Я проснулся от того, что кровать моя почему-то дернулась подо мной. Дернулась резко, будто хотела куда-то убежать. Потом дернулась еще раз, уже не так сильно, и еще, и снова…
Тут я почувствовал, что дрожит и качается все вокруг.
В темноте визжала сонная Эммка. Скрипели полы, позванивала посуда в серванте. Настенные часы, давно поломанные, громко затикали, музыкальные молоточки вдруг начали отбивать время. А за окном протяжно и тревожно мычали соседские коровы, кудахтали куры. Джек то выл, то жалостно скулил.
– Вставайте! Землетрясение…
Родители накинули на нас с сестренкой одеяла и чуть ли не бегом вывели во двор.
Дед с бабкой были уже там.
– Замин, замин! – кричала бабушка Лиза. Она была в ночном белье, в обмотанном вокруг головы платке и изо всех сил потирала кулаком спину.
Дед в калошах на босу ногу и в кальсонах, которые сползли вниз, обнажив волосатый живот, удивленно разводил руками. Казалось, он сейчас спросит: «Откуда это?» За свою жизнь дед испытал немало землетрясений, они и прежде бывали в Ташкенте, но намного слабее.
Наверно, были во дворе и другие наши родственики, но я не запомнил этого. Даже Юрки не помню. Слишком меня поглотило то, что происходило вокруг.
В этот предрассветный час во дворе, на небольшом куске земли, отгороженном глиняным забором, мы словно первобытные люди были наедине со стихийным бедствием.
Земля все еще дрожала. И каждое подрагивание отдавалось глухим гулом, подобным отдаленному грому.
Очертания дворовых построек, казалось, изменяя форму, то клонились вперед, то подпрыгивали, подобно танцору на танцевальной площадке. Железная крыша издавала странные звуки, будто она лопалась по швам.
Прижавшись к маме, я закутался с головой в одеяло, чтобы ничего этого не слышать и не видеть. Но под одеялом толчки казались еще страшнее, было душно.
Я чуть отодвинул одеяло и в щелочку поглядел на небо.
Необъятные просторы небесного океана над моей головой были усеяны мерцающими звездами.
Темнея на их фоне силуэтом своих раскинутых ветвей, высоко в небо уходила урючина. Мне казалось, что своей макушкой она упирается в черноту небесного свода и, покачиваясь во время земных толчков, удерживает его. А, может быть, она даже говорит там звездам: «Не бойтесь, я не дам вам упасть».
Прошло около часа с начала землетрясения. Толчки ослабели, но еще ощущались. Все так же беспокойно вели себя животные и птицы, из соседних дворов доносились крики и плач детей.
Начинало светать.
Мы могли уже разглядеть, как выглядит наш двор: покосившийся курятник с его взъерошенными обитателями, обломки посуды у стола, куски шиферной крыши.
Наученные горьким опытом, который передавался из поколенья в поколенье, жители наших мест строили дома и даже заборы из самана. Делают его из глины, коровьего помета и соломы, замешанных в воде. Постройки из самана гораздо пластичнее и меньше поддаются разрушениям, чем кирпич. Но такого страшного землетрясения не выдерживали даже дома из самана.
Наш дом уцелел.
Мы еще не знали тогда, как нам повезло. Позже по радио передавали: в эту ночь, 26 апреля 1966 года, землетрясение в Ташкенте достигло силы в восемь баллов. Тысячи жилых домов были разрушены, десятки тысяч семей остались без крова. Официально сообщали о восьми погибших, но это была беззастенчивая ложь. В народе говорили о сотнях людей.
Мы разошлись по квартирам, но никто не спал. Родители бродили по комнате, пытаясь что-то убирать. Мать первым делом проверила, в порядке ли газовая плита. Попозже стали обсуждать, вести ли нас с Эммкой в садик.
– Неужели сад открыт сегодня? – сомневался отец. – Попробуем, если нет – приведу детей обратно.
Но детский сад работал. Правда, выглядел он, как потревоженный пчелиный улей. Воспитатели разбивали во дворе палатки: дано было распоряжение в здания пока не заходить, опасались новых толчков.
И ведь не зря – в ночь с 9 на 10 мая Ташкент испытал еще одно землетрясение…
Весь день прошел в суете и волнениях.
Воспитательницы озабоченно бегали то туда, то сюда, узнавали друг у друга новости.
Приходили какие-то военные, что-то объясняли, почему-то рассматривали в бинокли детсадовские постройки.
Во дворе гремело радио. Дикторы то на узбекском, то на русском рассказывали о случившемся. Впрочем, ничего нового они не сообщали. Люди узнавали новости друг от друга.
– Прохожу я мимо площади, а там трещина в земле… Ну, прямо пропасть! Наверно, несколько десятков метров!
– Слыхали? Дом пионеров, Кукольный театр…
– Кашкарка вся в развалинах. Что там творится!
– В больницы все везут, и везут, и везут. А хватит ли коек?
– Откапывают… А живы ли?
– Не знаю. С утра еще в домах кричали, стонали…
Словом, в этот день взрослым было не до нас.
Мы играли в песочнице, прислушиваясь к их взволнованным голосам.
Я пытался представить себе, как выглядит эта огромная трещина на главной площади города, на той самой, где в дни праздников происходили парады. Как же, думал я, будут теперь ходить там люди, ездить машины? И можно ли эту пропасть чем-нибудь закрыть, починить площадь?
Но площадь все же «починили». И не только площадь…
Хотя от населения и скрывали последствия землетрясения, они оказались так велики и ужасны, что оставить их без внимания было невозможно.
Еще и потому, что сейсмологи всего мира точно установили размеры бедствия. О них знали люди в любой стране земного шара.
Вот почему уже на другой день столицу Узбекистана осчастливили своим прибытием Брежнев и Косыгин.
На этот раз город получил от государства существенную помощь.