Время и относительность

Суббота, 30 марта, 1963 г.

Сегодня в школу идти не нужно. А домашнее задание я сделала вчера вечером.

Дедушка занят.

Когда он думает о холоде, он сам становится холодным. Иногда он просто ворчливый и капризный, как и большинство взрослых во всей вселенной. Но сейчас он другой. Он словно превратился в органическую машину, которая делает то, для чего её спроектировали. Вычисляет, каталогизирует, но не общается, не сопереживает, не чувствует.

Даже если рассердиться, это ведь тоже чувство.

К примеру, стоишь у какого-нибудь дома, смотришь в его окно, и видишь, что там бьют ребёнка, но ты не ломишься вовнутрь, чтобы что-нибудь сделать. Находишь это интересным, но не видишь причин что-то менять, словно вся вселенная это просто картина на выставке; можно наслаждаться мастерством художника, но не должно быть даже и мысли о том, чтобы дорисовать что-то, исправить повреждение или улучшить то, что нарисовано плохо.

Там, откуда мы родом, все такие. Я боюсь, что если туман рассеется, и я окажусь такой же. Дедушка в глубине души не может быть таким, иначе мы бы тут не оказались. Нам не пришлось бы сбегать.

У меня болит голова, очень сильно. Нужно перестать думать об этом.

Позже...

Я вышла, замотанная в тёплую одежду, осторожно ступая по обледенелым тротуарам. Повсюду висели таблички, предупреждающие о гололёде. Британское правительство обожает говорить народу о том, что ему делать, чтобы ему было лучше. А британский народ обожает ворчать, игнорировать министров, и решать свои проблемы за чашкой чая.

Раз уж мы здесь, то, наверное, можно считать нас заслуженными британцами. Мы оба любим чай и, наверное, ворчим, и сами разберёмся, без правительства. А могло быть гораздо хуже. Мы могли быть заслуженными американцами. Наверное, мы бы тогда больше шумели, больше улыбались, и у нас было бы оружие.

Уборщики снега перестали заходить на Тоттерс Лэйн. Им пришлось сосредоточить усилия на главных улицах, что означало, что улицы, на которых люди только живут, должны справляться сами. Несколько сугробов на улице отмечают места, где снегом засыпало припаркованные автомобили, ожидающие теперь археологов будущего. Миссис Фаульке из дома №79 каждое утро упрямо чистит своё крыльцо и дорожку до тротуара. Она говорила, что писала в горсовет жалобу.

В сточных канавах и на тротуарах снега намело по несколько футов. Под некоторыми из этих сугробов есть замёрзшие собаки и кошки, наверное, они в анабиозе.

Газеты «Star», «News» и «Standard» все называют разные цифры, но люди погибали. Каждый день появлялось сообщение или о пенсионере, скончавшемся в похожей на холодильник квартире, или о заблудившемся ребёнке, побелевшем, как снег. На Серпантине[7] катаются на коньках, но студентам запретили проводить сбор пожертвований на Темзе. Подо льдом всё равно есть течение, и на середине реки лёд довольно тонкий.

Снеговик есть не только у нашей школы. В парках и дворах их полно. Некоторые дети одели свои творения епископами или джентльменами в шляпах-котелках, и требуют у прохожих монетки, как в Ночь Гая Фокса[8]. Возле автобусной остановки дети придали куче снега форму толстых людей, ожидающих автобус.

Улица Хай Стрит расчищена и посыпана солью. На ней сегодня было многолюдно. Многие магазины были закрыты всю неделю из-за этого тихого кризиса, но открываются в субботу утром. Это значит, что людям приходится за один раз покупать сразу всё.

Рядом с «Помпой», пабом на углу, выставлена доска, на которой мелом написаны повысившиеся цены на бренди и другой алкоголь. Когда «Помпа» открыта, рядом с ней всегда припаркованы мотоциклы, и парни в чёрных кожаных куртках сравнивают у кого громче ревёт двигатель и смеются с тех, кто жалуется на шум. Они называют себя «Ребята Сверх-тонники» Оказывается, стать членом их банды можно лишь разогнав мотоцикл до скорости больше ста миль в час («тонны») и выжив после этого. Сейчас все мотоциклисты закрывают свои мотоциклы брезентом, а когда заводят их, создают ещё больше шума, чем обычно, из-за того, что свечи обледеневают. Я всегда перехожу дорогу так, чтобы не проходить рядом с этим пабом, когда в нём есть «Ребята Сверх-тонники». Любым попавшимся им на глаза девушкам они говорят ужасные вещи, даже таким маленьким и незаметным, как я.

Я пошла в магазин со списком покупок для дедушки. Были затруднения с завозом продуктов, поэтому я не всё смогла купить. Яйца, хлеб, и чай бывают нерегулярно. В очередях женщины говорят о том, что могут вернуть карточную систему. Молоко найти невозможно. Молочники перестали ездить около двух недель назад. Бутылки, которые они оставляли на крыльце, замерзали и лопались. Во многих магазинах за очередями присматривают полисмены в тёплых плащах и шлемах. Некоторые люди теряют терпение. Иногда в ход идут полицейские дубинки.

На свои карманные деньги (6 пенсов) я купила шоколадку, но она так замёрзла, что я об неё чуть зубы не сломала.

– Привет, Лобастая, – раздался голос.

Это был Джон Марсианин, он сидел на пассажирском сидении джипа. По выходным он вместо школьного блейзера носит шерстяной армейский свитер. Сегодня на нём была ещё балаклава, оттопырившаяся по бокам из-за дужек его очков.

Балаклава не полностью прикрывала его лицо, и было видно, что он покраснел.

– Привет, Джон, – сказала я.

После того случая с Грозным, я стараюсь не произносить прозвища вслух. (Не знаю, как Джиллиан удаётся с этим справляться.) Я не понимала, почему он красный. Затем я сообразила, что Джон обычно с девочками не разговаривает. Он может говорить только когда рядом Джиллиан. За пределами школы он вообще не знает, следует ли признавать моё существование.

– Я тут с папой, – сказал Джон.

На Хай Стрит были солдаты, они организовывали контрольно-пропускной пункт. Капитан Брент, отец Джона, гонял солдат, изо всех сил стараясь быть вежливым с женщинами, стоявшими в очередях и задававшими ему вопросы. Гонять солдат у него получалось лучше, чем быть вежливым.

– Мы берём на себя власть на время чрезвычайной ситуации, – сказал Джон.

– Какой ещё ситуации?

– Холод. Это Нападение. Всем понятно, что это неестественно. Это кто-то сделал. Скоро об этом объявят официально.

К джипу вернулся отец Джона. С ним был молодой солдат, водитель.

– Кто твоя подружка, Джонни?

– Ло...

– Сьюзен Форман, – сказала я.

– Ты в одной школе с Джонни?

Я подтвердила.

– Молодец. Веди себя хорошо.

Когда они отъезжали, объезжая кучи снега на дороге, Джон оглянулся на меня. Кажется, я ему нравлюсь.

Позже...

Мне нравятся Питер О'Тул, Джон Леннон, и Патрик МакГуэн. Я обожаю «Лоуренса Аравийского», «Битлз», и «Опасный человек».

Альберт Финни мне не нравится, но он мне не нравится по-особенному, так что, возможно, на самом деле это означает, что он мне нравится больше, чем остальные.

Поскольку это был фильм для взрослых, чтобы попасть в «Риалто» на «Субботний вечер и воскресное утро» нам с Джиллиан пришлось одеться как шестиклассницы: высокие каблуки, макияж. Мы сели в задних рядах и двое парней попытались с нами заговорить, но они были гадкие, и Джиллиан их отшила. А потом мы увидели, что в зале есть мистер Честертон и мисс Райт из нашей школы, и нам пришлось прятаться, потому что они знали, сколько нам лет.

У меня из головы не выходит Альберт Финни. Или же Артур Ситон, которого он сыграл в этом фильме – персонаж из книги Алана Силлитоу, которую я ещё не дочитала. Грозный отобрал у меня эту книгу, потому что я читала её вместо того, чтобы изучать ротации сельхоз культур в Швейцарии. Когда он кидал крысу на конвейер на фабрике, или разбивал камнями окна, я понимала, что он был одновременно прав и неправ. Думаю, мне нравятся бунтари, я и сама почти бунтарь.

Мне не нравится Клифф Ричард, и в этом я уверена. Фу! Как по мне, так неудивительно, что он, наверное, останется холостым до конца дней своих[9].

Разумеется, это всё люди, которых я не знаю лично. Я их видела или слышала только в кино, в журналах, по телевизору, по радио. Я не знаю их. (Так, как я знаю Джона, Джиллиан, учителей и дедушку). В том возрасте, на который я выгляжу, в некоторых земных культурах я бы была уже замужем и имела детей. Даже здесь и сейчас, в Англии (с моим подделанным свидетельством о рождении), я могу через полтора года выйти замуж, хотя это очень маловероятно. Джиллиан говорит, что девушки-пятиклассницы, которые бросали школу, чтобы выйти замуж, обычно делали это по залёту.

Я нравлюсь Джону. Нравится ли мне Джон?

Я не хочу отвечать на этот вопрос в дневнике.

Позже...

После того, как Джон и его отец уехали, я какое-то время бродила по Хай Стрит. У меня есть что-то типа подработки на выходных: я присматриваю за Малколмом, за что мне платят аж пять шиллингов. Джиллиан называет Малколма моим парнем, но ему всего шесть лет, и он даже для своего возраста не очень-то взрослый. Его мама работает продавцом в газетном киоске, а папа водит автобус.

Они из Тринидада, и они жаловались на климат ещё до начала морозов. Малколм любит ходить в кино, особенно на фильмы про ковбоев (скукота) и на мультфильмы (в которых и то больше смысла). Иногда я вожу его в зоопарк или в музей, но чаще всего сижу с ним в квартире его родителей, играю с ним, и рассказываю сказки.

Малколм любит слушать сказки. Я сказала ему, что я беглая принцесса из космоса. Он делает вид, что верит мне. А может, и вправду верит. Когда я с ним разговариваю, я могу рассказывать ему такое, что не могу рассказывать другим. И моя голова при этом не болит. Как будто Малколм не считается.

Дети не такие.

У Малколма есть игрушечные роботы, космические корабли, и он обожает всё, связанное с космосом. Его любимая игрушка – гонк. Они сейчас писк моды: тряпичные штуки, похожие на Шалтая-Болтая, с огромными яйцеобразными головами, огромными лицами и крошечными конечностями. Он ковбой с чёрными усами, в маленькой ковбойской шляпе, и с кобурой на уровне челюсти.

Ковбоя Гонка Малколм таскает с собой повсюду.

Сегодня я забрала Малколма (замотанного с ног до головы в несколько слоёв пальто, шарфов, ботики и варежки) из киоска, где работала его мама. Он настоял на том, чтобы мы понаблюдали за солдатами, хотя они ничего особо интересного не делали.

– Уберите своё чучело, чтобы не мешало, мисс, – сказал солдат, рядовой.

Это было гадко. Малколму всего шесть лет, но он замолчал, когда услышал солдата, крепче сжал Гонка-Ковбоя, и уткнулся взглядом в тротуар.

И никому мы не мешали.

– Этому чертёнку лучше вернуться туда, откуда он явился, – сказал солдат.

Вот что люди думали о Малколме, который родился в Британии. Представьте, что бы они подумали обо мне, если бы узнали, откуда я родом!

Солдат недовольно смотрел на Малколма.

– Думаю, это вам нужно вернуться туда, откуда вы явились, – сказала я.

– И куда же это?

– Судя по всему, в «первичный бульон».

– Не дерзите мне, – сказал он.

– В чём дело? – спросил сержант. – Опять от работы отлыниваешь, Муни? Если бы не было столько больных, мигом бы тебя на гауптвахту отправил.

– Он назвал моего друга чучелом, сэр, – сказала я.

Это было не то, что стукачество в школе. Об этом люди должны были знать.

Сержант посмотрел на Малколма и улыбнулся:

– Есть какое-то сходство. А теперь идите отсюда, барышня, не мешайте нам делом заниматься.

У меня горело лицо. На глаза наворачивались слёзы.

– Пойдём, Малколм, – сказала я и взяла его за руку. – Не будем мешать этим примитивным формам жизни эволюционировать.

Он тихо засмеялся, хотя и не понял.

Почему местные люди считают, что так важны небольшие вариации в цвете кожи? Или в том, что люди думают? Или в том, откуда они?

Когда солдаты грубили Малколму, мне хотелось раскрыть рот и выдохнуть на них ледяную смерть, превратить их в твёрдые статуи. Я, конечно, не умею так делать, но я не такая, как они. Если я возьмусь за дело, я смогу многое. По крайней мере, мне так кажется.

Но я не делаю. Я могу многое рассказывать Малколму, но лишь потому, что он думает, что я ему рассказываю сказки.

Малколм – лучшее, что у них тут есть. Нужно стараться думать об этом. Есть Ф.М., есть Грозный Грейндж и двойная география, но есть ещё и Малколм. Когда я рассказываю ему о других планетах, у него от удивления расширяются глаза. Это его любимые сказки.

В этот день Малколм вёл себя тихо. Когда я привела его домой, его мама сразу заметила это, но не стала ничего спрашивать. Я уверена, что она и так поняла. Если бы я была местной, мне стало бы стыдно. Но я не отсюда, поэтому я просто злюсь.

Позже...

Субботний вечер, как в «…и воскресное утро». Дедушка разрешает мне уходить и приходить когда мне угодно. Джон, который получает от своего отца каждое утро «наряды по дому» и должен отчитываться за каждую минуту каждого дня, завидует этой свободе, но она не всегда в радость. Иногда я переживаю, что пока меня нет, дедушка забудет кто я такая. Он легко может переместить Будку и бросить меня тут. Тогда мне, наверное, придётся повзрослеть, устроиться на работу, завести детей.

Не самая радостная перспектива. Может быть, мне лучше стать девушкой-битником, сочинять стихи на улице Оулд Комптон, разъезжать по улицам на «Ламбретте», одеваться исключительно в чёрное. Благодаря Видалу Сассуну, у меня подходящая для этого причёска.

Сегодня я встречалась с Джиллиан. Мы ходили в кино.

Это неловко. Джиллиан нельзя приходить на свалку Формана (по понятным причинам), а она не хочет, чтобы я появилась в её квартире (я догадываюсь почему, но писать не стану). Нам, чтобы переодеваться, приходится находить места с женским туалетом.

Ниже нашей школы есть молодёжный клуб при церкви, пойти в который могли разве что третьеклашки. Миссис Хей, жена викария, не одобряет ритмичную музыку, якобы поощряющую распущенные танцы, и проигрывает пластинки только с лёгкой религиозной музыкой. «Майкл, греби к берегу, аллилуйя!», и тому подобное.

Викарий угощает зашедших подростков имбирным пивом, которое производит сам из земных организмов, гниющих в банках, которые иногда громко взрываются. Обычно нас с Джиллиан туда и палкой не загонишь, но в этом клубе был нормального размера туалет с полноценными зеркалами.

У меня почти ничего не получается сделать для того, чтобы выглядеть старше, кроме как обмотать голову косынкой, взгромоздиться на высокие каблуки, и надеть длинное пальто. Джиллиан подкладывает в лифчик носовые платки и распускает волосы, которые у неё обычно связаны. А ещё у неё есть плиссированная зелёная юбка, из-под которой выглядывают коленки, и шарфик в тон юбки.

Очень долго мы помогали друг другу нанести макияж. В итоге на мне была алая губная помада и глубокие голубые тени под глазами, и я была похожа на принцессу из какого-то племени, которую собираются принести в жертву богам вулкана. Джиллиан накрасилась гораздо удачнее: немного подведённые брови, немножко губной помады, и– вуаля! – вылитая Ширли Энн Филд![10]

– Холодная красотка, – сказала я, осмотрев её. – Только что из холодильника.

– Не напоминай мне о холодильниках, Лобастая. Только не в такую погоду. Две минуты на улице, и я коленей не буду чувствовать.

Затем мы вышли из клуба, стараясь не наткнуться на мистера Хейя и его теннисный стол. На выходе мы прошли мимо жены викария, и она на нас посмотрела. Когда мы отошли, мы обе захихикали.

– Ты видела? – сказала я. – Эта женщина думает, что мы на пути морального разложения!

– А разве не так?

– Ещё как!

Когда мы добрались до «Риалто», сегодняшний фильм – «Одиночество бегуна на длинную дистанцию» с Томом Кортни – уже начался.

Мы, впрочем, не очень-то и хотели его смотреть. На фотографиях снаружи кинотеатра Том Кортни был чересчур похож на Джона-Марсианина, которого мы так часто видели в школе, что в дополнительном полуторачасовом напоминании не нуждались.

И вот стоим мы разодетые, а пойти некуда.

– У меня идея, – сказала Джиллиан. – Раз уж мы выглядим старше восемнадцати, то давай сходим в «Помпу». Я слышала, что у них там классный музыкальный автомат. Это же недалеко от твоего дома, да?

Я не хотела показать, что боюсь, поэтому согласилась. Я подумала, что нас туда всё равно не пустят, потому что пабы строже на счёт возраста, чем кинотеатры. Так что ничего плохого не будет.

Когда мы подходили к «Помпе», Джиллиан сказала, чтобы я шла старше.

– Это как? – спросила я.

Она показала: выставила грудь вперёд, задрала подбородок, и добавила своему росту несколько сантиметров за счёт того, что расправила спину и не сгибала ноги. Я попробовала так идти, но это было неудобно, и я снова захихикала.

Джиллиан была недовольна, но тоже хихикала.

– Что-то смешное, девочки?

Парень, обратившийся к нам, стоял рядом с «Помпой» и завязывал накидку на мотоцикле. На нём была чёрная кожаная куртка и перчатки. Из-под его шлема свешивался жёлтый шарф в чёрную клетку.

– Только твой видок, Космонавт, – сказала Джиллиан.

Я напряглась. Не стоило дразнить одного из «Ребят Сверх-тонников».

Он снял с себя шлем и подвигал бровями.

– Отведите меня к вашему лидеру, – сказал он. – Я прибыл на Землю забрать ваших девушек. На нашей планете женщины закончились, и мы ищем добровольцев им на замену.

– Удачи, парниша, – сказала Джиллиан.

– Меня зовут Зак, а не «Космонавт», и не «парниша».

– Да ты что?

– А у вас есть имена?

– Возможно, – сказала Джиллиан.

– И какие же?

Зак был не один. С ним была группа друзей, тусовавшихся возле паба вместе, как шайка Ф. М., все в мотоциклетной одежде. «Ребята Сверх-тонники». Среди них были даже две девушки с острыми чертами лица, в больших, мужского размера куртках и джинсах, с завязанными сзади розовыми лентами волосами.

Зак повесил свой шлем на мотоцикл, и вынул из кармана нож-выкидушку. В школе такие запрещены, но некоторые старшие мальчики всё равно их носят. Улыбнувшись, Зак нажал на кнопку, и выскочило лезвие, только это оказался не нож, а расчёска. Его русые волосы помялись под шлемом, и он начал приводить их в порядок.

– Ты их смазал не хуже мотоцикла, – сказала Джиллиан.

Я подумала, что она рискует своей жизнью, а то и хуже, тем более что несколько парней засмеялись. Но он лишь улыбнулся, закончил причёсываться, и спрятал расчёску.

– Ну что, классно, дорогуша? – спросил он.

– По шкале от одного до десяти, примерно минус тридцать.

– Почти как погода, значит. Судя по вашему виду, вам не помешает согреться. Не хотите выпить по бренди?

У меня в голове возник образ утреннего похмелья.

– Ты угощаешь, Флэш? – спросила Джиллиан.

– Возможно, – сказал он.

– Не верьте Заку, ни единому слову, – сказал один из его друзей, у которого на щеке было что-то, похожее на след шины. – У него по субботам никогда денег не бывает. Всю зарплату спускает в пятницу на бухло.

– Это неправда. У меня отложено десять шиллингов на случай беды, а если этих ангелочков не отогреть, они явно попадут в беду.

– Сладкоречивый ты наш, – сказал один из парней.

– Не обращайте на них внимания, – сказал Зак. – Они завидуют моему шарму.

– Ты так собой доволен, автографы у себя не берёшь? – спросила Джиллиан.

– Если и захочу взять, то придётся мне в длинную очередь стать. После вас двоих, как минимум.

У него была широкая улыбка, но передние зубы были неровные.

– Мечтай дальше, Флэш.

– Попытка не пытка. А из какой вы школы?

– Коул Хилл, – сказала я, не подумав.

Парни засмеялись, а Джиллиан злобно на меня посмотрела.

– Несовершеннолетние, – сказал Зак. – Так я и думал. Доброго вам вечера, дамы. Увидимся как-нибудь... года через два.

Зак с друзьями пошли в «Помпу», а мы остались стоять на морозе.

Джиллиан перестала изображать высокий рост и готова была испепелить меня взглядом.

– Прости, – сказала я. – Я не подумала.

От обиды напускная «взрослость» Джиллиан пропала. Она стала похожа на ребёнка, у которого вот-вот начнётся истерика.

– Знаешь, на кого ты похожа, Лобастая? – сказала она и размазала пальцем на моих губах помаду. – На грустного клоуна.

– Прости, – снова сказала я.

Джиллиан ушла, ничего больше не сказав.

Вот, наверное, и кончилась моя карьера девушки-битника.

Позже...

Бредя от «Помпы» по Тоттерс Лэйн к свалке Формана, я чувствовала себя несчастной. Туфли для взрослых не были предназначены для гололёда, было очень тяжело держать равновесие. Звуки музыки (какой-то рок) и веселья, доносившиеся из паба, только подчёркивали мою отрезанность от всех. Теперь я была отрезана даже от компании чудиков под верховодством Джиллиан. Я понимала, что она перетянет Джона на свою сторону. Я стала аутсайдером среди аутсайдеров.

Я услышала шепчущий, трескучий звук, похожий на нечеловеческий голос. От него у меня внутри похолодело. Лишь через несколько секунд я поняла, что мне страшно. Обычно я сержусь, а не боюсь.

На улице никого больше не было. Всего в нескольких окнах за шторами горел свет.

Снова шёпот.

Я огляделась. Некоторые из уличных фонарей не горели. С них свисали ледяные сталактиты. Я подумала, что могла слышать гул ветра в сосульках.

Я чувствительная. Я это знаю. Иногда я чувствую то, что другие не чувствуют. Я знала, что я на улице не одна. И то, другое, не было человеком. Не будучи человеком сама, я узнаю разумных существ, не являющихся людьми. За мной наблюдали. Глаза во льду.

Я постаралась идти быстрее, но поскользнулась, и у меня соскочила туфля. Ступнёй ноги, одетой лишь в чулок, я коснулась ледяного тротуара, и мою ногу пронзил холодовый шок. Я закачалась, но не упала.

Мой худший кошмар: явился школьный надзиратель, чтобы забрать нас домой! Я испугалась, подумав о дедушке. Мне казалось, что я знаю, что сделают с ним «Учителя». После суда нам не позволят помнить друг друга. Всё будет так, словно мы не родственники. Нет, всё будет ещё хуже: мы большене будем родственниками. Всё пространство и время изменятся, и у него и меня будут свои жизни, но разные и раздельные, подчинённые Правилам.

Ворота двора Формана были раскрыты. На крыше Будки горел голубой фонарь. Мои страхи прошли. Я знала, что его не нашли.

Но всё-таки, на Тоттерс Лэйн кто-то был. Разум... Большой, холодный, и... антипатичный?

Я подняла свою туфлю и зашла на свалку.