Всего несколько дней

25

Утро в больничной палате начиналось приходом сестры со шприцами и градусниками. Больным делали уколы, меряли температуру.

Татьяна Викторовна задолго до прихода сестры не спала. Несмотря на снотворное, сон был неспокоен, прерывист, она просыпалась в жестоком душевном упадке. Все мучительно в больнице, особенно утро, когда не хочется вступать в новый день.

Трудные мысли поднимались в ней. Не убежать, не скрыться — безжалостные, проклятые мысли, нет им конца!

Татьяна Викторовна перебирала в памяти прошедшие годы. Не так прожиты годы. И виновата в этом только она, будничная, целиком поглощенная маленькими житейскими заботами, с утра до вечера занятая машинкой, хозяйством. Никто за нее не отслужит службу в учреждении, не выстоит после службы очереди в продуктовом магазине, не приготовит обед, но разве не могла она чуть больше радоваться и радовать его? Сколько раз он неуверенно звал:

— Та-ти-а-на, сходим на выставку молодых. Есть интересные, очень даже интересные есть.

— Ах, какие там выставки! Белье второй день в тазу замочено, не доберусь постирать.

Он понуро уходил в свою мастерскую-коридорчик. Потом, пошептавшись с Антоном, все же убегал вместе с ним в какой-нибудь музей — рядом толстовский, пушкинский, невдалеке Парк культуры и отдыха.

Антон делил его размышления, они толковали на разные отвлеченные темы, более всего об искусстве. Искусство было жизнью и любовью отца.

Она могла бы в воскресный день распорядиться:

— Мужички, начистим к обеду картошки, вымоем посуду — и айда в Третьяковку или пошатаемся по улицам.

Виталий Андреевич знал историю улиц.

— Если вникнуть как следует, Москва — город-музей, — говорил он.

А для нее: что музей — что не музей, в общем-то все равно.

Пропустила она тот Большой мир, в котором, страдая и радуясь, в мечтах и надеждах, в страстном труде жил, не дожив до своей победы, ее муж, художник Новодеев.

«Что же теперь мне осталось? Влачить существование?» — горько думала Татьяна Викторовна.

Существование ее и раньше делилось и далее, наверно, будет делиться на две не связанные между собой половины: работа и дом. В довольно важном учреждении она печатала довольно важные бумаги, но душа оставалась равнодушной. Там ее могут заменить сто — двести машинисток. Дома никто не заменит. Дома она должна растить сына. Скажете, растить сына — не государственное дело? Кто важнее государству: машинистка Новодеева или мать Татьяна Викторовна Новодеева?

«А! Кому до меня дело? Мне, прежде всего мне, важно растить сына! Ему важно, чтобы я, его мать, была на свете. Антон, я тоскую…»

Подходила сестра с градусником.

— Как самочувствие?

— Прекрасно.

Татьяна Викторовна скрывала от врачей, сестер, ото всех убийственную подавленность духа.

Начнут еще лечить от какой-нибудь нервной или душевной болезни. Нет у нее душевной болезни! Она просто несчастна.

Татьяна Викторовна не знала, что пока отец Антона был жив, хотя она и ворчала, и хандрила, и жаловалась, рядом была опора. Теперь опоры нет.

Ее мучали страхи. Сумрачная фантазия рисовала картины — одна ужаснее другой. То представится: в дом проникает грабитель и убивает Антона. То пьяный шофер сбивает его на дороге. Или он заболел ангиной, температура 40°, а некому согреть чаю. А что он ест? Он потерял деньги, не на что купить хлеба. Он забыл выключить газ. Ядовитая отрава облаком выползает из кухни, растекается по комнате, а мальчик с полуоткрытым ртом разметался на узенькой тахте — это не сон, глазам не открыться.

Страхи, страхи…

А кто та девочка, которую он не назвал? Наверное, хитренькая, лживая, жадная. Они, нынешние, все такие. Им нужны кавалеры, преимущественно с машинами и отдельными квартирами. «Антон, ты в нее влюблен, а она хвастается подружкам: отбоя нет, столько за мной мальчишек гоняется! Твое сердце нежно замирает, а ты ей нужен для счета: „За мной столько мальчишек гоняется“. Моя душа изныла о тебе, Антон! Ты мой единственный сын, я живу для тебя».

В полубреду-полуяви Татьяна Викторовна не помнила, как закончились утренние процедуры, прошел завтрак и явился с обходом врач, тот веснушчатый оптимистичный молодой человек, который главным лечащим средством против всех болезней полагал бодрое состояние духа.

— Не киснете?

— Напротив. Полна энергии.

— Ну и хорошо, я бы сказал, отлично!

— Доктор, выпишите меня домой.

— Скоро. Еще два небольших обследования. Вы заметили сегодняшнее ясное осеннее небо? Солнца не видно за крышами, но можно представить, как оно поднялось на востоке. Утро, солнце, жизнь. Так?

Он оставил палату, но через несколько минут возвратился. Быстрым, каким-то подчеркнуто энергичным шагом приблизился к постели Татьяны Викторовны, сел.

— Скоро мы вас выпишем. Запомните: надо бороться с горем. Нельзя опускаться. Следите за своей одеждой, прической, квартирой. Не избегайте развлечений. И боже вас сохрани, в припадке тоски обратиться к рюмке — извините, нам известны такие случаи, неизбежно ведущие к гибели. У вас чудный парень.

— Откуда вы знаете?

— У него на лице написано — чудный.

— Если бы все доктора были такие, как вы, — сказала Татьяна Викторовна.

Он вспыхнул, веснушки его загорелись.

— Мой идеал — Чехов, — сказал он. — Но до идеала идти и идти.

— А вы и идите, — улыбнулась Татьяна Викторовна.