Время дракона

Влад никогда не видел Стефана Лазаревича, правившего в те же времена, что и дед Влада, великий румынский государь Мирча. Сохранилось лишь предание о жизни сербского князя, но и там младший Дракул находил для себя много поучительного: "Не такова ли судьба всех правителей? - размышлял он. - В каждом народ замечает только одну черту, самую яркую, а остальное побоку. Вот и с моим отцом случилось так. За ним заметили, что он чеканил дьявольскую монету, и все разговоры про него только и вертелись вокруг этих проклятых денег. Его прозвали Дракулом, и это прозвище не отстало даже тогда, когда он начал жертвовать монастырям и раздавать щедрую милостыню".

Конечно, народ судил несправедливо, ведь отец Влада, чеканивший монеты, не был ни зол, ни жесток, ни коварен, ни хитёр, как дьявол. Прозвище Дракул он не заслужил, да и любое другое подошло бы плохо, потому что нельзя выразить всю суть человека в одном слове.

"То же и со мной! - мысленно восклицал Влад. - Я ношу отцово прозвище, но неужели оно отражает всю мою суть? Неужели нет у меня других талантов, кроме как судить и казнить людей? Не может быть! Ведь изначально меня прочили лишь в помощники отцу с братом, и если бы это сбылось, я мог бы проявить другие таланты".

Младший Дракул считался суровым и строгим государем. А был ли он на самом деле суров и строг? Или это жизнь заставила его надеть на себя суровую личину, а в глубине души он так и остался смирным отроком, привыкшим во всём подчиняться старшим родичам?

Наверное, не случайно младший Дракул кое в чём уподобился Стефану Лазаревичу - тоже сочинял стихи. Правда, занимался этим от случая к случаю, ни перед кем не хвастался удачными виршами, да и хранилось они только в голове у сочинителя и нигде больше. Порой все строки начисто забывались, но забытое могло и вспомниться, а чаще других всплывало в памяти вот это стихотворение:

В первую ночь, проведённую в замке Гуньяд, Влад не спал почти до рассвета. Глаза не хотели закрываться, поэтому, пока здешние обитатели ещё бодрствовали, княжич бесцельно бродил по коридорам и лестницам, а прекратил хождение лишь во втором часу. "Если буду гулять по темноте, ночная стража может запросто принять меня за вора", - решил Влад и отправился к себе в комнату.

Полусонный слуга - один из тех, что приехали вместе с княжеской семьёй из Тырговиште - помог снять кафтан и сапоги, но как только выполнил свои обязанности, упал на тюфяк в углу и захрапел. Слугу бессонница не мучила, а вот Влад не смыкал глаз и всё таращился в темноту каменных потолочных сводов. Лишь когда небо за окном посветлело, он провалился в забытьё, но всё равно грезил, что бродит по разным помещениям, пытаясь выучить, где что находится.

Очнулся княжич, когда небо посветлело чуть больше. Сквозь щель под дверью начали просачиваться звуки шаркающих шагов и приглушённые голоса. Судя по всему, замковые слуги уже проснулись и спешили по коридору приниматься за дела, пока в комнате челядинцы Влада, двое из которых устроились на полу на тюфяках, а ещё один - на широкой лавке возле стены, продолжали сладко посапывать. Вот лежебоки!

Ещё с вечера кто-то поставил на столе медный таз и такой же медный кувшин, положив сверху полотенце. В кувшине княжич обнаружил воду и решил умыться - сам, без помощи, хоть это и не полагалось.

Один из челядинцев, спавший на тюфяке, увидел, что делается, приподнял голову, но юный господин только отмахнулся - он почему-то не желал видеть рядом с собой те лица, которые ежедневно видел на протяжении последних нескольких лет.

Меж тем в капелле начал звенеть колокол. Его звуки, однообразные и гулкие, приглашали на самую раннюю утреннюю службу. Это означало, что сон окончен для всех, так что люди в коридоре за дверью прекратили осторожничать, затопотали и заговорили без всякого стеснения.

Конечно, приглашение в капеллу не относилось к православным гостям, поэтому отец Антим в начале десятого часа устроил православную обедню, как делал когда-то в Сигишоаре. Сёчке не пришла, брэилянка ехидно сказала об этом кормилице, а нянька, присматривавшая за Раду, вздохнула.

Хоть обедня и служилась в непривычном месте, сам строй богослужения измениться не мог, так что княжичу не требовалось быть внимательным. Он крестился и чуть наклонял голову в поклоне, когда надо, но делал это полуосознанно, так что через некоторое время после начала службы почувствовал, что засыпает стоя. Влад даже испугался, что вправду заснёт, как вдруг услышал за спиной тихое "эй".

Не успел княжич обернуться, как оклик повторился, но теперь уже рядом - в комнату тихо вошёл Ласло.

- Это у вас надолго? - шёпотом спросил хозяйский сын.

- А что? - таким же шёпотом спросил Влад.

- Поехали, воинский лагерь посмотрим. Мы вчера со стены костры видели. Помнишь? Вот этот лагерь. Я там кое-кого знаю. Поехали.

- А почему сейчас?

- Воинам есть раздают. Хочешь попробовать, что они едят? Это почти то же, что в походе побывать.

"Посидеть вместе с наемниками у походного костра, поспрашивать про битвы и вкусить настоящей воинской пищи? Вот это приманка!" - подумал княжич. Сонливость как рукой сняло. Он быстро перекрестился и вышел из комнаты, сознавая, что его по возвращении не похвалят. Влад оправдывал себя тем, что в Тырговиште часто видел, как отец, не достояв службу до конца, выходил из храма, если ожидали неотложные дела. "Раз государю можно, то и государеву сыну не запрещается!" - подумал княжич. А ещё он подумал, что незаметно для себя начал слушаться десятилетнего Ласло, как старшего.

"Тебе тринадцать, а он тобой помыкает", - спохватился Влад, но слишком поздно, когда уже следовал за маленьким Гуньяди во двор, на ходу застёгивая тёплый кафтан. Теперь возвращаться на обедню было глупо. К тому же, княжич по-прежнему боялся на ней уснуть. Казалось, лучше уж не спать, а единственным средством от дремоты являлась встреча с чем-нибудь незнакомым.

Бессонная ночь всегда действовала на Влада одинаково. Внимание делалось очень цепким, отчего казалось, что зрение, слух и чутьё улучшились и стали как у лесных зверей. Весь мир начинал жить особенной жизнью, наполнялся множеством интересных предметов, звуков и запахов. Сейчас княжич чувствовал себя так, как будто приглашён не на осмотр воинской стоянки, а на открытие новых земель. Лишь бы в новых землях не встретилось что-нибудь хорошо известное, а иначе - он знал по опыту - тут же напала бы дремота.

На выходе во двор пришлось сощурить глаза от неожиданно яркого солнца. Пока пересекали этот двор, каждый шаг отдавался чётким, гулким эхом. В конюшне, пропитанной запахом сена, ждали осёдланные кони. Оба животных время от времени шевелили ртом, дожёвывая овёс, навязший на зубах, так что железные детали уздечек тихонько позвякивали. С оглушительным скрипом и скрежетом поднялась решётка в воротах замка. Когда выехали на дорогу, то лошадиные копыта, ритмично ударяющие в мокрый снег, издавали звук "чап-чап, чап-чап". В овраге под стенами замка журчала речка. В свежем весеннем воздухе чувствовались запахи прелой травы и сырой земли.

Ближнее поселение кузнецов давно проснулось. Из труб вились дымы. Со дворов слышался собачий лай. Где-то протяжно замычала корова. В некоторых кузницах светились огни, слышался звонкий стук молотов, и теперь этот стук напоминал Владу о Сёчке, потому что был созвучен с её именем, но, вспомнив о невестке, княжич вспомнил также о старшем брате и в очередной раз подумал: "Сёчке - сокровище, а Мирча не понимает, чем владеет".

Может, Влад и перестал бы зариться на неё, если бы убедил Мирчу, что тот зря брезгует такой замечательной супругой, однако подобная беседа не могла состояться. Если бы деверь заговорил о достоинствах невестки, сразу сделалось бы ясно, почему он обратил на них внимание, а закончилось бы всё непримиримой ссорой между братьями.

Влад стремился избежать этого. Он и так думал, что его великий дед мог бы попенять ему: "Почему ты не живёшь с братом в мире?" Нарушать дедовы заветы не хотелось, но выходило само собой. К тому же, всё началось из-за Мирчи. Ведь именно старший брат первым отдалился от младшего, потому что повзрослел и стал больше времени проводить с отцом. Влад с нетерпением ждал, когда тоже повзрослеет, и, наконец, дождался, но в итоге братья не сблизились, а ещё больше отдалились друг от друга.

Влад хотел бы вернуться во времена детских игр - ведь в ту пору не нужно было ничего таить - и потому даже замок Гуньяд, о существовании которого княжич узнал совсем недавно, заставлял думать о далёком прошлом, о детстве. Очертания зубчатых стен и башен, высившихся слева от дороги, напоминали о шахматах из дворца в Тырговиште, одно время заменявших Владу и Мирче игрушечные армии. Княжичи выстраивали на клетчатой доске крепость из фигур, в середину помещали короля, призванного держать оборону, а другой король вместе с конницей и оставшимися фигурами начинал осаду.

Владу казалось, что зубчатые стены Гуньяда это правильные ряды пешек, а башни с плоскими крышами похожи на шахматные туры, да и сама крепость выглядела широкой, приземистой, словно стояла на просторном клетчатом поле, а не на узком утёсе.

Одна из башен обросла строительными лесами, причём было очевидно, что ей собираются сделать островерхую крышу. Это лишило бы её сходства с шахматной турой, и потому Влад почувствовал досаду, хотя покатая крыша считалась во всех отношениях лучше плоской. Колпак, крытый черепицей или медью, не только защищал каменную кладку от дождей и снегов, но также позволял собирать в бочки дождевую и талую воду, которая могла пригодиться в замковом хозяйстве, но княжич всё-таки предпочёл бы ничего не достраивать.

"Ладно. Судить, что лучше, это дело не моё, а дяди Яноша, ведь он хозяин", - в конце концов, решил Влад, но тут снова почувствовал, что засыпает, потому что знания о крышах башен он получил уже давно, на уроках воинского дела - всё это было хорошо знакомо. Княжич старательно проморгался, прогоняя сон, и тут увидел, что вместе с Ласло выехал на ту самую равнину, которой так завистливо любовался вчера.

Зрение, слух и чутьё опять навострились, улавливая каждую мелочь. До княжича доносился гул разговоров, незлобная ругань, ржание лошадей. Лагерь не имел вала и ограждения. Их заменяли многочисленные крытые повозки, поставленные в ряд, а в бортах некоторых повозок были сделаны окошечки, откуда выглядывали жерла маленьких пушек.

Увидев, куда смотрит гость, Ласло сказал:

- Это называется "город из возов".

Воротами для необычного города служили высокие плетни. Они стояли в два ряда на небольшом расстоянии друг от друга и растаскивались вправо и влево, когда требовалось кого-то пропустить.

Караул, выставленный возле ворот, вопросительно посмотрел на нежданных гостей, а маленький Гуньяди сказал старшему караульному лишь две фразы:

- Ты знаешь, кто я?

- Нет.

- Тогда иди и спроси у командира вашей сотни.

Караульный не стал спорить и ушёл, а через несколько минут вернулся уже бегом и махнул рукой товарищам, чтоб растаскивали плетни.

- Я же говорю, что я тут кое-кого знаю, - усмехнулся Ласло.

Миновав ворота, он повернул в ту же сторону, куда ходил старший караульный, и направил коня прямо вдоль повозок. Теперь хозяйский сын и его гость ехали не рысью, а шагом, потому что вокруг было полно людей, и к тому же путь стал скользким - развезло.

На первый взгляд в воинском лагере совсем не осталось снега - лишь серая грязь, которую месили тысячи ног, и почти одного цвета с грязью были многочисленные палатки из серого небелёного холста. Возле каждой горел костерок, поэтому запах земли перебивался запахом дыма. А ещё в лагере витал тот же запах, который, как помнилось Владу, разносится с паперти митрополичьего собора в Тырговиште, когда на паперти сидели нищие. В лагере, конечно, их не было, и всё же прелый запах давно не стиранных кафтанов, пропитанных человеческим потом, накатывал на Влада то справа, то слева.

Посещая митрополичий собор и проходя мимо нищих, княжич обычно зажимал нос рукой и плотнее закрывал рот, хоть отец и говорил, что не следует так нарочито показывать свою брезгливость, и что к нищим надо проявлять сострадание. Влад кивал, но отношение к нищим было одним из немногих случаев, когда он не мог подражать отцу. Княжич презирал людей, которые воняют, как нищие, и потому сейчас удивился сам себе, ведь он не чувствовал презрения и втягивал густой запах обеими ноздрями.

А впрочем, удивляться было нечему, ведь в лагере витал совсем иной запах! Запах настоящего войска! Запах походных трудностей и лишений, которые переносятся не с нищенскими стенаниями, а с доблестной стойкостью, с песнями и шутками! Запах той жизни, которой Влад никогда не знал, но мечтал узнать с того дня, когда наставники по воинскому делу начали рассказывать ему и Мирче о походах, в которых участвовали. Вот почему Влад завидовал старшему брату, отправившемуся вместе с отцом на войну. А теперь Владу тоже повезло. Правда, он сомневался, одобрил бы родитель посещение лагеря или нет. "Ведь я ради этого ушёл с обедни, - думал княжич. - Конечно, отец тоже так делал, но он делал так потому, что у него были важные дела. А у меня?"

Тем временем количество воинов вокруг росло. Они шли откуда-то из глубины лагеря, держа в руках пустые миски, и направлялись как раз к повозкам, мимо которых пробирались Ласло и Влад. Тут княжич заметил, что у нескольких повозок пологи откинуты. В каждой высилась гора наполненных мешков, и стояли два раздатчика. Раздатчики стаскивали с кучи очередной мешок, быстро развязывали его и, вооружившись деревянными черпаками, насыпали что-то в подаваемую посуду.

Несмотря на расторопность раздатчиков, возле повозок уже собралась толпа из нескольких десятков вихрастых затылков. Слышалось чавканье ног по грязи, непрекращающийся гомон, из которого вырывались отдельные возгласы:

- Эй!

- Не толкайся!

- Скоро там?

- Сыпни побольше.

- Мне в две.

- Братцы, дайте пройти!

- Отходи, не задерживай.

- Куда? Куда ты? Ишь шустрый!

- Не боись, всем хватит.

Влад, невольно оказавшись в этой толпе, то и дело смотрел на миски в руках тех, кто уже получил порцию. "Что же раздают? - думал он. - Золотисто-желтоватое. Крупа - не крупа, а что-то..."

- Эй, что вам дают? - начал спрашивать Влад. - Что у вас такое?

Воины не торопились отвечать, озабоченные лишь тем, как бы просочиться среди товарищей, которые ещё ждали своей очереди.

- Эй, брат, что это в миске? - обратился княжич к очередному воину.

Тот поднял голову:

- Это тархоня.

- Что? - не понял Влад.

- Тархоня, - повторил воин.

Как видно, его палатка находилась рядом, потому что он вытянул шею, словно увидев кого-то, и крикнул:

- Ну что? Вода закипела?

А между тем почти над каждым костерком близ палаток уже появились котлы. Воины сыпали жёлтое нечто из мисок прямо в котёл, а кто-нибудь самый рукастый крошил в общее кушанье разные добавления. Потянуло свежим луком, затем чем-то копчёным.

Пока Влад расспрашивал и принюхивался, Ласло уже выбрался из толпы, и пришлось его догонять. Благо, провожатый уехал недалеко.

Маленький Гуньяди остановился напротив входа в просторный серый шатёр. Край полога, прикрывавшего вход, был откинут, поэтому мальчик, не вылезая из седла, наклонился, заглянул внутрь и громко произнёс:

- Эй, Тамаш. Ты чего меня не встречаешь?

- А! Наш молодой командир! - раздался хриплый приветливый голос.

Наверное, о десятилетнем ребёнке следовало бы сказать не "молодой командир", а "маленький", но прозвучало то, что прозвучало, и Влад задумался над этим.

- А я вот собирался тебя встретить, да опоздал на полминутки, - продолжал голос. - Я думал, пока этот дурень ворота откроет...

Ласло отъехал чуть в сторону, и из темноты полотняного укрытия на свет вышел человек. Было этому человеку лет сорок, и, судя по виду, двадцать из них точно прошли в походах.

Макушка у вояки начала лысеть, поэтому, когда он наклонился, вылезая из шатра, стало видно, что ему пару раз по этой макушке хорошо доставалось. Очень внушительно выглядели огромные усы, закрученные вверх. Уважение вызывала и потёртая кожаная куртка. Такие куртки обычно поддевают под доспехи, но сейчас её просто набросили на плечи поверх белой, но несвежей рубахи. Штаны не представляли собой ничего особенного. Княжич даже затруднился бы определить их цвет. Вылинявший коричневый или светло-серый. В тени они казались одного цвета, а на свету - другого. Сапоги выглядели дорого, но засохшая грязь, покрывавшая мысы, говорила, что хозяин этих сапог небогат. Богач посчитал бы для себя недостойным марать обувь. "Скорее всего, трофей. Может, даже снятый с убитого", - подумал княжич.

Маленький Гуньяди внимательно наблюдал за Владом, проверяя, впечатлён тот или нет, однако старался себя не выдать, поэтому, когда княжич заметил на себе изучающий взгляд, Ласло тут же переменил выражение лица, улыбнулся и сказал, указывая на усатого вояку:

- Это Тамаш. У него под началом сто семь человек. И они сами выбрали его командиром. Отец говорит, что на таких командирах держится армия, - предупреждая возможные расспросы, мальчишка пояснил. - Это в валашском войске все командиры назначенные, а тут не так. Наёмные воины могут сами выбирать, под чьим началом случить. Если им не нравится командир, они могут взять и уйти. А Тамаш всем нравится, потому что он если ругает, то за дело.

Вояка умилённо посмотрел на мальчика, а затем сделал лицо построже и повернулся в сторону Влада:

- Это кто ж такой будет?

- Это Влад. Он наш гость. Из Валахии, - ответил Ласло. - У его отца армия в восемь тысяч. Но там нет наёмных воинов.

Последнее замечание на счёт румынской армии прозвучало для Влада немного обидно, поэтому он гордо вскинул голову и сказал Тамашу:

- Я приехал, чтобы посмотреть на наёмных воинов. Я расскажу про вас своему отцу.

- Ну, что же... дело хорошее, - усмехнулся наемник. - Посмотри.

На несколько мгновений наступила тишина. Тамаш задумался о чём-то, но когда Ласло вытащил ноги из стремян, собираясь спрыгнуть на землю, вояка спохватился:

- Погоди-погоди. Куда ж ты? Дай, я чего-нибудь наземь постелю. Не пачкай сапожки.

- Ничего, - нарочито небрежно ответил Ласло. - Не бывает так, чтоб в поход идти и не замараться.

- Вот это по-нашему. Вот это молодец, - сказал Тамаш.

Ласло спрыгнул на землю, прямо в грязь, и Влад последовал его примеру. Затем оба привязали коней - привязали сами, без помощи слуг - и по приглашению хозяина, любезно пропустившего гостей вперёд, вошли в шатёр.

Там сидело четверо человек. Трое - на табуретах, и один - на застеленной походной койке. Все выглядели как настоящие головорезы - если встретишь таких в придорожной корчме, а не в палатке воинского лагеря, начинай опасайся за себя и за своё имущество. Правда, сейчас они имели усталый вид, а, заслышав шум у входа, повернули головы очень медленно и лениво. "Как сонные мухи!" - разочарованно подумал Влад, но в следующее мгновение всё понял.

В шатре стоял особый кисловатый дух, и княжич знал, откуда это, потому что не раз присутствовал на пирах - так пахнут опорожнённые, но невымытые винные кувшины, в которых засохли остатки напитка. Ласло тоже понял, что к чему, и даже бросил взгляд на стол, где возле глиняного кувшина валялись игральные кости и кожаный стаканчик. Судя по всему, у Тамаша ночь прошла весело, но новоприбывшие гости не осуждали его, а наоборот.

Увидев Ласло, "сонные мухи" немного оживились:

- Смотри, кто к нам пожаловал! Такой важный гость! А с ним ещё один!

- Поздновато ты пришёл, Ласло, - заметил пожилой вояка в красивом кафтане с сине-зелёным узором. - Всё веселье закончилось.

- Да ладно! Этому молодцу ещё рано с нами в кости играть! - сказал другой вояка, средних лет. Лицо у него могло бы выглядеть добродушным, если б не левый глаз. В том углу, который ближе к носу, нижнее и верхнее веко слиплись, а точнее срослись. Из-за этого глаз стал меньше и ╢уже. Пусть он остался ясным и подвижным, но лицо изменилось - сделалось разбойничьим. Влад пригляделся и заметил тонкую белую линию шрама, которая тянулась почти до середины щеки. И ещё одну похожую линию - на шее.

- Так чем же нам развлечь гостей? - спросил вояка в сине-зелёном кафтане.

- Мы сейчас даже на разговоры не особо годимся, - откликнулся ещё один наемник. Казалось, для своих тридцати он немного грузен, но не только грузность была его приметой - из распахнутого ворота рубахи выглядывала такая густая шерсть, что невольно удивишься.

- Вот сейчас поспим чуток и, глядишь, к середине дня... - зевнул вояка с узким левым глазом.

- Мы так надолго не останемся, - ответил Ласло и почти повторил то, что рассказывал Тамашу. - Это Влад. Он из Валахии. У его отца армия в восемь тысяч. Его отец будет вместе с моим отцом воевать против турков.

Услышав про восемь тысяч, вояка в сине-зелёном кафтане воскликнул:

- Ого! - и, не вставая с места, отвесил шутливый поклон. - Ну тогда... нижайшее почтение благородному господину.

- Я обещал показать Владу ваш лагерь, - продолжал маленький Гуньяди, - и... как вы живёте, тоже показать.

- А вы с утра поесть успели? - вдруг спросил Тамаш, который всё это время оставался у новоприбывших гостей за спиной. - Так рано явились. Небось, голодные? Может, вас накормить? Пища у нас простая, но...

Ласло обернулся:

- Да, мы можем и поесть, - небрежно ответил он. - Если накормите, будем считать, что вы встретили гостей, как надо.

- Так мы мигом, - сказал Тамаш и командирским голосом добавил. - Эй, Чаба, пойди распорядись.

Чаба, сидевший на застеленной койке, проворно поднялся и вышел, а Тамаш тут же улёгся на освободившееся место и, зябко поёжившись, плотнее накрылся курткой.

Гостям никто не предложил сесть, потому что в этом шатре презирались всяческие церемонии, но маленький Гуньяди, похоже, принимал такое отношение, как должное. Он деловито огляделся и забрал себе единственную табуретку, оставшуюся свободной.

Влад решил устроиться на сундуке, но сначала взял его за боковую ручку и подтащил поближе к железной жаровне, с помощью которой тут всё обогревалось. Княжич, как и большинство присутствующих, не выспался, поэтому тоже зяб от лёгкого ветерка, проникавшего через щель у входа.

- Тебе отец не говорил, когда хочет выступить в поход? - спросил Тамаш у Ласло. - Долго нам ещё ожидать?

Маленький Гуньяди пожал плечами, потому что не имел новостей по поводу похода, а Влад подумал секунду и встрепенулся:

- Вчера дядя Янош сказал, что выступает со дня на день.

- Мы про это слушаем уже неделю, - сонно произнёс Тамаш, - и всё никак не выступим. Конечно, я не жалуюсь. Пища тут сносная, плата за бездельное стояние нам всё равно причитается, да только хочется уже и за дело приняться.

Княжич продолжал оглядывать наемников и вдруг подумал, что сапоги Тамаша очень хорошо подошли бы к сине-зелёному кафтану, красующемуся сейчас на плечах у другого вояки. Кафтан и сапоги казались созданными друг для друга и всё же находились у разных владельцев. А чей-то кафтан, выглядевший попроще, валялся в углу шатра. Этот второй кафтан вряд ли принадлежал Тамашу, потому что Тамаш укрывался жёсткой кожаной курткой, хотя кафтаном удобнее.

Можно было бы спросить, в чью пользу закончилась игра в кости, но Влад понимал, что вопрос об игре - ерундовый. Такой вопрос задавать незачем, если в голову приходят другие вопросы, более важные:

- А сколько дядя Янош вам платит? - спросил княжич.

- Командирам? - не понял Тамаш.

- Нет, обычному воину.

- Пеший воин получает по одному золотому за каждые десять дней, - сказал наемник с узким глазом, - и харчи тоже за счёт нанимателя.

- Значит, дядя Янош тратит много, - сказал Влад.

Он произвёл в уме некоторые подсчёты, и оказалось, что Янош Гуньяди за последнюю неделю потерял более четырёх тысяч золотых, отплачивая бездействие своей армии. А если прибавить ежедневные расходы на провизию, то получалось ещё больше денег. И все истрачены впустую? "Нет, всё-таки политика - это дело сложное, - подумал княжич. - Не станет же умный дядя Янош терять деньги просто так".

- А на войне ведь бывают случаи, когда стоять на месте выгодно. Может, сейчас такой случай? - продолжал спрашивать Влад.

- Не знаю, - с сомнением произнёс Тамаш и сел на койке, потому что уснуть ему всё равно не давали. - Войско остаётся на месте, если выбрано удобное поле, где можно встретить врага. А мы сейчас ждём не врага. Мы ждём гонца. Он приедет и скажет, куда пошли турки, и где мы сможем вернее всего перехватить их. Гонцы приезжают каждый день, но господину Гуньяди не нравятся те сведения, которые он получает. Не знаю... Может ему хочется подпустить врага поближе? В этом есть своя выгода. Зачем нам бегать за этими погаными? Пускай поганые сами к нам приходят, а мы их побьём, где им будет угодно.

- А дальше двинемся в Сербию, - добавил грузноватый наемник. - Там тоже много турков, которые никак не дождутся от нас хорошей...

Последнего слова Влад толком не расслышал и не понял, но, наверное, оно означало "трёпка". Ласло, тоже навостривший уши, казалось, расслышал чуть больше.

Только сейчас княжич заметил, что наемники говорят странно. Их речь состояла частью из венгерских слов, а частью из других, взятых будто из славянского языка, но сильно исковерканных. Постоянно мелькало слово "поганые". Даже румыны употребляли его в повседневном обиходе, а вот венгры сказали бы "нехристи". А ещё Влад распознал славянские слова "пища" и "враг", но другие распознать не мог. Два языка соединялись, как две лошади, бегущие в одной упряжке - вроде бы разные, но тянут общий воз, а в этот воз навалилось столько всего!

"А вдруг эти незнакомые слова считаются ругательные? - подумал княжич. - Оттого я их и не знаю. Но вот венгерские они или нет? А может, это ругательные невенгерские слова?"

Догадку по поводу бранных слов косвенно подтверждало поведение десятилетнего Ласло, который слушал очень внимательно и, судя по шевелению губ, стремился заучить отдельные фразы. Влад тоже начал вслушиваться с особым вниманием.

- Когда мы попадём в Сербию, поганые не обрадуются, - мечтательно произнёс грузноватый наемник.

- Зато местные жёнки будут рады, - сказал вояка в сине-зелёном кафтане. - Я слышал, там много вдовых. А мужей сильно убыло.

- Жёнки само собой будут рады, - сказал наемник с узким глазом. - А мужья, которые остались, будут глядеть исподлобья.

- Да пусть глядят и идут себе на... - начал вояка в сине-зелёном кафтане, но оглянулся на Ласло и осёкся.

- Да. Пускай они идут куда-нибудь, куда им угодно, - поспешно подхватил Тамаш.

- Сербы могли показать свою храбрость, когда воевали с султаном без нас, но не показали, - заявил воин с узким глазом. - Теперь мы сделаем то, чего не сделали они, и получим всё, что нам причитается!

Влад решил спросить:

- А где вы жили до того, как пришли на службу к дяде Яношу?

- В Богемии, - ответил грузноватый наемник и, указывая на воина в сине-зелёном кафтане, добавил, - а вот он в Моравии.

- Ясно, - кивнул княжич.

- А ты что, там бывал? - спросил Тамаш.

- Мой отец там бывал, а я пока нет, - ответил Влад и тут вспомнил отцовы рассказы.

Родитель ведь, когда ехал в Нюрнберг через Богемию, слышал вокруг "почти славянскую речь". Теперь эта часть истории сделалась понятной. Повстречав богемцев в здешнем лагере, княжич почувствовал себя так, будто сам совершил путешествие в Богемию. Судьба Влада опять совпала с судьбой его отца, совпала чудесным образом, и от этого отроку сделалось очень приятно, но и без этого Влад остался бы доволен нынешними событиями. "Хорошо, что Ласло позвал меня с собой в лагерь, - подумал он. - Ради такого не жалко и обедню пропустить".

Княжич задумался, о чём ещё мог бы спросить наемников, но серьёзных вопросов придумать не удавалось. Значит, можно было задавать ерундовые. Например, про ту вещь, что валялась в углу шатра:

- А чья одежда там лежит? - спросил Влад.

- Моя, - усмехнулся вояка в сине-зелёном кафтане. - Что? Нравится? Хочешь - забирай.

- Нет, мне не надо, - помотал головой княжич.

Меж тем богемцы - или чехи, как их иногда называли, - не догадывались, что чешский язык похож на славянский. Грузноватый воин и его товарищ с узким глазом тихо беседовали по-чешски и думали, что их речь звучит для гостей как полная бессмыслица, а раз гости не понимают, то стесняться в выражениях незачем. Собеседники посмеивались, обсуждая сине-зелёный кафтан, который ещё вчера принадлежал Тамашу и вызывал всеобщую зависть, а нынешний владелец "купил" эту вещь, выгадав подходящий момент.

Влад понимал разговоры, но не смог бы повторить. Лишь последняя фраза запомнилась княжичу именно так, как была сказана. Она прозвучала немного громче предыдущих. Грузноватый наемник, указывая на обладателя сине-зелёного кафтана, пробормотал:

- ...хитрый, яко Соломоново говно.

"Может, сказать что-нибудь по-славянски и посмотреть, как все удивятся?" - подумал княжич, но оставил эту затею, потому что вернулся Чаба, держа в руках две дымящиеся деревянные миски. По палатке разнёсся запах варёного красного перца вперемешку с запахом сала, лука и копчёной колбасы, жареных на костре, а сквозь всё это пробивался ещё один незнакомый дух - дух чего-то хлебного.

Княжич глянул в миску, которую ему подали. Посуда была почти доверху полна неровными шариками, похожим на жёлтый горох. Там и сям виднелись красненькие кусочки перца. Лук, сало и колбаса лежали с краю миски.

- Тархоня, - пояснил Чаба, затем вытащил одну из двух деревянных ложек, торчавших у него из-за пояса, и торжественно вручил Владу.

Гость вдруг поймал себя на мысли, что никогда прежде не ел из деревянной посуды, да ещё деревянной ложкой. Держа миску навесу, он зачерпнул оттуда жёлтые горошины, положил в рот и принялся жевать. Если б подобное блюдо подали в Тырговиште, княжич ещё подумал бы, кушать или нет, но здесь он поначалу даже не задался вопросом - вкусно или не вкусно. Покажись еда гадостью, Влад всё равно доел бы, однако это оказалась не такая уж гадость... Мягкое варёное тесто, а тут ещё перец, лук, сало, которые забивали этот вкус.

С некоторым запозданием пришла мысль о том, что сало и колбаса - совсем не постная пища. "Наемники сейчас в походе, и потому для них пост отменяется, а ты с чего вдруг отступил от правил?" - спросил себя Влад. Он глянул на Ласло, чтобы узнать, как тот поступит с угощением, и увидел, что маленький Гуньяди ест всё. Тогда княжич последовал его примеру, оправдывая себя тем, что иначе хозяева обидятся.

- Хлеба дать? - спросил Тамаш.

- Да, - хором сказали гости, хотя в обычной жизни вряд ли стали бы закусывать варёное тесто хлебом.

Чаба, не дожидаясь приказа, скрылся, вернулся с серой буханкой и с ножом, а затем прямо на весу отрезал по большому ломтю для каждого едока:

- Привозили позавчера. Зачерствел немного. Ничего?

- Ничего, - пожал плечами Влад, хотя вплоть до сего дня он ел только белый хлеб, который испекли самое позднее вчера.

- Вот как ребятки... накинулись, - проговорил Тамаш, сидя на койке и наблюдая за гостями. - Что ж в замке-то у вас... совсем что ли не кормят?

Ласло по окончании трапезы потащил Влада осматривать остальной лагерь, а княжич жадно вглядывался во всё, надеясь, что вернуться сюда ещё случится...

К сожалению, не случилось. Ездить каждый день маленький Гуньяди не хотел - сказал, что надо повременить, но пока он откладывал, старший Гуньяди получил именно те вести, которых ждал. Войску был дан приказ собираться, а в суматохе сборов невозможно принимать гостей.

Весь замок судачил о том, что турки приблизились к большому торговому городу, называвшемуся Надьшебен, и что город может не выдержать долгую осаду. Защитные укрепления в Надьшебене были слабые, поэтому городской совет прислал к Гуньяди двух гонцов, одного за другим, слёзно умоляя скорее выступить в поход. Горожане очень-очень испугались, ведь несколько лет назад, когда турки воевали с венграми, Надьшебен уже был взят и разграблен.

- Не приведи Господь, чтобы такое великое бедствие повторилось, - говорил первый гонец, которому Гуньяди ответил, что армия ещё не готова. Посланца накормили, дали кров на одну ночь и отправили восвояси, но пока этот человек ещё не уехал, он рассказывал всем подряд об ужасных нравах нехристей. Влад тоже слушал, но не мог избавиться от подозрения, что рассказчик, который размахивал руками и выпучивал глаза, преувеличивает.

Второй гонец вроде бы говорил то же самое, что первый, но в этот раз Гуньяди внял и ответил, что "готов прийти на помощь братьям-христианам". Наверное, второй гонец всё-таки сказал что-то особенное.

Улучив минуту, когда Гуньяди направлялся из общих комнат в свои покои, Влад догнал его:

- Дядя Янош, погоди. Я хочу тебя спросить.

- Что тебе? - откликнулся хозяин замка и остановился.

Княжич пробрался через тесный строй слуг, как всегда сопровождавших Яноша, и продолжал:

- Я хотел спросить, зачем тебе было дожидаться, пока турки подойдут так близко к Надьшебену?

- Эх, мальчик, - улыбнулся Янош, - ты не знаешь людей, а я знаю. Поэтому учись у меня, пока можешь, - он медленно двинулся дальше по коридору, жестом приглашая собеседника идти рядом. - Если я затеваю войну, то, конечно же, рассчитываю на победу. А ты знаешь, что такое победа, мальчик?

- Когда враг разбит, - пожал плечами Влад.

Гуньяди засмеялся, а затем, сохраняя на лице улыбку, снисходительно покачал головой:

- Вовсе нет. Победа достигается тогда, когда тебя признали победителем. Признать твою победу могут те, против кого ты воевал, но будет лучше, если её признают те, кого ты защищал.

- А ещё лучше - пусть признают и те, и другие, - подхватил княжич, желая сострить.

Гуньяди усмехнулся:

- Такого почти никогда не бывает, мальчик. Если признали и те, и другие, это великая победа, которая случается раз в столетие. Вот почему я скромен и довольствуюсь обычными победами, только вот в чём трудность... Турецкий султан никогда не признаёт своих поражений. Если я разобью одно его войско, он начнёт собирать другое - только и всего. Значит, мою победу должны обязательно признать христиане, которых я спас от нечестивцев.

- Дядя Янош, а разве ты сомневаешься, что христиане, которых ты спас, назовут тебя героем? - удивился Влад.

- Сомневаюсь? - переспросил Гуньяди. - Я знаю людей слишком хорошо. Люди по природе своей неблагодарны. Если ты, спеша на выручку, слишком поторопишься, то после они скажут, что справились бы и без тебя. А вот если ты спасёшь их в ту минуту, когда они совсем отчаялись, тогда жди самой горячей благодарности, но торопись принять её... Благодарность - это блюдо, которое очень быстро остывает.

- И поэтому ты оттянул начало похода? - допытывался Влад.

- Да, - сказал Янош.

- И потратил больше шести тысяч золотых просто так?

- Ты уже подсчитал? - удивился Гуньяди. - Умный мальчик. Но ты не принял в расчёт, что Надьшебен возместит мне эти расходы. И даст даже сверх того... от большой благодарности.

Княжич, находясь рядом с венгром и беседуя с ним, испытывал странное чувство, как будто уменьшился ростом. Если бы кто смотрел со стороны, то сказал бы, что гость ниже хозяина совсем на чуть-чуть, но Владу представлялось, что хозяин замка огромен как гора, и чтобы посмотреть на лицо этой горы, нужно запрокинуть голову.

Время от времени, сравнивая себя с отцом, княжич понимал, что поступает не вполне правильно, когда так почтительно смотрит на Яноша и ловит каждое его слово. Отец не одобрил бы этого, ведь он, когда жил у короля Жигмонда, не испытывал такого почтения к королю. "Одно дело - служить венграм, чтобы обрести в их лице могущественных покровителей, и совсем другое дело - подпасть под их влияние", - наверняка, сказал бы родитель, но Влад не мог ничего с собой поделать. Княжич восхищался Яношем и восторженно повторял: "Когда-то у него был один единственный замок, а сейчас - десятки замков и такое войско, которое даже больше румынского. Значит, Янош очень умный, и его надо слушать, чтобы стать похожим на него!"

Государь на мгновение отвлёкся от воспоминаний, чтобы снова заставить коня сменить шаг на рысь. Владов конь, да и остальные лошади уже отдохнули и теперь могли бежать почти без принуждения. "Вот и пускай бегут, - подумал венценосный путешественник. - Надо же когда-нибудь доехать до следующей деревни".

Дорога оставалась всё такой же скучной, поэтому Влад мало смотрел по сторонам и в итоге проглядел, как слева, из-за ствола придорожного тополя выскочили две лохматые тени.

Правитель услышал вопли:

- Великий государь! Великий государь! - а затем почувствовал, что кто-то ухватился за левое стремя и бежит рядом.

Государев конь испуганно покосился, но, доверяя своему всаднику, оставшемуся спокойным, продолжал рысить ровно. Влад оглянулся, увидел возле своей ноги чью-то загорелую руку и чёрную кучерявую голову, а ещё успел заметить, что змей-дракон, тоже бегущий слева, оказался обрадован неожиданному соседству. Тварь, будто играя, старалась ухватить бегущего незнакомца за штанину, однако порезвиться вдоволь дракону не дали - ещё через мгновение мимо государя проскакал один из княжеских охранников, почти сметая того, кто держался за стремя.

Влад остановился, пытаясь понять, что случилось. Всё произошедшее казалось наваждением, но это предположение опровергал расторопный охранник, который тоже остановился, выхватил меч и теперь, с мечом наготове, смотрел под ноги своего коня, беспокойно переступавшего, а возле копыт в клубах дорожной пыли неподвижно лежал человек. К упавшему уже успел подбежать его товарищ - такой же загорелый и кучерявый - который повторял раз за разом:

- Пожалейте. Прошу, не троньте его.

Тут запоздало подъехали ещё несколько государевых охранников и окружили незнакомцев. Особенно следили за вторым - как бы и этот не вздумал кидаться на князя - но второй ничего такого не предпринимал, а склонился к лежащему товарищу.

Наконец, упавший зашевелился и медленно приподнялся. Он не встал на ноги, а сразу принял коленопреклонённую позу. Лицо его было оцарапано. Из носа вытекала струйка крови, особенно заметная потому, что щёки, усы и борода оказались перепачканы в пыли. Наверное, незнакомец упал больно, но не подавал виду - лишь вытер грязь со рта тыльной стороной ладони, затем поклонился правителю, дотронувшись до земли лбом, и проговорил с некоторой натугой:

- Смилуйся, великий государь. Я не хотел делать ничего худого. Но у меня и у моего свата очень важное дело. Там, где ты обычно останавливаешься, чтобы творить суд, мы бы никак не смогли пробиться к тебе. Никто бы нас не пустил. Вот я и осмелился дотронуться до твоего стремени здесь, на дороге.

Княжеский дракон, стоя возле незнакомца и принюхиваясь к нему, словно собака, презрительно фыркнул:

- Ишь! - прошипела тварь. - Хитрец нашёлся! Поберёг бы лучше рёбра, - и Влад склонен был согласиться с этим замечанием.

Судя то тому, что незнакомец говорил натужно, можно было догадаться, что он ушибся боком и не может свободно дышать. И всё-таки смелому просителю следовало радоваться, что отделался так легко. Наверное, он заметил мчащегося на него конника, выпустил государево стремя, хотел отбежать в сторону, почти успел, но всё же был задет вскользь со спины и упал. Предположить что-то иное не получалось - ведь если бы проситель не попытался отбежать, то попал бы под копыта и оказался растоптанным.

Так размышлял князь, слушая извинения и объяснения, а в это время товарищ смельчака тоже встал на колени и тоже поклонился Владу, достав лбом землю.

Теперь государь хорошенько разглядел тех, кого так неожиданно повстречал - перед ним предстали цыгане. Встреча казалась странной, ведь в Румынской Стране слово "цыган" имело ровно то же значение, что "раб", а рабы не судятся государевым судом даже меж собой. С точки зрения закона раб - это имущество, и потому государев суд не имел бы смысла, ведь не судится же пашня против плуга, а кони не судятся с волами.

Цыган можно было узнать по длинным волосам и бородам, ведь другие румынские жители в основном стриглись коротко и бороду не отпускали. Кроме того, все цыгане ходили в плащах, и на этих двоих Влад тоже увидел что-то подобное, сшитое из серой дерюги.

Два товарища, представшие перед государем, носили плащ так, как и большинство их сородичей - повернув, чтобы застёжка располагалась не под горлом, а на плече. Нижний угол плаща оба цыгана предпочли заткнуть за пояс, чтобы получилось нечто по-щёгольски причудливое, и князь оценил их выдумку, но затем заметил, что оба щёголя босые. "Нарядилась голытьба", - подумал он.

В общем, перед правителем предстали два грязных оборванца, у которых и плащ, и рубаха со штанами выглядели ветхими, обтрёпанными. Не одежда, а лохмотья, купленные у кого-то за бесценок или обменянные на некую безделицу. В народе такое состояние называется "голые локти".

Сейчас цыгане стояли на коленях и молча ожидали, когда государь начнёт спрашивать, а тот усмехался. Правда, он не смог бы сказать, что же забавляло его больше - вид оборванцев или то, что делал дракон. Тварь, пользуясь тем, что коленопреклоненные просители её не замечают, бегала рядом и щёлкала зубами возле их носов и ушей. Судя по всему, дракон продолжал играть, а играл он потому, что пребывал в благодушном настроении. Насытившись недавним угощением, которым стал язык крестьянина-острослова, тварь на время сделалась безобидной. Она всем своим видом показывала, что никого кусать не собирается, а зубами щёлкает, поскольку другим играм не обучена.

Настроение Влада было таким же благодушным, как и настроение чешуйчатой шавки, поэтому он подумал, что если не может судить цыган, то может хотя бы выслушать. Пусть расскажут, зачем пришли, если ради этого один из них рисковал жизнью.

- Я понимаю, отчего вы караулили меня здесь, - сказал правитель. - Если б вы поджидали возле деревни, вас бы прогнали взашей, - неторопливо произнёс он, а затем спросил. - Так что это за дело, которое привело вас ко мне, и которое вы называете важным?

Оборванцы сразу встрепенулись:

- Дело в том, - сказал цыган с ушибленным боком, - что приснился мне однажды сон...

Не дослушав, правитель засмеялся:

- Привиделся цыгану сон? Вот уж поистине событие, достойное внимания государя! Ты для того прицепился к моему стремени, чтобы рассказать мне сон?

- Сон был очень важный, - возразил цыган с ушибленным боком. - Приснилось мне, будто ночую я в доме у своего свата, - рассказчик посмотрел на товарища, - вот у него в доме...

- И что? - насмешливо спросил князь.

- И слышался мне во сне старческий голос, - серьёзно продолжал цыган. - Голос повторял: "Выйди из дому. Выйди из дому".

- И ты вышел?

- Вроде как вышел, но только не наяву, а во сне. Думал, ждёт меня во дворе кто-то, но там никого не было, только темень была, и звёзды мигали. И тут снова голос: "Пойди посмотри, что на поле светится". Я подумал: "Надо пойти", - и вот, глядь, очутился на поле моего свата, а посреди поля пробивался из земли свет.

- Клад что ли светился? - спросил правитель.

Некоторое время он слушал внимательно и даже видел перед собой воображаемый дом и окрестности, и звёзды на небе, но затем вдруг встрепенулся, как будто сам очнулся от дрёмы. "Опять мне рассказывают сказки! - подумал государь, уже наученный разбирательством о корове и трёх телятах. - Опять мелют языком, а сами в это время пытаются провернуть какое-то дело".

- Я слышал от сведущих людей, что клады снятся именно так, как свет из земли, - всё так же серьёзно продолжал цыган, - поэтому я обрадовался. Хотел подойти ближе, сделал шаг, другой, третий, пятый, но тут чувствую - моргнул. Моргнул и снова оказался на том месте, откуда ушёл, возле ограды. Хотел я снова попробовать подойти, и снова кто-то вернул меня на прежнее место. А голос говорит: "Одному тебе не справиться. Копай вместе со сватом, да поспеши, а то срок выйдет, и не найдёте ничего".

- Вещий, стало быть, сон? - с недоверием произнёс Влад, но рассказчик будто не замечал этого недоверия.

- А я в ту пору на самом деле гостил у свата, - говорил он, - помогал ему пахать то самое поле. Просыпаюсь, и давай свата будить, пока ночь не кончилась. "Пойдём", - твержу, а тот спрашивает: "Куда?" Я отвечаю: "На пашню, там в самой серёдке клад". А сват говорит: "Мы ведь только вчера прошлись плугом в том месте и ни на что не наткнулись". А я говорю: "Пока ты будешь препираться, срок выйдет".

- И успели? - опять недоверчиво спросил князь.

Цыган с ушибленным боком ответил не сразу, потому что рассказывал всё по порядку:

- Взяли мы по лопате, помолились Христу и Пречистой Деве, а затем поспешили на поле, где я во сне увидал свет. Копнули там в серёдке пару раз и нашли горшок с золотыми монетами! Мы со сватом их сосчитали. Там восемь раз по десять и ещё...

- А вот теперь погоди, - резко перебил правитель.

Цыган, уже привыкший, что перебивают, хотел было продолжить, но Влад повторил.

- Погоди-погоди. Где, говоришь, нашлось золото? На поле твоего свата?

Коленопреклонённые оборванцы кивнули.

- Но ведь ты и твой сват - оба цыгане, так? - продолжал спрашивать Влад.

Оборванцы опять кивнули.

- Тогда вы сейчас сказали глупость. Вы - цыгане, и по закону моей страны не можете иметь никакой собственности и тем более владеть землёй. Вы сами - собственность того, на чьей земле живёте. Вы об этом забыли? Блеск золота лишил вас разума?

Оба цыгана виновато потупились и молчали.

- Так кому принадлежит поле, где вы нашли золото? Случайно, не мне?

- Нет, жупану Утмешу, - хором ответили оборванцы.

- А что это за жупан Утмеш? - спросил правитель.

- Он служит в твоём войске. Помогает стеречь дальнюю заставу, - сказал цыган с ушибленным боком.

- Не припомню такого, - сказал Влад.

- Так он же не великий жупан, - торопливо начал объяснять другой цыган, сохранивший бока в целости. - Он простой жупан. У него всего одна деревня во владении. И сверх того девять цыганских семей.

- И все девять живут осёдло? - спросил государь. - Никто из вас не кочует?

- Живём осёдло, - подтвердил цыган, сохранивший бока в целости, и опять принялся объяснять. - Мне жупан дал в пользование дом и поле. А моему свату - дом и право ходить на заработки, промышлять кузнечным ремеслом. Мой сват - не бродяга. У него и бумага есть от жупана Утмеша. Всё по закону. Бумагу можешь хоть сейчас посмотреть, великий государь.

- А сам Утмеш сейчас где? - спросил Влад.

- Заставу стережёт, - сказал цыган с ушибленным боком. - В усадьбе редко появляется. Наведывается всё больше осенью...

- Вот когда осенью приедет ваш хозяин, отнесёте ему этот клад, - сказал правитель.

Цыгане замялись. Наконец, тот, у кого был ушиблен бок, произнёс:

- Мы принесли этот клад тебе, великий государь.

- А зачем мне? - пожал плечами Влад. - Не надо его мне.

Цыгане опять замялись.

- Мы принесли его тебе, потому что наш вожак сказал нам, - проговорил тот, который с ушибленным боком, а второй цыган добавил. - Он, конечно, не хозяин, как жупан Утмеш, но мы не можем его ослушаться. Мы отнесли клад вожаку, а вожак сказал нести тебе.

- А ваш вожак ещё что-нибудь сказал? - усмехнулся государь.

- Да, - ответил цыган, сохранивший бока в целости. - Вожак напомнил нам твои слова, которые ты часто повторяешь. Ты говоришь, что государь - полновластный хозяин над всем и над всеми. Ты говоришь, что всякий жупан будет владеть своим имуществом, если ты позволишь это, а если не позволишь, то не будет владеть. И нет различия, получено ли это имущество в наследство или куплено, ведь всё равно решаешь ты, кто и на что имеет права.

- Да, я говорил так. А к чему ваш вожак об этом вспомнил?

- Если ты всё это говорил, - закончил цыган, сохранивший бока в целости, - значит, ты можешь решить, кому и сколько дать из найденного клада.

- Интересно... - Влад засмеялся. - А ваш вожак сказал что-нибудь ещё?

- Да, - цыган с небитыми боками совсем осмелел. - Вожак сказал, что жупан Утмеш заберёт всё до последней монетки, как только узнает про клад. А если мы отнесём золото тебе, то нам может что-то перепасть.

- До чего же вы честные! - насмешливо воскликнул Влад. - Неужто, у вас не возникло мысли утаить это золото?

Оборванцы виновато потупились, а затем цыган с ушибленным боком снова посмотрел на государя и произнёс:

- Наш вожак сказал, что утаить мы не сможем. Как только потратим хоть малую часть, о богатстве сразу станет известно, и нам будет плохо. Наш вожак сказал, что мы должны или отнести золото тебе, или вернуть обратно в землю, из которой взяли. Мы решили отнести тебе. Ты рассудишь справедливо, сколько монет положено нам, а сколько - жупану Утмешу.

- Рассужу? А вот это вы зря решили, - возразил государь. - Я не могу вас судить, потому что вы - цыгане. И жупан Утмеш, окажись он здесь, не мог бы с вами судиться. Вот было бы смеху, если б жупан стал судиться с собственной шапкой или собственными сапогами. А вы - как шапка или сапоги, потому что вы - собственность вашего хозяина. Несите монеты ему и надейтесь на его милость.

Цыгане приуныли, но тут боярин Войко, до сих пор молчавший, подал голос:

- Прости, что снова вмешиваюсь, господин, но я думаю, ты не совсем справедливо сравниваешь цыган с неживой вещью.

Оборванцы просительно посмотрели на боярина, а Влад тоже обернулся и внимательно слушал.

- Они всё-таки наделены разумом и имеют дар речи, - продолжал Войко, - и они правы, когда просят тебя разделить клад. Если на охоте собака принесёт хозяину дичь, то имеет право получить что-нибудь в поощрение. Хороший хозяин всегда наградит. Так неужели цыгане, нашедшие клад, не заслужили награду?

- Пусть собака получит вознаграждение от своего хозяина, а не от меня, - ответил князь.

- Но так уж вышло, что она принесла дичь тебе, - улыбнулся боярин.

- Пусть несёт хозяину.

- А если бы подобное произошло на охоте? - продолжал настаивать Войко. - Если бы жупан Утмеш охотился вместе с тобой, и его собака положила бы подстреленную дичь возле твоих ног, а не возле ног хозяина, что бы ты сделал? Я думаю, ты похвалил бы эту собаку. Ты бы сказал, что она необычайно умна и понимает, кто тут истинный господин...

- Да, наверное, - пробормотал правитель.

- Так почему же ты не хочешь похвалить цыган? - снова улыбнулся боярин.

Змей-дракон, продолжавший вертеться вокруг просителей и щёлкать зубами, не стремился что-либо возразить на рассуждения Войки, поэтому Владу даже не надо было выбирать, кого слушать. К тому же, правитель понял, что боярину очень важно оказать влияние на господина именно в этот раз.

Когда Войко был рабом в Турции, то ему, конечно, доводилось слышать, что он - не человек, а вещь, всецело принадлежащая хозяину. Поэтому-то речь Влада, напомнившего цыганам, что они принадлежат своему жупану как бездушные вещи, задела боярина за живое.

- Ладно, Войко, ты меня уговорил, - громко сказал князь и снова повернулся к просителям. - Так значит, вы принесли мне клад? Ну и где он? Дайте мне его.

Войко выглядел довольным, и цыгане, конечно, тоже обрадовались - оба тут же вскочили с колен, но тот, что с ушибленным боком, сразу скривился от боли. Помятый бок не давал ни стоять, ни ходить, как следует, поэтому цыган с целыми боками, сказав товарищу что-то ободряющее, побежал за кладом один.

Как выяснилось, возле тополя, за которым оборванцы недавно прятались, остались вещи - две пары сапог, каждая из которых была связана так, чтоб нести, перекинув через плечо, и две сумы-торбы. Все эти вещи, притащенные на дорогу, были брошены расторопным цыганом в пыль, и лишь одна сума избежала этого - её бережно открыли и вынули оттуда что-то, туго затянутое в тряпицу, под которой оказался горшочек из красной глины.

Проситель, сохранивший бока целыми, осторожно приблизился к государю, на вытянутых руках подал горшочек, тут же отбежал обратно и снова встал на колени - наверное, оборванцы полагали, что стоять так это самое лучшее и безопасное положение - а Влад меж тем начал рассматривать глиняную кубышку, будто допрашивая её, как только что допрашивал людей.

Клад оказался пусть и небольшим, но явно старым. Во многих местах земля не просто испачкала горшок, а приросла к его стенкам настолько, что счистить не получалось. Сами монеты тоже потеряли вид. Они частью потемнели и позеленели, но этого следовало ожидать, ведь золотые деньги никогда не делаются из чистого золота - в него всегда что-нибудь добавляют, чтобы выгадать - а в итоге благородный металл чернеет, зеленеет и даже ржавеет, хотя ему это совсем не свойственно.

Судя по всему, пока горшок лежал зарытым, внутрь набилась сырая почва и успела слежаться. На внутренней стороне глиняных стенок осталась линия, которая чётко показывала, до которого уровня кубышка была заполнена ценным содержимым. Эта линия, нарисованная самой природой, лучше любых свидетелей подтверждала, что сейчас в кубышке примерно столько же золота, сколько было, когда выкапывали.

"Наверняка, оборванцы всё-таки утаили пару-тройку монет, - подумал Влад, но ему не хотелось доискиваться. - Пусть доискивается жупан Утмеш, если хочет, а я не стану", - решил он, чувствуя, что должен проявить мягкость и уравновесить то жёсткое решение, которое принял недавно, когда велел отрезать язык крестьянину-острослову.

Желание уравновесить недавний приговор милостью возникло не только из-за попустительства дракона. Оно возникло и под влиянием Войки, который, глядя через плечо государю, тоже рассматривал кубышку.

- Занятная находка, - сказал ему Влад, достал одну из монет и пригляделся. На монете был изображён коронованный человек в полный рост. Человек стоял, уверенно поставив ноги шире плеч, и держал в правой руке скипетр, а в левой - золотой шар с крестиком, обычно именуемый "державное яблоко".

Это кое-что значило, ведь большинство румынских государей проходили церемонию помазания, обходясь без яблока - лишь короной и скипетром - а вот дед Влада, великий Мирча, при помазании получил все три атрибута власти.

Словно подтверждая это, рядом с человеком, изображённым на монете, виднелись буквы "МИ" - буквы длинной надписи, которая должна была идти по краю монеты, но пропечаталась плохо. Впрочем, даже таких неполных подсказок хватало, чтобы догадаться. "МИ" означало "МИРЧА". Дедова тень напомнила о себе неожиданно и громко. Она будто стояла рядом с Владом и говорила: "Поступи так, чтобы твой поступок стал хорошим примером", - а вот дракону казалось всё равно, как поступит хозяин. Наигравшись, тварь сидела на дороге возле ног княжеского коня и нетерпеливо била по земле хвостом, ожидая окончания судейства и продолжения путешествия.

- Сколько монет, вы сказали, лежит в этом горшке? - обратился Влад к цыганам.

- Восемь раз по десять и ещё семь, - ответил цыган с ушибленным боком.

Влад обернулся к слуге, у которого хранился княжеский дорожный кошелёк.

- Казначей, иди сюда. Пересчитай.

"Казначей" спешился, с поклоном принял из государевых рук кубышку, затем взял у одного из цыган плащ, расстелил эту серую дерюгу на дороге, высыпал золото на плащ, опустился рядом на корточки и принялся считать, раскладывая монеты рядками по десять, чтоб все видели. Получилось восемь полных рядов и один неполный.

Тогда Влад повернулся к цыганам:

- Вы двое, ответьте... По вашему мнению, сколько из этого клада я должен забрать себе?

Те оценивающе посмотрели на князя, перекинулись тремя-четырьмя фразами на своём наречии и, наконец, ответили:

- Тебе положена по меньшей мере половина, великий государь. Потому что ты над всей Румынской Землёй господин, и имеешь право на всё клады, которые эта земля хранит.

- Хорошо, - одобрительно кивнул Влад. - А сколько полагается вам?

Цыгане во второй раз посовещались, но цену самим себе назначили гораздо быстрее:

- Великий государь, - сказал цыган с ушибленным боком, - нам со сватом хватит нескольких монет на каждого.

Сколько бы эти оборванцы ни получили, всё равно посчитали бы себя разбогатевшими. Даже один золотой не показался бы им пустяком, ведь в Румынии с каждого женатого цыгана взимался оброк в пользу хозяина, а размер этого ежегодного оброка равнялся примерно одному золотому. Кроме того, цыгане, живущие осёдло, должны были платить десятину в пользу церкви. Вот и получалось, что для оборванцев, представших сейчас перед князем, выпросить даже по четыре-пять золотых на брата значило то же самое, что выхлопотать себе освобождение от всех оброков и платежей на два года.

- Разделим золото следующим образом, - произнёс Влад, - я, как государь, возьму себе две трети от этого клада. Восемьдесят семь как раз делится на три, и получается, что моя доля - пятьдесят восемь золотых, но восемь я сразу отдаю вам, оборванцы. Восемь золотых это мелочь, которую государю не пристало считать. Государи считают золото десятками, сотнями и тысячами. А считать по одной монете - урон для государевой чести.

Цыгане удивились, но спорить не стали. Лишь пожали плечами. Правители ведь - люди богатые. А кто их знает, этих богачей, как они считают золото.

Влад сделал знак своему "казначею" разделить монеты, лежащие рядками на дерюжном плаще, и, взглянув на результат, продолжал:

- Получается, что жупану Утмешу положено двадцать девять золотых, вам - восемь, а мне остаётся пятьдесят... Но здесь опять получается урон для моей части. Доля жупана должна составлять половину от моей доли, а двадцать девять золотых по сравнению с моими пятьюдесятью это больше, чем половина. Так не пойдёт, и чтобы исправить это, от доли жупана Утмеша я отделяю четыре золотых и тоже передаю вам.

Цыгане снова удивились, но и в этот раз не стали спорить. Они мысленно прибавили четыре к восьми, но вдруг Влад спохватился:

- Погодите... А ведь я ошибся. Ведь жупан Утмеш - обычный жупан. Вот если бы я делил золото с великим жупаном, тогда мне было бы положено две трети. А раз я делю с обычным жупаном, мне положено три четверти.

"Казначей" перекладывавший деньги на плаще, собрался было сдвинуть их в одну кучу, но правитель остановил:

- Нет. Мы будем пересчитывать не всё. Двенадцать золотых оставь, как есть, - не дожидаясь вопросов, Влад пояснил. - Государево слово всегда твёрдое. Если государь говорит "я отдаю", то не может взять назад подаренное. Государь забирает дары обратно, только если получатель в чём-то провинился. Сейчас не тот случай. Я считал сам, и в расчётах ошибся сам, поэтому двенадцать золотых теперь не подлежат дележу.

Произведя в уме новые вычисления, государь изрёк:

- Всего для дележа осталось семьдесят пять золотых, но семьдесят пять не делится на четыре без остатка. Ближайшее подходящее для дележа число это семьдесят два, так что три лишних золотых я опять отдаю вам, оборванцы, - он посмотрел на цыган.

Ещё раз прикинув что-то в уме, Влад продолжил:

- Теперь получается, что жупану Утмешу положено восемнадцать золотых, а мне - пятьдесят четыре, но четыре золотых тоже мелочь, поэтому эти золотые снова ваши.

Казалось, цыгане должны были обрадоваться лишнему золоту, но они насторожились. Цыган с ушибленным боком даже осмелился заметить:

- Государь, тут что-то не то...

- А что не то?

- Почему наша доля не может уменьшаться, а доля жупана Утмеша может? Разве он в чём-то провинился перед тобой?

- Нет, не провинился, - непринуждённо ответил правитель, - но жупану Утмешу я ничего не давал. Как я мог ему что-то дать, если его здесь нет? Вот вы двое - другое дело. Вы ведь здесь.

Задумавшись на секунду, Влад добавил:

- Меня беспокоит другое. Я хочу знать, как вы собираетесь делить свою часть. Поровну?

Цыгане кивнули и лишь после этого вспомнили, что у них сейчас девятнадцать золотых, а такую сумму не разделить пополам без остатка.

Государь строго спросил:

- Вы ведь не станете пилить девятнадцатую монету пополам?

- Нет, не станем, - хором ответили цыгане.

- Это правильно, - сказал государь, - потому что распилить монету означает испортить её, а порча монеты это преступление. Придётся вам менять её на серебро, а впрочем... мы можем решить это дело сейчас. Я даю вам ещё одну монету для ровного счёта. Теперь у вас двадцать.

Цыгане ещё не успели ничего сообразить, как правитель опять спохватился:

- Но тогда у меня получается сорок девять. Опять мелочь, которая ни туда, ни сюда. Как же я так просчитался... Но вернуть назад только что отданную монету нельзя. Придётся мне отдать вам оставшиеся девять.

Оборванцы выглядели до того удивлёнными, что открыли рты. Случается, деньги сами приходят в руки. Но если деньги приходят через каждые несколько минут, то как это понимать? Считать ли удачей? Или ждать подвоха?

- Великий государь, - осторожно начал тот цыган, который сохранил бока в целости, - ты судишь правильно и хорошо, но мы боимся.

- Чего боитесь? - спросил Влад.

- Получается, что наша доля стала гораздо больше, чем доля нашего жупана. У него восемнадцать золотых, а у нас уже двадцать девять. Как бы жупан не обиделся на нас за это.

Влад усмехнулся:

- Да... как-то я обделил вашего жупана, - признав это, правитель тут же решил. - Чтобы жупан не обижался, пусть у него будет тридцать пять золотых. А у меня остаётся... двадцать три.

Цыгане окончательно запутались:

- Великий государь, у тебя осталось совсем мало золота. Не будет ли это уроном для твоей чести?

- Нет, - непринуждённо ответил Влад. - Моя доля была больше пятидесяти, а из своей доли государь может давать кому угодно и сколько угодно. Из этой доли я отдал вашему жупану семнадцать золотых... и вам двоим тоже отдал семнадцать золотых... Это не считая тех двенадцати, которые у вас были... Короче говоря, здесь нет урона для государевой чести. И честь вашего жупана тоже не страдает, потому что он получил семнадцать монет на одного, а вы - семнадцать на двоих.

Государь помолчал немного и добавил.

- Только вот оставшиеся у меня двадцать три золотых... Опять появилась мелочь в три монеты, которая ни туда, ни сюда. Берите эту мелочь себе. И теперь у вас на двоих чётное число монет - тридцать две.

Цыгане опять забеспокоились.

- Великий государь, ты судишь справедливо - тут спору нет, - сказал тот, что с ушибленным боком. - Но нам всё равно страшновато, что жупан обидится.

- Да, вы правы, - всё так же непринужденно рассуждал государь. - Ваш жупан - человек бедный, а мне лишние двадцать золотых не сделают счастья. Даю ему ещё двадцать. Итого, у него пятьдесят пять.

- Великий государь, но теперь у тебя совсем ничего не осталось, - заметил цыган с ушибленным боком.

- Да, - пожал плечами правитель. - Значит, вот такой я человек, щедрый.