней каплей… И теперь у него в союзниках бывшие враги — возможно, даже Каладан Бруд и Аномандер Рейк…»

По глазам Кольтена Дюкр понял, что виканским полководцем владеют схожие мысли. Кольтен медленно протянул руку и взял подарок.

— Императрица не должна лишиться вас, господин Кольтен. Наденьте это и носите всегда. Когда настанет время — разбейте пузырек о свою грудь. Возможно, это будет вашим последним действием, хотя не думаю, что вы дойдете до такого. Я просто передаю слова мага, пославшего вам пузырек.

Карполан снова улыбнулся.

— Удивительный человек этот маг! Думаю, не менее дюжины Властителей жаждут увидеть его голову на блюде с выколотыми глазами и отрезанными ушами и языком.

— Мы вас поняли, — сказал Дюкр, обрывая дальнейшее словоизвержение.

Кольтен надел цепочку на шею, запихнув пузырек под кожаную рубаху.

— Завтра на рассвете вам предстоит тяжелое сражение, — сказал Карполан. — Я не могу и не хочу оставаться здесь. Невзирая на свои высочайшие магические способности и безжалостное хитроумие торговца, я не лишен обыкновенных человеческих чувств. Я не желаю быть очевидцем трагедии. К тому же, прежде чем пускаться в обратный путь, нам нужно доставить еще один груз. Это потребует всех моих способностей. Возможно, даже крайнего их напряжения.

— Раньше я ничего не слышал о вашей гильдии, Карполан, — признался Дюкр. — Не скрою, мне было бы очень интересно послушать о ваших приключениях.

— Возможно, мы еще встретимся, господин историк. А сейчас я слышу, что мои пайщики начинают собираться. Пойду успокою лошадей, хотя, должен признаться, у них появилась тяга ко всем этим неожиданностям и ужасам. Совсем как у людей!

Он встал.

— Спасибо тебе и твоим пайщикам, — пробасил Кольтен.

— Желаете что-нибудь передать Дуджеку Однорукому?

— Нет.

Ответ виканца немало удивил Дюкра. Значит, Кольтен не забыл прошлого, и прежняя настороженность еще жила в нем.

Карполан удивленно распахнул глаза, но лишь на мгновение. Потом он кивнул.

— Увы, пора в дорогу. Пусть вашим врагам дорого достанется завтрашняя битва, господин Кольтен.

— Так оно и будет.

Щедрый дар не мог за одну ночь полностью вернуть силы изможденным солдатам, однако рассвет они встречали с таким хладнокровием и готовностью, какого Дюкр не видел со времени штурма Гелорского хребта.

Беженцев собрали в ложбине, к северу от выхода из долины. Их охраняли воины кланов Горностая и Глупого пса. Виканцы разместились на холме, с которого была отлично видна подошедшая армия Корболо Дэма. Более тридцати мятежных солдат замерли, готовые броситься на виканских всадников. Исход этой битвы был настолько очевиден, что беженцев охватили паника и отчаяние.

Кольтен рассчитывал прорваться через племена, запершие выход из долины. Он уповал на быстроту и натиск. Клан Вороны и большая часть Седьмой армии должны были пробить брешь в позициях трегинов и билардов. Это давало надежду на проход остальных двух кланов и беженцев.

Дюкр избрал для наблюдения невысокий холм. Чтобы видеть дальше, он забрался в седло, хотя его верная кобыла едва держалась на ногах. Но даже с такой высоты историку удавалось разглядеть лишь виканские кланы. Армия Корболо Дэма находилась за ними и не была видна.

К историку подъехал капрал Лист.

— Какое прекрасное утро, — сказал он. — Наступает новое время года. Это даже в воздухе ощущается. Вы чувствуете?

Дюкр внимательно посмотрел на него.

— Такому молодому парню, как ты, нечего радоваться этому дню.

— Такому ворчливому старику, как вы, — тоже.

— Общаясь со мной, ты становишься заносчивым и непочтительным!

Лист весело улыбнулся.

— Что тебе ночью нашептал твой джагатский призрак?

— То, чего у него никогда не было. Надежду.

— Надежду? На кого нам надеяться? Уж не Пормкваль ли соизволил появиться?

— О замыслах Пормкваля мне неизвестно. Думаете, это возможно?

— Разумеется, не думаю.

— Вот и я не думаю.

— Тогда откуда нам ждать помощи, Лист? Уж не Фенир ли придет и помашет своими волосатыми яйцами?

— Я не могу сказать ничего определенного, господин историк. Просто я проснулся… со странным ощущением. Как будто мы благословлены или кто-то из богов отметил нас. В общем, что-то такое.

— Прекрасное состояние для нашего последнего дня, — пробормотал Дюкр и вздохнул.

Трегины и биларды еще готовились к сражению, когда внезапно заиграли рожки Седьмой армии. Кольтен показывал, что не собирается дожидаться, пока они будут готовы. Копьеносцы из клана Вороны и конные лучники понеслись вверх по пологому склону, устремившись к позициям билардов.

— Господин историк!

Тон парня заставил Дюкра обернуться. Листу было не до наблюдения за виканскими всадниками. Он смотрел на северо-запад, откуда появились другие всадники. Число их ужасало.

— Хундрилы, — сказал Дюкр. — Их считают самым сильным племенем к югу от Ватара.

К ним кто-то поднимался. Повернувшись, Дюкр и Лист увидели подъезжавшего Кольтена. Лицо виканского полководца было бесстрастным и почти спокойным.

Арьергард принял на себя первый удар. Первое пролитие крови, скорее всего — виканской. Беженцы огромной толпой повалили к югу, к выходу из долины. Неизвестно, что гнало их: отчаяние или надежда на чудо.

Хундрилов было несколько десятков тысяч. Они разбились на две части. Одна направилась к западу от Санимона, другая — на север, во фланг армии Корболо Дэма. Горстка полководцев направилась к холму, где находились Кольтен, Дюкр и Лист.

— Похоже, они собрались вызвать вас на поединок, — сказал Дюкр. — Нам лучше заблаговременно отъехать.

— Нет.

Кольтен достал копье и теперь пристегивал к левой руке круглый щит, украшенный черными перьями.

— Клобук вас накрой, Кольтен! — не выдержал Дюкр. — Это же безумие!

— Прикуси язык, историк, — отрешенно бросил ему Кольтен.

Виканский полководец вытянул шею. Блеснула серебряная цепочка.

— Господин Кольтен! Какой бы силой ни обладал этот подарок, им можно воспользоваться только один раз. Простите, но вы сейчас ведете себя как предводитель виканского клана, а не как полководец имперской армии.

Кольтен резко обернулся. Острие его копья коснулось горла историка.

— По-твоему, если я — полководец имперской армии, то не имею права выбрать, как мне погибнуть? Думаешь, я воспользуюсь этим проклятым пузырьком? Возьми его, историк! Надень себе на шею. Все наши чудеса останутся пустым звуком, если о них никто не расскажет. И пускай Дуджек Однорукий вместе с императрицей отправляются на вечное поселение к Клобуку!

Он швырнул пузырек Дюкру. Историк поймал вещицу правой рукой. Пальцы сжали дымчатое стекло. Тонкая серебряная цепочка скользила по мозолистой ладони. Острие копья оставалось возле горла Дюкра.

Их глаза встретились.

— Простите, что вмешиваюсь, — сказал капрал Лист, — но хундрилы, как мне кажется, явились не для вызова на поединок.

Кольтен отвернул копье и повернулся сам.

Хундрильские полководцы стояли неподалеку, шагах в тридцати, выстроившись в ряд. Поверх своей обычной одежды из кожи и меха, обильно украшенной разнообразными талисманами, они надели странные сероватые доспехи. Чем-то эти доспехи напоминали чешую ящериц. Длинные усы, бороды клинышком и остроконечные косицы — все было выкрашено в густой черный цвет. Открытые части их вытянутых лиц были коричневыми от солнца.

Один из хундрилов подъехал ближе и на ломаном малазанском языке обратился к Кольтену:

— Чернокрылый! Каким ты видишь исход сегодняшней битвы?

На юге и на севере клубились облака пыли. Кольтен обвел их глазами, затем ответил:

— Я гадательством не занимаюсь.

— Мы давно ждали этого дня, — продолжал хундрил.

Он привстал в стременах и махнул в сторону южных холмов.

— Там трегины и биларды.

Затем он указал на север.

— Там канельды, семкийцы и остатки тифанцев. Все они — могущественные племена южных одханов. Но кто среди них самый сильный? Самый могущественный? Сегодняшний день принесет ответ.

— Вам стоит поторопиться, — бросил ему Дюкр.

«У нас остается слишком мало солдат, глупец, так что торопитесь показать свою выучку и сноровку, а то на всех не хватит».

Наверное, у Кольтена сейчас были схожие мысли, хотя держался он спокойнее.

— Ты задал вопрос, ты на него и отвечай. Меня не заботит ответ.

— Тебя не заботит и участь виканских кланов? Разве вы — не такое же племя?

Кольтен медленно убрал копье.

— Нет. Мы — солдаты Малазанской империи.

«Я все-таки пронял его!» — подумал Дюкр. Хундрильский полководец невозмутимо выслушал ответ.

— Тогда, полководец Кольтен, внимательно следи за событиями этого дня.

Хундрилы развернулись и отправились по своим кланам.

— Хорошее место для наблюдений ты выбрал, историк, — сказал Кольтен. — Здесь я и останусь.

Видя недоуменный взгляд Дюкра, он улыбнулся одними губами и добавил:

— Ненадолго.

Клан Вороны и Седьмая бились, как демоны, но силы, удерживающие выход из долины, держались стойко. «Собачья упряжка» оказалась зажатой между молотом армии Корболо Дэма и наковальней трегинов и билардов. Ее расплющивание было лишь вопросом времени.

Но вмешательство хундрильских кланов изменило все. Они явились сюда не за тем, чтобы присоединиться к истреблению малазанцев, а чтобы дать ответ на один-единственный вопрос, затрагивающий их честь и достоинство. Их южное крыло атаковало позиции трегинов, словно мстительный бог со смертоносной косой в руках. На севере хундрилы глубоко врезались во фланг армии Корболо Дэма. Третье крыло, о котором Кольтен даже не подозревал, появилось из долины и расправилось с билардами. За считанные минуты малазанские войска с удивлением обнаружили: у них… исчезли противники, хотя вокруг продолжали бушевать ожесточенные сражения.

Армия Корболо Дэма быстро оправилась от потрясения, перестроила свои ряды и после четырех часов напряженной битвы отбросила хундрилов. Но одна цель была достигнута: ряды семкийцев, канельдов и остатков тифанцев значительно уменьшились.

— Наполовину ответ уже дан, — пробормотал крайне ошеломленный Кольтен.

Еще через час южное крыло разбило трегинов и билардов и пустилось догонять спасающихся бегством уцелевших противников.

Незадолго до наступления сумерек к расположению малазанских войск подъехал хундрильский полководец. Всем было понятно, что он едет передать какое-то известие. Судя по окровавленному лицу, ему сегодня тоже досталось, однако в седле он держался прямо.

Не доезжая десяти шагов до Кольтена, он остановился.

— Вижу, вы получили ответ, — сказал ему Кольтен.

— Да, Чернокрылый.

— Я его тоже получил. Хундрилы.

Израненный воин был явно удивлен.

— Твои слова оказывают нам честь, но ответ неверный. Мы пытались разбить войско Корболо Дэма и не смогли. Нет, Чернокрылый. Хундрилы — не ответ.

— Значит, честь дня принадлежит Корболо Дэму?

Полководец вдруг плюнул на землю и поморщился.

— Ну неужели ты настолько глуп, Кольтен? Ответ этого дня…

Хундрил выхватил кривую саблю с обломанным лезвием. Размахивая обломком над головой, он заорал во всю мощь своих легких:

— Виканцы! Виканцы! Виканцы!

ГЛАВА 20

Над кораблем кружились чайки. Они давно не видели чаек. «Затычка» держала курс на юг-юго-восток. Горизонт, еще утром напоминавший грязную зубчатку, постепенно разглаживал свои очертания.

Небо весь день оставалось безоблачным, а свежий ветер дул ровно.

Калам и Салк Элан стояли на полубаке. Оба надели плащи, чтобы защититься от соленых морских брызг. Матросам, что занимались своими повседневными делами на корме и нижней палубе, они казались парочкой Больших Воронов. Даже те, кто никогда не видел этих птиц, знали, что те предвещают беду.

Калам не думал, какие мысли он вызывает у матросов. Он безотрывно глядел на приближающийся Малазанский остров.

— К полуночи подойдем, — сказал Салк Элан, протяжно вздыхая. — Колыбель империи. Седая древность.

Ассасин усмехнулся.

— Седая древность? А каков, по-твоему, возраст империи?

— Будет тебе, Калам. Ну, вырвалась поэтическая фраза. Я просто хотел настроить себя на соответствующий лад.

— Зачем?

Элан пожал плечами.

— Да просто так. Может, на меня подействовало нетерпение. Или ожидание чего-то.

— Чего, Клобук тебя накрой?

— Наверное, ты лучше знаешь. Калам поморщился, но промолчал.

— Тогда скажи: чего мне ожидать от Малаза?

— Вообрази свинарник на морском берегу — вот тебе и Малаз. А вокруг — болото, кишащее разной летучей дрянью.

— Понятно. Я даже жалею, что спросил.

— Как наш капитан? — поинтересовался Калам.

— Увы, без изменений.

«Чему ж тут удивляться? — подумал ассасин. — Магия. Боги, как я ненавижу эту магию!»

Салк Элан любовался игрой света в зеленых камнях его перстней на длинных пальцах.

— На быстром корабле мы могли бы добраться до Анты за полтора дня.

— Откуда ты знаешь?

— От матроса, которого я спросил. Ну, этот… твой приятель, назначивший себя первым помощником. Все забываю его имя. Ты не напомнишь?

— Не могу напомнить то, чего не знаю. Мне было как-то ни к чему спрашивать у него имя.

— Восхищаюсь твоей способностью.

— Какой именно?

— Ты удивительно умеешь подавлять свое любопытство, Калам. Иногда это очень полезно, а иногда — крайне опасно. Ты — крепкий орешек, Калам. И труднопредсказуемый.

— Попал в самую точку, Элан.

— И все же я тебе нравлюсь.

— С чего ты взял?

— Не отрицай. Это так. И я рад, поскольку для меня это важно.

— Знаешь, если тебе важно, поищи среди матросов кого-нибудь со схожими наклонностями.

Салк Элан улыбнулся.

— Я совсем не это имел в виду, так что не торопись кидать в меня камни. Я хотел сказать вот что: мне очень приятно, что я нравлюсь тому, кем я восхищаюсь.

Калам резко обернулся к нему.

— И что же такого восхитительного ты нашел во мне, Салк Элан? Или, бродя вокруг меня кругами и шаря наугад, ты вдруг обнаружил, что я падок на лесть? Почему ты столь упорно набиваешься ко мне в друзья?

— Убить императрицу будет непросто, — ответил щеголеватый собеседник Калама. — Но представь, тебе это удалось. Ты совершил невозможное. Калам Мехар, я хочу быть частью этого! Я хочу быть рядом с тобой и вместе вонзить кинжал в сердце самой могущественной империи мира!

— Ты явно рехнулся, — едва слышно ответил ему Калам. — Убить императрицу! И ты думаешь, я примкну к твоей безумной затее? Даже и не мечтай, Салк Элан.

— Передо мной можешь не притворяться, — огрызнулся Элан.

— Лучше скажи: под властью какой магии находится наш корабль?

У Элана непроизвольно округлились глаза. Потом он покачал головой.

— Это превосходит мои способности, Калам. Клобук мне свидетель, я тоже пытался найти источник. Я обследовал все ящики с добром Пормкваля. Там все чисто.

— А в других частях корабля?

— Могу лишь сказать, что сам корабль тут ни при чем. Мне думается, кто-то загнал нас в магический Путь. Кому-то очень нужен груз в трюме «Затычки». Конечно, это только мои предположения, но большего сказать тебе не могу… Ну вот, друг, я раскрыл тебе все свои секреты.

Калам долго молчал.

— У меня в Малазе есть доверенные лица. Они не ожидают этой встречи, но придется с ними увидеться.

— Это радует, Калам. Нам очень пригодятся твои доверенные лица. Где мы с ними встретимся?

— В Малазе хватает жутких мест, но это — самое жуткое. Жители стараются даже не упоминать о нем и обходят стороной. Вот там-то, если все пойдет как надо, мы и встретимся с союзниками.

— Попробую угадать… По-моему, ты говоришь о задрипанной таверне «Улыбка». Когда-то она принадлежала человеку, ставшему императором. Матросы рассказывали мне: еда там прескверная.

Калам с искренним удивлением смотрел на Элана. «Либо он неподражаемо язвителен, или…»

— Не угадал, Элан. Это место называется Мертвым домом. Мы встретимся не внутри, а у ворот. Но ты можешь погулять по двору.

Салк Элан всматривался в тусклые огни Малаза.

— Если твои друзья будут запаздывать, отчего бы и не погулять?

Вряд ли он заметил зловещую усмешку Калама.

Искарал Паст уперся ногами в пол и обеими руками схватился за кольцо засова. Он то тянул кольцо на себя, то с тупым отчаянием пытался хоть немного повернуть. Все напрасно. Маппо молча оторвал его от бессмысленного занятия, и сам взялся за кольцо.

Скрипач слышал сопение трелля, но внимание сапера было приковано к рою мух-кровососок. Тремолор сопротивлялся их нашествию, однако рой неумолимо надвигался. Рядом со Скрипачом, вздыбив шерсть, стояла Слепая. Сапер решил, что остальные четыре гончие погибли в схватке с дхенраби. Но нет; все четверо, миновав ворота, двигались к Тремолору. Тень от роя кровососок накрывала их, будто темная вода.

— Дверь либо откроется от легкого прикосновения, либо не откроется вовсе, — удивительно спокойным голосом сказала Апсалара. — Отойди, Маппо, пусть ее попробуют открыть другие.

— Икарий зашевелился! — крикнул Крокус.

— Боги милосердные! — почти взвыл Маппо. — Но почему сейчас? Это же опасно!

— Наоборот! — возразил Искарал Паст. — Лучшего времени не сыщешь.

— Крокус, остались только вы со Скрипачом, — сказала Апсалара. — Теперь твой черед повозиться с засовом.

Неожиданная тишина была для Скрипача красноречивее всяких слов. Он оглянулся на Маппо, склонившегося над Икарием.

— Разбуди его, иначе все пропало, — велел ему сапер.

Трелль застыл в нерешительности. К ней примешивалась тревога за друга.

— Будить его… рядом со входом в Тремолор… это рискованно, Скрипач.

— Что…

Он не договорил. Тело Икария содрогнулось, как от удара молнии. Из горла вырвался жуткий, пронзительный крик. Крик незримо ударил по спутникам полуджагата, и они упали. На голове Икария вновь открылась рана, и оттуда хлынула кровь. Он вскочил, отчего из ножен выпал старинный меч с одной заостренной кромкой лезвия.

Гончие Тени и диверы в облике роя кровососок достигли двора одновременно. Корни сотрясались, скручивались в жгуты, расщеплялись, пытаясь дотянуться до мух. Они хлестали по гончим. Слепая поднялась и побежала к своим.

Невзирая на весь этот хаос, Скрипач внутренне улыбался.

«Не оправдывайте Повелителя Теней в непричастности! Азат сопротивляется его гончим — лучшего доказательства не придумаешь».

Его схватили за плечо.

— Засов! — прошипела Апсалара. — Попробуй открыть засов!

Диверы атаковали последнюю цепь обороты Азата. Дерево взрывалось, будто «морантские гостинцы».

Апсалара бесцеремонно подтолкнула Скрипача к двери. Он успел взглянуть на Маппо. Трелль крепко держал Икария, находящегося в беспамятстве. Вместе с этим леденящим криком от полуджагата исходили волны неистовой силы. Они прижали сапера к темному и влажному дереву двери. Слепая сила, готовая без разбору крушить все, что попадается на ее пути. Скрипач протянул руку и схватился за липкое от пота кольцо засова. Грозное рычание гончих сменилось испуганным поскуливанием, когда они услышали крики Икария. Скрипач собрал все силы, какие у него были, и приналег на засов… Дверь не открывалась.

Корни не могли удержать рой кровососок. Он неумолимо приближался к Икарию. До столкновения двух сил оставалось совсем немного.

«Сейчас Икарий очнется от забытья. Смерть каждого из нас покажется пустяком в сравнении с тем, что ожидает Азат, лабиринт и всех узников… Пусть хотя бы капля понимания направляет твой гнев, Икарий. Ты уничтожишь не только этот мир, но и другие…»

Скрипачу обожгло руку. «Ну вот и первая кровососка!»

Потом он сообразил, что муха не может быть такой тяжелой. Сапер поднял голову и увидел радостно оскаленную мордочку Моби. Крылатая обезьянка побежала по его руке, царапая коготками кожу. Моби как-то странно мелькал у него перед глазами и почему-то тяжелел. Любимец Крокусова дяди подобрался к двери. Сморщенная лапка взялась за кольцо.

Скрипач елозил по теплым влажным плиткам пола. Позади слышались крики и топот ног. Гончие теперь уже не выли, а стонали. Саперу удалось перевернуться на спину. От плиток горьковато пахло пылью.

Икарий продолжал сотрясать пространство своими криками. Скрипач сел и огляделся. Стены крыльца затеняли пыльно-желтый колеблющийся свет. Маппо по-прежнему крепко держал Икария, что стоило ему немалых сил. Потом полуджагат обмяк и повис у него на руках. Свет перестал дрожать и сделался ярче. Саперу показалось, что даже стены успокоились, когда стих гнев полуджагата. Маппо осторожно опустил друга на пол и склонился над ним.

Скрипач снова огляделся — не потеряли ли они кого. Апсалара и ее отец сидели, прислонившись к закрытой двери. Крокус вцепился в трясущегося Искарала Паста. Верховный жрец Тени недоверчиво моргал.

— Где гончие, Искарал? — хрипло спросил Скрипач.

— Убежали! Но даже несмотря на предательство, они расправились с диверами! — Он шумно вздохнул. — Принюхайтесь. К радости Тремолора, диверы исчезли.

— Возможно, их предательство не было намеренным, — сказала Апсалара. — Пять Властителей во дворе Дома Азата — большой риск для самого Тремолора. И потом, если говорить о предательстве, нужно начинать с Повелителя Теней.

— Ложь! — завопил Паст. — Мы играли честно!

— Ну наконец-то ты признался, что замешан в этом, — пробормотал Крокус. — Я рад, Скрипач. Ты все-таки сумел открыть дверь.

Сапер изумленно вскинул брови.

— Я-то как раз не сумел. Значит, Моби. Он мне всю руку исцарапал, пока лез… Кстати, а где этот звереныш?

— Ты сидишь на трупе, — заметил ему Реллок.

Скрипач наклонил голову. Так оно и есть; он расположился на груде костей и сгнивших лохмотьев. Пробормотав проклятие, сапер спешно отодвинулся.

— Я нигде не вижу Моби, — сказал Крокус. — Ты уверен, что он внутри дома?

— Полностью.

— Тогда он забрался слишком далеко от входной двери.

— Он ищет ворота, — проскрипел Искарал Паст. — Путь Рук.

— Да Моби просто звер…

— Хватит плести мне, парень! Глупец, как ты до сих пор не понял, что под обликом бхокарала прячется странствующий?

— Успокойся, Паст, — сказала Апсалара и медленно встала. — Здесь нет ворот, по которым сходят с ума переместители душ.

Кивком головы она указала на иссохший труп.

— Должно быть, это хранитель. У каждого Азата есть свой хранитель. А я-то думала, они бессмертные.

Маппо поднял голову.

— Это форкрулий.

— Самая неизвестная из рас Древних. Даже легенды Семиградия о них умалчивают.

Почему-то открытая дверь Тремолора уже никого не удивляла. За нею начинался коридорчик, упиравшийся в стену с двойными дверями, расположенными напротив входной.

— Как все похоже, — прошептала Апсалара.

— На что? — спросил Крокус.

— На Мертвый дом в Малазе.

Неведомо откуда появился Моби. Взмахнув крыльями, он сел Крокусу на руку.

— Он весь трясется, — сказал парень, обнимая зверюшку.

— И здорово трясется, — согласился Скрипач.

— Что с твоим дружком? — спросил Паст у Маппо. — Я видел, как ты подхватил его на руки. Он мертв?

Трелль покачал головой.

— Он без сознания. Вряд ли он скоро очнется.

— Так позволь Азату забрать его! Не мешкай! Мы же внутри Тремолора. Икарий нам больше не нужен.

— Нет, — угрожающе отрезал Маппо.

— Дурак!

Где-то зазвонил колокол. Все удивленно переглянулись.

— Вы слышали? — спросил Скрипач. — Это колокол странствующих торговцев.

— При чем тут торговцы? — взревел Паст, боязливо озираясь по сторонам.

Но Крокус только кивнул.

— Ты прав, сапер. Это колокол торговцев. В Даруджистане я часто слышал, как они звонили, когда ехали.

Сапер молча подошел к входной двери. Изнутри она открылась с поразительной легкостью.

Весь двор заполонили корни, торопившиеся залечить раны, нанесенные Азату. Отовсюду поднимались струи пара. За воротами стояли три громадные, пестро разрисованные кареты. Каждая была запряжена девятью белыми лошадьми. Под аркой ворот стоял грузный человек в богатых шелковых одеждах. Заметив Скрипача, он помахал рукой и сказал на языке дару:

— Увы, дальше нам не проехать. Выйдите сюда. Уверяю, вокруг все спокойно. Я ищу человека по имени Скрипач.

— Зачем он тебе? — не слишком приветливо спросил сапер.

— Мне нужно передать ему подарок. Добавлю, что подарок этот готовили в страшной спешке, а его доставка стоила изрядных денег. К тому же я очень спешу. Поэтому прошу выйти за подарком.

Подошедший Крокус вперился глазами в кареты.

— Я даже знаю, кто их делает, — шепнул он саперу. — Есть такой Бернук. Он живет в Лазурном квартале. Правда, таких громадных я никогда не видел. Наверное, многое изменилось в Даруджистане за эти месяцы.

— Даруджистан, — вздохнул Скрипач.

Он осторожно ступил за ворота. Похоже, торговец не соврал; вокруг было тихо. Но Скрипач не торопился подходить к каретам. Сделав пару шагов, он остановился и недоверчиво поглядел на человека в шелках.

— Разрешите представиться: Карполан Демезанд из Тригальской торговой гильдии. Мы ничуть не жалеем, что отважились на эту поездку, однако искренне надеемся, что нам никогда не придется ее повторить.

От сапера не скрылось, что торговец очень утомлен. С дорогих одежд Карполана падали крупные капли пота. Торговец подал знак. К нему подошла женщина в доспехах. Ее лицо было смертельно бледным. В руках она держала небольшой ящик.

— Этим подарком вы обязаны одному магу из «сжигателей мостов». Он вовремя связался с нами после разговора с небезызвестным вам капралом. Тот в общих чертах обрисовал положение, в котором вы находитесь.

Скрипач взял ящик и только теперь улыбнулся.

— Невероятно. Представляю, каких усилий это ему стоило.

— Уверяю вас, мне тоже. А теперь нам пора убираться… простите за сорвавшуюся с языка грубость. Мы должны спешно возвращаться назад.

Он вздохнул и устало поглядел на сапера.

— Прошу великодушно меня извинить. Я безумно утомлен и, как видите, даже не в состоянии вести учтивую беседу.

— Не надо извинений, — перебил его Скрипач. — Хоть я и совершенно не представляю, как вы сюда добрались и как намереваетесь вернуться в Даруджистан, я желаю вам быстрого и спокойного путешествия. Последний вопрос: маг сказал что-нибудь насчет того, где он раздобыл содержимое этого ящичка?

— Разумеется, сказал: на улицах «города голубого огня». Вижу, вы сразу же поняли эти туманные слова.

— А маг вам говорил что-нибудь по поводу того, как надо обращаться с его подарком?

Торговец отер потный лоб.

— Он сказал, чтобы мы не слишком трясли ящик. Признаюсь, последний отрезок нашего пути сюда был… весьма хлопотным. Возможно, что-то внутри ящика все же разбилось. Если так, мне искренне жаль.

Скрипач улыбнулся.

— Смею вас уверить: все доехало в лучшем виде.

— Но вы даже не вскрыли подарок. Откуда такая уверенность?

— Здесь уж вам придется поверить мне на слово, господин Карполан.

Едва Скрипач внес подарок внутрь, Крокус сразу же закрыл входную дверь. Сапер осторожно поставил ящичек на пол и с не меньшей осторожностью отодрал крышку.

— Молодчина, Быстрый Бен, — восхищенно прошептал он, глядя на содержимое. — Когда-нибудь я воздвигну храм в твою честь.

Скрипач насчитал семь «шипучек», тринадцать «хлопушек» и четыре «огневушки».

— Но как этот торговец сюда добрался? — продолжал недоумевать Крокус — Неужели прямо из Даруджистана? Послушай, как такое возможно?

— Если бы я знал, парень.

Скрипач торжествующе оглядел своих спутников.

— Мне очень хорошо, друзья! У меня давно не было такого прекрасного настроения.

— Бурная радость! — проворчал Паст, едва скрывая свою злобу.

Он вцепился в остатки своих волос.

— Ты радуешься. И этот дуралей тоже радуется и даже не замечает, что проклятая обезьяна сейчас от ужаса обмочится ему прямо на руки.

Крокус поспешно отстранил от себя Моби. Верховный жрец Тени не соврал: на плитки пола полилась тонкая струйка.

— Как тебе не стыдно, Моби? — спросил парень. Крылатая обезьянка виновато улыбалась.

— А ты думал, странствующие не умеют мочиться? — с издевкой спросил Искарал Паст.

— Маленькая оплошность, — заступилась за Моби Апсалара. — Не выдержал, когда осознал случившееся. А может, это странный способ шутить.

— Что за чушь ты несешь? — сощурился Паст.

— Моби… или странствующий… думал, что нашел Путь Рук. Он думал, будто его позвало сюда древнее обетование. Он мечтал возвыситься и стать Властителем. Отчасти Моби был прав. Видишь ли, Крокус, безобидная на вид зверюшка в твоих руках — это демон. В своем истинном обличье он смог бы с такой же легкостью поднять на руки тебя.

— Теперь я понимаю, — пробормотал Маппо.

— Так почему ж ты молчала? — накинулся на Апсалару Крокус.

— Тремолору нужен новый хранитель. Яснее сказать не могу.

Крокус недоуменно смотрел на трясущегося зверька.

— Любимая обезьянка моего дяди — хранитель Тремолора?

— Нет, Крокус. Не просто обезьянка, а демон, сгорающий от нетерпения. Я уверена: он быстро освоится со своим новым делом.

Пока шли эти разговоры, Скрипач перекладывал «морантские гостинцы» в свой кожаный мешок. Закончив, он осторожно повесил мешок на плечо.

— Быстрый Бен предполагал, что где-то здесь мы найдем вход в магический Путь.

— Который соединяет Дома! — каркнул Паст. — Чудовищная самоуверенность! Знаешь, сапер, этот твой маг меня просто очаровал. Ему бы следовало быть служителем Тени!

«А он и был, только тебе об этом незачем знать, старик. Если твой бог сочтет нужным, он тебе скажет. Хотя я бы не стал…»

— Пора идти искать портал.

— А его не надо искать, — улыбнулась Апсалара. — Сейчас мы свернем налево, немного пройдем и окажемся возле двух дверей. Одна из них ведет на башню. Нужно будет подняться на самый верх.

Скрипач понимающе кивнул.

«Чужая память, оставшаяся в тебе».

Впереди всех двигался Моби, к которому вернулось самообладание и появилось нечто вроде самодовольной гордости. Почти сразу за поворотом в стене была устроена ниша, в которой стояли кольчужные доспехи. Они предназначались воину, чей рост и ширина плеч вдвое превосходили человеческие. По обе стороны от доспехов замерли два тяжеленных топора с двойными лезвиями. Моби не удержался и провел ручонкой по наколеннику доспехов, а Крокус даже споткнулся, засмотревшись на диковинное зрелище.

Открыв нужную дверь, они попали на первый этаж башни. В середине начиналась каменная винтовая лестница, ведущая наверх. Возле истертых до вогнутости ступеней лежал труп молодой темнокожей женщины. Казалось, ее убили совсем недавно. Убитую почему-то оставили в нижнем белье. Доспехи, которые, конечно же, были на ней, куда-то исчезли. Изящное тело женщины было исполосовано ранами.

Апсалара подошла к убитой и опустила ей руку на плечо.

— Я ее знаю.

— Откуда? — покосился на дочь Реллок.

— Это память того, кто когда-то владел моим сознанием, отец, — объяснила она. — Его смертная память.

— Танцор, — выдохнул Скрипач. Апсалара кивнула.

— Это дочь Дассема Ультора. Сдается мне, первый меч спас ее от Клобука и привел сюда.

— Перед тем, как нарушил свою клятву верности Клобуку.

— Да. Это случилось перед тем, как Дассем проклял бога, которому служил.

— Но ведь это было давно, — заметил ей Скрипач.

— Я знаю.

Некоторое время все молча глядели, на убитую. Маппо бережно прижал к себе бездыханного Икария. Трудно сказать, какие чувства владели треллем. Но все понимали: он не сделает со своим другом то, что сделал с дочерью Дассем Ультор.

Апсалара подняла голову.

— Если память Танцора верна, портал ждет нас.

Скрипач оглядел своих спутников.

— Маппо, ты идешь с нами?

— Да, хотя и не до конца. Я предполагаю, можно покинуть Путь по собственному выбору.

— Странное у тебя предположение, — удивился Скрипач.

Трелль молча пожал плечами.

— А ты, Искарал Паст? Идешь с нами?

— Конечно! Вне всякого сомнения! Почему бы нет? Неужели ты думаешь, мне захочется выбираться из лабиринта? Это же чистой воды безумие, а Искарал Паст, как вы, надеюсь, успели убедиться, отнюдь не безумец. Да, я буду сопровождать вас и… молчаливо прибавлю к этим словам предназначенные только для меня: возможно, мне еще подвернется удобный случай предать. Предать что? Предать кого? Какая разница? Это не такая цель, которая доставляет удовольствие, однако я намереваюсь ее достичь!

Скрипач мигнул Крокусу.

— Приглядывай за ним.

— Да уж, придется.

Моби оставался у двери, через которую они попали на первый этаж башни. Он спокойно играл со своим хвостом.

— А как можно попрощаться с бхокаралом? — спросил Скрипач.

— Хорошенько двинуть сапогом под зад, — предложил Паст.

— Уж не хочешь ли ты таким способом проститься с Моби?

Верховный жрец скорчил гримасу и не ответил.

— Моби был с нами, когда мы плыли на корабле и нас трепали бури, — сказал Крокус, подходя к крылатой обезьянке. — А невидимые битвы? Он… постоянно оберегал нас.

— Ты прав, парень, — поддержал его сапер.

— Вы слишком хорошего о нем мнения! — не выдержал Паст.

— У нас есть на то причины, — ответил Крокус. Он нагнулся и взял бхокарала на руки.

— Боги милосердные, ему же здесь будет очень одиноко!

Парень не стыдился своих слез. Скрипач даже отвернулся.

— Но ему будет гораздо хуже, если ты насильно заберешь его отсюда.

— Тогда я найду способ навещать Моби, — упрямо произнес Крокус.

— Посмотри на него, Крокус, — с непривычной для нее мягкостью сказала Апсалара. — Он вполне доволен своей участью. А что до одиночества… откуда ты знаешь, что так оно и будет? Ведь есть другие Дома, другие хранители…

Парень кивнул и осторожно опустил Моби на пол.

— Будем надеяться, что здесь нет посуды.

— Какой посуды? — не поняла Апсалара.

— У дяди Моби всегда не везло с посудой. Или посуде не везло с Моби.

Он провел ладонью по приплюснутой лысой голове бхокарала и тихо сказал:

— Пока, Моби. Мы пошли.

Бхокарал проводил их взглядом. Потом последовала яркая вспышка, и путники исчезли. Вскинув головку, Моби внимательно прислушивался. Наверху все было тихо.

Он посидел еще некоторое время, лениво поигрывая собственным хвостом, затем вскочил и понесся к нише.

Тяжелый шлем с тихим скрипом наклонился, и оттуда послышался усталый голос:

— Как я рад, малыш, что мое одиночество закончилось. Тремолор сердечно приветствует тебя и даже не сердится за ту лужу, что ты устроил в коридоре.

Виканский всадник свалился ему прямо под ноги. Дюкра окутало пылью. По его щиту забарабанили мелкие камешки. Воин был из клана Вороны. Совсем молодой, почти мальчишка. Казалось, он прилег отдохнуть. Историк глядел на его умиротворенное лицо, понимая, что из этого сна парню уже не встать.

Дюкр отошел от еще теплого тела и стал ждать, когда осядет пыль. Короткий меч в его правой руке был липким от крови и при каждом взмахе издавал странный всхлипывающий звук.

Мимо мчались всадники. Между ними, жужжа, словно навозные мухи, пролетали стрелы. Дюкр успел загородиться от одной, летевшей ему в лицо. Стрела с силой ударила в щит; левая рука передала удар, отчего треснула кожаная полоска, защищавшая историку рот и подбородок.

Тарианская кавалерия почти осуществила желаемый маневр — отрезать дюжину виканских взводов от основной части войск. Ответная атака клана Вороны была яростной и стремительной, но дорого обошлась воинам. Историк чувствовал, что эту цену виканцы заплатили напрасно: их контрудар захлебнулся.

Разрозненным пехотным отрядам Седьмой армии не оставалось иного, как сбиться в четыре новых, из которых только один обладал достаточной численностью. Сейчас он упорно прорывался к своим. Клан Вороны угрожающе поредел; тарианцам противостояло менее двух десятков всадников. Каждого из них плотно окружали вражеские кавалеристы. Мелькали кривые сабли, неся смерть людям и лошадям. Предсмертные судороги лошадей были еще ужаснее человеческих.

Дюкра самого едва не сшибла вражеская лошадь. Историк сумел увернуться и тут же ударил мечом в бедро ее всадника — тарианского воина в кожаных доспехах. Острие пропороло кожу доспехов, вонзилось в тело и уперлось в кость. Дюкр что есть силы повернул меч.

Всадник ударил его саблей, помяв щит. Дюкр пригнулся и вырвал меч. Из раны тарианца заструилась кровь. Дюкр продолжал наносить удары, пока обезумевшая лошадь не умчалась вместе с бездыханным всадником.

Дюкр поправил шлем, стер с лица пот и грязь. Поискав глазами малазанских пехотинцев, он поспешил к ним.

Со времени битвы в Санимонской долине прошло уже три дня. Хундрилы, выступившие неожиданными союзниками малазанцев, преследовали остатки враждебных им трегинов и билардов. Их помощь была неоценимой, но однократной. Посчитав свою миссию исполненной, хундрилы исчезли и больше не возвращались.

Их налет на войска Корболо Дэма разъярил перебежчика. Отомстить хундрилам он не мог, и потому вся ярость ответных ударов досталась «собачьей упряжке» Кольтена. Сегодня был четвертый день его безостановочных атак, и ничто не предвещало их окончания.

«Собачью упряжку» взяли в кольцо осады. Воины Дэма нападали с флангов и с тыла; зачастую — с нескольких направлений сразу. У вражеских мечей, копий и стрел был надежный союзник — изможденность всех, кто тянул «упряжку». Солдаты падали и уже не поднимались. Мелкие раны, на которые раньше не обращали взимания, поглощали последние скудные запасы сил. У некогда выносливых людей отказывало сердце, лопались кровеносные сосуды, и тогда из ран ударяли фонтаны темной, почти черной крови.

То, чему Дюкр становился невольным очевидцем, превосходило его способность ужасаться, а также способность понимать и объяснять увиденное.

Вместе с историком к пехотинцам Седьмой армии удалось прорваться нескольким мелким отрядам. Пехота заняла оборонительную позицию, называемую «колесом мечей». Название было достаточно странным, ибо острые «спицы» этого «колеса» торчали наружу. Однако никакая лошадь (какой бы обученной она ни была) не могла прорваться сквозь этот заслон.

Внутри круга один солдат начал ударять мечом по щиту и что-то выкрикивать в такт ударам. Живое колесо стало вращаться, медленно двигаясь к западному флангу «собачьей упряжки».

Дюкр двигался вместе с другими, добивая раненых врагов везде, где они ему попадались. Рядом с живым колесом ехали пятеро всадников из клана Вороны — единственные, кто уцелел при контратаке. Двое из них были серьезно ранены.

Вскоре «колесо мечей» приблизилось к позициям Седьмой армии и распалось. Виканцы, пришпорив взмыленных лошадей, поехали в южном направлении. Дюкр пробирался между пехотинцами, стремясь найти хоть пятачок, свободный от людей. Отыскав такое место, он выплюнул на землю кровавую слюну, опустил дрожащие от напряжения руки и медленно поднял голову.

Мимо него шли беженцы. Сотни грязных, запыленных лиц были повернуты в его сторону. Люди смотрели не на Дюкра, а на тонкую цепь пехотинцев за его спиной — единственную защиту, пока уберегавшую их от смерти. Они безучастно двигались, разучившись думать и что-либо чувствовать. Они потеряли почти все, и только инстинкт еще заставлял их цепляться за последнее, что у них оставалось, — детей.

Из потока беженцев отделилось двое. Они направлялись к Дюкру. Историк отупело глядел на них. У него не было сил вспоминать, кто это. Все лица теперь стали для него лицами беженцев.

— Господин историк!

Голос выбил Дюкра из его дремы наяву. Он разжал пересохшие губы.

— А, это вы, Лулль.

Дюкр сообразил, что капитан протягивает ему измятую фляжку. Он убрал меч в ножны, взял фляжку и сделал несколько глотков. От прохладной воды у него заболело все во рту, но историк отмел боль и продолжал пить.

— Мы вступили на Геленскую равнину, — сказал Лулль.

Дюкр узнал и второе лицо: то была его Безымянная морячка. Женщину шатало. Дюкр заметил у нее на плече опасную колотую рану. Наверное, вражеское копье, скользнув по щиту, все же задело ей плечо. Из разорванной кольчуги капала кровь.

Их глаза встретились. В светло-серых глазах женщины (когда-то таких красивых и выразительных) совсем не осталось жизни. Но Дюкра встревожило не это, а собственное безучастное отношение, пугающее отсутствие каких-либо чувств.

— Кольтен позвал вас к себе, — сказал Лулль.

— Значит, он пока еще жив?

— Да.

— Наверное, ему нужно вот это.

Дюкр вынул темный стеклянный пузырек с прикрепленной серебряной цепочкой.

— Это ведь дарили ему, а не мне.

— Нет, старик, ему нужны вы, — хмуро возразил Лулль. — Мы натолкнулись на племя из Санит-одхана. Пока что они лишь наблюдают за нами.

— Похоже, местные племена не с такой прытью примыкают к мятежникам, — сказал Дюкр.

Звуки сражений на флангах постепенно стихали. Очередное короткое затишье — только-только успеть подлатать доспехи и унять кровь.

Капитан махнул Безымянной морячке, и все трое пошли рядом с беженцами.

— И что это за племя? — спросил Дюкр, вспомнив слова Лулля. — Какое отношение оно имеет ко мне?

— Кольтен принял решение, — ответил Лулль.

Дюкра прошиб озноб. Он было хотел продолжить расспросы, но удержался. Подробностей решения Лулль все равно не знает, поскольку оно принадлежит Кольтену.

«Этот человек возглавляет армию, отказывающуюся погибать. За двое с лишним суток противник не сумел убить ни одного нашего беженца. Пять тысяч солдат… теперь они готовы плюнуть в лицо любому богу».

— Что вам известно о племенах, обитающих близ Арена? — спросил Лулль.

— Они не питают особой любви к нынешним хозяевам города.

— Значит, под властью империи им хуже, чем под властью Шаик?

Дюкр понял, куда клонит капитан.

— Нет, лучше. Малазанская империя признает границы их владений и уважает их обычаи. Как-никак, в пределах империи полно кочевых племен, и мы научились ладить с ними. Империя никогда не требовала от кочевников невозможного. К тому же за право проезда по их землям им всегда щедро и своевременно платили. Кольтену все это должно быть известно, капитан.

— Думаю, что да. Мне самому нужно в этом убедиться.

Дюкр оглянулся на беженцев, бредущих слева от них. Лица молодых мало отличались от старческих лиц. Историк чувствовал, что и сам балансирует на грани. Еще немного, и он перестанет сознавать себя имперским историографом, а превратится в одну из таких движущихся кукол. Если доживет.

«Кольтен принял решение. А его офицеры мешкают. Их снедает неуверенность. Неужели и Кольтен впал в отчаяние? Или он слишком хорошо понимает положение, в каком мы все оказались?.. Пять тысяч солдат. Это все, что у нас осталось».

— Что вы хотите от меня услышать, Лулль? — спросил историк.

— Скажите, что иного выбора нет.

— Это вы сами должны себе сказать.

— Я не осмеливаюсь.

Изуродованное лицо капитана сжалось; его единственный глаз напоминал птицу в гнезде морщин.

— Здесь дети. Это последнее, что осталось у беженцев. Понимаете, Дюкр?

Историк порывисто кивнул, отсекая необходимость в других словах. Да, он видел эти лица, он пристально вглядывался в них, силясь отыскать свободу и невинность детства. Но он находил совсем не то, что искал. Дети… Священное слово, оправдывающее любые безрассудства.

«Пять тысяч солдат с готовностью отдадут свою жизнь за этих детей. Но не будет ли это благородной глупостью? Или я надеюсь, что простой солдат способен мыслить шире вбитых ему в голову представлений? Впрочем, можно ли считать солдата простым? Простым относительно чего? Сугубо практического взгляда на мир и свое место в нем? А разве такой взгляд мешает глубокому понимаю сути вещей? Или я отказываю этим безмерно уставшим солдатам в понимании?»

Дюкр почувствовал на себе взгляд Безымянной морячки. Она как будто читала его мысли, сомнения. Его отчаяние.

— Думаешь, старик, мы не понимаем, что защищаем? Мы защищаем их чувство собственного достоинства. Их смысл жизни. И сами становимся сильнее. Ты это хотел услышать?

«Я принимаю твой упрек. Нельзя недооценивать простого солдата».

Санимон представлял собой громадный курган высотой в тридцать локтей. На его плоской вершине не было ничего, кроме выветренных и выщербленных камней. Южный склон граничил с равниной Санит-одхан, по которой сейчас двигалась «собачья упряжка». Она приближалась к перекрестку двух древних насыпных дорог, сохранившихся с тех далеких времен, когда на вершине кургана шумел процветающий город. Обе дороги были замощены гладкими, плотно подогнанными плитами. Одна из них уходила на запад и вела к другому такому же кургану в засушливых, безлюдных местах. Эта дорога называлась Панесамской. Другая — Саниджемская — уходила на юг, в сторону Клатарского моря.

Клан Вороны сосредоточил своих воинов на Саниджемской дороге, создав живую стену. Южный склон Санимона виканцы превратили в крепость. Там разместились воины кланов Глупого пса и Горностая. Беженцы двигались мимо восточного склона, а значит, их фланг со стороны кургана требовал особого внимания. В помощь арьергарду и восточному флангу командиры направили дополнительные силы. Им пришлось обороняться от Корболо Дэма, навязавшего бой на марше. Потери понесли обе стороны, но перебежчик в очередной раз убедился: Седьмая армия и виканцы будут биться до последнего солдата.

Кольтен стоял в одиночестве и смотрел на просторы одхана. На нем был все тот же, порядком потрепанный и изорванный плащ из перьев. В двух тысячах шагов от него, у подножия холмов, на конях сидело неизвестное ему кочевое племя. В бледно-голубом небе реяли их пестрые знамена.

Дюкр попытался мысленно проникнуть в глубины сознания Кольтена, чтобы понять, чем живет виканский полководец. Задача оказалась невыполнимой.

«Нет. Дело не в ослабевшем воображении. Я понимаю, что даже мысленно не хочу брать на себя чужую ношу, как будто потом мне будет ее не сбросить».

Услышав шаги, Кольтен, не поворачиваясь, сказал:

— Керан-добрийцы. Вон они выстроились у подножия холмов. Что скажешь о них, историк?

— Неудобные соседи для Арена, — сказал Дюкр.

— Но мы же всегда придерживались условий договора с ними, — сердито бросил виканский полководец.

— Да, господин Кольтен, и тем самым восстановили против себя коренное население Арена.

Кольтен умолк, продолжая смотреть на войско кочевников.

— Что ж ты не сходишь к лекарю? — спросил Дюкр у Безымянной морячки.

— Зачем? Я в состоянии держать щит.

— В этом я не сомневаюсь, но рана может воспалиться.

Дюкру стало больно от ее взгляда, и он отвернулся, делая вид, что тоже рассматривает керан-добрийцев. «До чего ж ты глуп, старик».

— Капитан Лулль! — позвал Кольтен.

— Слушаю, господин Кольтен.

— Повозки готовы?

— Да. С минуты на минуту будут здесь.

Кольтен кивнул и окликнул Дюкра.

— Слушаю, господин Кольтен.

Виканец медленно повернулся к нему.

— Я даю тебе Нила и Нетру, а также отряд, собранный из трех кланов. Капитан, Балт сообщил мое решение раненым?

— Да, господин Кольтен. Они отказываются ехать.

У Кольтена напряглось лицо, затем он молча кивнул.

— И капрал Лист — тоже, — добавил Лулль, поглядывая на Дюкра.

Кольтен вздохнул.

— Виканцы, что я выбрал для сопровождения, совсем не рады моему решению, но они не посмеют ослушаться своего командира. Теперь их командиром будешь ты, историк. Командуй ими, как сочтешь нужным. У тебя одна задача: доставить беженцев в Арен.

«Ну вот и случилось то, чего я больше всего боялся…»

— Господин Кольтеи, — попытался возразить Дюкр.

— Ты — малазанец, историк, — перебил его Кольтен. — Изволь выполнять то, что тебе приказано.

— А если нас предадут?

Виканец улыбнулся.

— Тогда мы все встретимся в одном месте. У Клобука. Судьбу обсуждать бесполезно, а дела мы обговорили.

— Вы только продержитесь, — шепотом произнес Дюкр. — Если понадобится — я спущу с Пормкваля шкуру и заставлю…

— Оставь его императрице и ее адъюнктессе.

Историк потянулся к пузырьку, висевшему у него на шее.

Кольтен замотал головой.

— Оставь себе. Ты должен рассказать обо всем, что видел, а потому важнее тебя сейчас никого нет. Если когда-нибудь встретишься с Дуджеком, скажи ему: императрице нельзя терять не солдат, а память империи.

К ним подъехал сборный отряд виканцев. Они привели лошадей, среди которых была и верная кобыла Дюкра. За виканцами из облаков пыли стали выныривать повозки именитых беженцев. На обочине дороги стояли еще три повозки, охраняемые Нилом и Нетрой.

Дюкр набрал полную грудь воздуха.

— Я все-таки хотел сказать насчет капрала Листа…

— Бесполезно, старик, — оборвал его Лулль. — Он благодарен вам за все время, что провел вместе с вами, и желает успешно добраться до Арена. Парень говорил еще про какого-то призрака. Наверное, это была ваша общая с ним шутка. Знаете, я тоже пытался его урезонить, но он сказал: «Передай господину историку, что я нашел свою войну».

Кольтен неожиданно отвернулся, как будто эти слова что-то задели в его непроницаемой душе.

— Капитан, оповести войска, что через час мы начинаем наступление.

«Боги милосердные! Он собрался наступать!» Дюкр ощущал тяжесть во всем теле. Руки, ноги, туловище — все превратилось в куски свинца. Тело стало чужим.

— Вот ваша лошадь, историк, — услышал он голос Лулля.

Дюкр с трудом выдохнул скопившийся воздух.

— Историк? Нет. Историком я стану не раньше чем через неделю. А сейчас и на все время пути… — Он неопределенно покачал головой. — Я даже не знаю, каким словом назваться. Пусть уж лучше будет «старик».

Он улыбнулся. Улыбка едва не взбесила Лулля, и он обратился к Кольтену:

— Господин Кольтен, этот человек не знает, как ему назваться. Он не нашел ничего лучшего, чем «старик».

— Скверный выбор, — прорычал в ответ виканец. — Здесь нет твоих прежних знакомых. Наверное, они бы подсказали. Мы же знаем тебя как солдата. Думаю, это звание ты не сочтешь оскорбительным?

— Нет, ни с какой стороны.

— Так доведи беженцев в целости и сохранности до Арена, солдат.

— Слушаюсь, господин командующий.

— Дюкр, у меня есть кое-что для тебя, — сказала ему Безымянная морячка.

Женщина подала ему свернутый лоскуток.

— Только не читай сейчас. Потом прочтешь.

Дюкр кивнул и засунул ее лоскуток себе за пояс. Прощание закончилось. Историк жалел, что здесь нет Балта и Листа, но перед сражением прощальных церемоний не устраивают. Теми, кто оставался, владели совсем другие заботы.

— Постарайтесь ехать так, чтобы не мозолить глаза Клобуку, — сказал ему Лулль.

— Я желаю того же всем вам.

Кольтен язвительно оскалился.

— Не выйдет, Дюкр. Мы намерены пропахать кровавую борозду по горлу этого мерзавца.

Дюкр ехал впереди колонны беженцев, держа путь к подножиям холмов, где собрались керан-добрийцы. Слева от него ехала Нетра, а справа — Нил. Вслед за ними катились три повозки, особо охраняемые виканцами. Воины, которых выбрал Кольтен, были очень молоды. Ослушаться приказа они не могли, но свой отрыв от кланов воспринимали как позорную уступку их возрасту.

«Думаете, ребята, на ваш век не хватит сражений? Если Кольтен допустил просчет в своей игре с судьбой, очень скоро вас ждет впечатляющее и, очевидно, последнее в вашей жизни сражение».

— К нам едут двое всадников, — сказал Нил.

— Хороший знак, — пробормотал Дюкр.

К ним приближались двое старейшин племени: мужчина и женщина, оба высохшие и жилистые. Их кожа была одного цвета с цветом шкур, из которых были сшиты их одежды. На левом боку у каждого висела кривая сабля. Головы покрывали искусно выделанные металлические шлемы.

— Нил, оставайся здесь, а мы с Нетрой поедем им навстречу, — велел историк.

Они проехали совсем немного и остановились в нескольких шагах от керан-добрийцев. Первым заговорил Дюкр.

— Малазанская империя уважает и соблюдает свои договоры с законными владельцами земель. Мы знаем, что находимся на землях, принадлежащих керан-добрийцам. Мы просим позволить нам проехать через ваши владения.

Старуха, обведя глазами повозки, спросила на чистом малазанском языке:

— И сколько вы готовы заплатить за проезд?

— Столько, сколько собрали все солдаты Седьмой армии, — ответил Дюкр. — В имперских деньгах это равно сорок одной тысяче серебряных джакатов.

— Годичное жалованье малазанской армии, — поморщилась старуха. — Похоже, вы не собрали деньги, а ограбили своих солдат, чтобы купить право проезда. Солдаты знают?

Дюкр не ожидал такого поворота, но быстро нашел нужные слова.

— Досточтимая старейшина, солдаты даже настаивали на этом. Они добровольно отдали нам свои деньги.

В разговор вступила Нетра.

— Три виканских клана предлагают дополнительную плату: драгоценности, посуду, шкуры, войлок, подковы, кожаные ремни с заклепками, а также изрядное количество монет, захваченных нами у противников за время долгого пути из Хиссара сюда. Сумма предлагаемых денег равна семидесяти трем тысячам серебряных джакатов.

Старуха умолкла. Так прошло несколько минут. Затем старик сказал ей что-то на их языке. Она покачала головой. Ее серовато-коричневые глаза вновь переместились на Дюкра.

— И за все, что вы предлагаете, вы просите пропустить беженцев, виканские кланы и солдат Седьмой армии?

— Нет, старейшина. Только беженцев и небольшой отряд их охраны.

— Мы отвергаем ваше предложение. «Прав был Лулль; так оно и вышло!»

— Это слишком много, — добавила старуха. — Наш договор с императрицей имеет определенные границы.

Дюкр ошеломленно пожал плечами.

— Ну… тогда часть предложенного.

— А вы заберете остаток в Арен, где все это добро будет лежать мертвым грузом, пока в городские ворота не вломится армия Корболо Дэма. И тогда вы щедро заплатите ему за право разделаться с вами.

— В таком случае на оставшиеся деньги мы с радостью наймем ваших воинов в сопровождающие, — сказала Нетра.

У Дюкра перестало биться сердце.

— Хочешь, чтобы мы дошли с вами до городских ворот? Это слишком далеко. Мы проводим вас до деревни Белан. Оттуда начинается Аренский путь — прямая дорога на Арен. Но ваших денег все равно больше. На их остатки мы снабдим вас пищей. Если кому-то из беженцев нужна помощь наших знахарок, пусть приходят.

— У вас тоже есть знахарки? — удивилась Нетра.

Старуха кивнула. Нетра улыбнулась.

— Виканцы будут рады познакомиться с вашим племенем.

— Проход по нашим землям для вас открыт.

Старики развернули лошадей и поехали к своим. Дюкр проводил их взглядом, затем тоже развернул свою кобылу, но в другую сторону. Он привстал в стременах. Над Санимоном висело густое облако пыли.

— Нетра, ты можешь отправить Кольтену послание?

— Пока могу.

— Пожалуйста, сделай это. Передай ему: он был прав.

Привычные ощущения возвращались медленно, как у остывшего тела, смирившегося с мыслью, что оно труп. Чувство возвращающейся жизни заполняло собой все пространство, однако лица беженцев сохраняли привычное отупело-бесстрастное выражение, и они боялись сломать эту защитную преграду. Незаметно наступили сумерки. Тишина земли и звездного неба слилась с молчанием тридцати тысяч беженцев, расположившихся на ночлег. Между ними ходили суровые керан-добрийцы, разнося пищу, воду и спрашивая, есть ли больные. Их движения, как и слова, отличались крайней сдержанностью. Но вместе с ними приходило непонятное облегчение.

Дюкр сидел среди густой травы. Изредка поглядывая на мозаику мигающих звезд, историк прислушивался к звукам, доносившимся из темноты. Радость тесно сплеталась с душевной болью; стоны и рыдания слышались чаще, чем ликующие возгласы. Со стороны могло показаться, что лагерь объят ужасом. Нужно было несколько месяцев подряд идти с этими людьми, чтобы уловить их облегчение. Сердце Дюкра это понимало, а его душа отвечала жгучей болью.

Облегчение… с оглядкой на север. Платы, отданной керан-добрийцам, было недостаточно. Без солдат Кольтена, бьющихся сейчас с Корболо Дэмом, спасение беженцев могло превратиться в отсрочку бойни. Эта мысль не давала Дюкру покоя, и он даже не пытался ее прогнать. Ему было просто совестно думать сейчас о чем-то другом.

Трава зашуршала. По звуку шагов Дюкр узнал Нетру.

— Как там Кольтен? — спросил он.

Юная колдунья только вздохнула.

— Наша связь оборвалась.

Историк похолодел.

— Он… убит?

— Мы не знаем. Нил продолжает его звать. Мы очень устали. Одних кровных связей тут мало. Но пока что мы не слышали его предсмертного крика. За это могу поручиться.

— А вдруг Кольтена взяли в плен?

— Все может быть. Если утром сюда явится Корболо Дэм, керан-добрийцам придется дорого платить за сделку с нами. И вряд ли они помогут нам в…

— В чем, Нетра?

Она взмахнула головой, будто прогоняя какие-то видения или звуки.

— Прости, историк. Уши тонут в звуках, и мне их не остановить… Я хотела сказать: даже если мы с помощью керант-добрийцев достигнем Белана, все равно останутся три лиги пути до Арена.

— Я разделяю твои опасения, Нетра. Однако мы не вправе требовать от хозяев этих земель большего. Они по-своему добры к нам. И потом, не забывай: мы беззащитны перед ними и целиком зависим от них. Начнись вдруг сражение, они бы мигом перебили наших стражей.

— Дюкр, а ты веришь, что мы скоро окажемся в Арене?

— Я надеюсь, но стараюсь не забегать вперед.

Их разговор прервали голоса. Со стороны лагеря сюда кто-то шел. Идущие бурно спорили, но, завидев Дюкра и Нетру, сразу прекратили спор.

Дюкр встал. Вслед за ним поднялась и Нетра.

— Надеюсь, мы не помешали своим появлением? — надменно осведомился Нефарий.

— Я просто решил, что Совет знати расходится на ночлег. Впереди у нас целый день пути.

— Потому-то мы и явились сюда, — торопливо произнес Пуллик Алар.

— Кое у кого из нас остались средства, и мы сумели купить у здешних кочевников здоровых и сильных лошадей для своих карет, — пояснил Нефарий.

— Мы желаем выехать в Арен немедленно, — добавил Пуллик Алар. — Ночь — не самое лучшее время для путешествий, но время дорого.

— Как только мы прибудем в Арен, мы сразу же потребуем от Пормкваля отправить несколько вооруженных отрядов для защиты остальных беженцев.

В темноте Дюкр разглядел еще нескольких членов Совета знати.

— А где Тумлит? — спросил историк.

— Три дня назад он заболел и скоропостижно скончался. Мы все глубоко скорбим о его безвременной кончине.

«Мне вы можете не врать. Цену вашей скорби я знаю».

— Ваша забота об остальных беженцах похвальна, однако я вынужден отвергнуть ваше предложение.

— Но…

— Поймите, Нефарий: если вы сейчас тронетесь в путь, ваш отъезд вызовет панику. Этого я никак не могу допустить. Вам придется ехать вместе со всеми. Я могу лишь обещать, что ваши кареты первыми въедут в городские ворота Арена.

— Это произвол! — взвизгнул Нефарий.

— Прочь с моих глаз, Нефарий, пока я не закончил начатое на Ватарской переправе.

— Можете не сомневаться: я это крепко запомнил и так не оставлю!

— Вот и дополнительная причина, чтобы отвергнуть вашу просьбу. Возвращайтесь к своим каретам и постарайтесь уснуть. Завтра у нас нелегкий день.

— Нам нужны гарантии нашей безопасности! — процедил сквозь зубы Пуллик. — Корболо Дэм вряд ли оставит нас в покое. Теперь, когда Кольтен мертв, а его армия разбита, ничто не помешает Дэму пуститься в погоню за нами. Вы что же, считаете этих вонючих кочевников надежной защитой? А что будет дальше, когда их так называемое сопровождение закончится? Кто защитит нас на отрезке пути до Арена? Или вы намеренно обрекаете нас на смерть?

— Довольно препирательств! — сказал Дюкр, чувствуя, что его начинает злить этот бессмысленный разговор. — Командир здесь я и повторяю: вы поедете вместе со всеми. А теперь уходите.

— Уж не в вас ли переселилась душа этого виканского пса?

Пуллик Алар выхватил шпагу.

— Извольте защищаться!

Дюкр взмахнул мечом и плашмя ударил спесивца в висок. Пуллик Алар потерял сознание и рухнул в траву.

— Возрожденный Кольтен? — усмехнулся историк. — Нет, просто солдат.

— Учти, Нефарий, твоему Совету придется дорого заплатить за его лечение, — сказала аристократу Нетра.

— Если бы я знал, то сделал бы так, чтобы вам не пришлось тратиться, — добавил Дюкр. — А теперь забирайте своего дуэлянта и уходите.

Члены Совета знати удалились, унеся с собой Пуллика Алара.

— Нетра, скажи виканцам, чтобы не спускали с них глаз.

Деревушка Белан состояла из десятка грязных глинобитных домишек. Ее население, едва ли превышавшее полсотни человек, покинуло свои жилища и бежало неведомо куда. Единственным относительно новым строением были арочные ворота в начале Аренского пути — широкой насыпной дороги, построенной еще при Дассеме Ульторе, когда начиналось завоевание Семиградия.

По обеим сторонам насыпи были прорыты глубокие канавы. За ними, опять-таки с обеих сторон, тянулись высокие земляные валы с плоскими вершинами и ровными рядами кедров, специально привезенных с берега Клатарского моря.

Возле ворот к Дюкру и юным колдунам подъехала та же старуха из племени керан-добрийцев.

— Вы нам заплатили. Мы выполнили свои обещания.

— Спасибо тебе, старейшина, — сказал Дюкр.

— Это была обычная сделка, воин. Благодарность здесь не нужна.

— Может, и не нужна, но мне все равно хотелось поблагодарить тебя и твоих соплеменников.

— Что ж, счастливой дороги до Арена.

— Обещаю тебе, императрица обязательно узнает, что керан-добрийцы остались верны своим соглашениям с нами.

Старуха отвела взгляд. Казалось, она решала, стоит ли говорить дальше, потом все же сказала:

— Воин, с севера приближается большое войско. Наши видели клубящуюся пыль. Это ваши враги. Они быстро перемещаются.

— Я так и думал.

— Вам лучше не задерживаться.

— Ты права. Мы сразу же тронемся дальше.

— Воин!

— Да, старейшина.

— Ты уверен, что Арен откроет вам свои ворота?

Дюкр хрипло рассмеялся.

— Об этом я буду думать, когда мы подойдем к воротам.

— Мудрый ответ.

Старуха натянула поводья.

— Прощай, воин.

— Прощай.

Не прошло и пяти минут, как керан-добрийцы двинулись в обратный путь. Три тяжело нагруженные повозки покатили вместе с ними, окруженные внушительной охраной. Дюкр пытался охватить взглядом караван беженцев. Тридцать тысяч. Казалось, они сметут Белан.

Люди нуждались в отдыхе. Дюкр задал невыносимую скорость. Беженцы шли сюда день и ночь, делая лишь краткие остановки. Историк хотел, чтобы каждый из них усвоил нехитрую истину: чем раньше они войдут под крепкие стены Арена, тем скорее обретут долгожданную безопасность.

«Три лиги. Если идти всю ночь, к рассвету мы сможем достигнуть Арена. Я вынужден безжалостно погонять их, словно ленивых мулов. Но иного выбора у меня нет; увещевания в таких случаях лишь расслабляют».

— Нил, передай своим виканцам: еще до захода солнца последний беженец должен пройти эти ворота и оказаться на дороге. Пусть твои ребята используют все способы воздействия, исключая, разумеется, убийство и увечья. Возможно, беженцы забыли, как они боялись виканцев. Освежите их память.

— Но у нас всего тридцать воинов. Все молодые и…

— Рассерженные — ты это хотел сказать? Им будет куда выплеснуть свою злость.

Аренский путь старался по-своему помочь беженцам. Первая его треть, в просторечии называемая Наклоном, и в самом деле представляла собой плавный наклон в сторону равнины, на которой стоял Арен. С востока, параллельно дороге, тянулась гряда остроконечных холмов. Дюкр знал: холмы будут сопровождать их еще долго и исчезнут за тысячу шагов до городских стен. Рукотворные эти холмы являлись скорбными хранителями памяти о зверских убийствах жителей Арена, учиненных тлан-имасами во времена Келланведа. Никто не считал, сколько аренцев нашли свой последний приют в каждой такой могиле. Самым крупным был холм близ Арена, где покоились семьи знати, священный покровитель и фаладан.

Дюкр оставил Нила во главе колонны, а сам с Нетрой поехал в самый конец, где он, юная колдунья и трое виканцев охрипли, криками понукая и поторапливая наиболее слабых и медлительных беженцев. Внутри историка угрызения совести боролись с необходимостью выполнить приказ Кольтена. Даже здесь, на последнем отрезке пути, они теряли людей. Хоронить покойников не было времени, а нести с собой — сил.

Незаметно рассвело, и на севере обозначилось облако пыли. Оно равномерно приближалось.

— Они движутся не по Аренскому пути, — сказала Нетра, вместе с Дюкром глядевшая на зловещее облако. — Они идут по равнине, где местность не позволяет двигаться быстро.

— Но на карте обозначена более короткая и удобная дорога, — возразил Дюкр.

— Смотря на какой. Думаешь, на карте Дэма нанесены эти холмы?

— Вряд ли. Местные карты показывают, что здесь равнина. Холмы, насколько понимаю, появились не очень давно.

— Ты, наверное, думал, что у Дэма есть малазанские карты.

— Теперь я в этом сомневаюсь, — сказал историк, чувствуя насколько фальшиво звучат его слова.

Армия Корболо Дэма была совсем близко. Возможно, от беженцев ее отделяла какая-нибудь треть лиги. Для всадников холмы — не ахти какая преграда. Еще полчаса — и воины Дэма могут ударить в хвост колонны.

Спереди донеслись приглушенные крики. Дюкр вопросительно поглядел на Нетру.

— Они увидели Арен. Нил сейчас показывает мне то, что видит сам.

— Как ворота?

Юная колдунья помрачнела.

— Закрыты.

Дюкр выругался. Пришпорив лошадь, он поехал вдоль колонны.

— Арен уже виден! — кричал он. — Осталось совсем немного! Шевелитесь!

Слова историка сотворили чудо. У обессиленных, едва переставляющих ноги людей откуда-то взялись силы. Будто волны побежали по рядам. Беженцы прибавляли шаг. Кое-кто даже пытался бежать.

А над остроконечными холмами висело облако пыли. Оно стало еще ближе, однако мрачные предчувствия Дюкра пока не оправдывались.

— Нетра, на городской стене есть солдаты?

— Да, историк. Стены забиты так, что не протолкнуться.

— А ворота?

— Все еще закрыты.

— Сколько осталось до ворот?

— Не больше тысячи шагов. Люди уже бегут к ним.

«Клобук тебя накрой, Пормкваль! Что же ты медлишь? Неужели тебе не доложили?»

Он вновь обернулся и взглянул на облако.

— Нетра, забирай своих виканцев и скачите в Арен.

— А ты?

— Забудь обо мне. Скачи туда! Спасай своих ребят!

Юная колдунья не возражала. Она развернула лошадь и крикнула троим виканским парням:

— Едемте со мной!

Колонна еще больше растянулась; те из беженцев, кто был помоложе и посильнее, торопились к городским воротам. В хвосте остались еле бредущие старики. Они буквально сражались за каждый шаг. Многие просто останавливались и садились на дорогу в ожидании неотвратимого конца. Дюкр кричал на них, угрожал, взывал к разуму, но все было напрасно. Среди стариков он вдруг заметил маленькую девочку лет полутора, не больше. Она не плакала, не звала мать. Малышка просто брела, широко расставив ручонки.

Дюкр подъехал к ребенку и подхватил в седло. Ручонки девочки тут же уцепились за его рваную одежду. От наступавшей армии Корболо Дэма и историка, и хвост колонны отделяла всего одна, последняя гряда могильных холмов.

Колонна продолжала двигаться. Значит, Арен все же открыл свои ворота перед беженцами. Или… Дюкр вдруг представил, как отчаявшиеся беженцы карабкаются на городские стены.

«Такого не может быть. Это уже было бы предательством, помноженным на безумие».

Теперь уже хвост колонны от стен Арена отделяла всего тысяча шагов. Северные ворота, окруженные двумя крепкими башнями, были видны на три четверти своей внушительной высоты. Нижняя четверть тонула в ползущем человеческом месиве. Люди толкались, распихивали друг друга локтями, лезли по головам, словно боясь, что ворота вдруг могут захлопнуться. Живой неистовый поток невозможно было остановить. Подобно пасти великана, Арен заглатывал беженцев. Виканские всадники носились взад-вперед, безуспешно пытаясь вогнать этот поток хоть в какое-то русло. Дюкр видел, что к ним присоединились солдаты аренского городского гарнизона.

«А где же армия? Или Пормкваль до сих пор не знает о беженцах?»

Потом он увидел солдат Пормкваля. Они стояли на городских стенах. Они смотрели. Солдаты стояли в несколько рядов, тесня товарищей и сражаясь за место, откуда лучше видно.

На плоских крышах башен толпились разодетые горожане, показывая пальцем на голодную, оборванную, обезумевшую толпу беженцев.

Гарнизонные солдаты стремились подобрать всех, кто еще оставался за воротами, но был жив. Они подхватывали обессилевших беженцев на руки и бежали к воротам. Заметив среди солдат человека в форме капитана, Дюкр подъехал к нему.

— Эй, капитан! Возьмите ребенка!

Капитан бережно принял ошалевшую, но по-прежнему молчаливую девочку.

— Вы Дюкр? — вдруг спросил он.

— Да.

— Вас, господин Дюкр, просили немедленно явиться для доклада к Железному кулаку. Он находится в левой башне.

— Этот напыщенный болван подождет! — почти заорал историк. — Сначала я должен убедиться, что последний беженец, способный двигаться, прошел через ворота. Скажите мне ваше имя, капитан. Мало ли, у этой девочки могут найтись мать или отец.

— Меня зовут Кенеб. Пока родители не нашлись, я позабочусь о ней, клянусь вам.

Кенеб топтался на месте, будто хотел сказать что-то еще.

— Господин Дюкр!

— Вы передали мне не все распоряжения Пормкваля? — раздраженно спросил историк.

— Простите меня…

— За что, капитан? Вы верны городу, который поклялись защищать.

— Да. Но те солдаты на стенах… Им не позволено находиться ближе… Надеюсь, вы меня понимаете. И им это очень не нравится.

— Они не одиноки в своих чувствах. Спасибо, капитан Кенеб. Идите.

Дюкр въезжал в городские ворота самым последним. Проход опустел. За стенами не осталось ни одного способного двигаться беженца. Это не означало, что на подступах к воротам вообще не было живых. Но им не хватало сил даже на последние двадцать — тридцать шагов. Возможно, кого-то из таких беженцев еще можно было спасти. Однако даже гарнизонные солдаты больше не решались выйти за ворота. Скорее всего, они получили новый приказ, категорически запрещавший им это.

Ворота пока оставались открытыми. Дюкр въехал в город, остановился. Он развернул лошадь и в последний раз взглянул на север. Пыльное облако теперь висело над ближайшим к Арену холмом. Телесное зрение историка смешалось с внутренним, и он увидел ослепительно сверкающее копье вихря Дриджны. Его взгляд проник еще дальше на север — через реки, равнины, горы — и достиг города совсем на другом берегу. Однако это видение ничего ему не сказало. Он было слишком быстрым для понимания. Испуганная душа историка поспешила вернуться обратно.

«Дорога в сотни лиг, выложенная трупами. Нет, такое вне моего понимания. Да и любой, кто еще сохранил разум, этого не поймет».

Дюкр тронул поводья и поехал дальше. Караульные возле ворот расступились, пропуская его. На солдат, заполонивших стену, он старался не смотреть. И даже их радостный клич, разнесшийся над Ареном, показался ему рыком зверя, который вырвался на свободу.

Тени беззвучными волнами плавали над бесплодными каменистыми холмами. Апторианский демон еще раз обвел своим большим блестящим глазом окрестности, затем опустил продолговатую голову и взглянул на мальчика, примостившегося возле его ног.

Мальчик тоже внимательно разглядывал мир Тени, пытаясь отыскать в нем что-нибудь привычное. Но ничего привычного, знакомого ему по прошлой жизни здесь не было. Его единственный глаз поворачивался во все стороны, поблескивая множеством граней.

— Отец, это наш новый дом? Мы будем здесь жить? — спросил у демона мальчик.

— Мои соратники почему-то всегда забывают, что в этом мире есть и коренные жители, — произнес кто-то совсем рядом. — О, да я вижу здесь ребенка.

Мальчик поглядел на высокого человека в черном.

— Знаешь, Апт, какими бы благими намерениями ты ни руководствовался, твое упрямое намерение придать мальчишке свое подобие лишь ранит его. И с возрастом эта рана будет все глубже.

В ответ Апт защелкал языком и засвистел.

— Представь себе, ты достиг прямо противоположного, — сказал ему человек в черном. — Теперь он и не человек, и не демон.

Апт вновь заговорил на своем языке. Человек, задрав голову, терпеливо слушал его, после чего слегка улыбнулся.

— Очень самонадеянно с твоей стороны.

Он наклонился к ребенку.

— Ну, здравствуй, мальчуган.

Мальчик робко поздоровался.

Бросив еще один раздраженный взгляд на демона, человек подал мальчику руку.

— Меня зовут… дядя Котиллион.

— Этого не может быть, — неожиданно произнес мальчик.

— Почему?

— У тебя совсем другие глаза. Они очень маленькие, и ты пытаешься видеть ими одновременно. Должно быть, они у тебя слабые. Идя сюда, ты прошел сквозь каменную стену, и деревья всколыхнули мир призраков. Они как будто не знали, что он тоже может здесь находиться.

Котиллион сощурился.

— Стена? Деревья? — Он взглянул на Апта. — Мальчишка что, тронулся умом?

Демон принялся что-то долго ему объяснять. Котиллион побледнел.

— Клобук тебя накрой, — тихо пробормотал он.

Когда он вновь взглянул на мальчика, его взгляд был полон искреннего восхищения.

— Как тебя зовут, мальчуган?

— Пенак.

— Значит, ты помнишь свое имя. Скажи, а кроме имени, что еще ты помнишь… в том мире?

— Помню, как меня наказывали. Мне велели никуда не отходить от отца.

— А как он выглядел, помнишь?

— Нет. Я не помню ни одного лица. Мы ждали, не зная, что они с нами сделают. А потом нас, детей, увели. Отца солдаты потащили в другую сторону. Он думал, что я пойду вместе с ним, но я пошел с другими детьми. Они наказали меня и всех остальных за то, что мы не делали, как они велят.

Котиллион внимательно слушал.

— Вряд ли у твоего отца, Пенак, был какой-то выбор.

— Но враги тоже были чьими-то отцами. Там были и женщины — чьи-то матери и бабушки. Они все очень злились на нас. Они забрали нашу одежду и обувь. Они были настолько злы, что забрали у нас все. А потом они нас наказали.

— Как они это сделали?

— Они прибили нас к крестам.

Котиллион надолго умолк. Когда он заговорил снова, его голос звучал глухо и безжизненно:

— Итак, ты все помнишь.

— Да. И я обещаю: теперь я буду делать то, что мне велят. Все, что скажет мой новый отец. Обещаю.

— Пенак, слушай внимательно, что я сейчас тебе скажу… Те люди наказывали тебя совсем не за непослушание. Слушай… это жестокая правда, но постарайся понять ее. Эти люди надругались над тобой и такими, как ты, потому что за вас было некому заступиться. Твой отец… тот, что был у тебя прежде… я уверен, он пытался, но, как и ты, ничего не мог сделать. И ты, и он, и все остальные — вы были беспомощны. Но теперь ты в другом месте. Дядя Котиллион и твой новый отец — мы сделаем все, чтобы ты больше никогда не чувствовал себя беспомощным и бессильным. Понимаешь?

Пенак посмотрел на Апта. Тот тихо щелкнул языком.

— Понимаю, — сказал мальчик.

— Мы будем учиться друг у друга.

Пенака это удивило.

— Разве я чему-то могу научить вас обоих?

Котиллион наморщил лоб.

— Ты мне расскажешь, что видишь здесь, в этом мире. Остались еще такие древние уголки.

— Но ты же не слепой. Получается, ты ходишь по этому миру и не все в нем видишь?

— Да. Меня часто удивляло, почему гончие здесь бегают зигзагами, а не по прямой.

— Гончие?

— Скоро ты с ними встретишься. Приятные собачки, Пенак. Думаю, они тебе понравятся.

Пенак улыбнулся, обнажив острые зубы.

— Собак я люблю.

Котиллион слегка вздрогнул.

— Уверен, они тебя тоже полюбят.

Потом он снова повернулся к Апту.

— Ты прав. Это невозможно сделать в одиночку. Мы с Амманасом все обдумаем… Пенак, у твоего отца есть кое-какие дела. Долги, так сказать. Ты пойдешь с ним или со мной?

— А куда ты собираешься, дядя Котиллион?

— Здесь поблизости много других детей. Не хочешь помочь им освоиться на новом месте?

Пенак немного подумал, затем покачал головой.

— Я не прочь с ними познакомиться, но не сейчас. Сейчас я пойду с отцом. Он мне сказал, что один человек нуждается в нашей помощи. Отец говорит: с тех пор, как тот человек меня увидел, он все время думает обо мне.

— Не сомневаюсь, что так оно и есть, — тихо произнес Котиллион. — Его, как и меня, пугает собственная беспомощность. Тогда до встречи.

Котиллион долго смотрел в большой, как у гигантского насекомого, глаз апторианского демона.

— Знаешь, Апт, когда я стал Властителем, мне было никак не избавиться от кошмарного чувства… — Он опять поморщился. — Представь, сейчас меня удивляет, что я благодарю тебя за подобные цепи.

— Дядя, а у тебя есть дети? — неожиданно спросил Пенак.

Котиллион отвел глаза.

— Есть. Дочь. — Он вздохнул и невесело улыбнулся: — Но мы сильно с ней поссорились.

— Ты должен ее простить.

— А это уже не твоего ума дела!

— Но ты говорил, дядя, что мы должны учиться друг у друга.

Глаза Котиллиона вспыхнули. Он тихо покачал головой.

— Здесь все совсем наоборот, мальчуган. Прощение зависит не от меня.

— Тогда я должен встретиться с твоей дочерью.

— Что ж, это вполне возможно.

Апт что-то сказал на своем неблагозвучном для человеческого уха языке.

— А вот это уже ни к чему, — хмуро ответил ему Котиллион.

Он закутался в плащ и зашагал прочь. Потом обернулся и сказал:

— Передай Каламу привет от меня.

Вскоре тени поглотили фигуру Котиллиона. Пенак продолжал смотреть ему вслед.

— Отец, неужели дядя Котиллион думает, что сейчас его никто не видит? — спросил мальчик у демона.

Щедро смазанная якорная цепь почти бесшумно погрузилась в темную маслянистую воду, и «Затычка» встала в гавани города Малаза. Ломаная линия тусклых желтых огоньков обозначала прибрежную улицу, где старинные складские здания соседствовали с кособокими тавернами, постоялыми дворами и жилыми домами. Верхние ярусы Малаза были застроены особняками богатых торговцев и знати. Вершину скалы занимали самые большие и богатые здания. Выше них был только Ложный замок, к которому вела каменная лестница. Ее ступени точно повторяли рельеф, и потому она то ныряла вниз, то опять карабкалась вверх. Острые глаза Калама различили несколько огоньков в окнах Ложного замка. Над этой старинной крепостью развевался флаг, но темнота не позволяла разглядеть его цвета. При взгляде на флаг Калама окутало волной далеко не радостных предчувствий.

«Там кто-то есть, и достаточно важная персона», — подумалось ассасину.

Матросам «Затычки» вовсе не улыбалось позднее прибытие. Им хотелось поскорее ступить на твердую землю и вдохнуть в себя воздух окрестных улочек. Однако в гавани Малаза существовали довольно жесткие порядки. Матросов должен был осмотреть чиновник гаванской канцелярии и убедиться, что среди них нет больных. А чиновники в такое время предпочитают дрыхнуть. Самовольная же высадка на берег грозила большими неприятностями капитану.

Несколько минут назад пробили полуночную стражу.

«Этот хлыщ Салк Элан оказался прав в своих расчетах».

Малаз никогда не входил в замыслы Калама. Первоначально он собирался дождаться Скрипача в Анте и уже там обсудить, как действовать дальше. Правда, Быстрый Бен утверждал, что сапер сможет попасть в имперскую столицу через Мертвый дом, но, как всегда, маг был очень скрытен и ничего иного Каламу не сообщил. Ассасин же считал Мертвый дом местом возможного отступления, если возникнут непредвиденные обстоятельства, а вовсе не пристанищем. Он всегда с подозрением относился к Азату: за внешней привлекательностью могло скрываться что угодно. Ловушки в таких якобы «дружественных» местах были всегда опаснее, чем те, где он заранее чувствовал опасность.

На палубе стало тихо. Убедившись, что чуда не произойдет и на берег их никто не пустит, матросы улеглись спать. Корабль затих, если не считать легкого покачивания на волнах и такого же легкого поскрипывания снастей. Калам облокотился на перила полубака. Он смотрел на ночной город, на темные силуэты кораблей у причала. Неподалеку начинался Имперский причал, где обычно швартовались военные корабли. Сейчас там было пусто.

Калам подумал: не взглянуть ли опять на флаг над Ложным замком, но тут же оставил эту мысль. Все равно темно. К тому же неизвестность подхлестывала его воображение, и в мозгу вставали картины одна другой хуже.

Со стороны залива послышался плеск воды. Еще какой-то корабль входил в гавань Малаза.

Каламу вдруг показалось, что его руки, неподвижно лежащие на перилах, — вовсе не его. Знакомая до мелочей почти черная кожа, испещренная шрамами… но руки словно принадлежали не ему, а были жертвами чьей-то воли.

Ассасин мотнул головой, прогоняя дурацкое ощущение.

С берега к нему плыли городские запахи. Правильнее сказать, обычное зловоние гавани, в котором запахи нечистот перемешались с запахами гниющих отбросов. Неподалеку в море впадала не менее вонючая речушка, уносящая все, что Малаз исторгал из своего чрева. Огни ближайших строений почему-то были похожи на улыбку человека, во рту которого недоставало нескольких передних зубов. Совсем неподалеку отсюда, среди лачуг и рыбных складов, стоял Мертвый дом. Жители города не говорили о нем и всегда обходили стороной. Детям было строго-настрого запрещено даже приближаться к заросшему двору, окружавшему этот Дом Азата. Его стены из черного, грубо отесанного камня густо поросли плющом. В окнах двойных башен никогда не видели даже проблеска света.

«Если кто и способен на такое, то лишь Скрипач. Этот паяц всегда отличался безупречно развитым чутьем. Еще бы: он всю свою жизнь был сапером, а в их ремесле без чутья нельзя. Интересно, что бы он сказал, если бы стоял сейчас рядом со мной? "Не нравится мне это. Что-то, Калам, пошло наперекосяк. Ну-ка, пошевели своими пальцами… "»

Калам нахмурился. Он опять взглянул на свои руки, мысленно приказав им оторваться от перил.

Руки словно прилипли к засаленному дереву.

Он попытался сделать шаг назад. Мышцы ног тоже отказывались слушаться его приказов. Калама прошиб пот.

— Не правда ли, печальная ситуация, друг мой? — послышался сзади тихий, насмешливый голос Салка Элана. — Как видишь, твой разум тебя предал. Превосходный, всегда все просчитывающий разум ассасина Калама Мехара.

Салк Элан встал рядом с ним, разглядывая город.

— Ты же знаешь: я давно восхищаюсь тобой. Живая легенда, лучший ассасин «Когтя»… увы, потерянный. Ужасная потеря, которая не может не терзать твоих бывших соратников. Если бы ты не ушел, Калам, сейчас ты мог бы стоять во главе ордена. Правда, Симпатяга стал бы возражать. Должен признаться, кое в чем он тебя превосходит. На твоем месте он бы убил меня в первый же день: по простому подозрению, что я могу оказаться опасен. И потому, — Салк Элан протяжно вздохнул, — я предпочел бы видеть командиром «когтей» тебя.

Калам молчал.

— Самое забавное, Калам, что в Семиградие я попал вовсе не из-за тебя. Мы даже не знали, что ты решил навестить родные края. Я пребывал в неведении, пока случайно не столкнулся с одной женщиной, капитаном «красных мечей». Она шла за тобой по пятам с самого Эрлитана, еще до того, как ты передал Шаик книгу Дриджны. Ты и не догадывался, что сам навел «красных мечей» на эту ведьму. И уж конечно, ты не знал, что они убили Шаик. Если бы не печальное недоразумение, приключившееся в Арене, эта женщина-капитан стояла бы сейчас рядом со мной. Но я не жалею, поскольку предпочитаю действовать один.

Калам продолжал молчать.

— Я назвался Салком Эланом. Мне даже нравилось все это время находиться в чужом обличье. Но здесь мои «игры с переодеванием» заканчиваются. Мое настоящее имя — Жемчуг. — Он огляделся по сторонам. — Ты сильно напугал меня лишь однажды, прозрачно намекнув, что в твоих пожитках прячется Быстрый Бен. Я едва не впал в панику, пока не сообразил: будь это правдой, я бы уже плавал за бортом и кормил акул.

Возможно, Жемчуг и не ждал его ответов. Каламу показалось, что весь разговор «коготь» затеял не для него, а для себя.

— Тебе нельзя было уходить из «Когтя», Калам. Думаешь, если ты скрылся в армии, мы о тебе забыли? Нет, Калам. Мы просто выжидали. Знаешь, императрица хотела бы тебя видеть и говорить с тобой, прежде чем живьем содрать с тебя шкуру. Но, увы, придется ей обойтись без этой беседы. Все не так просто, друг мой.

Боковым зрением Калам увидел блеснувший кинжал.

— Внутри «Когтя» действуют нерушимые законы. Ты их знаешь, и в особенности один…

Лезвие глубоко вонзилось Каламу в бок. Боль была тупой и какой-то далекой. Жемчуг поспешно вытащил кинжал.

— Рана не смертельная, но крови потеряешь много. Ослабеешь. Похоже, сегодня ночью в Малазе на редкость тихо. Тебе не кажется? Ничего удивительного: каждый карманник, громила и головорез что-то чует. Что-то неуловимое. Но все это отребье понимает: лучше затаиться и не высовываться. Трое «рук» мечтали бы расправиться с тобой, Калам. Но в «Когте» нерушимые законы: со своими мы разбираемся сами.

Жемчуг подхватил ослабевшего Калама на руки.

— Ты очнешься, друг, как только окажешься в воде. Правда, в доспехах плавать не слишком удобно. Да и кровь может сослужить тебе плохую службу. В заливе полно акул. Но я очень верю в тебя, Калам. Я знаю: ты выплывешь. Доберешься до суши. А дальше…

Калам висел на руках «когтя». Внизу плескалась черная вода.

— Мне очень стыдно перед капитаном и матросами, — шепнул ему на ухо Жемчуг. — Однако другого способа у меня нет. Уверен, ты меня поймешь. Прощай, Калам Мехар.

Вода негромко плеснула. Жемчуг смотрел на расходящиеся круги. Вскоре они исчезли. Калам не вынырнул. «Коготь» вздохнул. Значит, Калам не настолько крепок, как он думал. Затем Жемчуг убрал кинжал и достал пару тонких и очень острых ножей, называемых «глоточниками». С их помощью опытный ассасин мог едва заметным движением перерезать горло. Жемчуг взглянул на спящих матросов.

— У доброго человека всегда по горло работы, — сказал он, усмехаясь невольному каламбуру.

Того, кто появился перед ним из темноты, Жемчуг совсем не ждал. С приплюснутой головы на него смотрел единственный глаз. На плече чудовища сидел ребенок, чье лицо было поразительно схоже с лошадиной мордой. Жемчуг узнал демона. Сделав шаг навстречу, он приветливо улыбнулся.

— Рад, что мне представилась возможность поблагодарить тебя за помощь в сражении против семкийцев. Я не знал, откуда ты тогда появился, как не знаю, откуда и зачем ты здесь. Но прошу тебя, прими мою благодарность.

— Где Калам? — шепотом спросил мальчишка. — Он только что был здесь.

Жемчуг прищурил глаза.

— Теперь понимаю. Вы сюда явились не за мной. Конечно, как я сразу не догадался! Ты спрашивал меня, где Калам. А он, дитя мое, отправился в город. У него…

Удар демона оборвал его ложь. Жемчуг пригнулся, спасаясь от раскрытой пасти, но тут получил второй удар. «Коготь» пролетел по воздуху и ударился о старенький ялик. Падая, он вывихнул плечо. Тело обожгло волной острой боли. Тем не менее, Жемчуг заставил себя подняться и сесть. Демон тоже переместился и сейчас стоял, нависая над ним.

— Вижу, я встретил достойного противника, — прошептал Жемчуг. — Прекрасно.

Он полез под рубашку.

— А теперь познакомься с моим дружком.

Брошенный Жемчугом пузырек вдребезги разбился о палубу. Над осколками заклубился дым.

— Кенриланский демон засиделся взаперти. Он с удовольствием разомнется, — усмехнулся Жемчуг, поднимаясь на ноги. — Желаю приятно провести время. А меня заждались в одной таверне.

Взмахнув здоровой рукой, Жемчуг открыл свой магический Путь и исчез в нем.

Демон, противостоявший Апту, был вдвое выше и шире.

— Отец, давай покончим с ним, и побыстрее, — сказал мальчик.

Капитана разбудили сильные толчки и отчаянный треск дерева. Он сел на койке, ошалело моргая сонными глазами. Корабль ходил ходуном. С палубы слышались испуганные голоса матросов. Охая, капитан спустил ноги на вздымающийся пол и вдруг почувствовал ясность разума, какой был лишен уже несколько месяцев. Он вновь стал самим собой; он мог думать и действовать самостоятельно. Влияние Жемчуга окончилось.

Ослабевшие от многодневного лежания ноги плохо слушались капитана. Тем не менее он выбрался из каюты и поковылял на палубу.

Матросы, будто перепуганные дети, сгрудились в одном месте. Палуба превратилась в поле битвы двух чудовищ. Тот, кто был крупнее, получал рану за раной от своего более юркого противника. В слепой ярости великан размахивал тяжеленным боевым топором, кромсая и круша все подряд. Надрубленная им мачта не упала. Она держалась за счет оснастки, но зато опасно накренилась, угрожая опрокинуть корабль.

— Капитан! — крикнул матрос, принявший на себя обязанности первого помощника.

— Скажи ребятам, чтобы волокли уцелевшие шлюпки на корму. Будем спускать их оттуда.

— Слушаюсь!

Матрос зычно выкрикнул команду, затем вновь повернулся к капитану и улыбнулся.

— Рад, что ты выздоровел, Картен.

— Не так громко, Палет. Под боком Малаз, а для них я утонул много лет назад.

Он покосился на сражающихся демонов.

— «Затычка» явно пойдет ко дну.

— Но добро в трюме…

— А ну его в задницу к Клобуку! И потом, мы всегда сможем поднять эти ящики. Но для этого нам самим надо не отдать концы… Время дорого. Спускайте шлюпки, и побыстрее.

— Ты забыл, что море здесь кишит акулами?

Капитан судна, входящего в гавань Малаза, и его первый помощник с удивлением вслушивались в странные звуки. Они доносились с палубы корабля, стоявшего неподалеку. Похоже, там происходило сражение.

— Сушить весла, — распорядился капитан. — Останавливаемся.

— Слушаюсь, — ответил помощник.

— Гляди, тот корабль тонет. Шлюпки на воду! Наша помощь там явно не будет лишней.

За их спинами послышался цокот копыт. Капитан и первый помощник обернулись.

— Эй, женщина! Палуба — не дорожка для верховой езды, — крикнул первый помощник. — Тебе что, не терпится сойти на берег?

Женщина натянула поводья, остановив лошадь.

— Простите, но мне очень некогда.

Удивленным матросам оставалось лишь расступиться, дав ей проход. Лошадь вместе с всадницей перепрыгнула через перила палубы. Вскоре послышался громкий плеск.

Первый помощник стоял с разинутым ртом. Он давно плавал на этом корабле, но такого еще не видел.

— Корабельного мага сюда! — рявкнул капитан. — И козу пожирнее!

— Как это…

— Храбрая дура все равно остается дурой. Я не могу допустить, чтобы акулы слопали ее вместе с лошадью. Пусть маг освободит ей путь от акул и иных препятствий. Этим тварям хватит и козы. Теперь понял? Тогда шевелись!

ГЛАВА 21

Вихрь Дриджны витым шпилем уходил в небо. Ниже плавали густые облака пыли — спутники многочисленной армии, трогающейся в путь. Ветер разносил их над всем оазисом, накрывая жилища и развалины. Воздух был полон золотистого света, будто пустыня наконец раскрыла воспоминания о минувшей славе и богатстве.

Шаик стояла на плоской крыше деревянной сторожевой башни, что находилась почти рядом с дворцом. Пророчица глядела на юг, почти не замечая людского движения внизу. Ее приемная дочь безотрывно смотрела на свою новую мать, не отваживаясь встать с колен.

Внизу заскрипели деревянные ступени. Очнувшись от созерцания, Шаик обернулась на звук и увидела голову и плечи Гебория. Он шел с трудом. Выбравшись на крышу, бывший верховный жрец Фенира погладил невидимыми пальцами голову девочки, затем обратил невидящие глаза к Шаик.

— Надо внимательно следить за Леориком, — сказал Геборий. — Двое других уверены, что действуют скрытно. Какое младенческое заблуждение!

— Леорик, — повторила Шаик, вновь поворачиваясь к югу. — Тебя в нем что-то насторожило?

— Я знаю о нем гораздо меньше, чем ты, девочка.

— Возможно, я не знаю того, что открылось тебе. Говори, — потребовала Шаик.

— Думаю, он разгадал сделку.

— Сделку?

Геборий встал рядом с ней, вдавив татуированные плечи в Деревянные перила.

— Да, девочка. Сделку, которую заключила с тобой богиня. А раз есть сделка, никакого истинного возрождения не было.

— Как это — не было?

— А так. Ребенок не выбирает, где рождаться, и уж тем более не оговаривает условия своего рождения. Ты же сделала и то и другое. Так что правильнее называть тебя не возрожденной, а воспроизведенной Шаик. Леорик, скорее всего, это разгадал, а значит, ему известна брешь в твоих доспехах.

— Он рискует навлечь на себя гнев богини.

— Леорик знает и об этом. Почему я и говорю, что тебе нужно за ним внимательно следить.

Они умолкли, вглядываясь в непроницаемую завесу, скрывавшую горизонт. Потом Геборий кашлянул и сказал:

— Возможно, с обретением новых дарований ты сможешь мне ответить на кое-какие вопросы.

— Например?

— Когда Дриджна тебя выбрал?

— Я что-то не понимаю.

— Ну, когда начались все эти фокусы? В Рараку? В Макушке? Или где-то в твоих родных далях? Когда богиня впервые положила на тебя глаз?

— Этого не было, Геборий.

— А мне сдается…

— Ты сомневаешься? Но я говорю тебе сущую правду. Путешествие было моим и только моим. Пойми, старик, даже богини не в состоянии предвидеть неожиданные смерти, неожиданные повороты в судьбе смертных, принимаемые решения и пути, по которым кто-то пошел или не пошел. Шаик-старшая обладала даром пророчества. Но поначалу такой дар — не более чем семечко. Оно растет в свободе человеческой души. Видения Шаик очень сильно будоражили и беспокоили Дриджну. Бессмысленные видения; неясные намеки на беду без какой-либо определенности. И вообще, — пожала плечами новоявленная Шаик, — стратегия и тактика — проклятие любого откровения. Дриджна здесь не исключение.

Геборий поморщился.

— Это не предвещает ничего хорошего.

— Ошибаешься. Мы вольны все строить по собственным замыслам.

— Даже если богиня и не направляла тебя, кто-то же это делал. Иначе у Шаик не появилось бы таких видений.

— Сейчас ты перескочил на судьбу. Оставь эти споры для ученых мужей, Геборий. Не каждая тайна поддается разгадке, хотя ты явно думаешь по-другому. Прости, если мое мнение тебя задевает.

— Не надо извиняться, девочка. Знаешь, какая мысль пришла мне в голову? Если смертные — пешки на игральной доске богов, то и сами боги — тоже пешки на чьей-то доске.

— Богам противостоят природные стихии, — улыбнулась Шаик.

Геборий наморщил лоб.

— Знакомое высказывание.

— Еще бы! Оно как-никак вырезано на Имперских воротах в Анте. Слова Келланведа. Кажется, император произнес их, чтобы уравнять разрушение с созиданием и оправдать неукротимое стремление империи к завоеванию новых земель.

— Клобук тебя накрой! — прошипел старик.

— Никак я внесла сумятицу в твой разум?

— Да.

— Побереги свой пыл. На эту тему ты напишешь новый трактат. Уверена: кучка старых мозгокрутов пустится в пляс от восторга.

— Старых мозгокрутов?

— Твоих ученых коллег и читателей, Геборий.

Они опять помолчали.

— Что ты намерена делать? — тихо спросил старик.

— Ты о том, что произошло за пределами оазиса?

— Не произошло, а происходит. Прикрываясь твоим именем, Корболо Дэм устраивает бессмысленную и жестокую бойню.

— Именем богини, — поправила Шаик, уловив раздражение в своем голосе.

Ей хватило весьма резкого разговора с Леомом, когда речь шла о том же.

— Думаю, весть о «возрождении» донеслась уже и до него, — сказал Геборий.

— Нет. Я запечатала Рараку. Вокруг нас бушует такая буря, что песок заживо сдирает мясо с костей. Даже тлан-имасам ее не выдержать.

— Но ты же провозгласила вихрь Дриджны, — возразил старик.

— Этот вихрь поднял в Корболо Дэме сомнения и страхи. Ему не терпится завершить порученную миссию. Никто и ничто не сдерживает его. Корболо поступает сообразно своим бредовым замыслам.

— И что ты теперь станешь делать? Конечно, мы можем выступить в поход, но отсюда до Аренской равнины несколько месяцев пути. К тому времени Корболо успеет пролить столько крови, что у Таворы будет полным-полно оснований для жестокого подавления мятежа. Мятеж тоже не отличался милосердием, но после твоей сестрицы он покажется легкой царапиной на заднем месте.

— Ты считаешь, она меня превосходит. Да? В чем же? В тактике?

— Ты уже сама видела, девочка, насколько жестокой умеет быть Тавора, — сердито бросил ей Геборий. — А когда она увидит тебя стоящей здесь…

— В этом-то и кроется мое главное преимущество, старик. Тавора убеждена, что столкнется с пустынной ведьмой. С замарашкой, достойной презрения. Она не знает, кого встретит. Зато я прекрасно знаю свою противницу.

В гуле вихря Дриджны что-то слегка изменилось. Шаик улыбнулась. Вскоре перемену ощутил и Геборий.

— Что случилось?

— Геборий, путь до Арена не займет у нас месяцы. Неужели ты никогда не задумывался о природе этого вихря?

Незрячие глаза Гебория широко раскрылись. Интересно, каким его внутреннему зрению виделся этот столб, рожденный пылью и ветром? Однако, выслушав ответ Гебория, Шаик поняла, что он все увидел так, как надо.

— Боги, я ощущаю внутри вихря… проход.

— Это — магический Путь Дриджны, Геборий. Наша дорога на юг.

— Послушай, Фел… Шаик! Хватит ли нам времени, чтобы прекратить безумства Корболо Дэма?

Она не ответила, поскольку было уже поздно. Слишком поздно.

Едва Дюкр миновал ворота, руки в кольчужных перчатках грубо схватили поводья и недоуздок, заставив его испуганную лошадь остановиться. Другая рука — худенькая девчоночья рука — вцепилась в его запястье. Историк нагнулся и увидел Нетру с белым от ужаса лицом. От этого взгляда у него в жилах заледенела кровь.

— К башне! — умоляюще произнесла Нетра. — Быстро! С городской стены доносился странный шум, похожий на жужжание насекомых. В этом звуке, заполнившем пыльный воздух, было что-то мрачное. У Дюкра заколотилось сердце. Он соскочил с седла. Нетра потащила его сквозь толпу гарнизонных солдат и беженцев. Дюкр чувствовал руки других. Они слегка касались его, словно искали благословения или, наоборот, благословляли историка.

Арочная дверь распахнулась сама собой. Дюкр вошел в сумрачное пространство башни. Наверх вели каменные ступени. Странный звук нарастал, превращаясь в гул, в бессловесный крик гнева, ужаса и страдания. Внутри башенного колодца его повторяло эхо. С каждой ступенькой звук становился все пронзительнее.

На промежуточном этаже Дюкр и Нетра прошли мимо двоих лучников, прильнувших к узким окнам. Каждый держал в руках заряженный лук. На звук шагов воины даже не обернулись.

Чем ближе к крыше, тем светлее становилось на лестнице. Сверху слышался прерывистый голос:

— Слишком много… я ничего не могу сделать… нет… боги, простите меня… Много, слишком много…

Нетра выбралась на широкую площадку. Вскоре туда же поднялся и Дюкр. Возле внешней стены, спиной к нему, стояли трое. Того, кто был слева, историк узнал: Маллик Рель, советник Пормкваля. Последний раз они виделись в Хиссаре. Шелковые одежды советника трепетали на жарком ветру… Средним, вероятно, был сам Пормкваль — высокий, жилистый человек с покатыми плечами. Наряд Железного кулака отличался неимоверной роскошью. С дорогими одеждами не вязались бледные руки, ухватившиеся за зубец башни. Они дрожали, напоминая птиц, попавших в силок… Справа стоял крепко сбитый офицер в доспехах. Мускулистыми руками он крепко обхватил свое туловище, будто намеревался сломать себе ребра. Котел чувств, бурливший у него внутри, грозил в любую секунду взорваться.

На узкой деревянной скамье, разметав руки и раскинув ноги, сидел Нил. Юный колдун поднял землистое, постаревшее лицо и взглянул на историка. Нетра бросилась к брату, крепко обняла его и замерла.

Солдаты на городской стене теперь уже кричали во все горло, и жуткий этот звук прорезал воздух подобно смертоносной косе Клобука.

Историк подошел к стене и встал рядом с командиром. Рукой он оперся о красно-коричневый кирпичный зубец. Он только сейчас обратил внимание, что все трое пристально смотрят вдаль… У Дюкра перехватило дыхание. Ему было не так страшно, когда они двигались по Аренскому пути. Но картина, разворачивающаяся сейчас на склонах ближнего холма, повергла его в настоящую панику.

Кольтен!

У неистового виканца осталось менее четырехсот воинов, но над их головами гордо реяли знамена. Дюкр сразу узнал знамя Седьмой армии. Невдалеке развевался стяг с блестящим скелетом собаки — знамя клана Глупого пса. Почти рядом с ним трепетало знамя клана Вороны: бронзовый диск в оправе из черных крыльев. Все три знаменосца старались держать знамена как можно выше.

Охваченные звериной яростью, их со всех сторон теснили тысячи пехотинцев Корболо Дэма. Если в его армии и существовала какая-то дисциплина, то сейчас верх взяли самые низменные стороны человеческой природы: солдаты Дэма жаждали только убивать. В пространстве между склонами кургана и городскими стенами сгрудились всадники. Их расчет был понятен: не дать Кольтену отступить к Арену. Всадники старались особо не приближаться к аренским стенам, дабы не получить оттуда стрелу- Скорее всего, сам перебежчик Дэм и его старшие командиры расположились на предпоследнем холме. Недаром там спешно возводили помост, чтобы было удобнее следить за бойней.

Аренским солдатам досталась постыдная роль наблюдателей. Но даже окажись у них луки и арбалеты, расстояние было слишком большим для удачных выстрелов. Дюкр искал глазами Кольтена. Наконец он заметил виканского полководца в окружении уцелевших саперов и горстки военных моряков Лулля. От щита у Кольтена остался жалкий изуродованный кусок. Лезвие меча обломилось наполовину. Плащ из перьев блестел так, словно на него плеснули смолой. Историк увидел и Балта. Храбрый командир пытался отвести солдат к вершине холма. Вокруг него, будто телохранители, прыгали виканские псы, равнодушные к дождю стрел. Одна из собак была утыкана стрелами, словно еж иголками, однако продолжала наскакивать на вражеских солдат.

У Кольтена уже не было лошадей. У него не было ни одного воина из клана Горностая, а клан Глупого пса сократился до двух десятков солдат и полудюжины престарелых знахарей. Из клана Вороны уцелели только сам Кольтен и Балт.

Солдаты Седьмой армии выстроились так, чтобы защитным кольцом окружить Кольтена и виканцев. Лишь у немногих из них остались оружие и доспехи. Солдаты сражались голыми руками… и падали, изрубленные на куски. Головорезы Дэма продолжали издеваться и над мертвыми, вырывая им руки и разбивая черепа.

Руки Дюкра врезались в острые края зубца, сделав камень липким и скользким от крови. Он не сразу это заметил, а когда увидел, протянул окровавленные пальцы, намереваясь впиться Пормквалю в горло. Гарнизонный командир успел ему помешать.

Железный кулак в ужасе отшатнулся.

— Вы что, не понимаете? — закричал он. — Я не могу их спасти! Не могу. Врагов слишком много!

— Можешь, трус! У тебя что, не найдется отряда всадников? Да они бы за пару минут добрались до холма.

— Нет! Их раздавят. Я не имею права рисковать людьми!

— Вы правы, историк, — не разжимая губ, произнес командир гарнизона. — Но он этого не сделает. Железный кулак не позволит нам спасти товарищей.

Дюкр пытался вырваться из его сильных рук, но безуспешно.

— Мы пытались, — упавшим голосом добавил офицер. — Мы все пытались.

— Господин Дюкр, поверьте, у меня сердце кровью обливается, — шагнул к нему Маллик Рель. — Но Железный кулак оправдывает свое звание. Его невозможно поколебать.

— Но это же откровенное убийство! — прохрипел Дюкр.

— За которое Корболо Дэм заплатит, и дорого заплатит, — с пафосом заявил Рель.

Дюкр вновь повернулся лицом к холму.

Седьмая и виканцы гибли у него на глазах. Рядом, почти на расстоянии арбалетного выстрела. Душевная боль выворачивала его наизнанку.

«Я не в силах это видеть… Однако я должен видеть это. И запоминать».

У Кольтена осталось меньше сотни солдат. Сражения больше не было; происходившее теперь называлось откровенным убийством. Впрочем, нет, солдаты Корболо сражались между собой — кто раньше нанесет очередной жертве смертельный удар. С дикими воплями они потрясали трофеями — отрубленными кистями рук и ушами. Седьмая таяла, из последних сил защищая своих командиров… тех, кто сумел провести их через весь континент, чтобы погибнуть в тени стен Арена.

«Заботливость» Пормкваля о десяти тысячах малазанских солдат, обреченных быть свидетелями беспримерного надругательства над соратниками, называлась по-иному — предательство.

Дюкр не представлял, как и чем держится Кольтен. Историк вдруг понял, почему зловещее пыльное облако двигалось медленнее, чем могло бы. Все это было настолько чудовищно, что разум отказывался ему служить.

Падали последние солдаты Седьмой. Балт охранял знаменосца, держа в каждой руке по кривой сабле. Вражеские солдаты обступили их со всех сторон и смыкали круг. «Загоняют в угол! Как кабана!»

Десяток копий вонзились Балту в тело. Он упал. Но даже лежа храбрый виканец ухитрялся отправлять к Клобуку своих врагов. Наконец его пригвоздили к земле. Замелькали мечи и сабли. С Балтом было покончено.

Знаменосец, всунув древко знамени между трупами, попытался броситься ему на помощь. Ударом сабли ему отсекло голову, и она, подпрыгивая, отскочила к окровавленному древку… Так капрал Лист, переживший немало смертей на учениях под Хиссаром, закончил свою войну, которую нашел.

Через несколько минут были смяты и последние виканцы из клана Глупого пса. Их знамя рухнуло, а на копьях гогочущих солдат Дэма взметнулись окровавленные скальпы, разбрасывая фонтаны красных брызг.

Окруженный горсткой саперов и моряков, Кольтен все еще сражался. Разъяренные его упрямством, головорезы Дэма изрубили в куски последних защитников и навалились на виканско-го полководца.

К месту, где упал Кольтен, рванулась громадная виканская собака. Из ее боков торчало не менее десятка стрел. Вражеское копье перехватило ее, подняв сильного зверя вверх. Пес корчился от боли, сползая по древку, но все же успел сомкнуть челюсти на горле ухмыляющегося солдата, державшего копье.

Знамя клана Вороны качнулось и исчезло… Вот и все.

Дюкр замер. Он отказывался верить своим глазам.

За его спиной вдруг пронзительно застонала тонким голоском Нетра. Историк медленно обернулся. Юная колдунья по-прежнему обнимала брата, баюкая его как младенца. Однако голова ее была запрокинута, а глаза — широко раскрыты.

На плиты пола упали тени.

Вороны.

«Когда колдун Сормо-старший умирал на стене в Анте, за ним прилетело одиннадцать ворон, ибо столь велика была его душа, что никто из птиц не смог бы унести ее в одиночку».

Вороны заполонили все небо над Ареном. Они слетались отовсюду.

Стон Нетры делался все громче, будто кто-то вырывал душу и из ее тела.

Дюкр пошатнулся.

«Как я сразу не подумал? Убить Кольтена для них было бы слишком просто. Они хотят вдоволь поиздеваться».

Предчувствия не обманули его: Кольтена прибили к кресту, обрекая на мучительную смерть.

— Вороны не успеют его спасти! — закричала Нетра. Подскочив к окну, она вперилась взглядом в косой крест.

Она рвала на себе волосы, до крови расцарапав кожу на голове. Опасаясь, что Нетра чего доброго выдавит собственные глаза, Дюкр крепко схватил ее за худенькие, совсем детские запястья. Рядом с Корболо Дэмом на помосте стоял Камист Рело. Маг поднял руки. В небо взметнулась волна магической силы, ударив по кружащим над Кольтеном воронам. После войны с людьми началась война с птицами.

— Нет! — истошно кричала Нетра, корчась и пытаясь вырваться из рук Дюкра.

Историк предугадал ее отчаянное стремление прыгнуть вниз. Он из последних сил держал юную колдунью.

Вороны удалились к югу. Там они, словно войско, перестроили свои ряды и снова полетели в сторону холма. Камист Рело встретил их еще одним магическим ударом. Стая поредела на несколько сотен.

— Освободите его душу! Выпустите ее из тела! Освободите душу! — требовала Нетра.

Командир гарнизона шагнул к спуску и позвал адъютанта.

— Щербатого ко мне! — ледяным тоном приказал он.

Адъютанту не понадобилось спускаться. Он подошел к дальней стене, пригнулся и крикнул:

— Щербатый! Немедленно сюда!

Камист Рело в третий раз ударил по воронам. Они опять отлетели в сторону и закружились над Аренским путем, готовясь вернуться к холму, где их ждала смерть.

На городских стенах стало тихо.

Нетра перестала вырываться и повисла на руках у Дюкра. Нил неподвижно лежал на полу возле скамьи; бездыханный, а может, и мертвый. Тело юного колдуна было мокрым от собственной мочи, которая лужицей разлилась по полу.

Снизу донесся топот.

— Щербатый все это время помогал беженцам, — сказал командиру адъютант. — Вряд ли он знает о случившемся.

Дюкр заставил себя повернуться к холму, к одинокой фигуре на кресте. Кольтен был еще жив. Они не позволят ему умереть, не отпустят его душу. Камист Рело прекрасно сознавал всю чудовищность своего преступления, однако хладнокровно уничтожал вместилища для души поверженного виканского полководца. Подножие холма напоминало муравейник с большими злобными муравьями — солдатами Корболо Дэма.

В Кольтена летели… окровавленные куски тел; останки воинов его армии. За свою жизнь Дюкр повидал немало человеческой жестокости. Но то, что творилось на холме, находилось уже за пределами человеческих понятий и представлений.

— Давай сюда, Щербатый! — угрюмо произнес командир гарнизона.

На площадку вылез коренастый седой солдат. Едва взглянув вдаль, он все понял.

— Боги милосердные, — прошептал Щербатый.

— Возьмешься? — спросил командир.

— До него, Блистиг, — полтысячи шагов.

— Знаю.

— С первого выстрела может и не получиться.

— Так действуй, а не рассуждай!

Форменная одежда на Щербатом выглядела так, будто он годами не стирал и не штопал ее. Он снял с плеча большой лук, притиснул к бедру и начал проверять тетиву. Дрожащими руками Щербатый закрепил ее. Потом он выпрямился и стал перебирать стрелы в своем колчане.

Камист Рело в очередной раз ударил по воронам. Наконец Щербатый выбрал стрелу.

— Я буду целить в грудь. Самая надежная цель. Можно ударить наверняка и освободить несчастную душу.

— Еще одно слово, Щербатый, и я вырву тебе язык, — прошипел Блистиг.

Солдат вложил стрелу в лук.

— Освободите мне место.

Дюкр оттащил бездыханную Нетру подальше от внешней стены.

Лук Щербатого был почти равен его росту. Воин напряг мышцы, отчего они сделались похожими на перекрученные пеньковые канаты. Щербатый натягивал тетиву, не обращая внимания, что жила царапает ему челюсть. Он уже собирался пустить стрелу, как вдруг замер. Дюкр впервые увидел его глаза — черные бусинки, окруженные красноватыми белками.

— Ты что, Щербатый? — с нескрываемым страхом спросил Блистиг.

— Так это… Кольтен? — выдохнул старый солдат. — Вы хотите, чтобы я убил Кольтена?

— Я не хочу. Это приказ!

Нетра вскинула голову и умоляюще взмахнула окровавленной рукой.

— Освободи его… Пожалуйста.

Щербатый взглянул на юную колдунью. По его щекам катились слезы. Руки солдата перестали дрожать, и лук замер в них.

«Клобук его накрой! Он плачет! Он не может целиться!» — в отчаянии подумал Дюкр.

Тетива пропела свою короткую песню. Громадная стрела вырвалась в небо.

— Боги! — простонал Щербатый. — Высоко… слишком высоко.

Стрела прошла через стаю ворон, никого не задев, и начала снижаться.

Дюкр готов был поклясться: Кольтен успел увидеть и приветствовать дар избавления. Через мгновение железный наконечник стрелы пробил ему лоб и глубоко вонзился в мозг. Голова виканского полководца откинулась набок… Он был мертв.

Солдаты Корболо Дэма попятились назад.

Громко каркая и хлопая крыльями, вороны закружились над крестом. Их крылья били мятежников по головам. Камист Рело попытался им помешать, но его магию смяла другая сила. Возможно, то была душа Кольтена, поднимающаяся вверх вместе с птицами.

Черное облако полностью скрыло и Кольтена, и крест. Издали вороны были не крупнее мух… Они взмыли в небо и исчезли, унося с собой виканского полководца из клана Вороны.

У Дюкра подгибались ноги. Он прислонился к стене. Нетра тихо выскользнула из его рук. Окровавленные волосы разметались у нее по лицу.

— Я убил его, — плачущим голосом повторял Щербатый. — Я убил Кольтена. Кто лишил его жизни? Жалкий старый солдат из армии Пормкваля. Я убил самого Кольтена… Боги, смилуйтесь над моей душой.

Дюкр порывисто обнял его. Щербатый выронил лук, и тот с глухим стуком упал на пол. Историку казалось, что этот человек буквально рассыпается на части, зримо старясь с каждым вдохом.

Блистиг испытывал к своему солдату иные чувства. Схватив Щербатого за воротник, он поставил его на ноги.

— Ты что скулишь, глупец? К концу дня десять тысяч солдат будут повторять твое имя. Они будут его твердить, как молитву.

Историк вздрогнул от этих слов. Он закрыл глаза. Следом пришла мысль: «Сегодня я только и делаю, что утешаю сокрушенных. Знать бы, кто вот так же обнимет меня и произнесет слова ободрения».

Когда Дюкр открыл глаза, он увидел перед собой Пормкваля. Рот Железного кулака беззвучно шевелился, словно умоляя о прощении. На худощавом, мокром от пота лице Пормкваля был написан ужас. Он боялся взглянуть историку в глаза.

На холме армия Корболо Дэма пришла в смятение. До них только сейчас дошел смысл произошедшего. Послышались отдельные выкрики, но они быстро стихли. Холм окутала зловещая тишина.

Вороны улетели. Окровавленные перекладины креста были пусты. Небо затягивалось облаками.

Дюкр опять взглянул на Пормкваля. Тот сжался, превратившись в тень Маллика Реля. Железный кулак тряс головой, будто отрицая реальность этого дня.

«Будь ты трижды проклят, Железный кулак! Этой бойни никто и никогда тебе не простит».

ГЛАВА 22

Волны лениво лизали пласты ила, нафаршированного мусором гавани. Над водой танцевали ночные бабочки, стараясь не опускаться слишком низко. Здесь самки угрей метали икру. В лунном свете поблескивали их черные извивающиеся тела. Никто не нарушал их вековечного занятия, но объяснялось это не каким-то особым почитанием угрей жителями Малаза. Порода, водившаяся в водах Малазанского залива, была на редкость невкусной.

И все же в одном месте идиллия угрей оказалась потревоженной. Плеснула вода. Помогая себе руками, на ил выбрался человек. Напластования были лишь видимостью берега, а человеку требовалось добраться до настоящей суши.

Калам ткнулся в ил, придавив собой угрей. Правой рукой он зажимал рану, которая все еще кровоточила. Теплая кровь сочилась между пальцев. Рубашки на ассасине не было, а его кольчугу сейчас засасывал донный ил Малазанского залива. Из одежды уцелели лишь кожаные штаны. Каким-то чудом он не оставил в воде башмаки.

Доспехи тянули на дно. Сбрасывая их, Калам был вынужден отстегнуть свой оружейный пояс. Тот выскользнул и тоже стал опускаться на темное дно. Легкие отчаянно требовали воздуха, не оставляя времени на поиски. Калам остался безоружным.

С какого-то корабля доносились странные звуки, будто обезумевшая команда пыталась разрубить судно пополам. Калам ненадолго прислушался. Мало ли что там. Ему хватало своих забот.

Угри, как могли, сопротивлялись его вторжению. Стараясь унять дыхание, Калам пополз по склизкому илу вверх. Он держал курс на каменный волнолом. Битые черепки больно впивались в тело. Добравшись до волнолома, ассасин перевернулся на спину. Над ним темнело днище причала, густо оплетенное водорослями. Калам закрыл глаза, приказав себе сосредоточиться.

Постепенно ему удалось остановить кровь. Еще через несколько минут Калам сел и начал стаскивать с себя прилипших угрей, похожих на больших пиявок. Он швырял их в темноту, туда, где слышалась возня береговых крыс. Судя по звукам, крысиное полчище приближалось. Калам наслушался достаточно страшных историй, чтобы воспринимать всерьез этих тварей — негласных хозяев гавани.

Дальше оставаться под причалом было небезопасно. Калам встал на четвереньки, оглядывая старые щербатые причальные сваи, выступавшие над водой. Береговые матросы постоянно их смолили, но в местах соприкосновения с причальными канатами смола очень быстро сдиралась, обнажая серое дерево.

«По этой жиже мне до берега не дошлепать. Нужно выбираться на причал. Это единственный способ».

Стараясь ступать осторожно, ассасин побрел под причалом, пока не оказался напротив торгового судна. Одним своим боком этот широкобрюхий корабль буквально лежал в илистом месиве. Толстым пеньковым канатом он был привязан к бронзовому кольцу причальной сваи. К счастью для Калама, канат достаточно провис, чтобы, подпрыгнув, за него уцепиться.

Пару часов назад Калам с легкостью взобрался бы по этому канату. Потеря крови и рана в боку все изменили. Едва он шевельнул туловищем, как из раны снова потекла кровь. Калам чувствовал, что слабеет. Ухватившись за бронзовое кольцо, он повис и стал ждать, когда вернутся силы.

Его подпирало время, однако ни воля, ни навыки, полученные в «Когте», не могли мгновенно восстановить ему силы. Думать о допущенных промахах не хотелось. Да и зачем? Случившегося не изменишь; тут не наделать бы новых глупостей. Калам знал: в узких улочках и переулках Малаза его уже поджидают убийцы. Скорее всего, через несколько часов он будет стоять у врат Клобука.

Но намерений становиться легкой добычей у Калама тоже не было. Он упрямо замедлял дыхание, дабы успокоить кровотечение из кинжальной раны и многочисленных мелких ранок от укусов рассерженных угрей.

«На темных крышах складов наверняка затаились противники, обладающие магическим зрением, а у меня нет даже рубашки, чтобы притушить тепло тела. Они знают, что я ранен и мне трудно управлять собой. Думаю, и Угрюмая в свои лучшие годы, будучи раненой, не сумела бы усилием воли охладить себе тело. К тому же меня этому не учили».

Калам снова закрыл глаза.

«Кровь отливает от поверхности тела. Она уходит внутрь, ближе к костям. Тело холодеет. Каждое дыхание наполнено льдом. Мое тело и руки становятся прохладными, как камни мостовой. Движение меня не разогревает. Я веду себя не так, как они ожидают от раненого».

Он открыл глаза и прижался лбом к кольцу. Лоб оставался слишком теплым.

Пора выбираться на причал.

Калам достиг вершины сваи и перебрался на причал. К счастью, там было пусто. Тихо ступая по доскам, покрытым коркой птичьего помета, ассасин сошел на берег и оказался на улице, которая называлась Причальной. Возле запертых дверей складских зданий стояли телеги. До ближайшей было полтора десятка шагов.

Побежать? Нет, это равносильно самоубийству. Тело сразу же разогреется, и он превратится в заметную мишень.

«Я — как угорь, который заполз слишком далеко и собирается ползти еще дальше».

Распластавшись на животе, Калам пополз по влажным булыжникам мостовой, почти упираясь в них лицом.

«Магия делает охотника ленивым. Он слишком доверяет своему магическому чутью и думает, что оно подскажет ему все. Он забывает про покров темноты, игру теней и мельчайшие признаки… Надеюсь, я не ошибусь в своих предположениях».

Калам не решался поднять голову; он и так знал, что целиком на виду, будто червь, ползущий по камню. Какая-то часть его сознания была готова кричать от страха, но ассасин загнал ее поглубже. Недаром в «Когте» ему муштровали волю, требуя совершенного владения телом, разумом и душевным состоянием.

Пока он выбирался на причал, небо подернулось облаками, и это обрадовало Калама. Сейчас луна была его злейшим врагом. Если только она выйдет хоть на несколько минут, самый ленивый и неповоротливый из его врагов сразу же заметит движущуюся тень.

Он полз еле-еле. Город вокруг был непривычно тих. Большая ловушка, расставленная на тот случай, если он до нее доберется.

Калама вдруг обожгла мысль: «Меня уже заметили, но они не хотят лишать себя удовольствия. Возмездие коротко и обыденно, зато подготовка к нему может превратиться в развлечение. Только зачем устраивать изощренную ловушку, если жертву можно убить еще на пути к ней?»

Горькая логика раскаленным кинжалом вонзилась Каламу в грудь, угрожая сильнее, чем что-либо, разметать все меры предосторожности. Тем не менее, он сумел доползти до телеги. Удерживая дыхание, Калам решился поднять голову.

Макушка головы уперлась в шершавые доски. Ассасин замер. Трудно сказать, каких действий ожидали от него враги. Их магическим способностям он мог противопоставить только собственную находчивость и ловкость рук. Калам вновь пригнулся и пополз под телегой. Миновав ползком еще три, он оказался возле ворот склада.

Створки ворот, разумеется, были массивными и вдобавок — защищенными крепкой раздвижной решеткой, запертой на внушительный замок. В боковой стене Калам заметил дверь, на которой тоже висел замок.

Калам метнулся к обшарпанной двери. Его руки впились в замок. Выламывание замка требовало грубой силы и исключало бесшумность. Калам знал, что выдает себя с головой, но он запретил себе думать об этом. Открыть замок пальцем, естественно, было невозможно. Оставался единственный способ — отломать скобы, на которых он висел. Калам сжал замок обеими руками и начал раскачивать из стороны в сторону.

Он не знал, сколько времени продолжались эти качания. Скобы обломились, повиснув на дужке замка. Калам осторожно потянул на себя дверь и скользнул в темноту.

Двигаясь ощупью, ассасин натолкнулся на стойку с инструментами. Оттуда он позаимствовал топорик, клещи, полотняный мешочек с гвоздями и нож с обломанным острием и тупым зазубренным лезвием. Чуть выше на крючке висела пропахшая потом кожаная рубаха. Калам надел ее и двинулся дальше. В заднем помещении он обнаружил еще одну дверь. Она вела на задворки склада.

По его расчетам, Мертвый дом находился через шесть улиц. Но раз Салк Элан знал о его намерениях… идти туда мог только отъявленный идиот. Об этом его «дружок» тоже знал.

Калам распихал инструменты по карманам рубахи, затем бесшумно отодвинул засов и чуть приоткрыл дверь. Не заметив ничего подозрительного, он открыл ее пошире. Глаза ассасина пристально осматривали соседние крыши и небо.

Никого. На его счастье, облака плотно заволокли небо. Сквозь ставни одного из домов пробивался слабый свет, отчего темнота вокруг казалась еще гуще. Где-то вдали тявкала собака.

Калам вышел в грязный, забитый хламом переулок. Там, где он вливался в другой такой же переулок или улочку, ассасин заметил нечто вроде ниши. Она выделялась тем, что была темнее окружающего пространства. Выхватив нож и топорик, Калам прямиком двинулся туда.

Темнота, конечно же, имела магическое происхождение, однако нападение Калама было столь внезапным и неожиданным, что двое его противников не успели выхватить оружие. Одному из них толстое щербатое лезвие ножа воткнулось в горло. Топор перерубил ему ключицу и несколько ребер. Калам тут же ударил по горлу второму, а затем бросил это неуклюжее оружие и для верности двинул первому по лицу. Сзади оказалась стена, о которую его противник ударился головой. С ним все было кончено. Второй «коготь» (Калам только сейчас увидел, что это женщина) с громким булькающим звуком сполз вниз. Добивать ее Калам не стал, поскольку жить ей оставалось считанные минуты.

Обыскав оба тела, Калам солидно вооружился несколькими «утренними звездами», кинжалами, «горлорезками». Самым удачным приобретением был маленький арбалет. Такое оружие имели только «когти». Оно взводилось крепкой железной пружиной и безотказно стреляло, но не очень далеко. Вместе с арбалетом ассасин позаимствовал и колчан с восемью стрелами. Их железные головки блестели, смазанные белым паральтом — страшным, мгновенно убивающим ядом.

Калам забрал себе и черный плащ «когтя». В капюшон плаща была вшита тонкая металлическая сетка, что не ограничивало боковое зрение и позволяло отчетливо слышать окружающие звуки.

Магия, разлитая в воздухе, постепенно слабела. Калам это понял по исчезающему черному пятну. Возможно, магом был кто-то один — скорее всего, мужчина.

«Разнежил вас Симпатяга», — усмехнувшись, подумал Калам.

Оставив трупы возле стены, ассасин сделал несколько шагов и принюхался. «Рука» (так называлась цепочка из нескольких «когтей») лишилась связи. Теперь они поймут, что случилась беда, и подготовятся к его встрече. Но это не остановило Калама, Медленно и осторожно он пошел дальше.

«Вы хотели развлечься, охотясь за бегущей добычей. Прошу прощения, что лишил вас этой забавы».

Охота на «когтей» продолжалась.

Командир «руки» вскинул голову и шагнул на открытое пространство. Почти сразу же из темноты улочки появились двое.

— Пролилась кровь, — негромко сообщил им командир. — Симпатягу нужно…

Щелчок, послышавшийся сзади, заставил его обернуться.

— А-а, сейчас мы узнаем подробности, — добавил он, всматриваясь в фигуру третьего «когтя».

— Появился убийца, — угрюмо произнес подошедший.

— Меня подмывает высказать Симпатяге все, что я о нем думаю.

— Давно пора. Тем более он уже кое-что понял.

— Что?

Вопрос остался без ответа. Двое «когтей» повалились на землю. Командир получил чудовищный удар кулаком в лицо. Хрустнули кости сломанного носа. Хлынувшая кровь залила ему глаза. «Утренняя звезда» довершила дело.

Калам наклонился над трупом и прошептал в ухо мертвеца:

— Я знаю, что ты слышишь меня, Симпатяга. Осталось только двое «рук». Можешь бежать и прятаться. Я все равно тебя найду.

Плащом убитого он обтер свое оружие. Труп странно захохотал. Из мертвых губ послышался чужой голос.

— С возвращением тебя, Калам. Говоришь, двое «рук»? Их уже нет.

— Ну что, напугал я тебя?

— Вижу, Салк Элан слишком мягко обошелся с тобой. Но от меня такой мягкости ты не дождешься.

— Симпатяга, я знаю, где ты находишься. Я иду к тебе.

Калам уже собрался уходить, когда губы трупа прошептали:

— Буду рад встрече, друг мой.

В эту ночь имперский Путь напоминал дырявую тряпку. Словно тараканы из щелей, оттуда появлялись все новые «когти». Очередной портал открылся на пути одинокого прохожего. Пятеро только что появившихся «когтей» отметили свое прибытие… хриплым дыханием, лужами крови и предсмертными судорогами. Прохожий пошел дальше, оставив трупы остывать под небом Малаза.

Другие прохожие, оказавшиеся в эту ночь на улицах бывшей имперской столицы, были не столь удачливы, ибо теперь «когти» убивали каждого, кто попадался на их пути.

Игра, которую Калам повернул в свою пользу, сделала новый поворот.

Они шли по многоцветью камней. Узор, в который складывалась эта мозаика, им ничего не говорил. Странный пол тянулся во все стороны. Сами шаги и их эхо были едва слышны.

— Может, вот так протопаем лигу, а потом начнутся наши беды, — сказал Скрипач, закидывая арбалет на плечо.

— Вы все предаете Азат, — шипел Искарал Паст, кругами обегая путников. — Место Икария — внизу, в темнице корней. Таковы были условия сделки, договора, замысла…

Его голос ненадолго умолк и тут же зазвучал еще тоньше.

— Впрочем, о каком договоре речь? Разве Повелитель Теней получил ответ хоть на один вопрос? Разве Азат открыл нам свой древний, каменный лик? Нет. Всему ответом — молчание. Мой господин мог бы изъявить желание наложить кучу при входе в портал, и все равно ответ не изменился бы. Молчание.

Верховный жрец Тени вдруг остановился и хлопнул себя по лбу.

— А ведь казалось… увы, только казалось, что мы достигли соглашения. Никаких возражений. К чему они, если и так все ясно? Но нет, отнюдь нет! Понадобились некоторые допущения и предположения. В конце концов была вроде бы одержана победа. Разве не так?.. Все было бы так, если б сейчас трелль не держал на руках своего дружка.

Искарал Паст вытер обильный пот со лба.

— Боги, мы обречены блуждать здесь вечно!

— Нужно идти дальше, — сказала Апсалара, явно уставшая от этой болтовни.

— Я тоже за это, — поддержал ее Скрипач. — Только в каком направлении?

Реллок наклонился, вглядываясь в разноцветные камешки. Они были единственным источником света; черное небо над головой оставалось непроницаемо черным. Мерцание камней было медленным и постоянным, будто им кто-то управлял. Старый рыбак что-то буркнул себе под нос.

— Отец, ты что-нибудь увидел?

— Вон, взгляни-ка на это. — Он ткнул пальцем в узор. — Видишь изломанную линию?

Скрипач тоже пригляделся к странному узору.

— Похоже на дорогу. Только уж больно петляющая.

— Дорога? — усмехнулся Реллок. — Нет. Это береговая линия Итко Канна. А все вместе напоминает карту.

— Тебе не почудилось?

Короткий палец рыбака уперся в зигзаги линии.

— Гляди. Путь начинается на Квон Тали, потом идет сюда, к Итко Кану. Видишь, дальше он поднимается вверх до Конвора, тянется до Картольского острова и уходит на юго-восток, прямехонько к Малазанскому острову.

— Ты утверждаешь, что у нас под ногами — карта Квон Тали?

Скрипач не успел договорить вопрос, как рисунок непонятным образом развернулся. Теперь сапер не сомневался, что это действительно карта.

— А на других камнях тогда что?

— Наверное, карты других мест. Точнее, куски карт. Здесь много разрывов. Но похоже, все сделаны в одном масштабе.

— Тогда получается…

Скрипач умолк, удивленно взирая на пол, тянущийся на целые лиги во все стороны.

«Боги милосердные! Да здесь все континенты — известные нам и неведомые. Все миры! Какая же сила заключена в каждом Доме Азата!»

— Магический путь Азата позволяет переместиться куда угодно, — тихо сказал Маппо, зачарованный величием и могуществом этого места.

— Ты в этом уверен? — спросил Крокус, нарушив благоговейное состояние трелля. — Ну хорошо, вот Квон Тали. А как туда попасть? Где портал или хоть какой-нибудь вход?

Вопрос, заданный парнем, не был праздным. Ответа не знал никто.

— У тебя самого есть какие-нибудь соображения? — спросил Скрипач.

Крокус развел руками.

— Карты есть карты. Эта выложена на полу, а могла быть начерчена на пергаменте и лежать где-нибудь на столе. И никакой разницы.

— И что ты предлагаешь?

— Не обращать на эти узоры никакого внимания. Просто эти камни показывают: каждый Дом Азата, где бы он ни находился, является частью необъятной сети. Хорошо, мы об этом знаем, а понять все равно не можем. Азат непостижим даже для богов. Мы можем охрипнуть от своих догадок и домыслов, но они нас никуда не приведут.

— В общем-то, ты прав, — согласился сапер. — Гляди не гляди на эти картинки — направление они нам не подскажут.

— Может, Искарал Паст нам что-нибудь подскажет?

Скрипнув сапогами, Апсалара повернулась.

— Где же он? Только что вертелся здесь.

— Эй, жрец! — крикнул Крокус. — Хватит нам фокусы показывать. Вылезай.

Однако докучливого Искарала нигде не было. Скрипач поморщился.

— Вот так. Смотался и даже слова не сказал.

— Погодите! — Маппо осторожно положил Икария на разноцветные каменные плиты. — Видите? Я не сразу разглядел… Вон там.

Трелль сосредоточенно глядел себе под ноги.

— И что же ты нашел?

— Подойдите ближе. Издали незаметно. Все приблизились.

Среди разноцветных камней зияла дыра, в которую провалился Искарал Паст. Скрипач встал на колени и осторожно подвинулся к ее краю.

— Клобук меня накрой! — пробормотал он.

Камни были пугающе тонкими. Под ними не было ни скалы, ни песка. Под ними была… пустота.

— Может, это выход отсюда? — спросил Маппо.

Сапер отполз назад. Камни вдруг показались ему не менее опасными, чем тонкий речной лед.

— А вдруг дыра начнет расширяться? — предположил Крокус. — Идем, пока не поздно.

Апсалара не торопилась уходить.

— Мы так и бросим этого докучливого старика? А если лежит где-то без сознания?

— Ошибаешься, девочка, — возразил ей Скрипач. — По-моему, бедняга до сих пор куда-то падает. Я чую, он хотел оторваться от нас. Игра пошла не по его правилам, вот он и обиделся.

— Грустно, если он погибнет, — вздохнула Апсалара. — Я уже как-то свыклась с его выходками.

— Ну да, — кивнул Скрипач. — Наш прирученный скорпион. Крокус решительно двинулся прочь от опасной дыры, и все последовали за ним. Задержись они еще немного, их глаза увидели бы бледно-желтый туман. Он выплывал из дыры и густел. Облачко повисло, потом начало рассеиваться и исчезло. Вместе с ним исчезла и дыра, как будто ее никогда не было. На месте провала вновь мерцали мозаичные камни.

«Мертвый дом в Малазе… Там нам нечего делать. Более того, при всей своей изобретательности и изворотливости даже я не сумел бы придумать убедительного объяснения, как и зачем мы там появились. Но и оставаться здесь мы тоже не можем.

Нужно уходить. В неизвестность.

Мои преступления — они как незаживающие раны. Мне не избавиться от своей трусости, которую Путь Азата мне ни за что не простит. Мои спутники знают, каков я на самом деле. Они не смеются мне в лицо. Мои корыстные желания и так служат насмешкой над принесенными клятвами. Азату не за что ко мне благоволить.

Да, я трус. Мне наплевать на то, какую угрозу представляет он для мира. Я упрямо продолжаю нести эту угрозу на собственных руках. Я почитаю его как бога, зная, что в мгновение ока этот бог способен превратиться в страшного демона. Я не только нарушил клятву перед теми, кого уже давно нет. Я вызываю ужас у тех, кто идет рядом со мной.

Вот она, нехитрая истина: дороги, по которым долго идешь, становятся нашей жизнью. И нашей тюрьмой».

Апсалара рванулась вперед. Кончики ее пальцев коснулись плеча, затем кос, а потом… пустоты. Сила прыжка потащила ее туда, где всего мгновение назад находились Маппо и Икарий. Апсалара провалилась в темноту.

Крокус с отчаянным криком вцепился ей в лодыжки и угодил бы вслед за нею, если б сильные руки Реллока не ухватили его за пояс. Вдвоем они сумели вытащить Апсалару обратно. Скрипач находился поодаль, но сразу понял, что случилась беда.

— Они провалились! — крикнул ему Крокус. — Внезапно. Даже предупредить не успели.

Сапер вполголоса выругался и распластался на разноцветных камнях.

«Ничего удивительного, парень. Мы вторглись туда, куда нас, возможно, не звали»…

Он слышал рассказы о магических Путях, где нет воздуха и где человек почти мгновенно умирает от удушья. Люди в своем высокомерии привыкли думать, будто все миры выстроены под них и приспособлены к их нуждам.

«Мы вторглись сюда, ничего не зная о законах, которым подчиняется Путь Азата. Возможно, он постоянно шлет нам предупреждения, а мы их не замечаем. Наоборот, мы требуем, чтобы он подладился под нас. Впрочем, так мы ведем себя везде».

Потом он медленно встал, сражаясь с горестным чувством потери двух спутников, которых он привык считать друзьями.

«Кто же из нас будет следующим?»

— Все трое — ко мне! — скомандовал Скрипач. — Подходите медленно и осторожно.

Он развязал мешок и стал ощупью рыться внутри, разыскивая моток веревки.

— Сейчас мы все обвяжемся. Если кто-то провалится, мы… мы либо сумеем вытащить обратно, либо загремим все вместе. Согласны?

Все молча кивнули.

«Понимаю вас. Кому понравится шляться здесь в одиночку?»

Они быстро обвязались веревкой и пошли дальше. Где-то через тысячу шагов впервые задрожал воздух. До сих пор на всем пространстве Пути не было ни ветерка. Вскоре у них над головами проплыло нечто огромное. Путники невольно пригнулись.

Схватив по привычке арбалет, Скрипач поднял голову.

— Клобук меня накрой! — прошептал он.

Но три дракона уже пролетели мимо, равнодушные к четверым людям. Они летели треугольником, будто гуси. Их чешуя отливала охрой. Размах их крыльев превосходил пять составленных в ряд повозок. Длинные хвосты изгибались, словно отбивали ритм полета.

— Глупо думать, что мы здесь одни, — растерянно произнесла Апсалара.

— Я видел и побольше, — сказал Крокус.

Скрипач улыбнулся одними губами.

— Да, парень. Знаю, ты видел и побольше.

Драконы превратились в маленькие, едва заметные точки. Там они вдруг скользнули вниз и, пробив камни, исчезли в пустоте.

Долгое время все молчали. Потом отец Апсалары сказал:

— Должно быть, они нам что-то сказали.

Сапер кивнул.

«Чтобы куда-либо прийти, нужно безостановочно двигаться, даже если не все получается так, как задумывал».

Он вспомнил про Маппо и Икария. Зачем треллю идти в Малаз, когда у него на руках друг, требующий заботы? Ему скорее требовалось найти укромное местечко, чтобы выходить Икария. А Искарал Паст? Возможно, этот взбалмошный старик стоит сейчас у подножия знакомой скалы и кричит бхокаралам, требуя спустить веревку.

Скрипач отогнал все мысли.

— Идемте дальше, — сказал он спутникам. — Мы непременно куда-нибудь придем.

Возражений не было.

— А ведь Маппо с Икарием не потерялись и не погибли.

Крокус произнес эти слова с видимым облегчением.

— Верховный жрец Тени тоже не пострадал, — добавила Апсалара.

— Нам остается лишь стойко переносить случившееся, — пробормотал Крокус.

Скрипач недолго раздумывал над тем, откуда и зачем явились охристые драконы. Их появление, исчезновение, а главное, их безразличие к четверым смертным подействовали на сапера отрезвляюще. Драконы напомнили, что мир намного шире людских представлений, желаний и целей. Изматывающее путешествие к Дому Азата и странствия внутри магического Пути показались ему ничтожными и суетливыми. Должно быть, драконы смотрели на людей так же, как те привыкли смотреть на копошащихся муравьев.

«Мы не знаем, сколько существует миров помимо нашего маленького мирка и сколько тайн хранит каждый из них».

Просторы магического Пути сделались еще шире, а он сам — еще мельче и незначительнее.

«Все мы — одинокие души. Нужно учиться смирению; это помогает избавиться от ложных представлений о нашем могуществе и господстве над миром. Но люди упорно цепляются за эти представления, не желая видеть правду».

С наступлением темноты солдаты Корболо Дэма устроили празднество, торжествуя свою победу над Кольтеном. Вечер был достаточно теплый, но от пьяных выкриков и песен у солдат на городских стенах все внутри холодело.

Рядом с северными воротами находилась широкая площадь, на которой обычно стояли и готовились в путь торговые караваны. Сейчас это место было плотно забито беженцами. Прежде чем искать им какой-то кров над головой, этих людей требовалось накормить и напоить. Многим требовался лекарь.

Всем этим занимались солдаты и гарнизонные лекари Блистига. И те и другие неутомимо трудились, проявляя истинное сострадание к тем, кто шел сюда через все Семиградие. Их забота о беженцах позволяла отвлечься и забыть о разнузданном празднестве на холме. И потом, это была единственная возможность отдать дань памяти Кольтену, его виканцам и солдатам Седьмой армии. Со стороны казалось, что солдаты целиком поглощены своими хлопотами. Однако полностью забыть о случившемся они не могли, как не могли перестать думать.

Даже самый тупой солдат понимал: гибель Кольтена и остатков его армии была напрасной жертвой. Если бы не трусость командования, их можно было бы спасти. Однако человеческие жизни оказались менее важными, нежели уставы и предписания малазанской армии. Формально Пормкваль действовал строго по уставу. Чувства солдат, у которых на глазах гибли их соратники, устав в расчет не принимал.

Дюкр растерянно бродил между беженцами. Перед ним появлялись чьи-то лица, бормоча бессмысленные слова и сообщая ненужные теперь сведения. Историк не сердился на этих людей; они, как могли, пытались его утешить. Нила и Нетру молодые виканские воины взяли под усиленную охрану. Глядя на свирепые лица виканцев, их предпочитали обходить стороной. Многим беженцам спасение придало столько сил, что у них лихорадочно блестели глаза, а с губ не сходила диковатая улыбка. Они радовались прибытию в Арен, мечтая отмыться и раздобыть новую одежду. Но были и такие, кто уже перешел невидимую грань. Вместо радости в их глазах читалось тихое отчаяние. Солдаты и лекари делали все, чтобы взбодрить этих несчастных, но усилия были напрасными. Клобуку оставалось лишь протянуть руки и завладеть их душами.

Дюкр спрятался глубоко внутри себя и там обрел покой. Боль и беды окружающего мира отодвигались все дальше и дальше. Кое-что все же проникало в его убежище, когда солдаты и офицеры пытались ему что-то рассказать. По их мнению, историк должен был об этом узнать. Но они напрасно опасались его ранить; слова, оседавшие в его сознании, успевали очиститься от каких-либо чувств.

Молодой виканец по имени Темул сообщил ему, что «Силанда», заполненная ранеными, все еще не пришла в Аренскую гавань… До прибытия флотилии адъюнктессы Таворы оставалось меньше недели… Корболо Дэм, скорее всего, предпримет осаду города, ибо ему на подмогу из Рараку движется Шаик с армией, вдвое превышающей его собственную… Маллик Рель увел Пормкваля во дворец… Солдаты решили отомстить Дэму за его зверства и выжидали удобного момента.

Дюкр моргал, пытаясь сосредоточиться на лице говорящего. Кажется, он даже узнал этого парня. Оставалось вспомнить, где и когда они впервые увиделись. Историк начал вспоминать и… поспешил оборвать цепь мыслей. Интуиция подсказала ему, что с их встречей связаны другие, весьма тягостные воспоминания, которые лучше не бередить.

Потом чья-то сильная рука ухватила Дюкра за рваный воротник и притянула к себе. Человек был рассержен. Дюкр с трудом вынырнул из своего внутреннего пристанища.

— Нам нужны достоверные сведения, историк! Все, что мы до сих пор слышали, исходит от этого аристократа… Нефария. Но мы хотим знать мнение солдата. Понимаете? Время дорого. Скоро рассветет.

— Постойте! О чем вы толкуете?

Лицо Блистига перекосилось.

— Маллик Рель наконец-то убедил Пормкваля. Только Клобук знает, как он это сумел, но сумел. Где-то через час… нет, даже раньше… мы намереваемся ударить по армии Корболо. Они допились до бесчувствия. Мы выступаем, Дюкр! Вам понятны мои слова?

Дюкр понимал каждое отдельное слово, но общий смысл почему-то терялся.

— Сколько их там? Нам нужны достоверные цифры, — настаивал Блистиг.

— Тысячи… Десятки тысяч… Может, сотни.

— Думайте, что говорите! Если мы сумеем уничтожить этих мерзавцев еще до подхода Шаик…

— Я не знаю даже примерной численности армии Корболо. Она разрасталась с каждой лигой.

— Нефарий заявил, что их меньше десяти тысяч.

— Да он просто дурак.

— Это еще не все. Нефарий утверждает, что по вине Кольтена погибли тысячи невинных беженцев.

— Ч-что?

Историк зашатался. Если бы не цепкие пальцы Блистига, он бы упал.

— Теперь вам понятно? Если вы не скажете свое слово, обо всем, что было с армией Кольтена и с беженцами, будут судить по словам этого болтуна и его окружения. Он уже успел наговорить такого, что солдаты начали колебаться. Их желание отомстить слабеет.

Эти слова вернули Дюкра в действительность.

— Где Нефарий? Где он?

— Его видели с Малликом Релем и Пормквалем. Наверное, он и сейчас там.

— Ведите меня к Пормквалю!

Гарнизонные солдаты начали оттеснять беженцев на окрестные улицы, освобождая площадь для построения войск. Дюкр поднял голову. В светлеющем небе меркли звезды.

— Копыто Фенира! — проворчал Блистиг. — Мы можем опоздать.

— Я все равно должен видеть Пормкваля и Маллика Реля! — настаивал Дюкр.

— Хорошо. Идите за мной.

Блистиг протискивался сквозь толпу. Дюкр едва поспевал за ним.

— Пормкваль приказал моему гарнизону двигаться в арьергарде его армии. Он отрывает меня от прямых обязанностей — защиты Арена. Железный кулак оголил мои полки, забрав себе моих солдат. У меня осталось триста человек. Их едва хватит для обороны городских стен. И как назло, всех «красных мечей» держат под арестом.

— Под арестом? За что?

— За то, что уроженцы Семиградия. Пормкваль им не доверяет.

— До чего ж он глуп! Во всей имперской армии я не видел более преданных воинов.

— Я с вами согласен, господин историк, но моего мнения никто не спрашивал.

— Лучше бы они не спрашивали и моего мнения, — сказал Дюкр.

Блистиг даже остановился и повернулся к нему.

— Вы поддерживаете решение Пормкваля напасть на позиции Корболо Дэма?

— Нет!

— Почему?

— Потому что мы не знаем истинную численность его войск. Лучше дождаться Таворы. Пусть себе пытаются взять город штурмом.

Блистиг кивнул.

— Уж мы бы тут изрубили их на кусочки. Весь вопрос: сумеете ли вы убедить Пормкваля?

— Я его совсем не знаю, — резонно ответил Дюкр. — Гадать не хочу.

— Ладно, идемте дальше, — буркнул командир гарнизона. Сразу за площадью начиналась главная улица. Там застыли всадники. Над их головами лениво трепетали знамена армии Железного кулака. Туда Блистиг и повел Дюкра.

Пормкваль восседал на великолепном боевом коне. Его богато украшенные доспехи годились скорее для столичного парада, нежели сражения. На поясе висел широкий меч с усыпанной драгоценными камнями рукояткой. Блестящий шлем украшало солнце, выполненное золотыми нитями. Только лицо Железного кулака не соответствовало столь пышной экипировке. Пормкваль был бледен.

Рядом с ним на белой лошади сидел Маллик Рель, облаченный в шелковый плащ. Голову он повязал тюрбаном из материи цвета морской волны. Он был без оружия. Железного кулака и его советника окружали конные и пешие офицеры. Среди них Дюкр заметил Нефария и Пуллика Алара.

Дюкр впился глазами в знакомых аристократов. Ему показалось, что пространство подернулось красной дымкой. Прибавив шагу, историк обошел Блистига, однако тот успел схватить его за руку.

— Оставьте это на потом. Сейчас есть дела поважнее.

Дюкра трясло. Он кое-как совладал со своим гневом и кивнул.

— Пойдемте. Железный кулак нас заметил.

Пормкваль холодно взглянул на историка. Высоким, резким голосом он произнес:

— Вы своевременно появились, историк. Нам предстоит выполнить две задачи, и обе требуют вашего присутствия.

— Я должен вам сказать…

— Молчать! Только посмейте меня еще раз перебить, и я прикажу отрезать вам язык!

Выпустив гнев, Пормкваль продолжал:

— Итак, во-первых, вы отправитесь с нами на битву. Будете наблюдать, как нужно расправляться с противником. Его подавляют вооруженной силой, а не ценой жизней невинных беженцев. Я подобных сделок с врагами не заключаю. Повторения прежних трагедий и прежнего преступного вероломства не будет! Эти дикари только что угомонились и заснули. Уверяю вас: они дорого заплатят за собственную беспечность… Как только с этим предателем и перебежчиком Дэмом будет покончено, мы приступим к выполнению второй задачи: вашему аресту и аресту малолетних колдунов Нила и Нетры — так сказать, последних «офицеров» из жуткого окружения Кольтена. Можете не сомневаться: суровость наказания будет вполне соответствовать тяжести ваших преступлений.

По его знаку адъютант вывел кобылу Дюкра.

— Ваша лошадь находится не в лучшем состоянии. Но на одну поездку, думаю, ее хватит.

Пормкваль подозвал к себе Блистига.

— Подготовь своих солдат к маршу. Арьергард должен двигаться на расстоянии трехсот шагов от основных частей армии. Триста шагов, не больше и не меньше. Надеюсь, с этим ты справишься. Если нет, лучше скажи сейчас, и я подыщу другого командира гарнизона.

— С этим, Железный кулак, я справлюсь, — глухо ответил Блистиг.

Дюкр посмотрел на Маллика Реля и успел заметить довольную ухмылку.

«Ты хорошо помнишь прошлые обиды, Рель. Но ты осторожен и никогда сам не полезешь на рожон. Ты все сделаешь чужими руками».

Историк молча подошел к своей лошади и взобрался в седло. Он потрепал кобылу по тощей заскорузлой шее, потом взял поводья.

У ворот строились передовые полки средней кавалерии. Им предстояло первыми окружить врага, не дав ему прорваться и уйти. К этому времени должны будут подтянуться пехотные полки.

Блистиг ушел, даже не взглянув на него. Дюкр вполне понимал его состояние. Развернув лошадь, историк ждал, когда откроют ворота.

Его окликнули. Дюкр повернул голову и увидел Нефария. Аристократ язвительно улыбался.

— Напрасно в прошлом вы не были со мною более почтительны. Думаю, теперь вы в этом убедились, хотя… увы! Вам уже ничего не исправить.

Дюкр незаметно вытащил ногу из стремени.

— За нанесенные мне оскорбления, за то, что осмелились поднять на меня руку, вас сурово накажут, историк.

— Не сомневаюсь, — ответил Дюкр. — А напоследок получи еще!

Размахнувшись, он ударил ногой по тщедушному горлу Нефария. Хрустнули позвонки. Аристократ издал булькающий звук и шумно рухнул на камни. Широко раскрытые его глаза глядели в предрассветное небо, но уже ничего не видели.

Пуллик Алар истошно завопил. Подбежали солдаты, размахивая мечами.

— Смелее, — сказал им Дюкр. — Я даже рад, что мне не придется участвовать в этом балагане.

— Нет, придется, — дрожа от ярости, возразил Пормкваль.

Дюкр насмешливо покосился на него.

— Вам жалко этой навозной кучи? Или досадуете, что больше не услышите гнусной лжи?

Он перевел взгляд на Маллика Реля.

— У меня найдутся силы и для тебя, джистальский жрец. Хочешь убедиться? Подъезжай ближе. Я пока еще жив.

Ни историк, ни остальные не заметили подошедшего капитана из гарнизона Блистига. Он хотел сообщить Дюкру приятную новость: у малышки, врученной его заботам, нашелся дед. Но услышав слова «джистальский жрец», капитан оцепенел и отступил в сторону.

Открыли городские ворота. Кавалерия понеслась вперед. В пехотных полках солдаты еще раз проверяли оружие, готовясь выступить следом.

Кенеб отступил еще на шаг. Два слова не отпускали его, эхом отдаваясь в мозгу. Где-то он уже слышал эти слова, но забыл. Осталась лишь тревога, которую они пробудили. Внутренний голос требовал разыскать Блистига и все ему рассказать. Почему — капитан Кенеб тоже не понимал, но чувствовал, что это очень важно.

Поздно. Армейские полки уже выходили из ворот. Слышались отдаваемые приказы. Теперь уже ничего не повернешь вспять.

Забыв про Дюкра, капитан продолжал пятиться назад. Он даже не заметил, как споткнулся о тело Нефария. Повернувшись, Кенеб бросился бежать.

Через полсотни шагов его память вдруг прорвало, и капитан Кенеб вспомнил, где и при каких обстоятельствах он слышал слова «джистальский жрец».

Вместе с офицерами Пормкваля Дюкр выехал на равнину.

Казалось, наступление застало армию Корболо Дэма врасплох, и ее солдаты спешно взбирались на вершину холма, уходя от погони. Однако Дюкр заметил: все они были при оружии. Кавалерия Железного кулака поскакала за ними, оставив свою пехоту далеко позади. Вскоре и враги, и аренские конники скрылись в облаках пыли.

Пехотные полки прибавили шагу, полные решимости дать настоящий бой. Но одной решимости было мало. Вначале кавалерия должна была окружить врагов и отрезать им все пути к отступлению.

— Ваши предписания успешно выполняются! — крикнул Маллик Рель ехавшему рядом Пормквалю. — Кавалерия преследует врага!

— Пусть только попробуют убежать! — возбужденно засмеялся Пормкваль, вихляя в седле.

«Боги милосердные. Оказывается, Железный кулак не умеет даже ездить верхом».

С ближайшего к городу холма преследование перекинулось на соседние. На пути попадались изуродованные трупы виканцев и солдат Седьмой армии. Они, словно карта, показывали, как виканский полководец двигался к месту своего последнего сражения. Дикари Дэма успели поживиться всем, чем могли. Дюкр старался не смотреть на павших, боясь увидеть знакомые лица, перекошенные предсмертной судорогой. Он глядел вперед, пытаясь оценить исход погони.

Пормкваль несколько раз осаживал коня, дожидаясь пехоты. Кавалерия пока не возвращалась. Тысячи убегавших солдат Дэма рассеялись между холмами. Спасая шкуру, они были вынуждены бросать награбленную добычу.

Преследуя противника, Железный кулак и его армия вступили на обширную низменность. Солдаты Дэма торопились уйти по пологим склонам холмов. Над вершинами клубились облака пыли.

— Окружение завершено! — торжествующе крикнул Пормкваль. — Видите облака пыли? Вот вам доказательство!

Дюкр хмуро выслушал хвастливое заявление Железного кулака. Издалека доносились звуки сражения. Затем они начали стихать. Меж тем облака становились все гуще.

Малазанская пехота методично, полк за полком, собиралась внизу, топча пожухлые травы.

«Что-то здесь не так. Что-то очень не так».

Повсюду, кроме южной стороны, отступавшие солдаты достигли вершин холмов. Но вместо панического бегства они вдруг остановились, взяли оружие на изготовку и повернули назад. Завеса пыли за их спинами поднялась еще выше, и оттуда появились всадники. Напрасно Пормкваль ожидал увидеть своих кавалеристов. То были воины Корболо Дэма. К ним отовсюду подтягивалась пехота.

Дюкр огляделся. На юге четко обозначилась цепь кавалеристов Дэма. Путь к отступлению был закрыт.

«Мы угодили в простейшую ловушку. Мы не только попались сами, но и оставили Арен беззащитным».

— Маллик! — закричал ошеломленный Пормкваль. — Что происходит? Откуда они здесь?

Джистальский жрец лихорадочно вертел головой. Из раскрытого рта капала слюна.

— Измена! — прохрипел он.

Он вдруг развернул лошадь и вперился глазами в Дюкра.

— Это ты подстроил, историк! Часть твоего сговора! Нефарий был прав. Я чувствую вокруг тебя магические волны. Ты и сейчас обо всем доносишь Корболо Дэму! Боги, как же мы сглупили!

Дюкру было не до него. Историк следил за происходящим на юге, где арьергард армии Пормкваля разворачивался, готовясь вступить в сражение. Кавалерийские отряды Железного кулака, скорее всего, уже были уничтожены.

— Мы окружены! — визжал Пормкваль. — Их десятки тысяч! Они сейчас перережут нас, как баранов!

Дрожащим пальцем он указывал на Дюкра.

— Убейте этого предателя! Убейте немедленно!

— Погодите! — крикнул ему Маллик Рель. — Прошу вас, Железный кулак, оставьте это мне. Умоляю вас, не тратьте на него силы! Уверяю вас: он понесет самое суровое наказание!

— Как скажешь, — с каким-то облегчением согласился Пормкваль. — Но что нам теперь делать? Маллик, у тебя есть предложения?

Джистальский жрец указал на север.

— К нам скачут всадники под белым флагом. Давайте узнаем, что предлагает Корболо Дэм. Ведь мы же ничего не теряем.

— Я не могу говорить с ними, — точно капризный ребенок, забубнил Пормкваль. — Нет, я не могу. Маллик, говори ты.

— Как прикажете.

Он развернул лошадь и поехал к посланцам Корболо Дэма. Пойманные в ловушку, солдаты Железного кулака угрюмо глядели ему вслед.

Маллик и посланцы Дэма встретились на полпути к отдаленному северному склону. Разговор был совсем коротким, после чего джистальский жрец поскакал назад.

— На юге мы еще можем прорваться, — тихо сказал Пормквалю Дюкр. — Отступить с боем и вернуться в Арен.

— Не желаю тебя слушать, предатель!

Лицо вернувшегося Маллика Ре ля было исполнено надежды.

— Железный кулак! Корболо Дэм устал от кровопролития. Он с отвращением вспоминает вчерашнюю битву.

— Что он предлагает? — дрогнувшим голосом спросил Пормкваль.

— У нас есть только одна возможность. Прошу вас, отнеситесь к моим словам серьезно… Вы должны приказать солдатам сложить оружие, оставить его на склонах холмов, а самим построиться внизу. Ваши солдаты будут считаться военнопленными и потому смогут рассчитывать на достойное к себе отношение. Нам с вами придется стать заложниками. Когда прибудет Тавора, начнутся переговоры о нашем возвращении, обставленном по всем правилам. Господин Пормкваль, иного выхода у нас нет.

Дюкром овладела странная апатия. Любые новые попытки убедить Пормкваля были тщетны. Историк медленно слез с лошади и стал развязывать ремни подпруги.

— Что еще ты задумал, предатель? — заорал на него Маллик Рель.

— Расседлываю свою кобылу, — спокойно ответил Дюкр. — Врагам она не нужна ни на шкуру, ни на мясо. Она вернется в Арен. Это самое малое, чем я могу отблагодарить ее за верную службу.

Он снял и бросил на землю седло, потом вытащил из лошадиной пасти железный мундштук.

Джистальский жрец скорчил брезгливую мину.

— Они ждут нашего ответа, — напомнил он Пормквалю.

Дюкр почти вплотную прижался к теплой лошадиной морде и погладил ее.

— Будь умницей, — шепнул он кобыле, слегка хлопнув ее по крупу.

Лошадь развернулась и неторопливо поскакала на юг.

— Что тут думать? — выдохнул Пормкваль. — Я не Кольтен. Я дорожу жизнью моих солдат… Рано или поздно мир вернется на землю Семиградия.

— Тысячи мужей, жен, отцов и матерей будут благословлять ваше имя, Железный кулак. Если бы вы приказали сражаться до конца, то обеспечили бы себе вечное проклятие.

— Я ценю своих людей, — сказал Пормкваль. Он повернулся к офицерам.

— Приказываю прекратить всякое сопротивление армии Корболо Дэма и сложить оружие на склонах. Солдат отвести вниз и там построить. Выполняйте приказ!

Четверо капитанов выслушали приказ. Прошло несколько тягостных минут. Потом они, будто деревянные куклы, отсалютовали и направились к своим полкам.

Дюкр отвернулся.

Разоружение длилось почти час. Малазанские солдаты молча складывали оружие. Груды мечей, кинжалов, копий, луков становились все внушительнее. Расставшись с оружием, люди брели вниз, вливаясь в плотные, колышущиеся ряды своих товарищей.

Всадники армии Корболо Дэма сосредоточенно подбирали трофейное оружие. Вскоре десятитысячная армия малазанцев превратилась в безоружную и беспомощную толпу.

К этой толпе неторопливо приближались победители. Дюкр увидел Камиста Рело, нескольких предводителей племен, двух безоружных женщин (скорее всего, колдуний) и самого Корболо Дэма — коренастого, обнаженного по пояс полунапанца. Волосы на голове и теле Дэма были сбриты, обнажая толстую паутину шрамов. Подъезжая к месту, где стояли Железный кулак, Маллик Рель и малазанские офицеры, он довольно улыбался.

— Хорошая работа, — похвалил Дэм, выразительно глядя на Маллика Реля.

Джистальский жрец спешился, подошел к нему и поклонился.

— Передаю в твою власть Железного кулака Пормкваля и десять тысяч его воинов. Более того, во имя Шаик вручаю тебе город Арен.

— Вранье, — усмехнулся Дюкр.

Такого Маллик Рель не ожидал.

— Ты не можешь вручить ему Арен, джистальский жрец.

— Что за бредовое утверждение, старик?

— Удивляюсь, как ты не заметил, — все так же насмешливо продолжал Дюкр. — Наверное, был слишком ослеплен собственным вероломством. Приглядись к полкам, что стоят вокруг, а потом взгляни на юг.

Маллик сощурился, обшаривая глазами разоруженные полки. Затем побледнел.

— Блистиг! — выдохнул он.

— Похоже, у командира гарнизона и его солдат достало ума не рваться в эту ловушку. Да, их немного — от силы триста человек. Но мы оба знаем: они сумеют продержаться до прибытия Таворы. Городские стены Арена достаточно высоки. Вдобавок, их недавно покрыли отатаральской пылью, предохраняющей от магии. Думаю, я не ошибусь в своих предположениях, что сейчас на стенах уже стоят гарнизонные солдаты вместе с выпущенными из тюрьмы «красными мечами». Твое предательство, джистальский жрец, провалилось. С треском.

Маллик Рель подскочил к нему и тыльной стороной ладони ударил историка по лицу. Удар оказался сильным: Дюкра развернуло. Острые грани перстней на пальцах жреца прорвали старику щеку и ранили потрескавшиеся губы. Дюкр упал и почувствовал, как под ним что-то треснуло.

Он тут же заставил себя встать. Из разорванной щеки хлестала кровь. Глядя себе под ноги, Дюкр ожидал увидеть мелкие осколки раздавленного пузырька. Их не было. Кожаный шнурок на шее был пуст. Пузырек бесследно исчез.

Чьи-то руки грубо повернули Дюкра лицом к джистальскому жрецу.

— Твоя смерть будет… — дрожащим голосом начал Маллик, но Корболо Дэм перебил его:

— Помолчи! А ты, стало быть, историк, находившийся при Кольтене.

— Да, — коротко ответил Дюкр.

— И солдат.

— Как видишь.

— Вижу. И потому тебе будет уготована такая же смерть, как этим солдатам.

— Ты решишься уничтожить десять тысяч безоружных людей?

— Я намерен сбить Тавору с ног прежде, чем она ступит на континент. Я намерен разъярить ее настолько, что она лишится способности думать. День и ночь она будет одержима местью, и этот яд заставит ее совершать одну ошибку за другой.

— Ты всегда выставлял себя, Корболо, самым жестоким полководцем империи. Ты гордился этим, словно жестокость относится к числу добродетелей.

Корболо Дэм даже не рассердился.

— Отправляйся к пленным, Дюкр. Солдат Кольтена заслуживает этой чести.

Он повернулся к Маллику.

— Но мое милосердие не распространяется на того солдата, чья стрела помешала нам сполна насладиться страданиями Кольтена. Где тот солдат?

— Увы, он пропал. В последний раз его видели вскоре после выстрела. Блистиг искал его повсюду, но безуспешно. Даже если он и жив, то сейчас находится на городской стене.

Перебежчик Дэм нахмурился.

— А знаешь, Маллик, сегодня не всем надеждам суждено оправдаться.

Пормкваль до сих пор не мог прийти в себя от внезапного поворота событий.

— Господин… Корболо Дэм… я не понимаю…

— Где тебе понять! — усмехнулся командир мятежной армии. Он брезгливо поморщился. — Эй, жрец, какую участь ты выбрал для этого дуралея?

— Никакую. Он твой.

— Я не могу даровать ему достойную смерть солдата, иначе у меня во рту останется горький привкус.

Подумав, Корболо Дэм подал знак одному из командиров. Тот взмахнул кривой саблей. Голова Пормкваля упала вниз и запрыгала по камням. Породистый боевой конь взвился на дыбы и прорвался сквозь окружение Дэма. Испуганное животное понеслось мимо безоружных малазанских солдат, неся на себе обезглавленного всадника. Труп Железного кулака держался в седле с удивительным изяществом, недоступным Пормквалю при жизни. Солдаты протягивали руки, пытаясь остановить коня. Наконец кому-то это удалось, и окровавленное тело упало в подставленные руки. Это было последней милостью, оказанной малазанскими солдатами предавшему их командиру.

Наверное, то было просто игрой воображения, но Дюкру показалось, будто он услышал резкий смех богов.

У Корболо Дэма не было недостатка в железных прутах, однако прошло полтора дня, прежде его подручные казнили всех узников. По обе стороны Аренского пути не осталось ни одного свободного кедра. Каждое дерево — от макушки до середины — было утыкано мертвыми и умирающими телами пленных солдат.

Дюкра казнили самым последним. Заостренные концы ржавых прутов проткнули ему запястья и предплечья, а также лодыжки и внешние стороны бедер.

Бесполезно было искать сравнения боли, испытываемой им сейчас. Их просто не было. Он знал, что боль не оставит его и потом, когда он впадет в беспамятство. Она будет сопровождать его до последнего вздоха. Но болью страдания историка не кончались. Ему не давали покоя мысленные картины, заполонившие мозг. Они неслись безостановочным потоком — события последних сорока часов его жизни… Путь к Арену… башня… ловушка, подстроенная Малликом Релем… дорога к месту казни, где каждая жертва показывала историку, что его ждет.

За эти сорок часов Дюкр испытал столько потрясений, что к своей участи последнего в цепи казнимых отнесся с тупым равнодушием. Его поволокли на дерево, обдирая кожу о шершавую кору, и поместили на особую подставку. Он не вскрикнул, когда палачи пробили ему прутьями запястья, вогнав ржавое железо в дерево. Но для кишечника Дюкра случившееся было неожиданностью. Палачи, усмехаясь, пожелали ему наслаждаться ароматом собственного дерьма. Потом они убрали подставку. До этого момента историк считал, что познал все степени боли… Он ошибался.

Дюкр весил немного и знал: сползание по железным прутьям будет медленным. Возможно, даже очень медленным. Боль истерзанного тела не уходила. Она оставалась. Но лихорадочное мелькание картин прекратилось, и сознание вдруг обрело странную, холодную ясность. Дюкр боялся, что вслед за потоком картин хлынет такой же поток мыслей. Нет, мыслей было совсем немного. Они появлялись и не задерживались в пока еще здравом, но угасающем сознании.

«Призрак древнего джагата… почему я думаю о нем сейчас? О его вечном горе? Что мне он? Что мне вообще кто-либо? Я приближаюсь к вратам Клобука; время воспоминаний, сожалений и попыток понять осталось позади. Тебе не о чем жалеть, старик. По другую сторону врат тебя ждет твоя Безымянная морячка. Тебя ждут Балт, капрал Лист, Лулль, Сульмар и Мясник. Скорее всего, там ты встретишься с Кульпом и Геборием. Ты уходишь из мира чужих и идешь к своим спутникам и друзьям. Во всяком случае, так говорят жрецы Клобука… Я одинок в этом мире, и мне не о ком жалеть, покидая его».

Перед мысленным взором всплыло призрачное лицо с торчащими изо рта клыками. Дюкр никогда не видел призрака джагата, но понял, что тот его все-таки нашел. Нечеловеческие глаза были полны сострадания, тоже нечеловеческого.

«Что ты печалишься, джагат? Меня вовсе не манит вечность. Я больше не вернусь в этот мир. Жизнь смертного полна страданий, и я не хочу испытывать их снова. Еще немного — и Клобук меня благословит. Так что, джагат, мне незачем горевать…»

Потом изможденное лицо джагата пропало. Вокруг историка заклубилась тьма. Она окутала и наконец полностью поглотила его, задув огарок сознания.

ГЛАВА 23

Калам притаился возле невысокой полуразрушенной стены, дополнительно закрыв себя еще теплыми трупами «когтей». Он вобрал голову в плечи и затих, стараясь успокоить дыхание. Вскоре послышались осторожные шаги. Кто-то сердитым голосом велел своим спутникам остановиться.

— Глядите! Он их преследовал, а здесь подстерег в засаде. Одному уничтожить столько наших!

— Вряд ли он ушел далеко, — ответил сердитому голосу другой, женский.

— Согласен. Нашел себе новую дыру и спрятался, — усмехнулся мужчина, по-видимому, командир «руки». — К счастью для нас, летать он не умеет. Он вполне смертен. Так что хватит приписывать ему необыкновенные качества! А теперь вы оба — идите вперед. Я пойду вслед за вами.

Калам уловил знакомое, «ледяное» ощущение.

Магия!

«Думаешь, ты для меня — невидимка? Сейчас убедишься, идиот».

«Когти» отправились дальше. Калам хорошо знал этот маневр: охотники шли по бокам, а их командир, скрытый магической завесой, — посередине и чуть поодаль. В каждой руке — по маленькому арбалету; глаза так и шныряют между стенами и крышами. Калам выждал еще немного, затем выбрался из-под трупов и, пригибаясь, двинулся за тремя «когтями».

Мокрые башмаки он предусмотрительно снял. Босые ноги ступали бесшумно. Казалось, что впереди идут только двое, а между их силуэтов — обычная ночная тьма. Однако удерживать такую магическую завесу было непросто, особенно сзади, поэтому между двумя силуэтами слабо просматривался третий.

Калам применил «прыжок леопарда» — излюбленный его прием, застигающий противника врасплох. Ударив локтем в затылок, он убил командира и сумел подхватить один из выпавших арбалетов. Второй поймать не удалось; тот упал и запрыгал по камням. Мысленно выругавшись, ассасин метнулся вправо, где темнел вход в другой закоулок.

До правого «когтя» было не более двадцати шагов. Тихо щелкнула арбалетная пружина. Калам успел пригнулся, и стрела задела только плащ. Он упал на живот и покатился по склизким отбросам, спугнув нескольких крыс. Затем Калам вскочил на ноги и огляделся. Весьма кстати ему подвернулся выступ стены. Скрывшись там, он достал арбалет, позаимствованный ранее. Вооруженный двумя арбалетами, Калам стал ждать.

Вскоре один из «когтей» тоже пробрался в закоулок и остановился почти напротив ассасина. Калам выстрелил и промахнулся. Его противница оказалась удачливее: брошенный ею метательный нож ударил Калама чуть ниже правой ключицы. Мимо носа пролетела пущенная следом «утренняя звезда», которая застряла в досках стены.

Калам выстрелил из второго арбалета. Стрела ударила женщине в низ живота. Охотница пошатнулась. «Белый паральт» — страшный яд, добываемый из слюны пауков, — убил ее мгновенно. К счастью для Калама, нож оказался чистым. Ассасин опустился на землю, положив рядом арбалеты. Затем он осторожно извлек из своей груди нож. Арсенал Калама заметно истощился. Он мысленно похвалил себя, что не выбросил щипцы и мешочек с гвоздями.

Второй «коготь» терпеливо дожидался, когда ассасин шевельнется. Самое скверное — охотник знал, где прячется Калам. Бездыханное тело женщины служило точным указателем.

«Меня снова ранили. Что теперь?»

Правая сторона груди стала мокрой и липкой. Рана была не слишком опасной, но уже третьей по счету. Вторую он получил в предпоследней стычке, когда «утренняя звезда» полоснула ему по спине. Одно успокаивало: ни ножи, ни «звезды» ядом не смазывались, иначе недолго пострадать и самому метателю. Кожаная рубаха, будто щит, отразила удар «утренней звезды», отбросив железный шар в сторону.

Вся собранность Калама, вся его выучка не могли остановить кровотечение из трех ран сразу. Он чувствовал, что слабеет. Причем быстро.

Калам поднял голову. Прямо над ним навис деревянный балкон, поддерживаемый облезлыми деревянными опорами. До балкона вполне можно было допрыгнуть, однако бесшумного прыжка явно не получится. Вдобавок на это у него уйдут все силы, и он может оказаться легкой добычей для «когтя».

Зажав в зубах окровавленный кинжал, Калам вытащил щипцы, раздвинул их и зажал вокруг балконной опоры.

«Выдержат ли эти щипчики мой вес?»

Обхватив ручки щипцов, Калам немного приподнялся, потом еще и еще. Опора лишь слегка скрипнула. Скорее всего, она была достаточно глубоко вделана в каменную стену дома. Ассасин продолжил подъем.

Тяжелее всего было не издать ни звука; любой скрип или шорох сразу же насторожат «когтя». Напрягая руки и плечи, Калам медленно и осторожно стал поднимать ноги. Наконец ему удалось запихнуть правую ногу в паз между днищем балкона и опорой. Теперь можно было высвободить руки. Калам замер, собираясь с силами.

«Когти» любили игры с ожиданием. По части терпения им не было равных. Очевидно, его противник тоже счел происходящее игрой и решил играть с намерением одержать победу.

«Только не думай, дружок, что я буду играть по твоим правилам», — с усмешкой подумал Калам.

Взяв щипцы, он стал проверять крепость балконных досок. Не зная, кто живет в этом доме, он изрядно рисковал. Ассасин проталкивал узкие рукоятки щипцов во все щели, однако балконный пол был уложен достаточно плотно. Каламу пришлось оставить это занятие и растопырить щипцы на балконной опоре, чтобы не свалились вниз.

Кинжал он по-прежнему держал в зубах. Калама уже тошнило от железистого привкуса крови. Он ухватился за край балкона, подтянулся на руках и осторожно встал. Оставалось покрепче вцепиться в балконные перила и перебросить через них ногу. Вскоре он уже был на балконе. Щипцы Калам на всякий случай прихватил с собой.

Он внимательно осмотрел балкон. В глиняных горшках росли съедобные травы. В углу на кирпичном фундаменте стояла печь для хлеба. Она была еще теплой. Внутрь дома вела узкая дверца, закрытая на засов.

Дальнейший осмотр показал ассасину, что здесь он не один. Его глаза встретились с глазами черной собачонки с лисьей мордочкой и остренькими ушками. Псина деловито пережевывала пойманную крысу и молча следила за незваным гостем, поблескивая черными глазками.

Калам тихо вздохнул. Менее всего он ожидал столкнуться с малазанской крысоловкой. Этих собак любили и разводили за их безумную смелость. Они храбро расправлялись с крысиными выводками, но отличались непредсказуемостью характера. Калам не знал, как поведет себя собачонка, когда закончит ужинать. Возможно, лизнет ему руку, а возможно — откусит нос.

Крысоловка понюхала недоеденную крысу и стала спешно ее доедать. Собачьи глаза все время следили за Каламом. Крысоловка не побрезговала даже крысиным хвостом, заглотнув его целиком. Затем она облизала передние лапы, села и принялась облизывать другие части тела, после чего встала. Тишину переулка взорвал громкий отрывистый лай. Крысоловка даже подпрыгивала от ярости.

Калам вскарабкался на балюстраду перил. Внизу что-то промелькнуло. Ассасин, не теряя времени, спрыгнул с балкона, зажав в левой руке нож. Уже в воздухе он понял, что обречен: на помощь его одинокому противнику спешили «когти» другой «руки».

Калама ударило крепким невидимым кулаком. Магия! Нож выскользнул из онемевших пальцев. Самого Калама отнесло в сторону, и он упал, больно ударившись левым боком.

Крысоловка на балконе захлебывалась лаем.

«Коготь», в которого метил Калам, кинулся на него с кинжалами. Ассасин подскочил и попытался ударить нападавшего обеими ногами, но тот сумел ловко увернуться. Кинжалы чиркнули Каламу по ребрам. Лбом «коготь» ударил ему в нос. Лицо обожгло болью, а темнота перед глазами расцветилась гроздьями звезд.

Нападавший шагнул назад, расставил ноги и поднял оба кинжала. Выпад был неминуем, но… на голову «когтю» упал рычащий черный комок. Острые зубы впились в щеку нападавшему, и тот взвыл от боли.

Калам схватил «когтя» за запястье и вырвал кинжал. Вторым кинжалом нападавший безуспешно пытался достать озверевшую крысоловку. Потом он бросил оружие и обеими руками стал отрывать от себя извивающегося пса.

Кинжал Калама ударил «когтя» в сердце. Отшвырнув убитого, ассасин огляделся и увидел, что окружен.

— Уйми свою собаку, Калам, — сказала женщина. Крысоловка продолжала трепать мертвого, впившись ему в шею. Булыжники, на которых лежал «коготь», блестели от крови.

— Не могу. Собака не моя, — буркнул Калам. — Правда, я бы сейчас не отказался от сотни таких псов.

У него саднил разбитый нос, отчего из глаз текли слезы, смешиваясь с кровью, капавшей с губ и подбородка.

— Да прибей ты наконец эту паршивку! — велела женщина одному из своих спутников.

— Можно и без кровопролития, — усмехнулся Калам. Нагнувшись, он схватил крысоловку за загривок и подбросил вверх. Собака завизжала и вскоре шлепнулась на балконный пол. Ее когти яростно заскребли по доскам. Дверца приоткрылась. Послышался дребезжащий старушечий голос:

— Цветок, мальчик мой, ну что ты так разлаялся. Успокойся.

Собака умолкла.

— Будем кончать эту игру, — сказал Калам, глядя на командира «руки».

— С удовольствием, — ответила женщина.

Игра окончилась, но совсем по-иному. Стрела, ударившая женщину в грудь, прошла навылет. Командир «когтей» упала на Калама, и железный наконечник стрелы едва не пропорол ему горло. Остальные четверо нападавших озирались в поисках укрытия, не зная, откуда появился этот всадник и кто он.

Калам оторопел: к нему скакал… его жеребец, оставленный в Арене. В седле сидела пригнувшаяся Минала с арбалетом в руках. Ассасин едва успел отскочить и схватиться за край седла. Очередной прыжок коня поднял его, и Калам очутился позади Миналы.

— Прикрой нас! — крикнула она, отдавая ему арбалет.

Обернувшись, Калам увидел четверых «когтей», пустившихся за ними в погоню. Он выстрелил. Охотники мгновенно распластались на булыжниках. Стрела ткнулась о стену и ушла в темноту.

Переулок вывел их на улицу. Минала повернула влево. Из-под копыт вылетел сноп искр. Конь помчался вперед.

Квартал, примыкавший к гавани, представлял собой настоящий лабиринт кривых улочек и переулков, по которым было просто невозможно скакать во весь опор да еще в кромешной тьме. Но жеребец несся как бешеный. Минала управляла конем столь уверенно и искусно, будто выросла в виканском клане.

— Куда мы скачем? — наклонившись к Минале, спросил Калам. — Весь Малаз кишит «когтями»!

— Без тебя знаю!

Жеребец проскакал по деревянному мосту. Подняв голову, Калам узнал это место, над которым высилась скала и стоящий на ней Ложный замок.

— Минала, что это значит?

— Ты же хотел добраться до императрицы? Вот мы и едем к ней в гости. В Ложный замок.

Разноцветные камни обрушились под их ногами внезапно и без единого звука. Четверо путников провалились в холодную тьму… Трудно сказать, как долго они падали и где очутились.

Скрипач открыл глаза. Он лежал на другом полу, составленном из ровных блестящих серых плит. Кряхтя, сапер сел. Мешок с «морантскими гостинцами» по-прежнему болтался у него на плече. Падая, он ударил едва залеченную ногу и теперь морщился от боли. Скрипач стиснул зубы и огляделся. Трое его спутников медленно поднимались на ноги.

Они находились в круглом помещении. Такое же они видели, когда попали в Тремолор. Сапер было испугался, что их вернуло к начальной точке путешествия. Но нет, воздух пах солью.

— Это Мертвый дом в Малазе, — сказал Скрипач.

— С чего ты взял? — спросил Крокус. Скрипач подполз к стене и, держась за нее, встал.

— Пахнет Малазанским заливом. Чуешь, сколько влаги в воздухе? Нет, парень, это не Тремолор.

— Но мы могли попасть в какой-то другой Дом Азата, который тоже стоит вблизи залива.

— Могли, — согласился сапер.

— Скоро узнаем, — отозвалась Апсалара. — А ты, Скрипач, опять шмякнулся своей лодыжкой?

— Увы. Жаль, рядом нет Маппо с его снадобьями.

— Идти сможешь? — поинтересовался Крокус.

— Только хромаючи.

Отец Апсалары подошел к лестнице, ведущей вниз.

— Мы попали в чей-то дом, — сказал он. — Внизу свет.

— Придется знакомиться с хозяевами, — пробормотал Крокус, вытаскивая кинжалы.

— Спрячь их, — потребовал Скрипач. — Либо мы ведем себя как гости, либо нам помогут встретиться с Клобуком.

Скрипач спускался медленно, привалившись к плечу Крокуса. Все четверо спустились на первый этаж и через открытую дверь вышли в коридор. По всей его длине в маленьких нишах стояли зажженные светильники. Коридор оканчивался раскрытыми двойными дверями. На них отражались отсветы очага.

Как и в Тремолоре, посередине коридора в стене была большая ниша, где стояли такие же громадные доспехи. Чувствовалось, они видели немало жестоких битв.

У дверей путники остановились, словно решая, стоит ли идти дальше. Затем Апсалара решительно шагнула вперед. Они попали в большой зал. Огонь в очаге горел сам по себе, без всяких дров. Странная тьма окружала его по краям, делая очаг похожим на портал огненного магического Пути.

Перед очагом, спиной к путникам, стоял некто. Облаченный в одежды цвета охры, успевшие выцвести и потускнеть, он был широкоплеч, а ростом своим раза в полтора превосходил человеческий. Черные, с рыжеватым оттенком волосы были заплетены в косу, перетянутую на затылке металлической цепочкой. Это был хранитель Дома.

Не поворачиваясь к ним, хранитель заговорил низким, раскатистым голосом:

— Вы так и не сумели отдать Икария Азату.

— Вообще-то нам никто этого не поручал, — тут же возразил Скрипач. — Маппо…

— Ах да, Маппо, — перебил его хранитель. — Этот трелль. Он слишком давно странствует бок о бок с Икарием. Но есть обязанности, превосходящие дружбу. Древние боги нанесли Маппо глубокую рану, уничтожив его родной город и возложив вину на Икария. Им казалось, этого будет достаточно. Древние остро нуждались в сопровождающем для полуджагата, готовом постоянно находиться при нем и даже пожертвовать жизнью, если понадобится. Поначалу Икарий странствовал один, и угроза миру была слишком велика.

Эти слова вгрызались в Скрипача, разрывая его изнутри.

«Как ты можешь говорить такое, хранитель? Маппо не верит, будто Икарий разрушил его родной город и убил его родных и близких».

— Знайте же, смертные, Азат давно замыслил пленить Икария, — сказал хранитель, поворачиваясь к ним.

Из тонких губ торчали острые клыки. Зеленоватая морщинистая кожа делала его похожим на призрак, и даже мягкий свет очага не добавлял ей живости. На пришедших глядели холодные глаза цвета подтаявшего льда.

Скрипач заморгал.

«Неужели?»

Сходство было полным, вплоть до мельчайших черточек на лице. Саперу стало не по себе.

— Моему сыну опасно гулять на свободе. Его гнев ядовит, — сказал джагат. — Я уже говорил: есть обязанности, превосходящие дружбу и даже кровные узы.

Ему ответила Апсалара.

— Мы понимаем твои заботы, но справиться с Икарием нам было не по силам. Он бы с легкостью расшвырял всех нас.

Ледяные глаза джагата скользнули по ней.

— Наверное, ты права. Простите меня. Просто я… надеялся.

— Но почему… почему над Икарием тяготеет такое страшное проклятие? — прошептал Скрипач.

Джагат вздрогнул, затем резко повернулся к очагу.

— Раненые воины опасны. Но еще опаснее — нанесение ран. Мой сын искал способы вызволить меня из Азата. Он потерпел неудачу и… пострадал сам. Икарию никогда не понять, что мне здесь хорошо и спокойно. Во всех мирах очень мало мест, где бы джагат чувствовал себя спокойно… точнее, где он может достичь покоя. В отличие от людей мы стремимся к уединению, ибо только когда мы одни, мы ощущаем себя в безопасности.

Некоторое время хранитель и путники не произнесли ни слова.

— Боги жестоко посмеялись над Икарием, — вновь заговорил джагат. — Лишившись памяти, он не знает, что побудило его начать свои долгие странствия. Ему ничего не известно о поврежденных магических Путях и тайнах Азата.

Улыбка джагата была насквозь пронизана болью.

— Он и обо мне ничего не знает.

— Так ты… Гофос? — вдруг спросила Апсалара.

Джагат не ответил.

Возле ближней стены Скрипач заметил скамью. Доковыляв туда, он сел, прислонился к теплой стене и закрыл глаза.

«Боги милосердные, что есть все наши внешние сражения и внутренние шрамы? Царапины и не более. Спасибо тебе, Клобук, за дар смерти. Я бы не смог жить тысячелетия, как живут Властители. Я бы просто истерзал себе душу».

— Вам пора уходить, — объявил джагат. — Если кто-то из вас ранен — у входной двери стоит лохань с целебной водой. За пределами Дома Азата эта ночь полна опасностей. Будьте осторожны.

Скрипач встретился глазами с Апсаларой и отвернулся, не желая, чтобы она видела его слезы.

«Маппо и Икарий… как же переплелись ваши жизни!»

— Пошли, — тихо сказала Апсалара.

Скрипач кивнул, тяжело вставая.

— Мне эта водичка точно не помешает, — пробормотал сапер.

Крокус бросил прощальный взгляд на пристанище джагата: выцветшие шпалеры, резную скамью, стол у противоположной стены, заваленный свитками пергамента. Вздохнув, парень молча вышел. Вслед за ним вышел Реллок.

Коридор вывел путников к входным дверям. С одной стороны стояла деревянная лохань, с другой на крючке висел деревянный черпак. Апсалара сняла его, зачерпнула воды и подала Скрипачу.

Он пил большими глотками и стонал: исцеление ноги было отнюдь не безболезненным. Потом боль ушла. Скрипач стоял, опустив плечи. Лицо обильно покрывал пот. Спутники вопросительно смотрели на него.

— Эту воду не пьют впрок, — тихо сказал сапер. — Только если ранен или болен, иначе она погубит.

Апсалара молча повесила черпак на место.

Входная дверь открылась от легкого прикосновения. За нею лежал густо заросший двор. Ночное небо затянули облака. Мощеная дорожка вела к арке ворот. В соседних домах не светилось ни одного окошка.

— Мы в Малазе? — спросил Крокус.

— Да, парень, — ответил сапер.

— Противный город.

— Ты прав.

Скрипач ощупал лодыжку. Боль исчезла. Мягко ступая, он дошел до ворот и выглянул на улицу. Кроме теней, там не было никого.

— Не нравится мне все это, — проворчал Скрипач.

— Малаз под колпаком магии, — сказала Апсалара. — Знакомый вкус.

— «Когти»? — спросил сапер.

Она кивнула.

Скрипач полез в мешок.

— Похоже, нам кое-кого придется угостить по дороге.

— Может, обойдемся без угощений?

Скрипач вытащил пару «гарпунчиков».

— Обойдемся, если сами не попросят.

— И куда теперь? — шепотом спросил у него Крокус.

«Эх, парень, если б я сам знал!»

— Попробуем навестить «Улыбку». Эту таверну мы с Каламом хорошо знаем.

Они вышли из ворот.

Путь им преградило нечто большое и бесформенное. Апсалара едва успела удержать Скрипача, приготовившегося метнуть «гарпунчик».

— Погоди!

Демон повернул к ним голову, сверкая серебристым глазом. На плече у него сидел мальчишка с лицом, покрытым запекшейся кровью. Лицо мальчишки лишь отдаленно можно было назвать человеческим.

— Здравствуй, апторианский демон, — узнала чудовище Апсалара.

— Вы ищете Калама Мехара? — спросил мальчишка, обнажая зубастую пасть.

— Да, — ответила за всех Апсалара.

— Он сейчас держит путь к крепости на скале.

— К Ложному замку? — удивился Скрипач. — Что он там забыл?

— Разве он не собирался встретиться с императрицей? — вопросом ответил странный мальчишка.

Сапер повернулся туда, где на скале темнели очертания крепости, над которой развевался такой же темный флаг.

— Клобук меня накрой! Значит, Ласэну на старые места потянуло?

Ребенок одарил его своей жутковатой улыбкой.

— Мы вас проводим. Пройдем через Тень — никакие «когти» не достанут.

— Ну тогда веди нас, — улыбнулась ему в ответ Апсалара.

Бешеная скачка продолжалась до самой каменной лестницы, что вела на вершину скалы.

— Не гони его так, — сказал Калам, схватив Миналу за руку.

— Лучше держись крепче, — бросила она. — Подъем не слишком крутой.

«Фенир тебя забодай, женщина! Ты хоть раз взбиралась по этой лестнице?»

Калам почувствовал, как у коня напряглись все жилы. Послушный всаднице, жеребец собрался помчаться наверх, но едва его копыта коснулись каменных ступеней — окружающий мир резко изменился. Конь заржал и встал на дыбы, только было поздно. Его и обоих всадников поглотил магический Путь.

Калама сбросило с коня. Он задел стену, добавив к своим ранам еще одну царапину. Затем последовал удар о блестящий пол. На мгновение Калам утратил способность дышать. Арбалет выпал у него из рук. Хватая ртом воздух, ассасин встал.

Они находились в коридоре, где пахло плесенью. Жеребец всем своим видом показывал, что мечтает поскорее отсюда выбраться. Над головой тянулся высокий сводчатый потолок. Ми-нала сумела удержаться в седле и теперь успокаивала коня. Подавшись вперед, она гладила его по морде. Вскоре жеребец перестал фыркать.

Калам потирал ушибленное плечо.

— Где это мы? — шепотом спросила Минала, оглядывая длинный пустой коридор.

— Думаю, что уже внутри Ложного замка, — ответил ассасин, нагибаясь за арбалетом. — Императрица знает о нашем появлении. Похоже, ей не терпится меня увидеть.

— Тогда, Калам, плохи наши дела.

Он молча согласился.

Коридор упирался в двери.

— По-моему, мы попали в Старую башню, — сказал Калам.

— А пахнет, как в конюшне, — поморщилась Минала.

— Ничего удивительного. Половину замка превратили в конюшню. Правда, Главный зал уцелел.

Он кивнул в направлении дверей.

— Нам туда.

— Других проходов нет? — спросила Минала.

Калам покачал головой.

— Не осталось. А если и есть, нас может занести еще в какой-нибудь магический Путь.

Минала спешилась.

— Думаешь, она следит за нашим приближением?

— Если и следит, то лишь магическим зрением. Тебя, наверное, интересует, знает ли Ласэна про тебя?

Он помолчал, отдавая Минале арбалет.

— Будем надеяться, что не знает. Держись сзади. В случае чего прикроешь.

Она кивнула, взведя пружину арбалета.

— А как вообще ты попала в Малаз? — спросил Калам и удивился, почему задает этот вопрос только сейчас.

— На другой день после отплытия «Затычки» из Арена уходил большой корабль. Вез чистопородных лошадей Пормкваля. Твой жеребец ни у кого не вызвал подозрений. Мы тоже попали в жуткую бурю. Но самое жуткое случилось, когда мы входили в гавань Малаза и мне пришлось верхом прыгать за борт и плыть к берегу. Вторично я ни за что не согласилась бы на такое!

Ассасин непонимающе глядел на нее.

— Но зачем… скажи, зачем тебя понесло в Малаз?

— Неужели ты настолько туп, Калам? Или я зря оказалась в том переулке?

В душе Калама существовали уголки, защищенные, как ему думалось, непреодолимыми стенами. И сейчас эти стены вдруг обрушились. Быстрота, с какой они превратились в груду обломков, ошеломила его.

— Ладно. Только знай: я не настолько проницателен, как тебе могло показаться. И не настолько обходителен.

— Дурачь кого-нибудь другого, — усмехнулась она.

Калам оценил свои возможности. Из оружия у него остался один кинжал. К тому же он потерял много крови.

«И ты еще собрался убивать императрицу? Но это придется сделать. Второй такой возможности у тебя не будет».

Не сказав Минале ни слова, Калам пошел к дверям, ведя за собой коня. Цокот копыт эхом отдавался от стен коридора. Приблизившись, ассасин дотронулся рукой до облупившегося дерева дверей. Поверхность была влажной, будто двери запотели.

«Магия. И серьезная магия. А ты думал, Ласэна встретит тебя безоружной?»

Калам обернулся. Встретившись глазами с Миналой, он медленно покачал головой. Она подняла арбалет. Калам взялся за ручку. Та повернулась без единого скрипа. Он толкнул дверь и вошел.

Его встретила темнота. Было отчаянно холодно.

— Смелее, Калам Мехар, — послышался женский голос.

Много раз Калам представлял себе эту сцену. В действительности все оказалось не так, как бы ему хотелось. Взяв под уздцы коня, он пошел на голос.

— Подойди ближе. В отличие от Симпатяги и его «когтей» я всегда тебя ценила, Калам.

Тьма не рассеивалась, а голос, казалось, раздавался отовсюду. Через пару шагов за темной завесой исчезла и слегка приоткрытая дверь.

— «Сжигатель мостов», ты явился убить меня, — ровным, сухим голосом продолжала императрица Ласэна. — Ты проделал долгий и опасный путь. Почему ты хочешь моей гибели?

Вопрос ошеломил его.

— Ты молчишь, Калам? — с насмешливым изумлением продолжала Ласэна. — Не верю, что ты мучительно ищешь ответ.

— Я тебе отвечу, — хмуро произнес ассасин. — Я пришел отомстить за намеренное истребление «сжигателей мостов». За объявление Дуджека Однорукого изменником. За попытки расправиться с Бурдюком, мной и другими воинами Девятого взвода. За уничтожение старой гвардии, не забывшей императора. За возможную причастность к гибели Дассема Ультора. Наконец, за убийство Танцора и Келланведа. За все твое неумелое управление империей, незнание реального положения дел и бесконечное предательство…

Он вдруг умолк. Ласэна тоже долго молчала.

— Ты собираешься быть моим судьей и палачом?

— Да.

— А мне позволено сказать слово в свою защиту?

Калам стиснул зубы. Голос Ласэны слышался отовсюду… отовсюду, кроме одного места — угла слева от него, до которого было не более четырех шагов.

— Ну что ж, попытайся.

«Хорош палач. Я еле стою на ногах, а она в любой момент может позвать стражу. Как говорит Быстрый Бен: "Остался ни с чем — рискни всем"».

Голос Ласэны зазвучал тверже.

— Верховный маг Тайскренн направил свои усилия по ложному пути. Уничтожение «сжигателей мостов» вообще не входило в мои замыслы. Но в твоем взводе была девчонка, находившаяся под властью одного из богов. Он хотел ее руками расправиться со мной. Я послала адъюнктессу Лорну, чтобы она нашла и убила эту девчонку.

— Ты говоришь известные мне вещи, императрица. Я напрасно теряю время.

— Я так не считаю. Время — единственное, чем можно по-настоящему наслаждаться в смертном мире. А теперь я отвечу на твои обвинения… Объявление Дуджека изменником, по сути, было уловкой. Мы уже давно знали об угрозе, исходящей из Паннионской области Генабакиса. Однако Дуджек придерживался мнения, что с паннионским пророком ему в одиночку не справиться. И тогда, Калам, мы решили превратить наших заклятых врагов в союзников. Чтобы одолеть этого безумца, нам требовалось многое: богатства Даруджистана, помощь Каладана Бруда, поддержка ривийцев и баргастов. Нам был нужен Аномандер Рейк и его тистеандии, а также сила и умение Малиновой гвардии. Все они могут ненавидеть Малазанскую империю, но ни у кого из них не отнимешь реального взгляда на вещи. Они понимают, насколько опасен паннионский пророк и сколачиваемая им империя. Мне было нужно, чтобы они поверили Дуджеку. Я согласилась с его предложением. Я знаю Дуджека: он и его солдаты не могут не воевать. Объявленные изменниками империи, они все равно останутся армией и не превратятся в толпу головорезов. Но в таком качестве Дуджеку было легче снискать доверие его недавних врагов.

— И кто знает об этой уловке?

— До нашего с тобой разговора знали только Дуджек и Тайскренн.

— А какова роль верховного мага? — спросил Калам. Ему показалось, что Ласэна улыбается.

— Он остается за кулисами событий, вне поля зрения. Но если Дуджеку понадобится, Тайскренн станет его… как это у вас говорится… «нужной картой в рукаве».

Калам замолчал. Единственными звуками вокруг было его дыхание и стук капель крови, падавших на плиты пола. Потом он сказал:

— Но остаются более давние преступления, в которых ты повинна.

— Убийство Келланведа и Танцора? Да, я прекратила их правление. Захватила трон. Совершила ужасное предательство. Но любая империя держится на незыблемом законе: жизнь империи важнее жизни каждого из ее подданных.

— Включая и тебя.

— Да. Включая и меня. Империя учитывает свои нужды, выдвигает требования, продиктованные долгом. Груз долга. Ты ведь воин и должен понимать такие вещи. Я очень хорошо знала и Келланведа, и Танцора. Знала лучше, чем кто-либо, в том числе и ты. Я откликнулась на неизбежную необходимость, с громадной неохотой пошла на этот шаг. Внутри меня все сжималось от боли. С того времени я допустила и допускаю серьезные промахи в суждениях. И этот груз я тоже должна нести на своих плечах, Калам.

— А Дассем Ультор?

— Он был моим соперником. Честолюбивый человек, преданный культу Клобука. Я страшилась гражданской войны и потому ударила первой. Я отвела эту угрозу, и сожалений по поводу гибели Дассема Ультора у меня нет.

— Надо же, — пробормотал Калам, — на все у тебя есть ответ.

«А как же иначе? Она тоже готовилась к этой встрече».

— Если бы на моем месте сейчас находился Дассем Ультор, думаешь, он бы позволил тебе проникнуть сюда? Думаешь, стал бы рассуждать с тобой?

Ласэна опять замолчала.

— Чувствую, ты разгадал, где я нахожусь. Так смелее, Калам! Еще три-четыре шага, и ты сумеешь навсегда прекратить правление императрицы Ласэны… Что ты замешкался?

Усмехаясь, Калам повертел в пальцах рукоятку кинжала. «Что ж, будем играть до конца».

— А мятеж в Семиградии? — спросил он.

— Наказание понесут все, кто виновен. С обеих сторон, — отчеканила она.

Его поразили нотки гнева, прозвучавшие в ее голосе.

«Тебя это задевает, императрица, раз твоя невозмутимость дала брешь. И незачем было прятаться за иллюзии… Я прекращаю охоту».

Он убрал кинжал в ножны и улыбнулся, услышав, как она вздохнула.

— Тебя что-то удивляет, императрица?

— Твое поведение, Калам.

— Наверное, не меньше, чем меня твое. Ты могла бы умолять о пощаде. Могла бы привести больше доводов в свое оправдание. А ты предпочла говорить не своим голосом, а… голосом империи.

Он повернулся.

— Твое пристанище в безопасности. Я ухожу.

— Постой.

Калам остановился, ощутив внезапную неуверенность в ее голосе.

— Ты мне не все сказала?

— «Когти»… я не могу вмешаться. Не могу остановить их преследование.

— Знаю. Незыблемые законы братства. Со своими они разбираются сами.

— И куда же ты теперь пойдешь?

Ассасин улыбнулся.

— Ты настолько доверяешь мне, что беспрепятственно позволяешь уйти? Мне лестно это слышать.

Калам развернул коня и повел его к дверям. Там он в последний раз обернулся и сказал:

— Тебя ведь волнует другое. Ты хочешь знать, приду ли я по твою душу еще раз. Отвечаю: нет.

Минала стояла в нескольких шагах от входа. Увидев открывающуюся дверь, она вскинула арбалет и тут же опустила. Стрелять было не в кого. Калам вывел коня, потом плотно закрыл двери.

— Ну как? — прошептала она.

— Что как?

— Я слышала приглушенные голоса. Один какой-то странный, будто неживой. Она мертва? Ты убил императрицу?

«Наверное, я убил призрака. Нет, пугало, похожее на Ласэну. Ассасину нельзя видеть под маской своей жертвы лицо живого человека».

— Ты ошиблась, Минала. Там не было никого. Только насмешливое эхо, отвечавшее мне из углов. Охота закончена.

Глаза Миналы вспыхнули.

— После стольких испытаний… насмешливое эхо? И ты пересек три континента, чтобы его услышать?

— Такова наша природа. Нам неистребимо хочется верить в существование простых решений. Знаешь, идя туда, я ожидал увидеть настоящий поединок. Магия, брызги крови. Мечтал, как собственной рукой убью заклятого врага. А вместо этого, — он громко расхохотался, — был обыкновенный разговор с обыкновенной смертной женщиной.

Калам встряхнул головой.

— В городе полно «когтей», и нам желательно больше не напарываться на них.

— Веселая ночка. И что же мы будем делать?

— Попытаемся прошмыгнуть у них под носом.

— Тебе мало трех ран?

— Ладно, там видно будет. Пошли.

Они двинулись по коридору, ведя за собой черного жеребца.

Тьма, окутывавшая Главный зал, постепенно рассеивалась. Невдалеке от дверей, в углу, на стуле сидел высохший труп. Слабый ветер шевелил жидкие завитки волос. От губ почти ничего не осталось, а из глазниц выглядывала пустота.

Вскоре в боковой стене открылся портал. Оттуда вышел высокий сухощавый человек в темно-зеленом плаще. Он внимательно посмотрел на двойные двери, затем на труп.

— И как? — спросил человек.

— Он больше не представляет для нас угрозы, — голосом императрицы Ласэны прошептали губы.

— Вы в этом уверены, императрица?

— В какой-то момент нашего разговора Калам догадался, что телесно я здесь не присутствую, и ему придется продолжить свою охоту. Но, кажется, мои слова возымели действие. Он ведь не безрассудный человек и не фанатик. Прикажи своим охотникам прекратить преследование.

— Императрица, вы же знаете, что это невозможно.

— Пойми, Симпатяга, мне не хотелось бы его терять.

«Коготь» отрывисто рассмеялся.

— Если я сказал, что не могу отозвать своих охотников, это еще не значит, что их попытки увенчаются успехом. Да сам Танцор двадцать раз подумал бы, прежде чем связываться с Каламом Мехаром. Так что будем считать эту ужасную ночь временем давно назревшего отсечения слабых звеньев нашего братства. Калам нам уже помог.

— Я всегда удивлялась твоей манере шутить.

Симпатяга криво улыбнулся.

— За эту ночь мы получили немало ценных уроков, императрица. Будет над чем поразмыслить. К тому же мне есть на кого излить свою досаду.

— Знаю. Жемчуг, твой любимый лейтенант.

— Уже не любимый.

— Надеюсь, твое излияние не лишит его жизни? — с оттенком предостережения спросила Ласэна.

Симпатяга вздохнул.

— Конечно, нет. А пока пусть попотеет и подумает над уроком, который ему преподал Калам. Я всегда говорю: каждому человеку не помешает некоторая доля смирения. Вы согласны, императрица?

— А где ты видишь императрицу?

«Справедливый вопрос — ведь я же разговариваю с трупом! Вот что мне всегда нравилось в тебе, Ласэна, — так это твоя удивительная способность заставить человека взять свои слова обратно».

Увидев наведенный арбалет, командир стражи поднял руки. Калам втащил его в тень стены и там разоружил.

— Вот так-то лучше будет, капитан, — усмехнулся ассасин. — А теперь говори, где тут прячутся незваные гости.

— Надо думать, себя к их числу вы не относите, — заметил ему командир. — Караульный у ворот что-то болтал… привиделись ему какие-то тени на лестнице. Но этот старый пень плохо видит… Во всяком случае, здесь, кроме вас двоих, никого нет.

— Смотрю, ты немногословен, капитан… Звать-то тебя как?

— Араган. Через несколько дней я получу новое назначение.

— И если сейчас не будешь упрямиться, ты непременно до него доживешь.

— Я как раз совершал обход. Все тихо. Никого… то есть почти никого, если не считать тебя и твоей спутницы.

Минала выразительно поглядела на флаг, трепетавший над флюгером.

— А как же высокая гостья? — спросила она. — Неужели явилась без телохранителей?

Капитан Араган сдержанно улыбнулся.

— Это ты про императрицу? — спросил он, и в голосе отчетливо прозвучала настороженность. — А ведь она совсем не старится, правда?

Внутренний двор заволокло густой, чернильной тьмой. Минала предостерегающе крикнула и выстрелила. В темноте кто-то застонал от боли. Калам бросился на капитана, сшиб его с ног и выхватил кинжал.

«Когтей» было не менее двух десятков. Они приближались со всех сторон. В воздухе просвистело несколько «утренних звезд». Минала с криком выронила арбалет. Мимо прокатилась волна магии и тут же пропала.

Калам вдруг заметил, что наступавшие «когти» мешают не только ему. Апт? Быть того не может! Но глаза его не обманывали: демон сосредоточенно крушил «когтей». Их тела летели в разные стороны. Пятеро охотников кинулись на демона. Камень, брошенный из-за спины Апта, они оставили без внимания, а когда догадались, бежать было поздно. Ударившись о землю, «гарпунчик» взорвался, раскидывая вокруг смертоносные железные осколки.

Один «коготь» все же сумел прорваться к Каламу. Блеснула пара тонких лезвий. Одно ударило ассасина в правое плечо, другое просвистело совсем рядом с лицом. Калам выронил кинжал. Он знал приемы «когтей». Сейчас охотник прыгнет на него. Единственным оружием ассасина оставался мешочек с гвоздями, который он выставил на пути нападавшего.

«Коготь» ударился головой о гвозди. Забыв про Калама, он корчился на земле, зажимая руками многочисленные колотые раны. Неподалеку разорвался еще один «гарпунчик». Вслед за взрывом послышались новые крики и стоны.

Чьи-то руки подхватили Калама и поволокли в тень.

— Минала, это ты? — спросил он.

— Она с нами, — ответил знакомый голос. — Крокусу удалось поймать твоего коня.

Калам заморгал от неожиданности.

— Никак Печаль?

— А ты никак забыл, капрал, что меня теперь зовут Апсалара?

Крики и шум стихали.

— Здорово же тебя продырявили за эту ночку, — сказала Апсалара.

Она осторожно вытащила из его правого плеча застрявший там кинжал. Следом хлынула кровь. Над Каламом склонилось еще одно знакомое лицо: чумазое, с всклокоченной рыжей бородой.

— Ну у тебя и рожа, Скрипач.

Сапер расплылся в улыбке.

— Самое забавное, я то же самое подумал про твою, — признался он. — Смотрю, у тебя появилась подруга. Горячая женщина.

— Она ранена? — встрепенулся Калам.

— Слегка, — ответила Апсалара.

— Тебя можно поздравить? Сумел убить императрицу? — полюбопытствовал Скрипач.

— Нет. Я передумал.

— Забавно слышать. С чего это?

— Какой смысл убивать мешок с костями? Я тебе потом все расскажу. Думаю, тебе тоже есть чем меня позабавить. Насколько понимаю, вы все-таки добрались до Тремолора.

— Угадал.

— Трудно было?

— Что ты! Проще простого.

— Рад слышать, что хоть у вас обошлось без головной боли.

Калам с трудом сел.

— Где это мы? На двор Ложного замка не слишком похоже.

Ему ответил другой голос, звонкий и насмешливый:

— Вы в мире Тени… В моем мире.

— Повелитель Теней? — вскинул голову Скрипач. — Правда, нам привычнее называть тебя Келланведом. Нас не одурачишь. Можешь и дальше прятаться за свои тени — для нас ты все равно остаешься императором, а не Властителем!

— Разве это меняет дело? — засмеялась бесплотная тень. — И разве ты — не солдат Малазанской империи, приносившей присягу на верность… мне?

— Вообще-то я присягал на верность империи.

— Не будем спорить из-за мелочей. Апторианский демон привел тебя не к империи, а ко мне. Ко мне, солдат!

Апт защелкал, зацокал и засвистел. Повелитель Теней выслушал его речь.

— Умная бестия, ничего не скажешь. Но мы и раньше это знали. А теперь он еще и заботливый папаша. Гляньте, какой красавец сидит у него на плече!

Келланвед встал напротив Калама.

— Здравствуй, капрал Калам, «сжигатель мостов». Смотрю, ты нашел женщину себе под стать. Сколько огня в ее глазах! Я потрясен, искренне потрясен. Наверное, тебе надоели бесконечные сражения и ты не прочь осесть вместе с нею где-нибудь в тихом месте? Я хочу вознаградить тебя. И не только тебя. Всех вас, мои верные подданные.

Ему ответила Апсалара. Ее голос звучал холодно и отстра-ненно.

— Нам с отцом не надо твоих наград. Мы хотим полностью оборвать всякие связи с тобой, с Котиллионом и во всеми прочими Властителями. Мы хотим покинуть твой мир, Амманас, и вернуться на родное побережье.

— Я хочу отправиться вместе с ними, — сказал Крокус.

— Замечательно, — отозвался бог. — Какое единодушие. Какое идеальное завершение большого круга. Значит, на родное побережье? Туда, где мы впервые встретились? Нет ничего проще. Возвращайтесь! Все трое!

Он взмахнул длинными призрачными пальцами. Апсалару, Реллока и Крокуса окутали тени, и они исчезли. Бог снова засмеялся.

— Котиллион будет чрезвычайно доволен… А что хочешь ты, солдат? — спросил он Скрипача. — Я крайне редко бываю щедрым. Говори быстрее, пока это развлечение мне не наскучило.

Сапер не торопился ему отвечать.

— Знаешь, Калам, я почему-то не взволнован щедротами бога. Думаю, ты меня поймешь, — шепнул он капралу.

— В прошлом ты не баловал нас подарками, Келл… Повелитель Теней, — сказал Калам. — Я и впрямь не прочь отдохнуть.

Он посмотрел на Миналу. Та молча кивнула.

— В каком-нибудь тихом безопасном месте.

— Безопаснее этого мира не сыщешь, капрал! — ответил Повелитель Теней. — Апт будет постоянно вас охранять. Здесь спокойно. Очень спокойно. Возьмите с собой сапера.

— Нет уж, — поморщился Скрипач. — Этот покой не по мне. Слишком похож на кладбищенский.

Бог смерил его взглядом.

— По правде говоря, солдат, я тебе ничего не должен. За тебя просил Апт. Наверное, у него на то были свои причины. Силой я никого у себя не держу. Так говори, чего ты хочешь? Вернуться к «сжигателям мостов»?

— Нет.

Калам удивленно повернул голову. Такого ответа он не ожидал.

— Возле Ложного замка мы подслушали разговор караульных, — сказал сапер. — Из гавани Малаза должен отойти последний корабль из флотилии Таворы. По каким-то причинам он не ушел тогда со всеми.

Скрипач поймал на себе взгляд Калама.

— Прости, капрал, но надо покончить с мятежом на твоей родине. Я хочу вернуться в Семиградие.

Калам протянул ему окровавленную руку.

— Только уцелей. Это все, о чем прошу.

Сапер кивнул.

— Неудивительно, что с такими солдатами мы завоевали полмира, — сказал Повелитель Теней. — Нет, Скрипач, я не шучу. На сей раз говорю совершенно серьезно. Правда, Ласэна недостойна столь верных солдат, но речь сейчас не о ней. Когда туман рассеется, ты окажешься возле таверны «Улыбка».

— Это мне по нраву. Спасибо, Келланвед.

Через мгновение исчез и Скрипач.

— Надеюсь ты понял, Повелитель Теней, что я не сделаю новых попыток убить Ласэну? Моя охота окончена. И вас с Котиллионом хочу предупредить: не вмешивайтесь в наши дела. Оставьте империю заботам императрицы. У вас есть свой мир.

— Он хочет нас предупредить! — Бог почти вплотную подошел к Каламу. — Возьми свои слова назад, Калам, иначе пожалеешь. Мы ведем себя так, как нам нравится. Не забывай об этом, смертный.

Минала встала рядом с Каламом, положив дрожащую руку на его здоровое плечо.

— Меня всегда пугали посулы богов, — шепнула она. — Особенно когда они зовут в свои чертоги.

Калам молча кивнул.

— Напрасно вы оба упрямитесь, — сказал им Повелитель Теней. — Мое предложение остается в силе. Может, вы находите этот мир мрачным и унылым? На самом деле это тихое и, я бы сказал, святое место. Только здесь и обосноваться мужу с женой… Ха-ха! Я неправильно выразился. Отцу с матерью. Самое приятное — даже не надо ждать, пока у вас появятся дети. Апт уже нашел вам детей! И предостаточно!

Туман рассеялся. За спиной Апта на макушке пологого холма виднелось скопище шатров. От очагов поднимались струйки дыма. Между шатрами мелькали детские фигурки.

— Ты сокрушался, что мятежники их казнили, — с язвительным ликованием продолжал Повелитель Теней. — Во всяком случае, Апт мне так сказал. Как видишь, детки снова живы. Ваши дети ждут вас, Калам Мехар и Минала Эльтроб. Их тысяча триста. Поистине вы — счастливые родители!

ГЛАВА 24

Взорвавшись пылью, вращающийся туннель магического Пути Дриджны вывел их на равнину. Взору Шаик открылось пространство, покрытое жесткой почерневшей травой. Проехав еще немного, она осадила лошадь. Груды камней, беспорядочно раскиданные повсюду, оказались трупами. Место, по которому ехала Шаик, было полем битвы, местом последнего сражения между Корболо Дэмом и Кольтеном.

Травы почернели вовсе не от палящего солнца, а от запекшейся крови. Над полем вились бабочки-плащовки. По разлагающимся телам воинов ползали мухи. В отличие от людей зловоние ничуть им не мешало.

— Души, порванные в клочья, — тихо произнес за ее спиной Геборий.

Шаик обернулась к старику, затем махнула ехавшему рядом Леому.

— Возьми отряд и поезжай, взгляни, что там впереди.

— Впереди только смерть, — сказал Геборий. Невзирая на жаркое солнце, его трясло.

— Мы и так уже окружены ею, — заметил ему Леом.

— Нет. Это пустяки. Дальше еще страшнее.

Бывший жрец Фенира устремил незрячие глаза на Шаик.

— Корболо Дэм… что он наделал?

— Вскоре узнаем, — бросила в ответ Шаик, велев Леому ехать на разведку.

Армия Дриджны покидала портал. Всех своих магов Шаик поставила командовать крупными полками, разделив их и удалив от себя. Каждый из них был раздосадован ее решением; каждый напрягал магическое зрение, стремясь первым уловить то, что ожидало впереди. И содрогался. Сначала Леорик, потом Бидиталь и, наконец, Фебрий. Здесь их мнения были на редкость единодушны: впереди лежало нечто ужасное.

— В тебе что-то дрогнуло, девочка, — пробормотал Геборий. — Ты все-таки сожалеешь о сделанном выборе?

«Да, старик. Я сожалею о многих своих опрометчивых поступках. Тогда, в Анте, я крупно поссорилась с Таворой, едва не плюнув ей в лицо. Я и подумать не могла, чем обернется для меня наша ссора. Со всей яростью ребенка, которому сделали больно, я обвинила сестру в убийстве наших родителей. Я кричала, что вначале она свела в могилу отца, а затем и мать…»

— Нет, Геборий, не сожалею. У меня теперь есть дочь. Шаик почувствовала, что старик не сразу и даже с какой-то внутренней болью воспринимает ход ее рассуждений. — Я дала ей имя, — продолжала она.

— Ты мне еще не говорила об этом.

Геборий произносил свои слова так, будто ступал по очень тонкому льду.

Леом с отрядом скрылись за вершиной ближайшего холма. Пространство за холмом было подернуто слабой дымкой, и пока Шаик оставалось лишь гадать о ее происхождении.

— Знаешь, Геборий, моя дочь молчалива. Говорит редко, но когда я слышу ее речь… у нее поэтический дар. Наверное, и я могла бы стать такой же… при иных обстоятельствах.

— Поэтический дар? Возможно, для тебя это дар, а для нее он может обернуться проклятием. Есть люди, которые одним своим присутствием способны внушать восхищение или ужас. Но сами они от этого страдают. Зачастую они бывают очень одиноки. Им одиноко даже с собой.

На вершине холма появился Леом. Он сидел в седле и ждал, когда Шаик и армия приблизятся к холму. Еще через какое-то время к нему подъехал отряд всадников. Их знамена не были знакомы Шаик. Двое подъехавших привлекали ее особое внимание. Она уже знала, что это Камист Рело и Корболо Дэм.

— Моя дочь не будет одинокой, — сказала Шаик, продолжая разговор с Геборием.

— Ты так думаешь? Насколько я чувствую эту девочку, ей больше нравится наблюдать за происходящим, чем становиться его частью. Уединенность — ее естественное состояние.

Тронув поводья, Шаик направила лошадь к вершине холма.

— Я хорошо понимаю уединенность, старик. И ценю ее.

— Должно быть, ты назвала ее Фелисиной?

— Да. — Шаик обернулась и поглядела в его незрячие глаза. — Прекрасное имя, разве не так? Оно обещает лучшее будущее. Моя дочь смотрит на мир доверчивыми, широко раскрытыми глазами. Я наслаждаюсь, видя ее невинность.

— А меня невинность других давно не умиляет, — сдавленно произнес Геборий.

По впалым щекам бывшего жреца Фенира катились слезы.

«Да, старик. Ты давно забыл, что такое невинность, чистота юности, полная ожиданий. Чего ждать, когда жизнь преподносит одну потерю за другой?»

— Не надо горевать, Геборий, — попыталась утешить его Шаик. — Рано или поздно мы все меняем невинность на жизненный опыт.

Задумайся Шаик чуть-чуть над своими словами, она бы поняла, что они ужалят старика еще больнее, чем слова о приемной дочери. Геборий задрожал, будто песчаный человечек, готовый рассыпаться. Шаик хотела было положить ему руку на плечо, но поспешно отдернула, зная, что сделает только хуже.

«Самой бы мне не впасть в такое состояние», — подумала она.

— Шаик! В твоих глазах проглядывает богиня!

Эти льстивые слова произнес Камист Рело. Он изо всех сил старался придать своему напряженному лицу ликующее выражение. Шаик равнодушно скользнула по нему глазами и остановила взгляд на Корболо Дэме.

«Полунапанец. Ты напоминаешь мне моего старого наставника. И даже смотришь как он — с холодным презрением. Только я выросла и больше не нуждаюсь в наставниках».

Рело и Дэма окружали предводители племен, верных делу Дриджны. Лица у них были отнюдь не радостными; наоборот, эти люди старательно прятали ужас, пережитый совсем недавно.

В это время к вершине холма на муле подъехал еще один человек в шелковых одеждах жреца. Он сохранял полное хладнокровие и невозмутимость, и это почему-то насторожило Шаик.

Леом держался поодаль. Он с трудом сдерживал себя, стараясь даже не смотреть в сторону Корболо Дэма.

Шаик и Геборий поднялись на вершину холма. Невдалеке виднелись дымящиеся развалины деревни. Между обугленных обломков валялись трупы убитых солдат и конские туши. Каменная арка — и та была черна от копоти. За аркой начиналась дорога, ведущая на юг. По обе стороны от нее тянулись ряды деревьев.

Шаик тронула поводья. Геборий молча сделал то же самое. Старика все еще бил озноб. К ним присоединился Леом. Втроем они направились к арке. Остальные молча поехали следом.

— Взгляни, пророчица, что сталось с этими горделивыми воротами, — нарушил молчание Камист Рело. В его голосе ощущалась едва заметная дрожь. — Аренские ворота нынче стали вратами Клобука. Видишь всю значимость достигнутого? Ты…

— Замолчи! — грубо оборвал его Корболо Дэм.

«Напрасно стараешься, маг. Молчание будет еще красноречивее».

Арка подарила им недолгую прохладу. Затем Шаик подъехала к ближайшему кедру, утыканному распухшими гниющими трупами. Возле дерева она остановилась.

Вернулись дозорные Леома.

— Докладывайте! — велел он.

Четверо потных, запыленных всадников переглянулись, потом один из них сказал:

— Как на этом дереве, так и везде. Более чем на три лиги. Их тысячи.

Геборий подъехал совсем вплотную к дереву и поднял голову, щуря слепые глаза на смердящий труп.

— Где твоя армия, Корболо Дэм? — не поворачиваясь к нему, спросила Шаик.

— Стоит лагерем в непосредственной близости от Арена.

— Значит, взять город вам не удалось?

— Нет, пророчица. Мы потерпели неудачу.

— Что слышно о Таворе?

— Ее флотилия вошла в воды залива, пророчица.

«Как-то тебе понравятся эти аллеи трупов, сестрица…»

— Нам даже не пришлось воевать с этими глупцами, — пояснил Корболо Дэм. Чувствовалось, он до сих пор удивлен случившимся. — Они сдались по приказу Железного кулака Пормкваля. Армия империи всегда гордилась тем, что ее солдаты беспрекословно выполняют любой приказ. Но в данном случае сила обернулась слабостью. Империя потеряла своих великих полководцев.

— Ты считаешь, других у империи нет? — спросила Шаик, наконец поворачиваясь к нему.

— Кольтен был последним, пророчица, — ответил перебежчик. — Новая адъюнктесса нам не опасна. Аристократка, возвысившаяся по прихоти императрицы. Она еще не бывала в настоящих сражениях. И потом, кто ждет ее в Арене? Кто даст дельный совет? Седьмой армии больше нет. Армии Пормкваля — тоже. Тавора явится сюда с полками новобранцев, а ей будет противостоять опытная, закаленная армия. К тому же нас втрое больше. Должно быть, малазанская императрица совсем рехнулась, если думает, что эта изнеженная выскочка сумеет подавить мятеж в Семиградии.

— Приказываю тебе, Корболо Дэм, сняться с занимаемых позиций и соединиться с моей армией.

— Я… пророчица, это…

— У армии Дриджны должен быть только один командир. Выполняй приказ, Корболо Дэм.

«И опять твое молчание говорит больше, чем все слова».

— Слушаюсь, пророчица, — выдавил из себя перебежчик.

— Леом!

— Да, пророчица.

— Наши войска пока останутся здесь. Пусть разобьют лагерь, а потом займутся погребением убитых и казненных.

— Позволь узнать, что будет дальше, когда мы выполним оба твоих приказа? — осторожно спросил Корболо Дэм.

— Встретим с надлежащими почестями Тавору. Только время и место встречи будет выбирать не она, а я… Мы возвращаемся в Рараку, — помолчав, добавила Шаик.

Ее не волновали крики и возгласы. Кого-то ее решение откровенно удивило, кого-то — насторожило и обозлило. Ей задавали вопросы, иногда звучавшие как требования. Шаик оставалась безучастной к происходившему вокруг.

«Рараку — сердце моей новообретенной силы. Я не могу без твоих объятий, иначе мне не одолеть кошмар, зовущийся моей сестрой. Богиня, не дай мне сделать ложных шагов…»

Крики и возгласы понемногу стихли. Порыв ветра пронесся по Аренскому пути и ударил в спину Шаик и ее спутникам.

— Кто это? — неожиданно громким голосом спросил Геборий. — Я ничего не вижу и не чувствую. Скажите, кто этот человек?

— Почему он тебя так волнует, безрукий старик? — насмешливо спросил грузный жрец в шелковых одеждах. — Не более чем солдат. Один из десяти тысяч.

Мутные глаза Гебория странно блестели.

— Разве ты… разве ты не слышишь смех бога? Скажите, кто-нибудь слышит, как смеется бог?

Джистальский жрец снисходительно покачал головой.

— Увы, я слышу только ветер.

Шаик посмотрела на Гебория. Ей показалось, что он еще усох и стал меньше ростом. Она развернула лошадь.

— Пора возвращаться. Вы слышали мои приказы. Выполняйте.

Геборий беспомощно сидел в седле, подняв голову к молчаливому трупу. А в голове старика безумолчно звенел смех, принесенный ветром.

«Ты не хочешь, чтобы я это видел? Не ты ли лишил меня и этого зрения, Фенир? А может, это сделал незнакомец с зеленоватым лицом, который незаметно втек в меня? Жестокая шутка? Или… милосердие?.. Гляди, Фенир, что стало с твоим блудным сыном, и знай: я хочу вернуться домой… Я очень хочу домой».

Командир гарнизона Блистиг стоял на парапете и смотрел на адъюнктессу Тавору и ее свиту. Они поднимались по широким ступеням, вырубленным в известняке, направляясь к воротам дворца. Адъюнктесса оказалась моложе, чем он предполагал. Командир вспомнил слухи, ходившие о Таворе, и мысленно согласился с ними. Ее жестокость ощущалась даже на расстоянии. Рядом с адъюнктессой шла совсем молоденькая женщина — ее помощница и, как утверждали, возлюбленная. Блистиг не помнил, чтобы где-нибудь слышал ее имя. По другую руку шел некто Гимлет Гамет. Рассказывали, он служил еще у родителей адъюнктессы, являясь начальником домашнего караула. Блистиг почувствовал в нем старого, опытного солдата, знающего о войне не понаслышке.

«Надо будет познакомиться с ним поближе».

На парапет поднялся капитан Кенеб.

— Безуспешно, — коротко ответил он.

Блистиг нахмурился, затем вздохнул. Команда обгоревшего корабля, который доставил в гавань Арена раненых солдат Седьмой армии, исчезла с судна, едва последний раненый проковылял по сходням на берег. По мнению командира гарнизона, матросы должны были бы дождаться прибытия Таворы: мало ли, вдруг адъюнктесса захочет расспросить их о сражениях. Почему они исчезли? Вроде не мальчишки, должны бы понимать, что адъюнктессе нужны сведения из первых уст.

— Солдаты Седьмой… те, кто уцелел… их собрали для встречи, — сообщил Кенеб.

— Виканцы тоже там?

— Да. И эти… малолетние колдуны с ними.

Блистиг невольно вздрогнул. Брат и сестра. Отчужденные, замкнувшиеся в себе. Старики в облике детей.

Щербатого так и не нашли. Командир гарнизона догадывался, что вряд ли когда-нибудь снова увидит своего лучника. Геройское… убийство. Попробуй-ка жить с таким грузом! Только бы не увидеть его труп, плавающий лицом вниз в водах арен-ской гавани.

— Командир, уцелевшие солдаты, они…

— Да, Кенеб, я знаю, — перебил его Блистиг.

«Телесные раны заживают быстрее душевных. Душевные порой не затягиваются никогда. Мне хватает забот со своим гарнизоном. Никогда еще мои солдаты не были такими… уязвимыми».

— Нам пора спускаться, командир.

Тавора уже почти у ворот.

Блистиг вздохнул.

— Пошли встречать высокую гостью, капитан.

Маппо осторожно уложил Икария на мягкий песок. Чтобы солнце не обжигало его бездыханного друга, трелль соорудил подобие навеса. Однако разогнать стойкое зловоние, наполнявшее воздух, он не мог.

Позади чернели остатки сожженной деревни. Закопченная арка стояла, будто часовой, охраняющий покой мертвых. Маппо и Икария выбросило в десяти лигах к северу. Несколько дней трелль шел, неся друга на руках. Он мечтал найти уголок без свидетельств смерти, а нашел их в еще большем изобилии.

Заслышав стук колес, Маппо повернулся на звук. Он прикрыл глаза ладонью, загораживаясь от слепящего солнца. По Аренскому пути двигалась повозка, запряженная одним волом. На козлах сидел человек. Еще двое, нагнувшись, занимались каким-то непонятным делом.

Повозка еле тащилась. Возница останавливал ее возле каждого дерева и принимался внимательно разглядывать помещенные туда трупы. Затем он трогал поводья, чтобы остановиться возле следующего кедра.

Подхватив свой мешок, Маппо направился к ним. Возница заметил трелля и остановился, не доехав до очередного дерева. Обернувшись назад, человек достал громадный кремневый меч и положил на колени.

— Послушай, трелль, если ты вздумаешь нам мешать, то крупно пожалеешь, — пробасил возница.

Его спутники выпрямили спины. У обоих в руках были арбалеты.

Маппо опустил мешок и поднял руки. Кожа на лицах всех незнакомцев имела странный золотистый оттенок. Более того, трелль ощутил скрытую магическую силу, и это насторожило его.

— Я не собираюсь вам мешать. Я уже несколько дней подряд вижу только мертвецов, поэтому очень рад встретить живых людей. Знаете, я уж начинал побаиваться, что попал в мир Клобука. Такой кошмар вокруг… Возница поскреб рыжую бороду.

— Похоже, и наш мир отходит под власть Клобука.

Он опустил меч и обернулся к спутникам.

— Капрал, надо узнать, может, у этого трелля найдутся какие-нибудь тряпки для перевязки. Мы бы их обменяли на что-нибудь.

Капрал (он выглядел старше других) вылез из повозки и подошел к Маппо.

— Вы везете раненых? — спросил Маппо. — Я немного умею врачевать. Могу их посмотреть.

Капрал невесело улыбнулся.

— Вряд ли тебе захочется возиться с нашими ранеными. У нас там не солдаты, а пара собак.

— Собак?

— Угу. Нашли их на поле, там где произошло Падение. Видно, Клобуку эти псы не нужны… или он приберет их позже. Я вообще не понимаю, как они еще дышат. Там места живого нет — сплошные раны.

Возница тоже слез и стал внимательно разглядывать трупы на ближайшем дереве.

— Вы кого-то ищете? — спросил Маппо.

Капрал кивнул.

— Ищем. Правда, на такой жаре все лица становятся одинаковыми. Но Буян уверяет, что все равно его узнает, если он есть среди казненных.

— И так… на каждом дереве? — спросил Маппо, вглядываясь в две полосы кедров, тянущиеся вдоль Аренского пути.

— Да, почти до самого Арена. Их десять тысяч.

— Значит, вы…

— Представь себе, просмотрели все деревья. Остались последние. Но даже если б мы никого не искали… это единственное, что мы могли… Проститься с каждым из них.

— А что это за место такое — Падение? Селение, что ли, так называется?

— Нет там никакого селения. На том месте Кольтен и Седьмая армия стояли насмерть и погибли. Только эти псы и уцелели. Представляешь, Кольтен вел тридцать тысяч беженцев из Хиссара в Арен. Он сделал невозможное. Спас этих неблагодарных придурков и в награду был изрублен в нескольких сотнях шагов от городских ворот. И никто не пришел ему на помощь.

Капрал вперился глазами в трелля.

— Ты можешь себе это представить?

— Прости меня, незнакомец, но я ничего не знаю о тех событиях, — признался Маппо.

— Так я и думал. Тебе повезло, парень.

Маппо неопределенно пожал плечами.

— Позвольте мне взглянуть на собак.

— Смотри. Мы-то сами не очень надеемся, что они выживут. Но наш Честняга… он к ним очень привязался. Боюсь, как бы умом не тронулся.

Трелль подошел к повозке и перелез через борт. Честняга — самый молодой из троих. — склонился над кровавым месивом, отгоняя мух.

— Боги милосердные, — пробормотал Маппо, оглядывая растерзанного пса. — Кажется, виканская порода. А где вторая собака?

Честняга молча развернул окровавленную тряпку. На ней лежала кудлатая собачонка, непонятно каким образом оказавшаяся среди свирепых виканских псов. Все ее лапы были злодейски сломаны. В местах переломов скопился гной вперемешку с кровью. Собачонку трясло.

— Мы нашли ее лежащей на большом псе. Она не сама заползла. Ее туда бросили.

Голос Честняги был полон боли и недоумения.

— Люди часто ведут себя хуже собак, — сказал ему Маппо. — Меня удивляет, что эти двое еще живы. Большой пес должен был бы издохнуть еще там, на поле боя. С такими ранами не живут.

— Нет, трелль. Он жив. Я чувствую его сердце, но оно бьется все слабее. Мы ничего не можем сделать. Геслер, наш капрал, говорит, что, раз им все равно не помочь, нужно прекратить их страдания. А я не могу… Не могу.

Длинные пальцы Честняги комкали мокрую от крови тряпку, которую он прикладывал к собачьим ранам. Маппо выпрямился и вновь стал вглядываться в Аренский путь. Дорогу нескончаемых трупов. За спиной Буян что-то крикнул капралу, и тот подбежал к нему.

«Икарий, друг мой. Скоро ты пробудишься, и мне опять будет горестно, а ты начнешь удивляться и спрашивать, отчего я грустен… Причина моей грусти — в тебе, друг. Ты забыл не только сотворенные тобой ужасы. Ты ничего не помнишь об удивительных способностях, которыми был так щедро наделен… Сколько мертвых вокруг. И я уже ничем не могу им помочь. А что бы сделал ты, Икарий?»

Честняга все так же склонялся над ранеными собаками. Повозка вздрогнула — в нее забрался Геслер. Буян сел на козлы. Лица обоих были непроницаемыми.

— Геслер, вы нашли его? — спросил Честняга. — Буян тебя позвал. Значит, вы его нашли? Где он?

— Нет, парень. Мы его не нашли. Буяну показалось, вот он и крикнул мне. А когда присмотрелись — увидели, что обознались.

— Слава богам, — облегченно вздохнул Честняга. — Значит, есть надежда, что он уцелел.

— Надежда есть, но кто знает!

Честняга вернулся к своему скорбному занятию. Встретившись глазами с капралом, Маппо понял, что тот соврал парню. Трелль понимающе кивнул.

— Спасибо тебе, трелль, что осмотрел собак, — сказал ему Геслер. — Я понимаю, что они обречены, но все-таки… — Его голос дрогнул. — Если хочешь, можем довезти тебя до Арена.

Маппо покачал головой.

— Благодарю за предложение, капрал. Треллей не очень жалуют в Арене. Так что я пойду своей дорогой.

— Как знаешь.

Буян развернул повозку.

«Что бы ты сделал на моем месте, Икарий?»

Они отъехали шагов на тридцать, когда Маппо их окликнул.

Повозка остановилась. Трелль побежал к ним, на бегу роясь в своем мешке.

Паст спускался по каменистой пыльной тропе. Несколько раз он останавливался и задирал свою изношенную одежду, чтобы почесаться. Когда же у него зачесалось в нескольких местах сразу, он завопил и стал оголяться.

Пауки! Их были сотни. Они падали вниз и быстро расползались, забиваясь во все щели и трещины.

— Я так и знал! — вопил Искарал. — Хватит прятаться! Вылезай! Я требую!

Пауки выползли на раскаленные солнцем камни.

Хватая ртом воздух, верховный жрец Тени следил, как кивер приобретает человеческий облик. Вскоре перед Искаралом стояла жилистая черноволосая женщина. Она была почти одного роста с ним, а черты ее лица удивительно напоминали его собственные. Искарал Паст нахмурился.

— Думаешь, ты меня одурачила? Думаешь, я не догадывался, что ты прячешься где-то поблизости?

Женщина ухмыльнулась.

— Мне незачем думать. Я и впрямь тебя одурачила. Погляди, на кого ты стал похож? Твердолобый идиот! Впрочем, на Даль Хоне все мужчины такие — твердолобые идиоты!

— Такое можно услышать только от уроженки Даль Хона.

— Конечно. Кому как не тамошним женщинам знакомы все повадки этих идиотов!

— Как тебя зовут, дивер?

— Могора. Я здесь уже много месяцев. Понимаешь, месяцев! Я видела, как ты прокладывал ложные тропы, малевал изображения рук и лап на камнях. Видела, как ты приволок в лес тот белый камень. Хоть в моем роду и полно идиотов, к счастью, я не пошла по их стопам!

— Ты ни за что не доберешься до настоящих врат! — закричал Искарал Паст. — Никогда!

— А я и не хочу! Слышишь, дурачина!

Искарал вперился глазами в ее угловатое лицо. Потом забегал вокруг Могоры.

— Почему ж это ты не хочешь добраться до врат? — удивленно замурлыкал он.

Могора резко остановила его кружения, потом встала, скрестив руки на груди, и смерила Искарала насмешливым взглядом.

— Я сбежала с Даль Хона, чтобы избавиться от идиотов. Так зачем мне становиться Властительницей, чтобы править другими идиотами?

— Да ты, смотрю, настоящая дальхонская ведьма! Ехидная, над всем посмеивающаяся сука — вот ты кто!

— Ты сам — дальхонский чурбан. Лукавый, лживый и ненадежный.

— По-моему, это одно и то же.

— У меня в запасе полно других слов.

— Интересно бы послушать. Они двинулись дальше.

— Лживый, обманчивый, вороватый, — продолжала награждать его эпитетами Могора.

— Погоди! Ты меня уже называла лживым!

— Ну и что? Могу еще раз повторить. Лживый, скользкий, вероломный…

Громадный дракон неслышно взмыл в воздух, поднявшись с вершины плоской горы. Сквозь перепонки его широких крыльев просвечивало солнце. Черные глаза заметили две фигурки, спускавшиеся вниз по каменистой тропе. Мельком взглянув на них, дракон открыл древний магический Путь и исчез.

Искарал Паст и Могора стояли, задрав головы, глядя на пятнышко в небе. Губы верховного жреца Тени тронула легкая улыбка.

— Вот тебя уж точно не одурачишь. Явился сюда, чтобы охранять вход в истинные врата. Тлан-имас, вечно памятующий о своем долге. Ваши шаманы с их тайнами просто сводят меня с ума!

— Не с чего сводить. Ты уже родился свихнутым, — пробормотала Могора.

Не слушая ее, он продолжал, обращаясь к исчезнувшему дракону:

— Согласись, опасность миновала. Разве один ты бы выстоял? Против своих же? Нет, без меня тебе бы не выстоять. А ты даже не поблагодарил Искарала Паста!

Могора презрительно расхохоталась. Искарал одарил ее испепеляющим взглядом и продолжил путь по тропе.

Завидев знакомую башню, Искарал встал под ее единственным окошком и закричал:

— Я дома! Я вернулся домой!

Эхо запоздало отозвалось на его крики и стихло.

Верховному жрецу Тени не стоялось на месте. Он опять пустился в пляс. Могора молча наблюдала за ним.

Наконец из окошка высунулась голова бхокарала. Оскаленные зубы, должно быть, означали улыбку, но Искарал Паст сомневался в этом. Он всегда в этом сомневался.

— Глянь-ка, — проворковала Могора. — Один из твоих приверженцев.

— Напрасно ты шутишь.

— Между прочим, я проголодалась, и это уже не шутка. Теперь, когда слуга тебя покинул, кто будет готовить еду?

— Ты, кто же еще!

Из Могоры полился яростный поток ругательств. Довольный Паст наблюдал за нею.

«Боги милосердные, а ведь я не утратил своего обаяния!»

Огромная, ярко раскрашенная повозка съехала на обочину и встала, окруженная облаком пыли. Лошади пугливо озирались по сторонам, встряхивали гривами и ударяли копытами. Из повозки выбрались два существа ростом не выше локтя и засеменили на кривых ножках к Аренскому пути. Двигаясь, они постоянно размахивали своими длинными руками. Чем-то они напоминали бхокаралов. Их личики морщились, а глаза щурились от яркого солнечного света. От бхокаралов этих коротышек отличало то, что между собой они говорили на языке дару.

— Так ты уверен? — спросил тот, кто покороче. Наверное, этот вопрос задавался не впервые, поскольку спутник коротышки сердито ответил:

— По-моему, связь поддерживаю я, а не ты, Ирп. Запомни, не ты. Барук не настолько глуп, чтобы поручить тебе какое-нибудь серьезное дело. Ты годишься только для черной работы.

— Ты прав, Руд. Черная работа. И в ней я силен. Уж этого никто от меня не отнимет. Черная работа. Чернее не бывает. И все-таки ты уверен?

Они подошли к дереву, росшему почти рядом с почерневшей аркой. Оба коротышки присели на корточки и долго всматривались в труп, пригвожденный к стволу.

— Я ничего не вижу, — растерянно пробормотал Ирп. — Думаю, ты ошибся. Наверное, ты его потерял, Руд, и просто не хочешь сознаваться. Я думаю…

— Еще одно слово о том, что ты думаешь, и я тебя прикончу. Клянусь тебе, Ирп.

— Прекрасно. Я умру достойно, не проронив ни слова. Как и подобает тому, кто занят черной работой.

Руд подошел к стволу. О том, что он недалек от исполнения своего обещания, говорили лишь несколько волосков, вставших торчком у него на затылке. Добравшись до трупа, Руд полез под ветхую рубашку и начал шарить на груди у казненного. Вскоре он достал грязный и рваный лоскуток. Развернув его, Руд наморщил лобик.

— Ну что там? — крикнул снизу Ирп.

— Чье-то имя.

— Чье?

— Какая-то Салесса Лорталь.

— Но это же женское имя, а он-то — не женщина!

— Спасибо, без тебя догадался, — огрызнулся Руд.

Он свернул лоскуток и запихнул обратно под рубашку казненного.

— Странные эти смертные, — проворчал Руд, продолжая шарить.

Наконец он нашел искомое, вытащив стеклянный пузырек. Стекло было дымчатым.

— Нашел? — допытывался Ирп.

— Нашел. Стекло треснуло, — удовлетворенно сообщил Руд. Он наклонился, зубами перекусил кожаный шнурок. Зажав в ладошке пузырек, Руд перевернул его, а затем посмотрел на просвет.

Ирп ходил под деревом, боясь рассердить спутника своими вопросами. Руд приложил пузырек к остренькому ушку и потряс.

— Он здесь!

— Вот и замечательно. Спускайся и поехали.

— Не торопись. Нам придется забрать с собой и тело. У смертных свои причуды. Он не захочет другое и начнет требовать свое. Так что лезь сюда. Поможешь.

— Слушай, у него же тело совсем высохло, — пискляво возразил Ирп.

— Тем лучше. Легче будет тащить.

Ворча себе под нос, Ирп забрался наверх и стал выдергивать железные прутья. Руд, улыбаясь, следил за «черной работой». Неожиданно он вздрогнул.

— Пошевеливайся, Ирп! Я что-то учуял. Не знаю, что именно, но мне очень не нравятся мои ощущения.

Икарий медленно открыл глаза и не сразу узнал широкое грубое лицо, склонившееся над ним.

— Маппо? Это ты, друг мой?

— Я, Икарий. Как ты себя чувствуешь?

Полуджагат слегка шевельнулся и поморщился.

— Похоже, я… ранен.

— Да, а мне даже нечем тебе помочь. Два своих последних снадобья я отдал.

Икарий с трудом улыбнулся.

— Значит, кому-то очень требовалась твоя помощь. Возможно, чья-то рана была куда опаснее моей.

— А что ты скажешь, если эти снадобья пошли для спасения жизни двоих собак?

Улыбка Икария не погасла.

— Должно быть, эти собаки стоили того. Я с удовольствием послушаю твой рассказ. Помоги-ка мне встать.

— Ты уверен, что удержишься на ногах?

— Вполне.

Маппо помог ему встать. Икария шатало, но затем он обрел равновесие. Оглядевшись по сторонам, он спросил:

— Где это мы?

— Сначала ответь: что ты помнишь?

— Ничего… Нет, постой… Мы, кажется, встретили апторианского демона и решили идти за ним. Это я помню. А что было потом? Мы до сих пор внутри Пути?

— Нет, Икарий. Мы уже не внутри Пути, а на юге, неподалеку от Арена. Могу тебе сказать, что мы зря пошли за демоном. Путь оказался ненадежным. Нас с тобой выбросило сюда. Падая, ты ударился головой о камень и потерял сознание.

— Вот оно что. И давно это было?

— Всего день назад.

— К западу от этих мест находится Джаг-одхан, — сказал трелль.

— Нам повезло, Маппо. Идем туда. Чувствую, что на этот раз я близок к разгадке. Очень близок.

Трелль кивнул.

— Никак уже рассвело? Смотрю, ты успел свернуть наш лагерь.

— Да. Только давай сегодня пройдем немного. Тебе нужно окрепнуть.

— Согласен. Мудрое предложение.

Но прошел еще час, прежде чем они смогли тронуться в путь. Икарию понадобилось время, чтобы смазать лук и наточить меч. Маппо уселся на валун и стал терпеливо ждать, пока друг закончит все приготовления.

Потом они встали и пошли туда, где лежали просторы Джаг-одхана.

— Что бы я делал без тебя, друг мой? — сказал Икарий.

— Изводил бы себя, пытаясь вспомнить, — с грустной улыбкой ответил Маппо.

Впереди лежал Джаг-одхан с его просторами, не затронутыми вихрем Дриджны.