Время шаманов. Сны, дороги, иллюзии

Глава 1. Птицелюди

Я вышел из многоэтажного офиса крупной компании, располагавшегося в центре старой Москвы, и неторопливо пошёл по неширокой аллее. Июньское солнце рисовало тенями листвы на асфальте кружевные рисунки, была первая половина дня, и полуденная жара, стоявшая летом этого года, пока не пришла.

У меня ещё оставалось время до вечернего авиарейса домой, и я отправился на прогулку по городу. Зайдя в небольшой магазин музыкальных инструментов, я после некоторых колебаний выбрал себе гитару известной испанской фирмы. Глубокий взрывной звук гитары, тонкий гриф, сделанный из красного дерева, большой палисандровый корпус и отделка перламутром показались мне очень привлекательными.

С тяжёлым светло-коричневым пластиковым футляром с гитарой в одной руке и кейсом с документами в другой я прошёл узкими переулками к Большому театру. На площади перед театром царило необычайное оживление — массы людей заполнили улицы центра города, закрытого для движения автотранспорта. Внезапно я вспомнил, что сегодня празднуется юбилейная дата.

Двигаясь среди толпы, я, как истинный провинциал, дивился гигантскому разношёрстному скоплению людей, привлечённых сюда желанием развлечься. Для развлечений же здесь были созданы все условия: на установленных вдоль проезжей части подмостках-сценах проходили выступления артистов эстрады, популярные певцы исполняли знакомые песни, актёры столичных театров читали стихи или разыгрывали фрагменты спектаклей для жующей, смеющейся, пьющей пиво толпы. Сотни торговцев продавали с лотков всяческую снедь, тут же в толпе не спеша прогуливались переодетые в гражданскую одежду агенты спецслужб — их выдавали острые взгляды и напряжённые позы. Неясное бормотание привлекло моё внимание, я посмотрел налево и увидел высокого, держащегося очень прямо чисто одетого старика с ясными глазами тихого помешанного, который как ледокол через льды шёл сквозь толпу, вполголоса приговаривая: «Вавилон… Вавилон…»

На одной из сцен располагался целый симфонический оркестр. Музыканты во фраках, с белыми манишками и строгими чёрными галстуками-бабочками исполняли попурри из популярных классических произведений. Их отрешённые лица выражали полное сосредоточение, они словно не замечали окружающей обстановки. Я погрузился в журчащие потоки музыки и не сразу заметил, что меня дёргают за рукав. Обернувшись, я увидел улыбающегося во весь рот Ивана.

— О! Привет! — воскликнул я с удивлением. — Как ты тут оказался?

— А я сейчас в отпуске! — Иван лучился радостью. — Еду на Кавказ, там альпинистский сезон в разгаре! Несколько восхождений сделаем. На пик Далар вот планируем подняться, маршрут по центру бастиона — пятая категория сложности! В Москве проездом — в гости заехал к знакомым по альпинистскому клубу. Снаряжение заодно нужно купить новое, Москву посмотреть. Вот Марк мне вызвался помочь.

Только тут я обратил внимание, что рядом с Иваном стоит невысокий, плотного сложения, но очень подвижный чернобородый мужчина, по-летнему одетый в светлые шорты и яркую рубашку навыпуск. Мы пожали друг другу руки, а Иван сказал:

— Может быть, лучше отсюда уйти? Очень уж неуютно себя чувствую в такой огромной толпе, да и Ника скоро уже приедет. Нужно будет её встретить.

Маркпредложил:

— А пойдёмте-ка ко мне домой. Всё равно её поезд прибывает только через четыре часа. Успеем.

Через полчаса мы уже были в маленькой квартире Марка на Малой Никитской. Иван и Марк ушли на кухню, а я в это время принялся осматриваться.

Жильё Марка напоминало музей и было буквально забито всевозможными книгами и артефактами, собранными со всех концов света. Полки с множеством книг уходили под самый потолок комнаты. Кроме огромного количества разноязыких словарей и справочников, среди книг были весьма редкие экземпляры, а сама подборка «экспонатов» вызвала у меня живейший интерес к человеку, имевшему такие разносторонние вкусы. «Сообщение о работах и последних открытиях, сделанных в пирамидах, храмах, захоронениях и раскопках Египта и Нубии» — репринтное издание раритетной книги 1822 г. Джованни Бельцони на английском языке соседствовало с собранием сочинений Хорхе Луиса Борхеса на испанском и «Лотосовой сутрой». Увесистый Танах в зелёной обложке — собранные в одном томе Пятикнижие, Пророки и Писания — стоял возле отшлифованного до блеска образца пегматита со светлыми включениями кварца и полевых шпатов, похожими на библейские письмена. Тонкой ажурной резьбы белый костяной гребень, искусно изготовленный косторезами Русского Севера, помещался на полке рядом с гладко отшлифованной африканской статуэткой из чёрного дерева, изображающей гротескно-удлинённую фигуру чернокожего воина с широколезвийным копьём в правой руке. Небольшая икона с золотым окладом, изображающая Спаса в силах — уменьшенная копия иконы Андрея Рублёва, была прислонена к «Бардо Тёдол», тибетской «Книге Мёртвых», а под потолком на разноцветном плетёном шнуре покачивалась «птица счастья», аккуратно выпиленная мастерами-архангелогородцами из тонких деревянных дощечек. В углу на блестящей хромированной подставке стояли бонги.

На одной из стен висела многоцветная старинная буддистская танка с изображением гуру Падмасамбхавы. Яркие краски и позолота рисунка, несомненно, выполненного на Тибете, не потускнели ни на йоту, лишь тёмно-бордовая, почти чёрная ткань выцвела от времени. Рядом с танкой обычными канцелярскими кнопками была пришпилена цветная репродукция карты средневекового адмирала Пири Рейса с изображением свободной от ледяного покрова Антарктиды.

Можно сказать, в комнате не было пустого места, и, чтобы как-то приглушить обилие впечатлений, я взял с полки предмет, отчего-то показавшийся мне смутно знакомым. Это была небольшая, размером с ладонь, позеленевшая от времени бронзовая пластина, на которой было отчеканено изображение раскинувшей крылья птицы. Точнее, птица была вырезана из цельной металлической пластины, ей были приданы характерные черты взлетающей в небо совы, расправившей крылья. Видимо, птица очень долго пролежала в земле, потому что одно её крыло и лапы были разъедены коррозией, однако верхняя часть сохранилась хорошо. Отчётливо были видны голова и глаза глядящей прямо на меня птицы, её широкие маховые перья. Приглядевшись, я заметил на груди совы, под шейным оперением, полустёртое изображение человеческого лица, словно человек, сидящий внутри птицы, выглядывает из круглого отверстия на её груди.

— Это ритуальный предмет.

От неожиданности я едва не выронил из рук бронзовую птицу: голос Марка, внезапно раздавшийся у меня за спиной, заставил меня вздрогнуть.

— Разве? — пробормотал я. — Скорее похоже на украшение конской сбруи.

— Нет-нет! Я же профессиональный антрополог, я не могу ошибаться!

Марк поставил на стол поднос с чайными чашками и встал в позу лектора. Стоявший позади его Иван шутливым жестом схватился за голову, всем видом показывая, что я ненароком затронул любимую тему Марка, в глазах которого и в самом деле появился немного безумный блеск увлечённого какой-то идеей человека:

— Я бы никогда не обратил особого внимания на эту подвеску, если бы до меня многие люди не находили подобных артефактов.

И Марк, пересыпая свою речь бесчисленными научными терминами, принялся излагать свои теории о происхождении таких изображений, которые, как оказалось, и вправду находили в разных частях света. Он размахивал руками, доказывая свои тезисы, подскакивал к полкам и, выхватив из книжного строя нужный фолиант, лихорадочно перелистывал его, выискивая фотографии или рисунки, свидетельствующие в поддержку его мнения. Найдя нужное изображение, он торжествующе подносил его к самому моему лицу, однако же, при всей эмоциональности изложения, его построения были удивительно логичны.

Как закалённый в многочисленных диспутах полемист, Марк очень убедительно доказывал, что изображения крылатых людей встречались по всему свету — от древней Греции до острова Пасхи, от американского материка до российского севера и Сибири. Конечно, все изображения не были похожи друг на друга — сказывалась разница в культурах, к которым принадлежали их авторы, но всех их объединяли признаки птиц, которыми древние художники наделяли людей, или же тех человекоподобных существ, которые непосредственно ассоциировались с людьми.

Некоторые птицелюди выглядели совсем нелепо, как, например, Сирин, Алконост и Гамаюн, вещие птицы Древней Руси: птичье тело и голова человека. Но даже если изображение человека было вторичным, как на бронзовой пластине, которую я продолжал держать в руках, не было сомнений, что во всех приведённых им примерах была воплощена идея летающего человека.

— …И такие свидетельства встречаются по всему свету. Значит, все они как-то связаны друг с другом. Совпадений, как вы понимаете, быть не может, они слишком уж невероятны!

Заключив это, Марк уселся на пол и принялся жевать кусочек хлеба.

Вид у него был ужасно довольный.

— И что же это означает? — я и вправду не мог понять, к чему он клонит.

Он победно посмотрел на меня и направил в мою сторону толстый указательный палец:

— Я уверен, что это след огромной цивилизации, существовавшей в древности на планете Земля! Представители этой цивилизации умели перемещаться по воздуху то ли с помощью особых механизмов вроде наших самолётов и дирижаблей, то ли как-то ещё. Может быть, даже с помощью дрессированных птиц, огромных, как мифическая птица Рух. Потом произошла какая-то глобальная катастрофа, и всё погибло. Люди рассеялись по свету и всё забыли. Всё! А эти изображения — только остаток древнего знания, который передаётся из поколения в поколения, зафиксировавшись в ритуалах примитивных культур. И только шаманы, наследники древних жрецов, смогли сберечь эти знания в ритуалах. И косвенным подтверждением моей теории…

— Гипотезы, — вставил Иван, слушавший его с улыбкой.

Марк посмотрел на него туманным взглядом:

— …Ну да, гипотезы… так вот, косвенным её подтверждением является то, что слово «шаман» во многих языках звучит очень схоже, меняются только одна-две буквы. Хотите примеры? Пожалуйста! Например, саман в тунгусо-манчжурских языках, кам в алтайских… и даже в японском языке есть божества, которые именуются ками. А ведь общеизвестно, что во всех культурах шаманам приписывают необычные способности… И наконец, на языке языков — санскрите — человек, принявший на себя обет послушания и даже монашества, тоже называется саман!

Вид унего был торжествующий.

— Я уже где-то всё это слышал… — пробормотал я, подумав, что все эти умозаключения выглядят как-то поверхностно, но вслух сказал как можно мягче, стараясь не задеть его чувств: — И вообще, в обозримом прошлом не было никаких значимых катастроф, кроме оледенений, и эпохи этих оледенений прекрасно известны. Я это знаю, всё-таки я геолог. Вряд ли они могли бы бесследно уничтожить глобальную цивилизацию. Мне кажется, Марк, эти крылья — просто-напросто художественное воплощение человеческого стремления летать.

Но, как видно, этот аргумент он уже слышал множество раз, потому что он почесал бороду, саркастически усмехнулся и сказал:

— Да? А как же египетские боги с головами ибиса и сокола — Тот и Гор, к примеру? У них-то крыльев нет!

Меня словно поразил заряд тока: я в одно мгновение вспомнил всё произошедшее со мной! Всё, начиная от того самого сна в заброшенном геологическом домике на ветреном и каменистом горном плато. Всё прошедшее со дня последней встречи с Чимеккеем время я сознательно старался не анализировать произошедшие тогда со мной события. Конечно же, при встречах с Иваном и Никой мы обсуждали все пережитые нами опыты. Однако некоторые вещи мы избегали обсуждать в подробностях, поскольку не считали их сколько-нибудь значимыми либо относили к разряду иллюзий, а кое-что считали и результатом гипнотического влияния. К одной из таких вещей относилась и идея возможности летать.

Из оцепенения меня вывел голос Ивана:

— Марк, а где ты нашёл эту вещь?

Он указал на металлическую птицу.

— О! — Марк просиял. — Она попалась мне при раскопках чудских ям.

Он объяснил, что чудскими ямами называют древние захоронения, которые находятся в парме — тайге Коми.

— Известно, что освоение русскими Припечорья было чем-то схоже с завоеванием Америки конкистадорами. Точно так же уничтожались исконная культура и вера местных народов, и насаждалось христианство. Местный народ, чудь, исповедовал язычество, шаманизм своего рода, говорят, то был целый шаманский народ, о его существовании говорят, кстати, и русские сказки. Помните — Меря и Чудь Белоглазая? И есть известная легенда, согласно которой, когда Стефан Пермский и ведомая им дружина воинов принялись насильно обращать северный народ в христианскую веру, вся чудь ушла под землю, где и живёт до сих пор уже полтысячи лет.

— Это как же? — удивился Иван. — В катакомбах живут что ли?

— Ну нельзя же понимать так буквально! Это, конечно, аллегория. У историков принято считать, что они все были уничтожены под натиском новой культуры, но местные верят, что чудь ушла в другой мир и просто иногда показывается живущим на земле людям, проникая сквозь невидимые ворота в нашу реальность. И вы представьте: в чудских ямах, где, казалось бы, должно находиться множество останков людей, не обнаружено ни одной косточки… Вдруг он спохватился:

— Кстати, ребята, завтра у нас в Антропологическом Институте состоится интереснейшее событие — к нам съезжаются шаманы из разных концов страны и даже из других стран. Будет что-то вроде конгресса, если можно так сказать. Приходите.

Иван сказал мне с гордостью:

— Марк, кроме того, что альпинист хороший, ещё и известный учёный-антрополог. Иногда только увлекается…

Он повернулся к Марку, который уже пересел на мягкий плюшевый диван:

— Марк, а как же мы туда попадём?

Марк довольно засмеялся:

— Я как один из организаторов вас неофициально приглашаю. Проведу вас через охрану прямо в конференц-зал, никто и слова не скажет.

Он бросил взгляд на часы:

— О! Нам пора ехать на вокзал!

И мы отправились встречать Нику.

***

Освещаемые утренним солнцем высотные здания, в которых помещался Антропологический Институт Российской Академии Наук, были похожи на два склеившихся друг с другом гигантских параллелепипеда белой молочной пастилы, поставленные на торцы. Верхняя часть каждого здания была украшена странными фигурными металлическими конструкциями медного окраса. Высотой едва ли не в треть общей высоты архитектурных сооружений, они поражали сложностью форм, которые, видимо, должны были напоминать о причудливых поворотах лабиринтов научного ума. Общее впечатление от этих зданий было таким, будто вытесанные прямоугольные заготовки для статуй острова Пасхи перевозят стоймя на открытой платформе, причём на голову каждой такой заготовки уже заранее была нахлобучена нелепая кубической формы железная шапка.

Ника, обычно не выбирающая выражений, только сказала:

— Ну и ну…

Марк, одетый в строгий тёмный костюм и белую рубашку, уже ждал нас возле стеклянных входных дверей. Мы беспрепятственно прошли мимо охраны и, поднявшись на лифте на один из верхних этажей, прошли в его кабинет, где уже находился один посетитель, стоявший возле окна, выходящего в сторону Москвы-реки. На звук скрипнувшей двери он повернулся к нам всем телом, закрыв и заложив указательным пальцем книгу, которую до этого читал. Это был высокий жилистый парень, одетый в чёрный джинсовый костюм, под курткой которого была надета тёмно-синяя футболка.

— А, ты уже тут! — закричал Марк восторженно, бросился к посетителю и принялся с жаром пожимать посетителю руку и хлопать его по плечу. — Молодец, что зашёл, а я уже и не надеялся!

Повернувшись к нам, Марк сказал:

— Познакомьтесь, ребята, это Кирилл.

Кирилл подошёл ближе, и я рассмотрел его получше: бледное, слегка нервное лицо с тонкими чертами и умный, если можно так сказать, осознанный взгляд, быстрые и очень координированные движения спортсмена… Мы пожали друг другу руки, и я едва сдержался, чтобы не охнуть: его рукопожатие напоминало стальные тиски.

Оставив нас в своём кабинете, Марк умчался по организационным делам. Мы же принялись разговаривать на общие темы, и в какой-то момент беседа коснулась сегодняшней конференции. Отчего-то Кирилл казался растерянным, он, видимо, был очень поражён встречей и не отрывал изумлённого взгляда от лиц Ники и Ивана, иногда бросая взгляды в мою сторону. Те же, не обращая внимания на его растерянность, каким-то образом мгновенно нашли с ним общий язык, да и я тоже не чувствовал никакого дискомфорта при общении. Напротив, было такое ощущение, что мы знакомы очень давно. Это было похоже на то, как при постройке сооружения поставленный на предусмотренное проектом место элемент создаёт завершенность архитектурного ансамбля.

Ника была, как всегда, прямодушна:

— Что-то я не пойму, как это так может быть, чтобы шаманы участвовали в какой-то конференции. По-моему, это похоже на бред!

Кирилл пояснил, что это конгресс не шаманов, а учёныхантропологов, которые съезжаются сюда для выступления с докладами о результатах своих исследований шаманизма. А действующие шаманы приглашены сюда по настоянию иностранного спонсора этой конференции. Он назвал известную во всём мире фамилию американца, много лет назад начавшего исследования шаманизма американских индейцев конибо и хиваро и являвшегося автором мирового литературного бестселлера о шаманах.

Я открыл было рот, чтобы прокомментировать его слова, но тут в кабинет ворвался Марк и закричал:

— Как! Вы ещё здесь?! Пошли скорее вниз, там уже начинается регистрация участников.

В вестибюле царило оживление — десятки людей разных национальностей и рас проходили сквозь стеклянные двери и подходили к регистрационным столам. Мимо прошла группа невысоких людей, облик которых выдавал в них представителей коренных народов Сибири, а за ними — несколько солидных мужчин в дорогих костюмах, среди которых был и тот самый американец, исследователь шаманизма — пожилой высокий грузный человек с седой бородой.

На мой взгляд, ничего шаманского ни в одном из этих людей не было, видимо, всё это были учёные. Наконец мы увидели человека, похожего на шамана — это была среднего роста молодая женщина европейского вида, одетая в расшитые разноцветным бисером шаманские одежды, её длинные волосы украшала широкая лента, а на её плече в холщовом мешке висел круглый бубен. Она вошла в стеклянные двери и, показав охраннику пропуск, прошла в конференц-зал. Движения её были степенны и полны чувства собственного достоинства, видно было, что она не впервые в этом здании.

Облик этой женщины настолько контрастировал с видом рафинированных научных работников, что, не удержавшись, Ника прыснула и залилась смехом. Иван толкнул её в бок локтем, и она закрыла лицо руками.

Кирилл сказал:

Это известная московская шаманка, — он назвал её имя, — представительница «городского шаманизма».

Ника отняла руки от лица и сказала, вытирая слёзы смеха:

— Я вообразила, как она едет в метро в таком виде…

И снова захохотала, Иван исподтишка показал ей кулак, а та в отместку ущипнула его за плечо твёрдыми пальцами скалолазки. Они принялись гоняться друг за другом по вестибюлю, привлекая к себе внимание окружающих и охранников, и неизвестно, к чему бы это привело, если бы не появился Марк. Он провёл нас в «Голубой зал» — одно из нескольких помещений, предназначенных для проведения научных симпозиумов, и усадил на один из последних рядов, строгим шёпотом наказав сидеть тихо.

Потёртые синие кресла были снабжены наушниками для прослушивания синхронного перевода с разных языков, и примерно с полчаса я внимательно слушал обязательные для пленарных заседаний приветственные речи. В один из моментов вышел Марк и зачитал телеграммы, поступившие от известных во всём мире антропологов. После него начали выступать докладчики, иллюстрируя свои пространные научные сообщения многочисленными фото- и видеоматериалами, демонстрируя какие-то диаграммы, описывающие результаты их исследований.

Выступления были настолько сухими, что нас быстро одолела скука. Ника и Иван принялись с азартом шуршать обёрточной бумагой, разворачивая принесённые с собой бутерброды и с аппетитом поедая их в полутьме во время показа очередного видеоролика о полевых исследованиях этнологов в Западной Сибири. Кирилл тоже принял в этом участие, к ним присоединились и ещё несколько человек, сидевших в последнем ряду, как выяснилось — потомственных шаманов из Якутии, специально приглашённых на этот конгресс и тоже, видимо, потерявших нить доклада.

Может быть, пойдём отсюда? — спросила Ника таким громким шёпотом, что сидящие в передних рядах кресел учёные стали оглядываться — Я уже больше не могу их слушать.

Мы вышли на солнечную улицу и неторопливо двинулись по тротуару мимо московских домов старой постройки, первые этажи которых были почти полностью заняты магазинами. Была уже вторая половина дня, и тени деревьев и зданий, казалось, увеличивались на глазах. Вдруг я услышал удары бубна, мне показалось, что они доносятся из окон второго этажа ближнего к нам дома. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что это хей-дунгур, небесный бубен подал свой голос.

Кирилл сказал задумчиво:

— Я думал, будет что-нибудь по-настоящему интересное… Марк меня давно приглашал в гости, а тут такое совпадение.

— А где вы с ним познакомились? — с любопытством спросила Ника. — Вы очень разные.

— Мы встретились в Эвенкии, он проводил там исследования, а я… — Кирилл помолчал, подбирая слова. — Ну, в общем, я… там с шаманами встретился.

Ника ахнула:

— Как с шаманами! Да ведь и мы тоже…

И осеклась, увидев предостерегающий взгляд Ивана. Мы договорились не афишировать эту часть своей биографии — не потому, что она представляла какой-то особый секрет, нет, а оттого, что, как нам представлялось, мы не могли в тот момент в должной мере передать все свои впечатления.

Однако Ника, помолчав секунду-другую, упрямо заявила:

— А я всё равно расскажу!

Зная её независимый характер, мы с Иваном больше не стали вмешиваться, и она продолжила:

Кирилл, мы ведь тоже уже какое-то время обучаемся у шаманов… Нет, — поправила она сама себя, — не то, чтобы обучаемся, а учимся… точнее, учились, ну…

Ника беспомощно посмотрела по сторонам и пролепетала:

— Я запуталась… — и, ткнув в меня пальцем, сказала Кириллу: — Вот пусть он расскажет, он умный.

Я, как мог, изложил историю нашей встречи. Это заняло у меня около часа. Из своего опыта я знал, что обычно слушатели устают уже через 15–20 минут лекции, но Кирилл ни на секунду не потерял концентрации, с вниманием выслушав весь мой рассказ. После чего, не сомневаясь ни секунды, он рассказал свою историю, начиная с того момента, как он заболел, до встречи с золотоискателями и шаманкой Укэн.

Слушая Кирилла, Ника даже подалась вперёд, глаза её горели, видно было, что на неё и Ивана его история произвела огромное впечатление. Некоторое время мы шли молча, находясь под впечатлением рассказа. Кирилл выглядел внешне спокойным, однако в его глазах горел настоящий огонь:

— Ребята! Все наши истории очень разные и непохожие друг на друга, но это и неудивительно — мы все абсолютно разные люди. Но… Не знаю как вам, но мне при встрече с вами явственно почудилось, что мы знакомы очень давно. И я вам скажу больше: во всех наших историях есть одна очень странная вещь — мы видим необычные сны. И эти сны зовут нас куда-то. И мы идём за ними, и мы находим что-то такое, чего не знали никогда, но что оказывается знакомым до боли.

Он помолчал некоторое время и сказал с решимостью:

— Вы можете мне не верить, но тогда, в ту ночь с шаманкой Укэн, я видел во сне вас всех. Мы смотрели в небо… Там было множество птиц…

А Ника тихо добавила:

— И они пели на фоне падающих звёзд.

Кирилл ошеломлённо поглядел на неё:

— Значит, и вы… Не может быть…

Он сел прямо на асфальт посреди тротуара и схватился за голову. Иван, подумав, что у Кирилла начался приступ болезни, о которой он рассказывал, подскочил к нему, намереваясь поднять на ноги, но остановился в полуметре: Кирилл сидел и улыбался, его глаза сияли, выглядел он совершенно счастливым.

Он поднял голову вверх и произнёс, глядя на нас:

— Значит, Виктор был прав: она мне направление дала. Я на верном пути!

Прохожие обходили его стороной, в их взглядах читалась смесь опаски и любопытства. Кирилл одним стремительным движением поднялся на ноги и сказал:

— Мы на верном пути!

***

Мы шли по влажной от прошедшего дождя вечерней московской улице, беседуя о своих совместных планах на ближайшее будущее. У каждого из нас до отъезда из столицы оставалось время, а я даже не знал, получится ли уехать сегодня: после того, как я сдал свой авиабилет, мне оставалось лишь надеяться на то, что смогу уехать поездом. Как-то одновременно мы все почувствовали голод и решили найти какое-нибудь кафе. Наше внимание привлекла реклама одного заведения, в котором в этот вечер должны были выступать джазовые исполнители.

«Эксперименты джаза» — гласила вывеска над входом.

Войдя в полутёмное помещение и сделав заказ, мы принялись беседовать на всевозможные темы и никак не могли наговориться. Мы и вправду словно бы давным-давно были знакомы. Кирилл оказался человеком, которыйпонимал всё, о чём мы говорили, с полуслова.

Увлекшись беседой, мы только спустя некоторое время обратили внимание на игравший с небольшой сцены квартет, состоявший из контрабаса, электрогитары, ударных и солировавшего фортепиано. Музыканты виртуозно исполняли популярные джазовые стандарты, их игра показались мне настолько профессиональной, что я, забыв о стоящих передо мною тарелках с едой, полностью окунулся в блистательные импровизации. Соло гитариста в одной из композиций было исполнено в мягкой би-боповой манере так мастерски, как мог бы исполнить сам Уэс Монтгомери. Видимо, это оценили и другие слушатели, поскольку аплодисменты были оглушительными. После этого на сцену вышел распорядитель и объявил:

— А сейчас, как мы и обещали, эксперимент! Современный джаз и этническая музыка! Встречайте: наш гость из Тувы, мастер горлового пения Эзир-оол Ондар!

Вышедший на сцену человек был мне очень хорошо знаком: это был Чимеккей! Ноги мои сразу же стали ватными, холодный пот выступил на всём теле. Поглядев на Ивана с Никой, я увидел, что появление Чимеккея подействовал на них как удар молнии: Ника застыла, не донеся до рта вилку с нанизанным на неё кусочком бифштекса, а Иван только хлопал глазами, не в силах осознать происходящее. Кирилл же, не понимая драматизма момента, всё-таки почувствовал что-то и мимикой лица спросил у меня, в чём дело. Голос меня не слушался, но с третьей попытки я срывающимся голосом шепнул ему:

— Это он… Это Чимеккей!

Чимеккей вышел на сцену в своих шаманских одеждах, с короной длинных орлиных перьев на голове. Поклонившись публике, он расстелил на заранее приготовленном столике несколько ярких шарфовкадаков и зажёг в принесённой маленькой курильнице артыш. Движения его были как всегда неторопливыми и точными, словно он находился у себя дома в Туве.

Знакомый запах тлеющего можжевельника наполнил помещение, мгновенно вызвав в моём мозге лавину ассоциаций. Негромким речитативом Чимеккей запел по-тувински одну из своих шаманских песеналгышей. Публика, которая пришла в этот зал отдохнуть и послушать джаз, непонимающе вслушивалась в слова незнакомого языка, первое время люди негромко переговаривались друг с другом, но через минутудругую в зале воцарилась тишина, только полный покоя голос Чимеккея наполнял помещение силой. Он пел несколько минут, потом взял свой шаманский бубен-дунгур и стал ритмично ударять в него, солируя ещё какое-то время. Тугие звуки бубна проникли в самое моё тело, наполнив его знакомой «плотностью», раскрывая поры и заставляя кровь быстрее бежать по венам, и в какой-то момент «шагающим» ритмом вступил контрабас, потом резкими синкопами — ударные, за ними — ритм-гитара и фортепиано.

Огромные волны известного блюза, исполняемого в джазовой обработке, захватили всё внимание зала. В определённый момент вступил Чимеккей, его могучее каргыраа было похоже на лавину камней, сошедшую с крутого склона. Конечно же, я знал о том, что в основе и тувинской народной музыки, и архаичного блюза лежит пентатоника, однако, услышать фрагменты знакомых секвенций, исполняемые столь необычным образом, было поистине удивительно.

Партия Чимеккея вовсе не выглядела чужеродным элементом в потоке импровизаций, исполняемых музыкантами-профессионалами, напротив, она являлось естественной, природной частью их гармонии, скрепляя всю её конструкцию каким-то первобытным цементом. Словно истинный джазмен, Чимеккей тонко улавливал все нюансы и перепады музыкального настроения, играя голосом, включая в композицию всё новые и новые стили горлового пения

Оглянувшись вокруг, я увидел, что слушатели непроизвольно раскачиваются в такт блюзовому ритму, это было похоже на сеанс массового гипноза. Наконец инструменты по очереди затихли, лишь пианист продолжал наигрывать лёгкие как весенний ветерок вариации, а Чимеккей, подойдя к краю сцены, сказал в микрофон:

— Спасибо вам, дорогие мои. Сейчас небо, как никогда, стало близким для вас. Любите друг друга. До свидания.

Поклонившись, он ушёл со сцены, и только пианист ещё некоторое время продолжал играть, но вскоре смолкли и звуки фортепиано. Слушатели, словно вышедшие из-под гипноза, обрушили на музыкантов настоящую бурю аплодисментов.

Мы нашли Чимеккея в одном из маленьких служебных помещений, где он уже переоделся в повседневную одежду.

— О, кто пришёл! — весело сказал он и по-очереди обнял каждого.

— Что ты тут делаешь, Чимеккей?! — воскликнула Ника, не в силах больше сдерживаться. — Ты что, теперь зарабатываешь пением в московских клубах?

Он засмеялся:

— Даже если бы это было так, в этом нет ничего предосудительного.

Нести людям музыку это же не ростовщичеством заниматься.

Ника смутилась и покраснела, поспешно сказав:

— Ой, извини, я не хотела тебя обидеть. Я просто удивилась этой встрече, слишком уж она неожиданная!

Чимеккей сказал мягким тоном:

— Я вовсе не обижаюсь, это просто невозможно — обижаться на людей. Они же… они же такие дети!

— Хороши дети! — сказала Ника ворчливо. — Вон Кирилла, например, эти «дети» чуть не убили в тайге.

Чимеккей повернулся к Кириллу и оглядел его, словно бы оценивая:

— Так значит, это ты был у шаманки Укэн? Наконец-то я тебя нашёл.

Сказать, что Кирилл был ошеломлён этими словами, значит передать только малую толику его чувств. Он был, как мне показалось, совершенно выбит из колеи и смотрел на Чимеккея абсолютно диким взглядом, совершенно не в силах вымолвить хоть слово — только невнятные сдавленные звуки вырывались из его гортани, сопровождаемые хаотическими движениями рук и головы.

Видимо, отлично понимая его состояние, Чимеккей похлопал его по плечу и сказал:

— Пойдёмте-ка отсюда.

Мы вышли на улицу и вдохнули воздух вечернего города, показавшийся нам свежим и чистым после душного помещения клуба. Потоки автомобилей неслись с зажжёнными фарами по проезжей части, многоцветие рекламных огней заполнило всё вокруг, насколько хватало взгляда, ярко освещённые витрины магазинов были полны товара, массы людей, шедших с работы и просто прогуливавшихся заполняли каждый уголок улицы.

— Смотрите внимательно, наблюдайте за всем происходящим вокруг вас, — сказал Чимеккей. — Не будьте такими же увлечёнными собой, как большинство этих людей. Они любят только себя, заботятся только о себе… Посмотрите, они идут по улице не видя и не замечая никого, кроме самих себя. Это неправильно. Они рабы своих желаний, их пожирает огонь желаний, который нельзя утолить ничем. Желания имеют свойство разрастаться до бесконечности.

Он помолчал некоторое время. Мы стояли на улице, дожидаясь автобуса, который должен был отвезти его в гостиницу. Множество народу прошло мимо, не обратив на нас никакого внимания — жизнь в огромном городе заставила их стать равнодушными ко всему вокруг. Только один сильно пьяный молодой парень высокого роста, подошёл, покачиваясь, к нам и заплетающимся языком заговорил с нами. В какой-то момент он близко подошёл к улыбавшемуся Чимеккею и навис над ним, пытаясь объяснить какие-то только ему понятные мысли и идеи. Он был очень настойчив, и мы уже двинулись, чтобы оттеснить парня в сторону, но в этот момент того сильно качнуло, и он практически упал на Чимеккея с расстояния около полуметра. Я попытался перехватить его, но не успел, однако тот даже не смог коснуться стоявшего неподвижно шамана. Тело парня изогнулось, и, описав в воздухе причудливую параболическую траекторию, он упал на спину. В этот момент подошёл нужный нам автобус, и мы вошли в освещенный салон. Обернувшись, мы увидели, что парень по-прежнему сидит на асфальте, непонимающе глядя нам вслед. Ника засмеялась и показала ему язык, дверь захлопнулась и автобус стал набирать скорость.

— Как ты это сделал? — спросил я Чимеккея.

— Что — это? — с невинным видом спросил тот.

— Как ты его уронил на землю?

— Ну-у-у… — протянул он, лукаво улыбаясь. — Ты же знаешь, я же раньше был спортсменом.

Из бесед с ним я знал, что он и вправду в молодости профессионально занимался борьбой, и это, видимо, помогло ему сохранять неплохую физическую форму и гибкость позвоночника. Однако в данном случае эти слова явно были уловкой с его стороны, поскольку все мы видели, что он даже не коснулся того парня. Было такое впечатление, что тот натолкнулся на окружавшую Чимеккея невидимую преграду, отбросившую его в сторону, как вращающийся детский волчок отбрасывает брошенный на его край кусочек бумаги.

Увидев, что мы по-настоящему взволнованы происшествием, он резко посерьёзнел и сказал:

— Я не ронял этого человека. Всё, что я сделал, это сохранял внутреннее спокойствие и душевное равновесие. У меня в голове не было ни одной мысли, допускающей то, что нам может быть нанесён какой-либо урон. Это внутреннее равновесие, этот покой и были той силой, которая защитила меня.

Он повернулся ко мне исказал:

— Это похоже на то, как объяснял тот японец, о котором ты мне рассказывал, помнишь, как он говорил?

Я вспомнил, что когда-то рассказывал ему о том, что в течение многих лет занимался различными стилями восточных боевых искусств. «Тот японец», о котором говорил Чимеккей, был основателем айкидо, и он говорил, что сознательный человек подобен бьющему из-под земли роднику. Если напор потока достаточно силён, то грязь и сор никогда не попадут внутрь источника, так что человеку, достигшему гармонии ума и тела, не нужно заботиться о своей защите: в каждый момент времени он является центром бесконечной Вселенной, точкой приложения всей её силы. Вселенная стремится сама восстановить равновесие внутри себя, поэтому, с какой бы силой ни напал агрессор, его нападение будет нейтрализовано, а сила — перенаправлена в безопасное русло.

Об этом я и сказал Чимеккею. Тот, кивнув согласно, сказал:

— Да, это так, однако для того, чтобы достичь такого уровня сознания, нужны долгие годы и даже десятилетия упорной работы над собой. Внутренний покой не приходит сам, он является результатом тренировок. Конечно, есть исключения, но для их появления нужны особые условия. Как-нибудь я расскажу вам о них…

Он помолчал, вглядываясь в мелькавшие за окном автобуса огни ночной Москвы. Потом повернулся к нам и сказал:

— Мне нравится это сравнение… Мы, люди, и вправду очень похожи на бьющие из-под земли живые родники, которые растут, набирают силу…

Он объяснил, что, согласно тем знаниям, которые он обрёл когда-то, вся Вселенная представляет собой тонкую зернистую структуру, подобную структуре плодородной почвы. Она идеальна для растущего сознания. Во Вселенной сознание присутствует везде, однако распределено оно неравномерно и качество его может сильно разниться.

Можно провести сравнение с биоценозом леса, степи или любой другой территории. Деревья и растения, насекомые и животные существуют там в состоянии устойчивого равновесия. Одни существа укоренены в почве, не имея возможности перемещаться, другие, напротив, свободны в своих передвижениях, но все они имеют свободу воли и все в равной степени ценны для сохранения общего равновесия.

Однако, прямая аналогия с экосистемами Земли не вполне корректна, пояснил он. Животные и растения, живущие, скажем, в лесу, постоянно обновляются, сохраняя общий баланс системы путём внутривидовой и межвидовой конкуренции, иногда уничтожая друг друга. Во Вселенной же раз зародившееся сознание не погибнет никогда в обозримом будущем. Оно подобно осознающему себя роднику, понимающему свои истоки, и оно стремится расшириться, изливая вовне свои сияющие потоки. И эти растущие родники черпают свои силы в том самом первичном сознании, которое пронизывает всю основу мироздания с начала времён.

Мы, люди, тоже являемся такими родниками сознания, а есть ещё бесконечное количество других источников, и некоторые из них служат нам для наполнения — огромные, не поддающиеся никакому описанию сияющие источники светящегося сознания. Это похоже на то, как грунтовые воды, которые текут в почве и породах земли, имеют свои «области питания». Эти сияющие источники сознания — тоже живые существа, которые развили своё сознание до такой степени, что сияние его стало видно из многих уголков Вселенной. И это естественный процесс, который должно осуществить каждое живое существо, процесс роста сознания от маленького, едва заметного бьющего ключа до океана сознания.

— Поэтому-то человек, который расширил своё сознание, никогда не сможет использовать его только для себя лично, скрыть его от других людей — это для него совершенно невозможная вещь! Мы можем не понимать до конца, почему нас привлекает какой-то человек, но, если приглядеться, выяснится, что его сияющий родник столь ярок, что мы просто не можем пройти мимо, чтобы не припасть к нему и не утолить жажду. Духовную жажду. Одно сознание видит другое без использования глаз физического тела.

Он рассказал ещё, что вся «плодородная почва» Вселенной пронизывается множеством потоков сознания, которые текут, иногда сливаясь на время, а потом расходясь в стороны, образуя ручьи, огромные реки и даже моря. И то в одной, то в другой точке Вселенной беспрерывно зарождаются бесчисленные родники жизни-сознания — индивидуальные существа, тем не менее, неразрывно связанные с истоком всего и друг с другом. И этот процесс необратим.

— Невозможно уничтожить бьющий из-под земли ключ, если резервуар, с которым он соединён, неисчерпаем. Даже если найдётся какаянибудь сила, которая сможет каким-то образом это «засыпать» родник, он обязательно найдёт себе выход в другом месте.

— То есть ты говоришь о перерождении душ? — вмешалась Ника, до этого момента слушавшая с обычным для неё отстранённым видом.

— Это не совсем правильное выражение, но вообще-то ты сказала верно.

Чимеккей улыбнулся и продолжил:

— Для того чтобы вода в роднике была прозрачной, а её напор — стабильным, он должен быть чист, поэтому и мы должны беспрерывно очищать себя — свой дух и своё тело. Для этого и существуют особые практики. Некоторым из которых я вас уже обучил.

Действительно, каждую нашу встречу с ним он использовал для обучения нас практикам очищения тела и расширения сознания, объяснения теоретических аспектов своего знания.

Чимеккей как будто прочитал мои мысли, потому что с улыбкой покачал головой и сказал:

— Для меня обучение других людей было совершенно новым делом. Я никогда не занимался такими вещами, и вообще, вы — первые, кому я объясняю и показываю свои знания в такой форме. Я понимаю это как задание, которое дала мне Вселенная.

— Вселенная это Бог? — осторожно спросил Кирилл.

— Кто-то может сказать и так, — ответил Чимеккей, — однако же, я предпочитаю говорить так, как говорю… Я ведь шаман, а шаманы могут говорить то, что думают, а не то, что от них ожидают окружающие.

Он задумался, подбирая слова, и принялся рассказывать нам, что в последнее время много путешествует и видит невероятную духовную жажду людей. Эти люди, живущие в разных концах планеты, с одинаковой силой стремятся выйти за рамки тех представлений, которые стали казаться им обыденными. Однако он заметил и тот факт, что часть таких людей попросту следует моде на всё экзотическое, в том числе и на экзотические виды верований.

— Это неправильно! — категорическим тоном сказал он. — Так можно пройти мимо своего истинного призвания, а это уже чревато последствиями.

— Это как грех, что ли, за который их Бог накажет и в ад отправит? — спросила Ника.

Чимеккей пояснил, что Бог никого не наказывает, это представление совершенно неверно, но мы должны понимать, что, являясь частью всего в мире, обязаны развиваться в соответствии с динамикой развития всего вселенского организма. Если же по причине своих эгоистических устремлений мы перестаём выковывать своё сознание, после смерти физического тела мы всё равно будем обязаны пройти прерванный путь: родник сознания пробьётся в каком-то другом месте.

— А ад мы сами себе на Земле создаём иной раз, — сказал он печально.

— Ты всё время говоришь о сознании. Но не очень понятно, что ты имеешь в виду, — сказала Ника.

Чимеккей задумался, а я набрался духу и, вмешавшись, принялся рассказывать о взглядах на эту проблему философов разных школ: о «теории отражения» Рене Декарта, полагавшего, что сознание есть реакция на внешнее воздействие, об идеалистах и материалистах, споривших о первичности материи и сознания, о мнении Бенедикта Спинозы, считавшего, что материя есть место «развёртывания Духа» для познания им самого себя, о теориях, связавших материю и сознание воедино — в некую «материю-сознание», о точке зрения Циолковского на живую материю, как на материю, которая «имеет желание жить»… Я отчего-то не мог остановиться и, наверное, мог бы ещё говорить долго, но в этот момент мы уже подъехали к крупному гостиничному комплексу. Мы вышли из автобуса и пошли провожать Чимеккея.

Неторопливо идя по тротуару мимо ряда торговых точек, он сказал, что не имеет однозначного определения сознания, и что понимание этого вопроса относится, скорее, к области духовного видения. Однако и в самом деле нужно отличать материю первичную — косную или не просветлённую, от «живой» материи, то есть той, которая имеет «желание жить». Но нельзя просто сводить всю Вселенную к материи или энергии, то есть субстанции, даже пусть осознающей саму себя в разной степени. Материя, без сомнения, является полем для «проявления сверхвселенского сознания», хотя и это тоже не исчерпывающий ответ. Материальная Вселенная является только частью чего-то большего, причём не просто в физическом или энергетическом смысле. Она находится в духовном единстве с ещё более гигантским «организмом».

— Не нужно думать, что наша Вселенная единственная и уникальная, — сказал Чимеккей. — Можете не сомневаться, что есть и другие вселенные, в том числе и не имеющие материальной составляющей. И их бесконечное множество. И все они не похожи друг на друга. И все они — живые.

В этот момент мы подошли к входу в гостиницу. Перед тем, как попрощаться, он сказал нам, что уезжает на некоторое время в другую страну, а мы должны будем приехать в Туву копределённому сроку.

— А куда ты едешь? — с любопытством спросила Ника.

— В Японию поеду, буду там джаз петь, — ответил Чимеккей и улыбнулся.

Не зная, как реагировать на его слова, мы неуверенно засмеялись, однако, внутри каждого из нас осталось чувство, что он не шутит, и какаято доля правды в его словах есть.

Он попрощался с нами и вошёл во вращающиеся стеклянные двери гостиницы. Мы увидели, как он показал охраннику карточку гостя и, не оглядываясь, прошёл к лифту.

***

— И всё-таки я не понимаю, кто он на самом деле, — сказал Иван.

Мы сидели в зале ожидания на втором этаже Ярославского вокзала в ожидании отбывающего в северном направлении поезда, на который мне удалось приобрести билет. Сидевшие в неудобных железных креслах люди, ожидавшие свои поезда, негромко переговаривались, их голоса, отражаясь от стен и высокого потолка полупустого зала, сливались и заполняли всё его пространство цельным ровным гулом, в котором чувствовался даже какой-то уют.

— И так-то мне было ничего не понятно после наших встреч в Туве, — продолжил Иван, обмахиваясь сложенной газетой, — а теперь уж и вовсе всё запуталось… Слишком уж многогранная личность… И ещё эти крылья… Может быть, у нас были галлюцинации? Ведь не ангел же он в самом-то деле! Хотя, кто знает…

— Ну, имя, по крайней мере, у него другое, — сказала Ника, разворачивая пакет с гамбургерами. — Он сам нам говорил, что взял имя одного шамана, который жил сто лет назад где-то в таёжной части Тувы.

Кирилл заметил:

Мне кажется, это были не совсем иллюзии… Ведь ятоже видел, как шаманы Еннгиды стали птицами.

Я неуверенно сказал:

— А что, если и на самом деле существуют люди, представляющие остатки тех древних цивилизаций, о которых говорил Марк? Ну, то есть, они скрываются от всех, но иногда появляются для каких-то целей…

— Для каких же таких целей? — скептически спросил Иван. — Научить четырёх ничем не примечательных людей шаманизму? Не очень-то интересная цель.

— А почему вы думаете, что нас обучают шаманизму? Очевидно же, что как будущие шаманы мы совершенно бесперспективны, — произнося эту фразу, Кирилл задумчиво глядел в тёмное окно вокзала. — Чтобы сохранить и передать шаманские знания, нужно, чтобы мы, по крайней мере, жили на той земле, от которой эти знания исходят.

— А я вам точно скажу, что это были вовсе не галлюцинации! — запальчиво воскликнула Ника. — Эти люди, кем бы они ни были, знают что-то такое, что и представить себе трудно. И я не удивлюсь, если узнаю, что они общаются как-то друг с другом на расстоянии.

— Мне тоже кажется, что все эти люди определённо знают друг о друге, — сказал Кирилл негромко. — Однако трудно сказать, много ли их в мире… Может быть, они даже здесь, на вокзале, только, само собой, не проявляют себя.

Невольно мы стали осматриваться по сторонам, пытаясь разглядеть что-нибудь особенное в мирно сидящих в креслах пассажирах. Однако через несколько секунд, как по команде, переглянулись и расхохотались — очень уж необычной была сама идея того, что где-то рядом есть людиптицы.

И действительно, ничего сверхъестественного в окружавших нас людях не наблюдалось — одни из них спали, расположившись в неудобных металлических креслах, другие читали либо вполголоса разговаривали друг с другом. По виду все они были обычными людьми, ожидавшими своего поезда. В углу сидели двое православных монахов в длинных чёрных рясах, видно, что им тоже было очень жарко в этот душный вечер. Через минуту они встали и направились к выходу. Когда они проходили мимо нас, я заметил, что Кирилл вглядывается в их фигуры, напрягая зрение, и в какой-то момент он вполголоса ахнул, сказав:

— Не может быть…

Не вставая с кресла, он протянул руку и тронул рукав рясы одного из монахов, к этому моменту поравнявшихся с нами.

— Богдан! — позвал его Кирилл негромко, сдерживая нахлынувшие эмоции.

Тот резко повернулся к нам всем телом, и лицо его выразило крайнюю степень изумления. Фигура этого монаха поражала своей огромностью и, я бы даже сказал, монументальностью, а смуглое лицо с чёрной бородой выражало суровую решимость и одновременно — покой.

— Здравствуй, Кирилл!

Голос Богдана, сильный и глубокий, был спокоен, видимо, он в доли секунды смог совладеть со своими чувствами.

Кирилл воскликнул:

— Как ты здесь очутился?! Почему! Чёрт возьми, как же я рад тебя видеть!

Наверное, в словах Кирилла Богдан почувствовал неподдельную радость, потому что суровое лицо его немного смягчилось, и он пожал протянутую руку, не забыв всё же сказать:

— Не чертыхайся, сын мой!

Однако же, в его чёрных глазах мелькали весёлые огоньки, и было видно, что он тронут искренностью Кирилла. Его спутник, невысокого роста седой монах тактично отошёл в сторону, не став вмешиваться в беседу, а Богдан сказал:

Мы с братом Александром едем в Сергиев Посад. Ятеперь там… В обители…

Он помолчал, пытливо вглядываясь в лицо Кирилла, словно стараясь выяснить его отношение к своим словам. Не заметив никакого осуждения, он продолжил:

— Принял я постриг зимою этой, на Рождество… Теперь имя у меня другое — Арсений. Ах, Кирилл, видно, сам Господь позволил нам с тобою свидеться тогда, в тайге… Слеп я был… Кабы не он, не узнал бы я, что можно страсть к деньгам, к золоту в себе переломить!

Голос его осёкся под напором воспоминаний, но он совладал со своими чувствами, сказав с улыбкой:

— И ты мне тогда помог, показал твёрдость духа, какой не знал я… Спасибо тебе от всего сердца!

— А не за что меня благодарить… Для меня ведь это тоже урок был.

Тут Кирилл, спохватившись, спросил:

— А как же Тимофей-то? Где он теперь?

— Не знаю, Кирилл. Когда ушёл ты тогда с эвенками, хотел он вас найти, неделю, наверное, по тайге рыскал, всё след ваш искал, да безуспешно. Когда понял он, что не найти ему никого, стали мы золото мыть на том самом ручье. Много намыли… А потом и жилу там нашли. Совсем он обезумел, столько золота набрал, что и не поверишь… Я уж ему не перечил, делал, как он говорил, ибо злой Тимофей был, как сам сатана, я уж думаю, бесом он был одержим…

Арсений перекрестился.

— День и ночь работали, осень уже была поздняя, холодно стало, снег выпал… Видно, он и надорвался. Сердце у него не выдержало в один момент…

И предваряя вопрос, поспешил сказать:

— Нет-нет, не помер он там, не бросил я его. Довёз его на лодке до посёлка, до больницы довёз, врачам передал, да и оставил там. Уже тогда во мне как будто что-то проснулось, что скрыто было всю жизнь. Не понимал только, что именно, но чувствовал, что где-то близко оно. И не ошибся! Когда ехал я из Красноярска домой на юг, то, подъезжая к Москве, увидел в окне поезда дивное зрелище — на высоком холме открылись взору моему белокаменные стены и сказочной красоты золотые и лазоревые купола Троице-Сергиевой лавры… Глаза Арсения засияли от радости.

— И понял я в тот момент, что — вот оно! Тут моё место и нигде больше. Вышел я на станции и вот…

Он как-то смущённо развёл огромными ручищами, словно показывая, что он вроде бы и ни при чём.

— Однако ж, до сих пор я, Кирилл, не понимаю, — голос Арсения понизился до полушёпота, — как она, шаманка та…

— Укэн, — не выдержав, подсказала Ника, полностью поглощённая рассказом.

— Укэн… Как она так смогла сделать, чтобы алчность наша нам самим поперёк стала? Или же мы сами себя наказали? Я ведь Тимофею тогда тоже не всё рассказал. — Арсений посмотрел на Кирилла. — Она же мне во сне сначала в виде девушки молодой явилась, по-хорошему меня сначала попросила уйти, а когда не послушался я её, в старуху-ведьму превратилась… И как она умеет в сон проникать?… Или не сон то был? Да ведь и самородок тот я не мог потерять!

Кирилл молча полез рукой в карман свой куртки и достал из него свой бумажник. Арсений затаил дыхание, внимание его было полностью приковано к неторопливым уверенным движениям рук Кирилла, да и все мы в этот момент словно окаменели, не в силах оторвать глаз от тонких сильных пальцев, раскрывавших одно из многочисленных отделений бумажника. Через секунду маленькая золотая сова лежала на его ладони, тускло поблескивая в свете вокзальных неоновых ламп.

Она! — голос Арсения был взволнован, но в нём не было известной всем нам алчности и жадности, это было волнение человека, который заново переживает своё прошлое.

Он совсем уже шёпотом сказал:

— Много я об этом думал, молился много, а так и не понял, колдовство это богопротивное или же… Или же что-то есть в нас, людях такое, о чём мы и сами не знаем? Вон и святые, согласно преданиям церкви нашей православной, во сне людям являлись, чтобы предостеречь от чегото либо же направить на путь истинный… Он оглядел нас и сказал:

— Я так понимаю, Кирилл, что это всё друзья твои, что вместе вы ищете что-то.

Тот удивлённо спросил:

— Как же ты узнал?

Арсений рассмеялся:

— А трудно не заметить. Очень уж вы все похожи, — и, заметив, что мы удивлённо переглянулись, уточнил: — Как родственники близкие вы похожи. На всех вас словно божья отметина есть… Он спохватился и сказал:

— Однако должен я идти уже, скоро уже электричка наша отбывает — вон брат Александр мне знаки подаёт. Благослови вас Господь.

Обняв нас всех по очереди, он заторопился к выходу из зала ожидания, путаясь в рясе и топая тяжёлыми ботинками. У самого выхода он обернулся, осенил нас всех широким крестным знамением и ушёл, уже не оглядываясь.

Некоторое время мы молчали, эта короткая встреча показалась нам очень символичной. Я подумал, что сегодняшний день очень насыщенный. Не успел я оформить эту мысль в слова, как меня опередил Иван, сказав:

— Сегодня был день встреч…

Кирилл как-то невпопад произнёс:

— Он стал похож на настоящего человека… В нём появился стержень.

И этот стержень — его вера…

Ника его горячо поддержала:

— Это уж точно! Интересно, а что он имел в виду, когда сказал, что мы похожи? Мне кажется, что мы такие разные! — поразмыслив немного, она прибавила неуверенным тоном: — И в то же время мне кажется, что я вас знаю тысячу лет…

В это время объявили о начале посадки в поезд, и мы пошли на перрон, покупая по пути разные мелкие предметы, которые пассажиры так любят приобретать на вокзалах, но которые оказываются совершенно ненужными в поезде, и, привезённые домой, выбрасываются в мусорное ведро.

Едва я успел занять своё место на боковой полке, как поезд тронулся, набирая ход, Ника помахала мне рукой, и через несколько секунд фигуры моих друзей, освещаемые бледным светом фонарей, исчезли из поля зрения.

Глава 2. Новая встреча

— И что теперь будем делать? — Ника ещё раз огляделась вокруг и, видимо, не найдя никого знакомого, снова уселась на свой большой тёмно-синий анатомический рюкзак фирмы «Баск».

Солнце уже было довольно высоко над горизонтом, и мы — Кирилл, Иван, я и Ника — сидели под навесом автобусной остановки. В том самом доме, где я когда-то нашёл Чимеккея, нам только что сказали, что его сейчас нет, и не будет ещё долгое время, поскольку он уехал по делам на целый месяц.

— Как так — взял и уехал?! — возмущалась Ника. — Назначил нам время, а сам уехал!

— У него могли быть неожиданные дела, — возразил Иван, разливая по кружкам горячий чай из стального термоса, — тут уж ничего не поделаешь, нам нужно возвращаться.

— И верно, что это я… Могут ведь быть разные обстоятельства, — уже спокойным голосом сказала Ника.

— Мы можем сначала вернуться в Кызыл, а там решим, что будем делать дальше, — говоря эти слова, Кирилл с любопытством оглядывался вокруг, цепким взглядом всматриваясь в детали окружающего пейзажа. — Даже если мы его не найдём, мы всегда можем просто поехать в горы.

Мы и в самом деле были экипированы в достаточной степени, чтобы совершать продолжительные горные переходы.

На другой день мы уехали из посёлка и к обеду были уже в городе.

Сдав в камеру хранения автовокзала наши огромные рюкзаки, мы пошли прогуляться по знакомым улицам, заходя в маленькие магазинчики и разглядывая прохожих в надежде встретить кого-нибудь из знакомых.

В какой-то момент Кирилл предложил:

— Мне кажется, ребята, что мы должны пойти к главному шаману.

Ещё при обсуждении планов нашей совместной поездки мы решили, что обязательно должны будем зайти к этому человеку, который представлялся нам и не человеком даже, а, скорее, невероятно огромной могучей горой покоя и силы. И мы пошли знакомой мне неширокой улицей, дома которой были построены сорок, а то и пятьдесят лет назад. Специально для него мы везли подарок, недорогой по цене, поскольку все мы не были людьми высокого достатка, но стоимость подарка, как я теперь уже начинал понимать, сама по себе была не важна. Скорее, этот подарок был значим для нас самих — он был символом, выражавшим искренность наших устремлений.

Небольшая прихожая маленького деревянного дома, где принимал людей Монгуш Кенин-Лопсан, верховный шаман Тувы, не изменилась со времени моего последнего её посещения: всё те же жёсткие скамьи и пара старых стульев, стоящие вдоль стен, покосившаяся дверь, те же неподвижные фигуры каменных воинов-стражей, стоящие во дворике… Даже тени, казалось, были той же длины, что и в прошлый раз.

Народу было на удивление мало. Оглянувшись по сторонам, Иван сказал:

— Ника, ну тогда ты подарок и вручишь.

— А почему я-то? — дрожащим голосом спросила Ника, оглядываясь на Кирилла в поисках поддержки. — Вон пускай Андрей вручает, он уже здесь был.

Но Кирилл неожиданно поддержал Ивана:

— Мне кажется, Ника, он прав. Нужно, чтобы именно ты подарила от всех нас.

Отчего-то и мне казалось, что это будет правильно. Видно, то же самое почувствовала и сама Ника, потому что лишь что-то пробормотала, глядя куда-то в сторону, всем видом выражая растерянность от свалившейся на неё невесть откуда ответственности

— Да, и скажи какие-нибудь хорошие слова, пожелай здоровья, сил побольше, — попросил Иван.

Ника только глянула на него уничтожающе, пробормотав:

— Вот сам бы и сказал…

Однако, решив порепетировать своё приветствие, послушно развернула белый шарф-кадак и положила его на ходившие ходуном раскрытые ладони. На шарф Кирилл положил наш общий подарок, а Ника, пользуясь моментом, пока в прихожей никого не было, принялась вибрирующим от волнения голосом произносить какие-то бессвязные слова, которые никак не хотели оформляться в законченные фразы. Внезапно дверь распахнулась, из неё буквально вылетел предыдущий посетитель, красный как рак, и, бормоча несвязные слова, выскочил в калитку, ведущую на улицу.

«Выгнал!» — молнией пронеслась мысль в наших головах. Однако отступать было некуда, дверь в комнату осталась открытой, мы переглянулись в нерешительности и вошли. Ника, охваченная волнением от предстоящей встречи, тем не менее, аккуратно перешагнула через высокий порог, за нею прошли и мы трое. Неожиданно связными фразами и почти не дрожащим голосом Ника пожелала сидевшему за письменным столом человеку тех благ, о которых смогла вспомнить, а потом вручила подарок.

— Возьмите стулья и садитесь напротив меня, — сказал главный шаман, глядя прямо перед собой. Мы уселись прямо перед ним, при этом неосознанно образовав квадрат, в углах которого поставили стулья с жёсткими сиденьями и спинками.

— Я вижу, вы приехали издалека, чтобы сказать мне хорошие слова.

Голос Кенин-Лопсана был спокойным и слегка приглушённым, меня он или не узнал, или, возможно, просто не стал выделять из всех.

— Чего же вы хотите? — негромко спросил он. — Чем могу я помочь вам?

Мы переглянулись, и Иван сказал, что мы ничего не просим у него, что мы просто решили прийти к нему, чтобы выразить свою благодарность и своё уважение. Благодарность за то, что он есть, за то, что он сделал и ещё сделает для людей. Иванова физиономия выражала все чувства, которые все мы испытывали в тот момент. Шаман слушал слова Ивана с непроницаемым лицом, а когда тот остановился, он ещё некоторое время молчал, глядя на нас, а потом произнёс медленно:

— Я вижу… — он сделал паузу и прикрыл свои чёрные глаза. — Я вижу, что у вас на Севере будут сильные шаманы… Очень сильные… Я помогу вам в этом… Я буду поддерживать вас… Незримо поддерживать.

Не зная, как реагировать на его слова, мы просто сидели и слушали. Он беседовал с нами ещё почти час, а напоследок сказал:

— Правители приходят и уходят, гигантские империи завоёвывают полмира и исчезают как капли росы под палящим солнцем. Но шаманов невозможно уничтожить. Мы были и будем всегда, пока существует человечество.

Он внимательно посмотрел каждому из нас в глаза и произнёс с улыбкой:

— Вы светлые оптимисты! Ваша дорога будет светлой. Она будет трудной, да, но она будет светлой! А теперь идите и помните старого шамана.

Его глаза словно прожгли нас огненными потоками, так что, даже выйдя из полутьмы деревянного домика на освещённую солнцем улицу и двинувшись в сторону набережной, мы продолжали ощущать его взгляд.

— Как рентгеном меня просветил, — сказал Иван, поёжившись.

— Такое ощущение было, что он через мои глаза все мысли читал, — пожаловалась Ника. — Я изо всех сил старалась вообще ни о чём не думать…

Она посмотрела на небо и невпопад сказала:

— Небо такое голубое… Смотрите — чайки!

И верно — на высоте нескольких метров над рекой летели четыре чайки. Их полёт напоминал полёт группы самолётов-истребителей, пилотируемых лётчиками-асами: они летели, выдерживая безупречный строй. Синхронные взмахи крыльев создавали впечатление идеальной дисциплины и совершенной гармонии всей группы, в полёте которой явственно ощущалась несгибаемая воля. Птицы явно летели к какой-то только им известной общей цели.

Исходившая от них сила и мощь, несвойственные, казалось бы, таким маленьким птицам, вызывали уважение не только у нас. Крупный ястреб, высматривавший рыбу в голубых водах Енисея и подолгу зависавший на одном месте над искрящимися на солнце волнами, оказался на пути летящего строя. В другое время он, несомненно, не уступил бы им дороги и, возможно, даже бы вступил в схватку на своей территории, но несущаяся на него когорта серебристых птиц и не думала отворачивать в сторону, продолжая свой стремительный полёт. Ещё секунда и произошло бы столкновение, но в последний момент нервы ястреба не выдержали, и он, потеряв всякое чувство собственного достоинства и неуклюже взмахивая большими крыльями, помчался в сторону дальнего берега.

А эскадрилья птиц, так же мерно взмахивая острыми крыльями, промчалась мимо нас вдоль широкой синей речной ленты вниз по течению.

Несколько секунд — и она скрылась из виду.

— Оххх… — выдохнула Ника восхищённо.

Не обращая ни на кого внимания, словно во сне, она расправила руки и несколько раз плавно, но ритмично взмахнула ими, подражая пролетевшим птицам. Потом резким, каким-то птичьим движением склонила голову набок, посмотрела на нас округлившимся огромным глазом и издала тонкий пронзительный гортанный чаячий звук-клич «кьяау-кьяау!».

Мы смотрели во все глаза, совершенно не понимая этого представления. Лицо Ники вытянулось вперёд и вверх, взгляд устремился в небо, она встряхнулась всем телом, в её облике всё явственней проступали птичьи черты, крылья-руки расправились ещё шире, мне почудилось, что вокруг них стало проявляться сияющее белым светом оперение! Казалось, ещё мгновение — и она взлетит высоко в облака. Проходивший мимо старик ахнул и шарахнулся в сторону, что-то сказав по-тувински.

Как видно, это отвлекло Нику, она опустила руки-крылья, взгляд её стал тем же самым знакомым взглядом.

— Как это ты делала?! — одновременно воскликнули Иван и Кирилл, как видно, тоже заметившие что-то необычное.

Не отвечая на их вопрос, Ника уселась прямо на траву. Вдруг, вспомнив что-то, она повернулась ко мне:

— А помнишь, ты рассказывал…

— …Что где-то тут недалеко живут какие-то дальние родственники Чимеккея? — докончил я её фразу. Отчего-то та же самая мысль пришла в голову и мне. Ника кивнула согласно.

Иван произнёс, глядя в сторону:

— У дураков мысли сходятся.

Ника молча ткнула его указательным пальцем под рёбра, отчего Иван захохотал во весь голос, и сказала:

— Да, я хотела сказать именно это, — она повернулась к засмеявшемуся тоже Кириллу. — Что тут смешного?

Видимо, поняв, что оговорилась, она улыбнулась:

— Ну да — я хотела сказать, что нам нужно идти туда и что-нибудь разузнать.

Небольшой дом с маленьким же садом располагался на окраине города, ниже по течению реки от того места, где мы видели чаек. В надежде узнать хоть что-нибудь, мы долго звонили в электрический звонок, прикреплённый к большим деревянным воротам. Наконец, одна створка ворот медленно, с пронзительным скрипом распахнулась, её открыла пожилая женщина, одетая по-домашнему. Услышав имя, которое мы назвали, она, не сказав ни слова, закрыла ворота, и мы услышали удаляющиеся вглубь двора шаги.

— Чего это она? — спросила Ника.

Через минуту шаги послышались снова, опять заскрипела створка открываемых ворот, и в образовавшемся проёме показалась знакомая фигура. Это был Чимеккей. Одет он был в серые подростковые шорты длиною до колен и потёртую тёмно-синюю футболку с короткими рукавами, не скрывавшую небольшого животика. На голове красовалась круглая спортивная шапочка.

— Здравствуйте, — сказал Кирилл и смущённо спрятался за спину Ивана.

Однако Чимеккей сам выглядел немного обескураженным и даже слегка, казалось, был сбит с толку.

— Как вы меня нашли? — спросил он в недоумении, но тут же спохватился и сделал приглашающий жест: — Здравствуйте. Проходите в дом.

В маленьком бревенчатом домике полным ходом шёл ремонт — полы были сняты, со стен сбита штукатурка, так что обнажилась решётчатая основа, из стен торчали обрывки проводов с белой изоляцией. Пожилая женщина, видимо, хозяйка дома, проводила нас в дальнюю комнату — единственную не затронутую ремонтными работами, где мы расселись возле небольшого круглого столика. Через минуту зашёл Чимеккей, уже успевший переодеться в светлые летние брюки и бежевую чистую рубашку. Волосы его были причёсаны и аккуратно уложены на косой пробор. Он присел на свободный стул, и почти в тот же момент в комнату вошла та же пожилая женщина и поставила на стол большое фарфоровое блюдо, на котором лежала остро пахнущая варёная баранья голова.

Чимеккей сказал весело:

— А я-то думал, почему мы решили сегодня голову барана сварить? Не каждый день такое угощение бывает. Чувствовали, наверное, что гости будут…

Я краем глаза увидел, что Ника расширившимися глазами глядела на стоящее перед нею блюдо, не понимая, видимо, как это можно есть. Чимеккей первым подал пример, острым ножом срезав небольшой кусок и передав нож Нике. Поколебавшись секунду, та решительным движением отрезала маленький кусочек, сунула его в рот и, почти не прожевав, проглотила. Вид у неё был такой несчастный, что я едва не расхохотался, однако, мгновенно осёкся, увидев, что она передаёт нож мне. Глаза её мстительно блестели. Осторожно отрезав тонкую пластинку мяса, я положил его в рот. Против ожиданий, вкус показался мне превосходным, видимо, его оценили также и Иван с Кириллом, без особых эмоций попробовавшие угощение. Пока мы передавали друг другу блюдо, Чимеккей рассказывал:

— Я, конечно, помню, что назначил вам время приезда, однако, сложилось так, что совершенно неотложные дела заставили меня уехать из Тувы, никого не предупредив.

Он внимательно оглядел нас, словно давая понять, что эти дела были и в самом деле экстренные, но, конечно, мы и не думали в этом сомневаться.

Он же продолжал:

— Я должен был находиться далеко отсюда ещё месяц, однако, на днях получил сообщение, что у меня умер брат…

— Мы вам очень соболезнуем, — сказал Кирилл.

— …Его уже похоронили. Без меня. Я приехал поздно. И никто, кроме двух-трёх самых близких мне людей, не знает, что я здесь. Я не то, чтобы скрываюсь, просто… — Он секунду подумал. — Просто людям пока не нужно знать, что я тут…

Он улыбнулся, ничем не выказывая своей печали по поводу смерти близкого человека.

— Да и живу я совсем в другом месте, а сюда пришёл только час назад — посмотреть, как идёт ремонт. И тут появляетесь вы. Наверно, это неспроста, а? Как думаете?

Мы сидели молча, не зная, что ответить. Чимеккей же ждал ответа, который, как видно, был почему-то для него важен. Пауза затянулась, и положение спасла хозяйка, которая принесла поднос со стоявшими на нём пятью чашками и чайником с заваренным чаем. Мы принялись пить чай с молоком и сахаром. Чтобы прервать молчание, Кирилл принялся рассказывать об увиденной нами чаячьей эскадрилье. Даже сам того не заметив, он увлёкся и в красках описал их согласованный полёт, о том, как Ника с таким мастерством кричала чайкой и подражала её движениям, что даже напугала прохожих на набережной, подумавших, что она сошла с ума.

— А нам даже чуть было не показалось, что у неё выросли крылья!

— И хвост! — добавил Иван, а Ника молча показала ему кулак и сказала мечтательно:

— Я так хотела лететь с ними! Так хотела! И мне даже было безразлично, видят меня или нет… — глаза её наполнились слезами, но она произнесла по-детски упрямо: — А я всё равно полечу когда-нибудь…

Чимеккей внимательно выслушал всё, лицо его было серьёзным. Вне видимой связи с темой беседы он стал рассказывать, что в определённый момент времени люди, которые уже готовы измениться, начинают ощущать некое беспокойство, смутное чувство неудовлетворённости. Они начинают как будто цепляться за «выступы» и «шероховатости» жизненных обстоятельств. Жизнь, такая ясная и вполне определённая, вдруг становится пресной и пустой. Они могут видеть странные сны, в которых встречаются с какими-то людьми или даже с необычными существами, их могут ударить и жизненные обстоятельства, например, болезни или потеря близких. Такие люди начинают слышать зов.

— Этот зов по-настоящему реален. Вспомни хотя бы свой сон, который ты видел тогда, на скале, — обратился Чимеккей к Ивану. — Ведь ты тогда спал по-настоящему. Но всё же ты не спал. И когда я увидел, что вдали парит птица, которую не может видеть никто, я позвал тебя. И я отметил тебя звуком своего голоса. Ты был далеко, но… Но ничто не бывает так далеко, чтобы его нельзя было увидеть. Ведь ты искал меня, хотя и не знал этого. Но на самом-то деле ты искал не меня!

Чимеккей засмеялся над своими словами и продолжил:

— Услышав зов, люди преображаются. Они остаются теми же самыми людьми, но всё же они уже другие. Даже болезни, которые заставляли их страдать, словно изменяются. Это не значит, что болезни уйдут как по волшебству, да и никакого волшебства не существует… Это означает, что приходит понимание человеком причин и следствий. Я уже говорил вам, что вы должны быть наблюдательными. Даже в самые критические моменты, вы не должны теряться, иначе просто-напросто не сможете понять смысла разворачивающихся событий. Нужно отрешиться от своих повседневных чувств и прислушаться…

Чимеккей показал, как это нужно делать, замерев на несколько секунд, словно превратившись в неподвижное изваяние. Он слушал всё вокруг как живой радар, как дикое животное, способное уловить малейший шорох и даже малейшее движение воздуха, слушает звуки леса. Лишь блеск глаз говорил о том, что перед нами живой человек, настолько полной была его концентрация.

— Вы должны слушать окружающие звуки так, чтобы проникнуть за них, уловить за кулисами сцены намерение истинного режиссёра разыгрываемого перед вами спектакля, — произнёс Чимеккей, наконец, расслабившись. — То, что вы пришли именно сюда, говорит, что вы, пусть и неосознанно, услышали зов и выбрали единственно верную дорогу из тысяч возможных.

Мы затихли, пытаясь прислушаться так же, как это делал он. Однако наши попытки сделать выглядели явно неуклюжими. Чимеккей поглядел на Ивана с улыбкой: тот до того самозабвенно пытался услышать хоть что-нибудь, что наморщил лоб, высунул кончик языка и шевелил от напряжения розовыми ушами.

— Нужно, конечно, упражняться, но всё хорошо в меру. Кстати, всё это время, пока мы не встречались, вы делали упражнения, которым я вас обучил?

Мы переглянулись с некоторым чувством стыда: Чимеккей научил нас различным упражнениям, которые были направлены, как мы полагали, на развитие голоса и поддержание физической формы. Однако мы были уверены, что прилагали совершенно недостаточные усилия. Периодически собираясь вместе, мы, скорее, испытывали радость от взаимного общения. Эта радость была необъяснимой, поскольку все мы были абсолютно разные, работали мы в разных сферах деятельности. Однако, то неописуемое ощущение единства и полноты, которое мы испытали в Антропологическом институте, когда впервые собрались все вместе, осталось с нами навсегда. Мы понимали друг друга с полуслова, нет — с полувзгляда и даже без них. Множество раз мы замечали, что невысказанные мысли одного из нас внезапно высказывает другой, причём точно в тех же самых терминах. Находясь в разных местах, мы исследовали одни и те же аспекты своего внутреннего мира, а также намечали дальнейшие планы, которые затем реализовывали вместе.

Первое время мы удивлялись таким совпадениям и даже подшучивали друг над другом, однако со временем такое состояние стало привычным, более того, оно стало расширяться, включая в свою сферу и всю остальную нашу жизнь. Намерения и поступки других людей, ранее казавшиеся загадочными, стали прозрачными и ясными. Одно время мы пытались относить этот факт на счёт простого накопления жизненного опыта, однако некоторые совпадения были слишком уж невероятными для таких предположений.

Мы сказали об этом Чимеккею, а Ника рассказала недавнюю историю о своей знакомой, которая долгое время интересовалась эзотерическими практиками, посещая семинары заграничных учителей. Узнав о том, что Ника встречалась с шаманом, эта женщина прекратила с ней всякие контакты, утверждая, что Ника с помощью «чёрной магии» наносит ей некий мифический ущерб. Однако, спустя достаточно продолжительное время, эта знакомая внезапно позвонила Нике и пригласила её и всех нас на отдых в своём загородном доме.

При встрече с нами Ника с непоколебимой уверенностью заявила, что эта дама явно хочет, чтобы мы познакомили её с Чимеккеем и другими шаманами. Я выразил сомнение в такой вольной, как я думал, интерпретации этого незначительного события, полагая, что она просто хочет наладить обычные дружеские отношения. Однако не прошло и двух недель, как та знакомая Ники и в самом деле попросила, чтобы мы «взяли её в Туву».

— Во время той телефонной беседы с нею у меня внутри словно включилась маленькая, но очень яркая лампочка, — сказала Ника. — И в следующую секунду я уже точно знала всю подоплёку. Не было никаких сомнений, никаких колебаний: неизвестным образом я поняла, что её предложение несло в себе корыстный замысел.

Чимеккей сказал:

— Я вам когда-то уже говорил, что в определённый момент жизни у шамана включается словно скрытый механизм, пробуждаются способности, которые казались невероятными ранее.

Он пояснил, что первое время эти способности могут проявляться спонтанно, однако они развиваются параллельно росту сияющего родника сознания, по мере того, как человек начинает всё больше и больше осознавать себя неотъемлемой частью вселенского организма.

— И для человека, полностью пробудившегося от иллюзий, эти новые возможности становятся частью его жизни. И эти возможности и вправду не имеют границ, — Чимеккей отпил глоток чая из чашки с красным орнаментом. — Однако не имеет смысла посвящать жизнь поиску этих возможностей — это тупиковый путь. Они являются лишь своего рода «приложением» к развитому сознанию.

Он сказал, что и даже при всём при этом нет единого правила — разные люди, проявившие в себе внутренний поток сознания, могут получить в дар от Вселенной совершенно разные таланты, такие как способности к искусству или целительству. Однако дар может быть и совершенно иным — например, душевная доброта или беспримерная самоотверженность, проповеднический талант, дар пророка или дар любви.

Чимеккей сказал, что центром сияющего родника является сердце — не орган физического тела, а своего рода духовный центр, который есть у каждого человека и который зачастую закрыт, «засорен» эгоистическими, корыстными наслоениями.

— Поэтому-то так легко среди массы людей различить тех, у кого сердце раскрыто. Можно видеть и находить их без помощи глаз.

Глаза Чимеккея лучились радостью:

— О, это удивительное чудо, когда видишь пламенеющий родник сознания среди миллионов людей, чьи сияющие источники пока слабы и замутнены.

Он оговорился, однако, что, тем не менее, сами по себе таланты, какими бы они ни были, вовсе не свидетельствуют о том, что их обладатель — духовно развитая личность. Скорее, наоборот, в среде известных музыкантов, художников, писателей много закоренелых эгоистов.

— Их творческий дар лишь результат их усилий, предпринятых когдато давно… — Чимеккей задумался, пытаясь сформулировать свою мысль так, чтобы мы смогли её воспринять.

Он сказал, что рождение на Земле каждого существа является результатом его личного духовного роста, зачастую предопределяющего также и всю будущую жизнь индивида: место и время его рождения, род занятий и даже будущие встречи. Чимеккей посмотрел на нас и сделал знак бровями, словно поощряя нас высказать своё мнение.

Кирилл с волнением спросил:

— Вы хотите сказать, что мы все уже встречались раньше…?

— В прошлой жизни что ли? — Ника задала этот вопрос, беспомощно оглянувшись на Ивана и меня, словно не могла принять слова Чимеккея на веру.

Чимеккей не ответил. Оглядев нас, он сказал:

— Сколько богов смотрит на вас с небес! Сколько их, ждущих вас, знающих о вас… Ведущих и направляющих вас!

Все мы притихли, и каждый вспоминал свой путь до сегодняшнего дня. Слова Чимеккея словно прорвали какую-то плотину, воздвигнутую в моем мозгу. Я начал понимать, почему иногда при первой встрече с некоторыми людьми у меня на долю секунды возникало смутнонеуловимое, словно тень, чувство узнавания, которое потом могло перерасти в дружеские отношения. Я вспомнил также в этот момент, что периодически в детстве видел странные сны, в которых я был взрослым человеком. Некоторые сны были совершенно реальными, словно бы я и не спал вовсе, а проживал целые фрагменты жизней неизвестных, но отчего-то очень близких мне людей.

Как правило, все такие косвенные свидетельства немедленно отметались моим умом, привыкшим мыслить строго рационально в рамках тех воззрений, которые преобладали в системе домашнего воспитания и учебных заведениях, где я получал образование. И определённо, идея множественности жизней одного существа не вписывалась в рамки этих парадигм.

Полностью уйдя в воспоминания, я начал бормотать под нос какието фразы и двигать беспорядочно руками, задев при этом стоявшую передо мной чашку с чаем, которая упала набок. Горячий чай, незадолго до этого налитый в неё, растёкся по столу, часть его пролилась на светлые брюки Чимеккея. От неожиданности он вскрикнул и пробормотал несколько слов по-тувински. Хоть я и не знал тувинского языка, но всё же каким-то образом понял, что он выбранил меня за мою неуклюжесть. Я уже открыл рот, чтобы начать оправдываться, но увидел, что Чимеккей весело смеётся, за ним засмеялись и мы все.

Словно прочитав мои мысли, он сказал:

— Конечно, воспоминание о далёком прошлом поражает даже тех, кто внутренне готов это принять, однако, на начальном этапе нужно всётаки понять, что препятствует раскрытию нашего внутреннего существа. Например, если вы заговорите с кем-либо о бесконечности жизни, рискуете попросту прослыть сумасшедшим — в лучшем случае…

Он разъяснил, что одним из препятствий является жизненный опыт каждого из нас: именно тот жизненный опыт, столь замечательно помогающий выжить в сложной системе современных взаимоотношений. Огромные «куски» этого жизненного опыта зачастую являются тем «мусором», который препятствует сияющему роднику сознания пробиться наружу. И это происходит потому, что жизненный опыт говорит нам, что важнейшим элементом окружающего мира являемся мы сами — точнее, наши желания, устремления, наши потребности.

— Одной из задач, которые стоят перед вами, является задача изменить свои эгоистические устремления, но для начала их нужно в себе увидеть, — Чимеккей посмотрел на меня и кивнул головой, как будто читая мои мысли

Кирилл рассказал, что когда-то он видел фрагменты своей жизни на стенках воображаемых пузырей.

— Чтобы не потерять сознание, я принялся дышать глубоко и резко, видимо, произошла гипервентиляция лёгких, что, в свою очередь, вызвало такие яркие сны-галлюцинации, — сказал он.

— Это были не галлюцинации и не сны, — сказал Чимеккей. — Ведь эти воспоминания были вполне реальными эпизодами твоей жизни?

Кирилл согласно кивнул.

— Это техника очищения ума. Нет… — поправился Чимеккей, — Это не просто техника, с помощью которой можно достичь каких-то успехов в жизни, это в первую очередь работа сияющего потока сознания. Когда человек готов, этот поток включается в работу и раскрывает вам особые техники, направленные на очищение источника.

Он рассказал, что это могут быть абсолютно разные, иногда неожиданные техники. Кто-то по непонятным для него самого причинам начинает заниматься боевыми искусствами, которые в своей сути тоже являются системами, развивающими сознание, кто-то разрабатывает сам для себя систему голодания и очищения организма…

— Сейчас мы с вами займёмся такими техниками, — сказал Чимеккей, улыбаясь.

Он объяснил нам кратко, что мы должны будем делать, мы уселись на стулья друг напротив друга, попарно. Под звуки, которые Чимеккей извлекал из своего двухструнного игиля, мы пытались петь горловым пением, поднимая энергию из нижней части живота и направляя её в точку, находящуюся в центре лба. Мощный рычащий звук каргыраа Чимеккея служил нам ориентиром и «подпоркой» нашим слабым голосам.

Видимо, живущие в этом доме люди уже привыкли к таким звукам, поскольку не выражали никакого неудовольствия, спокойно занимаясь своими повседневными делами. Примерно через час-полтора такого «пения» мои горло и нёбо словно воспалились, я мог чувствовать любой их участок, по своему желанию «включая» его в процесс извлечения звука. И по мере того, как в этот процесс вовлекались всё больше участков, звук становился всё шире, просторнее, глубже.

Наконец, в определённый момент в моём сознании словно что-то преобразилось — и я «увидел», что протяжный звук каргыраа состоит из вытянутых в последовательную цепочку «пузырьков» или пустотелых шариков, плотно прилегающих друг к другу. Источником их являлась вовсе не моя гортань, а нечто такое во мне, чего я не мог описать, однако, к моему удивлению, вполне мог использовать для генерирования любого звука.

Эти шарики могли быть разных размеров и даже различной формы, однако «пузырьки» каргыраа Чимеккея были идеально круглые, их тонкие стенки казались упругими и прочными. Наполнены они были массивной пустотой — как будто вибрирующий вакуум Вселенной был надёжно заперт в прочные маленькие сферы. Цвет этого «вакуума» был чёрный, иногда — тёмно-коричневый или даже жёлтый. Прислушавшись, я понял что «жёлтое» каргыраа издаёт Ника.

Я так увлёкся разглядыванием этих сфер и их классификацией, что не заметил, как они заполнили окружающее пространство, словно подавляя всё вокруг своей массой. Однако это заметил Чимеккей, потому что мгновенно сменил стиль пения. Теперь его гортань издавала особого рода свист — сыгыт, отдалённо похожий на звучание флейты-пикколо. Как Чимеккей нам объяснял ранее, этот звук издаёт энергия, поднимаемая из основания позвоночника к макушке и словно маленький водопад обрушивающаяся в область межбровья.

Хотя я и тренировался дома в течение долгого времени, полновесный звук сыгыта раньше мне никак не давался. Однако тут я с удивлением обнаружил, что без усилий могу издавать мелодичный сильный звук и даже свободно управлять им, меняя его высоту и тембр. Глаза мои были закрыты, я полностью отдался новым ощущениям, на разные лады варьируя мелодии флейты, и вкакой-то момент понял, что, не открывая глаз, могу видеть всю окружающую обстановку! Словно в прибор ночного видения, в каком-то зеленоватом освещении я видел сидевшего напротив Кирилла, краем глаза различал Ивана и Нику, а совсем на периферии обзора — Чимеккея, мерно раскачивавшегося в такт пению.

И уже почему-то почти без удивления я понял, что звук, который я издавал, вырывался из центральной части моего лба подобно узкому яркому лучу светодиодного фонаря. Более того, я явственно ощутил, что этим лучом я могу касаться любых объектов на расстоянии нескольких метров и даже надавливать на предметы.

Я увидел, что из межбровных центров всех остальных находящихся в помещении людей исходят такие же лучи, имеющие разную интенсивность и цвет. Самым ярким был луч Чимеккея, имевший ощутимую плотность, цвет этого луча менялся в зависимости от высоты звука. Словно лазерная иллюминация, эти лучи метались по комнате, иногда пересекаясь, и в точках пересечения проявлялись яркие вспышки света. Казалось, это невероятно зрелище мечущихся в небольшой комнате лучей можно наблюдать бесконечно долго, однако, через некоторое время наши силы иссякли, и мы один за другим замолчали, пытаясь перевести дух.

Я почувствовал некоторое теснение в лёгких и с удивлением отметил, что вижу сквозь закрытые веки, как некое подобие тёмно-желтого светящегося волокнистого обруча связывает нас всех пятерых на уровне груди. Этот почти невидимый и словно слегка пружинистый «обруч» проходил сквозь наши тела. Мелькнула мысль, что мы образуем нечто вроде ювелирного кольца, где ободом являемся мы четверо, а Чимеккей — словно драгоценный камень в оправе.

Через минуту я открыл глаза. В комнате уже стояли мягкие сумерки, в душе моей царил полный покой. Я словно бы коснулся чего-то такого, что дало мне силы смотреть в будущее с оптимизмом. Я оглянулся и увидел, что умиротворение было написано и на лицах моих друзей. Их глаза сияли, в них читались полное понимание и сознание.

И ещё: абсолютная внутренняя тишина наполняла всё существо. Как будто все потаённые уголки моего тела открылись, и я стал способен улавливать малейшие и тончайшие нюансы ощущений. Я увидел, как моё безмолвное я атакуется поступающими извне сигналами — чувствами, эмоциями, которые, не находя отклика в безмолвии, уходят прочь. На смену им мгновенно приходили другие, чтобы так же исчезнуть в бесконечном потоке медленно сменяющихся чувств.

Незаметно для себя я принялся размышлять о том, что подобные ощущения я испытал впервые, когда встретил Олчеймаа. Эта мысль «потянула» за собой следующую — я подумал о том, где она может находиться сейчас. И в тот же момент «увидел» её необъяснимым образом — она была уже совсем близко от того дома, где мы сейчас находились, направляясь именно сюда. Она была одета в летний брючный костюм, а на плече висела светло-коричневая кожаная сумка. Видимо, она какимто образом почувствовала, что за нею наблюдают, потому что принялась оглядываться по сторонам, но, не найдя ничего подозрительного, недоумённо пожала плечами и подошла к воротам, ведущим во двор.

Через секунду мы услышали звонок, и вскоре в дом вошла Олчеймаа.

Весело поздоровавшись со всеми, она обняла Нику и воскликнула:

— Ну вот, наконец, вы и приехали! — и, обращаясь к Чимеккею, спросила: — Какие у нас планы?

Тот с улыбкой ответил:

— Мы едем на аржаан!

Слово аржаан, как мы уже знали, по-тувински означало бьющий изпод земли источник. Аржааны были священными местами, поскольку считалось, что именно в них соединяются стихии воды, земли, воздуха, сочетание которых создавало уникальные условия для излечения и профилактики болезней и даже длядуховного просветления.

Уточнив детали нашей поездки, Олчеймаа ушла, а мы забросали Чимеккея вопросами, на которые он, по обыкновению, дал подробные ответы. Мне не терпелось узнать, как я смог увидеть то, что находилось явно за пределами моих возможностей. Особенно меня почему-то интересовал луч, вырывавшийся из межбровной области во время пения.

— Это у тебя третий глаз на лбу! — скептически произнесла Ника. — Ещё немного, и откроется четвёртый — на макушке.

Все засмеялись. Конечно, мы читали в книгах о том, что у людей в центре лба якобы существует некий центр, при раскрытии которого появляется возможность видеть энергетическую составляющую мира. Я даже видел священные буддистские и индуистские изображения людей и животных, у которых в центре лба было нарисовано нечто подобное дополнительному глазу. Тем не менее, я никогда воспринимал эти рисунки буквально, полагая, что этот «глаз» был, скорее, художественно выраженным символом божественного всеведения. Те ощущения, которые я только что испытал, были чем-то похожи на описываемые в книгах, однако и отличались от них — хотя бы тем, что отверстие в своём лбу я ощущал не как глаз, а, скорее как вертикально расположенную щель.

Чимеккей сказал, словно не придав значения моему волнению:

— Что ж, сыгыт способствует таким явлениям.

Он веско присовокупил, что не стоит преувеличивать значение этого феномена, поскольку в поисках таких сил очень легко потерять истинный смысл своих жизненных устремлений.

— И в чём же истинный смысл нашей жизни? — спросил Кирилл.

Чимеккей шутливо покачал головой, как бы давая понять, что такие вопросы мы должны решить сами, однако всё же сказал после некоторого размышления:

— Кто мы… Этот вопрос вы должны задать самим себе. По крайней мере, вы должны осознать себя настолько, чтобы могли сознательно выбирать свою дорогу, независимо от того, в каких условиях вы будете находиться… Даже, если ваши пути будут проходить там… Чимеккей махнул рукой, указывая куда-то ввысь.

— Но, может быть, это займёт всю нашу жизнь! — воскликнула Ника.

— Возможно и так. Но вам не о чем беспокоиться: Вселенная не считает времени. От вас требуется только устремление. Теперь лишь в ваших руках сделать всё необходимое, чтобы ваше сознание преодолело свои границы. И оно обязательно их преодолеет.

Он оглядел нас и добавил:

— Хотя бы даже и через тысячу лет.

Глава 3. Пройти сквозь радугу

Плотный поток жаркого ветра обдувал наши лица. Мы сидели на узких деревянных скамейках, приделанных вдоль бортов кузова небольшой грузовой машины, которая мчалась по асфальтированной трассе, соединявшей кожууны. Обогнав стадо небольших коров местной породы, мы въехали в один из районных центров, где обошли несколько маленьких магазинчиков, в которых купили продуктов на несколько дней.

Через несколько часов автомобиль свернул на грунтовую дорогу, проложенную между невысоких, выжженных солнцем гор. Выгрузившись и пройдя несколько километров по неширокой тропе, которая вела вверх по склону, поросшему невысокой, резко пахнущей травой, мы вошли в зажатое между отвесных скал короткое ущелье. В его дальнем конце было что-то вроде небольшого оазиса, раскинувшегося среди иссушенных палящим солнцем склонов гор.

Густые заросли ивы, в изобилии росшей вдоль небольшого ручейка, создавали умиротворяющую тень и служили прибежищем десяткам маленьких птичек, перепархивавших стайками с ветки на ветку и создававших суматошный гвалт и гомон. Сам же ручей брал своё начало из нескольких маленьких родничков, пробивавшихся прямо из подножия невысокой скалы. Рядом была вкопана в мягкую почву невысокая деревянная скамейка, а на ветках ив, склонявшихся над источником, были привязаны разноцветные ленточки, многие из которых уже совершенно выцвели и выбелились на солнце. Видно было, что этот аржаан посещается уже очень давно, поскольку тропа к нему была плотно утоптана ногами множества пеших паломников и копытами лошадей.

Мы поставили нашу шатровую палатку возле одного из немногочисленных деревьев, росших в зелёной долине. Это была отдельно стоящая берёза толщиной около полуметра, раскидистая крона которой пропускала солнечный свет, однако давала достаточно тени для защиты от палящих лучей.

— Здесь мы проведём с вами некоторое время… Вам необходимо отбросить последние сомнения…

Произнеся эти слова, Чимеккей переглянулся с Олчеймаа, которая в этот момент доставала из недр большой синей дорожной сумки привезённую из дому посуду: железные кружки, миски, ложки. Не отрываясь от своего занятия, она согласно кивнула и вытащила большой алюминиевый чайник.

— Я принесу воду! — Иван вскочил с места и, схватив чайник, ринулся к источнику, однако Чимеккей, удержал его, сказав с улыбкой:

— Нет-нет! Сначала нужно кое-что сделать… Мы пойдём вместе.

Он сказал, что это очень необычный источник. Это настоящее средоточие неких сил, которые, высвобождаясь из-под земли, несут с собой громадный заряд энергии. Таких источников очень немного и, прежде чем набирать из них воду, необходимо по-настоящему попросить их этой водой поделиться.

— Как это? — спросил я. — У кого просить поделиться? Это же просто отверстие в почве, из которого вытекает вода…

Я даже попытался развить этот тезис и рассказать о законах циркуляции вод в артезианских водоносных горизонтах, однако Чимеккей остановил меня, протестующе подняв руку. Я замолк на полуслове, а он продолжил:

— Это всё верно. Но… Я всё-таки прошу вас всегда помнить о том, что вы на Земле не одни…

Он сказал, что абсолютно невозможно даже представить себе всё многообразие жизни на планете Земля и вообще — во Вселенной. И источники, в особенности, бьющие в таких уединённых труднодоступных горных местах, без сомнения, тоже являются живыми.

— Это что-то вроде живой воды? — спросил внимательно слушавший Кирилл.

— Нет, это… — Чимеккей пощёлкал пальцами, подбирая слова, — это именно живые создания. И если не относиться к ним с должным почтением, то… могут быть непредсказуемые последствия…

Мы подошли к источнику, и Чимеккей, громко поздоровавшись, в нескольких фразах выразил своё почтение к нему. Он сказал, что мы поживём рядом с ним несколько дней и не причиним вреда никому из живущих здесь растений и животных, что мы будем петь для него и всех, кто живёт здесь.

— Теперь вы скажите тоже.

Чимеккей показал жестом, чтобы я подошёл ближе. Чувствуя себя ужасно глупо, я всё же смог выдавить из себя несколько дежурных слов и тут же отошёл в сторону, решив понаблюдать за тем, как будут вести себя остальные. К моему удивлению, они, видимо, не чувствовали никаких неудобств, потому что вполне искренне выразили свою благодарность, а Иван даже попросил прощения у источника за причинённое беспокойство. Последней подошла к роднику Олчеймаа. В течение примерно одной минуты она мягким мелодичным голосом разговаривала с аржааном по-тувински, потом наклонилась и, подставив ладони, выпила несколько глотков.

Набрав воды в принесённые с собой ёмкости, мы вернулись к своей палатке, где приготовили на костре ужин. Когда мы закончили ужинать, уже ощущалось приближение вечера: тени пологих гор, непомерно удлинившись, укрыли нашу долину, а с ними пришла и полная тишина. Глубокое безмолвие не нарушалось даже малейшим дуновением ветерка. Над узким гребнем, соединявшим две находившиеся к западу от нас горы, взошёл огромный серп нарождавшейся луны, похожий на большой белый парус, туго натянутый попутным ветром.

— Теперь я буду петь для вас и для всех, кто захочет меня слушать. Вы должны быть полностью расслаблены и в то же время всецело сконцентрированы. Сосредоточьтесь вот тут, — сказал Чимеккей, прикоснувшись к центру своего лба. — Вы должны освободить себя от всех своих мыслей и идей. Следуйте за звуком, за своими чувствами. Вы вольны делать всё, что почувствуете нужным сделать. Помните: границ не существует, вы свободны.

Устроившись поудобнее, Чимеккей взял в руки свой игиль и провёл смычком по струнам. Знакомый протяжный звук раздался в тиши засыпавшей долины. Одного этого звука было достаточно, чтобы я погрузился в уже известное мне состояние полного сосредоточения и безмолвия. Ни одна мысль не нарушала моей концентрации. Чимеккей запел одну из своих любимых песен — о том, как молодой пастух едет по жаркой степи верхом на своём вороном коне, уздечка которого украшена серебряной отделкой, как тёплый лёгкий ветерок обдувает лицо всадника, и он торопится домой, где ждёт его молодая жена.

Могучий голос Чимеккея разливался по долине, казалось, не осталось ни одного уголка, где не было бы слышно его пения. Мягкие удары бубна раздались справа от меня: это Олчеймаа подхватила ритм песни, придав ему своего рода основу, прочный фундамент. Лёгкие звуки бубна окутали меня с ног до головы, как будто взяв под свою защиту. Основательностью и силой своего речитатива они словно подталкивали меня вперёд и куда-то вверх. Сидя на земле со скрещенными ногами, я закрыл глаза и постарался сосредоточиться на струящихся волнах музыки, которые как мощный поток раскачивали моё тело. Это и вправду было похоже на морские волны, силе которых невозможно сопротивляться: и при небольшом волнении море способно раскачивать даже большие многотоннажные суда.

Ритм музыки возрастал, и вместе с ним нарастала амплитуда раскачивавших меня волн. Что-то внутри меня независимо от моего желания пришло в движение. Было такое ощущение, что тёплая, нагревшаяся за жаркий день земля превратилась в поверхность огромного, мерно колышущегося океана, в такт волнению которого поднималось и всё внутри меня. При этом я продолжал ощущать твёрдость сухой почвы, на которой сидел. Начиная с определённого момента, волнение начало расти лавинообразно, оно стало похожим на крупную морскую зыбь и в какойто момент достигло своего пика. В этот момент Чимеккей издал свой невероятный звук каргыраа. Необъяснимым образом я вновь явственно «увидел» этот звук как поток однородных небольших сфер, которые обрушились на меня и накрыли лавиной.

Однако в этот раз столкновение с ними не было похоже на удар — вся масса звука словно растворилась в моём теле, став, видимо, причиной невероятного эффекта. Словно лампы накаливания в моём теле вспыхнули горячим огнём несколько участков. Они были похожи на огненные шары и размещены неравномерно вдоль позвоночника — от основания позвоночника до основания черепа, а верхний шар горел огнём в самой макушке. Эти «лампы» включились не одновременно, а последовательно, как это бывает во время тщательно подготовленного включения праздничной иллюминации: раз-два-три! — и цепочка горячих огней заполыхала внутри меня не обжигающим пламенем. Всё моё тело задрожало, от испуга я попытался вскочить на ноги, но они не слушались, и я попросту упал, оставшись лежать на спине.

Внезапно огонь, исходящий из центров, стал распространяться на всё тело, охватив его за доли секунды. Моё тело словно бы моментально вскипело! Это можно сравнить с процессом откупоривания плотно запечатанной бутылки газированной воды, когда из-за резкого перепада давления по всему объёму жидкости мгновенно начинают выделяться пузырьки углекислого газа, и вода словно закипает и, увеличиваясь в объёме, стремится вырваться из закрытой бутылки. Каждая клетка моего тела закипела, меня словно что-то рвануло за макушку, и я ощутил, что поднимаюсь в воздух.

«Я умер», — вспыхнула в голове мысль и сразу же угасла. Отчего-то я не мог на ней долго концентрироваться. Через секунду я уже парил на высоте полуметра над землёй лицом вверх, отчаянно выворачивая шею в попытках разглядеть хоть что-нибудь внизу под собой, стараясь определить своё местоположение. Однако звуки бубна и игиля, которые попрежнему продолжали звучать, словно бы толкали меня куда-то вперёд и вверх. Не в силах сопротивляться их мягкому настойчивому влиянию, я смирился со своим положением и мыслью о своей смерти, решив пройти всё предназначенное мне до конца.

Я поплыл по невидимому течению, поднимавшему меня всё выше и выше, пока не смог каким-то невероятным усилием развернуться лицом вниз и сразу же почувствовал, что могу управлять своим телом. Внизу я видел узкую долину, нашу палатку, угли догоравшего костра и расположившихся вокруг него людей, среди которых был и я. Повернув свою голову вправо, я увидел излучину свинцовой реки и тёмные горные цепи вдалеке на горизонте. Звуки толкали меня в спину, побуждая лететь куда-то, и я подчинился их приказу.

Всё быстрее и быстрее я нёсся над темнеющими долинами, сглаженные эрозией скалы мелькали так близко, что, казалось, протяни руку — и коснёшься кончиками пальцев мягкой рассыпающейся породы. Я огляделся вокруг и, увидев далеко на горизонте огни далёкого крупного города, принял решение лететь к нему. С невероятной скоростью скользя по невидимым воздушным потокам, я пронёсся над горным массивом, и стремительно помчался вдоль полосы асфальтированной трассы, проложенной до города. Внизу мелькали одиночные автомобили, мчавшиеся с зажжёнными фарами, небольшие посёлки, одиночные пешеходы и всадники, ехавшие по своим делам.

В несколько секунд, как мне показалось, я добрался до города. Я впервые видел его сверху, поэтому, сделав над ним полный круг, снизился, чтобы разглядеть всё получше. Электрические огни уже были включены, хотя ещё не стемнело, и молодёжь небольшими группами гуляла по широкой центральной улице, движение автомобилей уже не было таким же интенсивным, как в дневное время. Краем глаза я увидел справа от себя красную крышу буддийского храма и решил посмотреть на него вблизи. Через пару секунд я уже был рядом с ним. Он светился своим собственным светом, распространяя вокруг мягкое бело-розовое сияние.

По какой-то причине этот свет показался мне очень привлекательным, и я решил проникнуть внутрь, однако, стоило мне приблизиться к металлической ограде, окружавшей храм, произошло нечто неожиданное. Прямо передо мною словно ниоткуда возникла устрашающая фигура, явно напомнившая виденные мною ранее изображения разгневанных божеств или демонов: огромный оскалившийся острыми клыками рот, яростное выражение исказившегося в неистовом порыве тёмного лица, пылающие неукротимым гневом глаза и развевающиеся волосы с вплетёнными в них разноцветными лентами. В правой руке божество держало огромный, отливающий нездешней синевой кривой меч.

Не медля ни доли секунды, эта фигура молнией бросилась ко мне — несомненно, её исступлённое неистовство было направлено на меня. Рот божества разверзся, словно готовый поглотить меня без остатка, я разглядел на голове божества некое подобие короны, составленной из человеческих черепов. Мой страх мгновенно вырос до неизмеримых пределов, я инстинктивно метнулся в сторону и в этот момент ощутил сильный рывок и через долю секунды очнулся возле аржаана.

Вне себя от пережитых чувств, я вскочил на ноги, но они подкосились, и я снова упал наземь. Чимеккей и Олчеймаа сидели рядом, расслабившись и полуприкрыв глаза, игиль и бубен Олчеймаа лежали на земле.

— Всё хорошо, — глубоким спокойным голосом сказал Чимеккей. — Все уже здесь.

Звук его голоса мгновенно вернули мне внутренний покой, однако потребовалось еще несколько минут, чтобы восстановилось кровообращение в затёкших от долгой неподвижности ногах, и я смог осмотреться. Иван сидел рядом, глаза его были открыты, но он как будто не видел ничего вокруг, словно в трансе мерно покачиваясь вперёд-назад и со словами «Клюв, клюв…» поглаживая макушку, словно ощупывая что-то невидимое глазами. Кирилл, напротив сидел с прямой спиной, ровно и глубоко дыша, глаза его были закрыты. Ника уже успела налить себе из чайника остывшего чая и пила его вприкуску с маленьким кусочком печенья.

Чимеккей, улыбаясь, глядел на нас, а потом попросил каждого рассказать о том, что мы видели. Когда пришла моя очередь, я, волнуясь, дрожащим голосом рассказал о том, чему был свидетелем, утаив, правда, некоторые детали. Чимеккей внимательно выслушал мой рассказ, кивая головой, а когда я рассказал о напавшем на меня существе, он рассмеялся и, похлопав меня по плечу, сказал, чтобы я впредь был осторожнее.

— Но кто это был? — в недоумении спросил я. — Может быть, он мне просто привиделся?

Чимеккей заверил меня, что ужасающая фигура, виденная мною сегодня, ни в коем случае не является галлюцинацией: это был докшит — один из представителей группы божеств, предназначением которых является охрана буддийской веры и буддийских храмов.

— Я уже говорил множество раз, но повторю ещё: вы не одни в этом мире — мириады богов с небесных сфер смотрят на вас! — воскликнул он. — Туда лежит и ваша дорога — вверх, вверх и вверх по бесконечной лестнице света. И та часть себя самих, которую вы узнали, только малая крупица бесконечных тайн.

Мы сидели кружком возле небольшой скатерти с разложенной на ней снедью, пили холодный чай с бутербродами и обменивались друг с другом деталями увиденного. Видя, что мы уже совершенно успокоились, Чимеккей тихонько вытащил из сумки свой бубен. Как ни старался он сделать это незаметно, мы все заметили это и, мгновенно насторожившись, одновременно поставили свои чашки на землю.

Олчеймаа засмеялась, однако, Чимеккей, не обращая ни на кого внимания, встал и ударил длинной колотушкой по туго натянутой, украшенной орнаментом коже бубна. Низкий могучий звук всколыхнул безмолвие долины, заставив нас сосредоточиться. Знакомое чувство раскрытия всех пор тела снова охватило меня, я глубоко вздохнул и расслабился, приготовившись вслушиваться в звуки. То же самое сделали Кирилл и Иван с Никой. Но Чимеккей сделал всего несколько ударов, потом, опустив руки, выпрямился во весь рост и издал тонкий свистящий звук сыгыта, пронзивший тёмно-оранжевый сумеречный свет, которым была залита долина.

Звук нарастал до тех пор, пока не превратился почти в ультразвук, находящийся за пределами слышимости человеческого уха, и, достигнув этого порога, обрушился вниз водопадом. Проделав эти манипуляции, Чимеккей сел на землю. Мы в недоумении переглянулись, но через секунду ощутили, что затишье кончилось: лёгкий поток воздуха нарушил безветренный покой долины. Кирилл покрутил головой, пытаясь щекой определить, откуда дует ветер, и сказал:

— Сверху!

Он указал пальцем направление, откуда дул набиравший силу ветер — в сотне метров выше по склону, там, где находился аржаан. Ветер, казалось, сваливался с невысокой скалы, из-под которой били родники, скатывался вниз по пологому склону долины, где стояла наша палатка, и «вливался» в узкие ворота ущелья.

Сила ветра нарастала с каждой секундой, и через минуту это уже был почти штормовой ветер, порыв которого подхватил несколько пустых полиэтиленовых пакетов, лежавших возле палатки, с моей головы слетела бейсболка. Мы бросились лихорадочно собирать и распихивать по рюкзакам лежавшие на земле продукты, вещи, посуду. Я засовывал в первый попавшийся мне рюкзак мешочек с хлебом, когда Ника вскрикнула:

— Глядите!

Подняв голову, я посмотрел в сторону источника и застыл на месте: прямо из располагавшегося сотней метров выше по склону аржаана начал подниматься смерч! В первые секунды маленький, высотою не более двух-трёх метров, он, по мере увеличения скорости ветра, тоже набирал силу и разрастался буквально на глазах, бешено вращая огромные клубы пыли. За короткое время смерч вырос до высоты нескольких десятков метров и явно не собирался останавливаться в своём росте. Неистовая сила его увеличивалась, вовлекая в сферу своего действия всё новые объёмы, а ветер при этом продолжал крепчать.

В какой-то момент стоять уже стало невозможно — такой силы достиг ветер, ивовые заросли и редкие деревья колыхались под его ударами, пригибаясь почти до самой земли. По воздуху неслись сухие листья, пучки сожженной солнцем потемневшей травы, сломанные ветви деревьев. Мы поняли, что ещё минута — и наша палатка будет снесена: так сильно она выгибалась под неистовыми ударами сильнейшего штормового ветра, очень похожего на те ветры, с которыми мы встречались на перевалах полярных гор. Переглянувшись, мы, не отвязывая палатку от растяжек, положили её на землю, вытащив подпиравший её центральный кол. Однако сила ветра была такой, что даже лежащая палатка готова была сорваться с места, и мы, усевшись наземь, держали её за прочные оттяжки, повернувшись спинами к ветру и упершись ногами в землю.

Сквозь грохот бушующего ураганного ветра, заполнившего всю долину, я услышал звенящий голос Ники:

— Вон он! Идёт сюда!!!

С трудом повернув голову в направлении источника, я увидел, что выросший до невероятных размеров смерч медленно двинулся в нашу сторону, по пути вбирая в себя все небольшие и даже средних размеров предметы. Словно заворожённые, мы, не обращая внимания на набивавшийся в лёгкие плотный пыльный воздух, наблюдали за приближением смерча.

По какой-то причине страха не было, мы почему-то знали, что смерч не причинит нам никакого вреда. Ника визжала в восторге от невообразимого зрелища, Иван выкрикивал что-то невнятное и махал приветственно рукой, даже уравновешенный Кирилл глядел с благоговением на высокий узкий столб бешено вращавшегося воздуха, приближавшийся к нам. Не доходя до места, где мы расположились, двух десятков метров, смерч замер как бы в нерешительности и, изменив направление своего хода, двинулся по утоптанной тропе вниз по ущелью и через короткое время исчез из виду среди скальных выступов.

Уже совсем стемнело, чернота августовской ночи усугублялась затянутым облаками небом. Ветер немного утих, однако продолжал дуть ровно и сильно, мы уже собрались было снова развести костёр, как внезапно ударила молния, и сразу же за ней раздался треск громового раската. Как-то очень быстро похолодало, крупные редкие капли дождя упали на траву, и мы бросились ставить и укреплять палатку. Когда через несколько минут хлынул проливной дождь, все уже сидели в нашей оранжевой просторной и непромокаемой палатке, на перевёрнутом вверх дном котелке стояла зажжённая свеча, а на переносной газовой горелке шумел чайник.

— Эх, совсем как у нас на севере! — сказала Ника, блаженно растянувшись на своём спальном мешке и приготовившись слушать беседу.

— Что это было — там, в источнике? — спросил Чимеккея Кирилл.

Чимеккей, сделав небольшую паузу, ответил:

— Я хотел вам наглядно продемонстрировать, что жизнь это понятие гораздо более многообразное, чем вы себе можете представить. Я позвал его, но, — тут он улыбнулся немного смущённо, — я и представить себе не мог таких последствий. Остаётся только надеяться, что он не причинит несчастья людям… А мы живём ради людей… Ради их счастья.

Чимеккей, как мне показалось, с благоговением посмотрел на Олчеймаа, которая сидела рядом с ним, поджав колени к груди и положив на них подбородок, и сказал с доброй улыбкой, обращаясь к нам:

— Вот, например, Олчеймаа приносит счастье, радость и удачу всем, кто ей встречается на пути. И даже имя её означает именно это: счастье и благодать. Она дарит людям то, чего им по-настоящему не хватает…

Задумчиво глядя на колеблющийся язычок свечного пламени своими разноцветными глазами, Олчеймаа негромко сказала:

— В этом мире множество разных дорог, множество разных религий. Но из всех религий мира я выбрала одну: религию любви. И нет в мире ничего, что могло бы это изменить…

Я ещё долго лежал, слушая, как дождевые капли барабанят по туго натянутой ткани палаточного тента, пока не провалился в сон без сновидений.

***

Жёлтые лучи утреннего солнца освещали вершины окрестных гор, не проникая в спящую ещё долину, в которой было свежо и прохладно. Трава и невысокие кусты, покрытые бесчисленными сверкающими бисеринками росы, выглядели мокрыми и печальными. На небе не было ни одного облачка. Мы с Иваном сидели на небольшом скальном выступе выше по склону горы от нашего лагеря, наблюдая, как резкие тени, отбрасываемые горными вершинами, медленно соскальзывают вниз по противоположной стороне ущелья, словно убегая от лучей восходящего солнца.

Те участки земли, которых касались тёплые, но ещё не жаркие лучи, мгновенно оживали, с них начинал доноситься громкий треск крыльев похожих на кузнечиков насекомых, а роса с поверхности узких ивовых листьев и невысоких трав испарялась за считанные секунды. Словно тёплая рука гладила сонное лицо долины, пробуждая её ото сна.

Один из массы больших кузнечиков выпорхнул из густой травы и, медленно перелетая с места на место, приблизился к тому выступу, где сидели мы с Иваном. Мы с интересом наблюдали, как насекомое, громко треща крыльями, неуклюже перепрыгивает с одного камня на другой, а в какой-то момент оно вспорхнуло вертикально вверх и зависло в воздухе в метре от наших лиц. Мы вздрогнули от неожиданности и, разглядев его поближе, хором ахнули — прямо перед нашими лицами, часто-часто взмахивая лёгкими крылышками, порхала миниатюрная птичка размером с пол-ладони. Она разглядывала нас своими маленькими круглыми глазками с неменьшим любопытством, чем мы — её. Повисев возле нас несколько секунд и, как видно, вдоволь наглядевшись, она издала короткую трель и стремительным броском унеслась в зелёные заросли.

Мы с Иваном переглянулись и, спрыгнув с выступа, так быстро, насколько позволял рельеф склона, помчались к палатке. На ходу Иван сказал мне:

— Ох, ещё не хватало нам галлюцинаций наяву!

Он на секунду притормозил и, заглядывая мне в глаза, спросил:

— Ты ведь тоже видел, а?

Я подтвердил с некоторой долей неуверенности, что и в самом деле мне почудилось, что одно из насекомых внезапно превратилось в птицу, либо же мы спросонья приняли птичку за насекомое, либо же там были и птица, и насекомое вместе, но показывались они попеременно. Я излагал свои мысли так долго, что окончательно запутался в них и умолк.

У палатки уже царило оживление. Кирилл и Ника собирали рюкзак, складывая в него пластиковые бутылки с водой и продукты. Чимеккей стоял возле берёзы, разглядывая окружающий пейзаж, Увидев, что мы запыхались, мчась со всех ног, он засмеялся и сказал:

— Словно черти за вами гонялись! Однако, вам сейчас нужно будет идти, — добавил он, всматриваясь в высокое ясное небо. — Идите вон за ту гору, там есть ещё одно ущелье и упражняйтесь там, развивайте свои голоса. А мы с Олчеймаа должны остаться здесь.

Он махнул рукой в направлении невысокой пологой горы в конце нашей долины, напомнив нам, чтобы мы не забыли положить по камешку в каждую из небольших куч камней, разбросанных вдоль узкой горной тропы. Мы уже знали, что эти кучки камней, оваа, располагались на особых местах, и каждый проходящий мимо человек дополнял их своим, принесённым снизу камнем, тем самым увеличивая их высоту. Некоторые оваа насчитывали уже многие тысячи камней, и моё воображение каждый раз вспыхивало, когда я представлял себе тех людей, который были здесь до меня.

Оставив Чимеккея и Олчеймаа возле палатки, мы двинулись вверх по узкой тропе, которая примерно через два часа пути привела нас к невысокому перевалу, отмеченному большим оваа, в вершине которого был закреплён верёвочными растяжками толстый двухметровый шест с привязанными к нему разноцветными ленточками. У подножия шеста стояла металлическая тарелка, заполненная мелкими деньгами.

Оставив в блюдечке несколько монет и положив на вершину оваа по камешку, мы спустились в соседнее ущелье. Оно было настолько узким и извилистым, что даже высокое полуденное солнце не могло осветить его полностью. Расположившись в одном из тенистых мест, мы долго упражнялись, выкрикивая разные звуки, пытаясь петь так, как показывал нам Чимеккей. Отражаясь от скалистых стен ущелья, наши голоса переплетались и создавали причудливые узоры.

Когда мы двинулись назад, была уже вторая половина дня. Солнце палило беспощадно, и мы, мокрые от пота, едва передвигали ноги по сорокаградусной жаре. Нам понадобилось несколько часов, чтобы добраться до знакомого ущелья. Поднявшись на последний перед спуском к палатке холм, мы увидели, что возле берёзы пасётся несколько лошадей. С вершины холма лица находившихся возле палатки людей были плохо различимы, однако, приглядевшись, я уловил в фигуре стоявшего возле лошадей мужчины что-то смутно знакомое.

— Это Демир! — воскликнул я.

Почти бегом, наперерез петлявшей по склону тропе мы спустились вниз и вскоре уже пожимали руки Демиру и двум его сыновьям, стоявшим тут же со смущённым видом. Видимо, они подъехали совсем недавно, потому что выглядели немного утомлёнными, а их одежда и сапоги были в серо-коричневой пыли, в которую превращаются, рассыпаясь от времени, окрестные горы. Чимеккея и Олчеймаа в лагере не было.

— Не ожидал вас тут встретить, — сказал Демир неторопливо после того, как мы пригласили гостей располагаться и подвесили над костром котелок с водой. — Сам не знаю, что меня побудило свернуть в это ущелье, я ведь давно уже тут не был.

Он огляделся по сторонам и спросил, слегка понизив голос:

— Чимеккей тоже здесь?

Услышав утвердительный ответ, он, как мне показалось, заметно разволновался и сказал:

— Значит, меня сердце не обмануло! Значит, всё верно! — он ещё раз оглянулся на окрестные горы.

— Почему ты так волнуешься? — спросил я его. — Чимеккей скоро придёт, не думаю, что сним может что-то случиться.

О! — Демир одним движением вскочил на ноги. — Я волнуюсь вовсе не по этой причине! Я чувствую… я знаю, что должно произойти что-то очень и очень значительное. Я готовился к этому! Вчерашний ураган был мне знамением!

Он уселся на землю и принялся нервно теребить тонкий кожаный ремешок своей полевой сумки — той самой, в которой он хранил географические карты. Чтобы хоть как-то успокоить его, я стал расспрашивать об урагане. Он рассказал, что вчера по предгорьям прошла буря, достигшая даже самой столицы Тувы, сильнейший ветер оборвал провода на линиях электропередач.

Мы переглянулись, а Ника спросила:

— А вы нашли хоть какие-нибудь следы страны Конгурей?

— Нет… Я объехал всю Туву. Я был во всех её уголках — от озера Кара-Холь на западе до хребта Барыштыг-Тайга на востоке, от Тоджинской котловины и таёжных отрогов Западного Саяна до степей и гор на границе с Монголией и озера Убсу-Нур… Я беседовал с учёными и мудрыми ламами. Я расспрашивал стариков, но даже самые старые и осведомлённые из них не могли мне ничего сказать. Я не знаю, почему… — Демир вздохнул. — Может быть, они мне не доверяют, а может — забыли всё. Но я уже смирился с этим. Я знаю, что истинный Конгурей где-то очень близко… Я найду его.

— Конгурей это… Это Шамбала? — вполголоса спросил Кирилл.

Демир внимательно посмотрел ему в глаза и ответил:

— «Неделание зла, достижение добра, очищение своего ума — вот учение просветлённых». Так можно определить путь. Конгурей живёт в моём сердце, но дорога к нему трудна.

Внезапно сменив тему, он сказал:

— Я уверен, что Чимеккей знает настоящий путь. Он великий шаман. Нет, — поправил он сам себя, — он не шаман. И он не хоомейжи, он не артист…

А кто жеон? — невыдержала Ника.

Демир с удивлением взглянул на неё:

— Как же так? Я думал, вы знаете… — он взял длинную сухую веточку и поворошил угли в костре. Казалось, бесконечное время он молчал, прежде чем начать говорить:

— За время своих странствий я узнал о нём очень и очень многое. Все, кто его знает, говорят о нём исключительно хорошие слова. Его сердце открыто всем людям. Он может исцелять тяжёлые болезни. Он не несёт зла. Он чист душою и силён духом. Он способен творить невероятные вещи. Он учит людей как им правильно жить, и те на самом деле становятся лучше…

Я слушал его и знал, что он говорит правду — огромная внутренняя сила и всепобеждающий душевный покой Чимеккея производили на людей неизгладимое впечатление.

— …и каждый, кто его встречает, получает от него настоящий подарок. Подарок не материальный, а такой, который приходит словно прямо с небес и остаётся навсегда. Он дарит надежду. Такой дар может дать только просветлённое существо. — Демир поднял на меня глаза и сказал:

— Он Бодхисаттва.

Его слова словно открыли передо мною какие-то невообразимые горизонты. Я слышал раньше из разных источников, что бодхисаттвами называют людей, которые силой своего духа смогли преодолеть бесконечный круг перерождений — сансару — и достигли освобождения. Они достигли Самбхогакая, «тела Света» и могли бы стать великими богами, Буддами, могли бы жить, творить и созидать в невероятных мирах, однако, вместо этого добровольно воплотились на Земле, отдав себя во власть кармических законов. И сделали они это ради одной цели — помочь освободиться другим живым существам, пойманным в круг нескончаемых рождений и смертей.

Я воскликнул, несдержавшись:

Как же так? Ведь он же шаман!

— Да, — ответил Демир, — это так. Но бодхисаттвы сами принимают решение, где им родиться и кем им быть на этой Земле. Их цель — указать дорогу тем, кто уже готов к ней, а всё остальное для них не имеет значения. Они предвестники прихода Майтрейи, Будды нового времени.

Он торжественно посмотрел на нас:

— Это великая удача и счастье — знать, что рядом с тобой есть такие великие души.

Его сыновья, сидевшие рядом, были удивительно похожи на него: погодки, они были крепкие и статные, пышущие здоровьем и силой. Немного стесняясь присутствия незнакомых людей, они, тем не менее, держались с достоинством, которое не выглядело напускным, а было, наверное, врождённым. Внимательно слушая нашу беседу, они не вмешивались в неё, время от времени бросая взгляды на пасшихся неподалёку лошадей.

Некоторое время мы молчали. Это молчание не было тягостным, наоборот, оно было наполнено светом — словно перед нами открылись новые дали. Мы так глубоко погрузились каждый в свои мысли, что не заметили приблизившихся Чимеккея и Олчеймаа. Когда Иван увидел их, они были уже возле самой палатки — в десятке метров от костра.

— О! У нас гости! — веселым голосом сказал Чимеккей, здороваясь с Демиром и его сыновьями. Обращаясь к нам, он удивлённым голосом произнёс: — Что-то я вас не узнаю сегодня. Вы какие-то не такие как всегда… Какие-то… тихие, что ли.

И в самом деле, мои товарищи, обычно очень смешливые и стремительные в движениях и поступках, выглядели сейчас настоящими тихонями. И они, и я во все глаза смотрели на него и Олчеймаа, всеми силами стараясь углядеть в их облике хоть что-нибудь необычное.

Олчеймаа, видимо, что-то поняла, потому что улыбнулась и спокойно ушла в палатку переодеваться, а Чимеккей, подумав несколько секунд, махнул рукой и уселся на свёрнутый туристический коврик. Через минуту вышла Олчеймаа и присела рядом с ним.

Уже близился вечер, небосклон почти полностью затянуло облаками, только на западе, там, где садилось солнце, небо было чистым, и долина вновь, как и вчера вечером, окрасилась лучами закатного солнца в мягкие, розово-жёлтые пастельные тона. Казалось, даже сам воздух светился изнутри каким-то зернистым оранжевым светом. Слабый ветерок шевелил листья и ветки берёзы, покой и равновесие установились в моей душе и в окружающем мире.

Чимеккей встал и, ни слова не говоря, облачился в свой шаманский наряд. Длинные ленты его халата свисали почти до земли, пришитая к шаманской шапке корона из перьев, саннааш, словно вонзалась в низкое облачное небо. Взяв в руки свой большой бубен, он принялся мерно ударять по нему. Звуки, отдалённо схожие с раскатами грома, прокатились по нам, заставив выпрямиться и сконцентрироваться. Чимеккей запел одну из своих шаманских песен. Олчеймаа, вставшая рядом с ним плечом к плечу, мелодичным голосом вторила ему, ударяя в свой небольшой бубен.

Как-то очень быстро стемнело, и окружающее воспринималось как сквозь кристалл дымчатого кварца. Я с удивлением ощутил, что больше не могу сдерживаться, и начал в меру своих возможностей подпевать

Олчеймаа и Чимеккею. Почти одновременно то же самое сделали Иван, Ника и Кирилл. Не очень, как мне показалось, стройный хор голосов разливался по узкой долине. Подняв глаза, я почти без удивления отметил, что прямо над нами в плотном покрове облаков образовалось идеально круглое отверстие. По мере того, как Чимеккей продолжал петь, отверстие в облаках всё больше и больше расширялось, пока не достигло диаметра нескольких километров, после чего перестало увеличиваться. Стали видны яркие звёзды и целые созвездия, тонкий полумесяц светил молочным светом.

Внезапно прекратив ударять в бубен и петь, Чимеккей запрокинул лицо к небу и поднял руки вверх. В правой руке была зажата колотушка, в левой он держал бубен. Те же движения повторила и Олчеймаа. Ум мой был как никогда ясным, я наблюдал за происходящим, стараясь не пропустить ни малейшей детали. Резкая боль пронзила мою межбровную область, я зажмурил глаза, а открыв их, увидел, что прямо перед нами начинает разгораться свет, очень похожий на полярное сияние. Но это сияние отличалось от полярного тем, что находилось невысоко от земли. Силуэты гор позади него колыхались как в жарком полуденном мареве. Это выглядело так, словно бы кто-то встряхивал огромный муаровый занавес, по которому в направлении от неба к земле волнами пробегали сверкающие радужные сполохи. Было такое ощущение, что окрестный пейзаж попросту нарисован на этом занавесе. Деревья рядом с нами сияли своим собственным светом — от их веток и листьев лились на землю бледно-жёлтые лучи.

Частота волнистых сполохов всё нарастала, а колыхание «муарового занавеса» усиливалось, и в какой-то момент он раскрылся. Вертикальная щель протянулась от земли до неба, расширяясь с каждой секундой. За этим занавесом была отнюдь не пустота, нет: яркий, но не ослепляющий свет лился оттуда на нашу долину, освещая её самые укромные уголки. Длинные тени протянулись от деревьев и кустов. Мы смотрели, не отрываясь, на то, как занавес расступился, знакомый пейзаж исчез, и за ним, как на сцене театра, появился другой — холмистая цветущая равнина, ярко освещённая солнцем, широкая синяя река, на берегах которой росли огромные деревья неизвестных мне пород. А вдали на горизонте сияли золотом крыши и купола архитектурных сооружений белокаменного города.

Словно заворожённый, Демир поднялся с земли и, взяв под уздцы своего коня, двинулся в сторону зелёной равнины. За ним пошли и его сыновья. Я увидел, как они прошли сквозь сияющий вход в тот, другой мир, при этом тела их вспыхнули на мгновение радужным светом, словно бы они прошли сквозь невидимую преграду, и через минуту они уже ступали по земле среди густой, доходящей им до пояса траве. Откуда-то из ближайшего леса выехала группа верховых на тонконогих грациозных арабских скакунах. Спустя некоторое время всадники подъехали к Демиру и его сыновьям и, не слезая с коней, обменялись с ними несколькими словами, при этом один из верховых махнул рукой в сторону далёкого города. Демир согласно кивнул, он и его дети птицами взлетели в сёдла, и вся группа направилась к реке. Я увидел, как, переправившись через неглубокий брод, всадники въехали на высокий правый берег реки, Демир повернулся к нам и прижал ладонь к сердцу, после чего, не оглядываясь, пустил своего коня в галоп. Через несколько минут вся группа затерялась среди узких лощин и густых прибрежных зарослей.

Лившийся свет начал понемногу угасать, тени — меркнуть, на тонком невидимом занавесе вновь проявились знакомые очертания гор: привычная нам реальность обрела свою силу. Наконец, свет погас, и только холодное мерцание созвездий и узкого серпа луны освещало тихую долину.

Чимеккей повернулся к нам и подал знак приблизиться. Когда мы встали рядом с ним, он сказал:

— Нет границ для человека! Нет такого дела, которое он не мог бы свершить! То, что видят ваши глаза, только малая часть мира.

Он стал негромко говорить о том, что мы, люди, словно маленькие песчинки во Вселенной, он призывал нас не бояться и заглянуть туда, где мы очень давно не были. Он замолчал, и мы ещё некоторое время стояли без движения, без единой мысли. От невероятного сосредоточения воздух вокруг нас словно уплотнился и стал мягко светиться, наполняя нас незнакомой силой.

Олчеймаа и Чимеккей стояли недвижимо, с руками, опущенными вдоль тела. Их тела излучали уже виденный мною когда-то яркий свет, который освещал всё вокруг. Этот свет окутал всех нас — Ивана, Нику, меня, Кирилла, необъяснимым образом он проник в самые наши сердца, и я с удивлением увидел, что и наши тела засияли!

И тогда уже знакомым движением Олчеймаа и Чимеккей подняли выпрямленные руки в стороны на уровень плеч. Я инстинктивно сделал то же самое и краем глаза увидел, что это же проделали Иван, Кирилл и Ника. Все мы одновременно, подчиняясь единому порыву, подняли свои лица к небу, и я ощутил, что теряю вес и медленно отрываюсь от земли. Каждой клеткой тела я ощущал, что не один — было явственно слышно хлопанье и шорох огромных крыльев. Ослепительные чистейшие краски расцветили небо, созвездия перевернулись перед глазами, я ощутил, что набираю скорость, которая всё увеличивалась и увеличивалась, пока не стала совершенно немыслимой. Я посмотрел вниз — под ногами сияла зеленовато-голубая Земля, окутанная тонкой радужной паутиной магнитных линий, но вскоре исчезла и она, лишь тёплые звёзды окружали нас, поглаживая своими сияющими ладонями.

Конец второй части