Врата войны

МИР Глава 4

— Извини, но это глупо, — Алена всем своим видом демонстрировала возмущение. — Ты же сам говорил... ты утверждал! Война за вратами — безумие! Все это не для тебя! И вдруг!..

Они в самом деле часто обсуждали врата и каждый раз приходили к выводу, что идти на ту сторону нет смысла. О Диком мире уже сказано достаточно. Злоба, агрессия, кровь — порталы смакуют наперебой сюжеты страшной игры. Еще один репортаж не добавит ни славы, ни денег, ничего не изменит ни здесь, ни там. Тем более что на лето была масса планов: отдых в Италии, парк развлечений Гардаленд, Верона, Флоренция, Пиза, Лукка, Парма. Потом — театральный фестиваль в Амьене.

И вдруг в конце апреля Виктор заявил, что через два дня уходит за врата. Прошел курсы и инструктаж. Все готово. Одежда, бумаги. Доверенность. И завещание.

— Завещание? — переспросила Алена. — Значит, ты серьезно?

День выдался по-летнему теплый, даже жаркий. После заморозков и снегопадов в апреле установилась теплая, какая-то благостная погода. Ветряк, от которого питался автономный генератор, крутился бесшумно, выписывал в синем небе замысловатые фигуры. Издали казалось, что огромный цветок распускается, а потом закрывает лепестки.

Из глубины сада тянуло прохладой. Даже на солнцепеке порой Алена зябко поводила плечами. Но ни за что не хотела надеть поверх сарафана кофточку или накинуть косынку. Плечи у нее были чудо как хороши. Идеальные, можно сказать, плечи. Божественные. Впрочем, в двадцать все женщины немного богини. Прежде всего потому, что ждут безоговорочного поклонения.

Дом был большой, деревянный, с двумя верандами. На веранде хорошо в такие дни: теплынь, весенний ветерок веет в открытые окна, а у входа на круглой клумбе — бело-желтое буйство нарциссов. И посреди гигантской пирамидой — одинокий розовый гиацинт. Алена по сложенным друг за другом плоским камням подходила к нему каждое утро — вдохнуть аромат. Она любила живые цветы. Живые — это те, которые росли и благоухали, а не увядали в вазе.

Алена была младше Виктора на пятнадцать лет. Девчонка. Но, несмотря на разницу в возрасте, у них было много общего. Порой они удивляли друг друга сходством вкусов. Как и Алена, Виктор любил деревянные дома. Старые, из бревен или брусьев, проконопаченные настоящей паклей. Они на годы и годы сохраняли запах смолы, дух леса. Виктор с детства считал, что такие дома — живые. Главное — подружиться с домовым. В том, что домовые существуют, Виктор не сомневался и Алену убеждал. Она смеялась, не верила. Два года назад Виктор за огромную сумму купил старый особняк писателя Хомушкина. О таком литераторе ныне никто уже и не знает. Даже Алена, читавшая много и совершенно бессистемно, не могла вспомнить эту фамилию. Сам Виктор тоже о бывшем хозяине своего обиталища ничего не слышал. Теперь жил в его доме и вечерами читал его книги. Попадались весьма любопытные. Дом был большой. С участком. Со старым садом и ухоженным газоном. Рядом с домом — просторный гараж и маленькая личная мастерская. Летом замечательно. Зимой немного уныло. Виктор любил мастерить. Одно неудобство: дом построил известный архитектор, новый хозяин не мог ничего перестраивать. Все должно было оставаться так, как во времена этого Хомушкина. Виктор был суеверен... в том смысле, что полагал: почти каждое событие является особым знаком, надо только уметь этот знак расшифровать. То, что Виктор незадолго до знакомства с Аленой купил особняк, больше подходящий для большой семьи, чем для холостяка, несомненно, было важным знаком.

— Я не стрелком на ту сторону иду, — напомнил Виктор. — Меня Гремучка направляет. Просит рассказать о летней экспедиции. Ты же знаешь — новости без «диких» новостей никого больше не интересуют.

— Тебя аккредитуют при штабе? — В голосе Алены звучала надежда.

— Нет, я зарегистрировался в чине лейтенанта. Буду при батальоне.

— Ага! Лезешь в самое пекло!

Алена, как всегда, говорила запальчиво, дерзко. Она вообще заводилась с пол-оборота. Ничто не могли оставить ее равнодушной. В такие минуты Виктор обожал на нее смотреть: на ее щеках вспыхивал румянец, большие серо-голубые глаза так и сияли.

— Неужели слово какого-то Гремучки для тебя закон? Наплюй на него! Уйди из его портала. Посмотрим, как он без тебя попляшет.

Виктор тоже любил так рассуждать в двадцать лет. С тех пор он поумнел. Правда, совсем немного.

— Не волнуйся, дорогая, он тут же найдет другого. Пусть хуже. Но это мало кто заметит.

— Вся слава достанется ему. А тебе только шишки.

— Конечно.

— Так зачем...

— Не знаю. Не хмурься, дорогая. Тебе не идут эти насупленные брови.

Алена закусила губу. Этот его насмешливый тон, эта бесконечная ирония иногда выводили ее из себя. Виктор давно бы мог иметь свой портал. Мог бы, но не имел.

«Зачем мне свой портал? — отвечал вопросом на вопрос Ланьер. — Я хорошо сплю ночами. Хочешь, чтобы меня, как Гремучку, мучила бессонница?»

Она не понимала его — какая банальность! В нем переплелись черты несовместимые: полное отсутствие честолюбия сочеталось с постоянным желанием рисковать. Душевная апатия — с энтузиазмом. Если человек рискует, разве он не должен быть честолюбив? Так считала Алена. Характер Виктора противоречил этому убеждению. «Противоречить — моя профессия, — приговаривал Ланьер. — Даже для тебя, лапочка, не могу сделать исключения». Она злилась, пыталась что-то возразить. Но все равно он безумно ей нравился. И с этим безумием ничего нельзя было поделать. Ланьер очаровывал, гипнотизировал, но не становился при этом ближе. Казалось порой, начни она его хоть чуть-чуть понимать, очарование тут же рассеется, и она начнет относиться к Виктору, как к прочим молодым людям: дерзить, насмешничать и втайне презирать. Он обладал многими талантами, был прекрасным программером и дизайнером, обустраивал свою программу так же легко, как другие обставляют комнату. Мог починить ступеньку крыльца или домовой компьютер с одинаковой легкостью. Одним словом, идеал (или почти идеал). Все виртуальные знаменитости, что мелькали год из года на популярных порталах, и в подметки не годились Виктору, считала Алена. Она плакала из-за его неуспехов, а он только пожимал плечами, говорил, что ему проще быть незаметным. Она была уверена, что только какие-то дурацкие обстоятельства помешали ему стать реном, одним из столпов этого мира. Таким, как Даниил Петрович...

«Быть знаменитым некрасиво», — цитировал Виктор с улыбкой.

Если бы у него была цель в жизни! Высокая цель... мечтала Алена. И выпалила однажды любимому в лицо: «Виктор Ланьер, вы предназначены для великой миссии». Он хохотал до слез. Она обиделась. Все кончилось ссорой и разлукой на две недели. Нет, меньше. На десять дней. Виктор не выдержал, позвонил первым.

Нельзя сказать, чтобы Виктору не нравилось восхищение Алены. Ему льстило, порой забавляло даже её восторженное почитание. Но он (и по собственному опыту тоже) знал, что в мире не так мало женщин, которые ищут будущих гениев, великих ренов, чтобы всегда быть подле, возносить и помогать — гениалить. Но что бывает, когда такая дама обнаружит, что ее избранник ничем не замечателен? Наверное, самое страшное — постоянно слышать восторги по поводу твоих талантов и сознавать, что ты — обычный средний человек, обыватель.

Если честно... (перед собой, Алене он еще не говорил ни слова) Виктор даже задумывался иногда: не расстаться ли им? Куда проще с женщиной, которая не станет требовать от любовника или мужа невозможного. Алена, быть может, найдет истинного гения. Или, что более вероятно, истинное ничтожество, и будет холить его, боготворить и продвигать... Виктору было больно даже мысленно произносить это слово — расстаться. Но хотелось быть честным — с собой и с нею. Не обманывать ни в чем. Даже невольно. Нет, самому не сделать этот шаг. Все должна решить судьба. Так, чтобы не было колебаний или-или, а было только одно-единственное решение, которое уже невозможно изменить.

И тут Виктор услышал про Валгаллу. Это слово всё в нем перевернуло. Чутье подсказывало ему: это была действительно МИССИЯ. Не та, что в игре, а та, о которой не говорят вслух. Приговор.

Его смущало лишь то, что при Алене (в какой бы она пришла восторг, как бы восхитилась!) он не мог и заикнуться про Валгаллу. Не потому, что не доверял. Тут сказывалась профессиональная привычка: пока дело не закончено, о нем нельзя говорить никому. Даже самым близким. Ни для кого нельзя делать исключения, Из-за этого Виктор когда-то поругался с Артемом.

«Похоже, она была права, и я в самом деле на что-то сгожусь. Если там, за вратами, сумею отличиться. А я сумею, поверь...»

— Тетя Надя идет, — Алена улыбнулась плотоядно. — Ну, берегись, она тебе мозги прочистит.

Виктор посмотрел в окно. Так и есть: по тропинке с важностью как минимум императорской фрейлины шествовала Надежда Сергеевна, Аленкина тетушка, лидерша пацифистского движения «Эдем». Задачу «Эдем» перед собой ставил грандиозную: обратить в ангелов всех людей по ту сторону врат, перековать мечи на орала, а все бластеры — на металлорежущие мини-станки; в зоне войны сотворить Эдем. Пацифисты вербовали сторонников по всему миру и, как только в марте открывались врата, переправлялись на ту сторону — возводить мирные поселения и города. Оружия они не брали демонстративно, охрану не нанимали, и потому мародеры шли за пасиками следом от самых врат, как стая волков за жирными оленями. Впрочем, в присутствии военной полиции и наблюдателей мародеры пасиков не трогали, тем удавалось без потерь миновать и главный тракт, и перевал Ганнибала, а дальше они небольшими группами уходили в леса и долины. Что было дальше, рассказывали потом портальщики, если забредали в разоренные деревеньки... Бессмысленное действо? «Ненасильственное сопротивление всем насильникам кажется бессмысленным», — как заклинание повторяли пасики. «Просто марам не хватает любви, мы их спасем — своей любовью».

Виктор поморщился при виде Надежды Сергеевны, как будто проглотил что-то невыносимо кислое. Но разговора было уже не избежать: не удирать же через комнаты и черный ход в сад и дальше к реке. Из гостей тетя Надя быстро не уйдет. Оставалось одно: сидеть на месте и ждать вторжения.

Надежда Сергеевна вошла. В ее внешности прежде всего в глаза бросалось несоответствие между ее нелепой, почти уродливой фигурой (маленький рост, бесформенная полнота, плоский зад и выпирающий живот) и красивым породистым лицом с дерзким взглядом живых серых глаз. На ней было платье из лилового плотного шелка. Рукава буфами, юбка колоколом. Глубокое декольте открывало весьма перезревшие прелести.

Виктор встал и поклонился. Ручку не поцеловал. Надежда Сергеевна не терпела подобных любезностей.

— Здравствуй, Аленушка. Никак чаем жениха потчуешь? Что к чаю? Рулетик? И мне отрежь. Потолще. Я тонкие ломтики не люблю.

Она сама налила себе крепчайшего чаю, одной заварки, кипятка из самовара капнула для теплоты.

— Наши отправляются через врата послезавтра. Я уже манифест приготовила.

С детским задором, совершенно неуместным в женщине за пятьдесят, она выложила перед Аленкой голубую страничку, украшенную серебристой голограммой голубя. Птица мира помахивала крылышками и радостно разевала клювик. Воркования, однако, не слышалось.

— Прочти, настоятельно советую, — объявила тётя Надя.

Алена через силу улыбнулась:

— По-моему, нечестно звать на ту сторону беззащитных людей. Их там грабят, насилуют, убивают.

— Все дело в том, что нас слишком мало. Если бы все решились! — отмахнулась от ее доводов Надежда Сергеевна. — Если бы все пошли. Или хотя бы процентов десять людей мира — Дикий мир превратился бы в Эдем. Когда пацифистов станет больше, чем стрелков раз в пять, так и будет.

— Ничего нового не будет! — Алена разозлилась и уже не могла скрыть своей злости. — Пацифисты безоружны. Вот если бы им дать хоть какое-то оружие!

— Какое? — с вызовом спросила Надежда Сергеевна. — Пулемет? Лазер?

— Я не знаю. Но что-то адекватное оружию... хотя бы силовые установки для защиты. Да, почему вы отказываетесь от силовых установок?

— Отказываемся? У нас нет денег на такие установки. Хотя два поселения мы уже сумели оборудовать. Вот если бы вы пожертвовали... — Она окинула взглядом веранду. Алена невольно съежилась, представив, как тетя Надя продает после смерти деда этот дом, чтобы купить третью силовую установку. Дом был завещан Надежде Сергеевне, дед заранее объявил свою волю и просил Алену не оспаривать завещание. Алена обиделась, но слово деду дала.

— К сожалению, одна или две установки дела не решат. У нас сотни поселений, — вздохнула Надежда Сергеевна.

— И многие из них пережили зиму? — не выдержал Виктор. Он знал, что с тетей Надей в спор лучше не вступать, но не мог удержаться.

— Вот вернутся связные осенью, тогда и увидим, — объявила Надежда Сергеевна.

— Погляжу, не сомневайтесь. Про деревни пацифистов я непременно сделаю репортаж, — пообещал Виктор. — Как они там процветают.

— Вот как? Вы идете с нами? Непременно с нами. Остальные группы пацифистов решают сиюминутные задачи, тогда как мы... — тетя Надя аж приподнялась на стуле, готовая агитировать Виктора за вступление в ряды «Эдема», чем она занималась неоднократно.

— О, нет, я сам по себе, не с пасиками.

— То есть фактически стрелком? — Взгляд Надежды Сергеевна сделался колючим, а улыбка — ядовитой. Тетя Надя явно передергивала. Портальщики никогда не бывают стрелками. Портальщики — это каста. Бывшего стрелка они не примут в свои ряды. — Будете убивать?

— В случае угрозы для жизни — придется. Чтобы не прикончили самого. Знаете, нет никакого желания нарочно подставлять лоб под пули.

— Ради того, чтобы прогреметь в виртуале, вы готовы застрелить живого человека? Разумеется, тут многие считают стрелков героями. На самом деле они — обычные убийцы.

— Самое глупое занятие на свете — оправдываться, — заметил Виктор.

— Вы сами сказали, что готовы убивать. Разве для этого есть оправдания?

— В пасиков я не буду стрелять. А иногда хочется — признаюсь.

— Вы всегда найдете для себя оправдания, лазейку...

— Вам нравится приписывать другим подлость? Добавлять яду в каждую фразу.

— Яд необходим, — съехидничала Надежда Сергеевна. — Хотите быть стрелком и остаться чистеньким? Не получится.

— Я — портальщик... Да ладно, ладно. Я не стану кричать о своей невиновности.

— Значит, вы согласны испачкаться?..

— Вам этого хочется? Чтобы я оскоромился?

— И если вам доведется кого-то убить, расскажете об этом?

— Возможно.

Виктор стиснул зубы. Чувство было мерзейшее. Как будто его только что заставили признаться в совершенном преступлении, хотя на самом деле ничего дурного он не сделал.

— Виктор не способен на подлость... — кинулась ему на помощь Алена. — И потом, он же сказал: его дело — репортажи. Он будет снимать на инфашки, а не участвовать в операциях. Рассказать правду — разве этого мало?

«Надо спешно заканчивать разговор. Спорить дальше — невыносимо», — решил про себя Ланьер.

— Кстати, вы давно общались с полковником Скоттом? — спросил Виктор, отлично зная, как Надежда Сергеевна относится к полковнику.

— Предпочитаю общение с обычными вояками, чем с этим фальшивым миротворцем, — Надежда Сергеевна поднялась. — У меня масса неотложных дел. Не провожайте. Ни к чему, — заявила строго, видя, что Алена поднялась — сопроводить ее до кадитки. — Я знаю дорогу.

Тетя Надя удалилась, шурша своим лиловым платьем-колоколом.

— Разве мы не знаем всю правду о той стороне? — проговорила Алена задумчиво.

— Мне кажется, что нет. Завратный мир представляется здешним обитателям весьма превратно. — «Неплохой каламбур», — усмехнулся про себя Виктор. — Мы боимся той стороны, а значит — проявляем агрессивность. Мы против них. Так было всегда. Наш мир стал един только благодаря Дикому миру. И страх, как всегда, преувеличен.

— В крайнем случае ты можешь уйти к метеорологам. Стрелков на станции не пускают. Но портальщика пустят. Не потеряй удостоверение.

— Я зашью его в подметку. Или в трусы...

Он зря иронизировал. Это была здравая мысль. Обычно столь здравые замечания у Алены появлялись всегда после первого взрыва эмоций. Одно время Виктор опасался, что Алена уйдет к пасикам. Но вскоре понял, что боится зря. Запальчива-то она была, спору нет, но некое благоразумие присутствовало. Или он ее плохо знал? Виктор поднялся, поцеловал Аленку в щеку, потом потянулся к губам. Она отвернулась.

— Не сейчас.

Несмотря ни на что, она продолжала злиться за его безрассудность. Заслужить прощение будет непросто. Разве что... исполнить миссию.

— Ты просила починить скамейку, — очень кстати вспомнил Виктор. — Сейчас беру инструмент, и...

Адена вздохнула в ответ. Напоминание о садовой скамейке тут же связалось в логическую цепочку: скамейка — лето — несостоявшаяся поездка — одиночество. Неужели теперь все лето торчать дома?

— У нас еще вся жизнь впереди! — подмигнул ей «злой гений».

— А если ты погибнешь?

— Поедешь на следующий год в Италию без меня.

Виктор принес инструменты и первым спустился в сад.

— Может быть, хочешь отправиться за врата вместе?

— Нет, нет, ни за что! — запротестовала Алена.

— Ну, слава Богу, а то я думал, что у тебя возникла охота кого-нибудь подстрелить. Нет? Не возникла?

— Разве что тебя... — невесело рассмеялась Алена. Она не могла дуться на него долго — как ни старалась. Спустилась с крыльца. Сделала шаг к клумбе и замерла.

— Мой цветок!

Роскошный розовый гиацинт исчез. Нарциссы, лишившись великолепного товарища, желтели на клумбе сиротливо. Было ясно, что цветок сорвала тетя Надя, удаляясь.

— Ну зачем так... — воскликнула Алена.

И вдруг разрыдалась.

— Зачем так! Зачем? — развернулась и кинулась назад в дом.

Виктор вертел в руках молоток и не знал, что сказать.

Чуть-чуть яду Надежда Сергеевна им в жизнь добавила.