Врата судьбы

Глава XVI ВОСКРЕШЕНИЕ

Почти весь материал этой главы почерпнут, в чем может убедиться читатель, из упомянутых мемуаров доктора Близзарда, за что автор ему весьма признателен. Мемуары доктора использованы и при описании галлюцинаций капитана Гейнора, начавшихся после того, как повозка отъехала, а он закачался в петле. Они воспроизведены до того момента, как Гарри Гейнор потерял сознание, или, — если точно следовать его ощущениям, — когда он погрузился в сон, склонив голову на грудь Дамарис.

Но вот капитан проснулся. Обстановка сильно отличалась от той, в которой он, по его представлениям, погрузился в сон. Вместо залитого солнцем сада он увидел квадратную комнату с белеными стенами, окном в стене и еще одним, очень большим, — над головой.

Кто-то склонился над капитаном, внимательно наблюдая за ним. Но то была не прелестная любимая Дамарис, а человек с худым, острым, каким-то волчьим лицом и пронзительным взглядом маленьких глаз за очками в роговой оправе.

Капитан лежал тихо, в полузабытьи, равнодушно созерцая все вокруг, не задумываясь над тем, кто этот человек. Потом, постепенно приходя в сознание, он почувствовал холод и неподвижность своего тела и сильный привкус бренди во рту. Человек в очках сжимал его левое запястье — вернее, очень осторожно прощупывал пульс. На Гейнора вдруг потоком нахлынули воспоминания, и он окончательно пришел в себя.

Он сделал попытку приподняться, и тут же будто тысячи молоточков забарабанили у него в мозгу. Голова сделалась вместилищем, средоточием боли. Окно вверху заколебалось вправо, влево, качнулась постель, морщинистое лицо сначала расплылось, а потом мгновенно сжалось. Капитан застонал и прикрыл глаза. Боль разлилась по всему телу, обнаженному телу, лежащему на столе. Наконец она стихла. Тело Гейнора покрылось потом.

Капитан снова открыл глаза. Он хотел что-то сказать, но усилие вызвало новый приступ боли — на сей раз в чудовищно распухших, как ему казалось, горле и языке. Лицо-маска, склонившееся над ним, вдруг словно раздалось вширь. Большой, почти безгубый рот приоткрылся, и послышались какие-то странные звуки:

— Та-та! Та-та! Лежите смирно, так будет лучше! Лежите смирно, так будет лучше!

Странный незнакомец отпустил его запястье и подошел к столу у окна. Капитан Гейнор, не поворачивая головы, следил за ним глазами. Незнакомец, среднего роста, очень худой, был без камзола, в черных бархатных панталонах, черных шелковых чулках и туфлях с металлическими пряжками. Рукава рубашки, закатанные по локоть, обнажали длинные жилистые руки. Желтоватый фартук из грубой материи в коричневатых пятнах прикрывал его от подбородка до пояса, а свернутую в трубку нижнюю часть он заткнул за пояс. Стол у окна, сколоченный из простых сосновых досок, заполняли всевозможные склянки, а посередке на полотенце лежали сверкающие инструменты самых разных форм, назначение которых капитан не разгадал бы, будь он в силах думать об этом.

Доктор Эмануэль Близзард, — так звали человека в очках, — держа в одной руке бокал в форме лилии, другой налил в него из склянки жидкость рубинового цвета. Из второй склянки он очень медленно, считая капли, добавил нечто бесцветное. Потом, поставив склянку на место, вернулся с бокалом к столу, где лежал капитан Гейнор. Он подложил левую руку под голову больного и очень осторожно ее приподнял. Но, несмотря на бережное обращение доктора, молоточки снова принялись за свое дело, колотя лоб и затылок. Доктор поднес край бокала к губам больного.

— Выпейте! — сказал он хриплым голосом.

Превозмогая боль, Гейнор послушно выпил лекарство. Сначала он ничего не почувствовал, но, когда вернулся в прежнее положение и комната перестала качаться у него перед глазами, как корабельная каюта, он ощутил пикантный привкус лекарства, успокоившего и охладившего воспаленное горло.

Когда доктор приподнял голову Гейнора, тот увидел, что лежит совершенно голый, а из его левой ноги сочится кровь, собираясь в лужицу на краю стола. Теперь, лежа, он услышал слабый звук, повторявшийся методично, с коротким интервалом. Отвлеченно и без особого интереса он подумал, что этот звук и лужица крови на краю стола как-то связаны.

События минувшего дня вдруг стали всплывать в его памяти в мельчайших подробностях. Он вспомнил повозку, толпу, скрученные за спиной руки, священника, провожавшего его в последний путь, виселицу, увиденную, когда повозка спускалась с горы. Последующие события капитан Гейнор вспоминал с того момента, как они выехали в открытое поле, а он все еще сидел в повозке. Потом он прошел по мосту над сверкающей водной гладью и увидел Дамарис, ждавшую его на другом берегу.

Гейнор не мог сказать наверняка, что происходило на самом деле и что ему привиделось. Он не сомневался, что все эти события были, но не мог найти им объяснения, как и тому, что сейчас лежит обнаженный на сосновом столе, что его кровь стекает в сосуд на полу, а какой-то незнакомый доктор выхаживает его.

Гейнору уже казалось, что казни через повешение вовсе не было, и он дивился собственным мыслям. Впрочем, мысли еще туго проворачивались у него в голове: он не мог сосредоточиться и разрешить эту загадку. Мозг слишком устал и работал вяло. Вялость и апатия овладели капитаном, и он снова впал в забытье.

На сей раз пробуждение отличалось от прошлого. Гейнор проснулся часов через двенадцать, рано утром на следующий день. Он лежал в постели в хорошо обставленной комнате, залитой солнечным светом. Некоторое время Гейнор не шевелился и разглядывал белый балдахин наверху. Потом, сделав резкое движение, сел. Боль снова пронзила голову, смутно напомнив ему прошлое пробуждение, но сейчас она была хоть и острой, но вполне переносимой.

С покрытой вощаным ситцем скамьи, стоявшей справа у стены, тут же вскочил худощавый доктор, заметивший резкое движение капитана. Он обхватил его и помог ему сесть; маленькие глазки буравили капитана сквозь роговые очки. Капитан Гейнор отметил, что, хоть в лице доктора и есть что-то волчье, оно искреннее и доброе. Широкий, почти безгубый рот открылся, издав, как и прежде, какой-то странный звук, гладко выбритое морщинистое лицо залучилось улыбкой.

— Ну, как мы себя чувствуем, а? Лучше? — с этими словами профессор трижды топнул — очевидно, подавая сигнал кому-то внизу.

— Кто вы? — спросил озадаченный пациент.

— Меня зовут Близзард — доктор Эмануэль Близзард, профессор анатомии. В моем доме вы в полной безопасности.

— В вашем доме, доктор...

— Близзард, сэр, Эмануэль Близзард.

— А как я сюда попал? — спросил капитан растерянно и удивленно.

Голос у него был хриплый. Он говорил громким шепотом, все еще ощущая онемение горла и языка.

Профессор цокнул:

— Та-та! Это очень длинная и странная история. Вот поправитесь и все узнаете. Мы ведь еще очень слабы, а? Так будет еще некоторое время, ведь я вас основательно обескровил. Но скоро мы наверстаем потерянное.

В дверь постучали. Анатом подоткнул подушки под спину пациента, чтоб ему было легче сидеть. Потом он поспешил к двери и, приоткрыв ее, принял поднос, на котором стояли чашка, графинчик с красным вином и бокал. Доктор поставил поднос на столик у изголовья кровати, потом поднял чашку с горячим бульоном.

— Вы, наверное, проголодались? — спросил он, глядя на капитана сбоку.

Тот слабо кивнул.

— Ага, очень хорошо!

Доктор подошел к больному и принялся поить его бульоном с роговой ложки. Тщательно отмерив половину бокала бургундского, доктор поднес его к губам капитана.

— Еще? — спросил он, когда капитан медленно выпил содержимое бокала. — Та-та! Лучше воздержимся. Лучше воздержимся, а? Хорошенького понемножку. Как говорят итальянцы, piano si va sano [43]. А сейчас — ne quid nimis [44], a?

Нежно, как женщина, он поправил подушки и снова уложил пациента. Капитан беспрекословно подчинился: он был слишком слаб и потрясен случившимся. С ним произошло нечто невероятное, но что именно, он не понимал. И самое непонятное — как он попал в дом профессора анатомии, который так бережно и заботливо его выхаживает. Один вопрос постоянно вертелся на языке у Гейнора. Он решил, что должен наконец получить ответ на него.

— Значит, меня не повесили? — спросил капитан слабым голосом, заглянув в острое дружелюбное лицо доктора.

— Повесили! — воскликнул тот. — Та-та! Поспите. В следующий раз после пробуждения вы почувствуете прилив сил. А сейчас усните.

Предсказание оправдалось. Бульон и бургундское разнесли по всему телу тепло, больной успокоился и уснул, не терзаясь больше сомнениями.

Когда он проснулся и оглядел комнату, ее уже не заливал солнечный свет. Было сумеречно, из окна тянуло прохладой. У его постели сидела толстуха средних лет с ярким румянцем на щеках, отчего ее лицо казалось гигантским яблоком. Встретив вопрошающий взгляд Гейнора, она ободряюще улыбнулась и наклонилась над ним.

— Ну как, лучше? — приветливо осведомилась она.

Капитан Гейнор, разумеется, чувствовал себя лучше. У него появился волчий аппетит, о чем он и уведомил сиделку. Голос у него окреп, а от былой боли в горле и языке не осталось и следа. Голова была ясная и не болела, когда он поворачивал ее, чтобы проверить свое состояние.

— Я позову доктора, — сказала сиделка. — Он внизу, отдыхает.

Через считанные минуты появился профессор. Еще через несколько минут принесли бульон, бургундское и даже несколько кусочков белого мяса каплуна и немного белого хлеба. Поглотив все, капитан счел трапезу скудной, но смолчал и, откинувшись на взбитые подушки, попросил:

— Прошу вас, расскажите, как я попал сюда и каким чудом меня не повесили?

Профессор глядел на него, поглаживая подбородок.

— Чуда не произошло, — медленно произнес он. — Вас повесили — два дня тому назад.

— Повесили? — капитан вздрогнул, ужас и недоверие отразились у него на лице.

— Та-та! Та-та! — снова зацокал языком доктор Близзард. — Успокойтесь! Не надо волноваться! Все позади и больше не повторится. Nemo bis punitur pro eodem delicto [45], запомните! Так гласит закон.

Однако невозможность дважды покарать человека за одно и то же преступление меньше всего волновала сейчас капитана, меньше всего занимала его мысли.

— Но если меня повесили, — начал он, и лицо его выразило полное отчаяние, — почему я жив? Ведь я жив, не так ли? Надеюсь, у меня не галлюцинация?

— О нет, вы живы, можете не сомневаться, через неделю-другую будете здоровы, как и прежде.

— Но как же так, если меня повесили?

— Говорят, что тот, кому суждено быть повешенным, не утонет, следовательно, того, кому суждено утонуть, не повесят. Это, ей-богу, самое разумное объяснение, в нем достаточно здравого смысла.

Капитан смотрел на доктора с недоумевающим видом.

— Я и сейчас ничего не понимаю, — молвил он слабым голосом, — Как же я оказался здесь?

— Это совсем другое дело, и вам предстоит выслушать очень занимательную историю. Вот как это произошло. — Доктор взял основательную понюшку табаку, чихнул и убрал коробочку в карман, потом, усевшись на краю постели лицом к пациенту, начал свой рассказ: — Вот как это произошло. Когда вы проболтались на виселице двадцать минут, как и положено по закону, явилась парочка негодяев, наловчившихся зарабатывать — «на плодах с безлистного дерева», как они иронично именуют виселицу, и срезала веревку. И тут, позвольте заметить, вам чертовски повезло, что вы не распорядились относительно похорон и ваши друзья не исправили этой ошибки. Хи-хи, — и доктор рассмеялся тонким мелким смехом. — Если бы не это упущение, не сидеть бы вам сейчас здесь, попивая бургундское. К этому времени вы бы уже покоились под могильной плитой. Потом негодяи привезли вас на телеге ко мне, и никогда еще живой человек так не походил на мертвеца. Ваш вид обманул даже меня. И вот я положил вас, голого, на стол — вы уже догадались, что я купил ваш труп для диссекции [46], — не подозревая, что меня надули и передо мною вовсе не труп. Я легонько провел скальпелем по груди: до вскрытия чуть надрезал кожу, чтобы обозначить линию диссекции, и вдруг вижу: линия окрасилась в алый цвет! Сказать, что я удивился — значит ничего не сказать. Тогда я провел пальцем вдоль алой черты и увидел на нем кровь. Передо мной был явно не мертвец. Но как далеко вы забрели в тот край, откуда никто не возвращается, я еще не знал. Поднес к губам зеркальце — оно помутнело. Приложил руку к запястью — пульса нет. Тогда я открыл вену на ноге, чтобы стимулировать работу сердца. Через десять минут вы открыли глаза и попробовали сесть. И тогда я предоставил вас vis medicatrix naturae [47], ибо природа богато одарила вас, сэр, так богато, что я чуть было не пожалел о тех двух гинеях, что отдал негодяям: ведь вы обманули меня, сэр, самым бессовестным образом.

Капитан слабо улыбнулся шутке. Улыбнулся, хоть ему было не до смеха, когда он узнал подробности самого удивительного приключения в своей жизни.

— Но вы воздадите мне сторицей в другом, — продолжал анатом.

— Можете не сомневаться, сэр, вы не пожалеете, что потратились, — заверил его капитан.

— Фу, та-та! — профессор только презрительно отмахнулся.

— Скажите, пожалуйста, ведь это невероятное явление? — поинтересовался капитан после некоторого молчания.

— Невероятное? О да, видит Бог! Или вы полагаете, что нечто подобное случается каждую неделю?

— А в вашей памяти сохранились подобные случаи?

— Пожалуй, да. Именно в памяти, но не в практике. Доводилось ли вам слышать про Джона Смита, взломщика? Ему отменили смертный приговор после того, как его уже успели привести в исполнение и он проболтался на виселице четверть часа. Когда пришло сообщение о помиловании, миловать было некого. Однако на удивление всему миру плут ожил и вернулся к ремеслу взломщика. Засвидетельствован и еще случай — с Анной Грин из Оксфорда. Она провисела с полчаса, и, как и вы, попала в руки анатома, доктора Петти, и он ее оживил. Появлялись в печати сообщения и о других случаях. И тем не менее это явление достаточно редкое — такое редкое, что человек должен благодарить судьбу, если она уготовила вам нечто подобное.

Капитан лег, все еще не в силах оправиться от удивления и от мыслей, возникших в связи с этой потрясающей воображение историей. Как сказал доктор, nemo bis punitur pro eodem delicto, следовательно, ему нечего бояться, даже если проведут опознание. Но капитан Гейнор полагал, что до опознания дело не дойдет.

Вскоре его мысли обратились к Дамарис, и в душу капитана закралось страшное сомнение. Как она отнесется к его воскрешению из мертвых? Каким образом она получила письмо? Тут, впрочем, существовал лишь один путь. Но теперь тот факт, что он жив, или снова жив, может все изменить и как-то повлиять на дарованное ему, как он надеялся, прощение. Терзаемый сомнениями, капитан Гейнор снова обратился к доктору:

— Когда я смогу уехать?

— Та! — прицокнул языком тот. — К чему такая спешка? Если вы будете лежать тихо и слушаться меня, возможно, через неделю-полторы ваши силы восстановятся. Здоровье у вас хорошее, очень хорошее. Но я порядком обескровил ваши вены, и надо подождать, пока кровь восстановится.

— Через неделю... — простонал капитан.

— Та-та! Это еще малый срок. Благодарите судьбу, что вас не похоронили. А если у вас есть друзья, с которыми надо связаться...

— Нет, — прервал его капитан, — друзья подождут, так будет лучше, — и перевел разговор на другую тему: — Сэр, я ваш должник, и вы облегчили бы мою совесть, не говоря уж о кошельке, если бы позволили мне возместить ваши расходы.

— В этом нет нужды! Та-та! Что мне еще оставалось? Вскрыть живого? Ей-богу, врачи не убийцы, что бы ни болтало простонародье. К тому же вы живой куда интереснее для эксперимента. Скажите, вы помните казнь?

— Нет.

— Вот, вот, то же самое говорил и Джон Смит, когда очнулся. Расскажите, что вы помните.

Капитан с готовностью описал свои галлюцинации, не назвав лишь имя дамы, ждавшей его в саду, в объятиях которой он, как ему показалось, задохнулся.

— Предостережение! — подхватил доктор Близзард. — В женских объятиях таится опасность! И все же мужчины рискуют. Какая неосторожность!

Для профессора все детали опасного перехода капитана Гейнора за врата судьбы были бесценны, и он включил их в свои мемуары, где описал удивительное воскрешение капитана Дженкина, — мемуары, позволившие обогатить повествование столь необычными подробностями.