Жаркий день

…Он вскакивает с кровати и мечется по двенадцати метрам душной комнаты. На улице жара, и даже у открытой форточки не глотнешь свежести — только запах раскаленного камня и пыли. Он покрылся липким потом — то ли от жары, то ли от страха. Ведь он же на свободе, за тысячи верст укатил от Колымы, а страх не отпускает.

В стекло бьется муха, будто ей тоже не хватает свежего воздуха. Он, как в детстве, ловит ее одним движением и отрывает крылья. Пускай ползает, перед глазами не мельтешит.

А по улице идут прохожие. И никому нет дела до него, замурованного в этой — пятой по счету за год — комнате. Белые сорочки мужчин и яркие платья женщин кажутся ему вызывающе праздничными для обычного буднего дня. Будто он, поглощенный своими страшными заботами, прозевал какой-то большой праздник, и вот теперь вынужден смотреть на него издали. И нельзя спуститься в город и быть наравне со всеми — если не веселым, то по крайней мере спокойным. Шагать бы с толпой, как в детстве, когда с мальчишками из московских дворов бегал на демонстрацию. Тогда они пристраивались к одной из колонн и шли вместе со всеми до Красной площади. Сколько лет назад это было? Кажется, что все это из другой, чьей-то жизни…

1

Ранним утром рабочий шестой дорожной дистанции, что в ста километрах от города Сусумана, бульдозерист Николай Егоров влез, как обычно, в кабину своей машины. Рычаги были влажными и скользкими после ночи. И хоть холодно еще в мае по утрам, но весна уже веселит душу своими явными приметами. За предыдущий день солнце потрудилось на славу — оттаяли целые поляны с прошлогодней брусникой. Утренний час до восхода солнца особенно приятен — можно работать спокойно, не торопясь. Потом по трассе запыхтят, взбираясь на перевал, тяжеловозы, замелькают газики, начнется дорожная суматоха.

Нынче надо было подсыпать трассу на пятьсот шестидесятом километре. Там образовалась такая «гребенка», что машины трясло, словно они спускались по каменной лестнице.

Дорога вильнула налево, и Николай чертыхнулся, всегда, проезжая здесь, он выражал таким образом свое отношение к проектировщикам: и зачем было так укладывать трассу — с хитрым зигзагом? Может, в тридцатые годы, когда проводили изыскания, здесь было какое-нибудь непроходимое болото? Как бы там ни было, а на этом самом зигзаге за сезон три-четыре машины въезжали в кювет. И никакие знаки не помогают! Николай неодобрительно посмотрел сначала налево, потом, по ходу движения, направо.

Утро было серое, пасмурное. Остатки ночного тумана цеплялись за тоненькие ветви молодых лиственниц. У самой земли туман был гуще и сливался с залежавшимся потемневшим снегом. Слава богу, через час из-за сопки выплывет краешек желтоватого утреннего солнца и вдохнет жизнь и краски в этот бесцветный пейзаж.

Николай снова удивился, как много снега растаяло за прошедшие сутки. Солнце очистило от него и корни старой высохшей лиственницы, и теперь они, желтые, с коричневыми подпалинами, нависали над почти неразличимым в тумане ручьем. Николай давно присмотрел это погибшее дерево и все никак не мог выкроить время, чтобы захватить его домой. Дня на два, на три хватило бы топить печь.

Возле корней дерева ручей мотал кусок темного брезента. Откуда бы там ему взяться? Видимо, лежал под снегом… Николай остановил бульдозер, спрыгнул на дорогу и зашагал к ручью. Вблизи брезент оказался плащ-палаткой. Он наклонился над ней и застыл: из-под ткани виднелась рука человека.

2

— Вот что рассказал бульдозерист Николай Егоров. — Подполковник теребит свои усы и внимательно смотрит на меня и на Володю Киселева, будто сомневаясь еще, стоит ли поручать нам такое сложное дело. Потом, как бы решившись, подвигает пачку фотографий и документов. На фотографиях изображен в разных положениях найденный в ста километрах от Сусумана труп мужчины.

— А вот рапорт участкового милиционера… — Подполковник закурил, вдыхая дым глубоко и с явным удовольствием. (Странно: дожить до таких лет, «любоваться» снимками вроде сегодняшних, несколько раз избежать предназначенных ему пуль — и ни одного седого волоса.)

— До встречи с вами я занимался тем, что задавал себе вопросы: кто был убит, где и, наконец, кем? А теперь я с удовольствием предоставляю возможность отвечать на них вам, коллеги. Значит, договоримся так. Вы имеете полный простор для фантазии и действий, а также — детектива-наставника в моем лице. Не так уж мало! Главное в вашем положении, — он с сочувствием оглядел нас, — не считать дело ни слишком легким, ни безнадежным. Сейчас на лице Киселева можно прочесть такое уныние, будто дело уже проиграно. Или вы его считаете слишком простым?

Володя от неожиданности сразу не нашелся, что ответить. Во всяком случае, для шуток у него явно не было настроения.

— Многовато неизвестных, — пробормотал он. — Но это даже интересно.

Подполковник внимательно посмотрел на него, потом слегка прихлопнул ладонью по столу, давая понять, что пора заканчивать этот разговор.

— В общем, вопросы по вашему делу, ввиду его особенного содержания — все-таки убийства у нас редкость! — всегда у меня вне очереди. Понятно? Ну, вот и ладненько. Успеха!

Он пожал нам руки.

За дверью Володьку прорвало.

— По-моему, он обращается с нами, как с больными. «Не думайте, что ваша болезнь слишком легкая, но и не переоценивайте ее тяжесть», — Вовка передразнил интонацию подполковника, действительно напоминающую докторскую. — «Я всегда к вашим услугам, чтобы дать вам новую порцию успокаивающего…» Он еще и посмеивается! И, наверное, думает, что это дело собьет с нас столичную самоуверенность. Ты понимаешь, все осложняется тем, что мы — новоиспеченные магаданцы — не можем не победить! За нами — Москва!

— Тебе бы сейчас шашку в руки и — в бой. Перестань говорить ерунду. Ты о чем думаешь — как решить этот кроссворд или как бы не осрамиться перед шефом? Бояться сраму тут грех. Шеф и сам видит, не беспокойся, что работка эта не сахар.

— Да… Совсем мелочи — опознать убитого, найти место преступления, ибо ясно, что труп доставлен на трассу из другого места, отыскать убийцу, доказать, что именно он — убийца…

— А у шефа, между прочим, такой вид, будто он уверен, что, окажись это дело у него, он бы потихоньку, не сразу, спокойненько, но размотал бы его. Он, конечно, поможет… Но это удивительно — какая уверенность в себе! Нам, двум молодым психам, а особенно тебе, старик, чуть-чуть бы ее сейчас не помешало, а?

Володька молчит, он с головой ушел в размышления, а мне что-то не хочется сейчас думать о преступлении. Впереди — последний свободный вечер, свободный от бесконечного «прикидывания» вариантов, проигрывания возможных ситуаций, которые, как я знал по опыту немногочисленных прошлых дел, будут стихийно возникать в голове, нисколько не считаясь со временем дня и ночи. В детективах часто пишут, что наша работа требует не только восьми положенных часов, но и всего свободного времени. Писатели кое-что, конечно, преувеличивают. Но это, увы, правда — для тех периодов, когда на тебе «висит» дело. Какие могут быть тут развлечения? Участь тех, кто занят разгадыванием ребусов, — увлекаться и не знать покоя, пока решение не найдено. Тот, чей путь к преступлению ты пытаешься угадать и не просто восстановить с наибольшей точностью, но и превратить его из схемы в психологически обоснованную версию — со всеми мотивами, логикой или отсутствием таковой, — становится на время твоей тенью. А ты в одном лице и заяц, путающий следы, и охотник. И попробуй остановить это мысленное преследование после рабочего дня, забыть о нем точно по звонку, оставить его на завтра! Не получается… Да, кроме того, известно, что «случайные» решения приходят только к тем, кто думает над ними днем и ночью.


Обычно преступник, даже самый опытный, оставляет следы, которые помогают понять, с чего начинать поиски.

Вещественные доказательства — начало всему. А мы с Киселевым их не имеем. До сегодняшнего утра мы думали, что они у нас есть. Плащ-палатка и кусок необычной, сплетенной из очень многих нитей веревки. Ну, плащ-палатку преступник мог приобрести легко. А вот насчет веревки мы решили справиться у складских работников — возможно, мест ее применения не так уж много. Но товароведы из промтоварной базы мигом разрушили нашу, и без того крохотную, надежду. Оказывается, веревка называется сельфакаторной и широко используется для упаковки грузов. Такая веревка могла в принципе оказаться у любого хозяйственного горожанина.

Мы терпеливо ждем звонка от экспертов. Тишина заполняет кабинет, и наши настроенные на потрескивание телефонного аппарата уши ловят все учрежденческие шумы.

Первым успел схватить трубку все-таки Володька. Его реакции можно позавидовать. Выслушивая что-то по телефону, он на секунду повернулся ко мне и сказал шепотом:

— Быстро дуй за экспертизой. Кажется, готово…

Наверное, не прошло и полминуты, как я проделал весь путь по коридорам и лестницам туда и обратно.

И вечно мой друг желает быть первым! Только я приготовился к зачитыванию экспертизы вслух, как он выхватил из рук листок и принялся молча изучать написанное, лишь изредка комментируя текст:

— Ну, это не интересно… Это тоже… Ага, вот: «При исследовании каких-либо прижизненных повреждений и заболеваний, которые могли бы привести к смерти, не обнаружено. Поэтому установить причину смерти не представляется возможным…» Наука бессильна! А вот это уже интересно, послушай: «Учитывая данные предварительных сведений о месте обнаружения трупа, местные метеорологические условия, время года, а также развитие изменений, примерно, одинаково выраженных как на туловище, так и на конечностях, следует считать, что тело находилось под снегом примерно пять-восемь месяцев…» Вот, по таблице Беца вычислен рост убитого. Ты знаешь, он не великан: сто семьдесят — сто семьдесят три сантиметра. И вот последнее: «При исследовании установлено, что на нижней челюсти удалены три зуба. Степень заращивания лунок позволяет определить, что пятый зуб слева удален приблизительно за шесть месяцев до наступления смерти… Примерно за месяц до гибели на второй зуб справа поставлена коронка…»

Я жадно поглощаю эту скудную информацию, по привычке прикидываю, за что бы тут покрепче уцепиться. Но цепляться особенно не за что. Вот разве что время, когда совершено убийство, — лето или осень прошлого года.

3

Начинают приходить ответы на наши запросы, посланные во все районные отделения милиции области. Мы решили выяснить, во-первых, кто выехал летом и осенью прошлого года насовсем, официально выписавшись в паспортном столе и указав пункт, куда переезжал. Во-вторых — и это была более важная для нас группа, — кто уехал в отпуск и не вернулся. Третья категория людей тоже представляла для нас интерес — кто пропал и разыскивался органами милиции по заявлениям родственников.

Большой лист ватмана мы с Киселевым разделили на три неравные графы. В первую, самую большую, заносили выбывших официально, постепенно вычеркивая те фамилии, обладатели которых, как выяснилось, благополучно проживали в местах, указанных при выписке. Во второй, тоже не маленькой графе помещались фамилии граждан, не пожелавших вернуться на Север из отпуска. Третья была меньше всех. Летом и осенью прошлого года пропали пенсионер и молодой парень из Магадана. Однако, пока мы занимались составлением этой «ведомости», и тот и другой нашлись. Первый объявился у своих родственников в Белоруссии, второй написал покаянное письмо из Владивостока, сообщив родителям, что уехал вслед за своей девушкой, которую те не хотели в жены своему сыну, и все-таки женился на ней.

Итак, осталось всего две графы. Время от времени Вовка, чертыхаясь, вынимал чистый лист бумаги и переносил туда фамилии, оставшиеся после проверки, потому что «ведомость» становилась слишком грязной. Меня не покидало ощущение, что мы с другом пустились вплавь по морю, надеясь достичь противоположного берега, и притом делали вид, будто это возможно.

Настал день, когда лист бумаги был заполнен начисто и окончательно. Списки перестали убавляться и прибавляться, но, смотря на них, я понимал, что толку от них не будет, если не появится какой-то новый ход, которого пока нет. Где и как разыскивать каждого? А если не разыскивать каждого, по какому принципу отбирать наиболее, вероятные кандидатуры, чтобы по крайней мере сузить район поисков?

Эти вопросы занимают наши с Вовкой тяжелые головы.

— Да… — Он вздыхает. — Еще не начали искать преступника, а уже пахнет нашей паленой репутацией.

Меня немного раздражают его заботы о репутации, которые, как мне кажется, только мешают думать о деле. И я не выдерживаю.

— Слушай, пошли к шефу, а?

Вовка резко поворачивается.

— С ума ты сошел, что ли? Значит, лапки вверх — за подмогой?

— Не вижу в этом ничего ужасного. Пришли посоветоваться, вот и все.

— Хоть бы какое предложение за душой было… — В голосе друга мне чудится колебание, и я спешу убедить его.

— Понимаешь, лучше сейчас пойти, когда какая-то работа проделана. По горячим следам. В конце концов, он же сам предлагал помощь, вполне искренне и доброжелательно. Что важнее — дело или твоя драгоценная гордыня?

Вовка страдальчески морщит лицо. Потом вдруг оно светлеет:

— Слушай, старик, а не сходить ли тебе одному? Ну, не могу я, понимаешь…

Я обреченно плетусь к начальнику, утешаясь тем, что принимаю огонь на себя в интересах дела.

Шеф ничуть не удивился тому, что я воспользовался его приглашением довольно скоро. Я рассказываю о наших поисках и разворачиваю перед ним разграфленный лист ватмана.

— Н-н-да… — Он барабанит по столу пальцами. — Ну что же, начали вы правильно. И работа проделана большая. Давайте подумаем.

Подполковник щадит меня и не спрашивает, по какому пути мы собираемся идти дальше.

— Я бы на вашем месте сделал так. Первый список — исключить пока совсем. Это наименее вероятный вариант: люди, уехавшие «по всем правилам», — довольно благополучная группа. Не исключено, конечно, что убитый именно из нее, но давайте сначала исследуем вторую категорию. Для удобства исключим из нее всех, кто жил на Чукотке, а также в районах, отдаленных от места нахождения трупа. Опять же возможно, что убитый вовсе не из ближних районов, но надо же с чего-то начинать? В-третьих, по-моему, необходимо выделить среди оставшихся группы по профессиям. Взять для начала, — положим, шоферов или промывальщиков золота — самые характерные для этих районов занятия. Отдельно взять старателей — публика, надолго уезжающая после сезона. Правда, как правило, возвращаются почти все — работа хоть и трудная, но денежная, место в артели получить нелегко, берут туда не всякого. Вот эти группки надо пока и исследовать. Я думаю, они будут небольшими. Затребуйте по каждому личное дело с предприятия и фотографию. А дальше — посмотрим.

Я слушаю шефа и завидую тому, как тот ясно и быстро сделал за нас эту прикидку. Мне не терпится заняться скорее выявлением из списка того самого «ядра», с которым предстоит работать дальше. И, сворачивая лист, я собираюсь обрадовать Вовку результатами своего визита. Но в этот момент мой друг врывается в кабинет, не дождавшись даже разрешения войти в ответ на свой нетерпеливый стук.

— А что, если нам отправить череп убитого в мастерскую профессора Герасимова?! — неуместно громко, патетически восклицает он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Один Мегрэ сменить другого спешит… — Шеф улыбается. — Конечно, это возможно. Заманчиво получить портрет убитого, восстановленный по черепу. Только учтите, что эта фотография ни в коем случае, никогда и нигде не может служить доказательством. Но зато она может помочь найти эти самые доказательства. — Подполковник помолчал, будто раздумывая, стоит ли все-таки совершать столь сложную процедуру и загружать заказом столичную мастерскую. — Да, конечно, дело сложное, попытаемся использовать и эту возможность. Ну что же, успеха!

И он снова пожал нам по очереди руки, как тогда, когда только поручал дело.

4

Шеф был прав. В «ведомости» теперь совсем мало фамилий. Четыре шофера, один рабочий прииска, трое старателей. Все они с колымской пропиской бродят где-то по свету. У нас имеются их фотографии, добытые в отделах кадров, и скудные сведения из личных дел. Теперь через родственников, указанных в анкетах, можно попытаться вести их поиски. Конечно, не во всех личных делах есть пометка о родственниках, не говоря о том, что не всякий дальний родственник может сообщить место пребывания интересующих нас беглецов. И все же, пока не пришел ответ из знаменитой столичной мастерской, мы с Вовкой отстукиваем на машинке новые запросы.

Но вот настал день, когда на мой стол легла фотография, полученная из Москвы. Портрет нас разочаровал. Изображение какое-то приблизительное, неживое. Мы разложили для сравнения вокруг фотографии маленькие снимки, присланные по нашим запросам. Около той фотовыставки сгрудились чуть ли не все работники управления. Каждый старался продемонстрировать свою наблюдательность, и после долгих споров оказалось, что лабораторный портрет похож по крайней мере на трех живых людей.

— Никаких тебе особых примет, — Вовка расстроенно собирает снимки тех, кто уж совсем ничем не напоминает портрет. — Глаза маленькие у многих, волосы темные — тоже, нос как нос, да и интеллекта в лице маловато. И если из такого небольшого количества людей трое похожи на него, то сколько же его «братьев» среди тех, кого мы пока отбросили!

Вовка прав в своих пессимистических высказываниях, и все-таки настроение стало лучше. Трое отобранных нами мужчин: старатели Максименко, Артамонов и шофер Лыткин — заслуживают особого внимания. К тому же приблизительный портрет, сделанный в столице, можно показать по телевидению — вдруг окажутся наблюдательные люди.


Наблюдательные люди все-таки есть не только в милиции! На следующий день после телепередачи раздался первый звонок. Голос женский, взволнованный.

— Я видела этого человека. Понимаете, это было в Сочи, года два назад. Это мог быть он?

Если бы мы знали, где он находился год, два, три назад…

— Конечно, мог. Итак, это произошло два года назад.

— Вы извините, я могу рассказать очень мало. Пришла я на городской пляж. Народу там всегда — уйма. В некоторые дни приходится занимать место в пять утра. Вы не поверите.

— Я вам очень верю. И все-таки, как вы встретились с мужчиной, изображенным на фотографии?

— Вы, пожалуйста, не перебивайте, а то я собьюсь. На чем я остановилась?

— Вы пришли на городской пляж… — Я начинаю от раздражения перекидывать листки календаря.

— Да, как раз накануне я ездила в Хосту. Это рядом с Сочи, но зато там посвободней. Я и в тот день хотела туда поехать, но пропустила автобус и решила все же добыть место на городском пляже. Пробиваюсь к киоску, где выдают шезлонги, и вдруг слышу: «Алла, какими судьбами!» Моя знакомая, оказывается, тоже отдыхает в Сочи. Мы с ней вместе на Магаданской машиносчетной станции работаем. Знаете, магаданцев можно встретить повсюду. Я, например, в прошлый отпуск возле ГУМа за какие-то полчаса сразу троих повстречала… Но я отвлеклась, простите. Подбегаю я к своей подруге, а рядом тот самый мужчина. Внешность у него, надо сказать, не из приятных. Я испугалась даже. А он рот скривил и говорит: «Привет, девочки-магаданочки! Я ваш земляк, Витя». А потом ноги расставил и на весь пляж завопил: «Где золото моют в горах…»

Я плотнее прижал трубку к уху.

— А дальше что?

— А ничего. Он нас в ресторан пригласил. Ну мы и пошли. Весь обед этот Витя нам рассказывал, как золото добывают, про гидроэлеваторы, драги… Договорились вечером встретиться. Только мы не пришли, потому что достали билеты на чехословацкий джаз, знаете, Иветта Симонова там солисткой. А Витю больше не встречали.

Я наскоро благодарю многословную девушку и бросаю на рычаг трубку. Мне не терпится сообщить Вовке то, что я услышал.

— Итак, это скорее всего человек, связанный с добычей золота, и зовут его Витя, — небрежно говорю я.

Вовка бросается к списку, хотя прекрасно знает, что оба наших старателя — Викторы. Если только мы вообще не идем по ложному следу, предположительно отпадает третья кандидатура — шофера.

— Ну что же, — Вовка бодро выстукивает авторучкой по столу фрагмент из какого-то одному ему известного марша. — Курочка по зернышку клюет.

В тот же день было еще два звонка, не прибавившие почти ничего к тому, что мы знали. Экономист из сельхозуправления видел похожего мужчину в автобусе. Запомнил, потому что сидели рядом. Узнав, что сосед связан по работе с селом, все спрашивал о ценах на шкурки, о рыбе и икре.

Две подружки из пединститута видели его в аэропорту. Он был выпивши и приставал ко всем пассажирам. Сами девушки летели в Хабаровск и мужчину в своем самолете не видели.

Что ж, для одного дня не так уж мало. Если последовательно доработать нашу версию, осталось из двух Викторов выбрать одного.

Однако в тот день нам было суждено испытать еще одну радость.

Дома вечером мы сообразили с Вовкой несколько партий в шахматы.

Зазвонил телефон.

— Простите, это квартира Комарова?

— Больше того, у телефона сам Комаров.

— Я звонил вам на работу, и дежурный дал ваш телефон. Я, может быть, и ошибаюсь, но на фотографии, которую показывали по телевидению, по-моему, один мой знакомый Артамонов… Мы с ним вместе работали в старательной артели. Конечно, точно не скажу, но сходство есть.

— А как зовут вашего знакомого?

— Виктор. Отчества не знаю. У него еще прозвище было в артели — Брюнет. Лет ему под пятьдесят. Я сегодня улетаю в отпуск, но, если нужно, запишите мой одесский адрес…

Я благодарю еще одного наблюдательного человека и мчусь на кухню. Наверное, вид у меня дурацкий, потому что Вовка смотрит с недоумением.

— Ну, старик, кажется, мы победили. Опознали на фотографии именно Артамонова! Понимаешь?

Но Вовка есть Вовка.

— Ну и что? — спрашивает он. — Ведь сходство с искусственным портретом не может быть доказательством. Надо еще доказать, что убит именно Артамонов.

5

В нашем кабинете тихо. У меня раскалывается голова — то ли от усталости, то ли от того, что опять неизвестно, куда идти дальше. Из Могилева, где родился и долго жил Артамонов, нам ответили, что единственная его родственница — тетка — давным-давно не получает от него вестей и знать не знает, где он может быть.

Я в который раз читаю заключение экспертов, которое и так знаю наизусть. И вдруг, пронзенный неожиданной мыслью, от которой мгновенно прошла головная боль, кидаюсь к столу друга.

— Послушай, Шерлок Холмс, как же мы не догадались раньше!

Я зачитываю тот абзац заключения экспертов, в котором говорится о недостающих зубах и металлической коронке в полости рта убитого.

— Ну и что? — Вовка недовольно смотрит на меня, будто я отвлек его от важных размышлений.

— А то, что если за месяц до гибели Артамонову была поставлена коронка, значит, он посетил зубного врача где-то здесь — у себя в поселке или в Магадане. А посему можно попытаться отыскать в карточках его фамилию, найти стоматолога, который его лечил. У каждого врача свой «почерк», и свои коронки он узнает из сотни, как тебе известно. А если Артамонов с его зубом опознан врачом — это уже, между прочим, доказательство!

Мы быстро сочиняем текст запроса для поликлиник и снова принимаемся за недостойное детектива занятие — ждем ответов. Слава богу, на сей раз сведения получены быстро: Артамонов лечился в стоматологической поликлинике Магадана у врача по фамилии Березняк.

И вот мы с Вовкой ждем этого самого врача Березняка, как дорогого гостя.

Доктор Березняк оказывается миловидной женщиной, легко краснеющей в ответ на Вовкины уверения, что она — наша последняя и единственная надежда. Да, эту коронку делала она. Это совершенно бесспорно. Она удивляется, как мы с другом можем сомневаться в том, что она права. Мы же задаем вопросы уже для порядка, боясь поверить в успех. Но победа оказалась даже более полной, чем можно было ожидать. Женщина, подумав немного, сказала:

— Вы знаете, а я его помню. Прекрасно помню, потому что такой случай у меня произошел впервые. Этот пациент, во-первых, был не совсем трезв, а во-вторых, вдруг стал предлагать мне деньги, чтобы я обработала ему зуб получше. Представляете?

Она, как бы приглашая нас тоже удивиться наглости пациента, с возмущением оглядела меня и Вовку.

Вовка встал, с серьезным лицом подошел к доктору Березняк и галантно поцеловал ей руку. И для нее, и для меня это было неожиданностью, но, если бы я не боялся выглядеть в глазах друга жалким подражателем, я с удовольствием сделал бы то же.

Итак, сомнений больше не было. Теперь мы знали, что жертва — рабочий старательской артели Виктор Андреевич Артамонов, сорока семи лет от роду, образование — восемь классов, имеет права бульдозериста, холост.

У нас на эти сведения ушло много месяцев.

Теперь надо искать преступника. И мы с Вовкой, не дожидаясь наступления Нового года, решаем ехать на прииск, где работал Артамонов, в поселок Верхний Ат-Урях. Время для поездки, конечно, не самое подходящее, в канун новогоднего праздника кому захочется отвечать на не очень приятные вопросы, но слишком велико паше нетерпение. И мы едем.

…В кабинете главного инженера, где мы обосновались, перебывало уже довольно много людей. Сейчас перед нами старожил, которого здесь зовут Трофимычем.

— Зубастый был человек, царство ему небесное. — Трофимыч ерзает на стуле, всем своим видом показывая, как неприятен ему разговор. — Я, стало быть, с ним в одной комнате в общежитии проживал. Сосед был, однако скажу, не сахар. Все ворчит: то в магазине чего-то нет, то кино не везут. А какое кино в промсезон? Кто его, кроме приисковых, смотреть будет? Старатели — одно слово: стараются с рассвета дотемна. Капризный был человек…

Трофимыч опасливо смотрит на нас — угодил или нет своим ответом?

— Врагов у него не было? С таким-то характером должны быть, — задаю я банальный вопрос.

— Да какие враги? Зуда он, вот и весь сказ. То не так, это не так. Какие враги у такого-то могут быть! От него даже собственная баба сбежала. Довел своим жужжанием, значит. Да вы, наверное, про нее уже слыхали. Наташа Васильева, в детсаде работает…

Васильеву Наташей разве что Трофимыч может назвать. Лет ей уже под сорок. Женщина, сразу видно, боевая.

— Мужик, он, конечно, женщине нужен. Дело наше такое — заботиться о ком-то, присматривать. А с виду Виктор ничего, видный мужчина. И рука крепкая, и в плечах широк, да и неглупый. Только скучный человек больно. Как мы с ним поженились, ни разу в гости не сходили. До свадьбы то у одной подружки побываешь, то с другой в кино сбегаешь. А тут сиди, как сычиха, дома и слушай, как он здешние порядки поносит. И все твердит, какой он хороший да работящий, только зажимают его будто. Будь он председателем артели — тогда бы порядок был… Надоело. Не выдержала я такой жизни. Подруги, конечно, отговаривали: и хозяйственный он, дескать, и пьет только по праздникам, где ты еще, мол, такого найдешь! А по мне — не было мужика и это не мужик…

Перед отъездом с прииска мы только и выяснили, что уехал Артамонов отсюда 15 октября прошлого года, получил при расчете семь с лишним тысяч рублей. В артель по истечении отпуска писем и заявлений не присылал, и место его занято. Симпатией окружающих не пользовался, друзей не имел, да и врагов тоже.

В кабинете главного инженера мы в последний раз подводили итоги, когда в дверь постучали. Оказалось — Трофимыч.

— С вас, товарищи следователи, причитается. Подробность вспомнил. Витька мне из Магадана телеграмму прислал, чтобы «Спидолу» его никому не давал. Я же говорю, жадный был человек. И еще сообщил, что восемнадцатого вылетает в Красноярск. Вот так-то.

6

Всю неделю после поездки мы с Вовкой проверяли путевые листы водителей таксомоторного парка. Искали тех, кто работал на линии 18 октября прошлого года. Таких оказалось около ста. Пятнадцать из них заезжали в аэропорт, причем один ухитрился побывать там трижды. Каждому из пятнадцати мы показывали фотографию Артамонова, просили припомнить, не встречал ли его в порту.

И вот, наконец, перед нами худой и какой-то дерганый молодой парень, который, посмотрев на снимок, заявил, что видел похожего гражданина в аэропорту.

— Значит, так. Он стоял возле машины — кажется, газик это был — и просил шофера подбросить его в город. Я разозлился, что «левак» перехватывает пассажира из-под носа. Как назло, самолетов в тот день было мало из-за непогоды, пришлось загорать больше часа. В общем, обменялись мы с водителем газика любезностями. Едва удержался, чтобы не стукнуть его как следует, ей-богу, а мужчина этот стоял да посмеивался. Видать, скуповатый мужик — решил на такси сэкономить…

— Как выглядел шофер, не помните?

— Да точно не помню, вроде пожилой и роста большого…

Новые сведения ведут нас к новому массовому опросу…

Сегодня в очередной раз шеф знакомится с ходом нашего «дела». Мы двигаемся вперед без посторонней помощи и, хотя скорость этого движения могла бы быть и побольше, все-таки ощущаем, как с каждым днем у нас прибавляется материалов и подробностей, ведущих к развязке.

— Ну, что мы имеем на сегодняшний день? — Подполковник, видимо, уже уверовал в нашу самостоятельность.

Роль докладчика взял на себя Вовка. И надо сказать, что со всеми нашими домыслами эта история выглядела довольно складно.

— …Пассажиры, ожидающие вылета самолета рейса восемьдесят два Магадан — Красноярск — Москва! Ваш вылет задерживается до шести утра местного времени по метеоусловиям города Красноярска. — Голос в репродукторе умолк…

Артамонову неожиданно стало душно. Наверное, начали сказываться выпитые полчаса назад триста граммов водки. Возле аэровокзала прогуливались пассажиры, которым еще предстояло провести в ожидании самолета не один час.

Подошел «Икарус» с зашторенными окнами, из него заторопилась к аэровокзалу новая партия пассажиров. Через некоторое время они, как и старожилы аэропорта, начнут фланировать, не зная, как убить время. Но сейчас в каждом еще жила надежда на скорый вылет.

«Спешите, спешите, сейчас вас успокоят, — злорадно подумал Артамонов. — Ишь, как торопятся свои башли в Сочах просадить!»

Он пощупал туго набитый бумажник. В прошлом сезоне их артели подфартило: каждый отхватил восемь тысяч, а бригадир — все двенадцать.

— Чертовы летуны, — выругался вслух Артамонов, — все у них циклоны да антициклоны…

Плюнул и решительно зашагал к запыленному газику.

— До Магадана подбросишь? — спросил он ладно сколоченного высокого мужчину.

— Ну садись.

К ним подбежал таксист в кожаной фуражке:

— Эй, земляк, давай ко мне, на такси!

— Ничего парень, перебьешься! — Шофер газика выразительно сплюнул.

На минуту Артамонову стало жалко менять элегантную «Волгу» на брезентовый газик, но договор есть договор. К тому же такси меньше червонца не обойдется, а шиковать — так уже лучше на материке.

Поехали. Шофер газика был из молчаливых.

— Давно ты в Магадане кантуешься? — пытался завязать разговор Артамонов. — Недавно? Между прочим, за что я люблю здешнюю трассу, так это за населенность. Возьмем, к примеру, Чукотку. Бывал? Нет? А я там старателем вкалывал пять лет. Заработки приличные, штук по десять на брата каждый сезон. Здесь мы в прошлом году горбатились, горбатились, еле-еле себя прокормили, а там — совсем другой коленкор. Так вот, пилишь по Чукотке сто километров, двести — и ни одного деревца или поселка. Тундра и тундра. А здесь километров десять проскочил — новая картина. То поселок, то пейзаж подходящий. Верно я говорю?

— Верно.

— Я считаю как? Человек должен за свой труд получать по справедливости. Вот возьмем, к примеру, старателей. Люди от восхода до заката вкалывают. Получают прилично, но все равно, по сравнению с государственной ценой за металл, маловато выходит. Везу я семь тысяч в отпуск. — Артамонов вытащил туго набитый бумажник и покрутил им у носа водителя. — Спрашивается, что я на эти деньги буду иметь? Рестораны, море да курортных красавиц! Вот и все кино.

Шофер снова кивнул, внимательно посмотрел на пассажира, потом взглянул в смотровое зеркало.

— Что-то мотор барахлит… — Машина замерла возле небольшой речушки с заросшими брусникой берегами. — Вылезай, перекур.

Артамонов с удовольствием вылез из кабины и поежился от вечерней прохлады. Опьянение начало проходить. Водитель взял ведро и спустился к воде. Артамонов последовал за ним. Вода в речке была прозрачной, и ему захотелось напиться. Он наклонился поближе к воде, чтобы зачерпнуть ее в ладони…

— Вот тут-то и кончилась жизнь незадачливого человека и большого путаника Виктора Андреевича Артамонова, — закончил свой рассказ и потупился, ожидая реакции шефа, Володька.

Подполковник покрутил свои усы:

— Что же, версия как версия… Живописно, к тому ж. Шофера такси, видевшего, как Артамонов садился в газик, вы нашли? Осталось немного — разыскать убийцу. Как вы намерены это сделать?

В кабинете воцарилось молчание.

— Разрешите мне? — Я поднялся, собираясь высказать мысль, уже несколько дней не дававшую мне покоя. — Возможно, есть тут связь с тем самым делом о грабежах…

Это дело о грабежах уже много месяцев висело на управлении и требовало самого быстрого раскрытия. Рассказы потерпевших были похожи один на другой вплоть до деталей. Получив отпускные деньги, заглядывали они в ресторанчик. За рюмкой знакомились с соседями, подсевшими к их столику, и постепенно становились их «закадычными друзьями». Потом соседи приглашали отпускников «проветриться», прокатиться на газике, который всегда был под рукой. На газике! В машине «друга» раздевали, отбирали у него деньги, а потом высаживали где-нибудь на окраине. Сколько ни искали грабителей — пока результатов нет. Ибо потерпевшие, как правило, были крепко выпивши и не могли толком ничего вспомнить: ни номера машины, ни примет преступников. В личном пользовании газиков немного, и все их владельцы давно были тщательно проверены. Среди них не было и не могло быть сообщников грабителей. Выходило, что искать надо среди шоферов служебных машин.

— Мне кажется, — продолжаю я, — довольно подозрительным то, что во всех этих случаях фигурирует газик и речь идет об отпускниках.

Я понимаю, что этого маловато для предполагаемой связи нашего дела с грабежами в городе. Но подполковник неожиданно соглашается со мной:

— Ну что ж, займитесь отработкой вашей версии.

7

Удача не имеет права не прийти к тому, кто долго готовится к встрече с ней. Она явилась к нам в облике забинтованного парня, которого звали Андрей. Ай, какой парень! Ему бы лежать и лежать, лечиться, а он — сюда. А в «скорой помощи» в первую ночь, побоявшись забыть что-нибудь, продиктовал жене и номер машины и приметы преступников. Главное, деньги-то его целы, и пришел он только для того, чтобы нам помочь!

Вот уже полчаса длится его рассказ, и мы с Вовкой слушаем, почти не перебивая.

…Газик занесло на повороте, и Андрей едва не свалился с сиденья. С того момента, как соседи по столику в ресторане, пригласившие его покататься, перестали скрывать свои истинные намерения, он мгновенно протрезвел. Голова раскалывалась. Пульс на виске бешено отстукивал секунды, заглушая для него даже шум мотора. Ноет разбитое плечо, на пальцах ссадины. Попробовал их согнуть и чуть не застонал. Почувствовал ненависть к себе: «Попался, как салага. Сейчас найдут бумажник с отпускными, и тогда прощай все, что задумано у них с Люськой!»

Словно прочитав его мысли, парень слева приставил к боку Андрея нож:

— Ты, папаша, сиди ровно и не облокачивайся. Давай раздеваться будем. Проведем инвентаризацию. Часики марки «Луч» на двадцати трех камушках? Сгодятся. Не стесняйся, снимай! Не переживай, спортивную форму — трусы и майку — на тебе оставим!.. — Он захохотал, довольный своей шуткой и властью над зависящим от него человеком.

«Надо же, совсем ведь сопливые ребята, неужели не справлюсь?» — подумал Андрей и что есть силы ударил того, что слева, головой. Ударить второго не успел. Голова взорвалась от боли, и он потерял сознание.

Первые слова, которые услышал, придя в себя, были такие:

— А чего бояться! Надо кончать. На пику — и в кусты. Никто и не узнает…

— Может, ты его, Петя, уже… прикончил?

— Да ну, что я своего удара не знаю! Минут пятнадцать проваляется и встанет. Ну что ж, ребята, и правда надо его убрать. А то неприятности неизбежны.

Андрей старался не застонать, не выдать себя. Его глаза были прикованы к тускло поблескивающей в свете фар встречных машин дверной ручке. Медленно, по миллиметру, двигалась его рука к дверце. Еще чуть-чуть, только бы они не посмотрели в его сторону, занятые своим разговором. Не смотрят. Еще миллиметр, еще один… Пальцы встретились с холодной гладкой поверхностью ручки, и в ту же секунду Андрей все телом наваливается на дверцу. Она легко поддается, и он прыгает в спасительную темноту, в которой смешалось для него все: и новая волна резкой боли, и радость освобождения, в которое все же нельзя до конца поверить. Уже снизу, из кювета, Андрей видел, как затормозившая было машина рванула вперед. И он, как заклинание, твердит ее номер, тающий в рубиновом свете подфарников.

Андрей закончил свой рассказ, и мы с Вовкой смотрим на карту.

— Так… — Вовка ведет колпачком авторучки по линии трассы, приближаясь к городу. — Нашли тебя на тринадцатом километре. Ты говоришь, машина свернула? Выходит, они вернулись в город через Инвалидку!

— Почему они не попытались разыскать тебя? — Я не столько задаю Андрею вопрос, сколько просто размышляю вслух. Откуда ему знать о соображениях преступников? Но он отвечает, и довольно толково:

— Дело в том, что сзади, правда, далеко, ехала машина. Наверное, подумали, что ее водитель мог заметить, как из их газика выбросился человек, вот и испугались.

— Ну что ж, друзья мои! — Вовка торжественно нетал. — Отправимся навестить шофера машины под номером…


Мы стоим возле газика с номером, который сообщил нам Андрей.

Машина чистая, и завгар утверждает, что она неделю никуда ни выезжала. Рядом стоит растерянный шофер, голубоглазый, крепкий, с обветренным колымскими ветрами лицом. Подозревать его в сообщничестве с преступниками нам с Вовкой не хочется — пятнадцать лет за баранкой, одни благодарности. Да и сторож утверждает, что машина из гаража не выходила. Но все это нуждается в проверке. Ведь не выдумал же Андрей этот самый номер.

— Узнаешь машину, Андрюша?

Лицо у Андрея мрачное. Понятно: дело происходило ночью, да еще и нож сбоку приставлен, до запоминания ли было…

Захватив из отдела кадров сторожа и шофера газика, возвращаемся на работу. По дороге от отчаяния решили, что необходимо стать регулярными посетителями магаданского ресторана «Астра». Встретить там преступников мы не очень рассчитываем, но найти их через завсегдатаев можно попытаться. Один из них — старичок, вид которого кажется мне странным: при внешней неприятности и вялости движений он как-то уж очень горделиво держит голову, — особой любовью официанток не пользуется, хотя называет их по именам. Видимо, хорошо знает каждую. Наверное, старик одинок и приходит сюда коротать вечера. Он может нам пригодиться — старики наблюдательны. Стоит с ним побеседовать.

…И вот он сидит перед нами — очередной человек, от которого мы ждем помощи, Александр Иосифович Штернберг, без двух лет пенсионер. Он рассказывает о своей жизни, философствует, жалуется на молодого соседа Ваню Письменова, оставшегося владельцем комнаты после отъезда мамы на материк.

Мы пока не рассказали старику о грабежах и о том, кого конкретно разыскиваем. Но тот, кажется, настолько много знает, что понимает нас с полуслова и, в свою очередь, пытается сообщить нам что-то не прямо, а намеками. Я думаю, что он совершенно не случайно рассказывает так много о своем соседе, о его частых отлучках и кутежах. Я заношу эту новую фамилию в календарь и продолжаю слушать Штернберга.

— Вот сейчас моего юного соседа нет дома почти целую неделю. Я не очень расстраиваюсь, так как ценю мир и покой.

— Какой же мир и какой покой могут быть в ресторане? — Вовка улыбается, пытаясь смягчить не очень лестный для собеседника вопрос.

— Вам, конечно, уже доложили, что я неравнодушен к спиртному. Грубо говоря — алкоголик! — Голос старика срывается. Видно, что человек этот вообще легко впадает в возбужденное состояние, а то и в истерику.

— Ну зачем так!

— А что, не так? Я даже совершил не очень добровольный визит в медицинский вытрезвитель. Уподобился.

Мы знаем, что человек, сидящий в нашем кабинете, давно обозлен на весь мир. Его сослуживцы не относятся к нему всерьез и тайком посмеиваются над привычкой Штернберга философствовать по самым ничтожным поводам. В свое время он подавал большие надежды, слыл талантливым инженером и начал писать диссертацию. Но, видимо, не хватило терпения или трудолюбия, диссертацию он забросил, приехал на Колыму, чтобы начать «новую жизнь», да не получилось никакого взлета. Был на хорошем счету, но этого казалось мало, думалось, что заслуживает более высокой должности, соответствующей его таланту. Продолжать научную работу не стал. Постепенно пристрастился к спиртному. Женился, да жена не выдержала ежедневных стенаний и ушла. Так и доживает он до пенсии в одиночестве.

— Что соседи! — патетически восклицает Александр Иосифович. — Все люди, абсолютно все делятся на актеров и неактеров. Вы над этим задумывались? Правильно, над такими вещами в вашем возрасте еще не задумываются. Поясню. Актерами я называю тех, что играют на сцене жизни по всем правилам. Развивают кипучую деятельность, воюют за место под служебным солнцем, живут напоказ, не стесняясь принимать подачки, а иногда не понимая, что суть того или иного их успеха не что иное, как обыкновенная подачка от начальства. Много среди них талантливых людей. Да только жизнь напоказ убивает талант. Спохватится такой человек — а жизнь прошла.

Вот так… И хотели бы такие выйти из игры, но не получается. Вот и доигрывает каждый свою роль на полную катушку. Они, как мы, алкоголики, все время думают, что могут — как это по-вашему? — завязать, а пока — еще чуть-чуть, хотя бы двести граммов. И в один прекрасный день актер обнаруживает, что оброс женой, детьми, предрассудками, но в глубине души он еще продолжает надеяться на чудо. А чуда ему уже и не нужно. Он слишком привык к роли, привык зависеть от общественного мнения, от нужного телефонного звонка, от хорошего настроения начальства…

Александр Иосифович достает пачку «Примы» и вопросительно смотрит на меня — можно ли закурить. Я киваю, и он начинает чиркать спичкой, разбрызгивающей искры и не желающей загораться. Да, грустная философия у моего собеседника. Кажется, в эту минуту он снял свою постоянную маску ироничности, и передо мной просто жалкий, очень старый человек с неудавшейся жизнью.

— Любопытная теория… Ну а кто же оппоненты этих «актеров»?

— К ним я отношу некоторых людей свободных профессий — художников, артистов, писателей. Крупных, по-настоящему крупных ученых. Эти-то просто игнорируют правила игры. Они — творцы и, если что-то мешает их творчеству, они переступают через это.

— А кто же по этой классификации ваш молодой сосед Письменов?

— Ах, вы опять об этом?.. Как бы вам сказать… — Он замолкает, а в глазах мелькает испуг. А может, мне это кажется… — Давайте в другой раз. Устал я что-то.

— Ну что ж, Александр Иосифович, если что-нибудь вспомните, звоните. Вот телефон.

Штернберг направляется к выходу. Странный человек. Только что с удовольствием излагал свою теорию, а зашла речь о соседе — сразу заспешил. Вдруг он останавливается у самой двери:

— Да, есть еще одна группа. Группа игроков. Они живут по собственным правилам. Они любят приключения и могут поставить на карту свою жизнь… — Он на секунду задумался и добавил: — И чужую, к сожалению, тоже. И очень легко. А что касается моего юного соседа, то вам, по-моему, будет интересен его столь же юный дружок, шофер из Транссельхозтехники. Фамилию не знаю, а зовут, кажется, Борисом.

Уже давно ушел из нашего кабинета Штернберг, а неприятный осадок от разговора никак не проходит. Хорошо, хоть информацию полезную дал. Ясно, что этот самый юный Письменов и его друг Борис могут быть очень интересными для нас людьми. Но имеют они отношение к делу или это просто мальчики, прожигающие жизнь?


Утром я отправился на работу к Письменову, и сейчас возвращался в управление злой — тот взял недельный отпуск за свой счет, и на работе его, естественно, нет.

Вовка сидит за столом, весь взъерошенный и красный.

— Ну и утро, старик, целый ворох новостей! Держись крепче на ногах. Во-первых, ночью повесился наш знакомый Штернберг.

— Да ты что?

— А то. Конвертик оставил. «В милицию» на нем написано. А внутри вот что. «Об игроках вам известно лучше меня. Больше помочь ничем не могу — ни вам, ни себе».

Ужасно тяжело на душе. Видно, старик, сам разбередив вчера свою рану, решил покончить с жизнью.

— Ну, какие еще новости? — Я спрашиваю это для того, чтобы хоть чем-то отвлечься от мысли о странном человеке, которого не стало сегодня ночью.

— Новости вот какие. Заходил сегодня шофер, помнишь, тот голубоглазый, который водит машину с номером, названным Андреем. Принес вот что. Говорит, перетряхивал свои коврики и нашел в машине.

Вовка протягивает мне голубоватый бланк телеграфной квитанции.

Ого, это уже интересно. Какая длинная была телеграмма — на два рубля сорок копеек.

— Ты узнал, кто отправитель?

— Конечно, это ты бездельничаешь. Ее отправил… Письменов! — Он наслаждается моим красноречивым молчанием.

— А еще… — Вовка развязывает тесемки на папке с личным делом сторожа гаража. — Ты понимаешь, он работает по совместительству в Транссельхозтехнике. Тоже сторожит гараж. Они находятся рядом, вот он и ходит ночью от одного к другому. Так что машину легко можно увести за время его отсутствия.

Да, Вовка нынче поработал лучше меня. Начинают сходиться концы с концами. Приятель Письменова — шофер в Транссельхозтехнике. Гараж находится рядом с тем, в котором стоит машина с подозрительным номером. Сторож оставляет на время и тот и другой. Ясно, что теперь осталось устроить засаду и поймать грабителей с поличным.

Засаду мы решили организовать завтра ночью. Но события ночи нынешней нарушили наши планы.

А было вот что.

В два часа нас вызвал дежурный. В отделение явился человек, обворованный только что все той же шайкой. Мы с Вовкой помчались в гараж, не надеясь, конечно, что преступники дожидаются нас там. Надо было срочно проверить, в каком состоянии машина с указанным Андреем номером. Как и предполагалось, мотор был теплым.

На следующий день у подъезда дома, где жил Письменов, а также в обоих гаражах с утра дежурили наши ребята.

Письменова мы взяли, когда он вышел из такси у своего дома. Он так растерялся, что пытался засунуть пачку сторублевок в карман милиционера. Странный способ избавляться от улик!

Он и его друг шофер быстро назвали остальных. Еще бы — улик достаточно, свидетелей тоже. С особым удовольствием мы предоставили Андрею возможность опознать преступников.

Подробные допросы, проведенные нами, дали полную картину дел, которые натворили эти «мальчики». Мы получили благодарность, но особой радости при этом не испытали. Приятно, конечно, что с грабежами покончено, что преступники, наконец, будут наказаны. Но они не имели никакого отношения к убийству Артамонова.

8

Мы снова сидим у шефа с траурными лицами. Удивительно, как меняется у подполковника тон в зависимости от того, удачно или нет движется дело. Когда все хорошо, сердится, требует ясной версии, четкого плана, будто и не слышит о том, как много сделано. А если дело тормозится, в очередной раз заходит в тупик, он ведет себя так, будто мы — два молодых гения и нет для нас ничего невозможного.

— Вы знаете об убийстве не так уж мало. — Подполковник расхаживает по кабинету, заполняя его своим крупным телом и густым голосом. — Человек он большого роста, скорее всего шофер. Вряд ли он вывозил труп на собственной машине, видимо, все-таки воспользовался служебной. Ведь для того чтобы сделать такой конец из Магадана, надо иметь много свободного времени или работать шофером на трассе. Количество дней, за которые вам надо просмотреть путевые листы, ограничено. Ведь долго преступник не станет держать труп в городе. Значит, если Артамонов пытался улететь восемнадцатого октября, то именно с этого числа вес поездки магаданских водителей по трассе и должны вас интересовать.

— Очередная иголка в очередном стоге сена, — Вовка бурчит себе под нос, но шеф слышит.

— Коллега, — подполковник останавливается перед ним, и где-то в его усах прячется улыбка, — всей своей предыдущей работой вы доказали, что скрыть от вас иголку в стоге сена невозможно. Было бы смешно, если бы такой крохотный стожок вы вообще считали за достойное вас препятствие.

Эта длинная фраза, произнесенная густым и красивым голосом, прозвучала, несмотря на скрытую в ней насмешку, не обидно. Вовка улыбнулся.

— Хотел бы я иметь, Николай Михайлович, такой же слух, как у вас.

Мы идем к себе. И мне снова, как в начале этого дела, начинает казаться, будто я и Вовка пустились в плавание по морю, надеясь достигнуть противоположного берега, и делаем вид, что это возможно…

Нас каждый день ждет ворох путевых листов. Мы уже выучили наизусть названия больших и малых поселков на Колымской трассе. Магадан — Ягодное, Магадан — Ола, Магадан — Аркагала, Магадан — Берелех… Сначала мне снятся Ольская и Тенькинская трассы, хотя я их видеть не видел. Я без запинки могу сказать, как из Магадана можно добраться до Омсукчана, до курорта «Талая» и до множества других поселков. И путевые листы не кажутся мне уже такими безликими, как вначале. Постепенно от груды листков осталась тоненькая пачка. Это — шоферы, которые могли быть 18 октября и позднее в том месте трассы, где обнаружен труп. Вовка целыми днями пропадает в автопарках, просматривая анкеты, беседуя с людьми.

И вот очередной сюрприз, не самым лучшим образом нарушивший однообразие нашей жизни.

Однажды утром, придя на службу, мы обнаружили на Вовкином столе конверт со штемпелем Могилева. Еще тогда, когда разыскивали Артамонова, предполагая, что убит именно он, мы, естественно, делали запрос в его родной город Могилев. И вот теперь по собственной инициативе наши коллеги сообщили, что в сберегательной кассе № 215/08 гражданин Артамонов получил только что свой вклад на сумму три тысячи рублей. Сам он не обнаружен.

Вовка тоскливо присвистнул.

— Ну дела… Если этот Артамонов жив, меня хватит инфаркт. Этого не может быть, ну никак не может быть…

Лицо моего друга вдруг проясняется как всегда, когда ему в голову приходит интересная мысль:

— Надо ехать в город Могилев! И только так! Пошли к шефу!

Подполковник быстро соглашается с нашими доводами.

— Значит, так, мои друзья. В Могилев поедет, пожалуй, Виктор. Он меньше сейчас занят, вот в интересах дела его и командируем.

Я, безусловно, рад, но мне жаль Вовку. Он явно приуныл.

Шеф, конечно, чувствует это.

— Вы, Киселев, не расстраивайтесь. Я думаю, за время отсутствия вашего друга вы, наконец, выйдете на убийцу. Я очень надеюсь на вашу интуицию.

Похоже, что сейчас шеф не утешал Вовку, а действительно хотел, чтобы именно он довел работу с путевыми листами до конца. По-моему, это стало ясно и моему другу, потому что он даже попытался улыбнуться.

В нашем кабинете мы, чтобы разрядиться после неожиданного сообщения из Могилева, решили сообразить партию в шахматы. Я проигрывал, но был этому даже рад, так как почему-то чувствовал себя немного виноватым. Когда я сдался, а Вовка, у которого явно исправлялось настроение, стал снова расставлять фигуры, в комнату неожиданно вошел шеф. Немного странно было видеть его в нашем маленьком кабинете, где теперь уже совсем не осталось свободного места.

— А ну, позвольте старику сыграть партию! — пробасил он, а мы оба невольно улыбнулись — так не шло подполковнику это самое «старик».

Я встал, и Вовка с комической учтивостью показал шефу на мое место.

С первых ходов стало ясно, что играет наш начальник прекрасно. Он почти не думал над ходами, шутил, подтрунивал над Вовкой, а потом, пока мой друг, прикусив губу, напряженно обдумывал ход, принялся рассказывать случаи из своей богатой милицейской практики.

Слушать подполковника было интересно.

— Было у меня первое большое дело с ограблением квартиры. Подозревал я, кто мог это сделать, но никак не мог доказать. Молодой был и, вроде Киселева, боялся провалить дело, так боялся, что даже спать перестал. Почти месяц без результатов прошел. Ну, думаю, или пусть меня уволят с работы, или я этого вора достану. Узнал я, когда предполагаемого грабителя нет дома, и вечером с фонариком, как настоящий сыщик, полез к нему в окно. Первый этаж, летом одна рама только, ну и справился я с задвижкой легко, с помощью ножа. Правда, черные очки и перчатки пришлось снять — мешали. Забрался я в комнату, шторки задернул, свет включил и стал обыск делать. И от страху, что ли, движения четкие, в голове ясность, быстренько так обшарил все потайные места. Уже хотел уходить, и вдруг как током ударило. От радости ноги затряслись — уж больно долго вор этот водил меня за нос. Сел я в кресло, пересидел дрожь, а сам все смотрю на то, что меня так обрадовало. Дело в том, что при ограблении был обрезан телефон и куска шнура не хватало. И вот сейчас передо мной как раз и лежал тот самый — не мог я ошибиться! — кусок этого серого шнура. Взял я его осторожненько — и домой. Страшная это все же штука — воровать, хотя и улику! Ну, шнур оказался точно, тот.

А потом встретился я с вором на квартире уже, так сказать, легально. Разговариваю и, как бы между прочим, достаю из кармана этот самый кусок шнура, верчу в руках. Тот побледнел, и долго уговаривать его не пришлось. Все выложил.

Удалось мне тогда на работе подробности поимки грабителя утаить. До сих пор стыдно. Конечно, за это дело меня под суд отдать надо было. Молод был, глуп и горяч… Шах, коллега!

Вовка, кажется, тоже заслушался. И почему-то не очень огорчился, когда через несколько ходов получил мат.

9

Сберегательная касса № 215/08 находилась в старинном кирпичном доме, на котором еще виднелась надпись, сделанная лет сорок назад. Обычная зеленая вывеска — такие висят везде, в любом городе, страны. Два старичка платят за электричество. Конечно, я не ждал, что меня встретит пистолетная перестрелка, но все-таки слишком все обычно в этой сберегательной кассе № 215/08, где покойник может самолично получить свой вклад.

Заведующая напоминает старенькую сельскую учительницу: седые заплетенные на затылке косички, добрые морщинки вокруг глаз, очки в железной оправе. Как и полагается работникам подобных учреждений, Клавдия Ивановна — так зовут заведующую — долго и внимательно изучает мой мандат.

— Так чем мы можем быть вам полезны?

Я вытаскиваю фотографии, данные экспертизы, показания свидетелем и принимаюсь доказывать, что Артамонов не мог взять деньги со своего счета. Если, конечно, он не Господь Бог.

Клавдия Ивановна вежливо выслушивает мою пламенную речь, а затем задает вопрос:

— Да, но кто же тогда взял эти деньги? Вы же знаете, что сделать это мог только владелец сберкнижки.

Это я знаю, но я также убежден, что Артамонов мертв. По моей просьбе заведующая вызывает молоденькую девушку, вчерашнюю ученицу, а нынче контролера сберегательной кассы № 215/08. Она смотрит на нас испуганными глазами и, кажется, готовится расплакаться. Только этого не хватало. Я снова принимаюсь показывать документы и фотографии. Но сейчас отвечать на вопросы она просто не в состоянии.

И тогда я начинаю рассказывать анекдоты. Жалко, что их запас до обидного мал: не до того было. Заведующая удивленно смотрит на меня. Милиционер, рассказывающий анекдоты, — это, видимо, не укладывается у нее в голове. Девушка несколько раз несмело улыбнулась, а потом засмеялась.

И наступает момент, когда можно начать деловой разговор.

— Понимаете, Галя, нам очень важно знать все, что вы помните в связи с приходом Артамонова.

Я нарочно говорю очень длинно: лучше сказать пару лишних слов, но с гарантией, что тебя поймут.

— Ой, у нас знаете сколько народу бывает по субботам! А он как раз в субботу приходил. Я еще с Люськой вечером собиралась в кино идти. Билеты накануне достала. Касса у нас до семи работает, а сеанс в семь тридцать. Идти до кинотеатра далековато, вот я обслуживаю клиентов, а сама все думаю, как бы не опоздать.

Интересное явление: из некоторых людей сначала слова не вытянешь, а потом их невозможно остановить.

— Вот в это время он и подошел ко мне, заговорил. Я сразу насторожилась: нехорошие слова.

Девчушка и думать забыла о своих слезах. Глаза сверкают: еще бы — помогает следствию! Об этом можно подругам месяц рассказывать!

— Сижу как на иголках, а тут на тебе: целых три тысячи! Такие клиенты каждый день не приходят. Деньги-то у многих есть, и большие. Только обычно как? Понемногу откладывают и понемногу берут. Конечно, если кому приспичило машину купить или какую еще дорогую вещь — это другое дело. Только такой клиент редкость. Я еще спросила его: «Может, гражданин, не будете закрывать книжку?» А он мне: «Я, дорогая девушка, в другие края перебираюсь, так что придется и сберкнижку сменить».

— А еще, Галя, что-нибудь запомнили? Значит, о других краях говорил… О каких?

Девушка напряженно думает и вдруг радостно вскрикивает:

— Ой, вспомнила! Он, когда деньги пересчитывал, сказал: «Месяцок на Черном море погреюсь — и за работу!»

Я разложил на столе заведующей целый веер фотографий. Прямо семейный альбом. Каких только мужчин тут нет! И усатые, и бородатые, и совсем юные, и старики. Карточка Артамонова вторая слева. Но Галя даже не смотрит на него. Она пробегает по фотографиям разок-другой и огорченно поднимает глаза на меня:

— Нет его. Он с бородой был, такая седая борода… Я еще удивилась: волосы черные, а борода — сплошная седина! И еще у него рука была поранена. Да пустяки, просто на правой руке указательный палец забинтован. Он все просил прощения, что не может правильно расписаться. Я ему образец его подписи дала, чтобы поточнее было. Этот товарищ все жаловался, что у него подписи всегда по-разному получаются.

…Я сижу в гостинице и в ожидании телефонного разговора с Магаданом пытаюсь подытожить события дня. Ясно, что деньги получены по фальшивому документу — скорее всего, именно убийца и снял их со счета. Некоторые приметы его есть. Совпадают с показаниями таксиста — высокий рост, крепкое сложение. Борода только, да ведь это дело наживное… Что-то про отдых на Черном море говорил. Зыбко, но можно уцепиться.

Раздался звонок. Голос друга в трубке звенит от радости.

— Слушай, я, кажется, докопался. Его фамилия Самсонов. Я уверен, что это он, правда, биография у него, в принципе, приличная. Я коротко. Приехал на Колыму в пятьдесят третьем. Сразу пошел шоферить. Сначала на тяжелогрузных катался до Индигарки и обратно. Потом на такси. Последние десять лет на газике. Особенно ничем не выделяется, как говорится, рядовой труженик. Не употребляет спиртного. Правда, лет пять назад прорабатывали его за левые рейсы…

— Ну и что, это основание для подозрений?

— Слушай дальше. Двадцать первого выехал в рейс по маршруту Магадан — Ягодное. Лишних сто километров сделать ночью сам знаешь — пара часов. Затем ни с того ни с сего подал заявление об увольнении. Все руками развели: до пенсии чуть-чуть осталось, раньше уезжать не собирался и вдруг просит отпуск за два года с последующим увольнением. Заметь, мужик обстоятельный, прижимистый, и вдруг игнорирует возможность поехать в отпуск с оплаченной дорогой — до него немного оставалось. Вот такие дела.

Я удрученно молчу: все-таки оснований для уверенности маловато. Вовка понимает смысл моего молчания и смеется.

— Вот посмотришь, я прав! Да, фотографию его я тебе уже выслал. Дождись!

…С фотографии на меня смотрит человек с крутым подбородком, нос картошкой. Очень добродушное лицо! На груди — значок ветерана труда Магаданской области. Такой есть и у нашего шефа. Да, на убийцу не похож.

Я снова раскладываю перед Галей фотографии, среди которых есть и новая. И девушка мгновенно, ни секунды не думая, указывает на нее пальцем:

— Точно такая же, как на паспорте у него! А так без бороды бы не узнала…

Итак, убийца Артамонова — Самсонов.

10

В нашем кабинете у всех приподнятое, торжественное настроение. Нам еще не известно, где искать убийцу, но мы уже знаем так много, что последняя задача кажется не очень трудной.

В Сухуми, Сочи, Евпаторию, Ялту посланы пакеты с фотографиями Самсонова и текст с особыми приметами опасного преступника.

Узнать человека по фотографии может далеко не каждый. Возле наших милицейских плакатов всегда толпится немало народу. Люди читают, что натворил разыскиваемый, изучают приметы, рассматривают фотографию, а потом встречают этого человека на улице и спокойно проходят мимо. Вообще-то я не такой уж пессимист, но, по-моему, большинство людей не обладает зрительной памятью. Впрочем, достаточно, чтобы ею обладал хотя бы один из тех, кто видел Самсонова.

Но отозвался не один, а сразу трое. И все видели преступника в одном месте — в Евпатории. Инженер из Донбасса проиграл Самсонову тридцать рублей в преферанс и, поскольку это были его последние деньги, запомнил своего партнера очень хорошо.

Девушка из парикмахерской брила человека, очень похожего на разыскиваемого нами. Она сомневалась, потому что привыкла всех людей в первую очередь узнавать по прическе, а волосы у Самсонова лежали иначе, чем на фотографии. Но самую большую радость принес нам третий. Он — ни много ни мало — жил с Самсоновым в одном доме на улице имени Фрунзе, возле городского парка, именуемого курзалом. Правда, уже несколько дней тот не появлялся на квартире, хотя заплатил хозяйке недели за две вперед.

Мы снова тронулись в путь. На этот раз — вдвоем, ибо путешествие предстояло и потруднее и поопаснее.


Вовка расположился рядом с массивной русалкой, которая, как и полагается, полулежала на ветвях. Около дуба застыл в недоумении, куда идти дальше, кот ученый, а из бассейна высовывался любопытный чертенок. Семен Николаевич Токарев — тот самый третий, принесший нам самую большую радость, — с гордостью показывает местную достопримечательность городского парка — уголок «Сказки Пушкина». Но нам сейчас не до сказок, потому что где-то рядом — Самсонов. Каждую минуту он может совершить новое преступление.

— Вы только посмотрите, чертенок прямо как живой! — восхищается Семен Николаевич. — Если подойти, ничего не подозревая, то можно, знаете, растеряться.

Я не знаю, как выглядят живые черти. И, к огорчению Токарева, мы снова принимаемся за свое:

— Вы встречались с Самсоновым ежедневно. Вместе были несколько раз на лимане. Неужели он ничего не говорил о своих планах?

— Да нет. Я вам уже говорил, что его отъезд для всех был неожиданностью, и квартирная хозяйка некоторое время ждала, не решаясь сдать комнату другому жильцу.

Все это мы слышали и не раз и не два. Но в разговоре могла всплыть какая-то незначительная, на первый взгляд, деталь, крошечный эпизод, ради этого мы снова задавали Семену Николаевичу и всем, жившим рядом с Самсоновым, одни и те же вопросы. И на пятый день нам везет.

— Послушайте, — изумляется Семен Николаевич, — как же я мог забыть? Вы должны поговорить с Мишкой, Самсонов его все время за сигаретами гонял.

Мы обнаружили Мишку в «минуту душевной невзгоды». Во дворе шел напряженный футбольный поединок, но мать, звавшая сына на обед, не желала ничего знать. Ей было совершенно безразлично, что по ее вине он пробил мимо ворот. И это — когда ему наконец удалось выйти одни на один с вратарем! Было отчего расстроиться.

— Миша, — подзывает его с улыбкой Вовка, — выхлопочем увольнительную у твоей мамы?

— А вы кто такие? — В душе каждого пацана живет готовность в любую минуту встретиться с приключением. Вихрастый Мишка прямо вдыхает воздух большого приключения.

— Мы из милиции, — Вовка показывает ему удостоверение, и тот мгновенно забывает о призывах матери.

— Это, значит, про жильца тети Наташи? А чего про него рассказывать? Обыкновенный. Я ему сигареты таскал. «Варну». Других не курил. Пачка «Варны» — пачка мороженого. У нас с ним железный уговор был. Не-е-е, никогда не обманывал! Всегда расчет на месте. Жалко, что уехал. Подумаешь, Одесса! В нашей Евпатории цари отдыхали, а там даже и пляжа нормального не найдешь.

— Как ты посмотришь, друг Михаил, если мы тебе купим два эскимо?

— Наверное, за бутылкой пошлете? — Поднаторевший в вопросах услуг и их оплаты, Мишка боится продешевить.

— Нет, никаких бутылок и сигарет. Мы можем даже сами принести тебе эскимо. Ты только скажи, откуда тебе известно, что Самсонов отбыл в Одессу?

— Так он же меня за билетами посылал на «Абхазию». Она у нас по средам отходит в Одессу. В каюту первого класса билет брал. А эскимо… так я лучше сам сбегаю.

Вовка отсчитывает Мишке деньги, и он мчится домой навстречу неприятностям, связанным с остывающим обедом.

Одесса встретила нас жарой. В отделении милиции душно, и даже у открытого настежь окна не глотнешь свежести. Вместе со здешними ребятами мы уже неделю ищем Самсонова. Трудновато в большом городе, отыскать человека, наверняка редко выходящего из дома. Если, конечно, он вообще еще здесь, в Одессе.

Но не теряли времени даром и магаданские товарищи. Подключенный к делу наш сослуживец Гена Ухсимов сделал запросы в те пункты, которые были указаны в личном деле Самсонова. Наро-Фоминск — город, где он родился, село Магдагачи, где два года работал до приезда на Колыму, Вильнюс, где у Самсонова была кооперативная квартира. Не дожидаясь ответа на эти запросы, Гена вылетел в Вильнюс.

Сегодня мы ждем от него звонка. У нас все без перемен, и от этого, а может, от жары, мы немного приуныли.

Но сообщение Гены с нас как рукой сняло сонливость: при обыске квартиры он обнаружил квитанцию на телефонный разговор с Одессой. Правда, двухгодичной давности, но зато там указана фамилия — Ермилов. Мы с одесскими коллегами быстро перебрали всех Ермиловых, побеседовав с каждым. На этот раз все шло по законам детективного жанра, ибо интересовавший нас Ермилов был последним в списке возможных приятелей Самсонова.

Увидев фотографию, он обмяк и, заглядывая нам с Вовкой в глаза, прерывающимся голосом заговорил:

— Я ведь ни в чем не виноват! Ну, приехал ко мне знакомый с Колымы, попросился пожить. Я и пустил. Что же в этом страшного? Я ведь ни в чем не виноват, товарищ милиционер…

Итак, мы нащупали все звенья этой длинной цепи. Но прежде чем рассказать вам о развязке, я забегу немного вперед. Позднее выяснилось, что в загсе Наро-Фоминска рождение Самсонова Николая Васильевича не зарегистрировано. Зато в селе Магдагачи один из рабочих, опознавших по фотографии Самсонова, сообщил, что тот называл своим земляком краснодарца, работавшего вместе с ним в леспромхозе. Из Краснодара пришел ответ, что Самсонов там не известен, но зато очень хорошо известен некто Харитонов и что, судя по фотографии, он и Самсонов — одно лицо.

В годы войны он, молодой еще тогда парень, работал у немцев полицаем и проявлял на службе изрядное рвение. С отступающими немцами ушел на запад, и с тех пор о нем никто ничего не слышал. И в Краснодаре во время процесса над военными преступниками его место на скамье подсудимых пустовало.

Вот какова была биография у Самсонова, которого мы сейчас шли брать.


Он смотрел сквозь тюлевую занавеску на прохожих. В белых рубашках, легких платьицах — они казались в этот жаркий летний день чуть праздничными. Хорошо им, после работы можно сразу идти к морю. Какие загоревшие! Он взглянул на свои сильные руки, едва тронутые загаром, и выругался. Можно было бы еще дней десять позагорать в Евпатории, но не отпускающий страх заставил бежать сюда, в Одессу, где он мог некоторое время скрываться у своего давнего дружка. Ему Самсонов доверял, насколько вообще мог кому-нибудь доверять. Но страх не проходил. Часами он смотрит на улицу и в каждом прохожем видит врага.

На мостовой появился милиционер, и он стал следить за ним. Милиционера обтекали два потока машин, и, казалось, они вот-вот задавят этого незнакомого, но ненавистного ему человека. Но тот оставался невредимым. Обычный регулировщик с полосатым жезлом в руке.

Все ли он предусмотрел, поселившись в этом старом сером доме на Дерибасовской? Вроде все. Только в таких домах сохранились «черные ходы». К тому же со второго этажа можно в случае опасности прыгнуть в окно.

…Звонок разрезал надвое тишину квартиры. Три раза — условный. Значит, пришел друг. На всякий случай Самсонов взял у него все ключи — береженого бог бережет. Вот и теперь. Услышав звонок, подкрался к двери и прильнул к глазку. На лестничной площадке стоял друг и смотрел прямо перед собой. Казалось, он рассматривает с той стороны того, кто в квартире. Самсонов с облегчением вздохнул, скинул цепочку, как всегда, повозился с ключом. Наконец дверь отворилась, и в ту же секунду он почувствовал на своих запястьях чьи-то сильные руки. Потом уже увидел двух молодых парней в белых рубашках. Совсем таких же парней, каких много было на улице в этот летний жаркий день.

Загрузка...