Времена года

Март

В этот месяц весна борется с зимою. Холода, снегопады чередуются с оттепелями, и когда весна наступает, нетерпеливые и заждавшиеся тепла жители пробуждаются и спешат приняться за свои дела. Неважно, если снова станет холодно, опять придет сон и небытие. В марте появляются первые цветы весны — крокусы, лиловые ирисы, иногда тюльпаны. В марте же трогается в рост мелкая травка, и слегка зеленеют предгорные холмы. Набухают на деревьях почки. Но листьям еще показываться рано. Земля холодна, и корни, в ней находящиеся, спят, скованные мерзлотой. С юга на северную сторону летят утки. Оживают первые весенние насекомые: бабочки крапивницы, лимонницы, павлиний глаз. Просыпаются и вездесущие муравьи. Им что! Если станет холодно, спрячутся обратно в свои подземные убежища. И как бы временами ни хмурилось небо, и холодный колючий ветер ни крутился над землей, в марте обязательно прилетают вестники весны — скворцы и жаворонки, а в небе появляются первые вереницы журавлей.

Сегодня 22 марта, почти лето! Термометр в тени показывает 22 градуса, и хотя взрослые по привычке носят пальто и меховые шапки, дети сбросили теплую одежду. О том, что тепло, я чувствую по тому, как ведет себя машина. Она легко подчиняется управлению, смазка разогрелась в подшипниках колес.

А что творится в поле! На деревьях собрались сороки и о чем-то громко засудачили, размахивая элегантными хвостами.

Куда-то спешно пролетел дрозд. Шумное сборище воробьев заняло всю вершину придорожного карагача, высоко в сверкающем синевой небе поют жаворонки: пришла весна первой песни. Лессовые предгорья, еще недавно пустынные и голые, принарядились, покрылись нежным зеленым бархатом молодой травки, запестрели белыми венчиками крокусов. Их очень много, нежных, тянущихся к теплу и свету.

Воздух пестрит серыми точками: летят маленькие, чуть больше мошки, жуки-навозники. Иногда промелькнет черная жужелица-амара, упадет и, не мешкая, спрячется в траву поглубже, поближе к влажной земле. Сверкают бабочки-лимонницы, первые вестницы весны. Они деловиты, куда-то спешат, торопятся. Зато скромные бабочки крапивницы спокойно перелетают с места на место. У ручья в воздухе парят небольшие веснянки, реют над водой мошки, и вот одна села на щеку и прилаживается напиться крови. Наступило пробуждение маленьких и самых многочисленных жителей земли — насекомых.

У лёссового обрыва, обращенного к солнцу, светлее и теплее, чем где-либо. Здесь у куста полынки возле мертвой мухи в величайшем смятении суетятся крошечные, чуть больше миллиметра, муравьи-пигмеи. Добыча для них велика, и муравьи изо всех сил торопятся, свежуют её: неровен час, еще кто-нибудь утащит. Ползают всюду одиночки муравьи-тапиномы, что-то разведывают. Но самого непоседливого и энергичного муравья бегунка еще нет. Любитель жары и пустынного зноя, он, наверное, не доверяет первому теплу, еще будут холода, и снег не раз покроет землю. На отвесной стене лёссового обрыва, возле большой глубокой трещины необычное скопище небольших черных мух. Их тут несколько тысяч, мухи не гоняются друг за другом, как принято в их племени, а греются, смирные, тихие, ленивые. Зачем они собрались такой громадной компанией? Зимовали вместе в глубокой трещине, а сейчас, зачуяв весну, выбрались наружу. По траве ползет черный сверчок, совсем молодой, без крылышек и без музыкального аппарата. Любитель ночной темени, он покинул зимовочную норку, чтобы погреться на солнце. И еще кого только не пробудило весеннее солнце!

За поворотом тропинки событие: из глубоких подземных галерей вышли на свет муравьи-жнецы, неутомимые труженики пустыни, все лето запасающие на зиму семена растений. Сейчас они, едва откопавшись, скопились у входа и, сверкая гладкими, как стекло, одеждами, настороженно ощупывают друг друга. Они провели около полугода в темных подземельях в полусне. Там средствами общения были только запах, осязание да может быть какие-нибудь звуковых сигналы. Здесь же на свету, на солнце, мир кажется иным и свои собратья необычными. Весна открыла новую жизнь зрительных ощущений.

Хорошо бы посидеть возле муравейника до вечера, пока все не уйдут на ночлег, подметить что-нибудь новое, да недосуг. Кончается и мое зимнее затворничество, наступает весна и с нею множество новых забот.

Воробьи — двух видов, полевые и домовые. Оба вида живут бок о бок вместе, селятся под крышами дачных домиков, не обращая внимания друг на друга и не враждуя. Полевой воробей ярче, красивее, с шоколадно-коричневой шапочкой, белым ошейником и черным горлом. У самочек черное горло и белый ошейник меньше, окраска не столь ярка.

Домовой воробей окрашен скромнее полевого. У самца шапочка не столь нарядна, белого ошейника нет, на горле не черное пятно, а полоска. Самочка же совсем серенькая с охристой или беловатой полоской над каждым глазом. Прилетают сороки, рассаживаются по деревьям и, переговариваясь между собою, ждут. Знаю, зачем прилетают сороки, и на кормушку кладу колбасу, сало, кусочек мяса. Улучив удобный момент, птицы жадно хватают еду и поспешно скрываются с нею. Воровки все рассчитывают заранее. Потом осмелели и стали опустошать кормушку, едва я скрываюсь в домик. Но следят зорко, за двести-триста метров с вышки высоковольтной линии, с ближайших холмов, с высоких деревьев. Заслужить их доверие невозможно.

Солнце все еще вяло просвечивает сквозь пелену облаков, прохладно. На холмах у ручья, где недавно было так много насекомых, уже не цветут крокусы. Нежные, белые с желтыми тычинками, они еще совсем недавно украшали открывшиеся из-под снега полянки. Когда же их закрывало снегом, то они первыми протаивали в нем окошечки и, такие веселые, выглядывали наружу. Теперь их короткая жизнь закончилась, цветы исчезли, а те, что сохранились, поникли головками. Лишь кое-где в ложбинках еще тянутся кверху белые лепестки, скрывающие оранжевые пестики с пылинками. На смену крокусам появился новый отряд — изящные, синие, с яркими глазками, приземистые и душистые ирисы. В глубоких щелях, куда не залетает ветер, показались желтые цветы мать-и-мачехи. Но насекомых мало. Прожужжит крупная пчела-антофора, мелькнет муха. На лёссовом обрыве в норах, скрытых от солнца, собрались маленькие серые блестящие мушки и забавно, как блохи, подпрыгивают. На цветке крокуса затаился белый, как лепестки цветка, паук-краб, караулит добычу. Ноги паука корежистые, резко согнутые и направленные кпереди, и весь он, плоскотелый, действительно напоминает крошечного краба. Еще этих пауков зовут цветочными за непременную особенность охотиться на цветках. Их яд мгновенно парализует добычу. Паук-краб, как хамелеон, подражает окраской цветку и на нем неразличим.

Кругом бегают маленькие черные муравьи тапиномы. Они удивительно холодостойки, и, такие нетерпеливые, уже возвели земляные холмики и в них прогревают совсем крохотных личинок. Чуть тронешь такой холмик, он разрушается, обнажая просторные галереи с многочисленными муравьями и их белыми детками — личинками. Но самки нет, она прячется в надежном месте глубоко под землей.

А вот муравьи-жнецы сегодня вялы, неповоротливы и беспомощны, едва шевелят усиками и сидят в норах да под камнями вместе с крылатыми самками и самцами. Крылатые воспитанники ждут теплого дня, чтобы разлететься во все стороны, навсегда покинуть родительский дом.

Среди едва начинающей зеленеть полянки виднеются аккуратные оплетенные паутиной норки. В них в ожидании добычи сидят пауки тарантулы. Только насекомые еще спят, и некому заползать в норки. Но пауки будут терпеливо ждать, хотя бы целый месяц. Что им сделается, неподвижным засадникам!

На откосах видны еще другие свежие норки. Они неглубоки. Интересно узнать, кто в них обитает? Травинку в нее далеко не засунуть. Несколько осторожных срезов лопаткой, и показываются листочки кем-то сорванной и затащенной под землю травы, из-за нее неожиданно, сверкая черно-фиолетовым одеянием, выползает жук-кравчик, замечательный житель травянистых холмов. В каждой норке сидят по паре жуков: скромные самки и драчливые самцы, вооруженные мощными отростками-шпагами на голове. Дела кравчиков нетрудно разгадать. Неделю назад при сильном потеплении кравчики-самцы проснулись и принялись копать норки, готовить домик для себя, для супруги, для деток. Но похолодание прервало их дела. Вот придет тепло, и тогда кравчики выроют ячейки, в каждую натаскают мелко нарезанные листочки трав, утрамбуют, отложат по яичку да снабдят особыми грибками. Вскоре в каждой ячейке получится ароматный силос — отличная еда для личинки. Только тогда взрослые кравчики, закончив заботы о потомстве, погибнут, а личинки, съев запасы, припасенные родителями, станут куколками и заснут до будущей весны. Больше никого нет. Все живое застыло, замерло в ожидании тепла. И оно обязательно придет и обрадует тех, кто по нему соскучился, пока же в небе поют оптимисты-жаворонки, вселяя своими песнями надежду на весну и ее живительную силу.

После морозов неожиданно подул теплый ветер, и потекли ручьи. Солнце опять грело нещадно, снега сверкали ярко и ослепительно, река вспенилась, потемнела, забурлила, обрушила забереги. Снова появились разные мухи, прилетели стайки жаворонков. Птицы опускались на землю, что-то торопливо клевали и мчались дальше на север, на родную сторонушку.

Появились и скворцы. Уселись возле скворечников, запели песни. Прилетел и старый знакомый скворушка и стал распевать знакомую песенку: кричал жеребенком и галкой, кудахтал курицей, бил перепелом, курлыкал журавлем. Никто не пытался занять старый скворечник. На него нашлись исконные хозяева, зато сколько птиц стало оспаривать право на новый скворечник. Возле него — беспрестанные крики, драки и споры. Как птицы узнали, кто настоящий хозяин и кто впервые претендует на новую жилищную площадь? Попробуй разгадать!

Не так проста жизнь птиц, как нам кажется! На дачах много скворечников, и всюду возле них скворцы сидят парочками, распевают песни. Кое-кто начал чистить свое пристанище от мусора, занесенного зимою воробьями. И воробьи озаботились. Тоже пришла пора семейной жизни, забот о гнездах, о птенчиках!

Я заметил: когда воробьям приходит пора заботиться о потомстве, очень оживленные и крикливые самочки начинают пищать, как птенчики, и трепетать полураскрытыми крылышками. Наверное, объясняют друг другу, что кончилась зима и кочевки, наступила весна, и пришла пора заботы о потомстве. Что может быть сильнее родительских чувств!

Белые с желтым сердечком крокусы, лиловые ирисы, самые первые цветы весны, продолжают украшать прилавки. И там, где цветы, на шоссе, стоят легковые машины, и люди старательно и деловито выкапывают растения вместе с луковичками. Собирают цветы не букетиками, а целыми охапками. Зачем? Да, мы порою действительно не столько выезжаем, сколько наезжаем на природу!

Стало сказываться истребление цветков. Помню, ранее здесь недалеко от дачного поселка на полянках возле моста через речку Каскеленку весной вся земля пестрела цветками. У меня сохранилась и фотография этого кусочка земли. Нынче здесь голо! Видимо, силен у человека древний инстинкт собирательства: обязательно надо привезти с поля цветы, и как можно больше, хоть целый сноп. Пусть он помнется в дороге, завянет на следующий день. Зато — привезена добыча! Сейчас вокруг больших городов исчезли многие цветы, и природа без них потускнела. Кое-где местные власти пытаются ввести ограничения на сбор цветков. Не пора ли нам подумать об этом?

Объявились и другие любители цветков. Только необычные, скворцы. Выщипывают крокусы. Просто так. Сорвут и бросят. Почему, отчего, зачем? Откуда такая то ли неприязнь, то ли пристрастие к цветам? Странная скворчиная особенность поведения проявилась не только по отношению к цветкам: птицы выдергивают рассаду помидоров. Многие дачники обозлились, посбрасывали скворечники. В мире живых существ царит строжайшая целесообразность и экономия во всей деятельности. Напрасно и зря ничего не делается. Зачем же птицам цветки и помидоры, тут какая-то загадка!

И еще разные весенние новости. Появились скромные маленькие желтые цветки гусиного лука. Вечером крупные ветвистые комарики стали виться над крышей веранды. Пробудился самый распространенный жук-коровка — семиточка. За день в саду снег сошел полностью. Лишь по тенистым углам осталось два маленьких сугроба.

Через открытую форточку домика доносится необыкновенное птичье пение. Выскакиваю наружу. Звуки песни со стороны оврага, поросшего деревьями, сильные, зычные, какие-то флейтовые, удивительно мелодичные и приятные. Иногда песня прерывается длинной паузой. Мне очень красивой показалась песня. Наверное, она нравится и тому, для кого предназначена. Если так, то что-то есть общее в восприятии красивого между такими далекими существами, как птица и человек. Наскоро оделся, помчался к оврагу. Прилавки еще больше покрылись короткой травой, стали бархатисто-зелеными. А дальше за ними, сверкая на солнце, высятся громадные горы в белых снегах и ледниках, и ниже их — сиреневая полоска еловых лесов. Там совсем зима, и до весны далеко. Вот и овраг. Здесь я и увидал певца — черного дрозда! Так вот кто ты, такой талантливый!

Дрозд заметил меня, замолк. Не нравится ему свидетель вдохновенной песни. Тогда я отошел подальше, присел на камень. Кто-то громко зажужжал рядом: на крошечный цветок сел неутомимый труженик — шмель, перезимовавшая самочка. Проснулась от зимней спячки! Ей предстоит немало хлопот: найти место для гнезда, оборудовать его, вывести первых дочерей-помощниц, основать семью.

Возле отвесного обрыва оврага вьются галки. Они очень озабочены, обеспокоены семейными делами, подыскивают в обрыве норы, присматриваются к нам.

На ветвях карагача уселись три, окрашенные в нежные светло-коричневые и голубые тона, египетские горлинки. И здесь извечная трагедия: одна горлинка лишняя, и две из них выясняют отношения, напыжившись, подскакивают друг к другу, стукаются боками.

На земле копошатся красные с черными полосками клопы солдатики. Их очень много. Видимо, поблизости была зимовка. Солдатики на зиму любят собираться в большие скопления. И, видимо, не напрасно. Весною не надо тратить время на поиски друг друга, легче справлять брачные заботы. Появился жук-майка, большой, черно-синий, с громадным брюшком и коротенькими, неспособными к полету крыльями. В её брюшке несколько тысяч яичек. Такая плодовитость не случайна. Выйдя из яичек, крошечные желтые личинки где-нибудь пристроятся на цветке, чтобы прицепиться к лохматой шубке пчелы и на ней добраться до её гнезда — кладовой с медом и цветнем. Здесь личинка, уничтожив детку пчелки, и проведет свое детство, пока не станет жуком. Но как мало будет удачников из нескольких тысяч потомков грузной матери!

Пока разглядывал майку, рядом с моей ногой шевельнулся свежий холмик земли и чуть подвинулся в сторону! Оказывается, подземный житель лёссовых холмов и неутомимый землекоп слепушонка отправился в подземное путешествие и по пути выстроил целую шеренгу холмиков земли.

Когда солнце склонилось к западу, мелкие былинки и кустики засверкали паутинками, отражая солнечные лучи. Сколько их здесь, невидимых дорожек, протянутых паучками-странниками! Все опутано тончайшими нитями-невидимками. Мы не подозреваем, какое величайшее множество в природе разнообразных пауков. И у каждого свое место в мире живых существ, свои нравы и обычаи, и, конечно, своя особенная предначертанная издавна роль. Уберите пауков, и произойдет хаос: появится множество насекомых и среди них немало вредных для хозяйственной деятельности человека.

Еще на земле засверкала серебристой ленточкой дорожка. Это след улитки. Осторожно между травинок пробирается сенокосец, несуразный, длинноногий. Он, типично ночной житель, боится солнца и яркого света. Но что поделаешь, когда ночи холодны, иней опускается на землю, и не терпится вместе со всеми пробудиться весною, хотя бы и на непривычном ярком свету. Еще по земле бегают шустрые чешуйчатницы. Они влаголюбивы. Придет лето, наступит сушь и зной, и чешуйчатницы — эти низшие бескрылые насекомые, — скроются в щелках, заснут до самой осени.

Копошатся совсем крошечные ногохвостки. Притронешься к такой, и хвост, подогнутый под тело и защемленный кончиком в особом приспособлении, освободится и, распрямившись, как пружинка, подбросит крошку в невероятно длинный скачок. Кто-то тяжело полетел мимо меня. Успел взмахнуть рукою, поймал. На ладони небольшой черный с красной грудкой навозничек, а рядом с ним будто в панике мечется из стороны в строну красная точечка. Взглянул через лупу, узнал клещика краснотелку. Недолго он маялся, наткнулся на жучка, мгновенно забрался на него, устроился на груди между ног, притих, успокоился. Клещик, оказывается, путешествовал на живом самолетике. В природе очень многие маленькие насекомые и клещики, движимые могучим инстинктом расселения, цепляются к крупным насекомым и отправляются вместе с ними в дальние страны.

На цветках гусиного лука усиленно работают неутомимые труженицы — домашние пчелы, — а среди них дикие одиночные пчелки галикты, мегахилы, андрены. И вдруг засверкала фиолетовыми крыльями с отблеском вороненого металла большущая темно-синяя пчела ксилокопа. Пробудилась от зимней спячки, выбралась из ячеек, выточенных в древесине полусгнившего ствола дерева. Она как всегда занята, ни на кого не обращает внимания, сама по себе!

Пока я сидел на камне, поглядывая вокруг, встречая и провожая глазами маленьких обитателей предгорных холмов, черный дрозд успокоился и вновь принялся старательно исполнять чудесную флейтовую арию, и я, заслушавшись, забыл обо всем окружающем, будто впал в небытие. Но из низины в горы пролетел вертолет и все погасил своим громким гулом.

Отправился на прилавки. Ночами здесь были заморозки, и утром еще не видно маленьких шестиногих жителей. Солнце пригревает, тает промерзшая за ночь земля, в воздухе запевают жаворонки, в кустах кричат дрозды, на кустик таволги уселась овсянка и залилась трелью. Увидела меня, испугалась, спряталась. Появляются крупные чернотелки-бляпсы. Потревоженные, останавливаются, задрав кверху брюшко. На его кончике повисла маленькая капелька коричневой и очень дурно пахнущей жидкости. Поза зенитного орудия продолжается долго, около десяти минут, хотя никому не нужен вонючка! Другие жуки чернотелки, не обладая столь мощным средством защиты от врагов, подражают жуку-вонючке, точно так же задирают кверху брюшко.

Над цветами гусиного лука загудели домашние пчелы: начался сбор нектара и перги. Мед с гусиного лука — отличнейший. Возле ручья на цветах мать-и-мачехи появились бабочки крапивницы и павлиний глаз. Расправив в стороны крылья с глазчатыми пятнами, греются, поднявшись высоко в воздух, гонятся друг за другом. Летают навознички. Иногда высоко над землей пролетает семиточечная коровка. Рыжие муравьи принялись за свои дела с неуёмной энергией. Многие сверкают лакированными поясками на полных брюшках, еще с осени заполненных пищевыми веществами. Скоро они похудеют: появятся маленькие личинки, и их придётся кормить отрыжками. Добычи же вокруг мало, еще не выросла трава, не зазеленели кустарники, и спят насекомые.

Энергичные муравьи тапиномы все выше и выше надстраивают свои непрочные земляные холмики и усиленно греют потомство. Всюду, везде, куда ни взглянешь, видны тапиномы-разведчики.

Пробудились и прыткие муравьи. А в одном муравейнике вместе с ними выполз наружу погреться и муравей «рабовладелец» — амазонка. Есть такой же муравейник замечательных муравьев-амазонок и в моем саду. Я им очень дорожу, защитил оградкой из толстой проволоки, чтобы случайно на него не наступить. У муравья-амазонки длинные тонкие и острые, как кинжал, челюсти. Ими они могут только драться да тащить куколок, отнятых в гнездах других муравьев, чаще всего прытких формик. Из куколок потом выходят муравьи-помощники. Они и занимаются всеми делами: строят муравейник, ходят за добычей, кормят муравьев-амазонок, воспитывают их личинок. Сами амазонки — профессиональные грабители, даже не умеют есть, если их не покормят и, оставленные рядом с едой, гибнут от голода.

На холмах откопались суслики, перекликаются тоненькими посвистами. Опять похолодало, и скворцы остыли к своим родительским заботам, шатаются стайками. Но рано утром все на своих местах у гнезд. Каждая парочка подтверждает права на занятый скворечник.

Крокусы и ирисы отошли. На смену им пришли чудесные красные красавцы тюльпаны. Миллионами лет растение совершенствовалось в красоте только ради того, чтобы привлечь к себе крошечных насекомых, вознаграждая их нектаром и пыльцой за участие в своих брачных делах. Теперь эта красота обрекает их на гибель. На тюльпаны еще с большим рвением набрасываются горожане — любители цветков.

В будний день тихо. Не слышно голосов дачников, стуков молотков. И вдруг раздалось громкое шипение, а потом знакомый и мелодичный возглас: «Худо — тут!». На коньке крыши, кокетливо расправляя свой убор «индейца», сидел удод. Почистил длинный клюв и улетел. Кто он, наш или чужой? Главная добыча этой птицы — насекомые, обитающие в земле да в подстилке. Для этого и необходим длинный клюв. Но он пригоден только когда оттает земля. Не раньше!

На черной весенней земле сада неожиданно появилось множество клочков бумажек. Откуда они? Но раздумывать было нечего. Пришлось их собрать, сжечь. Уж очень они портили вид участка. На следующий день я был поражен: на земле снова белели бумажки. Неужели кто-то подшучивает надо мною? Но кто, зачем? Соседи были хорошие, доброжелательные, преданные земле дачники. Таинственное появление бумажек вскоре разъяснилось. Оказывается, их приносили скворцы. С этой необычной ношей птицы садились на провода электропередачи, пересекавшие участок, и большей частью роняли их на землю. Или, быть может, здесь, перед скворечником, внимательно оценивая добытый строительный материал, браковали его. Я уехал на неделю в город с опасением, что, возвратясь, застану сад, подобный свалке.

С каждым днем ярче светит, теплее греет солнце, день длиннее, хотя временами небо в облаках, дует пронизывающий сырой ветер, и падают на землю белые снежинки. Сегодня 21 марта — весеннее равноденствие, день равен ночи. Солнце всходит в 6 часов утра и заходит в 6 часов вечера. Но так получается только на равнине. Здесь солнце выходит из-за заснеженных вершин Заилийского Алатау с большим запозданием. День весеннего равноденствия с древнейших времен народы отождествляли с пробуждением природы и праздновали его.

Вчера прошел теплый дождик, ночь выдалась тихая, без заморозков, а рано утром вся земля в дырочках и холмиках земли: наступила первая ночь дождевых червей. Они, подземные жители, сегодня впервые после долгой зимы вышли на поверхность, вдоволь попутешествовали, а с наступлением рассвета попрятались обратно. Им, беззащитным, нельзя на дневном свету! Земляные черви — друзья природы. Они незримо копошатся в земле, разрыхляют ее, затаскивают в нее и перерабатывают отжившие и гниющие части растений, удобряют почву Плодородие почвы целиком зависит от этих незримых созданий. Но бедняги часто страдают от минеральных удобрений, от ядовитых веществ, применяемых против насекомых-вредителей.

Над холмами неумолчный хор жаворонков и перелетные стайки разных птиц, торопящихся к себе на родину. Пережили голодную зиму сороки, и теперь все до единой исчезли, улетели в горы. Там тоже весна, на южных склонах стаял снег, и, значит, есть чем поживиться.

Из кубышек с яичками, закопанных в земле и окруженных сцементированной почвой, выбрались крохотные кобылочки, большеголовые, тонконогие — типичные дети. Долго им расти и набираться сил, пока станут взрослыми и наладят свои скрипочки! Под камнями в укромных уголках греются шустрые сверчки. Они скоро станут взрослыми, и зазвенят ночи от их песен.

Ночь без заморозков, ночь дождевых червей, и ночные бабочки-совки полетели и закружились, как завороженные, вокруг электрических лампочек. Пробудились цветочные мухи-пчеловидки, проснулись и теплолюбы — муравьи-бегунки, выбрались наружу и помчались на своих длинных ногах в разведку: где что случилось, где какая добыча?

Конец марта, а погода чаще всего пасмурная, прохладная. Вчера обещали дождь. А сегодня! Как на грех забыл с собою взять радиоприемник. Но утром с первым же рейсовым автобусом высыпала густая толпа дачников. Наверное, рассудили мы, хороший прогноз погоды. Иначе не приехало бы столько народа. Но солнце упряталось за облака. И вдруг закурлыкало в небе: показался большой косяк журавлей.

Птицы летели как всегда вдоль заснеженного хребта Заилийского Алатау с запада на восток, в сторону Монголии, наверное, к большим солёным озерам, в край испуганных птиц, там, где нет человека. Оттуда они повернут в таежные дебри и болота Восточной Сибири. За первым косяком пролетел второй, потом третий и… Пошло! На даче прекратился стук молотков, визг пил, запрокинув кверху головы, дачники следили за чудесными птицами, возвращавшимися с далекой чужбины на родину. Вспомнилось некрасовское: «Чу! тянут в небе журавли, И крик их, словно перекличка, хранящих сон родной земли».

Над дачами летают три удода. Самец усаживается на телеграфный столб, и, кивая головой и сутулясь, выговаривает все одно и то же свое бесконечное: «Худо тут!» Самки сидят рядом, молча слушают. Наверное, для них это самая красивая в мире песня!

На поля вышла новая армада истребителей тюльпанов. Прежде всего, обречены на гибель самые красивые, заметные цветки. Происходит противоестественный отбор, направленный против совершенства на пользу посредственности. Продолжают цвести крошечные скромные и веселые цветочки гусиного лука. Их никто не рвет, они никому не нужны, и поэтому они благополучно выживают.

Весна продолжается. Парочка воробьев заняла один скворечник и упорно не желает его отдавать. Возле него оживление и переполох десятка в два птиц. Шум — необыкновенный. Похоже, что серые забияки решили вместе постоять за своего собрата. У летка дежурит самый большой цветастый и нарядный воробей. Но скворцы пикируют на одного, другого и разгоняют своих суетливых противников, а потом, празднуя победу, поют, но как-то слабо и несуразно. Но вот скворцы улетают в пустыню, а воробьи шумной компанией облепляют со всех сторон домик.

Апрель

Иногда наступает тепло, солнце, яркое и теплое, пробуждает жизнь, температура в тени поднимается до 20–25 градусов, и все оживает, встречая весну. Иногда же приходит непогода, небо в тучах, холодно, зябко, идут дожди, случается и редкий снежок. Но постепенно уходят холода, и весна все больше заявляет свои права. Теплеют ночи. Все, что начало пробуждаться в марте, замерзая при похолоданиях, в апреле начинает жить по-настоящему. Прогревается почва, и растения один за другим раскрывают цветы и листочки, зеленеет земля, обновляется природа. Отходят ранние цветы весны — крокусы, ирисы, потом тюльпаны. К концу месяца мать-и-мачеха и одуванчики покрываются пушистыми головками летучих семян. В тени под прикрытием растений появляются нежные фиалки. Цветет перисто-ветвистый вяз (карагач), тополь, береза, дикий абрикос, персик, вишня и сливы. В конце месяца раскрывают большие белые цветы яблони. С каждым днем зеленеют поля, холмы стали яркими, нарядными. Зеленеют деревья, сады и рощицы теряют зимнюю прозрачность. В последней декаде апреля зацветает сирень, и фенологи говорят: кончилась весна.

В апреле происходит великое пробуждение насекомых. Теплыми ночами дождевые черви бродяжничают по верху, расселяются, встречаются друг с другом. Пробудились лягушки и жабы, из глубоких нор выползли наружу змеи, отогрелись на солнце, принялись за охоту. У птиц масса хлопот. Воробьи и скворцы распределили квартиры, заменили подстилку, принялись откладывать яички, а жаворонки начали высиживать птенчиков. Строят гнезда сороки, горлинки, черные дрозды, галки. Пролетели на север журавлиные стаи. Проснулись насекомые. Окончательно отогрелись в поверхностных камерах муравьи, выбрались наружу, принялись за свои дела и прежде всего, пока земля влажна и податлива, стали расширять и ремонтировать подземные жилища. Все еще летают нарядные крапивницы, павлиний глаз, лимонницы, элегантная бабочка-зорька.

Появляются голубянки. Теплыми ночами летят на свет бабочки-ночницы и среди них большая софоровая совка, перезимовавшая в пещерах или в подпольях. Из всевозможных глубоких укрытий, недоступных морозу и быстрой смене температур, выбрались изящные стрекозы стрелки. Жуки-кравчики торопливо заканчивают дела, свежей зеленью забивают кладовые для своих личинок. Осы-основательницы начинают строить соты, охотятся на мелких насекомых, не упускают случая полакомиться и сладким. Из яичек кольчатого шелкопряда выползают гусенички и свивают общее семейное паутинное жилище. Проснулись разные одиночные пчелки. Для них весна — пора цветения растений, страда. За короткое время, пока не наступили зной и сушь, надо успеть построить жилище для деток, натаскать в ячейки пыльцу, нектар, отложить яички. Большие синие пчелы-ксилокопы гоняются друг за другом, самцы усиленно разыскивают самок, как всегда очень занятых делами и озабоченных постройкой жилища для деток. Конечно, очень заняты перезимовавшие молодые самки шмелей, разыскивают подходящие щепки, норки в земле, где бы можно устроить жилище будущей семьи.

Из-под маленьких нашлепок на коре деревьев выползают крохотные гусенички яблоневой моли, расселяются по деревьям, принимаются глодать молодые зеленые листочки.

Окукливаются гусеницы другого врага сада — яблоневой плодожорки. Они перезимовали в укромных уголках, под отставшей корой, в подстилке из листьев и трав. Вышли из зимовочных колыбелек ядовитые ярко расцвеченные жуки-нарывники, расселись на цветках растений, гложут лепестки. На ручьях, озерках, а то и на лужах появились неугомонные жучки-вертячки и закружились в лихой пляске, выделывая замысловатые трюки на поверхности воды. Клопы-солдатики покинули зимовочные скопления, разбрелись. Разлетелись с зимовок и жуки-коровки. Обширен мир насекомых, у каждого свои обычаи, нравы.

С холмов доносится шум мотора: там пашет землю трактор. За ним неотступно летает стая галок. Птицы очень оживлены, одна за другой падают на землю, взмывают кверху. У них — пир горой. Из-под плуга на пластах земли видны белые и толстые личинки хрущей, злейших врагов сельского хозяйства, поедателей корней растений.

Весь день прилежно стрекочет мотор, и весь день на пахоте крутятся галки, отъедаются. Сколько урожая спасают эти птицы! Оберегают землю получше всяких химических веществ-инсектицидов. Между тем борьба с так называемыми почвенными вредителями самая трудная. Насекомое, обитающее в земле, уничтожить не просто. Не так давно с этой целью рекомендовалось (и рекомендации неукоснительно выполнялись) вносить в почву на один гектар двести килограммов гексахлорана! Этот яд, как оказывалось, не разлагается, впитывается растениями, отравляет и продукты, употребляемые в пищу, изменяет в плохую сторону все сложные биологические процессы, протекающие в почве. Не лучше ли было изучить друзей — галок и способствовать их процветанию. Глядя на стайку усиленно трудящихся птиц, вспоминаю об истребителе хрущей барсуке, первейшем друге земледельца. Неуемные охотники почти уничтожили это безобидное животное. Когда-то его было много на этих холмах. Теперь же остались лишь кое-где следы его нор.

День теплый и ясный, и в воздух поднялось множество насекомых: крохотные жуки стафилины, разные мухи, крылатые тли. Всеми ими обуяло безумство расселения. Скворцы поднялись в воздух, планируют, ловят добычу.

Вначале я не узнал птиц — уж очень они похожи по полету на щурок. Обманулся.

Из-за гор иногда показываются тучи, закрывают солнце, и тогда сразу холодает. Но тучи отступают, и — снова тепло.

По холмам протянулись струйки дыма, а когда наступил вечер, и стемнело, стали видны полоски огня. Мерцая, языки огня ползли извивающейся линией кверху, распадались на отдельные очаги, то затухали, то разгорались вновь. Степной пожар как всегда появляется после выходных дней, и пускает его беспечная молодежь, выходящая в поле.

На следующий день пошел на место прошедшего пожара. Теперь здесь необычная черная пустыня, покрытая обуглившимися стволиками растений и пеплом. От легкого дуновения ветра пепел трепещет и поднимается в воздух. Кое-где на черной земле еще дымятся очаги пожара. Это догорают муравейники рыжего муравья. По ним бродят чудом уцелевшие муравьи, перепачканные в пепле, серые, не похожие на себя. Они растеряны, даже не чистят свое тело, что необычно для такого создания, тратящего в сутки не менее часа на тщательный и постоянный уход за своим костюмом. Кое-кто из них тащит палочку или переносит с места на место трупы полусгоревших товарищей — и как печален и лишён смысла их труд. Никто из них не идет на охоту. Да и некуда. Вокруг опаленная и пахнущая дымом земля, чуждая и обезображенная. Сколько пройдет времени, пока ветер развеет пепел, взойдут зеленые травы, зацветут цветы, а немногие уцелевшие муравьи-погорельцы ценой неимоверных усилий начнут восстанавливать свои погибшие в огне жилища. Тот муравейник, что так хорошо прижился в моем саду, я переселил с холмов. Там он не раз бы попал в катастрофу степных пожарищ.

Над дачей на провода электропередачи садятся галки. Погалдят и дальше полетят. Здесь у них издавна промежуточная остановка. Сегодня под проводами на земле увидал мертвую галочку. Она лежала брюшком кверху, вытянув голову. На одной ее лапке сверкало алюминиевое кольцо. Я снял его, прочел: «Сообщи, Москва, центр, кольцо 752030». Потом узнал: галка была окольцована полгода назад на Чокпакском перевале (Западный Тянь-Шань), тогда осенью она летела к югу, к весне возвратилась, добралась до родины, и тут оставили ее силы. Почему погибла? Галочка была молодая. Сегодня вечером вся опора высоковольтных линий усеяна галками. Птицы долго сидели, тихо перекликаясь, будто ждали кого-то. Наконец появилась большая стая галок, покрутилась, села вместе с ожидавшими. Собралась вся компания! Вскоре галки поднялись и полетели вниз в пустыню к привольным ночлегам.

Возле норки в лёссовом обрыве заметил темное пятно. Подошел ближе — пятно расправилось в ленту, скользнуло в норку. Догадался: змея принимала солнечные ванны, и, такая осторожная, рядом с убежищем, чтобы в случае опасности было где спастись. Но, любопытная, высунула головку, посмотрела на меня и окончательно скрылась. Норка глубокая, вся палочка ушла в нее. Попробовал копать твердую землю. Змея напугалась, из норы выскочила. Тут я и поймал ее, красавицу с двумя большими оранжевыми пятнами на голове. По ним опознал безобидного ужа. Как он зашипел, раздул голову, растопырил ребра, уплощился, стал большим и толстым, подражая ядовитым родственникам. Потом, когда я его отпустил, наверное, решил своим умишком, что помогли уловки, напугали недруга. А мне всего только и надо было сделать фотографию.

По буграм носятся чернотелки бляпсы. Но все самцы. Тело их уже, тоньше, стройнее, ноги длиннее. Очень деловиты и торопливы. Насчитал 52 самца, пока встретил кургузую, потолще, самочку. Одно мужское общество! Наверное, жучихи более осторожны, сидят по норкам, дожидаются своих кавалеров. На них возложена природой ответственная задача — дать потомство, продолжить род. Другое дело, когда придет лето, тогда ночью в черной одежке можно спокойно прогуливаться.

Округлые холмы предгорий у подножия высоких гор Тянь-Шаня знаю давно и хорошо. Издалека кажутся пьедесталом для громоздящихся над ними гор, сверкающих вечными льдами вершин. Не случайно их прозвали «прилавками». Это слово вошло и в научную литературу.

Ранней весной, едва только исчезнет снег, прилавки покрываются ковром белых цветков крокусов. Затем их сменяют сине-голубые душистые ирисы. А когда они поникают, земля разукрашивается яркими желтыми и красными тюльпанами. И, наконец, тюльпаны сменяются ковром красных маков. Тогда на холмах будто полыхает пожар. К июню, если не бывало дождей, прилавки начинают желтеть под жарким южным солнцем, трава быстро сохнет, и только пахучая и терпкая полынь остается зеленой. С ранней весны вместе с растениями пробуждаются и торопятся жить многочисленные насекомые и пауки. В небе звенят жаворонки, по земле шмыгают ящерицы, кое-где на солнце греются чуткие змеи. Жизнь бьет ключом, и множество историй можно увидеть на каждом шагу. В редкие засушливые годы, прилавки, едва покрывшись травою и цветами, быстро угасают. Весна будто минует их стороною. В такие годы трудно многочисленным жителям прилавков. За последние тридцать лет прилавки сильно преобразились. Во многих местах появились яблоневые сады.

Обработка земли, междурядная вспашка, сенокосы, химическая борьба с насекомыми-вредителями изменили эти участки. На остальных стали пасти скот. Животные избороздили склоны холмов многочисленными тропинками, и предгорья стали полосатыми. Перевыпас оголил землю. Особенно сильно доставалось прилавкам, когда весной или поздней осенью животные уплотняли копытами влажную после дождей землю. Горожане из года в год каждую весну старательно уничтожали цветы, вырывая их с клубнями. Постепенно исчезли с прилавков цветы, высокие травы. Почти не стало крокусов и тюльпанов, только в мае кое-где краснели отдельные куртинки красного мака. Тюльпаны сохранились только среди зарослей колючих кустарничков. Не стало и насекомых, ящериц, жаворонки переселились повыше к горам, на участки, которые не так сильно пострадали от выпаса. Ранней весной уже не было того биения неугомонной жизни, которое так хорошо ощущалось прежде. Природа медленно угасала, и от земли, изборожденной тропинками, голой и неприветливой, в воздух поднимались облака пыли, когда по ней проходили стада животных.

Сегодня по старой привычке вышагиваю по предгорьям, присматриваюсь к окружающему. Всюду еще немало норок жуков-кравчиков. Но они изменили свое поведение, стали вести ночной образ жизни. Так безопасней от птиц, змей, ящериц и, главное, от копыт домашних животных. За короткую весну они успевают запасти зеленого корма в подземные ячейки для деток, а когда прилавки выгорят, закончат дела. Очень много и черно-красных кампонотусов. Они тоже торопятся. Надо успеть отложить яички, из них воспитать личинок, куколок, вывести молодых муравьев и с наступлением лета зарыться в землю, чтобы ждать следующей весны. Также ведут и муравьи проформики, светлые кампонотусы. Все перешли на режим жизни засушливого года, который прежде бывал редко, но к которому, тем не менее, они приспособились как к неизбежной и периодически повторяющейся катастрофе. Сколько лет могут вынести муравьи неблагоприятной обстановки жизни? Племя их постепенно вымирает: нелегко переносить постоянные невзгоды.

После ненастья природа будто ликовала. Громко пели чечевицы, скрипел без устали коростель, истошными голосами куковали кукушки. И среди насекомых царило необычайное оживление, все заторопились. Да и не зря. Весна задержалась.

Бабочка бражник-языкан меня озадачила. Небольшой, с черной перевязью на брюшке, замаскированный природой под шмеля, хотя и не совсем искусно, он то повиснет в воздухе, то ринется вперед, вбок или назад — куда заблагорассудится. Вокруг немало цветов: сверкает синими пятнышками мышиный горошек, желтеет куриная слепота, кое-где красуются одуванчики, вся в белом, как невеста, таволга: пищи вдоволь, пожалуйста, насыщайся на здоровье, набирайся сил. А он, глупенький, будто не видит мира ярких красок и торчит над зеленью, парит без толку над трилистниками клевера и сует свой хоботок в то место, где сходятся вместе листочки. Что он там нашел завлекательного?

Срываю листочки и смотрю на них через лупу. Нет там ничего стоящего, и непонятно, чем они привлекают дурашку. А он все продолжает по-своему. Быть может, это утро — его первое, он еще не имеет опыта, инстинкт не пробудился, как следует, не подсказал, не различает цвета, не видит ярких красок, которые только для него и ему подобных насекомых создала природа. Минут десять я следил за неразумной бабочкой. А она, не обращая на меня внимания, летала сама по себе и совала длинным прекрасным хоботком в никчемные листочки. Постепенно потерял из виду бражника за этим совершенно бессмысленным занятием. Что же будет дальше? Наверное, рано или поздно все же научится! А если не научится, пропадет как неудачник. На узкой полоске земли, заваленной валунами, вижу розовые кусты крохотной пустынной вишни. Они цветут, нарядные. Но, вот удивительно, вишня растет только вместе с куртинками очень колючего шиповника. Будто два растения неразлучны.

Впрочем, загадка быстро разъясняется: там, где вишенки росли одни, их давно объели овцы да коровы, вместе с шиповником их не достать. Защита, хотя и случайная, но надежная.

В доме сторожа происшествие. Из-под пола поползли большие жуки. Пришли мне показать и спрашивают: в чем дело, что за жуки и какие могут быть от них неприятности? Беру в руки картонную коробку, там кто-то настойчиво скребется, пытается выбраться на волю. А в ней — большущий навозник гамалокопр. Самый большой жук в наших краях. Это новость! Надо разобраться, в чем дело!

Гамалокопры лепят большие, размером с литровую банку, шары из навоза лошадей, помещая их под землёй. В каждый шар откладывают по яичку. У сторожа есть лошадь. Но как шары могли оказаться под домом? Его построили два года назад. Неужели личинки гамалокопра так долго развиваются? Или, оказавшись под домом в тени, личинки замедлили развитие. Ответить на вопрос определенно нельзя. Жизнь навозника гамалокопра не изучена.

Возле нашего муравейника целый отряд рабочих усиленно и в величайшей спешке роет землю. Что бы это могло значить, уж не задумали ли маленькие труженики строить дополнительные помещения? Но на следующий день загадка разъяснилась. Оказывается, на корнях растений обосновались маленькие черные с красными полосками цикады. Цикадки и муравьи — явление обыденное. Между ними давняя и теснейшая связь. Цикадки кормят муравьев сладкими выделениями, муравьи берут беззащитных коровушек на попечение. Но как муравьи зачуяли своих друзей под землею? Может быть, цикадки подали сигналы муравьям? Чем: ультразвуками, запахом, особенными излучениями?

Возле цикадок муравьи организовали бдительную охрану, и те, осмелев, стали выбираться из-под земли на растения. Но такие осторожные! Едва я подойду к ним, направлю на них лупу, мгновенно, обеспокоив своих телохранителей, падают обратно в свое подземное убежище.

На тропинках, протоптанных овцами и коровами и чистых от растений, греются щитомордники. Они, холоднокровные, зависят от температуры окружающего воздуха да от солнечных лучей. После долгой зимы и холодов, прежде чем приступить к активной жизни, им надо основательно прогреться. В полуокоченевшем теле заторможены все органы чувств, и змеи слепы, глухи, того и гляди, наступишь на них случайно. Когда-то на прилавках водилась большая безногая ящерица желтопузик. Она очень похожа на змею, но добродушна, малоподвижна, беспомощна. За свое сходство со змеями желтопузика человек жестоко преследовал и уничтожил. Теперь уже не встретишь этого миролюбивого и совершенно безобидного животного.

Щитомордник — родственник гремучим змеям. Он ядовит. Но встречи с крупными животными, в том числе и с человеком, избегает. Кусает, только защищаясь, или когда на него случайно наступят, предполагая, что на него нападают. Обычная его окраска — коричневая. Но она сильно варьирует. Этой весной я встретил очень черного щитомордника, а сейчас в конце апреля увидал не менее редкого — ярко-красного. Какое совпадение: две крайних вариации в одно и то же время!

Мне принесли зверька — слепушонку. Пушистый коричневый комочек поблескивал крохотными, как булавочная головка, глазками. На мордочке зверька, сильно выдаваясь кпереди, торчали крупные резцы. Посадил слепушонку в проволочный садок, положил туда личинок хрущей. Пленник стал метаться в поисках выхода, но хрущей между делом съел. Дождевой червь ему, обитателю пустынных и степных земель, не понравился. Решил сфотографировать и выпустить на свободу слепушонку. Из открытого садочка зверек высунул забавную, толстую, зубастую голову и скрылся обратно. Испугался меня. И так несколько раз. В траве, куда я его вытряхнул, он немедленно стал рыть норку, щелкая зубами и перегрызая ими корешки и отбрасывая кзади нарытую землю. Очень быстро он почти весь зарылся. Но когда я прикоснулся к нему сзади палочкой, мгновенно повернулся, выглянул: «Кто меня трогает?» Через десять минут зверек весь был в норке. Еще через десять минут на месте его погружения чернел аккуратный холмик земли. Отверстие норки уже не было видно. Слепушонок отправился в подземное путешествие.

К вечеру, когда стихает ветер, в воздухе начинают реять поденки. Старательно работая крыльями, они ждут встречи. Иногда плавная тяга воздуха относит их в сторону.

День сегодня теплый — двадцать три градуса. Временами парит. И сразу все птицы оживились. Воробьи особенно рьяно принялись устраивать из-за гнезд драки, как всегда шумно и обязательно при многих свидетелях. Права на собственность должны быть установлены при всех.

Рано утром удод привел удодиху к вентиляционному окошку, ведущему в подвал, и засипел и задудукал. Удодиха отвечала тем же, но тише и скромнее. Наверное, какую-то оценку дала квартире, скорее всего, она ей не понравилась чем-то. Супруги более не прилетали.

Неожиданно заявились крупные индийские скворцы — майны. Они — жители значительно более южных районов. Но как-то партию этих птиц завезли из Узбекистана в село Чилик, отсюда километрах в 150. Птицы прижились, и вот теперь то ли расселяются, то ли с юга пожаловали гости. Одна майна отстала от всех, села на конец дома и запела. Голос у майны очень громкий, резкий, с каким-то прищелкиванием. Что тогда произошло! Возле птицы уселась добрая сотня воробьев, прилетели скворцы. Все они внимательно рассматривали незнакомку. Вся крыша запестрела от любопытствующих. Майна покричала и улетела, и только тогда разлетелись и воробьи, и скворцы. Две трясогузки крутятся на свежевыкопанных грядах, выискивают толстых личинок хрущей, согнутых скобочкой гусениц бабочек-совок. Каждая находка обязательно сопровождается торжествующим писком: очевидно для того, чтобы сообщить своей спутнице, что мол есть здесь добыча, надо продолжать охоту.

Копая грядки, я набрал десятка два личинок хрущей и сложил их в банку. Трясогузки заметили, подбежали к банке, стали в нее заглядывать, стукать клювом по стеклу. А забраться сверху или боятся, или не догадываются. Пришлось высыпать личинок на землю. Какой тогда поднялся торжественный писк! Воробьи всё видали, все заметили. Забыли ссору со скворцами, набросились на личинок хрущей. Всем хватило добычи. Трясогузки отлично насытились, уселись на яблоньке и даже вздремнули. Никогда не видал я такую энергичную и непоседливую птицу сонной!

Земля влажная, заморозков нет, и теперь каждую ночь дождевые черви дырявят землю, окружая выходные отверстия небольшими валиками земли, расселяются, справляют брачные заботы и попутно совершают полезнейшее дело, рыхлят землю, удобряют ее, затаскивая в почву гниющие листья и травинки. Сады разукрасились нежно-розовыми облаками цветов урюка. На деревьях сидят воробьи и, вот негодяи, клюют прилетающих на цветки насекомых-опылителей. Наступил массовый брачный вылет крылатых самок и самцов муравьев-жнецов. Одна самка упала у ног. Я посадил ее на палец. Она быстро взлетела и стала подниматься в высоту. Отправилась в далекий полет. Вот она уже едва видна. Но странницу заметил воробей (наверное, не зря сидел на телеграфных проводах), догнал, схватил, проглотил.

Небольшой черный навозничек, гудя крыльями, залетел на дачу и, продолжая путь, ударился о мою голову, упал. Поднял барахтавшегося на спине жука, хотел помочь ему, подбросил в воздух. Но заметил странные мохнатые ноги! Никогда не приходилось встречать таких жуков. Присмотрелся. Да это клещики! Множество мельчайших клещиков прицепилось к навозничку и отправилось с ним путешествовать, не то, что у того жука, что встретился в марте. Где и как он мог набрать столько пассажиров! Я не поленился подсчитать клещиков. Их оказалось 253. Большой груз у навозничка! Уж не поэтому ли он был так неловок в полете?

Тепло, солнце греет во всю, двадцать — двадцать три градуса. И вдруг новость — прилетели первые ласточки.

Еще больше появилось галок, вечерами собираются на больших опорных столбах высоковольтной передачи. Прилетит одна стайка, усядется, за нею другая. Долго ждут третьей стаи и, дождавшись, все вместе летят на ночлег в пустыню.

Скворцы тоже собираются вечером на проводах и стайками летят ночевать в пустыню.

Удоды продолжают разыгрывать брачные ритуалы. Распускают веера на голове. Иногда два удода, самец и самка, поднявшись в воздух, трепещут крыльями, слегка поднимаясь вверх и опускаясь вниз и чуть ли не соприкасаясь клювами.

Но апрель изменчив, и теплые дни чередуются с похолоданиями. Не рано ли прилетели ласточки? Неожиданно похолодало, выползли из-за гор седые облака, воздух запестрел от снежинок, покрылась земля снегом. Но когда ушли тучи, и выглянуло солнце, будто сняли белое покрывало, и вновь все стало зеленым. Лишь в горах темная полоска еловых лесов стала седою. Стайка белоснежных чаек, пролетая над нашими краями, уселась на асфальт. Чем привлекла их шоссейная дорога? Мокрый асфальт блестел, отражая синее небо. Уж не приняли ли его птицы за воду! Вскоре машины заставили птиц подняться в воздух.

Еще больше обогрело солнце землю. Из насекомых прежде всех отогреваются шмели. Большая грузная самка заспешила от цветка к цветку. Она основательница семьи, наверное, уже нашла место для гнезда, натаскала туда тонких стебельков, изготовила множество ячеек, отложила яичек и вот теперь выкармливает первых дочерей-помощниц.

Шмель усаживается на яркий цветок марьи-коревны, и сразу же низкий и ровный гул крыльев сменяется на тонкое и жалобное попискивание. Смена песни крыльев шмеля так необычна! Уж не схватил ли трудолюбивого опылителя цветков коварный цветочный паук? Я спешу на помощь мохнатому труженику! Быть может, хищник еще не успел вонзить свои острые крючья и пустить в тело яд. Но паука на цветке нет. Тогда внимательно присматриваюсь к мохнатому тельцу, копошащемуся среди роскошных красных лепестков. Шмель как всегда торопливо и деловито собирает пыльцу в свои корзиночки. Наконец догадываюсь, в чем дело. Молниеносная вибрация крыльев, судя по тону звука около 500 колебаний в секунду, передается голове, ногам и помогает снимать прочно сидящую на тычинках пыльцу. У шмеля, выходит, есть вибрационный аппарат, что-то вроде отбойного молотка.

Это маленькое открытие не случайно. Ранее я нашел вибрационный аппарат у осы-аммофилы. Она его применяет, когда роет норку для будущей детки.

Май

Последний и самый радостный, завершающий месяц весны. Месяц бурного развития и расцвета природы, множества новостей и событий. Все, что в марте и апреле начиналось, в мае завершилось. В начале месяца отцветает урюк, за ним вишня, таволга.

Один за другим гаснут красные и желтые тюльпаны. На смену им загораются зеленые холмы красными маками, лиловым эспарцетом. Колючие и невзрачные кустики караганы по склонам холмов неожиданно покрываются желтыми цветками. Вскоре за ними распускает желтые цветы неприступный кустарник — шиповник, и тогда тонкий аромат роз насыщает воздух. Среди буйной зелени голубые пятна изящной, похожей на незабудки, ляпулы.

Едва опадают на землю лепестки урюка и вишен, как сады украшаются цветущими яблонями. Белые облака цветущих диких яблонек хорошо видны издали в распадках между зеленых холмов. Потом отцветают маки, эспарцет, яблоня, шиповник. На смену им раскрывает белые кисти цветков софора, появляются желтые блюдечки пижмы, сиреневые головки дикого чеснока, лиловые соцветия клевера. Разукрашивается соцветиями колючий татарник. Красуются свечками эремурусы, и в конце мая среди светло-зеленой листвы лоха появляются мелкие желтые и удивительно ароматные цветки. На карагане вырастают маленькие бобики с вкусными и нежными горошинками. С тополей летит по ветру пух и тихо ложится на землю. В саду цветет малина, пчелы на ней трудятся и гудят крыльями. От малины не отстает смородина. В конце месяца на абрикосе уже видны зеленые, около двух сантиметров длины, плоды. Поспевает первая земляника. Пучки красной редиски и свежего лука украшают прилавки базаров. Ночами запели маленькие совки-сплюшки. Они прилетели, только когда появилась их главная добыча — ночные бабочки и жуки. На холмах раздаются тихие посвисты малого суслика — пробудился подземный житель от долгого сна!

Май — месяц цветения и самое хлопотливое время для величайшего множества разнообразных пчел. Цветки растений — нектар и пыльца — пища мохнатых тружениц, запасаемая впрок и для потомства. Оживает и остальной многоликий мир насекомых. Облачком реют в садах черные мухи-бибиониды. Их век недолог, дней десять. Отложат яички и исчезнут. Зеленые жуки-бронзовки тяжеловесные в полете, прочно и надолго рассаживаются на цветущих растениях. Над землею пляшут самочки длинноногих комаров-типулид, откладывают яички. В строго вертикальных норках в ожидании добычи засели личинки жуков-скакунчиков. Рыжие луговые муравьи уже успели выкормить своих воспитанников, выпускают их в брачный полет. Вскоре по земле в поисках убежища суетливо бегают отлетавшие и сбросившие крылья самки. Среди сочной зелени собираются в густые сборища красноголовые жуки шпанки и шпанки литты. Жуки чернотелки уже отгулялись, отложили яички, и, выполнив долг перед своим родом, лежат бездыханными трупиками среди буйства зеленых трав. Вечерами раздается трель самого неутомимого музыканта полей — пустынного сверчка. Свежей зеленью трав и кустарников спешит насытиться множество разнообразных гусениц, бабочек. В их числе коварные враги яблоневых садов — яблоневая моль и непарный шелкопряд.

Наступила величайшая страда у птиц. Загнездились скворцы, галки, воробьи, сорокопуты, удоды, горлинки. Родителям уйма хлопот, парят яички, носят еду потомству, как всегда проявляющему неумеренный аппетит. Бьют перепела, монотонно скрипят коростели, кукуют кукушки, а в гуще кустарников у ручья заливается соловей. Наступает разгар брачных дел и у сплюшки. Ночной птице не терпится, не выдержит и заведет свои монотонные песенки днем. В конце месяца появляются молоденькие черные дроздята. Их родители, ошалелые от родительских забот, летают от одного воспитанника к другому. Немного позже появляются молоденькие сорокопутята. Из воробьиных гнезд и из скворечников несется многоголосый писк птенчиков, а хитрые сороки присматриваются, где бы можно поживиться, куда можно забраться и украсть птенчика или на худой конец яичко.

Среди белых и душистых цветков таволги издали заметил ярко-красные. Окраска цветков растений вообще часто изменчива. Но чтобы у таволги? Внимательно присматриваюсь к необычайным цветкам. У них, оказывается, и форма другая: цветки слегка вздуты, уродливы. Внутри них крошечные желтые личиночки комариков галлиц. Из некоторых цветков личинки, по заведенному правилу у галлиц, уже упали на землю, зарылись в неё, окуклились. Пролежат они так куколками до следующей весны, тогда из куколок вылетят комарики и отложат яички в цветочные почечки. Галлицы — строго специфические насекомые, и каждый вид приспособлен жить только на определенном растении. Но почему занятый личиночками галлиц цветок приобретает такую заметную окраску? Уж не служит ли вывеской красный цвет для того, чтобы другие комарики не откладывали яички в цветки, уже занятые?

Высоко над горами и прилавками появилась громадная стая ворон и галок. Длинной полосой километров на пять птицы летели на север. Голоса птиц доносились до земли, приглашая присоединяться к шумному обществу переселенцев.

Безумолчно распевают жаворонки. Иной, устав, трепещет крылышками и медленно опускается на землю, но, прежде чем сесть на нее и замолкнуть, задержится на случайном кустике и продолжает свою песню.

— Жаворонки никогда не поют на кустах! — сердито сказал мне один из важных орнитологов. Согласен, не распевают. И я сам бы не поверил, если бы не видал своими глазами. Орнитологу неизвестно, что ничто так не изменчиво, как поведение животных.

В траве в укромных местах ютятся юркие глазастые черно-коричневые сверчки. Они самых разных размеров, от крошечных малышек до почти взрослых. Вообще разнобой в развитии насекомых нетерпим. Но только не среди сверчков. Благодаря ему все лето будут распевать эти шустрые насекомые и умножать свое потомство, а ряды выбывающих постоянно будут пополняться подрастающими.

Они разработаны испокон веков и, видимо, имеют немаловажное значение. С соблюдением точных ритуалов самцы ухаживают за самками, и всякое нарушение этикета может разъединить пары. На коньке крыши висит трясогузка. Она сжалась в комочек, втянула головку, неожиданно стала маленькой и серенькой. Куда скрылся черный галстучек и шапочка: из белого шарика торчит только один черный клювик. В метре от птички, занявшей столь странную позу, восседает самка. Ритуал, разыгрываемый перед самочкой, и комичен, и забавен. Вот самчик, сделав шаг вперед, изгибает крутой дугой шею и низко-низко кланяется. Затем еще маленький шажок вперед и снова низкий поклон. Так постепенно он приближается к избраннице сердца под ее неусыпным взором.

Загляделся на это представление. Никогда не видал, не слышал и не читал ничего подобного про трясогузок. Птицы заметили меня, мой пристальный взгляд, пискнули, улетели…

Рано утром удоды продолжают предаваться музыкальным состязаниям. Без конца раздаются их звонкие: «Худо тут». Один бедняжка надорвался, стал сипеть. Как теперь к нему, безголосому, отнесутся его сородичи. Я заметил, в разгар весны поведение удодов меняется. Теперь место для пения выбирается обязательно повыше, чтобы песня разносилась во все стороны. Чаще всего удод сидит на коньке дома, дудукая и раскланиваясь в такт несложному мотиву. Но вот к поющему подлетает другая птица. Кто она: самец или самка, не скажешь по внешнему виду. Поющий удод (по-видимому, самец) взлетает навстречу, распустив свой прелестный головной убор. Оба удода, соприкасаясь клювами, порхают как бабочки, сверкая черными с белыми пятнышками крылышками. Совместный полет продолжается почти целую минуту, и за это время клювы птиц не размыкаются ни на миллиметр. Такой полет — своеобразный экзамен на аттестат зрелости и выражение симпатии друг другу.

Однажды возле одной самочки оказалось несколько самцов. Три самца ловко крутились под вишней, сверкая своими огненно-рыжими хвостами. В каждом сопернике было столько силы и энергии. Самка же сидела неподвижно, будто безучастная к разыгравшемуся возле нее соревнованию. Потом все три соперника стали быстро носиться друг за другом, устроив подобие соревнования на быстроту полета…

В прошлом году городские ласточки вылепили гнездо над плафоном электролампочки, под навесом над входом в дом. Это была обыкновенная, принятая у этого вида и сооруженная из комочков глины чашечка. В этом году гнездо городских ласточек заняли деревенские ласточки и быстро надстроили над чашечкой длинный узкий ход! Строительный инстинкт ласточек может служить образцом стереотипных и строго последовательных действий. А тут — неожиданная и ловкая переделка чужого жилища на свой лад. Вероятно, парочка прошлогодних городских ласточек погибла или откочевала в другие места. А деревенские ласточки, заметив пустующее гнездо, остановили на нем свой выбор: гнездо прошло испытание временем, оно уцелело, в нем, судя по всему, были выведены птенцы, место для него оказалось неплохим!

Вторая пара ласточек начала лепить гнездо с другой стороны дома, но пошли дожди, и работу пришлось временно приостановить: строительство может продолжаться только в сухую погоду, так как комочки глины полагается крепить к уже подсыхающим прежним. Но наступила хорошая погода, и ласточки не появились. Жаль! Видимо, слишком шумной была наша дача. Еще бы! Десять пар воробьев, шесть пар скворцов, да пара сорокопутов.

Однажды я увидал на стволе яблони большую и красивую жужелицу. Ее темно-фиолетовое с зеленым отблеском тело сияло на солнце. В шикарном одеянии жужелица была великолепна и не напрасно получила название красотела.

Энергичная и быстрая, она мгновенно забралась на дерево, покрутилась по ветке и вдруг — не ожидал я такого от рьяного древолаза — раскрыла крылья, взвилась в воздух и скрылась. Может быть, я ее напугал своей чрезмерной любознательностью?

Жужелица красотел в большом почтении у энтомологов. Она — активнейший истребитель гусениц бабочек и в первую очередь гусениц непарного шелкопряда. Жаль, что наш сад покинула прелестная жужелица!

Дома дачников почти у всех отстроены, надо еще чем-то заняться. И, отчасти подражая друг другу, все роют подполья. Под полом темно, но в вырытую ямку сваливается что-то черное. Всматриваюсь: это жук чернотелка бляпс. Легкий, как перышко. Один панцирь. Но невольник еще полон жажды жизни, энергично шевелит ногами, размахивает усиками. Выношу пленника в сад и кладу на сочную зелень под теплые лучи солнца. Сколько лет он провел в заключении? Не менее пяти! Но жуку не нравится солнце, он поспешно прячется под камень, отвык от него. Осенью чернотелки забираются на зиму в норы. Так уж повелось у них издавна. В пустынях много нор как жилых, так и заброшенных. В них не холодно зимой, не жарко и не сухо летом. А хозяева нор — суслики, песчанки, тушканчики — мирятся с невольными квартирантами. Кому нужны жесткие да вонючие жуки!

Природа выработала у жуков способность голодать. Ведь нередко зимой к весне норы обваливаются, вход их забивается и заплывает землею от талых вод. Попав в неволю, жуки терпеливо ждут освобождения. Год, два, много лет. Мой дачный домик был построен два года назад. Потом вызволил из неволи под домом еще шесть жуков бляпсов. Раньше здесь были предгорная полупустыня, полустепь и на ней, как и сейчас на ближайших холмах, разгуливали чернотелки бляпсы. Теперь другая земля. Напоенная влагой, она растит густые травы, кустарники, деревья — совершенно не подходящее место для чернотелок. Ничего, отъедятся, поправятся, полезут на холмы, найдут свои родные места!

Иногда шли дожди, и было прохладно, дача заросла травами, вся зеленая, закрыла соседей, и глуше стали голоса. Отцвели тюльпаны, маки, дикие ирисы. Зацвел мышиный горошек. Коровяк вымахал в человеческий рост. Будет на нем цветов и семян! У скворцов появились птенцы. Птицы страшно озабочены. Из скворешен раздается неумолчный писк и гомон. Взрослые мечутся. В скворечник — с добычей, из скворечника — с капсулькой испражнений. Деловитость необыкновенная. Ничего не поделаешь. Родительские заботы! Подойти к скворечнику нельзя. Сразу же поднимается истошный крик. Невольно отойдешь в сторону. Вдали видна пустыня, темно-зеленая, почти фиолетовая. К вечеру она голубеет. За нею в мареве дымки и садится солнце.

Над пустыней чистое синее небо, над горами — облака. Конец мая, но горы все еще в снегах, хотя лес от него уже освободился. По горам угадываю, какое движение весны сейчас в Сибири.

Деревья полностью оделись листвой, выросли травы. Зелень буйствует, закрыла все окружающее, и мы теперь будто на изолированном зеленом островке. Воробьи стали домоседами, распределили гнездовья, закончили путешествия. Теперь все время проводят на участке, следят за кормушками. Иногда с громкими криками нападают на в чем-то провинившегося собрата. Но тот, на кого напали, после трепки особенно не унывает. Это только мы, люди, способны предаваться печали по каждому мелкому поводу. Давно исчезли кошки, зимовавшие на даче. Но остался большой, толстый, мохнатый и угрюмый кот. Он очень осторожен, людей боится и на день прячется. Но как только наступают сумерки, выходит на охоту и кричит пронзительным и диким голосом. Совсем как лев в Африке. Я боюсь за судьбу птиц и негодую на угрюмого кота.

Утром на кормушку с хлебом для воробьев прилетела галка, посмотрела по сторонам, сверкнула голубыми глазами, схватила кусочек и умчалась на холмы. Через несколько минут возле нашего участка на столбах и проводах электропередач уже сидело три галки: удачливая охотница сообщила своим товаркам о добыче. С тех пор каждое утро к нам стали прилетать галки. Я люблю галок и охотно выкладываю куски хлеба на кормушку. Но воробьё — вот пройдохи — тотчас же собираются у кормушки и сбрасывают хлеб на землю. Здесь в траве они копошатся стайкой, как всегда ссорятся и без надобности воруют друг у друга кусочки.

Многие растения давно отцвели, завязали семена. Подросли и насекомые, кто был маленьким, стал взрослым. Ярче и жарче лучи солнца, и день удлинился. Кончилась весна, пришло лето.

В урочище Бартугай весеннее утро встречает нас шумом горной реки и хором лесных голосов. Поют скворцы, пеночки, неумолчно кричат галки, фазаны, угрюмо воркует сизый голубь, с гор доносится квохтание кекликов.

В одном месте урочища на краю большой поляны расположилась небольшая густая рощица лавролистных тополей. Она будто состоит из нескольких поколений деревьев. Вот маленькие хлысты, едва выше человеческого роста, вот деревья постарше, стройные, с гладкой серой корой, а вот и старики, корежистые, темные, шершавые, покрытые трещинами. Старые деревья в большом почете у птиц. Между птицами из-за них происходят ссоры. Самые большие дупла раньше всех заселили совки-сплюшки. Дупла поменьше высмотрели галки. Скворцы — разборчивые квартиранты: им нужны дупла с небольшим летком.

Интересно узнать, какие насекомые приютились под корой старых тополей. Вооружившись топором и пробирками, отправляюсь осматривать деревья. В трещинах коры почти снаружи сверкают изумрудно-зеленые слоники. Но они все до единого мертвы. Не вынесли зимовки. В трещинах поглубже сидят слоники с длинными загнутыми хоботками. Эти живы, хотя кое-кто притворился мертвым, даже оказавшись в пинцете. Больше всего насекомых под корой. Одно дерево целиком заполнили малиново-розовые коровки. Это их дерево. Здесь они испокон веков зимуют, и новое поколение летит осенью на этот тополь, разыскивая его среди тысячи таких же самых. Как они его находят? То ли по запаху скопившихся собратьев, то ли все по тому же загадочному инстинкту.

Коровки беспробудно спят. Лишь кое-кто, очутившись на свету, шевелит ногами, расправляет усики, медленно просыпается. Многие, прилетев на зимовку, уже больше с нее не возвращаются: тут же под корой видны остатки давно умерших коровок. Дерево жизни одновременно служит и деревом смерти. Быть может, по запаху тех, кто не пробудился весной и погиб осенью, собираясь на зимовку, и находят это дерево. Очень много под корой кокончиков пауков. Большей частью они пусты, но иногда в них, как за шелковой занавеской, сидят хозяева. Коконы — квартиры не только для зимовки, но и для самого трудного в жизни — для линьки. Вот почему во многих коконах видны линочные рубашки пауков.

Из одной щели молниеносно выскочил небольшой серый паук, по расцветке похожий на кору дерева и совершенно плоский. Быстро перебежал на другую сторону и там замер. А когда я его снова нашел, перескочил опять на противоположную сторону ствола. Паук — типичный подкорник, и плоский он потому, чтобы пробираться в узкие щели. Он очень ловок, быстр, умелый маскировщик. Здесь его родина, обитель, его охотничье хозяйство.

Много под корой всяких мелких насекомых, и спящих, и бодрствующих: красногрудый жук-щелкун, серые бабочки, черные, как торпедки, пупарии мух. Большинство пупариев изрешечено дырочками: в них похозяйничали наезднички. Кое-где бархатистая нашлепка из коричневых волосков прикрывает яйца злейшего врага леса — непарного шелкопряда. Тут же и остатки оболочек его куколок. Но чаще всего возле старой шкурки гусеницы шелкопряда громоздятся массой белые кокончики наездников. История жизни непарного шелкопряда здесь становится понятной. В этом лесу живет его неумолимый враг и не дает ему размножаться в массе. Не потому ли эта бабочка, отъявленный вредитель леса, для которой так характерны массовые размножения, здесь немногочисленна? Интересно бы узнать, кто этот замечательный наездник. Быть может, его следует перевезти и в другие районы земного шара, где не знают, как избавиться от шелкопряда и тратят на его истребления громадные средства.

Кое-где сверкают перламутровые яички клопов. Они очень похожи на миниатюрные бочонки. Яички все до единого пусты, и аккуратно подогнанные крышечки их открыты. Изредка под корой приютились и взрослые клопы, зеленые и с изящной каемкой вдоль тела белого цвета. В узкие глубокие щели забрели, как всегда целой компанией, странствующие уховертки. Перелиняли здесь и оставили на память о своем пребывании кучку прозрачных рубашек. Хорошее место выбрали уховертки для линьки!

Иногда попадаются изящные домики из глины пчел. Они слеплены из крошечных, аккуратно скатанных круглых катышков и похожи на дом, построенный из кирпичей. Внутри каждого домика находятся ячейки. Стенки их выстланы тонким и очень прочным желтым лаком. Сейчас в каждой ячейке спит куколка пчелы. Молодым пчёлам ещё не пришла пора появляться на свет, весна только началась, цветов мало, возможны заморозки, и полагается спать.

В глубокой щели заснула личинка мухи-сирфиды, охотницы за тлями, наверное, теми, которые питаются на дереве. Заснула она очень крепко, не хочет просыпаться, тлей ведь еще нет. Но вот, наконец, нехотя потянулась, сверкнула серебристыми трахеями, свернулась колечком, расправилась и поползла. А сколько всюду потешных ложноскорпионов: прижали к телу большие клешни, как руки боксера, приготовились к нападению, и, кажется, вот-вот начнут наносить удары. Оказавшись на свету ложноскорпионы незамедлительно оживляются и мчатся искать убежище, кто как: кто боком, кто вспять, а кто и по-обычному, лишь бы выставить в сторону ожидаемой опасности свое оружие — длинную клешню. Попав в укрытие, они мгновенно замирают. Ложноскорпионы — исконные жители лавролистного тополя. Здесь, под корой они рождаются, живут, старятся и умирают. Даже клещ-дермацентор, самое отвратительное существо урочища, всюду торчащий на сухих травинках в ожидании, чтобы к кому-нибудь прицепиться и потом присосаться, и тот взобрался на дерево, но запутался в маленькой паутинной сети. Паучок, хозяин тенёт, не стал связываться с клещом. Он ему не нужен, такой отвратительный и невкусный. Потрогав клеща, он убежал в свое логово, предоставив кровососу самому выпутываться. По стволу рыскают, забираясь в его узкие щелки в поисках поживы, рыжие муравьи-разбойники. Некоторые из муравьев забрались наверх, на крону в поисках перезимовавших тлей, чтобы взять их под охрану и потом воспитать стадо послушных коровушек и получить от них сладкое молочко. Что это за странный засохший муравей с четырьмя белыми пятнышками на брюшке? Еще второй. Много их мертвых и среди них — самка. Неужели это Dolichoderus quadripunctatus — четырехпятенная долиходера? Отчего погибла вся семья? Этот вид муравья известен в лиственных лесах Кавказа и европейской части СССР, и в Казахстане и Средней Азии его никто не находил. Вот так находка! Но где живые муравьи? Как разыскать их муравейник? Четырехпятенный муравей очень скрытный и живет небольшими обществами в древесине деревьев, в ходах, проделанных личинками усачей и рогохвостов.

Прошло не более часа, как я обследую старые лавролистные тополя, и как много интересных находок! Сколько же вообще на дереве живет насекомых — его друзей, его врагов и его случайных посетителей? Одни из них точат древесину, грызут корни, объедают листья, въедаются в стебли. Другие охотятся за насекомыми — врагами дерева. И если бы их всех собрать вместе, получилась бы большая и разноликая коллекция шестиногого народца.

Вокруг горного зеленого озера, на крутых склонах растут строгие стройные ели. Выше озера ели редеют и, наконец, там, на самом верху, лишь жалкие одиночки угнездились по склонам. А еще выше идут зеленые луга с гранитными скалами и каменистыми осыпями. Совсем высоко расположилось мертвое царство камней, ледников и вечного холода. Большую гору возле озера прорезала желтая полоска дороги. Далеко вверху видно легкое облачко пыли, впереди него, как крошечная козявка, движется грузовая машина. Она медленно забирается кверху. Неужели и мы сможем там оказаться? И мотор мотоцикла трудится в меру сил, зеленое озеро все дальше и дальше, мы уже высоко над ним, еловые леса остались внизу, и совсем близко голые камни с вечными снегами.

Стрелка спидометра медленно отсчитывает километры подъема. Вот и перевал. За ним видны снеговые горы, угрюмые дикие скалы, ущелье и далеко внизу, как тоненькие палочки, ели. Три с половиной тысячи метров. Воздух прозрачен и прохладен. Совсем рядом снега и голые каменистые осыпи. Здесь граница жизни. Смотрю на эту холодную пустыню, где зима тянется около девяти месяцев, и как-то не верится, что там, далеко внизу за желтой дымкой изнывает от жары и сухости другая пустыня. Она видна отсюда, неясная и громадная, как море. Две пустыни: холодная и жаркая, разделенные поясом гор.

Слабо журчит ручей, сбегающий с ледника, прерывая тишину, где-то внизу кричат альпийские галки, и хрипло свистят сурки. Вдруг будто раздался выстрел, грохот не прекратился, а все громче и громче. С угрюмых скал сорвались камни и катятся вниз лавиной, пока не скрываются в ущелье. И снова тишина. Здесь только что миновала весна, и наступило короткое лето. Всюду царство цветов: скромные эдельвейсы, желтые альпийские маки, оранжевая астра и еще величайшее множество крохотных цветов — белых, голубых, сиреневых, синих — поднимают свои головки над короткой зеленой травкой. Почему-то эти удивительно милые и незнакомые крохотные цветы кажутся окрашенными в необычно яркие и чистые тона.

Взойдет солнце, пригреет землю, и сразу же понесется по ветру аромат цветов. Найдут тучи, станет холодно, и исчезнет аромат. К чему он? Насекомые, для которых предназначены яркие краски цветов, запах и сладкий нектар, в холод прячутся и замирают. Все великое множество разнообразнейших цветов-малюток смотрит на солнце и неукоснительно следует за ним головками. Иначе нельзя. Насекомое, сев на цветок, не должно оказаться в тени и мерзнуть.

Здесь кипит жизнь, и маленькие крылатые создания снуют во всех направлениях. Лениво гудят и бесцеремонно усаживаются на одежду неторопливые черные слепни. Даже сюда забрались! Порхают маленькие белые пяденицы, крошечные желтые крапивницы, оранжевые толстоголовки. Черная с красным бархатница села возле меня на цветок, но едва я к ней прикоснулся, как она выбрызнула из брюшка длинную струйку белой жидкости. Долго бабочка держала при себе эту жидкость на случай опасности! Какая-то черная муха нагло лезет в лицо. Она ничего не боится, ее невозможно прогнать и проще взять пальцами и отбросить. По траве лениво ползают ярко-зеленые толстые и неповоротливые кобылки-конофимы. У них нет крыльев, им нечем распевать, они немы. На эдельвейсах расселись красные с крупными черными пятнами жуки коровки-спилодельфы. Тлей, пищи коровок, нет, и завзятые хищники поедают пыльцу цветов. В траве шмыгают черные жуки, пауки-ликозы с синевато-дымчатыми коконами, прикрепленными к концу брюшка, пауки-скакунчики.

Безуспешно ищу под камнями муравьев. Их здесь нет. Муравьи не в силах перенести тяжелые условия высокогорья. Их царство располагается ниже, где немного теплей. Уж не поэтому ли здесь так много хищников — жужелиц и пауков? Немало живности и под камнями. Больше всех под ними темно-зеленых с металлическим отблеском жужелиц. Не уступают им и черные блестящие жужелицы. Встречаются и крупные с отлично развитыми ядоносными челюстями сороконожки. Извиваясь, сверкая гладкими кольцами тела и размахивая сразу всеми ногами, они поспешно скрываются в ближайшее укрытие. Часто попадаются жуки-стафилины, черные, узкие, длинные с короткими надкрыльями. Вся эта компания хищников находит здесь и укрытие, и пищу. Камни — надежная защита на ночь, когда холод сковывает землю, и все живое окоченевает. Под камнями же легко отогреться, когда солнце освещает перевал. Под ними можно спрятаться или зарыться в землю с наступлением зимы и морозов.

Очень странные, совершенно черные сенокосцы с короткими ногами, вооруженные острыми, как у богомола, шипами на передних ногах, тоже хищники. Они необычны, и придется немало покопаться в книгах, чтобы узнать их название. Сенокосцев масса, они всюду: и под камнями, и в траве.

Снизу к плоскому камню прочно прикреплена какая-то светло-зеленая, размером с ладонь, мохнатая лепешка. Я притрагиваюсь к ней и невольно отдергиваю руку: из лепешки выскакивает темная пчелка и, мелькнув на небе точкой, скрывается. Зеленая лепешка изготовлена из нежного пушка, собранного с каких-то растений. Среди теплой обкладки лежат кокончики с личинками. Все сооружение, оказывается, принадлежит пчеле-шерстобиту. Уютный домик построила пчелка для своего потомства. Но в жилище шерстобита завелся враг. Мелкие личинки какого-то наездника уже съели половину ее деток.

Погода здесь неустойчивая, все время меняется. Набежала тень, сразу стало холодно, померкли краски, перестали источать аромат цветы. Нудные слепни упали в траву, скрючились. Оранжевая бабочка уселась на камень, распростерла крылья: так скорее согреться, когда выйдет солнце. Другая большая белая в коричневых полосках бабочка силится улететь при моем приближении, но не может. Тогда, сложив крылья, она падает в глубокую расщелину между камнями и лежит там, как мертвая. Только одни шмели неустанно трудятся, перелетая с цветка на цветок. Им холод нипочем. Они согреваются беспрестанной работой крыльев.

Вдруг серые космы облаков опустились ниже, потом упали на горы, и все закрылось белой пеленой. Похолодало. Но вскоре налетел ветер, разорвал облака, прогнал тучи, и опять засверкало солнце, заблестели снеговые вершины, и засветились цветы по зеленому полю.

В воздухе в брачной пляске закружились какие-то комарики. Они тоже, как и пауки, сенокосцы, жужелицы, пчелы-шерстобиты и многие другие, одеты в черную одежду. Черный цвет самый практичный. В царстве холода, дождей и капризной погоды черные насекомые быстрее согреваются, когда проглядывает южное солнце. Тот же, кто не приспособился пользоваться короткой лаской солнечных лучей, не может здесь жить.

И еще одна удивительная черта. Все, кто умеет летать, не поднимаются высоко или только перепархивают с травинки на травинку, будто боятся оторваться от земли. И опасность в этом, действительно, большая. Подует ветер и унесет или на вечные снега и ледники, или в жаркую пустыню. Кобылка конофима, чтобы избежать такой опасности, вовсе лишилась крыльев.

Под камнями встречаются большие серые коконы. В их паутинную оболочку вплетены черные колючие волоски, а снаружи прикреплены палочки и травинки. А вот и сама гусеница, еще не успевшая окуклиться, забравшаяся под камень. Она довольно эффектна, вся в длинных колючих волосках, сверху глубоко черная, сбоку в красных и оранжевых пятнах, на последнем сегменте тела расположены два оранжевых сосочка. Окукливаясь, гусеница сбрасывает с себя черные волоски, вплетая их в оболочку. Зачем пропадать защитной одежке, пусть продолжает служить делу. Интересно бы посмотреть, как гусеница плетет кокон. Я принимаюсь переворачивать камни и рассматривать коконы. Гусеницы, оказывается, отдают предпочтение не каждому камню. Они больше всего любят камни плоские, не слишком маленькие, но и не очень большие. Самые для них хорошие — размером с обеденную тарелку. Такой камень быстро прогревается под солнцем. Но как гусеница умеет определять пригодность камней для своих целей?

В коконах почти всюду находятся одни блестящие куколки. Но они разные. Одни из них большие, светлые, другие — маленькие, совсем черные. Что бы это могло означать? Тут таится какая-то загадка.

Теперь я с еще большим рвением переворачиваю камни и ищу коконы. Как много у бабочек врагов! Некоторые гусеницы хотя и выплели коконы, но не окуклились, а покрылись блестящими, сверкающими, как стеклышки, капельками росы и сморщились. Гусениц поразила какая-то болезнь. Большинство же их съедено мелкими скользкими личинками какой-то мухи. Они копошатся густой массой, им не хватает еды, личинки крупные пожирают мелких, и так до тех пор, пока не остается несколько насытившихся до отвала победительниц в этой братоубийственной схватке. Очевидно, мухи-мамаши перестарались, отложили яичек больше, чем следует. Хотя, быть может, так и полагается, пусть разыгрывается сражение, и в нем определяются сильнейшие, достойные к существованию.

Немало гусениц и пораженных наездниками. Их личинки все сразу дружно выходят наружу и рядом друг с другом свивают белые кокончики. Я заинтригован: кто же бабочка, хозяин кокона? Хочется ее увидать. И тогда как разнолик мир насекомых! Вижу то, что не мог предполагать! Из одного кокона с остатками большой куколки вывалился светлый пушистый комочек. На одном его конце видны слабенькие коротенькие ножки, непригодные к ходьбе, и едва заметная головка. Крыльев нет и в помине. Это типичная недоразвитая самка, мешочек, набитый яйцами. Слово «бабочка» не подходит к ней. Самка уже приступила к яйцекладке, и в коконе лежит несколько белых круглых, с небольшим вдавлением в центре, яиц. Другая такая же самка основательно похудела и снесла кучку яиц. Заботливая мать, она сбросила с себя длинный белый пушок, построила из него под оболочкой кокона что-то вроде второго, очень теплого футляра и в нем разместила потомство. Наверное, оно будет зимовать. До яичек трудно добраться различным врагам: снаружи кокона расположены комочки земли, палочки, соринки, потом колючие черные волоски, переплетенные паутинной оболочкой, и, наконец, войлок из нежных волосков.

Кто же самцы? Как хочется взглянуть на этих таинственных бабочек! Сколько времени я потратил на их поиски. Правда, в пробирке уже было собрано несколько маленьких коконов, из которых должны были вывестись крылатые бабочки. Но вдруг они поражены наездниками? Да и перенесут ли они перемену обстановки? Время же бежит, и пора спускаться вниз, возвращаться на бивак. Там меня уже давно ожидают. Тогда появляется еще одна слабая надежда. Я ищу летающих бабочек. Вот знакомая белая пяденица, черная бархатница, защищающаяся струйкой белой жидкости, оранжевая толстоголовка. Вот бабочка в черных крапинках. Может быть, эта? Но бабочка очень осторожна, и поймать ее трудно. Несколько быстрых перебежек за нею, и сердце усиленно колотится, схватывает дыхание. Сказывается высота в три с половиной тысячи метров.

На биваке я разбираю и сортирую коконы. Один из них мне кажется необычным. В нем, кроме бабочки-мешочка, просвечивает еще кто-то. Разрезаю оболочку кокона. Бабочка-мешочек легко вываливается наружу. Еще я вижу бабочку. Это самец с чудесными перистыми усиками, большими черными глазами, прекрасно развитыми крыльями! Он забрался в кокон к самке, и здесь его застала смерть. Точно такие же бабочки летали и там, высоко в горах. Жаль, что я не наловил их! Известна ли для науки эта высокогорная бабочка?

Нудный апрель, затяжная весна, тепла все еще нет. Тучи, холодный ветер, редкая ласка солнца. За месяц почти никакого сдвига в природе. Деревья все такие же голые, как и зимой, не набухают на них почки. Голубям надоело враждовать, скворцы давно разыскали убежища. Вяло и лениво кричат фазаны. Иногда петухи разыгрывают репетиции сражений.

Медленно сохнет земля. Но крокусы отцвели. Склоны гор расцветились желтыми пятнами гусиного лука. У вершин, где еще холоднее, синеют ирисы. Природа ждет тепла, а оно где-то задержалось, запаздывает.

Из зарослей на дне ущелья выскакивают кеклики. Их жизнь стайками давно закончилась, птицы разбились парочками и ждут тепла, не дождутся.

Карабкаюсь по ущелью к вершинам гор. По небу плывут кучевые облака. Когда из-за них выходит солнце, сразу становится тепло и уютно. Почти из-под ног с недовольным визгом вылетает ястреб-тетеревятник и, лавируя между кустами и камнями, исчезает за скалистым гребнем горы. Оказывается, я помешал ему насладиться трапезой. Он почти съел кеклика, вокруг пиршества кольцо из перьев. А рядом лежит другой, со слегка разорванной грудью. Он уже окоченел. Зачем алчному хищнику столько добычи?

Всюду летают осы — основательницы будущего общества. Тычутся в цветки ради нектара, ищут место для устройства гнезда.

Прежде в этом ущелье бежал небольшой ручей. В этом году его нет. Сухо, несмотря на то, что зима была снежной, и всюду в горах много воды. Странны законы рождения и гибели горных источников.

Из каменной осыпи наружу высыпала целая стайка черных сверчков, расселась на камнях, поблескивая черными глазами. Им не до песен, они еще молоды, с недоразвитыми крыльями. Но до брачной поры осталось немного, не хватает только тепла.

Между камнями над ямкой качается от ветра искусно выплетенная ажурная паутинка, а в самом центре ее — серая соринка. Неужели паучок? Всматриваюсь через лупу: соринка! Может быть, все же ошибся? Еще смотрю: нет, все же паучок! Вытянул кпереди и кзади ноги, сжался, ни за что не узнать, настоящая соринка. Ловкий обманщик! Паутинку неосторожно задел рукой, испуганный паучок упал вниз и остался лежать на камнях, такой же неприметный. Теперь его тем более не разглядеть.

Вокруг бродят голодные клещи-дермаценторы и, зачуяв меня, мчатся со всех сторон. Самый нетерпеливый и быстрый набрел на ямку, затянутую паутинной сетью, свалился с острого выступа камня и запутался в тенетах, подергивая паутиновые нити.

Соринка на камне ожила, поднялась кверху, сильно раскачиваясь из стороны в сторону, будто от настоящего ветра, пометалась по сети, снова застыла: клещ — не добыча, слишком велик и невкусен. Клещ недолго мучился, выбрался и прямо ко мне помчался.

Мой спаниель мечется, дел у него масса. Везде кеклики. Нелегко их гнать по склону кверху, прыгая с камня на камень и лавируя между колючими кустами. От быстрого бега перехватывает дыхание. А иначе нельзя, ничего не поделаешь, такова собачья доля, такова работа, хотя хозяин уже давным-давно не охотник. Иногда выскочит заяц. Тогда изо всех сил на коротких ногах, размахивая длинными ушами, в погоню. Вскоре собака вымоталась. Хочет пить. Но где найти воду? Не стало ручья, ушел под землю.

Чем выше в горы, тем холодней ветер. Под большим камнем сохранился сугроб снега. Видимо, сюда его намело ветрами.

Снег ноздреватый, но сочный. Что может быть лучше для страдающей от жажды собаки? По краям сугроба расселись осы. Они тоже намотались за день, хотят пить. Никогда не думал, что осы будут сосать снег, впервые в жизни увидел такое. Впрочем, дело может быть в другом! Талая вода полезна для организма. Давно замечено, что под кромкой тающего льда скорее развиваются растения. Пользу от талой воды подметили в народе, что нашло отражение в пословицах: «Талую воду пить, здоровым быть», или «Лошадь талой воды напьется, без болезней обойдется». Издавна в народе считалось, что, если курочка на Евдокию (14 марта) напьется талой воды, то рано начнет нести яйца. В Индии подметили, что яки летом в высокогорье, когда всюду бегут ручьи, предпочитают есть снег. Недавно ученые доказали полезные свойства талой воды. Растения, поливаемые ею, быстрее развиваются, дают больше урожая. Сейчас осам нетрудно найти воду в другом месте, но слетелись сюда не случайно на талую воду.

Выбрав на сугробе почище местечко, скатываю комочки тающего снега и закладываю в рот. И хотя ломит от холода зубы, хорошо!

Я встретился с синим сцелифроном весной. К сожалению, это было очень короткое знакомство.

Мы возвращались из песчаной пустыни Сары-Есик-Отырау. До города оставалось около ста километров. Приближалась ночь. Слева от дороги показались угрюмые черные скалы, и между ними в глубине темного ущелья сверкнула багровая от заката река Или. Это место над пропастью было очень красивым. Рано утром я медленно иду с холма на холм по краю пропасти и всюду встречаю знакомых обитателей пустыни. Вот в воздухе быстро проносится что-то большое и садится за куст таволги. С напряжением крадусь к кусту, но там ползают чернотелки, скачут кобылки, и более нет никого. Может быть, показалось? Но шевельнулась травинка, и на голый глиняный косогорчик выскочила оса-сцелифрон. Но не такая, как все. Большая, ярко-синяя, сверкающая блестящим одеянием, ловкая, быстрая и гибкая. Она промчалась среди сухих растений, на секунду задержалась, что-то схватила, взлетела и также стремительно унеслась вниз в ущелье в темные скалы к далекой реке.

В пустынях Средней Азии обитают два вида сцелифронов: черная, с желтыми ногами и поменьше, темно-фиолетовая. Но такого красавца сцелифрона никогда в жизни я не видел, и вся короткая встреча с ним показалась необычной. Подошел к тому месту, откуда оса взмыла в воздух, всмотрелся. На травинках, слегка покачиваясь от ветра, висело логово-шапочка молодого ядовитого паука-каракурта. Оно было пусто. Паук исчез. Значит, синий сцелифрон охотится за каракуртами.

Ядовитый паук каракурт — мой старый знакомый. Я много лет потратил на его изучение и детально познакомился с образом его жизни, в том числе узнал и всех его врагов, но о существовании сцелифрона-истребителя не подозревал. А прежде, я хорошо помню, с тенет часто таинственно исчезали молодые самки каракурта. И как некстати были эти исчезновения: за многими пауками я вел длительные наблюдения. Тогда я думал, что пауков склевывают скворцы, или ночью поедают пустынные ежи! Теперь же, после стольких лет, объявилась эта чудесная оса.

Пока я раздумываю, из ущелья вновь появилась синяя оса и села на землю. Как она быстро нашла каракурта! Откуда у нее такое чутье или зрение? Доля секунды — паук вытащен из логова, схвачен. Несколько ударов жалом — и оса опять мелькнула в воздухе темной точкой. Теперь я настороже, и сачок крепко зажат в руках. Синего сцелифрона нельзя упустить. Этот загадочный истребитель ядовитого каракурта неизвестен науке, его надо во что бы то ни стало изловить. Но проходят минуты, час. Быть может, в это время оса уже отложила яичко на свою добычу, заделала ячейку, построила из глины новую и уже готова вновь заняться охотой. А вдруг она нашла еще где-нибудь каракуртов. Все осы-сцелифроны — строгие специалисты, и каждая охотится только на определенный вид паука. Проходит еще час. Солнце нещадно жжет, земля пышет жаром, и так хочется пить. А наши запасы пищи и воды давно иссякли. Все пропало! Может быть, гнездо здесь рядом? Но на черных скалах нет никаких следов глиняных гнезд. Впрочем, разве мы в силах обыскать все ущелье?

Закончилась весна. Прошло и лето. Наступила осень. В ущелье над рекой потянули на юг утки. Вечерами из каменных осыпей раздавались последние трели сверчков. Пустыня, изнывавшая от сухости, казалось, ждала холода и влаги. Оставив машину на берегу, я карабкаюсь по скалам, ищу гнезда сцелифронов. Серые скалы — мои неприятели. На них не заметить глиняные комочки гнезд. А на скалах, покрытых лишайниками, гнезд нет. Если поверхность шероховатая, не прилепить мокрую глину. Темные, черные, коричневые, красные скалы самые хорошие. На них далеко видно глиняное гнездо. Но всё, что нахожу, принадлежит желтоногому сцелифрону.

Гнезда незнакомки нет. Постепенно я приобретаю опыт охоты за гнездами. Их надо искать вблизи воды, возле реки. Оса избегает носить далеко мокрую глину, на постройку гнезда уходит немало материала. Некоторые гнезда весят около трехсот граммов, в несколько сотен раз тяжелее осы. Сцелифрон бережет свое потомство от жарких лучей солнца: летом скалы сильно нагреваются. Опасен для гнезда также дождь: глина легко размывается водой. Поэтому гнезда спрятаны на теневой стороне и обязательно хотя бы под небольшим навесом. Больше всего осы любят всякие пещерки и ниши. Здесь весь потолок залеплен гнездами. Сюда не проникают ни жаркие лучи солнца, ни потоки воды, ни шквальный ветер, несущий песок и мелкие камешки.

И еще одна интересная черта. Гнезда очень часто располагаются рядом, скоплениями, будто осы стремятся строить убежища для своих детей на старых, испытанных временем, местах, избранных еще далекими предками. И не только потому, что эти места самые лучшие. Нет! Часто одна ниша заполнена гнездами, а другая рядом, такая же, совсем пустая. Старое гнездо для строительницы служит гарантией того, что место прошло испытание временем. Может быть, еще доверие проявляется к гнезду, в котором прошло затворническое детство, где оса впервые появилась на свет, в климате которого она выросла? В различных укрытиях климат разный. Вспоминаются западные Саяны. Там под плоскими камнями на солнечной степной стороне гор селится небольшая, делающая гнезда-соты оса. Мест для гнезд масса, но один и тот же камень часто занимается подряд из года в год.

Продолжаю собирать гнезда. Но как они крепко прикреплены к скалам, сколько приходится тратить силы, чтобы отделить глиняный комок лезвием ножа. Глина, перемешанная со слюной осы, не уступает по прочности цементу. Кстати, узнать бы химический состав этого связывающего вещества и научиться делать его искусственным путем! Но для чего нужен такой запас прочности? Уж не потому ли, что осы много лет подряд пользуются старыми гнездами, лишь подновляя их? Еще может быть, эта прочность существует на случай землетрясений? В долгой истории чего только не пережили давние предки сцелифронов. И не потому ли осы выбирают не всякие скалы, а только те, которые отменно прочны. Никогда не увидеть глиняной постройки на разрушающейся горной породе.

Землетрясение… А что, если его устроить: бить молотком по скале рядом с гнездом, чтобы его легче отделить. Надо попробовать. Каким чудесным оказался новый способ. Как ни прочна глиняная постройка, постепенно между скалой и глиной появляется трещинка. Она все больше и больше. Только не прозевать, чтобы строение не рухнуло на землю.

Теперь дела идут успешней. Разборка гнезд приносит немало интересных загадок. Иногда происходит что-то неладное с инстинктом осы, так как встречаются совершенно пустые и аккуратно запечатанные ячейки. Или в ней лежит добыча, а яичко не развилось, или оно не было вовсе отложено, а парализованные хищники так и засохли в разных позах. Я хорошо знаю этих пауков. Они на цветах подкарауливают насекомых. Все пауки — самки, и все, конечно, одного вида. И есть еще ячейки с мертвыми молодыми осами. Что с ними случилось? Почему они не смогли выбраться из своей колыбельки?

Не везде могут селиться осы. Почему-то на одних скалах много гнезд, а другие, такие же, пусты. Осам нужны цветы, с которых можно добывать нектар, цветы, на которых живут пауки — добыча для их деток. Поэтому, если вблизи нет пустыни с цветами и пауками, нет охотничьей территории, скалы пустые.

Не могут осы жить и в прохладном влажном климате, так как глиняные ячейки должны быстро сохнуть. Вот почему осы не живут в высоких лесистых горах.

Много нужно осам! Вода, мокрая глина, голые скалы, цветы, пауки, сухой теплый климат. А если сказать больше, то еще нужна роскошная растительность, множество насекомых — добыча пауков, хорошие дожди весной, поящие пустыню. Этот же год был не в меру засушливым, пустыня выгорела рано, и, наверное, поэтому большинство гнезд старые.

Иногда на скалах встречаются гнезда осы-эвмены — изящные хрупкие глиняные кувшинчики с коротким, но очень аккуратно вылепленным горлышком. Чаще попадаются гнезда пчелы-каменщицы, хотя заметить их нелегко. Пчеле-каменщице хорошо. Она строит гнезда из камешков, склеивая их слюной. Ей не нужна ни вода, ни мокрая глина. Она поэтому делает свои гнезда вдали от воды на скалах. Каменщица — большая искусница. Она «понимает» толк в породах камней. Вот гнездо на коричневом порфирите, и слеплено оно из кусочков точно такого же камня. А вот и чудесное строение на прожилке белого кварца. И где только для него пчела набрала белых кварцевых камешков? Их нигде вблизи не видно.

У пчелы-каменщицы тоже немало недругов. Вот старое гнездо из пяти круглых ячеек, и, судя по отверстию, только из двух вышли пчелы. Что же в остальных, нераспечатанных? В одной — изумрудно-зеленая оса-блестянка. Она не смогла выбраться из каменного мешка и погибла. В другой — кожееды, терпеливо ожидающие освобождения. Что-то совершенно невероятное в третьей ячейке! Там жила гусеница бабочки. Она съела личинку пчелы и, отгородившись паутинным кокончиком, окуклилась. Неужели есть бабочка, которая подбрасывает яички в гнезда пчел? Такая бабочка до сего времени неизвестна.

Несколько дней я путешествую по берегу между скалами и рекой, пока дорога не упирается в большой утес. Мешок с глиняными гнездами становится тяжелым. Но все гнезда принадлежат желтоногому сцелифрону. Где же гнездо большой синей потребительницы каракурта? Его не удается найти. Тогда я выбираюсь из ущелья на пустынное плоскогорье и разыскиваю место, откуда среди угрюмых скал виден кусочек реки, мою старую весеннюю стоянку после путешествия в песках Сары-Есик-Отырау. Вот и куст таволги. Возле него состоялось первое знакомство с синим охотником. Вот и ущелье, куда скрылась оса. Долго и тщательно обследую это ущелье. Но ничего не нахожу. Тайна синей осы остается неразгаданной. Но я не унываю. Наступит время, и, может быть, я снова с ней встречусь, а если нет, то когда-нибудь обязательно это сделает другой. Все равно станет известен замечательный истребитель ядовитого паука каракурта!

Прошло много лет. Синий сцелифрон никогда мне больше не встречался. По всей вероятности, он стал очень редким. Природа за это время сильно изменилась, появилось много скота, немало земель было распахано под посевы. Стало меньше птиц, зверей и насекомых. И каракурт стал редким.

Однажды мой знакомый почвовед, занимаясь раскопками в лессовой пустыне, в старой норе, случайно попавшей в его раскоп, по-видимому, принадлежавшей малому суслику, нашел странный кусок глины и принес его мне. По характерной лепке, наслоению друг на друга кусочков глины я сразу узнал работу осы-сцелифрона. Но чтобы охотник за пауками устраивал свои гнезда в норах грызунов — этому вряд ли кто мог поверить. Каракурт — типичный житель лессовой пустыни. Летом, когда пустыня сгорает, паук переселяется в норы грызунов. В борьбе за норы с их жителями паук и приобрел ядовитость. К норам, как к единственному в пустыне укрытию для своих гнезд, и приспособилась оса-сцелифрон. Понятно, все это одни догадки, но я твердо верю, что рано или поздно они будут кем-нибудь подтверждены.

Напрасно я искал гнездо синего незнакомца сцелифрона на скалах ущелья Капчагая!

Как только под лучами теплого весеннего солнца начинает зеленеть пустыня, на поверхности земли появляются громадные, распластанные в стороны круглые листья. Они так плотно прижимаются к земле, что порывистый, а порою и свирепый весенний ветер не в силах их поднять и повредить. Зачем ревеню такие широкие листья? В пустыне так много солнца, и так велика сухость воздуха, что многие растения вовсе потеряли листья, чтобы не испарять влагу.

Летят дни. Пустыня хорошеет. Загораются красные маки, голубеют похожие на незабудок ляпули, воздух звенит от песен жаворонков, а на синем небе такое щедрое теплое солнце!

Листья ревеня еще больше увеличиваются, посредине вздуваются буграми, по краям по-прежнему прижаты плотно к земле. Вскоре из центра розетки листьев выходит красный столбик, он быстро ветвится, и через два-три дня на нем пылают душистые цветы, и тучи насекомых несутся за нектаром и пыльцой. Кого только не приманывает цветущий ревень! Но если дождей мало, а почва сухая, ревень не цветет, а его широкие листья запасают питательные вещества в глубоко спрятанный в почве мясистый крупный корень.

Еще через несколько дней тепла маки начинают ронять потемневшие лепестки на светлую почву пустыни. Отцветает и ревень, и на нем повисают бордово-коричневые семена. Не зря ему понадобились широкие листья, очень скоротечна была его жизнь. В это время в полых стеблях ревеня слышится шорох. Местами появляются темные отверстия, и через них выглядывают блестящие головки гусениц. Ночью гусеницы расширяют окошки своей темницы, выбираются наружу, падают на землю, зарываются. Там они окукливаются и замирают до будущей весны, когда вновь зацветет ревень, и бабочкам можно в него откладывать яички и развиваться гусеницам. Но вот интересно! Гусеницы появятся на ревене только когда уже зреют семена, и повреждение стебля уже не будет иметь значения для растения. Зачем губить хозяина, от которого зависит благополучие и его нахлебника.

В дырочки, проделанные гусеницами, вскоре забираются муравьи-тапиномы и саксауловые муравьи. Они что-то там находят внутри съедобное, что-то добывают для себя в этой влаге, пронизанной коричневым пушком. Но вот наступили жаркие дни, сочные зеленые листья засохли, покоробились и стали как газетная бумага. Подул ветер и они, как живые, заколыхались, зашуршали, приподнялись, покатились по пустыне. Налетел легкий смерч, поднял их в воздух, закружил все выше и выше. В это время муравьи наперебой бросаются на слегка обнаженный корень, на то место, где были прикреплены черешки листьев, и жадно сосут влагу, выхватывают кусочки белой ткани. Для чего они им нужны, что в них такое? Проходит еще два-три дня, обнаженный корень пересыхает, его засыпает пылью. Муравьям более нечего делать возле растения. Сломались стебли, расселились семена, и ничего не осталось от роскошного растения.

Впрочем, как ничего! В жаркой почве пустыни дремлет мощный корень ревеня, да в ложбинках застряли семена. Они ждут новой весны и новой, хотя и короткой, но бурной жизни. Вместе с ними все долгое жаркое лето, осень и длинную зиму ждут весну и муравьи, почитатели его кореньев, и бабочка, дремлющая куколкой, а также множество других насекомых, лакомящихся нектаром. И обязательно дождутся!

Горы позади. Впереди Алакульская впадина, ровная, как стол, уходящая вдаль к горизонту. Море зелени, тростники, цветы, черные пыльные дороги, цапли, белые чайки и звон комаров. Совсем другой мир после светлой и сухой пустыни.

Близится вечер. Вдали на горизонте показывается темная полоска деревьев. Едва торная дорога к ней — находка, и можно рассчитывать, что она приведет в место, хорошее для стоянки. Километр пути, и открывается спокойная река Тентек в бордюре старых развесистых ив, долгожданная тень, в которой можно укрыться от солнца, отдохнуть, и — влажный воздух. Посредине реки виден небольшой остров. С него доносятся крики ворон и галок. Птицы кричат истошными голосами. Что-то произошло в их жизни. Сегодня из гнезд вылетели галчата и воронята, и у всех масса хлопот. Как одновременно у них произошло это событие!

Крики птиц надоедают. Уже сумерки, а шумное общество еще не успокоилось. Ночью я просыпаюсь от крупных капель дождя. Неприятно переселяться из полога в палатку. Но небо чистое, на нем горят яркие звезды. Да дождь ли это? Наверное, на старой иве поселились пенницы и роняют вниз крупные капли белой пены. Как будто еще падают другие мелкие капли жидкости, но это, наверное, так кажется.

Рано утром мы просыпаемся под громкое и непрерывное жужжание множества работающих крыльев комаров и крики ворон и галок. Но стая птиц вскоре улетает на луга, комары прячутся от солнца в траву, а жужжание крыльев продолжается. Оказывается, всюду в воздухе, невысоко над землей, каждый на своем месте висит слепень-самец и неутомимо работает крыльями. Иногда резкий рывок в сторону, погоня за соперником, и вновь полет на одном месте. Самки ползают по ветвям деревьев. Им будто нет дела до брачных полетов своих супругов. Солнце начинает пригревать. Пенницы перестали ронять на землю капли влаги. Но что творится с машиной! Она вся пестрит множеством поблескивающих пятнышек. Откуда они взялись? На листьях старой ивы, под которой мы расположились, всюду разгуливают элегантные зеленые цикады. Пятнышки на машине от них. Это сладкие испражнения, предназначенные для муравьев. Но их здесь нет. Несколько лет назад река выходила из берегов, заливала рощу деревьев, и муравьи исчезли. Когда-то для защиты от наводнения вдоль реки бульдозерами был сделан предохранительный земляной вал. Он слабо зарос растительностью, и почва на нем не слежалась как следует. В земляном вале среди роскошных лугов — настоящее царство для роющих насекомых. Земляные пчелы, осы-аммофилы, охотницы за гусеницами, осы-церцерисы — потребительницы жуков, осы-бембексы — гроза слепней — всюду летают ползают, скрываются в норках и выползают из них. Над землей реют маленькие осы-церцерисы. Они что-то ищут. За одной осой, точно копируя ее полет, следует какая-то мушка. Иногда она отстает и садится на былинку, посматривая по сторонам яркими красными глазами на белой голове.

Ловлю маленьких церцерис. Это самцы. Они поглощены долгим и трудным поиском своих сильно занятых подруг. Но зачем красноглазая мушка преследует самцов ос, какой от них прок? Если бы мушка собиралась на них отложить яичко, то она могла бы это сделать давным-давно и с большим успехом. Ей нужны самцы для чего-то другого. Наверное, по самцам она ищет норку самки и хочет подбросить свое яичко на запасенных для личинок осы парализованных жучков.

Вот один из самцов, без устали реявший на крыльях, ныряет в норку. За ним тотчас же проскальзывает и мушка. Хорош кавалер, приводящий к возлюбленной ее заклятого врага! Норка прикрыта мною кусочком земли. Начинается раскопка. Но из-под лопатки выскакивает только самец и его преследовательница мушка. Оба они забрались в пустое помещение. Мимо меня только что промчалась более крупная самка церцерис. Бросив преследование самца, за ней сразу же увязалась и мушка. Оказывается, она следует не только за самцами. Обе скрылись в норке. Надо поскорее вырыть норку и изловить осу и ее недруга, чтобы потом узнать их видовое название. Как бы не упустить насекомых. Не установить ли над норкой какой-нибудь колпак!

Заложив норку камешком, спешу на бивак, беру марлевый полог и, накрывшись им, усаживаюсь возле норки. Теперь я смело могу приниматься за раскопку. Тот, кто вылетит из норки, никуда не денется.

В пологе душно, жарко, но зато я спокоен. И как только я не догадался прежде применить этот способ! Сколько в жизни было неудач при раскопках жилищ насекомых, находящихся в земле.

Снял камешек, прикрывавший норку, засунул в нее соломинку, начал раскопку. Вот из норки выскакивает стремительная мушка и садится на стенку полога. Это она, красноглазая тахина. А вот и сама самка церцерис. Не беда, что норка оказывается пустой, и оса-церцерис еще не заготовила в нее добычи. Тайна красноглазой тахины разгадана. Она — злейший враг осы, разыскивает ее норки, то следуя за самцами, то за самками, за кем придется, лишь бы добраться до чужого добра и, проникнув в норку, подбросить яичко на добычу, предназначенную для потомства осы.

Незаметно проходит день. Вечереет. Постепенно растет гул крыльев, над травой в брачном полете опять реют самцы слепни, тонко звенят комары. Стая ворон и галок возвратилась на свой остров, покрутилась и, вдоволь накричавшись, помчалась к далекому озеру Сассыккуль.

Уже полчаса я бреду к горизонту к странному белому пятну на далеком бугре, хочется узнать, что за пятно, почему колышется, то застынет, то снова встрепенется.

Сегодня очень тепло, и в небе летят журавли, унизали его цепочками, перекликаются. Пустыня только начала зеленеть, и желтыми свечками засветились на ней тюльпаны. Воздух звенит от песен жаворонков. Вблизи же все становится обычным и понятным. Оказывается, расцвел большой куст таволги и весь покрылся душистыми цветами. На них — пир горой. Все цветы обсажены маленькими серыми пчелками-андренами. Сборщицы пыльцы и нектара очень заняты, торопятся. Кое-кто из них, заполнив свои корзиночки пыльцой, сверкает ярко-желтыми штанишками и, отягченный грузом, взмывает в воздух. По струйкам запаха цветов прибывают все новые посетители. Сколько их здесь! Наверное, несколько тысяч собралось отовсюду. Ленивые, черные и мохнатые жуки-оленки не спеша лакомятся пыльцой, запивают нектаром. Порхают грациозные бабочки-голубянки. Юркие синие мухи, блестящие, как полированный металл, не отстают от жуков. На самом верху уселся клоп-редувий. Ему, завзятому хищнику, вряд ли нужны цветы.

Куст тихо гудит тысячью крыльев своих посетителей. Здесь шумно, как на большом базаре или вокзале. И еще оказался один необычный любитель цветов — самый настоящий комар Aedes caspius. Он старательно выхаживает на своих длинных ходульных ногах и запускает хоботок в чашечки с нектаром. Забавный комар! Да здесь он не один, а масса! Рассматриваю их в лупу, вижу сверкающие зеленые глаза, роскошные вычурно загнутые коленцем мохнатые усики и длинные в завиточках щупики, слегка прикрывающие хоботок. Все комары — самцы, благородные вегетарианцы. Они, не в пример своим супругам, довольствуются живительным сиропом, припрятанным на дне крошечных цветочков. Кто знает, быть может, когда-нибудь человек научится истреблять мужскую часть поколения этих назойливых кровососов, привлекая их на искусственные запахи цветов. А без мужской половины не смогут класть яички неоплодотворенные самки.

Вооружаюсь морилкой и пытаюсь изловить элегантных незнакомцев. Но они удивительно осторожны и неуловимы, не чета самкам, пьянеющим в предвкушении насытиться до отвала теплой кровью. И все же замечаю: на комарах есть пыльца, они, оказывается, тоже опылители растения. Кто бы мог об этом подумать! Тогда, пытаясь изловить комаров сачком, ударяю им по ветке растения. Куст внезапно преображается, над ним взлетает густой рой пчел, голубянок, мух, клопов и комаров. Многоголосый гул заглушает пение жаворонков и журавлиные крики.

Вспомнилась весна 1967 года. Она была затяжной. Потом неожиданно в конце апреля наступил изнуряющий летний зной. Насекомые быстро проснулись, а растения запоздали: они зависели еще от почвы, а она прогревалась медленно. Странно тогда выглядела пустыня в летнюю жару. Голая земля только что начинала зеленеть. Ничто еще не цвело. И вдруг у самого берега Соленого озера розовым клубочком засверкал куст гребенщика. Он светился на солнце, отражаясь в зеркальной воде, и был заметен далеко во все стороны. К нему, этому манящему пятну на уныло светлом фоне пустыни я и поспешил, удрученный утомительным однообразием спящей природы. Крошечный розовый кустик казался безжизненным. Но едва я к нему прикоснулся, как над ним, звеня крыльями, поднялось целое облачко самых настоящих комаров в обществе немногих маленьких пчелок-андрен. Комары не теряли попусту время. Быстро уселись на куст, и каждый сразу же занялся своим делом, засунул длинный хоботок в крошечный розовый цветок. Тогда среди длинноусых самцов я увидал и самок. Они тоже были заняты поглощением нектара, и у некоторых изрядно набухли животики. На комарах также заметил крохотные пылинки цветов. Не думал я, что и здесь кровожадные кусаки могут быть опылителями растений. Но что меня поразило! Я пробыл возле розового куста не менее часа, крутился с фотоаппаратом, щелкал затвором, сверкал лампой-вспышкой, и ни одна из самок не воспользовалась возможностью напиться крови, ни один хоботок не кольнул мою кожу. Неужели я такой невкусный, или так задубилась моя кожа под солнцем и ветром пустыни? Поймал самку в пробирку, приложил к руке. Но невольница отказалась от присущего ее роду питания. Тогда я достал маленький проволочный садочек, и с его помощью опыт не удался. Наверное, у каждого вида комаров, кроме кровососов, природа завела особые касты вегетарианцев, из которых кое-кто способен возвратиться к прежнему типу питания. Если только так, то это очень полезная для них черта. Особенно в тяжелые годы, когда из местности по каким либо причинам исчезают крупные животные. Тогда комариный род выручают любители нектара. Они служат особым страховым запасом на случай такой катастрофы.

Как же в природе все целесообразно! Еще бы: миллиарды лет были потрачены на подобное совершенство.

Третья встреча с комарами-вегетарианцами произошла недалеко от второй. Тугаи у реки Или вблизи Соленых озер, чудесные и густые, встретили нас дружным комариным воем. Редко приходилось встречать такое изобилие надоедливых кровососов. Пришлось спешно готовить ужин и забираться в полога. Вскоре стих ветер, озеро застыло, отразив в зеркале воды потухающий закат, далекие синие горы, пустыни и заснувшие тугаи. Затукал козодой, просвистела крыльями утиная стая, тысячи комаров со звоном поднялись над нашим биваком, неисчислимое множество острых хоботков стало протыкать марлю, пытаясь дотянуться до тела. Засыпая, я вспомнил густые заросли и розовые кусты кендыря. Он был весь обсажен комарами. Они ловко забирались в чашечки цветов, выставив наружу только кончик брюшка да длинные задние ноги. Больше всех на цветах было самцов, но немало лакомилось ими и самок. Многие из них выделялись толстым и сытым брюшком. В густых зарослях особенно много комаров, и трудно сказать, желали ли крови те, которые лакомились нектаром. Как бы там ни было, самки-вегетарианки с полным брюшком ко мне проявили равнодушие, и, преодолевая боль от множества уколов и всматриваясь в тех, кто вонзал в кожу хоботок, я не встретил среди них похожих на любителей нектара. Кроме кендыря, в тугаях еще обильно цвели шиповник, зверобой, солодка, на полянках синели изящные цветы кермека. Они не привлекали комаров. Рано утром пришлось переждать пик комариной напасти в пологах. Погладывая сквозь марлю на озеро, на горы, на пролетающих мимо птиц, мы с нетерпением ожидали ветерка. И какая радость, когда зашуршали тростинки, покачнулись вершинки деревьев, и от мелкой ряби посинело озеро, а ветер отогнал наших мучителей, державших нас в заточении.

Поспешно убегая из комариного царства, мы вскоре убедились, что вдали от реки и озер комаров мало или даже почти нет, и у канала, текущего в реку из Соленых озер, есть неплохие места для стоянки. Розовые кусты кендыря на берегу канала меня заинтересовали. Оказывается, здесь мы — долгожданные гости. Облачко комаров поднялось с цветов и бросилось на нас в наступление. Комары усиленно лакомятся нектаром кендыря. Благодаря ему, комары переживают трудное время, когда нет обладателей теплой крови. И он, судя по всему, является одним из первых прокормителей комаров. Да и растет кендырь испокон веков возле рек, и к нему приспособились наши злейшие недруги.

Прошло еще несколько лет, и я в четвертый раз встретился с комарами, любителями нектара. Мы путешествовали возле озера Балхаш. Стояла жаркая погода, пекло солнце, воздух застыл, в машине ощущалась сильная духота. Справа тянулась серая безжизненная пустыня, выгоревшая давно и безнадежно до следующей весны. А слева — притихшее лазурное озеро. Я с интересом поглядывал на берег. Может быть, где-нибудь на каменистой или песчаной рёлке покажутся цветы? Там, где цветы, там и насекомые. Но всюду виднелись тростники, тамариски, сизоватый чингиль да темно-зеленая эфедра. Впереди как будто показалось розовое пятно. С каждой минутой оно становилось ближе, и вот перед нами в понижении, окруженном тростничками, целая рощица буйно цветущего розового кендыря.

— Ура, цветы! — раздается из кузова машины дружный возглас энтомологов. На землю выпрыгивают с сачками в руках охотники за насекомыми. Мне из кабины ближе всех, я впереди. На кендыре слышу многоголосое жужжание. Он весь облеплен крупными волосатыми мухами-тахинами. Над ним порхают бабочки-голубянки и бархатницы, жужжат самые разные пчелы, бесшумно трепеща крыльями, носятся мухи-бомбиллиды. Предвкушая интересные встречи, с радостью приближаюсь к скопищу насекомых, справляющих пир. Сколько их здесь, жаждущих нектара, как они стремятся сюда, в эту приветливую столовую для страдающих от голода в умершей от зноя пустыне! Но один-два шага в заросли, и шум легкого прибоя озера заглушается дружным тонким звоном. В воздух поднимаются тучи комаров. Они с жадностью бросаются на нас, и каждый сразу же получает множество уколов. Комары злы, голодны, давно не видали добычи и в этих диких безлюдных местах, наверное, давно кое-как поддерживают свое существование нектаром розовых цветов. Для них наше появление — единственная возможность напитаться крови и дать потомство. И они, обезумевшие, не обращая внимания на жаркое солнце и сухой воздух, облепляют нас тучами. Неожиданная и массовая атака комаров настолько нас ошеломила, что все сразу, будто по команде, в панике помчались обратно к машине.

Я пытаюсь сопротивляться нападению кровососов, давлю на себе сотнями неприятелей и вскоре тоже побежден. Комары, преследуют нас, забираются в машину, мы уже далеко отъехали от их скопления, но долго отбиваемся от непрошенных пассажиров.

Ранней весной, едва только трогается в рост пахучая сизая полынка, тихим вечером на ее вершинках усаживаются крохотные нежные комарики-галлицы. Вздрагивая прозрачными крылышками, они тщательно обследуют растение, ощупывая ее листочки кончиком брюшка и тонкими длинными усиками. Временами одна из галлиц, слегка сутулясь, высовывает из брюшка небольшой заостренный яйцеклад, и тогда из него выскальзывает крохотное розовое яичко и приклеивается к листочкам. Не проходит и несколько минут, как из яичка выбирается розовая личинка и, подергиваясь из стороны в сторону, скрывается в основание листиков. Идут дни, жарче греет солнце, и больше зеленеет пустыня, покрываясь травами и яркими цветками. Растет и сизая полынка, источая особенно приятный и терпкий аромат, запоминающийся на всю жизнь. Исчезают, погибая, и нежные галлицы-комарики, но на вершинках полыней, на которые они отложили яички, листочки, как бы сбежавшись вместе, образуют густые метелки. В центре каждой метелки находится слегка утолщенный стволик с небольшой полостью внутри. Это и есть галл, домик детки галлицы.

Еще жарче греет солнце, и один за другим увядают весенние цветы и травы. Но полынь растет, для нее, жительницы пустыни, жара и страшная сухость привычны. В ее галлах-метелочках обосновались небольшие зеленые тли. Среди густых листиков не так сухо и жарко. В каждом галле заводятся колонии тлей. Малоподвижные и ленивые, они без конца сосут соки растения и, размножаясь, рожают маленьких тлюшек. Тли в пустыне — драгоценная находка для муравьев. У них всегда можно добыть сладкие выделения и, набив ими свой животик, принести лакомое угощение в муравейник. Боязливые черно-красные кампонотусы, шустрые бегунки, изящные крошки кардиокондилли без конца снуют по колонии тлей. Ночью к тлям приходят за своей порцией добра светлые и почти прозрачные муравьи — туркестанские кампонотусы. Днем они боятся показываться из своего жилища. Муравьи опекают дойных коровушек, охраняют их, оберегают от различных врагов. Галлицы неплохо потрудились, их детки-личинки понаделали множество метелочек, и в каждой завелись тли. Их стало так много, что муравьи-охранники не справляются с их опекой, ослабили оборону, и на тлей набросилась куча врагов. Жуки-коровки, быстрые маленькие черные флавипесы, большие грузные красные семиточки, оранжевые вариабилисы и многие-многие другие лакомятся тлями. Потомство жуков-коровок, их личинки, тоже занялись охотой на квартирантов домиков галлиц. Еще поселились на метелочках длинные зеленоватые личинки мух-жужжал, мушек левкописов. Стали прилетать крошечные наездники-афелинусы. Ловко оседлав тлю, наездничек прокалывает своим кинжальчиком-яйцекладом ее тело, откладывая в нее яичко. Вскоре, пораженные наездничками, тли слегка вздуваются, а потом в их теле появляется дырочка, и через нее выскальзывают наружу такие же крохотные наезднички и быстрые афелинусы.

Муравьям, жукам-коровкам, мухам-жужжалам, наездничкам-афелинусам, большому сборищу насекомых — всем хватает добычи, и получается так, что всю эту живую и взаимносвязанную цепочку маленьких созданий кормят личинки галлиц. К тому же в густой метелочке из листьев так удобно скрываться от жары и сухости.

Девятое мая, День Победы, праздник, в городе веселье, я же спешу на природу. На северном берегу Капчагайского водохранилища, в ста километрах от моего дома, вода подступила к песчаной пустыне и намыла отличный пологий пляж. На нем масса мелких ракушек, следы птиц, разгуливавших по песку, на барханах ожившая пустыня, свежая поросль трав, яркие цветы. Обрадовавшись долгожданному теплу, перебегают от кустика к кустику ящерицы, ползают жуки-чернотелки, полосатые жуки-корнееды, кое-где мелькают бабочки-голубянки, копошится множество самых разных мелких насекомых. После долгого сидения за рулем так приятно посидеть на высоком бархане, поглядывая на синеву обширного водного простора и летающих над ним белых чаек. Прежде, хорошо помню, с этих мест отчетливо виднелись на юге сверкающие белизной величественные заснеженные вершины Заилийского Алатау. Теперь же не видно контура этого хребта, он закрыт дымкой, висящей над большим городом.

После долгой зимы особенно отрадны эти минуты общения с великолепием умиротворяющей природы, благоговения перед нею. Обрадовавшись простору, воде, песку и свежему ветру, по берегу носятся дети с радостными криками. Они тоже охвачены ощущением радостной свободы, неизбежно пробуждающейся у тех, кто вырвался из искусственной среды обитания, созданной человеком.

Но пора побродить по пустыне, посмотреть, что в ней нового, повстречаться с давними знакомыми, растениями и животными. Вот на голой веточке кустика торчит белый пушок. Это паучок-путешественник, полетал по воздуху на своей паутинке и приземлился, смотав полетную нить. У основания кустика джузгуна видно темное пятно: из коконов ядовитого паука каракурта, благополучно в них перезимовав, вышли на поверхность крошечные молоденькие каракуртята и собрались вместе, греются на солнце, прежде чем отправиться в воздушное путешествие. Большая сине-фиолетовая пчела-ксилокопа носится от цветка к цветку, лакомится нектаром. Ей предстоят поиски места постройки гнезда для вывода своих деток. По земле от кустика к кустику полыни, едва тронувшейся в рост, протянулась паутинная полоска, по ней я нахожу целую компанию гусениц походного шелкопряда. Они усиленно грызут зелень, торопятся, им предстоит за короткую весну вырасти, окуклиться, став бабочками, совершить брачный полет и отложить яички. Как всегда трудятся всюду муравьи. Вдруг до моего слуха доносится многоголосое жужжание крыльев. Это что-то новое. И в предчувствии интересного спешу в направлении звука. Несколько шагов, и вижу необычное: на ровной поверхности высится слегка темноватый бугор недавно нарытого песка длиной около метра и шириной — полуметра. На одном его конце песок будто кем-то приподнят изнутри, его поверхность разошлась в стороны трещинами. Здесь возле трещин копошатся и летают множество ярко-зеленых падальных мух. Ползают еще округлые, темные, с красноватой поперечной полоской жуки-мертвоеды. Вся эта компания беснуется, пытаясь проникнуть в глубину песчаного бугра, судя по всему, недавно нарытого.

Что же все это означает? Мысль работает быстро и четко. Как будто все понятно. Здесь кто-то зарыт под этим холмиком и, судя по его форме, совсем недавно. Этот кто-то был, вероятно, закопан, оглушенный и потерявший сознание. Но, оказавшись в своей могиле, очнулся и, собрав все силы, попытался выбраться наружу, слегка приподняв песок над собою. В этом месте он и разошелся трещинками. Но кто он? Уж не человек ли, с которым расправились бандиты, хулиганы? И страшная догадка, образное представление страданий погребенного заживо, о его последних минутах жизни с сознанием безысходности неизбежной смерти, без надежды на спасение, ранят мою душу, и вся милая и знакомая природа песчаной пустыни теряет обаяние, возвращая к тяжелой действительности темных сторон нашего бытия…

Теперь желаю как можно быстрее отправиться домой, молчу, ничего не рассказываю моей резвящейся компании. К вечеру мы дома, и тотчас же, едва поставив машину в гараж, спешу к телефону, объясняю о своей находке. Женщина, дежурная по милиции, соединяет меня с каким-то учреждением. Там слушают мой сбивчивый рассказ, просят завтра отправиться вместе на место происшествия. Но у меня на завтра намечена деловая поездка по важному делу. Сорвать ее не могу. Прошу приехать ко мне, предлагаю нарисовать подробный план, по нему безошибочно можно сориентироваться. Мне обещают расследование дела. Потом, спохватившись, звоню своему знакомому судебному медику Огану Иосиповичу Маркарьяну и рассказываю о случившемся, Он согласен с моими предположениями. Но поправляет: трещины на поверхности песка образовались от того, что труп начал разлагаться, сильно увеличился в объеме и, если закопан неглубоко, то приподнял над собою почву. Слава Богу, думаю я, значит несчастный не испытал ужасов своего погребения заживо.

Проходит вечер, ночь, наступает утро, и никто ко мне не приезжает. С утра я в поездке. Днем, возвратившись в город, снова звоню по телефону. Там помнят о моем заявлении, просят извинить, в праздничный день всегда у милиции много хлопот. Проходит несколько часов, и ко мне заявляются двое молодых, безукоризненно одетых в штатские костюмы вежливых человека. Нарисованный мною план им понятен. Обещают позвонить.

— Вы меня съедите! — говорю я молодым людям, — если все это окажется не тем, что я предполагаю, и поверил насекомым-трупоядам.

— Не беспокойтесь, мы рады, когда встречаем понимание к нашему труду со стороны населения.

На следующее утро мне сообщают по телефону. Место нашли легко. Мух увидели тоже множество. При раскопке нашли остатки трупа. Только не того, что я предполагал. Кто-то убил корову, забрал самые ценные части туши, а внутренности, ноги и голову закопал. Слава богу, на душе полегчало. Все мои тревоги оказалось напрасными. Все же чутьистые падальные мухи и жуки-мертвоеды не ошиблись, а мои познания энтомолога помогли в раскрытии, хотя и малозначительной, но уголовной истории.

Мы с облегчением вздохнули, когда спустились к реке. Тут не то, что наверху, в пустыне Карой. Там будто в раскаленной сковородке. Здесь же прохладней, влажнее, можно забраться в воду, остыть. Весна выдалась сухой и жаркой, и пустыня вскоре пожелтела, выгорела, поблекла. У реки Или в ущелье Капчагай видна тоненькая полоска зеленых кустарников чингиля, барбариса и тамариска. Да у самой воды тянется другая зеленая полоска из низенькой травы. Только заглушил мотор, как услышал короткие и выразительные чирикания сверчков. В самый разгар дня и сияния солнца! Неужели сверчкам не хватает ночи. Сейчас они самые короткие. Да и где они прячутся на почти голом берегу? В полоске зеленой травы? Хожу и прислушиваюсь. Но разве уследить, где распевают сверчки? Чуть подойдешь ближе, и они замолкают. Старая-престарая история. Так и ходил в зоне молчания, а всюду подальше от меня слышались громкие чирикания ретивых шестиногих музыкантов. Впрочем, сверчки так ночью не поют. Наверное, сейчас они дают о себе знать, налаживают скрипки, готовятся к вечерним концертам и музыкальным состязаниям. Начинаю поднимать камешки и палочки, заглядываю во все щелочки на полоске зеленой травы у самого берега. Авось случайно натолкнусь на музыкантов. На них надо взглянуть, кто они, к какому виду относятся поселившиеся здесь, у реки. Но поиски безуспешны. Зеленая полоска всюду занята крошечными муравьями тетрамориумами. Их здесь миллионы, одно сплошное государство Тетрамория. Кое у кого из муравьев на корнях пырея ползучего нахожу щитовок, покрытых длинным белым пушком. Они — муравьиные коровушки, кормят своих покровителей сладкими выделениями. Одна большая даже выбралась наверх, тихо ползает. Ветер шевелит ее длинные волоски белой шубки. Бросил ее в пробирочку со спиртом, и она внезапно преобразилась. Белые нити мгновенно растворились в спирту, и стала моя добыча голеньким розовым червячком, сменила свою внешность.

Еще в зеленой полоске встретилась другая мелкая живность: жуки-стафилины, жуки-слоники, жуки-притворяшки, маленькие мокрички. Но больше всех, пожалуй, пауков бродяг, разных, больших и маленьких. Видимо здесь неплохие охотничьи угодья, коли сюда их столько собралось.

Сверчков же нет. Только слышатся их чириканья. Случайно у самой воды поддеваю ногой крупный камень, и из-под него во все стороны прыгают сверчки. Их, оказывается, здесь уйма! Тут и влажно и тепло, и между камнями находятся неплохие щели-укрытия. Кое-кто из них, спасаясь, в панике поднимается на крылья, но быстро садится на землю и прячется в первую попавшуюся щелку. Сверчки — неважные летуны. Так вот вы где проводите знойное время! Понял я, в чем дело: сверчки ради своих брачных дел собрались в большое скопище, к тому же спасаясь от засухи и жары пустыни. Случайно и попал я на одно из них. Интересно, что же будет вечером, какие они станут устраивать концерты! Сверчков легко узнал. Назывались они Двупятенными — Gryllus bimakulatus. Вечером же возле нашего бивака раздался такой громкий концерт, какого мне не приходилось слышать.

Сегодня после затяжного апрельского ненастья на синем небе светит солнце. В такое время не усидеть в городе. В горах, на заброшенной глухой дороге, на крутом южном склоне — милое запустение и ликующая природа. Камни и оползни черной лесной земли да длинные языки еще не успевших растаять снежных лавин местами загородили дорогу. Возле них отплясывают в воздухе последний прощальный танец черные зимние комарики.

Природа только что стала пробуждаться. Засверкали крапивницы, лимонницы. Черный с белыми пятнами жук-скакун вяло перелетывает с места на место, еще не разогрелся как следует. Какие-то черные пчелы, громко жужжа крыльями, устроили погоню друг за другом. Цветет мать-и-мачеха, показались пахучие листочки зизифоры. Поет одинокий черный дрозд, на вершине ели зычно каркает ворон. По покинутой на зиму дороге привыкли ходить звери, приняли ее за свою. Всюду следы косуль, барсуков, лисиц. Но скоро настанет тепло, потом жара, в горы ринутся горожане, придут косари, и тогда звери переберутся повыше к ледникам до следующей зимы и покоя.

Постукивая по земле палочкой в такт шагам, отсчитываю один за другим серпантины. Дно ущелья уже далеко внизу, и кажется ленточкой, вьющейся по его дну, шоссе, крохотными букашками видны ползущие по нему автомашины. Иногда через дорогу тянется вереница муравьев. Где-то поблизости в зарослях полыни эстрагона и высокого сухого бурьяна находится их гнездо. Широко распластав крылья, на дороге греются крапивницы. Тепла так давно не было, и теперь бабочки наслаждаются. Но вот под ногами трепещет странный комочек, катится и подпрыгивает. Такой странный, что сразу не узнал в нем бабочку-крапивницу. Ее постигла неудача. Одно крыло обломано, от него остались изуродованные культяпки. Вместо брюшка торчит жалкая коротышка, едва присохшая на месте разрыва. Кто-то сильно покалечил бедняжку. Куда она теперь годна? Пропала!

Но бабочка, как и все, греет изувеченное тело под теплыми солнечными лучами и, зачуяв опасность, изо всех сил тащится по земле, перепархивает и кувыркается. Пусть сочтены часы ее жизни, и случай отказал закончить свои дела так, как предначертано природой. Но бабочка не сдается, полна особенным маленьким геройством и жаждой жизни. Таков непреложный закон — не терять надежды на спасение до самого конца, до самой смерти.

— Молодец, пешая бабочка! — говорю я и, стараясь ее не тревожить, обхожу стороной.

В урочище Бартугай с отвесной красной скалы обвалились камни, загородили небольшую проточку, и получилось лесное озеро с прозрачной голубовато-зеленой водой, окруженное высокими деревьями. В этот тихий укромный уголок леса редко залетает ветер, и гладкое, как зеркало, озерко отражает и скалы, и лес, и небо с летящими по нему журавлями и парящими коршунами. Сегодня очень тепло. Настоящий весенний день. После долгих холодов затяжной весны ярко светит и щедро греет солнце. Перестали драться сизые голуби и таскают на свои гнезда палочки. Возле дупел хлопочут скворцы, фазаны затеяли поединки. Тепло пробудило множество насекомых, воздух жужжит от мух, ос, пчел и прочих шестиногих обитателей Бартугая. Засверкали бабочки-белянки, крапивницы, траурницы, лимонницы. Спрятался в кустах возле озерка, в руках фоторужье. Сюда несколько раз приходили молодые олени. Может быть, и сейчас появятся. Но оленей нет. Над озерком летит белянка, снижается к воде, прикасается к ней на лету, будто ласточка в жаркий день, и, пустив круги, поспешно поднимается кверху, потом снова опускается и опять припадает к воде. Другая белянка ведет себя тоже так странно. Почему у белянок такие причуды! Прицеливаюсь фоторужьем в белянок, порхающих над озерком, и тогда случайно мне открывается загадка их поведения. В зеркало фотокамеры вижу не одну, а две бабочки. Первая, настоящая, падает сверху на воду, вторая, мнимая, такая же сверкающая белыми одеждами, не настоящая бабочка, а отражение первой. Обе белянки стремительно приближаются друг к другу, но вместо встречи, та, что в воздухе, прикасается к холодной воде. В это время у красной скалы появляется вторая, теперь уже настоящая белянка, обе они слетаются, трепещут крыльями, крутятся друг возле друга, поднимаются выше леса и уносятся вдаль.

Провожая глазами белянок, вспоминаю, что подобное видал не раз, но просто не придавал никакого значения. Отчетливо и ясно всплывает в памяти тихий заливчик большого Соленого озера. Застывшая вода, далекие синие горы Чулак, стайка шумных береговых ласточек, серая цапля, осторожно вышагивающая на далекой отмели и порхающий белый мотылек, припадающий к воде навстречу собственному отображению. И еще. Из лаборатории виден длинный ряд окон конференцзала института. Стена здания ярко освещена, на ней, согретой солнцем, тепло, ползают клопы-солдатики, крутятся осы, высматривая для гнезда щелки между каменной облицовкой. Институт находится на краю города среди садов и полей. Деревья покрылись свежей зеленью, светит солнце, тепло. Хорошо видно из окна конференцзала, как в его окна то и дело бьются бабочки-белянки. Уверившись в препятствии, они облетают стороной здание. И так весь день. Обращаю внимание на белянок своего собеседника энтомолога.

— Просто случайно крутятся возле здания, — возражает он. — Встретят преграду на пути и сразу не догадываются, как ее миновать.

— Но тогда почему белянки бьются только в окна, а не в каменную стену?

— Почему же бабочки-крапивницы не делают так же? — отвечает вопросом на вопрос мой собеседник.

— Крапивницы в темной одежде, она плохо отражается в стекле, издали не видны. У них способы поисков друг друга, видимо, другие. У бабочек же вообще зрение не ахти какое.

Пока мы разговариваем, одна за другой прилетает несколько белянок, и каждая из них совершает своеобразный реверанс возле окна.

— Да, пожалуй, вы правы, — соглашается энтомолог. — Но как вы на это обратили внимание?

Чуть было не прошел мимо большой серой гранитной скалы, но задержался, случайно заметив на ней необычные красноватые пятна. «Наверное, такой забавный лишайник!» — подумал я. На скалах часто растут лишайники, и среди них встречаются красные. В Центральном Казахстане особенно часты такие красные, растущие большими пятнами на гранитных скалах. А здесь — только пятнышки. Но можно ли верить мимолетному впечатлению? Оно так часто вводит нас в заблуждение. Тем более, что в горах Тянь-Шаня мне ни разу не встречались красные лишайники. Надо подойти поближе и взглянуть.

И передо мною открылось маленькое чудо. Вместо лишайников я увидал скопление красных клопов Ligaeus ecvestris. Судя по всему, они здесь перезимовали и теперь сидели кучками на камнях, тесно прижавшись друг к другу, и грелись на солнце. Сегодня хороший теплый весенний день, и хотя на северных склонах между елей голубеют полосы снега, и уж, конечно, все вершины гор сверкают безмолвными ледниками, здесь на южном склоне — теплынь, зазеленела трава, мать-и-мачеха пожелтила пятнами землю, порхают бабочки-крапивницы, мечутся жуки-скакуны.

Сколько же здесь клопов? Не менее трех-четырех тысяч. Таких серых скал немало на этом южном склоне, зимовка же только одна. Клопам рядышком друг с другом теплее и, возможно, безопасней. К тому же от скопления слышен легкий, но отчетливый и своеобразный запах. Он как химический сигнал. И хотя и кажется он слабым, но клопами различается хорошо: мол, мы здесь, здесь мы зимуем! Некоторые клопики ползают в стороне. Из них то один, то другой, сверкнув красными крыльями, взлетает в воздух и уносится вниз в голубой простор далекой пустыни. Эти клопы — жители жарких равнин. Собрались они сюда высоко в горы только на зиму, и теперь начинают возвращаться в родные места. Птицы на зиму летят на юг, в теплые страны, перекочевывают и некоторые летучие мыши. Еще летят осенью на юг некоторые бабочки. А клопы? Что за странное поведение: к зиме скрываться от тепла, переселяться в холод, навстречу снегам? Но в горах зимой в полосе леса не бывает сильных морозов, а в пустыне, наоборот, иногда столбик ртути термометра падает до 30–35 градусов ниже ноля. В горах не бывают сильные оттепели. В пустынях зимой случается так, что хоть загорай голышом на солнце. А после этого — снова мороз. Такие капризы погоды плохи для насекомых. Кто проснулся от тепла — голодает, истощается, или даже гибнет от недоедания и резкой смены температуры. И, наконец, весной в пустыне в очень теплые ранневесенние дни нечем питаться, природа еще дремлет. Нет, уж лучше перезимовать в горах да спуститься в родные края, когда там минуют оттепели да заморозки, и когда по-настоящему пробудится жизнь.

Путешествие в горы ради зимнего сна происходит тоже не без риска. На пути много врагов. А сколько надо израсходовать сил, чтобы добраться до желанной цели. Вот почему многие клопы остаются зимовать где попало, в том числе и в пустыне. В горы же летят не все. И в этом большой резон. Случится в пустыне ранняя оттепель или поздний заморозок, или даже зимняя стужа — клопы от них погибнут. Зато останутся целыми те, кто улетел в горы. Они как страховой запас на случай непредвиденной катастрофы. Так и повелось в этом племени испокон веков.

На зимовку в горы летят еще и жуки-коровки, златоглазки, некоторые мухи, но про путешествие клопов ни разу не приходилось слышать. Наверное, мне впервые привелось встретиться с таким явлением.

Первые солнечные дни весны, первая солнечная ванна. Она и согреет, и убьет бактерии и грибки, вызывающие недуги, и пробудит к жизни организм. Положенный рядом с клопами термометр показывает сорок градусов. Неплохо! При такой температуре сильнее бьются сердца клопов, быстрее мчится по сосудам и камерам кровь. Но для некоторых зимовщиков солнечные лучи ни к чему. Они, наоборот, ускоряют гибель: сверху вниз на камни падают хворые клопики, перевертываются кверху ногами и замирают. Кто они, старики или больные? Возле погибших крутится орава соплеменников. Они здоровы, энергичны. Что для них чужое страдание! Вонзают длинные серые хоботки в тело гибнущих собратьев, пожирают их. Возле каждого неудачника, как вокруг обеденного стола, рассаживаются кружочком с десяток каннибалов. Ну что же! И это неплохо, хотя и кажется нам неприглядным. Зачем попусту пропадать добру, если оно может служить на благо своего рода? Быть может, так ведется испокон веков в обществе клопиков не случайно: погибать, так уж не где попало, а в своем скоплении, ради своих соплеменников, служить в конце жизни запасом пищи. Больных и заразных, наверное, не стали бы поедать. А старики идут в дело. Для этого они и летят сюда на зимовку. В жизни все так целесообразно. Между прочим, в давние времена дикие племена человеческого рода тоже поедали своих немощных стариков, очевидно полагая, что лучшая для них могила — желудок потомков.

Кое-где клопы на камнях оставляют красные пятнышки. Видимо, после зимовки перед длительным полетом полагается освобождать кишечник от продуктов обмена веществ и пищеварения, накопленных за зиму. Не хочется расставаться со скоплением клопиков. Не каждая прогулка в горы дает такую интересную находку. Надо бы еще посмотреть, узнать, сколько дней клопики будут греться, когда все разлетятся. Но пора спускаться вниз на дно ущелья. Там уже царит тень, прохлада, полумрак.

Проходит неделя. Я почти каждый день навещаю своих знакомых. Клопиков все меньше и меньше. Наконец остается несколько сотен, почти все разлетелись, оставив после себя горки трупов и красные пятнышки на серых камнях. Потом и эти запоздавшие улетают.

Потом при случае несколько лет подряд проведывал зимовку клопов и всегда на ней находил многочисленных ее обитателей. Количество их от года к году колебалось. Иногда клопов собиралось зимовать очень много, иногда — мало. Паломничество жителей пустыни в ущелье не прекращалось. Возвращаясь с зимовки в родные жаркие пустыни, взрослые клопы вскоре, отложив яички, погибали. Так же, как и большинство других насекомых, они не жили больше одного года. Маленькие, выбравшиеся из яичек насекомые, быстро росли, и к осени, став взрослыми, некоторые из них отправлялись в далекое путешествие в горы к скалам, испокон веков использовавшимся их предками. Казалось бы, в этом не было ничего особенного. Но как клопы, впервые отправляясь в зимовочный путь, не сбивались со своей дороги и безошибочно прибывали на «место назначения»? В путь-дорогу их направлял загадочный инстинкт, этот опыт предков, передававшийся по наследству. Кроме того, в поисках скопления клопам помогал химический сигнал-запах, далеко разносившийся по ущелью с серой зимовочной скалы.

Скопление клопов на зимовку мне напомнило еще одну встречу. Жара заставила нас забраться в небольшую рощицу развесистых карагачей. Среди молодой поросли мелких кустиков я заметил старый и высокий пень, оставшийся от спиленного дерева, и, предвкушая удачную охоту на насекомых, отправился к нему, захватив полевую сумку, фотоаппарат и походный топорик. На пне сохранилась толстая кора. В одном месте она слегка отслоилась. Осторожно засунул в щель лезвие топора: сейчас узнаю, кто схоронился от жары и света. Но в тот момент, когда кора едва отошла в сторону, очень сильно запахло клопами. Я подумал: наверное, задел головой сидящую на листике вонючку-клопа, и он отомстил по своему клопиному обычаю за потревоженный покой. Но ошибся. Густой клопиный запах шел из-под коры. Здесь вся щель под нею оказалась забитой множеством сухих клопиных шкурок. Гардероб клопов был строго стандартен: все одежки сбросили с себя молодые клопы-пентатомиды последнего возраста, прежде чем превратиться во взрослых франтов. Линька у насекомых — ответственное дело в жизни. Протекает она медленно, болезненно, насекомые в это время беспомощны. Вот и собрались клопы вместе, подзывая друг друга запахом, для обряда прощания с детством и сообща напустили столько защитной вони, что ее не выдержал бы ни один враг. К тому же, быть может, было и полезней собраться всем вместе, чтобы, став взрослыми, легче встретиться друг с другом. Клопам хоть бы что, своя вонь не помеха. Зато никто не тронет, не обидит. В единении — сила!

Большая семья гусениц походного шелкопряда, изрядно попутешествовав за день, устроилась ночевать на кустике верблюжьей колючки. Здесь рано утром я и застал всю дружную компанию. Солнце только что пробудилось, и от саксауловых деревьев по красноватому песку протянулись длинные синие тени. Красные маки раскрыли свои яркие фонарики и повернулись на восток. Семейка гусениц выглядела великолепно. Куст будто покрыли бархатным платочком, изящно расчерченным нежно-голубыми и коричневыми полосками с ярко-красными пятнышками. Гусеницы грелись на солнышке после ночного сна. Многие из них дергали передней частью туловища в обе стороны, направо и налево и так без конца, без остановки, в быстром темпе, будто совершая обязательную и установленную правилами жизни утреннюю физзарядку. Особенно быстро совершала свой странный моцион одна небольшая гусеничка, оказавшаяся в стороне от дружной компании. Вся семейка, размахивающая туловищами, казалась необыкновенной, и я горько пожалел, что не имел с собою киноаппарата.

Почему так вели себя гусеницы? Быть может для того, чтобы скорее согреться, прежде чем отправиться в дневное путешествие. Многие бабочки-ночницы, особенно когда прохладно, с наступлением сумерек перед полетом усиленно вибрируют крыльями, прогревая тело работой мышц. Странное поведение гусениц меня озадачило. Может быть, причиной ему была пара наездничков, крутившихся над ними? Пытаясь защититься от них, гусенички все до единой сообща и предприняли этот забавный маневр. Но убедиться в этом предположении не удалось.

Пока разглядывал гусениц, фотографировал их, солнце быстро разогрело землю, стало жарко, ночлег многочисленной семейки закончился, и они, постепенно вытянувшись походным строем, потянулись с кустика верблюжьей колючки в путешествие по пустыне.

— Счастливого пути! — подумал я и помахал им рукою.

Выехали с бивака мы рано, когда солнце едва поднялось над горизонтом пустыни. Наш путь лежал на восток. На земле, покрытой редкими растениями каменистой пустыни, сверкало серебристыми пятнами какое-то приземистое растение. Пришлось остановить машину и посмотреть. Оказывается, это был молочай. Его усиленно объедали тесной компанией черные в узких желтых полосках гусеницы. Сообща они оплели растение паутинками, да такими густыми, что оно стало пушистым.

Таких растений оказалось много, и мы долго ехали мимо сверкающих паутиной пристанищ гусениц, и казалось, будто не было ни одного молочая, на котором бы не обосновались его прожорливые недруги.

Молочай — несъедобное растение для домашних животных. К тому же он ядовит, и поедать его приспособились только немногие специфичные для него насекомые. В наших краях он довольно редок. Но некоторые виды молочаев, попав в другие страны, в частности в Америку, оставив на родине своих естественных врагов, стали быстро размножаться и вредить тем самым пастбищным угодиям. Теперь американцы ищут естественных врагов этого растения. Но в то время, когда я встретился с гусеницами, объедавшими молочай, не было известно, какой он опасный эмигрант. Находка его врагов имела большое значение в биологическом методе борьбы с сорняками.

Потом на дороге увидал светлый, неправильной формы крест. И опять пришлось остановиться, чтобы узнать, в чем дело. Крест оказался своеобразным, сотканным из густых паутинок. Историю его возникновения было нетрудно узнать. Недалеко от дороги на кустике полыни, окутав его паутинными нитями, расположилась семья гусениц походного шелкопряда. По испокон веков установившемуся обычаю, когда пришло время, гусеницы, собравшись кучкой, дружно перелиняли, а потом, окрепнув после смены одежды, поползли от растения к растению. Передовой отряд, протягивая за собою паутинную дорожку, выбрался на дорогу. За ним сантиметрах в сорока ползла основная армада путешественниц. Когда колонна добралась до края дороги, по ней промчался грузовик, следы его колес хорошо сохранились на пыли, и раздавил гусениц. Трупики неудачниц уже успели подсохнуть, застыв в различных позах. Уцелевшие гусеницы передового отряда остановились. Как ползти вперед, когда сзади никого нет, и строй разрушен. Повернули обратно, попытались ползти в одну сторону, другую и… возвратились обратно.

Здесь я и застал немногих уцелевших после дорожного происшествия. Счастливчики изрядно подросли и отличались от своих погибших братьев и сестер. Теперь, когда их осталось совсем мало, исчез инстинкт непрерывного похода и движения в строевом порядке. Зачем странствовать, если пищи для оставшихся вдоволь даже на одном, облюбованном ими кустике полыни!

Никто из нас заранее не заметил, как на горизонте выросла темная туча. Она быстро увеличилась, стала выше, коснулась солнца, закрыла его. Мы обрадовались: кончился жаркий день, теперь мы немного отдохнем. Но туча не принесла облегчения. Жара сменилась духотой. Неподвижно застыл воздух, замерли тугаи, и запах цветущего лоха и чингиля стал, как никогда, густым и сильным. Прежде времени наступили сумерки. Их будто ожидали сверчки, громким хором завели дружную песню. В небольшом болотце пробудились лягушки. Сперва нерешительно подали несколько голосов, потом заквакали сразу истошно на все тугаи, солончаки и песчаную пустыню. Соловьи замолкли, не выдержали шума, поднятого лягушками. Откуда-то появились уховертки. Где они такой массой прежде скрывались! Высоко задрав щипчики, они неспеша ползали во всех направлениях и казались сильно озабоченными. Нудно заныли комары.

Нас мучают сомнения. Что делать, устраиваться ли на ночь в палатке или, как всегда, стлать тент на землю, растягивать над ним полога и спать под открытым небом? Палатка наша мала, в ней душно. Если еще в ней подвесить полога — задохнешься.

Еще сильнее сгустились сумерки. Загорелись звезды. Снаружи пологов бесновались комары, втыкая в тонкую ткань острые хоботки. Громко рявкнула в темени косуля. Зачуяла нас, испугалась. Еще больше потемнело небо, звезды погасли одна за другой. Потом сквозь сон слышу, как шумят от ветра тугаи, и о спальный мешок барабанят капли дождя. Неприятно ночью выскакивать из постели, искать под дождем в темноте вещи, сворачивать спальный мешок и все это в охапке тащить в палатку. Хорошо, что мы ее все же заранее поставили. Дождь все сильнее и сильнее, если не спешить, все вымокнет.

Кое-как устраиваемся в тесной палатке. Капли дождя то забарабанят по ее крыше, то стихнут. Сверчки испугались непогоды. Как распевать нежными крыльями, если на них упадут капли дождя и повиснут бисеринками. Замолкли и лягушки. Их пузыри резонаторы, что вздуваются по бокам головы, так чувствительны к падающим каплям. Зато в наступившей тишине запели соловьи. Им дождь не помеха! Сна же как не бывало. Надо себя заставить спать. Завтра предстоит немало дел. Но как уснуть, если по спине проползла холодная уховертка и ущипнула, на лоб упал сверчок, испугался и, оттолкнувшись сильными ногами, умчался в ночную темень. А комары! Нудно и долго звенит то один, то другой, прежде чем сесть на голову и всадить в кожу острую иголочку.

Можно закутаться, оставить один нос. Но ведь и он не железный! И еще неприятности. Палатка заполнилась легкими шорохами крыльев. Большие ночные бабочки бьются о ее крышу, не могут найти выхода, садятся на потолок, падают на лицо, мечутся всюду. Что за наваждение, откуда их столько взялось! Иногда на тело заползает крошечный муравей-тетрамориум и старательно втыкает в кожу иголочку жала. Здесь недалеко от палатки их жилище, и хозяева территории решительно ее отстаивают.

Сколько неприятностей причиняют нам насекомые! Вздыхаем, ворочаемся с боку на бок. Ночь тянется утомительно долго. Вереницей цепляются друг за друга мысли. Плохо спать в поле без полога. Комары, муравьи, бабочки, уховертки — сколько они доставили неприятностей. Кстати, откуда такое название — уховертка? Наверное, не случайное. Так же их называют и некоторые народы. Наверное, потому, что любители темени, они на ночь заползают спящим в ухо. От них доставалось в далекой древности, когда приходилось спать на голой земле и где попало. Впрочем, ушной проход человека защищен липкой желтой массой — «ушной серой». Разумеется, у того, кто не слишком часто чистит уши. Это единственное, что природа дала человеку в защиту от насекомых.

Вчера на бивак приползла светлая в черных пятнах гадюка. Она недавно перелиняла и казалась нарядной в своем блестящем одеянии. Такой ничего не стоит пожаловать в гости в открытую палатку. Хорошо еще, что в тугаях не живут любители ночных путешествий ядовитые пауки каракурты, скорпионы и фаланги. Хотя каракуртам еще не время бродяжничать, а фаланги неядовиты. Но все равно — неприятные посетители. Вспоминается, в 1897 году врач Засимович В. П. описал случай, когда в степях Казахстана крестьянин, ночевавший в поле, был на утро найден мертвым. В его одежде нашли полураздавленного каракурта, а на теле, кроме того, еще сохранились следы от укуса змеи, судя по всему, щитомордника. Бывает же такое! Во всем мы виновны сами. Надо быть наблюдательным. Не зря еще с вечера так поползли всюду уховертки — любители влажного воздуха. Все можно было бы устроить, как полагается, подвесить тент над пологами и постелями. Мой спутник моложе меня и крепче нервами. Его давно одолел сон. Он мерно похрапывает, счастливец, ничего не чувствует. Иногда чмокает, будто силясь что-то выплюнуть. Наверное, залетел ему в рот комар или забралась уховертка…

Когда же кончится ночь? Но вот через открытую дверь палатки вижу, как сквозь темные ветви деревьев посветлело небо. Подул ветер. Повеяло прохладой. Перестали ныть комары. Еще больше посветлело.

Утром просыпаюсь от яркого света. По крыше палатки скользит ажурная тень лоха, веселые лучи солнца пробиваются сквозь деревья, освещают тугаи. На потолке палатки расселись красные от крови наши мучители комары, везде сидят большие коричневые бабочки. Это темная земляная совка Spilotis ravina. Прошедшей ночью они справляли брачный полет и теперь на день забились кто куда. В укромных уголках: в постели, под надувными матрацами, в ботинках, в одежде — всюду забрались уховертки. Они притихли, сникли, испугались предстоящей жары, сухости и жаркого солнца.

Когда же, собравшись в путь, я завел мотор, из-под машины, из всех ее щелей, одна за другой стали вылетать испуганные бабочки и уноситься в заросли растений. Мы тоже им причинили неприятность…

Прошло десять лет. Десятого июня я оказался в низовьях речки Иссык вблизи Капчагайского водохранилища. Мы остановились возле самой речки. Воды в ней было очень мало. По берегам речки росли ивы, несколько деревьев лоха, зеленел тростник. К вечеру спала жара, с запада поползли тучи, закрыли небо, стало прохладно. Потом неожиданно подул сильный ветер. Он бушевал почти час, разогнал нудных комаров.

Опасаясь дождя, я поставил палатку. Ночь выдалась душная. Под утро чуть-чуть стал накрапывать дождь. И прекратился.

Утром, едва я завел машину, как со всех ее укромных уголков стали вылетать крупные бабочки. Я узнал их, это были мои старые знакомые, темные совки. Долго выбирались бабочки из своих укрытий, пока мы укладывали вещи в машину. До дома мы ехали несколько часов, и по пути то и дело выскакивали из машины совки. Где они прятались — уму непостижимо. Но когда я поставил машину в гараж и стал ее разгружать, неожиданно одна за другой стали еще вылетать совки. Первую же беглянку заметил воробей. Он тотчас бросился на нее, изловил и, сев на землю, принялся расклевывать. Его успешную охоту тотчас же заметили другие воробьи и слетелись стайкой. Ни одна совка не была ими пропущена. Еще бы! В городе нет таких бабочек. Все давно повымирали. Потом, вспомнив о давней душной ночи, стал рыться в своих дневниках. Интересно было проверить, какого числа все происходило. Числа точно совпали. Темные совки в тугаях реки Или летели и досаждали нам тоже десятого июня. Удивительное совпадение!

Второй год нет в пустыне дождей, все высохло, исчезла вся жизнь. Брожу по каменистой пустыне, покрытой черным щебнем. Присел на валун, задумался. Подлетел черный чеканчик, стал крутиться возле. Что он здесь ест, какую находит поживу?

Над пустыней гуляет ветер. В воздухе повисла тонкая мгла пыли. Едва проглядывают далекие снежные вершины Заилийского Алатау, чуть пониже их просвечивает Капчагайское водохранилище. Жизнь, хотя и небогатая, оказывается, есть под камнями.

Нашел скорпиона. Он здесь зимовал, судя по тому, что из-под его каменной крыши вглубь идет норка. Ему несладко живется и, судя по всему, в этом году еще не удалось полакомиться, никто не заполз под его камень в поисках прохлады и тени. Некому. Вот так пролежит мрачный скорпион под камнем месяц, и, не дождавшись расцвета жизни, с наступлением жары, когда все окончательно сгинет, спустится обратно в свое подземное убежище, где и пробудет до следующей весны, если только не вздумает попутешествовать. Переживет без пищи до следующего года. Если весна будет хороша, отъестся, наверстает упущенное. Живут скорпионы долго. Еще под камнями вижу крошечных муравьев-пигмеев. Но только одних толстячков, тех, кто еще хранит в своих зобах пищу, запасенную с прошлого года для всего семейства. Кое-где у муравьев-пигмеев дела неплохи. Под каменной крышей греются куколки крылатых братьев и сестер, а также кучечки прозрачных яичек. Возле них крутятся опять только одни толстячки. Они — кормильцы, постепенно опустошают свои внутренние запасы. Но откуда они у них? Ведь и прошлый год в пустыне была тоже засуха. Как успевают сводить концы с концами эти крошки?

Меня занимает еще одна находка. Под камнями часто встречаю ярко-зеленые довольно свежие и еще влажные катышки. Это испражнения какой-то гусеницы. И не маленькой. Она могла здесь питаться только одной солянкой боялышем. Других зеленых растений нет. Кустики боялыша особенно не страдают от засухи, высасывая из сухой земли пустыни остатки влаги. Растений-конкурентов нет, все съедены скотом. Надо поискать гусениц на боялыше. Наверное, они питаются днем, а на ночь прячутся под камни. Но от кого ночью прятаться под каменную крышу? Разве только от холода! Осматриваю кустики боялыша, трачу целый час на это скучное занятие. И ничего не нахожу.

Еще сильнее дует ветер, далекое водохранилище светлеет, постепенно скрывается за мглою пыли. Не виден и далекий хребет Заилийского Алатау. Надоело осматривать кустики. Погляжу еще под камнями. И — удача! Нашел гусениц, да не одну, а сразу несколько. Большие, серые, в темных полосочках, они от страха сворачиваются колечком, сзади выделяют зеленую колбаску, спереди — зеленую жидкость. Защищаются, как могут. От моих предположений ничего не остается. Все оказывается наоборот. Гусеница питается ночью, в это время ее не разыщешь, и врагов нет. На день же она прячется под камни. Иначе нельзя. Сразу съедят голодные чеканчики, ящерицы, да и еще кто-нибудь найдется в пустыне голодающий. Камней же много, на день выбирай любой. Не всегда осторожной гусенице сопутствует счастье. И под камнями находятся враги. Вот лежит одна растерзанная, перегрызена на две части, и возле нее пируют муравьи-пигмеи. Такая добыча для них — счастье и спасение. На целый год хватит маленькой семье еды, запасенной в зобиках. Да еще и в такое голодное время. Кладу в баночку пару гусениц, снабжаю их листочками боялыша. Быть может, выживут и окуклятся. Хотя путь наш далек, дорога плоха, и тряска предстоит немалая.

Среди желтых и сухих холмов вдали неожиданно засверкало белое пятно. Унылая пустыня надоела, и я с удовольствием свернул с дороги. Это был большой солончак. Весной он покрывался водою, сейчас же к лету вода с него испарилась, и на еще влажной и ровной, как стол, поверхности земли осадился слой соли. Прищурился от яркого солнца и сверкающей белизны и стал присматриваться к этой безжизненной площади, она по своим размерам могла бы вместить пару современных спортивных стадионов. Как будто ничего не было видно на ней примечательного. Хотя всюду равномерно рассеяны маленькие и темные кучечки земли, кем-то выброшенные наружу. На белом фоне они хорошо заметны. Все кучечки одинаковые, как будто устроены по строгому стандарту, каждая в диаметре около пяти-шести сантиметров, а в высоту — два сантиметра. На поверхности кучечек нет никаких следов хода в нору. Судя по всему, хозяин подземного сооружения никуда не отлучался и должен быть дома. Но странно! Кому бы понадобилось селиться в безжизненной почве, да и не как попало, и что удивительно, равномерно по всей площади солончака почти на одинаковом расстоянии друг от друга, примерно в десяти метрах. Придется заняться раскопками. Почва солончака влажна, и ноги на ней оставляют заметные следы. Она прочно прилипает к лопатке. Чем глубже, тем влажнее земля. На глубине тридцати сантиметров она почти мокрая. Под маленьким холмиком выброса земли тоже не видно никакого хода. Но он есть, очень узкий, рыхлый, забитый землей. Чтобы его проследить, не потеряв, пришлось нарушить целость десятка подземных жилищ таинственного незнакомца. Но и этот десяток норок раскопан попусту. Во всех норках ход терялся или, казалось, кончался слепо.

Поиски подземного жителя солончаковой площади утомляют однообразием и неудачами. Хочется их бросить и пойти к биваку, где уже давно готовят обед, и откуда доносятся веселые голоса и смех моих спутников по экспедиции. Но приходится брать себя в руки и трудиться, пока удача не вознаграждает поиски. Одна из едва заметных норок на глубине около сорока сантиметров все же заканчивается крохотной каморкой, в ней вижу маленькую, около сантиметра длиной, жужеличку, светло-желтую, с темными продольными пятнами по надкрыльям. Она недовольна тем, что ее глубокая и сырая темница вскрыта, в нее ворвались жаркие лучи яркого летнего солнца и, энергично работая коротенькими ножками, пытается спастись бегством. Ловлю ее и с любопытством разглядываю. Поражает, как такая крошка, не обладая никакими особенными приспособлениями, смогла выбросить наружу столько земли. Ее вес примерно тяжелее в тысячу раз веса тела усердного землекопа. Но для чего жучку понадобилось так глубоко зарываться в эту бесплодную землю, ради того, чтобы отложить яички? Но тогда чем же будут в этой соленой земле питаться ее личинки? Или, быть может, влажная почва солончака кишит неведомой нам разной живностью, микроскопически маленькими червячками или личинками водных насекомых, справлявших свое оживление только ранней весной, когда солончаковое пятно становится временным озером? Никто не может ответить на этот вопрос, и никто никогда не исследовал, есть ли жизнь в почве такыров и солончаков после того, как с их поверхности испарится вода. Наверное, есть, и возможно, особенная, своеобразная и богатая жизнь! И быть может, эта жизнь способна замирать на несколько лет засухи, постигающей пустыню. Как жаль, что я не могу заняться этими маленькими интересными жучками!

Мое знакомство с крохотной желтой жужеличкой не прекратилось. Проходит несколько лет, и я на Балхаше, на его северо-восточном засоленном берегу. Вечером неожиданно вижу массовый лёт подземных жужеличек. Они полетели таким густым роем, что покрыли меня, оказавшегося на их пути, едва ли не целой эскадрильей, запутались в волосах, полезли под одежду. От них, казалось, не было спасения. Но солнце село за горизонт, на пустыню опустились сумерки, и полет крохотных пилотов прекратился.

Рано утром не мог найти ни одного жучка. Куда они все делись — не знаю. Впрочем, всюду виднелись крохотные комочки земли. Что, какой загадочный сигнал поднял их всех сразу только на один вечер в воздух? После этого массового полета, свидания друг с другом, наверное, жучки все сразу закопались во влажную землю солончака. Но как, каким удивительным согласованным сигналом могли подземные жители пустыни, крохотные жучки-жужелицы, все сразу покинуть норки, чтобы встретиться друг с другом? Когда нибудь, быть может, ученые разузнают природу этих сигналов и тогда, не дай Бог, чтобы обратили его не на добро, а на зло человечеству, искусственно управляя его поведением. Разум часто бредет рядом с безумием.

Злой и холодный ветер пробирался под одежду, и я сетую на то, что на одном рукаве рубашки оторвалась пуговица. Местами над землей несутся широкие полосы пыли, светлой пеленой задернут горизонт, и бинокль мой бесполезен, ничего через него не разглядеть. Ранней весной погода изменчива, и напрасно мы поехали. Но что делать, уж очень надоела долгая зима, казалось, вот-вот грянет тепло, и пробудит пустыню. Но сейчас вокруг мертво, серо, и не видно ничего живого. По земле мечутся от ветра мелкие соринки, и глаза невольно задерживают на них внимание, натренированные в поисках маленьких жителей пустыни. Вот крошечный темный комочек промчался по чистому песку, остановился у кустика, отпрянул обратно и вновь побежал по своему пути. Надо узнать, кто он такой. Ничего особенного в нем не оказалось: соринка! И так все время.

Надоел ветер, спрятался за высокий бархан, прилег у кустика саксаула, уперся ногами в песок, слегка его разворотил. Рядом показалось что-то темное, бегущее. Не за чем подниматься, смотреть: наверное, опять соринка. Но ошибся, нет, не соринка, а объявился жучок. Температура сейчас минус два. Может быть, я жучка из песка случайно вытолкнул? Жучок — крошечная чернотелка, почти черный, покрыт многочисленными полосками. У него настороженные длинные усики, сам шустрый и миловидный. Рад ему, все же живое существо, и к тому же не приходилось, как будто, встречать такого жителя пустыни раньше. Может быть, жучок — ценная находка для колеоптерологов. Но засадить в морилку свою находку все же не решился. Очень жаль милого жучка. Пусть едет со мной в пробирке до города. Чернотелки неплохо живут в садке. Тем более, если погода не наладится, придется ехать домой.

Моему пленнику дома предоставил обширный садочек, дал кусочек печенья, ломтик сушеного яблока, положил несколько травинок и ватку, смоченную водою. В комнате тепло, батареи центрального отопления работают отлично, чем не настоящая весна! Но моя чернотелочка немного покрутилась и спряталась в укромный уголок, сжалась в комочек, опустила шустрые усики и замерла. Так и пробыла во сне целых две недели.

Иногда мне чудилось, что моя невольница погибла, и я пытался безуспешно ее расшевелить. Весна же оказалась необычно затяжной, и выбраться из города никак не удавалось. Холод и ветер не унимались. К концу первой декады апреля выпал снег.

Потом к утру следующего дня небо очистилось, ударил мороз, небо засияло синевой, и появилось долгожданное солнце. Я засомневался: поехать ли в поле или еще подождать несколько дней. Случайно глянул в садочек. Моя чернотелочка пробудилась, преобразилась, суетливо забегала по дну садочка, пытаясь выбраться из неволи. Я понял ее беспокойство, и сам засуетился и принялся собираться в дорогу, выбраться из города.

Маленький жучок (я отвез его примерно в те места, в которых познакомился с ним) меня не обманул, долгие холода прошли, наступила теплая погода, и пустыня стала быстро пробуждаться.

Несколько часов мы раскачиваемся в машине на ухабах, лениво поглядывая по сторонам. Всюду одно и то же. Бесконечная лента гравийной дороги, желтая, выгоревшая на солнце земля с редкими кустиками боялыша, и синее небо. Справа пустыня Бетпакдала, слева — пустыня Джусандала. Долго ли так будет? Кое-кто не выдержал, завалился на бок, задремал. Но показались блестящие пятна такыров. Туда идет едва заметный старый, давно не езженный путь, как раз для нас. И когда машина, накренившись на бок, сползла с шоссе, все оживились. Такыры, возле которых мы остановились, оказались прекрасными. На них еще сверкает синевой вода, ветер, набегая, колышет ее рябью — совсем как на озере. И вдали плавает несколько уток. Вода вызывает оживление, хотя к ней не подступиться по илистому берегу. Солнце сушит такыры, и кое-где начинают появляться трещинки, образующие шестигранники. Гладкая, чуть розоватая под лучами заходящего солнца и совершенно ровная площадь такыра изборождена следами куличков и уток. А вот и следы черепахи. Упрямое животное, не меняя ранее взятого направления, заковыляло в жидкую грязь, покрутилось там, но нашло в себе здравый смысл, повернуло обратно к спасительному берегу. Представляю, как она перепачкалась в глине!

По самому краю такыра, там, где он стал слегка подсыхать, уже поселились многочисленные землерои, закопались во влажную почву, выбросили наружу свежие маленькие кучки земли. Интересно узнать, кто они? И больше нет ничего живого.

Впрочем, еще вижу вдали черную, довольно быстро передвигающуюся точку. Это жук-чернотелка, небольшая, настоящая пустынница на очень длинных ходульных ногах. Такую я встречаю впервые. В пустыне ноги не только волка кормят. Видимо, чернотелка, как и черепаха, тоже захотела пересечь такыр, да наткнулась на грязь и, испачкавшись в ней, повернула обратно. Осторожно ступая по вязкому такыру, подбираюсь к жуку, чтобы лучше его разглядеть, но он, заметив опасность, приходит в неожиданное замешательство, и разыгрывает передо мною необыкновенное представление, подскакивает на длинных ногах, падает на бок, кривляется, бьется, будто в судорогах, как припадочный, такой странный, длинноногий и грязный. Никогда в своей жизни не видал ничего подобного в мире насекомых! Быть может, такой прием не раз спасал жизнь этой чернотелке. Все необычное пугает, останавливает. Среди величайшего множества разнообразных уловок, при помощи которых насекомые спасаются от своих врагов, эта чернотелка избрала совершенно своеобразный способ ошеломлять своих преследователей. Смотрю на забавную чернотелку, ожидаю, когда она закончит кривляться, и горько сожалею, что нет со мною киноаппарата, чтобы запечатлеть увиденное и показать спесивым скептикам, кабинетным ученым. А жук, будто очнувшись, вдруг бросился удирать со всех ног, очевидно почувствовав радость и удовлетворение от того, что в достаточной мере меня озадачил. Жаль маленького артиста, суматошную кривляку. Я готов сохранить ему жизнь, но он мне совершенно незнаком, быть может, для науки новый вид и окажется интересным для специалистов по жукам. Догоняю беглеца, еще раз смотрю на искусно разыгранное представление и прекращаю свое преследование.

Лицо у егеря красное, обветренное, губы потрескались, в болячках.

— Ветер, проклятый ветер! — жалуется он. — Сушит землю, сушит и человека.

Да, если бы не ветер, был бы сегодня теплый день, а так солнце заволокло прозрачными тучками. Поющая гора Калканов задернулась пылью. Ветер свистит в кустах саксаула и эфедры, тучи песка вьются по песчаному бархану, его гребень будто покрылся вьющимися кудрями. К вечеру ветер стихает, и тогда наступает изумительная тишина. Всю ночь не шелохнется наша палатка, только гора Поющая иногда ворчит и бормочет.

Утром встречает радостное солнце, синее небо, тишина и тепло. Наспех позавтракав, отправляюсь бродить по пустыне и ликую: сегодня первый самый теплый день, сегодня праздник пробуждения природы. Едва тронулся в путь, как ко мне прицепилась муха. Покрутится у лица, то сядет на шляпу, то на куртку. Я и мухе рад, все же что-то живое. Знаю ее хорошо даже по имени и отчеству. Это Musca lucina, очень похожая на домашнюю. Она тоже любит человека, хотя более свободный житель, нежели ее родственница, и может жить в поле сама по себе. Где-то она провела зиму в укромном местечке и сейчас неспроста ко мне прицепилась. Настойчивая, собирается прибыть на бивак. Там она найдет, чем полакомиться и уж наестся досыта, а потом, когда мы соберемся в путь, обязательно заберется в машину.

Пригревает. Становится даже жарко в теплой одежде. Приходится понемногу раздеваться. Природа оживает. Пробежал муравей бегунок. Проснулся! Под кустом саксаула бродят муравьи-тетрамориумы. Тоже проснулись. Промчался паук-скакунчик. В одном месте обосновалась семейка муравьиных львов, братья и сестры из одной кладки яиц, оставленной на зиму матерью, изрешетили песок крохотными воронками, ожидают свою первую добычу. От нее зависит успех всей жизни. Кому не посчастливится, не выживет, погибнет от голода. Чуть не наступил на ящерицу агаму. Вялая, греется на солнышке, принимает первые солнечные ванны. Песчаный тарантул открыл норку, аккуратно заплел ее стенки обоями из паутины, чтобы не обваливался песок. Норка крупная, хотя паучок молод и только к концу весны станет взрослым. Другая норка принадлежит совсем малышке тарантульчику. Странный разнобой в паучьем обществе! Вижу крохотную чернотелку. Она лежит на спине и судорожно вздрагивает ножками. Что с нею? Беру жука в руки, несу. Может быть, выбрался наружу из-под земли погреться после долгой зимней стужи? Но через полчаса у жучка отламывается один усик, хотя ножки продолжают по-прежнему подергиваться. Наверное, не греется чернотелка, а медленно умирает. На всякий случай прячу ее в коробочку, кладу поближе к телу в нагрудный карман.

Выбралась из песка на солнце замечательная ушастая круглоголовка, совсем сонная, холодная, безвольная. Слегка ее отогреваю, и тогда она разыгрывает чудесную сцену устрашения, загибает спиралью черный кончик хвоста, широко разевает большой рот и раскрывает по его краям длинные красные складки. Зрелище внушительное, не зная, поневоле испугаешься. Потом еще вижу чернотелку кверху ногами, но уже большую, другого вида. Тоже сучит ножками, движет челюстями. Странные сегодня чернотелки! Уж не гибнут ли они от сухости? Подношу каплю воды из фляжки ко рту. Не нужна чернотелке вода, не желает она пить. Может быть, жук так лечится под солнечными лучами от недугов, завладевших телом во время длительной зимней спячки? Глядишь, и выздоровеет!

Еще жарче греет солнышко, забегали от куста к кусту ящерички круглоголовки. Разыгрывается день, просыпается пустыня, просыпается в ней жизнь, сегодня удасться узнать много новостей. Но вдали над рекой появляется белая полоска пыли. Она растет, ширится, приближается. Качнулся безлистными ветвями саксаул, заметалась зеленая эфедра, налетел и сюда злой и холодный ветер, задернул горы мглою. Сразу замело песком воронки муравьиных львов, спрятались в свои гнезда муравьи, исчезли чернотелки, ящерицы, не стало и насекомых. Сильный порыв ветра унес от меня муху-спутницу, и мне жаль ее, привык к ней.

На биваке вспоминаю крохотную чернотелку и вынимаю ее из коробочки. А она как ни в чем ни бывало, шустрая, быстрая, веселая, от хвори и следа не осталось, отогрелась, выздоровела. Кладу ее на капот машины на солнышко в уютном уголке, как и положено, ногами кверху на спинку.

Проходит несколько часов. Чернотелка забыта, когда же вспоминаю про нее, то вижу все в той же позе, на спинке, подергивающую ножками.

Наш бивак свернут, машина загружена. Завел ее, поехали на другое место. Большая чернотелка — в коробочке возле люка отопления. Из него идет горячий воздух. Через полчаса в спичечной коробке слышен шорох. Наша пленница не сучит ножками, ожила, помогло лечение теплом. Поздно вечером перед сном, вспоминая прожитый день, думаю о том, почему чернотелки принимали спасительные солнечные ванны кверху ногами, Наверное, поверхность брюшка больше поверхности спинки, на ней, кроме того, еще и ноги. На спинке толще хитин, крылья срослись, и под ними находится легкая, воздушная прослойка. Она летом предохраняет жука от перегрева. Возможно, под крыльями есть еще что-либо, препятствующее губительным летним лучам солнца. Но может быть и другое объяснение: ослабевшую за зиму чернотелку, едва выбравшуюся из зимовочного укрытия, ветер опрокинул на спину и она, ослабевшая, не могла подняться на ноги. Да и зачем? Кверху ножками кажешься мертвым, и меньше шансов попасться какой-либо голодающей в пустыне пичужке или ящерице.

И еще встреча с одной чернотелкой. Рано утром косые лучи солнца рельефно высвечивают следы на барханах. Почти безжизненные днем, за ночь они покрываются узорами следов. И нежной вязью, оставленной на песке ножками мелких насекомых, и крупными цепочками следов жуков-чернотелок, и отпечатками лап хорьков, тушканчиков, песчанок. Кто только не оставляет на чистом и гладком песке свидетельства своего бытия. Множество историй жизни можно прочесть, внимательно разглядывая эти густо исписанные страницы песчаной следовой книги. Одна аккуратная цепочка следов какого-то крупного жука обрывается у небольшой норки. Обитатель песчаной пустыни, наверное, изрядно попутешествовав, на день скрылся в норку. Там и влажнее, и не так жарко, и главное, безопаснее, чем на открытом воздухе. Сейчас сперва сфотографирую норку со следами, а потом узнаю, кто ее обитатель, запечатлю и его портрет, и будет у меня, как говорят фотографы, сюжетный снимок. Но, присев на корточки и наклонившись, вижу, что ошибся. В черточках следов, оставленных ногами, песок сдвинут валиками по направлению к норке. Ночной обитатель, оказывается, здесь выбрался из своего убежища вечером. Напрасно сделал снимок, не получилась сюжетная фотография. Но надо поискать жука. Сейчас ранним утром, возможно, он, еще не нагулявшись, бродит где-либо поблизости.

Искать долго не приходится. На вершине бархана вижу крупного жука чернотелку, кургузую, с округлым телом, сверху усаженным многочисленными шипиками. Он ползет не спеша, оставляя точно такие же следы, как и те, что привлекли внимание. Возможно сейчас он разыскивает место, где можно было бы закопаться на день в песок. Пытаюсь сфотографировать жука, но он, испугавшись, мчится с необыкновенной быстротой. Мои попытки остановить его еще больше пугают, и жук впал в панику, мечется, как угорелый. Тогда я опрокидываю его на спину. Но он поднимает кверху задние ноги, взмахивает ими, ударяет о песок и ловко и быстро перевертывается на спину. Вновь повторяю попытки облагоразумить жука, но каждый раз он так же мгновенно совершает свой кувырок и мчится, пытаясь спастись от преследования. Ему, оказывается, ничего не стоит хоть сотню раз переворачиваться со спины на ноги, у него к этому отличнейшая способность.

В пустыне часто дуют сильные ветры, и на гладком песке нелегко удержаться от опрокидывания. Так что приходится кувыркаться и быть акробатиком.

В пустыне очень резки колебания температуры. Особенно весной. Вот и вчера был день ясный, теплый, и первые весенние цветы — гусиный лук и белые тюльпаны — раскрыли свои венчики. А сегодня утром на тент, разостланный на земле, опустился легкий иней, и мы, дрожа от холода, поспешили развести костер из саксаула. Но вскоре показалось солнце, и сразу полились его теплые лучи. Вскоре от инея и следа не осталось. Теперь грело сразу с двух сторон: и от костра, и от солнца. Пробудились нежные комарики-галлицы и, справляя весну, замелькали едва различимыми точками. Зашевелились жуки-чернотелки. Вот одна из них: небольшая Pterocoma subarmata, кургузая и забавная, забралась на тент и неожиданно, казалось, без всякой причины, застыла в необычной позе, подняв задний конец тела кверху и припав книзу головой. Что с нею случилось, для чего такая вычурность поведения? Многие чернотелки так делают, когда зачуют опасность. Хотя не все, а только чернотелки бляпсы, обладатели вонючих защитных выделений, да некоторые другие, на них похожие и им подражающие. Такая же чернотелочка ползет возле палатки. Сейчас я ее напугаю. Не стала притворяться, бросилась со всех ног убегать!

К биваку подъехал на лошади старик.

— Что смотришь? — говорит лукаво старик. — Жук справляет религиозный обычай. Солнце появилось, надо на ковре молиться. Вот он и кланяется ему.

Я прилаживаю фотоаппарат, ложусь на землю, чтобы запечатлеть странную позу жука. В фотоаппарате вижу: тело жука заняло строго перпендикулярное направление к солнечным лучам. Насекомое явно озябло и сейчас отогревается. Почему тогда жук не побегает, быстро бы обогрелся. Но, видимо, такой способ неэкономичен, так как вызывает расход питательных веществ. Проще — на солнышке! Вскоре жук нагрелся и помчался по саксауловым зарослям.

Идешь по полю и всюду встречаешь загадки. Вот и сейчас ранней весной вся почва в норках. То выползли из своих глубоких укрытий первые вестники весны жуки-кравчики. Нетрудно заметить, что самые крупные из них будто нарочно перепачкались в земле, а те, кто поменьше — чистенькие, сверкают вороненой сталью рыцарских лат. Почему так?

Еще прошлой весной жуки-кравчики выкопали во влажной земле глубокие норки и там под землей сделали по несколько пещерок. В каждую из них набили траву, в каждую из них отложили по яичку. Из заготовленного корма вскоре получился отличнейший силос, который с аппетитом съели личинки. Потом они окуклились, вышли жуками и заснули в своих темницах на все сухое лето, дождливую осень и холодную зиму. Когда же сошли снега, пришла новая весна, и голую землю разукрасили первые цветки пустыни, белые крокусы, глубоко под землей в своих колыбельках пробудились молодые жуки-кравчики и стали выбираться наверх.

В каждой норке труднее всего пришлось жуку-первенцу, чья каморка располагалась выше всех. Эта каморка была заложена родителями самой большой, пищи в ней заготовлено вдоволь, и жук-первенец вырос богатырем. Пока он откапывал землю, выбирался наверх, весь испачкался в светлой лессовой почве и стал серым. Зато его братьям и сестрам путь открыл и они, чистенькие и нарядные, разбрелись во все стороны. Прошло немного времени. Зазеленела пустыня, сизая пахучая полынка подняла свои росточки. Отцвели крокусы, а на смену им поднялись желтые тюльпаны. Кравчики разбились на пары, каждая вырыла себе семейную норку и принялась так же, как и раньше делали их родители, заготавливать зеленый корм. Теперь почти все жуки выпачкались в земле. И будто так и полагалось. На светлой почве пустыни не так заметно недругам. А красота — ни к чему она жукам. Лучше быть грязнулей. Вот этого жука не назовешь чернотелкой. Весь покрыт светлой глиной, похож на комочек земли. Только на самых кончиках острых шипиков глине не удержаться, и они, будто черный пунктир, украшают тело обманщицы. Попробую с нее отмыть грязь в речке. И сразу на спине жука обнаружились глубокие борозды. Специально, чтобы прочнее держалась глина. Не зря так замаскировалась чернотелка. Все живое в пустыне окрашено в светлые тона. Куда деваться в черной одежде, да еще на светлой почве пустыни при дневном свете? Все увидят. Не поэтому ли многочисленные виды семейства чернотелок днем сидят в норках и под кустиками, а разгуливать решаются только ночью?

Не только кравчики и эти чернотелки покрывают свой изящный костюм грязью. Точно также поступают и еще несколько других видов чернотелок. Всем, кто любит день и солнце, кто избегает ночи, приходится так маскироваться.

По голой земле от травинки к травинке перебегает едва заметный, серый, как почва, плоский паук. Когда шевельнется, заметен, замрет — ни за что не рассмотришь. Это паук-краб, охотник на разную мелочь. Крабом его назвали за то, что своей внешностью, плоским телом, корежистыми расставленными в стороны ногами, он в миниатюре напоминает жителя моря — краба. Паук-краб тоже грязнуля, измазал свое тело тонкой взвесью глины, и она среди густых волосков сидит так прочно, что сразу ее не отмоешь. Эта вторая одежка очень помогает пауку маскироваться. В ней он неразличим, и доверчивая добыча, не подозревая опасности, бредет в его цепкие лапы.

Едва наступит весна, пустыня обновит свой зимний наряд и покроется свежей и нежной зеленью, пробуждаются и жуки-навозники и следуют за скотом, предаваясь обжорству. Аппетит у них отменный. Какое тогда царит, к примеру, оживление на кучке лошадиного навоза! Не проходит и получаса, как еще не успевшая остыть еда разворочена, и на ней черным-черно от жуков, собравшихся целой сотней, если не более. Все они оживлены, быстры, энергичны, забавно топорщат усики. И все в непрерывном движении, то взлетают то садятся. Глядя на них, чувствуешь, как они рады не только угощению, но и встрече друг с другом.

Но вот в пустыне начинает царить жара, скот покидает пустыню, его переводят высоко в горы на летние пастбища. В это время многочисленные навозники терпят бедствие: нет в пустыне домашних животных, нет и навоза. Голодающие жуки носятся над землей в поисках поживы. Тогда кто во что горазд…

На берег реки волны выбросили мертвого сазана. Он быстро загнил, и возле него уже копошится кучка черных навозников, утоляют голод, наедаются. Горный ручей стал иссякать, укоротился, и несколько луж, питаемых им, пересохли. Здесь погибло немало головастиков. От лужи идет зловоние, а жукам — благовоние. Слетелись, терзают полуразвалившиеся трупики. Ничего не поделаешь, «голод не тетка», раз нет навоза, и мертвечина хороша.

Неудачный сегодня день! Небо в серых тучах, хлещет дождь, стеклоочиститель, беспрестанно поскрипывая, стирает с лобового стекла машины капли влаги, от мимо проходящих машин летят брызги грязи. Может быть, дальше в пустыне будет хорошая погода? Вот город и горы остались позади далеко, мы в песчаной пустыне, но и здесь непогода. Потом чуть посветлело, прекратился дождь.

Миновали последнее поселение Илийск. Машина ползет на подъем. У вершины подъема вдруг раздается скрежет, машину наклонило на бок, руль сильно потянуло вправо, еще немного, и валяться бы нам в кювете дороги. Нехороший сегодня день! Лопнули обе стремянки задней рессоры, колесо уперлось в крыло, ехать нельзя. Вообще говоря, нам посчастливилось: авария произошла на небольшой скорости, на подъеме и не в городе. Да и поселок недалеко. Теперь быстрее туда заказывать новые стремянки и болты к ним… Мои помощники ушли, я остался один. В небе появились голубые окошечки. В них иногда проглянет солнце. Без конца с запада дует холодный ветер и несет тучи. С вершины холма хорошо видны дали: спереди небольшой пологий хребет Малайсары, слева — каньоны ущелья Капчагай, справа — очень далекий хребтик Архарлы. Места все знакомые, изъезженные. По одну сторону дороги далеко внизу по ложбине медленно движется отара овец. Пустыня зазеленела, после долгой зимней бескормицы овцы блаженствуют.

Когда выглядывает солнце, сразу становится тепло, запевают каменки, повторяя голоса разных птиц пустыни. Из-под кустов выбираются чернотелки, а над самой дорогой в воздухе появляются большие жуки. Одни из них летят почти над самой дорогой, друг другу навстречу, и потом неожиданно, будто заколдованные, не долетая до меня, заворачивают прямо против ветра на запад. Другие несутся издалека, на запад из-за холма. Что у них здесь, особенная и чем-то обозначенная воздушная трасса? И кто они такие? Придется выбираться из машины на прохладный ветер. Таинственные незнакомцы оказываются самыми обыкновенными навозниками, священными скарабеями, и мне смешно, как я сразу их не узнал. Дела жуков становятся сразу понятными. Те, кто летит наперерез ветру, путешествуют в поисках добычи, обнюхивают воздух чутьистыми усиками и потом, зачуяв поживу, сворачивают к отаре овец. Неплохой прием обследования местности, если только дует ветер. До отары не близко, около двух километров, и если я не чувствую от нее никакого запаха, то уж жуки умеют его различать, обоняние у них острое. Но как улавливают этот запах скарабеи, летящие издалека прямо к овцам с востока на запад против ветра из-за горизонта холма? Видимо, ощущают запах на еще большем расстоянии.

Когда проглядывает солнце, скарабеев появляется в воздухе много, мелькают один за другим. Но стоит солнцу спрятаться, лет прекращается. В прохладе чувства жуков тупеют.

Жаль, что я не могу последовать за жуками, полюбоваться их чудесными шарами, раздорами из-за них, всей неуемной их работой и вынужден торчать здесь около поломанной машины неизвестно сколько времени. Появляются мои помощники, поломка устранена, день разгулялся, мы свернули с дороги и стали на бивак. С высокого холма вижу, как мой помощник размахивает руками, что-то мне кричит. Я же только что присел возле песчаной осы, она начала рыть норку, должна сейчас принести свою добычу. Придется расстаться с осой, спуститься книзу. Оказывается, возле дороги лежит скарабей без брюшка и медленно-медленно размахивает своими могучими ногами, будто жестикулирует. Возле него собралась изрядная компания муравьев-бегунков. Они терзают добычу, выгрызают из груди мышцы. И, видимо, давно заняты этим делом.

Но куда делось брюшко, что случилось с навозником? Через час я натыкаюсь на такую же картину. Скарабея без брюшка тоже терзают муравьи. Только не бегунки — любители падали, а вегетарианцы муравьи-жнецы. И также как и тот мученик, скарабей слегка поводит ногами, шевелит усиками, будто в недоумении силясь сказать: «Вот видите, случилось же такое!» А потом еще две таких же находки! Странные истории происходят со скарабеями, как их объяснить? Не может быть такого, чтобы какая-либо приспособившаяся к подобному делу птица, откусив брюшко, бросала жука. Да и невкусен навозник, жестки его покровы, а если уж его поедать, то конечно, прежде всего грудь, а не брюшко, заполненное кишками с навозом. Нет, тут что-то другое. А другое, как не рассуждай, остается единственное. На ослабевшего и умирающего жука нападают муравьи и быстро его свежуют. Сперва растаскивается по кусочкам брюшко, потом открывается путь к мышцам груди, прикрытым очень прочной броней. Пока с телом жука расправляются многочисленные хищники, несчастный скарабей все еще продолжает шевелиться, ноги, привыкшие к движению, продолжают работать. Отнимаю добычу у муравьев и прячу ее в пробирку. На следующий день ноги жука еще шевелятся. Еще на следующий день они слегка вздрагивают. Медленно, очень медленно оставляет жизнь тело этого неутомимого труженика. И все же я не могу догадаться, почему сейчас весною столько погибающих навозников. Или это старики, хотя и перезимовавшие, но приблизившиеся к жизненному концу, или гибнущие от какого-либо недуга, развившегося на ослабленном организме после зимовки, или только что очнувшиеся от зимнего сна, вялые и неповоротливые, беспомощные и подвергнувшиеся нападению?

Прошло более сорока лет после написания этого очерка. И теперь, подготавливая его к публикации, закралось сомнение в причине гибели жуков. Думается, что она была другая. Тем более покалеченные скарабеи были найдены, в общем, недалеко друг от друга и от дороги. Наверное, на пути полета скарабеи натыкались на линию телефонных проводов и, ударяясь о натянутый провод, отсекали брюшко. Жаль, что тогда об этом не подумал.

Началось с того, что я встретил ретивого муравья-бегунка. Он тащил за крыло мертвого желтого хрущика. За ним следом промчался другой, с таким же трофеем. Потом между травинками пробежал третий бегунок-крошка. Он нес только одну сине-фиолетовую грудь жука. Три муравья-бегунка с одинаковой добычей не могли быть случайностью, и я свернул с пути к высоким скалам, обточенным ветрами, дождями и временем, и направился навстречу неизвестному.

По небу плыли белые облака и, когда тень от них падала на землю, заслоняя жгучее солнце, становилось сразу прохладно. Неистовствовали жаворонки, будто стараясь наверстать упущенное из-за весенних холодов время, и воздух звенел от их весенних песен. Ветер шумел в типчаке, гнул к земле нежные метелочки ковыля. До самого горизонта шли бесконечные холмы с округлыми скалами дикого хребта Малайсары.

Если бы не дружные песни жаворонков, я раньше услышал бы этот тихий беспрерывный и низкий звук: тысячи маленьких желтых хрущиков Bliotoptera variabilis трудолюбиво работали крыльями, рассекая воздух, реяли над травой в неутомимом полете. Пустыня тихо и равномерно гудела от жужжания их крыльев. Маленькие, крепкие, коренастые, они будто что-то искали, но не находили. Пластинки их усиков были широко расставлены в стороны и обнюхивали воздух. Взлеты и приземления происходили беспрерывно. Некоторые жуки, опускаясь на землю, закапывались на один-два сантиметра и замирали, будто ради того, чтобы отдохнуть после изнурительного и долгого полета. Держались они одним большим скоплением, занимая территорию около ста квадратных метров. Когда темная тень от тучи, переваливая с холма на холм, набегала на скопище, гул крыльев затихал, жуки садились на землю, и тогда было слышно только пение жаворонков. Холод явно не способствовал жучиным полетам. Скопление старательных пилотов, видимо, существовало давно. Кое-кто уже покончил счеты с жизнью и стал добычей бегунков. Муравьев тут сбежалось немало. Ловкие и быстрые, они метались среди травы в поисках трупов, не обращая внимания на здравствующих. Охота была удачная, и муравьи в изобилии добывали себе пропитание.

Лежу на жестком типчаке, отмахиваясь от летящих по ветру семян ковыля и наблюдая за хрущиками. Впереди много разных дел. Но как бросить наблюдения над маленькими жуками, не узнав, для чего они летают? Ловлю их, складываю в морилку, потом, нацепив на очки сильную лупу, вскрываю иголочками свой улов. Все хрущи до единого самцы, и нет среди них ни одной самки. Не поэтому ли, что нет самок, хрущики зарываются в землю? Зачем попусту летать? Подруги еще не вышли и лежат в земле или заняты яйцекладкой, или еще что-то произошло с ними. В природе самцы очень часто появляются раньше самок, им как бы предоставляется запас времени на поиски.

Тени от облаков все реже скользят по холмам, ветер затих, ковыль уже не шелохнется, пение жаворонков глуше, а солнце начинает понемногу припекать. Хрущиков совсем мало. Но что за чудо! Гул крыльев продолжается. Только он доносится с другой стороны. Оказывается, недалеко от меня в траве мелькают тоже хрущики, но другие, крупные, оранжевые Anisoplia campicul. Они взлетают, садятся на землю и снова взлетают. Кто устал, угнездился на верхушке травы, повернувшись головой к ветру и, расставив пластинки усиков, обнюхивает воздух. Понять не могу, как сразу их не заметил! Здесь, оказывается, тоже брачное скопище. Только не такое: среди множества самцов кое-где видны и самки. Вокруг них разыгрываются ожесточенные сражения соперников. И еще летят хрущики. Только совершенно черные. Они редки, больше сидят на вершинках трав.

Три вида хрущиков сегодня выбрались из-под земли и празднуют брачные полеты, и не беда в том, что самцам приходится начинать с неудачных поисков. Они в какой-то мере необходимы.

Жизнь идет своим чередом, над древним хребтом Малайсары светит жаркое солнце, сверкают серебристые ковыли, шурша в траве, степенно вышагивают черепахи, на далекой скалистой вершине замер горный баран-архар, высоко в небе летает орел, высматривая добычу, по земле мечутся неутомимые бегунки, и тысячи крыльев желтых, оранжевых и черных хрущиков мелькают в воздухе, славя весну, наверное, такую же, как и весны своих далеких предков.

Возвращаясь к машине, думаю о том, что у этих хрущиков не в пример тем, которых наблюдал ранее, брачный полет происходит днем, длится недолго, для облегчения встречи жуки собираются в скопища и придерживаются друг друга. Иначе им нельзя.

И еще одна встреча с хрущиками. Начало июня. На песчаных холмах пожелтели травы. Здесь мы остановились на ночлег. И первое, что бросилось в глаза, едва я вышел из машины, крупные насекомые, мечущиеся в быстром полете зигзагами над землей. Они сверкали светлыми телами и прозрачными крыльями настолько быстро, что я не мог их изловить, попусту размахивая своим небольшим походным сачком. Еще летали крошечные, размером с домашнюю муху, светлые кругленькие хрущики. Они были совсем неторопливыми и медлительными.

Выжидаю, чтобы изловить незнакомцев. Но они носятся без устали. Иногда один из них присядет не секунду на землю, бросишься к нему, а он уже взметнулся в воздух в стремительном полете. Придется идти к биваку за большим сачком. Вот, наконец, посчастливилось. Один умерил полет, у самых ног стал приземляться и попал в плен. Хрущ светлый, песочного цвета с темными продольными полосками на надкрыльях. Никогда не встречал таких виртуозных пилотов среди хрущей! Наверное, эти полосатики самые ловкие среди них.

После ненастья выдался очень жаркий ранне-весенний день. К вечеру ветер утих, над безлюдной пустыней Сарыишикотырау повисла густая светлая мгла, и поблекшее солнце стало садиться за пыльный горизонт. Вокруг царила удивительная и какая-то мрачная тишина. Рядом со мною на полузанесенном песками древнем берегу Баканаса большая муха поднялась в воздух и, жалобно пропев крыльями, села. На серых сухих веточках саксаула неподвижно застыли такие же серые, как растения, неразличимые стрекозы-стрелки. Одна из них погналась за крошечным жучком, но, распознав его, уселась обратно на свой наблюдательный пост: добыча тверда и жестка. В застывшем воздухе пушистый белый комочек паутины паучка-путешественника повис на одном месте и, медленно колеблясь из стороны в сторону, стал тихо опускаться на землю. Вскоре один за другим полетели маленькие желтые хрущики все строго в одном направлении, ровно на юг. И вот забавно: их путь пересекали, направляясь к востоку, большие и грузные крылатые самки муравьев-жнецов. Еще летели крошечные в золотистых волосках жучки-щелкунчики, держа путь на юго-восток. Почти целый час продолжался полет воздушных странников, и каждый строго держался своей воздушной дорожки. Почему среди переселенцев царил такой порядок, я не мог догадаться. Жизнь насекомых полна множеством секретов. Быть может, свой путь определили самые первые, и, оставив в воздухе пахучие следы, обозначили для остальных ими дорожку. Тем более, стояло полное безветрие.

Апрель. Деревья еще голые, но тополя уже сбросили клейкие чешуйки и выпустили красные сережки. Зазеленели лужайки. И хотя тучи гуляют в горах, и снег ложится на еловые леса, когда появляется солнце, становится тепло, и черные дрозды заливаются без умолку песнями. Из города собираются выезжать пасечники-пенсионеры. Пока пчелы крутятся возле ульев и гудят. Неуемным работницам не сидится без дела, и они куда-то летают и как будто что-то носят. Куда летают пчелы?

На одной из людных улиц Алма-Аты возле оперного театра торговцы цветами выстроились вдоль тротуара. В корзинках первые цветы весны: белые крокусы, душистый сиреневый ирис.

— Пропадите вы пропадом! — сердится старушка и свернутой газетой отгоняет от корзины с цветами гудящих пчел. Их тут собралась уйма. Одна за другой опускаются на цветы, проникают в кладовые нектара и с пожелтевшими от пыльцы ножками уносятся в разные стороны. Да, именно в разные стороны.

Наверное, со всех концов города слетелись сюда пчелы. Куда им больше деваться, где найти цветы, когда городские клумбы еще в прошлогоднем мусоре, и палисадники возле домиков на тихих улицах голые.

Потеплело. Около киоска с газированными напитками толпятся люди.

— Осторожнее, — предупреждает клиентов продавщица, — не придавите пчел. Вон их сколько слетелось на сладкий сироп!

Пчелам будто и нет никакого дела до покупателей. Старательно и как всегда торопясь они слизывают капельки пролившейся жидкости и, наполнив ею зобики, мчатся в родной улей. Жалея пчел, продавщица налила маленькую лужицу на клеенке в стороне от окошка. Ей интересно, в свободную минуту наблюдает за шестиногими посетителями.

На Зеленом базаре толчея и суматоха. Всюду снует народ, спешат с сумками хозяйки. Столы полны всякой снеди. Там, где торгуют красным перцем, беспрестанно крутятся пчелы. Одна за другой садятся на товар и, быстро работая ногами, набивают красной пыльцой волосатые корзиночки. Кое-кто отмахивается от бесцеремонных воровок, а кто и терпит, молчит. Пчелу нельзя обижать!

На другом конце базара с машины продают белую муку. И тут тоже гудят пчелы, беснуются, нагружаются белой пыльцой. Что же творится на товарной станции, зачем здесь крутятся пчелы? Здесь они снуют возле превратившегося в пыль каменного угля.

Так и летают по городу пчелы с красными, белыми и черными обножками.

— Зачем пчелам перец, мука и каменный уголь? — спрашиваю пчеловодов.

— Не знаем, зачем, — отвечают они. — Быть может, ошибаются, собирают вместо пыльцы цветов от нечего делать всякую пыль.

Пчеловоды торопятся, ставят пасеки в поле. Скоро раскроют почки яблони, выпустят листочки, и вместе с ними проснутся маленькие гусенички яблоневой моли. Против нее начнут обрабатывать сады ядами, и тогда берегись, пчеловод, погибнут твои друзья, если не убережешься с ними вовремя.

Наконец зацветают сады, и белая пена цветов повисает над городом. Совсем по-летнему пригревает солнце. Жужжат над деревьями мухи, осы, крутится разная мошкара, мелочь. Нет только настоящих опылителей, наших друзей — пчел. Они в полях, в горах, трудятся над полевыми цветами, собирая живительный нектар.

Все это было написано в послевоенные годы. Сейчас все изменилось. Пчеловоды научились вовремя вывозить пчел в поле, из города, затравленного автомобильными газами, исчезли многие насекомые.

Рано утром нас разбудила песня кукушки. Сквозь марлевую сетку полога видны синее небо, голубая река и желтые барханы в колючих деревьях. Совсем рядом, по песку бегает трясогузка и, помахивая хвостиком, разглядывает наш бивак.

Мы притащились на попутной машине сюда к берегу реки Или вчера вечером с шоссейной дороги. Отсюда должен начаться наш путь по воде. Разве сейчас до завтрака? Скорее раскрыть брезентовый тюк и собрать лодку!

Как только стало припекать солнце, мимо нас с грозным гудением начали носиться большие иссиня-черные пчелы ксилокопы. Около зацветшей ивы собрался рой всяких диких пчел.

Сейчас следовало позавтракать, затем уложить вещи, опробовать только что собранную лодку. Но пришлось все оставить! У самого носа лодки упала небольшая серая пчелка и буквально на глазах потонула в песке, не оставив никакого следа своего погружения.

Многие жители песчаной пустыни в случае опасности зарываются в сыпучий грунт. Так делает небольшой удавчик: одно-два движения, и он мгновенно тонет в песке, оставляя на его поверхности едва заметные следы. Не менее ловко зарывается ящерица-круглоголовка. Кобылочка-песчаночка взмахивает всего лишь несколько раз длинными задними ногами и, полупогрузившись в песок, становится невидимкой. Но пчелы! Нет, о пчелах я решительно ничего не слышал.

Пчелу никто не преследовал, и она ни от кого не пряталась. В песке, видимо, находилось ее жилище. Но как пчела умудрилась построить норку в сухом и сыпучем песке, как умела ее находить и так ловко к ней пробираться сквозь материал, столь ненадежный для строительства? Может быть, все показалось, и пчелка просто скользнула в сторону? Пришлось залечь около лодки на горячем песке и притаиться. Ожидание утомляет. Солнце греет сильнее, и песчаный бархан начинает полыхать жаром. Белая трясогузка давно исчезла. Замолкли птицы. С реки доносится вялое квакание лягушек. Радуясь теплу, носятся друг за другом ящерицы, прочеркивая по песчаной глади барханов причудливые следы узоров.

Близ меня на песке уселись крохотные мухи-ктыри. Легкие и верткие, они молниеносно срываются с места, перелетая на короткие расстояния, снова садятся, гоняются друг за другом. Иногда на крыльях ктырей вспыхивают два ярко-бордовых огонька, отблески солнца. Кто знает, может быть, по этим огонькам ктыри легко замечают друг друга.

В том месте, где я видел зарывшуюся пчелку, все еще никого нет. Уж не прозевал ли я выход пчелы, наблюдая за ктырями? Но вот песок внезапно всколыхнулся, показалась голова, грудь, серая мохнатая пчелка выскочила наверх и, такая торопливая, хотя бы чуточку задержалась, вспорхнула и исчезла. Все это произошло в течение какой-то доли секунды. Сколько времени она будет летать и когда возвратится обратно?

Пока я раздумываю, с другой стороны лодки начинает виться такая же небольшая пчелка. Она что-то долго и настойчиво ищет. Временами ее усердие будто иссякает, она отлетает в сторону, но вновь бросается на поиски. Где и как ей найти норку, когда поверхность песка перетоптана нашими ногами и исковеркана до неузнаваемости? Иногда пчелка садится на песок, но опять взлетает.

Трудно искать пчелке потерянное жилище. Да тут еще некстати крутятся маленькие ктыри, увиваются за пчелкой, ударяют ее своими головками. Для ктырей пчелка, конечно, не добыча, куда она им, такая большая. Это просто игра от избытка здоровья и молодого задора. Но пчелке не до ктырей. Она очень озабочена поисками. Какое сейчас чувство руководит ею? Наверное, не обоняние и не слух. Но вот, наконец, она упала на поверхность бархана и мгновенно исчезла в песке.

Долго и осторожно я роюсь в этом месте, где скрылась пчелка. Сначала идет сухой и горячий песок. Потом на глубине пятидесяти сантиметров появляется плотный и слегка влажный слой. В нем я легко обнаруживаю норку. Она спускается почти отвесно вниз еще на глубину около полуметра. Вот и ее конец. Там, сжавшись в комочек, недовольно жужжит крыльями сама хозяйка. От норки в стороны отходят ячейки, забитые желтой пыльцой. Каждая ячейка — колыбелька. В ней находится или яичко, или личинка.

Вот какая искусная пчелка! Ей нипочем прорыться сквозь толстый слой песка и найти свою норку. И сколько раз в день приходится совершать такие путешествия! Как она, роясь в песке, умудряется сохранить целой свою добычу — желтую пыльцу на мохнатом костюме? Пчелка умеет находить место, где спрятано ее сокровище даже тогда, когда поверхность песка изменилась и стала неузнаваемой. К этому у нее отличный навык. Ведь во время песчаных бурь песок легко передвигается с места на место. Но какой бы ни был у пчелки навык, все же, наверное, нелегко ей, несмотря на то, что у неё, несомненно, есть какой-то таинственный механизм определения нахождения своего гнезда. Кто скажет, какой этот таинственный механизм? Зато надежно спрятана норка с детками! Никто не сумеет ее найти.

Наконец наблюдения закончены. После торопливого завтрака мы подтаскиваем лодку к берегу и тщательно укладываем в нее вещи. Кажется, сделано все, что следует. Ну, теперь пора в путь! И поплыли по реке Или мимо желтых барханов и сиреневых гор к далекому Балхашу.

Я рад началу путешествия, доволен и неожиданным знакомством с загадочной хозяйкой песчаного жилища. Только в далекой глубине души затаилось и тревожит чувство вины за разорение ее единственного сокровища, ради которого живем мы все, порожденные великой эволюцией жизни.

Прости меня, милая труженица сыпучих и жарких барханов великой и суровой пустыни!

Сегодня мы проехали совсем немного, каких-нибудь тридцать километров и опять остановились на берегу озера Балхаш. Здесь все кусты оказались сизыми от множества облепивших их поденок. Нежные и стройные, они не то, что ветвистоусые комарики, не взлетали при моём приближении, а тихо сидели на ветвях. Возле них летали птицы, и копошилось множество пауков, муравьев, ящериц.

Погода в этом году стояла необычная. Конец мая, а жарких дней еще не было, часто перепадали дожди. Мы нередко зябли и грелись у костра.

Я терпеливо переносил похолодание, так как знал, что скоро наступит жара, и тогда мы будем мечтать о минувшей прохладе. К тому же с прохладой легче справиться: теплее одеться, погреться возле костра. Когда же царит испепеляющая жара, и нет нигде тени, что тогда делать?

Сегодня к вечеру небо заволоклось тучами. Стих ветер, и потеплело. Озеро застыло, стало как зеркало. Очень далеко над горизонтом полыхали молнии, шла гроза. Угомонились крачки. Не было слышно и цокания козодоя. В наступившем молчании чувствовалось неопределенное ощущение тревоги. Когда стало темнеть, послышался легкий шорох крыльев: тучи поденок поднялись над озером и ринулись на берег. Родилось новое поколение взрослых.

Вначале мы изо всех сил отмахивались от наседающих на нас насекомых. Потом, признав свое поражение, спрятались в палатки.

Поденки будто обезумели. Они садились на все, что возвышалось над землей. Им будто непременно нужно было забраться на что-то твердое. Земля не подходила для этой цели. Стоило только на секунду высунуться из палатки, как они мгновенно обседали со всех сторон, щекотали кожу, забивались в волосы, заползали в уши, в нос. Рта нельзя открыть ни на секунду. Что стало с брезентом, который покрывал кузов машины! При свете электрического фонарика он представлял собою необычное зрелище, и от множества прижавшихся друг к другу насекомых казался лохматым. Одни поденки сидели неподвижно, другие пытались усесться, разыскивая свободное место. Но его не было.

Ночью над далеким горизонтом все еще полыхали молнии. Но гроза прошла стороной, лишь иногда крупные капли дождя падали на палатку.

Утром поденки так и остались на машине. А все кусты берега стали от них серыми.

Почему наши маленькие мучители просидели всю ночь на машине, почему бы, по обычаю поденок, в эту душную ночь не отпраздновали брачную пляску, не отложили в воду яички и на этом не покончили со всеми жизненными делами?

Но думать об этом было некогда. Наспех собравшись, тронулись в путь. Думалось: сейчас при первом же ветерке или встряске от ухаба поденки слетят с машины, освободят кабину, очистят и все экспедиционные вещи. Но ничего этого не произошло. Поденки продолжали путешествовать с нами и упорно не желали расставаться с машиной. Впрочем, их становилось как будто меньше, кое-кто поднимался в воздух. Вот одна поденочка села на руку, потом как-то странно задергалась, сжалась в комок и расправилась. На ее груди лопнула кожа, и через разрыв, медленно сбрасывая с себя шкурку, с трудом вытягивая ноги и крылья, стала выходить новая поденочка. Вскоре она освободилась от своей старой одежки, посидела немного и, вспорхнув, вылетела в окно кабины, оставив на руке продолговатый серый комочек.

Так вот почему вчера вечером поденки бросались на все твердое и устойчивое, старались забраться повыше над землей, подальше от кишащих на ней всяческих поедателей: ящериц, пауков и муравьев! Из куколки, плавающей в воде, выходит еще не совсем взрослая поденочка. Но в книгах пишется, что переход от этой стадии во взрослую совершается быстро, почти сразу же после выхода из воды.

Рассматриваю кузов машины. На нем теперь немного поденок, зато всюду виднеются серые продолговатые комочки линочных шкурок.

Маленький секрет жизни поденочек имеет практический смысл для хозяйственной деятельности человека. Личинки поденок и комаров-звонцов имеют большое значение в рыбоводстве. Они — один из главных источников питания рыб. От изобилия личинок поденок этих насекомых зависит количество и упитанность рыбы в озере. Но как жить комарикам и поденочкам в тех местах, где на берегах озера исчезли кусты и деревья, и негде спрятаться на день или перелинять? Поверхность земли для этого ненадежна, на ней множество врагов. Инстинкт самосохранения не позволит звонцам и поденкам сесть на землю. Не поэтому ли там, где берега озера голые, нет поденочек и комариков, нет и рыбы. Это открытые меня радует. Напишу статью в газету в защиту зеленого пояса растительности вокруг озера, объясню его значение. Идея охраны природы лучше всего понятна, когда она к тому же имеет ясное практическое значение. И когда-нибудь настанет время, и, оберегаемые человеком, вырастут вокруг озера не только местные деревья и кустарники, но и специально привезенные, и на них будут спокойно рассаживаться звонцы и поденочки. Будут тогда они летать тучами над озером и кормить пузатых сазанов, стройных османов, серебристого карася и многих других рыб.

Какая же судьба поденочек, отправившихся путешествовать с нами, доберутся ли они до самого Балхаша? Впрочем, озеро не столь уж и далеко от дороги, и изумрудно-зеленые полоски воды часто показываются между угрюмыми коричневыми холмами.

На горизонте показалась темно-серая, почти черная полоса, отороченная сверху серыми косматыми тучами. Она быстро росла, надвигалась. Это был какой-то хаос черно-синих, бугристых, с седыми клочьями громад. Вскоре мы въехали в густую темноту, будто оказались в пещере. Поднявшийся ветер погнал навстречу тучи пыли. Затем в окна машины ударили крупные капли дождя, и через минуту все закрылось потоками воды, ринувшимися на землю с неба. Сухая пустыня стала неузнаваемой. По склонам холмов понеслись ручьи, по ранее сухим ложбинам потекли бурные и грязные потоки. Низины между холмами стали превращаться в озера. Вскоре наш путь пересек большой мутный поток. Ехать дольше было бессмысленно. Пришлось стать прямо на дороге. Свернуть с нее в сторону было невозможно. Ранее твердая и покрытая с поверхности слоем щебня пустыня, стала топкой, как болото. Через час дождь затих, чуть посветлело небо. Но бурный поток по-прежнему стремительно мчался куда-то в сторону озера.

И тогда я подумал, что хорошо было бы собрать случайно уцелевших поденочек или хотя бы их шкурку. Выглянул из машины. Кузов ее сиял чистотой. Ни поденочек, ни линочных шкурок на нем уже не было. Все смыл ливень.

И еще одна встреча с поденочками, тоже на Балхаше. После жаркого дня наступила душная и безветренная ночь. Балхаш застыл, на его гладкой, как зеркало, поверхности отразилось небо, усеянное яркими звездами. Воздух зазвенел от миллиардов ветвистоусых комариков. Никогда не было так много. Чувствовалось, как их рои толклись в воздухе над берегом в безудержных плясках, и мне представлялось, как многочисленные общественные паучки принялись насыщаться обильной добычей.

Утром же, как всегда пробудившись раньше всех, я был поражен. Все наши марлевые полога стали мохнатыми, покрылись сплошным слоем каких-то маленьких белых ворсинок. Они колыхались от дуновения воздуха, но сидели прочно. Пригляделся: это были линочные шкурки крохотных поденочек. Вспомнилось, как много лет назад, тоже на Балхаше, в его западной оконечности, утром машина вся была усеяна поденками. Но тогда это были крупные насекомые и, очевидно, они еще собрались летать днем. Еще вспомнилось, как масса поденочек обсела катер, который перед этим заботливо подновили масляной краской. Поденки прилипли к ней и испортили всю малярную работу. Став взрослыми, поденки ничего не едят и не способны принимать пищу. Их ротовые органы и кишечник не развиты. Их жизненное назначение в том, чтобы дать потомство, и этому делу они предаются с возможной быстротой, заканчивая его в самые короткие сроки. Наши поденочки-крошки прожили только одну ночь.

Никогда в жизни не видал я таких маленьких поденочек. Их длина, судя по оставленным на пологах линочным шкуркам, всего около пяти миллиметров. Интересно взглянуть на незнакомок, да и собрать их для коллекции, чтобы узнать видовое название. Но длительные поиски ничего не дали, я не нашел их ни одной! Скорее всего, они никому не известны.

Все грациозные поденочки, выбрав жаркую безветренную ночь, окрылившись, улетели на озеро, над зеркальной поверхностью которого справили свою единственную в жизни и очень короткую брачную встречу. Видимо, у них очень хорошо развита способность угадывать особенно благоприятную погоду, еще и потому, чтобы легче встретиться друг с другом. Быть может, они даже способны долго ожидать наступления такой особенной ночи. Иначе нельзя. Очень они маленькие, и даже небольшой ветер мог помешать их роению. Позволю себе небольшое отступление, связанное с тем, что было рассказано о стрекозах, комариках, поденках, веснянках, ручейниках — всей армаде многочисленных созданий, живущей в воде, и которой питается рыба. Все они, став взрослыми и покидая воду для того, чтобы справить свои брачные дела, оказавшись на берегах водоема, нуждаются во временном укрытии на береговой растительности. На голой земле их моментально пожирают многочисленные насекомые и паукообразные. Даже кобылочки, завзятые вегетарианцы, лакомятся комариками и им подобными.

Между тем берега Балхаша оголены за многие тысячелетия от выпаса скота и ради отопления для животноводов.

И там, где высокие скалы, сохранились кустарники, благоденствуют эти мелкие, но многочисленные в воде обитатели, кормящие рыбу. В этом я убедился вскоре, как только стал путешествовать вокруг Балхаша. Но, к великому удивлению, никто об этом не знает или не хочет знать.

Опубликовал об этом газетную статью. Она вызвала, правда устное, но публично высказанное негодование одного из ученых-гидробиологов, мол, в том смысле, что негоже, когда энтомолог заглянул в область, к которой не принадлежит — гидробиологию.

На это поразительное невежество, если не сказать просто глупость, никто не обратил внимание. Высказал его гидробиолог с высоким званием ученого. Не буду упоминать ее фамилии, она давно умерла.

Тогда об этом же упомянул в своих трех книгах о Балхаше («Там, откуда ушли реки», «Забытые острова» и «Вокруг синего озера»). В комментариях к последней книге, изданной в 140 экземплярах, было обращено внимание на мое предложение облесить берега озера. И все. Озеро до сих пор с оголенными берегами. Никто не обратил внимание и на многие аналогичные мои публикации. Поразителен консерватизм в мышлении человека!

Мой аспирант Багдаулет изучает насекомых — врагов изеня. Это очень неприхотливое и питательное для скота растение пустыни стали специально высевать пока что на пробных площадках, намереваясь им обогатить пастбища. Его задача была узнать, какие насекомые живут на этом растении, кто из них опасен как вредитель, и как с ним бороться. Сейчас ранняя весна, изень только что тронулся в рост, его сизовато-зеленые листья, покрытые обильным серебристым пушком, хорошо видны среди короткой весенней травки, покрывшей пустыню. Багдаулет обеспокоен: нет ничего на его изене, ни одного насекомого не встретил. Мне же кажутся подозрительными верхушки ростков, что-то уж очень они тесно сбежались вместе узенькими листочками, и слишком обилен на них белый пушок. Надевая на очки часовую лупу, в одну руку беру растение, в другую — препаровальную иголку и вскоре среди густого переплетения волосков вижу крохотных плоских зеленоватых насекомых. Так и есть: на кончике веточки со сбежавшимися листиками — настоящий галл, в нем обитают псиллиды, обладатели острого хоботка. Им они высасывают соки растения. Теперь мой спутник рад, работы у него по горло, галловые псиллиды на этом растении неизвестны. К тому же оказалось, они основательно мешают расти приземистой солянке, изучению которой он собирается посвятить несколько лет жизни. Один за другим открываются секреты крохотного насекомого. Дела идут хорошо. Но вот беда! Всюду в галлах находятся только крохотные личинки, а надо во что бы то ни стало раздобыть взрослое насекомое. Оно, без сомнения, неизвестно ученым, относится к новому виду, и описывать его полагается по взрослому насекомому, закончившему развитие. Я успокаиваю старательного Багдаулета. Дней через десять приедем сюда и как раз застанем взрослых псиллид, и никуда они от нас не денутся. Сейчас же пора ехать в город, встречать праздник первого мая.

Неожиданно в праздничные дни выдалась необычайно летняя, жаркая погода, и столбик термометра подскочил выше тридцати градусов. Величественные горы Заилийского Алатау задернулись светлой пеленой тонкой лёссовой пыли, повисшей в воздухе. В такой жаркий день, первый после праздника, мы и помчались на машине к пескам Жинишкекум.

Пустыня все еще красовалась нежным зеленым покрывалом, но уже всюду виднелись яркие оранжевые пятна. Казалось, будто цветёт гусиный лук. Но то были первые травинки, прожаренные горячими лучами солнца. Они отдали влагу своего тела и, засыхая, потеряли цвет свежей зелени.

Выехать из города удалось поздно, и к первому намеченному заранее месту бивака подъехали уже к концу дня. Вокруг царила тишина. Через белесую мглу, повисшую над пустыней, едва проглядывали очертания гор Малайсары. Не особенно яркое солнце медленно погружалось в эту мглу пыли, сперва стало светлым кружочком, на который можно было смотреть незащищенными глазами, затем, задолго как зайти за горизонт, исчезло. Воздух застыл. Ночь выдалась жаркой и душной. Но потом захлопали полотнища палаток, похолодало, а утром стало совсем холодно. Небо закрылось тучами. Дул северо-западный ветер. Он всегда приносил непогоду.

Утром Багдаулет в сильном огорчении. Он опоздал. За наше отсутствие из-за нескольких преждевременно жарких дней, предварявших наступление лета, все псиллиды созрели и покинули галлы, оставив после себя детские одежки — линочные шкурки. То же, что было галлами, посохло, упало на землю, а живучее растение, дитя пустыни, выкинуло новые ростки. Теперь изволь дожидаться целый год, но что будет в этом другом году. Мне снова приходится успокаивать молодого ученого. Возьми, набери как можно больше хотя бы старых и еще не упавших на землю галлов, среди них обязательно найдутся псиллиды запоздавшие. Никогда в жизни, чьей бы она не была, человека или крохотной козявки, не бывает так, чтобы сразу у всех дела шли одинаково и одновременно. Кто-нибудь окажется преуспевающим, кто-нибудь отстающим.

Действительно, после долгих поисков находятся псиллиды, еще не закончившие развития. Вскоре куча галлов собрана в большую банку и поехала с нами дальше.

Небо еще больше хмурится, и ветер становится прохладней. В пути нам погода нипочем. В машине тепло, даже жарко. Неожиданно мне приходит в голову счастливая мысль:

— Слушай, Багдаулет, давай устроим твоим псиллидам жаркую погоду. Держи банку с галлами против воздушного канала отопления кузова машины. Прогрей их как следует!

И тогда наступает чудо. Вскоре в горячей банке появляются крохотные красавицы, нежно-зеленые с огненно-красными глазками цвета ярчайшей киновари. Не проходит и часа, как их собирается целый десяток, каждая псиллидка находит для себя свободный кончик растения и растопыривает в стороны две коротышки, ярко-белые культяпки. Они растут, удлиняются и вскоре становятся чудесными светло-зелеными прозрачными крылышками. Проходит еще некоторое время, и чудесные красавицы псиллиды преображаются, становятся серыми, все тело их темнеет, крылышки сереют, а толстые жилки на них делаются черными. Жаль потерянной красоты. К великой радости энтомолога превращение маленьких возбудителей галла закончено. Взрослые насекомые начинают размахивать усиками и весело разбегаются по банке. Теперь ранее неизвестный обитатель изеневого галла добыт взрослым, и ему будет дано название.

Тугаи у реки Или стали необыкновенными. Дождливая весна, обилие влаги — и всюду развилась пышная, невиданно богатая растительность. Цветет лох, и волнами аромата напоен воздух. Местами лиловые цветы чингиля закрывают собою всю зелень. Как костры горят розовые тамариски. Будто белой пеной покрылись изящные джузгуны, а на самых сыпучих песках красавица песчаная акация, светлая и прозрачная, оделась в темно-фиолетовое, почти черное убранство цветов. Рядом с тугаями склоны холмов полыхают красными маками, светится солнечная пижма. Безумолчно щелкают соловьи, в кустах волнуются за свое короткохвостое потомство сороки. Короткая и счастливая пора великолепия пустыни! Биение жизни ощущается в каждой былинке, крошечном насекомом. После жаркой пустыни мы с удовольствием располагаемся под деревьями, и какая благодать тут в тени рядом со зноем южного солнца! Отдохнув, иду на разведку, на поиски встреч с насекомыми. Но поиски неудачны. Насекомых мало. Сказались три предыдущих года, голодных и сухих. И сейчас ни для кого это изобилие цветов, их аромата и ярких красок. Кое-где лишь зажужжит пчела, застынет в воздухе муха-бомбиллида. Удивительно это время сочетания буйства растений и малочисленности их шестиногих друзей! Пройдет год, быть может, два, насекомые воспрянут и вновь оживят лик пустыни.

Надоело приглядываться. Всюду пусто, и не за что зацепиться взглядом. Вот, разве интересны зигзаги, тянущиеся узенькими полосками по песку, протянутые таинственными незнакомцами. Кто тут путешествовал, ползал в песке под самой поверхностью, чтобы не быть заметным врагам и самому остаться неуязвимым? Но сколько не раскапываю песок, ничего не нахожу и не могу понять, в какую сторону направлялись хозяева следов. Обидно не раскрыть загадки и возвращаться ни с чем к биваку. Они, эти извилистые ходы, встречаются на каждом шагу и будто прочерчены в издевку надо мною.

Утешаю себя: по-видимому, обладатели ходов бродят ночью, на день прячутся глубоко в песок. Поэтому сейчас их не найти, и пора бросить всю затею. Перевожу взгляд на расцвеченные кусты чингиля, джузгуна, тамариска, слежу за птицами, убеждаю себя, что неудача мелкая, не стоящая внимания и почти забываю таинственные зигзаги. Но на биваке, у машины, где мы несколько часов назад истоптали весь песок, он оказался весь испещрен зигзагами. Их проделали, когда мы все разошлись по тугаям. Тогда снова ползаю по песку и опять без толку. Мне пытаются помочь, песок весь изрыт, истоптан, зигзаги перекопаны, но никому нет счастья разгадки. Тогда, стараясь отвлечься, усиленно занимаюсь другими делами, привожу в порядок коллекции, записи. На биваке наступает тишина, все разошлись по делам. Долго вспоминая название одного растения, случайно гляжу под ноги и вижу легкую струйку песка, вздымающуюся кверху. Впереди этой струйки толчками с остановками движется небольшой песчаный бугорок. Сзади бугорка вижу то, что искал весь день — тонкую извилистую борозду, тот самый след незнакомца. Он быстро удаляется от меня, приближается к кустику, отходит от него в сторону, прочеркивая зигзаги. Смотрю в бинокль с лупками и вижу такие знакомые, торчащие из песка кривые челюсти-сабли личинки муравьиного льва. Она ползет вспять, брюшком вперед, головой назад, вся спряталась в песке, а изогнутой кверху головой взметывает струйками песок, прокладывая путь, оставляя позади себя дорожку. Оригинальный способ передвижения! Даже не могу припомнить, есть ли аналогия ему среди обширного мира насекомых. Пожалуй, нет. Да и звери с птицами, кто из них способен передвигаться вспять! Так вот кто ты такой, таинственный незнакомец! Воронки муравьиных львов здесь всюду виднеются по пескам в тугаях. Этих насекомых миновала беда прошлых лет, и вот теперь они страдают от недостатка добычи. Никто не попадает в их хитроумные ловушки и, наверное, поэтому голодные личинки так часто меняют места, путешествуют в поисках несуществующих богатых угодий. А может быть, еще и находят кое-какую добычу, зарывшуюся в поверхностные слои песка. Никто ничего об этом не знает.

Что делать: сидеть ли в избушке и, глядя на серое небо, заниматься мелкими делами, или рискнуть, решиться на прогулку? А ветер завывает в трубе, бренчит оконным стеклом, шумит в тугае и раскачивает голыми ветвями. На тихой речке иногда раздается громкий всплеск: в воду падают остатки ледяных заберегов. Нет, уж лучше оставаться в тепле. Ранней весной в такую погоду все равно не увидеть насекомых.

Но далеко у горизонта светлеет небо, потом появляется голубое окошко. Сквозь него прорываются солнечные лучи, от них зазолотились далекие пустынные горы Чулак. И тогда появляется надежда на хорошую погоду. За тугаями в пустыне, покрытой сухой прошлогодней травой, должны пробудиться муравьи-жнецы. Любители прохлады, они раньше всех из муравьев встречают весну и, кто знает, быть может, если посидеть возле их гнезд, удасться подглядеть что-либо интересное.

Голубое окошко растет и ширится. Стали тоньше облака, выглянуло солнце, и все сразу преобразилось. Закричали в зарослях колючего чингиля фазаны, расшумелись синицы, пробудились жаворонки, и понеслась их жизнерадостная песня над просторами пустыни.

Потеплело. Очнулись насекомые. Вот первые вестники весны — ветвистоусые комарики, ручейники, крошечные жуки-стафилины, тростниковые мухи-пестрокрылки. По земле не спеша ползают стального цвета мокрицы. Сейчас они расселяются. Всюду мелькают ярко-красные клопы-солдатики. А муравьи-жнецы трудятся давно, протянулись процессиями за семенами растений, выпалывают какую-то сорную травку со своих холмиков. Еще муравьи крутятся возле жилищ на сухих стеблях, будто кого-то разыскивают, ожидают обязательное и непременное. Странные муравьи-поисковики! Казалось, нечего им тут делать на голых растениях. Темное с ярко-оранжевой грудкой насекомое низко летит над самой землей, садится на сухую веточку полыни, поводит в стороны длинными усиками и вновь взлетает. Это пилильщик, представитель особого подотряда Отряда Перепончатокрылых, к которому относятся пчелы, осы, муравьи и наездники. Чем-то он мне знаком, и я силюсь вспомнить, где и когда с ним встречался. Он не один. Вот другой промелькнул в воздухе, третий. А там, в стороне, летают еще такие же.

В разгар весны всюду видны насекомые. Они кишат на земле, в траве, под камнями, под корою, и к этому изобилию привыкаешь, как к обыденному, полагающемуся и непременному. Другое дело ранней весной. Каждый первенец встречается с вниманием, хочется разведать, откуда он, чем занят, и что его ожидает впереди. Вот и сейчас, как бы узнать, кто этот пилильщик, зачем так рано проснулся, и отчего кажется таким знакомым?

Воспоминание приходит не сразу, и как всегда неожиданно. В памяти всплывает тоже весенний мартовский день и воскресная загородная прогулка. Только тогда вначале ясная погода испортилась, из-за гор выползли тучи, закрыли небо, стало пасмурно, неинтересно. Муравьи-жнецы не испугались прохлады, не прервали дел, и мне только и осталось, что глядеть на них, присев на походном стульчике. И не зря. Из темного входа вместе с трудолюбивыми сборщиками урожая выползло наверх странное бескрылое насекомое, черное с длинными усиками и оранжевой, вздутой бугорком, грудкой. Оно казалось необыкновенным, и я не мог сказать, к какому отряду оно относится. Неторопливо помахав усиками, незнакомец скрылся обратно в норку. Как я корил себя за то, что, желая поглядеть на него, упустил находку и не поймал. Но счастье улыбнулось. Из темного хода среди муравьев, одетых в блестящие черные латы, вновь показались длинные усики и оранжевая грудка… Секунда напряжения, и находка в руках. У муравьев в жилищах живет множество разнообразных пауков и насекомых. Они издавна связали свою жизнь с ними. Многие очень сильно изменились и стали совсем не похожи на своих родственников. Вот и это насекомое пилильщик Cacosindia dimorfa навсегда потеряло крылья, нашло себе стол, кров и жилище у тружеников пустыни, сборщиков семян растений пустыни.

С того дня прошло несколько лет. Теперь к этой загородной поездке протянулась ниточки связи, а пилильщик, которого я вижу перед собой на веточке полыни — самец бескрылой незнакомки. Ведь это нетрудно проверить. Она цела, покоится дома в коллекционной коробке на тоненькой булавке с аккуратно подколотой этикеткой. Догадки идут вереницей одна за другой. Крылатые самцы сейчас покинули гостеприимных хозяев и отправились на поиски невест в других муравейниках. В своих муравейниках они не нужны, инстинкт подсказывает, что необходимо избегать внутриродственного скрещивания. Как же они будут проникать в чужое жилище? Наверное, вдоволь налетавшись, сами выберут себе гнездо и тихо проскользнут в его подземные галереи.

Но не во всяком же муравейнике живут бескрылые самки пилильщика. Там, где их нет, муравьи, не знакомые с приживалками, могут оказать плохой прием. К тому же вегетарианцы жнецы весной не упускают случая поживиться насекомыми ради своих кладущих яички самок, им полагается белковая диета.

Ловлю крылатого пилильщика и кладу его близ входа. На него тотчас же бросается головастый солдат, стукает с размаху челюстями. Другой бесцеремонно хватает за усик. Пилильщик напуган, вырывается, бежит со всех ног, заскочив на былинку, вспархивает в воздух. Второго, третьего встречают также неласково. Тогда вспоминаю. Почему на некоторых гнездах жнецы крутятся на голых кустиках, будто кого-то разыскивая? Не желают ли они раздобыть крылатых женихов для своих скромных квартиранток? Все это кажется чистейшей фантазией. Но проверить предположение стоит. Благо, пилильщиков немало.

Муравей жнец, сидящий на кустике, будто ожидал моего приношения. Поспешно схватил пилильщика за крылья и поволок вниз. Как он неловок! Его добыча упала на землю. Неудачливый носильщик мечется, потом и сам падает на землю. Но опоздал.

Другие муравьи опознали неожиданного посетителя, вежливо взяли за крылья и безвольного, покорного поволокли в подземелье. И с остальными произошло то же. И на других гнездах с жнецами на веточках то же самое. Вот и выходит, что быть скептиком и осторожным умником иногда вредно, а смелая фантазия полезна, от нее нельзя отказываться даже в научных поисках, она может выручить исследователя и оказать ему помощь.

Теперь нет сомнений. Муравьи, в гнездах которых живут бескрылые и таинственные самочки-квартирантки, сами разыскивают для них супругов, и, поймав, заносят в муравейники.

И все же я сомневаюсь, на душе неспокойно. Быть может, потому, что уж очень просто и быстро раскрылась загадка черно-желтого пилильщика. Надо бы еще что-то предпринять, подтвердить предположения, раздобыть новые доказательства, не для себя, а для неизбежных скептиков. Но как? Вот уже час сижу возле муравейника, ожидаю и… кажется, дождался. По тропинке, заполненной снующими носильщиками с семенами солянок, один несет что-то темное, продолговатое, с оранжевым пятнышком. Это он, пилильщик. Скрючил ноги, приложил тесно к телу длинные усики, сжался в комочек, удобный для переноски. Отнимаю добычу муравья. Пилильщик лежит на ладони мертв, недвижим. Все идет прахом! Я ошибся. Он не желанный гость, а обычная добыча свирепого охотника. Но дрогнула одна ножка, за ней другая, зашевелились усики и расправились в стороны, пилильщик вскочил, взмахнул помятыми крыльями и помчался, собираясь ринуться в полет. С какой радостью я помог кавалеру-пилильщику, подбросил его на тропинку, подождал, когда его заботливо ощупал муравей, схватил сзади за крылья и, скрючившегося, степенно, будто с достоинством, понес в свои хоромы к бескрылым невестам.

Интересно узнать и дальше секреты жизни пилильщика. Как он живет с жнецами, чем питается, приносит ли пользу своим хозяевам? Но как это сделаешь! Надо специально потратить время и немало, быть может, целый год или даже больше. А время! Как оно незаметно промелькнуло. Не верится, что солнце уже склонилось к западу. И хотя на него набегают темные тучи, и завтра не ждать хорошей погоды, на душе радостно, день не пропал попусту, и хочется затянуть веселую песенку.

Весна пришла в тугая не сразу. Холода часто чередовались с оттепелями. Еще в марте были теплые дни, летали насекомые, фазаны кричали истошными голосами и хлопали крыльями. Постепенно зазеленела трава, и деревья покрылись листочками, а когда на лохе появились крохотные желтые цветы, ветер понес во все стороны чудесный аромат. И был он так силен, что, казалось, в это время только он один и царил по прибрежным зарослям. В это же время возле деревьев загудел воздух от множества крыльев маленьких песчаных пчелок, разнообразных мух, наездников, жучков-пыльцеедов. Вся эта разноликая армия ликовала и наслаждалась чарующим запахом сладкого нектара.

Серебристые листья лоха трепетали на ветру, а желтые цветы готовились завязывать будущие плоды. Но в цветах появились крохотные обитатели. Никто их не замечал, не видел. Они, совсем пигмеи, меньше одного миллиметра, тонкие, стройные, с ярко-красной головкой и такого же цвета полосками на продолговатом тельце, крутились среди лепестков, забирались до нектара, вгрызались в сочную ткань, как раз в то место, где происходило таинство зарождения нового плода, зачатка будущего дерева. Испокон веков приспособились эти крошки жить на этом дереве и вот теперь набросились на него массой. Это были трипсы. Они размножались с невероятной быстротой, кишели от них желтые цветы и, израненные, погибая, падали на землю, устилая ее сухими комочками.

Прошла весна. Отцвели цветы пустыни. В укромных местах под корой, в щелках, в норках, в кубышках замерли молодые пчелки, мухи, наездники, бабочки на все долгое лето, осень и зиму до следующей весны, до появления новых цветов на лохе. Над землей повисло жаркое солнце. Дремали в зное тугаи, на день все прятались в тень, и только ночью шелестела трава, и качались былинки от насекомых. На лохе давно пора было появиться плодам, мучнистым, терпким, немного сладким, очень сытным и вкусным. Но деревья шумели на ветру бесплодными ветками. Весь урожай уничтожили крохотные трипсы.

Наступила долгая зима. Зря взлетали на деревья фазаны. Главный и такой привычный их зимний корм исчез. От истощения и голода погибло немало птиц, и когда пришла новая весна, уже меньше, чем прежде звенели тугаи звонкими криками расцвеченных петухов. Охотники удивлялись и спрашивали друг друга, почему стало мало фазанов? Куда они исчезли? Почему не уродил лох? Но никто толком не мог ответить на эти вопросы, также как никто, даже энтомологи, не знал, что на свете существуют крошечные насекомые трипсы, виновники гибели прекрасных птиц.

Сколько времени будут бесчинствовать трипсы, есть ли у них недруги, и почему они не сдержали армию этих врагов дерева, оставалось тайной. Жизнью крохотного трипса не интересовались. Мало ли на свете разных насекомых! Я не мог определить трипса, то есть узнать его родовое и видовое название. В СССР в то время специалиста по этой группе не существовало.

Наука энтомология, изучающая самых многочисленных и самых удивительных созданий на нашей планете, не пользовалась популярностью. Когда меня пригласили на одно собрание в школе, и я сидел в зале в стороне на стуле, рядом со мною мальчик спросил товарища, о чем должен быть доклад. Ему сказали, о насекомых.

— О насекомых! — с разочарованием сказал мальчик. — Это значит о всяких блошках и таракашках.

И решительно направился к двери. И никто ему ранее не рассказал, что наука о насекомых — наука о самом большом разнообразии среди живых существ. Разговор этот происходил лет тридцать тому назад, то есть примерно в семидесятых годах прошлого столетия, Сейчас наука биология стала еще менее популярна. Ее стали подменять технические науки, поглощая знания о природе, породившей и человека.

Наконец, после пяти лет засухи выдалась дождливая весна, и жалкая голая пустыня, обильно напоенная влагой, преобразилась и засверкала травами и цветами.

Мы постепенно удаляемся от гор Анрахай и едем по кромке большой пустыни Джусандала. По обеим сторонам дороги сверкают желтые лютики. Давным-давно не видал я этого растения. Внутри цветок блестящий, будто покрытый лаком, и каждый лепесток похож на параболическое зеркало, отражает солнечные лучи и фокусирует их на центре цветка, на пестике и тычинках. От этого двойная выгода: в тепле энергичнее работают насекомые-опылители, и скорее созревают семена. Сейчас же весной, когда так коварна погода и так часты возвраты холода, маленькие солнечные батареи тепла представляют собою замечательное приспособление. Летом, когда солнца и тепла избыток, они ни к чему, и нет таких цветов.

Появляется цветущий ревень Максимовича с большими, размером со шляпу сомбреро, листьями. Встретилась одиночная чудесная ферула илийская. На ее толстом стебле красуется могучая шапка цветов. На них копошится всякая мелочь: серенькие мушки, черные муравьи-проформики, любители нектара, важно восседают зеленые клопы. Я рад феруле, давно ее не видал и нашу встречу пытаюсь запечатлеть на фотографии. Потом случайно бросаю взгляд в сторону и вижу вдали: целое войско ферул заняло склон большого холма и протянулось светло-зелеными зарослями до самого горизонта. Тут настоящее царство этого крупного растения. Наша машина мчится от гор в низину и вдруг врывается в сплошное красное поле чудеснейших ярких тюльпанов. Какие они роскошные, большие, горят огоньками, хотя и приземистые! Как миновать такое раздолье! И я, остановив машину, брожу с компанией своих спутников по красному полю. Никогда не видал я такого изобилия тюльпанов, хотя путешествую по пустыне четвертое десятилетие. Лежали тюльпаны луковичками несколько лет, жарились от солнца, изнывали от сухости, ждали хорошую весну и, наконец, дождались, все дружно появились на свет, засверкали великолепием под ярким солнцем и синим небом. Приглядываюсь к цветам. Они разные. Одни большие, другие — маленькие. У некоторых красный цвет лепестков необыкновенно ярок, будто полыхает огнем. Встречаются среди красных тюльпанов и с желтыми полосками, а кое-где виднеются и чисто желтого цвета. Мои спутники утверждают, будто и запах у цветов разный. У одних — сладковатый, у других — кислый, а есть и такие, от которых шоколадом пахнет. Я не могу похвастаться тонким обонянием, посмеиваюсь над подобными утверждениями, не верю. Тогда мне преподносят букет. Действительно, и я чувствую, что у тюльпанов разный запах.

Здесь в этих зарослях все тюльпаны принадлежат одному виду Tulipa greigia. Но почему же у них так варьирует цвет и запах? Объяснение, в общем, найти нетрудно. У очень многих растений цветы изменчивы. Благодаря этой особенности садоводы легко выводят разные сорта. Видимо, изменчивость цвета и запаха, да и формы, не случайна. Вкусы и потребности насекомых-опылителей нельзя удовлетворить однообразием приманки. Одна и та же пища и запах легко приедаются.

Весь день мы находимся среди буйства цветов. Но нам, энтомологам, поживы нет: насекомых совсем не стало после долгих лет засухи. Кто же, думаю я, опыляет такое величайшее множество цветов и для кого они предназначены? Вот где, кстати, необходимо разнообразие. То растение, которое в какой-либо мере выделяется среди обычных цветом и запахом, невольно привлекает к себе больше опылителей, ищущих разнообразия.

Растения пустыни легче насекомых переносят невзгоды климата. Пусть будет несколько лет засухи, перевыпаса и голой безжизненной земли. В пыльной и сухой почве, дожидаясь хороших времен, растения пролежат много лет зернами, луковичками, корнями и оживут. Не то, что насекомые! Правда, и у их шестиногих друзей тоже есть небольшой запас прочности. Но когда насекомых мало — тоже беда. Очень многие цветковые растения при недостатке насекомых, принимающих участие в брачных делах растений, способны к самоопылению, а некоторые и вовсе отвыкли от помощи этих маленьких мохнатых созданий. Опаленная солнцем пустыня не скоро залечивает свои раны.

Серая земля, серый саксауловый лес, серые дали. И только небо, глубоко синее, скрашивает унылый пейзаж весенней пустыни. Пустыня угрюмо молчит, безжизненна. Даже воздух застыл, и не свистит ветер в жестких веточках саксаула. Не видно на ней ничего живого, ни зверя, ни птицы. Несколько лет засухи истощили и обесплодили дерево пустыни. Да и холодно, весна еще не вступила в свои права.

Местами в понижениях среди кустов саксаула на светлой земле видны большие, почти черные, пятна, разукрашенные зелеными и желтыми крапинками. Они невольно привлекают внимание, и чудится в них что-то теплое и жизнерадостное. Это мох и лишайники, низшие растения, которые мы привыкли видеть в умеренном климате, в лесу. Этот же мох приспособился к сухой и жаркой пустыне, а сейчас, пока почва влажна, и ее днем обогревает солнце, торопится жить. Он живет и зимою в теплые дни, лишь была бы влага и чуточку тепло солнечных лучей. Когда же наступит лето и жара, он замрет надолго. Очень раним и нежен этот мох. Там, где ходят овцы, разрушенный копытами, он надолго исчезает. Давно приглядываюсь к скоплениям этой странной молчаливой и скрытой жизни, и думается, что, возможно, в зарослях мха незримо и скрытно от взора обитают какие-либо крошечные существа. Надо отвлечься от бивачных дел, забыть о сложном маршруте, предстоящем через однообразную и бесконечную и совершенно безлюдную пустыню, выбросить из головы опасения о нехватке бензина, воды, возможных неполадках машины и улечься на землю и погрузиться в поиски неизвестного.

Под лупой передо мною открываются чудесные заросли из остреньких зеленых росточков, настоящий дремучий лес, украшенный янтарно-желтыми шишечками со спорангиями, похожими на миниатюрные модели церковных куполов. Еще я вижу мох другой, почти черный, собранный в круглые и слегка выпуклые лепешки. Его заросли располагаются аккуратными рядками, будто лесополосы, и над каждым росточком развеваются, слегка покачиваясь от движения воздуха, тоненькие светлые ворсинки.

Среди дремучих зарослей мха отвоевали себе участки крохотные лишайники в плоских ажурных лопастинках, то ярко-желтые, как добротная киноварь, то черные, как смоль, то сизовато-голубые или нежно-кирпично-красные. По этому необычному и таинственному лесу разбросаны круглые камешки-песчинки ярко-красные, желтые, прозрачно-белые или похожие на золотые блестки.

Загляделся, забыл о серой пустыне, будто необычный и ранее невиданный мир неожиданно открылся передо мною, и я сам как крошечный лилипутик отправился по нему в далекое путешествие, желая узнать, кто живет и скрывается в густых переплетениях зеленых, черных росточков мха и цветастых лопастиночках лишайников. Ждать приходится недолго. Ловко лавируя между росточками, мчится крохотное существо гораздо меньше булавочной головки. Его компактное темно-серое с синеватым отблеском неба тельце вооружено белыми чуть прозрачными ножками. Передняя пара ног самая подвижная. Чудесный незнакомец размахивает ею с величайшей быстротой, ощупывая и, возможно, обнюхивая все встречное. Передние ножки у него предназначены совсем не для передвижения. Они заменяют чуткие усики, которых нет. Это клещик. Но какой и как он называется, вряд ли скажет даже специалист, так велик, многообразен и плохо изучен мир низших клещей.

Затем пробегает небольшой паучок. Он тянет за собой тоненькую, заметную только по отблеску солнечного луча, паутинную ниточку. Паучок тоже куда-то спешит, у него есть свое важное дело, он беззаветно ему предан, все его существование заполнено им, ни о чем другом он не помышляет.

Наступает долгая пауза. Крошечный лес безжизнен, никого в нем нет, и мне приходится немало попутешествовать, ползая на животе с лупой в руках. Вот как будто посчастливилось! Также быстро несется по мху ярко-желтое создание, еще более крошечное и едва различимое в лупу. Под лучами солнца оно сверкает как драгоценный камешек, то скроется в зарослях, то, вспыхнув огоньком, снова появится. Это тоже клещик, но с вычурно вздутым кончиком тела и очень мохнатыми ножками. Возможно, у него не случаен такой наряд, и его обладатель связан с желтыми лишайниками. Как бы в подтверждении моей догадки, клещик забегает на желтый лишайник и здесь, в своей покровительственной одежке, моментально исчезает из глаз, навсегда простившись со мною. Потом я вижу маленького черного блестящего с красными точками жучка. Пробегает другой такой же, только с солидным полненьким брюшком, видимо, самочка. Оба они случайные посетители моховых зарослей, так как бродят всюду и по светлой земле пустыни.

Снова никто не показывается под моей лупой и я, возвращаясь к действительности, начинаю беспокоиться о стынущих от холодной земли груди, коленках и локтях. Но вдруг шевельнулась одна желтая колоколенка мха, из-за нее выглянула крохотная черная головка, а за нею показалось красноватое туловище маленькой гусенички. Она куда-то медленно шествует, не торопится. Кто она такая, какая у нее жизнь, повадки, привычки, разве узнаешь, и удасться ли из нее выкормить бабочку. В пустыне так много неизвестных науке крошечных обитателей.

Долго я разглядываю мох, ожидая встречи с его обитателями, еще два раза вижу красноватых гусеничек и готов бы пролежать на земле еще несколько часов, но солнце клонится к горизонту, от саксаула по светлой земле протягивается ажурная синяя сеточка тени, и становится еще прохладней. Теперь, я знаю, ни к чему мои поиски, наступает холодная ночь с морозцем, жизнь без тепла всюду замирает, и сколько не ползай по земле, ничего более не увидать интересного.

Пора спешить к палатке. Там так тепло и приветливо от жарко растопленного жестяного каминка.

Не спится. Быть может, виновата луна. Светит она особенно ярко и медленно-медленно двигается по небу от одного края ущелья к другому, освещая застывшие горы, темные камни, кустики таволги и караганы. Сейчас весной желтая ферула рассеченная заняла все ущелье и при лунном свете красуется, будто свечками. Беспокойно и уныло кричит филин. Осторожная птица ни разу не приблизилась к нам, спящим на земле возле машины. Наверное, многим обитателям ущелья, в котором мы заночевали, стало известно о появлении самого опасного существа — человека. Временами запевает козодой. Нежная барабанная трель его доносится то издалека, то совсем близко, то усиливаясь, то затихая. Пролетают жуки с низким и внушительным гудением крыльев. Судя по звуку полета, их два вида. Одни большие, по-видимому, гигантские навозники-гамалокопры, стремительно проносятся с запада на восток. Другие меньше, летят с юга на север. Это переселение имеет какую-то скрытую цель, наверное, очень сложную, унаследованную от далеких предков с таких давних времен, когда на земле еще не было человека. Ко второй половине ночи жуки смолкли, пролетели. Иногда раздавался тонкий и нудный звон крыльев комара. Он летел снизу ущелья со стороны низины. А до нее было не менее двадцати километров. Сколько времени путешествовал бедняга-кровопийца? Он не примеряется, куда сесть, а, видимо, усталый, из последних сил сразу плюхается на лицо. И так постепенно один за другим через небольшие промежутки времени. Когда комару везло, он, отяжелевший от крови, гудел уже по-другому, улетая в обратном направлении.

Один раз со склона горы звонко, как металл, зазвенели мелкие камни под чьими-то ногами. Но в глубокой черной тени ущелья никого не видно. Только потом на горе показались неясные силуэты горных козлов. Застыли на мгновение и растаяли в темноте. Совсем рядом, в сухом русле, зашумел очень громко кто-то. Пришлось посмотреть. Луч карманного электрического фонарика выхватил из темноты пустынного ежика, маленького, добродушного, веселого, с бусинками черных блестящих глаз. Наступило время, когда все звуки замерли, и изумительная тишина завладела пустынными горами. Тогда стало слышно тихое и неясное гудение. Этот гул был где-то рядом в себе. Быть может, так звучала кровь, переливающаяся по сосудам, то, что мы не в силах различить даже в ночной тишине спящего города.

А ночь все шла. Большая медведица уходила влево, постепенно поднимая кверху хвост. Луна, наконец, переползла над ущельем, приблизилась к вершинам гор, скользнула по черным зазубренным скалам и скрылась. В ущелье легла тень, и потухли ферулы-свечки. Но небо оставалось все таким же чистым и прозрачным с редкими звездами и небрежными серебристыми росчерками перистых облаков. Потом, когда едва заалел восток, как-то сразу проснулись все жаворонки, и их дружные крики показались нестерпимо громкими после долгой тишины. Наступил рассвет. Долгая бессонная ночь кончилась.

О чем только не передумаешь, когда не спится. Ферулы напомнили, что основание отходящего от стволика каждого листочка покрыто глубокой продольно вытянутой чашечкой, тесно смыкающейся своими краями. В этой чашечке, в отличном темном убежище, на день затаиваются разные насекомые. Интересно бы сейчас на них взглянуть.

Едва позавтракав, перехожу от ферулы к феруле. Вот паучок-скакунчик забрался в чашечку и сидит в ней в ожидании добычи. Другой завил себя со всех сторон нежной тканью, очень занят, линяет. Некоторые из пауков закончили эту трудную операцию, покинули убежище, оставив шелковый домик. Но больше всех здесь уховерток. Они всегда путешествуют компанией и уж если займут ферулу, то всю, и битком набьются в ее пазухи: в них и безопасно, и солнце не печет, и, главное, влажно, не слишком сушит воздух пустыни.

Каждый раз, как только я открываю убежища уховерток, они приходят в величайшее возбуждение и, грозно размахивая клещами, в величайшем волнении и спешке разбегаются во все стороны. А когда ферулы завянут, уховертки переселяться под камни и начнут выводить потомство. И так, видимо, повелось исстари, и обычай поддерживается из года в год в этом ущелье.

В пазухах листьев я нахожу больших, зеленых, с белой каемкой по бокам, гусениц. Многие из них больны, покрылись ржавыми пятнами, а некоторые погибли, сморщились. Неужели гусеницы устраиваются сюда только на время болезни! Ведь кое-кто из них выздоровел и, покинув убежище, оставив в нем после себя типичные серые комочки испражнений, здравствует.

Забрались сюда крошечные муравьи-пигмеи, оживленно снуют, что-то ищут, к чему-то присматриваются. Они не едят растение, не сосут из него влагу, не собираются здесь и устраивать гнездо. У них жилище в земле, отличное, старое, с многочисленными камерами и сложными лабиринтами, переходами. Что им тут надо? Можно бы расстаться с ферулой, но загадка муравьев не дает покоя. Но вот, наконец, найден на нее ответ. Большой отряд крошечных подземных жителей, оказывается, переселил наверх с корней растения своих кормилиц, больших, черно-коричневых, головастых с длинными хвостиками цикадок. Видимо, цикадкам нужен новый корм, или пришла пора размножаться. Но как муравьи-лилипутики перегнали сюда свою скотинушку? Наверное, с помощью каких-то особенных приемов. Цикадки — все их достояние. От них зависит благополучие муравьиной семьи, и поэтому, когда я раскрыл убежище, наполненное ими, маленькие труженики, растерянные и обеспокоенные, с величайшей энергией заметались, спасая свое добро.

Жизнь ферулы скоротечна. Она, такая большая, выросла совсем недавно, и пройдет еще немного времени, когда от растения останутся одни сухие палочки, которые ветер развеет по пустыне.

Припекает солнце. Поднимается легкий ветер и раскачивает растения. От ферулы начинает исходить тонкий и нежный аромат. По струйкам запаха к ее цветам мчатся со всех сторон многочисленные насекомые, жадно льнут к нектарникам, расхватывают желтую пыльцу. Они тоже, как и ферула, очень торопятся в эту короткую весну пустыни.

В ущелье Капчагай строители электростанции и водохранилища наращивают платину, а здесь на месте реки Или уже разлилось большое море, и берега его едва видны. Вода наступает на левый низкий пустынный берег, на десяток километров в новом водохранилище пестрят островки назатопленных бугорков и песчаных барханчиков.

Бреду по берегу, если можно так назвать пустыню, к которой подступила вода, присматриваюсь.

На мелководье слетелось множество птиц. Чайки носятся стаями или сидят на островках так плотно друг к другу, что кажутся ослепительно белой полоской снега. При моем приближении поднимаются в воздух осторожные утки. Бродят в воде ходулочники. Замысловатые пируэты выделывают в воздухе чибисы. Вся пернатая братия слетелась сюда ради поживы и ее, видимо, здесь немало: масса терпящих бедствие насекомых плавает в воде, барахтается, пытаясь выбраться из неожиданного пленения. Весенняя пустыня зазеленела недавно. Отцвели самые первые белые тюльпанчики, и сейчас на смену им пришли желтые. Они горят яркими свечками среди сизых кустиков полыни, а некоторые колышут свои нарядные венчики над водой. Цветут они последний раз в своей жизни. Скоро их накроет вода. Местами предательская солончаковая почва топка, в ней легко завязнуть, и когда попадаю в ловушку, спасаюсь только тем, что сразу же ложусь на землю и выбираюсь ползком из опасного места. Осторожно пытаюсь пробраться на один маленький островок. На нем меня ждет сюрприз: здесь собралось десятка два степных гадюк. Они вяло ползают, некоторые переплелись друг с другом в клубок. Сегодня прохладно, солнце давно закрыли облака.

Вода постепенно прибывает. Она топит подземные жилища муравьев, и они, подгоняемые ею, поднимаются все выше и выше. У самой кромки воды муравьи собираются в поверхностные прогревочные камеры. Их тут набито битком. Муравьи-жнецы спешно расширяют камеры. Они привыкли испокон веков так делать, когда почва становится влажной. Чем больше камер, тем скорее обмен воздуха, тем она суше. Никто из них не собирается переселяться, не чует неминуемой гибели. В истории их жизни не бывало подобных потопов, а если и бывали во время необычных катастроф, то настолько редко, что не оставили следа в инстинкте.

Птицы начеку, и там, где собралось много муравьев под тонкой корочкой почвы, хозяйничают, ковыряются клювом в земле, набивают зоб обильной пищей. По самому берегу много таких разрытых птицами остатков муравьиных поселений со случайно уцелевшими и растерянно бродящими одиночками. Разведали о муравьиной беде и барсуки. Печатая свои когтистые лапы на топкой почве, стали разгребать муравейники, поедая страдальцев. Добыча обильная, еще бы, вся семья собралась вместе в одну плотную кучку. Вздумали лакомиться муравьями и лисицы, и так же, как и барсуки, отведали эту необычную пищу.

Муравьи-бегунки — заядлые теплолюбы. Им чем жарче, тем лучше. Но сегодня в прохладе они тоже работают, расширяют ходы затопляемого жилища. Ничего не поделаешь, что-то надо предпринимать против излишней влаги.

Прошлый год был хорошим для пустыни. Обильные весенние дожди напоили землю, выросли высокие травы, пищи стало вдоволь, и расплодились пустынные мокрицы. Здесь их особенно много. Норки отстоят одна от другой на расстоянии десяти сантиметров, а некоторые почти впритык друг к другу. В каждой норке сидят молодые самка и самец, сторожат свое жилище. Один из супругов угнездился во входе своего молодежного дома, изнутри заперев выход передней частью туловища. Интересно, сколько здесь мокриц, хотя бы на гектар площади? Начинаю подсчитывать. В среднем на квадратный метр площади приходится около трехсот норок, на гектар почти три миллиона! Каждая мокричка весит немного, и три миллиона мокричек весят килограмм. Какое количество биологической массы способна производить пустыня!

Я давно знаю, это место особенно изобилует мокрицами, но такое столпотворение их вижу впервые. Год расцвета этих интересных сухопутных ракообразных, ведущих строго семейный образ жизни, совпал с предстоящей гибелью. Скоро вся низменность затопит вода, и величайшее множество супружеских пар, приготовившихся встречать появление многочисленного потомства, будет погружено под воду и погибнет. Они тоже не желают расставаться со своими норками, сильно к ним привязаны! Да и достаются они нелегко. Чтобы проделать вертикальную норку в сухой почве пустыни, приходится ее смачивать слюной и потом грызть челюстями, заглатывать в кишечник и только тогда выносить ее наверх. Нелегкий способ, но что поделаешь!

Когда вода подходит к жилищу, охрана входа не снимается, и только когда она заливает норку, тогда хозяева выходят из нее. Но, даже очутившись под водой, не желают мокрицы расставаться друг с другом. Семейная пара пытается переждать неожиданное наводнение.

К удивлению, мокрицы очень стойки к неожиданному водному плену, хотя дышат воздушными жабрами. Любители солончаковых низин, они нередко оказывались под водой после проливных весенних дождей.

Мокрицы — очень полезные обитатели пустыни. Они рыхлят ее почву, облегчая в нее доступ влаги и воздуха, удобряют ее. На местах поселений мокриц вскоре начинают расти кустарнички. Сами мокрицы питаются грибками. Временами налетает ветер, он гонит мелкую волну, поднимает со дна тонкую взвесь глины, и она закрывает самоотверженных владельцев норок, пытающихся пережить несчастье. Темнеет. На западе сгустились тучи, черной громадой постепенно закрыли небо. На полотнище палатки упали первые капли дождя. Ночью дождь не на шутку разошелся, и рано утром, опасаясь раскисших солончаков, мы быстро готовимся к бегству. Прежде чем покинуть место стоянки и забраться в машину, по привычке обхожу место стоянки. Мокриц у входов нет. Ни одной. Все они сняли охрану и спустились на дно жилища. И в этом особый расчет. Пусть дождь капает в нору, смачивает сухую землю. Потом будет ее легче рыть. Откуда им знать, что скоро придет другая вода, снизу, от которой не спастись.

На мокрой и потемневшей почве остался светлый квадрат от только что свернутой палатки. Здесь мокрицы, над норками которых мы благополучно переночевали, как и прежде сидят во входах. Еще не уловили дождя. В самом центре сухого квадрата я вижу гадюку. Они приползла сюда ночью. Нашла теплое и сухое местечко под нами!

Покидая равнину, бросаю на нее последний взгляд. Вода подступает. До самого горизонта ее поверхность пестреет крошечными островками незатопленной земли. На них, наверное, продолжают спасаться многочисленные обитатели пустыни.

Сегодня, десятого марта 1965 года, небо ясное и, наверное, после долгого ненастья будет теплый весенний день. Солнце взошло над тугаями и пустыней, и сразу почувствовались его ласковые лучи. Высоко в небе к Соленым озерам тянут стаи уток, кричат в кустах фазаны и хлопают крыльями, заливаются щеглы, синички лазоревки. Только насекомых не видно. Еще не отогрелись после утреннего заморозка.

Но с каждым часом теплее. От ручейка на берег выползает темно-серый ручейник. На его спине два отросточка — зачатки крыльев. Он очень торопится, забирается на тростинку, крылья его вырастают, расправляются, складываются на спину, и вскоре он, справляя весну, трепещет в воздухе.

Сверкают на солнце крыльями жуки-стафилины, какой-то большой жук с гулом проносится мимо. Куда он спешит, зачем так рано проснулся? Открыл крышечку своего подземелья люковой паук, принялся за ремонт зимней квартиры, соскребывает ядоносными крючками комочки земли, опутывает паутиной, собирает в тючки и выбрасывает наружу.

Муравьи еще спят в подземных убежищах, ждут, когда к ним в глубину проникнет тепло, не верят весеннему дню. Еще будут морозы, холода, дожди, быть может, даже снега. Зато любители прохлады муравьи-жнецы все пробудились, выбрались наверх и принялись заготавливать семена тех трав, которые осенью были несъедобны, а теперь после зимы как раз кстати. Кое-где возле входов гнезд греются их зоркие и чуткие крылатые самки и самцы. Едва упадет на них тень, все они в спешке, сверкнув крыльями, мчатся в спасительные подземные лабиринты.

Кончился сон у пустынных мокриц. Теперь прощайте, зимовочные норки и тесные скопища! Наступила пора расселения, свадебных путешествий и заботы о потомстве. Не беда, что еще будут холода, весна все же наступила, чувствуется во всем ее дыхание.

Над небольшой полянкой среди высокого лоха реют в воздухе кпопы-солдатики и садятся на землю. Желтая сухая трава колышется от множества красных телец. Они тоже расселяются и сюда залетают со всех сторон по пути.

В ложбинках, где скопилась вода, в мелководных лужах копошатся клопы-гладыши, кориксы, жуки-водолюбы. Они прилетели сюда на мелководье, прогретое под солнцем из холодных, в ледяных заберегах речек. Когда наступит засуха, вся эта братия переселится обратно.

Солнечные лучи становятся еще жарче. В тени уже более двадцати градусов. Яркие цветистые фазаны по-весеннему раскричались в кустах чингиля. На сухом суку завел веселую и звонкую трель пестрый дятел. Прилетела сорока с веточкой в клюве для гнезда. Высоко в небе просвистели крыльями шеренги уток-шилохвосток. Сверху донеслись крики журавлей. Большие птицы, медленно взмахивая крыльями, неслись на север, на родину. Когда же стих ветер, и чувствовалась только едва заметная и плавная тяга воздуха, на паутинках поднялись паучки и полетели в дальние странствования. Полетели все: крошечные юнцы-малыши, едва вышедшие из родительских коконов, и те, кто еще осенью начал самостоятельную жизнь и удачно перезимовал. Поднялись в воздух и пауки-волки из семейства Ликозид. Вот мимо на длинной сверкающей нити медленно проплыла молодая самка ликоза, размером с горошину. За ней другой пилот, бродяга-скакунчик стал постепенно набирать высоту. Земля запестрела от паутиновых нитей, а небо расчертилось сверкающими нитями. Никто не знал о том, что пауки-ликозы и скакунчики так же умеют летать, как те, кто всю жизнь сидит на одном месте в своих паутинных ловушках и только один раз в детстве превращается в воздушных путешественников. Так неожиданно открывается маленькая тайна паучьей жизни.

Поднимаются на крыльях в воздух мириады мелких насекомых, пробудившихся после зимнего сна. Маленькие моторы беззвучно работают и несут повсюду бездумных переселенцев. Буйство расселения завладело всеми, и, казалось, будто в природе во все стороны разносится гул набата и взывает: «Разбегайтесь, разлетайтесь, расползайтесь, прощайтесь с насиженными местами, занимайте все места, где только возможна жизнь. Не беда, если кто и окажется неудачником, жизнь обязана заполнить все закоулки, где только она возможна!»

Незаметно склоняется к горизонту солнце, розовые лучи падают на далекие снежные вершины гор Тянь-Шаня, и когда оно прикасается к горизонту большой молчаливой пустыни, все старые сухие травы начинают сверкать паутинными нитями, и это ранее не заметное богатое убранство, эти следы переселенцев светятся, мерцают и медленно гаснут вместе с наступающими сумерками. Первый весенний день пробуждения и расселения закончился!