Все золото Колымы

1. О крупных семейных неприятностях Виктора Комарова и странном телефонном звонке

Сегодня я впервые в жизни проехал свою остановку. Какое отношение это событие имеет к истории, о которой пойдет речь? Конечно, по всем законам жанра следовало бы начать с какого-нибудь кошмарного убийства, загадочного происшествия или, на худой конец, с вызова дежурной бригады на место преступления. Но что поделать, если для меня уход Нади сравним разве что со стихийным бедствием. Я был безнадежно влюблен в нее с седьмого класса и всегда находился, так сказать, в ее ближайшем окружении. «Свиту» она меняла каждый год, а я оставался. Как уверяли меня друзья, я вполне обоснованно мог выставить свою кандидатуру для занесения в Книгу рекордов Гиннесса.

И вот, мы учились тогда уже на четвертом курсе Плехановского, Надя, наконец, решила, что из меня можно сделать человека. По ее теории сделать из мужчины человека может только женщина. Представьте мое состояние, когда однажды вечером (я только что включил телевизор: передавали второй тайм матча киевского «Динамо» со «Спартаком») ко мне явилась Надя. Она критически осмотрела скромную однокомнатную квартиру, словно впервые попала сюда, заехав на минуточку из Версальского дворца. Потом поставила на пол огромный чемодан, улыбнулась и сразила меня, как это умела делать на всем свете только она одна:

— Так, значит, здесь мы и будем жить?

Если мне не изменяет память, первое слово я выдавил из себя только через полчаса…

Никогда не подозревал, что можно быть таким неприлично счастливым человеком. И не существовало на свете подвига, который оказался бы мне не под силу.

Финансовый кризис не оставлял в покое нашу крохотную ячейку общества, и я вместе со своим лучшим другом Вовкой Киселевым как проклятый разгружал вагоны с астраханскими арбузами и прочими скоропортящимися дарами щедрого юга. Осенью и зимой мы специализировались на складах картофеля. Иногда перепадала «чистая работа», и тогда мы бежали на «Мосфильм» сниматься за пятерку в массовках. За время своей недолгой жизни в искусстве мы были и лихими гусарами, и колхозниками, и даже участниками похоронной процессии без ярко выраженной индивидуальности. В перерывах между трудами праведными мы ликвидировали «хвосты» в институте и, как ни странно, ухитрялись получать стипендию. Поживи такой жизнью прославленный Геракл, и ни один из его знаменитых подвигов не состоялся бы. Но я выжил. Выжил, потому что рядом было хрупкое синеглазое существо, которого не должна, не имела права касаться всяческая проза жизни. Что же до Вовки, то почему выжил он — загадка природы.

Через год после свадьбы мы приобрели телевизор (между прочим, с финской трубкой!) и подумывали о холодильнике. Надя оказалась чудесной хозяйкой и изобретала сотни изысканных яств из обыкновенной картошки. К тому же у нас не уходило ни копейки на ее туалеты: она ухитрялась, используя как базу три скромных платьица еще школьных времен, создавать элегантнейшие наряды и менять их чуть ли не каждый день. Моя тесная комнатка трансформировалась в благоустроенное жилище солидного человека. Мои рубашки перестали страдать от хронического недостатка пуговиц, а сам я начал щеголять в подбитых кроличьим мехом домашних туфлях и стеганом болгарском халате.

«Мужчина должен думать лишь о своем деле!» — этот лозунг Надя твердо и неуклонно претворяла в жизнь. Правда, разгрузка арбузов и съемка в кино были, мягко говоря, не совсем моим делом, но даже в железной логике жены могут быть какие-то пробелы! Тем более, что свои погрузо-разгрузочные упражнения я держал в страшной тайне. В перспективном плане превращения меня в человека Надя предусмотрела все до мелочей. Главное, что требовалось от меня, — послушание, послушание и еще раз послушание.

Кроме радостей, случаются и неприятности — это мне было давно известно, но нашу семью они осторожно, как говорится, на цыпочках обходили стороной. И я уже начал всерьез подумывать, что так может продолжаться всю жизнь, но…

Но тут вмешалось провидение в лице Вовки Киселева. Дружили мы еще с детского, сада, вместе шагали из класса в класс, в один день получили аттестаты, поступили в один и тот же институт на один и тот же факультет. Кто-то пошутил, что мы — это три мушкетера после сокращения штатов. Завидев нас, однокурсники принимались напевать:

Наши отношения удивляли знакомых и убедительно подтверждали старинное правило, что противоположности сходятся. Меня вполне устраивала моя биография и проложенный Надей фарватер, которым надлежало неукоснительно следовать: институт, аспирантура, защита кандидатской, первый ребенок (желательно девочка), солидная (с элементами открытия) монография, защита докторской диссертации, второй ребенок… Немного пугала перспектива годам к сорока обзавестись брюшком, одышкой и первым инфарктом, но туристические семейные маршруты по родному краю, намеченные женой, должны были сокрушить последствия гиподинамии.

Что касается Вовки, то он был неисправимым искателем приключений. Еще в пятом классе, начитавшись Конан Дойля, он уговорил меня вырабатывать наблюдательность. Каждый день мы сообщали друг другу обо всех изменениях, замеченных на улице, в школе и даже в бижутерии нашего классного руководителя. Это было самым трудным: Нина Николаевна ежедневно меняла свои серьги, броши, кольца и прочие украшения. В конце концов мы добились своего, и привычка все замечать стала автоматической.

Шли годы. Томики Конан Дойля сменились книжками Сименона, аккуратно переплетенными, вырезанными из журналов творениями Агаты Кристи, Чейза, Жапризо и многих других. В жизни моего друга имелось лишь одно огорчение — приближался день посвящения в сан инженера-экономиста.

И когда неизбежное должно было уже произойти, Его Величество Случай пришел Вовке на помощь. Из надежного источника ему стало известно, что московская милиция нуждается в смелых, находчивых и бесстрашных людях, иными словами, в нас. И что все люди, обладающие вышеотмеченными качествами, то есть мы, должны явиться в райком комсомола.

— Пошли! — безапелляционно заявил смелый, находчивый и бесстрашный человек Владимир Киселев.

Конечно, я мог бы послать его к черту. Скорей всего именно так и надо было поступить. Но еще в школе мы поклялись идти одной дорогой. Да и в Плехановский Вовка пошел в свое время, вняв моим уговорам. Так что по всему выходило — моя очередь соглашаться. Ну, а кроме этого… Кроме этого, что греха таить, на меня тоже действовал гипноз библиотеки моего друга…

Как-то Вовка рассказал мне английский анекдот — знал он их массу. Значит, дело обстояло так: мистер Гарри и миссис Смит праздновали золотую свадьбу. Подруга спрашивает миссис Смит:

— Послушай, Мэри, как вы ухитрились за пятьдесят лет ни разу не поссориться?

— О, совсем просто! Когда мы отъезжали от церкви после венчания, лошадь вдруг споткнулась. Гарри сказал: «Раз!» На полпути она снова споткнулась, и Гарри сказал: «Два!» А когда мы уже почти подъехали к дому и лошадь вновь споткнулась, Гарри сказал: «Три!», достал пистолет и пристрелил бедняжку. А потом мы начали готовиться к свадебному ужину и мне не очень поправилось, как Гарри повязал галстук. Я ему сообщила о своем мнении, и он спокойно произнес: «Раз!»

Вот с тех пор мы и не ссорились…

На мой взгляд, анекдот длинноват, но в нем все точь-в-точь, как в моей семье. Правда, Надя не произнесла роковое «Раз!», когда мы рассказали о своем решении идти в райком, но так взглянула на Вовку, что он сразу засуетился и вскоре исчез, не попрощавшись. По-английски.

Этим взглядом дело и ограничилось, так, но всяком случае, казалось мне. Надя сделала вид, что никакого разговора и не состоялось.

Через несколько дней ко мне пришел Вовка и, дождавшись ухода Нади на кухню, заговорщически шепнул:

— Сегодня в три! Собирайся!

Я уже и думать забыл о нашем договоре, но делать было нечего. В три мы были в райкоме, а в четыре уже имели на руках направления в школу милиции.

Вот тогда-то Надя, наверное, и сказала в душе: «Два!»

А вчера случилось ЧП. Загнанный в угол неопровержимыми уликами тихонький старичок-боровичок — председатель кооперативной артели, выпускавшей сувениры, выхватил из портфеля крошечный пистолетик — такие в далекие времена назывались «дамскими» — и попытался для начала отправить на тот свет лейтенанта Киселева. В порядке пристрелки. Такой ковбойской прыти от дряхлого подпольного миллионера никто не ожидал, и мне лишь в последнюю секунду удалось выбить у него опасную игрушку, И надо же было Вовке поведать об этом эпизоде моей жене! Черт его дернул за язык!

Надя, должно быть сказав «Три!» и не оставив даже традиционной записки, отбыла в неизвестном направлении.

Теперь вам понятно, почему я, старший лейтенант милиции Виктор Комаров, проехал лишнюю остановку на троллейбусе. А увидев в кабинете сияющую физиономию друга, я даже слегка пожалел, что помешал старичку выполнить его намерение.

— А здорово ты его! С такой реакцией тебе только вратарем в сборной Союза выступать. Ну и бросочек! Даже Надя, по-моему, оценила твой героический поступок.

Этого ему говорить не следовало. Я уже собирался рассказать Владимиру Киселеву все, что произошло в моем доме, и заодно все, что я о нем думаю, но в эту минуту раздался телефонный звонок. Собственно, с него и следовало бы начать рассказ, но уж очень хотелось, чтобы вы были в курсе моих дел на семейном фронте. Кто знает, может, к ним еще придется вернуться.

Звонки нашего телефона здорово смахивают на сигнал боевой тревоги. Я мгновенно схватил трубку, чтобы поскорее прекратить адский трезвон.

— Простите, я не помешал нашей доблестной милиции нести благородную вахту во имя спокойствия народа? — Голос еле слышен. Так бывает, когда звонят из загорода.

«Какой-то идиот решил поупражняться на досуге, в остроумии», — подумал я и, решив так, хотел положить трубку на рычажки, но следующие слова незнакомца заставили меня насторожиться:

— Ценю вашу занятость. Но, думаю, вы интересуетесь кражами золота?

— Золота? — переспросил я почти механически. Мои мысли были еще заняты Надей: куда она все же могла отправиться?

— Совершенно точно! А находится этот благородный металл в саквояже одного товарища, прибывшего с прииска «Таежный» Магаданской области. Вам, конечно, не терпится узнать, где с ним можно встретиться и как его узнать среди прочих гостей столицы? Так я вам бескорыстно помогу! Коричневый в крупную клетку пиджак, яркая ковбойка. Обратите внимание на сандалеты. Такой размер делают на заказ. Это точно! Мужчина он представительный — под два метра, блондин. Тоже, знаете ли, не частое явление. Фамилия… — на том конце провода секунду замешкались. — Ну, фамилию вы у него сами спросите. Сейчас интересующий вас субъект ожидает официанта в ресторане нашего замечательного аэропорта Домодедово. Поторопитесь — и вы успеете с ним познакомиться еще до окончания завтрака…

— Где его саквояж? — я уже не замечаю витиеватости речи незнакомца. Узнать бы побольше деталей! А может, это очередной розыгрыш лейтенанта Сырцова, обожающего подшутить над «новобранцами»? Но узнать больше ничего не удается: в трубке звучат частые гудки отбоя. И одновременно в кабинете появляется возбужденный Киселев — он исчез в самом начале разговора.

— Это не Сырцов, — словно угадывает мои мысли Вовка. — Звонили из автомата, что установлен в вестибюле Домодедовского аэропорта. Так что надо искать «мотор» — и вперед…

Вообще-то задержание преступников — дело оперативных работников. Но раздумывать нет времени. Возьмем это дело на себя. Одним словом, через несколько минут мы уже мчимся по загородному шоссе…

2. Ванилкин. Куда делись четыре с половиной килограмма золота!

Едва войдя в ресторан, я сразу же увидел парня в яркой ковбойке. Все приметы совпадали. Блондин, коричневый в крупную клетку пиджак, рост… Такому — самое место в баскетбольной команде. «Столбиком» играть. Так иногда называют центровых. Вилка в его ручищах казалась приобретенной в «Детском мире». Парень сосредоточенно и целеустремленно уничтожал салат из помидоров. Розовые ломтики томатов плавали и сметане, подобно островкам в океане. «Баскетболист» прицеливался и нанизывал на вилку очередной «островок», затем неторопливо отправлял его в рот. И снова прицеливался, нанизывал, обмакивал и отправлял в нужном направлении. И ни одного лишнего движения. Я невольно взглянул под стол. Коричневые под цвет пиджака сандалеты, должно быть, и вправду делались на заказ. Мой неизвестный собеседник и тут оказался прав, В голове прошелестели стихи о дяде Степе:

Рядом с сандалетами, тесно прижавшись к ножке стола, стоял потрепанный саквояж. Серый с черными полосами и прочеркнутый сверху «молнией».

— Не занято?

«Баскетболист» без особого энтузиазма кивает головой. Он искоса смотрит на меня и, конечно, не замечает нависшего над ним Киселева. Я отодвигаю в сторону керамический кувшинчик с салфетками — так удобнее беседовать.

— Ну, давайте знакомиться. Вот мое удостоверение. У нас есть к вам несколько вопросов…

В комнате милиции дежурный мирно изучает «Огонек». Дремотно жужжит вентилятор, и в довершение этой идиллии на одном из стульев удобно пристроился огромный сибирский кот.

Увидев нас, дежурный торопливо захлопывает журнал, а кот нехотя покидает стул и важно шествует под стол. Мы представляемся старшине, просим пригласить понятых, а сами возобновляем беседу с «баскетболистом».

— Итак, ваше имя?

«Баскетболист» думает. На его низковатом для такого детины лбу пролегли две морщины. Вот-вот он задаст традиционный вопрос: «А права у вас есть?» Но вместо этого он покорно отвечает:

— Ванилкин Александр Власович… Вот, пожалуйста, и паспорт не просрочен. — Должно быть, Александр Власович в глубине души надеется, что произошла какая-то ошибка.

— Откуда путь держите, гражданин Ванилкин? — Документ в порядке, и Вовка отдает его владельцу.

Я понимаю тактический ход моего друга: он хочет, задать «главный вопрос» в самый неожиданный момент. И действительно, парень успокаивается и, уже не задумываясь, отвечает на вопросы. Правда, официальное «гражданин» его еще не настораживает, но милиция есть милиция.

— С Чукотки я. Есть такой прииск «Таежный». Может, слыхали?

— Сегодня в первый раз. Для такой дальней дороги что-то вещичек у вас маловато. Этот саквояж принадлежит вам?

Киселев прочно перехватывает инициативу в свои руки, мне остается лишь наблюдать за событиями. Вопрос о саквояже застает Ванилкина врасплох. Он снова вздрагивает. Мне видно, как парень трогает ногой саквояж, словно хочет его задвинуть подальше под стул.

— Что же вы своих вещичек не признаете?

— Мой саквояж. Почему это не признаю?

— Ну, раз ваш, стало быть, и содержимое вам хорошо известно?

— А почему бы это мне содержимое неизвестно? — Ванилкин переходит на метод «вопроса на вопрос». Для него главное — догадаться, что нам известно, для нас — не дать ему обрести утерянное спокойствие. — Значит, так… Пыжиковая шапка. У вас такой в столице не найти. Днем с огнем… А у нас на Чукотке оленей не счесть… Еще пиджак… От польского костюма. Брюки заузить отдал. Так что один пиджак захватил…

«Баскетболист» тянет время словно в ожидании чуда. «Сейчас, — думаю я, — он нам сообщит о размере своего польского костюма. У нас такой днем с огнем не найти, зато в Польше на каждом жителе можно увидеть…» Однако парень, оказывается, закончил с промтоварами.

— Потом книги. Нашего Магаданского издательства. Альманах «На Севере дальнем»… Воспоминания Цареградского. Как он с Билибиным Колыму открывал. «По экрану памяти» называется…

— Ну а дальше, гражданин Ванилкин? — В вопросе моего друга многозначительность, и «баскетболисту» становится ясно, что все пропало. Он бледнеет.

— Что — дальше?

— Вот и я спрашиваю, что дальше?

— Еще… золото там у меня. Пять килограммов. Запишите у себя, что я это добровольно. До обыска сказал. Откровенное сознание — так это у вас называется?

— Признание.

— Разницы нет, гражданин лейтенант. Пишите — пять килограммов золота. — Ванилкин, оказывается, может говорить быстро. — Чего же вы не пишите про откровенное сознание?

— Успокойтесь. Все запишем. Времени у вас, Ванилкин, много…

Дежурный распахивает дверь и вводит понятых — буфетчицу и девушку из аптечного киоска.

От напряжения у буфетчицы даже кончик носа заострился, в глазах любопытство, и, когда Вовка открывает саквояж, она вытягивает шею, точь-в-точь дятел.

Мне поручается формальная сторона дела, причем выходит это как-то само собой.

«…с соблюдением требований ст. ст. 168–171 УПК РСФСР произвели осмотр багажа гр. Ванилкина Александра Власовича. В саквояже находились: шапка-ушанка из пыжика, светло-коричневая, пиджак темно-синий, три книги…»

И в это время происходит прямо-таки немая сцена из «Ревизора»: Владимир Киселев извлекает из саквояжа целлофановый пакет…

Тут я случайно бросаю взгляд на Ванилкина. Он побледнел, от ушей к подбородку обозначилась цепочка бисеринок пота, глаза совсем округлились.

— Обворовали… Сволочи! — Я только по движению губ догадываюсь, что шепчет Ванилкин.

Видно, Вовка тоже изумлен — в целлофановом пакете и близко нет пяти килограммов, каким бы тяжелым не было это самое золото.

«…в целлофановом пакете обнаружен металл желтого цвета (до экспертизы иначе мы не можем называть свою находку), общим весом 522 грамма. Взвешивание производилось на почтовых весах с точностью деления до двух граммов. Перед вскрытием саквояжа Ванилкин заявил, что вес находящегося там золота примерно пять килограммов».

3. Несостоявшееся знакомство с Барабановым

Почти неделю по очереди с Вовкой мы вызывали Ванилкина на «свидания».

За эти шесть дней сделано немало. Сотрудники нашего отдела допросили родственников Ванилкина, навестили сберкассу, в которой он хранил деньги, произвели обыск в квартире матери, где он останавливался во время отпуска, и в квартире братьев.

Что же мы имеем? В сберкассу Ванилкин делал несколько вкладов, всего на сумму две тысячи рублей. Такие деньги он вполне мог отложить за время работы на Севере.

Все сбережения он снял с книжки в прошлом году и отдал на сохранение матери. Мне он объяснил этот поступок так: «Предполагал, что могут поймать (еще бы!), и поэтому попросил мать спрятать деньги».

Мать Ванилкина, пожилая женщина, немного расплывшаяся, но с легкими и быстрыми движениями человека, заботящегося много лет о большой рабочей семье (у Ванилкина два брата и три сестры), подтвердила показания сына.

Обыск в ее квартире ничего не дал. У самой Прасковьи Николаевны Ванилкиной на книжке оказалось семнадцать рублей. Дети не очень баловали ее вниманием, и после смерти мужа жила она на свою скромную пенсию. Правда, пару раз сын присылал с далекой Чукотки по двадцать рублей — вот и вся помощь.

Безуспешными были обыски и на квартире братьев. Да и сомнительно, чтобы Ванилкин поддерживал с ними связь. Заезжал во время предыдущего отпуска на две недели и прямо из родного Подольска махнул в Гагры на отдых. За время пребывания в Подольске ничем предосудительным, по показаниям родственников, не занимался: валялся целыми днями на кровати, читал, пару раз выезжал в Москву, как и многие отпускники, приехавшие с Севера, шатался по магазинам в поисках дефицитных вещей. Купил плащ, новый костюм и проигрыватель «Вега». Приобретенные вещи обсуждались всей родней, о них могли они и сейчас говорить подробно и сколько угодно времени. Помнили и материал костюма, и даже фабричную марку плаща, и все неполадки, которые обнаружили в «Веге». Обещал Ванилкин свозить мать в Москву на такси, но так и не собрался.

Одним словом, оказались мы в тупике и, сколько ни старались, не могли из него выбраться. Выходило, что действовал Ванилкин в одиночку, раньше кражей золота не занимался, ни в чем предосудительном замечен не был. «Механизм хищения» — все-таки Владимир Киселев большой мастер на такие красивые словечки — был ясен. Ванилкин на первом же допросе рассказал о своей «добыче золота». В гидроэлеваторах за время работы и после ремонтно-сварочных работ образуются в различных узлах мелкие пустоты, где и застревает металл. Попадает туда и золотой песок и мелкие самородки, Их можно обнаружить лишь во время полного демонтажа гидроэлеватора по окончании промывочного сезона. Вот Ванилкин — слесарь-монтажник по профессии — и «обнаруживал» понемногу.

Преступник пойман с поличным, как говорится, полностью изобличен, сознался в своем преступлении, есть достаточное количество фактов для любого суда…

— Примитивный вор-кустарь, — с некоторой грустью резюмировал лейтенант Владимир Киселев. — Ниро Вульф или Пуаро скончались бы от тоски, расследуя такие дела.

— И отказались бы от своей профессии великих разгадывателей тайн, — посыпал солью Вовкины раны полковник Петров. В его кабинете и происходил наш разговор. — А не интересует ли вас, лейтенант, неизвестный «доброжелатель», известивший о золоте в саквояже Ванилкина? Кстати, недостающие четыре с половиной килограмма золота вами уже обнаружены?

— Николай Васильевич, все, что мы могли сделать, — это расспросить людей, работающих поблизости от телефонного автомата в аэропорту. В то утро продавщица цветочного киоска обратила внимание на пожилого человека со странной внешностью: он выглядел как персонаж из старых немых фильмов.

Странный незнакомец подошел к автомату и куда-то позвонил. Продавщице показалось, что он был чем-то обеспокоен, поскольку часто и тревожно оглядывался. Не исключено, что это и был интересующий нас «доброжелатель». На всякий случай я записал все, что смогла вспомнить цветочница. Рост средний, мешковат, здорово сутулится, возраст — за пятьдесят, но бороду теперь носят и молодые, поэтому насчет возраста она сомневается. Из-за соломенной старомодной шляпы цвет волос не смогла разглядеть, зато хорошо запомнила, что глаза голубые. Такие редко встретишь.

Вот и все…

— Что ж, словесный портрет составить можно, только нынче бородатых мужчин — миллионы, голубоглазых тоже наберется прилично. Так что без особых примет вряд ли что получится. И все же, хлопцы, надо выйти на этого благотворителя. Во что бы то ни стало!

…В тот день Вовка так смешно злился, что немного размягчил мое сердце, полное жажды мести. Кстати, мое семейное расследование проходило более успешно. Мне удалось обнаружить местопребывание супруги. Сначала ее подруга с бесстрастностью робота сообщала мне: «Гражданин, вы ошиблись номером». Но через неделю телефонной осады и нескольких вечерних бдений у подъезда до разговора со мной снизошла сама Надя: «Конечно, вам (каково — это мне-то) в своей милиции ничего не стоит узнать адрес любого жителя Москвы, но вряд ли ваше начальство поощряет, когда это делается в личных интересах».

И повесила трубку. На следующий день в строй вступила подруга и не без злорадства поставила меня в известность: «Для вас Нади никогда нет дома. Так что не тратьте двухкопеечные монеты». Заняв у сослуживцев четвертной, я отправил Наде через цветочный магазин букет роз — на корзину пришлось бы разорить весь отдел.

Поздно ночью неожиданно позвонила сама Надя.

— Добрый вечер! — должно быть она только что возвратилась домой. Часы показывали три часа ночи. Интересно, кто ее провожал и откуда? — Я понимаю, что средневековые правила хорошего тона требуют снабжать дам сердца цветами. Но позвольте осведомиться, как товарищ офицер надеется протянуть до зарплаты, которая будет только через неделю?

Надя помолчала, видимо наслаждаясь моим бешенством, и добавила:

— И вообще, перестань сходить с ума, пингвин!

Я не успел осведомиться, почему именно «пингвин», но, судя по Надиному тону, меня не так уж ненавидели.

На следующее утро, когда я пришел на службу, окна в кабинете были широко раскрыты. Только что прошел грибной дождик, и на Петровке появился дефицитный озон. Солнечные лучи задумчиво бродили по лицу актера Баниониса. Этот портрет мой друг вырезал из кинокалендаря. Николай Васильевич, заходя к нам, всегда демонстративно отворачивался от крамольного «в таком учреждении» портрета, но не говорил ни слова.

— Бонжур, коллега, — приветствовал меня Вовка. Он сосредоточенно колдовал над какими-то бумагами. — Погодка-то, а, разгулялась! Как писал поэт, «Дождь покапал и прошел. Солнце в целом свете…»

— Любопытно, товарищ лейтенант, — заинтересовался я, — чем это вызвано ваше отличное настроение?

— Грандиозная победа, старина. Друзья из Магадана прислали добротную нитку…

— Какую еще нитку?

— Ту самую, ухватившись за которую мы сможем раскрутить дело Ванилкина. Ты только посмотри, какие молодцы!

Вовка протянул мне фотографию. Обычный снимок, явно увеличенный: проступало зерно, и на самом краешке виднелся полумесяц печати. Выдвинутый вперед лоб, прическа под модных когда-то битлов, баки, короткие усики…

— Ну и что же это за ниточка?

— Гражданин Барабанов Константин Перфильевич — работа неизвестного мастера. И этот самый Константин Перфильевич — дружок нашего Ванилкина. Год назад катался в отпуск одновременно с ним, эту традицию продолжил и в нынешнем году. Вылетел на несколько дней позже Ванилкина и тоже взял курс на столицу.

— Так-так, становится теплее. Значит, не исключено, что это и есть идейный руководитель нашего «баскетболиста»?

— Осторожнее, старина, ниточки распутывать надо нежными руками. Первое — это поближе познакомиться с Константином Перфильевичем.

— Беда только, что желание это не обоюдное, и найти Барабанова не так-то просто…

— Товарищи из Магадана беспокоятся о твоем драгоценном времени и дают еще одну ниточку. В предыдущий приезд, как показала сожительница Барабанова, он останавливался в гостинице «Алтай», что рядом с ВДНХ. Правда, какая гостиница приютила его на этот раз — неизвестно, но друзей в Москве у него вроде нет и по старой памяти он непременно отправится в «Алтай». Итак, ориентировочно попробуем назначить ему свидание там…

Минут пятнадцать мы простояли наедине с сакраментальной табличкой «Свободных мест нет», пока по ту сторону барьера не появилась администратор.

— Добрый вечер, товарищи! С табличкой ознакомились? — ласково осведомилась она. — Через два дня от нас уезжают участники форума орнитологов, и тогда, не исключено, вы сможете претендовать на свободное место…

Мы предъявили свои удостоверения, администратор сразу же начала излучать доброжелательность и озабоченность.

— Чем могу помочь в вашем деле, товарищи? — Она оглянулась на гражданина, скучающего в кресле, и перешла на заговорщицкий шепот. — Неужели происшествие, связанное с проживающими в нашей гостинице гражданами? Это, поверьте, было бы крайне неприятно всем работникам…

— Успокойтесь, все в порядке с вашими постояльцами. Нам хотелось бы выяснить, нет ли среди них некоего Барабанова Константина Перфильевича с Чукотки?

Администратор принялась с ловкостью фокусника перебирать карточки.

— Вот, пожалуйста. Проживает в сто двадцать шестом номере. Полулюкс. Двойной. Правда, второе место свободно. — Она слегка покраснела. — Иногда, сами понимаете, приходится подержать место. Бронь министерства, ждем знатного нефтяника из Тюмени. Ключ от номера у меня, так что гражданина Барабанова пока не имеется.

— Ничего, мы подождем, — сказал Вовка. — Между прочим, вы не обратили внимания, кто к Барабанову заходил в гости?

— Так я ж его в лицо не помню. Вы знаете, товарищи, сколько у нас останавливается людей одновременно? Сумасшедшее количество!

— Эта фотография вам не поможет? — Киселев показывает одну из фотографий, присланных с Чукотки.

— Боже, так это же Костенька! Исключительно обходительный молодой человек, цветы нам со сменщицей дарил. Без цветов ни-ни!

— Что вы можете сказать о его знакомых? — Официальный тон вопроса возвращает нашу словоохотливую собеседницу на грешную землю.

— Простите, совсем заболталась, но все же такой воспитанный человек — и вдруг милиция! Ужасное время. Наркоманы, грабежи, извините, женщины легкого поведения… Да, так что можно сказать о его гостях? Знаете, женщин я не наблюдала ни разу. Разве что приходила однажды довольно пожилая дама. Как она выглядела? Очень характерная внешность. Явно родом с Кавказа. Она даже к нему в номер не заходила. Подождала, пока он спустится, здесь, в холле, и потом они сразу куда-то ушли. И еще встречался он со старичком лет пятидесяти. Такой долговязый с бородой…

— На артиста чем-то похож?

— Простите, в этом вопросе я не компетентна. Но разговор я запомнила. Странная такая манера изъясняться: «Позвольте, уважаемая, узнать, где я могу разыскать гражданина Барабанова Константина Перфильевича?» Но он при мне тоже в номер ни разу не заходил.

— И ничего из их разговоров не запомнили?

— Так они же при мне и не разговаривали… А что все-таки произошло? Или это служебная тайна?

Мы прождали допоздна, но Константин Барабанов так и не пришел. Кто знает, возможно, он нарушил монастырский уклад своей жизни. Пришлось оставить свои координаты администратору. Однако ночью она не позвонила, а утром мы не выдержали и сами набрали номер гостиницы.

— Не возвращался он. Что вы, товарищи, как я могла забыть? Моя напарница тоже в курсе дела, и как только он появится, мы немедленно просигнализируем. Не-мед-ленно! Можете не беспокоиться!

Прошли еще сутки, а сигнала не было. На третий день я пришел на работу, чувствуя, что сегодня обязательно что-то произойдет. Надо признаться, в предчувствия я верю, и обычно они меня не подводили.

Одним словом, события назревали. В десять часов меня вызвал к себе полковник. Вызвал он и Киселева, но его не было. Я отправился докладывать о ходе расследования один.

— Что ж, — сказал в конце разговора полковник, — нужно искать Барабанова. Не нравится мне его отсутствие. Такие люди ни с того ни с сего на три дня не исчезают. Придется пошарить по столице в поисках пропавшего Константина Перфильевича.

Возвратясь в кабинет, я застал Киселева восседающим за своим столом под портретом актера Баниониса. Лицо моего друга было растерянное, словно он, захлопнув дверь, вспомнил, что ключ остался внутри квартиры.

— Барабанова подозрительно долго нет, — начал я, — и шеф рекомендует нам пойти ему навстречу. Если гора не идет к Магомету…

— Похоже, мы уже встретились. — Вовка бросил на стол пачку фотографий. — Наш Барабанов найден сегодня в сквере неподалеку от гостиницы «Алтай» с пробитой головой. Три удара в височную область тяжелым предметом, не исключен кастет…

Я взглянул на фотографии. Знакомое лицо с низким лбом запрокинуто вверх, неживые глаза, рот приоткрыт, будто Барабанов хочет что-то сказать. Только теперь сказать он уже ничего не сможет.

Ниточка оборвалась…

4. Появляются новые действующие лица

Экспертиза установила: Барабанов убит около двух часов ночи. В его бумажнике оказалось двести рублей, аккредитивы на три тысячи восемьсот рублей, письмо, адресованное на главпочтамт, паспорт, квитанция из гостиницы. Как говорит полковник: «Больше, чем ничего, но меньше, чем что-то».

Мы опять у него в кабинете, и он просит нас «высказать свои соображения».

— Ясно, что это не грабеж… — Мой друг зачем-то хватает со стола полковника ручку и начинает ее вертеть. — И потом, вот еще какая штука: в гостинице мне сказали, что в начале третьего с банкета вернулась группа орнитологов. Компания весьма шумная, и проходить она должна была возле скверика, где совершено преступление…

— Что ж, не мешает расспросить участников банкета, не заметили ли они чего-нибудь подозрительного.

— Похоже, товарищ полковник, убрали свидетеля… — вступаю в разговор я.

— А свидетелем чего являлся Барабанов?

— Может, я не так выразился. Барабанов знал человека, выдавшего Ванилкина, и мог вывести на него. Вот и убрали…

— Правдоподобно, но Барабанов вами не вызывался, так что опасения вроде бы преждевременные, так ведь?

— Дело в том, что письмо, полученное Барабановым на главпочтамте от Нины Фадеевой…

— Это не та ли Фадеева, на которой собирался жениться Ванилкин?

— Та самая. А писала она Барабанову, что Саша арестован и что ее допрашивал следователь из Магадана. Фадеева хочет приехать в Москву, чтобы добиться свидания с подследственным, но ее не отпускает начальство: горячая пора — промывочный сезон. В письме она спрашивает у Барабанова совета, как ей поступить. Но самое главное, по-моему, вот в этих строчках… — Я заранее снял копию с письма и теперь достаю ее, к немалому удивлению лейтенанта Киселева. — «Следовательша меня спросила о Сашиных друзьях, и я сдуру ляпнула, что он дружит только с тобой. Потом я узнала, что наш участковый Астафьев интересовался твоим личным делом…» Вот из-за этих строчек и был убит Барабанов.

— Ничего себе выводы, — фыркнул Вовка.

— А других и сделать нельзя. Дано: Барабановым заинтересовалась милиция. Рано или поздно следователь пригласит его к себе, а на молчание Барабанова таинственный икс не надеялся. А может быть, получив письмо, Барабанов испугался и показал его этому же гражданину икс. Между прочим, не исключено, это это тот самый незнакомец с бородой, что появлялся у Барабанова в гостинице…

— Интересная версия. Только как ее проверить?

Мне иногда кажется, что Николай Васильевич, как хороший шахматист, рассчитывает в уме целый вариант — ходов на пять вперед, а нам задает наводящие вопросы. Чтобы мы поверили в свои силы, дескать, вот, до всего дошли собственной головой.

— После задержания и допроса Барабанова мы могли получить нужные данные. Теперь остается снова только Ванилкин. Но зато мы знаем о существовании его возможного сообщника, а обвиняемый не догадывается, что нам известно о нем и Барабанове. На этом можно попробовать сыграть…

— Что ж, хлопцы, дело. Только весьма деликатное. Можно одним словом все испортить. Пожалуй, ты, Комаров, и осуществляй свой план, а то твой приятель чересчур горячий. Ну а он пусть займется участниками банкета орнитологов.

И вот снова напротив меня возвышается Ванилкин. Прошло немало дней с тех пор, как мы виделись в последний раз. Он заметно похудел и к тому же несколько дней не брился.

Я неторопливо раскрываю папку, перебираю бумаги, нарочно перекладываю с места на место фотографию Барабанова. Понятно, Ванилкину не видно, что это за снимок в папке следователя. Он крутит шеей, будто ему тесен воротничок рубашки, но фотографию разглядеть ему все же не удается.

— В предыдущий раз, Ванилкин, вы говорили о способе хищения вами золота, но ничего не сказали о своем сообщнике…

— Так я же один, гражданин начальник.

— Наши товарищи проверили ваши показания. Разговаривали, между прочим, с вашей невестой. — Ванилкин вновь принимается вытягивать шею. — Успокойтесь, это не она! А потом мы познакомились с Константином… — Я медлю. Смотрю внимательно на сидящего напротив человека, потом на протокол, словно разыскивая фамилию, которую запамятовал. — С Константином Перфильевичем Барабановым. Поговорили с ним…

— Так его ж там сейчас нет, — не выдерживает Ванилкин.

— А я и не говорю, что он там. — Кое-чего я добился. «Баскетболист» явно растерян. Как и в аэропорту при задержании, он начинает потеть, и даже дыхание у него становится прерывистым, будто поднялся на девятый этаж без лифта. Своим ходом. — Кстати, не старайтесь так усиленно: это портрет вашего дружка. А теперь я даю вам возможность подумать до следующего утра и постарайтесь вспомнить, как все было на самом деле.

Когда конвоир уводит Ванилкина, тот кажется ниже ростом. Я захлопываю папку и аккуратно завязываю голубые тесемки. Вроде ошибки не было: Ванилкин не скоро придет в себя — это точно. Прав ли я, что отпустил его и не продолжил допрос? По-моему, прав. Сейчас бы он начал петлять, придумывать на ходу, а потом, ожесточившись, мог замолчать. Бывало и такое… Другое дело теперь. Ванилкин тугодум, но и он за ночь в состоянии сообразить, что Барабанов не станет играть в молчанку, попав в милицию…

Николай Васильевич сам зашел ко мне в кабинет и положил передо мной ничем не примечательный листок, вырванный из школьной тетради. Впрочем, непримечательным он казался лишь первые секунды, пока я не прочитал, что на нем написано.

Вкривь и вкось разбегающиеся буквы — такой почерк, утверждают графологи, бывает у людей слабовольных, легко попадающих под чужое воздействие. Что касается Ванилкина, то его почерк весьма точно отвечал характеру хозяина.

— Вот видите, Комаров, а вы волновались. Продолжайте в том же духе! — И полковник, бросив очередной неодобрительный взгляд на портрет актера Баниониса, вышел из кабинета.

Ванилкин зарос пуще прежнего, но сегодня он не кажется подавленным. Входит в кабинет решительно, ни секунду останавливается на пороге, щурясь от яркого солнца. Нет, сегодня он не собирается молчать. Я прикидываюсь немного безразличным: пусть думает, что своим признанием в первую очередь помогает себе. Вообще-то, так оно и есть. Во всяком случае, в настоящий момент я так полагаю. И как это мы еще два дня назад могли с Вовкой прийти чуть ли не в отчаяние! Тогда казалось — впереди ни огонька, ни малейшего просвета. Сплошной мрак.

— Садитесь, Ванилкин! Мы получили ваше заявление и готовы выслушать, — говорю, а сам перебираю разные ненужные бумаги. Так, мне кажется, я выгляжу внушительнее: мол, занятый человек, других дел выше головы, а тут приходится тратить драгоценное время попусту. Ванилкин, конечно, ожидал другой встречи. Он снова чувствует неуверенность и начинает пальцем стирать невидимое пятно на зеленом сукне моего стола.

— Так я вас слушаю.

— Осознаю свою вину, желаю своим чистосердечным признанием…

— Это вы уже написали в заявлении. Продолжайте.

— Не один я воровал это проклятое золото. Все Костька! Кругом он виноват… Пришел однажды и говорит, вечером дело было: «Дурак ты, — это он мне, — все думаешь, где бы грошей заработать побольше, чтобы к себе в Подольск принцем приехать. А сам по деньгам ходишь. У тебя ж под ногами все золото Колымы и Чукотки». А я ему и правда жаловался, что денег маловато зарабатываю…

— Не так уж мало, Александр Власович, в месяц до четырехсот рублей выходило. Вот у нас справка из бухгалтерии имеется.

— Так, гражданин следователь, разве их когда хватает? Всегда кажется, что мало. А Костька говорит: «Охота тебе ишачить по пятнадцать часов в сутки, когда можешь денежки запросто лопатой загребать». Ну а потом он обрисовал свой план. Мне, значит, надо было только не зевать и во время демонтажа гидроэлеваторов прятать металл…

— Это вы уже показывали.

— Так это же правда, гражданин следователь… А все остальное, как ее — реали-за-цию… — Ванилкин подчеркнуто выговаривает это слово. — Константин брал на себя. «Нужных людей, говорит, в столице пруд пруди! Сбыть «рыжье» — пара пустяков!»

— И вы согласились?

— Ну а как же не согласиться? Риска-то, мне думалось, никакого. Так мне Костька внушил. Дурак был, конечно, что поверил… А как там сейчас Нинка? Небось уже все знает про меня?

— Об этом мы поговорим позже. А пока продолжайте.

— Наскреб я, как Костька велел, металла и весной махнул в отпуск. А он за мной следом, через несколько шей. Нашел его, как и договаривались, в гостинице «Алтай». Сначала приехал без золота. Дома оставил на всякий случай… Ну, он ругаться стал, а потом даже похвалил. «Правильно, сказал, без него разведку производить спокойнее!» И поехали мы на Центральный рынок. Там Костька подошел к одному чернявому, торговавшему персиками, и прямо так и предложил: «Есть золото… Можем продать». Тот посмотрел по сторонам и говорит: «Зачем же так громко о делах разговаривать? Отойдем в сторону, дорогой!» О чем они там шептались, не знаю, врать не буду. Потом Костька мне сказал: «Покупатель предложил за полкилограмма «рыжья» два с половиной куска». Только не склеилось это дело…

— Чего же так? Дешево, что ли?

— Да нет, цена-то подходящая. Только он условие ставил — ехать с ним к друзьям в Ростов. Рискованно было! Зарезать этим друзьям — как два пальца описать. Уголовный мир!

— Это уж точно, Александр Власович, спорить не приходится: попали вы в самый что ни на есть уголовный мир!

— Так выбирать, гражданин следователь, не из чего было. Пошли мы, значит, с рынка. Гуляем по Москве. Проходим мимо Курского вокзала. И тут Костька увидел палатку для чистки обуви и говорит: «А не привести ли себя в порядок? Чтобы в штиблетах солнце отражалось! А заодно и справочки наведем. Чистильщицы — народ полезный, все видят, все знают».

Я сразу вспоминаю слова администратора гостиницы о пожилой даме, наведывавшейся к Барабанову.

— Я опять в сторонке остался. Газету читал. Как сейчас помню, «Советский спорт». Я ее всегда читаю. Даже на прииске работал — выписывал. Только она к нам иногда недели две шла. Раньше обо всех событиях по радио услышишь…

— Значит, вы остались в сторонке. А что же вы можете сказать о разговоре вашего друга с чистильщицей?

— Он потом хвалился: «Какой я дипломат! Она мне корочки глянцует, а я ей вопросик подкидываю: «Не знаете ли, мамаша, кому мой приятель мог бы золотишко продать? Так сказать — реализовать…» Она на меня глазами зырк: знаем, дескать, какой это приятель! Сам небось и хочешь денежки получить! Ну, я разуверять ее не стал. Мне-то что за дело, о чем она думает? А мамаша поразмышляла чуток и говорит: «Приходи к вечеру, узнаю у одного человека…»

— И вечером вы поехали?

— В тот же вечер, как было назначено. Чистильщица увидела меня и сразу же на попятную: «Чужой человек! Не могу я так, откуда я могу знать, что у него на уме!» Ну, Костя ее успокоил: «Так это, говорит, мой приятель и есть». Мамаша сразу отбой забила. Это, дескать, — другое дело! Адреса, гражданин следователь, куда нас повезла чистильщица, я не знаю. В Москве мне все улицы на одно лицо кажутся.

— Выходит, сейчас бы не нашли дома, в который ездили?

— Почему не нашел бы? Память хорошая, даже начертить план, как мы добирались, могу.

— Ну что ж, за чем дело стало? Возьмите бумагу и рисуйте.

— Значит, отсюда мы ехали на троллейбусе. Номер, правда, запамятовал. Но остановка, аккурат, около Белорусского вокзала. Свернули мы вот сюда. Тут небольшая улица проходит…

Конечно, план, нарисованный Ванилкиным, не ахти какой, но для нас и такого достаточно.

— Вот здесь большой серый дом. Этажей семь будет, а во дворе двухэтажный домишко. Вошли мы в него, а потом в квартиру, что налево. Открыла нам женщина, красивая такая. Я еще подумал, из артисток она: больно уж собой приметная. Провела она нас в комнату. Сказала, чтобы подождали, муж, мол, скоро явится. Чистильщица сразу попрощалась и ушла, а мы с Костькой сидим и ждем. Полчаса ждем, час… Хозяйка нас развлекает, альбомы всякие показывает. Оказывается, угадал я, и правда, певицей она была. В джазе выступала. Потом замуж вышла, перешла на другую службу. В переводчицы подалась. Но нам она все про гастроли рассказывала. Даже в Магаданскую область приезжала…

— И долго вы ждали ее мужа?

— Без малого два часа набежало. Является он, понятное дело, не один…

— А почему же «понятное дело»?

— А нам еще чистильщица сказала, что он нужного человека приведет… Выходит, вроде, как это называется, посредника, что ли. Сам хозяин совсем молодой, прямо парнишка. Волосы темные, лицо тоже темное, смуглое то есть. Красивый, одним словом, мужик. А второй с бородкой — по-модному. Суетливый, глаза бегают и говорит чудно. Заковыристо, ни одного слова просто так не скажет. Все какие-то присказки да присловья. И по-блатному свободно изъясняется: «Рыжье», говорит, доставали соловьи-разбойники? Почем грамм благородного металла оцениваете?» Тут Костька цену назначил: шесть рублей запросил. Спорили долго, я думал, так ни до чего и не договорятся. Однако поладили на четырех рублях. Попросили они немного песка на пробу и опять ушли. Не меньше часа пропадали. Приходят довольные, с аптекарскими весами. Начали взвешивать, на кило потянул наш песочек. Тот, с бородкой который, достает деньги и начинает отсчитывать. Собирал, наверное, их на скорую руку — и червонцы, и пятерки, и трешки. Даже штук полста по рублю. Мы с Костькой целый час почти с ними промучились. Но без обмана — четыре тысячи как копеечка. Костька их, значит, спрашивает: «Еще товар требуется?» Старый оживился: «Чего же вы, детки, сразу не информировали о такой замечательной возможности. Мы с Анатолием никаких возражений не имеем!» Забыл сказать — хозяин Анатолием представился, а второй так и не назвался. Его Анатолий все время на «вы» величал, а по имени-отчеству ни-ни!

— И на чем вы поладили?

— Решили через две недели встретиться у Анатолия. Был у меня в запасе целлофановый мешочек килограмма на два. Недалеко от трассы, как на прииск ехать, в укромном месте закопал. Пришлось лететь на Чукотку. Чудно получилось — ни с того ни с сего человек из отпуска возвращается. Хорошо еще, что промывочный сезон, все вкалывают. Некому внимания обращать на такую странность. Выкопал свой мешочек — и снова в столицу… Все точь-в-точь, как и в первый раз, получилось. Только денег побольше получили — восемь тысяч…

— И куда же вы свою долю дели?

— Гражданин следователь, а мне чистосердечное признание зачтется?

— Вы, Ванилкин, и сами теперь грамотный. К тому же вопросы задавать положено мне.

Александр Власович тяжело вздыхает.

— Заховал я свою долю под ванну на квартире у брата. Только он, гражданин следователь, об этом ни слухом ни духом. Узнал бы — голову открутил мне! Старший он у нас в семье, строгий. Всю жизнь за отца был. Школу сам не окончил, все нас в люди вывести хотел. Я и подумал, что у него безопасно деньги эти хранить…

Старшего Ванилкина я помню — самостоятельный мужчина. Ростом с брата, только еще пошире в плечах, поуверенней в движениях. Чувствуется, что человек привык быть главным в семье. На вопросы отвечал не сразу, обдумывал каждое слово, чтобы нельзя было истолковать двояко. И только, узнав о преступлении брата, на секунду вышел из себя. Попадись ему в ту минуту наш «баскетболист», худо бы ему пришлось. А теперь хочешь не хочешь тень падает и на него. Понятно, все выяснится, но версию о его причастности придется все же проверить.

— Итак, вы спрятали деньги, закончив свои коммерческие операции, и поехали развлекаться?

— Сначала слетали в Ленинград. Никогда там до того не приходилось бывать. А потом на юг. В Гагры. Неделю побыли в Адлере. В ноябре возвратился на Чукотку. Если надо, гражданин следователь, могу опознать преступников, покупавших металл. Запишите, что готов оказать следствию помощь в меру своих сил и возможностей!

Похоже, эту фразу Александр Власович подготовил заранее: выпалил он ее на одном дыхании.

— Это мы учтем, Ванилкин, и в случае необходимости вызовем вас. А пока распишитесь на протоколе допроса… И вот еще что, Александр Власович. Как же это у вас золото увели? Четыре килограмма все-таки!

— Э, гражданин начальник! Сам голову ломаю… Так ведь мастера — они всюду водятся. На минуту, может, и зазевался, хоть от саквояжа вроде и не отходил. Сперли, чего теперь говорить…

Пока Ванилкин старательно расписывается на каждой странице допроса, я в душе ликую: наконец-то лед тронулся, господа присяжные заседатели!

5. Зубной техник Синицын и чистильщица обуви палатки № 12

Вовка никогда не умел долго обижаться. Он уже забыл, что полковник поручил именно мне вести допрос Ванилкина, а ему пришлось тратить время на душевные беседы с любителями пернатых. Вовка сидит на подоконнике и, соорудив из протоколов допросов нечто, напоминающее веер, распевает опереточным голосом:

— Кончай дурачиться. Пока для этого не так уж много поводов…

— Старина, не смотри на вещи слишком серьезно, — наставительно говорит Владимир Киселев. — Знаменитый писатель Оскар Уайльд учил, что серьезность — совершеннолетие скуки. А другой поэт утверждал, что лучше уж от водки умереть, чем от скуки. Мы должны принимать классику на вооружение.

Но через минуту-другую мой друг сам становится серьезным.

— Представь, эти самые ученые мужи оказались очень наблюдательными…

— Несмотря на банкет?

— Не веселись. Алкоголь иногда обостряет восприятие действительности.

— Перед тем как ее притупить.

— Ну так вот, — игнорирует мою реплику Вовка, — доктор наук из Красноярска Исаев Дмитрий Дмитриевич в скверике возле гостиницы увидел двух граждан. Один сидел вполне самостоятельно, а второй полулежал, нежно положив своему другу голову на плечо. Дмитрий Дмитриевич, как полагается интеллигенту, осведомился, не нужна ли помощь, но самостоятельный гражданин посоветовал орнитологу-гуманисту убираться, куда подальше, ибо они с дружком весьма не уважают излишне культурных. Дмитрий Дмитриевич отметил, что у пославшего его весьма далеко гражданина наблюдалась бородка и усы и что его внешность поэтому запомнилась. Узнав на следующий день об убийстве, Исаев хотел немедленно обратиться в милицию, но его вызвали в Академию, потом надо было получать билеты на самолет и… Замотался человек! Но был очень рад познакомиться с вашим покорным слугой. — Вовка сделал изящный реверанс, — и провести с ним теплую и дружескую беседу. Но на этом сюрпризы не кончаются. Я обратился к шефу с настоятельной просьбой произвести повторный обыск у родственников Ванилкина и, получив санкцию прокурора, отправился в Подольск. А теперь, старший лейтенант Комаров, спросите меня, что мы нашли в доме у старшего брата «баскетболиста»?

— Шесть тысяч рублей купюрами разного достоинства. И все это богатство вы обнаружили в целлофановом пакете под ванной.

Владимир Киселев слетает с подоконника и смотрит на меня, как на индийского факира.

— Послушай, это что же, Сырцов успел доложить?

— Никакого Сырцова я сегодня в глаза не видел, а лучше скажи, что ты сделал с Ванилкиным-старшим?

— Как что? Задержал как сообщника…

Как я и предполагал, неприятности у старшего Ванилкина начались. И даже скорее, чем я думал. Я протягиваю Киселеву протоколы допросов. Он читает их и изумленно ахает:

— Дела-а! Выходит, мы поторопились с задержанием, старина! Придется извиниться, только версию о сообщничестве надо все равно проверить. А ты молодец! Картина начинает проясняться. Я бы, пожалуй, так не смог…

Киселев говорит это искренне, по-другому он и не умеет.

— Все-таки выйдем мы на эту сволочь. Никуда не денется!

Все шло более или менее благополучно. И дом, и квартира, где происходила сделка, и жильцы ее — все совпало с рассказом Ванилкина. Не задумываясь ни на мгновение, он опознал хозяина квартиры. Им оказался зубной техник Синицын Анатолий Викторович, сознавшийся во всем на первом же допросе. Опознал Ванилкин и его жену — яркую блондинку, действительно выступавшую несколько лет на эстраде. Нашли мы и чистильщицу обуви из палатки № 12 Екатерину Басоновну Бакузову. Она показала, что после разговора с Барабановым поехала к своему племяннику и спросила, не нужно ли ему золото. Тот сказал, что можно неплохо заработать: есть немало людей, согласных заплатить только за то, что им укажут, у кого можно купить металл. Потом они вместе поехали на рынок, там подошли к человеку, торговавшему виноградом. Синицын очень быстро нашел с ним общий язык. Договорились, что за сотрудничество Синицын получит десять процентов комиссионных.

— Что же вы племянника не остановили? В такое дело впутался. Ведь один шаг до скамьи подсудимых, а родная тетя даже и не попыталась помешать. Вы же понимаете, что это преступление?

— А я тебе так скажу, начальник, мой мальчик золото не воровал? Не воровал! Продавал? Не продавал! Зачем говоришь о преступлении? А мальчику для молодой и любимой жены обстановку купить надо? Надо! А где деньги у зубного техника! Тут возможность появилась подзаработать. Почему отказываться?

— Подзаработать на преступлении можно, только став его соучастником.

— Ну каким таким соучастником, начальник? Он золото воровал?

Говорить с ней было бесполезно.

Жена Синицына показала, что никогда, ни до, ни после прихода Ванилкина и Барабанова в их дом, не видела человека с бородкой и усами. О чем они вели разговор, тоже не знает. Она лишь развлекала гостей, пока отсутствовал муж.

Три раза в сопровождении оперативных работников Синицын выезжал на рынок, но опознать торговца виноградом не смог. Тот как сквозь землю провалился.

При обыске квартиры Синицына мы нашли напильник со следами какого-то желтого металла. Этой находке особенно обрадовался Киселев, к нему снова возвратился былой энтузиазм: стоило доказать, что металл — золото, и можно уличить владельца напильника в попытке обмануть следствие.

Но через день мы получили заключение эксперта:

«…На разрешение поставлены следующие вопросы:

1. Следы какого металла имеются в насечках напильника?

2. Если это следы золота, то какой пробы?

Для установления химического состава металла желтого цвета, имевшегося в насечках напильника, производили эмиссионный спектральный анализ при следующих технических условиях: спектрограф ИСП-30, ширина щели спектрографа 0,015 мм.

В результате проведенного анализа установлено, что частицы металла желтого цвета представляют собой сплав меди с цинком, содержащий в качестве примесей алюминий, железо, кремний, магний, следы никеля, марганца, олова, свинца. Частиц золота на напильнике не обнаружено…»

Киселева заключение эксперта привело в уныние.

— Не напильник, а вся таблица Менделеева. Только вот следов золота нет. А спрашивается, на черта нам вся остальная часть прославленной таблицы?

— Послушай, а тебе не показалось, что кто-то из нашего нового круга знакомых темнит?

Ванилкину не имеет смысла что-то скрывать. Да и потом он сейчас готов рассказать даже больше, чем знает, лишь бы мы поверили в его чистосердечное признание. Синицын? Соседи по квартире показывают, что семья Синицыных ведет довольно уединенный образ жизни. Воспитывают двухлетнюю дочку. Раз в неделю приходят приятели Синицына поиграть в преферанс. Ну, Новый год, Первое мая, дни рождения — вот и все дни, когда к ним приходят гости. Среди них человека с бородкой и усами не видели. Сомнительно, чтобы он ухитрялся всегда являться во время их отсутствия. Тетя Катя? Слишком ограниченная и разговорчивая женщина. Таким обычно не особенно доверяют…

— Да-а-а, лейтенант Киселев. Это называется бегом на месте. Общеукрепляющим…

— Положим, продвинулись мы немало. Знаем об этом бородаче уже порядочно. И словесный портрет довольно подробный: встретим на улице — узнаем, как старого знакомого. Непременно узнаем. И манера говорить хорошо известна…

— Подожди-подожди… А Барабанов? Ведь он скачал Ванилкину, что берет организационные вопросы на себя.

— Если предположить, что наш «доброжелатель», покупатель золота и убийца Барабанова — одно лицо, то становится ясным, откуда он мог знать о прилете в Москву Ванилкина.

— Телеграмма или письмо?

— Вот именно, старина. Вот именно. Здесь возникает только один вопрос: как мы не додумались до этого раньше?

Мы не знакомы с нашими магаданскими коллегами. А интересно было бы встретиться и поболтать «за жизнь», заодно и за оперативность поблагодарить: ответ на наш запрос поступил через три дня. В магаданских отделениях связи квитанций о почтовых отправлениях Барабанова обнаружено не было. Не отсылал он также и телеграмм. Зато Астафьев, участковый уполномоченный с прииска «Таежный», нас обрадовал. Мы оказались правы: Барабанов отбил телеграмму в день вылета в Москву Ванилкина. Адресована она была на столичный главпочтамт, фамилия получателя — Климов. На почте девушка, выдававшая корреспонденцию, за несколько минут нашла квитанцию о получении телеграммы. Была она вручена в день отправления. Удивляться не приходится — разница во времени десять часов. Если ее учитывать, то неизвестный Климов мог без особой спешки совершить вояж в аэропорт. Там он встретил Ванилкина, с ловкостью иллюзиониста ухитрился похитить большую часть золота и потом позвонил в милицию. Убедившись в нашей оперативности, спокойно отправился домой. Мотивы? Главный мотив, вероятнее всего, жадность: мол, Ванилкин сядет и никто из участников аферы не узнает, что почти все золото у него. Жадность привела его и в гостиницу к Барабанову. Он думал, что тот не приедет в столицу пустым, но просчитался: Барабанов сам любил загребать жар чужими руками.

Климова испугало письмо с Чукотки, в котором невеста Ванилкина сообщала, что милиция заинтересовалась Барабановым. К тому времени Константин Перфильевич слишком хорошо знал Климова. Возможно, бывал у него в гостях — иначе где бы он мог пропадать целых три дня? И еще Климов не был уверен, что Барабанов на допросах не расколется. Вот тогда-то он и решил его убрать.

Николай Васильевич внимательно выслушал нашу версию.

— Что ж, хлопцы, правдоподобно, — полковник протер кусочком замши очки и водрузил их на нос. — Я просмотрел всю вашу документацию. Не беда, что сразу не догадались запросить магаданских товарищей о почтовых отправлениях Барабанова. Только сдается мне, что искать Климова через адресный стол — безнадежное дело. Слишком матерый хищник, чтобы после всех стараний сесть на мель из-за фамилии.

— Не исключено, что и телеграмму он получал по липовому удостоверению.

— Вот именно. И ходит наш Климов с паспортом на имя Иванова, Петрова или Сидорова. И все же, хлопцы, отчаиваться не стоит. Сколько я помню, самые ловкие преступники попадались на мелочах. Нужно еще посмотреть, не проходит ли в наших архивах по какому-нибудь делу человек, похожий на Климова? Чем черт не шутит… Жить такой бурной жизнью и все время оставаться на свободе — подобное счастье может привалить лишь гению уголовного мира. А на гения он не похож. Судя по убийству Барабанова, им руководил лишь страх, инстинкт самосохранения. Такой не остановится перед новым преступлением, лишь бы скрыть следы…

— Послушай, старик, — обратился ко мне Киселев, когда мы на следующий день возвращались домой, — тебе не кажется, что правила хорошего тона настоятельно требуют, чтобы мы нанесли визит вежливости Екатерине Басоновне Бакузовой?

Екатерина Басоновна честно зарабатывала свой хлеб. Туфли клиента после ее манипуляций бархоткой отражали все витрины магазинов, в них полыхали все вечерние рекламы данного района города Москвы. Екатерина Басоновна даже руками всплеснула от изумления:

— Два больших начальника к простой чистильщице — это слишком много для одного раза. Садитесь, молодые люди, я вам такие туфли сделаю, вместо зеркала будут. Только что один знакомый новый крем принес. Заграничный! Посмотрите, какой красивый! Таким только обувь фирмы «Саламандра» чистить.

Коробка с кремом действительно выглядела красиво. На ней был изображен лев с короной на голове и лаковыми сапожками на лапах.

— Забавная коробочка, — сказал Вовка, протягивая руку. — Я лично таких, Екатерина Басоновна, никогда не встречал. Знаете что, не могли бы вы ее одолжить на один-два дня?

— Это еще зачем? — сразу насторожилась Бакузова. — На время почему не дать? Только он мне самой нужен. Постоянных клиентов новинкой порадовать. Глядишь, они своим друзьям-приятелям расскажут, те тоже ко мне пожалуют. А как же иначе? Реклама, молодые люди, и в нашем деле нужна.

— Ну что ж, на нет и суда нет. Извините. На днях мы еще непременно заглянем…

— А все-таки на кой черт тебе понадобился этот крем? — спросил я друга, когда мы спускались в метро.

— Да не выходят у меня из головы слова полковника. Преступник потерял представление о реальном положении. Он хочет устранить всех свидетелей. Посуди сам: Ванилкин отдыхает после трудов праведных и неправедных в КПЗ, Синицын тоже, жена Синицына ничего о покупателе золота не знает. Видела один раз, и все. Она у него вне подозрений. Теперь спрашивается, «кто остался на трубе»?

— Чистильщица?

— Вот именно! Она самая…

— А при чем тут крем?

— Да так, старина… Вспомнил детективы.

— Ты это о чем?

В тот вечер я так ничего и не добился от внезапно заупрямившегося Киселева. Другие мысли завладели мной. Я возвращался домой, где, увы, меня по-прежнему никто не ждал. Подъезжая к Новослободской, я совсем загрустил. Именно такое настроение было у меня и тот момент, когда я входил в квартиру. Но что это? В комнате горел свет и оттуда доносился запах слегка паленой материи. Такой запах бывает, когда гладят белье.

Я не ошибся. Действительно, в квартире гладили белье, и делала это Надя.

— Добрый вечер, Витек! К моей подруге приехала мама, стало тесновато, и я решила, что ты не будешь возражать, если я перевезу сюда часть вещей… Ведь не будешь? Всего на недельку!

Вместо ответа я схватил Надю в объятия и принялся целовать. Откровенно говоря, она не очень этому противилась…

6. О событиях больших и не очень

Сегодня на мне белый халат, такое же одеяние и на Вовке. Мы следуем за розовощекой сестричкой, лавируя между выздоравливающими пациентами хирургического отделения.

— Я как чувствовал! Вот и не доверяй после этого интуиции!

Эту песню лейтенант Киселев завел с утра. С того самого момента, когда из сводки городских происшествий за вчерашние сутки мы узнали, что «в 18.30 в результате взрыва (причины выясняются) получила тяжелые ранения и доставлена в больницу в бессознательном состоянии чистильщица обуви Бакузова Е. Б.».

Узнав о происшествии, Николай Васильевич не сказал ни слова. Лучше бы он устроил нам разнос по всем правилам! Вовка совсем было скис. Даже сбивчиво и гуманно заговорил о том, что, дескать, молоды еще, что не получается так, как надо, что, может, рапорт подать?.. Я тоже говорил нечто в том же духе. Наверное, выглядело все это довольно нелепо, потому что полковник чуть заметно улыбнулся и предложил нам сесть.

— Этак бичевать себя мы всегда успеем. Давайте лучше вместе, хлопцы, подумаем. Он же, как волк, а кругом охотники флажки наставили. Не вырваться ему! А ведь это вы его в железное кольцо замкнули. Заставили метаться, спасения искать. Барабанова он убрал — в этом вашей вины нет: поздно об этом Константине Перфильевиче узнали… Чистильщицу не уберегли — так сдается мне, что она не простая свидетельница. Я — старик, многое повидал на веку, только чтобы убивали просто так, за здорово живешь — такого не бывало! Эдак мы пол-Москвы от Климова охранять должны: тот его в магазине видел, тот с ним в столовой за одним столиком обедал, тот с ним вместе в бане парился… Нет, так не пойдет, хлопцы. Значит, что-то утаила от вас Бакузова. И что-то важное…

— Вам сюда, — открыла перед нами дверь в ординаторскую сестра.

В ординаторской двое врачей по-домашнему попивали кофе, третий сидел за письменным столом и любовался рентгеновским снимком.

— Николаев Алексеи Дмитриевич, — представился он нам. — Мне уже сообщили о вашем приходе. Чем могу помочь?

— Мы хотели узнать о состоянии Бакузовой.

— Пока ничего утешительного. Обширные ожоги, серьезная контузия. Открытый перелом обеих костей правой голени. Пострадавшая потеряла много крови. Товарищи, прибывшие на место взрыва, в первую очередь старались вывести ее из состояния шока. Это им удалось… Но… — он развел руками, — к сожалению, началась гангрена, и нам пришлось прибегнуть к срочной операции. Была произведена ампутация ноги на уровне нижней трети бедра. В настоящее время переливаем кровь, делаем обезболивающие инъекции…

— Алексей Дмитриевич, а как скоро мы сможем занять Бакузовой несколько вопросов? — чувствовалось, что Владимир Киселев входит в прежнюю свою форму.

— Это очень важно?

— Иначе мы не стали бы беспокоить больную, — вмешался я.

— Бакузова очень ослаблена, но сохраняет сознание и способна отвечать. Я вас провожу, товарищи…

Удивляться нам не положено по штату, и все же, увидев Бакузову, мы на секунду останавливаемся: от разбитной, крикливой чистильщицы не осталось и следа. Она напоминает гигантский неподвижный моток бинтов. Кажется, не забинтованы лишь глаза и рот. И глаза обращены на нас.

— Добро пожаловать, начальники-и… — голос едва слышен, и мы подходим поближе. Говорит Бакузова с паузами, словно ставит после каждого слова точку. Мы не торопим ее. — Боялась… умру… и не повидаюсь с вами… Это он меня сгубил… злодей рыночный… Крем… подсунул…

Мы переглянулись.

— Показывала я нам… Вчера… Ящик на него… с инструментом… уронила… Больше ничего не помню… «Слыхал, говорит, у племянника… осложнения… с кодексом уголовным…»

Бакузова умолкает, и я начинаю бояться, что больше уже ничего от нее не услышим. Но из бинтов снова доносятся тихие слова:

— Я ему все выложила… Как вы племянника… опознавали… Про обыск… Когда уходил, оставил мне… подарочек… Наврала я тогда… Видела однажды, как он… с человеком торговался… на базаре… Подошла… Успела рассмотреть… золотой рубль…

Бакузова снова молчит. Из капельницы медленно цедится какая-то жидкость. Врач о чем-то тихо разговаривает с сестрой, оба неодобрительно поглядывают в нашу сторону.

— С племянником пошла на базар… Сразу его… к этому антихристу… подвела… Говорю, спроси… богатый человек… Может, золото… захочет купить… Сама-то я знала… Захочет… Телефон дал… «Позвони, ежели еще что подвернется…»

— Что же вы о телефоне молчали, Екатерина Басоновна? — не выдерживает Вовка.

— Молчала… Теперь не хочу молчать… Какому-то… Григорию Михайловичу… надо позвонить, а тот… передаст ему… Климову…

И Бакузова, с трудом шевеля непослушными губами, называет нам цифры…

Григорий Михайлович Подгаец долго нас рассматривает в глазок, затем, удовлетворившись первоначальным осмотром, начинает неторопливо открывать дверь. Хитрая система запоров, цепочек, замков срабатывает не сразу, а я тем временем думаю о том, что мы, собственно, успели узнать о Григории Михайловиче.

В настоящее время коротает дни на пенсии. Отличная анкета: сорок лет безупречной службы на поприще строителя гидростанций. Множество наград. На его прежней работе нам показывали фотографии станций, в создании которых он принимал активное участие. Хозяин искренне рад нашему приходу.

— Вы понимаете, молодые люди, как приятно, что к тебе, приходят гости. Не говорите мне ничего: ни зачем вы пришли, ни о том, как вы меня нашли. Я понимаю, из милиции просто так не приходят! Вы меня спросите, отвечу, и все. Но хочется посидеть в обществе, а то ко мне, кроме пенсионеров, почти никто не заглядывает. Только подумайте, как бежит время. Недавно просматривал записную книжку. Представьте себе, большинство старых приятелей я уже вычеркнул. Телефон записан, существует, а хозяина нет…

— Кстати, Климов — это тоже ваш старый приятель? — успевает воспользоваться паузой Владимир Киселев.

— Какой Климов? — Старик откровенно недоумевает. Но затем широко улыбается. — А-а-а! Это вы имеете в виду моего коллегу по утреннему моциону… Собственно, мы почти незнакомы. Встретились в скверике возле нашего дома. Раз, другой… Начали раскланиваться. На одной скамеечке отдыхаем, почему не перекинуться парой слов? Тем более такие события: «Спартак» зазнобило. То выиграет, то проиграет. Ну, поспорим полчасика и разойдемся. Он все время на киевское «Динамо» ставил. Только несерьезный, знаете ли, болельщик. Даже состав путал. Буряк давно уже в «Металлисте» отыграл, за рубеж уехал, а он все его в динамовцах числит. А какой вратарь был Жмельков! Мертвые мячи из «девятки» вытаскивал. Так он его фамилию в первый раз от меня услыхал…

— Нам, Григорий Михайлович, одна гражданка заявила, что Климов просил искать его через вас.

— А, так это вы про телефон… Однажды встретились мы с Климовым, а он ко мне с просьбой. «Понимаете, в нашем доме пока телефонным коммутатор не установлен. Не позволите ли, чтобы некоторые, наиболее важные мои знакомые вам звонили. А вы уж мне передадите…» Ну что было делать? Разумеется, я согласился — невелика услуга.

— И много было звонков?

— Да всего один. Приезжий позвонил. Какой-то Костя… Просил передать, что прилетел в Москву и остановился в «Алтае». Я передал Климову. Мне еще показалось, что он обрадовался. Очень уж горячо благодарил. На этом все мои услуги и кончились… Уже неделю, как он в наш скверик не заходит. Должно быть, занедужил. С нами, ветеранами, такое случается. Если вы после пятидесяти просыпаетесь утром и у вас ничего не болит, значит, вы покойник. Хорошая медицинская шутка…

— Григорий Михайлович, а сколько ему, по-вашему, лет?

— Да как вам сказать? Нынче все с бородами да с усами щеголяют. Не разберешь, кто есть кто. А вообще у меня где-то фотокарточка завалялась. Попробуйте сами определить…

— У вас есть его фотография?

— Не совсем его. Мой юный сосед фотографировал меня, но в кадре оказался и Климов. Где же она?

Григорий Михайлович листает толстенные фолианты, роется в картонных коробочках и находит любительскую карточку. «Размер шесть на девять», — быстро прикидываю я. Изображение неважное: Григорий Михайлович, откровенно позируя, ласкает огромную кавказскую овчарку, а совсем в углу фотографии мы видим человека, которого ищем столько времени. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал о существовании крошечного кусочка глянцевой бумаги? Выясняется, что, адрес Климова Григорию Михайловичу неизвестен: «Как-то, знаете, даже речи об этом не заходило». Затем хозяин квартиры напрягает память и вспоминает, что пару раз видел, как Климов выходил из девятиэтажного дома, что напротив сквера.

Мы прощаемся, и Григорий Михайлович вновь приводит в «боевую готовность» всю хитрую систему запоров, цепочек и замков.

Спускаясь в лифте, я мысленно подгоняю медлительную железную клетку. Киселев изучает фотографию. Посмотрит на нее, потом отведет глаза, пошарит взглядом по кабине лифта и снова рассматривает снимок. Фотограф выдержку определял на глазок, не пользуясь экспонометром, и снимок получился недодержанным, изображение смазанное, не в резкости. И все же для нас это самая драгоценная находка. В лаборатории фотографию увеличат, уберут второстепенные детали (по иронии судьбы «второстепенными» окажутся главные для фотографа). Получившийся в итоге всех операций «портрет» Климова отретушируют, сделают нужное количество копий и вручат их «заинтересованным лицам», а те будут носить их на груди, словно фотографии любимых девушек. И, вглядываясь в лица прохожих, начнут искать в них знакомые черты мужчины с бородой.

— А знаешь, старик, чем больше я любуюсь этим Климовым, тем больше мне кажется: где-то я его встречал… И даже много раз…

— Слишком он бесцветная личность. Таких на любой улице за одну минуту можно целую сотню увидеть. Никаких тебе особых примет.

Возле дома, откуда, по словам Григория Михайловича, появлялся Климов, Вовка говорит:

— Давай, старина, лети в управление, а я тут наведу справочки. — И исчезает в подъезде с крошечной табличкой «К дворнику обращаться в квартиру № 9».

7. Окончание этой истории

— Я тут, — сказал Николай Васильевич, протирая очки, — пока вы разыскивали адрес преступника, послал людей за обувной палаточкой последить. Да и насчет ремонта распорядился. Все в порядке: бытовая точка действует. Можете отправляться наводить блеск на ботинки. Кстати, там работает особа, небезызвестная вам. Как уж она там справляется? — в глазах полковника разгуливают веселые чертики. — Маленькое представление устроим. Я ведь тоже пораскинул, как и вы, мозгами и подумал: непременно этот сукин сын захочет проверить дело своих рук!

Я рассказываю о фотографии, и полковник сразу оживляется:

— Ну, теперь, хлопцы, ему недолго разгуливать на свободе! Вот что, Комаров, лети-ка ты к нашим ребятам, подежурь с ними! Как ни говори — ты пока единственный, кто Климова теперь в лицо знает. Они все действуют по словесному портрету.

Полковник замечает на моем лице сомнение и добавляет:

— Дружка твоего я тоже откомандирую на помощь. Ты в этом не сомневайся! Только заявится — сразу и откомандирую…

Палатка и в самом деле выглядит вполне прилично. Вот только покосилась на левый бок. А на месте Бакузовой в палаточке сидит наша Валюша Петрова и с яростью драит полуботинки типу с усиками. Представляю, каково ей! К палатке выстроилась целая очередь пижонов. Обувь у всех в полном порядке, но внешность Валюши притягивает их, будто магнит железную стружку.

— Паршивое дело, — размышляю я, — в такой давке Климова можно проморгать. Это как дважды два…

Очередь движется медленно. Это и понятно: ведь лейтенант Петрова лишь на пути к овладению своей новой профессией.

Краем глаза я обнаруживаю Киселева, который пристроился к очереди. Я расплачиваюсь с Валюшей, получив в ответ на свои двугривенный довольно вымученную улыбку. Но я делаю вид, что ничего не замечаю, и неторопливо шествую к другу.

— Простите, гражданин, у вас не будет огонька?

— Почему же, зажигалка под рукой — на душе всегда покой!

Мы отходим с Киселевым в сторону, и мой друг сообщает последние новости:

— Дела много, пользы мало! Дворник на фотографии Климова узнал, но клянется, что такой в доме не проживает. Дворнику можно доверять: сумел по памяти перечислить всех жильцов. На всякий случай прогулялись по квартирам. Одна женщина вспомнила, что видела этого гражданина, когда он входил в дом с черного хода и выходил с парадного… Думаю, что Климов перестраховывался от неожиданностей. Вдруг Григорий Михайлович начал бы за ним следить. Пуганая ворона…

— Ясно пока одно, что жил он где-то поблизости!

— Не очень оригинальная мысль. Мне она тоже пришла в голову. Я доложил полковнику…

— …И он отправил «ребятишек» проверить ближайшие дома.

— Все так и было. А на твоем боевом посту тишина и полное отсутствие преступников?

— Полное!

Киселев направляется к палаточке, а я присоединяюсь к болельщикам, толпящимся около витрины с «Советским спортом», и принимаюсь изучать информацию о волнующих событиях в мире волейбола, футбола и международных шашек. Возле меня уже дважды обновлялся состав приверженцев «Днепра» и трижды поклонников «Спартака», а я все еще терпеливо подсчитываю количество букв в сообщениях, помещенных на первой полосе. Я уже дошел до статьи с категорическим призывом «Футбол — в каждый двор», когда ко мне присоединился Киселев.

Вот так мы и учим наизусть газету. По нескольку часов ежедневно. Конечно, у оперативных работников уже есть увеличенные фотографии Климова, но это «наше дело», и мы обязаны его «довести». Он должен прийти, пока другой возможности встретиться с ним у нас просто нет.

Теперь мы знаем, что он действительно жил неподалеку, в квартире некоего Николаева. Познакомился с хозяином квартиры в пивной. Ко времени ее закрытия они уже были закадычными друзьями, и Климов, проводив нового друга домой, остался у него ночевать. На следующий день они повторили поход в пивную, благо был выходной, а вскоре Климов, назвавшийся Пашей Колокольниковым, попросился месяцок покантоваться на квартире. «Кантовался» он у Николаева целых три месяца. Жильцом был ненавязчивым. Приходил только ночевать и всегда с «банкой». Дружба была — не разлей вода, и, конечно, ни о какой прописке и речи не возникало. Но внезапно «Паша Колокольников» исчез в неизвестном направлении, оставив собутыльника в состоянии черной меланхолии. На всякий случай мы установили наблюдение за этой квартирой, но все-таки больше надеялись, что Климов не удержится и заглянет в палатку № 12, чтобы окончательно убедиться в успехе своей «операции».

И он пришел. Мы ждали этой минуты, и все же она застала нас врасплох. Был утренний час. Москвичи уже приступили к работе, и улицы были не так многолюдны, как обычно. В палатке сердито орудовала щеткой Валентина Петрова. В данном конкретном случае причиной ее недовольства был я. Дело в том, что мне надоело читать газету и я решил перекинуться парой слов с Валей. А чтобы не вызывать подозрений, бедняжка в пятый раз за последние два дня протирала щеткой до дыр мои видавшие виды полуботинки.

Из палатки сквозь развешанные гроздями шнурки я хорошо видел Киселева, стоявшего возле троллейбусной остановки. Оказавшись первым, он будто случайно выходил из очереди и через секунду снова оказывался в самом хвосте. Вовке был отлично виден Сырцов, обозревавший часами витрины гастронома. Понемногу мы становились большими специалистами; я — в области спортивной печати, Киселев — в периодичности троллейбусного движения, а Сырцов подробно изучил небогатый ассортимент продовольственных товаров в гастрономе. Я улыбнулся своим мыслям, на что последовала мгновенная реакция Валюши:

— Между прочим, можно и не улыбаться. Загружать лишней работой своих товарищей не очень честно. В чистом виде злоупотребление служебным положением. Что вы думаете по этому поводу?

Я уже собирался ответить в стиле нашей обычной пикировки, но в это время совсем рядом раздался голос. Обращались к Петровой;

— Простите великодушно, милая барышня, но вы, видимо, здесь работаете совсем недавно?

— Четыре дня.

— А не будете ли вы столь любезны подсказать, где ныне ваша предшественница? Знаете ли, я к ней привык. А для пожилого человека привычка — вторая натура, не правда ли?

— Екатерина Басоновна в настоящее время находится в больнице, пока неизвестно, когда из нее выйдет…

— Бывают же несчастья! Подумать только: и гипертония, и стенокардия, и инфаркты, и всякие злокачественные опухоли… Какие только казни египетские не придуманы матушкой-природой! А что же с этой… как вы ее назвали? Екатериной Басоновной?

Странная манера разговаривать была у мужчины, стоявшего возле палатки. Очень уж она походила на манеру Климова. Сам же он совсем на него не похож: в импортном спортивного покроя костюме, с ослепительной улыбкой и щегольской тросточкой… Задав еще пару вопросов и пособолезновав, он неторопливо направился к троллейбусной остановке. Фигура… Кого мне она напоминает? Немного раскачивающаяся походка, сутулость, плечи, выдвинутые чуть-чуть вперед. Конечно же, это Климов! Меня сбило с толку отсутствие бороды и костюм, не вязавшийся с тем, какой описала цветочница из аэропорта.

— Он… все-таки пришел, — шепчу я Вале и, сделав знак Вовке, выскакиваю из палатки. Должно быть, Вовка и сам кое-что заметил: он вышел из очереди и двинулся навстречу гражданину с тросточкой. Еще совсем немного — и… Внезапно Климов резко сворачивает на мостовую и направляется к противоположной стороне. Вовка бросается к нему, он уже рядом. Но что это? Климов резко отталкивает Вовку. Улицу оглашает резкий скрип тормозов. Поздно… Серая «Волга» отбрасывает Вовку, и он падает на мостовую. Мы с Валей подбегаем к нему одновременно. Вовка лежит, нелепо подвернув под себя правую руку, из ссадины на щеке сочится кровь.

Вокруг уже собирается толпа любопытных. Перепуганный шофер что-то объясняет Вале.

— Быстро вызывайте «скорую»! — командую я ей и подбежавшему Сырцову, а сам устремляюсь за Климовым. Он уже на той стороне. На мое счастье зажигается зеленый свет, и машины замирают. Я бегу через улицу. Климов держится ближе к домам: там меньше народа. Расстояние между нами сокращается. Он заметно устал, да и я порядком вымотался — слишком много сил потратил, чтобы отыграть фору, которую дал с самого начала. Неожиданно Климов ныряет в чугунные ворота.

«Неужели проходной двор?» — мелькает мысль. Но нет! За воротами оказывается обычный московский дворик. Скамеечки, окруженные тополями. В центре дворика детская площадка. Девочка сооружает из песка какие-то кондитерские изделия.

Я наклоняюсь к ней:

— Девочка, ты не заметила, куда побежал дядя с палочкой в руке?

— Заметила: гуда, — и девочка лопаткой указывает подъезд, в котором скрылся Климов. В проеме ворот я замечаю Сырцова. Это хорошо. Значит, он сможет блокировать выход. В подъезде меня встречает прохлада и сырой полумрак. Дом старинный, и хотя в нем пять этажей, лифтом и не пахнет. Откуда-то сверху доносятся шаги Климова. Я стараюсь произвести побольше шуму: вдруг у него здесь живет приятель. Слыша мои шаги, Климов не рискнет тратить время на звонки. Шаги все выше и выше.

«Чердак, — проносится в голове, — в таких старинных домах непременно есть чердак, на котором хозяйки сушат белье».

Скорее! Еще скорее! Я проскакиваю четвертый и оказываюсь на лестничной площадке пятого этажа. Так и есть! Небольшая, в шесть ступенек лестница ведет на чердак. С грохотом опускается железная дверь. Если Климов успеет запереть ее каким-нибудь ломиком, все пропало: останется лишь надежда, что выход на крышу заперт. Я налегаю на железную дверцу и неожиданно она поддается. Ноги проваливаются в шлак, спотыкаясь о фермы перекрытий, я бегу вперед… В треугольнике окна четко вырисовывается фигура Климова. Подбегаю к окну на несколько секунд позже, ныряю в него и оказываюсь на крыше. Климов мчится к пожарной лестнице, словно краб, цепляясь длинными руками за предохранительные поручни.

Мне неожиданно становится плохо. Больше всего в жизни я боюсь высоты. Когда-то шестилетним пацаном, играя с друзьями в казаки-разбойники, я сорвался с крыши и несколько секунд висел над пропастью в десять этажей, пока меня не вытащили ребята. С тех пор я опасаюсь даже выглядывать в окно квартиры. Сразу же начинает кружиться голова и подступает тошнота. Я смотрю на Климова, подбирающегося к пожарной лестнице, и не могу сделать и шага. Упустить преступника в самый последний момент! А он может уйти: Сырцов дежурит у подъезда, а лестница спускается на другую сторону здания… В отчаянии я выхватываю пистолет и стреляю вверх. Климов неожиданно поднимает руки и поворачивается ко мне…

На первый допрос Климова пришел полковник. Он сидит за столом Киселева и, как всегда, старается не смущать меня, рассматривает ручку, изучает какие-то служебные бумаги, всем своим видом говоря: не обращай внимания на старика, хлопец! Проводи допрос самостоятельно, не тушуйся.

— Начнем по порядку… Стало быть, ваша настоящая фамилия Савельев? Павел Вениаминович Савельев, тридцать седьмого года рождения. Дважды судимы и оба раза по одной и той же статье. Можно сказать, вы однолюб.

— Так, гражданин следователь, уже и возраст не тот, чтобы менять свои привычки. Как гласит французская поговорка: «Всегда возвращаешься к первой любви». Не правда ли, примечательное высказывание?

— Оставим это в стороне… Скажите, что вас заставило на старости лет изменять привязанностям? Ведь продажа и скупка золота — это, как вам хорошо известно, совсем другая статья.

— Услышав подобное заявление, я вправе предположить, что у вас имеются соответствующие доказательства?

— Вправе, вправе, Савельев! Вот протокол опознания вас Ванилкиным и Синицыным.

Савельев внимательно рассматривает бумаги, которые я ему даю, и остается удовлетворенным.

— Совершенно правильно, гражданин следователь, совсем запамятовал! Был такой грех с золотишком или, как его называют в наших кругах, с «рыжьем»! Но прошу занести в протокол — это эпизодический случай, и в моей практике он является прискорбным исключением. А вообще не буду скромничать: мне есть что вспомнить! Лет восемь назад в нашей прессе, нынче моднее ее называть средствами массовой информации, описывался случай, когда я группе алчных граждан продал стеклянные безделушки в качестве бриллиантов. Между прочим, делается это примитивно! Берутся два одинаковых футляра — в одном настоящий бриллиант…

Я не мешаю Савельеву заниматься воспоминаниями. Он напоминает глухаря, даже слегка глаза прикрыл, вновь переживая свои былые «подвиги». Полковник понимает мою тактику. Надо задать вопрос в самый неожиданный момент. Неожиданный для Савельева-Климова. Его линия ясна — он с удовольствием возьмет на себя любое дело, кроме «мокрого». А ведь есть еще покушение на жизнь Бакузовой, и, согласно, презумпции невиновности, надо доказать совершение им всех преступлений. Савельев — опытный преступник. Он способен изворачиваться и врать часами, спешить ему некуда, а мне надо фактами убедить его, что запираться бесполезно.

— …Великолепный был виртуоз этот Соломон Маркович, — продолжает повествовать о своей одиссее Савельев, — какие он делал бриллианты из стекла. И за какие деньги их приобрели алчные граждане! Можете мне поверить: за вполне приличные деньги…

— Интересно, какие нужны были деньги, чтобы вы пошли на «мокрое» дело?

— Простите, гражданин следователь, но эти вопросы совсем не по моему профилю. — Не похоже, что Савельева мои вопросы застали врасплох. Во всяком случае, своего беспокойства он не выдал ни одним движением, разве что стал держаться поразвязнее и изъясняться в другом стиле. — Вы, может, имеете в виду своего коллегу? Очень симпатичный, должен вам признаться, молодой человек! Но вы сами понимаете, когда тебя хватают за рукав, ты невольно вырываешь руку. Особенно, если это как-то касается такого нервного человека, как я. Я его только оттолкнул. Это может подтвердить целая улица свидетелей. И я не виноват, что рядом оказалась машина и шофер не сумел вовремя затормозить! Просто диву даешься, куда смотрит ГАИ, выдавая водительские удостоверения…

— А вы здорово постарели, Савельев… — Это полковник вступает в разговор.

— Так ведь существует поговорка, гражданин полковник: «Ничто так не старит, как годы…»

— Так и лет не так уж много прошло. У вас тогда, помнится, кличка была: Пашка-аферист. Правильно я говорю?

— Столько кличек, столько фамилий… Все и не припомнишь… Это у вас статистика, кибернетика, а мы без того пока обходимся. Да, был я, гражданин полковник, Пашка-аферист, только вот никак не доживу до Павла Вениаминовича…

— Да, постарели, постарели, Савельев. Только по разговору и узнал…

— Так что ж я вам про бриллианты травлю? Это же вы то дело вели! Как-то не признал вас сразу: солиднее стали, гражданин полковник. Вы уж подтвердите своему сотруднику, что Пашка-аферист на «мокруху» ни за какие деньги не пойдет.

— А чего подтверждать, когда пошел? Пошел, да еще «засветился» так, что за километр видать. Не пойму только, к чему все это?

— Гражданин полковник, вы меня ставите просто в неловкое положение… Я же на себя могу взять десяток «мокрых», и ни один суд камень в меня не кинет, как говорится в чуждом нам Евангелии. Это вы мне должны доказать, что я преступник, а я обещаю сидеть ровно и не задавать глупых вопросов.

— Что ж, я могу и рассказать. И даже на вопросы отвечу. Только чем больше расскажу я и меньше вы, Савельев, тем хуже для вас.

— Насчет чистосердечного признания мы наслышаны, но интересуюсь, в чем надо сознаваться.

— Давайте поговорим. Числа я называть не буду: можно в дело заглянуть, там они все обозначены…

Полковник неторопливо «прокручивает» все наше «дело» в обратном порядке. Савельев слушает внимательно, и хоть с лица его не сходит ироническая ухмылка, в глазах отчетливо проступает растерянность. Но он не сдается:

— Красиво получается, гражданин полковник! Только это, как у вас говорится, версия одна. А версия, она доказательства любит…

— Есть и они! Квитанция об отправления телеграммы на имя Климова с прииска «Таежный», показания цветочницы из аэропорта — она вас заметила в то самое время, как вы нам позвонили по автомату. Администратор гостиницы «Алтай» тоже вас запомнила…

— Маловато пока…

— Могу добавить к этому орнитологов, — говорю я.

— Это что еще за звери такие, гражданин следователь?

— Вам бы, Савельев, не мешало знать. Вы же так гордитесь своей эрудицией! Так вот, приехали ученые, изучающие повадки птиц, на совещание и, возвращаясь однажды в гостиницу, а именно ночью, когда был убит Барабанов, повстречали вас. Сидели вы на лавочке вместе с Барабановым и весьма грубо обошлись с любителями птичек…

— А как же на меня вышли? — упавшим голосом спросил Савельев. По всему видно, наша осведомленность не доставила ему удовольствия.

— Опять же довольно просто. Небезызвестная вам чистильщица обуви Бакузова нечаянно уронила ящик на импортную коробку крема, которую вы ей любезно презентовали. Сейчас она лежит в больнице и очень охотно дает показания. Вот протокол последней нашей беседы с ней. Ознакомьтесь…

— У-у, сука! От меня уйти задумала, продала по дешевке… Я все расскажу: тонуть, так с капитаном!

— Это кто же капитан?

— Не все вы знаете, граждане следователи! Вы лучше биографией этой самой тети Кати поинтересуйтесь. Богатая биография, ничего не скажешь. Во время войны спекулировала, чем бог послал. Капитал накопила, начала в рост давать. По делу Рокотова и Файбишенко — валютчиков — проходила. Только проходила в качестве безобидной свидетельницы. А эта свидетельница такие проценты хапала, что ай-люли! А с золотом как получилось? Пришел к ней этот лопух справки наводить, кому «рыжье» толкнуть. Тетя Катя — умница, сразу смекнула, подзаработать можно. Вот она мне и предложила: ты, дескать, поторгуешь на базаре, я к тебе племянника приволоку, иди с ним и закупи металл. Чистыми тысячу навару получишь! Кто ж от таких «бабок» откажется? Сделал, как она распорядилась. На следующий год получаю телеграмму с Чукотки, ну, понятно, опять к тете Кате. А она мне эдак намеком: к чему тебе этих лопухов обогащать? Экспроприируй у них золотишко, я у тебя за ту же цену куплю. Опять послушался ее, а тут она заволновалась: неровен час, прикатит Барабанов, начнет приятеля искать, на нас милицию наведет… Ну, меня запугала. Человек я, сами, видите, нервный. Вот и натворил дел всяких…

Жила Екатерина Басоновна не очень-то зажиточно: всего богатства — телевизор черно-белый старой марки «Рекорд» с крошечным экраном да вытертый во многих местах ковер довоенного выпуска. Какая уж там миллионерша! Питалась на шестьдесят копеек в столовой швейной фабрики, на ночь только кефир принимать себе позволяла. Тайников в комнате не обнаружили, чемоданов с двойным дном тоже. А потом для очистки совести поехали с визитом на дачу ее племянника, и там в сарае, забитом всяким старьем, нашли-таки пару чемоданов с деньгами, облигациями, золотыми рублями. Всего на восемьсот тысяч рублей! Вот тебе и тетя Катя!

— Что-то давно не звонит Вовка! — Надя старательно протирает окна и не замечает моего вытянувшегося лица. — Может, надумал жениться? Витек, ты не в курсе?

Спасения нет. Сказать, что в командировке, так ведь Надя последнее время частенько ведет с полковником задушевные беседы по телефону. И за что только ее все так сразу начинают любить? Сказать: взял отпуск и укатил порыбачить к деду? Но Вовка никогда не навещал деда без нашего сопровождения. Просчитываю все варианты в темпе мощной ЭВМ — придется говорить правду.

— Понимаешь, Надюша, Вовка не поладил с автотранспортом и попал в больницу. Ничего серьезного…

— Так чего же ты молчал? — Надя спрыгивает с подоконника и начинает переодеваться.

— Не хотел волновать, да и Вовка просил не ставить в известность. Тем более, дело пошло на поправку и он хотел тебе лично рассказать о прискорбном случае…

— Немедленно одевайся и едем в больницу!

Час от часу не легче.

По дороге Надя набивает доверху хозяйственную сумку сливами, виноградом и персиками, а перед самыми воротами больницы, обнаружив еще один киоск «Фрукты-овощи», приобретает лопающийся от самодовольства арбуз. Пожалуй, до выписки Вовке всего этого не одолеть…

В палате Валя и наш больной не нашли лучшего занятия, как целоваться. Мы с Надей прикрываемся сумкой с фруктами и гудим замогильными голосами:

— Не помешали?

Лейтенант Петрова, оставив наш вопрос без ответа, немедленно принимается рассматривать «Науку и жизнь», первый номер за позапрошлый год. Вовка же из-под одеяла грозит мне кулаком. Я стою за спиной Нади и могу, не маскируясь, пожимать плечами.

— Прекрати пантомиму, — приказывает она, не оборачиваясь, — тоже мне ансамбль «Лицедеи». Кстати, нормальные люди пропускают автотранспорт и переходят улицы в положенном месте. Валюша, вымойте, пожалуйста, нашему герою фрукты, а ты рассказывай, как было дело!

Вовка с отвращением провожает взглядом арбуз (у нас с ним на этот счет есть общие воспоминания) и принимается нудно повествовать, как он впервые в жизни выскочил из-за стоящего троллейбуса и угодил под мотороллер, водитель которого засмотрелся на свою знакомую.

Надя выслушивает его показания с завидным спокойствием, а потом требует:

— Теперь валяй правду!

Вовка смотрит на меня, и в глазах у него появляются уже знакомые мне веселые чертики. Ничего хорошего они не предвещают, и я начинаю размышлять, сколько мне придется вести холостяцкую жизнь на этот раз?

Если бы от этого можно было бы откупиться, хотя бы всем золотом Колымы!